1.
Едва бедовый председатель снова стал единицей хранения, как потерял права и испытал подозрения.
Один злопыхатель раскопал эпидемию, пожелал объясниться как гражданин и за премию написал заявление:
«Не раскромсали его сразу и оттого не узнали причины кончины. А он до смерти, поверьте, нарушал закон: как самосвал корёжил бока прохожим, генерал передавал обидную заразу, не видную под кожей глазу. Пока держали самогО искомого в подвале, его знакомые на воле, как по заказу, дрожали от боли, рыдали и умирали. Едва ли дострадали до такой печали, если бы взяли месиво на раскрой без задержки: спасали бы в спешке, но без истерий, остальных и понимали бы, от каких бактерий».
Инфекция — дело срочное. Однако не успело опороченное тело на поточную вивисекцию, как писака заплакал и сам попал в подвал к мертвецам.
Вскрыли писателя — вмиг обелили председателя: клеветник сохранял на рыле пушок — разносчика заразы обличили метастазы из кишок.
Склочника, понятно, тут же испепелили, а того, кого освободили от досужей и неприятной клеветы, умильно переложили подальше от суеты и атаки в холодильный ящик получше — на всякий случай.
А чтобы не обесславили его глупые враги, место оставили неизвестным, в табеле допустили очередную подтирку и от ноги самого Трупа отцепили именную бирку.
Но первое обвинение не стало последним: нервное от возмущения население прибегало к новым бредням и взывало к суровым испытаниям материала для опознания.
2.
Власти не подхватили добрых слов герою мертвяков, но злобы клеветников не упустили и, чтобы устранять напасти без обиняков и совладать с горою пыльных дохляков без щепетильных усилий, постановили:
— образчиков гнили из морозильных ящиков вынимать, сортировать и паковать по мерке,
— кладь отправлять в судебные лаборатории,
— для проверки гнойников, криминала и лечебной теории полосовать от утробы до пасти и рвать на особые части двойников ретивого генерала (или важного полковника),
— каждого фальшивого покойника передавать для соответствия под следствие как паршивого уголовника.
И это постановление без промедления преодолело базарные наветы, но лишь разогрело кошмарные неврозы, и коварная, как мышь, угроза метаморфозы стремительно насела на легендарное тело: чтобы распознать удивительную особу Трупа и унять глупую рать обманщиков, его самого разрешали поднять из ящиков и растерзать от зоба до хрящиков.
И хотя служители моргов не выражали восторгов, исполнять приказ правителей стали не шутя: без проказ подчинялись и расчленяли помятых кандидатов в герои на салаты и помои, а детали передавали на анализ с посмертным ответом завзятым экспертам.
Однако даже атака на проклятые туши протекала непутёво и вяло: не хватало и машин для поклажи, и причин для трудового ража. Чинуши били баклуши, санитары вопили о гнили, да и мертвяков на приём собрали много, а тары на извоз кусков и деталей — мало, и останки отсылали в дорогу в чём попало: то уши отправляли, как груши, в банке, то нос — в стакане, то ногу без пары — в чехле от гитары, то кости рук — в авоське, то пук волос — в жбане, то филе — в чемодане.
И не мудрено, что путешествия порождали заодно и происшествия.
3.
Однажды на машину с важной мертвечиной напали грабители — ожидали благодать для победителей:
— Фургон, — рассуждали, — свинцовый, знать, торговый!
— Кладь, — повторяли, — достать — на кон сыграть!
И в суматохе посчитали останки за охрану и с кондачка или спьяну, как выпивохи, искромсали в крохи.
А увидели, что подранки плохи, отступали как от сачка — мокрицы, пока не побежали виниться как убийцы.
Полагали, стреляя, что награда отряду — большая касса, а оказалось — малость: гнилая масса!
И поди, разбери, не подложили ли мрачные хмыри-губители посреди неудачной поживы мяса водителя!
Посыльные без машин тоже испытали обильные дорожные печали и приключения.
Один чудак, зевая на самосвал в траншее, потерял в трамвае рюкзак с безголовой шеей и от огорчения заказал в столовой хлипкий плов, но по ошибке обменял банку с ушами на склянку с овощами, а повара-хлыщи не посмотрели, что хрящи опухли, взяв улов и без канители разогрели у костра на кухне.
Другой, спроворенный в лабораторию с правой ногой, дырявой, корявой, кровавой и без вены, принес обратно в рукаве две левых, отменных, как от королевы, а на понятный вопрос морга, откуда чудо-орган, лукавый нахал отвечал, что эксперты стонали в завале посмертных конечностей, угрожали ему расправой и вечностью, и потому вначале вручали в конверте пять ног, толкали, как своего, в бок, обещали оторвать от чуба клок и грубо гнали за порог, но вскоре устали убеждать, сказали с горя: «Прости и на том» — отобрали велосипед и наплевали вслед, но дали удрать пешком и почти порожняком.
4.
Человечьи части обеспечивали страсти и на дорогах, и в моргах.
Санитары кричали, что им докучали кошмары: что получали от экспертов ногу не по смете — приставляли понемногу к своим жертвам по примете, но вот беда — всегда торчала третьей и мешала, как у ворот — мочало.
А вправляли второй по счету, и от такой работы не ликовали, как ослы от воли и белены, коли мослы бывали — не одной длины.
А пришивали у залежавшегося зря дубаря на макушке оставшиеся без места ушки — четырехухого оригинала без пухлого покрывала и невеста не признавала.
С тоски, как в бреду, раскопали в саду яму и побросали прямо туда и образчики из холодных ящиков, и негодные инструменты, ленты, клочья и прочие куски от труда. Но вскоре, как переплыли море гладью, перерыли за пядью пядь округу, туго набили почву и взвыли от бессилья.
Тогда стали зашивать отходы ремесла в покойных уродов: и огрызки без числа, от носов до бёдер, и тапки мертвецов, и склизкие тряпки из помойных вёдер.
Но и эти сети не спасали от злого улова.
По чуднОму шальному почину разослали мертвечину почтой: сначала отправляли замороженный хлам точно по заказам материала и наложенным платежом, а потом и сразу, без оплат, проблем и заявки, по всем адресам подряд из горжилсправки.
Однако и такие простые меры не давали веры в утруску трупных деталей и разгрузку брака от криминала.
И даже бригада неистовых оптимистов из подвала замечала, что поклажа нарастала, а бравада увядала и неуступная клоака крупно побеждала.
5.
Опознание Трупа с хлюпом перетекало в рыдания персонала.
И оттого помалу, но повсеместно и скоро возникали из-за него протесты и споры.
Служители холодильников страдали и от язвительных бактерий — насильников, и от потери смысла и, как на дольки хурмы, кисло кивали на числа:
— К нему — столько деталей! И почему не сожгут, не зароют? Мы тут — с краю: зашиваем его втрое и подтираем — начисто. А он, хамелеон, и в суде не спрячется, и нигде не значится — с чего корячиться?
Эксперты не уступали:
— Пока не опознали мертвяка, жертвы не напрасны.
Но санитары возражали ежечасно:
— Тары-бары опасны! Герой — один, а рук и спин у него — рой. Долой ненормальных! Пора к итогу!
Но доктора криминальных наук разъяснили:
— Возможно, его — много.
И упрямо уточняли непреложный ход миссии:
— На сегодня разные важные комиссии признали тот самый Труп в сотне других. Едва ли кто из них глуп, как сто иных. Значит, задача — нетипична. И похоже, нужно решение о дружном присуждении его звания всем, кого взяли в груде для растерзания. Будет необычно, но тоже — логично: надежду на прежних не убьем, а между тем поведем приём свежих и — подождём.
Но споры о матёром генерале не затихали, а набирали обороты, достигали рвоты и умножали нечистоты.
Противники смрада кричали, что надо расширять морги.
Записные циники обещали преобразовать мясные склады в клиники для оргий.
Рать врачей выступала горячей: проклинала приём заразы и умоляла не вынимать ключей из печей и быстрей выжигать метастазы.
Но сторонники обряда стояли на своём и предлагали подождать с хламьём из отстойников и открывать заём на ограды для покойников, чтобы потом, опознав, упаковать их в печали гроба, собрать на площади и по очереди, косяком, с соблюдением прав, поднять на дроги, покатать, как живых, по дороге и в итоге предать святейшему погребению для дальнейшего сохранения.
И эта точка зрения, как старейшая, подмяла наветы кучки населения и возобладала без проволочки и тучки сомнения.
И опять стали взывать, как соловей к пище и лету, к морали и бюджету и собирать с нищих людей монету.
Но народ взирал на взносы для Трупа, как на чужой огород за межой: косо и скупо.
А лютый завал нарастал в минуту на полметра, и экспертиза стонала, как мыза от шквала ветра.
6.
И тут затрепетали убийцы: на суд не уповали и, чтобы не засветиться, стали сгонять рать в твердолобые отряды и нападать на крупные трупные склады.
Похищали, бестии, замороженных в подвале, кое-как зашивали на телах пулевые отверстия и ножевые дырки, встревожено сдирали бирки, разбивали пробирки, сжигали акты — и так изживали страх и истребляли факты.
Санитары захлопотали в надежде, как никогда прежде. Пожелали без труда, не марая рук и ног, лишиться ярых докук и морок. Не поднимая глаз на лица, раздевали тела догола и выставляли, как товары у сарая, на порог. Показ объясняли, укрощая слог:
— Освежиться чуток!
И от таких простых затей запасы костей и мяса гостей убывали аккордно и в рекордный срок.
Убитых хватали в корытах целиком и таскали без тары, и санитары торжествовали, а учёные эксперты облегчённо вздыхали и тайком давали ответ на кошмары:
— Без жертвы нет и кары!
Но так же быстро, непонятно и рьяно нагрянул и обратный откат.
Нежданно-незванно понесли кули с нечистой поклажей назад.
И получилось, что разбойники не оказали милость, а брали покойников взаймы, и не для забот и крова, а для кутерьмы, и вот снова навалили горы гнили и попросили для них земли, а для живых — тюрьмы.
И умыкали воры одного, но соскребли с него мух и мох и — возвращали и двух, и трех, и не старее того, а свежее: крали жертву кровопийцы, с рубцами от издёвки злодея, а швыряли эксперту — самоубийцу, со следами верёвки на шее.
А чтобы не признали другим, погружали голого в дым, выжигали особые приметы и срезали, как с букета листья, голову и кисти. И без мастики затирали улики!
В итоге вместо подмоги морги получали убогих!
И теперь криминал для экспертиз залегал под дверь не честно, а исподтишка и горизонт забивал тесно, как свинец — дуло, пока наконец известный на посулы фонд не обещал приз для везучего лица за лучшее захоронение измученного в приключениях мертвеца.
Да и власти задрожали вдруг от таких услуг, как от напасти, и проскрежетали, что герои от них — горою, а убирать кладь — недосуг, и от гноя — страсти вокруг.
И наконец сказал прямо, что каждый мертвец — тот самый: отважный и упрямый.
И от щедрот обещали всем — без проблем и промедления — пособие на погребение и надгробие.
И вот тогда кандидаты на доход без печали и труда стали забирать кладь без возврата: навсегда.
7.
Отличали покойника быстро, как поклонники — артиста.
Но принимали не сразу: проверяли, как накладную на дорогую вазу.
Дают голого — орут не без норова:
— А китель — тут, скажите на милость?
— Едва ли сохранилось.
— Ни шубы, ни манто?
— Ни то, ни то.
— Ни костюма его заморского?
— Ни обносков с него.
Пристают угрюмо и грубо, на грани мата:
— Спекулянты! А деньжата? Хранил на груди, в кармане! А бриллианты из ушек?
— Ни побрякушек, ни миллиона. Поди, уронил под настил от поклона.
Отстают и ревут строже, как по радио — погода:
— Момент! Не тот и на вид.
— Да вот же документ торчит из заднего прохода!
— К чему нам ложь? По нему не найдёшь.
— Да там и дом указан, где живёт.
— У него везде внаём хаза: жмот! А съехал?
— Не помеха! Ему дом — не на столе, а в земле.
— А кто же бумагу запихнул? Негоже: срам. Обчистили и — к пристани, в разгул? А затычку — нам?
— Не разводите бодягу. Может, привычку имел, для дел, а карманов без изъянов на китель не надел!
И снова прут, как корова — в пруд:
— А говорят, на нём видали — когда сюда сдавали — и наряд, и медали, и сумку с яркими подарками?
— Недоумки! Нищие! А стыд — на что? Жуть! Кто говорит, пусть и ищет в куче, подлец, дикобраз, с пола огарок! А для нас голый мертвец — лучший подарок.
Так поговорив, гости забирали кости.
Добавляли, что мертвяк — не красив, но шептали, что за урон взгляду после похорон получат — награду.
Для того и отличали — не зря! — своего дубаря!
8.
Но и служители не теряли в муках тревогу за успех:
— А ну как, — гадали, — жители края опознают не всех?
И под предлогом обихода снимали со своих уродов шелуху вещевых отходов (и медали, и доху, и майку, и ботинки) — и отдавали нагих на опайку в цинке.
И ловко сбывали упаковку!
Таких зверей без дверей признавали быстрей!
Не вызывали они ни споров из-за вида, ни — укоров за рану, ни — обиды на охрану, ни — ругни спьяну.
Дрожащими руками хватали посетители ящики с мощами прародителя и без сомнения бежали за пособием на погребение и надгробие.
И сами увещали неуверенных, как отмеренных негодяев:
— Не гож? Вот еще! Кто ж такого дорогого овоща не признает за сородича?
А если закрывали тару вместе с паяльщиком, то случалась и шалость: ящики набивали запретным товаром и отправляли секретным заказчикам за границу — якобы встревоженным потерей вдовицам.
И одинаково, командой, крякали над контрабандой:
— Кто проверит? Таможенник — остолоп?
— Едва ли. Не по уму.
— А сто пломб ему в лоб! А чуму ему в зоб!
И мало — помалу освобождали подвалы.
И так, из криминала, шалый генерал — мертвяк окончательно встал в строй, а замечательный герой Труп сник и потерял свой пуп и лик.