1.

Сначала Труп проверял больницы: стоит ли там лечиться.

Сам изучал персонал, покои, залы для операций.

Понуро глотал суп, жевал таблетки, опорожнял пипетки, чихал от ингаляций.

Хмуро наблюдал процедуры акупунктуры и ампутаций.

И везде, где посещал палаты, внимал беде: рычал на ароматы карбола, визжал от укола, ругал безнадежных больных за их ложные мучения, возражал против платы за лечение и от чужих увечий ощущал — кровотечение.

Потом, бросив речи и отсрочив изучение, послал с письмом министру здравоохранения свой неистовый личный протест: в нем описал нечеловечий надлом из-за мест в душевой и нарисовал неприличный жест.

Затем прибежал на съезд врачей, обещал, что рвачей не съест, но здесь — смесь проблем, встал во весь рост и, плюя на помост, зачитал манифест:

— Лучше бы я рожал, чем дрожал, как сучий хвост! Я — гражданин и вправе оставить след. А в больнице отрежут под бредни сестрицы последний свежий член — и от меня сохранится один тлен! Лучше умереть в деле от удара по роже, чем совсем замучить смерть, лежа на постели без бара! Для человека жизнь — потеха, калека — помеха. Не держись за ложь — вЕка не проживешь. У одного — ничего, у масс — шанс: прыть без опоры на гарем — дремучий стыд всем. Лучше быть гнилым мертвецом, который освободит людей от печальных забот, чем больным подлецом, который, не глядя вперед, отвлечет народ от глобальных идей и рассад ради прощальных укоров и уколов в зад!

Но после острых тирад озорник остыл и сник.

Объявил, что — старожил, а не урод под колпаком, и умрет без хлопот и целиком.

На том и прекратил зычный крик: осудил больничный торг и засеменил напрямик в морг.

2.

Но и морги пришлись ему не по нраву.

Глазами сверкал, как рысь.

— Оргии! — кричал. — И не стыдно никому? Обидно с вами за державу! Остерегись!

У входа он издавал стон и шептал, что природа зовет отсюда вон. Утирал пот, зажимал нос, краснел до корней волос, озирал груду тел и добавлял, что дурнЕй не знал хлопот и дел.

— Народ, — рассуждал, — не гад, а сброд дает смрад. Формалин — не клин, а дерет всерьез. Ксилол — не кал, а довел до слез!

Пробегал по углам и ворчал на завал:

— А еще расчленёнка: тут — плечо, печенка и аппендиксы, там выкидыши и пенисы! И не плоть, а муть, но ждут, как выигрыша, когда их, смурных, пришьют хоть куда-нибудь!

Критиковал с издевкой и зал, и обстановку:

— Чтобы услужить посетителям, и ножи подобрали из стали, и ванны — каменные лиманы, и простыни — вафельные, и убрали служителей в робы, а камеры — пестрым кафелем. И медсестрами компосту потрафили!

Атаковал каталку, выгружал гнилье на свалку, обтирал карету мочалкой, залезал в нее сам, толкал палкой, мчал по костям и при этом поучал:

— Срам! Персонал с запросами — кровать с колесами! Злодейское разгильдяйство! Передать бы коням и поднять сельское хозяйство!

Наблюдал в окно за экспертизой и удивлялся, что мясо — сизо и черно, а в нем принародно ищут, словно оно годно на прием в пищу. Изображал голодный оскал и скрежетал:

— Тертый мертвый — сыт, но живого и крова лишит, и порешит. Поступили на склад гнили как скот, а получили уход, как отряд господ!

Замечал, что вентиляция, подобно вьюге, тянет вонь от операции по округе, и подробно разъяснял, что мир — сыр, но со смогом станет не баней, а моргом.

А однажды схватил гармонь и, ёрничая, как горничная, на месте и без чернил сочинил песню о продажной подруге.

О том, как она презирала испуги и за бокал вина тайком изменяла бандюге, но матерый головорез не спал на досуге и сломал о приживалу обрез и флюгер, и она потом отдыхала от ссоры в морге и принимала половые услуги от ворюги, который пролез в гидротрубы, чтобы выдрать у зазнобы золотые зубы, и оргий не хотел, но закусил, пострел, губы, проявил пыл и был в восторге от голубы.

— Спел, — пошутил, — без печали для тел, чтоб не скучали.

— Талант! — подхватил озноб лаборант. — Оставайтесь с нами на запись с мертвяками.

Но полковник вспылил, как уголовник:

— Ваши жмурики багровы и без сурика. И не пляшут, ханурики, и не здоровы. Им и жим от земли, и поклон — натуга, им и шансон — фуга. Нашли друга!

Наконец подсчитал, как купец капитал, катафалки и каталки для перевозки, морозильники и холодильники для заморозки, ванны для погрузки и багры для утруски окаянных тел, топоры и скобы для заплечных дел и — проревел, как в оба глядел:

— Оборот дает расход! И странно, что народ живет в каморках, а беспечные дяди ради этой гнили океаны монеты совсем угробили. Уборка расхожей пыли дороже, чем вечные мОбили! Взамен арен и дворцов для мертвецов давно бы защитили живых от неземных микробов. Куда там! Горячо! А еще и зарплата лаборантам и практикантам! Благодать! Надо запускать сателлиты и сажать розы, а тут переймут от гадов дерматиты и туберкулезы!

— Ну и ну! — заметили ему свидетели протеста. — Побереги спесь: не лезь в тесто! Здесь, на груде костей, не место для торга!

— Ноги моей впредь не будет у морга! — он швырнул на стол стул, срыгнул в грязное капище и пошел вон — смотреть разные кладбища.

3.

Но и захоронения проверял — без одобрения.

Цены, ритуал и суету осуждал — до пены во рту:

— За ямы на пути плати, как за храмы! За булыжник на могиле сквалыжник дерет, как за форт! Были бы умней, стены из камней возводили, а землю пустили под севооборот. Дешевле насовсем во вселенную улететь, чем пригреть презренную смерть!

Рассчитал всемирную площадь земель, отведенную под кладбища, и закричал, как на сонное пастбище:

— От сель и до сель — мощи. Завал! Не жирно ли для пристанища костей? Собери и склей — страна! А кому отдана? Героическим народам? И не смей! Органическим отходам! Упыри тут на дому: из живых монету сосут, а их за это берегут! Мало у человечества забот — стало отечеством нечистот! Цивилизацию спасать пора, а не играть в демонстрацию добра! Страна упырей скорей собьет нас с ног и упрет в падь, в песок, чем война систем, недород, смог, газ и рок!

Огласил урок и подбил итог:

— На краю дорог зарок даю: восстаю!

И как объявил, так и поступил.

И вершил свой шальной суд не за пуд соли, а за мозоли: крушил надгробья, честил кладбищенских воротил нищенским отродьем, тащил из могил мертвяка за мертвяком и лупил кулаком по вихрам, а багром по буграм, пока не угодил — к докторам.

А там вдруг проскулил, что свой круг очертил и остыл, попросил срок на упокой, совершил побег домой и слег, как снег зимой.

4.

Стал собирать капитал: братве — на ритуал, себе — на пьедестал.

Продавал кладь, вышивал по канве сериал о борьбе за популяцию, организовал с домочадцами спекуляцию.

Без лишних проб древесины сколотил приличный гроб из осины, смягчил настил, положил внутрь утварь, сладости и подушку и заложил за ненадобностью раскладушку.

ПотОм с пОтом возвестил народу:

— Лбы! Смотри! Гуртом и оптом продал бы свои кости на трости, черепушку на кружку, глаза на образа, кожу на рожу, челюсти на прелести, член на хрен. Ходовые почки и мозговые оболочки, селезенку и печенку отдам в розницу, но за тысчонку в твердой чеканке. За переносицу и надкостницу просится с вас мадам с гордой осанкой. Можно и девчонку без юбчонки, но не стерву, не зараз разъезжих: за останки — непреложно первый класс и свежих. За сердце, товар ходкий, незавалящий, навар — ящик водки с перцем хрустящим.

Прокричал — натощак и наугад, но попал — не впросак, а в завал бумаг: заинтересовал деляг и подписал контракт и на подряд, и на фрахт.

Оказалось, что и жалость к телесам заслужил, и цена годна для воротил, и сам — сполна получил.

Для поминок купил не только самогонку, но и сходил на рынок и прихватил настойку из слив, говяжью тушёнку, горку мандаринов и даже горстку заморских олив.

Был весел заново, как у дамбы — река, а зять — от приданого, но провиант загрузил в пять корзин и подвесил на бант под потолком, дабы не слизать, пока жив и игрив, языком.

Завел сиделку — за стол, соседство, тарелку жиру и квартиру в наследство.

За посул приживала сажала его на стул, сдувала без следа пылинки, чесала, как господину, щетинкой спину, поправляла одеяло, когда из-под него вылезала, вякала на всякого третьего у дороги, обмывала благодетелю ноги, подтирала травой попку, затевала с иглой штопку, охлаждала веером компот и насчитала около двадцати забот, а лелеяла своего сокола, как деверя: с душой и почти за свой счет.

5.

Приложил он и усердие, чтобы без препон сохранить от своей особы наследие.

Раскрутил нить пути и по ней завещал идти: разносить прыть, копить пыл, ярить оскал и не косить в тыл.

Подрядил писателей на итоги и злопыхателей — на некрологи: попросил изложить в воспоминаниях искание дорог и терпение, отразить колебания и рвение, проследить оттиски ног и осветить — проблески гения.

Написанное — проэкзаменовал, присланное — сжег как хлам, материал переписал сам, убрал в котомку и закопал — сказал, что — потомку.

Тайком образовал кружки для освоения своего учения.

При том за взятые контрамарки раздавал дорогие горшки и другие богатые подарки.

Наблюдал, как шакал из засады, за тем, как читали его доклады, рисовали чертежи его схем и бюстов, создавали с чувством его муляжи и подражания в металле его прилежанию, переживаниям и искусствам.

Навещал и огороды, но не защищал ничьи всходы и не отгонял ворьё и вороньё, а искал угол зрения на свое изображение и надевал на пУгал свои бесценные подношения: военные мишени, скорострельное ружье, нательное белье и прочее рабочее тряпье.

Там же, у стражи, запричитал в самозабвенном настрое, стоя по колено в дерьме и гное:

— Мое будет долго пугать с толком и кормить, как на блюде кашей. Наша сыть — и на дне, и по смерти — наша! Ее в старье не вмять и не врыть! Верьте мне, люди, мать вашу крыть!

Вдобавок к вещам лукавый даритель завещал:

— Вам, раззявам, и в ските не забыть мое имя и дело. А тело — не сгноить своими руками. И потому созовите на кутерьму и враньё сборище и помяните — стояще. Разгоните грусть! А сохраните память — заберите и сокровища. Пусть мой труп, как живой, служит народу. Берегите, как свой ужин, в любую погоду. Тем, кто не глуп и в строю, всем за то дарую мою породу — без исхода свободу! А сожгут в чаду тело — и тут пойду в дело: раскидайте прах в песочных часах и гоняйте в веках — для точных понятий о временах порочных занятий!

Наобещал забияка — вал, однако слукавил: ни письменных правил по распоряжению имуществом не оставил, ни численных расчетов об участи оборотов к рассмотрению не представил.

И с той поры ни слова толково не добавил. Будто намекал круто: от бытовой мишуры кули с барахлом раздуты и скандал — мелкий.

А у него — понимай! — другой запал: для большой горелки!

Оттого и пошли потом враздрай подделки!

6.

Труп исчез, как дуб залез в огромный лес.

Рожден в чистом поле — совсем изможден в темном лесе.

И шумен в частоколе, как бубен — тем и интересен.

Но водить круговерть в лесу — носить прыть на весу, а смерть — на носу.

А залез вчуже — задача похуже: лес по неуклюжим не плачет, не тужит.

Так и получилось: чудак пропал — чаще на милость.

Угадал подходящий срок и — в прогал утек.

Одно — не сходилось: окно за ним не закрылось.

А заиграл шаловливый ветерок, и оттуда, как дым, побежал говорливый шумок.

А в пересудах и падь — что гладь, и лесок — что дубок, и дубище — что лесище, и ни за что не понять, кто кого и для чего ищет.

И неспроста поползла из-за угла путаница, как глиста или гусеница.

То ли, говорили, убит из-за доли, то ли — от усилий угар, то ли — сам устал, то ли — стал стар.

То ли по кустам лежит, то ли по долгам бежит, то ли он — запечный таракан, то ли — вечный истукан.

То ли он — не он, а шпион, разбойник, позорник или озорник и мясник.

То ли он — умный дворник без штанов: с уймой паспортов и на тюрьму — готов.

По тому документу — полковник из агентов, при спеси и награде: пенсии ради.

А по тому — шорник: засел в кожу — наел рожу.

По тому — медник: надел передник, а у дел — посредник.

А по тому — евгеник: резанул фурункул, а надул — гомункул.

По тому — священник: грош — в кружку, брошь — под подушку.

А то — никто: нахал — брал веник, махал не глядя, подметал уголок, очищал городок ради денег и доплат — и не наследник, а богат.

А то — солдат: взят в строй и не рад, что живой.

Уследить за живыми не сложно: можно затвердить имя молодца и кличку подлеца.

Но уличить мертвеца — перемудрить: птичку на нить ловить и доить.

Гнильца — без лица: ни имени, ни вымени.

А призови покойника на поклоны — и без любви поклонников миллионы.

Труп — куб: что ни сторона — одна, зато черчение одной — приключение другой.

И потому, по всему, заключили в стиле кадрили, круп — обреченная скотина, а труп — отвлеченная картина!