Вован, соперник Эраста
Друзей, слетающихся роем
На мой роман, как на бревно,
Теперь с еще одним героем
Я познакомлю все равно.
Приехав в Петербург когда-то,
Он всех любил любовью брата
От пяток и до головы
И слыл нежнейшим из братвы.
А он и вправду был нежнейшим,
И если в мозжечок моча
Не била, точно из ключа,
Дарил цветы бомжам и гейшам,
Зато клиентам не дарил,
А только репы им дурил.
Диваны, ванны, волованы,
Бумажный лом, сапожный крем,
Друзей секретнейшие планы
Он продавал буквально всем;
Менял сардельки на сосиски,
На Пряжке открывал химчистки
И выдавал он на Сенной
Шашлык собачий за свиной.
Однако стать одним из шишек
Надежды ложной не питал,
Копил тихонько капитал
И боссу отдавал излишек.
И так он понемногу рос,
Но заболел внезапно босс.
Тот богател, что было мочи,
И мог бы многого достичь;
Ушел в недвижимость – короче,
Хватил беднягу паралич.
Он был здоров – все было тихо,
Тут поднялась неразбериха,
Герой наш всех в ментуру сдал
И сам в награду боссом стал.
И вот, когда уж был он боссом,
Обрел значение и вес,
Во властные структуры влез,
Что нынче пахнут, как опоссум,
Стал добр и жирен, как хомяк,
И окончательно размяк.
Езжал он всюду, брит и стрижен,
С любовью братской на лице —
Типичный выходец из хижин,
Теперь живущий во дворце.
И вдруг по странному капризу
Влюбился он в студентку Лизу;
Поныне помнит весь филфак
Его малиновый пиджак.
Он появлялся там с богатым
Букетом роз иль орхидей,
А также с ворохом идей
Для обсужденья деканатом,
В душе плюя на деканат —
Его тянул иной канат.
Точней, магнит. И тем магнитом
Его манило все сильней
К ее устам, ее ланитам
И персям, что росли на ней.
Входя в состав любых инспекций,
Ее ловил он после лекций
И попадался ей, не зван,
И представлялся ей: Вован.
Сперва она его дичилась
И размышляла: «На хрена?»
Потом была покорена,
Потом с Эрастом разлучилась.
Она не знала, что Эраст
Еще на многое горазд.
Прощание у Славянки
Гуляя по брегам, петляя меж холмами,
Не хижины люби, не ненавидь дворцы,
Но вспомни о родных – о бабушке иль маме,
Которы для тебя солили огурцы.
Зима уж на дворе; скользит закат по селам;
Веселых пташек нет, одни вороны лишь.
Оставь обиняки. Подумай, чьим рассолом
Наутро ты себя – больного – исцелишь?
Болезни вижу одр… Кругом глухие стены,
Все простыни в поту, и мрак в глазах свинцов.
Посмотришь ли в окно – там снегом заметенны
Кусты стоят рябин, но нету огурцов.
Воспомни лето, о! Еще совсем недавно
Клевали все подряд голодные скворцы.
Ты игры наблюдал дриады или фавна,
И зрели в парниках зелены огурцы.
Пупырышки на них росли и наливались,
И вся земля была видна и не пуста,
Когда с тобою мы наливкой наливались
До первых петухов и третьего листа.
О, мы тогда с тобой в такое проникали!..
И что теперь? Увы! Лишь саваны и тлен.
Чей остов виден там, – скажи, – не парника ли?
Где зелень и земля? Где полиэтилен?
И живы ль мы еще, уже не обладая
Тем самым огурцом, который всем знаком?
Ведь он отговорил, как роща золотая,
Пупырчатым своим, зернистым языком!
Как можете глотать копченых устриц слизь вы,
Развратно потреблять мадеру и коньяк,
Когда на берегах Славянки или Тызьвы
Нам с другом огурца не выискать никак?
Одной мечтой дыша, мы берега обыщем,
А как пахнет мечтой – то лучше не дыши.
И, постояв в слезах над Павловским кладбищем,
Мы побредем туда, где он взрастал в глуши,
Где были огурец, и Камерон, и Бренна,
И папильон в соплях, и Аполлон в снегу.
Настал ему конец, и помер он, и бренна
Истлела кожура… Прощай, прощай, огу…
Мучка
1
Мороз и солнце! День чудесный.
Но скован я мечтой одной.
Прошу у бога выходной,
А он в ответ: я сам не местный.
Тогда, достав быстрей торпеды,
Из холодильника графин,
Глаголю, как заядлый финн:
«Ура! Мы ломим: гнутся шведы».
2
Ура! Мы ломим; гнутся шведы.
Пускай потом ломает нас,
Пускай закончится запас, —
Мы одолеем эти беды.
Мы соберем наш кворум, форум;
Люблю посуды первый гром
За то, что пишут о втором:
Чертог сиял. Гремели хором.
3
Чертог сиял. Гремели хором,
Как будто заключая брак.
Из-за окна глубокий мрак
На нас засматривался вором.
А мы от вора в метре с кучей
Листков, и шуток, и затей
Не ведали в пылу страстей,
Какая ночь! Мороз трескучий…
4
Какая ночь! Мороз трескучий,
И слова некому сказать.
Так строчка Нинина связать
Поможет нить на всякий случай.
Не Пушкин этому виною,
Но я для Музы не музык,
И еле вышепчет язык:
«Алина! Сжальтесь надо мною…»
5
Алина! Сжальтесь. Надо, мною
Хотя бы каплю дорожа,
Кусочек передать коржа,
А не сидеть ко мне спиною.
Мукою пресной, мучкой крестной
Посыплем жизни след сырой,
И так начнется круг второй:
Мороз и солнце. День чудесный.
Граф Нулин
Уж Нина Юрьевна раздета;
Стоит параша перед ней.
И нет, и не было предмета
Необходимей и родней.
И тем моя поэма краше,
Что, не потворствуя стыду,
Я от параши до параши
Повествование веду.
А между тем на полке шкафа
Лежит уже одежда графа,
Хотя, быть может, я не прав,
И мой герой совсем не граф, —
Неважно. Книгу он читает,
Но повесть вымыслом бедна,
И душу графскую питает
Его фантазия одна.
Себе он кажется влюбленным.
Себя, умаявшись фигней,
Он представляет папильоном,
Чулком, сорочкой, простыней —
Всем, что, когда хозяйка дремлет,
Ей члены полные объемлет,
И далее, теряя такт,
Он представляет свой контакт
С хозяйкою, контакт телесный,
И вдруг, издав короткий стон,
С такою мыслью неуместной
С постели вскакивает он.
И вдаль глядит, где, как живые,
Заснули псы сторожевые
(Как настоящий философ,
Не различал он пол у псов).
Но, увлечен совсем не псами
До полного сведенья скул,
Он страстно шевелит усами
И опрокидывает стул.
Ужель погибла вся затея?
Вокруг царит молчанье сна,
И граф, решительно потея,
Идет туда, где спит она.
В проеме незакрытой двери
Белеют маленькие звери
На одеяле в темноте, —
Таких он видывал в Европе
И называл по простоте
«Папильон», – то есть льнущий к попе.
Узрев хозяйкину кровать,
Попасть и собирался в кою,
Он дерзновенною рукою —
Уже за что не помню – хвать!
И тут красавица моя
Не поняла такой свободы,
Как будто ключевые воды
Коснулись типа ног ея.
Чепец поправивши игриво,
Она сказала: «Дайте пива».
Стояла емкость на столе,
Граф усмехнулся как-то криво,
Он был и сам навеселе.
Решив не прибегать к насилью,
Он потянулся за бутылью,
И тут внезапно голоса
Обозначают оба пса,
Сказать точнее – обе суки,
И наподобие вериг
На графе виснут: прочь, мол, руки! —
И лают. Так и сел старик.
Ну, не старик, но от испуга
Забыл он сразу о любви,
К тому же звучная подлюга
Диктует правила свои.
Заканчивая свой параграф,
Где рифма властвует опять,
Пора, я говорю, пора, граф,
С парашею в обнимку спать.
Кровавые реки
Гости съезжались на дачу,
Дамский состав щебетал,
Около дам наудачу
Мужеский пол обитал.
В креслах освоился кто-то,
Карты в руках у других,
Третьи парижские фото
Барышень смотрят нагих.
Вдруг оборвал эту мульку
Нетерпеливый корнет:
«Братцы, распишем-ка пульку!» —
Крикнул, достав пистолет.
Искренне все оживились,
Радуясь шутке юнца;
Дамы же, выбежать силясь,
Спали заметно с лица.
Только хозяйка не спала,
Медный схватила шандал
И, разрумянившись ало,
Так продолжала скандал:
Двинувшись к юноше с тыла,
Сделала все по уму;
Свечку, пока не остыла,
Вставила тихо ему.
Гости, разбившись по парам,
Только смеялись хитро,
Что полыхает пожаром
Злого корнета нутро.
В сей ситуации скользкой
Каждый старался как мог.
Минский с красавицей Вольской
Сжались зачем-то в комок.
Ржали гусары, как кони,
Заговор Пестеля зрел,
Чацкий Курил на балконе
Очерк далекий узрел.
В центре разброда, шатаний
Метил Эвлегу фингал,
Пушкин, гоняясь за Таней,
Странное ей предлагал.
Было и будет, короче,
Так до скончанья веков:
Жадные, желтые очи
Страшных таких кабаков
Смотрят в кровавые реки;
Все мы – прислужники зла.
«Сколько дерьма в человеке!» —
Гоголь твердил из угла.
Семеро против
Действующие морды:
Коза.
Семеро козлов.
Волк.
Действующее лицо:
Кузнец.
I
КОЗА
Козлятушки, дитятушки, откройте!
Я, ваша мать, из лесу возвратилась,
Травы младой изрядно пощипав,
Воды попив студеной из ручья,
И вот теперь стою я на пороге,
И молоко стекает по копытам
В сырую землю.
КОЗЛЫ
Отворяем, братья.
ВОЛК
Все говорят; козлы не говорят,
А мекают. Но до чего противно!
О, как я ненавижу эту нечисть!
С тех пор как завелись они в лесу,
Покой не мной одним – никем не знаем,
И прежние забыли мы забавы.
Волчонком будучи, когда высоко
Звучала дудка пастуха над лесом,
Я внюхивался жадно, упиваясь
Козлиным духом. Но теперь не то —
Нигде другого духа не осталось.
На что ни поглядишь, куда ни плюнешь —
Везде козлы, их бороды, рога,
Копыта, точно каменные… Боже!
Не будь я волк, я сам бы стал козлом.
(Задумывается)
А может, ненадолго стать козою?
Я призван, чтобы их остановить.
Ну вот, она уходит. Что ж, за дело!
Козлы мои! Прекрасен наш союз,
Связующий мое крутое вымя
И вашу жажду! Отворяйте дверь!
(Молчание)
Да чтоб вы сдохли! Отворить, ублюдки!
1-й КОЗЕЛ
Не нравится мне этот голосок.
2-й КОЗЕЛ
Не матушкин.
3-й КОЗЕЛ
Хрипит совсем по-волчьи.
4-й КОЗЕЛ
Иначе наша матушка поет.
5-й КОЗЕЛ
Иначе приговаривает.
6-й КОЗЕЛ
Братья!
Снаружи – волк. Не станем открывать.
ВОЛК
Я на Пиччини, видно, не похож,
Когда пленить их слуха не умею.
Мне посылает небо испытанье:
Завидовать козлиным голосам.
Уходит
КОЗА
Козлятушки, дитятушки, откройте! – и т. д.
1-й КОЗЕЛ
Отворяем, братья.
2-й КОЗЕЛ
Вот это голос матери взаправду.
3-й КОЗЕЛ
Ты знаешь, мать, когда ты отлучилась…
4-й КОЗЕЛ
Явился волк.
5-й КОЗЕЛ
Он нас хотел сожрать.
6-й КОЗЕЛ
Мы не открыли.
КОЗА
Молодцы, козлятки.
Не открывайте никогда чужим,
Чужие песни в сердце не впускайте.
Так пейте ж молоко, а то прокиснет.
Сосите – ты, и ты, и ты, немой.
II
ВОЛК
Кузнец! Кузнец! Дай средство от козлов.
КУЗНЕЦ
Есть у меня один еврей знакомый,
Аптекарь – составляет порошки.
Ни вкуса в них, ни запаха – с травою
Перемешай иль в молоко подсыпь,
И все козлы подохнут в одночасье.
ВОЛК
Так он торгует рядом?
КУЗНЕЦ
Да, и рядом.
ВОЛК
И ты, мерзавец, смел мне предлагать
Козлам вонючим пищу подносить?
Но как же я их буду есть, придурок?
Уж лучше съем тебя, а твой аптекарь
Не доживет до будущей субботы.
Нет, дядя, скуй мне козий голосок.
КУЗНЕЦ
Ку-ку-ку-ю.
ВОЛК
Так куй, а не кукуй.
III
ВОЛК
Козлятушки, дитятушки, откройте! – и т. д.
КОЗЛЫ
Отворяем, братья.
ВОЛК
Когда могущий голод мой
Ведет меня к козлам домой
На их косматые дружины,
И к ним иду, как козопас,
Желанье жирное свинины
Я оставляю про запас.
Что гибелью козлам грозит,
То в сердце радостью сквозит,
От них останутся оглодки,
Я разорву их пополам
И буду жрать до самой глотки.
О, гибель, гибель всем козлам!
КОЗЛЫ
О мать! Мы гибнем, гибнем. Горе нам.
IV
КОЗА
Открыта дверь. Козлят нигде не видно.
В избе разор и вьется шерсть клоками.
Я по остаткам этой шерсти вижу —
Они погибли. Неужели все?
А где же шерсть меньшого?
7-й КОЗЕЛ
Мама! Мама!
КОЗА
О Господи! Немой заговорил.
Скажи скорей: что с братьями твоими?
Но нет, не надо, знаю все сама.
Убийца – волк.
ВОЛК
Идет к развязке дело!
Скажи, коза, несчастный этот волк
Тебе знаком?
КОЗА
Нет, отроду его
Я не видала.
ВОЛК
Может, погуляем?
КОЗА
Но нынче у меня большое горе,
Не до прогулок мне.
ВОЛК
Пойдем в лесок.
КОЗА
Какой ты неотвязчивый… Ну ладно.
ВОЛК
Скажи, коза, ты знаешь, кто я?
КОЗА
Да,
Мне кажется, что знаю.
ВОЛК
Кто?
КОЗА
Баран.
Есть поговорка: волк в овечьей шкуре.
Так, верно, ты баран, но в шкуре волчьей.
ВОЛК
Божественно!
КОЗА
Ты видишь эту яму?
ВОЛК
Допустим.
КОЗА
Станем прыгать чрез нее.
ВОЛК
А что? Давай!
Проваливается
Все кончено, я гибну!
Хор освобожденных козлов исполняет оду «Вольность» Радищева или Пушкина.
Ночь после Рождества
1. Зачин
О чем мы расскажем, напишем,
Над чем в результате поржем?
Закусим гречаником, книшем,
Потом паляницей, коржом.
Козак! Ошалев от закуски,
Клыки над горилкой оскаль.
Нехай посмеются по-русски
Тупые кацап и москаль.
В поэмах подобного слога
Прибегнем ли к обиняку?
Московия – только видлога,
Пришитая к кобеняку.
II
Пурга полночи бесится,
Должно быть, гонит бес.
На небе нету месяца,
Куда-то он исчез.
Не видно хаты издали,
Не справить нужных дел.
Луну сегодня украли, —
Мужик в шинке говорил.
Пропился он до шортиков,
На ляжках чешет мех,
И если видел чертиков,
То это не для всех.
III
Часом раньше, ширясь, близясь,
Проникает в пекло кризис,
Плачет Аццкий сотона:
– Энергетику заело,
Черти драные, за дело,
Света нет, нужна Луна.
И грозит чертям он пальцем,
Шлет он их во все концы.
Не до жиру – даже смальцем
Не заправить каганцы.
И один какой-то чертик,
Хвост за пояс, точно кортик,
Брызжет на лету слюной,
Дело делает за тучей
И уже с улыбкой сучьей
Мчит по адресу с Луной.
IV
Новые песни придумала жизнь.
М. Светлов
Ты чарочку в полость
Докапай до дна,
Диканьская волость
На карте видна.
Во время загула
Болит голова,
И слышит Вакула
Такие слова:
– На праздник ни казни,
Ни жизни не дли,
К шампанскому газ не
Дают москали.
Прославлен да будет
Кузнец-патриот,
Он газу добудет,
Диканьку спасет.
V
Был Вакула смел и горд,
Он собрался сразу.
Но как раз тогда и черт
Прибавляет газу.
Трах – и все скрежещет сталью,
Сшиблись харя с харею.
Вертикаль с горизонталью
Сходятся в аварию.
У меня болит живот,
В жопу жалят оводы;
Раньше был газопровод,
Нынче – газопроводы.
VI
Вакула крест навесил,
Страшней не сыщешь морд.
Так что же ты невесел,
Товарищ черт?
Небось, мечтал о борщике
У доблестной Солохи?
Иди в переговорщики
Под знаменем эпохи.
И идут державным строем,
И летят, как бес за бесом,
«Рой за роем рай зароем», —
Песня слышится над лесом.
Вакула ради цели
Любому средству рад —
И чертовы качели
Летят, летят, летят…
VII
Да здравствуют Музы и разум,
Налейте в бокалы вина,
И если тому, кто под газом,
Такая картинка видна:
Под слоем столетнего лака,
Черна и с набором когтей,
Какая-то страшная кака
Ужасно пугает детей, —
Как песни веселые грянут
По весям и по городам,
Не будет же в них упомянут
Чудак, нарисованный там.
Печорин
1
Прямой Печорин был герой,
Но как-то скрылся за горой,
И там, в гостях у персиян,
Незримым чем-то осиян,
Стал гаснуть. Местная княжна
Сидела у одра, нежна
А он, величествен, как ферзь,
Ей руку положа на персь,
Проговорил: «Прощай, княжна,
Меня ты выслушать должна.
Слезами очи не тумань,
Сначала будет про Тамань.
2
Рассказ под номером один —
Про девушку из тех ундин,
Что тянут, населяя дно,
И нас с собою заодно.
Она мне бросилась на грудь,
И я подумал: «Это круть!»,—
Но не успел тогда воткнуть
Мое оружье, как кинжал
Уже на дне морском лежал.
Она нырнула вслед за ним.
Казенною нуждой гоним,
Направил я чужой баркас
Туда, где высится Кавказ.
3
Приплыли. Байка номер два.
Душа была давно мертва,
Но дух мой требовал интриг,
И плотью был я не старик.
Грушницкий тоже рвался в бой
И дурь свою носил с собой.
Ко мне он бросился на грудь,
Но я уже успел воткнуть.
Не знал, бедняга, что воткну,
Напрасно отошел к окну.
Казалось, комната в огне,
«Спасись-ка, – крикнул я, – в окне!», —
И вниз, где мирно спал аул,
Его я кинул, как баул,
И он почил, и я уснул.
4
Не спи, красотка, на краю,
Послушай исповедь мою.
С шайтаном дружбу раз водил,
В горах баранов разводил.
Устроил полный произвол:
Джигита на коня развел;
Развел на секс одну княжну
(Мол, сейте вы, а я пожну);
Сам матерился, а за мат
Страдал несчастный Азамат.
И, видя их страстей накал,
Максим Максимыч не втыкал.
5
Княжна, втыкай скорее шприц.
Я помню много разных лиц,
Но между прочими одно
Перед глазами как пятно —
Лицо пьянчуги казака,
Мной превращенного в з/к.
Пытая хитрую судьбу,
Вломился я к нему в избу
И сразу бросился на грудь,
И он молил: оставь, забудь, —
Но я запомнил без стыда
Все, что мы сделали тогда.
6
Максим Максимыч! Сколько раз
Я проезжал Владикавказ,
И что с того? А ты ко мне
Рванулся с сумкой на ремне.
Зачем? Сказал же Пастернак:
Не стоит умножать бумаг,
Над рукописями трястись.
Зачем ты кинулся? Окстись!
Засунь ты их куда-нибудь
И не кидайся мне на грудь…»
Тут он издал предсмертный стон
И умер, но боюсь, что он
Трендел и дальше б, если нам б
Не надоел дурацкий ямб.
Комарово
Что ждет поэта в Комарове?
Не ждет поэта ничего.
Ему грядущее – не внове,
Его прошедшее – мертво.
Он прямо Лермонтов какой-то
Или Державин прямо он,
Когда, как будто из брандспойта,
Он смыт, как грязь, рекой времен.
Он потрясал устои словом,
В нем жизнь кипела, как в борце, —
И вдруг он дедушкой Крыловым
В штаны наделал во дворце.
Чугунной палкою потыкав,
Он брал Азов, спасал Арал,
Заболевал он, как Языков,
Как Баратынский, умирал.
Когда же, шляпу нахлобучив,
Идет в писательский буфет —
Тут он какой-то прямо Тютчев,
Чтоб не сказать похлеще – Фет.
Тут он, конечно, ас из асов,
Кобель изысканных пород.
Стакан – и он уже Некрасов,
Второй – и все наоборот.
Когда он все же отдыхает,
То издает то хрип, то рев.
Он, как Апухтин, опухает,
Сгорает, точно Огарев.
Бывает буен и покорен,
Употребив одеколон,
Почти как Майков и Григорин
Или Полонский Аполлон.
Он унимает дрожь коленков,
Когда косого он косей,
Он со Случевским – Давыденков,
С К.Р. же – только Алексей.
Он петербургский и московский,
И угадать нельзя, каков —
То он под вязами Жуковский,
То Вяземский среди жуков.
Бывают странные событья,
Их суть не всякому ясна, —
Он, – начинаю говорить я
И понимаю, что – она…
И молкну на тропе народной,
Теряюсь в хоре подпевал,
Как волк с волчихою голодной,
Той, от которой пьян бывал.
И слышу: Пушкина не трогай
И Дуне (вариант: Тане), расплескавшей чай,
Ты никогда моралью строгой
Не докучай, не докучай.
Сцена из «Бесприданницы»,
Действующие лица:
Карандышев, Лариса, Огудалова, Кнуров, Вожеватов, Паратов, Робинзон.
При участии масок
Молодого человека, Председателя, негра, Луизы, Мери и Священника.
Дворик за двухэтажным бараком. Песочница, бетонный слоник, накрытый стол. Несколько пирующих мужчин и женщин.
КНУРОВ
(надевая маску Молодого человека)
Почтенный председатель! Я напомню
О человеке, очень вам знакомом,
Который не наелся и желает
Обедать в клубе.
ВСЕ
Это он о ком?
КНУРОВ
Я о себе.
ПАРАТОВ
(надевая маску Председателя)
Так ты уходишь первый
Из круга нашего? Тогда в молчанье
Мы выпьем в честь тебя.
ВОЖЕВАТОВ
Да будет так!
КНУРОВ
Я страшно недоволен, господа.
Когда меня обедать приглашают,
То пошлая хозяйская беседа
Еды мне не заменит никогда.
Хозяин глуп; к тому ж напился первый.
Уходит
ВОЖЕВАТОВ
Вот так сегодня первенство мы делим:
В то время как уходит первый гость,
Хозяин первым пал на поле пьяни.
Эй, Робинзон, поправь ему лицо:
Настолько студень жидок, что боюсь,
Наш Карандаш себе отмочит грифель.
Робинзон вынимает голову Карандышева из тарелки со студнем
ОГУДАЛОВА
(толкает Карандышева в бок)
Послушайте, очнитесь и ведите
Себя прилично званью и моменту.
Не забывайте, сударь, вы жених.
КАРАНДЫШЕВ
Как я ж у них? Они же у меня!
ОГУДАЛОВА
Фи! Вы пьяны!
КАРАНДЫШЕВ
Не пьян, а только весел.
Я счастлив, я сегодня торжествую.
Пытается достать пистолет
ОГУДАЛОВА
Да торжествуйте тише, ради бога.
(Паратову)
Я вижу, вы споить его решили.
Нехорошо.
ПАРАТОВ
(в маске Председателя)
Напротив, мы друзья.
И чтобы это доказать пред всеми,
Готов я тотчас выпить брудершафт.
Выпивают. Пока Карандышев роняет голову на стол, Вожеватов успевает подставить тарелку с винегретом
РОБИНЗОН
I like the Russian salad very much.
Надевает маску негра. Огудалова надевает маску Луизы и падает в обморок
ПАРАТОВ
Ага, Луизе дурно! Я-то думал
Судить ее всегда по языку.
Но, языком работая искусно,
Она язык не терпит Альбиона.
ЛАРИСА
(надевая маску Мери)
Сестра моей печали и позора,
Приляг на грудь мою.
Паратов и Вожеватов прилегают ей на грудь с двух сторон. Мери отталкивает их и приводит в чувство Луизу
Вот странный край – едва зовешь сестру,
А сорок тысяч братьев тут как тут.
ПАРАТОВ
Твой голос, милая, выводит звуки.
Спой, Мери, нам уныло и протяжно.
МЕРИ
(поет)
Было время, процветал
Наш Бряхимов-городок,
Мы копили капитал,
Не платили мы налог.
Наших деток в шумной школе
Раздавались голоса,
Наших девок на танцполе
Растрясалися мяса.
Ах, Бряхимов-городок,
Беспокойная я… и т. д.
ВОЖЕВАТОВ
(надевая поочередно несколько масок)
Прекрасно! Бесподобно! Что за голос!
ПАРАТОВ
Что я наделал! Как же я наказан!
Я чуть не потерял тебя, Лариса,
Как давеча бумажник. Боже мой!
Очей очарованье, искушай
Меня без нужды. Нужда с искушеньем —
Две вещи несовместные, ma cher.
Прекрасное должно быть бесполезно.
Pardon, меня куда-то понесло.
Но пусть несет и дальше, если вместе.
Поедем с нами за реку.
МЕРИ
No problems.
(Вожеватову)
Мужчина, угостите сигаретой.
Пока она прикуривает, просыпается Карандышев
КАРАНДЫШЕВ
Я честь имею… Нет, имею тост.
Искусство есть искусство есть искусство…
Пытается достать пистолет
ВОЖЕВАТОВ
Сэр Робинзон, переключи пластинку,
Хозяина заело.
РОБИНЗОН
(надевая маску негра)
Yes, of course.
Бьет хозяина левой, а правой подставляет под его роняющееся лицо селедку под шубой. Огудалова надевает маску Луизы и падает в обморок. Пользуясь моментом, Паратов, Вожеватов и Лариса уходят
КАРАНДЫШЕВ
(вынимая лицо из селедки под шубой)
Я, господа… Но где они? Неужто
Уехали? Как это неучтиво!
Лариса, где ты? Нету и ее.
В песочнице лишь пидор Робинзон.
Вот у кого семь Пятниц на неделе!
(надевает маску Священника)
Безбожный мир, безбожные безумцы,
Верните мне заблудшую овечку,
Я заклинаю вас святою кровью
(откидывает маску, по его лицу ползут остатки свеклы)
И чем-нибудь еще. Да, я смешон,
Смешон. Луиза, как мне жить, скажи?
ЛУИЗА
(приходя в себя)
Я ничего не знаю.
КАРАНДЫШЕВ
Я все понял.
Ты с ними заодно. Вы все хотите
Меня топтать. Так где же ваши ноги —
Вот грудь моя! Но и в такой груди
Есть место жажде мести.
Достает наконец пистолет и убегает
ЛУИЗА
Робинзон,
Беги за ним, он плохо застегнулся.
Конец
Обломов
1. Обломов на Гороховой
Отцветать ли яблоням и вишням, —
Вам никто вопроса не задаст.
Стал давно я человеком лишним:
Неуклюж, медлителен, задаст.
Пусть в мечте моей оранжерея,
Сад, балкон, любимая жена, —
Кисну на Гороховой, жирея,
Немочью душа поражена.
Стану лучше думать о Захаре
И его в безделье уличу,
Пухлой пяткой дам ему по харе
И засну. И в детство улечу.
2. Обломов во сне
Расцветать ли сливам или грушам —
Для пейзан ни разу не вопрос.
Лучше на читателя обрушим
То, как я родился и возрос.
В стороне безоблачных идиллий,
Не в лесной избушке, не в дупле,
Я родился, где меня родили, —
Это значит в холе и тепле.
Вырастал не панком, не фашистом
Под фольклорный перезвон монист,
Вот и стал я мягким и пушистым,
Пусть не либерал, но гуманист.
3. Обломов на даче
Пахнуть ли жасмину и сирени? —
Это рассужденье отложу.
Сирином в гусином оперенье
Буду петь и яйца отложу.
Вот любовь – ее попробуй, спрячь-ка! —
Так и я – хотел бы, но не мог.
Женщина, безумная гордячка!
Мне понятен каждый твой намек.
Ты другими душами ворочай,
Ну, не ровня щукам караси!
Кстати, пить не хочется. Короче,
Чашу эту мимо пронеси.
4. Обломов на Выборгской стороне
Созревай, смородина-малина!
Все прошло, и сердце не болит.
Как сказал бы Тирсо де Молина,
Нам пора забыть Вальядолид.
Там и петухи поют гортанней,
И навоз душистей; что мне в том?
Голый локоть, мягкость очертаний,
Запах кофе – вот тебе и дом.
Ограничь пространство огородом,
Разве надоело спать и есть?
Существую со своим народом —
Там, где мой народ, к несчастью, есть.
5. Обломов на Сампсониевском кладбище
Вот и листья дуба перепрели,
Пруд замерз, и выключился клен.
Здесь лежат Трезини и Растрелли,
Волынской, Еропкин и Леблон.
На Неве еще ныряет бакен,
Он обозначает смену вех.
Суд Шемякин, памятник Шемякин, —
Время перемешивает всех.
Встань, прохожий, на одно колено,
Колокол отсчитывает медь.
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть!
Лужин
Когда-то пионером Петя Лужин
Постиг суровый кодекс лагерей:
Пока ты слаб, ты никому не нужен,
Ты хуже, чем очкарик и еврей.
Ты будешь, как заика, презираем,
Ядро не уважает шелуху.
Но самый гнусный лагерь станет раем,
Когда ты хоть немного наверху.
Он жил, советской бедностью зажатый,
Он лез в чужие тумбочки тайком,
Он вожделел к красавице вожатой,
Приученной обслуживать райком.
Нет, он не злился, не ругался матом,
Не забивался в щелочку, скорбя.
Он станет депутатом, дипломатом,
Короче, в люди выведет себя.
И стал, и вывел. Озарил кострами
Поляну, лес.
И в кабинетец, устланный коврами,
Однажды влез.
Вперед, вперед, карьера комсомольца,
Беги, дави.
На каждом пальце – золотые кольца,
Закат в крови.
Он в сок вошел и стал почти опасен,
Излишне прям.
Вот тут я с ним частично не согласен,
Не одобрям.
Поехал он в культурную столицу
И на беду
Влюбился вдруг в степную кобылицу
По кличке Ду.
Решил жениться. Сразу с предложеньем.
Той деться было некуда. Ее
Как раз тогда уволил новый русский.
Хотела подработать гувернанткой —
Не вышло, а точнее – не вошло.
Когда б ее не Дуня звали, – Даша,
Все было бы совсем иным в итоге.
Ее просиша, но они-с не даша,
И Лужин тут попался по дороге.
Как сорок тысяч ласковых сестер,
Она хотела брата поддержать,
Но брат ее был негодяй суровый,
О чем она, увы, узнала поздно.
Любя ее, как сорок тысяч братьев,
Поддерживать он собирался Дуню,
Но подержался разве за топор —
И то недолго. Тут-то в Петербурге
Случилась эпидемия. Старушки
Внезапно стали дохнуть. Сорок тысяч
Одних старушек выпало из окон!
В такой момент и появился Лужин
И предложил сердечко на цепочке
И ручку «Паркер» с золотым пером
Плюс – догадайтесь! – Точно, сорок тысяч.
Естественно, она не устояла
Перед его стоящим естеством.
Казалось, вскоре быть счастливой свадьбе,
Но ничего такого не случилось,
Поскольку все закончилось скандалом.
Она любила будущего мужа
Практически совсем как сорок тысяч.
Тут надобно поставить кое-что.
Я повторяю это предложенье:
Она любила будущего мужа
Практически – тут будет запятая —
Совсем как сорок тысяч – ставим точку.
А он хотел любить в таком порядке:
Сперва ее, а после сорок тысяч,
Не потому, что сорок тысяч меньше,
А просто после, чтоб наверняка.
Они слегка не поняли друг друга,
Она не даша, он, мы знаем, Петя,
И вот мы в результате узнаем,
Что каждый остается при своем.
Внезапно появился Разумихин,
И наш многоугольник разрешился.
Нет повести печальнее на свете,
Чем та, где Дуня даша, но не Пете.
Левин
Если после мысли о Вицли-Пуцли
Усомнишься в разуме – мол, не куц ли? —
Если станешь кроток и тут же гневен,
Значит, ты и есть этот Костя Левин.
Если ты не бежишь за любою куклой,
А влюблен в пионерку с губою пухлой,
Жениха пионерке готовит мама,
Пионерка крутит тебе динамо
И встречает радушно другого гостя,
Значит, ты и есть этот Левин Костя.
Если пива не хлещешь, не жрешь шаверму,
А в глухой деревне заводишь ферму,
Ни к кому не ходишь с вином и тортом,
Разговоры длишь с мужиком упертым
Не о сексе, нет – не о нем, проклятом, —
О косьбе, помоле, любви к телятам, —
И во всем наука, прогресс и метод, —
Значит, ты и есть Костя Левин этот.
Если ты забыл про прогресс с наукой
И в леса уходишь с ружьем и сукой,
А потом не вспомнишь – в жарком ли, в супе ль
Потеряли крылья бекас и дупель,
И, с медведя свежую срезав шкуру,
На обед к Облонским поедешь сдуру,
Где – хоть жизнь коверкай, по лесу шастай, —
С пионеркой встретишься – той, губастой,
И тобою новый период начат, —
Ты и есть этот Костя Левин, значит.
Если ты женат, и с женой святыми
Вы хотите быть, чтоб тебе с витыми
Не ходить костями на лобном месте,
Если ты в натуре невольник чести;
Если ты не сторож больному брату
И стремишься скорей понести утрату,
И жена твоя понесет скорее,
Чем колготки сохнут на батарее;
Если, как наукой себя ни мучай,
Остаешься тот же мужик дремучий,
Как, должно быть, предок был при Батые, —
Этот Костя Левин есть, значит, ты, и
Широко вдохни, улыбнись румяно,
Обретая веру в конце романа,
Рассердись на шофера, поспорь некстати,
Обвини жену, помолись в экстазе
И твори добро, как, Толстому вторя,
Завывает Шура в кабаках у моря.
Ты не станешь лучше, прекрасней, чище,
Но такие вещи – навроде пищи.
Если в рот полезло, то все полезно.
Пищевод. Желудок. Кишечник. Бездна.
Вишневый… сад
Еду ли мимо ли цвета вишневого ли,
Сыт ли я, голоден, ласков ли, груб,
Все вспоминается, как мы основывали
Английский, шахматный, пенсил ли клуб.
Вижу ли темную воду ли невскую,
Чахлый газон и на нем деревцо,
Все мне мерещится, будто Раневскую
Я узнаю в дорогое лицо.
Через Тучковы ли, Львиные, Аничковы
Перехожу ли, другие мосты,
Припоминаю восторги я Анечковы;
Анечка, Анечка, помнишь ли ты?!
Если поленом кого отоварили
И волокут в непроглядную ночь,
Бледное личико вижу не Вари ли,
Той, что Раневской приемная дочь?
Памятник чей-то, рука ли, нога его,
Взгляд его грозен, гневлив ли, лукав —
Напоминает мне Ленечку Гаева,
Речь огневую и гаевский шкаф.
Чу! В подворотне собаки залаяли,
Сук с кобелями несметная рать.
То не Лопахина ли Ермолая ли
Голос зовет музыкантов играть?
Едут пожарные. Сладкого дыма вам!
Едет милиция – ясного пня!
Кто же другой нашим Петям Трофимовым
Будет калоши таскать из огня?
Вижу ль фигуру на ящике сыщика,
Ухнули тыщи-ка! Ну, их сыщи!
Все состоянье помещика Пищика
В землю ушло, в плауны и хвощи.
Встречу ль фотографа – сам его сфоткаю,
Вон приспособился рядом с дворцом.
Помню, они с гувернанткой Шарлоткою
Вместе хрустели одним огурцом.
Еду ль, ползу ль, нарушаю ли, вправе ли,
Вечно неловок, всегда неумен,
Что же вы все на меня-то оставили,
Это же я – Епиходов Семен!
Я неудачник, так ешь меня с кашею,
Я ведь ошибся бы даже в азах,
Что ж, презирай, точно Яша с Дуняшею,
Роман крути у меня на глазах!
Вырвусь на волю и выйду к Неве ли я,
К Мойке, Фонтанке, на мыс ли, на пирс,
Это не Варя, а я тут Офелия,
Буду тонуть, забываться, как Фирс.
Сдохну – не выпишут даже квитанции,—
Умер, мол, значит, пора на покой,—
Даже прохожий с начальником станции
Или почтовый чиновник какой
В ус не задуют, не чувствуя прибыли
(Пусть даже каждый из них и усат),
Травы ли, рыбы ли скажут: мол, прибыли?
Убыли, то есть? Пожалуйте в сад.