Буревестник
Над седой равниной моря гордо реет Буревестник, предлагая стойкую, прочную, а главное, радикальную краску для волос «Черная молния» (забудьте о седине навсегда!), а заодно сопутствующие товары и услуги.
То крылом волны касаясь, то стрелой по водной пыли – уговаривает бойко покупать автомобили. Эти крылья иномарки и изящны, и не марки, это вихрь, а не авто, полюби его за то.
В этом крике – жажда бури. Жажда – все, забудь про имидж. Силу гнева гасим, пожалуй, лучшим пивом в мире, в то время как пламя страсти не забываем поддержать «Виагрой» и «Сиалексом», попутно легко расправляясь с простатитом.
Чайки стонут, сестры ноют, вишневый сад вырубился первый, лишь на дне еще бомжует ужас чаек перед бурей. Хватит бомжевать! Возьми ипотеку – забудь про библиотеку.
А гагары? Что гагары? Пух гагарин всем доступен. Пух Гагарин, всем доступен. Не в оттенках смысла дело, а в расценках нашего отдела: пуховики с космическими скидками!
Глупый пингвин, хватит прятать! Фитнес-клуб «Дух тела» ждет тебя! Он хочет тебя!
Все мрачней и ниже тучи. Купите зонтик, пока не поздно: у нас широкий выбор полуавтоматов, автоматов, роботов и киборгов. Гром в пустыне, раздавайся! Наш ядерный зонтик не даст вам обмочиться!
Вот охватывает ветер стаи волн объятьем крепким. Мы включаем телевизор, там эротика с порнухой. И бросает их с размаху в дикой злобе на утесы. Мы включаем телевизор, там идут бои без правил. Разбивает в пыль и брызги изумрудные громады. Мы включаем телевизор, Буревестник предлагает ювелирные изделья.
Постоянно с криком реет и нисколько не стареет (покупайте модные подтяжки для брюк и лица); черной молнии подобный, вам не нужен мрак загробный (криогенные технологии спасут от разложения личность и общество); как стрела пронзая тучи, он становится все круче (всех позвонивших в течение пяти минут ждут на самом верху социальной лестницы для индивидуальных консультаций); пену волн крылом срывает, голося, как Пусси Райот (мировой тур знаменитой группы по храмам и кладбищам, билеты продаются в один конец).
Вот он носится, как демон, – гордый, черный, толерантный, – и смеется, и рыгает. Отчего же он смеется, как Обама над Манделой? Потому что насмешили! Отчего же он рыгает? Он прекрасно пообедал (наши рыбные блюда – кость в горле конкурентов; сеть ресторанов высокой кухни «Омар для Хайяма»).
В гневе грома, – чуткий демон, – подползает к Гюльчатай он; знает – личика не скрыть ей паранджою и хиджабом. «Нет, не скроют, нет, не скроют!» – он по-ленински картавит и хватает сладострастно Гюльчатай за части тела. Смотрите новейший отечественный блокбастер «Торжество и предубеждение» – лучшую иллюстрацию к единому учебнику истории (6+12+16+18=33 с учетом скидок; принимаем групповые заявки).
Ветер воет… Гром грохочет… Послушайте прогноз погоды на вчера и позавчера (сегодняшний прогноз прозвучит завтра в это же время).
Синим пламенем пылают планы смелого «Газпрома», потребители желают у себя их видеть дома. Заказывайте поздравительные стихи для исполнения на корпоративах, юбилеях и политических акциях, и ваши акции взлетят, как на дрожжах.
– Буря! Скоро грянет буря! – пропищит, однако, птица; мы смеемся, каламбуря, а она одна коптится. Не грузи меня, ровесник, лучше мой стакан наполни, пусть какой-то Буревестник гордо реет между молний. Разве мы его уморим? Наши скромные обеды над ревущим гневно морем раздели, пророк победы! Если мы сегодня в сборе, если слог мой непроворен, пусть сильнее грянет Боря Чечельницкий и Григорин! Мы не Кэрролом и Милном укротим вселенский хаос, оттого-то Горький мил нам как язык рекламных пауз.
Здравствуйте, я ваша Муза
I
Вчерашний день пошел на слом,
Я вышел на природу.
Там била женщина веслом
О пенистую воду.
Ни звука из ее груди,
В моей же – шум от зуда.
И я сказал себе: «Иди,
Иди скорей отсюда».
И я пошел оттуда на
Какой-то двор за стройкой.
И вижу: там опять она
Бежит с веслом за тройкой.
Я раньше не видал такой
И сразу понял: сила, —
Когда она одной рукой
Коней затормозила.
В другой руке держа весло
(Страшней оружья нету),
Она по первое число
Навешала корнету,
Но подняла его потом
И, чмокнув для почину,
Поволокла в горящий дом
Несчастного мужчину.
II
По стогнам града, по горошинам
Уже совсем другого града
В цветном платке, на косы брошенном,
Неведомому счастью рада,
Вдруг увидала: на дрезине я
Проехал, мимолетно скалясь.
А ленты – желтая и синяя —
С зеленою переплетались.
От лент и пуговиц пугающих,
От дымки сказок и столетий
Два ярких глаза набегающих
Слились в один – наверно, третий.
Беги туманами и росами,
Иди в пустыни и трясины
И гибни, гибни под колесами —
Но только не моей дрезины.
Пусть я теперь все меньше кваса пью,
Все больше дергаюсь и ною, —
Лежи, лежи себе под насыпью,
Но только не беги за мною.
III
Держусь лекарственной настойкой,
Почти дышать перестаю.
Зачем ты кружишься над койкой?
Ведь я к тебе не пристаю.
Ведь так прекрасно, так нетленно
С тобой контакта избежать,
Пока то локоть, то колено
Ко мне стараешься прижать.
Уже собою не владею,
Сжимаюсь внутренне в комок:
Попасться бы тебе злодею,
Злодей бы, может быть, помог.
Избавил бы меня от груза,
И жил бы я, и хвост трубой…
– Ну, здравствуйте, я ваша муза!
– Да как мне здравствовать с тобой?!
Из Гумилева
Никогда я не был на сафари…
Я не пил африканского черного неба,
Я не ел легендарный египетский хлеб.
Но и Бабель ведь тоже не видел Мандеба,
А назвали же Бабелем этот Мандеб.
Не водил я верблюдов по рыжей Сахаре,
На камнях пирамид не сушил сухарей.
От руки моей гибли невинные твари,
Но не слон, а анапест, не лев, а хорей.
Не заряженный пулей большого калибра,
Никому не опасен был мой карабин,
Но когда наконец я дойду до верлибра,
Вы услышите рев асуанских турбин.
Крокодил, плотно закусивший бушменом,
Разбиваясь о пороги Хартума,
Послал мне последнее «прости»,
Составленное из моих стихов.
Горилла великого леса,
Вычесав очередное цеце,
Разложила мертвые тушки насекомых
Так, что они образовали строки моих стихов.
Много их – беспокойных, зубастых, мохнатых,
Крадущих девушек по окраинам глухих селений,
Функционирует моими стихами,
Отправляет ими ежедневные нужды
Выросшего по ошибке шестого чувства,
Скачет по саванне, выбивая мои ритмы на жирной почве,
Забывает мои книги на внезапно рвущихся «Шаттлах».
Солью моря пропитанной харей,
Человек, улыбайся во тьму,
Капитан четырех полушарий —
Я сейчас объясню, почему.
Да, хотя не о двух головах ты,
Но зато, побывав на Луне,
На свои бесконечные вахты
Заступаешь на белом слоне.
Иль, рубашку свою отутюжив,
Избиваешь раба без затей,
Так что сыплется золото с кружев
И рубин с розоватых ногтей.
Но, пока затаился невольник,
Нож для яростной мести точа,
Перейду я, пожалуй, на дольник
И анапесты скину с плеча.
Поставим точку без лишнего шума.
Вот остановка. А что? Давай!
Машенька! Я никогда не думал.
Некогда, Маша. Уйдет трамвай.
Так жили поэты
Как жили поэты? Вдыхали жасмин,
Писали послания дамам.
Так Анненский делал и даже Кузмин,
Тем более – Блок с Мандельштамом.
В последнюю даль вдохновенье послав,
Давили подушки диванов —
Вот эту – Георгий, а ту – Вячеслав,
В любом варианте – Иванов.
Бывало, на башне раденье свершив,
Вопросом измучась, на пузе
Ползли через сад. А вопрос-то паршив:
Нальют ли им в доме Мурузи?
Потом из Куоккал своих, Териок
И далее – не Мустамяк ли? —
Они затевали могучий рывок,
В Крыму у Волошина мякли.
Тебе ль, Коктебель, до поэтов твоих?
Багровый и белый отброшен.
Напрасно молился за этих двоих
Радушный хозяин Волошин.
Россия, душа, пропадай за пятак,
Черемуха вянет, воняя.
Так жили поэты? Нет, жили не так,
Зато и вина их – двойная.
Душевнобольной избегает врача —
Мы действуем в той же системе.
Вдыхая жасмин и посланья строча,
Живем мы не так и не с теми.
И пить-то нам надо нарзан да боржом,
Крепить понемногу здоровье,
А мы-то… А мы со-танеем да ржем
В Горелове и Комарове.
Лолита
Отвяжись, я тебя умаляю,
Улялюм, улялай, рататуй,
До чего я себя умиляю
В окружении тисов и туй!..
Не протяжной парижскою нотой
Заливаю чужую лапшу —
Time с его долготой и длиннотой
Сократиться, свернуться прошу.
Замечаю дрожание сети,
И оно создает обертон,
И от этого в каждом сюжете
Рай потерян и ад обретен.
«Одиссея» моя, «Илиада»
Бледным пламенем душу палит:
Это Машенька там или Ада —
Неизбывное племя лолит.
Лишь ему принимаю присягу,
На других ни за что б не смотрел,
И кровать уплывает к оврагу
На последний и сладкий расстрел.
Там, наверно, какой-нибудь улей,
И недаром овраг зажужжал,
И меня убивают не пулей,
А безжалостной тысячей жал.
Отпоет меня между черемух
Хор враждебно настроенных пчел…
Оттого-то из всех насекомых
Все же бабочек я предпочел.
Все Лиды – сестры
Когда беспокоит либидо —
Такая бывает беда —
Хорошая девочка Лида
На помощь приходит всегда.
Я руки засуну в карманы;
Слегка покачнусь, постою
И, все отодвинув романы,
Я с полки ее достаю.
Наличие чую флюида,
Ничто меня больше не злит.
Хорошая девочка Лида
Мне кажется лучшей из Лид.
На стуле – рубашка и джинсы,
И мы на кровати вдвоем.
Мы с Лидою этой ложимся
И даже отчасти встаем.
Назло США и Китаю, —
Да пусть они сдохнут, лохи —
Читаю, читаю, читаю
Хорошие эти стихи.
Слышны только охи и ахи,
И, чем бы мой отдых ни пах,
Да здравствует друг амфибрахий
О трех неизбывных стопах.
Когда плоскостопье Евклида
Совсем уже нам надоест,
Хорошая девочка Лида
Стопою достанет до звезд.
Вселенная станет объемней,
Как кровью налившийся клоп.
Такой ее, Лида, запомни
И дай Лобачевскому в лоб.
Но, нежной стопою не раня,
А даже лаская чуть-чуть,
Хорошая девочка (Таня?) —
Нет, Лида, – меня не забудь.
И так улыбаясь невинно,
Как будто не зная про грех,
Хорошая девочка (Нина?) —
Нет, Лида – диезала всех.
А после без всякого крика —
Вот разве что бровь напряжет —
Хорошая (Вера иль Ника?) —
Нет, Лида – насмешкою жжет.
И вот в наставление детям
С подачи какой-то из Лид
Теперь я заданием этим
Диезан, прожжен и убит.
Конец прекрасной эпохи
1
Не поплачь – так хотя бы поохай,
Фимиамом вокруг надымив:
То, что было прекрасной эпохой,
На глазах превращается в миф.
2
Это, в общем, не повод беситься —
То и славно, что все кувырком:
Отлетела ворона; лисица
Отравилась несвежим сырком.
3
Над кафтаном не трудится Тришка —
От обоих остались клочки;
В богадельне ослепла мартышка,
Ей уже не помогут очки.
4
Кто читал наставленья стрекозам,
Моралист муравьиных кровей,
От трудов заболел варикозом,
И теперь не понять, кто правей.
5
И петух, и кукушка умолкли,
Не поют соловьи и ослы;
Кто усоп тут – ягненок ли, волк ли? —
Мы едва ль опознаем мослы.
6
Надымил фимиамом – да брось-ка,
Но смотри, как, стремясь из штанов,
Провожает несчастная Моська
Отбывающих к югу слонов.
Инструкция опечаленному
Один тут был печальный:
Ушел путем зерна.
Другой прошепелявил:
«Печаль моя жирна».
Зависнет третий на звезде, —
И там ему паршиво,
Зане печальному везде
Находится пожива.
Я поскользнулся на мосту,
И вот душа скорбит,
Как будто луны в пустоту
Срываются с орбит.
Как будто бы разрушен
Уклад первоначальный:
Был человек разумный,
Стал человек печальный.
Вот так в «Анчаре» раб зачах,
Распластан вдоль ковра,
Но раз уж выжжены на плечах
Значки на манер тавра,
Подумаешь, как его там, бином,
И нас ли не огорчали?
Вот так и плаваем в ледяном
Бассейне своей печали.
Вот так и плаваем: кроль, брасс,
Истерика да бросок.
Змеится на дне беззащитных глаз
Усмешка наискосок.
По самой кромке обколот лед.
Горчичник солнца, гречишный мед,
Тоскующую Медею
Вижу и холодею.
Памяти гуся
[25]
Не рыбу-меч, не рыбу карася —
Мы провожаем песней похоронной
Того, кто не был цаплей и вороной,
Но птицей был – а именно гуся.
И жизнь его, и оперенность вся
Нам были неизменной обороной
От совести – не сладить с дамой оной,
Иные перья ревностно сося.
Или грызя? И в майскую грозу
Я все еще надеюсь и грызу
И с музой затеваюсь понарошку.
Зачем? К чему? Уже ушел состав.
Помянем птицу с именем Гусьтав,
Обсасывая крылышко и ножку.
Разводят мост…
Разводят мост. Разводами мостят
Реки непросыхающее лоно.
Здесь было б хорошо топить котят,
Глотнув из пузырька одеколона.
Но мы творцы. А ближе всех к Творцу —
Кому не нужен мост; осатанев, те
По пятнам ходят, точно по торцу,
Вдыхая маслянистый запах нефти.
Где караульный покидает пост,
Постмодернизм командует разводом;
В эпоху между свадьбой и разводом
Разводят всех. Сейчас разводят мост.