Штепанек, сынишка Гаека, очень привязался к новому жильцу, Бурешу. Это был действительно мастер на все руки. Всегда что-нибудь мастерил для Штенанека и его приятелей: то сделает тележку и лодочку из спичечных коробков, то соорудит из старой картонки турбину с лопастями, а из разных лоскутов, что остались от маминого шитья, самолет. Крылья у самолета были из китового уса и тряпочек, фюзеляж из пробок, скрепленных булавками, а пропеллер из маминых деревянных вязальных спиц. Замечательный был самолет, вот-вот полетит, как настоящий!

— Обращаться с ребятами вы умеете! — одобрительно сказала Бурешу Лидка. — А у вас есть дети?

— Нету, пани Гаекова, я старый холостяк.

— Чего нет, то может быть, — пошутила Лидка. — Кончится война — женитесь.

— Едва ли, я человек больной. У меня было кровохарканье.

— Да что вы! Вот бы не сказала! — певучим, убаюкивающим говором начала Лидка, желая утешить жильца. — А на вид вы как райское яблочко.

— Да червивое. Работа в резиновом цеху мне вредна, ядовитые испарения… Ну, пойду подышу свежим воздухом, пока не зашло солнце.

На фабрике Буреша тоже любили. Он был приветлив с людьми и хотя, как тотально мобилизованный, не отличался усердием, мастер и «веркшуцезцы» [88]Здесь: гитлеровская военизированная охрана промышленных предприятий (от нем. der Werkschutz).
, женам которых Буреш чинил всякую мелочь, а детишкам сооружал на ручье водяные мельницы, не обижали его. Никому и в голову не приходило связывать его имя с авариями, участившимися в последнее время в цехе вулканизации. Недоброкачественное военное сырье, черт его побери!

Лидка мысленно усмехалась, слушая разговоры о плохом сырье. Но и она не знала самого главного — таких вещей женщинам не говорят.

Однажды после работы Гаек и Буреш взяли удочки и отправились ловить форель. Лесным ущельем, вверх по течению горной реки Улечки, они шли в сторону каменоломни. В Улах, у плотины, Улечка выглядит такой тихой, а около ольшаника, куда ходят гулять влюбленные, даже идиллической. Но выше по течению, в ущелье, это стремительная, хоть и неглубокая речка. Среди скал и леса мчит она свои еще не отравленные фабричными стоками воды, и в ней резвится пятнистая форель.

За поворотом ущелья открылся вид на железнодорожное полотно, вьющееся по скалистому склону. Скала заслоняла поворот. Здесь сливались два ущелья: по одному текла речка, по другому — горный ручей. Крутой склон, заросший коровяком и репейником, спускался от железнодорожного полотна до самого русла Улечки.

Гаек и Буреш уселись на берегу и забросили удочки с блесной в прозрачную воду.

— Вот там, пожалуй, подошло бы, — сказал Гаек, кивнув на железнодорожное полотно.

Прозрачная тишина стояла на дороге, словно там никогда не ходили поезда, словно они не наполняли улецкую ночь бряцанием буферов и ритмичным стуком колес. Днем все выглядит иначе. Мотылек вспорхнул над блестящими рельсами и полетел в кусты. В лесу закричала сойка. Буреш оглянулся, вынул блокнот и карандаш и бегло набросал план местности. Видно было, что это дело ему не в новинку. Место уединенное и, стало быть, подходящее. Охраны тут никакой.

— И ночью тоже?

— И ночью. Мы проверяли.

— А как далеко до каменоломни?

— Четверть часа ходу.

— Это тоже хорошо. А материала у них хватит?

Гаек усмехнулся.

— Будь покоен! Там все время рвут скалы. А теперь пойдем-ка отсюда, скоро поезд.

Это был обычный рабочий поезд из Ул до Зтраценой. Пыхтя, он бежал среди скал и леса. Горное эхо умножало это пыхтение и повторяло стук колес на стыках. Паровичок долго допевал в лесной долине свою песню: «Скучен путь странника бездомного, скучен путь странника бездомного…»

Вместе с товарищами из каменоломен и шахт Буреш «отрабатывал» туннель или мост. Он провел уже несколько таких операций. Особенно выгодно «отработать» туннель — образуется громадный завал. Восстанавливать взорванный туннель — долго, технически очень сложно, восстановить мост — куда скорее. Но теперь немцы крепко охраняют мосты и туннели. Однако Буреш послан в Улы с заданием — значит, он его выполнит, это ясно. Бурешу больше по нраву не разрушать, а делать хорошие вещи, которые помогали бы людям жить: например, моторы, чтобы люди могли ездить или летать. Но вместо этого он теперь скитается, как бездомный странник, и вместе с рабочими взрывает военные эшелоны, чтобы все поскорей кончилось. И Буреш добросовестно исполняет свои обязанности, хотя они и не радуют его.

— Гляди-ка, — сказал Гаек и нагнулся за подосиновиком. — То-то жена обрадуется!

— И у тебя будет одной отговоркой больше. Ведь можем же мы ходить в лес за грибами.

В лесу около пещеры они встретились с рабочим из каменоломни и с путевым обходчиком, все выяснили и обо всем договорились. Буреш изложил свой план, путевой обходчик обещал точно узнать, когда пойдет их поезд. Пепик из каменоломни принесет «материал». Коммунисты тайком сходились в горной лесной чаще, как сходились столетия назад «чешские братья». Но в продолговатом пакете, который принес Пепик, явно лежала не Библия.

И вот настала ночь, когда должен был пройти их поезд.

Так или иначе (кто из миролюбивых чехов любит разрушать? Никто) — но зайдет солнце, и побледнеет небо, и на нем резко выступят очертания улецких гор; еще немного — и все утонет во мраке и неизбежно настанет эта ночь. И ты пойдешь, потому что ты обещал, потому что это твои товарищи, потому что ты знаешь, что это нужно, и не изменишь своему долгу. Это надо сделать, ведь другие шли и на большее, они жертвовали всем, ты же хорошо знаешь, что одна женщина пожертвовала даже жизнью. Но сейчас речь идет не о смерти, все кончится хорошо, завтра в это время мы облегченно вздохнем, сознавая, что все уже позади. А сейчас надо думать не о последствиях, а лишь о самом задании, чтобы точно выполнить его. Буреша, когда он брался за подобное дело, всегда охватывала легкая лихорадка нетерпения; в такие минуты человек оживленно и охотно болтает о пустяках с непосвященными, прежде чем улизнуть от них.

После дневной смены Буреш, как обычно, отправился погулять в лес; все уже знали, что он чахоточный и ему надо дышать свежим воздухом. Гаек пошел через Заторжанку, чтобы их не видели вместе. Около пещеры они встретились с Пепиком из каменоломни. План действий был ясен. Заряд с детонатором, шнур и батарейка с запалом были уже готовы. Все трое хорошо знали поворот — самое подходящее место на линии: здесь рельсы проходят над обрывом. Буреш заранее внимательно осмотрел этот поворот. Впрочем, обходчик доведет их, этой ночью он свободен.

Буреш, Гаек и Пепик, нервничая, сидели внизу, в лесу, и, борясь с желанием закурить, ждали, пока пройдет последний местный пассажирский поезд — «для гуляк», как его называют. Едва он исчез за поворотом, как Буреш и Пепик вслед за обходчиком перешли по камням мелкую Улечку и стали взбираться на насыпь.

Около часу ночи пройдет их поезд: два вагона с немецкой охраной сразу же за локомотивом и два в хвосте поезда с замаскированными пулеметами, в остальных вагонах — боеприпасы. За час надо управиться. Гаек сторожит внизу: если появится опасность со стороны леса, он закричит диким голубем.

Высокие лопухи на берегу Улечки были холодны, как лягушка; пихты и рябины, за которые хватались Буреш с Пепиком, смыкались и, казалось, не хотели пропустить человека. Ведь ночью и деревья спят. Чем выше над пропастью взбирались по скалам Буреш и его товарищ, тем становилось теплее. Ползли они очень осторожно, и все же Бурешу казалось, что каждый шелест куста, каждый шорох покатившегося камня, словно через усилитель, разносится в прозрачном горном воздухе. Это потому, что темно: когда глаза не видят, слух и осязание обостряются, как у слепца.

Буреш нащупал гладкий металл рельса. Глаза его уже привыкли к темноте, кроме того, на высокой насыпи было светлее, чем внизу, в ущелье. Рельсы тускло поблескивали в свете звезд. Здесь, высоко над обрывом, Буреш вдруг почувствовал себя совсем незащищенным и словно выставленным напоказ. Впереди и сзади — рельсы, по которым весь день бегут поезда… Нет, у меня не кружится голова, у меня никогда не было головокружений!

Они взялись за дело. Буреш выгреб щебень из-под того рельса над обрывом, что с краю на повороте, Пепик подал ему шашку взрывчатки с заправленным детонатором. Буреш заложил шашку под рельс и привязал ее проволокой. Потом прикрепил провод к батарее и размотал его, отступая по колее в сторону Ул, пока не дошел до контакта, который Пепик укрепил тем временем на рельсе в нескольких метрах от заряда. Буреш включил этот контакт в цепь и, прежде чем вернуться и замкнуть ее на детонаторе, проверил, есть ли ток. Для этого Пепик прижал контакт, а Буреш языком коснулся обнаженного копчика провода. Язык слегка защипало — значит, ток ость. Теперь можно прикрепить провод к детонатору, и все готово. Передние колеса паровоза коснутся контакта и…

На насыпи пока было тихо, светили звезды, внизу шумела Улечка. Зародыш катастрофы, чудодейственно скрытый в небольших неподвижных предметах, ждет своего срока. Примчится надменный поезд с грузом смерти и сам нажмет роковой контакт…

Где-то в кустах застрекотал кузнечик. Нет, это еще не станционный сигнал. Работа шла быстро, без осложнений, как-то совсем буднично. И все же, когда они вновь очутились внизу, у леса, Пепик вздохнул.

— Фу, даже мутит от всего этого!

Бурешу тоже было знакомо это гнетущее ощущение. В сердце как-то пусто, в голове ни одной мысли. Он поднял глаза на темную громаду горы, и ему показалось, что все это сон, что он никогда не был там, наверху. Он взглянул еще выше, на летнее небо, усыпанное звездами, и вдохнул свежий чистый воздух. Такая ночь, такая чудесная ночь, а мы тут… О боже, скорей бы мир, скорей бы взяться за человеческую работу!

— Ни души, — сказал внизу Гаек. — Смывайтесь!

На улецкой станции задребезжал звонок — сигнал о приближении поезда. Их поезда! Товарищи бросились в лес. Колокольчик на станции мелодично звонил, и этот звук разносился в ясной ночи по горному краю, сливаясь с шумом реки. Но Буреш уже ничего не слышал. Он со всех ног бежал все глубже в лес, и, хотя очень спешил, ему казалось, что взрыва почему-то слишком долго нет. В чем дело? Все еще тихо! Отчаяние охватило Буреша. Неужели не вышло?

Буреш уже влез в открытое окно своей каморки, выходившее в сторону леса, все еще мучаясь сомнением, не сорвалось ли дело. Вдруг что-то больно ударило его в уши, стиснуло горло, сжало легкие. Раздался оглушительный взрыв, за ним — металлический грохот: это локомотив и тендер рухнули с откоса, увлекая за собой вагоны. Стекла в закрытых окнах домика дрогнули и, звеня, посыпались. Штепанек вскрикнул в постели — осколок стекла оцарапал ему лицо. В Заторжанке залаяли и завыли собаки. Взревели фабричные гудки — сигнал тревоги! Сколько раз уже подавали они такой сигнал! Люди думали, что это опять воздушный налет. Алое зарево разлилось над темными лесами, слышались частые взрывы, словно вылетали пробки из бутылей адского шампанского. Грозные языки пламени метнулись в небо и разлетелись, как кровавые бичи. Осколки гранат сыпались во все стороны. Еще бы, ручные гранаты! С ними нужно обращаться осторожно, как с яйцами, они не терпят даже резкого толчка, что уж говорить о смертельном прыжке в пропасть! На дне ущелья все это, видимо, вспыхнуло. Оно и понятно: горячий уголь из локомотива зажег снарядные ящики, и они начали взрываться один за другим. Хорошо еще, что в этом ущелье никто не живет. В Улечке, говорят, убило всю форель. То, что начал огонь, довершила вода. Невзорвавшиеся боеприпасы лежат на дне реки. Ни один снаряд из этого эшелона не попадет на восток.

Когда через несколько дней старик коробейник шел из Ядлины в Улы, он чуть ли не у самой драховской лесной сторожки поднял во мху блестящий коричневый осколок гранаты.