Восхитительная погода в Анкоридже. Я жду за стеклянной дверью аэропорта. Один индеец вертелся вокруг меня. Я приехала на край земли. Я боюсь. И я вновь сажусь в небольшой самолет. Хозяйка дала нам кофе и бисквиты, а затем мы исчезаем в тумане, в белом мареве. Хотели бы вы, чтобы вашу дочь занесло на край света? На остров под названием Кадьяк. Темные леса, горы и, увы, коричневая и грязная почва, которая проглядывает из-под мокрого снега. Хочется плакать. Теперь мы должны пойти на рыбалку.

Я пью кофе перед одиноким грозным чучелом гризли в маленьком холле аэропорта. Мимо проходят мужчины с рюкзаками на спинах. Широкоплечие, с загорелыми лицами в шрамах, они, кажется, не замечают меня. Серое небо, серые холмы, везде без умолку кричат чайки.

Я зову. Я говорю: «Привет, я — подруга рыбака из Сиэтла. Он сказал мне, что вы в курсе, что я могу спать у вас дома несколько ночей, а потом я найду пристанище».

Безразличный голос человека — он сказал всего несколько слов: «Вот дерьмо!»

Я слышу голос отвечающей ему женщины: «Добро пожаловать, Лили!» (Я так думаю.) Добро пожаловать в Кадьяк. «Вот дерьмо!» — сказала она. Небольшого роста худенькая женщина вышла из пикапа, редкие волосы желтого цвета, искаженное гневом лицо, тонкий неулыбающийся бледный рот, глаза цвета голубого фарфора. Она ведет машину. Едем молча по прямой, как стрела, дороге, тянущейся вдоль замерзшего моря, между рядами деревьев и голым пейзажем.

— Ты будешь спать там. — Он показывает мне на диван в гостиной.

— О, спасибо, — говорю я.

— Мы делаем сети для рыбаков. Мы знаем всех и всё в Кадьяке. Мы поспрашиваем насчет работы для тебя.

— О,спасибо.

— А пока устраивайся, чувствуй себя как дома, здесь есть туалет, ванная комната. Кухня — вон там. Когда проголодаешься, загляни в холодильник.

— О, еще раз спасибо.

Обо мне тут же забывают. Я сижу в уголке. Потом выхожу. Я хотела бы найти кабинку для переодевания. Но слишком холодно. Коричневая земля и грязный снег. Большое серое небо на голых горах, оно так близко. Когда я вернулась в дом, они уже ели. Я сижу на диване, я жду чего-то, жду ночи, чтобы они ушли. Тогда наконец-то я смогу лечь спать и отдохнуть.

Они подбросили меня до города. Я сижу на скамейке с видом на гавань, ем попкорн. Я пересчитываю деньги — банкноты и мелочь. Как можно скорее нужно найти работу.

На причале меня окликнул парень. Под белым небом его прекрасная, как у античной статуи, фигура выделялась на фоне серой воды. У него татуировки до шеи, из-под темного шлема выглядывали непослушные волосы.

— Меня зовут Никифорос, — говорит он. — А тебя как, зачем и откуда ты приехала?

— Издалека, — отвечаю я, — приехала порыбачить.

Кажется, он удивлен. Он желает мне удачи.

— Может быть, увидимся позже? — говорит он, перед тем как пересечь улицу.

Я вижу, как он сделал три шага по тротуару и толкнул дверь деревянного здания — название «В&В Bar». Причем «В&В» написано выше, а вывеска находится между оконными проемами, одно из стекол с трещиной.

Встаю. Спускаюсь с моста. С палубы шлюпки меня окликает толстяк:

— Ты что-то ищешь?

— Работу…

— Поднимайся на борт!

Мы пьем пиво в машинном отделении. Я не осмеливаюсь заговорить. Он добр и учит меня, как завязать три узла.

— Теперь ты можешь ехать на рыбалку, — сказал он. — Но советую быть посмелее, когда станешь спрашивать о работе. Люди чувствуют, с кем они имеют дело.

Он протягивает мне еще пива, я вспоминаю дымный бар.

— Мне нужно идти, — говорю я на одном дыхании.

— Возвращайся, когда захочешь, — сказал он, — если увидишь лодку в порту, то не стесняйся.

Я прохожу вдоль доков, лодка на лодке, спрашиваю:

— Вам никто не нужен?

Меня не слышат, ветер уносит мои слова. Я повторила несколько раз, прежде чем мне ответили:

— Ты когда-нибудь ловила рыбу?

— Нет… — бормочу я.

— А документы у тебя есть? Гринкарта, лицензия на рыбную ловлю?

— Нет.

Они странно на меня смотрят.

— Ничего, в конечном итоге тебе придется их приобрести, — сообщают мне приятным голосом.

Пока ничего не находится. Я заваливаюсь спать на диван, от попкорна у меня вздулся живот. Меня позвали поработать няней — сидеть с детьми тех, кто уезжает на рыбалку. Это ужасное унижение. Я отказываюсь от предложения с милым упрямством, мотая головой из стороны в сторону. Я спрашиваю, где расположены каюты. Они отвечают уклончиво. Я готова помогать моим хозяевам плести сети.

И я наконец нашла. В один день в двух местах мне предложили пойти матросом: ловить сельдь на сейнере у побережья, либо выйти в море на промысел черной трески. Я выбрала второе, потому что ярусный лов — звучит красивее, престижнее, хотя это трудно и опасно, но экипаж будет состоять из закаленных моряков. У высокого худого парня, нанявшего меня, удивленный и мягкий взгляд. Когда он увидел мою пеструю сумку — раньше меня, — то он лишь сказал: «Это прекрасная страсть». Затем его взгляд стал жестче.

— Сейчас вы должны будете доказать себе, что вы сможете это сделать. У нас есть три недели, чтобы снарядить корабль, наладить наживку, подготовить ярусы. Твоя единственная цель в жизни сейчас — работать на «Мятежном» день и ночь.

Я хочу, чтобы меня взяли на борт, я шепчу в ветреной тишине ночи. Мы работаем в течение нескольких дней во влажном помещении, среди баков из олова, где намотаны ярусы. Мы чиним веревки, меняем все то, что нужно.

Мы ремонтируем крючковые поводки, порванные снасти и погнутые крючки. Я учусь скручивать канаты. Рядом со мной мужчина работает в тишине. Было уже поздно, глаза уже устали. Шкипер кричит. От него воняет старым пивом. Он жует табак, время от времени сплевывая жвачку в жутко грязную чашку. Впереди меня сидит Джезус, он улыбается. Джезус — мексиканец. Он маленький и коренастый, с круглым и загорелым лицом и с абрикосовыми щеками.

Из темной комнаты выходит парень, а следом за ним — очень молодая и полная девушка-индианка. Опустив голову, она неловко проскальзывает мимо нас.

— Эй, Стив, тебе повезло прошлой ночью… — насмехается шкипер.

— Чтобы повезло, нужно как следует поуговаривать «удачу», — ответил мой сосед. А потом он сказал, не отрываясь от своего места и даже не моргнув: — Спасибо за статую.

Я смотрю на него, ничего не понимая. Лицо серьезное, но черные глаза явно смеются.

— Я имею в виду эту прекрасную статую. Свободы. Это хорошо, что вы, французы, сделали нам подарок, не так ли?

Песни в стиле кантри крутят по радио. Кто-то сделал кофе, мы пьем из не очень чистых чашек.

— Нужно напомнить, чтобы принесли воду в канистрах, — сказал Джон, высокий бледный блондин.

— Меня зовут Вольф, почти как волка, — шепчет мой сосед.

Он рассказал мне, что пятнадцать лет занимается рыбной ловлей и три раза терпел кораблекрушение, но в один прекрасный день у него появится свое судно, может быть, даже в конце этого сезона, ну, если рыбалка будет хорошей. И если ему не придется красить все в городе в красный цвет. Не понимаю эту фразу.

— В городе? Красный?

Он засмеялся, и Джезус вместе с ним.

— Это значит — нализаться.

Я тоже хочу пойти туда, где можно нализаться до чертиков. Он это хорошо понял и обещает взять меня с собой после нашей совместной рыбной ловли. И он дает мне шарик табака.

— О, тебе это надо положить вот так… за губу, на десна.

Я рада, что сумела не выплюнуть, когда сглатывала. Шарик сжигает огнем мой желудок. Ничего, все к лучшему, я думаю.

Этим вечером Джезус подвозит меня на машине.

— Я боюсь моря, — говорит он, — но вынужден идти на рыбалку, потому что у моей жены будет ребенок. Мы не зарабатываем достаточно на консервном заводе. И я бы очень хотел сменить дом, где мы живем в настоящее время. Мы бы купили квартиру, просто для нас двоих и для ребенка.

— А я не боюсь смерти в море, — отвечаю я.

— Заткнись, не говори так, ты никогда не должна говорить такие вещи.

Похоже, что я его испугала не на шутку.

Высокого тощего парня зовут Йан. Он заставил меня вернуться домой, дом находится на выезде из города, он затерялся в темном лесу. Все ухмыляются. Они думают, что судовладельцу явно «повезет» сегодня. Его жена не живет здесь, слишком скучно ей на Аляске, она нежится на солнце с детьми в штате Оклахома. Он присоединится к ним после рыбалки, когда продаст дом. В доме пусто: лишь несколько матрасов в безлюдных комнатах.

Большое красное кресло перед телевизором — его кресло, плита и холодильник, там, где он делает огромные стейки.

— Ешь как воробышек! Никогда ты не будешь другой…

Я оставила три четверти мяса. Он отправил меня к холодильнику, где я нахожу большое количество льда. Лежа на полу, я смотрю в окно. Ночь на Аляске, и я в эту ночь размышляю, слушая порывы ветра, пение птиц на деревьях, о, сколько же это будет длиться, как сделать так, чтобы эмиграция меня не затянула в свои сети.

Каждую ночь мой шкипер снимает фильм, он снимает, как ест свой бифштекс, а я — свое мороженое. Он устроился в своем любимом красном кресле, я сижу на матрасе, окруженная подушками. Йан говорит. Он говорит и начинает вдруг задыхаться, увлеченный своим рассказом, его лицо дрожит, длинное печальное лицо обманутого подростка, которое оживает или проясняется в воспоминании об образе, жесте. Он рассмеялся. Он рассказывает мне о красивых кораблях, которые он водил, о прекрасном судне под названием «Свобода», которое однажды затонуло при плохой погоде в феврале, о Беринговом море, об островах и о том, что ни один из его людей не погиб, а судно затонуло, потому что было перегружено крабами (то ли крабами, то ли кокаином, мнения в городе разделились). Он смеется над самим собой и своими двадцатью годами, когда он еще не присоединился к обществу анонимных алкоголиков, он пил, зависал в барах постоянно, еле держась на ногах.

Дни проходят. Мы работаем непрерывно. Иногда, мы встречаемся с Вольфом, чтобы позавтракать в «Сэйфвэй», крупном супермаркете на углу. На обратном пути он мне вновь рассказывает о корабле, который он когда-нибудь приобретет. Он серьезен и больше не улыбается. Он просит меня взойти на борт.

— Да, возможно, в конце этого сезона, если ты меня не возненавидишь, — отвечаю я.

А еще он вспоминает о подруге, которую любил, и как она его однажды бросила. С тех пор у него бессонница.

— Все это — потерянное время, — грустно добавляет еще он.

— Да, — отвечаю я.

— Тебе нужна лицензия на рыбную ловлю, — продолжает он разговор, выплевывая комок жевательного табака. — Это — закон, за его исполнением следят полицейские. Случись полицейская проверка — тебя по головке не погладят.

В тот вечер мы отправляемся в город вместе, нам надо заехать в магазин охоты. Продавец протягивает мне карточку.

Он делает вид, что не слышит, как Вольф, тяжело дыша, шепчет мне на ухо с высоты своего роста мой социальный идентификационный номер, который он выдумал только что. Я ставлю крестик в графе «резидент». Продавец протягивает мне мою карту:

— Вот, теперь все по правилам, все в порядке. С вас — тридцать долларов.

Мы отправляемся в порт и гуляем по набережной, доходим до бара «В&В». Большие голые стекла отражают небо порта. Одно из них по-прежнему расколото. Прямо на ступенях стоит человек. Его крупные руки обхватили торс, у него широкая грудь, выпуклый живот, он в болотных сапогах, отогнутых до самых икр, его ковбойская войлочная шляпа (стетсон) надета на рыжие пряди. Петля его портупеи сверкает. Он приветствует нас покачиванием головы, ухмыляется, сигарета в губах, удаляется, чтобы пропустить нас.

— Это значит — Beer and Booze — говорит мне Вольф, толкая дверь.

Люди стоят к нам спиной, облокотившись на деревянную стойку. Мы садимся на табуретки. Официантка напевала, когда мы вошли, ее мощный и чистый голос поднимался в дыму. Ее тяжелые черные волосы спадают до самой талии.

Она играет прядями, ее волосы уложены, но они непослушные и распадаются по спине, когда она резко поворачивается. Затем она подходит к нам, покачиваясь.

— Привет, Джой, — сказал Вольф. — Дай нам два сорта пива.

К Вольфу подходит толстяк. Он с трудом держит стакан, скорее всего, с водкой.

— Это Карл, датчанин, — представил Вольф.

— Познакомься с Лили, — говорит он, обращаясь к нему.

У Карла желтые волосы, которые в спешке завязаны в маленький конский хвост, у него широкое лицо с красными прожилками, тяжелые веки, под которыми можно рассмотреть взгляд настоящего викинга.

— Мы выходим завтра. Если все пойдет хорошо, — сказал он, между двумя щелканьями языком. Он подносит свой бокал к губам. — Мы готовы. Рыбалка должна быть хорошей, если боги будут к нам добры.

Вольф соглашается. У меня закончилось пиво. В тени бара сидит женщина с ярко-красными волосами, она тоже выпила свой напиток. Она встает и идет к другому концу стойки, подходит к нам. Официантка с черными волосами занимает ее место.

— Спасибо, Джой, — говорит Вольф. — Мы возьмем то же самое, и подай это с небольшим количеством шнапса.

— Их всех зовут Джой? — тихо спросила я, когда она ушла.

Вольф засмеялся.

— Нет, не всех. Есть Джой-индианка, та, которая с красными волосами, есть еще одна — большая Джой, она очень толстая.

— Ах, вот в чем дело, — говорю я.

— А когда в баре еще и третья Джой, то парни на стены лезут… Это может длиться до пяти дней подряд, когда они уходят в запой. Гуляют не на шутку.

Карл устал. Он осушил свой стакан, просит еще один.

Угощает всех присутствующих. Джой с красными волосами кладет деревянную подставку перед моим еще полным стаканом.

— В этот вечер я встретил парня, — продолжает Карл дребезжащим голосом, — он, значит, вернулся из южной части Тихого океана, он там ловил креветок. Они там рыбачат только в футболках и шортах. В шортах, ты меня слышишь? И он приехал для ловли трески! Они не знают ничего, эти маленькие сукины дети. Working the edge, они не знают, что ходить придется по лезвию бритвы, это только мы знаем, какова северная часть Тихого океана зимой, что такое лед на корабле, который надо ломать ударами бейсбольной биты, и корабли, которые идут на дно. Только мы действительно знаем это!

Он взрывается громогласным смехом, задыхается, в момент успокаивается. На его лице появляется блаженная улыбка. Его глаза смотрят в пустоту. Он вспоминает вдруг обо мне:

— Кто эта девочка?

— Мы вместе работаем, — говорит Вольф. — Она взойдет на «Мятежный», чтобы попасть на сезон ловли черной трески. Может быть, она не выглядит слишком уж сильной, но, ты не думай, на самом деле она крепкая.

Карл встает, пошатываясь, обнимает меня своими огромными руками.

— Добро пожаловать в Кадьяк, — говорит он.

Вольф его мягко отталкивает.

— Идем отсюда. Не забывай свою карточку, Лили, храни ее в кармане. Ты, конечно, можешь выпить с этим, но это не самый лучший парень в мире, — говорит мне Вольф, выходя, — но я хотел, чтобы ты испугалась. И затем, надо вызывать должное уважение к себе.

Уже наступила ночь. Мы меняем бар. Дверь нам открывает полная девушка. Мы входим в квадратный пустынный зал. В глубине помещения несколько мужчин играют в бильярд на ветхих столах, под вспышками белого свечения неоновой лампы.

У стойки возбуждение и крики.

— Мы удачно зашли, — говорит Вольф. — Сегодня угощают всех…

Завоевываем себе место в схватке. Вольф оживляется. Его взгляд зажигается, он выдвигается вперед, в полумраке сверкают два ряда ослепительно белых зубов.

— Последний рубеж — это здесь, — мурлычет он себе под нос.

Официантка подает нам две рюмки с бесцветной жидкостью.

— Это вам, — говорит она.

У нее крупные уставшие черты, голубые прожилки век выделяются на широком белом лице, рот в тонких морщинках над верхней губой накрашен красной помадой.

— Меня зовут Вики. Это — жестокая страна, — добавляет она, когда Вольф нас знакомит. — Только ангелы могут выдержать испытания, подобные тем, что ждут тебя здесь. Береги себя. Позаботься о себе сама. Если у тебя возникнут какие-нибудь проблемы, всегда найдешь меня здесь.

Мы выпиваем по три стакана. Затем покидаем темную таверну, милую официантку, неистовых парней, украшающие грязные стены помещения картины, изображающие голых женщин с круглыми шелковыми задницами, старых пьяных индианок, сидящих все время за стойкой бара, с отрешенными лицами, на которых иногда появляется подобие улыбки в складках их высокомерного рта. «У Брикерса» у меня спросили документы. Я вытаскиваю свою лицензию на рыбную ловлю. Официантка делает постное лицо.

— Нет фотографии.

Я нахожу свой паспорт.

— Теперь ты имеешь право напиться до чертиков, — говорит Вольф.

— Ты знаешь, если мне повезет и мы потерпим кораблекрушение, — я говорила так высокому худому парню сегодня вечером, — тогда вы все спасетесь, за исключением меня. Потому что я вновь думаю и вспоминаю о Маноск-ли-Куто каждый день и каждую ночь. Я не хочу пропасть.

— Ты не должна умирать. Оставайся на Аляске, вот и все.

— Меня ожидают там.

— Не возвращайся, — продолжает он. — Я хотел бы арендовать судно «Мятежный» на сезон ловли крабов на Беринговом море этой зимой, но у меня нет еще экипажа. Если ты хорошо зарекомендуешь себя, то я смогу взять тебя с собой.

— Ты бы взял меня ловить крабов?

— Это будет очень трудно. Холод, недосыпание, порой нужно работать по двадцать часов в сутки. И опасно. Непогода, волны высотой двадцать-тридцать метров, туман, который искажает результаты радаров, и тогда увеличивается риск столкнуться со скалами или другим кораблем. Но я думаю, что ты все-таки решилась бы поехать туда. И, между прочим, ты полюбишь все это, полюбишь, даже если есть риск погибнуть.

— Ой да, — произношу я.

Большие черные сосны стонут снаружи от порывов ветра. Йан пошел ложиться спать. Я засыпаю на полу, под вой ветра, дующего с моря в нашу сторону. Я всегда просыпаюсь первой.

Небо еще темное, оно выше деревьев. Я встаю и складываю свой спальный мешок. Я готовлю кофе, наливаю его в красный термос. Я поднимаюсь по лестнице на цыпочках, толкаю дверь комнаты Йана, он спит в пустой комнате на матрасе прямо на полу. Мне не хочется его будить, я ставлю термос у его изголовья. Он открывает черный глаз. Я исчезаю.

— Я тебе собираюсь показать что-то, что должно тебе понравиться, это — старый фильм, матрос забыл на корабле. Он его снимал лично, когда рыбачил на «Кугуаре». Качество, конечно, не на высоте, но этот фильм даст тебе представление о том, что же такое ловля крабов в плохую погоду. И, наконец, сама плохая погода…

Дом затих. Ветер прекратился. Йан вытаскивает из коробки старый DVD-проигрыватель, запускает диск. Время от времени слышно, как трутся ветки о крышу, так похоже на звук взмаха крыльев заблудшей птицы. Выключили свет. В темноте мы установили экран. Йан расположился в красном кресле, я уселась, подтянув колени к груди.

Сначала пошли полосы белого цвета, от которых болят глаза, черный океан прокатки, а затем первые кадры самого фильма. Горизонт ходит ходуном, то и дело на экране появляется гладкая блестящая палуба, которая взрывается сильными брызгами воды. Брызги летят в камеру. Ночь. Безликие люди, которые движутся под ярким светом натриевых ламп, едва освещенные темные фигуры в оранжевых непромокаемых плащах. Неожиданно из пучины волн всплывает клетка, можно было подумать, что это какое-то чудовище, которое вытащили из морской бездны. Это все представляется темной и опасной пучиной, которая окружает корабль, людей. Клетка для ловли крабов открывается и закрывается снова, такое ощущение, что у нее жуткая хищная пасть. Клетка взмывает к перевернутому небу, подвешенная на канатах, она тяжело покачивается. Это — многопудовая глыба, и кажется, что она колеблется между палубой и водой, прежде чем рухнуть. Двое мужчин, худых и гибких, направляют клетку для ловли крабов к высоко расположенному стальному кронштейну. Крабы… Кажется, что они выползают из этой зияющей пасти, они заполняют все, когда матрос открывает дверь и опрокидывает их в лоток, корпус железной клетки и сетки был заполнен наполовину. Он держит коробку с наживкой, отцепляет старую, выбрасывает за борт, прикрепляет новую, закрывает крышку клетки. Мужчины сжимают в руках канаты, переброшенные через кронштейн в верхней части, они дают возможность раскачивать клетку за бортом. Все это длилось не больше минуты.

Ощущался неизменный ритм, как в молчаливом балете. Вот и эти мужчины как бы танцуют на этой палубе, заливаемой волнами. Каждый знает свое место и свою роль. Один отклонился в ловком прыжке, чтобы его не задела клетка, другой прыгает, их ноги как пружины, тело инстинктивно знает, как управлять этой безумной силой, этой страшной клеткой, черной ужасающей мощью, появляющейся внезапно из океана. Четыреста килограммов крабов, закрытых в клетке для ловли, раскачиваются на фоне непроницаемого неба. Вокруг них не прекращает бушевать океанская лава.

Обстановка стремительно меняется. Вот он — тот момент, когда уже светает, море успокаивается. Корабль освещен светом. На горизонте — сияние. Нос корабля лавирует между обломков льда.

Йан заговорил, я от неожиданности вздрагиваю.

— В то время было опаснее, чем сейчас, — говорит он. — В тот день «Кугуар» потерял десять клеток, пришлось бросить их в замерзшем океане.

— Да, — говорю я с придыханием, — да…

Там холодно, безумно холодно; вызывающие изморозь ледяные морские брызги накрыли корабль; клетки, поручни, замок — все в сплошной корке льда. Обледенелый «Кугуар» неузнаваем. Все превратилось в сплошные сосульки, даже пар от дыхания, мелькнуло багровое лицо, мохнатая борода… Фильм неожиданно прерывается темными полосами, они бегут по темному полю экрана. Ожидалось, что история продолжится, опять будут люди на палубе, железный зверь, разжимающий челюсти, чтобы выплюнуть огромное количество крабов, океин… но экран внезапно почернел, конец.

Мы остаемся в полном молчании. Йан встает, зажигает свет. Он потягивается и зевает.

— Тебе это понравилось?

— А если бы я все-таки умерла? — спрашиваю я у него на следующий день вечером. — В этом случае ты бы написал во Францию, сообщил им, что я утонула?

Он хмурит брови, ему больше не нравятся мои россказни.

— Ты даже не представляешь, как они будут страдать.

— Ой, немного, это точно. Они будут плакать, они подумают, что во время погружения мне было очень холодно, а затем, в один прекрасный день, все пройдет, они забудут. Они скажут себе, что именно такую смерть я всегда искала. Я умру героической смертью, и, по крайней мере, я буду жить в лучшем из миров, они не должны больше беспокоиться за меня. И в конце концов никто меня не будет больше ждать.

Он не хочет меня больше слушать. Он считает меня паникершей и собирается ложиться спать. Я растягиваюсь на полу, смеясь. Иммиграция, возможно, мне и не подойдет.

Вольф уходит. Молодой морской волк. Он кладет руку мне плечо. Я опускаю глаза. Я убегаю на Датч-Харбор. Я собираюсь сесть на другой корабль. Другие страны. Он мне мило улыбается:

— Ты на хорошем корабле. — Он расстроился. — Мне совсем не понравилось то, что шкипер болтал обо мне, когда я измерял линию… Он это сделал нарочно, чтобы унизить меня перед другими. Я не прощаю подобных слов. Я — хороший рыбак, у меня больше опыта, чем у других. Мне надо было обязательно уйти восвояси.

Он все крепче сжимает челюсти, последние слова он произнес с бешенством.

— Да, я отвечаю.

Интонация его голоса стала значительно мягче. У него короткий и печальный смех. Его глаза смотрят вдаль, как будто он уже оставил эту землю.

— День здесь, день там. Никогда не знаешь, где ты будешь завтра. Знаешь, уезжать или нет не так уж и важно, именно жизнь решает, что и как делать. Надо всегда вырываться. Когда ты должен ехать туда, куда надо. Пойдем напьемся, когда увидимся снова. Через три месяца, десять месяцев или двадцать лет, не имеет значения. Береги себя до тех пор. Береги себя.

Последнее объятие. Он хватает свою сумку, забрасывает ее на плечи. Я вижу, как он исчезает на дороге, такой странный силуэт, пропадающий в тумане.

Дом продан Высокий худой парень пошел искать, где находится «Мятежный». Корабль был на верфи, что на соседнем острове, стоял на профилактике.

— Это самое прекрасное, ты обязательно увидишь, — говорит он мне накануне вечером. — Я вернусь через два дня. Ты будешь спать на «Голубой красавице», ожидая меня. Корабль, который предпочитает Энди, наш судовладелец, именно это судно, он собирается нанять для сезона ловли трески. Я тебя подвезу туда завтра, но сначала возьму билет на автомобильный паром до Хомера.

Порт пустынен. Кое-где носились в небе мертвенно-бледные птицы. Одно буксирное судно преодолевало первые буи. Оно было еще далеко, гудение его двигателя было едва слышно. У меня красивые сапоги, найденные мной в Армии Спасения. Они черные и старые. Настоящие — зеленые и дорогие. Мои шаги слышны на деревянном мостике.

— Берегись, ты можешь, блин, поскользнуться, ты так неаккуратно ступаешь.

Я пытаюсь опротестовать его слова, но при этом едва не падаю. Он меня подхватывает в последний момент.

— Когда ты получишь кучу денег, купишь себе сапоги, какие только пожелаешь…

— Ох. Мне хватит и тех денег, что у меня есть сейчас, их достаточно, чтобы заплатить за хороший спальный мешок, походные ботинки, и три су в день, чтобы прожить до моего отъезда к мысу Барроу.

— Мыс Барроу? Это что еще такое?

— Я поеду туда, на мыс Барроу, после окончания сезона рыболовли.

— Что ты, черт подери, собираешься там делать?

Я не отвечаю. Молоденькая чайка смотрит на нас, проходящих по палубе.

— Ты полагаешь, что из меня действительно получится хороший рыбак? — спрашиваю я.

— Что тебе сказать по этому поводу? Каждый день из глубинки США к нам приезжают разные люди, которые никогда не сталкивались с трудностями, подобными тем, что можно встретить здесь, и тем не менее они все стремятся сюда. Парни или девчонки, многие из них там были торговыми агентами, водителями или даже крестьянами. Не исключено, что некоторые даже работали девочками по вызову, всякое может быть. Они все садятся на судно. Они себя сами не уважают, считают полным дерьмом, они себя считают салагами, они ничего не знают, и однажды у них появляется их собственный корабль.

— Мне следовало бы иметь настоящий вещмешок моряка, такой как у других.

— Уверен… Я уже вижу тебя с вещевым мешком на плече, как ты шагаешь мимо доков Кадьяк Датча для того, чтобы сесть на корабль.

По левую руку от нас стоит небесно-голубой корабль — «Голубая красавица». Палуба пуста, верфь с каркасом из алюминия, который будет служить для строительства навеса, она из металлических подпор с обеих сторон. Мы поднимаемся на борт. Корабль пахнет мокрой резиной и дизельным топливом. Йан бросает свою сумку на раскладушку в темной нише каюты для сна команды. Мы вышли. Йан хочет помочь мне в доке, когда я ступаю по сходням. Вскоре я стану настоящим моряком. У меня уже есть кушетка, и я уже жевала табак.

«Мятежный» заходит в порт. Это самое красивое судно, высокий худой парень был прав. Черная стальная оболочка подчеркивается яркой желтой полосой. Средняя надстройка белого цвета. Я первой из всего экипажа взбираюсь туда, после Джесса-механика, того, кто вернулся на борт, и Саймона, очень молодого блондина, студента, приехавшего из Калифорнии, желающего ездить на «Хаммере». Шкипер обосновался в глубоком кресле в рубке, перед ним — панель с множеством экранов. Ряд окон, расположенных полукругом, заставляет нас отклониться от отвесной линии палубы.

— Это теперь мое место, — сказал Йан, — но вы, ребята, вы делитесь, когда вы берете свои четверти.

Двигатель работает, но он может остановиться в течение нескольких недель. Я смотрю на свет порта. Я положила свой багаж на первую из четырех коек в тесной каюте моряков.

«Первым прибыл — первым обслужен», — сказал высокий худой парень, который предложил мне спать в его каюте. Потому что у него есть своя собственная каюта. Я не захотела.

Мне был выдан голубой велосипед. Старый, покрытый ржавчиной и слишком маленький для меня велосипед. Сверху написано Free Spirit. Я еду через весь город, у меня пунцовые щеки, на мне оранжевый непромокаемый плащ, такой ярко-оранжевый, гораздо более оранжевый, чем настоящие морские плащи. Люди смеются, завидя меня, когда я проезжаю. А я кручу педали: от корабля до места жительства, от места жительства до корабля. Дождь струится по моему лицу, течет по шее, я прибегаю на корабль, я спускаюсь по лестнице, прыгая через несколько ступенек, цепляюсь за борт, вода внизу серо-зеленого цвета, шкипер пугается, он протягивает руку, растерялся, однако снова протягивает руку, проглатывая слюну. Я смеюсь. Я еще не упала, слава богу. Он очень быстро опускает глаза, когда я на него смотрю.

— Со мной все в полном порядке, — говорю я ему.

Он пожимает плечами:

— Ты умрешь, как все в этом мире.

— Да. До моей смерти со мной будет все в порядке.

Я встаю на заре. Я прыгаю вниз со своей койки. На улице чувствуется запах водорослей и ракушек, на мосту вороны, орлы на мачте, крики чаек над гладкими водами порта. Я готовлю кофе для обоих присутствующих. Я выхожу. Я бегу к докам. Улицы пустынны. Я встречаю новый день. Я обнаруживаю людей, которых видела вчера. Ночь их скрыла, затем день их вернул. Я возвращаюсь, запыхавшись, на корабль, Джесс и Йан только что встали. Парни, которые будут членами нашего экипажа, тоже подходят. Я пью с ними кофе. Но как они медлительны! Я двигаю ногой под столом. Я могла бы заплакать от нетерпения. Ждать — боль.

Наконец весь порт начал работу. Радио работает на всю катушку, звучат песни в стиле кантри, которые сменяются хриплым голосом Тины Тернер. Мы начали заниматься наживкой. Непрекращающееся движение взад и вперед на причале. Мы водрузили на борт коробки с кальмарами или замороженной сельдью, которые используются для приманки. Студенты, которые приехали издалека, надеются найти работу, к которой можно приступить в течение дня.

— Все укомплектовано, — сказал высокий худой парень.

Саймон, студент, мрачно смотрит на нас, обдав холодным взглядом, но паникует при первых криках шкипера. Приходит двоюродный брат Джезуса. Луис. И Давид, ловец крабов, смотрит на нас с высоты своих ста девяноста сантиметров, его широкие плечи развернуты, он улыбается во все тридцать два зуба, ровных и белых.

Мы наживляем круглые сутки, стоя у стола на палубе, в задней ее части. Джезус и я смеемся по любому поводу.

— Прекратите дурачиться… — сказал Джон раздраженным голосом.

Приходит человек-лев. Он поднимается на борт утром, его сопровождает высокий тощий парень. Он скрывает свое лицо за грязной гривой. Шкипер гордится этим мужчиной.

— Это Джуд, — сказал он, — он — опытный рыбак.

И вполне возможно, что он еще и пьяница, думаю я, когда он проходит передо мной. Уставший лев довольно застенчив. Он начинает работать без единого слова. Сильный кашель сотрясает его, когда он закуривает сигарету. Он плюет на пол. Я вижу его лицо с густой бородой. Его лицо покрыто золотистым загаром, у него острый внимательный взгляд. Я уклоняюсь от взгляда его желтых глаз. Я смеюсь еще больше вместе с Джезусом. Я дурачусь вовсю. Это здесь скорее всего неуместно. Не для меня.

Позже в тот же вечер ребята возвращаются домой. Джуд остался. Нас только трое на палубе. Нам нужно набить наживкой ячейки морозильной камеры. Мы загружаем лотки в задней части платформы, размещаем и надежно крепим грузы. Я отхожу в сторону, когда подходит Джуд. Он хмурится. Вечером мы едем на консервный завод. Я сижу между двумя мужчинами, смотрю прямо перед собой, дорога, извиваясь, пробегает между голыми холмами и морем. Мы сидим в машине с открытым верхом, которую шкипер мастерски ведет на большой скорости. Я крепко притиснута справа. Я чувствую рядом с собой тепло бедра человека-льва. Мое горло охрипло.

Мы выгружаем лотки. Они ледяные и тяжелые.

— Крутая девушка, — сказал Джуд.

— Да, она не крупная, но крепкая, — ответил Йан.

Я встаю. Перед нами поставлена задача загрузить баки в холодильную камеру. Наши пальцы липнут к металлу.

Мы возвращаемся назад довольно поздно. Грузовик уходит в ночь, холмы исчезают в темноте ночи. Остается только море. Говорят только два человека. Я молчу. Я чувствую свое уставшее тело, голод, теплоту бедра Джуда, запах его табака, ощущаю прилипшие к нашей мокрой одежде кусочки кальмаров.

Мы идем вдоль кромки моря, несколько траулеров стоят напротив доков, там, где заправляются топливом. И здесь проходит их «сон». Перед нами горизонт окрашивается рыжеватыми вспышками, которые вспыхивают в темном небе.

— Это северное сияние? — спрашиваю я.

Они не понимают. Я повторяю эту фразу несколько раз. Лев тихо рассмеялся, хриплым, сдавленным смехом.

— Она сказала: «аврора».

Шкипер тоже рассмеялся.

— Her. Это небо, просто небо.

Я краснею, становлюсь пунцовее, чем те огни, название которых я так никогда и не узнаю. Я хотела бы, чтобы это длилось вечно, я иду впереди в ночи между высоким тощим парнем и рыжим львом.

— Подбросьте меня до «Шелихов», — сказал Джуд, когда мы приехали в город.

И вот он уже покидает нас и идет в бар. Йан не задерживает его. Он поворачивается ко мне:

— Я думаю, что он не дурак выпить, но этот человек нам нужен.

Мы возвращаемся на корабль. Там довольно жарко. Джесс курит косячок в машинном отделении.

Адам — матрос с «Голубой красавицы», пришвартованной рядом с нами. Я слышу, как он шутил с Дэйвом:

— Да. И когда твои руки болят так сильно, что ты не можешь даже спать в течение трех часов, а когда ты выпиваешь, то видишь сплошные буи, и что бы ты ни делал трешь ли глаза, — все равно эти буи появляются вновь.

Они смеются.

— Ты думаешь, что у меня все получится? — спросила я у Адама.

— Продолжай работать в том же духе, и у тебя все получится.

Но тут же он предупреждает меня об опасности.

— Но на что же я должна обращать особое внимание?

— На все. Крючковые снасти, находящиеся в воде, могут унести тебя, хотя ты думаешь, что ты стоишь уверенно, но тебя может утащить в море, трос может порваться, это может тебя убить, изуродовать… следует остерегаться крючков, которые застревают в приспособлении для сворачивания яруса и могут зацепиться в любом другом месте, штормовая погода, коварные рифы, которым нет числа, можно пострадать, заснув во время своей смены на море, особенно осенью во время шторма, твои враги — огромные волны и убийственный холод.

Он останавливается. Его выцветшие глаза печальны, он выглядит усталым. Черты его лица становятся глубже и резче.

— Сесть на судно — все равно что жениться на корабле, ты все время будешь работать для него. У тебя больше не будет собственной жизни, она уже не будет принадлежать тебе.

Ты должна будешь подчиняться шкиперу. Даже если он и полный идиот, — вздыхает он. — Я не знаю, почему я пришел, почему вернулся сюда снова, — сказал он, покачав головой, — я не знаю, что делать, и неужели кто-то еще захочет так много страдать впустую. Отсутствие всего: сна, тепла, любви, и этого тоже, кстати, — добавил он тихо, — ив результате можно закончить тем, что ты возненавидишь свою работу, но несмотря на все, на то, что мы сами не знаем, зачем мы здесь, мы все время хотим большего, потому что другой мир кажется нам пресным, эта скука может свести нас с ума. И мы в конечном итоге не в состоянии обойтись без него, без опьянения этой опасностью, это безумие, да! — Он чуть не кричит, потом успокаивается. — Знаешь ли ты, что все больше и больше фирм, которые не допускают молодых людей заниматься рыбалкой?

— Отчего же они могут не допустить их этим заниматься?

— Главным образом потому, что это опасно.

Он поворачивает голову. Он смотрит вдаль. Его редкие волосы дрожат при дуновении ветра. Уголки рта опускаются, у него понурый вид. Когда же в его чертах появляется мечтательная мягкость, он, глядя в пространство, продолжает:

— Но на этот раз все кончено… Это действительно все. У меня есть маленький дом на полуострове Кенай, в лесу, около Сьюарда. Я должен буду заработать достаточно денег в этот сезон ловли черной трески, чтобы возвратиться туда. И там остаться. Я буду там до зимы. Я хочу построить себе вторую хибарку. Никогда больше моей ноги не будет здесь. Я отдал этому достаточно своей жизни.

Он поворачивается ко мне:

— Приходи увидеться со мной в лесу, когда ты устанешь здесь.

Он вернулся к изготовлению наживки для крючковой снасти. Дэйв и я обмениваемся взглядами. Дэйв качает головой:

— Он всегда так говорит. И затем возвращается.

— Почему он возвращается?

— Живет в лесу совсем один. Это утомительно в конце концов. Адам, ему нужна женщина наконец.

— А их здесь не так уж много.

— Нет, практически их совсем нет. — Он смеется. — Но когда он рыбачит, у него нет времени думать об этом. Рыбы слишком много, чтобы быть в одиночестве.

— У него здесь есть свой бар, в который он ходит, когда бывает на берегу?

— Он выпил свою долю алкоголя. Он завязал с этим два года назад. Общество анонимных алкоголиков. Как и Йан, наш шкипер.

— О-о-о, тогда это печально, — ворчу я.

— И скоро все они будут постоянно с тобой, так как все они одинокие парни. Они собираются идти на охоту, — он подмигивает, — за исключением меня. Я больше не охотник. У меня есть подруга, я не хочу ее потерять.

Высокий худой парень ведет машину и говорит как чрезмерно возбужденный ребенок. Я слушаю его. И я говорю: «Да. Да». И когда он паркуется перед доками, рядом с вывеской «В&В», там, где мы выходим из грузовика и направляемся к кораблю, я ему говорю: Let’s get drunk, man, — я быстро учу американский. Он поворачивается, сбитый с толку.

— Ой, это все ерунда, это смеха ради, — отвечаю я очень быстро, пожимая плечами.

Однажды он скажет, что он меня любит и защитит меня от мамонта.

— О, спасибо, — говорю я.

«Мятежный» перемещается в доки консервного завода. Мы поднимаем на борт крючковые снасти и груз замороженных кальмаров. Запасы воды, льда. Я выкатываю от ужаса глаза перед такой горой продовольствия, видя десятки картонных коробок, которые поставили к плавучему доку из «Сэйфвэй». Парни заносят свои вещмешки на борт.

— Как, но тут только шесть коек? Новые…. — говорю я шкиперу.

— Корабль довольно большой, места хватит для всех.

Я не настаиваю. Он теперь кричит безостановочно.

Мы оставляем Кадьяк в пятницу. Never leave on Friday — любят говорить здесь. Но высокий худой парень насмехается, он не суеверен. И Джесс-механик насмехается тоже:

Это как зеленые корабли. Просто глупости.

Но Адам меня предостерег на набережной:

— Суеверие — это, без сомнения, глупость, я согласен, но я сразу увидел эти зеленые корабли, которые демонтировали на берегу, не понимая, почему они наткнулись на скалу и затонули со всем своим экипажем. Ты понимаешь, зеленый цвет — это цвет деревьев и травы, который будет тянуть небольшое судно к земле. А покидать порт по пятницам — это очень нехорошо. Мы будем ждать полночи и одну минуту первого.

Люди разбирают крепления, покрикивая. Я чувствую комок в горле. Главным образом, не следует путаться у них под ногами. Я стала совсем маленькой и заканчиваю размещать баки на палубе. Юный Саймон, у него самого глаза на лоб полезли, он также не понимает и не смыслит ничего. Он меня толкает, не хватает только врезаться в палубу, болезненно взбираясь по металлической лестнице, которая ведет к переходу. Я свертываю спиралью швартов, который Дэйв бросил мне, отвязав нос корабля. Шкипер кричит. Я все же упираюсь, пытаясь тащить трос, я не знаю куда, может быть, до отсека верхней палубы… Трос слишком тяжелый. Йан еще выкрикивает.

Я туда не пойду, я не понимаю, — бормочу я.

Он смиряется.

Ладно, привяжи его за кабиной!

Мне хочется смеяться и плакать одновременно. Наконец мы покидаем порт, я уже знаю, что я не возвращусь сюда никогда. Корабль берет курс на юг. Он движется вдоль берега, прежде чем повернуть к западу.

Лев лег и уже спит. Джезус тоже вытягивается на кровати.

— Они правы, — говорит Дэйв, вернувшийся из отделения управления кораблем, — надо спать столько, сколько возможно, потом не знаем, придется ли поспать.

Но когда я возвращаюсь в каюту, то вижу, что все четыре койки заняты. Мой спальный мешок сброшен вниз. Джон храпит на моем месте. Я выхожу на палубу. Саймон смотрит на море. Он поворачивает ко мне лицо, на котором написано восхищение.

— Какое счастье, вот я и на великом океане. — произносит он.

— Они заняли мою койку, — говорю я.

— У меня тоже нет койки.

Я возвращаюсь. Я поднимаю свое одеяло. Я сижу на корточках в самом углу узкого коридора. Человек-лев проснулся. Он встает, запускает три пальца в жесткие кудри рыжих волос. Его глаза смотрят на меня.

— Где я буду спать? — спросила я слабым голосом, держа свой спальный мешок в руках.

Он очень любезно смотрит на меня.

— Я не знаю, — тихо отвечает он.

Я встаю, иду, мне нужно встретиться с капитаном, высокий тощий парень находится около стрелочного индикатора. В руках я по-прежнему крепко сжимаю свой спальный мешок.

— Где я буду спать? Ты сказал мне кто первый пришел, первым обслужен, и я действительно была первой, это закон корабля, сказал ты…

И я больше ничего не говорю. Он рассеянно смотрит в сторону. Небо темнеет над большими горами к западу от Кетчикана.

— Я не знаю, где ты будешь спать, — наконец сказал он тихо. — Я предложил тебе свою каюту. Ты отказалась. Ищи себе место на лодке, ибо спать придется в любом случае. Оставь свой спальный мешок здесь, если хочешь.

Я положила спальник и спустилась по лестнице из рулевой рубки. Луис лежал на квадратной полке. Я присоединилась к Саймону на палубе. Он предложил мне сигарету. Мы смотрим на море без единого слова. Поднимается ветер, мы видим, как отдаляется берег. Уже от него осталась лишь темная полоска, которая все уменьшалась и уменьшалась. «Мятежный» покидает порт и ложится на курс. Саймон побледнел. Мы проходим к скамье. Луис предоставил нам место на скамейке. Наступает ночь. Мы ждем, когда включат неоновое освещение.

Ребята просыпаются, и мы должны испытать наши спасательные костюмы. Джуд приготовил еду. Он несет блюдо из макарон для шкипера, который не покинул свой штурвал. Они спускаются вместе.

— Займи мое место на некоторое время, Дэйв.

Он наливает себе кофе и говорит резким тоном:

— Сегодня вечером, ребята, можете хорошенько поспать, вы нуждаетесь в покое и отдыхе. Восход солнца завтра в пять часов.

Он поворачивается к Джуду:

— Дэйв примет первую вахту. Вы заступите через два часа. Никогда вахта не будет больше двух часов, это и так довольно много. Джезус приходит после тебя. Потом будет работать Джесс. Другие спят. У них будет время позже… Разбуди меня, если что-нибудь случится. Если без происшествий, идем на автопилоте. Мы сейчас максимум в двух милях от берега. В конце рабочей смены не забудьте наведаться в машинное отделение, чтобы убедиться — вспомогательный двигатель работает как часы, и смажьте вал. Это может быть довольно трудно, и еще поглядывайте на палубу время от времени, крючковые снасти, конечно, хорошо закреплены, но тем не менее все это для безопасности.

— ОК.

Джуд смотрит вниз. Он молча подбирает остатки еды. Джезус поднимается, благодарит, закатывает рукава над небольшой цинковой раковиной.

Я присоединяюсь к нему. У меня нет еще привычки двигаться как настоящий моряк. Меня шатает.

— Спасибо за еду, было очень вкусно, — попутно я шепчу это Джуду.

— Да, — отвечает он.

Встает и Джон:

— Благодарю тебя, Джуд.

Джезус помогает мне с посудой.

— И еще, тот, кто готовит еду, всегда ест последним, это правило, — тихо сказал он, — а еще он никогда не моет посуду, и мы ценим его труди всегда благодарим. И это нормально и правильно. Когда ты на вахте, то ты готовишь пишу для тех, кто еще спит, а потом ты возвращаешься за штурвал, и, когда ты спускаешься, никто тебе ничего не оставил и надо убегать на палубу…

— Они заняли мою койку, — отвечаю я.

— Это не хорошо, но в порядке вещей для Джона. Нужно, чтобы ты научилась защищаться. Но пока ты еще «зеленая», то есть новичок.

Ребята снова пошли спать. Дэйв уступает мне свое спальное место. Он осторожно будит меня через два часа.

— Моя очередь…

Встаю и едва не падаю. Я еще совсем сонная. Каюта завалена одеждой и обувью. Урчание мотора, в настоящее время корабль движется быстрее. Я шатаясь иду по коридору, держа в руках спальный мешок. Кают-компания по-прежнему освещается неоновым светом. Луис спит на скамейке. Я лежу на другой стороне, завернувшись в спальный мешок — мой кокон, моя берлога на гудящем корабле. На следующее утро мы обнаружили, что спали друг напротив друга на полу рулевой рубки, Луис, Саймон и я, на глазах у безразличного Джесса, который принял свою вахту.

Наконец мы рыбачим… День начался. День: серый рассвет, мутное, налитое свинцом небо над нашими головами. Слабый свет солнца борется с туманом. Вокруг нас до горизонта один лишь океан. Холодно. Саймон включил радиомаяк на верхней палубе и буй. Развертываем ярус. Мы отходим в сторону. Дэйв опускает якорь. Первые секции погружаются в воду, двигатель ревет, работая в режиме перегрузки, кружение чаек, которые пытаются схватить нашу приманку, прежде чем она исчезнет в волнах. Я подношу лотки Джуду. Он связывает концы троса один за другим. Ветер свистит в ушах. Быстрыми и резкими движениями он бросает на палубу пустые лотки. Я сразу же убираю их. Мое сердце гулко бьется. Мужчины кричат в страшном грохоте. Джуд стоит перед пузырящимися волнами, которые окатывают, обрисовывая, его крепкие ноги, поясница подвязана, все тело напряжено, челюсти крепко сжаты, глаза сфокусированы на бухте яруса, которая развертывается как безумный зверь, страшный морской монстр, покрытый тысячами крючков. Часто один из поводков цепляется за корзину.

Трос опасно натягивается. В один миг Джуд хватает снасть, конец которой закреплен морским узлом.

— Отойдите в сторону! — И он отрезает поводок, привязанный к хребтине яруса.

— Последняя секция! — выкрикивает он, предупреждая шкипера. Кто-то обязательно услышит, несмотря на завывание ветра, гул мотора и крики людей. Дэйв бросает якорь, выбираются тросы последнего буя и радиомаяка. Корабль замедляет движение. Напряжение, которое мы ощущали, неожиданно исчезло. Все смеются. У меня перехватывает дыхание. Джуд закуривает сигарету. Он подходит к нам снова. Он шутит с Дэйвом, который обращается ко мне:

— Ты в порядке?

— Да, — шепчу я.

Я еще не пришла в себя, у меня комок в горле, я собираюсь почистить лотки. Я ничего не понимаю. Крики людей приводят меня в ужас. У Джезуса появляется обаятельная улыбка.

— Все, возвращаемся, — сказал он мне.

Появляется шкипер.

— А теперь, парни, мы на рыбалке. Идем пить кофе!

Мне были найдены сапоги, которые валялись на палубе. Настоящие такие. Они огромные и порезанные у лодыжек. Через разрезы набирается вода. Холодно. Еще мне нашли комбинезон и куртку с капюшоном — пошире и покрепче, чем мой клоунский плащ.

Я поднимаюсь в каюту управления кораблем с кофе в руках. Я встречаю Джесса, прижимаюсь к стене. Он меня толкает. Высокий худой парень беззаботно развалился в кресле капитана.

— Все нормально, воробышек?

— Да. Когда я буду на вахте, как и другие?

— Надо будет об этом сказать Джессу.

— Когда?

— Как только ты сможешь его зажать в угол.

Небо непроницаемо. Туман окутывает нас. Люди развернули стабилизаторы бортовой качки с обеих сторон корабля, как два железных крыла. «Мятежный» качается странно, как очень тяжелая птица, которая не может или не умеет взлетать, срезая волны над морем. Тяжелые волны накрывают корабль, который в свою очередь хочет их преодолеть, замирает в тревожном ожидании на гребне, прежде чем снова опуститься в зеленоватые впадины. Накрапывает мелкий дождь. Мы попадаем в холодную массу воздуха. Мы молча прячемся в плащи и резиновые перчатки, застегиваем пояса. Йан натянут как струна, Дэйв больше не улыбается, Джезус и Луис кажутся серыми под загаром. Джесс точит лезвие своего ножа. Я встречаюсь с ними взглядом, они как бы не видят меня. Саймон прикрепляет нужные детали к клеткам, готовый отпрыгнуть при первом же крике людей. В его глазах та же тревога, которая меня пугает.

Шкипер находится в углублении средней надстройки судна, напротив фальшборта. Руки на рычагах управления, он увеличивает скорость, когда замечает буй, корабль поворачивается, замедляет ход, ищет наилучший курс отклонения. Джуд размахивает шестом, ловит буй и поднимает его на борт.

— Тащите!

И все вцепляются в буйреп. Натяжение нарастает. Йан еще сбрасывает скорость, помалу продвигается вперед, стоп перед крючковой снастью, трос натягивается. Дэйв заправляет его в шкив приспособления для сворачивания. Люди что-то выкрикивают. Шкипер кричит: «Снимите сигнальный огонь и буй! Быстро!» Гидравлический натяжитель опять работает. Все переводят дыхание. Крючковая снасть снова поднимается. Йан ускоряет темп. Джуд сворачивает ярус в бухту. Я подаю ему пустой лоток, когда крючковая снасть поднимается на борт. Я быстро ее принимаю, затем перехожу к следующей. При жуткой качке я навожу порядок на баке. Это нелегко, там много воды и старой наживки. Позади нас Джезус и Луис разделывают кальмаров. Грохот двигателей и шум волн оглушительны. В наших ушах гудит лишь ветер. Люди молчат. Йан опечален. Крючки, которые мы вылавливаем, пусты и печально свисают. Тут и там маленькая черная треска вздрагивает, когда ее сваливают на стол для резки. Джесс острым ножом красиво вспарывает ей брюхо. Он потрошит рыбу сердито и бросает ее на поверхность стола сотверстием посередине, над люком трюма. Так проходит несколько часов. Когда наконец появляется маяк, шкипер сердито сбрасывает перчатки, снимает свой комбинезон и без единого слова оставляет палубу, мы разговариваем.

Мы смываем все струей воды и приводим палубу в порядок. Судно в бешеном темпе набирает скорость. Джуд закуривает сигарету. Дэйв мне улыбается.

— Ну как, не страшно?

Мы принялись готовить крючковые снасти для спуска в море: вытягивать на борт и наживлять, и так до бесконечности.

А потом еще несколько дней или ночей мы наблюдаем лишь темнеющее небо, мрак, который покрывает океан, в конце концов мы вынуждены включить иллюминацию на палубе. Спим… Иногда мы едим. Завтрак в четыре часа, обед в одиннадцать часов. Я поглощаю буквально все: сосиски, которые плавают в масле, чересчур сладкую красную фасоль, клейкий рис. Я уверена, что каждый маленький пирожок спасет мне жизнь. Люди смеются.

— Но что же она так проглатывает!

На третью ночь мы сваливаем на стол черную треску. Море еще не утихло. Саймон и я продолжаем прилагать немало сил, чтобы сохранять равновесие, мы натыкаемся друг на друга, врезаемся в углы клеток, падаем под пристальным взглядом мужчин. Мы поднимаемся без слов, как будто нас поймали с поличным. Но в ту ночь у нас не было времени. Первая толстая леса с насаженными рыболовными крючками возвращается на борт и выливается потоком рыбы, который нам кажется почти бесконечным. Мужчины радостно вопят.

— Смотри, Лили, доллары, это все доллары! — кричит Джесс, хватая меня за плечо.

Но нет, это не доллары. Живая рыба. Эти безмерно красивые существа хватают воздух ошеломленным ртом, безумно извиваясь на белом алюминии, ослепленные светом неоновых ламп, снова и снова ударяясь о жестокость мира, где все контуры резки. Нет, долларов пока нет.

Мы должны действовать быстро, стол уже накрыт. Они вручили мне нож. Саймон находится между мной и Джоном. Джесс бежит, размахивая ножом, который он заточил заранее, еще до начала качки на корабле. Я встречаюсь взглядом с Джудом: моментальная вспышка холодного гнева при виде маленького глупого человека, незаметно хмурящего брови. Кровь брызнула, черные тела дрожат и корчатся.

Ночь. Наша усталость улетучилась из-за волнения при чрезвычайной ситуации. Джуд и Вик режут головы еще живой треске, а затем вспарывают животы. Саймон и я потрошим. Они вздрагивают, они отбиваются, когда мы ложкой очищаем рыбу от внутренностей. При этом раздается хриплый звук, который проникает до моего костного мозга. Рыба сбрасывается в трюм. Темп — максимально быстрый и не снижается. Джесс дико улыбается. «Доллары, доллары…» — по-прежнему шепчет он как ненормальный. Джон отсутствует, испытывая отвращение к процессу. Джуд работает крепкой челюстью, он насупился, игнорируя монолог Джесса. Он самый быстрый. Его мощные руки движутся стремительно, режут, рубят напополам. Это меня пугает. Мои глаза скользят сверху вниз, наблюдая за его тяжелыми руками, за невозмутимым крупным лицом. Со временем мой страх становится меньше. Мои мышцы замерзли, мои плечи горят. Затем я их больше не чувствую.

Шкипер выкрикивает команды, я вздрагиваю, пугаюсь, глаза бегают из стороны в сторону, мне кричат что-то, чего я не понимаю. Саймон берет на себя инициативу и быстро хватает полный чан, подносит его Дэйву, сворачивающему спиралью толстую леску с рыболовными крючками, на которые насажена наживка.

— Нужно, чтобы у тебя были глаза на затылке!

Я сдерживаю слезы. Лев поднял на меня разгневанный взгляд, такой пронизывающий взгляд, который меня парализует. Саймон возобновляет работу рядом со мной. Я это чувствую, втайне гордясь этим. Он погружает ложку в зияющее брюшко и чистит, он растерян, у него взбешенный и недовольный вид. Механическая улыбка изменяет черты его лица. Но за что он мстит, и главное кому? Я стараюсь вовремя менять баки.

Саймон наблюдает. Я его обгоняю и толкаю, если он попадается на моем пути, вырываю у него ношу, когда он оказывается проворней. Это — моя работа, моя задача. Я должна защищаться, если я хочу сохранить свое место на борту корабля.

Мои ноги окоченели. Кровавая вода пропитывает мои руки. Наши плащи покрыты внутренностями рыбы. Я хочу есть. Я украдкой глотаю молоки рыбы, которую только что вскрыла. Вкус океана. Молоки мягкие и прямо тают на языке. Из моей шапки выбиваются липкие пряди волос, которые я изредка поправляю рукавом. Они прилипают ко лбу. В моем рту есть еще молоки. Дэйва удивил мой жест. Он ужасается этому.

— Лили! Ты с ума сошла?

Мужчины поднимают голову.

— Она это ест!

Он говорит это с отвращением. Мне становится стыдно, я жутко краснею, становясь пунцового цвета.

Последняя толстая леса с насаженными рыболовными крючками поднимается на борт. Дуновение холодного ветра пронзает нас. Я шатаюсь и засыпаю стоя. Наконец прибывают якорь, буй, маяк… Йан поворачивается к нам, перед тем как вернуться в рубку:

— Мы сделали это снова, ребята. Отложить оборудование!

Каждый вернулся на свое место. Я призываю на помощь все свои силы и весь свой гнев. Я хватаю баки с еще большей энергией, ожесточенностью и решительностью. Что-то будит во мне сильное желание сопротивляться и бороться против холода, усталости, преодолевая возможности своего маленького тела. Желание идти дальше. Крючковые снасти проходят через задний транец, небо стало тусклым. Отбрасывается последняя рейка. День начинается. Горизонт окрашивается длинной красной полосой. Удар гонга на палубе.

— Отдых, — сказал шкипер.

Мы ополаскиваем в воде свои плащи. Я устала так, что чувствую себя пьяной. Мужчины делятся впечатлениями:

— Двенадцать тысяч фунтов… Пятнадцать?

Дэйв нежно меня ругал:

— Ты же могла умереть, когда ела эту сырую рыбу.

— Я была голодна. — Я слабо и виновато протестую.

— Иди, иди мыть рот. Ты должна хоть немножко поспать, — ответил он, смеясь.

— Это довольно странно, но боже мой, это смешно! — Джон снова смеется.

Все в конце концов нашли свой угол на ночь. Саймон спит на диванчике кают-компании. Луис и Джезус делят между собой кушетку. В моем распоряжении вся рубка, где я улеглась спать на пол. Когда я поднимаю вверх глаза, то за запотевшими стеклами окон я вижу небо. Тот, у кого сейчас вахта, ходит большими шагами, мешая мне погрузиться в сон. Я чувствую себя в безопасности под присмотром морского полуночника. Они смеются и называют меня сумасшедшей, когда я говорю им, что мне нравится мое место.

Я просыпаюсь рано. Выбираюсь из спального мешка, сворачиваю его в угол. Я сижу на ящике для спасательных жилетов. Я смотрю на море, мы движемся вперед. Иногда здесь, глядя непроницаемым взглядом на серые волны, стоит человек-лев. Я не хочу его беспокоить. Я тоже смотрю на гребни и впадины, которые катятся до самого горизонта. Я хотела бы, чтобы он объяснил мне, какуправлять судном, значение радаров, но не осмеливаюсь спрашивать. Я мечтаю, чтобы Йан взял нас на борт этой зимой. Мы больше не покинем океан. Мы будем работать вместе на холоде, на ветру, ощущая ледяное дыхание волн. Я буду между этими двумя людьми, высоким худым парнем и Джудом. Человек-лев и высокий моряк, я думаю, будут здесь всегда, перед лицом океана. Будут рыбачить, независимо от того — буду тут я или нет.

Ночь холодна. Очень поздно. Или очень рано. Отражение луны танцует на море до самого горизонта, переливается золотом. Мы делаем наживку, наши сосредоточенные лица освещены ярким светом неонового фонаря. Йан вышел из рубки. Что-то ему мешает. На палубе он вполголоса о чем-то говорит с Джессом. Я слышу слова «звезда» и «иммиграция». Йан возвращается в рубку.

Я снимаю перчатки, бросаю свой непромокаемый плащ у входа, перепрыгивая через ступеньки, взбегаю по лестнице и, запыхавшаяся, появляюсь перед Йаном. Щеки мои горят ярким румянцем.

— Это из-за меня ты так боишься? Здесь собираются «нарисоваться» парни из иммиграционного отдела?

В свете рулевого прибора его лицо стало бледным, очертания рта жесткими. Судно ложится на противоположный курс. Мне не дано знать, что происходит. Мы с Джессом гадали — не корабли ли это береговой охраны…

— Не волнуйся, — сказала я ему шепотом. — Не надо переживать из-за меня, если это иммиграционная служба, то я брошусь в воду.

Кажется, это его реально встревожило.

— Ты не можешь сделать это, Лили, так как вода слишком холодная. Ты умрешь немедленно.

— Совершенно верно. Они не возьмут меня живой. Они никогда не возьмут меня! И не отправят обратно во Францию!

Тут он улыбнулся, хотя у него все еще был беспокойный взгляд. Он сказал почти нежным голосом:

— Иди на палубу и возвращайся к работе. Это наверняка не иммиграционная служба.

Никаких признаков земли, где мы когда-то жили. По-прежнему висел туман. Ночь. Море еще не успокоилось, с того времени как мы покинули Кадьяк. В сапогах, которые я никак не могла высушить, ноги сковал холод. Онемевшие пальцы не могли застегнуть непромокаемый плащ. Джуд глотает горсть аспирина.

— Ты поранил руку? — спрашиваю я на плохом американском языке.

Он поднимает на меня удивленный и одновременно безучастный взгляд, он теряет равновесие и спотыкается на мгновение. Но он быстро приводит себя в порядок. Шкипер орет. Джесс трусливо исчезает в машинном отделении. Джон не готов по-прежнему, у него морская болезнь. Его постоянно тошнит. Луис и Джезус угрюмо обмениваются несколькими словами на мексиканском варианте испанского. Йан нервно надевает свои перчатки с таким видом, словно собирается кого-то побить. Я смотрю на воду. Шквал ледяной воды обрушивается на кафель под моими ногами — ногами моряка, черт побери. Меня жутко качает из стороны в сторону. Я чувствую округлость своих ягодиц под ладонями, которые двигаются взад-вперед. Они больше не сопротивляются ударам со стороны судна, они танцуют и играют в ритме этих толчков.

Дэйв пинает дверь, врывается ветер. Мы следуем за ним на палубу. Я думаю о кофе, о котором мы даже не можем и мечтать. Шкипер присоединился к нам с дымящейся чашкой в руке. Мы вытаскиваем ножи, шлюпочные крюки и багор, снимаем шкив приспособления для поворота, раскачиваем направляющий ролик над подпалубной балкой. Йан маневрирует, подводя «Мятежный» к бую, исчезающему в волнах. Джуд хватает багор и переносит маяк на борт. Запускается гидравлический двигатель. Рыбалка продолжается. Снова выбирается буйреп. Шкипер орет. Это всего лишь рутина.

Лов рыбы надо прекращать. Дэйв неоднократно клал руку на буйреп, чтобы почувствовать натяжение. «Оно было критическим… Слишком критическим», — прошептал он, взглянув на меня обеспокоенно, когда я встретила его взгляд. Шкипер остановил судно и гидравлический двигатель. Что-то пошло не так. Яруса вошли в воду с перекосом. Джуд перегнулся через борт и со страхом смотрел вниз. У Йана было расстроенное лицо. Вдруг громкий треск, крики, ругань — крючковая снасть сломана. Все это произошло в одно мгновение. Я не понимаю, так же как и другие, что произошло. Никто не догадался закрепить канат, когда он скользил между пальцами в море.

Шкипер был в ярости. Он ничего не сказал. Мужчины молчали. Они склонили головы, и это все, что они могли сделать. Я ничего не поняла, кроме того, что сотни метров снастей могут быть потеряны навсегда. Йан швырнул перчатки на палубу, не удосужившись даже снять костюм, забрался в рулевую рубку. Судно стало резко набирать ход, что быстро привело к другой крайности. Снова появился шкипер. Он ожил. Я посмотрела га него, наши глаза встретились. На его лице блуждало подобие улыбки, мимолетная и жалкая такая гримаса. Я поняла, что дело худо.

Джуд схватил маяк и буй, выругался, потому что они едва не выскользнули из его рук. Это был железный трос на шкиве.

Гидравлический двигатель снова пришел в действие. Это было не последний раз. Порвались два длинных толстых троса хребтины яруса с насаженными рыболовными крючками.

— На этот раз мы облажались, — прошептал Джон.

— Если бы мы только успели почистить дно… — ответил Дэйв вполголоса, — тогда мы чувствовали себя в своей тарелке.

Он вернулся к работе. Шкипер вернулся в свою крепость. Может быть, он плачет, я на секунду подумала об этом. Саймон спустился в трюм и вручил мне коробки с замороженными кальмарами. Дэйв и Джуд тихо говорили о наклоненном ярусе, о ненормальном натяжении, неловкости, о том, что если бы Йан умел управлять, то мы бы не потеряли пятнадцать крючковых снастей, это будет нам дорого стоить и придется возместить Энди их полную стоимость.

— Это дерьмо, которое он нам сплавил, пройдут недели, чтобы все это отремонтировать!

— Да, но зачем шкипер пошел на риск, он же должен был видеть на эхолокаторе, что там не было дна.

Я затачиваю на камне нож. Я склонилась к Джезусу. Наши глаза встречаются. У него улыбка бессилия, такая наивная, которая ему присуща. Я начинаю смеяться, зарываясь носом в открытые коробки с замороженными кальмарами. Потом, нарезав их целую кучу, двигаю наживку к середине стола. Дэйв молчит. Сигарета Джуда повисла на его губах, дым поднимается к его глазам, и от этого он морщится. Луис и Джон сидят с постными лицами. В течение нескольких часов мы готовим наживку.

— Эй, Саймон, если ты собираешься приготовить что-нибудь поесть, как раз наступило время, чтобы об этом позаботиться.

У нас остались колбасы, рис, три банки кукурузы. Хорошо хоть это. Мужчины едят в тишине. У Саймона, стоящего у плиты, лицо буквально багрового цвета, он ждал нас, чтобы тоже поесть.

Шкипер поднял взгляд от тарелки, напоминая о своем существовании. Он посылает Саймона в трюм обложить свежую рыбу льдом.

— Но он же не ел! — говорю я.

Джуд обдает меня холодным взглядом, Дэйв, кажется, удивлен, но хмурится, Джезус выглядит смущенным. Остальные даже ухом не повели.

Йан бросает мне в ответ саркастическим тоном:

— Заткнись, Лили. Это тоже его работа, верно?

Я опустила горящее лицо. Я съежилась на скамейке. Мои глаза наполнились слезами. Комок в горле, я стараюсь сдержать приступ нервного смеха.

Мужчины вышли. Джезус и я моем посуду. Он рассмеялся.

— Никогда ничего не говори шкиперу. Знаешь, что тебя могут за это уволить? Шкипер всегда прав.

— Но Саймон не ел!

— Это решает только капитан, Лили, и если подобное повторится еще хоть раз, то все. Никто от этого не умрет, знаешь ли, а он лучше поест в следующий раз, поняла?

Джон мчится, как ветер. Он опаздывает, как всегда. Перед выходом он открывает ящик и хватает два «Баунти».

— А мне можно?

Джезус засмеялся. Я оставляю остатки еды для Саймона. Мы присоединяемся к мужчинам на палубе.

Настоящие золотые рыбки прыгают на столе. Шероховатое тельце, острые плавники, выпученные глаза, которые, кажется, могут вылезть из орбит.

— Они высовывают язык, Джезус?

— Они не высовывают язык, это их желудок.

— Ах…

— Это все происходит из-за понижения давления. Их называют глупыми рыбками. Из-за глаз навыкате и языка, как ты говоришь.

Алая кровь стекает с их тел. Зияющее горло. Я толкаю их вниз, в трюмовое отверстие. Джезус работает со мной. Он кивает с озабоченным видом.

Саймон не вышел, — шепчет он, — я думал, он такого не пропустит.

— Чего?

— Взглянуть на глупых рыбок. Эти рыбы опасны. Ты обратила внимание на их плавники? Там в шипах можно увидеть яд. Если пропитанный ядом шип уколет в шею, это, кажется, может привести даже к летальному исходу.

Шкипер наблюдает за нами. Джезус молчит. Мы ожидаем Саймона. Наконец он выходит из трюма, на его тонком лице взгляд осторожный и очень тревожный. Ветер поменял направление. Это почти красиво.

Мы заканчиваем поздно ночью. Когда я возвращаюсь в рубку, то вижу у штурвала корабля Саймона. Это его первая вахта. Джесс долго объясняет ему назначение циферблатов. Удар ножом в самое мое сердце.

— А я? — шепчу я. — А я?

Йан предал меня. Я сдерживаю слезы, потому что рыбак не плачет, он мне сказал, что я была рыбаком и что в ближайшее время я им опять буду. Он говорил как ребенку, чтобы заставить меня смеяться и мечтать об этом. Я поспешно сбегаю вниз по лестнице. Ребята пошли спать. Йан и Дэйв говорят по поводу квот на кофе.

Я прерываю их дрожащим голосом, хотя намеревалась высказать это рыкающим тоном. Йан забыл о своем свирепом нраве и о том, что он сердится:

— Что с тобой случилось, воробышек?

Я не воробышек вовсе, а вот у Саймона сегодня вахта…

Мой голос аж захлебнулся, я тереблю свои руки и восстанавливаю дыхание.

А я, когда я смогу делать это? Ты мне сказал, что я смогу. Что в ближайшее время будет моя очередь. Каждое утро, когда вы все спите, я тренируюсь, я бодрствую с тем, кто стоит у руля. Я клянусь, я не засну!

Дэйв улыбнулся.

— Ты должна уметь ждать, Лили.

— Это тебе нужно обсудить с Джессом, а не обращаться ко мне, — сказал Йан. — Судно — это как бы его ребенок. Ложись спать, воробышек, твоя очередь еще придет.

Я не могу больше спать. Если они увидят меня плачущей, то никогда не дадут мне стоять на вахте. Я скрываюсь и возвращаюсь в угол рулевой рубки, когда становится совсем темно. Саймон восседает в кресле капитана. Он даже не обратил на меня свой взгляд.

Утром шкипер пытается отвести меня в сторону. Когда же я пытаюсь этого избежать, он хватает меня за рукав.

— Я разговаривал с Джессом. Сегодня вечером ты заступишь на первую свою вахту.

— Судно будет идти на автопилоте… Как только что-то тебе покажется ненормальным, то сразу буди меня или шкипера.

Джесс пошел спать после этой вечной рекомендации. Я сижу, выпрямившись, в кресле и опускаю кусочек шоколада в кофе. Море прекрасно. Я наблюдаю за мелкой рябью в носовой части корабля. На радаре ничего не появляется, кроме нас, яркое пятно в центре концентрических кругов и мимолетных искр. Мы находимся в десятках миль от любого побережья. Белая птица появилась на носу корабля. Ее огромные крылья бесшумно сотрясают воздух. Она поворачивается и медленно вращается вокруг себя. Спит ли она, или это просто сон? Радио потрескивает, иногда становятся слышны некоторые слова. Они, кажется, рождаются из ночи, живые сообщения таких же бродяг великой пустыни. Только небо и море кругом. Мы продвигаемся сквозь ночь. Мужчины спят. Я наблюдаю за ними.

Высокий худой парень сидит у моря, он отсутствовал при представлении у шкипера. Его длинные конечности расслабленно висят с каждой стороны кресла. Черты его лица бледны, у него усталый вид, небольшая и шероховатая челюсть, открытый рот, грустные глаза и совершенно отсутствующий взгляд.

— Ты не скучаешь? — спрашиваю я.

Его бесцветные глаза оживляются. Он поворачивается ко мне. Улыбается кисло-сладко, проводит рукой по лбу, длинные пальцы, утонченность которых меня поражает.

— У тебя руки пианиста.

— Ох… Лили, — вздыхает он.

И больше нечего сказать. Время опять пошло.

«Пегги», метеорологическая морская сводка погоды, не объявила о затишье. Сильный штормовой ветер, усилится в течение дня, что может привести к буре. Зеленоватые волны яркими пенными брызгами разбиваются о борт «Мятежного». Прихлебывать кофе из чашки опасно, готовить почти невозможно. Саймон тем не менее пытается разогреть на плите рис, но, хотя он старается делать это аккуратно, все равно вода расплескивается, газ гаснет.

— Это все может нас взорвать, — недовольным тоном говорит Джуд, который пришел, чтобы сменить его.

Джона укачало, и он часто спит. Луис ворчит:

— Он хоть что-то делает! Не правда ли, братан?

И Джезус улыбается. Джесс смотрит злобно на высокого тощего парня после инцидента с потерянными лесками.

— Плохая кровь, — объясняет Дэйв, почему он мерзнет.

У него лихорадка и кашель, кроме того, он никогда не смеется. Саймон стоически поддерживает мужчин. Джезус остается верным самому себе. Мы по-прежнему бросаем друг на друга взгляды за столом, уже поздно и холодно.

— Ты становишься хорошей, — сказал он мне однажды. — Ты начинаешь все понимать. И быстро.

Шкипер берет меня только в редких случаях. Возможно, мужчины меньше плачут. У меня нет времени думать о Маноск-ли-Куто. К тому же, я о нем и не вспоминаю. Но эта актуальность еще не ослабла, несмотря на все произошедшее во время рыбной ловли. Страх вовсе не привел нас, Саймона и меня, к панике, той панике, что охватила разгневанных мужчин, когда все бушевало на борту судна.

В течение двух дней рыбная ловля была очень удачной, а затем удача снова отворачивается от нас. Дважды лески рвутся о каменистое дно. И рвутся они с обеих концов. Это тяжелый удар. Йан потерял всякую свою надменность. Что-то новое появилось в его глазах. Мужчины ничего не сказали. Без единого слова мы принялись делать наживку на омываемой волнами палубе.

Я спрашиваю Джезуса вполголоса:

— Но почему это столь ужасно?

— Мы должны будем возместить стоимость лески судовладельцу, а это достаточно много денег с нашей стороны. Со всей той работой, которая была проделана на берегу, чтобы привести в порядок лески… Три недели, именно столько времени? Если мы будем продолжать терять оборудование, тогда мы же будем должны и деньги за корабль. И ты, кроме того, собираешься получить только половину доли.

— Итак, я возвращусь к тому, чтобы рыбачить! — говорю я, повышая голос.

Шкипер кричит из рубки управления кораблем. Пришло время делать поворот. На этот раз все прошло удачно. Леска снова поднимается без осложнений. Люди отдыхают. Они осмеливаются на некий смешок, что, однако, говорит об их нервозности. Наклонившись над волнами, положа руку на рычаг управления, Йан крепко фиксирует леску. И вновь я погружаю свой нож в белые животы. Гладкое вытянутое тельце одно мгновение сопротивляется, затем уступает. Лезвие сразу углубляется — моментально брызжет кровь и попадает прямо на стол. Она течет по палубе в стоки, ярко-красные от крови. Мы — убийцы морей, я думаю, наемники океана, и мы несем на себе цвет крови. Лицо и смолистые волосы в крови, я режу это бледное тело. Иногда попадается икра. Я надкусываю икринки. Они напоминают красные янтарные бусы, я перебираю их во рту, словно прозрачные фрукты, чтобы одолеть свою жажду.

Я не увидела небольшой трески, которая проскользнула между стальными ограждениями для рыбы, я снимаю ее с крючка, который должен был ее задержать. Я плачу, когда она попадает в ожив поворотного механизма. Мой голос теряется в шуме двигателей, свисте ветра, набегающих на корабль волн. Я кричу до хрипоты, но напрасно. Дэйв поднимает голову. Шкипер быстро поднимает рычаг. Остановка гидравлики. Джуд извлекает останки трески. Она была ранена во время шторма.

— Лили! Ну какого хрена ты делаешь? Почему ты ничего не сказала?

— Но я сказала! Я плакала… Никто не слышал.

— Никто и никогда тебя не слышит, во всяком случае, никто ничего не понимает из того, что ты говоришь!

Двигатель запускается снова. У меня жжение в горле, колотится сердце. Я больше ни за что не выпущу крючковую снасть из зоны своего внимания, буду готова опустить чугунный клапан, если рыба проходит между стойками. Я меняю бак, как только крючковая снасть возвращается на борт, распутываю следующую снасть, уношу ее на другой конец палубы. Я больше не падаю. Я возвращаюсь к разделочному столу, не теряя ни минуты. Молодая треска проходит между ограждениями, в тот момент как я меняла чан. Снова она попадает в блок. Снасть наматывается на крючок, опасно натягивается, другие крючки лопаются и отлетают в другой конец палубы. Я кричу, Джуд кричит громче, Йан останавливает все. Я бегу, чтобы освободить леску, попавшая в механизм рыба падает.

— Лили, черт побери, Лили, ты спишь?

— Я могла же не увидеть, — бормочу я. Освобождаю крючковую снасть.

— Если ты не способна выполнять работу, то тебе нечего здесь делать! — Он продолжает кричать на меня, прежде чем повторно включить скорость.

Я опускаю голову. У меня совершенно удрученный вид. Я ловлю и вскрываю треску. Моя нижняя губа дрожит, я ее жутко кусаю. Гнев и возмущение охватывают меня. Я не хочу больше видеть кровь рыб и всех этих слабоумных людей, которые заняли мое спальное место. Они насмехаются надо мной, они кричат — и тогда я дрожу. Я не хочу больше ни убивать, ни пугаться. Я хочу быть свободной, снова бежать к докам, чтобы вовремя уехать на мыс Барроу… Я не увидела, как ко мне прибыла ярко-красная рыба, как спинной плавник, торчащие шипы, развернутые как крылья, очутились в моей руке. Дэйв не открыл вовремя трюм. Обжигающая боль, возможно, что это было наказание из-за моего бунта. Слезы брызгают из глаз по-настоящему. Я тут же снимаю свои перчатки, острые плавники врезались в мой палец. Я извлекаю три шипа из глубоких ран, еще один шип протыкает мою кисть насквозь. Я извлекаю его зубами. Красивая рыба покоится с открытым горлом. Джезус делает знак шкиперу. Жестом руки мне показывают на кают-компанию.

— Необходимо продезинфицировать рану… Я тебе говорил, что в этих самых плавниках содержится яд, — шепчет Джезус, который, кажется, чувствует мою боль.

Я покидаю палубу, сгорая от стыда. Когда я снимаю свой непромокаемый плащ, мне кажется, что руку парализовало. Я сижу на скамейке в кают-компании. Я наклоняюсь, закрываю глаза. Боль приходит рывками, снова поднимается горячими волнами от ладони к плечу. Мое сердце колотится, я практически теряю сознание. Я медленно раскачиваюсь, как будто мне необходимо раскачиваться. Мужчины на палубе уже несколько часов, мне надо бы к ним присоединиться. Я встаю. Я промываю рану. У меня кружится голова. Боюсь упасть в обморок. Я поднимаюсь на верхнюю палубу, быстро прошмыгиваю мимо рубки, чтобы никто не увидел меня. Небо разверзлось. Бледное солнце сияет на гребне волны. Я зажигаю сигарету, у меня это занимает много времени. Я немного плачу, это даже хорошо. Мужчины рыбачат. Я должна быть с ними. Они не поняли, почему я ушла. Джуд, должно быть, в ярости. Хуже того, он скорее всего меня презирает. Вот таковы все женщины, наверное, думает он. Конечно, мы должны игнорировать боль. В частности, боль, которую я ощущаю. Но все-таки… К тому же, я скорее всего умру, потому что рыба эта ядовита… Океан тянется бесконечно. С палубы доносится грохот — громыхают на полках из алюминия и ударяются друг о дружку чаны, слышен шум, кроме того слышны обрывки разговоров. Я курю сигарету на солнце. А когда умираешь, долго ли это длится? Я шмыгаю носом и сморкаюсь между двумя пальцами. Как печально, думаю я, смотрю на небо, на море, как жаль умирать. Но, без сомнения, это нормально, это все равно как отправиться одной далеко-далеко к Большому Северу, или, как там его называют, The Last Frontier. И преодолеть этот рубеж, найти свой корабль и вновь оказаться радостно путешествующей по океану, думать об этом днем и ночью, почти не спать, исключительно в своем углу грязного пола. Познавать дни и ночи, красивые рассветы, отказываясь от своего прошлого, продать там свою душу, наконец. Да, решившись пересечь эту границу, этот рубеж, все это, чтобы в конце-то концов начти там свою смерть, выловить очень красивую и очень красную рыбу, из моря и крови, которая бросилась мне в руки словно полыхающая стрела. Я снова вижу свой отъезд, путешествие через пустыню в автобусе-экспрессе, себя, одетую в небесно-голубую куртку с капюшоном, в облаках пуха вокруг. Именно поэтому я и уехала, из-за обретения этой самой силы, которая и дает мне отвагу — победить собственную смерть. Я снова вижу Маноск-ли-Куто, то место, где я не умру, загнанная наконец в темную комнату. Я больше не плачу. Я спускаюсь в кают-компанию. Моя рука стала совсем ватной. Снова я чувствую себя виноватой, видя, как люди суетятся на палубе. Я съеживаюсь в этом узком проходе. Здесь темно и тепло. Я прижимаю руку к животу.

Там, в полной полутьме, меня и обнаружил шкипер. Я не услышала даже как он приблизился. Возможно, я заснула. Я вздрогнула. Он не кричал.

— Но что ты делаешь тут?

Он встал на колени. Не было больше гнева в его голосе.

— Я… я собираюсь возвратиться на палубу, — пролепетала я, — я отдыхала совсем немного.

— Тебе очень больно? Достаточно. Жди.

Он пошел в туалетную комнату, покопавшись в аптечном шкафчике, принес мне таблетку тайленола.

— Проглоти это, тебе надо отдохнуть еще. На сегодня игра закончена. Нужно сделать паузу на кофе.

Мужчины возвратились. В их глазах не было ярости, наоборот, даже Джуд мне улыбнулся. Дэйв не прекращал извиняться. Шкипер снова стал тем высоким худым парнем. Джезус оставался встревоженным:

— Тебе надо будет все же пойти в больницу, когда вернемся на берег.

Так получилось, что я совсем забыла о том, что в тот день я должна была умереть. Я была счастлива в компании этих людей. Моя рука причиняла мне все еще очень сильную боль. Мужчины встали, и я встала вместе с ними.

— Ты не обязана сразу же приходить, — сказал Йан.

— Да нормально все со мной, — сказала я.

И после этого все вернулись на палубу. Я хотела разделить с ними холод, голод и сон. Я хотела быть настоящим рыбаком. Я хотела быть с ними всегда.

Я не хочу возвращаться. Я не хочу, чтобы это закончилось. Однако на подступах к берегу запах земли меня удивляет. Снег таял на Холмах Старухи. Холмы зеленеют. Испарения листьев, затхлые запахи кореньев и ила трогают струны моего сердца, как очень далекие впечатления в то время, когда они были земными. Еще приближаясь к берегу, крики птицы, которая призывает, меня удивляют и заставляют биться мое сердце быстрее. Я забыла. Я знала только хриплый крик чаек, продолжительные стоны альбатросов, их плаксивое верчение вокруг крючковых снастей.

Моя грудь преисполняется любовью, я вдыхаю полными легкими запах земли. Я счастлива, и мы снова отправимся в плавание вечером.

Мужчины поднимают брус успокоителя качки. «Мятежный» преодолевает буй острова в тупиках. Мы вытаскиваем буксировочный трос, привязываем кранцы на квартердеке. До доков консервного завода уже не так далеко, они находятся в открытом море. Дэйв, стоя на носу, бросает швартовый рабочему у причальной тумбы на платформе, травит якорную цепь. Йан маневрирует, критическая точка, задний ход. Джуд на корме бросает трос рабочему, который висит на другой причальной тумбе. «Мятежный» только что причалил, я пытаюсь разобраться с буями для защиты от столкновения. Джон трясет Саймона, вырывая трос, он сам закрепляет его на причале. Уже Джезус и Луис сняли крышки трюма.

Шкипер оставил нас, чтобы посетить контору. Рабочий подает нам огромную трубу, с которой Луис ныряет в растаявший лед, где плавают выпотрошенные рыбины.

— Эй, брат! — Джезус обращается к человеку. — Ты можешь включать…

Звук отсасывания. Наш груз медленно перекачивается.

Джезус и я чистим трюм. Дэйв разбавляет порошок хлора и протягивает мне ведро. С щеткой в вытянутой руке мы выдраиваем каждый закоулок. Хлорная пена стекает с наших лиц. Хлорка щиплет глаза. Я смеюсь. Саймон бросает мне трубу.

— Обрати внимание! Только не базарь!

— Лили! Мы едем в город, если хочешь, запрыгивай в грузовик…

Освободившись от непромокаемого плаща, я прячу сигареты и портмоне в сапоги. Поднимаюсь по лестнице через четыре ступеньки и забираюсь к Саймону и Джуду, которые сидят в кузове грузовика, зажатые между буями.

— Ты обязательно должна пойти в больницу, — советует мне шкипер, прежде чем сесть в машину. — Пусть они тебе вколют антибиотик.

Я растягиваюсь на задней площадке, моя голова покоится на тросах. Воздух пьянит. Уже проклевываются почки. Закрыв глаза, я вдыхаю полной грудью выхлопы заводских труб и запахи деревьев, ловлю сильные, резкие порывы ветра, почти теплые после терпкой суровости морских просторов. Я смеюсь. Я восстанавливаюсь, чтобы еще раз почувствовать волны этого нового воздуха, который обдувает нам лица. Саймон наконец взял себя в руки. Джуд смотрит на меня. Его глаза бегают, когда я встречаюсь с ним взглядом. Он сидит сгорбившись в углу грузовика. Можно подумать, что его тело стало слишком тяжелым и он больше не в состоянии его нести. Он морщит лоб, смотрит серьезно на горы. Он снова меня пугает. Я поворачиваю голову и закрываю глаза.

Йан покидает нас перед почтой. Маленький желтый дом, построенный на основе прицепа, который был помещен в укрытие на пустыре во время нашего отсутствия, — «Продается». Я останавливаюсь. Ой, говорю, и бегу к парням. До востребования. У Саймона есть письмо для отправки. Мы снова выходим. Джуд нас оставляет перед вывеской «У Тони»:

— Увидимся здесь через два часа…

Он толкает дверь бара. Мы гуляем по улицам, Саймон и я. Мы гордимся собой. Мы возвращаемся к морю. Наш шаг сбалансирован, иногда мы испытываем головокружение и кажется, что земля уходит из-под ног. Сухопутная болезнь? Мы смеемся. Затем Саймон оставляет меня.

Я иду вдоль гавани. Город чистый. Я сижу напротив пристани под мемориалом морякам, погибшим в море, и ем попкорн. Рядом останавливается человек. Никифорос. Он подвернул рукава. У него якорь на правом предплечье и Южная звезда слева. Сирены и волны обвивают его тело.

— Ты всегда ешь попкорн? — смеется он. — А твое судно, ты его нашла?

— Я хожу на «Мятежном». Мы только что выгрузились. Сегодня вечером опять в море.

Он удивленно присвистнул.

— «Мятежный»! Ты начинаешь в жестких условиях, скажу я тебе.

Он берет мои руки, долго изучает.

— Мужские руки, — говорит он.

Я рассмеялась.

— Они всегда были сильные, а теперь стали мощнее.

Он проводит пальцем по моим порезам.

— Исцели их, нужно нанести крем, не оставлять это так. В море можно очень легко заразиться, особенно из-за гнилой наживки и соли.

Он по-прежнему рассматривает набухшие глубокие порезы большого пальца руки и хмурится:

— И что это еще такое?

Я рассказала ему про золотую рыбку.

— Иди в больницу.

Я не отвечаю.

Луис и Джезус отсутствуют на перекличке. У меня закружилась голова, когда мужчины отвязали швартовы. Почувствовав, что «Мятежный» в море ожидает болтанка, я ощутила волну паники. Я тяжело дышала, повернув голову к морю. Это случилось. Я поняла, что я должна доверять им, причем всегда, независимо от того, что случится в дальнейшем. Мы вышли. Я свернула веревки и уложила их в ящик. Джуд казался спокойным и умиротворенным из-за того, что вернулся в море. Его грудь распрямилась. Он уселся, подбородок гордо задран. Он снова был человеком-львом, и я опустила глаза под его взглядом. Он смотрел на море, далеко-далеко, через проливы на все континенты мира. Потом он плюнул и высморкался между двумя пальцами.

Вновь началась рыбалка. Волнение на море накрывало нас. Волны были большими и высокими, находящимися за пределами нашего зрения. Саймон занял кушетку Джезуса, мне достался пол. Я получила это, получила свое место на борту, под несколькими окнами, через которые я всегда вижу небо. Мужчины спят — беспомощные тела, разбросанные конечности — в теплых недрах корабля, тихий гул моторов, запах влажной одежды, которую они не меняли, едкий запах носков, лежащих вокруг на полу.

Моя рука распухла и покраснела. Мы рыбачим. Люди тихо задают вопросы морю. Рыба ушла куда-то в другое место. Море пусто, мы бороздим его напрасно. Джуд принес старый магнитофон и привязал его к стальному брусу. Нежная и грустная музыка кантри будет убаюкивать нас, пока мы будем снова нанизывать приманку. Небо прояснилось вечером. Человек-лев сидит напротив меня, подтянув колено к груди и забросив правую ногу на стол, чтобы освободить поясницу от лишнего груза. Он терпеливо пытается распутать крючковую снасть, которую море связало в узлы. Луч солнца упал на его лоб, осветив грязную гриву, его скулы обветрены и обожжены солнцем. К векам приклеилось немного соли, немало ее пристало к его ресницам. Мы купаемся в вечернем свете, музыка убегает в волнах, ритмичное движение взад и вперед воды на палубе, которая проходит через люки, чтобы вернуться назад в следующий момент, когда качается судно. Шум прибоя, медленное дыхание, ритм приливов и отливов. Пение вечности… Я поворачиваю голову к морю, в конце дня оно рыжее, медно-красного цвета. Возможно, так хорошо не будет всегда, до конца всех времен, золотистый океан и открытое небо, безумный и великолепный бег в никуда, горячее сердце, ледяные ноги, постоянный эскорт стаи кричащих чаек, высокий моряк на палубе, приятное спокойное лицо. Где-то еще есть города, стены, толпы народу. Для нас больше нет ничего. Кроме как двигаться в бескрайней пустыне, между всегда зыбучими дюнами и небом. И мы готовим наживку, часы и часы до глубокой ночи, прослеживая наш маршрут из пены, сиюминутный кильватер, который разрывает волны, но почти тотчас же чернеет и исчезает, оставляя девственный голубой океан.

Моя рука отекла и красного цвета. Думаю о больнице, куда я не пожелала пойти. И все это ради попкорна, чтобы бродить по городу и пить пиво с парнями… Джуд меня удивляет тем, что опустошает коробку аспирина.

— Болит?

— Немного.

Затем на палубе. Я гримасничаю и отпускаю крючок. Желтые глаза наблюдают за мной.

— Покажи мне свою руку.

Он смотрит на вытянутую руку и фиолетового цвета плоть.

— У меня есть кое-что против инфекции.

Позже он приводит меня к своей кушетке, достает пакет из аптечки. Из множества коробок на любой вкус отбирает две:

— Возьми эту — пенициллин, и эту — цефалексин. Это хорошо действует против всякого дерьма, которое можно подцепить в море.

Он показывает мне белые шрамы на своих узловатых пальцах. Он рассказывает мне о насаженных крючках, ножах, рыболовных травмах и море. Я смотрю на эти руки, которые причиняют ему такую боль, что не дают спать по ночам. Я не горжусь собой, худенькая маленькая женщина, сбежавшая из пыльного и далекого городка. Я прячу свою руку в грязном рукаве. Чтобы быть достойной, чтобы остаться на борту судна около Джуда, я никогда не буду жаловаться. Чтобы добиться его уважения, я скорее умру, чем пожалуюсь.

— В самом деле, Лили, как твоя рука? Все ли с ней в порядке?

Моя рука неподвижно лежит на столе. Мы едим.

— Да, — отвечаю я Йану, который смотрит в сторону.

Я надеялась, что никто не увидит. Никто не увидел. Кроме желтых глаз того, кто удваивает дозу пенициллина.

Ветер и холод возобновились вновь. Спустившись на палубу, я работаю, чтобы распутать крючки, мои перчатки уже давно наполнены замороженной жидкостью от гнилых кальмаров и горьковато-соленой водой. Я присела, чтобы не упасть. Я плачу от гнева и от боли. Дождь скрывает мои слезы. Наконец подходит перерыв. Шкипер говорит:

— Согрейтесь, парни. Поешьте чего-нибудь. Подкрепитесь. Не остановимся в эту ночь. Время поджимает.

Тогда я скорее всего умру, я так думаю. Я вижу, как шквалы воды разбиваются о борт и обрушиваются на палубу. Дергающая боль достигла плеча. Я даже не смотрю больше на эту безобразную руку, на воспаленную кожу, которая разрывается от острой боли. Я выпила свой кофе. Надо возвращаться туда. Парни поднимаются. Я следую за ними. Рыбная ловля снова возобновилась. Мы работаем монотонно, над нами серое небо и волны. Мужчины скупы на крики, механически точные жесты, разум, онемевший, как и их тела. Туман сгущается, становится непроницаемым. И наконец приходит ночь. Мы не прекращаем работу. Корабль продолжает свой путь.

В три часа Йан заставляет нас остановиться:

— Достаточно на сегодня.

— Ты сказал…

— Продолжай одна, если хочешь.

У людей больше сил нет. Один за другим мужчины исчезают в каюте, укладываются на свои койки, полностью разбитые. Я валюсь на свой отрезок пола под насмешливым взглядом Дэйва.

— Спокойной ночи, француженка… Знаешь ли ты, что теперь ты быстро пойдешь на поправку.

— Спокойной ночи, — шепчу я.

Я собираюсь вытерпеть предстоящее сражение. Оно не должно быть слишком длинным, слишком долгим. Я зарываю голову в спальный мешок. Я хотела бы кричать как ребенок. Я кусаю запястье, которое причиняет мне столько боли. Мне хотелось бы его вырвать, чтобы снова стать свободной от всего, как это было в первое время на борту. Сон не приходит. У мужчин различные вахты. Они следуют друг за другом в болезненном полузабытье. В семь часов шкипер снова становится за штурвал. Он желает вернуть нас на работу. Я толкаю дверь, которая ведет на палубу. Джуд меня задерживает.

— Покажи свою руку. Ты больше не можешь работать. Надо показать твою руку Йану.

Он собирается отправить меня на землю.

Я отвожу от него взгляд и смотрю на носки своих сапог.

— Ты должна рассказать об этом шкиперу.

— Нет, — отвечаю я. — Он отошлет меня на берег.

И я упрямо трясу головой.

— Если ты ему не скажешь, тогда это сделаю я.

Они возвратились вместе. Йан хмурит брови:

— Тебе ясно, что тебе необходимо обследоваться?

— Я думала, что пройду потом. Джуд дал мне антибиотик.

— Она сейчас скажет тебе, что не хочет возвращаться на берег, — шепчет Джуд.

Мужчины забрались на палубу. Там все обледенело и резкий ветер. Дэйв отдал мне свою кушетку и свой плеер. Что касается меня, то скоро я к ним присоединюсь, они позаботятся обо мне и моя рука скоро заживет. Я держалась стойко. Джесс сказал, что я была непробиваемой, как те рыбацкие сапоги от «Super-Tough». Они мне оставили кушетку… Я страшно им за это благодарна.

Туалеты набирают воду. Я убираю тряпки, которыми была забита раковина, усаживаюсь на раковину и получаю добрую струю морской воды. Я поднимаю свой промокший зад. В настоящее время корабль тяжелый, обратное течение проваливается, натыкаясь на каждую волну. Я вижу себя в зеркале в белом свете неона. В уголках век и на скулах — тонкие белые линии от шелушения. На моей руке много жутких узлов, затвердевших от соли, пены и засохшей крови. Случайно мои пальцы обнаруживают красную линию в гриве волос. Она идет через ладонь и снова поднимается до подмышки. Я вспоминаю, что кто-то умрет, если она поднимется к сердцу.

Я наблюдаю за птицами на носу корабля, стонущее и усталое облако. Кажется, что огромный, покрытый ржавчиной якорь разрезает туман. Угрожающие буруны продвигаются с нами. Шкипер снимает передатчик. Он настраивается на волну, чтобы соединиться с больницей. Затем он вызывает корабль, который находится рядом с нами.

— Приготовь свои вещи и документы, спальный мешок. Как минимум. Остальное ты заберешь позже, на обратном пути. «Азартный» с оборудованием на борту идет в Кадьяк для разгрузки. Мы направляемся для встречи с ним. Шанс. Мы потеряли достаточно денег в течение этого сезона. Мы уже не можем позволить себе возвращаться назад пустыми.

Высокий тощий парень краток. Затем он смягчается:

— Иди и ложись, корабль будет через два или три часа.

Я опускаю голову и возвращаюсь к своей койке. Море укачивает меня. Я потеряла все. Вдалеке от судна и тепла мужчин я вновь превращусь в глупую сироту, буду болтаться как лист на ветру при невыносимом холоде. Я слышу, что на палубе явно есть люди. Я не потеряла их. Я мечтаю спрятаться… Ничего не изменилось, просто меня больше не хотят на борту. Никому не нужна некомпетентная особа, которая просто могла бы умереть в своем шкафу. Но, может быть, я умру и раньше. Если линия достигнет сердца, прежде чем они вытащат рыбную кость.

«Азартный» находится уже близко. Я поднимаюсь в рубку. Йан стоит у руля. Дэйв на его стороне. Я несу свой спальный мешок и маленькую сумку. Я стираю слезы здоровой рукой. Шкипер подходит.

— У тебя есть деньги?

— Да, — икаю я, — у меня есть пятьдесят долларов.

— Возьми еще пятьдесят и слушай меня, — говорит он медленно. — Если в течение двух или трех дней все это закончится, то ты сможешь присоединиться к нам. Иди тогда на завод, обратись в офис, выходи по радио каждый-день. Скажи им, что ты должна присоединиться к «Мятежному», так как ты часть команды. Они найдут тебе судно, которое находится поблизости.

— Да, — говорю я.

Я вытираю лицо грязным рукавом. Я фыркаю.

— Где я могу спать? — Я снова это спрашиваю, как и в первый день.

— Иди в приют брата Франциска, или, вернее, иди к тому месту, где мы ловили с леской. Там уже должен быть один парень, он спит там, его зовут Стив, механику Энди, хороший парень. Ты должна была его видеть там когда-то… Ты все запомнила?

— Да, запомнила.

Двое мужчин смотрят на меня с грустной нежностью.

— Мы будем скучать по тебе, — сказал Дэйв.

Я не отвечаю. Я знаю, что он лжет. Разве может он скучать по мне? Он относится ко мне, как к ребенку. Не так, как к работнику в море. Я сижу в углу рулевой рубки, как и раньше, во время первой ночи на борту, я смотрю на океан без единого слова. Уже, кажется, подходит «Азартный».

Большой корабль подошел к «Мятежному» так близко, как только смог. Джуд стоял, наклонившись вперед, поток воды ударил его, он поддерживал буи между двумя гигантскими волнами, маневр рискованный из-за сильного шторма. Шкипер обнял меня, Дэйв крепко пожал мне руку, Джесс, никогда не снимавший спасательный жилет при работе на палубе, прижал меня к своей груди. В последний раз я повернула голову к ним и человеку-льву, который был багрового цвета от напряжения, я подумала, что никогда больше их не увижу, и мужчины подбросили меня к «Азартному». Я прыгнула в серые волны. Море было холодным, густая пена окутывала меня, вокруг ритмично катились волны. Их было трое — протягивающих мне руки, опираясь на перила, — они были готовы поймать меня, если я вдруг поскользнусь. Но я не поскользнулась. И через мгновение мы уже двигались на Кадьяк.

Никто не кричит на «Азартном». Брайан, шкипер, подает мне кофе. Высокий человек смотрит на меня своими коричневыми задумчивыми глазами. Он дает мне печенье.

— Я только что приготовил его, — сказал он.

— Я хочу на рыбалку, — говорю я. — Выдумаете, они позволят мне пойти?

Он не знает. Не нужно, чтобы я волновалась, я должна отдохнуть сейчас, еще будут суда. Но я думаю о нашем «Мятежном», который блуждает где-то там, на горизонте. Я ем печенье. Брайан повернулся ко мне спиной, склонишись над плитой. На стенах висят красивые фотографии: «Азартный», покрытый льдом, мужчины, снимающие… ребенок на пляже, он улыбается беззубым ртом, смеющаяся женщина под зонтиком. Пришедший мужчина сел за стол. Он был еще выше ростом. Его светлые волосы повязаны красной банданой.

— Это Тьерри, наш Observer — наблюдатель, — представил Брайан. — Он работает на правительство и контролирует нашу рыбалку.

— Ты должна поспать, — сказал мужчина. — Если хочешь, я тебе отдам мою койку.

— Я не слишком грязная?

— Нет, ты не очень грязная. — Он рассмеялся.

Его койка пахнет средством после бритья. Там даже есть иллюминатор. Я смотрю на бушующие волны под низким небом. Иногда кто-то входит-выходит. Я не открываю глаз из-за страха пересечься взглядом с человеком, который возвратился с палубы. Должно быть, очень холодно на улице. На борту дружелюбные люди. Они предоставили мне койку. Они позволяют мне спать, в то время когда они работают. Как долго плыть до Кадьяка, сколько часов, сколько дней? Прибудем ли мы раньше красной линии в сердце? Мой лоб горит. Они дали мне кофе и печенье.

Я просыпаюсь. Наступила ночь. Я чувствую жесткую боль в подмышках. Я вижу только кромешную темноту через иллюминатор и белые гребешки волн, которые, как мне кажется, двигаются очень быстро. Встаю — и мои ноги дрожат. Мужчины по-прежнему ловят рыбу. Наблюдатель стоит в коридоре. Я спрашиваю его:

— Быстро ли красная линия дойдет до сердца?

Он мягко улыбнулся.

— Я что-то вроде врача, — говорит он, — позволь мне посмотреть… Пойдем в ванную комнату, там больше света.

Я следую за ним. Он закрывает дверь. Он приподнимает мои бесчисленные свитера и толстовки, надетые друг на друга. Он ощупывает лимфатические узлы на шее и те, которые идут из подмышки. Его прекрасные мягкие руки на моей коже. Я поднимаю на него глаза, потому что он очень высокого роста. Я смотрю на него суверенностью. Я слушаю. Кроме того, он заботится обо мне.

— Ты не толстая, — говорит он.

Я рассматриваю свою белую грудь. Ребра синюшного оттенка с самого основания груди. Я смотрю на свое тело с удивлением, я совсем забыла, что я такая худенькая. Он поспешно надевает мои свитера. Кто-то вошел. Мне стыдно, и я не знаю почему.

Мы возвращаемся в каюту. Молодая женщина подает кофе и предлагает нам. Я смотрю вокруг себя. Фотографии и объявления на стенах. Чувствуешь себя в тепле, совсем как дома. Молодая женщина вешает перчатки над плитой. Она наносит крем на лицо и руки. Я смотрю с удивлением на ее чистые и ухоженные волосы, очень гладкую кожу лица, тонкие белые пальцы. Она, кажется, не боится никого. Потом приходит парень из машинного отделения. Он держит ведро с маслом черного цвета. Я сижу на своей койке. Он хмурит рыжие брови, у него узкое лицо. Он очень молод. Другие мужчины толкают дверь, ветер влетает вместе с ними на одно мгновение. Они дуют на свои опухшие красные руки. Каждый берет кофе и садится за стол. Женщина отправляется в рулевую рубку, она обменивается несколькими словами со шкипером, который медленно проводит пальцем по ее щеке, губам, медленно потягивается, перед тем как подняться, чтобы заменить ее. Она готовит чай и просто усаживается с нами. Ребята хотят увидеть мою травму и мою красную линию.

— У нее просто дебют в профессии, — сказал один.

Все рассказывают страшные истории об инфицированных ранах, рваных конечностях, о лицах, изуродованных стальными грейферами.

— Ее не такая уж ужасная… — сказал другой.

Женщины соглашаются. Я покраснела. Я горжусь собой.

— Пора идти на берег, — сказал молодой парень с рыжими бровями, — у нас уже три дня как кончились сигареты.

— У меня их осталось предостаточно!

И я притаскиваю свой скомканный пакет. Впервые он улыбнулся. Мы решаем закурить на палубе. Мужчина выходит с нами. Шквалы ветра прижимают нас под тент. Они курят длинными, глубокими затяжками. Рыжий матрос по имени Джейсон выкурил одну сигарету и тут же закурил следующую. Он с удовольствием вздыхает. Другой вернулся. Воздух холодный. Я думаю о лицах людей на борту «Мятежного», в это время они чувствуют пронизывающий холод. Неужели они уже забыли обо мне?

— Я хочу вернуться на «Мятежный», — говорю я Джейсону Ты думаешь они будут долго держать меня в больнице?

Они не могут держать тебя. Может быть, они только сделают тебе инъекцию, дадут кое-какие таблетки, а завтра уже снова вернешься назад. «Азартный» даже может тебя доставить на «Мятежный», мы будем ловить рыбу в том же районе. И если ты останешься на земле на несколько дней, ты всегда можешь вернуться на «Млечном Пути». Это мой корабль, «Млечный Путь», я купил его прошлой зимой с моей зарплаты краболова.

Он оскалился, говоря это.

Двадцать восемь футов… Все из дерева. Скоро я пойду на рыбалку, возможно, буду ловить крабов этим летом. Брайан должен передать мне клетки.

Его голос прерывист, глаза сияют, он смотрит на море, потом поворачивается ко мне.

— Знаешь ли ты, что я, также как и ты, не отсюда. Я вырос в восточном штате Теннесси. Я решил что-то изменить в своей жизни. Однажды я собрал свою сумку и сказал: «Привет всем, я уезжаю». Я приехал сюда из-за медведей, самых больших в мире, мне понравилось. Брайан меня пригласил ловить крабов. Теперь я ничего не хочу делать, кроме как ловить рыбу.

Его глаза загораются снова, он испускает небольшое рычание — как у маленького львенка.

— Холод, ветер, волны в горле — и так в течение нескольких дней и ночей… Сражаться! Убивать рыбу!

Убивать рыбу… Я не отвечаю. Я не знаю, что сказать. Мы возвращаемся в тепло. Мужчины пошли спать. Жена шкипера ест. Наблюдатель молчит. Красивая девушка пьет чай. Они заставляют меня рассказать им о Франции.

— Мы говорим, что американцы — это большие дети, — говорю я.

Глаза Джейсона снова вспыхивают под прозрачными ресницами.

— Хотя те, кто с Аляски, самые дикие дети! — И он засмеялся, клацнув зубами, как будто собирался укусить. «Азартный» должен прибыть очень поздно ночью, — сказал он. — Я отвезу тебя в больницу. Я возьму тебе выпить Белого русского коктейля, он так хорош «У Тони»… в другой раз, мой друг. Я обещаю.

По прибытии в порт мы берем такси. Водитель филиппинец. Его черные глаза блестят в темноте.

— Рыбалка была хорошая? — спрашивает он.

Радио потрескивает в фоновом режиме: это называется для другого мира.

— Не так уж плохо, — отвечает Джейсон, — больше чем двадцать тысяч фунтов на этот раз. Но моя подруга была ранена. Она должна поехать в больницу. Там ее быстро вылечат, в ней нуждаются на борту судна.

Я улыбнулась в темноте. Мы путешествуем по городу среди огней — бары светятся. Такси въезжает между рядами высоких деревьев. Небо над нашими головами. Я сжимаю свой спальный мешок межяу ногами, мой бумажнику меня в руках. Я узнаю грунтовую дорогу, ведущую в помещение, туда, где мы работали на линии. Такси замедляется, поворачивает налево, мы видим белое деревянное здание на краю леса, освещенное двумя фонарями. Джейсон не против, чтобы я заплатила.

— До свидания, мой друг, — говорит он шоферу.

— Вот и вы наконец. Мы начали беспокоиться.

— Когда я смогу вернуться рыбачить?

Меня положили на стол. Две медицинские сестры долго рассматривают мою руку, ощупывают узлы в подмышках. Мне делают инъекцию антибиотиков.

— Вы полагаете, я смогу завтра отправиться в море?

Женщины улыбаются.

— Посмотрим… Давно было пора обратиться к нам. Действительно, надо было побеспокоиться. Заражение крови, от этого можно быстро умереть, вы знаете это?

— Да, я знаю. Но сколько времени вы меня собираетесь держать здесь?

— Возможно, два или три дня, — отвечает одна из медсестер.

— Скажите, это правда, что вас бросили в воду в спасательном жилете, чтобы вы добрались от одного корабля к другому? — спрашивает другая.

Включили радио. Рыбья кость хвостового плавника осталась воткнутой в кость на дюйм.

— Надо, чтобы прошла инфекция, прежде чем ее вытащить, — говорит врач.

В этот вечер я не пойду пить Белый русский. Джейсон ушел. Я одна в комнате, лежу под белыми и очень чистыми простынями. Медицинская сестра делает перфузию. Она милая и медлительная. Она приводит в порядок подушку, говорит мне, чтобы я не волновалась. Она собирается выйти.

— Когда я смогу уехать?

Она поворачивается ко мне, она не знает.

— Завтра?

— Возможно, — отвечает она.

Я засыпаю. Я думаю о «Мятежном», о людях, находящихся в его чреве, об оборотах двигателей, работающих как сердце, и о тех, кто там живет, в этом чреве и этом сердце, в бесконечном покачивании среди волн. О том, кто наблюдает. Мне холодно одной на земле. Меня оторвали от них, и вот я вдалеке от этого нереального времени, когда мы вместе ловили рыбу. Я думаю о шелесте волн, волнении, качающемся океане и о небе. Здесь все иначе, режим.

Уже наступил следующий день. Врач приходит осмотреть меня. Он пытается меня рассмешить и дает мне сигареты.

— Возьмите перфузию с собой и идите курить на улицу. Придется продержать вас немного дольше. Вы же не можете выйти отсюда с этим в руке.

— Я много не курю.

— Все же идите покурить, это вам на пользу. Это хорошо делать под черными соснами. Я предполагаю, что океан за деревьями.

Я закурила и вдруг увидела Джейсона. Как он выходит из такси, шофер которого не глушит двигатель. Джейсон держит книгу и кусок веревки, которые вручает мне.

— Вот, это для тебя… Чтобы разбираться в рыболовных узлах. У меня нет времени, чтобы подольше поговорить с тобой, «Азартный» оставляет порт в ближайшее время, и я уже опаздываю.

Однако он не отказывается от сигареты.

— Увидимся позже, я клянусь. В небольшом порту залива Собак, на третьем понтоне, на борту «Млечного Пути»… Мужайся, мой друг, твоих я предупрежу по радио. Я также скажу им, что ты скоро вернешься.

Джейсон уехал. Остались только голая дорога и высокие черные сосны. Я вернулась в свою комнату. Через окно я вижу чаек. Я легла в постель. Я жду.

Телефонный звонок нарушил тишину четырех стен. Я подняла трубку с сумасшедшей надеждой, что это будет высокий тощий парень, который проорет мне из рулевой рубки.

— Привет! — восклицаю я.

Это голос совершенно безучастного человека:

— Здравствуйте, с вами говорят из иммиграционной службы… Нам стало известно, что вы работали на борту рыболовного судна незаконно.

Я спрыгиваю с кровати, я обхожу кругом комнату, взгляд моих глаз останавливается на руке, перфузия приковывает меня к этим стенам.

— Нет, это не так, совсем не так, — пробормотала я.

Рыбак из Сиэтла смеется на другом конце.

— Не надо, никогда не надо говорить такие вещи. — Я заикаюсь, слезы душат меня, мой голос охрип.

Он извинился наконец, прежде чем повесить трубку. Я стою у окна, пока небо не потемнело. «Мятежный» не выходит на связь.

Он принес мне гамбургер, салат, небольшой сливочный торт красного цвета.

Я плачу в тишине на тортик. Меня больше не возьмут на борт «Мятежного». Я больше не спрашиваю об этом у медсестер. Я не надеюсь, что мне позволят это сделать. Они приносят мне только еду. Перфузии. Сигареты. Ночью мне холодно. Я начинаю стонать во сне.

Однажды утром они меня все-таки отпустили.

Но я должна возвращаться сюда три раза в день для медицинских процедур. Белая пластиковая насадка на шприц приклеена к тыльной стороне моей руки. Рыбья кость по-прежнему находится там. Медсестры смотрят за мной, уезжающей, как матери.

— Вы будете в тепле и в чистом месте? Может, вам все-таки поехать, по крайней мере, в приют брата Франциска?

— О нет, я не поеду. Мой шкипер мне сказал поехать на склад, где мы работали, когда готовили судно. Там есть небольшая комната.

И я отправляюсь туда средь бела дня. Кошелек на прищепке у бедра, я сжимаю спальный мешок в руках. Начинается дождь, все в мелких, плотных каплях. Я заметила грунтовую дорогу на повороте и тороплюсь зашагать по ней.

Ржавые клетки для ловли креветок разбиты, везде валяются проколотые буи, покрытые мхом, старые грузовики и медленно гниющее синее судно… ничего не изменилось с тех пор. Я прошла через тяжелую металлическую дверь. Стива там не было. Огромный ангар, пустой и влажный, холодный и вообще в плачевном состоянии, но это убежище для «Мятежного». И мужчины обязательно вернутся. Я узнаю запах длинных удочек с гниющей приманкой, пробивается неоновый свет в грязной мастерской. Я пересекла ангар, дошла до машины для приготовления кофе. Очень тихо включаю радио. Осталось еще немного воды на дне канистры. Я сделала кофе и пью его перед настежь открытой дверью. Передо мной лишь пустырь. Высокие деревья и брошенное судно, я увидела кресло-качалку, села в него, медленно покачиваюсь. Это красный стул высокого худого парня, он рассказывал мне о своем когда-то проданном доме, именно оттуда он его притащил. Он также сделал мне подарок, принеся термос, я его наполнила и поставила на пол. Я пью кофе из очень грязной чашки, со следами пальцев и коричневатыми разводами, наверное, с тех времен, когда мы все еще работали вместе. Через открытую дверь видно то же небо над листвой, которая уже приняла довольно интенсивный зеленый цвет. Мои глаза опять возвращаются к чашке и черным следам из далекого прошлого, к красному термосу, тому, который я приносила каждое утро к изголовью кровати высокого худого парня. Я качаюсь в кресле. Я все еще не могу поверить, что он может вернуться. Его силуэт внезапно появится в светлом дверном проеме на фоне пустыря этой пустыни, и он скажет что-то вроде: «Страсть — это прекрасно», — и возвратит меня на борт судна.

Перед дверью остановился пикап. Я оставалась в тени. Стив спустился. Он вошел. Я узнала парня с милой и застенчивой улыбкой, того, который когда-то вышел из комнаты в первое утро. Следовала за ним, опустив голову, незнакомая индийская девушка. Он, кажется, был удивлен, что нашел здесь кого-то.

«Я извиняюсь», — говорит он очень быстро, заикаясь через три слова. Мы жутко извиняемся оба.

— Есть две кровати в спальне, устраивайся как у себя дома, — сказал он, глядя в сторону.

— Я сделала тебе кофе… Я принесла только что пакет.

— Устраивайся как у себя дома, — сказал он потом.

Он не знает, что делать. Он покрутился на месте, а затем приготовил себе чашку кофе. Мы смотрим на моросящий дождь через открытую дверь.

— Сезон трески в ближайшее время должен закрыться в районе Кадьяка, — сказал он очень тихо, почти шепотом, — исчерпаны уже все квоты.

— Тогда я не смогу больше поехать на рыбалку? Ты уверен в этом? Все уже кончено для меня?

Его глаза наконец осмелились посмотреть на меня. Он в первый раз улыбнулся очень по-доброму и нежно.

— Я только что сказал тебе о квотах здесь. Многие продолжат ловить рыбу на юго-востоке. Есть вероятность того, что «Мятежный» уже там… Я сомневаюсь, что они когда-нибудь остановятся.

— Но я надеюсь! Как я надеюсь на это…

Я смотрю на дверь, за пустошь. За деревьями — море. По морю плыло вперед мое судно.

Снова вышло судно. Я пересекла ангар до небольшой комнаты без окон, напоминающей куб в помещении огромной студии. Неоновый свет долго не зажигался, наконец осветил помещение. Я прошла между мешками для мусора, которые валялись на полу, там было полно одежды, которую бросили в спешке. Я наткнулась на полную пепельницу, которая просыпалась на серый ковер. В одном углу кровати, рядом с телевизором, что забыли выключить, лежал спальный мешок, тут же валялись сложенные непокрытые и серые подушки. Я легла на кровать. Опять села. Я пыталась подобрать разбросанные окурки. Ковер был настолько липкий, что отбил у меня всякую охоту это делать, я подобрала только самый большой окурок. Я вытерла пальцы о джинсы. Вскрыла и съела маленький пакет чипсов, его нашла на журнальном столике передо мной. Они были мягкими и слегка прогорклыми. Я вздохнула: «Ну, будет, что будет…» Во-первых, мне было бы слишком холодно спать в одной из машин.

Я встала. Выключила телевизор и вышла. Я иду в магазин, в «Сэйфвэй», где мы привычно обедали. Было жарко, все сияло, звучала музыка, люди казались счастливыми и веселыми. Я долго бродила между полками. Но вскоре нужно было возвращаться в больницу. Я купила кофейные зерна, молоко и печенье, мексиканские лепешки из муки и воды — те, что любил макать в кофе Джезус.

Когда я вышла, дождь прекратился. В воздухе пахло рыбой, но не свежим и сильным запахом живой рыбы, знакомым мне с момента, когда мы занимались рыболовством, а другим, более тяжелым и болезненным, тошнотворным смрадом, от консервного завода, что южные ветры принесли в город. Я пошла в больницу. Мне очень быстро сделали перфузию. Я возвратилась в ангар, села в красное кресло. Я приготовила себе пиалу с кукурузными хлопьями, поставила ее на колени. По радио звучали старые приятные песни. Я смотрела на пустырь до самой ночи. Я ожидала «Мятежный».

И так дни и ночи. Я засыпала в темноте комнатушки. Я видела сон. Человек-животное прыгал на мою спину, его зубы вгрызались в мою шею, его когти разрывали мои плечи, подмышки, мой нежный пах. Потоки крови лились фонтаном. Они затопили меня полностью. Стив возвращался очень поздно ночью. Я это слышала: он натыкался на сумки с одеждой. Он меня спасал от кошмаров, как спасают потерпевшего кораблекрушение на воде.

— Ах, это ты… — говорила я, возобновляя дыхание. — Спасибо, что ты меня разбудил.

Он тихо смеялся в темноте. Возможно, он был пьян. Он мгновенно засыпал. Кошмары возобновлялись снова. Я стонала. Он просыпался и слушал. Он не осмеливался ни о чем говорить.

Стив спал до позднего утра. Я вставала с восходом солнца. Я собиралась опять занять свой пост в красном кресле, с полным термосом, стоящим рядом. Однажды, проснувшись рано, он долго оставался в темной комнате. Он включал телевизор и проводил время в кресле. Пепельницы все больше и больше переполнялись. Он потом выходил, бледнее чем когда-либо. Он слабо улыбался. День входил в изобилии через открытую большую дверь, он часто моргал глазами. Он уезжал поработать, моргая из-за яркого света.

Стив уехал работать. Я обнаружила в углу мастерской свой велосипед. Я роюсь в лакированном шкафу, вытащила горшок голубого и желтого цвета, а потом я замечаю красный пикап, паркующийся на пустыре. Я прислушиваюсь. Я осторожно приближаюсь. Мужчина выгружает крючковую снасть. У него черные локоны, падающие на загорелый лоб, медного цвета лоб, темного оттенка, как у латиносов. Я выхожу из тени, приближаюсь.

— Здравствуйте, — говорю я смело. Хотя вряд ли мужчина замечает меня. Он ставит баки за дверью сарая. Складывая один на другой на самодельный стол, на дощечку, установленную поперек. Он снова принимается за работу. Он выливает на землю вонючее содержимое бака, берет собранную крючковую снасть — всю в узлах и крючках, с остатками старой приманки.

— Они случайно не кальмаров использовали? — спрашиваю я.

— Нет. Сельдь дешевле. Но она быстро гниет.

Он разбирает крючки один за другим, откладывает их, бросает приманку в пустой бак. Я подхожу. Он поднимает на меня глаза, у него раздраженный взгляд.

— Если ты ничего не делаешь, то можешь мне помочь. Энди дает двадцать долларов за ремонт крючковой снасти.

— Я не знаю, должна ли я.

— Почему?

— Моя рука. Я сама пострадала. Они сказали мне обратиться в больницу. Нужно держать руку в чистоте. В противном случае снова может начаться заражение.

Он показывает на небольшой солоноватый ручей, который течет на земле между старым железом и проколотыми буями.

— Ты находишься у воды. Она везде. Почему бы тебе не мыть руки время от времени? Чем быстрее мы закончим, тем лучше. Эти крючковые снасти «Голубой красавицы», которые оставили в последний раз, когда была отгрузка. Энди хочет, чтобы их снова использовали в рыбной ловле.

— Тем не менее я не думаю, — шепчу я. — Я еще приступлю к работе.

Я не осмеливаюсь больше перекрашивать свой велик, свой «Free Spirit», пока этот человек здесь, под его мрачным взглядом.

— Стив спит? — спросил он.

— О нет, он работает, конечно.

— Прошлой ночью он вернулся домой пьяным?

— Я не знаю.

— Он работает на Энди. Стив. Механик. В один прекрасный день он будет уволен.

— Механик? Но «Голубая красавица» и «Мятежный» находятся в море.

— У Энди есть и другие суда, целый флот. И жить же надо как-то и механикам тоже. У него есть деньги, у Энди… Заметь, лучше для него со всеми его женщинами, у которых от него дети. Их шесть, да еще и малолетки. Он должен платить.

— Отлично, уже лучше, — сказал доктор. — Инфекция устранена. В ближайшее время мы удалим рыбий шип.

«Так что я вернусь скорее всего к рыбной ловле, — думаю я. — Если судно не вернется раньше времени. Если они все еще хотят принять меня в команду».

Я вернулась в ангар. Солнечно. Мужчина ушел есть. Бак гниет на солнце. Я сижу в красном кресле. Мухи роятся возле проема двери, залитого золотистым светом. Я нахожусь здесь, я думаю про наступающую ночь, я боюсь исключительно этого.

Мужчина с баками вернулся. Я не шевелюсь.

— Ты не пойдешь?

— Нет, — отвечаю я. — Это вредно для моей руки. Я все-таки хочу поехать на рыбалку.

Он пожимает плечами. Меня смущает, что он не поверил мне. Я встаю и подхожу к нему. Он по-прежнему сосредоточен на своей работе.

— Послушай, — говорю я, — ты не думаешь, что лучше…

Я развязала повязку. Он бросил на нее измученный взгляд.

— Не беспокой меня постоянно.

Но его лицо внезапно изменяется. Он глотает слюну.

— Да, да… остановись, ты уже и так много сделала…

Я буду тогда искать синюю и желтую краски. Я беру также зеленую и красную. Я вывожу свой «FreeSpirit» на солнце. Я долго перекрашиваю раму велосипеда в синий цвет, звезды на колесах в другие цвета. Я стараюсь не закрасить название. Мухи садятся отдохнуть на свежую краску, я пытаюсь удалить их оттуда, но мне удается лишь поотрывать им крылья. Мужчина поднимает голову. Впервые я слышу его смех. Я осторожно положила крылья, я не знаю, что делать. Я смотрю на мужчину, он улыбнулся.

— Этот маленький дерьмовый велосипед, наконец-то он будет выглядеть лучше.

— Ах, да, — говорю я.

Я показываю пальцем в направлении порта. Тормозит грузовик с огромным красным шнеком в задней части. Мужчина открывает дверь. Ветер устремляется через распахнутые окна. Солнце ослепляет меня. Я позволю себе быть ослепленной им и обдуваемой ветром.

— Ты спускаешься к своему судну?

— Да, мы готовимся. Через три недели начинается сезон ловли лосося.

— Вам нужен будет кто-нибудь?

Он улыбнулся.

— Может быть, тот, кто будет нянчить детей. Моя жена поедет со мной.

— Мне это не подходит, — быстро отвечаю я, — я ухожу со своим шкипером.

— Ловить сельдь?

— Черную треску. Я уже была на рыбалке…

Я показываю ему свою руку. Он понял.

— М-да, ничего хорошего в этом нет.

— Да, — отвечаю я.

И я ничего не добавила. Ачто я могла еще сказать, мне сказать просто нечего, кроме того, что я хотела бы остаться на борту.

— Но, по крайней мере, у тебя будет возможность прийти на нашу ежегодную вечеринку — Праздник краба.

— Может быть, я отправлюсь на рыбалку раньше.

— Я сомневаюсь, потому что праздник будет завтра.

Он высадил меня под вывеской «В&В». Я подняла голову и очень быстро прошла к большим окнам. Я зашла в винный магазин купить маленькую пачку попкорна, а затем вернулась на завод. Я шла около старых клеток для рыбной ловли и тройных рыболовных сетей. Алюминиевые промывочные лотки были сложены то здесь, то там, синий брезент хлопал на ветру. Рефрижераторные контейнеры, расположенные друг напротив друга, встретили меня непрерывным гулом холодильных установок. Миновав высокие фасады первых производственных корпусов, я попала в район доков. Крючковые снасти были пришвартованы и казались спящими. Мост был пуст. Я узнала «Топаз» и «Полуночное солнце». Гребни пенных волн набегали на берег. «Северное море» уходил. Он достигал мыса Мертвеца. Я подумала, что он направляется на юго-восток.

Я сидела под краном и долго смотрела на горизонт. Я думала, что где-то там, за синей далью, качается на волнах черный корабль с желтой полоской, и этот корабль непрерывно движется вперед. Они подарили мне величайшее счастье, самую прекрасную лихорадку, помогли сделать сверхусилие, в криках и страхе, разделили их со мной, потому что мы были бы никем без других людей. Мне преподнесли в дар этот корабль, чтобы я отдалась ему полностью. Я совершала путешествие, а меня бросили в пути. Я возвратилась в никчемный мир, туда, где люди разобщены и тратят силы напрасно.

Я думала о мужчинах из команды — о Джуде, Джезусе, Дэйве и Луисе, Саймоне, высоком тощем парне… И о других людях, которые работали здесь и сейчас. Они живут в моей голове, и я чувствую это в данный момент. Они были со мной в тот прекрасный отрезок жизни, изо всех сил боролись с истощением, с собственной усталостью и насилием извне. И они сопротивлялись, они опережали время, пока не наступит их час, когда мы движемся под темным небом к отдыху. А пока одни отдыхают, другие несут вахту, борясь со сном, когда глаза закрываются, а тесное пространство рубки наполняют сны и мечты. Те, кто отвечает за жизнь всех людей на борту, кто один на один с океаном и его нравом, с глазу на глаз с небом и теми безумными птицами, сидящими на носу корабля, на «ты» с ревом двигателей, непрерывным волнением на море. Как будто ты единственный выживший и бодрствующий в целом мире, ты не должен слабеть, твои земные страсти становятся лишь жгучей галькой, которую ласкает прибой и которая сверкает ночью.

Они были в настоящей жизни. Так же, как и я, в порту, на рейде, в ежедневной рутине, отмеченной правилами, днем и ночью. Ограниченное время, часы, разделившиеся в точном порядке. Есть, спать, мыться. Работать. И одеваться так, чтобы казалось, что ты нечто. Пользоваться носовым платком. Используй носовой платок. Женщины, волосы которых уложены по-домашнему вокруг гладкого и розового лица. Слезы навернулись на глаза. Я вытерла их пальцами. Я долго вглядывалась в море. Я ждала «Мятежный». Горизонт оставался чистым. Потом я встала и пошла по направлению к городу. Мужчины разматывают трал на обширных, уже открытых доках. Они помахали мне рукой. Я ответила. Разгружается «Островитянин». Суетятся темные от загара рабочие консервного завода, производящего морепродукты для «Аляска Сиафуд». Подъехавший сзади электрокар заставил меня вздрогнуть от неожиданности. Водитель нажал на клаксон — бип-бип, — заставляя меня посторониться. Я зашагала по мокрой дороге между заводом и корпусом, смешанный запах аммиака и рыбы ударил мне в нос, двигатели рефконтейнеров до сих пор гудят… Я все шла и шла вперед.

Стенды на обочине поднимались до самой конторы порта. Я отвернула голову, не желая видеть рекламу готовящегося праздника — мой праздник был в море, и к тому же он уже закончился. Я прошла по мосту через залив Собак, когда рядом остановилась неизвестная машина. Дверь открыла брюнетка.

— Тебе далеко идти?

— В больницу.

— Тогда садись в машину. Я тебя туда подброшу. Я еду в «Монашка-Бей».

Я могла бы подумать, что это ребенок, держащий руль, настолько она была крошечной, у нее были мелкие морщинки вокруг глаз, две большие складки обрамляли ее рот.

— Ты поранилась?

— Да.

Я отодвинула повязку и показала ей рану.

— Заражение крови, рыба, правильно?

— Да.

— Такое случается.

— Как вы думаете, сезон лова черной трески скоро будет закрыт?

— Я не могу тебе этого сказать. У меня нет времени, чтобы следить за всем этим. В то время, когда я была шкипером, я узнала бы сразу же.

— А вы были шкипером?

Я обратила внимание на изящные запястья, тонкие, ухоженные руки, которые держали руль.

— Женщины тоже могут вести корабль?

— Я прекратила этим заниматься, когда забеременела. У меня, конечно, есть судно, но только теперь его ведет кто-то другой.

— И что для этого нужно делать?

— Для чего? Чтобы стать шкипером? Работать. Я начала матросом, как и ты. Ты должна уяснить, что важно именно это, а не величина мышц. Нужно держаться стойко, смотреть, наблюдать, запоминать, быть рассудительной. Никогда ничего не терять из виду. Никогда не позволять себе кричать на людей, давать волю гневу. Ты можешь все. Не забывай ничего. Не оставляй ничего на потом.

— Они всегда горланят на «Мятежном», и мне чертовски страшно, но я отдала бы все на свете, чтобы иметь возможность оставаться с ними.

— Ты — «зеленая», новичок, это нормально. Каждый через это прошел. Таким образом ты вначале заслуживаешь их уважение, и главным образом самоуважение. Иди с гордо поднятым подбородком, потому что ты знаешь, что действительно заслужила все это.

Ее лицо стало жестким, голос снизился на тон, на миг он дрогнул, прежде чем она продолжила:

— И может случиться так, что ты должна будешь дать намного больше, чем ты считала возможным.

Она делает паузу, еще колеблется, потом продолжает:

— У меня было другое судно десять лет тому назад, или почти десять лет тому назад… Именно я его вела. Мы ловили крабов. Дерьмовое было время. Ночью случился пожар в машинном отделении. Мой парень работал со мной. Корабль недолго продержался на плаву. Мы плыли по воле волн в спасательных жилетах. Спустя двенадцать часов корабли береговой охраны спасли почти всех. Но его они так и не нашли.

Поднялся ветер. Стив пришел домой поздно. Как и каждую ночь. Как и всегда, он споткнулся о мешки с одеждой и зацепил стол. Чашка покатилась по ковру.

— Ты спишь? — прошептал он.

— Да. Нет. Мне до сих пор снятся кошмары, это не прекращается.

Он сидел на моей кровати. Локти на коленях, туловище подалось вперед, он проводит руками по лицу, у него широко открытые ладони, он растопырил пальцы, казалось, что он хочет скрыть глаза. Потом он опустил руки, глядя напряженным взглядом в темноту.

— Ну и как, ты по-прежнему собираешься идти на рыбалку? — спросил он.

— О, я надеюсь, что так и будет, я надеюсь, что мне это удастся.

— Это будет совсем грустно, когда ты уйдешь. Я опять останусь один, как и прежде. — Он вздыхает. — Иногда я хожу в приют брата Франциска, когда я больше не могу находиться здесь, или же когда я хочу горячей пищи, чтобы не есть в одиночку, или же когда у меня нет ни гроша… В другой раз, если я при деньгах, я ночую в мотеле «Звезда». Я заказываю пиццу и смотрю телевизор. Я также скучаю, но потом это все меняется. Время от времени приходят мои друзья. Но в остальном мне здесь нравится, я чувствую себя спокойным.

— Да, — говорю я. — Это все неплохо. Я бы спала даже в ржавой машине там, в поле, потому что здесь я чувствую себя в ловушке. Но в машине слишком холодно. И это было бы невежливо по отношению к тебе.

Он тихо рассмеялся. Мы говорим очень тихо, как будто опасаемся разбудить кого-то в этом безмолвном здании. Я вылезла из своего спального мешка и села рядом с ним. В темноте я хватаю сигареты со стола. Он вытаскивает свою зажигалку. Пламя освещает изгиб его щеки, длинные тени от век.

— Спасибо. Возьми одну.

— Я много курю, ты, наверное, уже знаешь. — И он зажигает еще одну сигарету. — А еще я слишком много пью.

— Что со мной будет, если судно не возвратится?

— Ты найдешь другое. Совсем скоро начнется сезон ловли лосося.

— Но мне нужен только «Мятежный», только его я жду. Именно с теми, кто на его борту, я хочу продолжить рыбную ловлю.

— Сезон закончился, в любом случае они разъедутся.

— Это правда. Тогда я тоже уеду на мыс Барроу.

— Что ты там собираешься делать, на этом чертовом мысе Барроу?

— Это край. Дальше него нет больше ничего. Только полярное море и ледяное поле. А также полуночное солнце. Я хотела бы попасть туда. Посидеть в конце концов на краю света. Я всегда себе представляла, как позволю себе усесться, свесив ноги в пустоту… Я съем мороженое или попкорн. Выкурю сигарету. И буду смотреть. Я знаю, что я не смогу идти дальше, потому что Земля уже закончилась.

— А потом?

— После этого я спрыгну. Или, может быть, я спрыгну на землю, чтобы удить рыбу.

Он усмехнулся:

— Твой рассказ немного сумасшедший. Сказать больше нечего.

Стив опустил голову и уставился в пол. Ветер свистит снаружи под жестяной крышей и ударяет по брезенту. Я думаю о светлой ночи и льде, о черном судне, испытывающем ужасную бортовую качку под огромным небом, которое движется дальше, о суровых людях на палубе и о нас двоих, говорящих шепотом в темной комнате — грязной маленькой коробке, спрятанной в большой коробке, установленной на земле, об оставленном судне с трюмами на борту, которое заботится о нас, о спящих привидениях затонувших грузовиков.

— Он должен двигаться в море, — шепчу я.

— Нуда. Неплохо.

— А ты? Ты останешься на берегу?

Он смущенно рассмеялся.

У меня морская болезнь, знаешь ли. Я больше сухопутный человек. Все не должны быть моряками, чтобы любить эту страну.

— Откуда ты приехал?

— Из Миннесоты. Почти два года как я здесь.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать шесть. Я не покидал своего дома до двадцати четырех лет. Иногда бывали поездки в Чикаго, этим все и ограничивалось. Кампания, однако. Мои родители, ты знаешь, у них было ранчо. Я всегда жил рядом с лошадьми. Так что было хорошо… — Его глаза загораются в темноте. — Я хорош в родео. У нас дома всегда были соревнования. Я часто выигрывал.

— Тогда почему ты уехал?

Ну, у меня четыре сестры. Я чувствовал себя немного одиноким среди этой большой прерии, — он усмехнулся. — Я должен был уехать. Я ясно представлял себе свое будущее — без сомнений, без приключений, напоминающее горизонт, плоский и прямой, как большой луг, который простирается на много миль. Я занимался бы делами ранчо для своих родителей тут без вариантов. А что мои сестры? Они выйдут замуж и переедут жить в город. Это в принципе устроило бы всех. Тогда я уехал.

— Но почему на Аляску?

— Я хотел стать человеком. И не существовало лучшего места, куда можно было отправиться с такой целью. В противном случае я чувствовал бы себя потерянным, все было слишком похожим, всегда одно то же. Ранчо — это не для меня. Я немедленно приехал в Кадьяк. И я поклялся никогда больше не возвращаться туда. Никогда. Мои домашние не понимают, думают, что в один прекрасный день я вернусь обратно. Они пишут мне время от времени. Впервые они, возможно, волнуются за меня — мне даже икается от этого, но это ничего не меняет. Ничего, — прошептал он. — Теперь я здесь, я узнал механику кораблей, я хорошо разбирался в машинах отца, поскольку я хороший механик. Энди доволен мной… Он требовательный, Энди, он не так прост, но он усердно работает, и он испытывает уважение к тем, кто работает. Он похож на моего отца.

Он замолчал. Он закурил очередную сигарету.

— Иногда я хожу смотреть на восход солнца. Мы могли бы пойти вместе, если ты хочешь. Это будет через нескольких часов, у нас есть время поспать. Я часто вижу косуль.

Мы ехали к концу дороги, с десяток миль на север. Перед лесом остался след от гравия. Я сошла с грузовика, с удивлением обнаружив, что совсем забыла, какой он — мир вне палубы. Мы шли под деревьями. Мы мало разговаривали. Потом мы решили поехать вдоль побережья. Самка оленя пробежала перед нами. И сразу же сквозь листву пробилось солнце.

Мы вернулись в город пообедать. «У Фокса» молодая официантка, подающая сахар и посуду, узнала меня. Она бросила на меня мрачный взгляд, такой же, как и тогда, когда я приходила с Вольфом, утром он вылетел в Нидерланды. Казалось, что она думает: «Сколько же она, наверное, поимела мужчин».

Стив оставил меня. Он собирался работать.

— Этим утром я буду раньше, чем обычно, — весело сказал он, — я приеду раньше, чем все остальные. Во всяком случае, наплевать на все сейчас, все корабли уплыли. Чертов мелкий ремонт, вот и все, чем можно заняться.

Он повернул голову, указал на дом через дорогу.

— Смотри, смотри, вот это здание — приют брата Франциска.

Ветер, ветер… Я спустилась по улице Шелихов, чайки с криками кружили очень низко. Орлы парили в небе порта, мачты поскрипывали от ветра. Деревянные дома представляли собой яркие пятна на зеленеющей горе. Я съела растущих вдоль склона бойзеновых ягод. Они еще не созрели, и пыль скрипела на моих зубах. Я подъехала к порту. Корабли качались на волнах, яростно тащили швартовы, как если бы они желали вырваться из доков, чтобы отправиться в открытое море. Кто-то должен был быть сильным. Уже на выходе из рейда пенистые гребни волн сообщали о непогоде на морском просторе.

В настоящий момент были установлены стенды праздника. Женщины смеялись, ветер трепал их волосы во все направления. Я пересекла дорогу. Кабинет врача открылся.

Мне сделали надрез пальца. Рыбья кость вышла полностью. Я ее тщательно хранила. Это был большой шип, похожий на стекло. Они сказали, что этот шип мог бы запросто меня убить.

— Встреча через пять дней, нужно будет снять швы. Сохраняйте свою руку сухой и чистой.

Я была на правильном пути для возвращения к рыбной ловле.

Я снова вернулась в ангар. Я почти бежала. Я собрала свой багаж, мешок для мусора, чтобы засунуть туда спальный мешок и непромокаемые плащи. Сапоги были уже у меня на ногах. Я приготовила себе последний кофе, красный термос, темно-красное кресло. Я вышла и побежала в порт. Я нашла свой бывший пост на набережной консервного завода Западной Аляски. Я ждала в доке, смотря на море, у моих ног лежала сумка, порезанная моим ножом «Victorinox». Пикап затормозил за моей спиной. Из него вышел мужчина, неистово хлопнув автомобильной дверью. Он очень спешил. Он направлялся к офису, и тут он увидел меня.

— Девушка, ты хочешь поехать на рыбную ловлю?

— Ох, — пробормотала я.

Я колебалась. Я была, однако, готова. Я не уехала с ним, потому что хотела именно на свой корабль. Я долго его ждала.

Он не прибывал. И все-таки я решила встать и прогуляться по городу.

Меня потянуло на праздник краба. Мои сумки загружены. Я съела заднюю четверть индейки, приготовленную на мангале береговой охраны. Молодые мамы лакомятся сладкой ватой, в то время как дети играют в пыли, сзади я вижу розовые пухлые бедра девочки-подростка, которая заливисто смеется над прыщавым мальчиком. На скамье напротив изнывает от жары один мужчина. Он только что съел упаковку чипсов. Он вытирает свой багровый лоб, у него очень ясный взгляд. Его глаза наблюдают за праздником, неожиданно останавливаются на ногах девчонки, на чересчур узких шортах, потом его взгляд бросает якорь на мне. Он заканчивает пить свою кружку пива, улыбается мне.

— Скучаем, не правда ли? — говорит он хриплым голосом.

— Да, — отвечаю я. — Это красивый праздник, но как-то нудновато.

Тогда я оставляю свои сумки возле бюро такси, и мы направляемся к его кораблю. Мужчина похож на рыболова из Сиэтла. Так же, как и он, жизнерадостен и добр. Он возвращается из Тугидака, где ловил сельдь. Музыка в стиле кантри звучит из старого магнитофона. Мы пьем пиво. Он режет ананас и угощает попкорном. Его крупные руки отбивают такт песен, которые заставляют его прослезиться.

— Вот эта вот самая красивая, слушай… «Мать океана»…

Он повторяет слова песни, страшно фальшивя. Его глаза —

это глаза ребенка на багровом лице.

— Океан — это моя мать, — говорит он. — Там, где я родился, и там, где я умру. Там, где я обнаружу Валхалла, когда придет мое время.

Он тихо плачет, его пальцы подхватывают ритм. Открывает бутылки двух других видов пива и вручает одну из них мне.

— Если в течение этого сезона я рыбачил удачно, это только потому, что я был осторожен и терпелив, — говорит он мне между двумя большими глотками пива. — Я знаю все места, где можно находить рыбу. Возможно, скоро у меня будет свой корабль, так как больше я не пью, как это бывало раньше.

Он исполняет «Мать океана» и уже не сдерживает слез. Я рассматриваю каюту: две койки, покрытые тканью с начесом из лоскутов, эмалированный кофейник на печи, лакируемое деревянное колесо, компас в медном корпусе.

— Этот корабль тоже красив, — говорю я.

На фоне ясного неба его фигура вырисовывается четким силуэтом, на фоне перламутрового отблеска оранжевого солнца. Можно было подумать, что пенистые облака проплывают в больших волнах. Наступает вечер. Возможно, уже десять часов. Цвета становятся не такими яркими. Солнце торопится скрыться за горой Пиллар. Внезапно мне захотелось забраться туда, идти под его светом, прежде чем оно погаснет. Я выпиваю одним глотком свое пиво. Восстанавливаю дыхание. Теперь я иду туда.

Он немного сожалеет.

— Если тебе нужно теплое место для сна, — он показывает на кушетку, — и если вдруг с тобой что-нибудь случится, приходи ко мне. И будь осторожна с людьми, которые попадутся тебе на пути. Те, кого ты встретишь здесь, — человеческий мусор, они выбрали «последний рубеж», потому что они до жути дикие. Меня зовут Маттис, знай, что я — друг, а ты — свободный дух.

Свободный дух, вообще-то, это мой велосипед, я так думаю. Я говорю: «Спасибо, большое спасибо». Я до сих пор смотрю на его хорошее лунообразное лицо, слезы в уголках его глаз уже высохли.

— До свидания, Маттис.

Я опять собрала свои сумки и выбежала на улицу. Солнце таяло за горой Пиллар. Вдалеке шумел праздник краба. Серый дым поднимается от стенда береговой охраны, поворачивается в направлении моря и растворяется между мачтами. Счастливая толпа поглощает хот-доги, индеек и крабов. Розовые бедра девушек стали красными.

Только на скамейке напротив порта один мужчина прикладывается к бутылке. Его жесткие черные волосы спадают на плечи. Его сощурившийся взгляд следует за мной. Он сужает свои темные глаза.

— Эй! Подходи, выпьем по рюмочке! — кричит он, размахивая бутылкой шнапса.

— Спасибо! — кричу я на ветру. — Но я не люблю шнапс!

Я подхожу к магазину охоты — там в витрине выставлены ножи и другое оружие. Чучело гризли возвышается рядом, на приколотых фотографиях, зияющее горло — когда-нибудь у меня будет винчестер — это точно. Я подхожу к аркам. Большие двери баров открыты. Я мельком вижу людей, липнущих к стойкам, тир для дротиков, бильярдные столы в залах в глубине помещения. До меня доносятся крики, звон стаканов, музыка… Я быстро прохожу мимо, боюсь, что они меня увидят. Я забираюсь в маленький сквер, царство деревьев и травы между Брикерс и Шипе. Четыре скамейки. Там сидят несколько индейцев. Они пьют водку. Женщина без возраста стреляет косячок. На ее стороне меня подзывает крупный мужчина:

— Эй, ты, я тебя знаю! Это ты, по-моему, работала с Джудом? Мой друг Джуд, большой Джуд.

Он подчеркивает слово «большой».

— Что ты делаешь здесь? Ты разве не должна быть на «Мятежном»? И эти сумки? Ты на улице или выгружаешься?

— Мне стало плохо.

— Я совсем не понимаю тебя из-за акцента. Иди, садись с нами!

Я колеблюсь, он хлопает себя по тучным бедрам, качается влево-вправо, дарит мне свою улыбку на цветущем лице.

— Не волнуйся, никто тебя не обидит! — кричит он своим очень звучным голосом. — Дело же вовсе не в том, что тебя пугают клошары, сидящие в сквере?

— Ой, я их вовсе не боюсь.

Я села. Он трясет мою руку своей огромной, теплой, слегка влажной рукой, она такая мягкая, что я не знаю, смогу ли я уже избавиться от него.

— Я — Мэрфи. Большой Мэрфи, как меня называют. А это — Сьюзи. Сегодня вечером она очень устала, я даже уверен, что она на тебя просто не обращает внимания, но она — действительно женщина хорошая.

— Меня зовут Лили.

— Ты оставила моего друга Джуда в море? Это все для того, чтобы самой напиться? — Он смеется, ущипнув меня за щеку.

Я снимаю лейкопластырь и показываю ему свой опухший палец, новый надрез и черные швы, подкрашенные дезинфицирующим средством.

— Я покинула «Мятежный» не из-за какого-то пустяка, а чтобы вылечиться. Я собираюсь снова отправиться с ними, как только они вернутся в город.

— Ох, черт побери! — восклицает он. — Мне кажется, что твой сезон испорчен…

Я на него смотрю с тревогой.

— Ты так считаешь?

На соседней скамье сидит индеец с изрезанным лицом, у него жуткие шрамы.

— Ох, сделано маленькой женщиной.

Большой Мэрфи обнимает меня за плечи.

Слушай, ты же не собираешься плакать, конечно, ты вернешься на «Мятежный»… Даже если ты не закончишь с ними сезон трески, они обязательно тебя возьмут на ловлю белого палтуса.

Он опять обнимает меня и нежно сжимает в объятиях. Я припадаю к его широкой груди. Маленькая женщина может упасть, ее голова соскальзывает с тела человека-горы. На полу храпит индеец. Его компаньоны заканчивают бутылку. Слышится, что из «Брикерса» раздаются крики.

— Это ничего, — тихо говорит Мэрфи, — это всего лишь драка. Это, должно быть, Крис, он уже хорошо принял на грудь. Ему, видимо, хочется с кем-то подраться.

Я возвращаюсь назад по дороге, которая проходит вдоль судоверфи. Корабли, стоящие на пиллерсах, ждут. На горизонте появляется траулер. До меня доносится приятный шум прибоя. Волны, отливающие всеми цветами радуги уходящего дня, обмывают черную гальку песчаного берега. Я прохожу под мостом залива Собак. Надо мной грохот грузовика нарастает, становится оглушительным, а потом удаляется и окончательно исчезает. Я иду вдоль пустыря, где сваливают старые клетки для ловли рыбы и тройные рыболовные сети, прохожу мимо православной деревянной церкви с куполом бирюзового цвета. На стене большого здания, напротив Армии Спасения, на пляже, где еще рыбачат три ребенка, нарисована полыхающая буря. Рядом останавливается пикап, это Стив возвращается в город:

— Я еду за молочно-фруктовым коктейлем, давай садись, я тебя на обратном пути подвезу…

Я сажусь. Он резко трогается, заставляя скрипеть шины. Я выставляю лицо в большое открытое окно и закрываю глаза. У ветра, который обдувает меня, — запах водорослей. Стив прибавляет скорость, он улыбается. Я его представляю скачущим верхом под открытым небом, на большой лужайке.

Он берет молочно-фруктовые коктейли в придорожной закусочной «Макдоналдса».

— Это как в фильме, — говорю я.

— Я тебя приглашаю, — отвечает он серьезно.

Мы возвращаемся в истекающий вечер, воздух холодной ночи заставляют нас дрожать от холода. Дальше мы молчим. Белый пикап снова отправляется в дорогу, которая открывается, когда мы проходим стену деревьев. Стив пытается объехать рытвины, шины скрипят на гравии, колеса машины попадают в яму, которую он не увидел, нас неистово трясет, я смеюсь. Я поворачиваюсь к Стиву. Робкая улыбка тронула гладкие черты его лица, у него был восхищенный и недоверчивый вид. Он крайне удивлен, что же спровоцировало такое веселье.

— Пойдем со мной в бар, — предлагает он.

— Нет, я устала.

Он оставил меня в ангаре и пошел один. Я забралась в красное кресло. Неоновое освещение выхватывает у тьмы пустынную мастерскую. На улице ночь. Ясно. Я смотрю на свою руку. Через пять дней возможно. Но где «Мятежный»?

Стив меня разбудил. Я привела себя в порядок.

— Поздно?

— Скорее рано, можешь снова заснуть.

Но он сел у изголовья моей постели. Как и накануне он положил свою голову на руки и смотрел в ночное небо. Я вылезла из своего спального мешка, взяла сигарету, которую он зажег. Огонь освещал его печальное лицо.

— Это было хорошо? — прошептала я.

— Как обычно.

Ветер свистел за окном, над крышей. Он взял сигарету.

— Ты собираешься снова отправиться рыбачить, после того как они вытащили у тебя это дерьмо…

— Я считаю, что все для меня закончилось. — Я вздохнула, я просто кипела от гнева, слезы наворачивались на глаза.

Ты найдешь другой корабль. Энди тебя примет ловить лосось. Возможно, даже работа на тендере, это довольно теплое местечко, а потом уйдешь в море на все лето.

— Меня не интересует так называемое теплое местечко, понимаешь. Конец лета — это будет слишком поздно для мыса Барроу: я не увижу полуночное солнце. Море начнет замерзать. И будет очень холодно, чтобы спать снаружи.

Он грустно засмеялся.

— Ну ты и упрямая. Возможно, ты хочешь вернуться на «Мятежный» ради кого-то. Шкипера или Дэйва.

— Ой, нет. К тому же у них есть женщины.

— Я вновь останусь совсем один. Как и раньше.

— Ты особо и не почувствуешь разницы, мы ведь и разговаривали не так уж много.

Да, но все-таки ты была здесь. В сущности, мы немного похожи.

Он опускает голову, вздыхает. Более сильный шквал ветра роняет что-то снаружи. Я снова думаю об одиноком пустыре под луной, об огромных облаках, которые кучкуются на небе, о молчаливых волнах, об обратной стороне океана, который гремит и ревет, о свистящем ветре и о тех, кто уходит вдаль в ночи, возможно до Берингова пролива или еще дальше, и о тех, кто никогда ни перед чем не останавливается, в этот час я думаю о кораблях, находящихся в ледяном бархате, о нас, укрывшихся между этими непроницаемыми стенами, как о двух сбитых с дороги животных.

Я стонала во сне. Мечты мне все еще не давали покоя. Стив тихо храпел. Когда он вышел посмотреть восход солнца, я даже не услышала. Затем кто-то вошел и сел на мою постель. Я открыла глаза. Я узнала высокого худого парня. Я обрадовалась сразу.

— Ты! — Я бросилась к нему и прижалась изо всех сил. — Могу ли я снова отправиться с вами на рыбную ловлю? Ты возьмешь меня на корабль?

Он пропах морем, наживкой и мокрым непромокаемым плащом. От него также пахло мылом и средством после бритья. Он рассмеялся.

— Да, — сказал он, — приходи.

За две секунды я уже была готова. Я сложила свой спальный мешок и схватила котомку на полу.

И мы ушли. Я не подумала о том, чтобы попрощаться со Стивом, даже не повернулась к красному креслу. Мы ехали к «Сэйфвэю». Он был слишком словоохотливым, а я больше помалкивала, с бьющимся сердцем и тоскливым ожиданием, моля, чтобы ему не пришла в голову идея осмотреть мою руку. Он оставил бы меня на берегу.

Принесли сдобу для мужчин, сели за стол пить кофе. Было еще очень рано.

— Прибыли в четыре часа… Я оставил парней на пути для разгрузки. Лов был удачным. Даже ничего не потеряли из нашего оборудования.

Я узнала чрезмерно возбужденного мальчишку.

— И как твоя рука? Они хорошо вылечили тебя? Я связывался с больницей время от времени, меня держали в курсе твоего лечения. Покажи мне ее.

Я не решалась ему показать.

— Они мне сказали, что все будет хорошо, я смогу снова отправиться на рыбную ловлю.

— Увы. Это скорее плохо.

— Надо только, чтобы у меня было достаточно сухих перчаток.

Я посмотрела на его лицо, на его страстные черты.

— Я много размышлял, — сказал он, — надо узаконить твое положение здесь. Тогда не будет никаких сюрпризов со стороны службы иммиграции. Тебе придется подождать — поедешь с нами на лов белого палтуса.

Я едва дышала. Мое сердце сильно билось. Я чуть не расплакалась.

— Стив вел себя с тобой хорошо? — спросил он снова.

— Стив — хороший парень. Мы отлично ладили.

Йан нахмурился, его рот стал резче.

— Я имел в виду, был ли он с тобой корректным.

Его лицо расслабилось.

— Джон покидает корабль, но он сказал, что будет один наблюдатель во время последней поездки.

— Так что, я по-прежнему буду спать на полу?

Он улыбнулся.

— Нет, ты заслужила свою койку.

Он снова подал нам кофе в стаканчиках.

— Ты знаешь, а на «Азартном» был один наблюдатель, так вот он по совместительству еще и доктор…

Но он уже не слышал, он встал, и я должна была бежать за ним.

— Пора уходить, — сказал он, — у нас очень много работы.

Выходим. Светает. Ветер, как всегда ветер. Влажный и холодный воздух волнует кровь. Я живу. Шкипер паркуется перед длинным зданием яйцевидной формы с металлическими стенами и ржавыми иллюминаторами, по-видимому, раньше это было старой подводной лодкой, которая потерпела бедствие в сумасшедшую ночь, во время зимнего тумана и шторма.

— Откуда она взялась? — спрашиваю я.

Но он уже входит в офис.

— Подожди меня в столовой. Выпей пока кофе.

Я пробираюсь по проторенной в грязи дороге. Я забыла резиновые сапоги в грузовике, и мои ноги уже промокли. Откинув голову назад, я чувствую капли дождя на лице, я разжимаю губы, чтобы попробовать их на вкус. Стая чаек расположилась на грязных зданиях под облачным небом. Меня обгоняет группа филиппинок. Смех женщин смешивается с мелодичными звуками их голосов. Я толкаю дверь общей комнаты. Запах аммиака, идущий из коридора. Мужчины на секунду замолчали. Я пересекла комнату, чувствуя неловкость под тяжестью их взглядов. В свете неоновых ламп их лица грустны и бледны. Я налила себе кофе из большого термоса и уселась в углу рядом с автоматом для продажи сигарет. Разговоры возобновились. Я жду своего шкипера… Комната опустела. Я снова наливаю себе кофе, когда дверь внезапно открывается.

— Ну и как, воробышек, ты идешь?

И я бегу за ним снова. Мой кофе выплескивается через край, я выпиваю его одним глотком и обжигаюсь. Я не знаю, что делать с этим картонным стаканчиком, я комкаю его и засовываю в карман. Клерк точно убьет меня за это. Я бегу. Перед нами док. Матча «Мятежного», ванты, антенна «Фуру-но», которая вырисовывается в тумане.

— Я вам возвращаю воробышка! — кричит шкипер.

Я спускаюсь через несколько ступенек по железному трапу, мои ноги иногда сражаются с пустотой, мои руки помогают мне не промахнуться. Наконец под ногами я чувствую палубу корабля. Я прыгаю на борт.

Буй фарватера сверкает в тумане. Все дальше и дальше удаляется город. Корабль набирает скорость. Приходит ночь. Шкипер выкрикивает команду. Джуд отвечает ему хриплым криком с носа корабля. Дэйв бросил мне ведущий трос кормы. Саймон занимается катблоком. Я освободила палубу от крючковых снастей, отложив их в сторону. Я свертываю спиралью снасти, привязав их крепко. Миновав базу морской пограничной охраны, корабль поворачивает в открытое море. Мы удаляемся, и поднимается ветер.

Мы делаем наживку на палубе до очень черной ночи. Мужчины довольно молчаливы.

— Нам тебя не хватало, — говорит Дэйв.

— Это действительно были твои маленькие каникулы? — спрашивает Саймон.

Джуд меня обнимает за талию, когда я склоняюсь, чтобы поднять загнутое крючком шило. Джон не загрузил повторно. «Этого никто не заметит», — говорят парни. И только поздно вечером наступает тот момент, когда шкипер зовет нас. Наконец-то мы отдохнем.

— Чертовски хорошо пахнет… Это пахнет едой для людей! — кричит Йан из рубки внизу.

Перед плитой он толкает Саймона и накладывает себе три ложки соуса на огромное блюдо со спагетти, еще в кастрюле варятся большие куски мяса. Он садится за стол и как бы делает вид, что не замечает Саймона, который стоит и ждет своей очереди. Дэйв ест напротив меня, Саймон сидит в конце стола.

— Нам тебя не хватало, — снова говорит Дэйв. — Мы думали, что ты уже где-то в другом месте, на борту или тебя похитил какой-то красавчик рыболов…

Не говорим больше. Мы едим.

— Черт побери! — внезапно восклицает Джесс. — Мы забыли запастись водой.

Йан опечалился.

— Что ж, будем растягивать то, что у нас осталось, — говорит он очень быстро, и тон его голоса становится резким. — Вы поняли, парни? Больше ни единой потерянной капли. Вы вытираете посуду с помощью кухонных бумажных полотенец, моете кастрюли в морской воде. А свои зубы почистите, когда будете на Кадьяке. Воду бережем для кофе и еды.

— Сегодня утром я принес канистру воды. Десять галлонов. Я набрал ее из-под крана в доках доков. Это должна быть питьевая вода, но все-таки требуется прокипятить ее один раз, — говорит Дэйв.

Я вижу, что есть новенький на борту — блондин с румяным лицом, на него бросают удивленный взгляд. Он не осмеливается ни о чем говорить и сутулится в углу.

Важно, что подумали о газойле, — я говорю серьезно, поглощая огромный слоеный пирожок с начинкой.

Шкипер бросает на меня недобрый взгляд. Я клюю носом в свою тарелку.

Мужчины пошли спать. Дэйв принял вахту первым. Я вышла на палубу. Ветер свистит в такелаже. Морские волны перекатываются через палубу. Запах открытого моря. Вдыхать воздух, как лошадь, до головокружения, тело становится твердым от холода. Волна во мне. Я нашла соответствующий ритм, ритм глубоких толчков, которые передаются от моря судну, от судна мне. Они возвращаются к моим ногам, катятся по моей пояснице. Наверное, это любовь. Быть лошадью и наездницей одновременно. Ловля рыбы будет только с завтрашнего дня. С завтрашнего дня… Через несколько часов криков, страха в животе, крючковых снастей, которые бросят в волны, шума, волн и ярости… Это как вихрь, в котором твое напряженное тело уже не будет больше принадлежать тебе, просто организм из плоти и крови, с одним-единственным желанием — сопротивляться безумному сердцу, ледяным брызгам, обветренному ветром лицу, финальному якорю на рифе ожидаемого линя как избавления. И скоро будет струиться рыбья кровь. Где-то еще в этот час чего-то ждут старые неподвижные грузовики, голубой корабль, гниющий в доке. Они погружаются в твой фантастический сон, уже мертвые, замороженные до конца опустошенной земли. И Стив, между этими стенами, внутри других стен, жизнь Стива, которая укрывается в середине разных объектов, между скоплением грязного белья, телевидением, красным креслом, термосом. Вернулся ли он из бара, споткнулся ли он о сумки? Спит ли он уже?

Но не мы. Нас больше не существует. Неподвижные контуры этого мира мы оставили земле. И мы вновь обретем жгучее великолепие наших жизней. У нас захватывает дыхание, которое никогда не останавливается. Вход мира вновь закрылся на нас. И мы собираемся отдать все наши силы, чтобы упасть почти мертвыми. Для нас это — удивительное наслаждение.

Мой шкипер мечтает перед лицом моря. У его прозрачных глаз тот же серый оттенок. Высокий худой парень уцепился очень длинными руками за поручень. Его тонкий и нежный, возможно женский, рот приоткрыт. Я не люблю его таким образом прерывать. Я кашляю. Он поворачивается ко мне, проводит пальцами по своему высокому лбу. На лице усталая улыбка.

— У тебя на этот раз есть койка?

— Да, именно та, что и раньше.

— Та же, что и раньше?

— Наконец та, что должна быть моей.

Он смеется.

— Видишь, в один прекрасный день все устраивается… Теперь ты действительно будешь нести вахту, как Дэйв и Джуд. Хотя и не так часто, чтобы сохранить это для завсегдатаев. Это тебя устраивает?

— О да.

— Я это подозревал… Именно последняя поездка ловли трески решила все. У нас впереди целая неделя, чтобы подготовиться к открытию ловли белого палтуса. Это будет после двадцать пятого числа. Сегодня — седьмое.

— Тогда я поеду?

— Конечно. В течение двадцати четырех часов будет открытие рыбной ловли, но в режиме нон-стоп. Нужно увеличить скорость. Мы не должны терять ни минуты на отдых или на что бы то ни было другое. Это может быть очень и очень выгодным, если нам удастся попасть на рыбу. И ты увидишь, какими красивыми могут быть белые палтусы. Иногда очень крупными. Вес их превышает двести килограммов. Рыбин меньше метра мы не имеем права ловить и должны отпускать обратно в воду, если таких поймаем.

— Буду ли я достаточно крепкой для этого?

— Для того чтобы вытаскивать их из воды, ты вряд ли пригодишься, — он смеется. — Но делать наживку, свертывать крючковую снасть, потрошить рыбу, поверь мне, работы хватит для всех, ее будет достаточно, чтобы упасть смертельно уставшей после суток, даже не волнуйся.

Работа возобновилась, даже с большей интенсивностью, чем когда-либо. «Голубая красавица» преследует нас по пятам, способствуя тому, чтобы у нас был неудачный сезон рыбной ловли. Мы потеряли слишком много крючковых снастей и косяки черной трески поплыли в другое место. Если не случится чуда, нам не стоит рассчитывать на ошеломляющий результат. В сравнении с тем, что мы можем, он будет весьма посредственным. Но мы будем там и мы сделаем свою работу.

Каждое утро мы пробуждаемся под аккомпанемент криков шкипера. Нам надо быстренько надеть влажные непромокаемые плащи, а я кроме того обуваю свои уже основательно текущие сапоги. Увы, не время для кофе, ветер хлещет нас по лицу, а белое небо ослепляет. У нас нет времени задумываться, мы вновь погружаемся в холод и тяжелую работу, переходим из состояния животного сна в слепой полусон. Опухшие руки с трудом разгибаются, эти руки надо еще разбудить, оживить. Жесты словно механические, мысли только о крючковых снастях, которые снова надо поднимать, начинять свежей наживкой, а затем освобождать от взятого улова. Рыбачить, безостановочно.

Джуд каждое утро глотает таблетку аспирина. Я ее глотаю вечером, когда у меня поднимается температура. В моем сне живет океан. Я на этой волне. Я поворачиваюсь на своей койке, и ход меняется на тот, за которым мне надо следовать. Меня трясет, и только ветер способен меня окончательно разбудить, я хватаю влажную, сложенную на моей койке одежду, тут же от меня ускользает рыба, я отбиваюсь и кричу:

— Я внутри! Я внутри! — И тут я качусь кубарем в черную волну.

Мужчина цедит:

— Заткнись, Лили, это — всего лишь сон…

Рыболовные снасти распускают. Они висят в воздухе во время просушивания, над ними парят бледные и кричащие птицы. Крепкая хребтина яруса — наша путеводная нить, наша единственная одержимость. Рыбачим. Часы проходят, мы этого совсем не ощущаем. Только считаем поводки, где на крючках надо менять наживку, сбрасывать в море, возвращать на борт… Эти рыбы, которых мы потрошим, лед, который надо разбить, нам приходится вставать на колени в трюме, когда при каждом крене есть вероятность плюхнуться во взбаламученную воду, прямо в кучу неспокойной плещущейся рыбы.

Порез на моем пальце зарубцевался. Сустав, окрашенный в фиолетовый цвет, постепенно приобретает цвет апельсина. Стежки ниток я вырвала зубами. Мрачная погода. Море гневается на нас. Мы наталкиваемся на стены, как только выходим на другое пространство вне нашей кают-компании.

На палубе мы наживляем крючки. Высокий худой парень находится в рубке. Джесс, наверное, в машинном отделении. Я зову его на кофе и плитку шоколада. Мужчины снимают перчатки. Джуд вытаскивает сигарету. Саймон хватает кассетный магнитофон.

— Тебе можно?

— Уверен, — отвечает Джуд своим низким голосом.

Он затягивается сигаретой, из-за чего начинает сильно кашлять и плеваться. Он сморкается в руку. Дэйв качает головой:

— Ты так можешь сдохнуть со своим дерьмовым табаком.

Джуд пожимает плечами:

— То, что меня сейчас может убить, так это представлять жену и укол героина.

Дэйв смеется.

— Ты не изменишься.

Боб Сежер снова включил магнитофон. Звучит «Fire Inside» — «Огонь внутри».

— И полный стакан виски с кофе… Это было бы весьма неплохо, — продолжил Джуд.

— Или с коньяком, — добавляет Саймон.

— Для меня это был бы завтрак, — говорю я.

— Она думает только о том, чтобы пожрать, — говорит Дэйв смеясь. Но это правда, скоро будет три часа. Это — самое время.

Наблюдатель замерз и возвратился.

— Я полагаю, что он также ждет обеда, — шепчет Саймон.

Мы выпили кофе. Я выкуриваю сигарету и снова надеваю перчатки.

— У нас закончилась наживка. Кто за ней сходит?

— Я иду туда.

Я проскальзываю за Саймоном. Я сажусь на корточки и снимаю металлический засов, тяну тяжелую железную крышку.

— Я могу тебе помочь, — говорит Саймон.

Я пожимаю плечами. Я прыгаю в люк отсека, в котором хранятся кальмары. Колотый лед стал крепким. Коробки смерзлись. Я прошу, чтобы мне дали лом. Усевшись на корточки на скользком, замерзшем полу и качаясь справа налево, я пытаюсь высвободить замороженные картонные коробки. Мои пальцы теряют гибкость. Я испытываю боль. Нарастающая во мне радость побеждает, безудержный смех, возможно, опьянение ледяными глубинами. Я поднимаю коробки, удерживая их на вытянутой руке.

— Эй, Саймон! Это тяжело!

— Я иду, душечка…

Я поднимаюсь из трюма. Джуд протягивает мне руку.

— Ну и что же ты увидела такого забавного в этой черной дыре?

Я смеюсь. Я снимаю перчатки и дышу на замороженные пальцы. Я обнаруживаю кусочек шоколада, который прячу в рукав. Я собираюсь помочь Саймону разделывать кальмаров.

Мы возвратили назад три секции крючковых снастей. Дэйв спустился замораживать рыбу. Саймон колдует у плиты. Джуд и я драим палубу. Он работает молча, не говоря ни слова, капюшон его свитера, горловину которого он обрезал ножом, опущен. Я все еще не осмеливаюсь смотреть на него, когда мы на борту. Так как он — рыболов, для меня он — единственный. Джуд знает все. Его власть не в ширине его плеч, не в размере рук, она в его крике, в эхе его голоса, когда он теряется в волнах и ветре. В момент свидания с морем один на один он смотрит на небо, ноздри его расширены, он исследует волны, как если бы он там читает что-то, известное только ему, возможно, он видит там только большую пустыню, раскинувшуюся без конца и без края, в непрекращающихся криках чаек, которые парят в воздушных потоках как ветряные лошади.

Наконец-то обед. Сейчас полночь. Я возвращаюсь. Саймон заканчивает расставлять тарелки на столе. Рис доходит на плите. Сосиски и коробка красной фасоли уже разогреты и распределены по алюминиевым тарелкам. Джесс снова выходит из рулевой рубки, со своей тарелкой в одной руке и с кока-колой в другой. Йан уже сидит за столом. Джуд выкуривает сигарету на палубе. Дэйв меня опередил. Мы вытерли руки о наши грязные и бесформенные спортивные костюмы, испачканные водой, подкрашенные вином. Мы обслуживаем себя у плиты. Садимся за стол.

— Закрой эту гребаную дверь, а то мы замерзаем!

Шкипер горланил, когда Джуд вошел. Он успел сплюнуть в приоткрытую дверь. Он ее закрыл без слов, с некой полуулыбкой на лице. Он опускает глаза. Человек-лев всегда становится как бы меньше ростом между стенами. Он, кажется, теряет почву под ногами под неоновым светом, который как бы раздавливает его черты, искореженные больше спиртом, чем ветром с моря. И если он меня пугает на палубе, то, когда он снова становится раненым человеком, я опасаюсь его еще больше.

Мы едим без слов. Высокий худой парень кажется взвинченным. Он съел только половину еды, которая была на его тарелке, затем он отодвигает от себя тарелку с явным отвращением.

— Надо как-то пересмотреть и разнообразить наше меню, — говорит он Саймону угрюмым голосом.

Дэйв сделал замечание, он один слышит ответ Джуда. Они смеются. Саймон клюет носом над тарелкой с рисом.

— Я думаю, что это ужасно забавно.

— Она ест не пойми что. Я и не видел, как ты ешь рыбью требуху.

— Зато я видел, как она сделала это сейчас, — сказал Джуд.

Он бросает взгляд, который заставляет меня съежиться.

Йан обводит нас измученным взглядом, а потом безмолвно выходит из-за стола и исчезает в ванной. Далее по очереди встают все остальные. Дэйв потягивает свое большое спортивное тело, Саймон идет курить, Джуд исчезает в каюте. Я иду мыть посуду.

Вновь появляется Джуд. Он обхватывает себя руками.

— Мне холодно, — шепчет он.

Он присел в нескольких футах от меня, прижавшись к решетке, через которую поступает горячий воздух из машинного отделения. Дэйв по-прежнему сидит и пьет кофе. Шкипер делает это долго. Я смотрю вниз. Человек-лев становится наконец просто Джудом, натягивая на себя старый синий шерстяной свитер, бесформенный и выцветший.

— У тебя хороший свитер, — говорю я.

— Подруга связала для меня очень давно…

Его взгляд больше не грозный, но мягкий и почти робкий. Он улыбается. Мне улыбнулся великий моряк. Я думаю, что у него нет никакого желания в этот момент быть человеком-легендой, он устал, и у него воспаленные от холода руки, и он даже виски, женщин или героина не желает, он просто хочет согреться от теплого воздуха, что исходит от стены.

Шкипер вышел из сортира. Он распределяет людей на вахту. Один за другим мы исчезаем в каюте. Воздух здесь теплый и спертый. Завернувшись в спальные мешки и прикрывшись грязным барахлом, еще мокрым, мы вытягиваемся на койках, лицом в темноту, руки за голову. И, хотя мы напряжены, мы тут же засыпаем. Я погружаюсь в сон, глядя, как спит Джуд. Я смотрю на лежащую фигуру, которая сотрясается от кашля, не свожу взгляда с его груди, которую разрывают эти жестокие приступы, слышу его дыхание, смешанное с запахом спирта и ветра. Ночь скрывает мое лицо. Обожженное лицо, которого я не боюсь, и никто не может догадаться о моем взгляде в тени. Волны убаюкивают меня, и я качаюсь на них. Если высокий тощий парень захочет, это будет продолжаться всегда, вперед к черному океану, к Беринговому морю.

У меня достаточно сил, чтобы забыть о прежней жизни и умереть ради короткой, но яркой жизни на износ, которая полирует меня, словно кристалл, оставив только море, море во мне, море подо мной, вокруг меня, и человека-льва из плоти и крови, который возвышается над волнами, стоя на палубе, его грязная грива развевается на ветру, когда гудят ванты, безумно кричат чайки, которые закручиваются вихрем, поднимаются ввысь и ныряют в море, когда ветер то усиливается, то затихает.

— Твоя очередь… Ты везучая… — Дэйв будит меня, тряся довольно нежно. Да. Я встаю сразу же.

— Я везучая, я везучая… — шепчу я в полудреме.

— Следующим будет Саймон, — сказал Дэйв перед тем, как залезть на свою койку.

— Да. Да…

Я спотыкаюсь о кучу одежды, носков, сапог. Я не потрудилась сложить свои вещи. Кроме того, они влажные. На автомате я бреду в рубку, наталкиваясь на стены. Я должна все-таки идти туда. Я иду, засыпая на ходу. Я прихожу в себя буквально перед пультом управления судном. Яркое пятно на экране радара указывает на корабль, который далеко позади нас. Ночь темна. В три часа небо будет уже светлее. Саймон увидит свет зари, красную полосу на горизонте, которая будет расти, пока не станет светло-оранжевой. Я с силой тру лицо, сжимаю и разжимаю веки, чтобы окончательно проснуться. Давление моих пальцев ослабевает. Встаю. Кладу на стол карту. Я смотрю на волны, разбиваемые форштевнем. У этой неустойчивой бесконечной глади моря нет ни начала ни конца. Мы движемся в черном бархате ночи. Небо и море сливаются друг с другом. Если поменять их местами, то пена, сверкающая по бокам судна, была бы Млечным Путем. Но я снова пытаюсь заснуть. Я тру глаза и двигаю то одной, то другой ногой. Я хватаю морскую карту за креслом. На пол рулевой рубки падает журнал. Я наклоняюсь, чтобы поднять его: с глянцевой страницы на меня смотрит голая девица, ноги ее раздвинуты. Вот тебе и подружка для тех, кто сейчас на вахте. Я откладываю журнал и убираю карту. Наблюдатель спит как младенец в углу возле лестницы. Яркое пятно на экране радара отодвинулось, берег едва виден.

Я спускаюсь в машинное отделение. Когда я открываю дверь, в уши врывается оглушительный шум. Вспомогательный двигатель запущен. Не обнаружено никакой воды в глубине трюма. Я хватаю солидолонагнетатель. Они сказали мне делать это трижды. Я наношу пять капель на смазочное устройство вала.

Я осматриваю палубу. Ничего не изменилось, баки хорошо расставлены. Я наливаю себе некрепкий кофе, беру из ящика плитку горького шоколада. Я возвращаюсь в рубку. Там значительно лучше, холодный ветер действует на меня хорошо. Наблюдатель перевернулся во сне. Я вижу только его спину, белокурую прядь волос, одну ногу, выглядывающую из-под одеяла. Я сижу в глубоком кресле, гораздо более комфортном, чем кресло, на котором я сидела накануне. Я смотрю на радар. Это большая черная точка. Там нет ничего, исключительно центральная точка, мы, как точки поменьше, которые иногда мигают. Глоток горячего кофе, я кусаю шоколад. Мужчины спят, судно движется вперед, весь мир может спать — я бодрствую. Но все ли спят в Кадьяке? Открыт ли еще бар? Мужчины, которые сидят у стойки бара, они вопят, старые индейцы смотрят на далекий мир, качая головами, сигареты в их морщинистых руках, они подносят их к губам утонченным и медленным движением, возможно, они пьяны, они раскачиваются ритмично на деревянных скамейках… На мысе Барроу ночь еще не наступила. Солнце взошло на небе задолго до того, как оно коснулось горизонта. Во Франции уже наступил день. Отсюда я могу любить их всех без страха. Я говорю с ними таким низким голосом, что даже наблюдатель не может меня слышать. К тому же он спит. Судно рассекает темный океан. Уже на горизонте рассветает, линия, похожая на кровь, расширяется, теперь очередь Саймона…

— Пора поднимать оборудование, ребята! Отрывайте ваши задницы, пойдем.

Я иду первой. Шкипер уже на месте, рука на рычаге управления. Ребята надели плащи. Я заняла место Джуда у фальшборта, справа от шкипера. Буй и радиомаяк приближаются, на этот раз именно я должна их схватить. Борясь с кипучими волнами, сжимая канат на расстоянии вытянутой руки, я без колебаний собираюсь прикрепить буйреп. Я приближаюсь настолько, насколько могу. Масса воды неистово ударяет по корпусу. С глухим стуком волны пытаются разбить стальной корпус. Шкипер направляет нас к бую. Я наклоняюсь дальше. Если Джуд не поможет, мне придется действительно захватить буй самой. Ледяная пощечина ударяет меня в лицо. Я ахнула, мгновенно лицо стало мокрым.

— Убирайся отсюда, Лили! Это не твое место.

Высокий худой парень повернулся ко мне. Пришел Джуд.

Я вижу его жест, словно он хочет меня вытолкнуть, я быстро отхожу. Все смеются.

— Ты промокла до нитки, — сказал Дэйв.

— О нет, это ничего, нормально…

И я занимаю свое место у разделочного стола. Я завидую, что Джуд работает в другом месте.

Ветер затихает. Небо раскрывается, и появляется бледное солнце. Именно Джесс увидел первый луч солнца, прорвавшийся сквозь туман. Он приостанавливает свою работу, протягивает руку. Шкипер останавливает гидравлику. У каждого из них дожно быть время, чтобы полюбоваться удивительным явлением, вдруг возникшим и словно льющимся из воды, выглянув над ее поверхностью лишь наполовину, медленно, с величием и бесконечным изяществом. В глазах мужчин — такое же восхищение, как если бы они встретили королеву морей.

— Черт, вот это красота… — мечтательно сказал Йан, прежде чем вновь завести двигатель.

Мы видим лежащую на спине морскую выдру, между ее лапами находится рыба, которую она забавно ест. Дэйв тянет меня за рукав, я расхохоталась. Она поворачивается к нам, но не прекращает есть.

— Посмотрите на эту суку, вот кто ест нашу рыбу! — кричит шкипер.

Два черных плавника рассекают поверхность волн — это пара косаток. Выдра ныряет. Остается только одинокий баклан, который наблюдает за нами на расстоянии, да жалобный крик чаек в небе, покрытом клочками облаков.

В то же время наблюдатель считает, взвешивает, измеряет наш улов. Треска с темными пятнами, морской окунь, украшенный всеми цветами радуги — от золотого до черного и зеленого, красный с выпученными глазами, молодые белые палтусы, которых мы вынуждены были выбросить в воду, так как они были уже дохлыми. Мужчина, бесшумный и незаметный, разделяет нашу жизнь с тех самых пор, как мы покинули Кадьяк. И вряд ли кто-то помнит о его существовании. Ночью иногда, когда кто-то перешагивает через его спящее тело на полу рубки, вот тогда-то и вспоминает о нем.

— Вам здесь не так уж плохо, да? — сказала я ему однажды, когда он выпрямился.

Он слегка улыбнулся. Он очень застенчив.

— Ах да, — отвечает он.

— Это было раньше мое место, — сказала я ему с гордостью.

Саймон похудел. Он закалился. Его взгляд стал мужественным. Мужчины относятся к нему почти как к равному. Но чаще всего они его не замечают. Если бы он научился ругаться, сплевывать, сморкаться в пальцы, может быть, что-то было и по-другому. Он цепляется за свою манеру говорить, как студент, скрывающий поражение в прошлой жизни. Джуд поднимает удивленную бровь, Дэйв сам себе улыбается, Джесс его абсолютно игнорирует. Он смутился. Тогда я отвечаю ему. Но мужчины хотят быть признанными не салагой, не недавно прибывшим иммигрантом, к тому же женщиной — именно ее участие свидетельствует о равнодушии, подкрашенном презрением. Между нами два вида недоверия. Мы защищаем свое место на борту. Я не горжусь больше чем он, первая взрываюсь криками. И даже когда безостановочно горланят, как только начинается рыбная ловля. Ему страх внушает рабскую готовность. Мне не по себе намного больше.

— Почему ты здесь? — спрашиваю я у него как-то ночью.

Мы закончили рано. Было только два часа. Море спокойное.

Мы курим последнюю сигарету. Темные круги под глазами придают ему возбужденный вид, еще больше подчеркивают впалые скулы его иссушенного лица, сморщенного от холода. Он подносит сигарету к губам, он дрожит немного, сидит на корточках. Он смотрит на воду.

— Я хотел быть в океане. Я лежал в больнице, несчастный случай, я попал в автомобильную аварию, вот же дурак, однажды в субботу вечером, возвращаясь с праздника, где было немало выпито… Это ко мне пришло сразу. Уехать на Аляску — это как уехать к последнему рубежу. И отправиться на океан. Все бросить. Эта нудная жизнь, — он улыбается в темноте, — я все же вернулся бы в университет. Меня бы не поняли, если бы я бросил бы все таким образом. Я должен еще неплохо подзаработать деньжат. Тогда, во время каникул, я сказал, что я решил поработать на Аляске.

— Но как раз это не тот случай, когда ты сможешь разбогатеть.

На его лице гримаса разочарования, вена в углу его века неожиданно начала пульсировать.

— Нет. Но важно этим заниматься, приехать сюда в одиночку и сесть на судно.

Я на него смотрю с удивлением:

— И это тебе нравится?

— О да, — отвечает он.

— Нельзя, однако, сказать, что эти люди нежны с тобой. Шкипер тебя ругает все время.

Он пожимает плечами.

— Ты полагаешь, что они таковы с тобой? Вначале меня удивило, что дали работу девчонке, которая этим никогда не занималась и которая прибыла прямо из своего местечка, к тому же даже незаконно. Я, конечно, подумал, что у Йана были другие причины, чтобы тебя нанять… Я могу тебя заверить, что я был не единственным, кто так считал.

Я краснею от гнева и стыда.

— Ты и теперь так считаешь?

— Конечно. Пусть даже ты спишь на полу с первого вечера, я решил, что так оно и есть.

— Но это было несправедливо! — возмущаюсь я. — Закон кораблей: кто первый проснулся, того и тапки. Я начала работать за три недели до тебя, Джуда и Дэйва. У меня был единственный выходной день, и, конечно же, он был неоплачиваемый, я не получила ни сантима. Я на борт прибыла до всех вас, за исключением Йана и Джезуса. И я имела право на свою койку!

— Не раздражайся так, — сказал он. — Возможно, что они с нами обходятся таким образом, чтобы понять, чем мы дышим.

Тебе жутко повезло, что у тебя все хорошо закончилось с твоим заражением. Можно даже сказать, что теперь они будут тебя больше уважать.

— Я же не жаловалась. Я ни о чем рассказывала. Именно Джуд…

— Конечно, Джуд, здоровяк Джуд, сказал шкиперу, что нужно остановить малышку, потому что она не захочет сказать об этом сама. Мы могли бы быть в полном дерьме из-за тебя, кстати.

— Если бы я сказала об этом раньше, вы бы подумали, что я жалуюсь, потому что я женщина.

— Да, — сказал он. — В любом случае женщине не место на борту судна. Ты испортишь руки, кожу, ты устанешь, мужчины именно так представляют себе вас, женщин.

— О моей заднице, выходит, ты печешься? Если вы изнуряете себя и портите себе руки, то я не вижу причин, почему я на это не имею права.

— У тебя нет мужа?

— Нет.

— Так почему бы тебе здесь его не найти в скором времени?

— Я не затем сюда приехала, чтобы закончить этим, находкой мужа.

— Я не вижу ничего плохого в том, чтобы найти мужа, — шепчет он.

Наши сигареты давно закончились. Холод становится все сильнее. Мы молчим. Море вокруг нас. Только оно окружает нас. Полумесяц пойман в снасти. Дверь кают-компании с шумом открывается. Йан всматривается в ночь.

— Эй, Саймон, черт побери! Но что ты делаешь здесь? Ты сейчас занимаешься ерундой? Разве не твоя очередь идти сейчас на эту гребаную вахту?

— Похоже, что я должен идти, — сказал он.

— Эй, Йан, это правда, что женщина не имеет права находиться на борту?

— Кто тебе сказал такую чушь?

— Саймон…

И вот мы говорим о той ночи. Сейчас вернулись к тому разговору.

Высокий худой парень качает головой.

Услышь мнение настоящих рыбаков в следующий раз, а не этого ребенка, который никогда не покидал свою школу.

Именно женщина-шкипер подвезла меня когда-то на Кадьяк. Она сказала мне, что я могла бы чего-нибудь добиться.

— Это была неутомимая женщина. Как часто бывает, женщины более терпеливы и выносливы, чем мужики. Мужчины, они любят поднатужиться и получить все сразу, они идут к цели напролом, они любят эти игры самцов: чем труднее, тем больше возбуждает.

— Дэйв и Джуд не животные, не грубые самцы, — протестую я. — А еще мне нравится их настойчивость.

— Это не то, что я имел в виду. — Он рассмеялся. — Женщине может надоесть рыбная ловля так же, как и мужчине, но ей приходится найти другой способ делать то, что мужчины делают с помощью одной только силы своих бицепсов, не размышляя о необходимости действовать просто по-другому, больше запуская в работу свой мозг. Когда мужчина будет помирать от усталости, она все равно будет в состоянии уделять этому много времени, и прежде всего думать. Просто обязана будет делать. И я могу сказать тебе, что я знаю этих женщин, вовсе не толстых и крепких бабищ, которые уверенно и решительно ведут большой экипаж крепких мужчин на ловлю крабов. У них все получалось, во-первых, потому, что они были хорошими чертовыми капитанами, и надо было только видеть, как они были уважаемы экипажем. А какой улов они приносили… Ребята боролись за право попасть на борт этих судов.

— Почему тогда некоторые из них против женщин?

— Мужчины, которые не хотят попасть на борт такого судна, — не маленькие ребятки, как наш Саймон, который повторяет то, о чем даже не знает, а настоящие мужчины, — возможно, это происходит потому, что они боятся брать на себя ответственность за судьбу судна, возможно, они и хотели бы все революционно изменить, но им плевать на порядок — так уж выходит, что и на дерьмо плевать.

— Дерьмо?

— Да, эти глупейшие истории могут до сих пор ходить, гнев, горечь, эти вечные разборки, которые нужно урегулировать

И которые всегда случаются с этой мужской породой, — все это дерьмо, которому не должно быть места на борту. Ты это себе хоть немного представляешь? Черт возьми, как представишь, например, что вытворяет такой вот грязный мачо, когда обратно вытаскивают сет (улов) рыбы, тогда могут поднять, такой хай. Это все идиотизм: выбирать, кто лучше — мужчины или женщины. Нет места этому идиотизму на судне. Это раньше или это потом. Здесь ты единственная женщина на судне и тебя уважают буквально все. На «Голубой красавице» женщин две. И обе хорошенькие. Ведь Энди выбрал их, а не парней.

Я нервно царапаю себе кожу ногтями.

— Не царапай себя ногтями, они у тебя грязные. И не сердись больше. Это идея в целом. Все занудства, которые напрягают мужчин, на самом деле то, что они боятся потерять. Желание всем управлять, уверенность в том, что так сложилось в течение многих столетий. Они оставляют дом женщинам, а те в свою очередь не лезут в море. Но для тех женщин, кто любит ловить рыбу, кто боготворит и обожает жизнь на борту и готов проявить себя как зрелый человек, а не как зеленый птенец, для них нет никаких проблем. Это всегда будет тяжело, потому что нужно лезть из кожи вон, — он протяжно зевает. — Что-то ты меня заболтала, Лили. Как будто это время и место после такого денька.

— А разве кого-то допекает, что я здесь нахожусь?

— Ну, даже если это их допекает, то пошли их ко всем чертям. Делай свою работу, и делай ее хорошо, и научись рявкать, как они. Если ты не научишься посылать их, то они будут вытирать об тебя ноги… И потом, что касается тебя, если бы ты насточертела парням, то они тебе об этом обязательно сказали бы. Для них нормально, что ты дрыхнешь на полу, так что не волнуйся, они не постесняются тебе это высказать прямо в лицо, если ты не будешь делать так, как они себе представляют.

— А я делаю так много глупостей?

Он вздыхает и смеется:

— Так, это ты меня хочешь разозлить, Лили. Не хочешь ли ты принести мне кофе?

— Мы уже взмокли этой ночью… Достаточно того, что ты следишь за якорем, чтобы нас не унесло. Время от времени ты бросаешь взгляд на «Лоран».

Я заняла свою позицию.

— Цепь якоря должна быть под углом около сорока пяти градусов. Ты не доверяй воде, прилив высок, у тебя всегда будет ощущение, будто судно дрейфует. Доверяй себе, но посматривай на циферблаты приборов, потому что нас может неожиданно снести в сторону. Никаких проблем быть не должно, дно очень цепкое. Иди, весело проведи время, следующим будет Саймон. И при малейшей проблеме….

— Да, я знаю, я разбужу тебя, Йана или Джесса.

Вот я и осталась одна в большой ночи. Судно тянет свою цепь, как пес на поводке, но якорь зацепился надежно. Двигатель работает на холостом ходу. Волны скользят навстречу форштевню. Я думаю о треске, убитой сегодня. Пойманная во время прилива рыба должна быть хороша. Наблюдатель странно стонет во сне, взвизгивая. Он встрепенулся. Нет, снова засыпает. Я смотрю на берег по правому борту: он исчез. Вода бежит слишком быстро вокруг нас. Меня охватывает паника. Судно сорвало с якоря? Я смотрю вниз на «Лоран», мы не движемся, даже не шелохнулись. Я кручу головой, побережье на месте. Я шепчу: нас просто повернуло вокруг своей оси.

Мои глаза блуждают, я смотрю на пол и замечаю ANPEC. Я наклоняюсь, чтобы поднять его. Открываю небольшой шкаф передо мной, оттуда вываливается пара старых перчаток. Пытаясь затолкнуть их обратно, нащупываю что-то твердое. В одной из перчаток обнаруживается бутылочка канадского виски. Снова прячу ее в перчатку. Джуд. Я думаю, это он потягивает алкоголь каждую ночь, глядя на море. Мы-то думаем, что он Пьет свой дряной кофе… а он, оказывается, прихлебывает крошечными глотками янтарный эликсир. Я вижу, как светлеет горизонт. Потом мне почему-то вдруг подумалось о сверчках… Летом во Франции. Где-то там, на моей родине лето, чувствуется запах выжженной солнцем земли, шум реки, лето с ежевикой и сушеными травами… Было время, когда я спала около реки летом, слушая мягкое стрекотание сверчков в теплую ночь.

Глаза широко открыты в темноте. Двигатель заглушен. Дыхание мужчин. Я поворачиваю голову в сторону Джуда, он спит. Он перевернулся. Бледный свет коридора скользнул по его лицу. Его рука между его тяжелыми бедрами. Он, должно быть, мечтает о женщинах и героине. И конечно же, о виски.

Шкипер моей мечты снова лицом к морю. Он говорил, что каждый проявляет себя на борту. Смотря на него, я думаю о том, как же ему, должно быть, грустно. Он поворачивается:

— Что скажешь, Лили, не так уж трудно в этом сезоне?

— О, нет.

Он улыбается:

— Я знал, что тебе понравится. Я повидал достаточно салаг и могу распознать тех, кто справится и кто подойдет для этого дела.

— Я подхожу?

— Конечно…

— Ты собираешься идти на рыбалку на Берингово море?

— Может быть. Сначала я должен съездить в Оклахому. Повидать своих детей. Мою жену.

— Ты не часто их видишь.

— Ага, не очень. Но я тем не менее проводил там зиму. Они растут. Они красивы.

— Тебе, должно быть, не хватает твоей жены?

На его лице появилась грустная улыбка.

— Может быть. Хотя она и намучилась со мной, дураком, предостаточно, когда каждый вечер я приходил домой мертвецки пьяным.

— Но ты же больше не пьешь сейчас. И кроме того, ты красив. — Его лицо светлеет в этот момент. Он смущенно улыбается.

— Если ты так говоришь.

Я подхожу к окну. Я смотрю на море.

— Ты меня возьмешь на борт, если будешь выходить в море в этот зимний сезон? Я буду работать как можно лучше. Я полностью отдамся работе.

Я оборачиваюсь. Его взгляд светится. Он смотрит вниз.

— Этот твой гребаный акцент… придает тебе такой шарм. Ну да, я возьму тебя на борт.

— Нас будет много на борту?

Столько же, сколько и сейчас. Шесть или семь человек.

— Ты возьмешь тех же самых?

— Джесс, вероятно, будет. Дэйв уже подрядился работать в другом месте. Саймон возобновил свою учебу — да я и не хочу его. Джуд, да, этот все еще в деле.

Я была бы очень рада, если бы он поехал. Я хотела бы поехать на рыбалку с тобой и Джудом.

Он хмурится.

— Почему Джуд?

Он работает как лев. Хорошо. Он никогда ничего не говорит, он заботится о каждом. Когда все заканчивается, только после этого идет спать. И он всегда приносит нам кофе, когда мы торчим на палубе.

Без Джуда совсем не то. Без него и Дэйва.

Да, это, конечно, не те салаги, которые способны заполнить трюм.

Вы проделали хорошую работу, давайте продолжать дальше. Но ты, если ты хочешь продолжать ловить рыбу, ты не можешь оставаться нелегалкой. В конце концов служба иммиграции тебя накроет.

— И что мне делать?

— Выйти замуж.

— Я не хочу мужа.

Мы возвращаемся. Мы наконец сможем принять душ. И почистить зубы. Дэйв улыбается, думая о своей подруге.

— И тогда, возможно, мы поедем в отпуск на Гавайи, как только покончим с ловом палтуса, если рыбалка будет хорошей…

Глядя на меня, он немного смущается:

— Ты понимаешь, это не совсем то, что мне нравится, пляж и все это безобразие, но ей немного скучно в Кадьяке и она так долго мечтала об этом.

Джуд мечтает о барах, чтобы там подавали виски, которым он нагрузится по прибытии и в последующие дни тоже. Саймон не сказал, о чем мечтает. О скандинавском пиве, возможно. Джесс не перестает говорить о гигантской пицце, которую он тут же закажет, как только «Мятежный» прибудет в порт. Ги-гант-ская (он повторяет это с ликованием) декадентская пицца с ящиком пива. Шкипер кажется чем-то обеспокоенным. Он говорит, что пытается дозвониться до Оклахомы.

— А ты, Лили? Это будет мороженое или попкорн, что ты сразу же закажешь?

Я не против того, чтобы пойти напиться, покутить вдоволь, с Вольфом или без него, и наконец попробовать на вкус этот пресловутый Белый русский коктейль, о котором Джейсон мне все уши прожужал.

Йан будит нас на рассвете в это последнее утро на судне. Мысль о возвращении не способствует улучшению его настроения. Он кричит:

— Проснись и пой! Вы не должны думать и мечтать о том, что вы уже находитесь на каникулах!

Встаем немедленно. Быстренько надеваем плащи, носки, сапоги. Ежедневный аспирин, как всегда, берем в аптечке. Джуд без слов вручает мне коробку. Я смотрю вниз, отодвигаюсь. Он, кажется, даже не видит меня. Йан до сих пор кричит в каюте. У него жесткие черты лица, словно вырезанные лезвием ножа.

— Двигайте задницами, ребята! Нужно хорошенько отдраить судно, чтобы все блестело, как никель, когда мы придем в порт! Мы не можем появиться там в таком плачевном состоянии, как сейчас… Ты, Саймон, занимаешься уборкой каюты. Почисти плиту с помощью металлического скребка, чтобы она сверкала как новенькая. Применяйте масло. То же самое, что и для пола. Ты, Дэйв, занимайся стенами. Отдрай их хорошенько, вот тебе льняное масло для изделий из дерева. Холодильник вымой с отбеливателем. Наведите порядок в этом борделе со шкафчиками. Лестницу в рубке тоже чистить металлическим скребком, в сортире чтоб все сияло. Джуд, вместе с Лили вы заботитесь о палубе. Вы будете тереть ее щеткой. Все. Там не должно быть ничего лишнего, чтоб не валялось ни кусочка кальмара или же шланга, ни крючка, ни ANPEC. Глядите, чтоб нигде не обнаружилось остатков рыбы, кишок, заглядывайте в каждый угол. Судно должно быть как новое. Покажем товар лицом, когда придем в порт.

Джуд кивает:

— Конечно.

Он выходит. Я иду за ним следом. Дождь мелкий и холодный. Нас окутывает туман. Сырость закрадывается в мое сердце. Это печальное время, как раз чтобы умереть, в конце сезона, в день возвращения, когда каждый умирает, после того как заканчивается праздник. Мы натягиваем на себя наши непромокаемые плащи. Джуд хватает щетку, мне бросает еще одну. Когда он ставит насос, палубу заливает ледяной водой. Я сориентировалась слишком поздно, мощная струя холодной воды окатывает мои сапоги. Мои ноги тотчас промокли. Мне хочется плакать. Мои ноги промокли насквозь. Я не имею права на кофе. Я одна на мостике с гневающимся Джудом. И в этот вечер мы возвращаемся в порт.

Он заполняет ведро водой с хлоркой, он уже начал тереть навес. Я работаю с ним наравне, на благоразумном расстоянии. Внутренности рыбы, кровь и старая наживка прилипли где только можно, приходится тщательно их выковыривать. По краям палубы было хуже всего: и в водостоке, и в каждом углу я обнаруживала кусочки белой плоти, обрывки кальмаров. Джуд работает быстро. Он чистит, не слабея. Я стараюсь, прикусив губу. В один прекрасный день это закончится. Мне даже уже не холодно. Он останавливается. Я продолжаю, нахмурившись. Я боюсь его презрения, если остановлюсь. У него низкий, медленный голос:

— Сделай перерыв, хочешь сигарету?

Я поднимаю глаза, я колеблюсь.

— Да, — наконец лепечу я, запинаясь, — пожалуйста…

Он дает мне пачку сигарет, у меня перехватило дыхание.

Мои щеки горят. Он протягивает мне свою зажигалку.

— Подкури ее сама, ветрено.

— Да. Конечно…

— Ты красная… Я редко видел тебя такой, — говорит он с веселой улыбкой.

— Да, я знаю, — отвечаю я сдавленным голосом.

Я взяла швабру.

— Ну тогда я буду продолжать.

Он сплевывает и сморкается. Вцепившись в швабру, я принимаюсь за мостик. Джуд моет палубу, сметая все мощной струей воды. Ледяные капли попали на мое лицо. У меня спазмы желудка. Моя шея и плечи в огне. Я думаю о шкипере, который пьет свой кофе, расслабленно сидя в капитанском кресле. Ну а я сегодня буду пить свое пиво.

— Достаточно, — говорит Джуд наконец. — Давай посмотрим, где они и чем занимаются. Сейчас самое время для кофе.

Земля становится все ближе. Мы находимся на палубе, грязные и счастливые, с чашкой кофе в руках. Я чувствую, что голодна, у меня пустой желудок. Я смотрю на палубу, я горжусь нами.

Дэйв зовет меня:

— Лили! Есть что-то для тебя…

Я сматываю снасти. «Мятежный» пришвартован к докам. Я оборачиваюсь. Блондинка и тощий парень сидят на скамье на набережной, между крошечными белыми пластиковыми контейнерами и краном оранжевого цвета. Ее волосы развеваются на ветру. Джейсон. Он узнал на заводе, что мы возвращаемся сегодня вечером. Он пришел и ожидает меня, чтобы пойти пить Белый русский коктейль.

— Я должна кое-что сделать. Позже! — кричу я с палубы.

— «У Тони»?

— Да, «У Тони»!

Судно разгружается. Трюм чистый. Мы сидим на палубе, едим пиццу. Каждый будет принимать душ в раздевалке завода. Я переодеваюсь во все чистое. Мои блестящие волосы распущены и развеваются на ветру. Джуд смотрит на меня с удивлением и уважением. Он опускает глаза, когда я смотрю на него. Я его не боюсь. Сегодня он больше меня не контролирует. «Мятежный» находит место в порту. Мы быстро спускаемся, покидая его, и пришвартовываемся в доке, крепим к баркасу и ищем электрический кабель.

— Остерегайтесь похмелья, парни. Я хочу, чтобы все вы были на ногах и в полном порядке завтра утром в шесть часов!

Парни уже ушли. Я бегу за ними. Я поворачиваюсь, шкипер стоит в дверях, высокий парень, который сейчас выглядит еще более худым, чем когда-либо. Я вернулась.

— Конечно же, ты не можешь поехать с нами? — говорю я.

Он закурил сигарету. Он улыбается, совсем чуть-чуть, выпятив нижнюю губу.

— Иди с ними, ты можешь их потерять из виду. Иди в бар, иди, получай удовольствие…

Они уже исчезли за поворотом дороги. Я снова ушла, я бегу, мои ноги заплетаются, чайки надо мной, и я их преследую, мои волосы разлетаются на ветру. Я присоединяюсь к ним на причале, прибежала запыхавшись. Дэйв остановился в рубке. Он позвал своего друга. Саймон вернулся от студентов из континентальных штатов, проживающих рядом с обнаженной бухточкой, обдуваемой ветрами, там был импровизированный лагерь с палатками и тентами. Джуд никого не ждал. Мы идем, я и Дэйв, к «Тони». Бар полон. В баре выпивает экипаж «Азартного». Джейсон, наблюдающий за дверью, замахал руками:

— Эй, мой друг! — прокричал он. — Добро пожаловать на борт!

Его глаза закатываются, он явно пьян. Дэйв толкает меня к ним.

— Я думаю, что я могу оставить тебя, ты будешь в надежных руках. Я должен идти, моя красавица ждет меня, и я долго ждал, чтобы увидеть ее. Пусть тебя обязательно проводят, когда ты будешь возвращаться домой. Держись подальше от неприятностей, девочка.

Я вхожу. Джейсон нашел мне стул. Высокая и тощая официантка, брюнетка с расширенными зрачками на очень бледном лице, принесла мне молочно-коричневый напиток в большом стакане. Белый русский коктейль — крепкий и сладкий напиток. Алкоголь наполняет меня очень быстро, и этот обжигающий медовый напиток заставляет страдать мое тело. Вокруг нас люди чокаются. Все пьют за возвращение с моря.

Я плачу за угощение всех присутствующих.

— Ром для меня, я — пират! — рычит Джейсон.

Я предпочитаю остаться русской и заказываю водку. Я вглядываюсь в лица и не узнаю никого. Стив должен быть в баре «В&В». Джуд в «На судне», старом, очень темном баре с индейцами в полумраке и с толстыми обнаженными женщинами на стенах.

Я не задерживаюсь допоздна. Это вообще присуще заведению «У Тони», там собираются молодые взрывные парни. Я думаю о синей ночи и неожиданно понимаю, что мне не хватает судна. Я стояла бы на палубе в полном одиночестве, меня бы заливала вода с гавани, я бы нюхала воздух, наблюдая за мерцающими красными огоньками достопримечательностями города. Я покидаю Джейсона и направляюсь к выходу. Снаружи воздух чист и свеж, улицы пустынны. Такси ожидает свою клиентуру в гавани. Я перехожу на боковую улицу. В конце ее я вижу черное море, мне кажется, что оно колышется под фонарями дока. Я бегу к нему. Ветер свеж. Летит птица, и шелест ее крыльев кажется оглушительным. Я замедляю шаг. И тогда я вспоминаю о «Free Spirit» — «Свободном духе», который я оставила позади бара «В&В» вдень праздника краба. Ускоряясь, я иду по набережной. Ночь пахнет илом. Я пересекаю дорогу и захожу за бар. Я осматриваю темное углубление между зданием и свалкой. Там валяются порванная тройная рыболовная сеть, пустые бутылки, куски лома. Проколотый буй виднеется рядом с колючим кустарником. Мой велосипед «Свободный дух» исчез. У меня вырывается вздох сожаления. Громкие голоса. Из бара выходит парочка пьяных мужчин. Я прячусь в тени за кучу поддонов. Они уходят. Я выхожу из своего укрытия, Я пересекаю улицу и подхожу к набережной. Отлив. Я стою/на парапете, на влажном переходе, который спускается по наклонной до понтонов. Говорят, что пьяные моряки проваливаются в воду, присоединяясь к своим кораблям. А потом они тонут. Я перегибаюсь на мгновение через перила. Вода черная. Вряд ли она сейчас движется. Я плюю, чтобы увидеть, движется ли она. Слюна падает с мягким стуком. Кто-то идет. Я быстро подхожу к «Мятежному».

Высокий худой парень на палубе. Я вижу светящуюся точку его сигареты в темноте: приближаясь к его губам, сигарета вспыхивает и освещает все вокруг, а затем гаснет, когда его рука опускается. Этот красный огонек пульсирует, как сердце в ночи. Он смотрит на огни города, танцующие на небе акватории порта. Я вскакиваю на борт.

— Привет, шкипер… — мягко говорю я.

Он оборачивается. Я вижу только тень его лица.

— Это ты, Лили? Уже?

Я тихо рассмеялась.

— Да. И даже не пьяна. Ну так, немного. Я могла бы продолжать, не покидая дока, но «Свободный дух» исчез.

— А что это такое? — сказал он.

— Да, мой велосипед. Ладно, это не серьезно.

— Как погуляла? Ты была с парнями?

— Да нет, я видела только экипаж «Азартного». Мы пили Белый русский. После того я жутко скучала.

Он протягивает мне сигарету, подходит к свету.

— Спасибо, Йан.

В порту тихо. В этот час вся жизнь в барах. Ты можешь слышать судна, которые прикреплены швартовыми тросами, буи появляются и исчезают, зажатые между боками и понтоном, вода плещется возле корпуса. Я сижу на доске трюма. Он сидит рядом.

— Чем ты занимался? — спрашиваю я.

— Мы вышли с Джессом чего-нибудь поесть в мексиканском ресторанчике. А потом он пошел пить. А я пошел домой.

— Тебе не было скучно?

— Я бросил пить. Я не буду опять вступать в это дерьмо и раздражаться оттого, что мне скучно.

— Ты прав. Для удовольствия не надо бухать даже в своих барах, нужно покончить с этим. Сначала это смешно, но это не сложно — перестать пить.

— Ну, все нормально, — сказал он.

Я молчала. Он не был лохом.

— Придется работать как сумасшедшей. Чуть больше недели до открытия. Завтра утром мы будем перебирать крючковые снасти, запутанные секции будут откладываться в сторону, нет времени заниматься ерундой. Необходимо удалить старую наживку, починить порванные сети, поставить рыболовные крючки, где их не хватает. И можно будет быстро наживлять.

Джуд и Саймон вернулись поздно ночью. Я даже не слышала когда. В пять часов я просыпаюсь, и это как чрезвычайная ситуация. Мне как бы напомнило сквозь сон: утром в порт. Джуд ужасно храпит, иногда кашляет во сне, хриплый кашель буквально душит его. Саймон глубоко вздыхает во сне. Дэйв еще не вернулся. В темноте я хватаю одежду, нахожу свои носки, наощупь выбрав их из кучи валяющихся вперемешку мужских носков, забираю несколько вещей из-под подушки. Без звука выхожу. Свет каюты освещает мое лицо. В спешке быстро-быстро надеваю бесформенные штаны, длинный свитер, ботинки. Я беру кофейник, наполняю его водой. Я выхожу. Одна-одинешенька и свободная на причале. Судно стоит у причала. Я иду, утро настает. Крик птиц вдалеке и совсем рядом, резкий и протяжный крик, ощущается запах от воды, запах водорослей и соли, зловоние ила и дизельного топлива, все это стоит в моем горле. Ветер утих, и видно, что вода едва колышется. Один момент, жалобный гудок парома, проходящего через гавань. На дороге появляется несколько пикапов. Мужчины отсыпаются, спят на кушетках или на холодных чистых простынях в мотеле, спят в приюте брата Франциска… спят на скамейках…

Я иду. Чайки медленно парят в небе. На мачтах неподвижные орлы. Птицы, кажется, единственные, кто выжил этой ночью. Появляется солнце. Гора Пиллар выделяется в тумане. Я останавливаюсь у туалетной комнаты управления капитана порта. Офис такси уже открыт. Одной ногой я придерживаю дверь. Я протираю лицо и тело своим шарфом. Мои бедра — два белых крыла с каждой стороны моего живота, моя задница крепкая, как полированное дерево. Я вытаскиваю из волос гребень, сжимаю его в зубах и укладываю непослушные пряди пальцами. Я снова выхожу на безлюдную набережную, лишь орел и два ворона дерутся из-за мертвой рыбы. После сигареты, выкуренной ночью, свежий воздух особенно хорош для моего горла. Я иду вдоль бара «У Тони», винного магазина. Возле супермаркета разгружается грузовик, на фоне неба появляется усталый человек, он пытается встать и валится на скамейку. Грязные пряди черных волос, скрывают его лицо. Он с удивлением смотрит на свою грязную обувь. Я пересекаю пустынную площадь, обхожу рытвины/на дороге. Я теряю свои крылья и весь свой блеск, толкая дверь в «Байкери Холл», где дневной свет сменяется светом неоновых ламп. Я чувствую запах свежемолотого кофе. Рыжая и пухленькая девушка раскладывает пирожные. Она бросает на меня беглый взгляд.

— Один момент, пожалуйста, — говорит она мне своим высоким голосом.

Я присаживаюсь за стол. Мои мужские натруженные руки кажутся непропорционально большими. Она смотрит на меня своими красивыми зелеными глазами женщины.

— А теперь я полностью в вашем распоряжении…

— О, мне только кофе, — произношу я вполголоса.

В бар входит молодой рыбак в зеленых сапогах. Легкие брюки плотно облегают его крепкие ноги. Он вразвалку подходит к стойке, у него высокий чистый лоб, его волосы взъерошены. Каждая мышца на его ногах пульсирует под тканью хлопка. Рыжеволосая поворачивает голову, ее лицо озаряет улыбка. Она играет глазами, что-то меняется в ее поведении и чертах лица, в тоне ее голоса. Я сижу лицом к двери. Их слова не доходят до меня. Снаружи уже светло.

Когда я шла назад, к судну, жизнь уже начала возвращаться в доки. Я боялась опоздать. Ребята все еще дрыхнут. Дэйв на палубе. Руки прижаты к спине, он вытянул свои длинные ноги.

— О, Дэйв! Ты выглядишь счастливым…

— Я рад. — Он смеется. — Ты только что вернулась после ночи?

— Нет. Небольшое кафе, вот где я была. А прошлой ночью я рано пришла домой.

— Ты оставила красавца Джейсона?

Теперь моя очередь смеяться.

— Да плевать мне на Джейсона.

Дэйв исчезает в каюте. Я слышу кашель Джуда.

— Эй, брат! Вечеринка уже закончилась… — сказал он почти нежно. — Гнилые снасти ждут тебя.

Со своей койки спускается Саймон. Дэйв усаживается в кают-компании. Я ставлю на стол четыре кружки. Появляется Джуд. Звук будильника заставил его вскочить, но его способность соображать еще спит. Он подходит к мойке как лунатик, плескает немного воды на лицо, опухшее и красное. Он налил себе кофе, его блуждающие глаза в состоянии полного ступора.

Два матроса ссорятся из-за тележки внизу у перехода, чтобы загрузить свои ящики с наживкой. Мы возобновили работу на задней стороне палубы, на длинном алюминиевом столе, где находятся вонючие чаны. «Мятежный» пришвартован кормой к причальным тумбам дока, когда мы поднимаем голову, то можем видеть переход между стенками. Наживка начинает портиться, поэтому мы снимаем ее с крючков. При этом наши пальцы погружены в горьковато-соленый сок, а эластичные и вязкие кусочки липнут к нашим специальным перчаткам. Мимо проходят парни, на плечах у них duffle-bag — своего рода мешки с личными вещами.

— Нужен ли человек на борт?

— Укомплектован!

Студенты с гладкой и нежной кожей идут от одного корабля к другому, предлагая себя в качестве работников, надеясь, что их возьмут.

— Нужны ли работники, чтобы насаживать наживку?

— Вам нужен шкипер, а он вышел.

И они уходят. Может, им повезет в другом месте. Мэрфи возвращается с набережной, идет вразвалку, покачивая тяжелыми бедрами. Он останавливается, шутит с парнями на палубе одного из кораблей, шумно смеется, идет к следующему.

— Лили! — кричит он, когда доходит до нас. — Ты наконец нашла свой корабль! Я тебя больше не видел… И как твоя рука?

Напротив меня работает Джуд. Он на мгновение поднимает голову, бросает на меня удивленный взгляд. Его бровь взлетает вверх. Он поворачивается к доку.

— Привет, Мэрфи, — говорит он флегматичным голосом. — Как твои дела? Мне кажется, что ты ищешь возможность получить работу.

— Привет, брат, мне чертовски наплевать на то, что тебе там кажется, я полагаю, что мне вполне достаточно зарабатывать свои три су, горбатясь на оборудовании других.

— Возвращайся чуть позже, если ничего не найдешь, шкипер должен скоро подойти.

— И где же ваш шкипер?

— Должно быть, торчит где-то в городе.

Мэрфи раскачивает свое мощное тело, переминаясь с одной ноги на другую.

— Я еще немного поспрашиваю работенку, — говорит он, — а потом пойду прогуляться в сквер… Приходи к нами, когда найдешь время. У нас, возможно, будет повод хорошенько выпить.

— Ах, ты опять начал?

— Это зависит от повода и особых случаев. Хорошо, я иду туда. Удачи, Лили! — сказал он, поворачиваясь ко мне. — Позаботься о ней, Джуд. Я помню, какая она была несчастная, когда нанялась на «Мятежный», буквально плакала на моем плече.

Будь спокоен, позабочусь, — отвечает Джуд, лицо его при этом непроницаемо.

Мэрфи удаляется до ближайшего судна. Джуд бросает на меня строгий взгляд:

— Откуда ты его знаешь?

— Познакомились в сквере.

— Что ты делала тогда в сквере?

— Это было на празднике краба… Когда я вас ожидала, после больницы. Говорили с ним однажды.

— Хм, — только и сказал Джуд.

Он смотрит вниз на крючковые снасти, показывает на скрутку сетки, которая порвалась. Он закуривает «Кэмел», сплевывает. Он уже опять очень далеко.

Саймон опрокинул ведро со старой наживкой.

— Приятного аппетита, крабы, — говорит Дэйв. — Для нас, возможно, это тоже время обеденного перерыва.

Во второй половине дня пришел Адам. У него изможденное лицо, щеки — в складках от крыльев носа до уголков рта, бледная кожа в сочетании с серыми кругами под глазами, запавшими и настороженными, как у животного. Увядшая кожа его век пульсирует. Глубокие морщины избороздили лоб. Его лицо испугало меня, но Дэйв со смехом похлопал его по плечу:

— Кажется, вы полностью укомплектовали судно? Поздравляю, старина. Стоит только посмотреть на твое лицо, ты должен быть реально счастливым, оттого что есть возможность от души выспаться.

— Я только и делаю, что дрыхну. В течение первой недели мы спали по десять часов, это всего ничего. Я встаю, чтобы только пойти пожрать в баре «У Фокса». Когда я возвращаюсь, то снова забираюсь в постель. Это самое большее, чем я могу заниматься в моем возрасте, помимо того, что ловить рыбу для Энди. Он убил бы меня окончательно за такую работу, если бы только мог, этот сукин сын. Я даже не знаю, как он выдерживает, но он спал столько же, сколько мы, вероятно, даже меньше. Есть такое понятие — бабки, они и заставляют его действовать таким образом. Но лично я заработал достаточно.

— В таком случае ты с ним не будешь открывать сезон ловли палтуса?

— С этим покончено, и это связано с другой работой. Рон, парень, для которого я держу «Анну», позволил мне взять корабль для этой ловли. Это хорошее судно тридцати двух футов, которое хорошо держится на море. Я оттрублю сезон ловли палтуса, а затем скроюсь в своем лесу.

— Какой у вас был улов черной трески?

— Сто двадцать тысяч фунтов. А что у тебя?

— Не больше девяноста тысяч.

— Вы, я слышал, потеряли оборудование?

Тридцать крючковых снастей, — мягко ответил Дэйв.

Адам присвистнул.

— Дерьмо! Как же это случилось?

— Сильное течение, рывки при движении. Судно легло в дрейф.

— А Йан не сумел избежать этого?

Вполне возможно, не впарь Энди нам гниль.

Это правда, по сравнению с нашими снастями…

Йан взбешен, ведь их требуется заменить новыми.

Это не Энди преподнес вам такой «сюрприз».

Я знаю не так много владельцев, способных сделать такой подарок парню, которого сами же и наняли в качестве шкипера.

— Да.

Дэйв ушел. Адам поворачивается ко мне.

— Ну и как твоя рука?

Хорошо, я вытащила нитки швов своими собственными зубами, — говорю я, смеясь.

Я расстегиваю перчатку и показываю ему свою грязную руку. Он надулся. Его лицо исказилось еще больше.

— Это нехорошо… — И тихо добавляет: — Я искал тебя прошлой ночью. Мне нужен еще один человек на «Анну». Нас трое на борту. Четверо было бы лучше.

— Это так любезно с твоей стороны, Адам, но я уже решила идти на «Мятежном».

— У меня тебе заплатили бы гораздо больше. И кроме того, я не кричу. Ты бы пользовалась уважением и не спала бы на полу — как сейчас.

— У меня теперь есть койка.

Он пожимает плечами и устало смотрит вниз. Адам расстроен до слез, можно сказать, что он сделал все, что мог. Он должен возвратиться спать.

— Я нашел комнату в общежитии для рабочих, это — длинное серое здание возле православной церкви, как раз перед верфью. За пятьдесят долларов в неделю скромная комната, но у меня там есть плита и душ, горячая вода, что еще можно желать. Приходи ко мне. Ты ведь без передышки работаешь с апреля. Ты же совершенно не отдыхала. Они выжмут из тебя все до последней капли.

Он говорит очень тихо, низким голосом. Джуд поднимает голову время от времени, и смотрит на нас с досадой. Он плюется громче, чем когда-либо, выглядит очень сердито. Его плевок не долетает до нас буквально два шага. Саймон сшибает меня с ног возле бака, заполненного плавающей наживкой:

— Извините.

Дэйв проходит через дверь каюты с дымящейся чашкой в руке.

— Свежий кофе, кто желает! — предлагает он.

— Возможно, я зайду к тебе в гости в один из дней, если найду минутку, — сказала я Адаму.

Я снова погрузилась в работу. Джуд сурово поднимает брови, встречаясь со мной глазами.

Снова появляется Йан. Он бросает на нас строгий взгляд и исчезает в рубке. За ним следует Энди, он не обращает на нас внимания. На его лице видна исключительно усталость. Дэйв и Джуд обмениваются взглядами. До нас доносятся громкие голоса. Адам кивает головой. Саймон улыбается. Джуд остается невозмутимым.

— О, о… — произнес Дэйв. — Похоже, у нас проблема.

— Вы вряд ли увидите, какого цвета доллары, ребята, — произносит Адам шепотом.

Джуд плюет за борт.

— Прошло уже больше года, как я убиваю себя на этой работе, чтобы не получать ничего или получать гроши, — сказал он. — Было бы просто замечательно, если бы мне наконец повезло.

Его грубое лицо смягчилось, он снимает перчатки, пододвигается к столу, наклоняется всем телом. Он закуривает сигарету, выпускает дым, его рот чуть-чуть смягчается улыбкой:

— А также хорошо бы сделать перерыв, потому что все, что мы делаем, — это ходим по кругу.

— Еще не все потеряно, — сказал Адам, — впереди открытие сезона рыбной ловли.

Джуд пожимает плечами. Он смотрит в сторону, через перила палубы.

— Да. Похоже, цены на палтуса немного поднимаются.

Дэйв улыбнулся мне над столом:

— А вот Лили на это наплевать. Ей еще не заплатили, но она счастлива.

— Да нет, как раз наоборот — без денег я не смогу поехать на мыс Барроу.

Ребята поворачивают головы ко мне.

— Она их получит, — сказал Дэйв.

— Ты болен, — сказал Джуд.

Я не говорю больше ничего. Ребята принимают меня за дуру. Возможно, они правы. Мы слышим радио на соседнем судне. Звучит песня «Битлз», в которой поется о поездке к морю, когда наступит лето.

Джуд пошел пописать на другой конец палубы. Наклоняясь через снасти, Саймон бросает на меня взгляд, наблюдая мое смущение.

— В моей стране люди мочатся где угодно, — говорю я, — собственно, мне на это наплевать.

На сей раз он был в шоке от моего заявления. Он выплескивает за борт ведро со старой наживкой. И потом идет мочиться. Внутрь судна.

— Похоже, здесь вертится морской лев, — говорит Адам.

— Энди зовет тебя, — сказал Дэйв.

— Меня?

Я вздрагиваю. Первое, о чем я думаю, — о службе иммиграции… Или он хочет от меня чего-то совсем другого? Я сняла перчатки и подошла сзади к Саймону. Человек, стоящий в передней части средней надстройки судна, смотрит на меня. Он приближается ко мне, его квадратные плечи совершенно заполняют дверной проем, на лице эта его вечная насмешка, которая никогда не покидает его. Передним я становлюсь багрового цвета.

— Да? — говорю я сдавленным голосом.

Он чувствует мой страх. Я в первый раз вижу его улыбку.

— Я должен тебе деньги, — коротко сказал он, протягивая мне чек.

— Мне? Деньги?

— За твою работу вместе с Диего на крючковых снастях д ля «Голубой красавицы».

Он уже вернулся в каюту. Я смотрю на чек, который сжимаю в грязных руках. Я избавилась от своего непромокаемого плаща, чтобы догнать его. Он уже разговаривает с высоким тощим парнем. Они о чем-то спорят. Я устроилась рядом с печью.

— Что ты здесь делаешь, Лили? У тебя разве недостаточно дел на палубе?

— Вообще-то, я хотела бы поговорить с Энди, — сказала я тихим голосом.

Энди поворачивается ко мне, у него бледные глаза стального цвета и все еще напряженный взгляд.

— В чем дело?

— Я по поводу чека, я думаю, что это слишком много… Я не сделала ничего такого.

Я увидела какой-то смешливый блеск в его холодных глазах. Он улыбнулся во второй раз.

— Ты заработала эти доллары. Вернись к работе.

Мужчины ждали моего возвращения.

— Так что, ты уволена? — спрашивает Дэйв, смеясь.

— Пока еще нет. Он только дал мне деньги. Я сказала, что это слишком много для меня, но он не послушал меня.

Все подняли головы и смотрят на меня с недоуменным взглядом.

— Как вышло так, что тебе уже заплатили? — сказал подозрительно Саймон.

— Я починила гнилые крючковые снасти для «Голубой красавицы», когда была на берегу.

Они выглядели успокоенными.

— Тем не менее… — прошептал Саймон.

— Не лезь, ты меня слышишь, никогда не возражай, если Энди дает деньги. Это бывает довольно редко. Ты сразу должна класть их себе в карман, — сказал Адам с некоторым упреком в голосе.

Энди ушел. Адам тоже собирается покинуть судно. Чайки летают низко над водой. Место для швартовки уже размечено на причале. Йан прекращает работу, когда небо становится темным. Палуба соседнего судна давно опустела. Дэйв спешит избавиться от своего плаща. Саймон вернулся к студентам. Я оставляю судно. Впереди меня на дороге стоит Джуд, который собирается идти по направлению к городу. Он идет медленно, у него понурые плечи, над ним безветренное летнее небо. Я не собираюсь его обгонять и замедляю свой шаг. Я хотела бы исчезнуть. Визг чаек, кажется, что они издеваются над нами. Он меня не видит, он не знает, что я его вижу, этого уставшего человека, идущего в вечернем свете. Еще летает орел в небе. Джуд поворачивает за угол набережной, идет вдоль туалетов и офиса порта, в настоящее время он подходит к бару «Мекка», чтобы добраться до бара «На судне» ему нужно сделать не больше двадцати шагов, а до бара «У Тони» — добрых тридцать. Он идет медленно, он знает, что все его ждут.

Полдень. Три лодки «Мятежного» стоят с другой стороны плавучего дока, мужчины перекрашивают их. Корпус будет красным и зеленым, кабина — желтой.

— Эй, Коди! — зовет крепкий здоровяк с борта.

Большой долговязый блондин с волосами, которые заплетены на индейский манер, с измученным лицом, оборачивается. Никифорос сидит на доске трюма. Он машет рукой, когда я прохожу. На следующей палубе мужчина наживляет в одиночку. Пустая бутылка пива была забыта в углу на выступе ржавого железа. Краска на белых широких полосах облупилась от времени и стала серой и грязной из-за дождя. Название исчезло наполовину. «Судьба». Я едва смогла прочитать надпись.

— Здравствуй, — сказала я мужчине.

За ним нагромождены полные баки среди развернутых и разбросанных всюду снастей, пластмассовые ведра, где застаивается зеленая вода, сальные тряпки, развороченные банки с кока-колой.

— Привет, — сказал мужчина.

Он работает быстро. Механическим жестом он ловит рыбу на крючок, в ванне слева висит кусок соленой сельди, переключатели в кабине справа, леска расположена в регулярных маленьких кружках, один слегка перекрывает другой, висят крючки — один на другом. Он смотрит вниз, на свою работу. У него мешки под глазами, усталое лицо, тяжелые плечи немного сутулятся. Внешне он очень похож на свое судно. Они оба изношенные. Радио играет песню, как и в предыдущие дни. «Битлз» — «Summertime». Я щурюсь на солнце.

— Ваше судно красивое, — говорю я.

— И кроме того, хорошо держится на море, — отвечает мужчина, — но оно нуждается в хорошей покраске, в немалых работах также… Вот денег как раз и не хватает.

«Возьми меня, возьми меня в плавание», — поется в песне. Я смотрю на широкие и твердые боковые стенки.

— Да, — отвечаю я, — но все же оно красиво. Отправляетесь на лов палтуса?

— Да, но на другом. Это еще не готово. Однажды, возможно, поплыву на нем. Тогда мне нужен будет матрос. Я возьму тогда тебя на рыбалку со мной, если тебе так понравилась моя «Судьба»…

— Ах, да, — говорю я.

Я слушаю до конца песню, слова которой поднимаются и уносятся далеко в море. Солнце заливает мое лицо и лицо этого мужчины. Песня заканчивается, и что-то ломается.

— Увы, я должна идти, до свидания, — говорю я.

Он кивает мне.

Джуд пьет кофе на задней палубе. Я чувствую на себе его взгляд, когда перешагиваю через перила «Мятежного». Желтые глаза с ледяным блеском, он выглядит сердитым. Он отворачивается и сплевывает. Его лицо исчезает в тени капюшона. Я смотрю вниз.

Бывает, что редкими вечерами Джейсон останавливается на судне. Мы все еще работаем, когда другие команды уже давно закончили.

— Эй, Лили, до сих пор на работе? Я приходил тебя искать, чтобы угостить мороженым, попкорном или Белым русским.

— В другой раз, Джейсон, мы еще не закончили работу.

Он явно разочарован. Он очень молод. Он медленно удаляется от судна, идет по пустынному понтону, взбираясь на мост, чтобы добраться до дока. Над ним небо. Черный мост и небо. Можно подумать, что он поднимается на небо.

Дэйв смеется, глядя на меня:

— Вот твой парень.

Шкипер тоже вторит:

— Вот, как раз этот Джейсон, что приходил…

Наступает ночь. Небо желтого цвета. Объявили, что двадцать шестого июня будет ветреная погода.

— Это как обычно, — сказал Адам. — Каждое открытие сезона ловли палтуса объявляют штормовое предупреждение, и суда идут ко дну.

Мы выходим завтра. Все уже готово. Два дня до начала рыбалки мы проведем на рейде вблизи берега. Сегодня Джейсон снова маячил перед «Мятежным», и снова он ушел один. Джуд сплюнул через перила.

— Завершите работу с вашим баком и на этом остановитесь, — приказал шкипер.

Джуд поворачивается ко мне. Над ним оранжевое небо. Он указывает подбородком на Джейсона:

— Он что, твой парень?

Он говорит тихо. Его взгляд становится серьезным.

Мы пересекаем узкое место в порту, проходим первые буи. Это так красиво, со всеми этими криками. В гавани от солнца исходило хоть какое-то тепло, но стоило нам выйти в открытое море, как легкий бриз превратился в ветер, который доводит до мурашек, поднимает торчком и откидывает назад наши волосы. Мы были опьянены запахом водорослей. Эти грубые мощные ароматы — как вызовы в открытом море.

Нарастающий смех сумасшедших чаек. Мы выходим за пределы белых топливных баков доков. Мужчины заняты чисткой передней части палубы. Саймон и я наживляем, нам в помощь Йан нанял трех студентов на один день. Вскоре мы прибываем на консервный завод. Судно замедляется. Шкипер совершает искусную швартовку, встав между «Полуночным солнцем» и «Топазом». Ребята привязали «Мятежный» к деревянным опорам, вокруг которых плавает грязная пена. Мексиканский рабочий кричит что-то из дока и направляет нас к огромной пластиковой трубе. Напялив свой непромокаемый плащ, Дэйв прыгает в трюм. Джуд подает шланг Дэйву, тот затаскивает его внутрь.

— ОК! — кричит он.

Затем труба выплевывает несколько тонн колотого льда, Дэйв направляет шланг так, чтобы лед попал в каждый уголок трюма. Должно быть, этот лед заготовили в период пурги.

Мы занимаемся продуктами питания, которые «Сэйфвэй» выгрузил для нас у причала. Дэйв ликует, прежде чем груда крючковых снастей готова войти в воду. Саймон вышагивает, делая замечание доставщику. Мужчина средних лет сел и бросил свою сумку на палубу.

— Привет, ребята… Я — Джои, новый матрос нового сезона рыбной ловли.

Он идет в каюту, чтобы забросить туда свой багаж. Джуд вышел, чтобы купить сигареты. Шкипер звонит, вероятно, в штат Оклахома. Джесс курит косяк в машинном отделении. Я перехожу на палубу, не зная, чем же мне заняться.

— Я надеюсь, что трюм уже заполнили. Что собираются делать эти чертовы ублюдки, я вас спрашиваю, — сказал Дэйв.

— Я надеюсь, что он не будет так кричать, — говорю я.

Он рассмеялся. Джуд вернулся. Минуту спустя на борт

прыгает шкипер:

— Снимаемся, ребята. Отвязывайте!

Девять вечера. Уже скрылся из виду город. Солнце заливает палубу, золотит границу неба и зеленую гору, на юге просматривается белый песок далеких пляжей.

— Однажды я поеду туда, — думаю я вслух. — Со мной будет только мой бумажник и мой спальный мешок. После рыбалки, мыса Барроу, после всего этого я туда поеду.

— Хорошо бы взять с собой пистолет. Защищаться от медведей.

Джои стоит с моей стороны. Он мягко улыбнулся. Я смотрю на коренастого мужчину, который втянул голову в плечи, как будто экономя силы. У него мешки под глазами, а его черные глаза глубоко запали.

— Самки медведей гризли являются грозными матерями в летнее время. Однажды я был на охоте на оленей. Опять же: я родом с острова Акиок, южной деревни, я знаю эти горы как свои пять пальцев. Опасно идти в одиночку, особенно если ты никогда этого не делал. Я мог бы сопровождать тебя, если хочешь. Я покажу тебе, как и — главное — где можно стрелять. Когда медведь идет на тебя, у тебя нет права на ошибку. Если зверь потянет тебя за череп, считай, что ты уже мертв.

— О, — говорю я.

— Не слишком ли трудно ловить треску в первый сезон?

— Самое трудное — это краб, — говорят они.

— Да. В один годя потерял семь членов моей семьи. Все на разных судах. Берингово море.

— Я, возможно, поеду этой зимой. Шкипер обещал взять меня на борт судна, если, конечно, будет сезон, — сказала я вполголоса.

Джои помолчал. Он продолжает следить за гребнем волны. Он шепчет:

— Я надеюсь, ты не будешь этого делать. Я считаю, что это ад для любого человека.

— Другие делают это хорошо. Женщины тоже. Почему же тогда не я?

— Потому что ты маленькая, там ты явно не сможешь сделать это. Я надеюсь, что твой дурак шкипер не вернется из Оклахомы… Пусть идет себе в ад!

— Ты его не любишь, мне так кажется.

— Да это дурак. Он не знает, что делает, и не знает того, о чем он говорит.

Ребята пьют кофе в каюте. Джои протягивает мне сигарету:

— Что заставило тебя приехать сюда?

— Я не знаю, я просто приехала. Хотя… если бы я знала, конечно, я знала бы точно. Я была уверена в этом, по крайней мере, все было бы здесь по-другому. Я думала, что это будет исключительно океан.

«Мятежный» плыл по реке Бускин и заливу Женщин, пьяная чайка крутилась в небе.

— Может быть, я хотела пойти сражаться за что-то сильное и красивое, — я смотрю на других птиц. — Рискуя найти свою смерть, по крайней мере, встретить свой последний час раньше… А потом я мечтала поехать на самый край мира, чтобы поглазеть.

— А потом?

— Потом — я прыгаю.

— А потом?

— А потом — убегу.

— Ты убежишь навсегда, ты умрешь.

— Я умру?

— Это то, что может случиться с тобой здесь, и раньше, чем ты думаешь. Это не простая страна.

Я смотрю на побережье, его контуры размыты, светлый океан, я вздыхаю. Он продолжает нежным голосом, почти поет:

— У меня есть гитара. Я буду играть в барах, когда слишком много выпью. Я работаю по дереву и по коже. Я умею дубить кожи по старинному рецепту.

Голос Йана из рулевой рубки. Он кричит. Ребята стоят на палубе. Мы принимаемся за работу, снова восстанавливаем крючковые снасти. Море начало штормить, когда мы проходили мимо мыса Шиниак Бэй. Кажется, что морской простор, украшенный белыми гребнями волн, не имеет границ.

Джуд смотрит на океан. Взгляд с золотыми отражениями под густыми дугами бровей. Уже два дня как он трезв. Черты его лица напоминают мощные контуры великого моряка. Двигатель «Мятежного» работает на малых оборотах. Мы цепляем наживку в задней части палубы и в шлюпке на воде. Сильный бриз освежает наши лица. Звук волн, попадающих на палубу, — это шум бесконечности. И мы заполняем наше судно уловом….

— Посмотрим, сколько выйдет… Замечательно, если будет пятьдесят тысяч фунтов.

— С учетом второго маленького трюма скорее всего наберутся все сто тысяч!..

— Цена еще не зафиксирована, но могла бы быть намного выше. Мне сказали это на консервном заводе.

К нам присоединяется Саймон. Он стал куда как более уверен в себе, с тех пор как Йан взял его на эту последнюю рыбалку.

— Сколько тебе заплатили, Саймон? Половину от доли?

— Увы, половину.

— А что мне?

Я повернулась к Саймону.

— Тебе? Без сомнения, тебе, как и мне, надо увидеться со шкипером.

— Они не собираются тебе дать даже четверть от суммы?

У Саймона недовольная гримаса непонимания.

— Я не думаю, что стоит это делать. Разве это что-то даст?

Конечно, таков обычай. Я думаю, это нужно для себя самого.

— И потом, Саймон, мы ведь заслужили сегодня рис?

— Я прихватила коробки с рагу из говядины с овощами, чтобы дело пошло быстрее.

— Коробки? Рагу из говядины с овощами? Боюсь, ты разочаруешь Саймона, я предпочел бы съесть только рис.

У Саймона робкая улыбка. Я поднимаю глаза и смотрю на берег. Голубое судно бросило якорь в одной из бухт.

— У нас наконец есть соседи, — говорю я.

— Это Адам, разве ты не узнала его «Анну»?

Я роняю загнутое крючком шило и машу рукой слева направо. Мне отвечают с той стороны. Небо покрывается облаками. Их корабль исчезает в тумане, и скоро, возможно, пойдет ливень.

Сильный крен судна. Резкий толчок заставляет меня упереться в металлическую перекладину; теряя равновесие, я держу в руках бак, который приготовила уложить на место. Я пытаюсь схватиться за штурвал и удержаться, но крючковая снасть меня не пускает. С сухим звуком меня сгибает вдвое. Я корчусь от боли, едва сдерживая слезы. Они все же выступают. У Джуда и Дэйва, которые увидели эту сцену, невозмутимые лица, на них, я думаю, читается упрек: мне нечего делать на борту, ибо у меня нет ног моряка, читаю я на их лицах. Я поднимаюсь. Саймон обеспокоен. Я пожимаю плечами, не слишком сильно, потому что это доставляет мне боль.

— Я, должно быть, сломала себе чертово ребро.

— Ребро? Сломано ребро? Как ты это можешь знать?

— Я это чувствую, вот и все.

Час сигнала приближается. Скоро полдень. Каждый на своем посту. Йан в рубке, прильнул к радио, по которому будет дан отсчет времени. Саймон находится на мостике, готовится бросать радиомаяк и буй. Дэйв устанавливает фальшборт, вокруг его неподвижной руки первые петли буйрепа, якорь также у него под рукой. Я заканчиваю помогать Джуду загружать и связывать между собой первые секции крючковых снастей. Я держусь в стороне от Дэйва, готовлюсь передать ему оставшийся буйреп. Мы не говорим больше. Я нервно сжимаю маленький красный нож, который висит у меня на поясе. От страха у меня болит живот. И тут из рубки управления судном доносится протяжный крик.

— Старт лова!

Саймон передает команду для всех, Дэйв бросает якорь, который тянет за собой буйреп, я подаю ему следующие, все новые метры хребтины яруса погружаются в волны. Первая крючковая снасть, за ней вторая… Затем процесс повторяется. Чайки летают прямо над нами. Мы разворачиваем три секции подряд. Четвертая секция тоже на подходе. Крики радости, это ликуют Дэйв с Джессом. Йан заставляет нас вернуться в реальность:

— Берегите силы, будет жаркая работа.

Мы бережем силы. Мы уверены — нас ждет удача. В последний раз я собираюсь присоединиться к высокому худому парню в рубке, еще более изможденному и мертвенно-бледному чем когда-то.

— Разберемся, — говорит он. — Это может затянуться надолго. Много работы на земле. Она меня с ума сведет. Если тебе хочется, иди в бар сегодня вечером, угости там всех.

— Я не всегда предпочитаю бары. Я также люблю гулять в Баранов-парке, есть мороженое в «Макдоналдсе», просто бродить по городу.

Он улыбается. Он всегда смотрит как бы далеко вперед.

— У меня сложности с женой. Мы собираемся расстаться. Она хочет попросить развод. Возможно, это даже к лучшему. У нас два замечательных ребенка. Парень одиннадцати лет и малышка девяти лет.

Я не осмеливаюсь говорить больше ни о чем. Мы смотрим на море, оно грохочущее в это время.

— Скоро будем двигаться?

— Ага, — отвечает он. — Уверен, что мы будем двигаться в полночь.

— Почему море всегда кажется таким большим и грозным, когда мы ловим белого палтуса?

— Откуда мне знать?.. Ты об этом говоришь, повторяешь все эти глупости. Я вовсе не приятель тому, кто решает наверху, что и как делать.

— Да, конечно, я глупа, — шепчу я. — Мне тоже нужно потрошить белых палтусов?

— Надо увидеться, чтобы посоветоваться с парнями. Возможно, именно ты будешь укладывать трос в бухту. Или Саймон. Во всяком случае тебе будет чем заняться.

— Я надеюсь, что скоро я смогу научиться потрошить. Люди безостановочно рассказывают, какие они — и самые лучшие, и самые быстрые. Знаешь, я также могу быть непревзойденной в этом деле. И затем это мне поможет при работе на моем следующем судне.

— У меня красивая малышка, — говорит шкипер. — Я мог бы попросить тебя за ней ухаживать. Ее мать была бы не против, если бы я нашел дочери хорошую няню. Тогда тебе пришлось бы отправиться рыбачить со мной? На Гавайские острова?

— Ой, только не на Гавайские острова. На Аляску.

В полночь мы закладываем последние крючковые снасти. Первые секции были возвращены назад. Рыба попадается редко. Косяки рыб ходят где-то в другом месте. Мы поймали только несколько одиноких белых палтусов. Оказавшись на крючке Джуда, они летят на палубу, размахивая в воздухе своим огромным хвостом. Длина некоторых больше моего роста. У плоских гладких гигантов можно наблюдать последние судороги. Правая сторона их головы — темная, здесь же и оба их круглых глаза, взирающих на нас с изумлением. Левая половина головы — белая и слепая. Джуд снимает с крючков самых молодых и выбрасывает их в воду. Но чаще всего можно видеть только их трупы, которые удаляются от нас, качаясь на волнах, прежде чем медленно утонуть. Такое впечатление, что они просто исчезают, проглоченные черной водой.

Блестящая треска борется на конце крючков, есть треска с чешуей зеленого цвета, встречаются и темно-красные морские окуни, анемоны и морские звезды.

— Оставляйте пикшу, треску и окуня.

Саймон сворачивает крючковые снасти, сидя на ведре ниже шкива. Джуд наклонился через перила. Он следит за тем, как поднимают хребтину яруса со снастями. Шлюпочный крюк в руках Джуда выходит из волн с палтусом, он поднимает на борт извивающуюся на крючках рыбу и снимает с коротким свистом с крючка. Джои, Дэйв и Джесс разделывают и потрошат ее. Я чищу внутреннюю часть вспоротых брюшек рыб, промываю их от крови. Я перемещаюсь и меняю баки, по мере того как Саймон заполняет их снастями с крючками, освобожденными от груза. Я наклоняюсь, чтобы схватить полное ведро, и переношу его на другой конец палубы, шатаясь от сильного крена. Требуха, остатки наживки и различных растений устилают доски палубы.

Но рыбалка оставляет желать лучшего. В ближайшее время опять принесут крючковые снасти, мы должны повторно наживлять их. Море суровое. Наши ноги замерзли от холодной погоды. Стоя на задней палубе, мы работаем без единого слова, шея — втянута в плечи, руки — прижаты к телу. Наши действия — механические. Поясницы опускаются и поднимаются в ритме крена. Хриплый звук — медленно повторяет шум волн… На мгновение я засыпаю, очнувшись, продолжаю делать наживку снова. Я мечтаю о рыбе и полуночном солнце. Смех Дэйва разбудил меня:

— Лили, ты спишь!

Я встаю:

— Я мечтаю… но я работаю!

Впереди меня Джуд. Он протягивает мне сигарету. Улыбка, почти что нежная, оживляет его лицо, покрасневшее от холода, я вижу его потрескавшиеся губы под густой бородой, в которой есть немного соплей. Йан присоединился к нам. Времени осталось очень мало. Дэйв обеспокоен:

— Промысел был закрыт для ловли черной трески, а мы начинаем от этого получать немало. Я не знаю, хотя имеют право на…

— Не волнуйся, — говорит Йан, — это еще хорошо, что в пределах квоты. Мы можем ловить и гораздо больше!

— Я не уверен, — ворчит он, — но это мое мнение, что это слишком много.

Джуд исчезает на несколько секунд в каюте. Он возвращается и протягивает мне кружку с кофе. Тридцать снастей готовы, можем забрасывать в воду.

— Вполне достаточно, — сказал Йан. — Освободите палубу. Подготовьте следующий сет снастей. — Он отправляет оборудование. И приносит предыдущее.

Два часа ночи. Удача наконец повернулась к нам лицом. Палтус появляется.

— Стоп! — кричит Саймон. — У меня крюк в руке.

Шкипер медленно останавливает линию. Он раздражен.

— Что еще такое?

Саймон поспешно извлек крючок, который застрял в его перчатке. Его рука немного кровоточит. Он очень боится. Йан запускает двигатель. Саймон хватает обезумевший линь со снастями.

— Это называется попался на крючок, — ухмыляется Джесс.

Джуд кидает пару слов в том же духе. Дэйв улыбается. Я меняю полное ведро и пытаюсь улыбнуться Саймону. Он меня не видит. У меня сильно болит ребро. Джон сменяет Джуда. Склонившись над черной неспокойной водой, он поднимает великолепных гигантов, их мясистые губы, широкие рты приоткрыты, по весу явно большие, они гнутся под тяжестью собственного тела, покачиваясь и корчась в бешеной судороге, крюк погружается и тонет все глубже с каждым порывистым движением огромной рыбины. Рыба падает на палубу, прямо в кровянистую воду, пену и внутренности. Джон не потрудился пощадить даже самых молодых рыб. Он их бьет гарпуном таким образом, чтоб их было удобно снимать другой рукой. Их пасть уже вырвана, прежде чем они повторно погружаются в воду.

Другие рыбы задыхаются на палубе. Мужчины берут в охапку наиболее крупные экземпляры, так сподручнее их поднимать на стол. Существа отбиваются и встают на дыбы. Они еще сражаются. Мощные удары хвоста — и мы забрызганы грязью и кровью с ног до головы. Тогда мужчины погружают свой нож в горло рыбы, режут мембрану жабр, делают быстрый разрез лезвием до другой мембраны, которая отделяет внутренности, затем они выхватывают все, вырывают требуху и жабры — все вместе. Они бросают это обратно в море, до меня доходят лишь два дышащих брюшка. Остаются только оба пузыря, находящиеся в самой глубине брюшка рыбы, которые мне надо уничтожить, как и белесую кожу. И снова мое лицо покрыто кровью и пеной. Джесс бросает мне несколько слов, смотря на меня, и смеется. Джуд поднимает глаза на меня. Он пожимает плечами, этот жест я принимаю за презрение. Ребро доставляет мне боль. Я мерзну. Я хотела бы возвратиться в Кадьяк. Джои меня пугает, вчера он был приятен, рассказывая мне о зверях и деревьях, он говорил грустно:

— Я — негр, сын индейца, поневоле ставший варваром. Надо убивать гораздо быстрее. Время — деньги, рыбы — доллары, и когда появляется морская звезда, часто более крупная, чем две мои соединенные руки, совсем не запланированная по нашей работе, и если она прицепляется к крючку, который она жадно сосет, то ее убивают ударом о стальной косяк.

Иногда, когда попадаются маленькие морские окуни, то их рассекают на части в блоках, между которыми проходят тросы снастей. Я отпускаю в море тех, до кого могу дотянуться, пока никто не видит, или маскируя свои движения под смешной жест. Я пытаюсь скрыть это от всех, знакомых мне людей, моих подельников в дальнем плавании — этих наемников, варваров, пугающих меня, ставших зверями, которые промышляют в просторной мясной лавке, при грохоте двигателей и неистовстве океана. Но у меня больше нет ни времени, ни сил для этого. Я боюсь желтых глаз, шкипера, который кричит и ругается, людей, этих широких и мощных мужчин, которые вонзают с такой ловкостью свои ножи в белое брюхо рыбы.

Дэйв просит у меня точильный камень.

— Ведро скоро наполнится, — отвечаю ему я.

Он горланит:

— Ты должна сделать то, о чем я тебя прошу!

Я смотрю на него с изумлением, страхом, непониманием. «Я тебя ненавижу, — думаю я, — ой как я тебя ненавижу!» Я очень огорчена, из-за того что он меня обманул. Он, Дэйв, мужчина, как и другие мужчины, человек, который распоряжается и хочет моментального повиновения, мужчина, один из тех, кто украл у меня койку и позволил мне спать на полу между их ног, когда у них вахта, один из тех, кто не обучил меня правильно чистить белых палтусов, кто только и может что кричать, и тогда я начинаю дрожать, в этом случае у них находятся слова утешения, и теперь я их уже слепо люблю. Мужчины, которые мне, возможно, не оплатят даже и половины моей доли. Я приношу ему камень и стою перед ним, опустив глаза.

— Спасибо, Лили, — говорит он таким тоном, как если бы он меня простил за что-то.

— Лили! Рыба попала в устройство! Ну что за блин, черт, мать твою за ногу! — орет шкипер.

Я убиваю красного морского окуня. Я толкаю рыбины влево от себя, они сползают в трюм. Сердце палтуса пульсирует на столе под неоном. Интересно, когда я бросаю его вместе с потрохами и кровью, долго оно еще бьется? Возможно, я должна была бы передать его морю… Напряжение быстро сокрушило меня. Джуд занимает место Джои и возвращается ко мне.

Я вижу линию снастей в узле. Я хватаю полную корзину, обмениваю ее на пустую, развязываю снасти. Там пойманная рыба, быстро бросаю ее в ведро. Джон хватает меня за руки.

— Это слишком тяжело для тебя!

Я смотрю на него с удивлением и опаской. Я мотаю головой из стороны в сторону.

Наступает день. Сейчас уже больше девяти часов. Ровно в полдень нам надо снова поднять последний радиомаяк. Мы возвращаем последний сет в адском ритме, рыбы беспорядочно брошены на палубу. Палуба напоминает сейчас кровавую стройку. Мужчины продолжают потрошить в середине снастей раздробленных морских звезд, глупых рыб с выпученными глазами, с тяжелым запахом внутренностей. Я пробую взгромоздить одного из этих гигантов на стол. Он слишком большой и тяжелый. Он ожесточенно отбивается, и я подскальзываюсь и падаю вместе с ним, но не отпускаю. Боль в ребре заставляет меня буквально плакать от гнева. Вместе с рыбиной мы купаемся в требухе. Моя первая рукопашная схватка с белым палтусом, объятия в крови и пене. Изловчившись, я изо всех сил хватаю его и сжимаю. Он слабеет. Мужчины уже пустили ему кровь, скоро он умрет. Он уже едва дрожит. Рука попала внутрь его жабр, которые он вновь закрывает. Моя рука поранена через перчатку. Теперь я умею укладывать его на столе. Он больше не шевелится. Он очень гладкий, такую красивую рыбу я не видела никогда. Я беру нож, погружаю его в жабры, я повторяю жест наших мужчин.

Я распотрошила своего первого белого палтуса и стала мыть внутреннюю часть белого брюха. Его сердце выскользнуло на стол, оно еще бьется. Я колеблюсь. Это сердце, которое не решается умирать, я его глотаю. В моем теплом нутре одинокое сердце палтуса.

Йан меня толкает:

— Вытолкни оттуда и пододвинь ко мне белых палтусов!

Джуд поднимает глаза и бросает на меня ледяной взгляд. Слезы на моих глазах. Я сморкаюсь в пальцы. Джои и убийца не далеко. Я встречаюсь с ним взглядом и цепляюсь за этот взгляд, он улыбается:

— Скоро конец авралу, Лили, мужайся.

Заканчиваем помещать в трюм последних рыб. Джуд и я потрошим последнюю треску. Я толкаю щеткой отходы до шпигатов. Шкипер ловит шланг, он неистово поливает палубу. Я на дороге. Не видя меня, он окатывает меня водой. У него уставшее лицо.

— Возможно, восемнадцать тысяч…

— Намного больше! Двадцать пять тысяч, по крайней мере.

— Держу пари, что все двадцать тысяч.

Мы едим омлет и красную фасоль, которую нам приготовил Саймон, в то время как сам он чистит палубу. Я не умывала лицо. Шкипер распределяет вахты. Я заканчиваю пить свой кофе. Я не смотрю ни на кого. Я встаю и присоединяюсь к ним в рубке. Я забираю свои сапоги, кладу их около форточки с теплым воздухом. Моя койка. Я ложусь спиной к остальной части судна, свернувшись клубочком. Я убийца, как и все остальные, я разорвала моего первого палтуса. Я даже съела его еще живое сердце. Я это сделала прямо сейчас. От соли печет лицо, кровь затвердевает в моих волосах, веки склеились, щеки полыхают огнем, а в углу рта капелька засохшей крови. Я засыпаю.

Саймон проснулся. Девять часов вечера. Мне не спалось. Большой белый палтус в моем мозгу. Сон был прерывистым. Он потряс меня и долго не отпускал. Я должна была несколько долгих секунд вспоминать собственное имя, где я и для чего я здесь. Я встаю. Боль в боку напоминает мне о моем ребре, мои руки замерзшие, огромные, тело ломит, как будто меня кто-то избил. Пересекаю кают-компанию, я ставлю подогреть кофе и хватаю шоколадку в ящике. Я бросаю взгляд на палубу через стеклянную дверь. Крючковые снасти надежно закреплены. Вода скользит слева направо по палубе, отступая от шпигатов и заканчивая омывать палубу цвета ночи. Подъемник, лавируя, надлежащим образом закрепленный, никогда не перестает скрипеть при каждом толчке, он как бы урывками сердится, когда судно кренится при малейшей волне. Проходили ли в эти двадцать четыре часа в этом месте, через это дно, другие суда? Вечернее солнце прорывается сквозь облака, словно лезвие ножа, ослепляя меня. Я поцарапала щеку. Уголки губ болят, я чувствую сильное жжение. Еще раньше Дэйв сказал:

— Так что это? French kiss? Ты меня пугаешь… — Все смеялись, видя кровь вокруг моего рта. Но только не я, мне было не до смеха.

Я поднимаюсь по лестнице в рубку. Джон стоит перед циферблатами на панели управления. Перед нами солнце. Баклан приземлился на нос судна.

— Я оставляю вам место сразу же, — сказал он. Я установил обзор. Саймон ничего не знает.

— Я тоже ничего не знаю. Но мы все же можем нести вахту. Он не спит, ты знаешь.

— Я знаю… Иногда салаги бывают лучшими, им только опыта не хватает, на это требуется время. Нам нужен кто-то, чтобы объяснять им. Я покажу тебе самое простое.

Я слушаю. Я пытаюсь понять. Джон в свою последнюю ночь был спокойным и хорошим человеком, с которым легко и комфортно путешествовать по гребням волн. В конце концов я сдалась, я слишком устала.

— Как твое ребро? — спрашивает Джон. — Саймон сказал, что ты сломала себе ребро?

— Может быть. Это случается со мной иногда. Но, может быть, и нет. Просто был хруст, как будто я что-то сломала. Через две недели будет лучше. Не надо только говорить другим. Меня не захотят брать на другое судно, если я что-нибудь сделаю неправильно.

— Нужно заботиться о себе, — пробормотал он, качая головой. — Не следует делать подобные вещи, как ты делаешь, то есть скрывать свою боль. Я не склонен говорить кому-то о тебе, но я не хотел бы видеть тебя сегодня. Ты чуть не плача носила ведро, но никому об этом не сказала. Ты прекрасно знаешь, что я всегда был против присутствия женщин на судне. Но я никогда не рыбачил с ними. Это мужской мир, мужская работа, кроме того, мы не можем даже помочиться в одиночестве на палубе, должны так это делать, чтобы быть вне чьего бы то ни было поля зрения. Тем не менее, такие женщины, как ты, которые пашут как парни двадцать четыре часа, не дрогнув, ах, я хорошо отношусь к тебе на моем судне.

Мы прибудем в Кадьяк к середине ночи. Я слышу двигатель, меняющий режим работы. Дэйв и Джуд встают, крики шкипера, затем двигатель замедляется, наконец он почти затих, чтобы снова заработать, сделав соответствующий маневр управления.

— Можешь еще поспать, — говорит мне Дэйв, видя, как я поднимаюсь на койке, готовая вернуться на палубу.

Затем все успокаиваются. Молчание. Едва заметное покачивание на волнах. Облегчение. Я буду знать, что через несколько часов я оставлю мужчин во время их мертвого сна и уйду в утро, снова свободная.

Когда я проснусь, опять буду мечтать о ловле, о белых палтусах, которых я сжимаю в руках, чтобы резать их лучше, о секциях снастей, которые убегают с борта и скрываются в воде. Я полностью просыпаюсь на воздухе, залитой солнечным светом палубе. Это — час самоходного парома и его гудка. Я бегу наверх, на влажное дерево понтона. Я так и не вымыла свое варварского цвета лицо, оно в алых метках — воинственных эмблемах моей первой охоты на белого палтуса. Я умываюсь под краном в доке. Летят брызги, вода течет по моим предплечьям. Жуткая боль, словно огонь, пронизывает все мое тело, когда я присаживаюсь на корточки. Я поднимаюсь и заканчиваю стоя, вытираюсь, отыскав наименее грязный уголок одежды. Передо мной разукрашенный корабль — «Кайоди». Несколько пустых пивных бутылок прокатились поперек палубы. Я бегу до набережной. Усаживаюсь на скамью и смотрю на спящий флот. Корабль преодолевает узкий проход порта. Не все еще возвратились. «Северное море» передал буй. Корабль кажется тяжелым и продвигается медленно.

В баре я встретила Джейсона. Темные помещения больше не пустеют с полудня. Мужчины шумят и пьют, их содранные руки лежат на деревянных стойках. Толстые пальцы играют со

стаканом или сигаретой, растирают в руках шарик табака, прежде чем положить за губу. Они рассказывают все об одном и том же. Хвастаются, насколько они хороши и как завалили трюмы уловом. Длинная вереница судов перед заводами, шкиперу надо записываться в очередь, чтобы разгрузить свое судно. Тогда они оценивают, предполагают, обсуждают сезон. Травят байки о судне, которое якобы пошло ко дну, потому что рыба клевала слишком хорошо. Уже и трюм был полон, и палуба завалена белыми палтусами, а рыба все прибывала и прибывала… Пять часов утра, сигнал SOS, но морская пограничная охрана отмечала Первое Мая. К тому времени, когда они прибыли, корабль уже утонул, а разбросанный экипаж плавал в спасательных жилетах. Морская погранохрана — идиоты, а шкипер — дурак. Все рвут животы от смеха.

Мы пьем текилу за благополучие, за сохранение наших кораблей. Джейсон сбивчиво рассказывает о своей ночи, восходе солнца в зыби и крови, он быстро говорит, слова путаются, его глаза полыхают под кустистыми рыжими бровями, которые смотрят куда-то вдаль, в самый дальний от бара угол, что за бильярдными столами. Просим еще раз повторить Белый русский, затем заказываем ром для него и водку для меня, чтобы окончательно завершить вечер мертвецки пьяной. Я возвращаюсь на корабль темной ночью. Я пытаюсь идти прямо, не могу же я свалиться, находясь в гавани. Конечно, я буду осторожна со всей этой гнилой наживкой, которая брошена там. На судне стоит мужчина. Я получаю от него бутерброд и крепкий кофе. Я пью кофе. Другие же мужчины смеются и потешаются. Я больше не могу спать. Я выхожу. На этот раз я пойду направо. Я должна уйти в загул. Теперь я — настоящий рыбак.

Работа возобновилась. Крючковые снасти должны быть очищены, отремонтированы, готовы к будущему сезону. Наживка, которая осталась на крючках, гнила изо дня вдень, она скользит и разрушается под нашими пальцами. Ночью я мечтаю о грязном сером океане, свистит ветер, мы наталкиваемся на липкие борта, у которых тот же зеленоватый оттенок, что и у наживки, мы скользим в вонючей каше. Ею загажен весь корабль. Мы внутри скользим и чуть ли не падаем в кровь белых палтусов. Нечто красивое алого цвета пачкает наши щеки, заставляет гореть наши лбы, но это нездоровая слизь, которая поднимается и осаждается, — все это останки маленьких кальмаров, умерших за просто так.

Джуд возвращается пьяным в стельку. Я понимаю, что он здорово набрался, по тому, как он наталкивается на стены в кают-компании, как гремит посудой и приборами, как открывает холодильник. Предметы падают. Тело тоже иногда. Он глухо матерится. Позже он приходит к себе, только чтобы рухнуть на свою койку. Он кашляет. Приступы его кашля похожи на крик. Странное тявканье, которое меня внезапно будит. Я боюсь, как бы он не умер ночью, подавившись, хрипя и кашляя.

Он всегда встает последним. Обычно его будит Дэйв или Саймон.

— Давай, буди его, — однажды просит меня высокий худой парень.

Я смотрю на Йана с оцепенением, я отрицательно мотаю головой.

— Только не я, — шепчу я.

Я бегу на палубу и принимаюсь за работу. Он к нам присоединяется, у него покрасневшие глаза, кажется, что он избегает смотреть на нас. Его лицо еще хранит следы подушки. Оно зажигает сигарету. Кашляет.

— Надо, чтобы ты остановился, старина, иначе, ты долго не протянешь, — пытается шутить Дэйв.

Джуд бросает на него недобрый взгляд:

— Я остановлюсь обязательно, иначе я сдохну.

— Тогда это будет не так быстро, это все не по-настоящему, Лили?

Стремительно пробегает Йан.

— Через четыре дня разгружаемся, парни! — восклицает он. — Завод наконец утвердил и зафиксировал нашу очередь. Хочется узнать, сколько же всего мы сделали… Цена снова поднялась на несколько центов, не так, впрочем, как я надеялся. Проклятые ублюдки, сыновья шлюхи, всегда нас обманывают.

— Кстати, ты в курсе о квоте по треске? — спрашивает Дэйв.

— Что ты меня достаешь этим? Я тебе уже сказал, буквально в цифрах.

Шкипер снова ушел. Джуд и Дэйв шушукаются между собой.

— У нас остается еще неделя, а в трюме полно рыбы. Ты хочешь сказать, что лед будет храниться так долго.

— Все будет мариноваться в собственном соку. Я-то съем это в любом случае.

Саймон и я молчим.

Мэрфи ждет на скамье сквера. Маленький человек с седыми волосами.

— Садись с нами, Лили, а то мы скучаем. Продвигается ли твоя работа?

— Нет, — говорю я.

Из открытой двери бара «У Брикерса» доносится музыка. Парни возвратились. Я рассчитываю увидеть здесь Джейсона. Я поворачиваю голову к Мэрфи.

— Я тебе представляю моего друга. Это Стивен — большой ученый.

— Вообще-то, я физик, — поправляет маленький человек. Я сажусь с ними на самый край скамьи. Ветер поменял направление. Запах от консервного завода отправился гулять в свободное пространство. Это чувствуют деревья, листья опять же, запах цветов красно-желтого амфитеатра.

Я ем мороженое и пью пиво. Белый русский, текилу и водку. Мы работаем с раннего утра до позднего вечера, когда доки уже давно опустели. Это — лето.

— На Аляске у нас самые крупные овощи в мире, — говорит Дэйв. — Главным образом на Севере, где почти постоянно день — до самой середины августа.

— Мне надо было бы вовремя уехать на мыс Барроу, пока светло, — отвечаю ему я.

Шкипер не очень хорошо себя чувствует. Саймон думает о своих занятиях, которые он собирается скоро возобновить.

Он хотел уехать, как только рыба будет разгружена. Йан отказал ему в этом:

— Ты должен поехать с нами тралить воду, чтобы пытаться обнаружить потерянные секции крючковых снастей. Ловля на самом деле еще не закончена, пока не попробуем их найти. И, впрочем, если они таки потеряны, ты также должен оплатить их возмещение.

Джейсон приходит на корабль и каждый вечер зовет меня в поход по барам, или прогуляться по улицам порта, или пройтись вдоль набережной, посидеть на скамейке, и тогда мы услышим шум ветра в мачтах, понаблюдаем полеты чаек над нашими головами, почувствуем запах тины и попкорна, когда будем проходить мимо кинотеатра — я покупаю рожок — прямо перед пристанью, там, где проходит паром, под дуновением юго-восточного ветра ощутим запах гнилой рыбы.

— Ты еще вся в работе? Как ты относишься к тому, чтобы пойти выпить с попкорном, когда закончишь свою работу?

Он уходит и будет меня ждать где-то — в баре «У Тони» или «На судне», либо же на скамейке рядом с вывеской «В&В», упражняясь в игре на гармошке, которая у него только три дня, у него грустный и отсутствующий взгляд, он хмурит брови. Иногда рядом с ним садится какой-то парень. У него есть свирель, которую он сам вырезал. У парня густая борода, длинные желтые волосы, которые он прячет под фуражкой в цветах хоккейной команды. Он разъезжает по городу взад и вперед на своем великолепном «VTT». А еще он играет на флейте.

Толстяк Мэрфи приходит на корабль снова. Он недолго говорит с Джудом. Поворачивается ко мне и смеется над моими красными щеками. Джуд бросает на меня внимательный взгляд без особой нежности и сплевывает через борт.

— Я так ничего и не нашел, — говорит Мэрфи, — поэтому в основном отдыхаю. Днем тусуюсь в порту, я нахожу себе подработку на судах, что приносит немного так называемых карманных денег, так что… Потом я иду в сквер, нахожу там приятелей. Сидим, смотрим на проходящих людей. Все отлично. Вечером кунг и суп. Что еще надо?

Джуд отвечает ему односложно. На разноцветном судне парни громко включили музыку. Слышится звук открываемых пивных бутылок.

— Это из-за жажды, — говорит Джуд своим низким голосом.

— Я тебя куда-нибудь увезу, туда, где ты никогда не была, — сказал Джейсон на следующий день. — Место на Кадьяке, о котором ты никогда даже не слышала, оно такое красивое, что аж перехватывает дыхание. Ты — первая, кому я покажу это, но вначале поклянись мне, что ты о нем никому не расскажешь.

Я клянусь. Мы уезжаем. Покупаем сигареты в супермаркете. Мы идем быстрым шагом, чтобы побыстрее покинуть город, по «Тагура Роуд», мимо судоверфи. Я собираю красные ягоды на берегу котлована. Джейсон дает мне целую горсть этих ягод. Мы подходим к мосту, переходим под ним. Этот мост соединяет Длинный остров с городом и маленьким портом, находящимся в бухте Собак. Джейсон останавливается и поднимает голову.

— Это здесь.

Я смотрю на него, не понимая, что он имеет в виду.

— Иди!

Он взбирается по травянистому склону, хватаясь за выступающие камни, поднимается до первых маленьких стальных балок. Я уже там. Мы залазим на опоры, на которых держится мост. Он продвигается по узкому лазу, решетка под нашими ногами позволяет видеть небо. Я иду за ним, сзади. Мы крепко держимся за ограждение со всех сторон. Мой желудок будто узлом завязывается все больше и больше по мере того, как мы поднимаемся все выше и выше, и пустота под нами вырастает. Теперь под нами дороги, тянущиеся вдоль залива, скоро мы нависаем над водой, чайки, которые парят в небе и кричат неистово, и то ниже нас, грохот машин все накатывается и усиливается. Яростно дует ветер, и кажется, что он все больше и больше крепчает. Джейсон следит за моими шагами и пустотой под нами, его челюсти стиснуты, он весь напряжен. Когда уже видна середина пути, он останавливается. Он делает мне знак, чтобы я отдохнула. Мы сидим, болтаем ногами в воздухе.

Внизу, в темной воде, есть опасная плотность. Она медленно движется, от нее расходятся волны, как будто это дышит огромное существо, пришедшее из морских глубин.

Джейсон кричит, чтобы я могла его расслышать:

— Придет время, как-то поздно вечером, я все-таки возвращусь на корабль. Еще вчера вечером…

Он вытаскивает свою гармошку и играет прямо в разряженный воздух, звуки уносит ветер. Я протягиваю ему сигарету. Курим, не пытаясь больше говорить. Я чувствую свое сердце, которое бьется ка?: безумное от головокружения и восхищения.

Когда мы возвращаемся, я чувствую себя так, словно я побывала очень далеко. Я была с Джейсоном Хоббитом, мы шагали по воздуху выше птиц. Ветер хотел нас унести. Джейсон меня оставляет перед статуей погибшим морякам. Я иду по набережной к «Мятежному». Ночь спустилась на порт и город. Я думаю о тех, кто там остался, о ногах, прикованных к земле, к квадратному миру тех, кто таскает за собой груз людских проблем. Я жалею этих людей. Я хотела бы рассказать им, что я возвращаюсь из места, где была выше чаек, там, куда не забирались самые великие из моряков. Но Джейсон взял с меня клятву, что я никому ничего не скажу.

Снова дует ветер. Дэйв говорит, что он приходит из Японии. Птицы низко летят над портом. Работа возобновляется. Как же хорошо в горах. Я хотела бы взойти туда. Корабли уходят поочередно. Парни же проводят время в барах или едут на Гавайские острова. Они готовятся к ловле лосося или укладывают сумки для поездки в Джуно, Бристол-Бей, Датч. Только не мы. Груз белых палтусов ждет разгрузки в трюме, крючковые снасти все еще гниют на палубе.

— У меня кончились деньги, — говорит Джуд. — Шкипер начинает дуться, когда я прошу об авансе, он боится, возможно, что я могу покинуть корабль, не расплатившись.

— Все будет хорошо, если постоянно о себе напоминать. — Я тоже была сломана и раздражена, и не надеялась, что он нам отдельно заплатит за треску и белого палтуса. И кроме того, старик, он нам не заплатит, пока мы не разгрузимся…

— Эй, Лили, — говорит Джон, — слышал, что ты остаешься на «Мятежном» на сезон лосося? Энди об этом говорил этим утром Гордону, ближайшему шкиперу. Я также завербовался на это.

— Легкая работенка! — восклицает Дэйв. — Можно сказать, что тебе везет. Платят за день, за вычетом еды и газойля — все по-честному и чисто. Сто или сто пятьдесят долларов вдень. Ты им сплавляешь лед, беседуешь с красивыми парнями. Ты устраиваешь себе сиесту, когда в конце дня корабль бросает якорь, чтобы перекачать рыбу. В середине ночи вас встречает корабль, такой как, например, «Халаскин Спирит» или «Гардиан», я не знаю, видела ли ты их, этих священных чудовищ, невероятной красоты корабли. Они вас освобождают от рыбы, ваше дело — лишь добыть хороший улов.

— Ах да, — говорю я.

Я думаю о полуночном солнце, как сажусь на краю света, качаю ногами выше самой голубой северной пустоты, ем лед и курю, смотрю, как раскаленный шар катится по небу, задевает горизонт, никогда не раскачиваясь.

— Небольшой тур в Аберкромби с ящиком пива, вот это было бы прекрасно.

— М-да, если у тебя будут средства заплатить за ящик пива.

— Аберкромби?

— Ах, Лили, ты не знаешь Аберкромби? Надо, чтобы ты однажды увидела это. Ты бы видела эти восходы солнца на высоте горных круч!

— Возможно, что я знаю, хотя… Но для восхода солнца — немного поздно.

— М-да. Было бы пиво.

Кусок липкой наживки замирает у меня между пальцами. Я вспоминаю о чеке, который мне дал Энди.

— Если я плачу за пиво, то когда мы поедем в Аберкромби?

Парни меня не слышат. Я снимаю перчатки.

— Я в банк и тут же назад, — говорю я.

Я бегу в доки. Парни разукрашенного корабля подзывают меня, и я им отвечаю, помахав рукой. Я сжимаю чек в грязной руке. Я прохожу мимо торговых мест. Слышу гул голосов за дверью, это из открытого бара «УТони». Оттуда выходит мужчина.

— Ой, Адам! — говорю я.

— Заходи выпить кофе, Лили, я тебя угощаю.

— Я иду в банк, чтобы получить деньги по чеку. Но я не уверена, примут ли они его, если со мной не придет шкипер.

— Здесь примут. Я хорошо знаю хозяйку.

— Закрой за собой дверь и идем!

Сьюзи открывает свой сейф. Уже гораздо меньше слышно горланящих мужчин. Она мне протягивает две банкноты с широкой улыбкой.

— Тебе жутко повезло, сегодня у меня есть наличные деньги.

Я присоединяюсь к Адаму, сидящему у стойки.

— Это, по крайней мере, мой пятый кофе, — говорит он.

— У тебя может случиться сердечный приступ, Адам.

— Надо наконец выбираться из своей дыры. Когда ты придешь меня повидать?

— Когда будем работать больше, — отвечаю я.

Мои ноги нервно ерзают под стойкой. Парни, видно, решили, что я смылась с хорошими бабками.

— Но в то же время, какого черта ты делаешь здесь, если тебе предложено много работы?

— Надо угостить наконец парней. Они нуждаются в «горючем».

— Это деньги на пиво?

— Да.

Я смеюсь. Я чувствую себя виноватой.

— У этих парней, у них у всех есть проблема с алкоголем.

Я смотрю на Адама. Он обводит зал опечаленным взглядом.

— Твой второй дом, нужно время, чтобы его построить? — мило спрашиваю я.

— Ой, немного, — отвечает он неуверенно.

Он больше не улыбается.

Все четверо втиснулись в грузовик Дэйва. Мы, Саймон и я, садимся сзади, на маленькую скамью с откидными сиденьями.

Маленькие места, так сказать, для коротышек. Они устраиваются в передней части для высоких людей крепкого телосложения. Мы едем к магазину оптовой торговли спиртным «Сэйфвэй». Парни присаживаются среди бутылок, не смея больше что-нибудь решить.

Мы открываем пиво сразу же в грузовике. Я хочу пить, да и хорошая погода располагает. Ветер шумит за опущенными стеклами. Дорога перед нами — изрыта дорожными колеями, плутающими между деревьями. Еще десяток миль — и перед нами большой портик, на котором сверху вырезано «Аберкромби». Дэйв паркует свой ярко-красный грузовик среди черных сосен. Мы идем к обрыву. Мы скорее предпочли бы не взбираться по всем этим склонам, а быстрее опуститься на травку, попивая пиво. Но, куда идти, решает Дэйв, взявший на себя роль проводника между небом и горами. Перед нами сверкает океан. Море медленно дышит. Вблизи горячих скал в восходящих потоках воздуха стремительно взмывают птицы. Их пронзительные крики смешиваются с шумом волн, разбивающихся о стену.

Джуд открывает свою бутылку, заложенную в скалах, Саймон сел дальше, устроившись в стороне. И я тоже колеблюсь. Дэйв стоит лицом к морю, его затылок отклонен назад, руки на бедрах, как будто для того, чтобы машинально почувствовать гибкость своего тела. Он смеется.

— Почему ты смеешься, Дэйв?

Он поворачивается.

— Байдарка, там, справа от скалы, ты видишь ее? Парень не может маневрировать ею, завтра он будет там, в той же точке… У меня тоже есть байдарка. Иногда мы плаваем на ней с моей подругой. Ну что ж, пора выпить по рюмочке.

Тогда я сажусь рядом с ним. Я очень люблю истории о байдарке.

— Я тоже делал как он, когда был пацаном. Мы с братом уезжали в рощу. Не возвращались много дней. Моя мать просто с ума сходила от беспокойства. У нас была байдарка, старое гнилое корыто, которое чуть нас не утопило, и так бывало довольно часто.

Это Джуд нам рассказывает. Своим очень низким голосом. Надо прислушиваться, чтобы услышать его в крике буревестников и в грохоте волн. Он снова наливает полный стакан рома, его глаза уже покраснели, лицо порозовело. Свет выдвигает на первый план прожилки его век. Его плечи, снова ставшие слишком тяжелыми, опустились. Я отвожу глаза. Он замолчал и смотрит вдаль. Саймон рассказывает о чем-то, чего я больше не слышу. Я созерцаю горизонт, который проясняется, становится совсем красным. Медно-красные цвета вечера спускаются на океан. Я снова думаю о мысе Барроу.

Мы встретились в «Мекке». Джейсон к нам присоединился и торжественно попросил меня быть его матросом для ловли крабов. Дэйв сердечно приобнял меня за плечо. Группа музыкантов устанавливала звуковое оборудование.

Джуд пил в самом темном углу стойки. Я приблизилась, в тени бара он меня меньше пугал. Пол раскачивался, как бы двигаясь вдоль стойки, мужчины смеялись, я смеялась вместе с ними. Они предложили мне выпить стакан. Я сказала, что я рыбачила. Это была морская пограничная охрана. Они мне пожелали остаться невредимой. Я не боялась больше службы иммиграции. Группа музыкантов принялась играть. Поющая девушка была одета в кожу, в черную и очень короткую юбку, которая облепила ее бедра. Я захотела танцевать и пить до утра. Я качалась возле стойки. Ритм волн был в моих покачивающихся бедрах.

— Могли бы и потанцевать, — сказала я Джуду. — Тебе нравится танцевать?

Он уставился на меня, совершенно оцепенев. А затем он разразился коротким смехом — Джуд смеялся! — он сказал:

— Ой… Когда я был молод…

— Ты вовсе не стар.

Он смущенно улыбнулся. Я поставила его в неловкое положение.

— Мне тридцать шесть лет, — прошептал он.

— Ах, надо же.

— И я больше не танцую.

— Но я совсем глупа, ты должен найти это глупым, даже не беспокойся об этом.

Он все еще смеялся.

— Это совсем не глупо. Конечно, мне нравилось это когда-то. Но теперь я прихожу в бар исключительно для того, чтобы пить. Лишь для этого, веришь мне или нет?

— Да, — ответила я, достав сигарету.

Он ее подкурил.

— Спасибо. Ты откуда?

— Из Пенсильвании. Не так далеко от Нью-Йорка.

— Это на другом конце Соединенных Штатов.

— Я их все прошел, все Штаты.

— Ты не всегда рыбачил?

— Уж восемь лет, как я на Аляске. Раньше я работал на лесозаготовках вместе со своим отцом. Долгое время мы вместе с отцом перемещались из одного места в другое. Это был такой способ найма — трудоустраиваться в пути, работая то там, то здесь, бывало, что и в помещении, везде понемногу, особенно часто рубили лес… Не разбогатели, но зарабатывали достаточно, чтобы снять комнату в мотеле, зависнуть в баре, время от времени приводить девушек. Конечно, мы хорошо развлекались. Мы делали это в течение многих лет, переезжая из одного штата в другой, из одного бара в другой, из одной комнаты мотеля в другую.

— А Аляска? Как ты попал сюда?

— Разделились. Отец нашел работу рядом со Сьюардом. Работал на лесозаготовках. Он и меня туда звал, но я решил, что следует сесть на судно. Я остановился на этом.

— Тебе действительно повезло тогда?

Он рассмеялся, в этот раз безрадостно, даже равнодушно.

— Нет. У меня есть корабль, когда я решу-таки сесть на судно. Мотель, надежды, когда я на земле. Бары. Ты полагаешь, что этого недостаточно?

Джуд замолчал. Сидя на табурете, он смотрел прямо перед собой, на официантку, на ряд бутылок, в темноту бара, и казалось, что он меня больше не видит. Он снова прикурил сигарету, тело его сотрясалось от кашля, у него было багровое лицо, прерывистое дыхание, сверкающие глаза. В этот миг он снова стал великим моряком, который расправлял плечи, надувал грудь, раскачивал своими мощными бедрами в ритме волн. Затем он собрался слухом. Он подхватил свой стакан, опустошил его залпом и попросил другой.

— Мы тебя потеряли, — сказал Дэйв, когда я подошла и облокотилась на стойку около них.

И он продолжил обсуждать с Джейсоном квоты на рыбную ловлю. Я захотела вернуться на корабль, обнаружив, что на город опустилась голубая ночь. Я не хотела больше смеяться. Сигареты, которые я курила, оставляли во рту горький привкус. Я окинула взглядом бар. Все, также как и я, были пьяны. Я пропустила наступление вечера и не заметила, как медленно и неосязаемо пришла ночь.

— Я собираюсь возвратиться, — сказала я, посмотрев на Джуда.

Я надеялась, что он хотя бы повернет голову. Но он обо мне уже позабыл. Он пил.

Это — все. Я чувствовала себя очень глупой. В один момент мир стал для меня пустыней. Зачем возвращаться на корабль, ложиться спать, чтобы завтра возобновить работу? Продолжать все это — выше моих сил. А что мне еще делать? Я собрала свои деньги, разбросанные на стойке, вставила сигареты в пачку. Тут кто-то подошел ко мне со спины, схватил меня за плечи, сотрясая их, как если бы пытался опрокинуть меня назад.

— Ты? — расхохоталась я. — Но какого черта ты здесь делаешь?

— Я захотел выпить…

Высокий худой парень. Он смеялся, гордый тем, что его приход стал для нас неожиданностью. Он был искренне счастлив, как будто возвратился издалека, после очень долгого отсутствия, испытывая жажду общения и помолодев лет на десять. Дэйв вскрикнул от неожиданности и оцепенения, Джуд повернулся и изобразил улыбку, Саймон в это время пил, чокаясь с нами. Мы были счастливы, что наконец он был среди нас. Мы предложили ему выпить поочередно с каждым из нас.

Действительно, мы все захотели доставить ему удовольствие, чтобы поблагодарить за то, что он к нам наконец присоединился.

Я забыла о том, что хотела уйти, присутствие Джуда меня больше не привлекало, не отталкивало и не потрясало. Все снова стало предельно простым. Он теперь больше смеялся, чем выпивал, суетился, обнимаясь с высоким худым парнем, который ликовал, кричал, пил, неистовствовал как во времена, когда он был только салагой.

Кто-то хлопнул меня по плечу.

— Эй, Лили!

Не успела я обернуться, как Йан прыгнул на него, сжав кулаки. Он завопил:

— Забери свою грязную руку… Оставь ее в покое, черт побери, разве ты не видишь, что она со своим экипажем? Если надо, я тебе доходчиво объясню.

— Но это Маттис! — закричала я. — Остановись наконец, он мой друг!

Маттис, который приглашал меня поесть с ним попкорна, выпить пива, который плакал, слушая «Mother Ocean», когда я бродила возле доков, ожидая свой корабль. Маттис мгновение стоял неподвижно, приоткрыв рот, пытаясь улыбаться, бормоча какие-то слова, у него было широкое, удивленное и израненное лицо, с глазами цвета морской воды. Шкипер продолжал надвигаться на него с угрожающим видом. Но так уж получилось, что он затерялся среди пьющих групп мужчин.

— Господи, но это же был всего лишь Маттис, почему ты это делаешь?

— К черту этого Маттиса и к чертовой матери всех маттисов на свете! Пусть только попытаются тебя тронуть, пока я буду находиться с тобой в этом баре… Иди, прикончи свой стакан, я хочу пить. Повторить! — закричал он официантке. — Джин, тоник и «Rainier»!

Я допила свое пиво и протянула стакан для следующей порции. Стойка стала нашим пристанищем. Я захотела уйти, когда мой стакан стал двоиться.

— Ты чересчур пьяна. Еще свалишься в воду. Останься еще немного, назад пойдем вместе.

— Нет, я пойду сейчас. Я буду внимательной. Я не упаду, нет.

— Подожди нас. В любом случае бар скоро закроют. Это не безопасно — идти в одиночку в этот час, все парни выпрутся сейчас на улицы городка, и у тебя могут быть неприятности. Они способны на все.

— И все-таки я пойду. Я всегда возвращаюсь на корабль одна и вижу немало пьяных парней на улицах. И, слава богу, со мной ничего не случилось.

— Я буду тебя сопровождать.

Я не стала сопротивляться. Поднялся ветер. Я дрожала от холода. Это было хорошо. Воздух был ясным и холодным. Я стояла наверху, на ступенях «Мекки», пока шкипер прощался. Фонари золотом отражались в черных водах порта, по которым бежала рябь. Силуэт горы выделялся на темном небе, и лишь гора Барометр была все еще покрыта снегом. Закричала какая-то птица. Йан толкнул дверь.

— Я не так уж пьяна, как ты думаешь, — сказала я. — Холодный воздух помог мне протрезветь. Ты должен остаться.

Он резко толкнул меня, и я упала во всю длину своего тела, при этом я летела с довольно таки большой высоты и пересчитала все ступеньки.

— Лили, — закричал он, — ой, прости меня, Лили!..

Он бросился ко мне, опустился на колени, чтобы поднять меня как птенчика, раздавленного на асфальте. Я не смогла сразу встать из-за смеха, который меня раздирал.

— Твою мать! — только и смогла я сказать.

Между нами, колышущимися отражениями в воде и неподвижным небом, был виден лишь темно-синий бриллиант моря и темный муар ночи.

— Ты видишь, можно запросто пропасть, именно в такое время люди тонут, когда они так пьяны, — сказал он серьезно. — Ты теряешь равновесие, и ты можешь погибнуть. Действительно надо возвращаться.

Скользкий мостик немного покачивался. Наши шаги глухо раздавались на влажной древесине. Я посмотрела на воду с почтительным страхом.

— Но только не я, — сказала я. — Я умею плавать. Если я упаду, то доберусь до берега.

— Нет, ты мертвец. А, впрочем, никогда не знаешь. А если ты попадешь на идиота?..

— Нет тут больше никого. Обещаю, я тебя тоже толкну.

— Ты ничего себе не повредила, точно?

— Ничего. Точно.

— Кто-то может этим воспользоваться.

Слышится шум двигателя. Это возвращается «Арни».

— Когда я тебя подтолкну немного, то, будь уверен, сделаю это от всей души.

— Ты же сказала, что тебе не больно. А на самом деле больно?

— О нет, я от души посмеялась.

— Они подумают, что я специально тебя толкнул в «Мекке». Мне это не нравится.

Он хмурит брови.

— Ты должна вернуться туда и объяснить им, что это ненарочно и я не имел злого умысла. Мне они не поверят.

— Но я же верю.

— Почему ты присоединилась к ним в баре в этот вечер?

— Мне было скучно, и всё. Имею же я право, если мне этого хочется. Я не замужем за А и А… Ты меня считаешь дурой?

— Нет. Я не люблю, когда тебя оставляют в одиночестве на корабле каждый вечер.

— Но почему все пьют?

— Потому что дураки.

— Да, но почему?

— Ты меня утомляешь, Лили, ты вызываешь во мне жажду.

В кают-компании горит свет. Белый неон нас ослепляет, когда мы возвращаемся на корабль.

— Мы даже не поели, — вздыхаю я. — Ну тем хуже. Завтра.

Он насмехается надо мной. Мы находимся напротив друг друга, глава в глаза. Рыбная ловля закончена. Мы энергично работали вместе. Он играл свою роль шкипера, крича и ругаясь, когда это было нужно. Я была салагой, который подчиняется законам корабля. Он протягивает ко мне руку, чтобы задержать меня. Я протягиваю руку к его лицу. Я прикасаюсь кончиками пальцев к его щеке. Он быстро прильнул своими губами к моим. Я отшатнулась.

— Я собираюсь спать, — говорю я.

Он вышел. Я ложусь спать. Я смеюсь до тех пор, пока все не принялось крутиться. Головокружение, вызвавшее бурю в моем желудке. Потом мгновенно приходит сон, как после удара дубинкой.

Нас будят крики судовладельца. Подскакиваем, в голове туман, сопровождающийся сумасшедшим биением. Не говоря ни слова, мы встаем, наталкиваясь друг на друга в ограниченном пространстве каюты. Разыскиваем каждый свою обувь, хлопковые брюки, свитера. Мы чувствуем вину, как плохой солдат, которого застали спящим в момент отправки на фронт. Кто-то ставит разогревать кофе, и мы бредем на палубу с чашками в руках. Энди должен был пойти разбудить высокого тощего парня… Мне его жаль. Доки купаются в солнечных лучах. Джуд закуривает сигарету и грубо харкает, стряхивая с себя ночь. Я стою в отдалении. Саймон жалуется на свою мигрень.

— Это расплата за то, как ты провел ночь, — говорит Дэйв.

Он идет на край мостика чтобы отлить, зевая на различный манер и потирая глаза. Я помогаю Саймону установить ведра на столе. Превозмогая себя, мы принимаемся за работу. Молчание перемешивается со звуками шумов в горле, кашлем, харканьем, приглушенными ругательствами Джуда.

— Он сумасшедший, будить нас таким образом, — говорю я, — мы все же находимся у себя на корабле.

Дэйв пожимает плечами:

— Мы находимся на его корабле, где он делает все, что хочет. И ему кажется, что мы слишком долго завершаем работу. Он хочет получить назад свой корабль, чтобы всё приготовить для сезона ловли.

Я забываю об Энди. У меня болит желудок.

— Мне хочется есть, я совсем раздавлена.

Появляется шкипер. Я краснею, утыкаюсь носом в свое ведро и концентрируюсь на этом.

— Привет, ребята! Все в форме сегодня? — орет он тем, кто хочет его слышать.

Что касается меня, то у меня череп раскалывается от боли — то еще похмелье. Его голос, уверена, должны были слышать на другом конце дока. Сам же он в хорошем настроении.

— Как у тебя дела, Лили? Лучше чем в прошлую ночь?

Щеки у меня покраснели. Моя трясущаяся рука сражается с канатом, который я пытаюсь вставить в место скрутки. Когда я поднимаю глаза, я вижу, что он смеется.

— Ох, уж эта Лили… Святая простота.

Ребята повернулись ко мне.

— Вы даже не догадаетесь, что было, когда я ее привел вчера вечером…

Дэйв улыбается во весь рот, обнажив белые зубы. Взгляд его желтых глаз давит на меня. Саймон ждет.

— Бэн, я была пьяна, — бормочу я в отчаянии.

— Я хотел ее поцеловать.

— Ну и как? Тебе посчастливилось? Ты сделал это? — радуется Дэйв.

— Я хотел поцеловать ее. Она настоящая тигрица, хотя по внешнему виду не скажешь. И получил оплеуху.

Я едва дышу. Высокий худощавый парень улыбается мне. Я отвечаю ему улыбкой. Дэйв взрывается хохотом.

— Наша маленькая француженка, — говорит он.

Джуд смотрит на меня с уважительным удивлением, а Саймон безразличен.

Шкипер удалился вызывать Оклахому. Собирается ли он рассказать все жене? Клятва анонимного алкоголика нарушена, пьянка и финальный поцелуй. Наконец-то поцелуй. На соседнем корабле орет радио. Снова появляется Энди в сопровождении полного человека маленького роста. У него круглые, широко посаженные, светло-голубые глаза на круглом как луна лице, наполовину спрятанном под фетровой шляпой.

— Салют, Горди, — поздоровался Дэйв. — Кажется, ты берешь назад корабль?

Гордон кивает своей круглой головой. Он протягивает мне руку. Его щеки порозовели. Он улыбается очень деликатно:

— Хочешь поработать со мной в этот сезон?

Договорились. Горди удалился мелкими шагами и унес с собой свои васильковые глаза под черным фетром… Я уже не еду на мыс Барроу.

Скоро полдень и скоро обед, думаю я. Джуд кашляет, Дэйв зевает, похмелье улетучивается.

— Прежде чем уйти, нужно повторить это, — говорит Саймон.

— Только без меня, моя подружка возвращается сегодня вечером, — отвечает ему Дэйв.

Джуд молчит.

— Мне хочется есть, — вздыхаю я.

Шкипер вернулся в еще более чем когда-либо возбужденном состоянии. Он только что пересекся в банке с Энди, который попросил узнать, что там нового.

— Кошмар! — воскликнул Йан на весь банк. — Я напился как свинья прошлой ночью.

Люди сделали вид, что не услышали, а Энди вздрогнул и ничего не ответил. Еще один бывший анонимный алкоголик, этот Энди. Высокий худой парень доволен. Он говорит, что остановился в «Вестмарке», в отеле, который находится далеко от порта. По блеску в его глазах видно, что он принял несколько рюмокджин-тоника. Не прекращая говорить, он хочет помочь нам очистить крючковую снасть. Ему освободили место за столом. Он повторяет рассказ про свои неприятности с Лили-дикаркой. Мужчины устали слушать его историю. Тон его голоса меняется:

— Без сомнения, ты хочешь найти кого-то побогаче? — Он говорит, глядя мне прямо в глаза. — Более богатого и более крепкого?

Я пожимаю плечами.

— Да, это так, — гневно шепчу я.

Я бросаю свои перчатки на стол и иду налить себе кофе. Он подходит, отводя меня в сторону, в кают-компанию.

— Лили, я подумал, давай поженимся, если ты хочешь.

Со мной говорит высокий худой парень, бледный юноша с поцарапанным лицом. Его глаза ждут моего ответа. Они так сильно блестят, как если бы были мокрыми. Я смотрю на него.

А что мне еще делать? Я размышляю. У меня нет желания выходить замуж.

— У тебя есть жена и дети. Тебе надо вернуться в Оклахому, а я отправлюсь на мыс Барроу.

В этот момент входит Джуд. Он недоверчиво смотрит на нас, то на одного, то на другого.

— Я могу подумать?

Я возвращаюсь на палубу, забыв про кофе. Ослепительно светит солнце. У меня хандра. Мужчины вернулись к подсчетам улова палтуса. Сегодня вечером разгружаемся.

— Что предпримем сегодня ночью? — спрашивает Саймон.

— Джуд, Джои и я занимаемся всем, — отвечает Дэйв. — Это наша забота. Нужно будет освободить трюм, а когда все закончится, продезинфицировать и вычистить все уголки. Но большая часть работы остается нам.

Саймон наклоняет голову. Мы смотрим друг на друга.

— Только салаги, — говорю я ему.

Он улыбается, в уголках его губ прячется горечь.

— М-да… только для салаг, половину порции.

После полудня, когда все погружены в работу, появляется пьяный Маттис. Его шатает из стороны в сторону, когда он проходит по палубе.

— Где он, ваш ублюдок шкипер, сын шлюхи? — орет он Джуду, находящемуся ближе всех. — Приведи его ко мне! Если он осмелится прийти, посмотрим, кто сильнее.

Шкипер был здесь с нами и всё слышал. Он выходит из тени и вытягивает шею к доку:

— Кажется, ты меня ищешь?

— Ты, твою мать, тот, кто говорил со мной так, как ты это делал вчера… и перед другими тем более… И если ты снова повторишь что-то подобное, то я заткну твое хорошенькое личико.

Он продолжает кричать, двигаясь вдоль палубы.

Джуд сжал челюсти.

— Он угрожал тебе, я бы не оставил это просто так, если бы был на твоем месте.

— Он прав, — говорит Джесс, дитя свиньи не может обращаться с тобой таким образом.

— Пойду, найду его, — говорит Йан, — проклятый бастард должен извиниться передо мной.

Он бросает перчатки на палубу, перешагивает через фальшборт и мчится к доку. Вприпрыжку за ним побежал маленький Джесс, стараясь угнаться за его длинными худыми ногами. Саймон смеется, Дэйв молчит.

— Надеюсь, они не собираются переться в порт, — шепчу я Дэйву. — Маттис ничего не сделал, впрочем, он отчасти прав.

— Иес (да), — отвечает Дэйв с хмурым видом, — дурацкая история, проклятая и глупая история с этими мужиками. Не порть себе кровь и нервы, они не собираются швырять его в воду, не среди бела дня, слишком много народа.

Пять минут спустя наши двое мужчин возвращаются, улыбаясь. Я не осмеливаюсь спросить их, убили ли они его. Джесс возвращается, чтобы вздремнуть немного.

— Я достаточно отпахал сегодня, — заявляет Йан, — валю отсюда. Разгружаемся в полночь, парни. В одиннадцать часов корабль должен быть на консервном заводе. Будьте там в девять.

Дэйв тоже уходит:

— У меня встреча насчет работы.

Саймон собирается опять лечь спать. Джуд и я остаемся одни среди горы наших снастей. Мы молча продолжаем работать. И тогда приходит Джои в сопровождении какого-то парня.

— Еще работаете? А мы уже давно закончили, — говорит парень. — Если бы, по крайней мере, вы были с полными карманами…

Джуд не отвечает. Одетый во все новое, пацан вытаскивает из своего кармана пачку банкнот и машет ими какое-то время с кокетливым выражением на своем чисто выбритом лице. Он осмотрел меня с ног до головы.

— Девчонка…

Он протягивает мне руку, которую я сдавливаю своей.

— Еще один костолом!.. Идемте, выпьем по стаканчику «У Тони», я плачу за всех. Сегодня вечером я решил надраться.

Джуд бросает перчатки на стол:

— Неплохо.

Я смотрю, как они уходят. Джои возвращается:

— Ты не идешь?

— А мне можно?

— Естественно! Если какая-то сволочь говорит, что платит за то, чтобы мы выпили по стаканчику, это тебя тоже касается.

Они идут впереди, мы за ними. Я замечаю Маттиса, стоящего перед баром «Кайоди», наверное, немного пьяного, подающего мне знаки руками. На мгновение мне становится легче: они не бросили его в порту. В ответ я издали помахала ему рукой, не имея желания, чтобы эта история продолжалась. И я не хочу пропустить поездку.

В баре царит невероятный хаос. Конец сезона. Парни измучены. Слишком долго они находятся на суше. Со времени последней рыбалки к ним вернулась их сила, и они больше не знают, что с этим делать. В этот вечер уже не Джимми Венет плачет в музыкальном аппарате, а горланят «Доре» и «АС/DC». Джои уже был немного пьян, когда торчал на «Мятежном», теперь он добирает за стойкой, нахмурив лоб, упрямо склонившись над бутылкой пива «Бад», от которой он аккуратно отрывает этикетку. Я медленно пью свое пиво. Не успеваю выпить одну бутылку, как мне приносят другую. Я скучаю. Официантка ставит передо мной рюмку виски — меня угощают. Ее нужно выпить. Сбоку какой-то парень пытается начать разговор. Мы не слышим друг друга. Он повторяет попытку. С другой стороны Джои доверяет мне свои обиды, еле ворочая языком:

— Я — жалкий негр, сын индейца… точно, грязный негр от индейца.

Скучный невразумительный рассказ. Он пьет и пьет, яростно продолжая свой монолог. Он рассердился, когда официантка не приходит тотчас. Сегодня вечером до того момента, когда он свалится с ног, если он не сможет выполнить свой долг и вернуться на корабль, чтобы участвовать в разгрузке, то он будет грязным негром от индейца, в гневе, в негодовании. Я чувствую неловкость.

Я смотрю на часы, висящие на стене. Встаю.

— Спасибо, — говорю я пригласившему нас человеку.

Джои хочет задержать меня, собираясь заказать еще одну бутылку пива.

— Нет, Джои, нужно быть на корабле в девять часов. И я туда иду.

Он утыкается носом в стойку, шепчет:

— Негр, сын индейца.

Я собираюсь выйти. Джуд зовет меня:

— Подожди, я с тобой. Иначе я не уйду отсюда.

Он тяжело поднимается, слегка покачиваясь. Я жду его. Он с трудом добирается до двери.

На улице горит свет. Я ощущаю горький вкус во рту. Вкус табака и пива. Джуд харкает за двоих. Он чуть было не упал. Я протягиваю руку и помогаю ему выпрямиться. Его лицо красного цвета, и он выглядит сильно постаревшим от нескольких выпитых стаканов. Я не осмеливаюсь больше смотреть на него, мне страшно от его взгляда, неподвижного и отупевшего, от его вялых приоткрытых губ, одутловатых черт лица, его кожи, кажущейся обожженной, испещренной множеством мелких морщин и фиолетовых прожилок.

— Ну, идем же.

Я медленно иду. Я беру его за руку, чтобы перейти улицу. Он позволяет вести себя, как заспанный ребенок. Мы идем вдоль набережной. Я продолжаю держать его за руку. Скоро солнце исчезнет за горами. Чайки пролетают, насмехаясь над нами. Очень высоко в небе два орла крутятся вокруг своей оси, не обращая на нас никакого внимания. И только мы тащимся по асфальту. Поравнялись с белой деревянной скамейкой, он хочет сесть.

— Погреем лавочку и опять пойдем… — говорит он.

Он садится лицом к флотилии, закуривает сигарету.

— Дай мне сигарету, пожалуйста, мне очень надо.

Он открывает удивленный глаз, как если бы вдруг обнаружил мое присутствие.

— Тогда ты меня поцелуешь.

— Нет.

— Да.

Я колеблюсь какое-то мгновенье и быстро прислоняю свои губы к его губам.

— Это уже лучше.

Я целую его еще раз. Он придерживает мою голову своей тяжелой рукой и целует меня… Его рот имеет вкус виски и табака. Я отклоняюсь. Он садится на скамейку и закрывает глаза. Я не осмеливаюсь снова попросить сигарету. Там, на светлой воде порта виднеется мощный черный корпус «Мятежного», оттененный желтой полосой. Нас будут ждать на борту.

Джуд открывает глаза и пытается подняться.

— Идем в мотель, — тихо говорит он.

Я смотрю на него, на его веки, закрывающиеся против его воли, на голову, сонно покачивающуюся на груди.

— Нужно возвращаться на корабль, Джуд, скоро отплываем.

— Идем в мотель, — повторяет он медленно и монотонно.

Мне кажется, что он не слышит меня.

— Делай что хочешь, а я возвращаюсь на «Мятежный».

— Подожди… Сначала скажи мне… ты женщина?

Я вздрагиваю, какое-то время смотрю на него, не понимая.

— Почему ты спрашиваешь меня об этом? Я не похожа на мужчину. У меня нет волос на лице, нет мускулов, как у вас. Другие мужчины никогда мне не говорили такое, зная, что я действительно женщина. И потом, у меня слабый голос. Никто меня не слышит.

— Ну, не знаю. Неизвестно даже, есть ли у тебя груди. Во всяком случае я их никогда не видел. Вполне возможно, что ты очень молодой парень.

Я смотрю на небо, на грязный берег, заваленный мятыми банками из-под пива, на двадцать шесть унций, валяющихся прямо возле нас.

— Ответь мне, ты правда женщина?

— Думаю, что да, — шепчу я. — Во всяком случае в моем паспорте написано: пол — женский.

— Идем в мотель, чтобы я удостоверился в этом.

— Делай что хочешь, Джуд, а я иду на «Мятежный».

— Можно было бы сначала пойти в мотель, а затем на корабль.

— Я устала. Мы опаздываем. Попозже.

— Подожди, я иду с тобой, — он еле ворочает языком, — пойдем на корабль, ты ляжешь на мою кушетку, а я лягу на тебя.

Я поднимаюсь, делаю несколько шагов, оборачиваюсь и беру его за руку.

— Ну же, идем, и так слишком поздно, у нас могут быть неприятности…

Я не отпускала его руку, пока мы не добрались до палубы. Мы спускаемся по переходному мостику очень медленными шагами, кто-то идет нам навстречу и улыбается, я остаюсь серьезной. Я отпускаю его руку, когда мы были в нескольких метрах от «Мятежного». Два парня сходят с «Арни», старой калоши, которая каждый вечер покидает порт, чтобы вернуться на заре. Джуд останавливается. Он стал как истукан на качающихся ногах, перегораживая дорогу парням. Его глаза сверкают, он с трудом выговаривает слова с невнятным рычанием:

— Эй, вы двое. Где это ваш долбаный шкипер, проклятый ребенок потаскухи, который забрал у меня «Арни», в то время как мне собирались ее доверить?

Парни смеются:

— Должен быть в городе, там, откуда ты идешь, ему дали одно поручение.

Джуд хватает свой член через тонкую хлопковую ткань своих брюк.

— Передайте ему: соси мой член!

Я поднимаюсь на корабль. В кают-компании мужчины заняты приготовлением сэндвичей. Шкипера здесь еще нет. Дэйв улыбается, когда я вхожу.

— Наконец-то ты вернулась. Не слишком пьяная? А где Джуд?

Я показываю в направлении палубы:

— Полагаю, что он не должен слишком задержаться.

Послышался глухой шум, идущий с палубы, ругательства, звук катящегося ведра.

— Должно быть, это он.

Его нашли в бессознательном состоянии, развалившегося между камбузом и кучей ведер. Дэйв потряс его:

— Эй, старина, просыпайся, потом отоспишься. Сегодня вечером разгружаемся.

— Может, тебе дать кофе? Ты хочешь кофе? — кричу я.

Он открыл глаза, кажется, утвердительно махнул головой.

Я метнулась в кают-компанию подогреть кофе в микроволновке. Возвращаюсь на палубу с дымящейся чашкой кофе.

— Просыпайся, — кричит Дэйв, — тебе надо это выпить и пошевелить задом, пока не пришел шкипер!

Джуд снова закрыл глаза, не было никаких средств вывести его из полукоматозного сна.

Появляется Йан. Я повернулась, держа в руках чашку, не зная, что же, собственно, с ней делать.

— Он упал… — говорит Дэйв.

Мы молчим. Высокий худой парень побледнел и на какое-то время тоже онемел. Его лонглайнер, человек, которому он доверял, когда речь шла о работе, разбился на палубе. Джуд открывает глаза. Его помутившийся взгляд проясняется, его зрачки расширяются от прокатившейся в них волны ужаса. Он пытается выпрямиться, их взгляды прикованы друг к другу, Джуд испытывает ужас и стыд, второй же испытывает огромное замешательство. В другое время Йан, возможно, похлопал бы его по плечу, но в настоящий момент он должен быть шкипером. Он заорал — не убедительно — и отправил его проспаться. Джуд поднимается. Втянув голову в плечи, округлив спину, пошатываясь, он с трудом идет в каюту.

Йан поворачивается ко мне, печально улыбаясь.

— Ты видишь, что делает алкоголь, — говорит он мне. — Но в конечном итоге хорошо развеялись, нет?

Йан поднялся в рулевую рубку, не говоря ни слова, сел лицом к порту. Мы подождали два часа. Джуд по-прежнему спал.

Тогда он взял командование на себя. Снимаемся с якоря. Полночь, мы покидаем рейд. Ни Дэйв, ни Саймон не смогли разбудить Джуда. Джои был пьян, но держался на ногах. Дэйв посмотрел на меня и на Саймона:

— Извините, ребята, нужна ваша помощь… Вы сейчас спуститесь в трюм и будете передавать нам палтус один за другим, потому что люк слишком узкий, чтобы подать в трюм заводскую грузовую сеть. А мы с Джои займемся остальным на палубе.

Было холодно. Пришвартовались к деревянному столбу. Здесь мы были единственным кораблем — должно быть, мы стали на разгрузку последними. Шкипер поднялся на пирс. Мы натягиваем непромокаемые плащи и покидаем палубу. Мы с Саймоном прыгнули в трюм. Лед растаял. Мы шлепаем по грязи и скользим по рыбе в окрашенной кровью холодной воде, заполнившей наши сапоги. Когда я чихнула, ребро напомнило мне о себе. Я посмотрела на Саймона, на эти тонны рыбы, которые мы должны будем вынести в руках. Ему тоже стало не по себе. В конечном итоге мы улыбнулись друг другу. Другой работы не было.

Рабочий завода опустил из дока квадратную клеть в мелкую ячейку, Дэйв и Джои установили ее на палубе. Мы подаем черную треску, а они бросают ее в клеть. Когда набирается достаточно внушительная куча, парни крепят клеть за углы к крюку подъемно-поворотного механизма и отходят в сторону, а груз поднимается вверх, к месту разгрузки и взвешивания. После черной трески наступает очередь простой трески, затем идут морские окуни — бедные идиотские рыбешки с выпученными глазами. Их языки так и не уменьшились, несмотря на долгое пребывание в трюме.

Короткая пауза. Джои протянул каждому из нас сигареты, которые он только что раскурил. Пытаясь взять одну, я поскользнулась на палтусах и грохнулась во весь свой рост. Немного посмеялись. Я уж и не знала, плакать мне или смеяться. Да и какая разница! Дэйв передал нам кока-колу, сладкую и ледяную. Поговорив с рабочими, Дэйв нахмурил лоб и сказал:

— Плохие новости.

— Что случилось? — спросил Саймон.

— Имеется нарушение, это точно. Квота на вылов черной трески не более четырех процентов от общего улова палтуса. Тысяча двести восемьдесят фунтов трески. Проблема в том, что у нас девятнадцать тысяч фунтов палтуса, нам светит штраф…

— И что тогда? — спросил Саймон.

— Тогда, возможно, денег, которые ты получишь, не хватит даже на то, чтобы напиться в баре «У Тони»… Послушайте, если у нас больше, чем надо, палтуса, мы можем просто его выбросить. За испорченного палтуса нас точно не накажут. Так что, ребята, смелее втыкаем крюк рыбинам в спину и голову. Все ясно?

Вода проникала под наши непромокаемые плащи. Текла по рукам, начиная от запястий и заканчивая подмышками. Мы промокли до последней нитки. Мы протыкали огромных рыбин. Нам приходилось выгибаться, довольно часто поскальзываясь, чтобы освободить ноги из-под движущейся кучи. Дэйв и Джои нависали над нами, чтобы поймать крюком и поднять палтуса на палубу.

— Болит ребро, да?

— Немного…

Я ухмыльнулась, глаза наполнились слезами, лицо было покрыто кровавой слизью. Саймон говорил ломающимся голосом, его лицо было мертвенно-бледным, с впавшими щеками под промокшими волосами — он выглядел мужественным. Он поставил на место Джои, который старше его почти на двадцать лет, когда последний, будучи еще очень пьяным, чуть было не поранил его, передавая Саймону крюк. Я посмотрела на него с удивлением: похоже, он был человеком, готовым подвергать других всем тем испытаниям, которым подвергали его другие мужики.

Мы находились в трюме уже несколько часов. Уровень рыбы медленно, но понижался. Когда я по-настоящему заледенела, я вспомнила о Джуде, который спал в тепле, гнев придал мне сил. И когда я подняла голову, протягивая Дэйву в вытянутой руке крюк с палтусом, я заметила высокого худого парня, который смотрел на нас из дока. Он смеялся над двумя новичками с прилипшими ко лбу волосами в виде затвердевших прядей, с которых стекала пена и грязная вода. Он что-то крикнул. Рабочие засмеялись вместе с ним. Я сжала зубы и оскалилась.

«Чертово ребро, — подумала я, — придурок шкипер».

Ночь бледнела над нашими головами. Йан пошел спать. К тому времени, как мы подняли из трюма более двадцати тысяч фунтов рыбы, уже зачиналась заря. Последних рыбин, самых крупных, вытащили наверх с помощью лебедки. Дэйв подал нам лестницу, чтобы мы поднялись на палубу. Саймон и я посмотрели друг на друга. Улыбаемся, работа сделана. Осталось только вычистить трюм.

— Я займусь этим, — сказал Дэйв, — идите греться.

Утро быстро перерастало в день. Джои разбудил шкипера, и мы отдали швартовые. Я больше не кашляла. Воздух был жесткий и влажный. Когда корабль пришел в движение, поднялся легкий леденящий бриз. Порт вдали еще спал, и флот был неподвижен в своем перламутровом ларце. Два сейнера, движущиеся нам навстречу, казались подвешенными между небом и морем. Их хрупкие мачты вырисовывались на туманных водах, черные силуэты на алом шелке зари.

«Мятежный» стал на якорь… Саймон протянул мне сигарету. Под его блестящими глазами нарисовались темные круги. К нам подошел Дэйв. Он больше не улыбался. Он пожал нам руки — сначала одному, потом другому.

— Вы проделали большую работу, мужики. Спасибо.

На палубе оставался только Джон, который резал филе из рыбы, которую мы с Саймоном перевели в категорию «брак». Мы проголодались — а не поесть ли нам?

За бортом плескалась вода, замершие на рейде корабли пребывали в опаловом сне. Наконец все улеглись спать, только я и птицы в терпком запахе свежевыловленной морской рыбы. Но я не пошла бродить по еще пустынным улицам, а вернулась в каюту и забралась в свой спальный мешок. В воздухе стоял удушающий смрад от дыхания, испарений от мокрой одежды, сохнущей прямо на теле, ядреный терпкий запах обуви и носков вперемешку с алкогольным перегаром.

Джуд тяжело дышал. Я не хотела больше слышать, как он задыхается и визжит в своем глубоком сне. Свет неба впечатлил меня, когда я снова зашла в рулевую рубку. Как и раньше, я улеглась там на влажном полу. Мои соленые волосы высохли. Я мгновенно заснула лицом к своим грязным сапогам, чувствуя мягкое жжение маски из слизи и крови, шелушащейся на лице. Когда взошло солнце, под веками затанцевали пятна красновато-коричневого цвета с золотистым отливом.

Я проспала два часа. Поднявшись, пыталась понять, осталась ли такая часть моего тела, которая бы не отзывалась болью. Тишина. Мужчины спали. Еще было время пройтись по улицам. Я скатала свой спальный мешок в угол, спустилась в кают-компанию. Нож Джона еще лежал на столе. На его лезвии засохло немного крови. Я по-быстрому ополоснула лицо, расчесала пальцами наиболее крупные пряди волос. Когда я собиралась выйти, то заметила, что кто-то стоит в тени узкого прохода. Это был Джуд. Я отвернула голову.

— Собираюсь попить кофе в городе, — сказала я.

Он не осмеливался смотреть на меня. Я смягчилась.

— Доброе утро, — добавила я.

Он не ответил. Я развернулась, чтобы идти в порт.

— Мне можно с тобой?

— Как хочешь, — прошептала я.

Доки были пусты. Мы шли молча, затем Джуд спросил:

— Вы действительно не смогли разбудить меня вчера?

— Мы сделали всё, что могли. Даже не удалось влить в тебя кофе. Впрочем, кофе вряд ли произвел какой-либо эффект. В полночь Дэйв и Саймон снова тщетно пытались тебя растолкать…

Тишина. Джуд опустил голову. Проходим мимо конторы порта. Три ворона дерутся за кусок пищи на контейнере для отходов.

— Шкипер, наверняка, был в ярости. Что он сказал?

— Немногое. Просто отправил тебя спать. А что ему оставалось делать, когда ты в таком состоянии?

— Да, ты еще мне скажи, что он похлопал меня ласково по плечу…

— Он не орал, нет. Он скривился и сказал мне: «Видишь, что с человеком делает алкоголь». И поднялся в рулевую рубку.

Мы поравнялись со скамейкой, на которой останавливались накануне. Я покраснела. Он должен был всё забыть. Но тогда он все спрашивал, женщина ли я. Я расправила плечи, чтобы выставить грудь, которую в любом случае не было видно.

— Каким образом вы вышли из положения?

— Нормально. Мы спустились в трюм, Саймон и я. Мы подавали рыбу Дэйву и Джону. Это, без сомнения, было значительно дольше, чем если бы ты там был, но никто не ругался, нам повезло, что больше не было кораблей, ожидающих разгрузки.

Он шел, опустив голову. Я чувствовала, что ему стыдно. Солнце поднималось над рейдом. Мы прошли мимо баров и двинулись вдоль торговых мест. Мне больше не страшно с ним.

— Такое никогда больше не повторится, — прошептал он глухим голосом.

Мы выпили кофе на солнце за единственным столиком маленького кафетерия. Он предложил мне его с видом мужчины, который приглашает женщину на свидание. Мы его быстро проглотили, обжигаясь, поскольку не знали, о чем говорить. Стеснительность одного парализовала и другого. Мы были как две пугливые рыбки, глупые и пунцовые. Нас взбодрил толстяк Мэрфи. Он пришел, раскачивая своим огромным телом. Приют брата Франциска выпустил своих детей в город. С конца улицы видно было, как лицо его засияло. Он посмотрел на каждого из нас по очереди, забавные отблески танцевали в глубине его глаз.

— Эй, Джуд, Лили! Уже поднялись?

Маленький стул заскрипел, когда он плюхнулся на него всей тяжестью своего тела. Двое мужчин улыбнулись. Джуд выпрямился, выпятив торс. Я снова была маленькой и красной. Мэрфи выудил монеты из глубины своего кармана.

— Плачу за кофе! Хочешь пирожное, Лили?

Я не осмелилась сказать «да», только не среди этих крупных мужчин, которые принимали только виски или крэк. Мэрфи поднялся, стул выпрямился, он вошел в кафетерий, вращая своим толстым задом.

— Это мой очень старый друг, — сказал Джуд.

— Я знаю. Он рассказывал мне о тебе.

Джуд долго пристально посмотрел на меня. Он нахмурил брови. Он снова овладел собой и опустил глаза. Он вообще не имел права напускать на себя важность, не после прошедшей ночи во всяком случае.

— Да, — сказал он и закурил сигарету.

— Ты хочешь остаться на «Мятежном»?

— Он собирается пополнять запасы все лето, это не для меня.

— Да, но этой зимой в Беринговом море рыбная ловля трески, а потом крабов.

— Я еще не знаю. Останусь, если Йан снова возглавит корабль и если он захочет взять меня… Я думаю, что да. «Мятежный» — это хороший корабль, и Йан — неплохой шкипер.

Мэрфи вернулся с чашками кофе. Улыбка снова озарила его лицо. Он повернулся ко мне:

— Джуд — очень хороший парень, «великий Джуд». Ты можешь ему доверять.

Джуд смущенно засмеялся. Я снова сильно покраснела. Мэрфи взял мои руки в свои.

— Подобные руки, черт, я еще никогда не видел такие у какой-либо женщины. Посмотри, Джуд, ладони такие же широкие, как мои, и твердые… но все в глубоких ранах, ты никогда не надеваешь перчатки?

— О да, я надевала их, но я их не поменяла, когда они порвались.

— Надо заботиться о ней, Джуд, раз ты с ней работаешь, думать об этом хоть иногда. Как так случилось, что она заразила руку и могла бы умереть, а вы ничего не видели?

— Заткнись, Мэрфи, я давал ей перчатки каждое утро. Я же ходил к шкиперу сказать, чтобы он освободил ее от работы.

— Возможно, нам нужно возвращаться, — прошептала я.

Мы поднялись. Мэрфи подмигнул нам. Теперь Джуд стоял прямо.

Без единого слова мы возвращаемся на корабль. Джуд хотел найти Йана, чтобы извиниться, но тот вышел. Дэйв и Саймон проснулись в плохом настроении и смотрят на нас мрачным взглядом. Мы берем ведра. Снова приступаем к работе. Кофе в городе остался в прошлом, Джуд и я снова сохраняем дистанцию. Саймон и Дэйв поднимают на верхнюю палубу рыболовную снасть и уходят работать на солнце. Мы остаемся под навесом в тени. У Джуда совершенно негордый вид с того момента, как он очнулся от своего похмелья. Я вижу, как он часто прерывает работу, стаскивает перчатку, подносит к губам руку. Он дышит на нее, растирает ее. С жалостной гримасой на горящем лице он печально сосет свои пальцы.

— Плохи дела?

— Эти пальцы… Иногда это донимает меня. Я, должно быть, отморозил их однажды зимой, когда я ловил рыбу на этом траулере. Они часто причиняют мне страдания, но сегодня утром совсем худо.

Дэйв прыгает на палубе как хороший атлет, к которому вернулись силы. Он наслаждается солнцем, в котором купается навигационный мостик.

— Лили сказала тебе, сколько мы заработали?

— Она мне почти ничего не сказала, только то, как я отказался от ее кофе и как ты тряс меня, словно больного подкидыша, но безрезультатно.

— Двадцать две тысячи фунтов, здесь ты был прав. В отличие от черной трески это менее хорошая новость. И здесь я как раз не ошибся.

— Да?

— Есть трудности, из-за которых нам могут впаять штраф. Квота, на которую мы имеем право, составляет четыре процента от общего улова.

— И какой штраф?

— Насколько я знаю, не меньше пяти тысяч долларов. Их вывернут прямо из нашей доли.

— Мы не заработаем ни сантима за целый сезон, в котором потеряно оборудование, да еще и перевес трески, а ты смеешься. Более двух лет я пашу как животное ни за что.

Я присоединилась к Дэйву в кают-компании, чтобы съесть сэндвич.

— Как там Джуд? Совсем без сил после вчерашнего? — спрашивает он меня.

— Немного из-за этого. И к тому же у него болит рука. По его словам, он однажды отморозил пальцы.

— Он должен сходить в больницу. Сегодня после полудня нам нужно отвезти на завод остатки наживки, а еще порубить и выкинуть из маленького трюма весь лед. Если его рука пострадала ото льда, то он просто не способен сделать это.

— Да, он может подхватить гангрену, — отвечаю я.

Йан повел его в госпиталь. Спустя некоторое время они вернулись. Шкипер заорал, что нам пора ехать на консервный завод. У Джуда гангрены не обнаружили. Я спешу принести ему обезболивающее с кодеином, которое находится под моей подушкой. Он проглатывает три таблетки одну за другой, запивая из фляги, которую он вытащил из своей котомки. Мы вместе с Саймоном вручную разгрузили двадцать две тысячи фунтов рыбы, спали не более двух часов.

Стоя на коленях в трюме, я ломаю лед ударами лома. Я устала, возможно, не так сильно, как вчера, но достаточно для того, чтобы очень сильно захотелось спать. Мы выносим коробки с наживкой, которые разваливаются у нас в руках. Маленькие, вялые и скользкие существа исчезают в мутной воде трюма. Шкипер орет.

— Это не наша вина… — шепчу я.

Чтобы собрать кальмаров, мы бултыхаемся в солено-горькой каше, растаявшем льде, с размокшими коробками. Наши перчатки изорвались. Джуд делает перерыв все чаще и чаще. Его лицо искажается, как если бы он плакал.

— Позволь мне, — говорю я. — Нас достаточно много, есть кому заниматься этим.

Он упрямится. Дэйв подает помпу, чтобы откачать воду. Лед снова образовывается в глубине и на стенках трюма. Я выхватываю из рук Джуда лом.

— Позволь мне сделать это! — говорю я громче.

Он колеблется лишь мгновенье, затем возвращается на палубу. Вскоре только я остаюсь в дыре корпеть над последними ледяными корками. Холод терзает мои пальцы, ощущение такое, как если бы ногти были сорваны.

— Лили! Выходи оттуда сейчас же, с работой покончено, — позвали меня сверху. Но я не могу остановиться. У меня еще много сил.

— Иди завтракать, Лили!

Я высовываю голову из своей темной дыры. Снаружи светит солнце. Я щурюсь. Меня окружают шкипер, Дэйв и Джуд, Саймон. Я смотрю на них четверых, на одного за другим, и мной овладевает смех, радость ободряет меня, хочется упасть, запрокинув голову к летнему небу. Я закрываю глаза. Когда я их снова открываю, мужчины по-прежнему стоят надо мной. Они пристально смотрят на меня всё с большим и большим удивлением, которое становится похожим на нежность.

— Хорошо, Лили, что есть такого смешного там в глубине?

Йан и Дэйв хватают меня за запястья — каждый со своей стороны — и вытаскивают из трюма на вытянутых руках. Когда меня подняли в воздух, веселье снова овладело мною.

— Я взлетаю!

Мы отвязываем корабль. «Мятежный» набирает обороты. Я сажусь на пятки напротив фальшборта. Солнечный свет преломляется в капельках воды и сушит мою кожу. Под штанами из мягкого хлопка, которые когда-то были белыми и походили на вторую кожу, мои мускулистые ноги. Они ощущают жар лета. Я закрываю глаза. Когда я их вновь открываю, то вижу Джуда, сидящего на корточках в нескольких метрах от меня. Мои длинные бедра — это бедра женщины, могу поклясться, он это понял.

— Солнце — это здорово, — говорит он.

Погода изменилась, как только мы вернулись в порт. Начал капать мелкий дождь. С запада, где он уже захватил горы, к нам движется туман. Понемногу набережные заволакиваются туманом. Йан вышел. Мы снова принялись за работу.

— Бьюсь об заклад, что мы последние, кто продолжает так горбатиться.

— Такое бывает.

— Сколько крючковых снастей нам осталось сделать?

— Тридцать.

— Это немного.

— Нет, но нужно их сделать.

— Завтра же мы отправляемся тралить оборудование?

— Да. Опять надрываться ни за грош. Меня удивляет, что нас снова тянет туда.

— Я не смогу отвезти свою подружку на Гавайи, это точно, — говорит Дэйв.

— Не в этот раз… Полагающаяся мне доля составляет одну часть и половину, а твоя? — спрашивает Джуд, прервав свою речь. Он стоит, зябко скрестив руки и поставив пятку на стол, одно бедро прижато к груди.

— Такая же, как и твоя. Впрочем, я здесь не старожил, скорее ловец крабов.

— Нельзя сказать, что это позволило тебе проявить себя наилучшим способом.

Моя душа мертва, я в плену печали. Я внезапно поняла, что это не будет длиться вечно, что это не будет длиться долго, — жизнь на борту, мужчины, корабль. Скоро всё должно закончиться, я буду без крыши над головой, с раскрытой душой. Рабочий день затягивается. Саймон зевает. Он навеселе в полумраке навеса. Вечер, стало быть, никогда не наступит.

— Без сомнения я едва наскребу себе на обратный билет, — говорит он.

— Верно, что тебе заплатили половину доли?

— Йан сказал мне это, когда я сел на судно.

— А я, наверное, получу четверть доли, — говорю я.

— Это будет несправедливо, — говорит Дэйв. — Ты отпахала столько, сколько и мы, и отстояла на вахтах так же, как и другие.

— Да, — говорю я, — это будет неправильно. Во всяком случае, что касается ловли трески… Что касается ловли палтуса, я молчу.

Саймон не говорит ничего. Джуд тихо сидит за столом. Я бросаю рыболовные крючки, загнутое шило и смотрю на них:

— Я дешево стою, да?

— Я говорил об этом не для того, чтобы ты сердилась, Лили.

На меня мгновенно навалилась усталость. Я ошиблась, когда посчитала, что смогу стойко все это перенести.

— Мне собираются дать денег только на карманные расходы… Наверное, эти руки, пугающие мужчин, не выглядят как руки труженицы? Тогда почему мне говорят, что я вкалывала быстро и хорошо, и почему Гордон и Джейсон хотят, чтобы я оставалась на их корабле? Может, потому что я недорого стою?

— Лили, я не это хотел сказать…

Я бросаю свои перчатки на стол. Возвращаюсь в кают-компанию. Разделив волосы на пряди, я долго их расчесываю. Они волнами ниспадают на мою спину. Я прохожу в каюту, беру свои доллары, меняю свой свитер на мой любимый, «Fly till you die»написано на нем сзади. И выхожу. Я прохожу перед мужчинами, высоко держа голову, со свободно развевающимися, как грива, волосами. Ни разу не взглянув на них, я покидаю корабль. Идет теплый дождь. На душе тяжело. Пусть поработают без меня. Я иду по сияющему доку в зеленых сапогах, которые дают мне почувствовать, что они очень большие.

Я выпила два бокала пива, глоток за глотком. Я вышла. Я пошла вдоль торговых мест до бара «На судне», битком набитого старого бара. Я пробралась к большой стойке, потемневшей от грязи, и села около невозмутимой старой индианки, потягивающей свою маленькую рюмку водки. Мужчины горланили морские песни. Другие склонились над стаканами — и я не вижу их лиц. Настолько темно, что с трудом можно было распознать голых женщин на картинах, сливающихся во мраке стен.

Официантка идет ко мне. На ее замученном лице по-прежнему очень яркие, вызывающие румяна. Мы улыбаемся друг другу. Она меня узнала.

— Один бокал «Rainier», пожалуйста.

Она мне его подносит и вместе с пивом ставит на стол маленькую рюмку шнапса, который я не люблю, но который выпиваю залпом, прежде чем она повторит снова.

— Иди ко мне, — говорит она, — нужно время от времени выходить из мира мужчин. Они не сделают тебе подарка после того, как заберут твои силы, чтобы заработать себе доллары, и твой зад, чтобы доставить себе удовольствие. Они не миндальничают, поверь мне.

— Они собираются заплатить мне четвертую часть от доли.

Она взрывается:

— Не существует четвертой части от доли, они полное дерьмо, я тебе говорю, мудаки… Не пускай это на самотек. Если не закончишь работу, они выгонят тебя без копейки в кармане. Не доверяй им. И особенно береги свой зад.

— Я не боюсь, я умею защищаться.

Мужикам хочется пить, и они орут, чтобы им принесли выпивку. Подмигнув, она покидает меня. Подходит какой-то мужчина и, показывая на свободный табурет, спрашивает:

— Могу я сесть? — говорит он. — Ты индианка?

— Нет, — отвечаю я, — но да, ты можешь сесть.

— Я подумал, что ты индианка, когда утром видел тебя, проходящей мимо, маленькая индианка, возвращающаяся из соседней деревни, которая ловит лосося на одном из сейнеров плавучего дока.

Он говорит низким, мягким, поющим голосом, таким на удивление далеким, как если бы он был за тысячу миль отсюда. По виду его сапог, рук и плеч, по загорелой коже лица можно понять, что он рыбак. Он рассказывает, что он с борта большого красного корабля, стоящего напротив офиса порта, под названием «Инуитская леди». Что в этом году он тяжело поработал на ловле рыбы, как и три предшествующие зимы, ради своей жены, которая хотела жить на Гавайях. Сейчас она обосновалась на Гавайях. Но он должен, по меньшей мере, продолжать работать, не переставая, чтобы оплачивать кредит за дом, который он никогда не видит, который он даже не желает, так как его жизнь проходит на Великом Севере, а не на пляже в стране солнца и лени.

Его история напоминает печальное, монотонное, протяжное пение в медленном темпе, как в грустной народной песне. Он немного пьян. Он продолжает:

— Я был таким счастливым, когда был охотником. Ох, я так был счастлив. Долгие дни в лесу, в тишине, а вокруг снег и холод. Ох, я был так счастлив.

Его слова повторяются, пока не становятся унылым длинным скучным рассказом, похожим на вздох. Он смотрит в пустоту прямо перед собой, сквозь мрак бара, сквозь непрозрачный от табачного дыма воздух. Наверное, он снова видит большие деревья, шагает по снегу, скрипящему под снегоступами, ветер, плутающий в кронах, создает звук туманного горна, приглушенного безмерным количеством деревьев.

— В таком случае надо вернуться туда.

Он поворачивается ко мне. Он неожиданно взрывается, выходит из себя, его глаза наполняются слезами.

— Ничего ты не поняла! За него нужно платить, за этот дом… Моя жена! И я должен ей платить, даже за переезд из ее халупы. Мне надо постоянно возвращаться в эту нищету. Возможно, до самой смерти. Берингово море зимой. Ты не понимаешь, что это такое, ты не знаешь, что это такое — нищета. Там нищета, водяная пыль, вызывающая изморозь и лед, которые нужно беспрерывно колоть, иначе ты умрешь, разбитое тело, приятели, которых теряешь.

— О, извини, — шепчу я.

Он смягчается.

— Ты не хочешь отправиться в лес вместе со мной?

Старая индианка улыбается мне сквозь голубой дым сигареты, которой она затягивается краями губ. Мужчины орут, наполовину приподнявшись со своих табуретов. Официантка, которая собирается заступить на смену, выпивает свой виски до дна, очень быстро наливает второй стакан и отправляет его вслед за первым. Мне хочется бежать.

— Меня зовут Бэн, — говорит мне рыбак, когда я встаю.

— До свиданья, Бэн. А я — Лили.

Я вышла из бара. На дворе была ночь. Дождь не прекратился. Я перешла улицу и вышла на набережную. Какой-то мужчина поворачивает из-за угла у диспетчерской такси и идет в мою сторону, прихрамывая. Я узнала его, так как часто видела в сквере, сидящим на скамейке, в ожидании конца дня. Несколько раз он был пьян. Но не этим вечером. Он останавливается, когда мы оказываемся лицом к лицу. Он поднимает на меня темные, словно два черных колодца, глаза, это взгляд потерпевшего кораблекрушение. Я едва слышу его голос. Он говорит на порывистом и гортанном языке, которого я не знаю. Я развожу руки в жесте беспомощности. Он пожимает плечами и идет своей дорогой.

Я прихожу на корабль. Там нет никого, кроме Джуда, который вяжет сети на палубе. Я наливаю себе чашку теплого кофе. Сажусь за стол. Вздыхаю. Напротив меня куча жил из белой тонкой бечевки. Я принимаюсь вязать сети. Другой работы нет… Я даже не пьяна, но усталость обрушивается на меня и приковывает к скамье. Мои глаза наполовину закрываются.

Постепенно мне становится жарко.

Джуд вошел и сел за стол.

— Я собирался поспать. Ты меня разбудила.

Снова принимаемся вязать сети.

— Ты их делаешь очень маленькими, — говорит он.

— Нет.

— Да. Смотри… Пожалуй, ты права.

— Они все ушли? — спрашиваю я.

— Ты же видишь.

— А я была в баре, — добавляю я.

— А…

— Напилась пива, встретила много народа.

— Не надо слушать неизвестно кого. Здесь есть грязные типы.

— Не только здесь. Я знаю, что это такое. Там, откуда я приехала, они тоже есть. Я разговаривала с Сэнди, официанткой из бара «На судне». Она мне даже предложила прийти к ней спать.

— Держи дистанцию. Многие принимают наркотики на ее хате. К тому же она — лесбиянка.

— Возможно, что ты и не прав. Лучше так, — шепчу я.

— В том, что она лесбиянка, я, впрочем, не вижу ничего плохого.

Джуд, должно быть, замерз снаружи, он сел очень близко ко мне. Его бедро коснулось моего. Он прокашливается, колеблется, затем говорит своим низким голосом, немного запинаясь, уставившись желтыми глазами на шнурок между пальцами:

— Почему бы нам не оплатить комнату в мотеле сегодня вечером, чтобы прогуляться немного за пределами корабля?.. Поскольку жизнь на борту становится удушающей. Смысл в том, чтобы развлечься, долго постоять под настоящим душем, возможно, даже принять ванну, посмотреть телевизор, расслабиться или неважно чем заняться.

Я смеюсь:

— Неважно чем, это чем?

Мой смех привел его в замешательство. Впрочем, он не отступает. Его нога становится слишком тяжелой для находящейся рядом моей ноги. В это мгновение входит Йан.

— Лили, — кричит он, — подойди, мне надо с тобой поговорить!

Я иду за ним. Его тусклые и влажные глаза расширены. Его лицо бледное.

— Я позвонил в Оклахому. Я всё сказал моей жене. Мы договорились. Мы расстаемся. Она берет одного ребенка, я возьму другого. Мы можем пожениться, Лили. Поедем на Гавайи. На моем счету достаточно денег, чтобы оплатить поездку на корабле. Вместе будем ловить рыбу в теплых морях.

Я отступаю к лестнице.

— Нет, — говорю я, — я не хочу выходить замуж, не хочу быть твоей женой, ты уже имеешь одну. Я хочу остаться на Аляске.

Я раню высокого худого парня, того, который мне однажды сказал: «Это прекрасная страсть!» Задолго до того, как я поднялась на борт «Мятежного». Я спускаюсь вниз по лестнице. Он следует за мной, пытается удержать меня. Кают-компания пуста. Джуд ушел. Без сомнения, ему захотелось выпить. Высокий худой парень идет за мной до каюты, хочет войти вместе со мной, я его отталкиваю.

— Лили, — говорит он, — Лили, подожди…

Я заплачу, если это будет продолжаться. Если он будет продолжать смотреть на меня глазами раненого пса, то я точно заплачу. Я отталкиваю его. Я ощущаю его ребра под своими ладонями. Последнее, что я вижу, прежде чем он уходит, это его оцарапанное лицо со взглядом большого растерявшегося ребенка. И если сегодня вечером он напьется джина с тоником до состояния, когда будет валяться на земле, это будет моей большой ошибкой. Я проваливаюсь в глубину своей койки. Я прячусь в спальный мешок с головой. Я разгрузила десять тонн рыбы, я изрезала руки об острые края льда в трюме, я бунтовала, я прогулялась по барам, встретила печального охотника. Мой шкипер хочет отвезти меня ловить рыбу на Гавайи, а Джуд — в мотель. Маноск-ли-Куто все время подстерегает меня. Это много для одного дня. Мужчины снова отправились в бар. Я слышу, как вода плещется у борта корабля.

Полдень. Мы ждем шкипера. Он приходит с опозданием, еще не протрезвевший. Он кажется измотанным. Мужчины молчат, опустив головы. Мы отдаем швартовы. «Мятежный» покидает порт. Дэйв и Джуд кивают друг другу головой:

— Да. Лучше ему поспать. Он устал.

Они больше ничего не говорят. Они мягко отправляют его спать. Джуд и Дэйв собираются, сменяя друг друга, вести корабль к водам, где предположительно дрейфуют потерянные нами снасти.

Море неподвижное и сверкающее. Мы заканчиваем ремонтировать последние крючковые снасти под открытым небом на главной палубе. Алюминиевый козырек был снят перед отплытием. Когда Джуд помогал очистить палубу от части ведер с помощью подъемно-поворотной снасти, его лицо было обагрено светом, который отражали воды порта.

Я возвращалась из города. Джейсон меня сопровождал. Он дал мне гармонику. Я посмотрела на нее, на него, и подумала о светиле ночей на мысе Барроу.

— Поедешь ловить рыбу со мной на «Млечном Пути»? — спросил Джейсон.

Я колебалась. Я не знала.

— Мы будем цыганами моря, — добавил он. — Ты научишься быть в отличной форме, я займусь контрабандой, и мы будем плавать от порта к порту… будем пить как настоящие пираты, а ты будешь танцевать на стойке бара, пока я буду играть на гармонике.

Мы работаем на ярком свету. Он лижет наши скулы, сжигает наши лбы, высушивает наши губы. Он мучит наши лица. Саймон напевает. Джуд с невозмутимым видом склонил голову над своей крючковой снастью. Тюлени разлеглись на скалах.

— Я хотела бы быть тюленем, греющимся на солнце, — говорю я громко.

Саймон и Джуд смеются.

Уже более восьми часов мы таскаем привязанный малый якорь на расстоянии в двести взмахов рук пловцом поперек вод там, где мы ловили. Крючковые снасти мы так и не нашли. Йан присоединяется к нам на палубе. Он холоден с момента своего пробуждения. Наконец он забыл обо мне. Забыл Лили, вместо нее есть просто один матрос, которому он кричит свои команды.

— Мы продолжаем поисковые работы еще западнее, — объявляет он.

Это еще больше удаляет нас от Кадьяка. Саймон бледнеет.

— Но ты мне говорил… А мой самолет?

Шкипер очень быстро отвечает:

— Ты действительно считаешь, что именно таким образом ловят рыбу? Отработаем наши восемь часов и затем возвращаемся, ноги на стол, пялимся в телевизор? Ты действительно думаешь, что мы зря сожгли столько дизельного топлива, что надо бросить поиски, когда снасти, возможно, находятся в нескольких милях отсюда? Снасти, за которые мы заплатим, чтобы возместить издержки, ради этого мы пахали как животные? Одна прогулка в море, а затем сжечь столько топлива, сколько нужно, лишь бы вернуться вовремя, чтобы господин попал на свой самолет? Не нужно в следующий раз мужичку пускаться в путь, надо оставаться у себя дома, в Калифорнии.

В первый раз Саймон сопротивляется Йану. Он поднимается, бледный от ярости, сжав челюсти. Беззвучным голосом, с трудом сдерживаясь, он говорит:

— Ты обещал мне, когда я купил билет. Это было мое условие, для того чтобы я сопровождал вас. Ты дал мне слово.

Йан орет и скрывается в рулевой рубке. Дэйв ничего не видел. Джуд отсутствует. Он ничего не видит, ничего не слышит, ничего не скажет. Внезапно я испытываю презрение к высокому худому парню, его роли хозяина на борту, к Джуду, молчанию и озлобленности сильных мужчин, этих всесильных мужчин, которые внушают нам почтение из-за своего жизненного опыта, скрытых знаний, которые они прячут в своих головах, грохоту их голоса в час необходимости. Молчание является причиной как равнодушия, так и покорности.

Двое салаг обмениваются слабыми улыбками. Шкипер исчез в рулевой рубке. Саймон принадлежит кораблю, пока не покинул его борт. Неужели гордость за разгрузку целой партии палтуса, за назначение на должность Джуда в ночное время и за мужественное рукопожатие Дэйва утром заставили его забыть об этом? Он пристально всматривается в горизонт, ужасное подозрение прячется в глубине его голубых глаз, которое он силится придушить, пока оно не захватило его полностью. Я не могу ему помочь. Я протягиваю ему сигарету. Мы курим в тишине, не прекращая работу. Мои глаза скользят по Джуду и отказываются его видеть. Я смотрю в небо. Когда наконец поеду я на мыс Барроу?

Малый якорь цепляет снасть на следующий день с первой попытки. Затем вторую… Атмосфера разряжается. Йан обещает Саймону купить новый билет. Мы заканчиваем чистить последнюю крючковую снасть. Ведра расставлены по обе стороны палубы. Мы их тщательно крепим. Сегодня на ужин будет палтус, которого Джуд поджарит на импровизированном барбекю. Мы идем спать. Джуд зовет нас, как только все готово. Солнце опалило его лицо сильнее, чем алкоголь из бутылки, к которой он прикладывается во время ночной вахты.

Мы возвращаемся. Зеленые горы меняют окраску на сиреневую. Волны кипрея плавно колышутся от низкого пролета орлов. Джейсон говорит, что это его любимые цветы. Нам остается немного времени, чтобы побыть на борту вместе. Мысли мужчин уже находятся в другом месте. Йан больше не говорил мне о том, чтобы отправиться ловить рыбу в Берингово море. Я смущена и не осмеливаюсь с ним об этом заговорить. Его тон остается неопределенным, затем он смягчается:

— Я возвращаюсь в Оклахому, а там посмотрим.

Мы наконец-то получили зарплату.

— Я никогда еще столько не работал за такую маленькую зарплату, — говорит Дэйв и продолжает: — Этой зимой мы выберемся из затруднительного положения с сезоном ловли крабов…

Он смеется.

Саймон сел на первый самолет, летящий в Сан-Диего. Джуд положил в карман свои чеки и вышел.

Я получила не четверть доли, а половину. Этого мне хватит на то, чтобы купить себе хорошую обувь. «Бери на распродаже. Фирма “Редвинг”. Это лучшая обувь», — говорит Джейсон, который всегда носит обувь только этой марки, когда, конечно, он не в сапогах. У меня остается несколько помятых банкнот, которые я бережно кладу под подушку вместе со своими документами, липкими конфетами и коробкой жевательного табака. Итак, все прошло очень быстро.