Результаты проведенного мною исследования показывают, что основные закономерности подготовки и осуществления самосожжений сохранялись неизменными в течение всего изучаемого периода и на разных территориях Российского государства: на Европейском Севере, в Сибири и Поволжье. При этом на Европейском Севере России, особенно в Каргополье, традиция самосожжений оставалась непрерывной на протяжении длительного времени. И именно здесь отмечены рецидивы самосожжений даже в то время, когда они повсюду стали полузабытым достоянием церковной истории.

Основным мотивом деятельности старообрядческих наставников, проповедующих «самогубительную смерть», стало признание несомненного факта завершения мировой истории, реализации в российской действительности самых мрачных апокалипсических пророчеств. Здесь можно сослаться на утверждения профессора Э. Шнейдмана: «суицид не является случайным действием. Он никогда не бывает бессмысленным или бесцельным. <…> Цель каждого суицида состоит в поиске решения проблемы, стоящей перед человеком и причиняющей ему интенсивные страдания». Развивая эту мысль, можно сказать, что обычные формы преодоления духовного кризиса, в том числе и дискуссии с отступниками («никонианами»), в такой обстановке старообрядцы сочли недостаточными. Наиболее радикальной формой избавления от «мира Антихриста», начиная с 1660-х годов, стало самосожжение, практикуемое наряду с самоутоплением, добровольной голодной смертью («запощиванием»), самопогребением.

В процессе распространения «гарей» по территории России сформировалась особая категория старообрядческих наставников, которых современники не без оснований называли «славными учителями самогубительной смерти», обладающими необходимыми богословскими, психологическими и даже техническими познаниями для успешной организации самосожжений. При этом самосожжение трактовалось ими как «беструдное спасение» – возможность достигнуть райского блаженства ценой кратковременных мучений. Последовательность действий наставника самосожигателей в подавляющем большинстве случаев оставалась неизменной. Во-первых, избиралось уединенное место, где приготовления к самосожжению не могли быть обнаружены и пресечены с самого начала. Подготовка к самосожжению включала также строительство специального здания (в источниках оно называется «згорелый дом») и заготовку легковоспламеняющихся материалов. Во-вторых, старообрядческий наставник собирал максимальное количество приверженцев – будущих жертв самосожжения. Для них отныне исчезала возможность отказаться от гибельного выбора. При этом некоторые из них даже не подозревали, что в ближайшее время примут участие в смертельном ритуале. В-третьих, имело место перекрещивание собравшихся «насмертников» по старообрядческим правилам и даже пострижение некоторых из них в монахи. В-четвертых, старообрядческий наставник вступал в яростную полемику с представителями власти, присланными для «увещевания» старообрядцев и предотвращения их гибели. Наконец, старец и его помощники по мере сил сохраняли неусыпный контроль за собравшимися в «згорелом доме» до того момента, когда спасение от огня становилось невозможным.

Широко распространившаяся по России проповедь «огненной смерти» немедленно встретила резкое сопротивление в старообрядческой среде. Появилось значительное количество полемических сочинений, призванных образумить сторонников «огненной смерти», доказать при помощи богословских аргументов несостоятельность их воззрений, дистанцироваться от людей, компрометирующих старообрядческое движение. Наиболее крупным из весьма значительной литературы по этому вопросу стало «Отразительное писание о новоизобретенном пути самоубийственных смертей», созданное в конце XVII в. иноком Евфросином. Резюмируя свои пространные возражения, Евфросин предписывает своим сторонникам терпеть любые мучения, но не совершать самоубийство. Все усилия старообрядческих интеллектуалов оказались тщетными. Дискуссия между сторонниками и противниками самосожжений не состоялась, самосожжения продолжались вплоть до конца XVIII в., при этом отдельные рецидивы случались до середины XIX в.

Российский административный аппарат в создавшейся сложной обстановке тяжелого духовного кризиса, усугубленного регулярными массовыми самоубийствами, продемонстрировал полную растерянность и недееспособность. Первоначально, в конце XVII в., власти действовали исходя из создавшейся ситуации, каждый раз вновь разрабатывая стратегии поведения. В первой половине XVIII в. господствовали представления о том, что самосожжения вполне возможно предотвратить с помощью репрессивных мер. Во второй половине XVIII в., на фоне общего смягчения политики в отношении старообрядцев, возобладал менее жесткий курс в отношении самосожигателей. Ставку в этот период делали на убеждение, «увещевания» «насмертников». Как показал опыт, ни та, ни другая линии поведения не принесли значительных результатов. В создавшейся ситуации выходами из кризиса могли стать, во-первых, ожесточенная конфронтация между радикальной частью старообрядчества и принявшим никоновские церковные реформы российским обществом, способная принести России неисчислимые страдания и потери. Во-вторых, существовала весьма небольшая вероятность постепенного угасания радикализма старообрядцев по универсальному принципу «пошумят – успокоятся». Однако в действительности события приняли самый невероятный оборот, уникальный в истории человечества. Наиболее радикальная часть старообрядческого движения начала яростное, технически рациональное и целенаправленное самоуничтожение. Ее разрушительный потенциал при этом оставался невостребованным или, вернее, расходовался на автоагрессию.

Итак, самосожжения, несмотря на очевидный трагизм связанных с ними событий, стали своеобразным, но мощным фактором преодоления кризиса в нарождающейся Российской империи. Прежде всего, потому, что во время первых «гарей» погибла наиболее радикальная, принципиальная, не ведающая компромиссов часть мощного и широко распространенного старообрядческого движения. Именно эти старообрядцы представляли существенную угрозу для стабильности государства. В дальнейшем старообрядческие самосожжения, происходящие в разных частях Российского государства, неизменно приводили к массовому уничтожению наиболее радикальных представителей самых бескомпромиссных старообрядческих сообществ («толков»). Их потеря привела, используя терминологию Л.Н. Гумилева, к растрачиванию «пассионарного потенциала» старообрядческого движения. В конце XVIII – начале XIX в. старообрядчество вступило на путь трансформации из взрывоопасного элемента российского общества в стабильную, нередко зажиточную и почти всегда готовую к компромиссам конфессиональную группу.