Взгляд поблекшего, поседевшего Гавриила, все еще статного и величественного старца, выразил укоризну Иуде, запыхавшемуся от быстрого подъема в пещеру на вершине холма. Тот и сам понимал недостойность своего поведения. Не пристало зрелому мужу, приближающемуся к черте, за которой маячит старость, скакать горным козлом по крутым тропинкам. Такое подобает лишь караульному, узревшему на подходе вражеское войско. А Иуда бар Иезекия – военный предводитель Ревностных, признанный мудрец-хахам. Бурные порывы не к лицу тому, кто уже семь лет несет служение Адонаи, кто почитает Закон и каноны «ганна'им».

Быстрым взглядом Иуда окинул свое одеяние – приличествует ли оно мужу его возраста и ранга – и остался доволен собой. Хотя иные Ревностные ропщут, будто их вожак предпочитает греческую одежду отечественной...

Он на самом деле любил носить хитон куда больше, чем милоть, не говоря уж о простонародном вретище, потому что так удобнее для воина и путешественника.

Его хитоны изготовлены из шерсти или льна (Избранные считают себя вправе носить ткани, дозволенные среди иудеев лишь лицам священного звания). Это нижняя одежда – кусок ткани, сложенный по вертикали вдоль левого бока туловища и скрепленный на плечах двумя пряжками – фибулами. Иногда хитон сшивают по боку, иногда оставляют с одной стороны открытым, иногда он доходит до середины бедра, чаще – до коленей, иногда имеет рукава, иногда – нет. По талии завязывается пояс, образуя напуск.

В жару Иуда обычно обходился одним хитоном, не смущаясь тем, что это делает его похожим на раба или ремесленника. В прохладные дни Гавлонит оборачивался еще и в гиматий – прямоугольный кусок шерстяной ткани со сторонами восемь на четыре локтя.

Драпируют гиматий вокруг фигуры по-разному. Вождь Ревностных предпочитал следующий способ. Один конец ткани, слегка заложенный в складки, спускался с левого плеча на грудь. Оставшуюся часть располагали на спине и пропускали под правую руку, оставляя ее свободной; затем, уложив ткань красивыми складками, перебрасывали через левое плечо на спину. Дабы одеяние не соскальзывало, сзади зашивался груз – кусочки свинца.

Если бывало холодно или предстояла торжественная церемония, Сын Божий надевал сверху еще и пурпурную, приличествующую его сану хламиду – прямоугольный кусок плотной шерстяной материи, который набрасывался на плечи и скреплялся фибулой на одном плече или на груди.

Обувь греков, как и евреев, повторяет форму ступни. Сандалии изготовлялись на пробковой или веревочной подошве с ремешками, переплетенными на икрах. Сандалии Иуды были украшены цветной или золоченой кожей, металлическими бляшками. Жемчугом их вождь Ревностных не расшивал – не хотел уподобляться в роскоши языческим властителям.

Головными греческими уборами, особенно круглыми фетровыми шляпами с полями и низкой тульей (эллины в непогоду, жару или в путешествиях носят их на голове, а в остальное время – на ремешке, заброшенными на спину), иудеи брезгуют, предпочитая восточные тюрбаны или платки, обвязанные веревочкой. В этом отношении Иуда следовал примеру соотечественников.

– Только важная весть способна заставить тебя, отец, дать мне приказ бросить воинов и срочно прибыть сюда! Вот почему я спешил, как мог, даже запыхался.

– Правда в словах твоих, сын мой. Прибыл гонец от наших братьев из Иудеи – Избранных Израиля Последних Дней. Его зовут Иешуа бар Ионафан. Он – доверенное лицо архангела Михаила!

Со скамьи у стены пещеры поднялся и поклонился среднего роста широкоплечий, воинственного вида юнец лет четырнадцати с длинными черными волосами. Смахивал он на бычка – крепко сбитый, с короткими руками, ногами, шеей, цилиндрическим туловом, упрямо наклоненной вперед головой. Юнец не шагал – рвался вперед. Казалось, он вот-вот взроет землю стопами. Легко представить, как в бою эти кроткие выпуклые глаза становятся бешеными, ясные серые зрачки наливаются кровью, а и без того объемистые мышцы вздуваются до невероятных размеров...

Истинный «ганна'им», «красный в лице» ради славы Господней!

Даже сейчас, в мирной обстановке, на лице его шла битва. Сражались сразу три противоборствующих чувства: желание побыстрее выложить обуревавшие его радостные новости, стремление оказать почет старшим по рангу – не простым Избранным, Сынам Божьим, и намерение выглядеть степенно, достойно и грозно, как и подобает истинному ангелу-посланнику, доносящему волю Небес.

Укороченный до середины бедра хитон экзомий с короткими рукавами, который носит молодежь, и накинутый сверху саккос из-за пота и грязи казались одного цвета – серого, хотя первое одеяние должно было походить на только что выпавший, а второе – на потемневший от солнечных лучей и готовый вот-вот растаять снег. Видать, подобно ессенам, Иешуа был явно склонен к белым одеждам. Наряд юноши дополняли самые распространенные в Средиземноморье сандалии и подиматы: деревянная подошва, прикрепленная к ноге несколькими кожаными ремешками. Голова оставалась непокрытой.

– Мир тебе, Иуда бар Иезекия!

– И тебе шолом, Иешуа сын Ионафана!

Так впервые встретились Иуда и Иисус – будущие обладатели ставших знаменитыми прозвищ Искариот и Варавва.

– Излагай свои вести, посланник!

– Ирод умер, в Иерусалиме мятеж! – радостно выпалил юнец.

Архангел согнул голову, полузакрыл глаза, принялся бить мелкие и быстрые поклоны вперед, при этом говоря речитативом:

– «Цепи ада облегли меня, и сети смерти опутали меня. Но в тесноте моей я призвал Господа, и к Богу моему воззвал, и Он услышал голос мой, и вопль мой дошел до слуха Его...» (2 Цар. 22:6—7).

Гавриил замолк, перестал кланяться и кивнул Иуде. Тот сразу вспомнил детские годы, проведенные в изучении Писаний, и любимую игру отчима и пасынка. Учитель начинал цитировать какой-либо отрывок Книги Книг и прерывался на середине, предлагая ученику его закончить.

– «...Простер Он руку с высоты, и взял меня, и извлек меня из вод многих; избавил меня от врага моего сильного, от ненавидящих меня, которые были сильнее меня» (2 Цар. 22:17—18), – радостно пропел Иуда.

Оба с удовольствием засмеялись и стали слушать молодого ангела.

– В Иерусалиме жили два вероучителя, почитавшиеся особенно глубокими знатоками отечественных законов и пользовавшиеся потому высоким авторитетом в глазах всего народа. Один из этих рабби звался Иуда, сын Сепфорея, второй – Матфий бар Маргал. Много юношей стекалось к ним, чтобы слушать их учение. Когда достойные раввины узнали про болезнь и горе, удручающие Ирода, они в кругу своих учеников проронили слово о том, что теперь настало удобное время спасти славу Адонаи и уничтожить поставленные в святилище мерзости, нетерпимые законами предков, ибо Тора запрещает внесение в храм статуй, бюстов и иных изображений живого существа. А между тем узурпатор осмелился поставить над главными воротами храма золотого орла. Вот этот символ римских легионов законоучители предложили сорвать с ворот и прибавили: «Хотя с таким поступком связана опасность, что может быть почетнее и славнее, чем умереть за заветы отцов? Кто так кончает жизнь свою, душа того остается бессмертной и вкушает вечное блаженство. Только дюжинные люди, чуждые истинной мудрости и не понимающие, как любить свою душу, предпочитают смерть от болезни смерти подвижнической...»

– Глаголя так, показали они свое неприятие саддукеев, отрицающих бессмертие души. А то, что они верят в вечное блаженство на том свете, показывает их принадлежность к Избранным, – прокомментировал архангел и кивком головы предложил посланцу продолжить рассказ.

– Одновременно с этими проповедями распространился слух, будто царь лежит при смерти. Тем смелее молодежь принялась за дело. Среди белого дня, когда множество прихожан и зевак толпилось вокруг храма, юноши спустились на канатах с кровли святилища и разрубили истукана топорами. Немедленно известили об этом начальника стражей, который прискакал на место с сильным отрядом, арестовал до сорока молодых людей и доставил их к Ироду. На первый вопрос узурпатора: «Вы ли дерзнули разрубить золотого орла?» – они тотчас сознались. На второй вопрос: «Кто вам это внушил сделать?» – храбрецы ответили: «Заветы отцов!» На третий вопрос: «Почему вы так веселы перед лицом смерти?» – смельчаки заявили: «После смерти нас ждет лучшее счастье». Непомерный гнев и страх перед возможной расправой со стороны императора Августа за глумление над римской святыней, овладевшие Иродом, вселили в него новые силы и помогли на время перебороть болезнь. Царь лично направился в народное собрание, в пространной речи изобразил молодых людей как осквернителей храма, которые под предлогом защиты Торы преследовали своекорыстные цели, и потребовал, чтобы их осудили как богохулыциков. Боясь, как бы не было привлечено к следствию много невинных людей, народ просил его наказать сперва только зачинщиков, затем лишь тех, кто был пойман на месте преступления, а всех остальных простить. Весьма неохотно узурпатор, готовый в угоду Риму залить кровью весь Иерусалим, уступил просьбам. Он приказал сжечь живьем тех, которые спустились с храмовой крыши вместе с законоучителями. Остальных арестованных отдал в руки палачей для обычной кары – отсечения головы. Бойня состоялась в Иерихоне, где Ирод совершал почти все казни, так как в этом городе, укрепленном новой цитаделью и населенном солдатами и преданной царю чернью разных племен, тиран чувствовал себя безопаснее, чем в Иерусалиме. Тут же Ирод устранил от должности первосвященника Маттафию, с ведома и одобрения которого был уничтожен орел, и назначил на его место Иезара...

– Это уже шестой первосвященник в царствие идумеянина, – покачал головой Гавриил. – До того были Ананел, Аристобул, Иешуа, Симон, Маттафия. Воистину, узурпатор подмял под себя левитов, как лев ягнят... Но прошу, глаголь дальше, как Господь поразил нечестивца. Ибо наказание Адонаи неминуемо. Именно про таких, как Ирод, речено устами пророка: «Я – Господь, Я говорю: это придет и Я сделаю; не отменю и не пощажу, и не помилую. По путям твоим и по делам твоим будут судить тебя, говорит Господь Бог» (Иез. 24:14).

– Воистину так! Когда узурпатор умер, прежде чем войско узнало об его кончине, сестра его Саломея вместе с мужем освободили всех пленных, которых царь приказал убить, заявив, что тот изменил свое решение и теперь отпускает каждого на свою родину. Лишь после того как те удалились, она объявила солдатам о кончине царя и созвала их и остальной народ в амфитеатр в Иерихоне. Здесь выступил министр Птолемей, которому усопший владыка вверил свой перстень с печатью, прославил имя Ирода, утешил народ и прочел царский рескрипт на имя солдат, заключавший в себе неоднократные напоминания о верности его преемникам-сыновьям. По прочтении указа Птолемей открыл завещание и огласил содержание. Филипп по нему назначен наследственным владетелем Трахонитиды и пограничных областей, Антипа – тетрархом, а Архелай – царем. Последнему поручено препроводить императору перстень с печатью Ирода и запечатанные акты, касающиеся государственного правления, ибо Августу надлежит утвердить все распоряжения покойного царя и он должен еще санкционировать это завещание. Потом раздались громкие ликующие крики, приветствующие Архелая. Солдаты вместе с народом прошли мимо него группами, присягая в верности и испрашивая на него благословение Божие. Ну и затем состоялось погребение царя. Архелай не остановился ни перед какими затратами. Для большего блеска похоронной процессии он выставил перед народом все царские украшения. Парадная кровать из массивного золота была украшена ценными камнями, покрывало из чистого пурпура пестрило узорами. Тело, лежащее на нем, покрыли алым сукном. Голову усопшего обвивала диадема, а над ней лежала золотая корона, в правой же руке – скипетр. Парадную кровать окружали сыновья и многочисленная толпа родственников. Непосредственно за ними шли телохранители, отряд фракийцев, затем германцы и галлы – все в военных доспехах. Впереди выступало остальное войско, предводительствуемое полководцами и командирами, в полном вооружении. За ними следовали пятьсот рабов и вольноотпущенников с благовонными травами в руках. Тело перенесли на расстояние двухсот стадий в любимую крепость покойного царя – Иродион, где, согласно завещанию, было предано земле.

– «Десница Твоя, Господи, прославилась силою; десница Твоя, Господи, сразила врага» (Исх. 15:6). Подобающий конец для злейшего тирана, которого когда-либо знала земля обетованная, – печально произнес архангел, повернулся в сторону пасынка и в четвертый раз сказал ему заветные слова: «И тебе, Иуда, назначена жатва, когда Я возвращу плен народа Моего» (Ос. 6:11).

Военный предводитель Ревностных теперь, в отличие от предыдущих подобных случаев, не стал задавать вопроса, ожидая продолжения.

– «И услышал я голос Господа, говорящего: кого Мне послать? И кто пойдет для Нас?» (Ис. 6:8) – прошептал Гавриил, глядя Иуде в глаза.

– «И я сказал: вот я, пошли меня» (Ис. 6:8), – ответил Иуда ясным голосом.

– «И обратился я, и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их – сила, а утешителя у них нет» (Еккл. 4:1), – возвысил глас старшина Сынов Божиих.

– Я буду утешителем угнетенных, отец! – вскричал полководец зелотов.

– «Вот Я повелеваю тебе: будь тверд и мужествен, не страшись и не ужасайся, ибо с тобою Господь, Бог твой, везде, куда ни пойдешь» (Нав. 1:9). Скажи воинам «ганна'им» то, что сказал Иешуа бен Нун колену Рувимову, Гадову и половине колена Манассиина: «Вспомните, что заповедал вам Моисей, раб Господень, говоря: Господь, Бог Ваш, успокоил вас и дал вам землю сию. Жены ваши, дети ваши и скот ваш пусть останутся в земле, которую дал вам Моисей за Иорданом; а вы все, могущие сражаться, вооружившись, идите пред братьями вашими и помогайте им; доколе Господь не успокоит братьев ваших, как и вас; доколе и они не получат в наследие землю, которую Господь Бог ваш дает им» (Нав. 1:13—15).

– Куда сначала идти войску, отец?

– Я думаю, надо послать самых верных братьев в Иерусалим, чтобы раздули они там маленькие костры мятежа в большой пожар. А сам ты набирай ополчение в Галилее и захватывай ее. Народ здешний снова готов восстать на римлян и их прихвостней...

...Галилея, Гелил-ха-гоим, значит «округа язычников».

Бывшая провинция могущественного Ассирийского царства была завоевана Хасмонеями всего сто с лишним лет назад и, хотя географически входила в Иудею, не воспринималась как полноправная часть земли обетованной.

Даже кровь самих потомков Иакова, живших здесь, – нечистая, смешанная с ассирийской, вавилонской, финикийской, персидской, эллинской. Язык у иудеев и галилеян один, да говор у последних был искажен: они смешивали еврейские горловые гласные. Сколько ни отрекался Петр от Иисуса в роковую ночь, узнан он был как раз по галилейскому акценту: «Точно ты из них, ибо и речь твоя обличает тебя» (Мт. 26:7).

И образованием, и достатком своим галилеяне уступали прямым потомкам Иакова. Только в собственно Иудее, горной части страны вблизи Асфальтового озера, жили «чабар» – евреи чистой крови, «люди Закона». Галилею же, где городов мало, населяли «ам-хаарецы» – «темные люди», «невежды в Законе».

«Ам-хаарецы – все нечестивы, – учит равви Гиллель. – Ни продавать ам-хаарецам, ни останавливаться в домах их, ни у себя принимать, ни Закону учить не должно». Свят только «знающий», «невежда» греха не боится. А галилейский народ – «невежда в Законе, проклят он», говорят иудейские книжники о «темных людях земли».

Галилея – провинция во всех смыслах этого слова. Она состояла в клиентской опосредованной зависимости от Рима, так как была связана с ним через царя Ирода, недавно упокоившегося. Она географически была удалена и от столицы республики (два месяца пути морем, пятнадцать – по суше), и от главных городов своей страны. Цезарея (или, по-иному, Кесария), где сидел префект, находилась более чем в дне пути от любой точки в Галилее, Иерусалим – в трех днях.

«Округа язычников» могла похвастаться лишь одним крупным городом – Сепфорисом. Ныне мы обозначаем его местонахождение так: в восьми километрах от Назарета. Две тысячи лет назад было наоборот: точкой отсчета являлся именно Сепфорис.

Глухомань земли обетованной, тем не менее – лакомый кусочек, за которым охотились крупные и мелкие хищники. Причина проста: из всех округов Палестины самый плодородный – Галилея.

Здесь преобладает священная красная земля, из коей вылеплен праотец Адам, и средиземноморская коричневая. Вокруг же Геннисаретского озера простирается черная базальтовая почва – результат вулканической активности. Извержения огнедышащих гор (не Великий ли Потоп их задушил?) затемнили площадь в два дня пешего пути от озера Семехонитис на севере до города Агриппины на юге в длину и почти столько же в ширину.

Разлагаясь, базальт становится отличной почвой, как умершая плоть – удобрением. К несчастью, почва эта была вымыта с большой территории на севере от Геннисарета, и местность покрылась крупными базальтовыми валунами, а посему стала пригодна более для скотоводства, нежели для земледелия.

Множество иных благ даровал Всевышний сему плодородному краю, и не самое последнее из них – достаток воды. Два больших озера – Тивериадское и Семехонитис – дают рождение святой реке Иордан. Дожди выпадают здесь не столь обильно, как в соседних странах, однако их хватало для пашен, садов и огородов.

Обилие тепла помогало произрастанию субтропической растительности. На Семехонитисе, как на Ниле, колыхался под ветром папирус. Символом Галилеи стала пальма. Позднее Ирод Антипа рисовал ее на всех чеканившихся им монетах. Леса, горы и долы изобиловали дичью, в Хоразине водились даже хамелеоны.

Иосиф Флавий в своих книгах считал население провинции почти равным трем миллионам. Это невозможно. Даже в XX веке вся Святая Земля едва прокармливала вдвое большее количество ртов. Величайший еврейский историк недостаточно хорошо знал греческий язык, чтобы самому писать на нем Его переводчики с арамейского и переписчики правильно передавали простые цифры (они обозначались буквами, как в иврите и латыни), а сложные – более ста тысяч – ошибочно увеличивали до миллиона.

В I веке н. э. галилеян насчитывалось примерно 365 тысяч. 50 тысяч жили в Сепфорисе, 17 тысяч – в Яппе, по 9 тысяч – в Гихале, Хоразине и Капернауме, остальные – в поселках типа Назарета. Во времена Маккавеев в Галилее обитало довольно много иудеев, но их изгнали сирийцы. Затем вынужденные переселенцы вернулись. Аборигенам, поклонявшимся Ваалу, был предложен простой и ясный выбор – отказаться от крайней плоти или от родных очагов. Большинство предпочли отчизну эмиграции и приняли обрезание.

Так родились галилеяне – смесь урожденных приверженцев Яхве и новообращенных – прозелитов. И крепостью веры своей, что бы ни утверждали высоколобые иерусалимские садуккеи и фарисеи, обитатели «округи язычников» ничуть не уступали исконным жителям иудейских холмов. Ревностью же к выполнению заветов Авраама и ненавистью к поработителям-латинянам превосходили всех!

С начала эпохи Маккавеев в 167 г. до н. э. и вплоть до Второй Иудейской войны под водительством Симона бар Кохбы в 132—135 гг. историки насчитали шестьдесят два восстания евреев против оккупантов – греков и римлян. Шестьдесят одно из них началось в Галилее – месте рождения кроткого Иисуса!

Историкам малопонятен «потоп» ненависти к латинянам, заливший поголовно население Иудеи. Разбушевавшийся пожар страстей затмил даже горевшие в душах евреев яркие костры неприязни к супостатам былых времен – египтянам, ассирийцам, вавилонянам, сирийским грекам.

За что так невзлюбил италиков народ избранный? За жестокость завоевания, отобранную свободу?

Однако сами потомки Иакова были куда более кровожадными захватчиками, нежели все остальные народы-оккупанты в истории нашей планеты, за возможным исключением африканских племен йагов и матабеле, которые «прославились» спустя три с лишним тысячи лет после вторжения евреев в землю обетованную.

Египтяне, шумеры, аккадцы, китайцы, арии, ассирийцы, вавилоняне, персы, греки, македонцы, римляне, готы, вандалы, гунны, германцы, франки, арабы, славяне, угры, татаро-монголы, крестоносцы, турки (сельджуки и османы), англосаксы, русские, испанцы и прочие агрессоры – создатели царств, империй, каганатов (имя им – легион) – захватывали иноземные страны, чтобы властвовать над покоренным населением. Массовые убийства, грабежи, увод в рабство, поджоги и разорение были повсеместными и повседневными явлениями, исконно присущими любой оккупации. Достаточно часто побежденных заставляли ассимилироваться с победителями, принять веру последних.

Тем не менее после упоения (долгого или краткого) кровопролитием чаще всего наступало некое отрезвление, и террор приостанавливался. Покоренные стада людей-овец начинали в основном стричь, а не отправлять на бойню (хотя и такое бывало). Даже при подавлении восстаний уничтожались или калечились лишь боеспособные мужчины, отроки и юноши – потенциальные мстители. Красивых женщин ожидал гарем, ремесленников – рабский ошейник, остальное население щадилось: надо же кому-то и землю пахать, и налоги платить. Даже знаменитое вавилонское пленение коснулось сравнительно небольшой части евреев, преимущественно знати. «Ам-хаарец» по-прежнему ходили за плугом, подвязывали виноградные лозы и пасли скот на родине, богачи томились в Вавилоне.

Римляне в сравнении с другими народами-завоевателями выглядят чуть ли не гуманистами (как до них персы, а впоследствии арабы и русские), надо признать справедливости ради. Они уничтожали сопротивлявшихся, щадя мирное население и сберегая материальные ценности, не пытаясь никого обратить в свою веру. Поддерживали в завоеванных странах закон и порядок, внедряли достижения цивилизации, при этом не покушаясь на местные традиции и обряды. Конечно, ярмо – всегда ярмо, но многие народы, встававшие перед альтернативой – жить под властью латинян или других хозяев, – выбирали потомков Ромула и Рема.

Вторгшиеся в чужие страны иудеи, в отличие от всех других завоевателей в истории, не давали противникам никаких шансов – они не проявляли милости даже к тем, кто не сопротивлялся. Свидетельство тому – сама Книга Книг, которая записана пророками и книжниками непосредственно со слов Адонаи.

При взятии Иерихона воины Иешуа бен Нуна – Иисуса сына Навина – «...предали заклятью все, что в городе, и мужей, и жен, и молодых, и старых, и волов, и овец, и ослов, все истребили мечом... а город и все, что в нем, сожгли огнем...». Спаслись только иерихонские предатели: «Раав же блудницу и дом отца ее и всех, которые у нее были, Иисус оставил в живых, и она живет среди. Израиля до сего дня: потому что она укрыла посланных, которых послал Иисус для высмотрения Иерихона.

В то время Иисус поклялся и сказал: проклят пред Господом тот, кто выставит и построит город сей Иерихон; на первенце своем положит он основание его, и на младшем своем поставит врата его» (Нав. 6:20—25).

Участь первого завоеванного евреями в стране обетованной города оказалась самой завидной – там уцелела одна семья. Остальные поселения Ханаана были полностью сметены с лица земли. Впрочем, одно племя Иешуа бен Нун пощадил. Сдавшихся ему на милость жителей Га-ваона он не убил, а обратил в рабство – только потому, что те ухитрились обмануть вождей Израиля.

«Они пришли к Иисусу в стан Израильский в Галгал и сказали ему и всем Израильтянам: из весьма далекой земли пришли мы; итак заключите с нами союз. Израильтяне же сказали Евреям: может быть, вы живете близ нас? Как нам заключать с вами союз?

Они сказали Иисусу: мы рабы твои... из весьма дальней земли пришли, рабы твои во имя Господа, бога твоего; ибо мы слышали славу Его и все, что сделал Он в Египте...

И заключил Иисус с ними мир, и поставил с ними условие в том, что он сохранит им жизнь...

А через три дня, как заключили они с ними союз, услышали, что они соседи их и живут близ них...

Сыны Израилевы не побили их, потому что начальники общества клялись им Господом, Богом Израилевым. За это все общество Израилево возроптало на начальников».

Еще бы – чужаков убить не дали!

Вскоре обман выяснился, и вот что последовало:

«Иисус призвал их и сказал: для чего вы обманули нас, сказав: «мы весьма далеко от вас», тогда как вы живете близ нас? За это прокляты вы! Без конца вы будете рабами, будете рубить дрова и черпать воду для дома Бога моего!

Они в ответ Иисусу сказали: дошло до сведения рабов твоих, что Господь, Бог твой, поведал Моисею, рабу Своему, дать вам всю землю и погубить всех жителей сей земли пред лицом вашим; посему мы весьма боялись, чтобы вы не лишили нас жизни; и сделали это дело» (Нав. 9:6—28).

Сей невольный акт «милосердия» был первым и последним в жизни великого полководца-пророка.

Обманом выманив войско города Гая из-под защиты стен, «...Израильтяне перебили всех жителей Гая на поле, в пустыне, куда они преследовали их... Падших в тот день мужчин и жен, всех жителей Гая, было двенадцать тысяч. Иисус не опустил руки своей, которую простер с копьем, доколе не предал заклятью всех жителей Гая».

В отличие от Моисея, который в подобных случаях истреблял даже скот, его преемник на сей раз оказался более практичен и не тронул овец, ослов и волов. «Только скот и добычу города сего сыны Израиля разделили между собою, по слову Господа, которое Господь сказал Иисусу» (Нав. 8:22—27).

И стали евреи завязывать – один за другим – узелки на страшной веревке. И каждый символ этой узелковой письменности означал загубленное царство, город, в котором не сохранилось ни одного – вдумайтесь только, ни единого! – живого человека...

«...И взял Иисус Макед, и поразил его мечом и царя его, и предал заклятью всех и все дышащее, что находилось в нем; никого не оставил, кто бы уцелел...»

Затем наступил черед Асора, Ливны, Лахиса, Еглопа, Хеврона, Давира, Анавы, десятков других поселений. «А всю добычу городов сих и скот разграбили сыны Израилевы себе: людей же всех истребили мечом, так что истребили всех их; не оставили ни одной души» (Нав. 10:11).

И спустя два века из всех многообразных способов общения с побежденными единственным, который признавали иудеи, была тактика «выжженной земли».

«И сказал Самуил Саулу:

...Так говорит Господь Саваоф: вспомнил Я о том, что сделал Амалик Израилю, как он противостал ему на пути, когда он шел из Египта.

Теперь иди и порази Амалика, и истреби все, что у него; и не давай пощады ему, но предай смерти от мужа до жены, от отрока до грудного младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла... И поразил Саул Амалика... И Агага, царя Амаликова, захватил живого, а народ весь истребил мечом» (1 Цар. 15:2—3; 7—8).

Это была месть амалекитянам за то, что сделали их предки двести лет назад: не пропустили через свои земли захватчиков...

Величайший еврейский царь Давид, в характере которого поэтическая, натура сочеталась с пламенной любовью к Адонаи, был не так прямолинеен и однозначен, как его великие предшественники – равный ему по полководческому гению Иешуа бен Нун и благодетель Давида пророк Самуил, помазавший пастушьего сына на царство.

Иногда Песнопевец бывал гуманнее своих учителей:

«И поразил Моавитян, и смерил их веревкою, положив их на землю: и отмерил две веревки на умерщвление, а одну веревку на оставление в живых. И сделались Моавитяне у Давида рабами, платящими дань» (2 Цар. 8:2).

Часто же он проявлял гораздо более изощренное изуверство, чем Моисей, Иисус Навин, Самуил и Саул:

«И собрал Давид весь народ, и пошел к Равве, и воевал против нее, и взял ее... и добычи из города вынес очень много. А народ, бывший в нем, он вывел, и положил их под пилы, под железные молотилки, под железные топоры, и бросил их в обжигательные печи. Так он поступил со всеми городами Аммонитскими» (2 Цар. 12:29—31).

Лучше всего свое кредо Псалмопевец выразил сам – в гимнах, которые он посвятил Адонаи и которые прославили его куда больше, чем грандиозные деяния:

«Дочь Вавилона, опустошительница! Блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам! Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!» (Пс. 136:8—9).

Как не вспомнить любимое изречение церковников: «Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его»!

Не только людей и скот – чужие капища, храмы, памятники, жертвенники, идолов, книги – евреи уничтожали полностью.

Римляне никогда так не поступали. Помпеи, захвативший Иерусалим, пощадил жителей, несмотря на их сопротивление. Он осмелился зайти в Святая Святых – но не разрушил храма, не тронул Ковчега Завета и древних свитков.

Все равно иудеи возненавидели Помпея за осквернение святыни и были очень расположены к его победоносному сопернику Юлию Цезарю, который к тому же разрешил им справлять свои ритуалы в Риме. После смерти диктатора евреи долго оплакивали своего благодетеля во время погребального костра и еще много ночей собирались на пепелище – погоревать, порыдать.

Иуда всегда смеялся, когда кто-то говорил, что потомки Израиля способны любить и чужеземцев, если те хорошо относятся к народу избранному. Для иудеев лучшими римлянами являлись воины и полководцы, способные лучше других убивать своих соплеменников, а Цезарь в этом «святом деле» заслуженно считался непревзойденным мастером.

Римляне свирепы – но куда им до жителей покоренной Иудеи! Безжалостность – похвальное качество для почитателей Яхве, которого никто не упрекнет в мягкосердии!

Конечно, как все люди, евреи не любят, когда кто-то проявляет жестокость к ним самим.

Разрушение чужих святынь – богоугодное дело. Хотя бы малейший урон Иерусалимскому храму (да что там, любой синагоге!) – гнусное святотатство.

Истребление языческих племен до последнего младенца – выполнение заветов Адонаи. Убийство хоть одного еврейского мальчика – преступление против естественного порядка вещей, против Бога Единого.

Иудеи всегда алкали крови всех захватчиков, которые за тысячелетия до коммунистов успешно осуществляли лозунг «Грабь награбленное!». Ассирийцы, египтяне, вавилоняне, персы, македонцы, сирийцы основательно по-обчистили сундуки и тайники в жилищах потомков Иакова. Римляне тоже грабили подданных, но не обирали их до последней нитки, разумно предвидя, что и завтра надо собирать налоги, а с нищих взять нечего.

И все равно евреи ненавидели италиков больше, чем всех остальных завоевателей, и восставали против них куда чаще!

Самая главная причина этого поразительного феномена – психологическая несовместимость между обитателями Италийского полуострова и Палестины, пропасть между их системами мировоззрений, разительные отличия в обычаях и культуре.

Юлию Цезарю перед отправлением в должности квестора в Дальнюю Испанию приснилось, будто он насилует собственную мать. Толкователи возбудили его честолюбивые надежды, заявив, что сон предвещает ему захват власти над всем миром, так как мать, которую он видел перед собой, есть не что иное, как земля, почитаемая родительницей всего живого. В «Соннике» Артемидора Далдианского утверждается: «Совокупление с матерью... для демагога и политика – добрый знак, ибо мать означает отечество».

Современные политики, которые имеют (прошу прощения, но точнее сказать – трахают) своих родных матерей-отечества, никогда в этой гнусности не признаются. Суеверный властитель полумира гордился замечательным сновидением, знаком отличия от богов, и не упускал случая им похвастаться. Не стеснялся он и своего прозвища «муж всех жен и жена всех мужей».

Инцест с матерью даже во сне – святотатство, мерзость для иудеев. Мужеложство не менее кощунственно. А ведь речь идет о Цезаре, которого евреи почитали больше всех из римских владык!

Вот вам лучший из латинян! А что сказать о других?! Точнейшая характеристика римлян: люди, испокон веков порабощающие чужих и делающие время от времени передышки, дабы резать своих.

Храм трехликого бога Януса Квирина в Риме должен быть открыт в дни войны и закрыт во время мира. Как хвастали сами италики, за почти семь с половиной веков существования Вечного города храм закрывался на сорок три года при легендарном древнем правителе Нуме Помпилии и на несколько дней – три раза: один в промежутке между Пуническими войнами с Карфагеном и дважды – при Августе.

Латиняне воюют без остановки вот уже семьсот лет! И все ради власти и золота...

Рим заложен Ромулом, который убил своего брата Рема и лицемерно назвал город в честь погибшего.

Самого отца-основателя и первого царя Рима убили, когда он стал тираном.

Последнего римского царя Тарквиния Гордого тоже зарезали.

И все равно цари сели на престол в Вечном городе, хоть и величают себя императорами. Власти же у них куда больше, чем у басилевсов. К чему же все эти многовековые убийства? К чему это ханжество?

Да, иудеи тоже убивают чужаков, и куда более жестоким образом. Но истребляли они другие народы в первую очередь ради вящей славы Господней, для исполнения Завета о земле обетованной! А власть и золото – на втором месте!

Даже тем, что римляне бреют щеки и подбородки, они оскорбляют эстетические (по выражению греков) чувства иудеев. Борода – дар Божий, особо чтимый на Востоке. Властители Египта, Сеннаар, Ассирии, если природа обделяла их собственными волосами на лице, носили накладные. Гнусные же италики сами себя лишают небесной благодати, символа мужественности и зрелого возраста! Хуже их в этом смысле только жрецы Изиды, самооскопляющие себя в экстазе поклонения ложным святыням! А римляне, постоянно влезающие в религиозные дела иудеев (под предлогом, что-де у последних вера – не просто почитание Неба, а политика, более того – образ жизни!), спокойно разрешают культ Изиды в своих владениях, ни во что не вмешиваясь!

Разве можно терпеть над собой правление подобных чудовищ? Да и должен ли народ избранный вообще мириться с тем, что им повелевает необрезанный язычник?!

Только те, кто поклоняется Яхве, достойны возглавлять мир и нести истинную веру в соседние страны.

Были покорены Галилея, Идумея – и жертвы Шаддаю стали приноситься там, где раньше свершались всесожжения Ваалу, синагоги выросли на высотах, где когда-то красовались языческие храмы.

Такую же участь Элохим уготовил проклятому второму Вавилону! Порукою тому – воинская доблесть мужей израильских!

Тешащий самодовольство антисемитов на протяжении сотен лет образ типичного жида – пейсатого менялы, пархатого лавочника, в лучшем случае – гнилого интеллигента, трусливого до потери сознания, не способного защищать себя, как подобает мужчине, – был рассеян во второй половине XX века успешными войнами израильтян с многократно превосходящими их по численности арабами.

Новая победа Давида над Голиафом поразила всех, кроме историков-востоковедов и библиеведов, знавших, что и три с половиной, и две тысячи лет назад евреи славились своим мужеством на войне.

Создателем первого иудейского войска и первым его победоносным полководцем стал первый в мире еврей – Аврам. Случилось сие, когда Амрафел, царь Сеннаар-ский, Ариох, царь Елласарский, Кедорлаомер, царь Еламский, и Фидал, царь Гоимскии, пошли «войною против Беры, царя Содомского, против Бирши, царя Гоморрского, Шинава, царя Адмы, Шемевера, царя Севоимского, и против царя Белы, которая есть Сигор» (Быт. 14:1—2).

В долине Сиддим, ныне скрывающейся под Соленым морем, четыре пришлых царя одержали верх над пятью местными.

«Победители взяли все имущество Содома и Гоморры и весь запас их и ушли.

И взяли Лота, племянника Аврамова, жившего в Содоме, и имущество его, и ушли.

...Аврам, услышав, что сродственник его взят в плен, вооружил рабов своих, рожденных в доме его, триста восемнадцать, и преследовал неприятелей до Дана;

И, разделившись, напал на них, ночью, сам и рабы его, и поразил их, и преследовал их до Ховы, что по левую сторону Дамаска.

И возвратил все имущество и Лота, сродника своего, и имущество его возвратил, также и женщин и народ» (Быт. 14:11—16).

Уже при Моисее его соплеменники-пастухи, привыкшие сражаться со львами и скотокрадами, доказали, что способны противостоять регулярным войскам Египта и Ханаана. Посох, дубинка, копье, кинжал, праща, лук, если можно было его добыть – меч, все шло в ход! Мирного пастыря кротких овечек (как мы представляем его сегодня) в свирепого беспощадного бойца (каким он был на самом деле) превращал обычай: пастух обязан был предъявить хозяину убитого или похищенного ягненка ухо или две ноги хищника, напавшего на стадо (Ам. 3:12). Иначе ему приходилось возмещать ущерб из собственных средств.

И (в отличие от последующих тысячелетий) на заре своей истории евреи воевали очень (даже слишком!) много. Как у скифов, ассирийцев, эллинов, латинян тот, кого называли настоящим мужчиной, должен был носить оружие. В древности распознавали лишь два признака мужественности – пенис и меч!

Боговдохновленная Святая Книга полна примеров героических подвигов достойных представителей народа избранного. Как и свидетельств их незаурядных физических качеств.

На Востоке гонцы часто бежали перед лошадьми царских кортежей. Для иудеев бегуны и борцы – синонимы. «Как борцы бегут они...» (Иоиль 2:7).

«Асаил же был легок на ноги, как серна в поле» (2 Пар. 2:18).

«Саул и Ионафан... быстрее орлов, сильнее львов они были» (2 Цар. 1:23).

Это не пустая похвальба. Иудейки рожали своих детей так неожиданно легко и свободно, что младенцы выскакивали из чрева прежде, чем к ним приходили повивальные бабки (Исх. 1:19).

Самсон встретил на дороге у виноградников Фимнафских молодого льва. «И сошел на него Дух Господень, и он растерзал льва, как козленка; а в руке у него ничего не было» (Суд. 14:6).

Впрочем, подвиги иудейского Геркулеса больше смахивают на миф, но немало и других достоверных случаев, касающихся известных исторических лиц. Юный Давид тоже поражал в схватке львов и медведей (1 Цар. 17:34– 36). Его военачальник Ванея, сын Иодая, «...сошел и убил льва во рве в снежное время» (2 Цар. 23:20). Ров сей предназначался для сбора дождевой воды, огромная желтая кошка пряталась там от снегопада.

Почему же столь замечательные воины в битвах и войнах побеждали сравнительно редко? Ответ на поверхности: им не хватало хороших полководцев. Моисей, Иисус Навин, Гедеон, Саул, Давид, Иоав, братья Маккавеи (трое из пяти), Иоханан Гиркан, Ирод Великий – вот, пожалуй, и весь список по-настоящему отличных военачальников за три с лишним тысячи лет, с XII века до н. э. до 1948 года, когда израильское ополчение было возглавлено новым поколением генералов, которые не посрамили славы своих далеких предков.

Есть и другая причина, не столь явная, зато куда более важная.

Религия и обычаи иудеев, которые сохраняли их как единый народ, одновременно разрушали их способность противостоять врагу на поле брани. Запрет сражаться в субботу, который принес столько поражений и горя потомкам Иакова в глубокой древности и не был полностью изжит даже в эпоху Христа, – еще не самое худшее. Имелись и другие святые традиции, мешавшие сформировать боеспособное войско.

Иуде на собственном печальном опыте пришлось убедиться в этом, когда он начал собирать ополчение для того, чтобы отбить Галилею у наследников почившего Ирода и его покровителей – римлян. Как и во всех поступках, которые совершал он в своей жизни, Сын Божий руководствовался исключительно Писанием. Расширяя небольшой отряд Ревностных до размеров малой армии, новоявленный полководец следовал четким указаниям последней книги Торы – «Второзакония» (20:1—91).

На войну не идут: тот, кто построил дом, но еще не вселился в него; кто посадил виноградник, но не собрал урожай; кто женился, но не привел супругу домой. Это не человеколюбие, не «гуманизм» в греко-латинском понимании, а результат глубокого проникновения в самую сущность веры отцов. Люди, которых выделяет Закон, находятся под воздействием божественных сил, контролирующих строительство, виноделие, брак. Провидение никогда не позволит оставить святые дела незавершенными! Человек, начавший их, не имеет права бросить эти занятия, пока не закончит. Ему нельзя становиться в воинский строй, он погибнет в первой же стычке с неприятелем и ослабит ополчение, вместо того чтобы укрепить его.

Еще одно важное указание: «кто боязлив и малодушен, тот пусть идет и возвратится в дом свой, дабы он не сделал робкими сердца братьев его, как его сердце» (Втор. 20:8).

Римляне, греки, да и все соседние народы, услышав такое, негодуют и ужасаются. Они и людишек с заячьей душонкой берут в армию и заставляют драться. Лекарство от боязливости известное и весьма радикальное. У греков – остракизм, изгнание из полиса, что приравнивается к смерти. У римлян, не знающих удержу в своей суровости, бегущих с поля боя ждет в лучшем случае наказание розгами, в худшем – децимация, обезглавливание каждого десятого в провинившемся подразделении – манипуле, когорте, легионе. Трус либо храбреет, либо гибнет!

Для иудея неприемлемо насильно заставлять члена общины идти воевать или запрещать ему бежать с поля брани. Это противоречит всему, во что верует приверженец Закона.

Элохим обещал народу избранному: «Пошлю перед тобой шершней, и они погонят от лица твоего Евеев, Хананеев и Хеттеев» (Исх. 23:28). Перевод неверный, это не шершни, а депрессия, страх, отчаяние, эллинский панический ркас Он способен охватить любую армию. Сначала его чувствует один солдат, затем десяток; паника мгновенно передается всему человеческому стаду без единого сказанного слова. Как зараза, ужас охватывает ряды, пока не завладевает всеми душами и не лишает целые полчища способности драться и сопротивляться. Стая алчущих легкой крови и драки волков в мгновение ока превращается в тук мечущихся, обезумевших от страха ягнят. Даже римские легионы не раз страдали от этой чумы – и погибали почти полностью...

Вот что Адонаи насылает врагам Израиля и его защитникам, если те слабодушны, неискренни в вере своей или занимались плотской любовью. Во время войны бойцу нельзя иметь сношение с женщиной, ибо такое святотатство может отрицательно сказаться на конечном исходе боевых действий.

Лабы избежать подобного наказания Господня, слабых сердцем не берут или изгоняют из иудейского ополчения, не препятствуют им уйти из строя до начала битвы, не наказывают, если они бросили товарищей в разгар схватки.

Умирая, первый царь иудейский Саул не сказал ни слова осуждения своим воинам, побежавшим от луков и мечей филистимлян на горе Гелвуе.

Никто не проклинает и даже не презирает трусов. Их изолируют от смелых и достойных, как больных отделяют от здоровых.

Трусость у римлян и греков – слово уничижительное, обладатель ее заслуживает упрека. Трусость у иудеев – обреченность судьбой на смерть или несчастье, наделенный этим качеством заслуживает жалости. Военачальник-язычник труса наказывает или убивает. Полководец-еврей труса выявляет до начала военных действий и изгоняет, как паршивую овцу, чтобы не портил стадо.

Вот почему армии Израиля и Иудеи часто бывали хорошими и никогда – большими.

Трусы бросили Иуду бар Маттафию по прозвищу Маккавей перед семикратно превосходившими силами сирийцев, что стало причиной гибели героя и отбросило освобождение Иудеи на много лет.

Трусы не пошли в ополчение Иуды бар Иезекии, в те дни получившего псевдонимы Галилеянин и Гавлонит (по названию Гавлоны – селения, откуда он призвал к восстанию). Не взял он в свое войско и тех, кого запрещала вербовать Тора. И тем самым обрек себя на поражение задолго до того, как его меч покинул ножны для первой схватки с врагом.

А сначала казалось, что дела восставших идут отлично...

В своих тайных мечтах военный предводитель Ревностных даже примерил на себя нечто большее, чем шлем великого тезки Иуды Маккавея, – скипетр Мешиаха! То ли Сатана-искуситель, то ли Глас Божий шептал в душе: наверняка ты – Мессия, пришедший, чтобы освободить из плена народ израильский! То же самое после первых побед стали возвещать все ополченцы, оказавшиеся под началом Иуды.

Доставшееся Гавлониту в наследство от отца Иезекии войско зелотов, так и не оправившееся после ударов Ирода, было немногочисленно и не слишком опытно. «Ганна'им» поднаторели в разбойничьих набегах, ограблении караванов, нападениях на вражеские посты. Противостоять регулярным царским войскам, не говоря уже о римских легионерах, они и мечтать не смели.

Скованный требованиями Закона, Иуда не смел объявить, как говорят латиняне, тотальную мобилизацию, поэтому набрал мало мужчин, достойных носить оружие. Когда же он поневоле стал менее разборчивым и принялся принимать всех добровольцев, то обнаружил, что под его начало охотнее всего идут разбойники, дебоширы, беглые рабы.

Всего через две недели после открытого призыва к мятежу против властей Гавлонит очутился во главе неорганизованной толпы плохо вооруженных, не признающих никакой дисциплины оборванцев, которые представляли собой армию исключительно по названию. Серьезные бойцы – бывшие солдаты и свободные наемники, которых немало толклось в галилейских селениях, – были готовы присоединиться к повстанцам только при условии, что им дадут оружие и деньги. В ответ на патриотические призывы вербовщиков, разосланных Галилеянином по всей округе, они неопределенно хмыкали, чесали в затылках и задавали множество вопросов, суть которых сводилась к одному: сколько мне заплатят и чем вооружат?

В «округе язычников» деньги и оружие в достатке имелись лишь в одном месте – Сепфорисе. Захватить этот город было необходимо и по стратегическим соображениям. Овладеть провинцией и расширять восстание за ее пределы удалось бы лишь при условии господства над дорогами – только по ним в горной местности можно провести более-менее солидную армию.

Столица Галилеи лежала на перекрестке двух важнейших торговых магистралей. Главная из них вела из порта Акра на Великом море к Тивериадскому озеру, подходила к Сепфорису с северо-запада, слегка уклонялась на север и шла на восток, затем раздваивалась. Нижняя ветвь пересекала Иордан, обходила южный конец озера и карабкалась вверх по горам до Гадары. Верхняя следовала до приозерного поселка, позднее разросшегося в город Тивериаду, поворачивала налево, огибая северную оконечность Геннисарета, и через Капернаум шла к Вифсайде – Юлии.

Оседлавший стык этих дорог военачальник мог в кратчайшие сроки перебросить своих солдат в основные населенные пункты провинции. Не будучи опытным стратегом, Иуда это прекрасно понимал. Знал он и то, что в Диокесарии, как называли эллины столицу Галилеи, помимо римских театров, школ, бань, ристалища, храмов и восемнадцати иудейских синагог, располагаются посты таможенников и сборщиков налогов, хранилища царской казны и продовольствия, оружейные склады. Золото и серебро, клинки и копья, съестные припасы и вино, контроль галилейских дорог – вот что сулит захват этого города.

Гарнизон Диокесарии насчитывал когорту царских наемников – германцев, что вожак повстанцев считал для себя особой милостью Господней. Благодаря своему учителю воинского ремесла – германцу Панд ере – он мог изъясняться по-германски, к месту вставлять в разговор отборные языческие ругательства, немало знал о гарнизонной службе, тактике боя, слабых и сильных сторонах вспомогательных войск Рима. Иуда даже несколько раз спасал себе жизнь, прикрываясь именем Панде-ры, когда приходилось скрываться от шпионов Ирода, рыскавших по земле обетованной в поисках зелотов. Тех, кто служил римлянам, тем паче иностранных вояк, сикофанты узурпатора ни в чем не подозревали.

Семена былых трудов дали бесценные всходы спустя много лет. Старая дружба с язычником, которой Иуда в глубине души стыдился, знания чужеземных обычаев и языков (он никогда не сомневался в их полезности) пригодились в суровый час.

В первых стычках с карателями, присланными новым царем Архелаем при получении известия о волнениях в Галилее, повстанцы набрали немало трофейного воинского обмундирования и оружия. Нарядив в доспехи воинов союзнических римских отрядов три десятка наиболее надежных и опытных в бранном деле «ганна'им», Иуда переодел сотню остальных солдат в рваные лохмотья, связал им руки (так, что они легко могли освободиться от пут, но постороннему взгляду это было незаметно) и ускоренным маршем повел свой необычный отряд к Сепфорису. Оружие для мнимых «пленников» (как бы взятое в бою) везли на нескольких повозках. Еще тысяча Ревностных следовали за ними на расстоянии часа пути, стараясь не отставать и не приближаться.

Воинская хитрость была единственной возможностью захватить вражеский город. Хотя германцев насчитывалось всего четыреста, на их стороне были выучка, опыт и невысокие, но крепкие стены Диокесарии.

Столицы провинции зелоты намеренно достигли как раз к тому моменту, когда верхушки крепостных башен еще краснели от последних лучей солнца, быстро проваливающегося за горизонт.

Гавлонит не хотел, чтобы караульщики подвергли инспекции его подозрительный отряд (многим Ревностным доспехи с чужого плеча шли, как волку хитон) при свете дня. Расчеты новоявленного полководца несли с собой определенную долю риска, ибо дежурные стражи могли попросту отказаться открыть ворота в темноте. Тогда пришлось бы ночевать под стенами до рассвета и уж потом прорываться в крепость либо отчаяться на безумный ночной штурм.

Иуда подошел к бревенчатым створкам огромных ворот и заколотил в них тупым концом копья.

– Кого это демоны ночи прислали к нам? – послышались сверху греческие слова. Их произнес гнусавый тягучий голос из бойницы привратной башни.

– Я, центурион Пандера, командир отряда фугитивариев, веду пойманных бунтовщиков. Имею с собой срочное письмо к вашему наместнику, – закричал Иуда тоже на койне. – Впустите нас именем великого принцепса Августа!

– Вы прибыли слишком поздно, ночью мы не открываем ворота никому. Нарушать устав я из-за вас не намерен. Придется подождать до рассвета. Письмо можете перебросить через стену, мы тотчас доставим его. – В речи караульного слышалась явная издевка.

Гарнизонные служаки завидовали представителям давно появившейся в Риме и успевшей прижиться в Иудее профессии фугитивариев – «ловцов беглых».

Настоящие мужи охраняют горожан, тянут повседневную солдатскую лямку за горстку монет, всего-то три с половиной тяжелых или пять легких римских асов в месяц. Всякие же привилегированные бездельники бродят туда-сюда на свежем воздухе, наслаждаются жизнью вдали от придирчивого начальства – а главное, всегда имеют возможность хорошо заработать, так как получают и награды от хозяев пойманных беглецов, и обычное жалованье.

– Послушай, ты! – Иуда заговорил по-германски, окрасив свой голос в злобные тона. – В нескольких стадиях за нами большой отряд мятежников. Если они настигнут нас под стенами, то перебьют, пока вы успеете вызвать подмогу. Послание не отдам, мне приказано вручить его лично секретарю наместника, да я надеюсь и получить награду за добрые вести, как это принято. Устав разрешает в подобных случаях открывать ворота и ночью, так что ты мне не ври! Если с моим отрядом или письмом что-либо случится, твой командир, благородный Думнориг из племени убиев, лишит тебя головы. И после этого не надейся попасть в Вальгаллу, в обитель мертвых героев Тивас никогда не допустит глупца и труса! Если даже мы отобьемся от взбесившейся черни или иудеи вообще побоятся напасть на нас, словом, если даже все окончится благополучно, все равно я тебя не прощу за то, что ты, да откусит Мировой Волк твой увядший член по самый корень, лишишь своих братьев по оружию заслуженной пирушки в кабаке и ночлега в теплой казарме! А может, ты – тайный пособник этой вот еврейской нечисти, кою мы привели сюда в цепях?! Эй, стражники, узнайте новость! Ваш начальник не хочет, чтобы беглые рабы очутились в здешнем эргастуле! Ну, послушай же меня! Ты такой же, как я, старый служака. Окажись я на твоем месте, я бы ради земляка оторвал свою задницу от насиженной скамьи в караульной. Отклей от деревяшки и ты свои ягодицы! А не то, клянусь Воданом-странником, твою прямую кишку, как затычка, закупорит сучок Мирового Древа-Ясеня! А забьет его туда сам Донар громовым молотом!

Обозленный, обеспокоенный не на шутку тем, что задуманная им хитрость не срабатывает, Иуда продолжал лить на упрямого собеседника поток грязных германских ругательств и оскорблений. Услышь их Пандера, большой умелец в таких речах, он бы прищелкнул языком в восхищении от красноречия своего бывшего ученика. Но старый наемник уже давно отправился на заслуженный отдых к себе на родину, а потому не мог высказать похвалы.

Начальника стражи не смутил явный еврейский акцент центуриона-сквернослова. За долгие годы службы в различных уголках огромной республики (римским союзникам и наемникам не разрешалось воевать поблизости от дома) германцы, галлы, самниты, фракийцы, иберы и прочие народы, исправно поставлявшие боеспособных мужчин в армию италиков, забывали родную «мову».

А многие из них и рождались-то на чужбине, от солдатских подруг-иностранок, и говорили на наречиях матерей лучше, чем на языках отцов. Родным для них становился койне – в таком варианте, который заставлял настоящих уроженцев Эллады корчиться от смеха.

Выглядели гневный фугитиварий и его подопечные, насколько позволял рассмотреть сверху, с высоты семи локтей, колеблющийся свет факелов, вполне обычно. Таких отрядов проходило в город по нескольку в месяц. Кроме того, столь виртуозно ругаться мог только подлинный воин-германец благородных кровей, никакому имитатору такое деяние не под силу, кишка тонка!

Поэтому начальник стражи, поворчав и поломавшись для приличия, приказал отодвинуть засов. Он не обижался на сквернословие: согласно обычаю, новоприбывший, дабы искупить свою грубость и отблагодарить караульных за лишние хлопоты, сегодня же утром после окончания смены пригласит стражников в таверну и поставит им выпивку и угощение за свой счет.

Человек предполагает, боги располагают. Ожидания германского десятника не оправдались.

Как только сандалии и босые ноги новоприбывших всколыхнули пыль на обычной для восточных поселений площади у ворот, повстанцы по команде вожака обнажили мечи, прикончили доверчивых стражников, быстро развязали «пленников», раздали им оружие и, отбиваясь от набежавших германцев, удержали доступ в город открытым до прибытия остального войска Ревностных.

Зелоты и примкнувшие к ним местные жители-евреи быстро и радостно расправились с вражескими наемниками, а заодно и с латино-эллинским населением Диокесарии, проявив торопливость и кровожадность хорьков, дорвавшихся до курятника.

Именно так завещал Элохим!

«Если услышишь о каком-либо из городов твоих, которые Господь, Бог твой, дает тебе для жительства.

Что появились в нем нечестивые люди из среды тебя и соблазнили жителей города их, говоря: «пойдем и будем служить богам иным, которых вы не знали».

Порази жителей того города острием меча, предай заклятию его и все, что в нем, и скот его порази острием меча.

Всю же добычу его собери на средину площади его и сожги огнем город и всю добычу его во всесожжение Господу, Богу твоему; и да будет он вечно в развалинах, не должно вновь никогда созидать его» (Втор. 13:12—13; 15—16).

Подобно горному орлу, Иуда устроил в Сепфорисе свое постоянное гнездо и принялся скликать туда орлят. После крупной победы его клекот звучал куда убедительнее и был благосклонно услышан немалым числом людей, в мгновение ока превратившихся из мирных равнодушных обывателей в воинствующих патриотов. Наконец-то в ряды повстанцев влились и профессиональные солдаты. Их носы почуяли запах крови и дым горящих жилищ; глаза увидели блеск награбленных серебряных шекелей; уши услышали звон оружия, скрежет отпираемых сундуков, крики о пощаде; чресла напряглись в предвкушении беспомощных женщин и дев, готовых к изнасилованию.

Согласно обычаю, соблюдавшемуся во всех странах, которые лежали по берегам Великого моря, где основой календаря служил трехчастный годовой цикл земледельческих работ, Иуда набрал наемников на четыре месяца. Заплатил деньгами, сознавая с болью в душе, сколь мало вознаграждение, сколь бессильно оно заставить воина с рвением сражаться за нового хозяина. Наемник, как правило, – человек без родины. Наивысшая награда для него – приобщение к общине, принятие в род или племя, присвоение гражданства. Хитрые римляне пошли еще дальше: их наемные солдаты, помимо предварительной и повременной оплаты, присвоения высокого звания «римский гражданин», получали после ухода в отставку со службы и право на земельный участок в какой-нибудь завоеванной провинции.

А что мог предложить Гавлонит своим наемникам? Иудеям и деньги сойдут, а вот гои обрезаться вряд ли пожелают, это считается позором и в Греции, и в Риме! Земельные наделы он пожаловать не сможет, Палестина и так перенаселена. Остаются лишь серебряные еврейские шекели и италийские динарии. Верность за них не купишь, разве что видимость послушания...

Но даже такие трезвые мысли не лишили Иуду пьянящего, счастливого настроения. Он, сын покойного Иезекии, добился-таки всего, чего хотел с детства и чего не смог достичь покойный отец, – власти над целой иудейской областью, освобожденной от римлян!

Под защитой стен Сепфориса, поглощая в себя капли, струйки, ручейки, ручьи – малые, средние и крупные отряды мятежников, – войско Ревностных из небольшого горного потока разлилось в солидную реку. По численности ополчение, набравшее почти шесть с лишним тысяч воинов, превысило регулярный римский легион. Да и вооружением почти не уступало настоящей армии – так, по крайней мере, казалось его предводителю. Правда, он сознавал, что выучкой и дисциплиной его солдаты превосходили разве что банду разбойников с большой дороги.

Божьи воины слушали командиров лишь тогда, когда находили это выгодным или удобным. Пользуясь отсутствием крупных вражеских военных формирований, они под пение «Халлел» нападали на галилейские города и села, всласть грабили и жгли, убивали всех подряд.

Иуда не возражал, ибо к себе относил слова Адонаи: «Я пошлю его против народа нечестивого и против народа гнева Моего, дам ему повеление ограбить грабежом и добыть добычу и попирать его, как грязь на улицах» (Ис. 10:6).

Как дитя невинное, радовался Сын Божий, когда в промежутках между убийствами, мародерством и поборами, отдав дань потребностям тела, правоверные уделяли силы и время спасению души: благоговейно слушали проповеди своего главаря, воспевавшего Осанну Господу и предвещавшего скорое пришествие царства Мессии.

Иуда свято верил в его приближение, и в этом мнение Галилеянина укрепил старый знакомец Иешуа бар Ионафан, вновь прибывший из Иерусалима с известиями.

...Проконсул Публий Квинтилий Вар, наместник провинции Сирия, в которую входили Иудея и Галилея, предвидел скорую смерть Ирода и возможные волнения, так как было ясно, что народ не останется в покое, когда избавится от тирана. Поэтому он специально посетил Иерусалим, расквартировал там один из взятых в Сирии трех легионов и возвратился обратно в Антиохию.

Произвол легата Сабина, оставленного им у кормила власти в Иудее, вызвал взрыв недовольства и дал аборигенам повод к восстанию даже раньше, чем рассчитывал предусмотрительный проконсул. Сабин с беспощадной суровостью требовал от населения столицы выдачи царских сокровищ. При этом он опирался не только на оставленных Варом легионеров, но и на многочисленную толпу собственных рабов, которых вооружил и превратил в орудие своей алчности.

Так как приближался праздник пятидесятницы, несметные массы людей устремились в столицу из Галилеи, Идумеи, Иерихона и Переи Заиорданской.

В числе и решительности жители собственно Иудеи превосходили всех других. Они разделились на три части и разбили тройной стан: один на северной стороне храма, другой на южной, у ипподрома, и третий на западе, близ царского дворца. Таким образом они полностью окружили римлян и держали их в осадном положении.

Сабин, устрашенный многочисленностью и грозной решимостью восставших, посылал в Антиохию одного гонца за другим с просьбой о скорейшей помощи. Если проконсул промедлит, говорили послы, весь гарнизон Иерусалима будет истреблен.

Поборов нерешительность, легат взошел на высочайшую башню крепости Антония, где квартировал римский гарнизон, – Фазаелеву, названную по имени погибшего в парфянской войне брата Ирода, и оттуда дал знак легиону к наступлению; испытывая сильный страх, Сабин побоялся сойти к своим.

Солдаты, повинуясь его приказу, протеснились к храму и дали иудеям жаркое сражение, в котором благодаря своей воинской опытности сперва получили перевес над необученной толпой.

Когда же многие иудеи взобрались на галереи и направили свои стрелы на головы римлян, те стали гибнуть массами, ибо защищаться против нападавших сверху они так легко не могли. Да и против тех, которые бились с ними грудь в грудь, они с трудом могли дальше держаться.

Стесненные с двух сторон римские солдаты подожгли колоннады храма. Многие из находившихся наверху были тотчас же охвачены огнем и погибли. Другие падали от рук неприятеля, когда соскакивали вниз. Некоторые бросались со стены в противоположную сторону, а иные, приведенные в отчаяние, своими собственными мечами предупреждали смерть от огня. Те же, наконец, которые слезали со стены и схватывались с римлянами, находились в таком состоянии, что их легко было победить.

После того как одна часть повстанцев погибла, а другая от страха рассеялась, легионеры набросились на неохраняемую храмовую казну и похитили оттуда около 400 талантов. Все, что не было украдено ими, забрал для себя Сабин.

Гибель колоннад и огромного числа соплеменников вместе с ограблением святилища до такой степени возмутили иудеев, что они противопоставили римлянам еще более многочисленное и храброе войско. Повстанцы окружили дворец и пригрозили латинянам поголовным истреблением, если те тотчас не отступят. Если Сабин уйдет с легионом, они обещали ему безопасность.

Большинство царских солдат перешло на сторону восставших, но к италикам примкнула храбрейшая часть войска числом 3000 человек, так называемые себастийцы. Во главе их стояли Руф и Грат; один – предводитель всадников, другой – царской пехоты. Оба благодаря своей энергии и осмотрительности оказали большое влияние на исход войны.

Иудеи усердно продолжали осаду, вместе с тем нападая на стены цитадели и приглашая людей Сабина удалиться и не мешать им, когда они после долгого терпения хотят, наконец, возвратить себе свободу. Охотно бы легат отступил втихомолку, но не верил их обещаниям и боялся, что подобное великодушие только заманит его в западню. Вместе с тем он надеялся на скорую помощь Вара. Римский предводитель решился поэтому выдержать осаду...

Гонцы со всех концов страны все прибывали и прибывали к Иуде с обнадеживающими вестями.

В Идумее взялись за оружие две тысячи царских ветеранов и открыли войну с приверженцами Ирода. Ахиаб, двоюродный брат покойного царя, боролся с ними, скрываясь в сильнейших крепостях, но избегая столкновения в открытом поле.

В Перее нашелся некто Симон, один из царских рабов, который, надеясь на свою красоту и высокий рост и, видимо, вообразив себя вторым Саулом, напялил на себя корону. Собрав разбойников, он рыскал по открытым дорогам, сжег царский дворец в Иерихоне, многие великолепные виллы и сильно нажился на этих пожарах.

В другом восстании, вспыхнувшем в Перее, были обращены в пепел царские дворцы возле Вифарамата, у Иордана.

Простой пастух по имени Афронг тоже дерзнул посягнуть на корону. Его телесная сила, отчаянная храбрость, презрение к смерти и поддержка четырех братьев внушали ему надежду на успех. Каждому из братьев он дал вооруженную толпу, и теперь они служили ему как бы полководцами и сатрапами во время его набегов.

Надев на себя диадему, Афронг вместе с братьями опустошал страну. Преимущественно убивал римлян и царских солдат, но не щадил и иудеев, если те попадались к ним в руки с добычей. Раз, возле города Еммауса, они даже осмелились окружить когорту римлян, подвозивших легиону провиант и оружие. Центурион Арий и сорок наиболее храбрых солдат пали под стрелами. Та же участь угрожала остальным, но тут появился Грат с себастийцами и спас их.

Предводитель Ревностных, который в годину войны благодаря своим победам превзошел авторитетом самого Гавриила, не сомневался, что все до единого восставшие евреи признают его вторым Иудой Маккавеем, встанут под его водительство и повергнут в грязь орлов римского легиона и знаки воинской доблести полчищ Архелая. Десятки раз его пересохшие губы шептали слова Шаддая:

«Не бойся, ибо Я с тобою, от востока приведу племя твое и от запада соберу тебя. Северу скажу: отдай; и югу: не удерживай; веди сыновей Моих издалека и дочерей Моих от концов земли, каждого, кто называется Моим именем, кого Я сотворил для славы Моей, образовал и устроил» (Ис. 43:5—7).

Он заигрывал с повстанцами в Перее.

Он слал письма Афронгу.

Он гнал одного ангела за другим с посланиями Симону.

Иешуа бар Ионафан и немногие зелоты-иерусалимцы уговаривали земляков встать под знамена вождя восставших галилеян.

Их призывы остались гласом вопиющего в пустыне.

Были глухи к доводам разума жители столицы.

Посланники к перейцам возвратились ни с чем.

Ангелы, проделавшие путь в Идумею, привезли обратно лишь пустые обещания.

Вся земля обетованная славила Гавлонита. Никто, кроме галилеян, однако, не согласился встать под его начало.

Все благие намерения канули в зыбучие пески. Мечта умирала в зародыше, скипетр Мешиаха, уже было ощущаемый пальцами, вдруг начал таять в руках подобно ледяной сосульке.

Отчаявшись, преступил Иуда через гордыню свою и публично объявил о готовности запеть любым голосом. Пусть не заказчик музыки. Пусть не автор мелодии. Пусть не музыкант. Пусть не глава хора. Пусть не запевала. Пусть не главный солист. Кем бы ни быть, лишь бы петь со всеми сообща в унисон!

Лишь бы вместе хоть с кем-нибудь крушить необрезанных римлян да недобитых иродовых слуг!

Предупреждал Адонаи: «...огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтоб Я исцелил их» (Ис. 6:10).

Ни один из вожаков восставших и пальцем не пошевелил – даже для того, чтобы взять в подчинение мятежников из «округи язычников».

Увлекшись грабежами и дележом власти, запыхавшись в погоне за призрачным сиянием царской короны, столь же достижимой, как пустынный мираж, вожди народа избранного, подобно тельцам на заклании, поодиночке, без всяких трепыханий подставляли горла под мяс-ницкие лезвия.

«Горе тем, которые мудры в своих глазах и разумны пред самими собою!» (Ис. 5:21).

Против Симона выступил начальник царской пехоты Грат со стрелками из Трахонеи и самой отборной частью себастийцев. В завязавшейся между ними схватке легло значительное число Архелаевых слуг, но сам Симон был отрезан Гратом в тесной ложбине, через которую он хотел бежать, и, получив удар в затылок, пал мертвым.

Самозванец Афронг был захвачен в плен Архелаем, двое его братьев – царскими военачальниками Гратом и Птолемеем, четвертый сам сдался сыну Ирода после миролюбивого соглашения. Он единственный избежал участи своих братьев, но предпочтительнее ли ей рабская доля?!

Как ветки, вытащенные из затухающего костра, были затоптаны повстанцы в Перее и Идумее.

Лишь иерусалимцы еще держались кое-как против Сабина. Прибытие сирийских полчищ завалило лавиной мокрого песка и этот очаг восстания.

Получив письма своего заместителя и других начальников, Вар, беспокоясь о судьбе оставленного в Иудее войска, решил поспешить ему на помощь. Он выступил в Птолемаиду с имеющимися у него двумя легионами и четырьмя конными алами, туда же назначил собраться вспомогательным отрядам царей и князей. Проходя мимо Берита, наместник и оттуда взял с собой полторы тысячи тяжеловооруженных воинов. Когда в Птолемаиде, кроме других союзных войск, к нему присоединился еще и аравийский царь Арета с многочисленными отрядами пехоты и всадников, Вар немедленно направил один легион под началом своего друга Луция Корнелия Гая в ближайшую часть Палестины – «округу язычников».

И вот тогда Иуда Гавлонит впервые встретился с завоевателями своей страны на поле брани. Он видел их раньше тысячи раз – на парадах, в охранении знатных особ, в качестве стражников, даже выпивал с ними за одним столом, когда скрывался под личиной Пандеры. Но никогда еще Римский Легионер, лучший солдат Средиземноморья на протяжении вот уже нескольких столетий не противостоял ему как противник в открытом бою.

Даже в одиночку вооруженный латинянин – символ и причина могущества Вечного города – был способен устрашить и самого смелого.

На груди, под наплечником, он носил кожаный корсет, покрытый железной или бронзовой чешуей, на голове – простой, похожий на горшок шлем или череповидную каску из железа. Бедные дополняли свою защиту бронзовой нагрудной пластиной в пол-локтя шириной, которую называли «стражем сердца». Те, кто богат, вместо нее надевали кольчугу.

В правой руке легионера – обычное копье гаста или три знаменитых пилума. Это сравнительно легкие, но крепкие метательные дроты трех с половиной локтей в длину. К деревянному древку (впрочем, с тем же основанием его можно назвать рукоятью) прикреплялся почти равный ему по протяженности стальной наконечник. Пилумом можно было колоть, как гастой или пикой, однако лучше бросать его, будто дротик.

На левой руке щит – у пехотинцев четырехугольный скутум, у конников – круглый, который называется порна. Оба склеивались из двух досок, обтянутых кожей и полотном, окованы, в том числе и по краям, железом или медью. Их не только держали рукой за рукояти на внутренней поверхности, но и подвешивали на ремне через правое плечо.

Мечи латиняне, подобно иудеям, носили на правом боку. Гладиус – их главное оружие, скорее колющее, нежели рубящее, хотя оба лезвия остро заточены. Он имел в длину полтора локтя, что позволяло легионеру, взяв рукоять прямым хватом, когда эфес начинается от большого пальца, выхватить гладиус, не придерживая ножны другой рукой. Меч висел на ремне через левое плечо, а не на поясе.

С левой стороны римский ратник носил кинжал у пояса.

Почти у всех легионеров шлемы были украшены плюмажами из перьев, среди которых выделялись три прямых пера, пурпурных или черных, высотой в локоть. Из-за этого латиняне казались гигантами по сравнению с обычным человеком, а тем более выделялись на фоне иудеев, средний рост которых был ниже, чем у соседних племен.

Даже у смелого задрожат колени, когда на него мчится целое полчище Голиафов устрашающей внешности и ужасающей репутации!

Иуда не боялся смерти – и все же ощущал слабость в ногах, когда выстраивал свое войско для битвы с италиками. По численности силы врагов примерно равнялись друг другу – по шесть тысяч. Бог наверняка на стороне народа избранного. Все равно в душе почти все повстанцы, за исключением немногих истинных «ганна'им», предчувствовали поражение. И предводитель ничем не мог поднять боевой дух своих подчиненных.

Лихорадочно прокручивая в уме свитки греческих военных учебников, особенно труды Ксенофонта «Киропедия», «Гелленика» («Греческая история»), «Анабасис» («Поход десяти тысяч»), которые давал ему читать Гераклит, он никак не мог вспомнить ни какой-либо хитроумной стратагемы, ни удачного построения. Поэтому Иуда кое-как сколотил из своих разношерстных, по-разному обмундированных и вооруженных пехотинцев обычную эллинскую фалангу. Немногочисленную конницу сосредоточил слева; правый фланг примыкал к глубокому оврагу и не нуждался в прикрытии. Ошую поставил самую сильную часть войска, которую возглавил сам, – так всегда поступали греческие полководцы.

Легат Гай тоже не сумел – или не захотел – ничего придумывать. Он придерживался построения, разработанного Марием сто лет назад и доведенного до совершенства Юлием Цезарем, хотя и внес в него какие-то непонятные Иуде изменения.

Десять когорт по три манипулы в каждой расположились в три боевые линии таким образом, что вторая могла проходить сквозь ряды первой. Первая линия насчитывала четыре когорты, остальные – по три. Третья боевая линия стояла несколько поодаль, чтобы свободно менять свое местоположение и направляться туда, где требовалась помощь.

Промежутки между подразделениями равнялись ширине фронта когорты. При численности в шестьсот человек и десятишеренговой глубине ее фронт состоял из шестидесяти бойцов и занимал примерно столько же локтей.

Расстояние между линиями тоже было меньше, чем ожидал иудейский стратег, – всего около сорока локтей.

Пандера, вообще-то не очень уважавший всякие мудреные ухищрения латинских полководцев, все же сумел передать питомцу кое-какие сведения о тактике легиона. Иуда знал, что если бы легат следовал указаниям Юлия Цезаря, то интервал между когортами был бы меньше, а дистанция между линиями – раза в три глубже. И конный отряд в десять турм по тридцать бойцов в каждой находился бы в резерве, а не с правого фланга римского войска, как сейчас.

В результате получилось, что легион, который при обычном своем построении был бы шире по фронту, чем иудейская армия, занимал такое же пространство. Значит, охват фланга не планировался. Предстояло биться лоб в лоб.

Классическое деление римской армии по возрастному принципу на новичков – гастатов (копейщиков), зрелых бойцов – принципов и ветеранов – триариев кануло в Лету почти сто лет назад из-за реформ Мария. Теперь все легионеры имели одинаковое вооружение. Тем не менее консервативные италики кое-какие старые традиции сохранили.

Несмотря на большую численность, первая линия легиона отнюдь не была самой сильной, ибо состояла преимущественно из молодежи. Пыл юности, задор и выносливость далеко не полностью заменяют бесценный боевой опыт, и поэтому новички умирали куда чаще, чем бойцы средней и задней линий: слабые и неудачливые гибли первыми.

Так в римской армии осуществлялся естественный отбор, а прошедшие горнило настоящих битв новобранцы закалялись, становясь зрелыми солдатами, и по прошествии нескольких лет переходили во вторую линию. Именно эта «ауреум медиокритас», золотая середина легиона, обычно решала исход сражения.

У легионеров средней линии, встречающих уже ослабленного противника и кровью завоевавших умение выживать, было куда больше шансов стать ветеранами и переместиться в почетные когорты третьей линии. Они вступали в дело только в самые решающие моменты сражения, чтобы добить неприятеля, или переломить ход затянувшейся битвы, или спасти славу римского оружия – погибнуть с честью, уведя за собой к Плутону как можно больше врагов.

И вот десять когорт – каждая под своим небольшим знаменем – молча стояли в ожидании сигнала, который должен был доверить их судьбы грозному богу войны Марсу. Легковооруженные велиты-метатели, набранные из подвластных Риму народов, находились впереди тяжелой пехоты.

Иуда тоже выставил в авангард своих лучников и пращников.

Перед латинским строем пронесли на длинном древке серебряного орла с распростертыми крыльями – символ воинской удачи легиона, его сердце и воплощение доблести.

Иуда, чтобы воодушевить свою дрожащую рать, пропел Осанну Господу, воины подхватили славословие, дабы подбодрить себя.

Римляне ритмично забряцали древками копий о щиты. Все духовые инструменты – трубы, рожки, валторны, которые латиняне используют для подачи сигналов во время боя, – прогремели один и тот же грозный приказ: «В атаку!» И с громовым криком «Барра!» легион зашагал вперед, переходя в бег трусцой.

Для иудейского ополчения эта музыка прозвучала трубой архангела, возвещающего о Дне Страшного Суда.

Почувствовав, как колеблется земля под ритмичными ударами легионерских сандалий, Иуда понял: битва проиграна, едва начавшись.

Как ни странно, первый успех все же выпал на долю слабейшего. Под дождем стрел и пращных ядер, которыми осыпали их евреи, римские метатели сгруппировались, отступили и скрылись в промежутках между когортами первой линии за живой стеной тяжелой пехоты, уже набравшей разбег.

«Идут из отдаленной страны, от края неба, Господь и орудия гнева Его, чтобы сокрушить всю землю.

Рыдайте: ибо день Господа близок, идет как разрушительная сила от Всемогущего.

Оттого руки у всех опустились, и сердце у каждого человека растаяло.

Ужаснулись, судороги и боли корчат их; мучатся, как рождающие, с изумлением смотрят друг на друга, лица у них разгорелись.

Вот приходит день Господа– лютый, с гневом и пылающею яростью, чтобы сделать землю пустынею и истребить с нее грешников ее» (Ис. 13:5—9).

Стали видны отличительные знаки десятков – узоры на щитах в виде молний, венков, цветов, звезд – и значки манипул – изображение ладони, представляющей собой символ присяги.

Со звоном и хрустом, от которого глохли уши и обмирали сердца, первый рой пилумов – шершней с железными жалами – впился в тела и щиты зелотов. Кто не упал сразу мертвым или раненым, были вынуждены отбросить щиты – в них накрепко застряли длинные дроты, утяжеляя нагрузку на руку. Кое-кто попытался обрубить торчащие копья. Не тут-то было! Железные наконечники были намеренно сделаны такими длинными, чтобы вооруженный обычным клинком человек не мог достать им до деревянного древка. Тут способна была помочь только большая, в две трети человеческого роста, персидская карга, но их в распоряжении Ревностных оказалось слишком мало.

Да и не было уже возможности избавляться от застрявших дротиков. Второй, потом третий смертельный град обрушились на ополчение «ганна'им» – и вот уже четыре когорты, еще миг тому назад бывшие в полусотне шагов, впились, как клыки голодного волка, в живое трепещущее тело разодранной иудейской фаланги. Евреи пытались заполнить промежутки между когортами, но только расчленили свой плотный строй и попали сразу под три удара: прямой от второй римской линии и охватывающие – с обоих боков.

Толпа плохо обученных ополченцев, привыкших к грабежам, а не к смертельным схваткам с превосходящим противником, рассыпалась подобно рассохшемуся глиняному забору под острием мотыги. Гай усилил лобовой натиск когортами второй линии, а оставшуюся третью линию и триста конников повел в обход левого фланга неприятеля, чтобы прижать деморализованное еврейское войско к оврагу.

То, что последовало дальше, не заслуживало названия «битва», точнее подходило слово «избиение». Побросав оружие, большинство мятежников – крестьяне, разбойники, пастухи, бывшие рабы, городской плебс – падали на колени, пытались прятаться под трупами, притворялись мертвыми.

Лишь около двух тысяч повстанцев – телохранители Иуды, обученные и фанатично преданные вере Израиля крепкие молодцы; ветераны, набранные в войско «ганна'им» еще Иезекией, да недавно пришедшие бывшие солдаты и профессиональные наемники – дорого продавали собственные жизни и тем самым спасли жизнь своего вождя. Преградой разбушевавшемуся римскому потоку стала плотина из их мертвых тел, позволившая Иуде и двум сотням самых верных сподвижников некоторое время выдерживать напор легионеров, постепенно пятясь назад, – и обнаружить, что очутились они на краю глубокого оврага.

На несколько минут римляне отпрянули, не ожидая от, казалось бы, уже разгромленного врага такой стойкости, и приступили к перегруппировке для новой – на сей раз финальной – атаки.

Гавлонит тоже попытался сплотить остатки своей рати для последнего боя, пользуясь передышкой. Тут к нему подбежал Леонид, возглавлявший отряд телохранителей.

– Иуда, помнишь, как Пандера рассказывал о скольжении на деревянных досках вниз по холмам, покрытым снегом и льдом? Садись на щит, скатывайся по склону оврага на дно, прячься до темноты и уходи в горы! Мы задержим италиков и не дадим тебя преследовать...

–Я вас не брошу! «Горе негодному пастуху, оставляющему стадо!» (Зах. 11:17). Я убил слишком мало римлян!

И тут Леонид поразил своего бывшего ученика:

– Не от тебя ли я слышал слова: «Если ты в день бедствия оказался слабым, то бедна сила твоя» (Пр. 24:10)? Наша сила беднее, нежели римская. Чего ты добьешься, если продолжишь неравный бой? Только погибнешь зря.

– Но вы же умрете за меня...

– Долг воина – пасть за вождя и во имя грядущей победы. Вспомни моего тезку и дальнего предка – царя Леонида – и его триста спартанцев! Пойми, наше войско сейчас – как петух, коему отрезали голову. Кровь хлещет из шеи, тушка дергается, когти скребут, тело сражается, голова силится прокукарекать боевой клич. Но мертвого кочета ожидает не победа, а суповой котел. Ты один способен превратить отрубленную голову птицы в гадючью головку со смертельным ядом, которая в будущем отравит римлян. Пусть не насмерть, но вреда нанесет много! Я верю, что ты, Гавлонит, отомстишь за нас этим волкам... Своей смертью ты убьешь, самое лучшее, с десяток италиков, своей жизнью и дальнейшей борьбой – тысячи...

– Пойми, я не могу предать людей, которые в меня верят...

– Великая цель оправдывает все, даже предательство. Смотри, римляне атакуют! Нет времени больше тебя уговаривать! Не будь глупцом, скрывайся на дно оврага, пока мы отвлекаем италиков!

Леонид повернулся... и застыл на миг. Бросил назад, через плечо:

– Если окажется возможным, найди мое тело и похорони по эллинским обычаям. Или хотя бы поставь кенотаф. Не хочу непогребенной тенью скитаться по ойкумене и губить невинных людей... Боюсь стать ламией, сосущей кровь...

– Постараюсь, – шепнул Иуда пересохшими губами, с тоской глядя на удаляющуюся спину наставника...

Оказаться непогребенным – самое страшное для эллина и иудея. Поэтому греки всегда стремились забрать с поля боя абсолютно все тела погибших. Было немало случаев, когда победоносные полководцы, вернувшись домой, подвергались казни за то, что не сумели похоронить своих мертвецов.

Иудеи не доходили до таких крайностей, но и для них лежать вне гробницы – значит, лишиться возможности восстать из мертвых с приходом Мессии.

Не уготована ли сия участь ему, Иуде?

Гавлонит сел на спасительный щит, ухватившись руками за края, толкнулся – и покатился вниз, стараясь удержать равновесие.

Предательство всегда начинается с того, что ты покидаешь высоту и скользишь вниз, со стыдом подумал он.

Впрочем, предательство ли это? Воины, тем более «ганна'им», действительно обязаны умереть, чтобы жил высший рангом.

И если бы не стремление выполнить волю Господню, освободить Израиль от чужеземцев, сохранить веру отечественную в неприкосновенности, он, Иуда бар Иезекия, никогда не унизился бы до бегства с поля брани, не бросил бы свое войско на произвол судьбы...

Наткнувшись на камень, щит встал на дыбы, как норовистый скакун, и вывалил седока на шероховатый известняк, образовывавший стенку оврага. Несколько десятков локтей, что оставались до дна ложбины, Иуда то скользил на боку, то кувыркался.

Доспехи спасли от серьезных травм. С исцарапанными лицом, ногами и руками, побитый, как сноп зерна после обработки крестьянским цепом, Сын Божий избавился от брони, оставив лишь меч и кинжал. И, как в юности, несколько часов бежал по оврагу, потом карабкался в гору, уходя от возможной погони.

Не единожды, задыхаясь, ошалев от усталости, обессилев от потери крови и жажды, он останавливался в изнеможении. И тогда ему являлся призрак царя Ахава.

«Я, будучи смертельно раненным в битве с сирийцами, сражался на колеснице до вечера, пока не умер (3 Пар. 22:34—37), говорила тень покойного владыки. То, что сделал я, сумеешь и ты...»

Видение духа Ахава оказало бодрящее действие. Гавлонит дожил до наступления ночи, избежав римских ищеек и солнечного удара. Добрался до тайного убежища в горах, перевязал поврежденные места. Дождался нескольких Избранных, уцелевших от бойни.

Истерзанной овчаркой, не уберегшей овечек от волчьей стаи, приполз он на брюхе к любимому пастырю – Гавриилу. Выкусывал колючки из шкуры, отъедался, отсыпался, зализывал царапины и синяки.

Чуть не ежедневно к нему прибывали ангелы с новостями. Вести были свежие – да пахли дурно.

После победы над Иудой Гай легко покорил Сепфорис, предал его огню, а жителей продал в рабство.

Сам Вар с другой частью войск вторгся в Самарию, не трогая, однако, ее главного города, так как нашел, что последний не принимал участия в волнении. Наместник раскинул свой стан около деревни Ар, принадлежавшей Птолемею и разграбленной потому арабами, которые свою злобу на Ирода вымещали и на его друзьях. Затем он двинулся вперед и остановился у другой укрепленной деревни Самфон; и ее разгромили арабы точно так же, как разграбили все попадавшиеся им в руки государственные запасы. Смерть и огонь царили повсюду, и ничто не могло укрыться от хищнической алчности сынов пустыни. И Еммаус, жители которого заблаговременно спаслись бегством, Вар также приказал уничтожить огнем.

Отсюда он направился в Иерусалим. Один только вид римских сил рассеял иудейское войско; оно поспешно отступило и разбрелось внутри страны. Городские жители, приняв победителей, отрицали участие в восстании, объявляя, что они лично ни в чем не нарушали спокойствия; ради праздника они вынуждены были впустить в столицу народную массу, но не только ничего общего не имели с мятежниками, а, напротив, вместе с латинянами были ими осаждены.

Ликованием встретили Вара троюродный брат Архелая Иосиф, Руф и Грат во главе царского войска и себастийцев, а также оставшиеся когорты легиона. Сабин не посмел показаться наместнику на глаза и заранее ушел из города к приморью, что было приравнено Варом к дезертирству.

Проконсул отрядил часть своего войска внутрь страны против мятежников; многие из них были схвачены. Менее опасных он велел заключить в тюрьму, а наиболее провинившихся в числе около двух тысяч – казнить в назидание остальным.

«Ради полезнейшего примера», как обожали говорить в таких случаях латиняне, политических преступников (иными словами – мятежников) подвергали только одной, самой страшной и мучительной казни – распятию. И выросли по Иудее и Галилее на высоких и далеко отовсюду видных местах черные леса из крестов с распластанными на них повстанцами...

Фоном сей страшной для любого человека, кроме римлянина, картины служили багровые зарева пылающих городов, тучи обожравшихся стервятников, тысячи несчастных стариков, женщин, детей, оплакивающих своих близких, которые погибли позорнейшей для иудеев, запрещенной Торой смертью – были «повешены на дереве».

Подавив бунт, проконсул возвратился в Антиохию. Перед отъездом он дал латинскому гарнизону Иерусалима, которым теперь командовал Гай, а также Архелаю и его приспешникам один-единственный приказ: любой ценой поймать самого главного виновника мятежа, сумевшего ускользнуть из цепких лап римского закона, – Иуду Гавлонита. И доставить к нему, Вару, где бы наместник ни находился, хоть на краю ойкумены.

Восстание прокатилось по Иудее, как морской прилив по прибрежной полосе, и ушло в небытие, оставив после себя лишь трупы, руины, пепелища, плач, слезы и расколотую на несколько частей государственность.

Исполнилась злая воля покойного узурпатора: после смерти Ирода некогда подвластной ему одному территорией стали управлять сразу четыре властителя. Больше Иудея не имела царей-евреев...