Очень скоро лед и пустынное море всем надоели, хотя моряки привыкли к однообразию.

Для того, чтобы узнать, что такое настоящее однообразие, надо пересечь Тихий океан на пароходе, у которого скорость 10–11 узлов. Двадцать пять суток пути! Двадцать пять раз день сменяется ночью, а кругом вода, вода и ничего больше. Проходит неделя, две, горизонт чист, и не видно на нем даже дымка.

Не потому ли моряки, возвратясь домой, так интересно рассказывают о заморских странах? Когда долго пробудешь в море да натоскуешься без земли, тогда тебе на первом попавшемся берегу самые обыкновенные вещи покажутся диковинными.

«Большевик» шел Карским морем третьи сутки. Тяжелые льды не встречались.

В эти дни мало кто выходил на палубу. Любоваться там было нечем. Жизнь протекала во внутренних помещениях: в каютах, в столовой, в кают-компании. Свободные от вахт люди занимались: изучали историю партии, международное положение, технику и посвящали много времени общеобразовательным предметам.

Случись постороннему человеку побывать на «Большевике» в один из таких дней, наверное, он подумал бы, что попал в какое-то пловучее учебное заведение. Да, в эти дни ничего чрезвычайного не происходило, и жизнь была похожа на береговую.

Яшка тоже учился. Первым его учителем был Вася Томушкин. Начали они с арифметики, а кончилось тем, что капитан отстранил Томушкина.

Вася объяснял Яшке, насколько важно для человека знать арифметику. По словам Томушкина, выходило так: за арифметикой следует алгебра с геометрией, потом — высшая математика. А механику, например, никак не обойтись без высшей математики, как пароходу не обойтись без механика. С другой стороны, почти все механики были когда-то кочегарами. Следовательно, утверждал Вася, первый специалист на пароходе и чуть ли не на всем свете — кочегар.

На следующем уроке Васе не удалось развить свою теорию дальше. Дверь осталась чуть открытой, и капитан услышал всё. В результате — Васина отставка.

С Яшкой стал заниматься Савелий Илларионович Пиатровский. До чего ж он оказался строгим, — куда гам учительница! Сиди — не шелохнись, посторонних вопросов — никаких. А тут слышно, как на мостике звякнул телеграф, — значит, что-то произошло. Надо бежать на палубу и смотреть. Или вдруг пароход дал задний ход. Тоже ведь надо знать — почему?

Но Савелий Илларионович был глух ко всяким таким происшествиям, а Яшку прямо бросало в жар от любопытства.

Впрочем, задачи по арифметике Савелий Илларионович решал здорово: как-то по-своему, в уме, сразу. Это Яшке понравилось. Вообще третий помощник капитана нравился Яшке. Хотя и молодой, Савелий Илларионович был всегда серьезный, степенный, но он не важничал, не надувался, вроде Васи, а всегда был такой — задумчивый. Может быть, он всё время решал в уме арифметические задачи?..

К утру четвертого дня барометр резко упал. От зюйд-веста пришел шторм.

Ветер за ночь взволновал море. На юге и востоке тяжелые тучи заволокли горизонт и, растекаясь по небу, пологом нависли над морем.

Проснувшись, Яшка не сразу понял, что случилось. Как будто его хотели перевернуть через голову, бросали с боку на бок, поднимали, опускали…

С головой вообще творилось неладное. Вдруг она завертелась на плечах. Остановилась. Перед глазами возникло несколько иллюминаторов, именно несколько: шесть, семь, восемь, но от них в каюте не стало светлей. И тотчас же всё вернулось к своему прежнему виду. Иллюминатор, как полагалось, находился на месте один, по его бокам висели две занавески, которые освободились от шнурков и медленно раскачивались: к Яшке и от него.

В дверь просунулся повар.

— Как чувствуешь себя?

— Хорошо, — насилу выговорил Яшка: до того давило у него в горле.

— Вставай и выходи работать, тогда легче будет.

Пароход вдруг резко бросило, и дядя Миша, не удержав дверь, больно стукнулся. Дверь захлопнулась сама собой.

Яшка слез с койки и принялся одеваться. Он никак не мог попасть ногой в штанину. Она всё время проваливалась куда-то вместе с палубой. Наконец мальчик втиснулся между бортом и столом и всё-таки надел штаны. Тьфу! Оказалось, что задом наперед. Пришлось снова переодевать.

Он вышел на палубу.

Ого! Огромные водяные валы шумной и озлобленной стеной гнались за пароходом и, настигнув, казалось, хотели обрушиться на него. Но корма парохода вздымалась, пропуская волны под собой. Они с ревом неслись вдоль корабельного корпуса, напоследок в бессильной злобе подбрасывая его нос.

Тут Яшка вспомнил, как отец однажды рассказывал про трехэтажные волны. Но тогда же возникали и сомнения. Как это волны могут быть в три этажа? Дом — понятно, но откуда окна на волнах?

Сейчас, вспомнив этот отцовский рассказ, Яшка всё понял. Было так. Катилась большущая, похожая на ладную гору, волна. Перед у нее был крутой. И вдруг с волны опрокидывался шумный пенистый гребень, а уж потом она вытягивала свою длинную отлогую спину, а на этой спине ветер разгонял другие волны, меньшие, конечно, но такие же, с крутыми передними скатами, с пенистыми гребнями и отлогими спинами. Их на каждой большущей волне бежало не меньше десятка. Получались волны на волнах. Но и эти верхние волны были вовсе не гладкие, как стол или бумага. На них ветер тоже будоражил, взъерошивал воду и умудрялся разгонять маленькие волночки, срывая с каждой шипучий белый гребешок.

Яшка прислушивался, как шумела каждая волна, но не сумел разобраться в звуках. Всё шумело, щипаю, плескалось, булькало на разные лады.

И всюду сверкали белые пенистые гребни: большие, поменьше, совсем маленькие, а под ними, вздымаясь, просвечивала вода то синим цветом, то зеленым.

Людей на палубе Яшка не встретил. Цепляясь с трудом за поручни, он поднялся на мостик. Штурман Жук в рубке навалился животом на стол и чертил на карте, а рулевой стоял, широко расставив ноги и крепко вцепившись в штурвал. Увидев Кубаса, матрос подмигнул ему:

— Как оно?

— Подходяще, — Яшка прошелся по палубе и чувствовал себя лучше.

— Держись, — посоветовал матрос, — главное — не ложиться, а работать. Тогда обойдется.

В столовой Яшка увидел, как уборщица, ползая на коленях, шваброй что-то загоняла в угол.

— Ты чего? — спросил он девушку.

— Тарелки разбились, — Зина жалобно поглядела на мальчика, — собрать надо. Александр Петрович узнает и может подумать: «Разини!» Производственное совещание всей команды будет.

— Эх ты! — Яшка хотел улыбнуться, но только скривил рот. Опять всё завертелось вокруг и перехватило дыхание.

Пароход резко накренило. Черепки выкатились из углов на самую середину столовой и несколько секунд лежали на месте, точно дразня: вот и мы, берите нас!

Яшка схватил швабру и кинулся за черепками. Напрасно! Весело побрякивая, они рассыпались по углам и закуткам. «Большевик» накренился на другой борт. Тогда Яшка атаковал большой кусок донышка от тарелки; его удалось придавить шваброй, но тут Яшку качнуло, и он чересчур надавил на швабру. Черепок разлетелся на мелкие осколки.

В тот миг, когда дядя Миша вошел в столовую, большая волна так стремительно положила пароход на борт, что Зина не удержалась и на четвереньках ринулась к Яшке. А он как раз перед тем поймал два черепка и не хотел выпускать их из рук. Вместо того, чтобы остановить Зину, он налетел на нее, и они крепко стукнулись лбами.

— А мне можно так поиграть с вами? — улыбнулся дядя Миша. — Занятная игра.

— Ну вас! — рассердился Яшка, растирая лоб.

Зина часто-часто моргала глазами.

— Кочегары это, — пожаловалась она, — набили посуды, а капитан сейчас придет. Кто будет отчитываться? Мне же и попадет.

— Что верно, то верно, — посочувствовал повар и нагнулся за черепком, катившимся ему под ноги, но не поймал его. — Уж эти кочегары!

Ворча, дядя Миша полез под стол искать исчезнувший там осколок.

— Простите, как это понимать? — спросил появившийся в дверях Вася Томушкин. — Это выпад против нас, кочегаров?

Зина, увидев Васю, поднялась, забрала у Яшки швабру и с видом, не обещавшим ничего хорошего, направилась к маленькому кочегару.

— Ах, как понимать?! А кто ночью ел? — Швабра в ее руках выглядела очень грозно.

— Простите, гражданка, — Томушкин быстро оглянулся: куда, в случае чего, отступать? — я не привык к такому обращению. У меня характер деликатный. Какие тарелки вы имеете в виду? И потом, простите, Зиночка, но кто учил вас так собирать черепки во время качки при курсе бакштаг? Где они могут находиться? Как известно, здесь внизу, вдоль борта проходят трубы парового отопления. Эти трубы, носящие название магистрали, прикрыты металлическими щитками, которые, в свою очередь, именуются кожухами…

Томушкин засунул руку за железный щиток и вдруг взвыл, тряся обожженной рукой, но сразу же, как ни в чем не бывало, он продолжал свою болтовню.

— Нисколько и не больно. А черепки всё равно так не ловят. Это средневековый, давно отживший способ…

Пока он болтал, Зина, Яшка и повар собрали все черепки.

— Нету больше, — сказал Яшка, — начисто все.

Но едва он это произнес, как на самую середину столовой неведомо откуда выкатился черепок. Все бросились за ним и, конечно, не поймали. Он откатился к Томушкину. Вася поднял и положил его в карман.

— Вот как надо ловить!

Времени было без десяти минут два. В коридоре послышался голос Александра Петровича:

— Веселей, товарищи, веселей!

Свободные от вахт люди собирались быстро, входили, рассаживались. Каждый садился в кресло или на диван; надежней, покрепче, чтобы не выбросило качкой, а те, что стояли вдоль переборки, то и дело приседали, расставляли ноги, точно занимаясь физкультурой.

Машинист Иван Матвеевич Петров, упершись животом в стол и обняв левой рукой сидящего рядом боцмана, открыл совещание.

— Нам поручен очень ответственный рейс, — начал он.

В это время пароход круто положило, и всех, кто стоял возле переборки, бросило к столу. Когда люди разместились, — кто на коленях у товарищей, кто на диване, — Иван Матвеевич продолжал:

— Без помощи ледоколов мы должны пройти в бухту Мелкую и, взяв там груз, возвратиться в Архангельск в эту же арктическую навигацию.

Иван Матвеевич говорил убежденно, решительно. Этим рейсом «Большевик» еще раз подтвердит, что плавание в Арктике возможно не на одних ледоколах, но и на пароходах.

— О том, что нам предстоит выполнить, подробно сообщит Александр Петрович, — закончил Петров.

Александр Петрович встал и, что Яшку сразу удивило, — старик ни за что не держался, он стоял на согнутых ногах и только приседал да наклонял туловище в стороны, когда пароход кренило.

— Шторм продлится три дня, — сказал капитан, — нас сорок семь человек. Мы должны выгрузить на остров Заветный триста пятьдесят тонн груза за эти три штормовых дня. Задерживаться нельзя ни на минуту. Это значит…

Третий помощник быстро произвел расчет и подсказал:

— По две тысячи четыреста восемьдесят два килограмма в день на человека, а если включить Кубаса…

— На товарища Кубаса рассчитывать нельзя. К острову, наверное, подойдет «Володарский» и заберет мальчика, — следовательно, на человека приходится две с лишним тонны за три штормовых дня.

— В два с половиной дня надо выгрузить, а не в три. Вот машинная команда хвалилась, будто они вахту за нас в тумане стояли. Ну, стояли, а теперь я предлагаю выгружать сразу из двух трюмов. Мы, палубная команда, — из одного, а они — из другого. Это я со своими хлопцами уже обсудил. Так что, пожалуйста, пускай отличаются!

— А чего ты разошелся? — накинулся на боцмана председатель судового комитета Петров. Именно накинулся, потому что пароход опять положило, и Петров всей грудью навалился на боцмана.

Страсти разгорелись. Спорили матросы с кочегарами, третий помощник доказывал что-то старшему механику, а Вася Томушкин наскакивал на всех поочередно.

Яшка впервые за всю свою жизнь был на таком совещании. Обсуждали государственное дело, а его… А он даже не шел в расчет. Опять собирались ссаживать его с парохода…

Производственное совещание длилось уже около часа. Говорили обо всем: как перегружать груз из трюмов в катера, как обходиться с грузом, чтобы не побить его и не подмочить, как обедать и ужинать, не прерывая работу, как спать. В конце концов решили работать в две смены по двенадцать часов и закончить выгрузку в два с половиной дня.

Как только собрание закрылось, Яшка шагнул было к Александру Петровичу, но тот взял под руку Зину и ушел с нею.

— Мне надо с вами посекретничать, — шепнул ей Александр Петрович. Глаза его весело блестели. Он был доволен результатами производственного совещания.

Зина вздрогнула: «Неужели начнет стыдить?»

Но Александр Петрович снова заговорил шопотом:

— Да, Зиночка, состарился ваш капитан.

Зина ждала, когда начнется самое главное.

— Александр Петрович, понимаете… — начала было оправдываться она.

— Да, да, состарился, — капитан вздохнул, — вчера, ложась спать, я не убрал со стола вазу для цветов, а барометр падал катастрофически. Вы понимаете, что это такое — ждать шторма и не позаботиться о вазе? Это старость, ста-рость! От вазы остались кусочки. Поля пришла утром убирать каюту, и я не разрешил ей. Стыдно было.

— Я после ужина уберу, Александр Петрович, — у Зины на душе стало легче.

— Пожалуйста, — капитан как-то подозрительно лукаво глянул на Зину, — у вас это отлично получается. Я видел, как вы в столовой черепки от тарелок ловили.

У Зины как будто оборвалось что-то внутри, но Александр Петрович ласково похлопал ее по плечу:

— Ну, ничего, ничего!