Елизавета Дворец Хэтфилд, графство Хартфордшир, 17 ноября 1558 года

Я стояла под покрытыми изморозью ветвями могучего старого дуба в парке дворца Хэтфилд, и холодный ноябрьский ветер трепал мою белую юбку. Передо мной преклонили колени графы Арундел и Трокмортон, почтительно прижимая руки к груди и наблюдая за тем, как я надеваю на свой палец тяжелый золотой перстень с ониксом, медленно и торжественно, словно обручальное кольцо. В тот момент я чувствовала, что за мной наблюдает сам Господь Бог. «Такова воля Божья – чудо свершается на наших глазах!» – произнесла я, всем сердцем веря в каждое слово, срывавшееся с моих уст. Меня охватили благоговейный трепет и сладостное предвкушение. Сегодня я встретилась со своей судьбой лицом к лицу, и она подобострастно склонилась предо мной. Всю свою жизнь я шла плечом к плечу, даже, пожалуй, рука об руку с опасностью, но всякий раз сам Господь спасал мне жизнь, уберегая от смертельного удара. И теперь я знала, почему так происходило: все это время живы были надежда и вера в особое мое предназначение, которое наконец воплотилось в жизнь, – я стала английской королевой!

Я надеялась на то, что на небесах моя мать, Анна Болейн, наблюдающая за моими деяниями на этой грешной земле, наконец улыбается. Она обещала моему отцу, что родит ему принца, будущего короля Англии, и умерла лишь потому, что не сдержала слова. Из принца, которому дала жизнь очередная его жена, Джейн Сеймур, также не получилось наследника престола – Эдуард, представлявший собой лишь бледную тень нашего отца, ничего не успел сделать для своей державы и умер молодым. Моя же сестра Мария, когда пришло ее время, сумела погубить любовь в сердцах своих людей, обратить ее в горький пепел, подвергнув гонениям протестантов, которых она объявила еретиками.

Устремив взор в серое небо, раскинувшееся над темными ветвями, поблескивающими от изморози под слабым ноябрьским солнцем, я поклялась родителям, что стану настоящей королевой, великой правительницей, каких еще не видела Англия. Многие считают, что пол – это моя слабость, но я поставлю на карту все, только бы доказать им, как они были неправы. В моем слабом и хрупком женском теле, как в колдовском котле, смешались дерзость Анны Болейн и величие Генриха VIII, и получившееся зелье воистину волшебное. Во мне Англия найдет силу, а не слабость и не горечь; я выстою в огне, под дождем и в холод. Я не подведу свой народ!

Я уже научилась скрывать свои слабости, за исключением тех случаев, когда они могли сыграть мне на руку – скажем, женские чары не раз помогали мне выжить. Я знала, что нельзя выказывать своего страха, вообще ничего, что можно было бы использовать против меня, овечки, на которую в любой миг могут наброситься голодные волки. Мне всегда приходилось быть хозяйкой своего сердца, а уверенность в себе, настоящая или всего лишь притворная, – ключевой, жизненно важный ингредиент для той, кому предстоит твердой рукою править державой так, чтобы все плясали под ее дудку. Для того чтобы подчинить свой народ, я должна оправдать его надежды, и у меня нет права на ошибку.

Прибыл Роберт, мой лихой черноволосый и черноокий друг детства. Он почтительно поклонился мне, сидя верхом на своем огромном черном жеребце, к узде которого была привязана потрясающей красоты белая лошадь, сильная, но сложенная весьма изящно. На ее спине красовалось серебряное седло, оббитое горностаевым мехом – я могла хоть сейчас отправиться в путь! Он велел обеим лошадям опуститься передо мной на колени и склонить головы, что привело меня в полнейший восторг – и я рассмеялась, захлопав в ладоши от радости. Я бросилась гладить кобылицу, невзирая на слякотное месиво под ногами, уже оставившее следы на моих белых атласных туфлях. Роберт протянул мне руку, и я крепко ухватилась за нее. Он подсадил меня в седло, и мы помчались по парку, словно ветер. Я чувствовала ледяные пальцы вихря в своих волосах, чувствовала, как трепещут в потоках воздуха белые юбки, будто пытаясь задержать меня, замедлить бешеный бег лошади, но я лишь дерзко рассмеялась и пустила свою белоснежную красавицу галопом. Я была свободна! Свободна, бесстрашна, молода – мне было всего двадцать пять! – и ничто не могло меня остановить! Впервые я понимала истинный смысл выражения «опьяненный властью» – однако я также понимала, что сумею разбавить вино всевластья водой и не дать ему ударить мне в голову. Пропойцы всегда заканчивают плохо, одной из них я уж точно не стану – у меня не было на то права, ведь теперь мне принадлежала вся Англия. На мои плечи легла тяжесть священного долга, выполнение которого было предназначено мне с самого рождения, – я не могла допустить ни одной ошибки. Я дерзко разыграла выпавшую мне карту, и никто не сумеет взять ее из отбоя и вновь ввести в игру.

На пути к милому моему, родному поместью с башенками из красного кирпича, где я провела почти все свое детство, нас остановил мой дорогой и верный друг – сэр Уильям Сесил, который ждал меня в безлистом саду, одетый в строгий черный придворный наряд. Хоть он и служил моим предшественникам, но все равно продолжал втайне давать мне ценные благоразумные советы. Он не раз доказывал свою преданность и полезность, и теперь я приняла решение назначить его государственным секретарем – своей правой рукой, человеком, который знает все и обо всех до мельчайших подробностей.

Я со смехом остановила лошадь, мои разметавшиеся волосы окутали пеленой плечи, словно буйное пламя. Я попыталась хоть немного пригладить свои шелковые кудри, пока Роберт спешивался, чтобы помочь мне спуститься на землю.

Он прижал меня к себе – возможно, многим показалось бы, что слишком крепко, – и на пару секунд остался в таком положении, сдувая непокорную прядку волос с моего уха. Его бедра касались моих, и меня бросило в жар, когда он прошептал:

– Сегодня ночью…

Я залилась смехом, проворно вырвалась из его рук и стала легкомысленно кружиться вокруг него так, что белые юбки вихрем вились вокруг моих стройных ног.

– Да, Роб, у нас и вправду есть повод для праздника – наконец я смогу выполнить свое предназначение, а тебя сделаю королевским конюшим, потому как не могу представить подле себя никого другого во время охоты. Уверена, лучше тебя никто не присмотрит за моими конюшнями, ведь ты понимаешь лошадей как никто другой. Мои лошади должны быть превосходными, Роб, отбери самых лучших, горячих красавцев, настоящих гунтеров, которые никогда не устанут прежде меня! Только тебе я могу доверить столь ответственную задачу.

Когда же он упал на колени, пылко прижав к груди поспешно сорванный с головы бархатный берет, белое перо которого щекотало его подбородок, я снова рассмеялась, словно полоумная, и помчалась к Сесилу.

Тот остановился на гравийной дорожке и почтительно преклонил передо мной колени.

– Нет-нет, мой милый друг, не стоит! Поднимайтесь скорее, мой государственный секретарь! – воскликнула я, бросившись помогать ему встать на ноги.

Сесил вздрогнул от изумления, но я ведь видела, с каким трудом ему удалось перебороть боль в коленях, печальную предвестницу недуга, который со временем омрачит его существование и сделает калекой. Хоть ему и было от роду всего тридцать восемь лет, Сесил относился к тем особенным людям, что, казалось, рождались умудренными опытом стариками. Он всегда сутулился – из-за долгих лет, проведенных за письменным столом, сперва в качестве студента, а затем – на службе роду Тюдоров. Его лоб и уголки глаз всегда были испещрены морщинами, а в его по-прежнему густых волосах и бороде давно уже было много больше седых волос, чем темных.

– Ваше величество оказывает мне огромную честь, – сказал он.

– А вы окажете мне огромную услугу, Сесил, если согласитесь разделить со мной бремя правления Англией. Только вас одного нельзя подкупить ни дарами, ни лестью. Только вы, уверена, будете до конца верны мне и Англии. Только вы сможете давать мне нужные советы, даже зная, что они могут мне не понравиться, а то и прогневить меня, и напоминать о том, что личные интересы королевы ничто по сравнению с интересами ее державы. А ежели вы узнаете что-то такое, что мне непременно нужно знать, то расскажете об этом без промедления. И впредь, – добавила я, улыбкой нарушая торжественность момента, – я позволяю вам не опускаться передо мной на колени. Вы можете стоять или сидеть – как вам удобнее, и я буду знать, что вы уважаете и почитаете меня, и вам нет нужды доказывать это снова и снова.

Он взял мою руку и приник к ней губами:

– Я ваш навеки, ваше величество, и буду служить вам верой и правдой до конца своих дней.

– Только лишь до тех пор, пока я – пока мы с вами – будем служить Англии, друг мой, – отозвалась я. – Пройдемся. Мне нужно обсудить с новым советником много назначений…

– Наибольшие опасения, боюсь, вызывает острота вопросов веры, ваше величество, – продолжил Сесил, словно прочитав мои мысли.

– У меня нет никакого желания лезть в души людей, Сесил, я не хочу никого заставлять следовать догматам англиканской Церкви. Разумеется, официально мы – протестантский народ. Все службы должно править на английском языке, чтобы весь мой народ мог их понимать, и официально, – я снова сделала ударение на этом слове, – мессу также должно запретить, однако те, кто желает всем сердцем почитать Господа по своему разумению, в том числе и я сама, пусть оставляют у алтаря свечи, украшения и прежнее облачение. И если кто-то захочет отправлять собственные службы и петь литании у себя дома на латыни – так тому и быть, но в случае, если такие люди не будут регулярно посещать протестантские службы, пусть платят штраф. То, как именно чтят прихожане Отца нашего небесного, – их личное дело до тех пор, пока они верны мне, своей земной владычице. Я объявлю трехдневный траур по сестре, и мы погребем ее согласно католическому обряду – уверена, она бы этого хотела. Однако указ нужно издать немедленно, дабы не допустить восстания недовольных ее правлением или каких-либо возражений со стороны духовенства и всех католиков. Мы движемся только вперед, Сесил, ни шагу назад!

– Мудрое решение, ваше величество, – кивнул тот. – Но, боюсь, что, если Папа Римский отлучит вас от Церкви, и вы, и трон окажетесь в большой опасности – монархи-католики из Франции и Испании так этого не оставят. Англия не может позволить себе войну: казна пуста, армия и флот ничтожно малы, а укрепления вот-вот падут. Кроме того…

Я подняла руку, веля ему замолчать.

– Мне двадцать пять лет, и я довольно привлекательна, не так ли, Сесил?

– Разумеется, ваше величество, и если вы выйдете замуж как можно скорее, то сумеете не только продолжить свой гордый род – а вы, мадам, теперь последняя из Тюдоров! – но и заручиться поддержкой супруга, который разделит с вами тяготы правления державой, а помимо этого пополнит нашу казну и укрепит оборону.

– Без мужчины я не могу лишь сделать себе ребенка и подарить Англии наследника. Все прочее я сделаю и без супруга, Сесил, и, быть может, даже лучше, нежели с ним. Сейчас я стану заботиться только о своем королевстве, о его процветании, но если обзаведусь мужем, мне придется посвятить себя материнству и прочим хлопотам. И я никого из числа живущих на этом свете не хочу называть своим наследником, ибо тем самым собственными руками приготовлю для себя саван. Я слишком хорошо помню, как сестра моя жила в постоянном страхе, зная, что ее подданные плетут интриги, рассчитывая возвести на трон меня или другого претендента на корону. Уже и так ходят слухи о том, что у шотландской королевы Марии Стюарт или даже у моей кузины Кэтрин Грей гораздо больше прав на трон, нежели у меня. Но я не потерплю таких разговоров и не позволю им зазвучать в полную силу. Если бы я и вправду заняла свое место не по праву, то уже покоилась бы в могиле. – Сесил хотел было мне возразить, но я продолжила свою пламенную речь: – Что же до французов и испанцев… Как я уже сказала, Сесил, я молода и хороша собой, так что уверена: совсем скоро ко мне потянутся поклонники из обеих этих держав, однако же я отлично помню, что моя сестра лишилась поддержки своего народа, взяв в мужья чужеземца. Кроме того, я могла бы поведать такие вещи о ее супруге, милый Сесил, которые заставили бы вас покраснеть, так что пусть лучше эти вещи останутся моим маленьким женским секретом.

– До меня доходили слухи о том, что, хотя он и был женат на сестре вашего величества, но был и вашим пылким поклонником, – деликатно откашлявшись, сказал мой новый советник.

– И это очень мягко сказано, Сесил, – кивнула я. – Так что я уверена: скоро объявится и он. Франция также наверняка подошлет пару своих герцогов, готовых предложить мне руку и сердце. Как говорят австрийцы, зачем воевать, когда можно получить все, что душе угодно, женившись? Это наиболее безопасный вариант с точки зрения экономии средств и человеческих жизней. Но прежде всего отправьте нашего посла в Рим – мы должны сохранить добрые отношения с его святейшеством. – Я драматично вздохнула и прижала руку к сердцу. – Я скорблю о своей усопшей сестре и испытываю благоговейный ужас перед предстоящим возвышением, так что в ближайшее время не стану радикально менять существующие в Англии порядки. – Подмигнув Сесилу, я рассмеялась, весьма довольная собой. – Как видите, у королевы есть свои преимущества, и я намерена извлечь пользу из каждого из них.

Сесил усмехнулся в ответ:

– Не сомневаюсь в том, что у вас это получится, ваше величество.

– Смотри! – Я указала ему на идущего к нам высокого темноволосого мужчину в элегантном, но неброском бордовом бархатном наряде с отделанными золотом воротником и манжетами. На плечах у него был короткий бархатный плащ, подчеркивающий стройность его фигуры. – А вот и новый испанский посол! Давайте поприветствуем графа де Фариа. Уверена, он принес нам от своего господина только добрые вести. Если я не ошибаюсь, под плащом он прячет коробочку с ожерельем, не так ли?

– Ваше величество, – тихонько посмеиваясь, произнес советник, – вы – единственная из знакомых мне женщин, способная распознать бриллиантовое ожерелье в коробочке, спрятанной под плащом мужчины, находящегося на другом конце сада.

– Ожерелье, но не бриллиантовое, Сесил, – с непоколебимой уверенностью заявила я. – Филипп наверняка выбрал для меня нечто более теплых тонов, скажем, рубины – под стать своему горячему темпераменту. Чтобы напомнить мне о страстности испанской натуры. Впрочем, он мог прислать и изумруды – чтобы показать всю серьезность своих намерений и дать знать о том, что он будет ревновать меня к любому мужчине, который осмелится когда-либо претендовать на мою руку.

Как только мы обменялись приличествующими случаю приветствиями, посол де Фариа выразил мне соболезнования по поводу смерти Марии и поздравил с восхождением на трон. Затем он преклонил передо мной колени, умоляя принять скромный дар его повелителя в знак бесконечного восхищения мною, и вручил мне коробочку, в которой обнаружилась длинная золотая цепочка с дюжиной огромных рубинов, переливающихся, словно свежая кровь.

– Оно великолепно! – восхищенно выдохнула я; мне, как и любой женщине, всегда нравилась искусная работа мастеров ювелирного дела. – Сеньор де Фариа, прошу, передайте мою искреннюю благодарность своему господину и заверьте его, что сей щедрый дар пришелся мне по душе. Всякий раз, когда я буду надевать это драгоценное украшение, я буду думать о дарителе и… Скажите ему еще, что… – Я потупилась, прежде чем снова посмотреть послу в глаза и продолжить. – Передайте, что Елизавета всегда будет помнить день, проведенный в лесу с Филиппом. Смею заверить, другие слова будут лишними, он сразу поймет, что я хотела сказать.

– С невыразимым удовольствием передам слова вашего величества своему королю. – Де Фариа улыбнулся. – Будучи преданным слугой его величества и, разумеется, вашим тоже, могу ли я надеяться на то, что вы вскоре проведете еще один, не менее приятный день в компании моего господина?

Я с трудом сдержала смех, вспоминая тот день, когда Филипп раздел меня до пояса и, прижав нагой спиной к дереву, просил стать его женой, несмотря на то что моя бедная сестра, жившая в плену безумных иллюзий, по-прежнему любила его и мечтала о так и не родившемся ребенке от драгоценного своего супруга… Однако я не утратила самообладания и безмятежно ответила новому послу Испании:

– Можете. Мне бы очень не хотелось разочаровывать вас, то есть вашего повелителя, Филиппа, – поправилась я, произнеся его имя со сладким вздохом, и сделала вид, будто преисполнилась негой этих воспоминаний. – Став королевой, я, увы, не могу выбирать возлюбленного, руководствуясь одним только зовом сердца, но точно знаю: если мне суждено будет выйти за Филиппа, сердце мое не будет обречено на тоску, как бывает в браке по холодному расчету.

– Ах, мадам, этого не страшитесь! – воскликнул де Фариа. – Страсть, вспыхнувшая между вами и моим царственным господином, никогда не угаснет – она способна весь мир обратить в пепел и наполнить сердца лишенных любви завистников ненавистью!

– Да, – согласилась я, – Филипп как-то сравнивал нас с Антонием и Клеопатрой, с той лишь разницей, что нас ждет счастливый конец, без трагических смертей.

– Разумеется, мадам, – закивал де Фариа. – В ваших силах воплотить в жизнь и свои мечты, и мечты моего господина, вам достаточно лишь дать свое согласие.

Я улыбнулась и протянула де Фариа руку для поцелуя, давая ему понять, что на этом наша беседа окончена.

– Возможно, – промурлыкала я, – но сейчас я слишком потрясена многочисленными переменами, обрушившимися на меня в последнее время, так что не могу позволить сердцу своему одержать верх над разумом. Даже если оно знает совершенно точно, кого я хотела бы выбрать, – добавила я, бросив многозначительный взгляд на рубиновое ожерелье.

Когда де Фариа с улыбкой откланялся и ушел, я тихонько сказала Сесилу:

– Надежда умирает последней, Сесил, держится на плаву до конца и несмотря ни на что. Очень редко она идет ко дну, словно камень, так что мы должны поддерживать ее в сердцах всех моих воздыхателей как можно дольше. Вы говорили что-то о пустой казне, Сесил? – Бросив прощальный взгляд на великолепное ожерелье, я решительно захлопнула коробочку и передала ее советнику. – Продайте его – и в нашей казне вновь зазвенит золото. Но сперва велите изготовить его копию из стекла и убедитесь, что она вышла достаточно искусной, чтобы ввести в заблуждение испанского посла. Мне придется надевать это ожерелье время от времени, чтобы он мог рассказать об этом Филиппу. Для драгоценностей время еще придет, но пока они нужнее Англии, чем мне. Однако прежде всего позаботьтесь о том, чтобы украшение выглядело безупречно – не хватало еще, чтобы при дворе стали шептаться, будто Елизавета, королева английская, носит дешевые стекляшки и распродает драгоценные рубины, принесенные ей в дар самим королем Испании. Нам нельзя выказывать сейчас свою слабость, иначе эти волки растерзают нас, словно новорожденных ягнят.

– Мадам, – с улыбкой восхищения произнес Сесил, – вы – чудо! И не переживайте – я лично за всем прослежу. Когда мой ювелир закончит работу, граф де Фариа не заметит разницы, даже изучая украшение через монокль!

– Благодарю, Сесил. – Я снова взяла его за руку, с улыбкой принимая его комплимент. – Надеюсь, что мне удалось удивить вас не в последний раз. Да убережет меня Бог от наступления того дня, когда мои люди смогут читать меня, словно открытую книгу. Теперь обсудим состав совета… Я оставлю нескольких членов, назначенных Марией, – разумеется, лишь тех, кто был верным англиканцем, прежде чем стать истовым католиком. Но нам нужно влить туда и свежую кровь…

Мы шагали по гравийным дорожкам безлистого сада целый день, обсуждая важнейшие дела королевства.

Той ночью, уже добравшись до опочивальни, я обнаружила, что полна сил и энергии. Пока Кэт раздевала меня и помогала облачиться в белую льняную ночную рубашку, я не могла спокойно стоять на месте. Вот и теперь у меня не получалось сомкнуть глаза и даже помыслить о сне. Позвать музыкантов и кого-нибудь из фрейлин, чтобы развлечься, мне не позволял объявленный мною же трехдневный траур по Марии. «Я бы могла танцевать всю ночь, хоть до первых петухов!» – немногим ранее заявила я Кэт, которая лишь покачивала головой и снисходительно улыбалась. Я же вприпрыжку носилась по комнате и кружилась, и мои голые ступни летали над полом в сложных фигурах танца, словно бесстрашные белокрылые голубки.

– Роберт, – одними губами выдохнула я, услышав негромкий стук в дверь.

Он обещал прийти – и пришел, вот для меня и нашлась компания. Не обращая внимания на замечание Кэт о том, что неподобает юной леди развлекаться с мужчиной наедине в своей опочивальне, я рассмеялась, распахнула перед ним двери и втащила его в спальню, увлекая в танец.

Он явился ко мне в бордовом бархатном халате, расшитом спереди золотой тесьмой и украшенном кисточками, который был надет поверх длинной белой льняной рубахи, а на ногах его были бархатные туфли с такой же отделкой. В руках он держал буханку свежего белого хлеба и баночку клубничного джема.

– Я подумал, что вашему величеству по вкусу придется небольшое угощение, – улыбнулся он.

– Ах, Роб, как же хорошо ты меня знаешь! – воскликнула я, вытаскивая его на середину комнаты. – Входи скорее, но пока отложим трапезу, я хочу танцевать! Сегодня я бы не отказала в танце Папе Римскому или даже дьяволу! Да хоть самому Филиппу Испанскому!

– Твое желание для меня – закон! – галантно произнес Роберт, без колебаний сгреб меня в охапку и закружил, поднимая высоко над полом.

Мои волосы растрепались, ночная рубашка плотно облегала бедра… Мы двигались по комнате в изысканнейшем гавоте, в конце танца Роберт прильнул к моим губам и мы вместе упали на огромную перину моего ложа, не обращая внимания на неодобрительные взгляды Кэт. Нянюшка уселась у камина и скрестила руки на груди, отказываясь оставить меня наедине с лордом Робертом, – наши щедро приправленные опасностью приключения с Томом Сеймуром давно уже заставили ее забыть о любопытстве, но тем не менее моя бдительная Кэт всегда была начеку.

Роберт встал с кровати, сходил за предусмотрительно захваченными хлебом и джемом и вернулся ко мне. Мы кормили друг друга с рук, заливаясь смехом и облизывая пальцы, словно непослушные дети.

– До чего же вкусно! – похвалила я сладкий джем.

Взяв баночку в руки, я стала изучать надпись, сделанную на ярлычке, – слово «Клубника» было выведено нерешительной, дрожащей рукой, буквы расплывались по бумаге, как будто их писал маленький ребенок. Лишь много позже я узнала, что то был почерк Эми и что она обожала собирать ягоды и помогать служанкам, когда те варили варенья и джемы.

– Я прослежу, чтобы мою кухарку прислали служить тебе, она станет первой из многих драгоценностей, что я преподнесу в дар своей милостивой королеве, повелевающей моим сердцем так же, как и всем королевством, – витиевато выразился Роберт, беря меня за руку, покрывая ее поцелуями и слизывая попутно джем с кончиков моих пальцев.

Он уложил меня на перину и стал расправлять мои кудри по подушкам, называя их шелковым пламенем, но когда губы его коснулись моих и поцелуи стали слишком настойчивыми, я оттолкнула его и попыталась замаскировать неловкость улыбкой, надеясь, что под ночной рубашкой незаметно, как дрожат мои колени. Я поднялась с постели, подошла к письменному столу и уселась на стул подле него.

– Что ты делаешь? – спросил Роберт. Он приподнялся, опираясь на локоть, и с любопытством следил за моими действиями. – Возвращайся ко мне!

– Я напишу письмо твоей жене, – ответила я, обмакивая перо в чернильницу и придвигая к себе лист бумаги. – Хочу пригласить ее ко двору в качестве моей фрейлины. Теперь, когда ты станешь королевским конюшим, тебе придется все время находиться здесь, во дворце, и…

– Пожалуйста, не надо! – мрачно перебил он меня, нахмурившись, подошел ко мне и забрал перо.

– Но почему? – недоуменно переспросила я. – Ей ведь будет одиноко без тебя.

Роберт пожал плечами:

– У нее же есть кошки.

– Кошки? – рассмеявшись, изумленно воскликнула я. – Я ведь и сама женщина, хоть и незамужняя, но более чем уверена в том, что кошки, какими бы милыми и любящими они ни были, едва ли заменят любимого мужа.

– Она не приедет, ей придется не по душе твое приглашение – моя жена страшится Лондона и двора, и я вынужден буду осушить целое море ее слез. Эми до ужаса будет бояться обидеть тебя своим отказом, бояться того, что ты разозлишься и пришлешь за ней стражу, – пояснил Роберт с угрюмым видом. – Ее приезд не принесет радости ни ей, ни нам с тобой. Мы с ней очень отдалились друг от друга.

– И отчего-то обижены друг на друга, как я вижу, – кивнула я, комкая лист бумаги, на котором собиралась писать ей письмо.

– Эми – ошибка юности, я хотел бы оставить ее в прошлом. Пускай живет в деревне, ей там нравится намного больше, чем в городе. Она не будет против моего отсутствия, Елизавета, она поймет, что того требует моя новая должность, а потому не станет осуждать меня или тебя, уверяю. Мы больше не любим друг друга, наша любовь умерла много лет назад. На самом деле мы никогда друг друга и не любили. Мое место – подле тебя, Елизавета. – Он склонился передо мной, взял меня за руку и прижал ее к своим губам. – Ты знаешь это так же хорошо, как и я. Не отсылай меня, не сыпь мне соль на раны, вспоминая о моей жене, я не хочу о ней думать. Я не нужен ей, а мне не нужна она – я хочу только тебя!

– Похвально, Робин! – кивая, мягко ответила я, мысленно вспоминая день его свадьбы, когда мы с Кэт стояли среди гостей и наблюдали за парой влюбленных молодоженов.

Тогда все гадали, останется ли между ними какое-то чувство, когда поугаснет плотская страсть. Теперь ответ был мне известен – в их сердцах остались лишь сожаления и горечь утраты. Я знала, что душою Эми всегда будет деревенской, потому что видела, как она наслаждается близостью природы, как непринужденно общается со знатными и благородными дворянами, прибывшими из самого Лондона к ней на свадьбу. Возможно, ей и вправду нравится жить в деревне, довольствуясь обществом домашних животных? Надеюсь на это. Я вспомнила босоногую златокудрую девушку с румяными щечками, непринужденной улыбкой и сияющими голубыми глазами, вспомнила ее пышный наряд, изысканную вариацию одеяния коровницы, корону и букет лютиков. Ее очаровательная улыбка казалась мне еще одним лучиком солнца в тот погожий день, эта девушка излучала тепло и любовь, мне бы искренне не хотелось, чтобы она лила слезы, дни и ночи проводя в одиночестве. И думать не хочу о том, что солнечный свет в ее жизни сменился кромешной темнотой и дождливой, холодной серостью.

Роберт снова обнял меня за талию, а теплые его губы коснулись моей щеки.

– Пойдем в постель, – прошептал он. – Ах, Бесс, как же долго я ждал…

Я с непоколебимой уверенностью оттолкнула его от себя.

– Если вы устали, милорд, то отправляйтесь в вашу собственную постель. Кэт! Проводи лорда Роберта до двери, если он забыл, где она, и не позволяй никому беспокоить меня. Уже поздно, а завтра мне предстоит уйма дел, равно как и во все последующие дни. Доброй ночи, Роберт!

Но той ночью я почти не сомкнула глаз. Стоило мне смежить веки – и перед моим внутренним взором возникала тень отчима, Томаса Сеймура, я вспоминала, как он ласкал мое тело, хоть я и отказывалась упорно от всех плотских удовольствий, и пел любимую свою песню «Пироги и пиво»:

Я крепко прижала ладони к лицу и долго проворочалась в постели, вздыхая и стеная так, будто меня мучили страшные боли. Эта глупая песня звучала не переставая в моей голове, а воспоминания о его поцелуях и ласках постепенно меркли, и их сменял образ Роберта, лицо которого сливалось с лицом Сеймура воедино.

В конце концов я вскочила с кровати в слезах и побежала к столу, решив посвятить последние предрассветные часы бумагам, оставленных Сесилом. Если уж не могу заснуть, то хотя бы поработаю – Англии я нужна сейчас гораздо больше, чем пустые плотские утехи – моему измученному телу.

«Никогда не сдавайся!» – прошептала однажды мне на ухо матушка, и слова эти навеки отпечатались горящими раскаленными литерами в моей памяти.

Она как никто другой знала, насколько тонка грань между победой и поражением. Ей одной было известно, сколь высока цена, которую испокон веков платили женщины за превосходство над ними мужчин, за их право распоряжаться жизнью и смертью своих супруг. Появившись на свет с дополнительным куском плоти между ног, возможно, забрав при этом жизнь своей матери, мужчина обретает всевластие благодаря силе и уверенности палача, приводящего приговор в исполнение с помощью меча, как то принято во Франции, или же топора, властелина английских эшафотов.

«Никогда не сдавайся! – повторяла я мысленно сама себе, склонившись над письменным столом. – Никогда не сдавайся!» Я уже знала, каково это – танцевать в смертельных объятиях опасности, испытывая сладкую дрожь в ногах, сгорая от страсти, пылающей в моем лоне. Том Сеймур был хорошим учителем, а еще пример мне подавали и многие другие – мой отец и его жены, моя сестра и ее испанский жених – все они сложили головы лишь потому, что дали волю своим чувствам. Платить такую цену я не собиралась.

«Никогда не сдавайся! – шептала я снова и снова, просматривая тревожные сообщения о плачевном состоянии унаследованной мною державы. Я знала, что королевство станет мне любовником, который никогда не предаст и не разочарует меня, любовь наша будет длиться вечно, и ничто не сможет ее омрачить. Англия стоит того, чтобы ради нее игнорировать зов собственной плоти, и ни один мужчина не получит мою святыню в качестве приданого. Я подняла взгляд и посмотрела в глаза своему отражению в помутневшем оконном стекле. «Здесь будет только одна госпожа, господина не будет во веки веков!» – гордо сказала я себе и тряхнула волосами. Затем выбросила из головы все тяжелые мысли о жажде любви и ее последствиях и всецело посвятила себя работе – и Англии.