Эми Робсарт Дадли Лондон, воскресенье, 15 января 1559 года

В своем очередном письме Роберт пригласил меня в Лондон на коронацию Елизаветы, предложив погостить в большом городском доме его дяди. Он сказал, что там мне будет много удобнее, чем при дворе или же у моих шотландских кузенов в Камберуэлле. Мне так и не удалось убедить его, что лучше всего мне было бы с ним. Он так и не позволил мне явиться ко двору – по его словам, у него была куча дел, а потому он едва ли нашел бы время на то, чтобы возиться со мной и вымаливать прощение за мое неловкое поведение. Так что я сложила в дорожный сундук свое великолепное блестящее платье с серебряным кружевом, сшитое для несостоявшейся аудиенции у королевы Марии, решив, что оно отлично подойдет и для коронации ее сестры. Затем мы с кухаркой старательно записали рецепт клубничного варенья, без которого Роберт велел не приезжать в столицу, и я отправилась в Лондон.

Я была в своей опочивальне вместе с Пирто, портным, милым мастером Эдни, и его помощницами, когда в покои вошел мой супруг.

– Нет, нет, нет! – выкрикнул Роберт, топая ногами. Он буквально рвал на себе волосы. – Это же испанский стиль! Ты что же, хочешь на весь мир заявить, что исповедуешь католическую веру и чтишь память Марии?

– Но, Роберт, я не католичка, я лишь притворялась ею, когда ты того попросил! – Я нахмурилась, недоумевая, почему он так гневается, и опустила взгляд на платье, пытаясь понять, что с ним не так. – Я не ношу распятий и четок, но это – лучшее платье, что у меня есть, потому я и решила надеть его на коронацию новой королевы. Мода не так быстро меняется, чтобы…

– Ты! – Не обращая на меня никакого внимания, Роберт ткнул пальцем в мастера Эдни. – Сделай так, чтобы мне не стыдно было показаться с ней на людях, иначе – клянусь! – никто и никогда больше не закажет у тебя и савана, так что ты до конца своих дней будешь перешивать тряпье для бедноты!

Сказал – и вышел, хлопнув дверью.

– Ах, мастер Эдни! – Заливаясь слезами, я обернулась к несчастному портному. – Он не должен был вести себя с вами так грубо, простите его! Платье чудесное, правда-правда… И мне жаль, что моему супругу оно не понравилось! Это моя вина, я должна была сообразить… Я должна была предугадать, что он его не одобрит, и заказать что-нибудь новое, а теперь… – Я в отчаянии опустилась на кровать, захлебываясь рыданиями. – А теперь слишком поздно, ведь коронация уже завтра!

– Успокойтесь, милая моя, не нужно так волноваться. – Мастер Эдни опустился передо мной на колени и стал платочком утирать мои слезы. – Мы все исправим! Стежок тут, стежок там, и никто ни за что не догадается, что платье было сшито по испанской моде. Ваш супруг – далеко не первый мужчина, разочарованный изготовленным мною туалетом, думаю, и не последний. Его новая должность королевского конюшего возлагает на него большую ответственность, так что переживания лорда Роберта вполне объяснимы. Но ваша красота и моя иголка заставят его завтра гордиться своей женой! Давайте же, – он помог мне подняться и подвел к низенькому табурету, стоявшему перед огромным зеркалом, – становитесь сюда, позвольте мне посмотреть, какие волшебные чары требуются для того, чтобы свершилось чудо!

Когда вечером того дня Роберт вернулся домой, мастер Эдни полностью переделал платье, и в нем больше не было ничего испанского. Оно по-прежнему было самым прекрасным из всех моих нарядов, и я не сомневалась, что смогу завтра ощущать себя в Вестминстерском аббатстве на равных с величественными благородными придворными дамами. Роберт пришел в восторг – он все кружил меня, одаривая улыбками и комплиментами, чтобы подольше насладиться красотой моего одеяния. К моему безграничному облегчению, он не нашел в новом туалете ни одного недостатка.

Он положил руки мне на талию и станцевал со мной изысканную гальярду, поднимая меня в воздух так, что юбки вздымались колоколами. Я смеялась и обвивала его шею руками, чувствуя себя в кои-то веки счастливой и живой. Когда я кружилась в его объятиях, мне казалось, будто я поднялась из могилы и вернулась в мир живых. Мы уже так давно не танцевали вместе и я так давно не испытывала радости от близости с ним, что уже начала забывать, каково это.

Роберт показал мне сложные прыжки и повороты, пытаясь, словно молодой петушок, произвести на меня впечатление, и я беззаботно смеялась, запрокинув голову, а потом стала кружить по другой половине комнаты, исполняя причудливые фигуры. Затем мы встретились, он снова обнял меня, крепко прижал к своей груди, осыпая меня похвалами и поцелуями, и, подняв меня высоко-высоко, закружил по покоям, а я себя не помнила от счастья. Мастер Эдни, знакомый с обычаями королевского двора, держал в руке большую желтую шелковую кисточку, доставая до которой, Роберт демонстрировал, как ловко и высоко он может прыгнуть. Я хлопала в ладоши и кричала «браво» каждый раз, когда Роберт кончиком башмака касался заветной кисточки. Потом супруг подхватил меня на руки, и мы танцевали до тех пор, пока нам обоим не стало дурно, и мы со смехом повалились на кровать.

Роберт прильнул губами к моим губам со страстью, на которую я уже не рассчитывала. Он велел мастеру Эдни, его помощницам и Пирто оставить нас наедине и склонился над моими грудями, красоты которых не скрывал низкий вырез наряда. Как только за ними закрылась дверь, он нежно перевернул меня на живот и распустил шнуровку моего корсета, приподнял платье и снял с меня плотные фижмы и многослойные юбки из тафты. Затем он снова уложил меня на спину и поцеловал, бережно стягивая оставшуюся на мне одежду так, чтобы не порвать ее и никоим образом не испортить. Он даже встал с кровати и осторожно повесил мое платье на спинку стула. Вернувшись в постель, он снова заключил меня в объятия. Мы любили друг друга так нежно и так страстно, что я невольно вспомнила наш медовый месяц в Хемсби. Я плавала в океане счастья, чувствуя на себе тяжесть его разгоряченного тела, прикосновения его обнаженной кожи, губ и рук, которые вновь убедили меня в том, что я любима и желанна. Тело его было настолько горячим, что я буквально ощущала, как мой возлюбленный сгорает от желания, столь сильного, что мне казалось, будто и сама я обращусь в пепел. Засыпая, я положила голову ему на грудь и слушала биение его сердца, звучавшее в моих ушах нежной колыбельной. Я истово молилась о том, чтобы после этой ночи мы с ним могли бы все начать заново.

Но на это мое платье также впустую были потрачены время и деньги. Мне удалось лишь издалека поглядеть на процессию, двигавшуюся по улицам города, мне не нашлось места в Вестминстерском аббатстве, так что самой коронации я не видела вовсе. Я вынуждена была наблюдать за церемонией из окна дома, в котором я была нежеланной гостьей, а не из первых рядов вместе с благородными и знатными гостями, как обещал мне Роберт.

Когда я спустилась вниз, сияющая и прекрасная в своем наряде цвета яркой сирени и серебряных кружевах, украшавших мои плечи и голову, Роберт взял меня за руку и повел в гостиную. Присев у камина, он тихонько объяснил мне, что я буду наблюдать за процессией из окна своей опочивальни. Он боялся, что давка в самом аббатстве и натиск кричащей и ликующей толпы снаружи попросту выбьют почву у меня из-под ног. Он сказал, что к таким столпотворениям я не привыкла, а он не сможет быть со мной рядом и защищать меня, поскольку принимает активное участие в церемонии и должен присматривать за всей процессией. Пирто же не справится с подобной задачей, а выделить мне в сопровождение кого-нибудь из своих слуг он не может. Он заверил меня, что я не многое пропущу и что после церемонии большинство гостей мне даже позавидуют, потому что в аббатстве все будет скучно и неинтересно. Самым ярким событием этого дня будет именно шествие, а им я смогу насладиться и глядя из окна, что гораздо приятнее, нежели толкаться локтями в толпе за заграждением под оглушительные крики черни, где каждый крестьянин сочтет своим долгом оттоптать мне ноги. Кроме того, среди желающих поглазеть на торжественную процессию наверняка найдутся и ловкие карманники, которые могут выбрать меня своей жертвой. Роберт обнял меня и прижал к себе так же крепко, как этой ночью, осыпая мое лицо и шею поцелуями. Он пообещал, что, проезжая мимо моего окна, обязательно взглянет в мою сторону и пошлет мне воздушный поцелуй.

Вот так, из окна обычного городского дома, я увидела Елизавету Тюдор в третий раз. Окруженную ликующей толпой, ее несли в великолепном золотом портшезе слуги в малиновых ливреях под звуки золотых фанфар и восхищенные крики жителей Лондона. На принцессе были роскошное платье из золотой парчи, расшитое витиеватым серебряным узором, и отороченная собольим мехом королевская накидка, а ее распущенные рыжие волосы были украшены сапфирами, рубинами и жемчугом. Люди плакали и кричали от радости, протягивая к ней руки, будто желая коснуться и обнять покрепче, некоторые даже прорывались за ограждение, чтобы преподнести ей скромные дары, которые она принимала с таким достоинством, словно к ее ногам складывали все драгоценности мира, по сравнению с которыми меркли и самоцветы, и роскошные меха.

Роберт был подле нее, одетый в достойный самого короля великолепный наряд из малинового бархата, отделанный мехом горностая. Он ехал на великолепном, черном как ночь жеребце, а позади него – как в тот день, когда он второпях уезжал в Хэтфилд, – вышагивала гордой, уверенной поступью белая кобыла, та самая белоснежная красавица, по крайней мере, так мне казалось с высоты окна моей опочивальни. Мой муж держался как настоящий король, ему не хватало лишь золотой короны, инкрустированной драгоценными камнями.

Я ни на миг не упускала его из виду, пока процессия медленно шествовала мимо дома, в котором я остановилась, а он ни на миг не сводил глаз с нее. Один раз он даже подъехал поближе к носилкам, взял ее руку и приник на миг губами к алебастровой коже. Меня охватил ужас, я чуть не лишилась чувств от волнения и, задыхаясь, ухватилась за подоконник. Судорожно пытаясь вдохнуть хоть чуточку воздуха, я цеплялась пальцами за холодный камень, боясь, что попросту вывалюсь из окна и рухну наземь, на дорогу, по которой должна была пройти королева, и мое хладное тело затопчут лошади. Я всем сердцем молилась о том, чтобы он вспомнил о своем обещании и послал мне воздушный поцелуй. Но он не вспомнил. Все его взгляды и поцелуи достались Елизавете, для меня же, его верной и любящей жены, у него не нашлось ничего. По сравнению с ней я была настоящим ничтожеством.

Все вокруг ликовали, кричали и пели о своей любви к Елизавете, благословляли ее, желали долгих лет жизни и благодарили Господа за то, что тот позволил ей взойти на трон, и одна только я искренне ненавидела эту женщину. Ей и так досталась любовь всего английского народа, так зачем ей еще и пылкие чувства Роберта? Мне ведь они куда как нужнее!

День, который должен был стать для нас началом новой жизни, стал днем краха всех моих надежд. Роберт более мне не принадлежал – теперь он был с другой, с той, с которой мне никогда не сравниться, чьи желания, приказы и капризы всегда будут превыше моих, и он станет выполнять их неукоснительно. Елизавета может подарить ему весь мир, исполнить его давнюю мечту, а я могла предложить ему лишь свою любовь, и ему этого было мало. Что есть моя любовь по сравнению с золотым соблазном королевской короны? Я знала ответ: ничто! Я всю ночь прождала его в опочивальне, не снимая своего чудного платья, расшитого серебром. Но он так и не пришел. На закате он, должно быть, веселился на пиру по случаю коронации, куда меня также не пригласили. Я представляла, как он сидит рядом с королевой и танцует с ней всю ночь напролет, обвивая руками ее талию и приподнимая над полом, когда музыканты играют вольту. Возможно, он даже осмелится коснуться губами шеи королевы, опуская ее и прижимая к себе до того момента, пока ее туфельки не коснутся пола.

Я смотрела, как восходит солнце, лучи которого проникали сквозь оконные стекла, и все гадала, где он сейчас и на чьей подушке покоилась этой ночью его голова. Я так и не притронулась к завтраку, который Пирто принесла мне прямо в опочивальню, и лишь угрюмо мотала головой, когда нянюшка стала уговаривать меня переодеться во что-нибудь более удобное или хотя бы позволить ей снять с моих волос серебряную сеточку, украшенную аметистами и жемчугом, и ослабить корсет. Но я хотела, чтобы Роберт вновь увидел меня в этом платье, надеясь, что его снова охватит необузданная страсть. Я хотела снова стать желанной супругой для него, а не просто всегда доступным телом, которым он пользовался время от времени.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда я наконец услышала его шаги на лестнице. Не успел он переступить порог, как я бросилась к нему, рухнула на колени, словно безродная служанка, схватила его за руки и залилась слезами, умоляя не бросать меня.

Роберт взял меня на руки и отнес в огромное, обитое бархатом кресло у камина. Усадив меня к себе на колени, словно ребенка, он попытался меня успокоить, но я по-прежнему захлебывалась рыданиями и тряслась от страха. Он сказал, что я просто устала – как и он – и что нам нужно поспать, но сперва он прочтет мне историю на ночь – как делал обычно всякий раз, когда оставался со мной.

– Конечно, Роберт, благодарю тебя! Я бы очень этого хотела! – воскликнула я, улыбаясь сквозь слезы, которые наконец иссякли.

Я вспомнила счастливые первые дни нашей супружеской жизни, когда мы ложились в постель и муж читал мне перед сном сказки, например «Гай из Уорика», или легенды о короле Артуре и его рыцарях Круглого стола, или истории о Робин Гуде и братстве лесных разбойников. Читал он мне и непристойные итальянские рассказы в собственном переводе, и «Кентерберийские рассказы» Чосера. О чем же он поведает мне на этот раз? Меня охватило предвкушение, душа моя жаждала романтических историй о волшебных приключениях.

– Сначала давай подготовимся ко сну, – предложил Роберт, ловкими своими пальцами снимая с меня одежду, пока я не осталась в одной газовой рубашке.

Затем он снял с моих ног изящные серебряные туфельки, развязал пурпурные атласные подвязки и бережно стащил с меня чулки. На миг я даже задержала дыхание, испугавшись, что он будет недоволен грубостью моих стоп, которая была неизбежной платой за мою любовь к прогулкам босиком в летнюю пору, но он ничего не сказал. Затем он вынул из моих волос шпильки, снял с них сеточку и запустил пальцы в мои золотые локоны, тут же рассыпавшиеся по спине. Настал мой черед его раздевать, но мои руки дрожали, я неловко возилась с золотыми пуговицами, крючками и тесьмой, пока наконец и он не остался в отделанной золотым шитьем белой рубахе. Он взял мою руку, поцеловал ее и повел меня к кровати.

Когда мы улеглись под одеяла, он оперся спиной на гору подушек, а я положила ему голову на плечо. Роберт придвинул поближе тройной подсвечник и взял с прикроватного столика книгу. На корешке переплета я успела разглядеть ее название – это были «Кентерберийские рассказы».

– Эту историю я выбрал специально для тебя, Эми. Я давно уже хотел прочесть ее тебе, но все выжидал, откладывал до подходящего момента. Теперь, когда жизнь моя так сильно изменилась в связи с новым назначением при дворе, этот момент наконец настал.

Я поцеловала его в шею и придвинулась ближе.

– Начинай же, любовь моя, не стоит больше ждать, пусть сегодня я услышу эту особенную историю из твоих уст.

Роберт раскрыл книгу на странице, заложенной красной атласной лентой.

Сердце мое обратилось в камень и перестало биться, меня будто сбросили с утеса в синее море, когда я поняла, что супруг хочет прочесть мне «Рассказ студента» о полной смирения Гризельде.

Медленно, чтобы в памяти моей отложилось каждое произнесенное им слово, он зачитывал мне историю об отважной, покорной и бесконечно преданной женщине, рожденной в бедном крестьянском доме и попавшей в пышные палаты государя, взявшего ее в жены. Она терпеливо выносила все жестокие испытания, что устраивал ей супруг, и не ослушалась его, даже когда он велел забрать у нее детей и лишить их жизни. Царственный муж пустил ее по миру в одной рубахе, дабы жениться на другой, более знатной девице. Иногда Роберт умолкал, указывал мне пальцем на какой-нибудь отрывок рассказа и просил почитать его вслух. И я вынуждена была произносить реплики несчастной женщины, например: «Что, кроме вас, мне в этой жизни надо? Лишь через вас мне дорог белый свет», или «То, что вам по сердцу, и мне отрада, в моей душе своих желаний нет». Роберт лишь кивал и подбадривал меня ласковой улыбкой.

Дочитав историю до конца, Роберт отложил книгу в сторону и спросил, что я думаю об этом рассказе.

– Уолтер – злой человек, недобрый, – ответила я, недоумевая – как вообще достойный мужчина мог вести себя так с собственной женой? Он играл с ней, с ее разумом, сердцем и телом, и в этой игре даже дети, которых она ему подарила, были лишь пешками, в то время как искренняя, доверчивая, любящая Гризельда принимала все за чистую монету. За веру в своего супруга она заплатила воистину чудовищную цену. – Не думаю, что она была так уж счастлива, как о том повествует рассказчик. За каждой ее улыбкой на людях наверняка крылся целый океан слез, которые она проливала, оставаясь в одиночестве, – продолжила тем временем я. – Должно быть, она всю свою жизнь прожила в страхе – опасалась, что земля в любой момент может уйти у нее из-под ног. Потому она и продолжала храбро улыбаться, никому не показывая своих истинных чувств.

Роберт тяжело вздохнул, покачал головой и сказал, что я совсем ничегошеньки не поняла, но позднее мы сможем как-то устранить мое вопиющее невежество. Сейчас же он слишком устал и желает поскорее уснуть. Но прежде он хотел сообщить мне одну чудесную новость: я должна была в ближайшее время отправиться к мастеру Уильяму Хайду и остаться жить вместе с его семьей в их замечательном доме – совсем новом, не каком-нибудь каменном мешке со стрельчатыми окнами. Он отсылал меня в Трокинг, тихую мирную деревеньку в графстве Хартфордшир.

– Но почему мне нельзя остаться с тобой? – оторопела я.

– Ты выросла в деревне, Эми, в городе, тем более при дворе, тебе не понравится, ведь королевский дворец – это целый мир, чуждый тебе, моя лютиковая невеста! Ты не сможешь жить без солнечного света, синего неба, свежего воздуха и зеленой травы, ты погибнешь в многолюдных королевских палатах. К тому же ты совершенно не знакома с правилами этикета и обычаями двора. В том мире одна ошибка может испортить репутацию, придворные злопамятны, и даже у стен есть глаза и уши. Там человек улыбается тебе, а уже через секунду нашептывает о тебе что-то нелицеприятное за твоей спиной, которая всегда должна быть готова к подлому удару. Тебе намного покойнее будет в деревне, а я стану приезжать к тебе, как только смогу. Кстати, если ты будешь у Хайдов, мне проще будет к тебе добраться – их поместье намного ближе к дворцу, нежели Сайдерстоун или любое другое имение из числа тех, что оставил тебе отец.

– Но, Роберт, я хочу быть с тобой, а не просто поближе! – воскликнула я. – Я научусь, я стану такой, какой ты хочешь меня видеть, я знаю, у меня все получится! Я хочу, чтобы мы были вместе, вот что для меня важнее всего на свете! Я не переживу, если мы станем встречаться изредка, пока не превратимся в чужих друг другу людей, которых ничто больше не связывает. Мне и так давно уже кажется, что с каждым годом узы, связывающие нас, слабеют!

– Ну же, Лютик мой, будь благоразумна! – Роберт заключил меня в объятия и поцеловал в щеку. – Ты же не хочешь все испортить, правда?

– Что испортить? – непонимающе переспросила я. – И каким образом я могу все испортить?

– При дворе Елизаветы не слишком жалуют жен, – принялся пояснять Роберт. – Королева – тщеславная и эгоистичная женщина, она требует, чтобы все восхищались ею, словно богиней, и ей нужно все мужское внимание без остатка. Те же, кто не забывает о своих женах или любовницах, едва ли смогут получить повышение по службе, пока власть в ее руках.

– То есть ты хочешь прикинуться неженатым? – уточнила я. – Думаю, Роберт, на самом деле ты стыдишься меня и я тебе попросту надоела.

– Снова ты говоришь глупости, это тебе всегда отлично удается! – пожурил меня муж. – Я рассказываю тебе о том, как все заведено во дворце, об обычаях, существующих при дворе. Это Елизавете нужно подобное притворство, не мне! И я – не единственный придворный, вынужденный ради удовлетворения ее каприза жить порознь с законной супругой!

– Тогда прояви смелость и ослушайся ее, Роберт, – предложила я. – Стой на своем, покажи ей и всему миру, что ты любишь свою жену и хочешь, чтобы она была с тобой рядом!

– И попрощаться со всем, ради чего я так долго и так упорно трудился? Ты хоть представляешь, от чего просишь меня отказаться, Эми, понимаешь, чем это обернется и для тебя в том числе? Неужто ты хочешь, чтобы твой озлобленный и разочарованный муж сидел каждый день у камина, упиваясь горем, и винил тебя в том, что ты разрушила его жизнь? Не боишься ли ты, что любовь, за которую ты борешься, превратится в безграничную, жгучую ненависть? Ты этого добиваешься?

– Нет, но… – начала я.

– Никаких «но», Эми. – Роберт поцелуем заставил меня умолкнуть. – Ты создана для деревни, я – для королевского двора, а Елизавета – для самой Англии! Так тому и быть, и мы должны это принять, если хотим обрести истинное счастье. Мое довольство – в руках Елизаветы, и она знает об этом, ежели она одарит меня своей милостью, то я возвышусь над всеми и стану самым влиятельным человеком в стране. Так что не становись у меня на пути, Лютик, если, конечно, не хочешь кончить в горе и нищете ставшего ненавистным брака. Так что все зависит от тебя, милая моя. – Он взял мои руки в свои, поцеловал мои пальцы и сказал: – Моя судьба – в этих маленьких милых ручках!

– Так и быть! – сдалась я. – Но почему мне непременно нужно ехать к Хайдам? Я их совсем не знаю! Почему бы мне не вернуться в Сайдерстоун? Хоть он и находится дальше от Лондона, именно там мой дом, я всех там знаю, и мне будет не так одиноко, как среди незнакомцев. Конечно, тебе придется потратить на дорогу чуть больше времени, чтобы навестить меня, но ведь это не так страшно.

– Ах, Эми, не глупи! – воскликнул Роберт. – Ты не можешь вернуться в Сайдерстоун, потому что поместье вот-вот окончательно загниет, моя жена достойна лучшего дома. Если ты и будешь продолжать жить в этой развалюхе, люди подумают, будто я о тебе не забочусь. Ты же не хочешь, чтобы обо мне сплетничали и думали плохо? Все наверняка скажут, что, в то время как я сам живу в настоящих хоромах, моя жена мокнет под дождем и мерзнет от ветров, гуляющих по дому. Ну, вообще-то, – казалось, он задумался, но всего на какой-то миг, – я продал его, так что тебе некуда больше возвращаться, Сайдерстоун – больше не твой дом. Его теперь, конечно, снесут, и землю присоединят к остальным угодьям или же возведут на его месте новый дом, если на то будет воля его нового хозяина.

– Продал! Продал? – Я вскочила с постели и нависла над мужем. – Продал Сайдерстоун? Но это же невозможно! Это мой дом! Я там выросла! Ты ведь обещал отстроить его, возродить наше поместье, чтобы в нем жили и росли наши дети! Ты ведь обещал, Роберт, обещал!

– Эми, успокойся, вот заладила! Как что-то придет тебе в голову, так потом палкой не изгонишь! Ну что ты никак не можешь угомониться? Даже когда я делаю что-то ради твоего блага, ты продолжаешь копаться в прошлом. Когда я обещал тебе это, был молод и глуп, во мне говорила страсть, а не здравый смысл, я просто забылся тогда, – оправдывался Роберт, пожимая плечами так, будто ничего особенного не произошло. – Я лишь мечтал вслух! Как ты этого не понимаешь? Ты тоже была молода, в твоей голове было полно всяких глупостей о будущем твоей родной земли. Ты мечтала о том, чему не суждено сбыться. Отстраивать Сайдерстоун попросту не имеет смысла, мы разоримся, потому как на это уйдет огромная сумма, которой у нас, к слову, нет. К тому же это не в моих интересах – он находится слишком далеко от двора.

– Но ведь это был мой дом, Роберт, я выросла в нем! – Я всхлипнула. – У тебя нет никакого права…

– Я – твой муж, так что имею полное право распоряжаться своей собственностью, как сам того пожелаю, – ведь твое наследство стало моим после нашей свадьбы. А мне угодно было продать дом, для меня он – лишь досадное бремя, от которого нет никакой пользы. Поместье было обузой! Если так уж хочешь поплакать, – он пожал плечами, – сделай это где-нибудь подальше от меня, мне нужно поспать. – Он повернулся на бок и чуть ли не с головой накрылся одеялом. – Хотя смысла в этом нет никакого, твои слезы ничего не изменят. Сайдерстоуна больше нет, и тебе придется с этим смириться.

– Ты даже не дал мне возможности с ним попрощаться, – тихо молвила я.

– С ума сошла! – Мой муж хмыкнул. – Попрощаться с домом? Ты это серьезно, Эми? Иногда я смотрю на тебя и понимаю, что твоим абсурдным идеям никогда не будет конца!

– Но как же мебель, мои вещи… – не унималась я.

– Там нет ничего ценного! – воскликнул Роберт. – Не сомневайся, твои личные вещи, как и все, что имеет право на существование, будет ждать тебя в Трокинге. Твоих кошек тоже отослали туда – ту, пушистую, и черную со сломанным хвостом. Так что там тебе будет о ком позаботиться.

– Спасибо, Роберт, не знаю, что бы я делала без Оникс и Кастард! Они мне как дети, но это я должна была принимать решение, это я… – Я спрятала лицо в ладонях и ударилась в слезы.

– Времени размышлять не было! – с досадой прикрикнул на меня Роберт. – К тому же я отправил туда лучших людей, которые не поддадутся чувствам, в отличие от тебя, и будут думать головой, а не сердцем. Если бы я позволил собираться тебе, ты бы возилась со всем этим до скончания веков, а новый владелец поместья затаскал бы меня по судам из-за твоей медлительности. Что мне оставалось делать? Вернуть деньги я не могу, я их уже потратил! Мне жаль говорить такое о собственной жене, Эми, но раз уж ты спросила, мне придется ответить: ты попросту не справилась бы с такой задачей, потому я тебе этого и не доверил. Позволь я тебе отправиться туда за вещами, ты бы рыдала над каждой ложкой, чашкой и свечкой, ты ведь всегда так привязываешься ко всякой ерунде!

– Это неправда! – всхлипнув, воскликнула я. – Никто лучше меня не знает Сайдерстоун и никто не справился бы со сборами лучше меня! Я управляла огромным поместьем еще с тех пор, как была совсем девчонкой!

– Мы говорим о разных вещах, – возразил Роберт. – Управлять домом – это совсем не то, что вывозить из него мебель!

– Что ж, раз я не могу поехать в Сайдерстоун, отец оставил мне еще три имения – Бирем-Ньютон и Большой Бирем в Норфолке и поместье Балкем в Суффолке, – напомнила я ему. – Почему бы мне не поехать в одно из них? Я знаю, они намного меньше, но лучше жить там, чем у чужих людей. Я хочу обосноваться в собственном доме, Роберт, который обставлю по своему вкусу. Хочу жить в окружении милых моему сердцу людей, там, где я не буду чувствовать себя нежеланной гостьей, где мне не придется подолгу общаться с хозяевами, коротая часы за вышивкой. Мне нужен собственный уголок, где мне будет чем заняться, чтобы не сойти с ума в одиночестве, без тебя!

– Я уже говорил тебе и скажу снова: если ты хочешь быть женой великого человека, тебе придется смириться с этим и вести себя соответствующе. Не пристало тебе делать масло в маслобойне, собирать фрукты и работать вместе со слугами, как будто ты – одна из них. Позже, когда мое положение при дворе упрочнится, мы купим небольшое имение, достойное моего титула. Или же построим свой дом, когда соберем достаточно денег, но с этим придется подождать – на данный момент у меня нет ничего. Так что если я говорю, что сейчас мы ничего не можем сделать, это значит, что тебе придется набраться терпения. А пока езжай к мастеру Хайду, я не хочу больше слышать никаких возражений! Я все устроил – твои вещи уже собраны и отправлены в Трокинг, как я и сказал. Ты же не хочешь показаться неблагодарной? Если ты откажешься, это очень плохо скажется на мне. Я не могу позволить своей супруге вести себя столь неучтиво. Леди Дадли всегда должна быть безупречной, служить образцом аристократических манер и добродетели. Предупреждаю тебя: ежели мне сообщат, что ты порочишь мое имя, тебе не поздоровится. И кстати, ты не можешь поехать ни в одно из названных тобою поместий, потому как я продал и их. В Стэнфилд-холл тебе дорога заказана – ты же знаешь, он принадлежит твоему сводному брату и его семье. Твоих любимых овец тоже больше нет, так что даже не думай о том, чтобы стать пастушкой и жить вместе со стадом, ища приюта в пещерах холодными ночами и в дождливую пору. Свить себе гнездо во фруктовом саду ты тоже не сможешь, Эми, так что довольно слез и прочих глупостей, давай спать, нам обоим нужно отдохнуть. И нет никаких причин чего-либо опасаться. Тебе отведут целое крыло дома – лучшее, разумеется, так что у Хайдов тебе даже понравится, и ты понравишься им, поскольку они заинтересованы в том, чтобы я и в дальнейшем им помогал. Одно только слово из моих уст – и им конец, о чем они прекрасно осведомлены.

– Я никогда не думала, что все закончится вот так, – тихо признала я свое поражение, забираясь под одеяло. – Что буду нравиться людям только потому, что им за это платят или они кому-то чем-то обязаны.

Роберт тяжело вздохнул и повернулся ко мне спиной.

– Какая же ты у меня странная! Ничего не смыслишь в том, как делаются дела в этом мире… Не задергивай балдахин, пускай останется как есть, и обдумай хорошенько историю, которую я прочел тебе перед сном. Надеюсь, она окажется поучительной, хотя ты наверняка настолько глупа и невежественна, что не извлечешь из нее никаких уроков. Твоя мать, очевидно, ничему стоящему тебя не научила!

Такими были последние слова, которые сказал мне муж, причем таким тоном, будто отдавал приказ армии пехотинцев. Он задул свечи и опустил голову на подушку. А я смирилась, как покорная и верная Гризельда. Да и что толку было с ним спорить? Не было больше ни моего родного дома, ни наследства, он распродал все, даже не поставив меня в известность и не дав возможности попрощаться со всем милым моему сердцу. Неужели кто-либо мог допустить, что мне не было до этого дела? Я наивно полагала, что мне позволят вернуться… Теперь я думала только о слугах, о крестьянах, живших рядом с имением, возделывавших наши земли и выращивавших для нас сады и овец. Они всегда с улыбкой встречали меня и были очень добры. Подумать только, я их больше никогда не увижу! Мне даже не дали сказать им пару слов на прощанье. Никогда мне больше не побродить по лугам со стадом овец, не услышать их блеянье и не отведать сайдерстоунских яблок. Мое сердце было разбито.

Слезы струились по моим щекам, меня так и подмывало ослушаться мужа, позабыв о примере смиренной Гризельды. Засыпала я с мыслями о Сайдерстоуне, своем единственном по-настоящему родном доме. Стэнфилд-холл всегда принадлежал моей матери, я понимала, что после ее смерти он отойдет моему сводному брату, Джону Эпплъярду, но Сайдерстоун был вотчиной отца и моей. И хотя поместье было сильно запущено, моя любовь к нему не иссякла.

Я всегда мечтала о том, как стану учить своих детей – и мальчиков и девочек – вести зажиточное хозяйство. Дочерей я воспитала бы отличными хозяйками, а сыновьям никогда не позволила бы стать пройдохами и прожигателями жизни, они ни за что не поручили бы вести дела управляющему и свято чтили бы наши традиции. Я грезила о том, как выведу своих детей на заснеженную улицу, одев потеплее, чтобы они не замерзли, и мы станем петь рождественские песенки яблочным деревьям и поднимем кубки за их здоровье, а затем, когда часы пробьют полночь, поздравим друг друга с наступлением Нового года и приступим к чудесному пиршеству, сулящему богатый урожай будущим летом.

Я представляла, как буду любоваться румяными личиками детей, когда они впервые отведают вкусные блюда, приготовленные из наших собственных яблок, когда они будут радостно хлопать в ладоши и танцевать наши безыскусные, но живые танцы. Я мечтала, чтобы мои дети повеселились на празднике тыкв в канун Дня всех святых, чтобы они гуляли по золотому ячменному полю, с каждым годом становясь все выше и выше нивы. Мне хотелось, чтобы они вместе со мной готовились к празднику стрижки овец и раскладывали по мешкам шерсть. Мы с ними пили бы поярок и лакомились хрустящими золотистыми вафлями с густым сладким кремом – особым угощением для служивших у нас работников… Теперь все это были только пустые мечты, им никогда не суждено было сбыться, а потому мне следовало выбросить их из головы, так как всякий раз, когда я вспоминала об этих солнечных грезах, сердце мое разбивалось, снова и снова.

Поднятый синий бархатный балдахин не препятствовал солнечным лучам падать на наше ложе, и я, вся в слезах, наградила яростным, испепеляющим взором обнаженное плечо Роберта, мирно спящего рядом со мной. Сон моего мужа был так покоен, несмотря на то, что он натворил! Меня поражало то, что он спал так крепко… Как он мог поступить так со мной? Как мог разрушить все мои мечты? Уничтожить мои горько-сладкие воспоминания, от которых у меня слезы наворачивались на глаза и болело сердце.

В Сайдерстоуне я хотела растить своих детей, там я видела свое будущее – чудесную, счастливую жизнь в собственном огромном поместье, ставшем нам настоящим родным домом, а не просто стенами и крышей над головой, домом, где мы чтили бы традиции, встречали гостей, ужинали и спали по ночам. Я так сильно хотела, чтобы эти мечты стали явью, что буквально чувствовала вкус своих грез на губах – сладкий, словно кусочек хрустящего, сочного сайдерстоунского яблочка.

Но теперь, вследствие совершенного Робертом, никогда мне не дожить до этих счастливых дней. Как он мог такое учинить? Как мог забрать у меня все? Нет у меня больше ни надежд, ни мечтаний, он перечеркнул их все без малейших сомнений и раздумий! Даже не посоветовавшись со мной! Он просто сообщил мне о том, что сделал, когда уже невозможно было что-то изменить.

– Никогда не прощу тебе этого! Никогда! – горячо прошептала я его плечу, хоть и знала, что если бы он сейчас не спал, то наверняка ответил бы, что я веду себя как сентиментальная, беспросветная дурочка, в очередной раз думающая сердцем, а не головой. Но мне было плевать – я хотела быть самой собой, а не кем-то другим.