Эми Робсарт Дадли Поместье Уильяма Хайда в Трокинге, графство Хартфордшир, апрель – июнь 1559 года

Когда мы встретились с Робертом в следующий раз, он умолял меня дать ему свободу. Происходило это в изысканной гостиной особняка Хайдов, куда он увел меня для личной беседы. Он укутал мои плечи нарядной шалью и усадил меня на скамью у окна. Я расправила пышные юбки из желтого шелка, поставила себе на колени корзиночку с принадлежностями для вышивки и вдела в иголку ярко-зеленую нить. Роберт даже сделал мне комплимент – ему понравилась картина, которую я вышивала. На моем холсте хитрая полосатая кошка притаилась на цветочной поляне, выслеживая красногрудую малиновку, несущую в клюве червя. Затем он отошел к камину. Мой супруг, сцепив руки за спиной и раскачиваясь на каблуках, наконец решился попросить у меня развода. Он сделал это таким же тоном, каким мог бы спросить, будут ли у нас перепелки на обед.

Он обещал не скупиться на содержание, обещал быть со мной «бесконечно щедрым», как будто не понимал, что деньги утратят в моих глазах всякий смысл, когда мое сердце будет разбито. При этом Роберт прекрасно знал, что делает, но смотрел на меня так, будто я была всего лишь фарфоровой фигуркой, которую он только что разбил вдребезги молотком. Пока он собирал принадлежности для вышивания, высыпавшиеся из корзиночки, которую я не смогла удержать в руках, я застыла от изумления с раскрытым ртом, смотря в пустоту перед собой невидящим взглядом. Но Роберт вновь перешел к делу, как будто он просто рассказывал мне, скажем, как лучше и быстрее добраться из Суффолка в Суррей.

Это будет несложно, ведь у нас нет ни детей, ни земель, ни имений, так что нам не придется даже обращаться в суд, пояснил он, закрыл корзиночку, погладил ее, словно милого маленького щенка, и поставил на скамейку рядом со мной. От меня требуется лишь дать свое согласие и подписать соответствующий документ – и наши брачные узы будут разорваны, а мы освободимся от бремени страшной ошибки юности.

– Ах, Эми! – вздохнул Роберт, опустился передо мной на колени, взял мои дрожащие, побелевшие от холода руки в свои и стал бережно растирать их, тщетно пытаясь согреть. – Сделай это ради Англии, если уж не хочешь сделать ради меня! Какая-нибудь слабая, мелочная, злобная и мстительная женщина непременно отказала бы мне, пытаясь причинить боль, и мы до конца своих дней не знали бы покоя, но я не сомневаюсь в том, что ты – совсем не такая! Ведь тебе не откажешь в здравом смысле, ты должна понимать, что позиции Англии сейчас весьма непрочны, и так будет до тех пор, пока королева не выберет себе супруга и не родит наследника престола. Но она не смеет брать себе в мужья чужестранца, не желая повторять судьбу своей сестры, заключившей союз с испанским принцем Филиппом. Но если она выйдет за англичанина… Это будет совсем другое дело, потому как такое ее решение с радостью поддержит весь народ, одобрение которого королеве нужно сейчас как никогда прежде. Она считает, что, поскольку именно простые люди возвели ее на трон, они должны помочь ей удержать власть в своих руках. И раз уж ей лучше выбрать англичанина, то кто, как не я, идеально подойдет на роль мужа? Я знаю ее с детства, мы дружили всю свою жизнь, с тех пор как познакомились во время занятий с наставником, когда нам было по восемь лет. Я был ее верным подданным и в хорошие времена, и в плохие, я даже распродал все свои владения, только бы она ни в чем не нуждалась. Я – человек образованный, обученный военной тактике, знаком с обычаями королевского двора и работой совета. Мой отец всему меня научил, со словами я обращаюсь так же ловко, как и с мечом. Во всей Европе не найдется более подходящей партии для Елизаветы! Только я смогу разделить ее тяжелейшую ношу управления государством. Я хочу этого, Эми! – Он сильно сжал мои руки, и мне показалось, что мои косточки вот-вот распадутся на крошечные кусочки, как и мое сердце. – Как же сильно я этого хочу! Но сперва ты должна отпустить меня! – Он привстал и принялся целовать мои щеки и шею. – Пожалуйста, милая моя, скажи, что выполнишь мою просьбу, и я надену наконец корону, предназначенную мне самой судьбой! Прояви истинное благородство и милосердие, живущие в твоем сердце. Отступись, сделай это ради Англии, ради блага всего народа, каждого мужчины, каждой женщины и ребенка, которые будут благодарны тебе за то, что ты принесла ради них в жертву свою любовь! Ты по-прежнему будешь оставаться моей любовницей, ведь я тоже люблю тебя… по-своему. Так что, если ты окажешь мне эту милость, я буду бывать у тебя, и Елизавета никогда ни о чем даже не догадается. А если в результате наших тайных встреч у тебя родятся дети, я непременно признаю их своими законными наследниками, упомяну их в завещании и оставлю им немалую толику своих владений, без права притязания на трон, разумеется.

Я чувствовала себя так, будто он только что четвертовал меня собственными руками, а теперь по доброте душевной предлагает мне целебную мазь и льняные бинты. Да как ему в голову могло прийти, что я, как Гризельда, откажусь быть его законной женой и стану довольствоваться редкими тайными встречами с ним в качестве любовницы? Какого же он низкого мнения обо мне! У меня все-таки еще осталась капля гордости!

Я с силой вырвала свои руки из его ладоней, вскочила на ноги, дивясь тому, что колени мои не дрожат от страха, и, обойдя его стороной, направилась к двери.

– Никогда! – заявила я, даже не обернувшись. – Не бывать этому, пока дыхание будет теплиться в моей груди!

Роберт застыл на месте – уверена, он ожидал, что я немедленно улыбнусь и соглашусь выполнить его просьбу, как смиренная Гризельда, а потому даже не сразу понял, что происходит, и лишь спустя несколько мгновений выбежал из комнаты вслед за мной. К тому моменту я уже успела дойти до лестницы.

– Я – твоя жена, Роберт, – невозмутимо начала я, удивившись ледяному спокойствию, звучащему в моем голосе. – Я – твоя жена и останусь таковой до конца своих дней.

– Отчего меня вновь и вновь постигает кара небесная за глупую ошибку, что я совершил в далекой молодости? – возопил взбешенный Роберт, швыряя в меня корзинкой с вышиванием. Она угодила мне в спину, и ее содержимое рассыпалось по лестнице, у которой я остановилась.

– И это не только моя вина, что у нас нет детей! – с укором воскликнула я. – Ведь я не могу пойти в огород и вырастить там сына вместе с салатом мистрис Хайд! Для зачатия ребенка нужны двое родителей, Роберт, а ты никогда не уделяешь мне достаточно времени, поскольку всегда занят лишь ею!

– Не смей винить меня в своих неудачах! – прокричал в ответ Роберт, раскрасневшись от злости. – Ты не понесла ни разу за все годы нашей супружеской жизни, в то время как шлюхи в тавернах тяжелеют каждую ночь от мужчин, которых едва знают! Так что твоей вины в этом много больше, нежели моей. Впрочем, Эми, теперь я рад, что ты так и не дала мне наследника, это все только усложнило бы!

Затем он развернулся и кинулся к двери, бросив мне напоследок:

– Я добьюсь свободы! Ты не удержишь меня, я никому не позволю встать у меня на пути! Я был рожден не для такой участи и заслуживаю лучшей женщины, чем ты, и я получу ту, какую захочу, и ты не сможешь мне помешать! Тебя ждет незавидная участь, ведь королева приблизила меня к себе, она любит меня, и мне довольно шепнуть ей лишь слово – и она отправит тебя в темницу, будешь гнить там до конца своей никчемной жизни. Берегись, Эми, остерегаю тебя, берегись! Тебе не победить, так зачем сражаться? Теперь я отказываюсь от своего обещания взять тебя в любовницы, я скорее отрежу свое мужское достоинство, чем позволю себе доставить удовольствие такой упрямой суке, как ты! Запомни мои слова, Эми: я стану свободным! – повторил он и ушел, хлопнув дверью и оставив меня одну.

Я вся дрожала от ужаса и, цепляясь за перила, пыталась найти в себе силы сделать спасительный вдох. У меня в горле встал огромный ком, мне будто накинули петлю на шею, но спустя несколько мгновений я снова смогла дышать.

Возможно, я зря повела себя столь заносчиво и непримиримо, быть может, мне стоило умерить гордыню ради собственного блага, ведь в Писании сказано: «Погибели предшествует гордость, и падению – надменность». Но я хотела сделать ему так же больно, как он сделал мне. А еще мне хотелось досадить ей, королеве, укравшей мою любовь. Возможно, меня толкнула на это злоба, в которой он меня упрекал, но я не могла поступить иначе, хоть и понимала в глубине души, что уже потеряла мужа. Разум подсказывал мне, что глупо пытаться удержать того, кто намерен бросить меня, но упрямство и гордыня твердили: стой на своем! Я понимала и умом и сердцем, что мое упрямство не принесет мне ничего хорошего и теперь Роберт испытывает ко мне только лишь ненависть и злобу, которые разъедают его изнутри, словно коварная язва. А еще его одолевает жажда мести из-за моей самонадеянности.

Я понимала, что повела себя как обезумевшая ревнивица. Если бы я сдалась и дала ему развод, чего он страстно желал, то исполнила бы его мечты. Ну а как же я? Ведь мои мечты тогда развеялись бы по ветру седым пеплом. Я потеряла бы самое важное в своей жизни. Даже мой родной дом – Сайдерстоун – Роберт продал ради своей высокой цели вместе с улыбками простых крестьян и наших слуг, большинство из которых знали меня с детства и плясали на моей свадьбе, вместе со всеми овцами, яблочными садами и ячменными полями. Он обещал мне все – а оставил ни с чем! Без мужа, без отца, без любви и без дружеской поддержки близких я не знала, как теперь возродить свою сломанную жизнь и собрать кусочки своего разбитого сердца. Я попросту не могла начать жизнь заново и придумать для себя новые мечты.

– Какая же ты бесхребетная трусиха! – презрительно прошипела я сама себе, войдя в опочивальню и увидев отражение своего бледного, искаженного мукой лица в зеркале.

Я была так зла на себя, что мне хотелось плюнуть в лицо и себе, и своему супругу.

Меня сковал страх, я будто окаменела и была не в силах пошевелиться. Мне оставалось лишь стоять на своем, оставаясь женой Роберта, и делать хорошую мину при плохой игре, в которую вовлек меня злой рок. Я не дам ему развода, это уж точно. Не стану покорной, послушной Гризельдой с вечной улыбкой на лице, не позволю раздеть себя донага и пустить себя босой по пыльной дороге, чтобы мое место могла занять другая.

– Я – Эми Робсарт! – громко молвила я и сама удивилась тому, что с моих губ невольно сорвалось мое девичье имя, а потому тут же поправилась: – Я – Эми Дадли, леди Эми Дадли, а не смиренная Гризельда!

Бросившись к письменному столу, я вырвала из тетради страницы, которые исписала рассказом об этой терпеливой женщине, и стала рвать их на мелкие кусочки, после чего выбросила их в окно, и обрывки бумаги снежинками полетели на красавца-скакуна Роберта, привязанного под моим окном. Затем я схватила дорогущий томик «Кентерберийских рассказов» в кожаном позолоченном переплете и швырнула его в ночную тьму, с радостью услышав, как он шлепнулся наземь. Так, как в тот день, я никогда еще не рыдала.

Я рухнула на кровать, и это простое движение отдалось в моей груди такой нестерпимой болью, что я вскрикнула и вскочила на ноги, испуганно ощупывая свою левую грудь. Казалось, будто осколок разбитого сердца вонзился в мою нежную плоть, словно стальной кинжал, и хотя тому не было никаких разумных подтверждений, я чувствовала себя в тот момент именно так. Мне было больно даже дышать, я наконец даже сумела выбросить из головы мысли о Роберте. Но только на миг – опять вернулась другая, причиненная мне жестокостью мужа и его предательством боль, которая накрыла меня гигантской волной и сбила с ног. Я снова залилась слезами, оплакивая все, что я любила и потеряла. Я лежала, будто разорванная в клочья пушечным ядром на поле битвы любви.

– Только через мой труп он получит развод! Лучше умру, чем дам свое согласие на это! – прокричала я во весь голос.

В тот момент меня совершенно не беспокоило, что кто-то может услышать мои крики, наверняка разносившиеся по всему дому. Да будь они все прокляты! Мое сердце было разбито и вонзалось ледяными осколками в плоть, мне плевать было, кто и что обо мне подумает.

В мае я попросила его приехать. Бесстыдно солгав, я написала ему, что мне нужно с ним срочно увидеться, что у меня есть для него сюрприз, который, несомненно, его порадует. Понимая, что эти слова убедят его в том, что я сдалась, отступилась и решила все же дать ему столь желанный развод и он поскачет ко мне во весь дух, я написала ему именно эти слова своим новым, уверенным и изящным почерком, который я приобрела, переписывая бесчисленное множество раз рассказ о смиренной Гризельде. Я знала, что он не станет искать предлога, чтобы не ехать ко мне, как он всегда делал раньше, так что, скорее всего, мой супруг поцелует свою любовницу королеву на прощание и придумает какой-нибудь предлог – на этот раз для нее, а не для своей законной жены. «Поспеши, Роберт, пока я не передумала и мое сердце снова не взяло верх над разумом!» – написала я ему и, чтобы он наверняка уже попал в расставленные мною сети, дважды жирно подчеркнула эти отчаянные слова черными чернилами.

За время, прошедшее после его отъезда, я успела переделать уйму дел. Я заказала себе новое платье у мастера Эдни, дав ему четкие как никогда указания о сроках выполнения работы. А еще я написала Лавинии Теерлинк и попросила ее об огромном одолжении: приехать ко мне, чтобы написать еще один мой портрет.

Когда она прибыла, я с улыбкой выслушала ее опасения по поводу своей худобы – а после отъезда Роберта я и вправду сильно похудела, поскольку утратила аппетит. Мои черты стали тоньше, из-за чего лицо приобрело несколько изможденный вид, глаза запали, и под ними уже наметились синюшные тени, а веки опухли, как бы вздулись. Она тактично поинтересовалась состоянием моего здоровья и – с еще большей деликатностью – не жду ли я ребенка, после чего осторожно намекнула, что ее совершенно не затруднит написать мой портрет несколько позже, когда я буду чувствовать себя лучше. Милая Лавиния! Врожденное благородство не позволило ей сказать «когда ты будешь выглядеть лучше». Но я настояла, и художница взялась за работу. Мне хотелось, чтобы Роберт забрал с собой этот портрет и каждый раз, глядя на него, вспоминал о моих искренних чувствах к нему. Хотелось, чтобы он понял, что я могу быть такой, какой он желает меня видеть, и что я готова измениться, только бы он снова полюбил меня.

Когда Роберт прибыл, я не вышла встречать его. Обуздав свои чувства, я не стала бежать вниз и бросаться в его объятия. Вместо этого я велела Пирто привести его ко мне в опочивальню. Я предстала перед ним с расправленными плечами и гордо поднятой головой; корсет мой был зашнурован так туго, что я едва дышала, – зато казалась стройнее и выше. В этой нарочито важной позе я стояла рядом со своим портретом в позолоченной раме, водруженным на мольберт и искусно задрапированным красным бархатом. На моих руках сверкали золотые перстни с рубинами, жемчугом и ониксом. Одна рука покоилась на украшенной дубовыми листьями и желудями раме, а вторая небрежно поигрывала длинными нитями кремового жемчуга, свисавшими с моей шеи до самой талии. Но Роберт, казалось, не узнавал лица женщины, смотревшей на него с картины, равно как и ту Эми, которая стояла перед ним.

Несмотря на отчаянные мольбы Пирто и Лавинии, я настояла на том, чтобы нянюшка нанесла на мои волосы хну, и теперь мои кудри приобрели ярко-рыжий оттенок. «Милая моя, – насмешливо хмыкнув, воскликнула Пирто, когда мы закончили, – волос рыжее твоих теперь во всей Англии не сыщешь!»

Когда настало время позировать художнице, я велела служанке собрать мои локоны как можно выше и уложить их в гладкий пучок, на который мы надели крошечную шляпку из черного бархата, украшенную жемчужными слезинками, тончайшим белым кружевом и ярко-алыми страусовыми перьями, удерживаемыми вместе изящной брошью из гладкого оникса, и камень этот был, так же как и картина, обрамлен в чудесную позолоченную оправу. Это украшение я специально заказала для нового своего наряда, по поводу которого мастер Эдни, явно озадаченный, прислал мне ответ в тот же день, уточнив: «Вы уверены, милая леди?» Могу себе представить, как он недоуменно хмурил брови, когда писал мне это письмо! И все же я, отбросив тревоги, ответила ему следующее: «Да, я вполне уверена в своем решении», после чего попросила его закончить работу как можно скорее, заверив портного, что это платье «предназначено для особого случая». Я отправила мастеру щедрую плату и заказала еще один туалет, теперь уже на его вкус. «Мне нужно что-нибудь милое, – попросила я мастера Эдни, – возможно, платье, расшитое бабочками».

Я заказала наряд из бархата цвета пылающего заката, того самого невообразимо яркого оттенка, который создатели соответствующей краски назвали «мигренью» в честь нестерпимых головных болей, которые мучили королеву. Она впадала в бешенство, стоило лишь кому-то к ней обратиться в столь тяжелые для нее дни. Впервые надев это платье, я почувствовала себя так, словно искупалась в крови. Его насыщенный алый цвет лишь слегка приглушали золотая вышивка в виде вьющихся виноградных лоз, змейками ползущих по всему платью, и позолоченные застежки с ониксом, украшавшие мои плечи, рукава и талию. Платье следовало носить с жесткими фижмами, крепившимися на моих бедрах, от чего юбки покачивались на ходу, словно колокол, а в туго зашнурованном корсете моя талия казалась совсем тонкой. Вырез платья украшал широкий белый воротник, отделанный потрясающими белыми кружевами, воздушными, как снежинки. Подобной красоты я никогда еще не носила. Я ненавидела воротники, мне казалось, что они отделяют голову от тела, и от них вечно чесался подбородок. В те редкие дни, когда я все же надевала наряд с подобным воротником, мне все время хотелось сорвать его с себя, но на этот раз я решила: если это может вытерпеть Елизавета, то вытерплю и я! Пирто повесила мне на шею длинную нить крупного жемчуга, а в мои уши вдела пару сережек, походивших на капельки парного молока и сильно оттягивавших мои бедные мочки. Однажды, когда я позировала для Лавинии, боль в мочках стала настолько мучительной, что я украдкой потрогала серьги и обнаружила, что на коже под ними выступила кровь.

Для того чтобы еще больше стать похожей на нашу лучезарную белокожую королеву, я попросила художницу натереть мне лицо и руки особым средством, состоящим из ослиного молока, свинцовых белил, квасцов, буры, белков и толченой яичной скорлупы. Хоть я и жаловалась на то, что мне нестерпимо жжет кожу, все же не позволила ей смыть это снадобье. Она кисточкой замаскировала синюшность под моими глазами, а также подрумянила мои бледные щеки, вернув им былой цвет. По моему настоянию художница выщипала мне брови и нарисовала их заново, так что они стали похожи на черные радуги. Последним штрихом стала алая, как мое новое платье, помада, которой она подвела мне губы.

Прежде чем Лавиния взялась за кисти, я, касаясь ее руки, тихонько пояснила:

– Пойми, я делаю это ради любви!

– Милая моя, – со вздохом произнесла художница, – тебе не приходило в голову, что он этого недостоин?

– Я думала об этом, Лавиния, и не раз, – призналась я, но, глубоко вздохнув, приняла задуманную позу, исполнившись решимости дойти до самого конца, независимо от того, принесет мне этот поступок сладость или горечь, воспылает ли в моем муже страсть, подобная этому пламенеющему безумному платью. – Используй все свои чары, дорогая моя, помоги мне снова стать королевой его сердца! У Елизаветы есть целая Англия, ее любит весь народ, так пускай мне достанется хотя бы Роберт. Он – мой супруг, и его любовь мне гораздо нужнее, чем ей.

Когда Лавиния завершала свою работу, я послала за ним, уверенная в том, что он примчится ко мне, как только сможет. И вот он прибыл – и увидел перед собой гордую, преисполненную достоинства женщину, которой я восхищалась и которой так хотела стать. Но в глазах Роберта я была всего лишь жалким посмешищем.

– Елизавету почитают, словно богиню. Я же хочу всего лишь быть любимой, – молвила я, первой нарушив повисшую в комнате тишину.

Мои слова будто подожгли фитиль на бочке с порохом. Роберт бросился ко мне, одним сильным ударом сбил портрет с мольберта и стал разъяренно топтать сапогами роскошный бархат, украшавший картину. Затем он схватил меня левой рукой за запястье, а правой изо всей силы отхлестал по щекам. У меня зазвенело в ушах, и на какой-то миг я даже оглохла. По моему подбородку струилась кровь.

– Ты что, шутить со мной вздумала? – взревел он, хватая меня за плечи и встряхивая так, что шляпка слетела с моей головы и повисла на шпильках, больно оттягивая мне волосы.

– Нет! – с дрожью в голосе выкрикнула я. – Я лишь хотела порадовать тебя и польстить королеве, облачившись в ее одежды! Так я похожа на нее, но при этом остаюсь собой! Я могу быть твоей! – Я всхлипнула и попыталась обнять его. – Я – твоя, Роберт, только твоя, и была твоей всегда, с тех пор как впервые увидела тебя! Я хочу, чтобы ты полюбил меня, как любил раньше! Я хочу, чтобы мы с тобой стали прежними, какими были до тех пор, пока не появилась Елизавета!

Роберт оттолкнул меня, я запнулась и упала на стол, сметая с него на пол вино в графине, пироги на золотом подносе и кубки.

Его глаза пылали ненавистью, когда он взглянул на меня. Я попятилась чуть ли не на четвереньках и съежилась в углу от страха, опасаясь, что он снова ударит меня.

– Не было никогда и ничего до Елизаветы! – прокричал он мне в лицо, испепеляя взглядом. – Она была самым близким мне человеком с того момента, как мы познакомились, когда нам было по восемь лет, и именно ее я любил с тех пор всей душой! Я люблю ее! Слышишь меня? Люблю, всегда любил и буду любить! Ее – не тебя!

Он рывком поднял меня на ноги и, схватив за руку, выволок из спальни за собой в галерею, а потом потащил вниз по лестнице. Я все время спотыкалась на ходу и потеряла красные бархатные туфельки на небольшой пробковой платформе – в них я должна была казаться выше. В конце концов я запуталась в юбках и порвала их. Шляпка, по-прежнему болтаясь за моей спиной, удерживаемая шпильками, причиняла мне невыносимую боль.

– Пожалуйста, Роберт! – взмолилась я, заливаясь слезами. – Я так люблю тебя, что готова измениться, стать кем угодно, только бы ты вернулся ко мне!

– Что за бред, Эми! Говоря так, ты лишь расписываешься в собственной глупости, да и в моей тоже – ведь это меня угораздило жениться на такой дурехе, – бросил он, ни на миг не ослабив хватки. – Ты не можешь стать другой!

Те, кто видел эту неприглядную сцену – Хайды и их слуги, – никакого внимания не обращали на мои крики и слезы, хотя я бросала на них умоляющие взгляды, взывая о помощи. Даже не попытавшись умерить гнев Роберта, они опускали глаза, отворачивались или просто смотрели в другую сторону, притворяясь, будто не видят, как грубо он обращается со мной. В конце концов, разве не вправе муж наказывать и воспитывать свою жену так, как считает нужным? Разве можно вмешиваться в дела семейные?

Он потащил меня через летний сад к пруду с рыбками мастера Хайда, на ходу беспощадно топча цветы. У самой воды Роберт сорвал с меня шляпку, вырвав вместе с нею несколько прядей, вытащил оставшиеся в кудрях шпильки и взъерошил мои волосы, отчего его руки покраснели от хны. Затем он сорвал с меня ненавистный воротник, чтобы поудобнее ухватить за шею, и наклонил мою голову к зеркальной поверхности пруда.

– Задерживай дыхание или захлебывайся – мне все равно! – такими были последние слова, которые я услышала от своего мужа, прежде чем он погрузил меня с головой в воду.

Я отчаянно пыталась вырваться, но он меня не отпускал. Наконец он вытащил меня за шнуровку корсета, и я, закашлявшись, стала жадно хватать ртом воздух. Затем все повторилось. Мои легкие пылали от боли из-за невозможности дышать.

Серебряным рыбкам стало любопытно, кто же посмел нарушить покой их тихого пруда, и одна из них, подплыв поближе, запуталась в моих волосах и стала хлестать меня хвостом по голове и лицу, пытаясь высвободиться. Именно тогда я утратила на миг контроль над дыханием, и вода, казавшаяся мне кипятком, хлынула в мои легкие. Я лягалась и размахивала руками, только бы высвободиться из железной хватки Роберта, и в тот момент, когда я уже была готова попрощаться с жизнью, он вытащил меня на берег. Муж бросил меня возле пруда, у самой воды. Мои длинные волосы остались в воде, напоминая диковинные желтые водоросли. Я никак не могла откашляться, все внутри разрывалось, причиняя обжигающую боль. Задыхаясь в тесном корсете, я чувствовала, что мое сердце вот-вот вырвется из груди, и меня обильно вырвало зеленой водой из пруда.

Не знаю, сколько времени прошло до того момента, как меня нашла Пирто. Позднее она рассказала мне, что увидела, как Роберт возвращается в дом в рубашке, покрытой алыми пятнами, и испугалась, решив, что он убил меня. Нянюшка не сразу догадалась, что то была не кровь, а хна, которая стекала сейчас рыжеватыми ручейками по моим лицу и шее. Пирто опустилась рядом со мной на колени и попыталась стереть фартуком краску с моей кожи, а затем обмотала мои волосы плотной тканью и помогла мне дойти до дома.

– Его уже нет, милая, он поскакал в Лондон так быстро, как будто за ним по пятам гнались адские гончие, – поведала она мне, поддерживая под руку. – Все хорошо, птичка моя, ты теперь в безопасности. Тебе нечего больше бояться.

Я молча плакала, слезы струились по моему лицу, смывая остатки хны, пока Пирто помогала мне раздеться. Алое платье было окончательно испорчено, но, поскольку я считала, что именно его цвет вызвал у моего супруга вспышку безудержного гнева, едва ли я еще когда-нибудь захочу его надеть. Я дрожала в мокрой нижней рубашке, окрашенной хной, пока нянюшка разводила огонь в камине. Мой взгляд случайно упал на нити жемчуга и драгоценности, и я вдруг яростно схватила платье красными от хны руками и стала рвать дорогую ткань в клочья, после чего схватила украшения и выбежала из комнаты так быстро, что Пирто не успела меня остановить. Я спустилась по лестнице, распахнула парадную дверь и выскочила на дорогу. Я бежала, не слыша криков зовущей меня нянюшки, едва поспевавшей за мной с плащом в руках. Остановилась я, только добравшись до церкви, где бросила жемчуг в ящик для пожертвований, сорвала с пальцев перстни и отправила их вслед за ожерельем.

– Пускай они хоть кому-то сослужат службу! – прокричала я, сползая по холодной каменной стене церкви и моля Бога послать мне надежду и успокоение. – Пускай хоть кому-то помогут!

Там меня и нашла Пирто – дрожащую от холода и покрытую красными пятнами хны.

Когда нянюшка закутала меня в плащ, я, вдруг рассмеявшись сквозь слезы, сказала:

– Послушай, Пирто, я ведь боса и одета в одну лишь рубаху, прямо как смиренная Гризельда!

– Ах, милая моя! – воскликнула она и сама ударилась в слезы.

Затем нянюшка опустилась рядом со мною на пол, заключила меня в объятия и прижала к своей груди, укачивая меня, словно ребенка.

Мы долго еще сидели под холодными сводами, то смеясь, то снова заливаясь слезами, и Пирто гладила меня по мокрым волосам, с которых по-прежнему стекали красные капли, похожие на кровавые слезы.

В конце концов, когда у меня уже не было сил ни смеяться, ни плакать, нянюшка помогла мне подняться и отвела в особняк Хайдов. Я не смела смотреть в глаза хозяевам дома. Поймав взгляд мистрис Хайд, выглянувшей из своей опочивальни, я поспешила скрыться за поворотом коридора и услышала за своей спиной скрип быстро закрывшейся двери.

Как только мы оказались наедине в моей спальне, Пирто снова засуетилась, отыскивая свежую рубашку и готовя горячую ванну. Я же смотрела перед собой невидящими глазами, пытаясь сдержать слезы и понимая, что слуги, носившие в комнату горячую воду, наверняка решили, что я сошла с ума.

Когда мы снова остались одни, Пирто осторожно усадила меня в парующую ванну, и мой взгляд упал на гобелен, на котором была изображена Гризельда, изгнанная из царства своего мужа. Когда нянюшка стянула с меня испорченную рубаху, я поняла наконец, почему гнев так часто называют жгучим. С душераздирающим воплем я выскочила из ванны и бросилась к гобелену, словно демон из преисподней. Моя корзиночка с швейными принадлежностями ждала меня в кресле у камина, как будто знала, что моя жизнь изорвана в мелкие клочки и мне предстоит снова сшить ее в единый холст. Я схватила серебряные ножнички и разрезала ими гобелен, а затем стала рвать его на куски, снова и снова, пока разноцветные шелковые нити не обвисли до самого пола.

– Ей бы отказать ему! – прокричала я. – Он не достоин ее!

Я и не заметила, как в спальню вошла Лавиния, и они с Пирто оттащили меня от гобелена и забрали ножницы, чтобы я не искромсала и остальные гобелены.

Не понимаю, как им удалось успокоить меня. Они снова усадили меня в ванну, и, должно быть, теплая вода сделала свое дело, очистив не только мое тело, но и разум. Я помню лишь запах лимона и ромашки, помню, как откинулась на спинку ванны и опустила опухшие веки, а нянюшка продолжала смывать с моего тела остатки хны и возвращать моим волосам их естественное золотое сияние.

Чуть позже, уже переодевшись в ночную рубашку и розовый бархатный халат, подбитый рыжим мехом, я грела руки о кубок с горячим вином со специями, лежа в постели. Рядом со мной устроилась Лавиния – в тот день она стала мне настоящей сестрой, о которой я всегда мечтала. Анна и Френсис, мои старшие сводные сестры, всегда заставляли меня чувствовать себя изгоем в нашей семье, нежеланной гостьей. Мне заказана была дорога в особое общество сестер. Мы проболтали с художницей всю ночь, и хотя она избегала говорить прямо и всякий раз пыталась сменить тему, когда я спрашивала ее о том, что происходит при дворе, но все же я читала правду в ее глазах. Она жалела меня, пыталась солгать и уберечь меня от неизбежной боли, но я все поняла. Сбылись мои худшие страхи: все мои полные ревности кошмары и фантазии оказались весьма близки к правде. Роберт и королева любили друг друга, а многие искренне верили, что они не раз делили постель. И ни у кого не было ни капли сомнений в том, что, будь Роберт свободен, они с Елизаветой давно уже поженились бы. Лишь я стояла на пути у своего мужа, лишь я мешала ему заполучить столь желанную власть и возлюбленную.

Было и еще кое-что. Очень осторожно и неуверенно – я никогда прежде не позволяла себе подобной фамильярности – я спросила, могу ли показать ей что-то и спросить совета. Когда Лавиния с готовностью согласилась, я приспустила с плеч халат и задрала рубашку, обнажив свою левую грудь. На ней образовалась какая-то непонятная ямка, я заметила ее совсем недавно. Я не знала, когда она появилась, но была уверена, что прежде ее там не было. Всего лишь крохотное пятнышко, чуть меньше ноготка на моем мизинце, слегка припухшее по краям, но оно меня очень беспокоило.

С очаровательной улыбкой моя дорогая подруга обняла меня, помогла привести в порядок одежду и заговорила так убедительно, что я почувствовала, как отступают все мои страхи.

– Неужели тебя так обеспокоил этот пустяк? – спросила она. – Это же чепуха! Наши тела меняются с течением времени. Я знаю одну женщину – и довольно-таки хорошо, потому что речь идет обо мне самой! – у которой подобные ямки образовались пониже спины после достижения определенного возраста. Матушка-природа и Отец-время оставляют на нас свои следы, пускай нам это и не всегда по нраву, но таков уж естественный порядок вещей. – Она пожала плечами. – Мы стареем, седеем, наша кожа становится все более морщинистой, вот и ямочки появляются там, где прежде их не было.

Она забрала у меня кубок с вином, поставила его на прикроватный столик и велела мне ложиться спать.

– Засыпай, – прошептала она, целуя меня в лоб и накрывая одеялом, как это сделала бы любящая мать. – День выдался тяжелый, дорогая моя, завтрашний обязательно будет лучше.

Ее обнадеживающая улыбка стала последним, что я увидела, прежде чем она задула свечу, и вскоре я забылась тяжелым сном.