Эми Робсарт Дадли Поместье Камнор близ Оксфорда, графство Беркшир, ноябрь 1559 – февраль 1560 года

Холод, серость, уныние и мрак – вот чем встретил меня Камнор. Поместье напоминало огромный серый каменный прямоугольник, в центре которого располагался просторный, но такой же бесцветный внутренний дворик, выложенный плитняком, сквозь который пробивались упрямые сорняки, пытающиеся вдохнуть в Камнор хоть какую-то жизнь. Все было… невообразимо серым! Я искренне надеялась, что хотя бы внутри дома увижу хоть какие-нибудь цвета кроме этого и что Форстеры и все, кто живет под этой крышей, носят не совсем уж блеклые одеяния. Крышу украшали несколько стрельчатых щипцов, указывающих на небеса. Стрельчатыми были и узкие окна. В целом имение походило на священную обитель, какой оно и было две сотни лет, до тех пор, пока король Генрих не распустил все монастыри. За это время, разумеется, владелец поместья, доктор Оуэн, кое-что изменил, но Камнор по-прежнему не был похож на настоящий дом – скорее он представлял собой несколько отдельных хозяйств, существующих под одной крышей. Общими были лишь большой зал, кухня, кладовая и часовня. Хотя это место и не было таким зловещим, как Комптон-Верни, я поняла, что Камнор станет последним моим пристанищем – здесь все было пропитано отчаянием, и мне больше некуда было бежать. Я знала, что здесь и окончится мой жизненный путь. Впечатление усиливал пасмурный ноябрьский день, моросящий дождь и холод. За моей спиной будто прятался незримый палач, который вонзал в мое тело ледяные иголки, от которых меня до костей пробирал озноб.

Я внутренне содрогнулась, когда мы въехали через высокие арочные ворота в просторный двор. На внутренней стороне арки были изображены ангелы мщения со щитами и огненными мечами, которые сражались с целым легионом демонов.

У меня по спине и шее в очередной раз пробежали мурашки и волосы встали дыбом. «Сердце в пятки ушло», – едва слышно прошептала я, но если Роберт и услышал мои слова, то не подал виду.

Я невольно потянулась к его руке, забыв на миг, что больше не доверяю ему. Мне просто хотелось хоть раз ощутить в супруге опору, которую каждая жена должна обрести после замужества.

– Это место пугает меня, – призналась я едва слышным шепотом. – Оно похоже на могилу, на каменную могилу. Ты что же, собрался похоронить меня тут, Роберт?

– Бога ради! – воскликнул он, утерев пот со лба рукой в кожаной перчатке. – Тебе не угодить, Эми! Тебе не нравилось у Хайдов, ты вела себя как сумасшедшая, мне пришлось тебя оттуда забрать. Затем ты обвинила Ричарда Верни в том, что он тебя травит, потом – в том, что он нанял разбойника, чтобы убить тебя на пути в Лондон, хотя о твоей поездке он, негодяй, и слыхом не слыхивал. А теперь… – он вздохнул и махнул рукой в сторону дома, – теперь это место пугает тебя! И ты утверждаешь, что я, твой любящий муж, хочу похоронить тебя в этой могиле! Что же дальше будет? Призрак, инкуб, который насилует тебя во сне, демон, пьющий твою кровь, или целое сонмище ведьм? Господи, не будь ты женщиной, я бы давно уже присоветовал тебе писать пьесы, у тебя весьма богатое воображение!

– Мне жаль, Роберт… – начала я.

– Да, Эми! Ты – жалкая женщина, которая вечно о чем-то сожалеет!

Не дав мне возможности ответить, он пришпорил лошадь и помахал рукой встречавшим нас Энтони Форстеру и его жене, которые стояли у входа в дом.

Я оглянулась и увидела Томаса Блаунта, ехавшего позади. Он сочувственно смотрел на меня и будто хотел сказать что-то, но так и не решился – должно быть, не сумел подобрать нужных слов, которые не огорчили бы меня. Я устремила взор вперед и немного ускорила шаг, чтобы догнать супруга.

Роберт оставил меня с мистрис Форстер – та хотела показать мне мои покои, – а сам пошел в большой зал погреть руки у огромного камина и поговорить с мастером Форстером.

Переступив порог, я ужаснулась: никогда еще мне не доводилось оказываться в таких холодных стенах! Холод пробирал до костей, обжигая кожу, но я все же решила, что здесь мне будет покойнее, чем в Комптон-Верни, который выглядел пугающе и насылал дурные сны. Камнор же, несмотря на всю свою угрюмость и серость, мало походил на обиталище кошмаров и привидений, и Форстеры казались людьми вполне дружелюбными.

– Пойдемте, милочка. – Мистрис Форстер взяла меня за руку и обнадеживающе улыбнулась. – У нас довольно прохладно и сыро, и на первый взгляд может показаться, что здесь все сделано изо льда, а не из камня, но вы обрадуетесь этой прохладе, когда придет лето, помяните мое слово! Кроме того, здесь темно, но это очень сложно исправить – сколько бы свечей и факелов мы ни зажигали, в помещениях всегда царит полумрак. Как будто тени решили, что это – их дом, а не наш, потому их отсюда не выжить. Понимаю, вам нужно освоиться, я и сама сперва ненавидела это место, потому что здесь холодно и темно, как в могиле, но это ощущение скоро пройдет. Ваши комнаты чудесны, мы отвели вам лучшее крыло Камнора, я сама все для вас приготовила. И ваши вещи уже прибыли из Комптон-Верни, и даже ваши милые кошки. А еще я велела затопить к вашему приезду камин. Так что вы скоро согреетесь и почувствуете себя как дома, обещаю вам. Чуть позже, когда вы немного отдохнете, я представлю вас остальным леди, живущим в нашем поместье, и познакомлю со своими детьми. Уповаю на то, что вы любите детей, леди Дадли, потому как мои весьма своенравны. А еще надеюсь, что вы не боитесь лягушек, малыши все время ловят их в пруду и постоянно носят с собой. Огромную лягушку-быка окрестили Кристофером, она запрыгнула как-то ночью мне на грудь, когда я спала. Я до смерти испугалась! Думала, поседею от страха! – рассмеялась она и пригладила свои каштановые волосы, выглядывающие из-под арселе.

Она подвела меня к каменной лестнице, вьющейся вокруг колонны. Огромная плита промежуточной площадки напоминала серое надгробие.

Когда мистрис Форстер начала подниматься по ступеням, я увидела, что вниз по лестнице спускается человек в серой власянице. Как интересно! Неужели монах? Я-то думала, никто из них не уцелел со времен короля Генриха! Я хотела было предупредить мистрис Форстер, которая уверенно шагала по ступенькам, ничего не замечая, и вот-вот должна была столкнуться с загадочным монахом, но слова так и не сорвались у меня с языка, потому как я заметила, что силуэт этого человека прозрачен, будто тело состоит изо льда! Я видела призрак! Он прошел сквозь мистрис Форстер, но она ничего не почувствовала, лишь едва заметно дрогнула, вновь пожаловавшись на холод, и поплотнее закуталась в теплую шаль.

Я в ужасе отпрянула от призрачного монаха, прижалась к стене, стянув полы плаща, чтобы он ни в коем разе не коснулся меня, – и полупрозрачная фигура прошла мимо и… исчезла! Просто исчезла, как будто его и не было никогда!

– Будьте осторожнее на этой лестнице, моя дорогая, – предупредила мистрис Форстер, продолжая подниматься, – не спешите, спускайтесь медленно, даже когда привыкнете к нашему дому. Здесь спешка ни к чему. Понятия не имею, отчего доктор Оуэн еще не заменил ее. Эта лестница здесь с самого начала, а дом построили в тысяча триста тридцатом году, если я не ошибаюсь. Кожаные подошвы сандалий монахов топтали эти ступени две сотни лет, отчего они стали гладкими и скользкими, как стекло. А еще здесь есть необычный поворот, он возникает неожиданно…

Мистрис Форстер наконец оглянулась и увидела, что я по-прежнему стою у подножия лестницы, не сделав и шага. Я попросту оцепенела от страха.

– Ах, милая моя, я напугала вас, сама того не желая. Мне хотелось всего лишь вас предостеречь. Идите же, милочка, здесь нечего бояться, просто будьте осторожны, и все будет в порядке! Я спускаюсь и поднимаюсь по этим ступеням каждый день, они ведут к галерее, где я сижу у огня и приглядываю за беснующимися детьми, когда погода не позволяет выпустить их погулять на улицу. Да они носятся по этой лестнице, как обезьянки, и ни разу еще ничего себе не сломали!

Я сглотнула комок в горле и начала подниматься.

На площадке я на миг замерла, чтобы передохнуть, и осмелилась спросить хозяйку дома:

– Мистрис Форстер, а здесь… здесь нет привидений?

– Привидений, милочка? – Мистрис Форстер обернулась и обеспокоенно посмотрела на меня. – Отчего вы спрашиваете?

– В Комптон-Верни слуги рассказывали мне легенду о призраке, обитающем в поместье, и мне стало любопытно, нет ли подобного в Камноре. У меня есть… есть друг, который обожает такие истории, – начала оправдываться я, выдумав вполне правдоподобное объяснение, чтобы не выглядеть глупо. – Я интересуюсь легендами каждого дома, в котором меня принимают.

– Ах! – облегченно выдохнула мистрис Форстер. – Теперь я поняла! Буду счастлива, если ваш друг примет наше приглашение и навестит нас, чтобы рассказать пару чудесных историй. Ночи зимой здесь такие холодные, что было бы замечательно устроиться поуютнее у огня и послушать древние предания, которые наверняка придутся по вкусу и мне, и детям. Да, у нас и вправду поговаривают о призраке, но подозреваю, что это всего лишь детские сказки, которыми слуги пугают друг друга. Всякий раз, как мы нанимаем новую служанку, остальные тут же спешат нагнать на нее страху. Говорят, по дому ходит серый монах, капюшон его надвинут так низко, что никто никогда не видел его лица. Но вам незачем забивать этими байками свою хорошенькую головку, милочка, поговаривают, его видят лишь те, кого скоро ждет смерть. Подумайте только! Тоже мне призрак! Хотя, признаться, история жутковатая, потому, видимо, слуги и рассказывают ее всем нашим гостям.

Я вздрогнула, мне стало так страшно, что перед глазами все поплыло и я поняла, что вот-вот упаду, но мистрис Форстер тут же подбежала ко мне и обхватила обеими руками за талию, зовя на помощь. Я обмякла в ее объятиях, словно тряпичная кукла, какими играли дети в Сайдерстоуне. До моего слуха донеслись звуки чьих-то шагов, и я увидела перед собой Томми, который подхватил меня на руки и понес наверх.

– Ах, бедняжка! – причитала мистрис Форстер, ее голос доносился до меня будто бы издалека. – Лорд Роберт предупреждал, что ей нездоровится, что она частенько грустит, но, по всей видимости, путешествие утомило ее гораздо сильнее, чем все мы надеялись. Сюда, мастер Блаунт, положите ее на кровать! Вот так, милая моя, отдыхайте, – прошептала она, растирая мои ледяные руки.

Когда я очнулась, рядом со мной были лишь Кастард и Оникс. Вдруг я услышала за окном громкий стук копыт. Я вскочила с постели, бросилась к окну и увидела Роберта в черном плаще, развевающемся за его спиной, как крылья ночи. Он вновь уехал не попрощавшись. На прикроватном столике я обнаружила баночку с зелеными пилюлями и записку, в которой супруг напоминал о данном мною обещании. Обезумев от страха, я схватила баночку и швырнула ее о стену так, что она разлетелась вдребезги. Кастард и Оникс перепугались и подбежали к краю кровати, поэтому я, опасаясь за жизнь своих любимцев, поспешила собрать осколки и пилюли с пола. Зеленую гадость я бросила в огонь, после чего устроилась на кровати, обняла любимых своих кошек и заплакала, прижимаясь к их пушистой шерстке.

Неделю я не покидала своих покоев. Не хотела никого видеть. Мне не хотелось говорить с хозяевами, не хотелось делить с ними трапезу, хотя всякий раз Пирто передавала мне приглашение мистрис Форстер спуститься в обеденный зал. При виде подносов с едой, которые нянюшка исправно приносила в мои покои, я отворачивалась к стене, и Пирто приходилось уносить их обратно. Я просто лежала на подушках, не зная покоя, наблюдала восходы и закаты… Мне пришлось привыкнуть спать на спине, потому как лежать на боку стало слишком больно – моя опухоль с каждым днем выглядела все хуже. Подобная острая боль возникает, когда что-то горячее попадает в гнилой зуб, только эта была в сотни раз сильнее и длилась часами.

Но однажды мое уединение было нарушено – непослушные отпрыски мистрис Форстер проскользнули мимо Пирто и забрались на мою кровать, чтобы представиться мне и похвастаться своими игрушками и лягушками. Так я свела знакомство со знаменитым Кристофером, который прыгал выше и квакал громче всех прочих жаб, которых мне доводилось видеть в своей жизни. Свой талант он проявлял всякий раз, когда ему щекотали брюшко – тогда сей удивительный певец вознаграждал восторженных слушателей глубоким, звучным кваканьем. Детвора развлекала меня историями, песнями, танцами и загадками, разыгрывала для меня целые представления и показала любимую свою игру, которая называлась «Старый король Генрих и его жены». Мальчишки по очереди изображали могучего беспощадного монарха, грозно крича: «Отрубите ей голову!», в то время как девочки, играя роль Анны Болейн или Кэтрин Говард, падали ниц перед королем и молили о пощаде, заламывая руки. Однако несчастных дев неизменно находила рука палача, которого изображал один из мальчиков. Дети приносили цветы, чтобы украсить мою комнату, и всякие лакомства вроде пирогов с вареньем или свежеиспеченного имбирного хлеба – чтобы у меня проснулся аппетит. Мальчики разыгрывали шуточные сражения на игрушечных лошадях и бились друг с другом на деревянных мечах, в то время как девочки сидели рядом со мной, играя в куклы. Иногда я позволяла им наряжаться в свои платья и драгоценности. Когда их мать строго наказывала им быть осторожнее, чтобы не испортить мои чудесные вещи и не испачкать их пальцами, вымазанными в варенье, я только пожимала плечами и говорила: «Пускай забавляются, платьев у меня много, а вот детей нет».

Несколько дней спустя Пирто набросила мне на плечи теплый плащ, подбитый мехом, и я, вместе с суетящейся вокруг меня мистрис Форстер и детьми, крепко держащими меня за руки и пообещавшими «всеми силами защищать леди Эми», сошла по лестнице вниз – впервые за все время пребывания в Камноре. Они повели меня в парк, к пруду, но тот оказался покрыт льдом, а потому возле него не обнаружилось ни одной лягушки. Хозяйка дома усадила меня на каменную лавочку, положив на нее подушку, чтобы я могла погреться в слабых лучах зимнего полуденного солнца. Мистрис Форстер воспользовалась редкой возможностью и представила меня остальным двум леди, проживавшим в поместье и занимавшим по отдельному крылу дома.

Сперва она познакомила меня с властной и грозной мистрис Оуэн, седовласой матерью владельца Камнора доктора Оуэна. Несмотря на преклонный возраст, остроте ее ума и языка могли позавидовать многие. Свои мысли она высказывала так искренне и с такой непоколебимой убежденностью, будто это были откровения самого Господа Бога, спустившегося ради нее с небес. Она, несомненно, считала, что каждое ее слово нужно высекать на каменных скрижалях, как десять заповедей. Эта женщина ткнула меня в бедро клюкой и велела повернуться кругом, чтобы она могла как следует меня рассмотреть. Когда я выполнила ее пожелание, старушка тяжело вздохнула, и я так и не поняла, одобрила она меня или нет.

Затем меня представили стареющей красавице Элизабет Одингселс, всеми силами пытающейся сберечь свои девичьи чары, прибегая к помощи хны, румян, краски для век, тугого корсета и искусного портного, питающего болезненную слабость к ярким, кричащим цветам. Она носила весьма открытые наряды с модным нынче при дворе низким корсажем, несмотря на страшный холод, царивший в поместье. Мистрис Форстер как-то прошептала мне украдкой на ухо, что та подкрашивает себе соски. «Не приведи господь, случится “неловкий момент”, и ее грудь выскочит из глубокого выреза платья! Не верьте ее напускному благочестию, если вы погостите у нас подольше, то наверняка станете свидетельницей одного из таких “неловких моментов”. Она, должно быть, еще девицей научилась прибегать к таким ухищрениям, так что теперь этим средством обольщения владеет в совершенстве. Некоторые женщины довольствуются томными улыбками и чуть подкрашенными ресницами, но Лиззи Одингселс этого мало, ей непременно нужно вывалить свое добро из корсажа. Она не раз проделывала подобное на моей памяти, даже как-то устроила представление на похоронах моего дядюшки – упала в обморок, и все мужчины тут же бросились ее поддержать. Один наш знакомый летел к ней, не глядя, куда ступает, и упал в открытую могилу», – гневно рассказывала она.

Я заметила, что мистрис Форстер относится к мистрис Одингселс весьма холодно, много хуже, чем того требовало простое неодобрение ее поведения, так что, обменявшись со мной любезностями, женщина тут же отсела от нас подальше, склонив над вышивкой голову в шляпке, украшенной роскошными павлиньими перьями. Тогда-то мистрис Форстер и поведала мне всю правду.

– На вашем месте, дорогая моя Эми, я не стала бы слишком уж сближаться с Лиззи Одингселс. Она весьма хитра и будет до последнего улыбаться вам в лицо, но в один прекрасный день нанесет удар в спину. За нею водится привычка предавать друзей, – предостерегла меня она и стала рассказывать об их детстве – как оказалось, они были когда-то лучшими подругами. – Мы были очень близки, даже неразлучны. Она была мне как сестра. А теперь… – Она вздохнула и сокрушенно покачала головой. – Скажем так, этот красный корсет соответствует ее истинной сущности, если вы понимаете, о чем я. Она – любовница моего мужа, нет смысла скрывать это от вас, отрицать или пытаться приукрасить неприглядную правду.

Их роман начался, когда мистрис Форстер была enceinte, в положении, как деликатно выразилась моя компаньонка, на всякий случай погладив себя по животу, чтобы я точно поняла, что она имеет в виду. И вправду, леди Дадли вполне могла не знать ставшего нынче модным словечка, которым придворные дамы предпочитают называть такое состояние. Им оно кажется более утонченным и приличным, чем выражения «ждала ребенка» или «была беременна».

– У мужчин есть свои потребности, они не могут им сопротивляться, распутные создания, – продолжила мистрис Форстер, и я сразу поняла, что она имеет в виду не только своего супруга, но и всех остальных мужчин, и что с этой женской участью должно смириться.

Но кое-чего она все же не смогла простить своей подруге.

– Эта подстилка Лиззи Одингселс сама затащила моего мужа в постель! А потом еще и заявила, нахалка, что сделала это ради меня и моих детей, – мол, уж лучше пускай муж изменит с близкой подругой, любящей меня всем сердцем, чем с посторонней женщиной, которая захочет потом за это денег, драгоценностей и шелковых платьев и оставит всех нас без средств к существованию. Ох! – вздохнула она, и одного этого вздоха было достаточно, чтобы понять, что она думает о «дружеских» намерениях мистрис Одингселс. – Если бы мы с детьми не жили с ней по соседству, напустила бы на нее чуму, ей-богу! Да рухни она в лужу на моих глазах, я бы и руки ей не протянула, скорее наступила бы на нее да посмотрела, как она тонет!

Выпалив эти грубые, злые слова, мистрис Форстер сменила гнев на милость и погладила меня по руке.

– Уверена, милая моя Эми, вы как никто другой понимаете мои чувства, – сказала она, очевидно, намекая на адюльтер моего супруга с самой королевой.

Я кивнула и поспешно заверила ее, что разделяю ее возмущение и мне очень жаль, что такая давняя дружба закончилась жутким скандалом.

Затем мистрис Форстер представила меня доктору Уолтеру Бейли, который только-только приступил к работе в Оксфорде. Роберт справлялся о здешних лекарях и решил всецело положиться в вопросах моего лечения на этого многообещающего молодого лекаря. Он отправил ему снадобья, сделанные личным лекарем королевы, и пилюли из болиголова, пояснив в письме: «Моя леди охвачена тоской, но склонна к капризам и отказывается принимать лекарства. Так что, надеюсь, вы, мой добрый друг, сумеете убедить ее, что это ради ее блага. Всецело полагаюсь на вас». Доктор Бейли пожурил меня за излишнее упрямство, зачитав эти строки из письма, присланного ему моим супругом. Заискивающе улыбаясь, он пояснил, что не может «подвести лорда Роберта».

Этот высокий и стройный молодой человек с рыжими волосами и необыкновенными зелеными глазами оказался очень добрым и приятным в общении. По словам мистрис Форстер, местные сплетницы поговаривают, будто с тех пор, как он приехал в эти края, многие леди стали чаще хворать и приводить к нему на осмотр своих заболевших детей, требуя серьезного лечения там, где можно обойтись проверенными бабушкиными средствами, а то и просто покоем и сном. Даже мистрис Одингселс частенько обращается к нему, поскольку очень любит клубнику и вечно переедает спелых ягод, после чего на ее коже появляются небольшие высыпания. Доктору Бейли остается лишь неустанно советовать женщине отказываться от любимого лакомства.

При встрече он галантно поцеловал мне руку и сел на кровать рядом со мной. Мы обменялись любезностями и сразу легко поладили, после чего он спросил, на что я жалуюсь. Когда я показала ему воспаленную грудь, он побелел как полотно. Помог мне подняться с кровати и велел стать у окна, чтобы ему сподручнее было осмотреть мою опухоль.

Затем, повернувшись ко мне спиной, он спросил, чем меня лечили до этого. Я рассказала ему о припарках, что делала мне Пирто, как только мы обнаружили эту напасть и сочли ее гнойником, но когда я упомянула пилюли из болиголова, что Роберт прислал мне якобы по настоянию личного лекаря королевы, молодой человек вздрогнул и переменился в лице, словно что-то его до смерти напугало.

Меня вдруг пробрала дрожь, словно кто-то накинул мне на плечи ледяную шаль. Я обернулась и увидела призрачного монаха, замершего у ложа безмолвным хранителем моего покоя. На миг мне показалось, что его увидел и доктор Бейли, но я знала, что лучше мне не заговаривать об этом, иначе и он сочтет меня сумасшедшей.

Судя по всему, доктор Бейли взял себя в руки титаническим усилием воли, сглотнул ком в горле и затараторил так быстро, что я едва понимала отдельные слова. Если я верно расслышала, то он сказал, что мне незачем принимать лекарства, присланные мужем. Он считал, пилюли из болиголова лишь усугубят мои мучения и что едва ли от них я пойду на поправку. С грустью в глазах он признался, что ему «очень, очень жаль», но он ничего не сможет для меня сделать. Моей жизнью волен распоряжаться один только Бог, и мне остается уповать на Него и надеяться на чудесное исцеление, если на то будет Его воля. Затем лекарь откланялся, посоветовав мне напоследок больше отдыхать, молиться и дышать свежим воздухом.

Больше он ко мне не приходил – даже когда мне стало совсем худо и мистрис Форстер опустила руки, отчаявшись унять мою боль, и послала за ним, умоляя помочь мне. Но он наотрез отказался меня лечить, опасаясь, что его обвинят в том, чего он не делал, или же просто не хотел признаваться в давлении со стороны моего супруга. Он ведь был так молод и, очевидно, поэтому не желал обременять себя моей смертью – от этого позорного пятна на репутации доктор не смог бы избавиться до конца своих дней. Кроме того, узнай об этом мои высокопоставленные недоброжелатели, он мог бы жизнью поплатиться за то, что помогал мне.

– Нет, мадам, – твердо ответил он мистрис Форстер, так, чтобы и я услышала его через приоткрытое окно, – уж лучше я сейчас уйду и не стану принимать в этом никакого участия. Я напишу лорду Роберту и объясню, что его леди не нуждается в рекомендованном им лечении и что я ничего не могу для нее сделать. Но я не стану уговаривать ее пить эти пилюли. Если он не согласится со мной, то я, со всем уважением, посоветую ему найти другого лекаря, более опытного в лечении недуга леди Дадли. Но поверьте, мадам, я не желаю идти на виселицу за чужие грехи.

Мне не в чем было его винить, так что я простила ему такое решение. Зачем ему ставить крест на светлом будущем, а то и на своей жизни, позволяя Роберту делать его козлом отпущения? Будь я на его месте, поступила бы точно так же, пускай мне и было бы ужасно стыдно за то, что я отвернулась от человека, погибающего от невыносимой боли. Если бы я не могла облегчить его страдания, зачем рисковать всем, что у меня есть, если неизбежное случится рано или поздно? Я бы тоже на его месте не захотела отправляться на виселицу и разрушить все, что построила с такими трудами. Доктор Бейли не плохой человек. Он поступил правильно и благородно, не пожелав стать жертвой интриг Роберта, обожающего загребать жар чужими руками.

Так и проходили мои дни в Камноре. Иногда они сменялись так быстро, что я теряла им счет, а порой тянулись медленно, словно осужденные, идущие на смерть в цепях и кандалах. Мои некогда румяные щеки стали белы как мел, и даже десны приобрели белесый оттенок. Все мое тело болело и покрывалось синяками, происхождение которых я ничем не могла объяснить. Я была осторожна, и им неоткуда было взяться. Меня постоянно лихорадило, жар накатывал и спадал безо всякой причины. Иногда у меня хватало сил на прогулки, но бывало и так, что я не могла даже подняться с постели. Часто я просыпалась уставшей и обессиленной, как будто всю ночь не смыкала глаз. Я пыталась встать, но вместо этого снова падала в объятия Морфея. Иногда меня навещали лекари, они пускали мне кровь, и я с безразличным видом смотрела, как она стекает в таз, удивляясь ее водянистому цвету. Вместе с ней из меня будто уходила жизнь. Но доктора лишь улыбались и говорили, что мне нужно есть побольше непрожаренного красного мяса, сочного и аппетитного, причем чем больше в нем будет крови, тем лучше. От одной только этой мысли меня начинало тошнить, а потому я решила последовать другому их совету и, чтобы улучшить свою кровь, стала пить больше красного вина и есть все красные ягоды, которые принимал мой бедный желудок.

Мне больше нравилось гулять на свежем воздухе, чем находиться в помещении. Мистрис Форстер сказала в день моего приезда, что я обязательно привыкну к холоду и полумраку, царящим в стенах поместья, однако этого так и не произошло.

Всякий раз, когда поднимался сильный ветер и деревья стучали ветками в мои окна, у меня сердце выскакивало из груди от страха и мне хотелось бежать со всех ног из этого ужасного места. Я готова была бороться за свою жизнь, обмануть саму смерть, но разве можно сбежать от самой себя, от страшного недуга и терзаемого болью тела, в котором ютилась моя горемычная душа? От судьбы не уйдешь, от нее нигде не спрячешься. Рука смерти нависала надо мной, ласкала мою грудь, обжигала плоть и истязала ее болью, и от прикосновений этой руки моя красота увядала.

Мистрис Форстер всеми силами пыталась мне помочь. Чтобы порадовать ее, я чашками пила ячменный отвар, хотя и опасалась, что мочевой пузырь может меня подвести. Я испробовала все средства, которые она мне советовала, обращалась за помощью к знахаркам и шарлатанкам, прослывшим в округе ведьмами. Они приходили ко мне в ночи и опаивали таинственными зельями и эликсирами, горькими и сладкими, холодными и горячими, смазывали мою грудь мазями, от которых мне становилось еще хуже. На мою несчастную опухоль наносили бесчисленные снадобья и делали припарки; ее покрывали смолой, оливковым маслом, живицей, соком ревеня, касторовым маслом, ртутью, золотом, серой, уксусом, лакрицей, свинцом, особой пастой, приготовленной из лисьих легких и печени черепахи, толчеными кораллами, жемчугом и зубами вепря, мелом, гипсом, розовым маслом, корицей, отварами болиголова, мандрагоры, валерианы и белладонны, патокой, льняным маслом, козлиным пометом, глазами краба и жиром гадюки. Но все это скорее вредило мне, чем помогало. Я лежала в постели, задыхаясь от боли, обжигающей мои внутренности и пульсирующей в моей груди, перетянутой тугой повязкой. На моих глазах проступали слезы, я впадала в отчаянье, чувствуя близость смерти.

По совету мистрис Форстер я обратилась к одной честолюбивой француженке, называвшей себя «мудрой ведуньей». Она решила, что поверхность моей пораженной раком груди похожа на «peau d’orange», апельсиновую корку, и велела втирать в нее мякоть апельсина и целый месяц есть только эти фрукты и пить апельсиновый сок, пояснив это тем, что «клин клином вышибают». От этого «лечения» у меня лишь разболелось горло, да кожа покрылась сыпью, пахнущей цитрусами. Некоторые советовали постоянно носить при себе колдовские амулеты и заговаривать боль. Одна женщина из Корнуолла, несомненно, практиковавшая черную магию, сожгла заживо семь крабов, читая свои заклинания и танцуя обнаженной при полной луне. Пепел она смешала с маслом и смазала получившимся снадобьем мою грудь с помощью пера цапли. Другой знахарь попытался выжечь рак серной кислотой. Вместе со своим учеником они держали меня, поливая этой адской смесью, а я кричала и извивалась в их руках. После этого моя грудь воспалилась, кожа кровоточила даже от самого нежного прикосновения. Еще один шарлатан прижигал мою набухшую опухоль раскаленным железом. Лекари, как многоуважаемые, так и никому не известные, странствующие шарлатаны, торговцы лекарствами от всех болезней – все они приходили и уходили, забирая с собой свои ланцеты, пиявок, клизмы, припарки, целебные зелья, и после их ухода я чувствовала себя совершенно опустошенной и испытывала еще более сильную боль, чем та, что терзала меня до их появления.

Мистрис Оуэн, как жена и мать замечательных лекарей, вспоминала все новые и новые средства, которые могли хоть немного облегчить мои страдания, и клялась, что очередная клизма или какое-нибудь проверенное на протяжении веков снадобье непременно мне поможет. Она кормила меня лакрицей до тех пор, пока мне не становилось дурно от одного только ее вида, и каждую неделю поила особым настоем, в состав которого входили жеруха, патока, лакрица, ревень, красный щавель, изюм, мед, рута, лайм, чеснок, печеночник, пиретрум, сассафрас, инжир, сахар, корень окопника, анисовое семя, лаванда, шафран, яичные желтки и измельченные орехи.

Все желали мне добра, в этом у меня не было никаких сомнений, но ни одно из этих средств не помогло, хотя, просто чтобы порадовать ухаживавших за мной людей, я кивала, улыбалась и благодарила их, говоря, что мне стало чуточку лучше, хотя на самом деле чувствовала себя все хуже и хуже.

Все усилия были тщетны. По ночам мне снились кошмары, и я часто просыпалась в холодном поту, крича и заливаясь слезами. Во сне мне являлись Роберт и его царственная возлюбленная, она же моя блистательная соперница, королева; бесконечная череда лекарей и шарлатанов, ведьм и знахарок, которые пользовали меня в последнее время; мастер и мистрис Форстер, мистрис Оуэн, мистрис Одингселс, Хайды, сэр Ричард Верни… Все они гнались за мной, предлагали свои лекарства, роняя их на ходу, – бесчисленные бутылочки с пилюлями и зельями, ланцеты, слабительные снадобья, амулеты, свитки с заклинаниями, травы и коренья. Я же убегала от них, ослепнув от страха и запинаясь на каждом шагу, падала, уже отчаявшись избавиться от их назойливой помощи, от которой мне становилось лишь хуже.

Я все бежала и бежала, путаясь в пышных, тяжелых юбках, но страх тянул меня назад, не давал ступить и шагу и в конце концов сбил меня с ног. Они все навалились на меня, силой раскрыли рот и стали целыми пузырьками засыпать в меня свои пилюли и заливать зелья. Они вскрывали мне вены, пускали кровь, прикладывали пиявок на мою многострадальную грудь, задирали мне юбки и ставили клизмы. Этот кошмар я видела каждую ночь, и один бог знает, чего мне это стоило! Не будь я настолько истощена, вообще не ложилась бы спать, только бы его не видеть. Мне казалось, что теперь я всю жизнь буду от кого-то бежать, и во сне, и наяву.

Думаю, мой недуг заставил Роберта раскаяться в былой своей жестокости и безразличии, по крайней мере, он стал мягче со мной. Он вспоминал обо мне намного чаще, чем прежде, когда я была еще здорова. После переезда в Камнор я то и дело получала из Лондона чудесные подарки. Он присылал мне то элегантную черную бархатную шляпку с золотой бахромой, то плащ и муфту с подкладкой из золотого атласа цвета моих волос, отороченные роскошным собольим мехом, то отрез синего шелка на новое платье, то зеленые бархатные туфельки цвета молодой травы, напомнившие мне зимой о том, как я гуляла когда-то босиком по залитому солнцем лугу. Прислал он мне и ночную рубашку из желтого дамаста, украшенную лентами и кружевами, и целую радугу шелковых ниток для вышивания, и чудесную механическую поющую птичку с прекрасными расписанными эмалью перышками, и ставшее моим любимым вышитое полевыми цветами зеленое кресло, мягкое, как облачко, которому завидовали, должно быть, даже на небесах. Даже не знаю, задумывался ли раньше Роберт, холодно ли мне по ночам, но теперь он всегда следил за тем, чтобы для моего камина было вдоволь ароматных яблочных дров, какими мы топили в Сайдерстоуне и Стэнфилд-холле. Все подарки были такими милыми и душевными, не было похоже, чтобы он покупал первое, что попалось ему под руку, или даже купил все эти вещи у уличного торговца. Эти дары явно заботливо выбирались в течение долгого времени. Я даже начала подумывать о том, что раку удалось сделать то, за что я боролась так долго и в чем всякий раз терпела неудачу – воскресить нежные чувства Роберта и напомнить ему о том, как он заботился обо мне когда-то. Но какой ужасной ценой! Теперь, даже если муж и придет ко мне ночью, тело мое не пробудит в нем страсть, но вызовет отвращение!

Получала я и другие подарки, весьма неприятные. Они всегда прибывали внезапно и в самое неподходящее время. Иногда их привозил гонец, иногда они ждали меня на полу у дверей или на подоконнике. Иногда я даже находила их на лавочке в парке, или в ящиках моего письменного стола, или даже в корзинке со швейными принадлежностями. Эти омерзительные дары слал мне кто-то другой, кто желал мне зла. Я получала маленьких куколок из воска, с грудью, пронзенной длинным шипом. Воск был рыхлым, я находила в нем обрезки ногтей, и юбки каждой куклы покрывали пятна крови, похожие на следы женских регул. К их головам всегда были прикреплены несколько прядей золотых волос, в точности как мои. Пирто все пыталась убедить меня бросить их в огонь, но я боялась, что вместе с этими фигурками, похожими на меня как две капли воды, сожгу и себя, и камин станет… моей могилой. Как-то я получила коробку с отвратительным венком, сплетенным из черных веточек боярышника, черных шелковых лент, сушеных жаб, ящериц и крыс, связанных друг с другом хвостами. Иногда я находила маленькие деревянные гробики с восковыми куклами внутри. Как всегда, к этим фигуркам были приклеены золотые волосы, а их левую грудь пронзала длинная игла или шип. На крышке гроба значилось мое имя.

Но самое страшное послание я получила в виде изящно упакованного подарка из Лондона. То был медальон, золотой прямоугольник с черными эмалированными штрихами и венком из изысканных цветов. Открыв его, я обнаружила внутри изображение улыбающегося скелета из слоновой кости с сапфировыми глазами. Над ним жирными буквами были написаны такие слова:

СМЕРТЬ УЖЕ БЛИЗКА

Закричав от ужаса, я выбросила страшный подарок в окно, я больше никогда не хотела его видеть. Все попытки отравить меня терпели крах, и теперь Роберт или кто-то из его прислужников решили прибегнуть к колдовству, чтобы запугать меня всеми этими жуткими вещами. Меня охватил страх, я впала в отчаяние, и мои боли усилились. Я не могла больше спать, вместо этого я опускалась на колени и истово молилась Богу, чтобы Он избавил меня от этой напасти, развеял черные, злые чары, что насылал на меня неизвестный недоброжелатель. «Я и так уже проклята, пожалуйста, защити меня от прислужников дьявола, пытающихся колдовством приблизить мой конец!» – молила я Господа. Призрачный серый монах садился рядом со мной, печально склонял голову и молился, отчего мне становилось еще страшнее.

Однажды меня навестил Томми Блаунт – он привез с собой полную переметную суму яблок и уйму новых историй.

Милый Томми, при виде него у меня на душе всегда становилось светлее. Однажды вечером мы с ним засиделись допоздна у камина в галерее, откинувшись на мягкие красные бархатные подушки. Мы пекли в огромном каминном очаге яблоки, посыпав их сахаром и корицей, и грели руки о кубки с горячим поярком – он взял у Пирто рецепт и сварил его специально для меня. Глаза его говорили то, о чем молчали губы.

Но я отвернулась от него, содрогнувшись при мысли о том, каким он станет рано или поздно. Нужно признать неизбежное: придет тот день, когда эти буйные имбирные кудри распрямятся, потемнеют и станут покорными, как смиренная Гризельда. Он тоже будет носить украшенные жемчугом и перьями бархатные береты, а искренние ласковые улыбки сменятся фальшивыми и неестественными. Его нежные глаза, отражение его чистой, невинной души, станут холодными и будут во всем искать лишь личную выгоду. Мир превратится для него в огромную шахматную доску, а все люди станут пешками, которыми он будет с легкостью жертвовать. Его детская любовь к занятным историям позабудется, и память освободится для фактов, имен, политических событий, придворных сплетен и интриг. Возможно, это случится нескоро, но от его милой сердечности в один прекрасный день не останется и следа, и очарование этого молодого человека покроется холодным, бесчувственным панцирем амбиций, как это рано или поздно случается со всеми придворными мужами. Однажды я уже влюбилась в такого доброго и милого семнадцатилетнего юношу, и через десять лет брака он превратился в жестокого и безжалостного незнакомца, который ничего не пожалеет ради богатства, славы и признания и у которого вместо души пылает голодное пламя тщеславия. Я радовалась, что мне осталось жить совсем недолго и я не увижу того, что станется с Томми. Слишком грустно было бы видеть, как гибнет его душа.

Хоть я и отвернулась от него, он потянулся ко мне. Я знала, что не должна этого делать, но все же позволила ему поцеловать меня. Так много воды утекло с тех пор, как я чувствовала на своих губах и коже нежные губы мужчины, была предметом его вожделения и страсти, пылавшей в его сердце… Мне даже казалось, что из-за своего смертельного недуга мне больше не доведется испытать подобное и плотские удовольствия навеки останутся лишь в моих снах и воспоминаниях. Я думала, что в моем изможденном теле не способно более пробудиться желание, но как же я ошибалась! Я таяла в руках Томми Блаунта, с наслаждением отвечала на его горячие, настойчивые поцелуи с привкусом яблок. Должно быть, виною всему были тепло очага, поздний час и пиво, добавленное в поярок. И все же мне страшно хотелось из последних сил уцепиться за жизнь, сделать перед смертью еще хоть один живительный глоток из ее колодца, но это было бы нечестно по отношению к этому юноше. Добрые намерения не всегда оправдывают дурные поступки. Мне вскружило голову одно только осознание того, что я снова стала желанной и очаровала хоть одного мужчину.

Я закрыла глаза и откинула голову, блаженствуя от поцелуев, которыми Томми покрывал мою шею. Но когда его рука коснулась моей груди, я испугалась и пришла в себя, вспомнив, кто я на самом деле, – жена лорда Роберта, известная своей верностью и благочестием, пускай мой супруг и позабыл меня. А еще я умирала, уповая лишь на волю Господа.

Я мягко отстранилась от него и поднялась с кресла. Он лежал на бархатных подушках, опершись на локоть, и смотрел на меня грустными карими глазами спаниеля, который хотел услужить своей хозяйке, а та отчего-то пожурила его.

Я наклонилась к нему и ласково погладила по нежной, как у ребенка, щеке без малейших следов щетины.

– У тебя доброе сердце, Томми, – сказала я. – Однажды ты обязательно найдешь ту, которой подаришь свою любовь. Но это точно не я – ведь я уже замужем и к тому же умираю.

– Но… – начал было он, но я коснулась пальцем его губ, прося умолкнуть.

Даже это движение причинило мне боль – она сковала мою грудь, словно слишком туго затянутый корсет. Но я все равно нежно поцеловала его в лоб, потрепала по буйным кудрям и с улыбкой пожелала ему спокойной ночи. Я знала, что утром он уедет, и неизвестно, увижу ли я его еще хоть раз.

– Томми, – обернулась я, стоя на пороге своей опочивальни, – пожалуйста, если ты когда-нибудь вспомнишь обо мне после того, как меня не станет… Пожалуйста, пускай это будут добрые воспоминания!

– Так и будет, Эми, – пообещал мне он.

Говорил он совершенно искренне, это видно было по его глазам, так что у меня не было повода усомниться в его словах.

– Спасибо тебе, – кивнула я и притворила за собой дверь.

Мое сердце колотилось как бешеное, какая-то часть меня – был то разум или сердце? – хотела развернуться, открыть дверь и позвать Томми в мои покои. Мне хотелось взять его за руку, пригласить в свою постель, почувствовать его губы и руки на своем теле, ощутить тяжесть его тела и слиться с ним воедино. Мне хотелось вновь почувствовать себя женщиной, любимой и желанной, еще хоть раз, прежде чем я отдам душу Богу.

Но я так и не осмелилась, хоть и жалела потом об этом не раз. Я струсила, испугалась, что страсть, пылавшая в его глазах, сменится отвращением, когда он увидит мою изуродованную раком грудь, так что я упустила свой шанс – последний шанс. Я по-прежнему оставалась преданной мужу, верной женой, пускай Роберт и считал, что я не заслуживаю его любви и уважения.

Несколько недель спустя после отъезда Томми на моем пороге появился весьма неожиданный гость. Доктор Ди, астролог самой королевы и бывший наставник моего супруга, приехал в Камнор и попросил о встрече со мной. Услышав об этом, я совсем потеряла голову – заметалась по комнате и, стыдно признаться, спряталась в углу, за гобеленом, обхватив руками колени, как маленький ребенок, и страстно желала, чтобы меня никто не нашел.

Хоть его и считали великим ученым и утверждали, что то, чего он не знал о математике и навигации, ему подсказывали звезды, поговаривали, что доктор Ди запятнал свою репутацию, углубившись в изучение тайных наук, граничащих с черной магией. Он посвятил много времени изучению алхимии, пытаясь вывести секретную формулу, которая позволит превратить дешевый металл в золото. Также ходили слухи о том, что у него есть волшебное зеркало, открывающее будущее, и что он может по руке прочесть судьбу любого человека, предначертанную ему звездами. Над его головой сгущались тучи, все только и шептались о том, что он занимается некромантией, устраивает магические ритуалы и заключает сделки с мертвыми и самим дьяволом.

Все мои подозрения относительно Роберта вернулись вновь в тот день, когда в мою дверь постучался доктор Ди.

Кровь стыла в моих жилах от одной только мысли о том, что мой муж прислал его ускорить мою кончину с помощью каких-нибудь жутких ритуалов. Возможно, именно он и присылал мне тех маленьких восковых кукол и прочие дьявольские, смертоносные дары? Я не принимала пилюли из болиголова, и Роберт наверняка об этом узнал – ведь доктор Бейли собирался написать моему мужу и предупредить его о том, что не станет давать мне присылаемые им лекарства. Вот мой супруг и обратился к своему бывшему наставнику за советом, решив, что колдовство завершит то, в чем не преуспела медицина.

Хоть Форстеры и пытались защитить меня от слухов и сплетен, я все же узнала, что в Лондоне поговаривают, будто Роберт боится, что королева может не дождаться моей смерти и выйти замуж за одного из бесчисленных своих чужеземных поклонников, которые неустанно говорят ей сладкие речи и преподносят щедрые дары, осыпают ее драгоценностями, сонетами и собольими мехами. Советники королевы все настойчивее убеждали ее выбрать себе супруга – ради блага Англии и продолжения королевского рода. Но никто – за исключением, разумеется, самого моего супруга – не хотел видеть Роберта будущим королем. И все знали, что, пока я жива, у него попросту нет шансов. Ни для кого больше не было секретом, что он пытался ускорить течение моей болезни с помощью смертельных ядов, которые присылал мне под видом лекарственных средств. Моя жизнь ничего не значила для Роберта, он хотел лишь одного: чтобы я поскорее отдала концы. Теперь я понимала, почему он так настаивал на том, чтобы я непременно принимала те пилюли, пускай мне и становилось бы от них хуже. Я уже стояла одной ногой в могиле, и он хотел любой ценой отправить меня наконец на тот свет!

Так что, услышав, что со мной хочет увидеться доктор Ди, я едва не закричала от ужаса. У меня в горле встал ком, я испуганно ахнула, рухнула на колени, отползла к стене и спряталась за гобеленом. Но вот чья-то рука отодвинула край гобелена, и я увидела перед собой улыбающегося доброжелательного мужчину с длинными, белыми как снег волосами и седой бородой по пояс.

– Миледи, вам не стоит меня бояться! – попросил он. – Выходите, мы с вами всего лишь сядем и поговорим, – сказал доктор Ди, протягивая мне руку со сверкающим перстнем с огромным рубином, похожим на пылающий уголек.

Его раскрытая ладонь притягивала меня, как магнит, и мне отчаянно хотелось ему верить, но стоило его пальцам коснуться моих – и я вновь испуганно вскрикнула и отдернула руку.

– Нет! Вас прислали Роберт и его любовница королева! Вы возьмете меня за руку и предскажете, что совсем скоро я кану во тьму! Вы принесли с собой то самое черное зеркало? Я не стану смотреть в него! Не стану, не стану, и вы меня ни за что не заставите! – кричала я в ужасе.

– Мое дорогое дитя, – мягко молвил доктор Ди, – вы и так уже во тьме – во тьме отчаяния и страха, и мне незачем смотреть на вашу ладонь или в черное зеркало, чтобы это понять. Я слышу это по вашему голосу и вижу страх на вашем лице. Страх – извечный ваш спутник, он никогда не оставляет вас, даже во сне.

Он был так добр со мной, что я усомнилась в его причастности к темным силам.

Доктор Ди рассмеялся, будто прочитал мои мысли.

– А вы думали, у меня выросли рога, хвост и копыта? А эта мантия, – коснулся он своего простого черного одеяния, – будет расписана звездами, полумесяцами и всякими таинственными символами? Я – простой человек, дорогая моя, – продолжил он с обнадеживающей улыбкой. – Единственное, что отличает меня от других, – бесконечное любопытство, желание знать все обо всем, и моя жажда знаний неутолима. То, что я интересуюсь мистическими учениями, не означает, что я в сговоре с дьяволом. Клянусь, к нему я не имею никакого отношения, я не собираюсь предсказывать вам судьбу, смотреть в зеркала или гадать вам на картах Таро. Я приехал по делам в Оксфорд и узнал, что вы живете неподалеку, а потому решил остановиться в этом доме и увидеться с вами. Роберт – один из самых любимых моих учеников, а я до сих пор не нашел времени познакомиться с его женой! Так что выходите. – С этими словами он снова протянул мне руку, и на этот раз я приняла его помощь и поднялась на ноги.

Мы с ним устроились на скамейке у окна, выходящего в парк.

– В-в-вы… вы… – От страха у меня все еще заплетался язык, но доктор Ди ласково погладил меня по руке и понимающе кивнул. – Я… – Тут я снова умолкла, расстроенно потирая лоб и зажмурившись от стыда: я не могла выдавить из себя ни одного слова!

– Вы не глупы, милая моя, – мягко обратился ко мне доктор Ди, увидев, что я никак не могу совладать с собой. – Вы знаете, что говорят в Лондоне, и должны понимать, что и мне как астрологу королевы и наставнику вашего мужа это прекрасно известно.

Я благодарно кивнула ему и наконец обрела дар речи.

– Я умираю, – призналась я, легонько касаясь своей груди, – у меня рак, и они радуются моему недугу, потому как лишь я мешаю им заключить счастливый брак. Но им кажется, что я умираю слишком медленно! Роберт хочет отравить меня, он уже не раз пытался…

Я рассказала ему все о своей жизни в Комптон-Верни, о специях, что присылал мне Роберт и от которых мне становилось совсем худо, о пилюлях из болиголова, приготовленных собственноручно лекарем королевы, об отказе доктора Бейли давать мне лекарства, переданные мужем… Я поведала ему и о маленьких восковых куклах с пронзенной длинным шипом грудью, одетых в окровавленные юбки и увенчанных локонами золотистых волос, и о других гнусных «дарах», которые находила в своих покоях в последнее время.

– Пожалуйста, не причиняйте мне вреда! – в отчаянье взмолилась я.

– Ни за что! – пообещал мне доктор Ди, обхватывая мои руки своими ладонями. – Бедная леди, я понимаю, что вы не можете больше верить людям, и у вас есть на то веские причины, но клянусь, из-за меня с вашей головы и волосок не упадет. Однако я молюсь, чтобы вы поверили тому, что я вам сейчас скажу. Вам незачем бояться королевы, я в этом совершенно уверен. Но, к сожалению, не могу сказать того же о вашем супруге. Вы должны быть сильной здесь, – он коснулся своего лба, – и здесь, – тут он дотронулся до своей груди напротив сердца, – несмотря на то что вы напуганы и больны. Многие думают, что проклятия и колдовские чары имеют над нами силу, но на самом деле это не так. Поистине сильна лишь непоколебимая вера. Те, кто верят тому, что стали жертвой злых людей, и страдают, тем самым придают сил тем, кто пытается им навредить. Страх – большая сила. И вы должны освободиться от него, ради себя самой.

Мы с ним говорили еще очень долго – и я была искренне благодарна доктору Ди за то, что он со всей серьезностью выслушал меня, нисколько не виня за излишне богатое воображение. Когда солнце стало клониться к горизонту, доктору Ди пришлось уехать.

Я проводила его до дверей и, уже стоя на пороге, коснулась его руки и попросила, чтобы он при встрече не рассказывал Роберту, как недостойно я себя вела и как холодно приняла сначала его наставника.

– Дорогая моя, – улыбнулся доктор Ди, – вы – прекрасная, очаровательная женщина и заслуживаете лучшей участи! Будьте покойны, я ничего не расскажу Роберту о нашей встрече. Он не просил меня навестить вас, и я не его слуга, а значит, не обязан перед ним отчитываться. Ваш супруг не узнает ничего об этом разговоре, разве что вы сами захотите ему о нем рассказать.

– Не знаю, как и благодарить вас, доктор Ди! – молвила я. – Я… я рада, что вы заглянули ко мне. Вы помогли мне несравнимо больше, чем все прочие лекари.

Он коснулся рукой моей щеки и поцеловал меня в лоб.

– Медицина пока не в силах исцелить ваш недуг, но через сотни лет, когда наши с вами кости уже обратятся в прах, найдется способ его побороть.

Затем он, словно ярмарочный фокусник, выудил у меня из-за уха чудесную розовую шелковую ленту и обернул ее вокруг моей шеи.

– Никаких чар, милая моя, только ловкость рук, – улыбнулся он и откланялся.

Но я остановила ученого, дотронувшись до рукава его черной мантии.

– Доктор Ди, вы знаете, сколько мне осталось жить? – спросила я с дрожью в голосе. – Вы видели мою смерть в своем волшебном зеркале?

Он покачал головой, и на его губах промелькнула едва уловимая печальная улыбка. Помолчав, он дал мне последнее свое наставление:

– Всему свое время, дорогая моя, ничего в этом мире не происходит просто так. Люди рождаются и умирают, растения цветут и увядают. Кто-то плачет, а кто-то смеется, кто-то горюет, а кто-то – танцует. Кого-то ждут объятия, а кого-то – тяжелое расставание. Иногда мы побеждаем, а иногда терпим поражение. Порой нужно что-то разрушить, а порою – создать. Иногда лучше смолчать, а иногда – нужно сказать, что думаешь. Есть время любить, есть время ненавидеть. Кто-то развязывает войну, а кто-то приносит мир.

Пока я слушала мудрые его слова, перед моим внутренним взором пронеслись яркие воспоминания из моей жизни, я будто пролистала книгу своего прошлого. Мое счастливое детство, сменившееся безрадостными годами моего увядания, которое неизбежно должно было завершиться скорой моей смертью; те времена, когда я бродила по ячменным полям, помогая собирать урожай и устраивая празднества в честь щедрой матушки-природы, когда помогала разродиться овцам; те дни, когда мы с Робертом любили друг друга, танцевали и смеялись; то мгновение, когда я стала его лютиковой невестой; счастливые времена, когда мы нежились в волнах прибоя в Хемсби… Как мало мы пробыли вместе и как много – порознь! Сколько коротких дней мы смеялись от счастья и сколько долгих дней и ночей я проплакала в одиночестве!

Я вспомнила проведенные нами вместе ночи любви и бесконечные месяцы его отсутствия и безразличия, когда я боялась, что наша любовь умерла или превратилась в ненависть. В моей памяти навеки остались те дни, когда я молчала из страха перед гневом супруга и когда давала волю крику, рвущемуся из глубин моей души. Мне не забыть, как я оплакивала и хоронила своих родителей вместе с мечтами, которые лелеяли когда-то мы с Робертом и которым не суждено было сбыться. Я вспомнила, какую бесконечную ненависть испытывала к другой женщине, к королеве, забравшей у меня мужа, к той, кого он так сильно хотел, что решился убрать меня со своего пути. В моей душе навеки оставили след собственные отчаянные попытки вернуть его, собрать осколки нашей разбитой любви. Я никогда не забуду тех дней, когда я выкрасила свои волосы хной и танцевала перед ним в костюме русалки, пытаясь разбудить в его сердце былые чувства, но тем самым лишь оттолкнула его от себя. Помнила я и тот день, когда он попросил у меня развода и объявил мне войну. Бесконечные ссоры и обиженное молчание, ядовитые сны и кошмары, мучившие меня в Комптон-Верни, хрупкий мир и возродившиеся в моей душе надежды. Все это в один короткий миг пролетело у меня перед глазами.

Затем доктор Ди склонился над моей рукой, от души благословил меня и уехал. Я, прислонившись к дверному косяку, смотрела, как он уезжает в закат на своем сером ослике, после чего развернулась и медленно побрела по мрачным коридорам холодного и сырого поместья. В Англии немало достойных домов, так почему же Роберт отправил меня именно сюда? Наверняка у него есть друзья и должники, ищущие его благосклонности, которые живут в гораздо более приятных местах, где холод не пробирает до костей и где не пахнет затхлой водой.

Поднимаясь по лестнице, я вдруг увидела призрачного монаха на верхней ступеньке. Он стоял, сомкнув ладони в молитвенном жесте, с его пальцев свисали длинные четки с распятием, которое раскачивалось туда-сюда, как серебряный маятник. Хоть я и не видела его лица в черноте капюшона, но знала наверняка, что он смотрит на меня, ждет меня… От ужаса у меня волосы встали дыбом и побежали мурашки по коже.