I

Двадцать лет спустя…

Бесконечно прекрасная Земля плывет над лунными горами. Калифорния и большая часть Тихого океана освещены солнцем, и блестящий океан образует невообразимо голубой фон для водоворота ярких облаков, захваченных тропической бурей. За лунными утесами родина человечества кажется хрупким шаром на усеянном звездами черном бархате космоса — шаром, до которого можно дотянуться и раздавить в руках.

Адмирал Сергей Лермонтов смотрел на яркое изображение на экране и думал о том, как легко может погибнуть Земля. Он держал эту картинку на экране, чтобы вспоминать об этом всякий раз, как поднимет голову.

— Это все, что мы можем вам дать, Сергей.

Гость сидел, сложив руки на коленях. На фотографии он показался бы расслабленным, удобно разместившимся к кресле для посетителей, обитом кожей животных, обитающих на планетах в сотнях световых лет от Земли. Но если посмотреть вблизи, этот человек ничуть не расслаблен. Он лишь кажется таким потому, что обладает большим опытом политика.

— Я бы и хотел дать большего. — Член Большого Сената Мартин Грант медленно покачал головой. — Но по крайней мере это хоть что-то.

— Мы потеряем корабли и расформируем полки. Я не могу руководить Флотом с таким бюджетом. — Голос Лермонтова звучал негромко и отчетливо. Адмирал поправил на тонкой переносице очки без оправы. Его жесты, как и голос, были точны и безошибочны, и во флотских офицерских кают-компаниях поговаривали, что адмирал тренируется перед зеркалом.

— Вам придется постараться сделать все возможное. Нет уверенности даже в том, что Объединенная партия переживет следующие выборы. Видит Бог, этого точно не произойдет, если мы выделим Флоту больший кусок.

— Но на земные армии денег хватает. — Лермонтов со значением посмотрел на изображение Земли на экране. — Армии, которые могут уничтожить Землю. Мартин, как сохранить мир, если вы не даете нам людей и корабли?

— Но мир точно не сохранить, если не будет Совладения. Лермонтов нахмурился.

— Значит, проигрыш Объединенной партии реален? Мартин Грант еле заметно кивнул.

— Да.

— И Соединенные Штаты выйдут из Совладения. — Лермонтов подумал о том, что это значило бы для Земли и почти ста планет, на которых живут люди. — Немногие колонии выживут без нас. Слишком рано. Если бы мы не подавляли науку и исследования, все могло бы быть по-другому, а так независимых планет очень мало… Мартин, мы разбросаны по колониальным планетам. Совладение должно помочь им. Мы создали их проблемы своим колониальным управлением. Мы не дали им возможности жить без нас. И не можем так внезапно их бросить.

Грант сидел неподвижно и молчал.

— Да, я читаю проповедь обращенному. Но ведь именно Флот дал Большому Сенату власть над колониями. И я не могу не чувствовать ответственности.

Голова сенатора Гранта снова еле заметно шевельнулась — то ли кивок, то ли просто дрожь.

— Я думаю, вы многое можете сделать, Сергей. Флот подчиняется вам, а не Сенату. Я это знаю: племянник дал мне это понять совершенно ясно. Воины уважают воина, но к политикам относятся с презрением.

— Вы предлагаете измену?

— Нет. Я определенно не предлагаю, чтобы Флот руководил шоу. Военное правление никогда себя не оправдывает, верно? — Сенатор Грант слегка повернул голову к изображению Земли за собой. Двадцатью государствами Земли управляют военные, но ни одним — хорошо.

«С другой стороны, и политики работают ненамного лучше, — подумал он. — Никто этого не может».

— Похоже, у нас нет никакой цели, Сергей. Мы просто удерживаемся на плаву, надеясь на лучшее. Но почему должно стать лучше?

— Я почти перестал надеяться на лучшие условия, — ответил Лермонтов. — И теперь молюсь только, чтобы они не стали хуже. — Его губы дрогнули в усмешке. — И ответ на мои молитвы приходит редко.

— Вчера я разговаривал с братом, — сказал Грант. — Он снова угрожает уйти в отставку. Думаю, на этот раз серьезно.

— Но он не может это сделать! — Лермонтов содрогнулся. — Ваш брат — один из немногих в правительстве Соединенных Штатов, кто понимает, как отчаянно нам нужно время.

— Я ему это сказал.

— И что же?

Грант покачал головой.

— Это порочный круг, Сергей. Джон не видит этому конца. Можно прекрасно воевать в арьергарде. Но с какой целью?

— Разве выживание цивилизации — не достойная цель?

— Если это то, к чему мы движемся, тогда да. Но какая у нас уверенность, что мы достигнем этой цели?

Адмирал холодно усмехнулся.

— Никакой, разумеется. Но мы можем быть абсолютно уверены в том, что ничто не уцелеет, если у нас не будет больше времени. Несколько лет мира, Мартин. Многое может произойти за несколько лет. И даже если ничего не выйдет — что ж, у нас были эти несколько лет.

Стена за адмиралом увешана знаменами и табличками. В центре располагается герб Совладения: американский орел, советские серп и молот, красные звезды и белые звезды. А под ними официальный девиз Флота: «МИР — НАША ПРОФЕССИЯ».

«Мы дали им этот девиз, — подумал Грант. — Сенат заставил Флот принять его. И мне любопытно, сколько офицеров Флота, кроме Лермонтова, в него верят? И что они предприняли бы, если бы мы предоставили их самим себе?

Воины существуют всегда, и если не дать им достойную цель, ради которой они воюют… Но мы не можем жить без них, потому что наступают времена, когда военные необходимы. Такие, как Сергей Лермонтов.

Но нужны ли нам политики, такие, как я?»

— Попробую еще раз поговорить с Джоном. Никогда нельзя сказать, насколько серьезно он говорит об отставке. К власти привыкаешь, и отказываться от нее трудно. Нужны лишь недолгие уговоры, какие-нибудь оправдания тому, чтобы сохранить власть за собой. Власть вызывает привыкание сильней наркотиков.

— Но вы ничего не сможете сделать с нашим бюджетом?

— Не смогу. На самом деле проблем гораздо больше. Нам нужен голос Бронсона, а у него свои требования.

Глаза Лермонтова сузились, в голосе прозвучало отвращение.

— По крайней мере мы знаем, как обращаться с людьми типа Бронсона.

«Как странно, — подумал Лермонтов, — презренные твари вроде Бронсона представляют небольшую проблему. Их можно подкупить. Они ожидают подкупа.

Истинные проблемы создают люди чести. Люди типа Хармона в Соединенных Штатах или Каслова в Советском Союзе, люди, готовые умереть за идею, — именно они привели человечество к этому.

Но я предпочел бы знаться с Касловым и Хармоном, чем с людьми Бронсона, которые нас поддерживают».

— Некоторые его требования вам не понравятся, — сказал Грант. — Полковник Фалькенберг, кажется, ваш любимец?

— Он один из наших лучших людей. Я использую его, когда ситуация становится отчаянной. Его люди пойдут за ним куда угодно, и для достижения наших целей он не расходует личный состав понапрасну.

— Очевидно, он слишком часто наступал Бронсону на ноги. Тот хочет убрать его из Флота.

— Нет. — Голос Лермонтова звучал решительно. Мартин Грант покачал головой. Неожиданно он почувствовал сильную усталость, несмотря на низкое лунное тяготение.

— Выбора нет, Сергей. Это не просто личная неприязнь, хотя и это есть. Бронсон заискивает перед Хармоном, а Хармон считает Фалькенберга опасным.

— Конечно, он опасен. Он воин. Но он опасен только для врагов Совладения…

— Совершенно верно. — Грант снова вздохнул. — Сергей, я знаю. Мы лишаем вас вашего лучшего орудия и ждем, что вы будете работать без него.

— Дело не только в этом, Мартин. Как контролировать военных?

— Прошу прощения?

— Я спросил: «Как контролировать военных?» — Лермонтов кончиками пальцев обеих рук поправил очки. — Конечно, завоевав их уважение. Но что произойдет, если это уважение будет обмануто? Их нельзя будет контролировать; а ведь вы говорите об одном из лучших военных умов из числа живущих. Вы можете дожить до того, что пожалеете об этом решении, Мартин.

— Ничего не поделаешь. Сергей, неужели вы считаете, что я предлагаю вам выбросить Фалькенберга ради такой свиньи, как Бронсон? Хотя это неважно. Патриотическая партия готова раздуть эту историю, и Фалькенберг не выдержит такого политического давления. Вы знаете это. Ни один офицер не выдержит. С его карьерой в любом случае покончено.

— В прошлом вы всегда поддерживали его.

— Черт побери, Сергей, да я сам рекомендовал его в Академию. Но теперь не могу его поддерживать, и вы не можете. Он уйдет, или мы потеряем голос Бронсона при голосовании по бюджету.

— Но почему? — спросил Лермонтов. — Какова истинная причина?

Грант пожал плечами.

— Чья — Бронсона или Хармона? Бронсон ненавидит полковника Фалькенберга с дела на Кенникотте. Там семья Бронсонов потеряла немало денег, и к тому же Бронсону пришлось голосовать за то, чтобы наградить Фалькенберга медалью. Сомневаюсь, чтобы здесь были иные причины.

Другое дело — Хармон. Он действительно верит, что Фалькенберг способен повести войска против Земли. И в качестве услуги требует от Бронсона скальп Фалькенберга…

— Понятно. Но причина Хармона нелепа. По крайней мере сейчас…

— Если он так чертовски опасен, убей его, — сказал Грант. Он увидел выражение лица Лермонтова. — Шучу, Сергей, но вы должны что-то сделать.

— Сделаю.

— Хармон считает, что вы можете приказать Фалькенбергу двинуться на Землю.

Лермонтов удивленно посмотрел на него.

— Да. Дело дошло до этого. Даже Бронсон не готов требовать ваш скальп. Пока не готов. Но это еще одна причина, почему вашим любимцам сейчас нужно быть незаметными.

— Вы говорите о наших лучших людях.

На лице Гранта было выражение боли и печали.

— Конечно. Всякий эффективный работник пугает патриотов. Они хотят уничтожить СВ, а если это невозможно, то по крайней мере ослабить. И продолжают устранять наших лучших офицеров, и мы ничего не можем с этим поделать. Может, через несколько лет положение улучшится.

— А может, и ухудшится, — сказал Лермонтов.

— Да. Это тоже всегда возможно.

После ухода сенатора Гранта Сергей Лермонтов долго смотрел на экран. По Тихому океану медленно ползла тьма, Гавайи погрузились в тень, а Лермонтов все сидел неподвижно, тревожно постукивая пальцами по полированной поверхности стола.

«Я знал, что дойдет и до этого, — думал он. — Но не так скоро, не так скоро. Еще столько нужно сделать, прежде чем мы начнем действовать. Но, возможно, вскоре у нас вообще не будет выбора. Возможно, начинать действовать нужно немедленно».

Лермонтов припомнил свою молодость в Москве, когда генералы контролировали Президиум, и содрогнулся. «Нет, — подумал он. — Военные достоинства бесполезны в управлении штатскими. Однако политики справляются не лучше».

Если бы мы подавлялись научные исследования! Но это делалось во имя мира. Предотвратить появление новых видов вооружений. Сохранить контроль правительства за технологией, лишить мир науки возможности диктовать политикам всем остальным. Все это казалось таким разумным, к тому же подобная политика проводится уже очень давно. Сейчас осталась горстка хорошо подготовленных ученых — никто не хочет жить в условиях ограничений, которые налагает Бюро Технологии.

«Что сделано, то сделано», — подумал он и осмотрел кабинет. Полки в открытых шкафах уставлены сувенирами с десятков планет. Экзотические раковины и чучела рептилий окружены сверкающими камнями, которые стоили бы баснословно дорого, если бы он захотел их продать.

Он порывисто протянул руку к консоли и повернул ручку селектора. На экране замелькали изображения, но вот на нем появилась колонна солдат, идущих в большом каменном пузыре. По сравнению с огромной пещерой солдаты казались карликами.

Отряд морской пехоты Совладения идет по центральному помещению лунной базы. Под этой пещерой располагаются кабинеты сенаторов и правительственных чиновников; они так глубоко погружены в скалы, что никакое оружие не может неожиданно уничтожить руководителей Совладения. Над ними выставлена охрана, и эти солдаты идут ей на смену.

Лермонтов повернул регулятор звука, но услышал только мерный топот марширующих сапог. В низком тяготении солдаты шли осторожно, приспосабливая шаг к своему небольшому весу. Он знал, что так же уверенно они будут передвигаться и при повышенной силе тяжести,

На них сине-алые мундиры с блестящими золотыми пуговицами, со Значками из ценного темного сплава бронзы, какой получают на Кенникотте, береты из кожи рептилии, которая плавает в морях Танита. Как и в кабинете адмирала, во внешности морских пехотинцев отчетливо видно влияние планет, расположенных в сотнях световых лет отсюда.

— Запевай!

Приказ прозвучал так громко, что адмирал вздрогнул. Когда солдаты запели, он уменьшил звук.

Лермонтов про себя улыбнулся. Официально эта песня запрещена и уж точно не подходит для охраны сенатских помещений. Однако одновременно это почти официальный марш морской пехоты. И это, подумал Лермонтов, должно кое-что объяснить сенатору, если тот случайно слушает.

Если сенаторы вообще прислушиваются к военным.

Марш звучал медленно, в такт неторопливому шагу отряда:

Марш кончился под барабанный бой, и Лермонтов снова переключился на изображение Земли.

«Может быть, — подумал он. — Может быть, еще есть надежда. Но только, если у нас будет время».

Могут ли политики купить достаточно времени?

 

II

Достопочтенный Джон Роджер Грант прикрыл ладонью огонек, мигающий на консоли, и тот погас, отключив защищенный от прослушивания телефон Лунной базы. На лице Гранта появилось смешанное выражение удовольствия и отвращения, как всегда к концу разговора с братом.

«Не думаю, чтобы мне когда-нибудь удалось переспорить Мартина, — подумал он. — Может, это потому, что он знает меня лучше, чем я сам».

Грант повернулся к экрану триви, где продолжал говорить выступающий. Речь начиналась спокойно и негромко; как всегда у Хармона, она разумна и обращена к разуму. Тихий голос привлекает внимание, но постепенно становится все громче и требовательней.

Изменился и фон за выступающим, теперь Хармон стоял перед изображением полушария, покрытого звездами и полосами, а над Капитолием распростер крылья американский орел. Хармон вводил себя в один из своих знаменитых припадков ярости, и лицо его было искажено эмоциями.

— Честь? Липском перестал понимать это слово! Каков бы он ни был — а мы, друзья мои, знаем, как он был велик, — он больше не один из нас. Приспешники, маленькие темные людишки, нашептывающие ему на ухо, развратили даже такого великого человека, как президент Липском!

Наша нация истекает кровью! Она истекает кровью из тысяч ран! Народ Америки, услышь меня! Ее обескровливают раны, нанесенные этими людьми и их Совладением!

Они говорят, что если мы выйдем из Совладения, это будет означать войну. Молю Бога, чтобы этого не случилось, но если случится, что ж, мы живем в тяжелые времена. Многие из нас будут убиты, но мы умрем как люди! Сегодня наши друзья и союзники, народы Венгрии, народы Румынии, чехи и словаки, поляки: — все они стонут под гнетом своих коммунистических хозяев. Кто удерживает их в таком положении? Мы! Наше Совладение!

Мы превратились в рабовладельцев. Лучше умереть людьми.

Но до этого не дойдет. Русские не пойдут на войну. Они размякли. Их правительство так же развращено и коррумпировано, как наше. Народ Америки, услышь меня! Народ Америки, слушай!

Грант негромко произнес несколько слов, изображение погасло, на потемневший экран надвинулась каштановая панель. Грант снова заговорил.

Открылся ящик стола с небольшой бутылкой молока. Несмотря на все достижения современной медицины, Грант ничего не мог поделать со своей язвой. Деньги не проблема, но нет времени на хирургическую операцию и последующие недели стимулируемой регенерации.

Он посмотрел на документы, лежащие на столе. В основном отчеты в ярко-красных переплетах — «Совершенно секретно». На мгновение Грант закрыл глаза. Речь Хармона важна и, вероятно, повлияет на результаты предстоящих выборов. «Этот человек становится помехой, — подумал Грант. — Я что-нибудь должен с ним сделать».

Он с содроганием отбросил эту мысль. Когда-то они с Хармоном дружили.

Боже, до чего мы дошли!

Он раскрыл первый отчет.

В Международной федерации трудовых соглашений мятеж. Три человека убиты, хорошо продуманные планы перевыборов Мэтта Брейди пошли прахом. Грант снова поморщился и отпил еще глоток молока. А ведь представители разведслужбы заверяли его, что все пройдет гладко.

Он порылся в отчетах и отыскал три, в которых говорилось о детях-крестоносцах Харви Бертрама. Они поставили жучки в помещениях Брейди. А этот идиот вел переговоры и заключал сделки прямо в своем кабинете. И теперь у людей Бертрама достаточно доказательств измены.

Отчет заканчивался рекомендацией правительству отказаться от Брейди и сосредоточиться на поддержке Макнайта: тот пользуется хорошей репутацией, а его досье в ЦРУ разбухло от разнообразной информации. Макнайта легко будет контролировать. Грант кивнул и подписал документ, разрешающий действовать.

Документ он бросил в нишу с надписью «Совершенно секретно: исходящие» и смотрел, как тот исчезает. Нет смысла тратить время. Потом подумал, что теперь будет с Брейди. Мэтт Брейди был очень полезен для Объединенной партии, будь они прокляты, эти люди Бертрама!

Он взял следующую папку, но прежде чем успел ее раскрыть, вошла секретарша. Грант поднял голову и улыбнулся, в который раз радуясь своему решению отказаться от электроники. Некоторые чиновники неделями не видят своих секретарей.

— У вас заседание, сэр, — сказала секретарша. — И пора принимать тоник.

Он хмыкнул:

— Лучше умереть. — Но позволил ей налить в стакан отвратительной жидкости, проглотил и запил молоком. Потом посмотрел на часы, хотя в этом не было необходимости. Мисс Экридж знает время пути до любого кабинета в Вашингтоне. Просматривать очередной отчет все равно некогда, и это вполне устраивает Гранта.

Он позволил секретарше помочь ему надеть черное пальто и смахнуть несколько седых волос. Своих шестидесяти пяти лет он не чувствовал, но с недавних пор выглядел на свои годы. Все произошло очень быстро. Пять лет назад ему не дали бы и сорока. Джон видел отражение девушки в зеркале. Он знал, что она его любит, но знал и другое: ничего из этого не выйдет.

«А почему нет, — подумал он. — Ты ведь не изменяешь Присцилле. К тому времени, как она умерла, ты молился, чтобы это случилось, да и поженились вы поздно. Так почему ты ведешь себя так, словно великая любовь навсегда ушла из твоей жизни? Тебе нужно только повернуться, сказать пять слов, и… и что? Девочка больше не будет великолепной секретаршей, а хорошую секретаршу найти гораздо трудней, чем любовницу. Так что пусть остается как есть».

Она еще немного постояла, потом отошла.

— Ваша дочь хочет увидеться с вами вечером, — сказала мисс Экридж. — Она сегодня приезжает домой и говорит, что это важно.

— Вы знаете почему? — спросил Грант. Экридж знала о Шарон больше его самого. Вероятно, намного больше.

— Могу догадаться. Думаю, об этом попросил ее молодой человек.

Джон кивнул: «Это не столь неожиданно, но все равно больно. Так быстро, так быстро. Они растут так быстро, когда ты стареешь. Джон Младший — офицер Флота Совладения, скоро у него будет свой корабль. Фредерик погиб в той же аварии, что и его мать. А теперь Шарон, малышка, нашла другую жизнь… но они и так отдалились, после того как он взялся за эту работу».

— Проверьте его через ЦРУ, Флора. Я собирался это сделать несколько месяцев назад. Ничего не найдут, конечно, но так нужно для порядка.

— Да, сэр. Вам пора идти. Ваш шофер ждет снаружи. Он взял свой портфель.

— Вечером я сюда не вернусь. Пришлите мою машину к Белому Дому. Я поеду домой сам, без шофера.

Он помахал в ответ на приветствие шофера и вооруженного механика и последовал за ними к лифту в конце длинного коридора. На стенах висели картины и фотографии старинных сражений, пол устилал ковер, но в остальном — пещера пещерой. «Проклятый Пентагон, — в сотый раз подумал он. — Самое нелепое из когда-либо сооруженных зданий. Никто никого не может найти, и его невозможно охранять. Почему до сих пор никто его не разбомбил?»

Они поехали в Белый Дом в наземной машине. Полет потребовал бы дополнительных забот и мер безопасности, а так он может любоваться вишневыми деревьями и цветочными клумбами вокруг Джефферсона. Потомак, как всегда, мутное коричневое месиво. В нем можно плавать, если у тебя крепкий желудок, но несколько администраций назад армейские инженеры его «усовершенствовали». Взяли в бетонные берега. Теперь они срывают эти берега, вызывая оползни.

Они миновали ряды правительственных зданий, некоторые из которых пустовали. Обновление городов с лихвой обеспечило Вашингтон пространством, необходимым для кабинетов, и теперь эти пустые здания напоминали о том времени, когда округ Колумбия был самым криминогенным местом в мире. Однако еще в юности Гранта из Вашингтона выселили всех, кто там не работал, а бульдозеры разрушили жилые дома. И по политическим причинам не менее быстро возникли правительственные здания.

Миновав Бюро контроля за населением, они обогнули Эллипс и мимо старого здания сената подъехали к воротам. Охранник старательно проверил документы Гранта и попросил приложить ладонь к маленькой пластинке сканера. И они оказались в туннеле, ведущем в подвал Белого Дома.

Когда Грант вошел в Овальный кабинет, президент встал; все остальные вскочили так, словно им по ногам пустили ток.

Грант обменивался рукопожатиями, но пристально смотрел на Липскома. Президент испытывал напряжение, никакого сомнения в этом не было. Что ж, они все в таком же положении.

Министра обороны не было, но его никогда не бывает. Министр — политический наемник, который контролирует голоса Аэрокосмической гильдии и еще большее количество голосов аэрокосмической промышленности. И пока правительство отдает его компаниям контракты и все его люди работают, политика его нисколько не интересует. Он мог появиться на формальном заседании кабинета, где ничего никогда не решается, и никто не заметил бы разницы. Джон Грант ведал не только ЦРУ, но и Министерством обороны.

Люди, собравшиеся в Овальном кабинете, почти неизвестны широкой публике. За исключением самого президента, любой из них мог бы пройти по улицам любого города, кроме Вашингтона, не опасаясь, что его узнают. Но эти помощники и заместители обладали огромной властью, и все они это знали. Здесь не было необходимости прикидываться.

Официант принес напитки, и Грант выбрал шотландский виски. Есть такие, кто не доверяет человеку, который не пьет вместе со всеми. «Язва накажет меня, а врач — еще строже, но врачи и язвы не понимают реальности власти. Как я и все остальные здесь, — подумал Грант, — но мы к этому привыкли».

— Мистер Каринс, прошу вас начать, — сказал президент. Все повернули головы к западной стене, где у экрана стоял Каринс. Справа от него светилась полярная проекция Земли с огоньками, обозначающими силы, которыми командует президент, но контролирует Грант.

Каринс стоял непринужденно, над ремнем выпирал животик. Такому молодому человеку полнота непристала. Герман Каринс, второй по молодости человек в комнате, помощник руководителя аппарата администрации президента, как утверждают, один из самых блестящих экономистов, выпущенных Иельским университетом. Он также лучший политический технолог страны, но этому он научился не в Йеле.

Он включил экран; появились ряды чисел.

— Вот результаты последних опросов, — чересчур громко заговорил Каринс. — Это настоящие результаты, а не та лапша, которую мы скармливаем прессе. И от них несет.

Грант кивнул. Так и есть. Объединенная партия имеет примерно тридцать восемь процентов, разделенных почти поровну между республиканским и демократическим крыльями. Патриотическая партия Хармона набирает больше двадцати пяти. Радикальное левое крыло Миллингтона из партии Освобождения имеет свои обычные десять, но по-настоящему поражает партия Свободы Бертрама. Популярность Бертрама достигла невероятных двадцати процентов.

— Это данные относительно тех, кто имеет свое мнение и обладает правом голоса, — сказал Каринс. — Конечно, есть и такие, кому все равно, но мы знаем, как распределятся их голоса. Они голосуют за того, кто последним к ним обратился. Как видите, новости дурные.

— Вы в этом уверены? — спросил помощник министра почты. Он лидер республиканского крыла Объединенной партии и всего полгода назад уверял всех, что можно забыть о Бертраме.

— Да, сэр, — ответил Каринс. — И количество голосов увеличивается. Недавние мятежи в рабочих кварталах, вероятно, дают им еще пять процентов, которые у нас пока не отражены. Дайте Бертраму еще шесть месяцев, и он опередит нас. Как вам понравились яблоки, мальчики и девочки?

— Не нужно дерзить, мистер Каринс, — сказал президент.

— Простите, мистер президент, — ответил Каринс, но было очевидно, что он нисколько не раскаивается. Он с торжеством улыбнулся помощнику министра почты. Потом пощелкал клавишами, демонстрируя новые данные.

— Непрочные и прочные, — говорил Каринс. — Вы можете заметить, что рейтинг Бертрама непрочен, но все время становится прочнее. Сторонники Хармона такие убежденные, что их не переубедить без использования ядерной бомбы. А наши похожи на масло. Мистер президент, я не могу гарантировать, что после выборов у нас окажется больше всего мест, не говоря уже об обладании большинством.

— Невероятно, — сказал председатель комитета штабов.

— Хуже чем невероятно. — Представительница министерства торговли недоверчиво покачала головой. — Это катастрофа. Но кто же победит?

Каринс пожал плечами.

— Исход неясен, но если хотите знать мое мнение, я бы поставил на Бертрама. Он отбирает у нас больше голосов, чем Хармон.

— Вы все время молчите, Джон, — сказал президент. — Каково ваше мнение?

— Что ж, сэр, совершенно очевидно, что нам неважно, кто победит, если победим не мы. — Грант поднял свой стакан с виски и жадно глотнул. Он решил взять еще порцию, и к черту язву. — Если выиграет Хармон, он выйдет из Совладения, и мы получим войну. Если победит Бертрам, он ослабит меры безопасности. Хармон со своими штурмовиками свергнет его, и мы опять получим войну.

Каринс кивнул.

— Вряд ли Бертрам удержит власть больше года, скорее гораздо меньше. Он слишком честен.

Президент громко вздохнул.

— Могу припомнить время, когда то же самое говорили обо мне, мистер Каринс.

— Это по-прежнему верно, — торопливо сказал Каринс. — Но вы достаточно реалистичны, чтобы позволить нам делать то, что необходимо. А Бертрам этого не позволит.

— Так что же нам делать? — негромко спросил президент.

— Фальсифицировать результаты выборов, — сразу ответил Каринс. — Вот здесь указаны данные о населении. — Он вызвал на экран таблицу с числами. — Мы будем поставлять фальсифицированные данные, а тем временем люди мистера Гранта поработают с компьютерами для голосования. Так ведь уже делалось.

— На этот раз не сработает. — Все повернулись к самому молодому человеку в кабинете. Ларри Мориарти, помощник президента, которого иногда называют «дипломат-еретик», покраснел от всеобщего внимания. — Все узнают. Люди Бертрама уже заняли рабочие места в компьютерных центрах, верно, мистер Грант? Они в минуту поймут, что происходит.

Грант кивнул. Он видел накануне отчет об этом: любопытно, что Мориарти уже учел его.

— Если фальсифицировать результаты выборов, придется поддерживать порядок с помощью морской пехоты Совладения, — продолжал Мориарти.

— В тот день, когда понадобится с помощью морской пехоты Совладения подавлять мятеж в Соединенных Штатах, я подам в отставку, — холодно сказал президент. — Я, возможно, и реалист, но есть пределы тому, на что я согласен идти. Вам понадобится новый шеф, джентльмены.

— Легко сказать, мистер президент, — ответил Грант. Ему хотелось закурить трубку, но врачи запретили. К черту врачей», — подумал он и взял сигарету из лежащей на столе пачки. — Легко сказать, но сделать это вы не можете.

Президент нахмурился.

— Почему?

Грант покачал головой.

— Объединенная партия поддерживает Совладение, а Coвладение поддерживает мир. Уродливый мир, но, клянусь Господом, мир. Мне бы хотелось, чтобы договоры о поддержке Совладения не были так тесно увязаны с Объединенной партией, но это так, и тут ничего не сделаешь. Да вы и сами очень хорошо знаете, что в самой партии идею Совладения поддерживает лишь очень незначительное большинство. Верно, Гарри?

Помощник министра почты кивнул.

— Но не забывайте, что в группе Бертрама тоже есть поддержка СВ.

— Конечно, но нас они терпеть не могут, — сказал Мориарти. — Говорят, мы продались. И они правы.

— Ну и что с того, что они правы? — выпалил Каринс. — Власть у нас, а не у них. Никому, кто достаточно долго находится у власти, не избежать коррупции. Или он лишается власти.

— Не вижу цели этой дискуссии, — прервал его президент. — Мне, в частности, не нравится, когда мне напоминают о том, на что пришлось пойти, чтобы сохранить эту должность. Вопрос в том, что нам делать. Должен вас предупредить: ничто не доставит мне большей радости, чем пребывание мистера Бертрама в этом кресле. Я долго был президентом и устал. Мне больше не нужна эта работа.

 

III

Все заговорили одновременно, что-то кричали президенту, обращались к соседям, пока Грант громко не откашлялся.

— Господин президент, — сказал он командным тоном, которому научился во время пребывания на сборах резервистов. — Господин президент, простите меня, но это предложение нелепо. Во всей Объединенной партии нет другого человека, у которого был бы хотя бы призрачный шанс выиграть выборы. Вы один остаетесь популярны. Даже мистер Хармон хорошо о вас отзывается — так он не говорит ни о ком, кто не входит в его группу. Вы не можете уйти в отставку, не потащив за собой всю Объединенную партию, и не можете отдать свою должность мистеру Бертраму, потому что он и шести месяцев ее не удержит.

— Неужели так плохо? — спросил президент Липском небрежно, как обычно разговаривал со своими людьми у камина. — Вы уверены, что только мы можем спасти человечество, Джон? Или мы лишь хотим сохранить власть?

— Думаю, и то и другое, — ответил Грант. — Я сам не возражаю против отставки.

— Отставка! — фыркнул Каринс. — Да если вы на два часа допустите людей Бертрама к нашим файлам, все мы пойдем в отставку на лучшую из тюремных планет СВ. Вы, должно быть шутите. Отставка!

— Возможно, это правда, — согласился президент.

— Есть другие пути, — предложил Каринс. — Генерал, что будет, если Хармон возьмет власть и начнет войну?

— Мистер Грант знает это лучше меня, — ответил генерал Карпентер. И когда остальные посмотрели на него, Карпентер продолжил: — Никто никогда не участвовал в атомной войне. Почему мундир должен делать меня лучшим специалистом, чем вы? Может, мы выиграем. Будут большие потери, огромные, но у нас хорошая защита.

Карпентер показал на мигающие на стене огоньки.

— Наша технология лучше, чем у русских. Наша лазерная пушка способна сбивать большинство их ракет. Флот СВ не позволит никому из нас использовать космическое оружие. Мы можем победить.

— Можем. — Липском был мрачен. — Джон?

— Можем и не победить. Можем уничтожить больше половины человечества. Или даже больше. Откуда мне знать, что произойдет, когда пустят в ход атомное оружие?

— Но русские не готовы, — сказала представительница министерства торговли. — Если мы нападем на них без предупреждения… правительства в ходе войны никогда не меняют.

Президент Липском вздохнул.

— Я не начну войну, лишь бы сохранить власть. Все, что я делал, я делал ради сохранения мира. Это непреодолимое препятствие. Я не смогу жить с сознанием, что принес мир в жертву ради сохранения власти.

Грант негромко откашлялся.

— Это мы тоже не можем сделать. Если мы начнем превращать оборонительное оружие в наступательное, разведка Совладения через десять дней узнает об этом. Договор препятствует этому, вы знаете.

Он зажег еще одну сигарету.

— И к тому же мы не единственная угроза СВ. Есть еще Каслов.

Каслов — отъявленный сталинист, который хочет на всей Земле установить коммунизм. Некоторые называют его последним коммунистом, но, конечно, это не так. У него много сторонников. Грант вспомнил тайную встречу с послом Черниковым всего неделю назад.

Русский профессиональный дипломат привык к скрытности, но было очевидно, что он в чем-то отчаянно нуждается. Он хотел, чтобы Соединенные Штаты не ослабляли обороны на границах сферы своего влияния. Если коммунистические спутники-шпионы будут поставлять информацию о США, добытую без тяжелого труда, влияние Каслова на родине еще больше усилится. Он сможет даже приобрести контроль над Президиумом.

— Национализм повсюду, — вздохнул президент. — Почему?

Ответа не нашлось ни у кого. Хармон приобретал влияние в США, а Каслов в Советском Союзе; в десятке других стран националистические лидеры уже были у власти. Некоторые полагали, что все это началось с возрождения национализма в Японии.

— Все это вздор, — сказал помощник министра почты. — Мы не уйдем в отставку и не начнем войну. Что нужно для того, чтобы отобрать влияние у мистера Чистюли Бертрама и вернуть его нам, тем, кому оно будет принадлежать по праву? Хороший скандал, верно? Пусть Бертрам будет грязней нас. Это много раз срабатывало раньше. Можно спокойно воровать у людей, крича, что кто-то другой вор.

— А в чем его можно обвинить? — спросил Каринс.

— В том, что он работает на японцев. Может быть, поставляет им атомное оружие. Поддерживает движение независимости Мейджи. Я уверен, что мистер Грант сумеет что-нибудь предложить.

Каринс энергично кивнул:

— Может получиться. Лишить организаторов иллюзий. Сторонники Совладения в его группе тут же перейдут на нашу сторону. — Каринс помолчал и засмеялся. — Конечно, некоторые из них уйдут к Миллингтону.

Все рассмеялись. Партия Освобождения Миллингтона никого не тревожила. Его сумасшедшие организуют мятежи и пугают налогоплательщиков; благодаря этому стали популярны меры по усилению безопасности и контролю за гражданами. Партия Освобождения дала возможность полиции показать себя в действии, продемонстрировать по триви подавление мятежей, забавляя граждан и радуя налогоплательщиков.

— Думаю, детали мы можем предоставить мистеру Гранту. — Каринс широко улыбнулся.

— Что вы предпримете, Джон? — спросил президент.

— Вы в самом деле хотите знать, господин президент? — вмешался Мориарти. — Я не хочу.

— Я тоже, но если я смогу об этом впоследствии забыть, то теперь мне нужно знать. Что вы сделаете, Джон?

— Организую фальсификацию, вероятно. Создам заговор, а потом раскрою его.

— И все? — Мориарти покачал головой. — План должен быть очень хорош. Люди начинают задумываться обо всех этих заговорах.

Грант кивнул.

— Будут доказательства. Неопровержимые. Тайный арсенал ядерного оружия.

Все ахнули. Потом Каринс снова широко улыбнулся.

— Это их уничтожит. Спрятанные ядерные бомбы. Надеюсь, они будут настоящими?

— Конечно. — Грант с отвращением посмотрел на упитанного молодого человека. Какой смысл в поддельном ядерном оружии? Но Каринс живет в мире обмана, где может существовать и поддельное атомное оружие.

— Когда будете распространять эту историю, вам стоит иметь наготове побольше копов, — сказал Каринс. — Общественность услышит об этом, и разорвут Бертрама на куски.

Это верно, подумал Грант. Не забыть бы. Защитить этих парней будет нелегко. После того как одна военная группа сбросила бомбу на Бейкерсфилд в Калифорнии, а криминальный синдикат взял в заложники весь Сиэтл, требуя выкуп в сотни миллионов, больше никто не считал тайные арсеналы атомного оружия предметом насмешек.

— Мы не будем вовлекать лично мистера Бертрама, — мрачно сказал президент. — Ни при каких обстоятельствах. Понятно?

— Да, сэр, — быстро ответил Джон. Ему самому эта мысль не нравилась. — Только каких-нибудь его ближайших помощников. — Грант погасил сигарету. От нее или от чего-то другого во рту остался дурной вкус. — Для окончательного суда передадим их СВ. Их приговорят к выселению. Мой брат позаботится, чтобы приговоры были нетяжелые.

— Конечно. Если согласятся сотрудничать, можно сделать их независимыми плантаторами на Таните, — сказал Карине. — Как видите, они не очень пострадают.

Как бы не так, подумал Грант. Жизнь на Таните ни при каких обстоятельствах не радость.

— Еще одно, — сказал президент. — Я знаю, что член Большого Сената Бронсон хочет чего-то от СВ. Некоторые офицеры слишком успешно препятствовали делам семьи Бронсонов, и он хочет их устранения. — Президент выглядел так, словно хлебнул кислого молока. — Мне это не нравится,

Джон. Очень не нравится. Но нам нужна поддержка Бронсона. Можете поговорить с братом?

— Уже поговорил, — ответил Грант. — Все будет сделано.

Несколько минут спустя Грант покинул совещание. Остальные продолжили бесконечную дискуссию, но Грант не видел в этом смысла. Что делать — ясно, и чем дольше откладывать, тем больше сторонников будет у Бертрама, он станет только сильней. Если что-то и можно сделать, то нужно делать немедленно.

Жизнь научила Гранта, что неправильные действия, предпринятые решительно и своевременно, лучше правильных, предпринятых с опозданием. Вернувшись в Пентагон, он собрал помощников и отдал приказы. Потребовалось не больше часа, чтобы запустить механизм.

Коллеги Гранта всегда говорили, что он слишком торопится, начинает действовать, не обдумав тщательно всех последствий. Они также говорили, что ему везет. Удача была не при чем, а последствия Грант обдумывал; но он предпочитал предупреждать события, а не действовать, дождавшись кризиса. Он уже несколько недель знал, что поддержка Бертрама угрожающе возрастает, и подготовил планы действий задолго до этого совещания у президента.

Теперь ясно, что браться за дело нужно немедленно. Через несколько дней просочится информация о совещании. Конечно, ничего о предпринимаемых действиях, но пойдут слухи о тревоге и озабоченности. Секретарша подметит, что Грант, отпустив шофера, вернулся в Пентагон. Кто-нибудь другой обратит внимание на то, что, покидая Овальный кабинет, Каринс ухмылялся чаще, чем обычно, или что два политических противника вышли вместе и зашли куда-нибудь выпить. Еще кто-нибудь услышит разговоры о Бертраме, и вскоре всему Вашингтону станет известно: президент встревожен популярностью Бертрама.

Поскольку утечка неизбежна, он должен действовать до того, как она произойдет. Довольный Грант отпустил помощников. Он готов, и кризис будет преодолен, не успев начаться.

И только оставшись один, он пересек забранный панелями кабинет, подошел к шкафу и налил себе двойную порцию скотча.

Кадиллак шел на автопилоте, далеко внизу проносилась поверхность Мэриленда. Ведущая антенна проходит почти до самого дома Гранта, и он смотрел на мерцающие огоньки с чувством расслабления, какого редко удавалось достичь в последние дни. Внизу мигали огоньки домов, по дорогам двигалось несколько наземных машин. Сзади осталась громада Благотворительного острова Колумбия, куда переселились большинство бывших жителей Вашингтона. Теперь там обитало третье поколение, никогда не знавшее другой жизни.

Он поморщился. Благотворительные острова — это груды бетонных зданий с парками на крышах, вместилища огромного количества бесполезных жизней. Поставляя наркотики с Танита и дешевую американскую выпивку, правительство обеспечивает спокойствие на этих островах. Человек, родившийся в одном из этих лабиринтов, может провести там всю жизнь, и многие ее так и проводят.

Грант попытался представить себе, каково там жить, но не смог. Отчеты агентов дают умозрительную картину, но отождествить себя с этими людьми невозможно. Он не может ощутить безнадежность, отупение чувств, жгучую ненависть, ужас, горькую гордость уличных банд.

А вот Карине все это знает. Карине начинал свою жизнь на одном из Благотворительных островов где-то на Среднем Западе. Он прорвался. Закончил школу с правом на стипендию и получил пропуск на волю. Он отказывался от стимуляторов и наркотиков, не смотрел триви. Стоило ли оно того, подумал Грант. Конечно, существует и другой способ выбраться с Благотворительного острова — стать добровольным колонистом; но этим способом мало кто сегодня пользуется. Когда-то добровольных колонистов было много.

Неожиданно Бетховен на половине аккорда прервался, ожил динамик на приборной доске:

«ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ. ВЫ ПРИБЛИЖАЕТЕСЬ К ОХРАНЯЕМОЙ ЗОНЕ. МАШИНА, НЕ ИМЕЮЩАЯ РАЗРЕШЕНИЯ, БУДЕТ УНИЧТОЖЕНА БЕЗ ПОВТОРНОГО ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ. ЕСЛИ У ВАС ЗАКОННОЕ ДЕЛО В ОХРАНЯЕМОЙ ЗОНЕ, СЛЕДУЙТЕ ЗА ВЕДУЩИМ ЛУЧОМ ДЛЯ ПРОВЕРКИ НА ПОЛИЦЕЙСКОЙ СТАНЦИИ. ЭТО ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ».

Кадиллак автоматически повернул по лучу и начал спуск к полицейской станции, и Грант выругался. Он включил микрофон и негромко заговорил:

— Говорит Грант из залива Пичмен. Похоже, что-то не в порядке с моим транспортом.

Последовала недолгая пауза, затем из динамика на доске послышался мягкий женский голос:

— Простите, мистер Грант. Ваш сигнал верен. Не в порядке наше устройство идентификации. Пожалуйста, продолжайте полет к дому.

— Исправьте ваше проклятое устройство, пока оно не подстрелило налогоплательщика, — сказал Грант. Округ Энн Арундел был крепостью Объединенной партии. Но сколько он продержится после подобного инцидента? Грант переключился на ручное управление и повел машину, не обращая внимания на правила. Теперь, когда они знают, кто он, ему могут только выписать штрафную квитанцию, и компьютер заплатит по ней, не беспокоя его самого.

Эта мысль вызвала мрачную улыбку. Правила движения нарушаются, компьютеры отмечают это и выписывают штрафы, другие компьютеры платят штрафы, и ни один человек не обращает на это внимания. И только когда накапливается очень много штрафов и поступает предупреждение о возможном аннулировании водительских прав, налогоплательщик узнает обо всем этом — если, конечно, сам не заглядывает в свой банковский счет.

Впереди показался его дом — большое разбросанное строение начала двадцатого века на берегу бухты. У берега на приколе яхта, и Грант ощутил укол вины. Он не забыл о яхте, но она слишком часто остается в руках команды, слишком подолгу владелец не уделяет ей внимания.

Карвер, шофер, подбежал, чтобы помочь Гранту выйти из кадиллака. В большой библиотеке его ждал Хэпвуд со стаканом шерри. Князь Бисмарк, доберман, дрожа в присутствии своего божества, положил голову на колени Гранту, готовый по его приказу прыгнуть в огонь.

Какая ирония во всей этой ситуации, подумал Грант. Дома он обладает властью феодального владыки, но эта власть ограничена тем, насколько сильно его штат не хочет возвращения в Благотворительность. Однако стоит только поднять трубку телефона службы безопасности в углу, и начнет действовать его истинная, реальная власть, абсолютно невидимая и ограниченная только желаниями президента. Деньги дают ему видимую власть, наследственность — власть над собакой; но реальную власть ему дает телефон службы.

— Когда хотите обедать, сэр? — спросил Хэпвуд. — И здесь мисс Шарон с гостем.

— Гость?

— Да, сэр. Молодой человек. Мистер Аллан Торри, сэр.

— Хорошо, Хэпвуд. Сначала поем, а потом повидаюсь с мисс Грант и ее гостем.

— Очень хорошо, сэр. Я сообщу повару. — Хэпвуд незаметно покинул комнату.

Грант снова улыбнулся. Хэпвуд — еще одна фигура из Благотворительности, и вырос он, говоря на диалекте, которого Грант никогда не понимал. По какой-то причине на него произвели сильное впечатление английские дворецкие, которых он видел на триви. Он стал подражать их манерам — и теперь известен всей округе как превосходный управляющий.

Хэпвуд этого не знает, но Грант ведет учет каждого цента, полученного дворецким: взятки от бакалейщиков и мясников, выплаты садовников, а также доходы от поразительно выгодно размещаемых инвестиций. Хэпвуд вполне может уйти в отставку и жить в собственном доме жизнью налогоплательщика.

«Почему, — лениво думал Грант. — Почему он остается? Это, конечно, облегчает мне жизнь, но почему?» Это настолько заинтересовало Гранта, что он приказал своим агентам заняться Хэпвудом, однако этот человек не интересовался политикой и был ревностным сторонником Объединенной партии. Единственной подозрительной особенностью его контактов оставалась утонченность, с какой Хэпвуд извлекал прибыль из каждой выплаты, связанной с домом Гранта. У Хэпвуда нет детей, а свои сексуальные потребности он удовлетворяет во время нечастых посещений заведений, расположенных на окраине Благотворительности.

Грант ел механически, стараясь побыстрее покончить с этим и увидеть дочь, однако он опасался встречи с молодым человеком, которого она привела в дом. На мгновение он подумал о том, чтобы воспользоваться телефоном службы и узнать о нем побольше, но гневно покачал головой. Постоянно думать в терминах безопасности — это нехорошо. Сейчас он намерен быть отцом, собирающимся встретиться с женихом дочери, и больше ничего.

Он оставил обед недоеденным, не думая о том, сколько стоят остатки его бифштекса, или о том, что Хэпвуд кому-нибудь их продаст, и направился в библиотеку. Сел за массивный стол из древесины какого-то восточного фруктового дерева и выпил бренди.

По обеим сторонам от стола стены были покрыты книжными полками, безупречными, очищенными от пыли свидетельствами жизни империй прошлого. Уже несколько лет он не читал ни одной из них. Теперь все его чтение ограничивается отчетами в ярко-красных переплетах. В отчетах содержатся живые рассказы о живых людях, но иногда вечерами Гранту казалось, что его страна так же мертва, как эти погибшие империи.

Грант любил свою страну, но ненавидел ее жителей, ненавидел всех: Каринса и всю новую породу, одурманенных обитателей островов Благотворительности, самодовольных налогоплательщиков, мертвой хваткой державшихся за свои привилегии. «Что же тогда я люблю?» — спрашивал он себя. Только нашу историю, величие Соединенных Штатов в прошлом, а это можно найти в старинных домах и в старых книгах, и этого нет в отчетах службы.

Где патриоты? Теперь все стали патриотами, глупцами, идущими за своими предводителями в ничто. У них нет ничего, даже славы.

И тут вошла Шарон. Привлекательная девушка, гораздо красивей матери, но ей не хватает материнской уверенности и выдержки. Она привела с собой высокого молодого человека двадцати с небольшим лет.

Пока они подходили, Грант разглядывал юношу. Приятный мальчик. Длинные волосы, аккуратно подстриженные, консервативные для наших времен усики. Рубашка голубая с фиолетовым оттенком, красный шарф… немного кричащий, но даже Джон Младший ходит в кричащей одежде, когда сбрасывает мундир СВ.

Мальчик подходил неуверенно, почти робко, и Грант гадал, что это: страх перед ним и его положением в правительстве или естественная неуверенность молодого человека, который должен встретиться с отцом своей невесты. Крошечный бриллиант на руке Шарон вспыхнул от огня камина желтым, и она как-то неестественно протянула руку.

— Папа, я… я тебе о нем рассказывала, это Аллан. Он только что сделал мне предложение!

Она вся светится, заметил Грант, и говорит уверенно, не ожидая, что он может возразить. Грант думал: не единственный ли во всей стране человек Шарон, кто его не боится? За исключением Джона Младшего, которому нечего бояться. Джон вне пределов досягаемости телефона службы Гранта. Флот СВ заботится о своих людях.

По крайней мере юноша попросил ее руки. Мог и просто переселиться к ней. А может, уже переселился?

Грант встал и протянул руку.

— Здравствуйте, Аллан.

Рукопожатие у Торри крепкое, но он избегает взгляда Гранта.

— Значит, вы хотите жениться на моей дочери? — Грант многозначительно посмотрел на ее левую руку. — Кажется, она отнеслась к этой мысли одобрительно.

— Да, сэр. Сэр, она хотела подождать и спросить вас, но я настоял. Это моя вина, сэр. — И на этот раз Торри почти вызывающе поднял голову.

— Да. — Грант снова сел. — Что ж, Шарон, раз уж ты сегодня вечером оказалась дома, поговори с Хэпвудом о Князе Бисмарке. Мне кажется, его неправильно кормят.

— Прямо сейчас? — спросила она, недовольно поджимая губы. — Папа, это совсем по-викториански! Ты высылаешь меня из комнаты, чтобы поговорить с моим женихом!

— Да, ну и что? — Грант больше ничего не сказал, и Шарон наконец повернулась к двери.

Потом сказала:

— Не позволяй ему тебя запугать, Аллан. Он опасен не больше, чем… голова лося на стене, охотничий трофей! — И вышла, прежде чем ей смогли ответить.

 

IV

Они сидели в неловком молчании. Грант вышел из-за стола и сел у огня поближе к Торри. Выпивка, предложение сигареты — обычные любезности. Он все это проделал; наконец Хэпвуд принес закуску и закрыл за собой дверь.

— Ну, хорошо, Аллан, — начал Грант. — Будем банальны и покончим с этим. Как вы собираетесь содержать ее?

На этот раз Торри посмотрел прямо на него. Грант был уверен, что в глазах молодого человека светилась легкая насмешка.

— Я ожидаю хорошего назначения в Министерстве минеральных ресурсов. У меня хорошее инженерное образование.

— Министерство ресурсов? — Грант на несколько секунд задумался. Ответ его удивил: он не думал, что парень — из искателей должности.

— Полагаю, это можно устроить.

Торри улыбнулся. Улыбка у него заразительная и понравилась Гранту.

— Сэр, это уже устроено. Я не просил вас о работе.

— Да? — Грант пожал плечами. — Не слышал.

— Помощник секретаря министра. У меня магистерский диплом по экологии.

— Интересно, но мне казалось, я должен знать о предстоящем назначении.

— Пока это не официально, сэр. И не будет, пока мистер Бертрам не избран президентом. В данный момент я в его аппарате. — Он по-прежнему улыбается, и улыбка дружеская, не враждебная. Мальчику кажется, что политика — это игра. Он хочет победить, но всего лишь в игре.

«И он видел подлинные данные опросов», — подумал Грант.

— А что вы делаете у мистера Бертрама? Аллан пожал плечами.

— Пишу речи, приношу почту, работаю на ксероксе — вы ведь сами участвовали в кампаниях. Я парень, выполняющий работу, за которую никто не хочет браться.

Грант рассмеялся.

— Я начинал мальчишкой, первым пролезающим на место кражи, но вскоре выкупил свой вклад в дела партии. И больше от меня этого не требовали. Не думаю, чтобы вас ждало то же самое.

— Нет, сэр. Мой отец налогоплательщик, хотя сейчас так трудно выплачивать налоги…

— Да.

По крайней мере парень не из семьи граждан. Подробности он узнает от Экридж завтра, а пока важнее познакомиться с мальчиком поближе.

Это оказалось нелегко. Аллан был откровенен, держался спокойно и (с удовольствием заметил Грант) отказался от третьей порции выпивки, но говорить с ним было почти не о чем. Торри не представлял себе реалий политики. Он был одним из детей-крестоносцев Бертрама и собирался спасти Соединенные Штаты от людей вроде Гранта, хотя был слишком вежлив, чтобы прямо сказать об этом.

«Когда-то я тоже был так молод, — подумал Грант. — Хотел спасти мир, но тогда все было иначе. В моей молодости никто не хотел развала Совладения. Мы были счастливы оттого, что окончилась Вторая холодная война. Куда делось то огромное чувство облегчения, которое мы испытали, когда не нужно стало бояться атомной войны? В моей молодости мы только об этом и думали, нам казалось, что мы последнее поколение. А теперь вечный мир они считают чем-то само собой разумеющимся. Неужели мир — такая ничтожная вещь?»

— Столько нужно сделать, — говорил Торри. — Проект Байя, термальное заражение моря Кортеса. Они убивают там всю экологию, только чтобы создать поместья для налогоплательщиков. Я знаю, это не ваш департамент, сэр, и вы, вероятно, даже не подозреваете, что там делается. Но Липском слишком долго был президентом! Коррупция, частные интересы. Пора вернуться к настоящей двухпартийной системе, а не к выяснению отношений между двумя крыльями Объединенной партии. Пора что-то менять, и мистер Бертрам самый подходящий человек для этого. Я это знаю.

Грант улыбнулся — с трудом, но улыбнулся.

— Вряд ли вы ожидаете, что я с вами соглашусь, — сказал он.

— Нет, сэр. Грант вздохнул.

— Возможно, вы правы. Должен сказать, что ничего не имею против своей отставки. Тогда я мог бы постоянно жить в этом доме, а не навещать его по уикэндам.

«Что толку», — подумал Грант. Ему не переубедить этого мальчика, а Шарон он нужен. Когда разразится скандал, Торри отречется от Бертрама.

А есть ли какие-нибудь объяснения? Проект Байя разработан в помощь синдикату налогоплательщиков шести штатов бывшей Мексиканской Республики. Эти налогоплательщики нужны правительству, а им все равно, что будет с китами и рыбой. Конечно, это недальновидно, и Грант пытался убедить изменить проект, но политика — это искусство возможного.

Наконец неприятный разговор закончился. Вошла Шарон. Она улыбалась: ведь она помолвлена с одним из людей Бертрама. Шарон понимает реальность не лучше Аллана Торри. Для них это всего лишь игра. Бертрам победит, Грант уйдет в отставку, и все будут довольны.

Как сказать им, что так теперь не получится? Объединенная партия не самая чистая в мире, но по крайней мере в ней нет фанатиков — а по всему миру снова поднимается волна фанатизма. Повсюду действуют Друзья Народа, и все идет к тому, что уже не раз случалось — и описано в безупречно асептических книгах на полках над моей головой.

ПОМОЩНИКИ БЕРТРАМА АРЕСТОВАНЫ МЕЖДУНАРОДНЫМ БЮРО РАССЛЕДОВАНИЙ! МБР ОБНАРУЖИВАЕТ ТАЙНЫЙ СКЛАД ОРУЖИЯ В ШТАБ-КВАРТИРЕ БЕРТРАМА. НАМЕКАЮТ НА НАЛИЧИЕ ТАМ ЯДЕРНОГО ОРУЖИЯ!!!

Чикаго, 1 5 мая (ЮПИ). Агенты МБР арестовали пять ближайших помощников сенатора Харви Бертрама за участие в том, что правительственные источники называют самым опасным из всех когда-либо обнаруженных заговоров…

Грант без удовлетворения читал сообщение на настольном экране. Все прошло согласно плану, ему ничего больше не нужно делать, но все равно ему это не нравилось.

По крайней мере получилось убедительно. Есть неопровержимые улики. Людей Бертрама будут судить, они смогут обратиться к присяжным и к судье. Правительство напомнит о Тридцать пятой поправке и потребует, чтобы суд шел по старым соревновательным правилам. Но все это уже неважно.

И тут он прочел то, что было набрано внизу мелкими буквами: «Арестованы Грегори Каламинтор, девятнадцати лет, пресс-секретарь Бертрама; Тимоти Джордано, двадцати двух лет, секретарь; Аллан Торри, двадцати двух лет, помощник…» Все расплылось перед глазами, и Грант закрыл лицо руками.

— Боже, что мы наделали?

Он не пошевелился, когда позвонила мисс Экридж.

— Ваша дочь на четвертой линии, сэр. Кажется, она взволнована.

— Да. — Грант свирепо вдавил кнопку. На экране появилось лицо Шарон. Ее косметика была размыта потоками слез. Выглядела она старше, точно как ее мать во время одной из их…

— Папа! Аллана арестовали! Я знаю, это неправда, он не может иметь ничего общего с атомным оружием! Люди Бертрама говорили, что в этой стране не может быть честных выборов. Об этом позаботится Грант. Я им отвечала, что они ошибаются. Но так ли это? Ты сделал это, чтобы остановить выборы?

Ему нечего было ответить, кроме того, что она права.

— Не знаю, о чем ты. Я сам только что увидел по триви сообщение об аресте Аллана, вот и все. Возвращайся домой, котенок, и мы поговорим об этом.

— Нет. Ты не заставишь меня прийти туда, где доктор Поллард сделает мне легкий укол и я забуду об Аллане! Нет! Я остаюсь со своими друзьями и не вернусь домой, папа.

А когда я обращусь в газеты, думаю, там меня выслушают. Пока я не знаю, что им сказать, но уверена, что люди Бертрама что-нибудь придумают. Как тебе это понравится, мистер Бог?

— Все, что ты расскажешь прессе, будет ложью, Шарон. Ты ничего не знаешь. — Заглянул один из помощников и тут же исчез.

— Ложью? А где я научилась лгать? Экран потемнел.

«Неужели все так непрочно, — подумал Грант. — Все доверие, вся любовь — все исчезает так быстро?»

— Сэр? — Хартманн, его помощник. — Да?

— Она звонила из Шампейна, Иллинойс. Там штаб-квартира Бертрама. Они считают, что мы о ней не знаем. Телефон защищен от прослушивания.

— Недоверчивые типы, а? Отправьте лучших людей следить за этим домом, но ее не трогайте. — Он встал и попытался подавить приступ тошноты. Приступ такой сильный, что пришлось ухватиться за стол. — БУДЬТЕ АБСОЛЮТНО УВЕРЕНЫ, ЧТО ЕЕ НЕ ТРОНУТ. ПОНЯЛИ? — крикнул он.

Хартманн побледнел. Шеф уже пять лет не повышал голос ни на кого из своих.

— Да, сэр, понял.

— Тогда убирайтесь. — Теперь Грант говорил спокойно и негромко, и этот холодный механический голос был ужаснее крика.

Оставшись один, он посмотрел на телефон. Какая ему теперь польза от его власти?

Что же делать? О помолвке Шарон пока никому не известно. Он попросил детей никому об этом не рассказывать до официального объявления в Национальном кафедральном соборе, когда можно будет устроить большой прием. Надо что-то для них сделать, но…

Но что? Он не может освободить мальчишку. Не этого. Этот не станет хранить молчание в уплату за свою свободу. Как только его освободят, он через пять минут вместе с Шарон отправится к газетчикам, и газетные заголовки сметут

Липскома, Объединенную партию, Совладение — и мир. Газетчики прислушаются к дочери главы тайной полиции страны.

Грант нажал одну кнопку на своем коммуникаторе, потом другую. На экране появился адмирал Сергей Лермонтов.

— Да, мистер Грант.

— Вы одни?

— Да.

Разговор был трудным, и долгие задержки, пока сигналы достигали Лунной базы и возвращались обратно, не делали его легче.

— Когда следующий военный корабль СВ покидает систему? Не корабль с колонистами и не тюремный корабль. Боевой.

Еще одна долгая пауза, более долгая, чем задержка сигнала.

— Полагаю, это можно организовать, — сказал адмирал. — Чего вы хотите?

— Я хочу… — Грант колебался, однако нельзя было терять время. Времени вообще нет. — Я хочу места для двух очень важных политических заключенных. Супружеская пара. Экипаж не должен знать, кто они такие, и всякий, кто это узнает, должен по крайней мере в течение пяти лет оставаться за пределами системы. Я хочу, чтобы их поселили в хорошей колонии, в приличном месте. Может быть, на Спарте. Никто не возвращается со Спарты. Вы можете это организовать?

Грант видел, как менялось лицо Лермонтова по мере того, как до него долетали слова. Адмирал нахмурился.

— Можно сделать, если это достаточно важно. Но будет нелегко.

— Это достаточно важно. Мой брат Мартин позже объяснит все, что вам необходимо знать. Заключенных доставят сегодня вечером, Сергей. Пожалуйста, подготовьте корабль. И… лучше бы это была не «Саратога». На этом корабле мой сын, и он… он узнает одного из заключенных. — Грант с трудом глотнул. — На борту должен быть капеллан. Детей нужно будет поженить.

Лермонтов снова нахмурился, словно сомневался в здравом рассудке Гранта. Но ему нужны Гранты, нужны оба, и, конечно, Джон Грант не стал бы просить о такой услуге, не будь это жизненно важно.

— Будет сделано, — сказал Лермонтов.

— Спасибо. Я буду также благодарен, если вы позаботитесь, чтобы они получили хорошее поместье на Спарте. Они не должны знать, кто все это организовал. Позаботьтесь о них и пришлите мне счет.

Теперь все просто. Послать агентов арестовать Шарон и доставить ее в разведку СВ. Сначала он не захочет ее увидеть. Генеральный прокурор отошлет туда же Торри и объявит, что тому удалось бежать.

Конечно, лучше бы все они предстали перед открытым судом, но сойдет. То, что один из арестованных сбежал, может даже помочь. Это ведь признание вины.

Что-то внутри него снова и снова кричало: ведь это твоя маленькая девочка, единственный человек в мире, который тебя не боится, но Грант отказывался прислушиваться к этому голосу. Откинувшись в кресле, он почти спокойно принялся отдавать приказы.

«Хорошо, Мартин, — подумал он. — Хорошо. Я выиграл время, о котором просили вы с Лермонтовым. И что вы теперь с ним сделаете?»

 

V

2087 год от P. X.

Посадочная шлюпка отошла от висящего на орбите корабля. Когда она удалилась на безопасное расстояние, заработали ее хвостовые двигатели, а когда шлюпка достигла верхних слоев разреженной атмосферы, открылись щели на носу. Разреженный воздух втягивался внутрь, сжимался, пока температура в камере не поднялась достаточно для зажигания.

С ревом заработали основные двигатели. Выдвинулись крылья, создающие подъемную силу, и космоплан полетел над пустынным океаном к континенту в двух тысячах километров отсюда.

Корабль пролетел над горами высотой в двенадцать тысяч метров, потом опустился к лесистым равнинам. Он сбрасывал скорость, пока не перестал быть опасным для узкой полоски обитаемой земли на берегу океана. Большой океан планеты соединялся с меньшим по размерам морем проливом, достигавшим в самом широком месте пяти километров, не больше, и почти все колонисты жили вблизи соединения океана с морем.

Главный город Хедли располагался на длинном полуострове у устья канала, и две удобных гавани, одна океанская, другая морская, оправдывали название города — Рефьюдж, убежище. Название предполагало спокойствие, которым город больше не обладал.

Корабль выпустил крылья на всю длину и полетел над спокойной водой гавани. Коснулся поверхности и опустился на нее. По чистой голубой воде к нему устремились буксиры. Мокрые от пота моряки набросили швартовы, оттащили корабль к причалу и привязали его там.

Из шлюпки длинной цепочкой начали выходить морские пехотинцы Совладения в мундирах гарнизонной службы. На сером бетонном пирсе они выстроились аккуратными ярко окрашенными рядами. Вслед за ними вышли два человека в гражданском.

Они замигали от непривычно яркого сине-белого солнца Хедли, такого далекого, что оно показалось бы крошечной точкой, если бы кому-нибудь из них хватило глупости посмотреть прямо на него. Но малый размер — лишь иллюзия, объясняемая большим расстоянием: Хедли получает от своей горячей звезды не меньше света, чем Земля от Солнца.

Оба штатских рослые и стоят прямо, как морские пехотинцы перед ними, так что, если бы не одежда, их можно было бы принять за часть высадившегося батальона. Тот, что пониже, несет две сумки — багаж обоих, и почтительно держится сзади; он старше по возрасту, но явно уступает по званию. Эти двое наблюдают за двумя молодыми людьми, неуверенно идущими по пирсу. Их синие мундиры без всяких наград резко контрастируют с красным и золотым толпящихся вокруг морских пехотинцев. Пехотинцы уже снова заходили в корабль, вынося мешки с оборудованием, оружие и все остальное, что полагается легкому батальону пехоты.

Более рослый из вновь прилетевших гражданских посмотрел на подходящих людей в мундирах.

— Полагаю, вы встречаете нас? — вежливо спросил он. Голос его перекрыл шум на причале и разнесся далеко, хотя человек не кричал. Акцент у него нейтральный, каким отличаются владеющие почти универсальным английским офицеры службы Совладения нерусского происхождения; этот акцент почти так же определенно указывает на профессию, как командный тон и солдатская выправка.

Но встречающие еще сомневались. В последнее время здесь появлялось много бывших офицеров Космического Флота Совладения. Бюджет СВ с каждым годом сокращается.

— Наверно, — сказал наконец один из них. — Вы Джон Кристиан Фалькенберг?

На самом деле его звали Джон Кристиан Фалькенберг III, и он подозревал, что дед стал бы настаивать на таком различии.

— Верно. Это главный старшина Кальвин.

— Рад познакомиться, сэр. Я лейтенант Баннерс, а это энсин Моурер. Мы из штата президента Будро. — Баннерс осмотрелся, как будто ожидал увидеть еще кого-то, но никого, кроме морских пехотинцев в форме, не увидел. Потом с легким удивлением взглянул на Фалькенберга и добавил:

— У нас есть для вас транспорт, но боюсь, вашим людям придется идти пешком. Это примерно одиннадцать миль.

— Миль. — Фалькенберг про себя улыбнулся. Действительно окраина. — Не вижу причин, почему бы здоровым наемникам не прошагать восемнадцать километров, лейтенант. — Он повернулся к темному входу в посадочную шлюпку и сказал кому-то внутри: — Капитан Фаст. Транспорта нет. Но вам покажут, куда идти. Пусть несут все оборудование.

— Нет, сэр, в этом нет необходимости, — возразил лейтенант, — мы можем… гм… предоставить вам гужевой транспорт для багажа. — И посмотрел на Фалькенберга так, словно ожидал, что тот рассмеется.

— Вряд ли это необычно для колониальной планеты, — ответил Фалькенберг. Лошадей и мулов можно перевозить в виде замороженных эмбрионов, и они не нуждаются в высокой технологии для воспроизводства; не нужна и индустриальная база, чтобы их прокормить.

— Этим займется энсин Моурер, — сказал лейтенант Баннерс. Он снова помолчал и неуверенно посмотрел на Фалькенберга, как будто не решаясь что-то добавить. Наконец покачал головой. — Думаю, будет разумно, если вы прикажете вашим людям взять с собой личное оружие, сэр. На пути до казармы не должно возникнуть никаких неприятностей, но… в любом случае у десяти вооруженных людей не будет никаких проблем.

— Понятно. Может, мне пойти с моими людьми, лейтенант? Я не знал, что положение на Хедли такое скверное. — Говорил Фалькенберг спокойно и негромко, но внимательно смотрел на младших офицеров.

— Нет, сэр. На самом деле это не так… Но не стоит рисковать. — Он жестом отправил энсина Моурера к шлюпке и снова повернулся к Фалькенбергу. Из-под воды рядом с кораблем поднялось что-то большое и черное. Плеснуло и исчезло. Баннерс как будто этого не заметил, но пехотинцы возбужденно загомонили. — Я уверен, энсин и ваши офицеры проведут высадку, а с вами президент хотел бы встретиться немедленно, сэр.

— Несомненно. Хорошо, Баннерс, показывайте дорогу. Главный старшина Кальвин отправится со мной. — И он вслед за Баннерсом пошел по порту.

«Нет смысла притворяться, — подумал Фалькенберг. — Всякий, кто увидит десять вооруженных человек в сопровождении офицера из свиты президента, поймет, что это наемники, даже если они будут в штатском. Еще один пример недостоверной информацию).

Фалькенбергу сообщили, что статус его самого и его людей будет оставаться тайной, но ничего из этого не выйдет. И он подумал: не затруднит ли это сохранение его собственных тайн?

Баннерс быстро провел их через шумные казармы морских пехотинцев Совладения, мимо скучающих часовых, которые небрежно приветствовали офицера в мундире президентской гвардии. В крепости морской пехоты кипела деятельность, все открытое пространство было забито тюками и оружием — признаками того, что военные собираются менять расположение.

Когда они выходили из здания, Фалькенберг увидел пожилого офицера Флота.

— Минутку, Баннерс. — Он повернулся к капитану Флота Совладения. — За мной прислали. Спасибо, Эд.

— Никаких проблем. Я доложу о вашем прибытии адмиралу. Он не хочет терять вас из виду. Неофициально, конечно. Удачи, Джон. Видит Бог, вы сейчас нам нужны. Отвратительная сделка.

— Такова жизнь.

— Да, но раньше Флот лучше заботился о своих людях. Я сомневаюсь, может ли кто-нибудь считать, что он в безопасности. Проклятый сенатор…

— Забудем об этом, — прервал его Фалькенберг. И оглянулся, чтобы убедиться, что лейтенант Баннерс не мог услышать. — Передайте привет вашим офицерам. У вас хороший корабль.

Капитан слегка улыбнулся.

— Спасибо. Услышать такое от вас — настоящий комплимент. — Он крепко пожал руку Джона. — Послушайте, мы улетаем через пару дней, не больше. Если хотите куда-нибудь улететь, я могу это организовать. Проклятый сенатор не узнает. Можем доставить вас куда угодно на территории Совладения.

— Спасибо, но я, пожалуй, останусь.

— Тут может быть нелегко, — заметил капитан.

— А где в Совладении сейчас легко? — спросил Фалькенберг. — Еще раз спасибо, Эд. — Он хотел козырнуть, но спохватился.

Баннерс и Калвин ждали его, и Фалькенберг повернулся к ним. Кальвин, как пустые, поднял три сумки с личными вещами и уверенным движением открыл дверь. Капитан СВ смотрел им вслед, пока они не вышли из здания, но Фалькенберг не оглянулся.

— Будь они прокляты, — сказал капитан. — Будь все они прокляты.

— Машина здесь. — Баннерс открыл заднюю дверь видавшей виды наземной машины, марку которой определить было невозможно. Машину собрали из частей десяти других, причем некоторые части явно извлекал неопытный механик. Баннерс сел на место водителя и включил двигатель. Двигатель дважды кашлянул, затем заработал, и в облаке черного дыма они тронулись в путь.

Миновали еще один док, где из посадочного корабля с крыльями величиной с целую шлюпку морской пехоты выгружался бесконечный поток гражданских пассажиров. Плакали дети, а мужчины и женщины в длинных очередях неуверенно осматривались; их торопили стражники в таких же мундирах, как у Баннерса. Кислый запах немытого человеческого тела смешивался с чистым соленым океанским воздухом. Баннерс с неодобрительной миной поднял окна.

— Так всегда, — ни к кому в частности не обращаясь, заметил Кальвин. — На тюремных кораблях Совладения вода строго нормирована, и потом нужны недели, чтобы отмыться.

— Вы бывали на таких кораблях? — спросил Баннерс.

— Нет, сэр, — ответил Кальвин. — Но в боевых кораблях морской пехоты не лучше. И не хотел бы я провести шесть месяцев в корабле, набитом десятью-пятнадцатью тысячами гражданских.

— Мы все еще можем увидеть внутренности такого корабля, — сказал Фалькенберг. — И радоваться такой возможности. Расскажите мне о здешней ситуации, Баннерс.

— Не знаю, с чего начать, сэр, — ответил лейтенант. — Я… что вы знаете о Хедли?

— Предположим, ничего, — сказал Фалькенберг.

«Можно заодно узнать, как оценивают ситуацию офицеры президентской гвардии», — подумал он. Во внутреннем кармане кителя у него лежал отчет службы разведки Флота, но из таких отчетов всегда ускользают важные частности; знать, как настроена президентская гвардия, может оказаться необходимо для его планов.

— Да, сэр. Ну, начнем с того, что мы здесь далеко от ближайших корабельных маршрутов — но, наверно, это вы знаете. Единственной причиной присутствия здесь купцов и торговли были шахты. Торий, богатейшие известные залежи — пока они не начали иссякать.

Первые несколько лет это было все, чем мы располагали. Шахты в горах, в восьмидесяти милях в той стороне. — Он указал на тонкую голубую линию на горизонте.

— Должно быть, очень высокие горы, — заметил Фалькенберг. — Каков диаметр Хедли? Около восьмидесяти процентов земного? Что-то в этом роде. Горизонт здесь должен быть очень близко.

— Да, сэр. Горы высокие. Хедли — маленькая планета, но у нас здесь все самое большое и лучшее. — В голосе молодого офицера звучала гордость.

— Сумки кажутся очень тяжелыми для такой маленькой планеты, — заметил Кальвин.

— У Хедли большая плотность, — ответил Баннерс. — Тяготение примерно девяносто процентов стандартного. Итак, шахты там, и при них — собственный космопорт в районе озера. Рефьюдж — так называется этот город — был основан компанией «Американ экспресс». Компания привезла первых колонистов, много.

— Добровольцев? — спросил Фалькенберг.

— Да. Все были добровольцами. Обычные неудачники. Наверно, типичный пример — мой отец, инженер, который не справлялся с конкуренцией и устал от указаний Бюро Технологии, что можно изучать, а что нельзя. Это была первая волна, и эти колонисты заняли лучшие земли. Они основали город и запустили экономику. За двадцать лет выплатили все авансы компании «Американ экспресс». — Баннерс этим явно гордился, и Фалькенберг понял, что работа была тяжелая.

— Это было около пятидесяти лет назад? — спросил он. — Да.

Теперь они ехали по заполненным людьми улицам с деревянными домами по обеим сторонам. Каменных зданий было немного. Повсюду пансионы, меблированные комнаты, бары, матросские бордели — все обычные для припортового района заведения. Других машин на дорогах не было. Весь транспорт — лошади и быки, запряженные в повозки. Много велосипедистов и пешеходов.

Небо над Рефьюджем чистое. Ни следа смога или промышленных отходов. В гавани тягачи работали на электричестве, были и парусные корабли, рыбачьи весельные лодки, даже парусная шхуна, прекрасная на фоне чистой голубой воды. Шхуна, оставляя шлейф белой пены, выходила в океан. Трехмачтовый корабль с полной парусной оснасткой вошел в гавань, и грузчики вручную принялись разгружать тяжелые тюки. Похожие на хлопок.

Они миновали фургон, полный дынь. Ярко одетая молодая пара весело помахала им, мужчина щелкнул хлыстом, подгоняя пару лошадей, тащивших фургон. Фалькенберг, разглядывая эту примитивную сцену, сказал:

— Не похоже, что вы здесь уже пятьдесят лет.

— Вы правы. — Баннерс с горечью взглянул на него. Потом свернул, чтобы не столкнуться с группой неряшливых подростков, сидевших прямо посреди улицы. Ему пришлось свернуть еще раз, чтобы избежать столкновения с баррикадой из камней, которую загораживали собой подростки. Машину резко тряхнуло. Баннерс включил двигатели на полную мощность, чтобы перевалить через самое низкое место в баррикаде. Со скрипом машина преодолела препятствие, и Баннерс увеличил скорость.

Фалькенберг вынул руку из-под полы кителя.

Позади Кальвин разглядывал ручной пулемет, появившийся из большой сумки, которую главный старшина нес с собой. Когда Баннерс ничего не сказал об этом инциденте, Фалькенберг нахмурился и, прислушиваясь, откинулся на сиденье. В отчете разведки говорилось о беззаконии, но то, что он увидел, было ничуть не лучше, чем острова Благотворительности на Земле.

— Нет, у нас не очень развитая промышленность, — продолжал Баннерс. — Вначале в ней не было никакой необходимости. Шахты делали всех богатыми, поэтому все, в чем мы нуждались, мы ввозили. Фермеры втридорога продавали шахтерам свежие продукты. Рефьюдж был городом, обслуживающим промышленность. Люди, которые здесь работали, вскоре получали возможность покупать животных для ферм и расселялись по равнинам и лесам.

Фалькенберг кивнул:

— Многим из них не нужны были города.

— Совершенно верно. Им не нужна была промышленность, они и сюда прилетели, чтобы избавиться от нее. —

Баннерс некоторое время молчал. — Потом какой-то проклятый бюрократ Совладения прочел экологические отчеты о Хедли. Бюро контроля населения в Вашингтоне решило, что это прекрасное место для насильственной колонизации, ведь корабли все равно приходят сюда за торием, так что вместо предметов роскоши и механизмов им приказали везти осужденных. Сотни тысяч, полковник Фалькенберг. За последние десять лет здесь ежегодно высаживается больше пятидесяти тысяч.

— И вы не можете прокормить их всех, — негромко сказал Фалькенберг.

— Да, сэр. — Лицо Баннерса напряглось. Казалось, он сдерживает слезы. — видит Бог, мы пытались. Каждый эрг наших генераторов уходит на изготовление протоуглеводов, чтобы прокормить их. Но они не похожи на первых колонистов! Они ничего не знают и ничего не хотят делать! О, не совсем так, конечно. Некоторые из них работают. Некоторые заняты на перевозке. Но других гораздо больше.

— А почему вы не скажете им: работайте или умирайте с голоду? — прямо спросил Кальвин. Фалькенберг бросил на него холодный взгляд, старшина слегка кивнул и откинулся на сиденье.

— Потому что СВ нам не разрешает! — крикнул Баннерс. — Черт возьми, мы ведь не самостоятельное правительство. Бюро Переселения указывает нам, что делать. Оно здесь всем заправляет…

— Мы это знаем, — мягко сказал Фалькенберг. — Мы видели результаты влияния Гуманитарной Лиги на Бюро Переселения. Мой главный старшина ни о чем не спрашивал, он выражал свое мнение. Тем не менее я удивлен. Мне казалось, ваши фермы способны содержать большое городское население.

— Конечно, сэр. — Баннерс долго ехал в мрачном молчании. — Но здесь нет транспорта. Люди здесь, а самые плодородные земли в пятистах милях в глубине континента. Пригодная к использованию земля есть и ближе, но она не расчищена. Наши поселенцы хотели уйти подальше от Рефьюджа и Бюро Переселения. У нас есть железная дорога, но банды разбойников постоянно подрывают ее. Мы не можем рассчитывать на продукцию Хедли, чтобы сохранить жизнь жителям Рефьюджа. На Хедли миллион человек, и половина их сосредоточена в этом неуправляемом городе.

Они приближались к огромному чашеобразному сооружению, соединенному с квадратной каменной крепостью. Фалькенберг внимательно разглядывал здания, потом спросил:

— Что это?

— Наш стадион, — ответил Баннерс. Теперь в его голосе не звучала гордость. — Его построил для нас СВ. Мы предпочли бы новую электростанцию, но получили стадион на сто тысяч зрителей.

— И конечно, он построен строительной компанией «Джи-эл-эс», — сказал Фалькенберг.

— Да… но откуда вы знаете?

— Мне кажется, я уже видел такое. — На самом деле не видел, но догадаться было легко: «Джи-эл-эс» принадлежит холдингу, которым в свою очередь владеет семья Бронсонов. Легко догадаться, почему помощь, посланная Большим Сенатом, всегда оканчивается выгодным для «Джи-эл-эс» контрактом.

— У нас очень хорошие спортивные команды и рысаки, — с горечью говорил Баннерс. — Соседнее здание — это дворец президента. Его архитектура весьма функциональна.

Дворец появился перед ними, приземистый и массивный; он скорее походил на крепость, чем на столичное здание.

По мере приближения ко дворцу город становился все населенней. Здесь преобладали дома из камня и пористого бетона, а не из дерева. Но редко выше трех этажей, и поэтому Рефьюдж далеко растянулся вдоль берега. За комплексом стадиона и дворца людей стало гораздо больше. Баннерс внимательно вел машину по широким улицам, но, казалось, нервничал меньше, чем в районе порта.

Рефьюдж — город контрастов. Здесь улицы прямые и широкие, и явно существует хорошая система канализации, но все первые этажи заняты магазинами, а тротуары загромождены киосками и лотками. Мимо киосков и магазинов движутся толпы пешеходов.

Однако ни транспорта, ни подвижных пешеходных транспортеров по-прежнему не было. Часто встречались поилки и коновязи, наряду с фонарными столбами и водонапорными башнями. Немногие приметы существования технологии резко контрастировали с общей примитивной атмосферой города.

На перекрестке они увидели отряд людей в форме. Фалькенберг внимательно разглядывал их, потом посмотрел на Баннерса.

— Ваши солдаты?

— Нет, сэр. Это мундир людей Гленна Фостера. Официально они считаются резервом президентской гвардии, но на самом деле это домашнее войско. — Баннерс горько рассмеялся. — Звучит, как цитата из какой-нибудь исторической книги, верно? Мы почти вернулись к феодализму, полковник Фалькенберг. Любой богатый человек содержит телохранителей. Людям приходится это делать. Преступные группы так сильны, что полиция и не пытается задержать того, кто находится под их охраной, да и судья ни за что не вынесет приговор задержанным.

— И эти частные телохранители, вероятно, сами становятся бандами.

Баннерс пристально посмотрел на него.

— Да, сэр. Вы видели такое раньше?

— Да. Приходилось. — Баннерс не мог разгадать выражение лица Фалькенберга.

 

VI

Под приветственные клики солдат в синих мундирах они въехали в президентский дворец. Фалькенберг отметил начищенное оружие и хорошую выправку президентских гвардейцев. «Здесь дежурят хорошо подготовленные люди, но отряд невелик, — подумал Фалькенберг. — Так ли они хороши в бою, как в карауле?» Это все были местные граждане, преданные Хедли; они совсем не похожи на морских пехотинцев Совладения, к которым он привык.

Его провели через множество помещений каменной крепости. В каждой комнате — некоторые из них представляли собой караульные помещения — были тяжелые металлические двери. Фалькенберг не замечал никаких признаков деятельности правительства, пока не прошли через внешние постройки дворца и не оказались в открытом дворе. Оттуда путь лежал во внутреннее здание.

Здесь множество людей развивало бурную деятельность. По коридорам бегали чиновники, за столами в кабинетах сидели девушки в платьях из кисеи, которые на Земле уже несколько лет как вышли из моды. Большинство укладывало содержимое столов в ящики, а другие люди уносили эти ящики в коридор. Некоторые кабинеты пустовали, столы покрывал тонкий слой пыли, а под них были затолканы пластиковые коробки для перевозки документов.

Перед кабинетом президента были две приемные. Президент Будро оказался высоким худым человеком с тонкими рыжими усами и быстрыми жестами. Когда их привели в чрезмерно разукрашенный кабинет, президент поднял голову от стопки бумаг, но взгляд его не сразу сосредоточился на посетителях. На лице его было выражение тревоги и сосредоточенности.

— Полковник Джон Кристиан Фалькенберг, сэр, — сказал лейтенант Баннерс. — И главный старшина Кальвин.

Будро не встал.

— Рад видеть вас, Фалькенберг. — Выражение его лица говорило совсем о другом: на посетителей он смотрел с легким отвращением. Знаком он попросил Баннерса выйти. Когда дверь закрылась, президент спросил: — Сколько людей вы привели с собой?

— Десять, господин президент. Сколько можно было взять на борт, не вызывая подозрений. Нам и так повезло. Большой Сенат прислал специального инспектора, чтобы проверять на посадке, не нарушаются ли антинаемнические законы. Если бы мы не подкупили портового чиновника и тот не отвлек бы инспектора, мы бы вообще сюда не попали. Мы с Кальвином угодили бы на Танит в качестве недобровольных колонистов.

— Понятно. — Судя по выражению лица президента, тот не удивился. Джон подумал, что Будро был бы доволен, если бы инспектор их застукал. Президент нервно побарабанил пальцами по столу. — Возможно, этого хватит. Я знаю, что корабль, на котором вы прилетели, привез морских пехотинцев, согласившихся поселиться на Хедли. Они могут стать ядром отличной полиции. Хорошие солдаты?

— Это демобилизованный батальон, — ответил Фалькенберг. — Солдаты, которые больше не нужны СВ. Возможно, набранные на гауптвахтах двадцати планет. Нам повезет, если среди них найдется хоть один хороший солдат.

На лице Будро появилось прежнее угнетенное выражение. Надежда на глазах покидала его.

— Но у вас ведь есть собственные войска, — сказал Фалькенберг.

Будро поднял стопку листков.

— Все здесь. Я как раз проглядывал, когда вы вошли. — Он протянул Фалькенбергу отчет. — Тут мало хорошего, полковник. Я никогда не считал, что существует военное решение проблем Хедли, и эти документы подтверждают мои опасения. Если у вас всего десять человек плюс батальон морских пехотинцев, которых превратили в вынужденных переселенцев, о военном решении не стоит и думать.

Будро снова сел. Его руки бесцельно перебирали многочисленные бумаги на столе.

— На вашем месте, Фалькенберг, я вернулся бы на военный корабль и забыл бы о Хедли.

— Что же вам мешает сделать это?

— Хедли мой дом! Никакая мразь не выгонит меня с плантации, которую собственными руками создал мой дед. Меня не заставят бежать. — Будро так сжал руки, что костяшки побелели, но когда снова заговорил, голос его звучал спокойно. — Вас здесь ничто не держит. Меня держит.

Фалькенберг взял отчет со стола и просмотрел его, прежде чем передать Кальвину.

— Мы проделали долгий путь, господин президент. Можете объяснить нам, в чем проблема, прежде чем мы улетим.

Будро мрачно кивнул. Рыжие усы дернулись, и он провел по ним рукой.

— Все достаточно просто. Формальная причина того, что вы здесь, причина, которую мы указали колониальной администрации как повод для приглашения наемников, это разбойничьи шайки в горах. Никто не знает, сколько их там, но они достаточно сильны, чтобы грабить фермы. К тому же они, когда хотят, перекрывают сообщение между Рефьюджем и сельскохозяйственными районами.

— Да. — Фалькенберг продолжал стоять перед столом, потому что не получал приглашения сесть. Но если это его задевало, он ничем себя не выдавал. — У разбойников-партизан нет никаких шансов без политической базы.

Будро кивнул.

— Однако я уверен, что вице-президент Брэдфорд объяснил вам: подлинная проблема не в них. — Голос у президента сильный, но в нем слышатся ворчливые обиженные нотки, как будто Будро привык, что с его мнением постоянно не соглашаются, и ожидал того же от Фалькенберга. — На самом деле мы могли бы ужиться с разбойниками, но они пользуются политической поддержкой партии Свободы. Моя Прогрессивная партия больше партии Свободы, но её члены рассеяны по всей планете. А ПС сосредоточена здесь, в Рефьюдже, у нее бог знает сколько избирателей и примерно сорок тысяч последователей, которых в любой момент можно собрать для мятежа.

— У вас часто бывают мятежи? — спросил Джон.

— Слишком часто. Их невозможно контролировать. У меня в президентской гвардии триста человек, но все они, как молодой Баннерс, прошли подготовку в частях СВ. От них мало толка при подавлении мятежа, и они верны не мне, а своей работе. К тому же и в самой гвардии есть люди ПС.

— Так что когда речь идет о контроле за партией Свободы, на президентскую гвардию можно не рассчитывать, — заметил Джон.

— Да. — Будро невесело улыбнулся. — Есть еще силы моей полиции. Ими командовали офицеры СВ, но сейчас их отзывают. Весь мой административный штат набран и обучен Бюро Переселения, и самые компетентные работники отозваны на Землю.

— Вижу, это создает проблему.

— Проблему? Да вообще невозможно работать, — сказал Будро. — У меня нет никого, кто помог бы управлять, но пост за мной, и слишком многие хотят его получить. Я мог бы собрать полторы тысячи партизан из членов Прогрессивной партии и еще пятнадцать тысяч сторонников партии, которые в крайнем случае могли бы прийти на помощь, но они не обучены. Как им противостоять сорока тысячам ПС?

— Вы серьезно считаете, что партия Свободы поднимет восстание?

— Как только СВ покинет планету. Не сомневайтесь. Они требуют созыва нового конституционного совещания сразу после отъезда губернатора СВ. Если мы не разрешим созыв этого совещания, они восстанут. Ведь что неразумного в таком совещании после ухода колониальной администрации?

— Понятно.

— Но если мы допустим это совещание, они будут тянуть время до тех пор, пока в зале не останутся только их люди. Моя партия состоит из работающих избирателей. Они не могут день за днем сидеть на совещании. А члены ПС будут сидеть, пока не лишат должностей всех прогрессистов. И тогда они уничтожат планету. Я не вижу, что при таких обстоятельствах может сделать военный, однако вице-президент Брэдфорт настоял на том, чтобы мы вас наняли.

— Возможно, мы что-нибудь придумаем, — спокойно ответил Фалькенберг. — У меня нет большого опыта в администрировании, но Хедли не уникальна. Вероятно, прогрессисты — в основном старые поселенцы?

— И да и нет. Прогрессивная партия хочет индустриализировать Хедли, а некоторые из наших фермеров против. Но мы хотим проводить индустриализацию медленно. Мы закроем большинство шахт и будем добывать столько тория, сколько нужно продать, чтобы купить основное промышленное оборудование. А остальные запасы я хочу сохранить для наших атомных электростанций, потому что позже они нам понадобятся.

Мы хотим развивать сельское хозяйство и транспорт и сократить рацион граждан так, чтобы направить энергию атомных электростанций в новую промышленность. Я хочу закрыть производство товаров народного потребления и не открывать заново, пока мы не сможем себе этого позволить. — Будро возвысил голос, глаза сверкали; сейчас легко было понять причину его популярности. Он верил в свое дело.

— Мы хотим создать самодостаточную экономику и уйти из-под власти Совладения, чтобы впоследствии присоединиться к человечеству на равных! — Будро спохватился и нахмурился. — Простите. Я не собирался произносить речь. Садитесь, пожалуйста.

— Спасибо. — Фалькенберг сел в тяжелое кожаное кресло и осмотрел кабинет. Мебель богатая (привезти всю обстановку кабинета с Земли стоило целое состояние), но в то же время безвкусная — скорее кричащая, чем элегантная. Вполне в духе колониальной администрации, и Фалькенберг задумался, какому сенатору принадлежит фирма, поставляющая офисную мебель. — А чего хочет оппозиция?

— Полагаю, вам действительно нужно знать все. — Будро нахмурился, и его усы нервно дернулись. Он с видимым усилием попытался расслабиться, и Джон подумал, что когда-то президент должен был производить сильное впечатление. — Девиз Партии свободы: «Служить людям». Для них служить означает немедленно поставлять много товаров народного потребления. Они хотят взять от шахт все. Как вы понимаете, шахтеры их поддерживают. ПС разграбит планету, чтобы покупать товары на других планетах, и плевать, чем за это придется платить. Гиперинфляция будет только одной из проблем, которые они создадут.

— Честолюбивые планы.

— Да. Они даже хотят создать экономику, основанную на двигателях внутреннего сгорания. Бог знает как: у нас нет соответствующей технологии, но есть нефть. Все пришлось бы покупать на других планетах. У нас нет тяжелой промышленности для производства таких двигателей, даже если бы это выдержала экосфера, но для ПС это не имеет значения. Эта партия всем обещает машины. Немедленная модернизация. Больше пищи, автоматические фабрики, развлечения… короче, рай и немедленно.

— Они серьезно этого хотят, или это только лозунги?

— Думаю, большинство пээсовцев в это верит, — ответил Будро. — Поверить трудно, но мне кажется, они верят.

— А как они объясняют, где возьмут деньги?

— Отберут у богатых. Как будто здесь для этого достаточно богатых. Даже полная конфискация всего имущества всех граждан не обеспечит оплаты обещанного. Эти люди не представляют себе реальной ситуации, а их лидеры во всем, что случается, винят Прогрессивную партию, администрацию Совладения — кого угодно, но никогда не признаются, что обещают невозможное. Некоторые из лидеров партии знают истинное положение, но никогда в этом не сознаются.

— Я думаю, их программа пользуется поддержкой.

— Конечно, — вскипел Будро. — И каждый корабль Бюро Переселения привозит новые тысячи людей, готовых голосовать за политику ПС.

Будро встал из-за стола и прошел к шкафу у противоположной стены. Достал оттуда бутылку бренди и три стакана, разлил и протянул Фалькенбергу и Кальвину. Потом, не обращая внимания на сержанта, подождал, чтобы Фалькенберг взял свой стакан.

— Ваше здоровье. — Будро одним глотком осушил свой стакан. — Некоторые из самых старинных семейств Хедли присоединились к проклятой партии Свободы. Их не устраивают налоги, которые я предлагаю! ПС отнимет у них все, но они ее все равно поддерживают, надеясь договориться. Кажется, вас это не удивляет.

— Нет, сэр. Это старо, как сама история, а военные знают историю.

Будро удивленно посмотрел на него.

— Правда?

— Умный солдат хочет знать причины войн. А также как эти войны прекратить. Ведь, в конце концов, война — нормальное состояние дел, не так ли? Мир — это идеал. Вывод о его существовании мы делаем на основании того, что между войнами бывают короткие промежутки. — И прежде чем Будро смог ответить, Фалькенберг сказал: — Неважно. Полагаю, вы ожидаете вооруженного сопротивления сразу после ухода СВ.

— Я надеюсь предотвратить его. Брэдфорд считает, что вы можете что-нибудь сделать, а я обладаю даром убеждения. — Президент вздохнул. — Но, кажется, это безнадежно. Они не хотят идти на компромисс. Думают, что одержат полную победу.

— Полагаю, у них в прошлом нет особых достижений, — сказал Фалькенберг.

Будро рассмеялся.

— Сторонники партии Свободы ставят ей в заслугу то, что она прогнала Совладение, полковник.

Все рассмеялись.

Совладение уходит, потому что выработка шахт больше не способна оправдать управление Хедли. Если бы шахты не потеряли производительности, никакие партизаны не смогли бы выгнать морских пехотинцев.

Будро кивнул, словно прочел мысли собеседника.

— Тем не менее, они заставили людей в это поверить. Много лет у нас царил терроризм, ничего серьезного. Поставкам с шахт это не угрожало, иначе морская пехота все быстро прекратила бы. Но наша полиция деморализована. На равнинах население само осуществляет правосудие, а здесь, в Рефьюдже, банды контролируют большую часть города.

Будро указал на стопку бумаг на углу своего стола.

— Это заявления об отставке. Я даже не знаю, сколько полицейских у нас останется после ухода СВ. — Он сжал кулак, словно хотел ударить им по столу, но продолжал сидеть неподвижно. — СВ уходит. Годами они всем здесь правили, а теперь уходят, оставляя нас справляться с последствиями. Я президент именем Совладения. Оно дало мне этот пост, а теперь уходит.

— По крайней мере вы сохраняете должность, — сказал Фалькенберг. — Люди из Бюро Переселения хотели назначить кого-то другого. Их отговорил Брэдфорд.

— Конечно. И это стоило нам больших денег. И ради чего? Может, лучше было бы по-другому?

— Мне кажется, вы говорили, что их политика погубит Хедли?

— Да, я так сказал. Я убежден в этом. Но результаты станут ясны после ухода. — Будро говорил, обращаясь скорее к самому себе, чем к Джону. — Теперь они так ненавидят нас, что из чистой ненависти противятся всем нашим предложениям. И мы поступаем так же.

— Похоже на политику Совладения. Русские и американцы в Большом Сенате. Совсем как дома. — В последовавшем за этими словами вежливом смехе не было веселья.

Будро открыл ящик стола и достал оттуда документ.

— Разумеется, я выполню условия нашего соглашения. Вот ваше назначение командующим нашей военной полицией. Но я по-прежнему считаю, что лучше бы вам сесть на ближайший уходящий корабль. Проблемы Хедли военным советникам не решить.

Главный старшина Кальвин фыркнул, почти неслышно, но Фалькенберг знал, о чем подумал старшина. Будро чурается слова «наемники»: термин «военные советники» ему принять легче. Джон прикончил выпивку и встал.

— Вас хочет видеть мистер Брэдфорд, — сказал Будро. — Лейтенант Баннерс покажет вам его кабинет.

— Спасибо, сэр. — Фалькенберг вышел из большой комнаты. И когда закрывал за собой дверь, заметил, что Будро снова направился к шкафу со спиртным.

Вице-президент Эрнст Брэдфорд — человечек, с лица которого словно никогда не сходит легкая улыбка. Он старается всем понравиться, но не всегда успешно. Тем не менее, ему удалось собрать вокруг себя немало сторонников, и он считает себя удачливым политиком.

Когда Баннерс провел Фалькенберга в его кабинет, Брэдфорд улыбнулся шире обычного, но тут же предложил лейтенанту показать Кальвину караульные помещения дворца. Фалькенберг кивнул, и главный старшина вышел.

Кабинет вице-президента строго функционален. Столы и стулья изготовлены из местной древесины, небрежно отделаны, а цветовое пятно создает единственная роза в хрустальной вазе. Брэдфорд одет в той же манере — в бесформенную одежду, купленную в местном магазине.

— Слава Богу, вы здесь, — сказал Брэдфорд, когда дверь закрылась. — Но мне сказали, что вы привезли только десять человек. С десятью людьми мы ничего не сможем сделать! Вы должны были привезти не менее ста верных нам солдат! — Он возбужденно вскочил со стула, но тут же снова сел. — Вы можете что-нибудь сделать?

— Со мной на корабле было десять человек, — ответил Фалькенберг. — Когда покажете, где я буду тренировать отряд, я найду остальных наемников.

Брэдфорд подмигнул ему и широко улыбнулся.

— Значит, вы привезли больше! Мы вам покажем — все покажем! Мы еще победим! Что вы думаете о Будро?

— Он кажется искренним. Встревожен, конечно. Думаю, всякий бы на его месте тревожился.

Брэдфорд покачал головой.

— Он не может принять решение. Никакое. Раньше он таким не был, но с некоторых пор любые его решения — вынужденные. Почему Колониальная администрация выбрала его? Мне казалось, вы должны были организовать мое назначение на пост президента. Мы вам дали достаточно денег.

— Не все сразу, — ответил Фалькенберг. — Заместитель не смог доказать министру целесообразность вашего назначения. Мы ведь не всесильны. Профессору Уитлоку потребовались огромные усилия, чтобы добиться поддержки Будро, не говоря уже о вас. Мы все силы потратили на то, чтобы президентом не стал представитель партии Свободы.

Голова Брэдфорда прыгала вверх-вниз, как у игрушечного болванчика.

— Я знал, что могу вам доверять, — сказал он. Улыбка его была теплой, но, несмотря на все усилия, не казалась искренней. — Во всяком случае свою часть соглашения вы выполнили. А как только СВ уйдет…

— У нас будут развязаны руки. Брэдфорд снова улыбнулся.

— Вы необычный человек, полковник Фалькенберг. По слухам, вы преданы Совладению. Когда доктор Уитлок предложил ваши услуги, я был изумлен.

— У меня не было выбора, — напомнил Фалькенберг.

— Да. — Брэдфорд не стал напоминать, что и сейчас у Фалькенберга нет выбора, но явно подумал об этом. Улыбка его стала еще шире. — Ну, теперь вам предстоит встретиться с мистером Хамнером. Он второй вице-президент. А потом мы сможем отправиться в поместье Уорнера. Я организовал там размещение ваших солдат, и там же вы сможете их готовить. Никто вам не помешает. Можете говорить, что ваши люди — местные добровольцы.

Фалькенберг кивнул.

— У меня получится. В последнее время у меня хорошо получаются вымышленные истории.

— Разумеется. — Брэдфорд снова улыбнулся. — Клянусь Господом, мы еще победим. — Он нажал кнопку на столе. — Попросите мистера Хамнера зайти ко мне. — Подмигнул Фалькенбергу и сказал: — Мы не можем слишком долго находиться одни. Кому-нибудь покажется, что у нас заговор.

— А какова позиция Хамнера? — спросил Фалькенберга.

— Подождите, пока не увидите его. Будро ему доверяет, и он опасен. Он представляет в Прогрессивной партии сторонников технологии. Мы не можем без него обойтись, но его политика нелепа. Он хочет все пустить на самотек. Если бы он своего добился, никакого правительства не было бы. А его люди все ставят себе в заслугу — как будто технология единственное, что нужно для управления. Он совсем не разбирается в управлении. Ему кажется, что можно создать партию, действуя как инженер.

— Иными словами, он не понимает политической реальности, — сказал Фалькенберг. — Думаю, ему придется уйти.

Брэдфорд с улыбкой кивнул.

— Со временем. Но в данный момент нам нужно его влияние на техников. И, конечно, он ничего не знает о нашей с вами договоренности.

— Конечно. — Фалькенберг сел и принялся разглядывать карты. В это время по интеркому сообщили о приходе Хамнера. Фалькенбергу стало любопытно, насколько безопасен этот кабинет для проведения переговоров. Брэдфорд, скорее всего, из тех людей, что размещают жучки в чужих кабинетах, однако здесь он не единственный любитель подслушивать, и ни одно помещение не может считаться полностью безопасным.

«Но тут я ничего сделать не могу, — решил Фалькенберг. — И, вероятно, этот кабинет чист».

Джордж Хамнер оказался рослым мужчиной, выше Фалькенберга и плотнее даже главного старшины Кальвина. Свободные движения сильного человека и уверенность, обычно присущая таким людям. С Джорджем Хамнером опасно вступать в драку. Они обменялись рукопожатием, и Хамнер начал безжалостно сжимать руку, проверяя Фалькенберга. И, встретив ответное давление, удивился. Двое мужчин молча стояли так какое-то время, прежде чем Хамнер расслабился и помахал Брэдфорду.

— Так это наш новый полковник полиции, — сказал Хамнер. — Надеюсь, вы понимаете, во что ввязались. Следовало бы сказать: надеюсь, не понимаете. Если вы знаете о наших проблемах и тем не менее соглашаетесь на эту работу, нам следовало бы усомниться в вашем здравом рассудке.

— Я все время слышу о том, какие серьезные проблемы у Хедли, — ответил Фалькенберг. — Если так будет продолжаться и дальше, может быть, я поверю, что положение безнадежное, но пока я этого не вижу. Итак, люди партии Свободы превосходят нас численно. А каково их вооружение и способно ли оно доставить неприятности?

Хамнер рассмеялся.

— Прямо к делу, верно? Это мне нравится. Ничего особенного в их вооружении нет, просто его много. Много небольших проблем создают одну большую, верно? СВ не разрешало здесь тяжелое вооружение. Ни танков. Ни бронемашин. Да здесь вообще так мало машин, что никакой разницы. Нет источников горючего, поэтому машины все равно бесполезны. У нас есть несколько городских монорельсовых дорог и то, что осталось от железной дороги… но вам ведь не нужна лекция о транспорте?

— Нет.

Хамнер рассмеялся.

— В данный момент это мое хобби. У нас недостаточно транспорта. Давайте посмотрим… — Рослый человек опустился в кресло, забросил ногу на ногу и провел пальцем по густым волосам, начинающимся почти от широких бровей. — Нет военных самолетов, вообще нет воздушного транспорта, если не считать нескольких вертолетов. Нет ни артиллерии, ни пулеметов, вообще нет тяжелого вооружения. В основном охотничьи ружья небольшого калибра и дробовики. Есть полицейское оружие. Военные автоматические ружья со штыками. Их немного, и почти все у нас. На улицах можно встретить все что угодно, полковник, и я имею в виду буквально все. Луки и стрелы, ножи, мечи, топоры, молоты — все, что вспомните.

— Ему не нужно знать такие нелепости, — сказал Брэдфорд. В голосе его звучало презрение, но он по-прежнему улыбался.

— Никакое оружие нельзя считать нелепым, — возразил Фалькенберг. — Если оно в руках человека, который умеет им пользоваться. А как защитная броня? Есть ли у вас запасы немурлона?

Хамнер на несколько секунд задумался.

— На улицах броня встречается, есть немного и у полиции. Президентская гвардия ею не пользуется. Могу снабдить вас немурлоном, но броню из него вам придется делать самим. Можете?

Фалькенберг кивнул.

— Да. У меня есть несколько отличных техников и необходимое оборудование. Джентльмены, ситуация такова, как я и ожидал. Не понимаю, почему все так встревожены. У нас батальон морских пехотинцев. Может, это и не лучшие пехотинцы, но они подготовленные солдаты. С тем оружием, каким располагает легкий батальон, с той подготовкой, которую получат добровольцы, присоединившиеся к батальону, я готов противостоять вашим сорока тысячам людей партии Свободы. Проблема партизан несколько более серьезна, но мы можем контролировать распределение продовольствия в городе. Если введем продовольственные карточки и удостоверения личности, это будет нетрудно.

Хамнер засмеялся. Это был горький смех.

— Не хотите ему сказать, Эрни? Брэдфорд не понял.

— Что сказать? Хамнер опять засмеялся.

— Вижу, вы не приготовили уроки. Ежеутренний отчет, поступивший несколько дней назад. По совету Бюро Переселения Колониальная администрация решила, что на Хедли вообще не нужно оружие. Морским пехотинцам повезет, если им оставят ружья и штыки. Все остальное увезут на кораблях СВ.

— Но это безумие, — возразил Брэдфорд. Он повернулся к Фалькенбергу. — Почему они это делают?

Фалькенберг пожал плечами.

— Возможно, какой-нибудь представитель партии Свободы получил доступ к чиновнику Колониальной администрации. Полагаю, ПС не чужда подкупа?

— Конечно, нет, — ответил Брэдфорд. — Вы должны что-то сделать.

— Если смогу. Подозреваю, что это будет нелегко. — Фалькенберг поджал губы, так что они превратились в тонкую линию. — На это я не рассчитывал. Я хочу сказать, что если мы ужесточим контроль через распределение продовольствия и введение удостоверений личности, то можем столкнуться с вооруженным восстанием. Насколько хорошо организованы партизаны ПС?

— Они хорошо организованы и хорошо финансируются, — сказал Хамнер. — И я не уверен, что продовольственные карточки — ответ на проблему партизанской войны. СВ закрывал глаза на саботаж, потому что ни в чем, кроме шахт, не был заинтересован, но мы не можем жить с таким уровнем террора в городе. Так или иначе, но мы должны восстановить порядок — и, кстати, правосудие.

— Правосудие обычно не проблема солдат, — сказал Фалькенберг. — Порядок — другое дело. Его я могу организовать.

— С несколькими сотнями человек? — недоверчиво спросил Хамнер. — Но мне нравится ваше отношение. По крайней мере вы не ноете и не просите помощи. И не сидите, не в силах принять решение.

— Посмотрим, что можно сделать, — сказал Фалькенберг.

— Да. — Хамнер встал и направился к выходу. — Что ж, я хотел встретиться с вами, полковник. Вот и встретился. У меня много работы. Наверно, у Эрни тоже, хотя не вижу, чтобы он ею занимался. — И, не глядя на них, вышел, оставив дверь открытой.

— Видите, — сказал Брэдфорд. Он осторожно закрыл дверь. Улыбнулся понимающе. — Он бесполезен. Как только вы все возьмете под контроль, мы найдем для управления техниками кого-нибудь другого.

— В чем-то он прав, — сказал Фалькенберг. — Например, он знает, что нелегко будет обеспечить полицейскую защиту.

По пути сюда я видел примеры того, что происходит в Рефьюдже, и если так плохо везде…

— Вы найдете способ, — ответил Брэдфорд. Он говорил уверенно. — Вы можете набрать большой отряд. А беззаконие на улицах — это преимущественно уличные подростковые банды. Они никому не подчиняются. Ни партии Свободы, ни нам, ни СВ — никому. Они просто хотят контролировать квартал, в котором живут.

— Конечно. Но вряд ли проблема в них.

— Нет. Но вы найдете способ. И забудьте о Хамнере. Вся его группа не имеет значения. В конце концов, они не настоящие прогрессисты. — Голос его звучал загадочно, а глаза сверкали. Брэдфорд наклонился вперед и заговорил тише. — Знаете, раньше Хамнер состоял в партии Свободы. Говорит, что порвал с ней из-за ее политики в области технологии, но такому человеку нельзя доверять.

— Понятно. К счастью, мне не нужно ему доверять. Брэдфорд расплылся в улыбке.

— Совершенно верно. Ну-с, приступайте. У вас много работы, и не забудьте: вы дали согласие подготовить солдат из представителей нашей партии для меня лично.

 

VII

Поместье — обширное, протяженностью почти в пять километров — расположилось в холмах на расстоянии однодневного марша от города Рефьюдж. В центре дом и амбары из местного дерева, напоминающего дуб. Здания стоят в лесистой лощине посреди поместья.

— Вы уверены, что вам больше ничего не понадобится? — спросил лейтенант Баннерс.

— Да, спасибо, — ответил Фалькенберг. — Те немногие, кто сейчас у нас есть, все принесли с собой. Позже, когда придут другие, нам придется побеспокоиться о продовольствии и горючем, а пока ничего не нужно.

— Хорошо, сэр, — сказал Баннерс. — Я возвращаюсь с Маурером и оставляю вам свою машину. И у вас есть скот…

— Да. Спасибо, лейтенант.

Баннерс отдал честь и сел в машину. Он хотел сказать что-то еще, но Фалькенберг уже отвернулся, и Баннерс уехал. Кальвин смотрел ему вслед.

— Забавный парень, — сказал он. — Хотел бы больше знать, чем мы занимаемся.

Губы Фалькенберга изогнулись в легкой улыбке.

— Я этого ждал. Проследите, чтобы он знал о нас не больше, чем мы хотим.

— Есть, сэр. Полковник, а что это мистер Брэдфорд говорил о солдатах партии? У нас будет много таких?

— Думаю, да. — Фалькенберг зашагал по широкой лужайке к большому центральному строению ранчо. Здесь на пороге его ждали капитан Фаст и несколько офицеров, а на столе стояла бутылка виски.

Фалькенберг налил себе и выпил.

— Думаю, стоит только начать, и здесь найдется немало последователей Прогрессивной партии, Кальвин. Мне это не нравится, но избежать этого невозможно.

— Сэр? — Капитан Фаст внимательно слушал. Фалькенберг криво улыбнулся.

— Вы серьезно полагали, что правительство отдаст нам монополию на армию?

— Вы думаете, нам не доверяют?

— Амос, а вы бы доверяли нам?

— Нет, сэр, — ответил капитан Фаст. — Но всегда есть надежда…

— Мы не можем осуществить свою миссию, опираясь только на надежду. Главстаршина.

— Сэр.

— У меня для вас позже будет задание. А сейчас поручите кому-нибудь проводить меня в мою квартиру. А потом позаботьтесь об обеде.

— Сэр.

Фалькенберг проснулся от негромкого стука в дверь. Он открыл глаза и сунул руку под подушку, но других движений не делал.

Снова постучали.

— Да, — негромко отозвался Фалькенберг.

— Я вернулся, полковник, — ответил Кальвин.

— Хорошо. Входите. — Фалькенберг спустил ноги с кровати и натянул сапоги. Он спал не раздеваясь.

Главный старшина Кальвин вошел. Он был одет в светлую синтетическую кожаную рубашку и брюки от полевой формы СВ. Из сумки, висевшей на его плече, высовывалось черное обмундирование для ночных операций. На поясе пистолет, на груди нож в тяжелых ножнах.

Вместе с Кальвином вошел невысокий жилистый человек с тонкими каштановыми усиками.

— Рад вас видеть, — сказал Фалькенберг. — Были неприятности?

— Банда хулиганов привязалась к нам, когда мы шли через город, полковник, — ответил Кальвин. Он по-волчьи осклабился. — Но все продолжалось недолго, даже записать нечего.

— Кто-нибудь ранен?

— Не настолько, чтобы не убежать.

— Хорошо. Были проблемы в бараках переселенцев?

— Нет, сэр, — ответил Кальвин. — Они не охраняются. Всякого, кто хочет уйти от милостей Бюро Переселения, отпускают. Без продовольственных карточек, конечно. Это ведь не осужденные, а колонисты по принуждению.

Слушая Кальвина, Фалькенберг разглядывал пришедшего с ним человека. Майор Джереми Севедж выглядел усталым; казалось, он намного старше своих сорока пяти лет. И он похудел: Джон помнил его другим.

— Я слышал, вам нелегко пришлось, — сказал ему Фалькенберг.

— Не пикник, — ответил Севедж с акцентом, который приобрел, когда рос на Черчилле. — Но другого мы и не ждали. И вот мы здесь, Джон Кристиан.

— Да, и слава Богу. Вас никто не заметил? Люди вели себя правильно?

— Да, сэр. С нами обращались так же, как с остальными вынужденными колонистами. Люди вели себя великолепно, и неделя-другая тренировок вернет им форму. Главный старшина сказал мне, что батальон прибыл в полном составе.

— Да. Он все еще в казармах морской пехоты. Это наше слабое звено, Джереми. Я хочу, чтобы они побыстрей оказались здесь; тогда мы сможем контролировать их общение. И нужно сделать это как можно скорее.

— У вас лучшие люди. Думаю, все будет в порядке. Фалькенберг кивнул.

— Но глядите в оба, Джереми, и будьте осторожны, пока СВ не уйдет. Я нанял доктора Уитлока, чтобы он выяснил для нас обстановку. Он еще не показывался, но я предполагаю, что он на Хедли.

Севедж ответил на взмах руки Фалькенберга и уселся на единственный в комнате стул. С кивком благодарности взял у Кальвина стакан с виски.

— Нанимаете экспертов? Говорят, он лучший… Как хорошо! На кораблях Бюро Переселения нет никакой выпивки.

— Когда Уитлок покажется, соберем совещание всех офицеров, — сказал Фалькенберг. — А до этого времени придерживайтесь плана. Брэдфорд должен прислать батальон завтра, а потом начнет набирать добровольцев из своей партии. Предполагается, что мы будем их обучать. Конечно, они будут преданы Брэдфорду. Не партии и определенно не нам.

Севедж кивнул и протянул Кальвину стакан за новой порцией.

— А теперь расскажите о хулиганах, с которыми вы столкнулись в городе, главный старшина, — сказал Фалькенберг.

— Уличная банда, полковник. Неплохо дерутся поодиночке, но никакой организации. Нас было почти сто человек, так что никаких проблем.

— Уличная банда. — Джон задумчиво потянул себя за нижнюю губу, потом улыбнулся. — А сколько наших людей были уличными хулиганами, как эти, главный старшина?

— Половина, сэр. Включая меня. Фалькенберг кивнул.

— Думаю, не худо бы нашим морским пехотинцам встретиться с этими парнями. Неформально, конечно.

— Сэр! — Лицо Кальвина засветилось радостным предчувствием.

— Теперь вот что, — продолжал Фалькенберг. — Нашей серьезной проблемой будут новобранцы. Ручаюсь, кое-кто из них попробует подружиться с нашими солдатами. Станут расспрашивать о прошлом и о частях, в которых служили. Ребята будут пить, а где пьют, там болтают. Как вы справитесь с этим, солдат?

Кальвин задумался.

— Первое время проблем не будет. Мы будем держать новобранцев отдельно от наших людей, за исключением инструкторов, а инструкторы с новобранцами не болтают. Когда пройдут начальные тренировки, будет сложнее. Но, дьявольщина, полковник, солдаты любят прихвастнуть о своих военных подвигах. Мы просто подскажем им, чтобы все приукрашивали. И они такого понарасскажут, что им никто не поверит.

— Хорошо. Мне не нужно вас предупреждать, что мы идем по очень тонкому льду.

— Мы справимся, полковник, — уверенно ответил Кальвин. Он давно с Фалькенбергом, и, хотя каждому свойственно ошибаться, главный старшина уверен, что полковник найдет выход из любой дыры, в какую бы они ни свалились.

Ну, а если не получится, что ж… на двери канцелярии каждого подразделения СВ висит надпись следующего содержания: «Ты стал морским пехотинцем, чтобы умереть, и Флот пошлет тебя туда, где ты сможешь умереть». Кальвин прошел мимо этой надписи, когда записывался на службу, и с тех пор видел ее тысячи раз.

— Тогда все, Джереми, — сказал Фалькенберг.

— Да, сэр. — Севедж вскочил и отдал честь. — Чертовски приятно снова это делать, сэр. — Он помолодел на много лет.

— Рад вашему возвращению, — ответил Фалькенберг, козыряя в ответ. — И спасибо, Джерри. За все…

Батальон морской пехоты прибыл на следующий день. Его сопровождали офицеры СВ, передавшие батальон Фалькенбергу. Капитан, который привел батальон, хотел остаться и понаблюдать, но Фалькенберг нашел для него поручения и отправил с ним за компанию майора Севеджа. Час спустя в лагере не осталось никого, кроме людей Фалькенберга.

Два часа спустя солдаты уже работали, устраивая свой лагерь.

Фалькенберг наблюдал за ними с порога своего дома на ранчо.

— Какие-нибудь проблемы, главный старшина? — спросил он.

Кальвин пощупал щетину на квадратной челюсти. На службе в гарнизоне он брился дважды в день и сейчас как раз раздумывал, не пора ли бриться второй раз.

— Ничего такого, что нельзя решить с помощью залпа из всех орудий, полковник. С вашего разрешения я выделил несколько баррелей виски и позволю выпить до прихода новобранцев.

— Разрешаю.

— До завтрашнего полудня солдаты не будут готовы, но мы держимся в графике. Лишняя работа им не повредит.

— Многие ли сбегут? Кальвин пожал плечами.

— Может, ни один, полковник. Мы постоянно держим их при деле, а этих мест они совсем не знают. Новобранцы, конечно, другое дело, и когда они появятся, возможны побеги.

— Да. Что ж, посмотрите, что можно сделать. Нам нужен будет каждый человек. Вы слышали, как оценивает ситуацию президент Будро.

— Да, сэр. И это делает солдат счастливыми. Похоже, нам предстоит хорошая драка.

— Думаю, можете смело обещать людям тяжелые бои, главный старшина. Они должны понять, что, если мы не победим, им вообще некуда будет деваться. Никаких ошибок на этот раз.

— Никаких ошибок не было и в половине прошлых дел, полковник. Сейчас мне лучше повидаться с капитаном Фастом насчет бренди. Присоединитесь к нам вечером, сэр? Людям это понравится.

— Приду, главный старшина.

Кальвин ошибся в своих расчетах. Солдаты не были готовы и к вечеру следующего дня. А новобранцы появились день спустя.

Лагерь превратился в арену напряженной деятельности. Морские пехотинцы заново проходили базовую подготовку, возвращая себе боевую форму. Каждая манипула из пяти человек готовила на себя, стирала, ставила палатки из синтетики и веревок и поставляла людей на постройку лагерных укреплений и ограждений.

Новобранцы делали то же самое под присмотром офицеров-наемников и унтер-офицеров Фалькенберга. Большинство из тех, кто прилетел с Севеджем на корабле Бюро Переселения, были офицерами, центурионами, сержантами и техниками, а в батальоне морской пехоты оказалось непропорционально большое количество мониторов и капралов. В этих двух группах собралось достаточно лидеров для создания целого полка.

Новобранцы учились спать под походными плащами и жить в полевых условиях, не в мундире, а в боевом костюме из синтекожи и в сапогах. Они сами готовили себе пищу, сооружали укрытия и не зависели ни от чего за пределами части. Через две недели их начали учить самостоятельно собирать из немурлона защитную броню. Закончив делать броню, они жили в ней, а всякий, кто отлынивал от своих обязанностей, обнаруживал, что его броня утяжелена свинцом. После наступления темноты марширующие в наказание манипулы, взводы и целые отряды новобранцев и ветеранов стали привычной картиной.

У добровольцев не было времени подружиться с ветеранами морской пехоты. Севедж, Кальвин и остальные безжалостно муштровали их, учили ходить строем, жить в полевой обстановке, проводили боевую подготовку и ремонтные работы. С каждым днем формирования новобранцев таяли: многие покидали службу. Но возник постоянный приток новых.

Все это были молодые люди, они приходили группами непосредственно в лагерь. Прежде чем попасть в канцелярию части, они выстраивались на плацу, и нередко их сопровождали ветераны морской пехоты. Из новичков составляли особые подразделения или распределяли среди добровольцев-партийцев. Те гораздо реже бросали службу и охотно учились боевому мастерству.

Спустя шесть недель лагерь посетил вице-президент Брэдфорд. Приехав, он увидел, что весь отряд выстроен на плацу: новобранцы с одной стороны, ветераны — с другой.

Главный старшина Кальвин обращался к строю:

— Сегодня на Земле 30 апреля. — Голос его гремел, не нуждаясь в усилителе. — Это День Камерона. 30 апреля 1863 года капитан Жан Данжу из Иностранного легиона с двумя офицерами и шестьюдесятью двумя легионерами противостоял двум тысячам мексиканцев в бою под Камероном.

Бой продолжался весь день. У легионеров не было ни еды, ни воды и очень мало боеприпасов. Капитан Данжу был убит. Его место занял лейтенант Вийан. Он тоже был убит.

К пяти часам вечера в живых оставались только лейтенант Клеман Маде и четыре солдата. У них было по одной обойме на каждого. Истратив патроны, они пошли в штыковую атаку.

Никто из них не выжил.

Солдаты молчали. Кальвин посмотрел на новобранцев. Те стояли навытяжку под горячим солнцем. Наконец Кальвин снова заговорил:

— Не хочу, чтобы кому-нибудь из вас выпало такое. Но, может быть, кто-нибудь из вас понял, что такое Камерон.

Сегодня вечером каждый получит дополнительную порцию вина. Ветераны получат также по пол-литра бренди. Внимание. Слушать приказ.

Фалькенберг отвел Брэдфорда в свой дом на ранчо, теперь превращенный в офицерскую столовую, и они сели в углу. Официант принес напитки.

— И к чему все это было? — спросил Брэдфорд. — Это не Иностранный легион! Вы должны подготовить полицию для планеты.

— Полицию, которой предстоит много воевать, — напомнил Фалькенберг. — Конечно, у этой части нет преемственности с Иностранным легионом, но не забывайте, что основные кадры — это морские пехотинцы СВ. Вернее, бывшие морские пехотинцы. Если мы не отметим День Камерона, получим мятеж.

— Надеюсь, вы знаете, что делаете, — фыркнул Брэдфорд. Он почти утратил свою постоянную полуулыбку. — Полковник, мне жалуются люди, которых мы назначили офицерами. Люди моей Прогрессивной партии совершенно отделены от других войск, и им это не нравится. И мне тоже. Фалькенберг пожал плечами.

— Вы назначили их еще до подготовки, мистер Брэдфорд. Это делает их офицерами по званию, но они еще ничего не знают. И будут выглядеть нелепо, если смешаются с ветеранами или даже с новобранцами, не изучив основы военной жизни.

— К тому же вы от многих из них избавились…

— По той же причине, сэр. Вы даете нам трудное поручение. Нас намного превосходят по численности, и у нас нет никакой надежды на поддержку извне. Через несколько недель нам предстоит противостоять сорока тысячам человек из партии Свободы, и я не отвечаю за последствия, если войска возглавят некомпетентные офицеры.

— Хорошо. Я этого ожидал. Но дело не только в офицерах, полковник. Новобранцы из числа прогрессистов тоже изгоняются. Ваша подготовка слишком тяжела. Это верные люди, а верность важнее!

Фалькенберг слегка улыбнулся.

— Согласен. Но я предпочел бы батальон солдат, которым могу доверять, целому полку таких, которые дрогнут под огнем. Получив минимум первоклассных солдат, я подумаю о привлечении остальных к гарнизонной службе. А пока мне нужны только люди, умеющие сражаться.

— А у вас их нет? Эти морские пехотинцы кажутся очень дисциплинированными.

— В строю — несомненно. Но неужели вы думаете, что СВ будет распускать надежные части?

— Пожалуй, нет, — признал Брэдфорд. — Ну, хорошо. Вы специалист. Но откуда вы набираете остальных новобранцев? Тюремные завсегдатаи, мальчишки с толстыми полицейскими досье. И держите их у себя, в то же время позволяя моим прогрессистам разбегаться.

— Да, сэр. — Фалькенберг сделал знак, чтобы принесли еще выпить. — Господин вице-президент…

— С каких пор мы стали такими формальными? — спросил Брэдфорд. Его улыбка вернулась.

— Простите. Мне показалось, вы собираетесь меня уволить.

— Нет, конечно, нет. Но вы понимаете, мне приходится отчитываться перед президентом Будро. И перед Хамнером. Я добился того, чтобы ваш отряд находился в моем ведении, но это совсем не значит, что кабинет о нем забыл.

— Ну, хорошо, — сказал Фалькенберг. — Теперь о новобранцах. Мы берем тех, кого можем. Требуется время, чтобы превратить зеленого новичка в опытного солдата. И если уличные бойцы переносят муштру легче, чем члены вашей партии, я ничем не могу помочь. Можете сообщить кабинету, что когда у нас появятся надежные, достойные доверия кадры, мы будем мягче с новобранцами. Можем даже создать что-нибудь вроде временной милиции. Но пока нам нужны люди, способные выиграть предстоящую битву, и я не знаю лучшего способа достичь этого.

После этой встречи Фалькенберга стали еженедельно вызывать во дворец для отчета. Обычно он встречался только с Брэдфордом или Хамнером; президент Будро ясно дал понять, что считает военное решение неизбежным злом и только настойчивость Брэдфорда заставила его согласиться на создание отряда.

На одном совещании Фалькенберг познакомился с Хорганом, начальником полиции Рефьюджа.

— Начальник полиции жалуется, полковник, — сказал президент Будро.

— На что, сэр? — спросил Фалькенберг.

— На этих проклятых морских пехотинцев, — ответил Хорган. Он потер подбородок. — Они по ночам устраивают в городе ад. Мы их не задерживаем, мистер Брэдфорд не разрешает, но положение становится тяжелым.

— А что они делают? — спросил Фалькенберг.

— Все, что угодно. Занимают на всю ночь таверны и никого в них не впускают. И каждую ночь дерутся с уличными бандами.

С этим мы могли бы смириться, но они заходят и в другие районы города. Во все. И в рестораны. Пьют, а потом говорят, что им нечем заплатить. А если владелец не отстает, разносят его заведение…

— И уходят, раньше чем подоспеют ваши патрули, — закончил за него Фалькенберг. — Это старая традиция. Она называется «система Д», и на подготовку такой операции уходит больше сил и планирования, чем я могу от них добиться перед боем. Но попытаюсь их остановить.

— Это не помешало бы. Еще одно. Ваши парни заходят в самые опасные районы города и начинают драки со всеми, с кем могут поссориться.

— И как у них это получается? — с интересом спросил Фалькенберг.

Хорган улыбнулся, но, поймав на себе строгий взгляд Будро, снова стал серьезным.

— Очень хорошо. Насколько мне известно, никому еще не удавалось их побить. Но горожане очень недовольны, полковник. И еще одним они сводят людей с ума. По пятьдесят человек маршируют ночами по улицам и играют на волынках! Волынки ночью, полковник, страшное дело.

Фалькенбергу показалось, что начальник полиции с трудом сдерживает улыбку.

— Я как раз собирался вас спросить, полковник, — сказал второй вице-президент Хамнер. — Ведь у вас не шотландская часть. Откуда в ней волынки?

Фалькенберг пожал плечами.

— Волынки обычны во многих полках морской пехоты. Поскольку русские части СВ начали перенимать традиции казаков, полки западного блока завели свои. Ведь морская пехота формировалась на основе многих старых частей. Иностранный легион, горные стрелки… и многим нравятся волынки. Признаюсь, мне они тоже нравятся.

— Конечно, но не в моем городе посреди ночи, — сказал Хорган.

Джон открыто улыбнулся шефу полиции.

— Я постараюсь убрать волынщиков на ночь с улиц. Могу представить, что они не улучшают настроение горожан. А что касается удержания морских пехотинцев в расположении части, то как мне это сделать? Нам нужны они все, и они добровольцы. Они имею право выходить из лагеря в личное время, и тут уж ничего не попишешь.

— Осталось меньше месяца до спуска флага Совладения, — довольно сказал Брэдфорд. И посмотрел на висящий снаружи флаг СВ. На красном щите орел с серпом и молотом на груди; вокруг красные и белые звезды. Брэдфорд удовлетворенно кивнул. Уже скоро.

Этот флаг мало что означает для жителей Хедли. На Земле он способен вызвать мятежи в националистических городах и США, и Советского Союза, но в остальных странах он символ союза, который препятствует любому государству расстаться со своим статусом страны второго сорта. Для Земли Союз Совладения символизирует мир по дорогой цене, слишком дорогой для многих.

Для Фалькенберга он означает почти тридцать лет службы, закончившейся трибуналом.

Еще две недели. Губернатор Совладения улетит, а Хедли официально обретет независимость. Вице-президент Брэдфорд посетил лагерь, чтобы обратиться к новобранцам.

Он говорил им о верности правительству и о наградах, которые они получат, как только Прогрессивная партия возьмет власть. Лучшая оплата, больше свобод, большие возможности продвижения в увеличивающейся армии; премии и необременительная служба. Его речь была полна обещаний, и Брэдфорд очень гордился ею.

Когда он закончил, Фалькенберг отвел вице-президента в отдельное помещение офицерской столовой и захлопнул дверь.

— Черт возьми, не смейте ничего обещать моим солдатам без моего разрешения. — Лицо Фалькенберга исказилось от гнева.

— Со своей армией я поступаю, как хочу, полковник, — самоуверенно ответил Брэдфорд. Теперь в его улыбке не осталось ни следа тепла. — И не кричите на меня, полковник Фалькенберг. Без моего влияния Будро давно бы вас вышвырнул.

Потом его настроение изменилось, и он достал из кармана фляжку с бренди.

— Послушайте, полковник, давайте выпьем. — Улыбка стала чуть более искренней. — Нам придется работать вместе, Джон. Работы невпроворот, и даже если мы будем действовать заодно, все не успеем. Простите, в будущем стану спрашивать вашего совета, но разве вам не кажется, что солдаты должны меня знать? Я ведь скоро стану президентом. — И он посмотрел на Фалькенберга, ожидая подтверждения.

— Да, сэр. — Фалькенберг взял фляжку и поднял ее, собираясь произнести тост. — За нового президента Хедли. Мне не следовало на вас кричать, но больше ничего не обещайте солдатам без моего согласия. Если вы даете людям повод думать, что они лучше, чем на самом деле, у вас никогда не будет армии, за которую стоит платить.

— Но ведь они хорошо готовились. Вы сами сказали.

— Конечно, но им этого говорить не следует. Заставляйте их работать с полной отдачей и дайте им понять, что это всего лишь удовлетворительно. И тогда однажды они выдадут такой результат, что сами изумятся. Вот в этот день можете раздавать обещания и награды. Но тогда они уже не понадобятся.

Брэдфорд неохотно кивнул.

— Если вы так считаете. Но я полагал бы…

— Слушайте, — перебил Фалькенберг.

Снаружи проходила группа новобранцев во главе с инструктором. Они пели, и в открытое окно хорошо были слышны слова:

— Бегом марш! — Песня оборвалась: солдаты побежали по плацу.

Брэдфорд отвернулся от окна.

— Такой подход годится для тюремных пташек, полковник, но я настаиваю на том, чтобы с моими сторонниками обращались хорошо. В будущем вы не уволите ни одного прогрессиста без моего согласия. Понятно?

Фалькенберг кивнул. Он уже какое-то время чувствовал, что от него потребуют и такое.

— В таком случае, сэр, может быть, лучше сформировать отдельный батальон. Я переведу ваших людей в четвертый батальон и поставлю офицерами тех, кого вы назначите. Это вас устроит?

— Если вы будете руководить обучением, да.

— Конечно, — сказал Фалькенберг.

— Хорошо. — Улыбка Брэдфорда стала шире, но предназначалась она не Фалькенбергу. — Я также надеюсь воспользоваться вашим советом при назначении офицеров в этот батальон. Вы, конечно, согласны?

— Да, сэр. Возможны проблемы при подыскании местных на все должности старших унтер-офицеров. У вас есть потенциальные мониторы и капралы, но они недостаточно опытны, чтобы стать сержантами и центурионами.

— Я уверен, вы найдете выход, — сдержанно сказал Брэдфорд. — У меня есть некоторые… гм… специальные задания для четвертого батальона, полковник. Я предпочел бы, чтобы он был полностью сформирован из назначенных мной людей нашей партии. Ваши люди должны проводить тренировки, но не могут быть в нем командирами. Согласны?

— Да, сэр.

Покидая лагерь, Брэдфорд довольно улыбался.

День за днем солдаты потели под ярким голубоватым солнцем. Подавление мятежей, штыковая атака, использование брони при обороне и нападение на людей в броне — и еще более сложные упражнения. Форсированные броски под безжалостным командованием майора Севеджа, под крики сержантов и центурионов, под язвительные насмешки капитана Эймоса Фаста с его офицерским стеком…

Однако количество беглецов из числа новобранцев заметно упало, а из ночных экспедиций морские пехотинцы приводили все новых желающих. Удавалось даже отбирать офицеров, хотя и редко. Морские пехотинцы, подобно Иностранному легиону, брали всех, кто хочет сражаться; а все офицеры Фалькенберга прошли подготовку в морской пехоте.

Каждый вечер группы морских пехотинцев проходили мимо часовых и отправлялись на соседние ранчо пьянствовать с наемными работниками. Они играли и скандалили в местных тавернах и не обращали внимания на своих офицеров. Жалобы сыпались градом, и Брэдфорд протестовал все энергичнее.

Фалькенберг неизменно отвечал одно:

— Они всегда возвращаются, а сидеть здесь они не обязаны. Как, по-вашему, мне их образумить? Пороть?

В готовящейся полицейской армии к новобранцам подходили строже, чем к ветеранам. А четвертый батальон с каждым днем разрастался.

 

VIII

Джордж Хамнер старался ежевечерне вырываться домой, сколько бы ночной работы это потом ни означало. Он считал, что хотя бы это для семьи он должен делать.

Его обнесенное стеной поместье располагалось сразу за границей района дворца. Построил его дед Хамнера на деньги, занятые у «Американ экспресс». Старик гордился тем, что вовремя выплатил все до последнего цента. В большом удобном доме хитроумно сочетались местные материалы и привозная роскошь, и Джордж всегда радовался возвращению сюда.

Дома он чувствовал себя хозяином: хоть что-то в его власти. Единственное место в Рефьюдже, где он испытывал такое чувство.

Меньше чем через неделю уйдет губернатор Совладения. Независимость близка, и полагалось бы прийти времени надежд, но Джордж Хамнер испытывал только страх. Проблемы общественного порядка официально не относятся к его ведомству. Он министр технологии, но невозможно игнорировать упадок закона и порядка. И так уже половина Рефьюджа не контролируется правительством.

Есть большие районы, куда полиция заходит только взводом, если вообще заходит, а команды ремонтников приходится защищать, иначе им не пройти. Сейчас людей Джорджа защищают морские пехотинцы Совладения, но что будет, когда они уйдут?

Джордж сидел в кабинете со стенами, забранными панелями, и смотрел, как снаружи удлиняются тени, тени танцуют на деревьях и аккуратно подстриженных газонах. Наружная стена не дает увидеть отводной канал внизу, и Хамнер проклинал ее:

«Почему у нас должны быть стены? Стены и десятки вооруженных людей, которые их патрулируют? Я помню время — мне было тогда не больше шести, — когда мы сидели с отцом в этой комнате и могли смотреть на проплывающие по каналу лодки. А позже мы так мечтали о замечательном будущем Хедли. Дедушка рассказывал, почему покинул Землю и что мы можем получить здесь. Свободу и изобилие. У нас был рай, но Боже, что мы с ним сотворили?»

Он поработал с час, но мало что сделал. Решений нет, только цепи взаимосвязанных проблем. Реши одну, и все встанет на свои места, но ни одно решение не совместимо с остальными проблемами.

«И все же, — подумал он, — будь у нас несколько лет… Всего несколько, но и их у нас нет.

Через несколько лет фермы были бы способны прокормить городское население, и мы могли бы переместить людей в сельскохозяйственный сектор и дать им работу. Но они не хотят покидать Рефьюдж, а мы не можем заставить их это сделать.

Но если бы смогли, если бы удалось сократить городское население, энергия, которая идет на производство продуктов, могла бы использоваться для развития транспортной сети. Тогда мы могли бы поселяться дальше в глубине континента и поставлять больше продовольствия городу. Могли бы производить вещи, которые делали бы сельскую жизнь приятной и вызывали у людей желание покинуть Рефьюдж. Но у нас нет возможности сделать первый шаг. Люди не хотят переселяться, а партия Свободы обещает, что им не придется это делать».

Джордж покачал головой. «Может ли армия Фалькенберга заставить их переселиться? Если у него будет достаточно солдат, сможет ли он насильственно эвакуировать часть населения? — Хамнер содрогнулся при этой мысли. —  Вспыхнет сопротивление, начнутся убийства, гражданская война. Независимость Хедли нельзя строить на крови. Нет.

Другие проблемы аналогичны. Правительство перевязывает раны Хедли, но не больше. Лечит симптомы. Потому что не обладает властью, чтобы лечить причины болезни».

Он взял отчет о работе атомных генераторов. Им нужны запасные части, и он подумал: «Сколько еще продержится такое положение? Несколько лет, вряд ли больше, даже если все пойдет гладко. Несколько лет, а потом голод, потому что невозможно так быстро построить транспортную сеть. А когда выйдут из строя генераторы, в городе исчезнет продовольствие, выйдут из строя системы жизнеобеспечения… начнутся мор и голод. Лучше ли эти всадники, чем покорение и война?»

Он вспомнил о своей встрече с руководителями партии Свободы. Они не думают о генераторах, потому что уверены: Земля не допустит голода на Хедли. Им кажется, что Хедли может сыграть на своей беспомощности, чтобы получить помощь от Совладения.

Джордж негромко выругался: «Они ошибаются. Земле все равно, Хедли слишком далеко, чтобы заинтересовать кого-нибудь. Но даже если они правы, то предают независимость Хедли, а за что? Разве для них истинная независимость ничего не значит?»

С оравой крикливых детей вошла Лора.

— Уже пора в постель? — спросил он.

Четырехлетний сын отобрал у Джорджа карманный калькулятор и сел отцу на колени, нажимая кнопки и глядя на мелькающие цифры и огоньки.

Джордж поцеловал их всех и отправил спать, гадая, какое их ждет будущее.

«Мне следовало бы уйти из политики, — сказал он себе. — Ничего хорошего это не принесет, Лора и дети погибнут вместе со мной. Но что произойдет, если мы уйдем? Какое тогда у них будущее?»

— Ты выглядишь встревоженным. — Уложив детей, вернулась Лора. — Всего несколько дней…

— Да.

— А действительно, что тогда произойдет? — спросила она. — Если забыть об обещаниях, которые мы слышим. Что произойдет, когда уйдет СВ? Будет плохо, верно?

Он притянул ее к себе, ощущая ее тепло, и попытался найти утешение в этой близости. Лора на мгновение прижалась к нему, потом отстранилась.

— Джордж, разве нельзя взять все, что можно, и уйти на восток? У нас будет немного, но мы останемся живы.

— Ну, так плохо не будет, — ответил он. Попытался засмеяться, словно она пошутила, но не получилось. Лора не поддержала его.

— Это можно будет сделать позже, — сказал он. — Если тут не получится. Но вначале все должно идти хорошо. У нас есть своя полиция. Она поддержит правительство, но вас всех я на несколько дней переселю во дворец.

— Армия, — презрительно сказала она. — Та еще армия, Джордж. Добровольцы Брэдфорда, которые убьют тебя, — и не думай, что Брэдфорду это не понравится. И эти морские пехотинцы! Ты сам говорил, что это отбросы космоса.

— Да, говорил. Но теперь сомневаюсь. Здесь происходит что-то странное, Лора. Что-то такое, чего я не понимаю.

Она села на диван возле его стола, подобрав под себя ноги. Ему всегда нравилась эта поза. Лора с интересом посмотрела на него. Так она никогда ни на кого другого не смотрела.

— Сегодня я встретился с майором Карантовым, — сказал Джордж. — Подумал, что старый друг что-нибудь расскажет мне об этом Фалькенберге. Бориса на месте не было, но один из его лейтенантов, парень по имени Клейст…

— Я с ним знакома, — сказала Лора. — Славный мальчик. Правда, слишком молод.

— Да. Мы говорили о том, что принесет с собой независимость. О драках на улицах, о бунтах толпы, ну, знаешь, и я сказал, что хотел бы иметь надежных морских пехотинцев. А не ту демобилизованную часть, которая остается с нами. Он как-то странно посмотрел на меня и спросил, кого же я хочу — самого командующего адмирала?

— Да, это странно.

— Да, а когда пришел Борис и я спросил у него: что парень имел в виду? Борис ответил, что тот еще новичок и сам не знает, что плетет.

— И ты поверил? — спросила Лора. — Борис не стал бы тебе лгать. Перестань! — торопливо добавила она. — У тебя встреча.

— Подождет.

— На планете всего несколько десятков машин, и одна придет за тобой. Нельзя заставлять ее ждать, занимаясь любовью с женой, Джордж Хамнер! — Глаза ее сверкнули, но не гневно. — К тому же я хочу знать, что сказал тебе Борис. — Она отпрянула от него, и он вернулся к столу.

— Дело не только в этом, — сказал Джордж. — В последнее время я об этом думаю. Мне эти солдаты не кажутся плохими. В личное время они пьют, и работникам на фермах приходится прятать от них жен и дочерей, но знаешь: каждое утро парни выходят на плац. И Фалькенберг не кажется мне человеком, который стал бы командовать недисциплинированными людьми.

— Но… Он кивнул.

— Но это не имеет смысла. И еще эти офицеры. Их у него слишком много, и они все не с Хедли. Вот почему я собираюсь туда вечером без Брэдфорда.

— Ты спрашивал об этом Эрни?

— Конечно. Он говорит, что некоторые его партийцы проходят подготовку в качестве офицеров. Я туговато соображаю, Лора, но я не глуп. Я, возможно, не все замечаю, но будь хоть пятьдесят прогрессистов с военной подготовкой, я бы заметил. Брэдфорд лжет, но почему?

Лора задумалась и потянула себя за нижнюю губу — жест, который Хамнер сейчас едва заметил, хотя часто прохаживался на этот счет до того, как они с Лорой поженились.

— Он лжет, чтобы не терять навыка, — сказала она. — Но его жена говорила о независимости и проболталась, что, когда Эрни станет президентом, она многое изменит.

— Что ж, Эрни и должен идти вслед за Будро.

— Нет, — ответила Лора. — Она вела себя так, словно это будет скоро. Очень скоро.

Джордж Хамнер покачал массивной головой.

— У него духа не хватит для государственного переворота, — уверенно сказал он. — Техники бросят его в два счета. Они терпеть его не могут, и ему это известно.

— Эрнст Брэдфорд никогда не признавал никаких ограничений, — сказала Лора. — Он искренне верит, что может понравиться кому угодно, стоит только постараться. И сколько раз он ни пнул бы человека, он полагает, что улыбнется, извинится и все будет забыто. Но что сказал тебе Борис о Фалькенберге?

— Сказал, что лучшего мы бы не могли найти. Один из лучших старших офицеров морской пехоты, начинал как флотский офицер и перешел в морскую пехоту, потому что во Флоте недостаточно быстро получал повышения.

— Честолюбивый человек. Насколько он честолюбив?

— Не знаю. — Он женат?

— Кажется, был один раз, но недолго. Я просмотрел отчет о трибунале. Для повышения не было вакансий. И когда Фалькенберга представили к повышению, а адмирал не смог его повысить, Фалькенберг поднял такой шум, что был уволен за несоблюдение субординации.

— Но тогда, разве ему можно верить? — спросила Лора. — Ведь его люди — единственное, что, возможно, сохранит тебе жизнь…

— Знаю. И тебе, и Джимми, и Кристи, и Питеру… Я спросил Бориса, и он ответил, что лучшего человека найти невозможно. Нельзя нанимать офицеров СВ, которые состоят на действительной службе. Борис очень его рекомендовал. Говорит, в войсках его любят, он великолепный тактик, имеет большой опыт и в руководстве войсками, и в штабной работе…

— Похоже, удачная находка.

— Да. Но, Лора, если он так ценен, почему его выставили? Боже, причина кажется такой тривиальной…

Прозвенел интерком, и Хамнер с отсутствующим видом ответил. Дворецкий сообщал, что машина и шофер ждут у входа.

— Я приеду поздно, милая. Не жди меня. Но можешь подумать о нашем разговоре… Готов поклясться, что Фалькенберг — ключ к чему-то, и хотел бы знать, к чему.

— Он тебе нравится? — спросила Лора.

— Он не из тех, кто пытается понравиться.

— Я спросила, нравится ли он тебе?

— Да. Непонятно почему. Он мне нравится, но могу ли я ему доверять?

Выходя, он продолжал размышлять. «Можно ли верить Фалькенбергу? Доверить ему жизнь Лоры… и детей… и вообще всей планеты, которая, похоже, летит в тартарары».

Войска стояли лагерем на квадратной площадке. По периметру были воздвигнуты земляные укрепления, а палатки размещались такими ровными рядами, словно линии для этого прочерчивали специально.

Оборудование начищено и надраено, одеяла аккуратно скатаны, каждый предмет в каждой двухместной палатке на одном и том же месте… но люди толпились вокруг, кричали, открыто играли в азартные игры при свете лагерных костров. И даже от внешних ворот в глаза бросалось множество бутылок.

— Стой! Кто здесь?

Хамнер вздрогнул. Машина остановилась перед воротами, но часовых он не видел. Это было его первое вечернее посещение лагеря, и он нервничал.

— Вице-президент Хамнер.

С противоположной стороны машины его лицо осветил луч яркого фонаря. Значит, часовых двое, и оба невидимы.

— Добрый вечер, сэр, — сказал первый. — Я сообщу, что вы здесь.

Он поднес к губам маленький коммуникатор.

— Капрал охраны. Пост номер пять. — А потом прокричал то же самое, и его крик отчетливо разнесся в воздухе. У костров несколько голов повернулись в его сторону, но потом солдаты вернулись к своим прежним делам.

Хамнера провели к офицерскому ряду. Здесь палатки стояли на некотором удалении от тесных рядов солдатских палаток.

У костров запели, и Хамнер остановился, прислушиваясь.

Со стороны своей палатки показался Фалькенберг.

— Добрый вечер, сэр. Что привело вас сюда? Хотел бы я знать, подумал Хамнер.

— Мне нужно кое-что обсудить с вами, полковник. Относительно организации полиции.

— Конечно. — Фалькенберг говорил четко и, казалось, слегка нервничал. Хамнер подумал, не пьян ли он. — Идемте в офицерскую столовую, — предложил Фалькенберг. Там удобней. К тому же в моей палатке не прибрано к приходу гостя.

«Или у тебя там что-то такое, чего я не должен видеть, — подумал Джордж. — Что-то или кто-то. Местная девушка? Но какая разница? Хотел бы я верить этому человеку!»

Фалькенберг провел его к дому ранчеро в центре лагеря. Солдаты по-прежнему кричали и пели, некоторые гонялись друг за другом по плацу. Большинство было в сине-желтых гарнизонных мундирах, разработанных лично Фалькенбергом, но некоторые маршировали по плацу в синтекожаном боевом обмундировании. У этих были ружья и тяжелые ранцы.

— Это наказанные, — объяснил Фалькенберг. — Сейчас их не так много, как раньше.

Из офицерской столовой тоже доносились звуки: барабаны, волынки, разудалая военная песня вперемешку со смехом. Внутри за длинным столом сидели два десятка людей, и официанты в белом проворно разносили стаканы и бутылки с виски.

Волынщики в килтах маршировали вокруг стола. Барабанщики стояли в углу. Когда Фалькенберг вошел, оглушительный шум прекратился и все вскочили. Некоторые не очень уверенно.

— Продолжайте, — сказал Фалькенберг, но никто не послушался. Все обеспокоенно смотрели на Хамнера, и по взмаху руки тамады, сидевшего во главе стола, волынщики и барабанщики вышли. За ними последовали несколько официантов с бутылками. Остальные сели, негромко переговариваясь. После шума в комнате стало необычно тихо.

— Сядем здесь, — сказал полковник. Он провел Хамнера к маленькому столику в углу.

Помещение показалось Хамнеру странно пустым. Несколько знамен, немного картин; и ничего больше. Ему казалось, что должно быть еще что-то. Как будто все это где-то ждет. Какая нелепость!

Большинство офицеров ему не знакомо, но Джордж узнал с полдесятка прогрессистов, высшее звание — первый лейтенант. Он помахал одному из них, с которым был знаком, и получил в ответ улыбки, которые казались почти виноватыми; затем добровольцы-прогрессисты снова повернулись к товарищам.

— Итак, сэр, — поторопил Фалькенберг.

— Кто эти люди? — спросил Хамнер. — Я знаю, что они не с Хедли. Откуда они?

— Уволенные офицеры Совладения, — сразу ответил Фалькенберг. — Сокращение вооруженных сил. Много хороших солдат вынуждены раньше времени уйти в отставку. Некоторые из них услышали, что я отправляюсь сюда, и решили присоединиться. Они прилетели на колониальном корабле в надежде, что я их найму.

— И вы их наняли.

— Естественно, я ухватился за возможность получить хороших людей за ту плату, которую мы можем себе позволить.

— Но почему такая тайна? Почему я раньше о них не слышал?

Фалькенберг пожал плечами.

— Понимаете, мы нарушили несколько постановлений и правил Большого Сената относительно наемников. И лучше не говорить об этом, пока СВ не уйдет. В конце концов, у этих людей нет выбора. Они вынуждены сохранять верность Хедли. — Фалькенберг поднял свой стакан с виски. — Вице-президент Брэдфорд в курсе.

— Еще бы. — Хамнер поднял свой стакан. — Ваше здоровье.

— Ваше.

«Интересно, о чем еще знает этот змееныш, — думал Хамнер. Без его поддержки Фалькенберг в два счета вылетел бы отсюда… и что тогда?»

— Полковник, вчера мне прислали схемы организации вашей части. Всех морских пехотинцев под командованием ваших офицеров вы собрали в один батальон. Потом вы создали три батальона из местных, причем четвертый — из сторонников партии. Второй и третий — из местных новобранцев. Но под командованием ваших офицеров.

— Достаточно верное описание, сэр, — сказал Фалькенберг.

«Да ты знаешь, о чем я хочу спросить», — подумал Джордж.

— Почему, полковник? Человек подозрительный мог бы сказать, что вы здесь создали собственную маленькую армию со структурой, которая позволяет сразу взять всю ее под контроль, если возникнут разногласия между вами и правительством.

— Да, человек подозрительный мог бы так сказать, — согласился Фалькенберг. Он допил виски и подождал, пока Хамнер сделает то же самое. Официант снова наполнил стаканы.

— Но практичный человек мог бы сказать кое-что еще, — продолжал Фалькенберг. — Вы хотите, чтобы я во главе этих необученных войск поставил новичков-офицеров? Или чтобы ваши прогрессисты командовали новобранцами?

— Но вы сделали именно это…

— По приказу мистера Брэдфорда я формировал четвертый батальон без своих наемников. Это не помогало ему в подготовке. Но у мистера Брэдфорда, как будто, те же жалобы, что и у вас.

— Я не жаловался.

— А мне показалось, — ответил Фалькенберг. — Во всяком случае, вы получили армию своей партии, которую можете использовать, если захотите контролировать меня. У вас уже есть весь необходимый контроль. Ведь в ваших руках кошелек. Без продовольствия и денег я своих людей и час не удержу.

— В прошлом солдаты не раз находили, что легче ограбить того, кто им платит, чем воевать за него, — заметил Хамнер. — Ваше здоровье. — Он осушил свой стакан и сдержал кашель. Очень крепкий напиток, а он не привык пить чистый виски. Что произойдет, если он закажет что-нибудь другое— пиво, например, или разбавленный виски? Почему-то это казалось неуместным.

— Я мог бы ожидать таких замечаний от Брэдфорда, — сказал Фалькенберг.

Хамнер кивнул. Брэдфорд всегда что-нибудь подозревает. Иногда Джордж, как это ни глупо, сомневался в здравом рассудке первого вице-президента. Тем не менее, Брэдфорд действовал всем на нервы своей подозрительностью и предпочитал бы ничего не делать, нежели утратить над чем-нибудь контроль.

— Как, по-вашему, я могу организовать переворот? — спросил Фалькенберг. — Мне верна горстка людей. Остальные наемники или ваши местные. Вы заплатили мне за то, чтобы я прилетел со своим штатом. Вы хотите, чтобы мы сражались с невероятно превосходящим нас противником и сражались несуществующим оружием. Если вы также настаиваете на собственной организации части, я не могу принять на себя ответственность.

— Я этого не говорил. Фалькенберг пожал плечами.

— Если президент Будро отдаст такой приказ, он сделает это по вашей рекомендации. Я передам командование всякому, кого он назовет.

«А он назовет Брэдфорда, — подумал Хамнер. — Я скорее поверю Фалькенбергу. Что бы ни делал Фалькенберг, он сделает это по крайней мере компетентно, а с Эрни нет уверенности, что он не задумал что-то, и никакой уверенности, что у него что-нибудь получится».

Но:

— А чего вы хотите, полковник Фалькенберг?

Вопрос, казалось, удивил полковника.

— Денег, конечно, — ответил Фалькенберг. — Может, капельку славы. Хотя в наши дни этим словом не часто пользуются. Ответственную должность, соответствующую моим способностям. Я всегда был солдатом и больше ничего не умею.

— А почему вы не остались в СВ?

— Все есть в моем личном деле, — холодно сказал Фалькенберг. — Разумеется, вы знаете.

— Нет, не знаю. — Хамнер сохранял хладнокровие, но виски сделал его смелее, чем он собирался быть, в этом лагере, в окружении людей Фалькенберга. — Я ничего не знаю. То, что мне о вас рассказали, не имеет смысла. У вас не было причин жаловаться на отсутствие повышения, а у адмирала не было повода сменять вас. Похоже, вас выгнали за что-то другое.

Фалькенберг кивнул.

— Вы почти угадали. — Он сжал губы и пристально смотрел в глаза Хамнеру. — Наверно, вы имеете право получить ответ. Сенатор Бронсон поклялся уничтожить меня — по причинам, которые вам знать необязательно. Если бы я не был смещен по обвинению в формальном нарушении, меня обвинили бы в целом ряде сфабрикованных преступлений. Так, по крайней мере, я уволился с чистым досье.

Чистое досье и глубокая обида.

— И это все?

— Все.

Правдоподобно. Правдоподобно все, что сказал Фалькенберг.

Однако Хамнер был убежден, что Фалькенберг лжет. Не прямо, но во всяком случае рассказывает далеко не все. Хамнер чувствовал, что, если бы смог задать верные вопросы, получил бы ответ, но у него не было никаких вопросов.

Вернулись волынщики, и тамада посмотрел на Фалькенберга.

— Что-нибудь еще? — спросил полковник.

— Нет.

— Благодарю вас. — Фалькенберг кивнул младшим офицерам. Тамада махнул капельмейстеру. Тот поднял свой жезл, загремели барабаны. Волынщики заиграли, вначале стоя на месте, потом маршируя вокруг стола. Офицеры зашумели, и помещение наполнилось воинственными выкриками. Пирушка продолжилась.

Джордж посмотрел на одного из своих назначенцев и обнаружил, что все присутствующие прогрессисты — из числа его людей. Ни одного человека из крыла Брэдфорда.

Что бы это значило?

Он встал и поймал взгляд лейтенанта из числа прогрессистов.

— Я попрошу Фаркуара проводить меня, полковник, — сказал Хамнер.

— Как угодно.

Они вышли из помещения и пошли по палаточной улице. Звуки музыки преследовали их. В лагере слышались и другие звуки. В ночи ярко горели костры.

— Ну хорошо, Джейми, что тут происходит? — спросил Хамнер.

— Происходит, сэр? Ничего, насколько мне известно. Если вы имеете в виду пирушку, то мы празднуем окончание базовой подготовки. Завтра начнем более сложные упражнения.

— Возможно, я имел в виду пирушку, — ответил Хамнер. — Вы, как будто, подружились с другими офицерами.

— Да, сэр. — Хамнер уловил энтузиазм в голосе Фаркуара. Мальчишка достаточно зелен и мог увлечьея мистикой войны, Джорджу стало его жаль. — Они хорошие люди, — сказал Джейми.

— Да, наверно. А где остальные? Люди мистера Брэдфорда?

— У них проблемы с полевыми упражнениями, и поэтому они поздно возвращаются в лагерь, — сказал Фаркуар. — В обед приезжал мистер Брэдфорд и попросил направить их на встречу куда-то в другое место. Он проводит с ними много времени.

— Я так и думал, — сказал Хамнер. — Послушайте, Джейми, вы много времени провели с этими морскими пехотинцами. Откуда они? Из каких частей?

— Точно не знаю, сэр. Полковник Фалькенберг запретил нам спрашивать. Он говорит, что здесь все начинают с нуля.

Хамнер обратил внимание на тон, каким Фаркуар говорил о Фалькенберге. Нечто большее, чем уважение. Возможно, благоговение.

— Кто-нибудь из них служил с полковником раньше?

— Мне кажется, да, сэр. Они его не любят. Открыто бранят. Но боятся этого его громилы, главного старшины. Кальвин пообещал справиться с любыми двумя противниками, причем те могут выбирать правила. Несколько новичков попробовали, но никто из морских пехотинцев и не пытался. Ни один.

— И вы говорите, что полковник не слишком популярен среди своих людей?

Фаркуар ненадолго задумался.

— Я бы не сказал, что он популярен. Нет, сэр. «Однако, — подумал Хамнер, — Борис сказал, что он популярен». В голове Джорджа шумел виски.

— А кто популярен?

— Майор Севедж, сэр. Солдаты его любят. И капитан Фаст. Его морские пехотинцы особенно уважают. Он адъютант.

— Ну хорошо. А способна ли эта часть сражаться? Есть ли у нас шанс после ухода СВ? — Они остановились, глядя на происходящее у костров. Солдаты пили, кричали, пели и гонялись друг за другом по лагерю. У одной палатки вспыхнула драка, но никто из офицеров не шелохнулся, чтобы прекратить ее.

— Вы это разрешаете? — спросил Хамнер.

— Стараемся не очень вмешиваться, — ответил Фаркуар. — Полковник говорит, что половина искусства офицера — знать, на что закрыть глаза. И сержанты уже остановили драку. Видите?

— Но вы позволяете солдатам пить.

— Сэр, запрета на выпивку нет. Нельзя только быть непригодным к исполнению обязанностей. А это парни крутые. Они подчиняются приказам и умеют сражаться. Думаю, у нас все хорошо получается.

Гордость. Джейми Фаркуар испытывает гордость. И эта уличная шпана, наверно, тоже.

— Хорошо, Джейми. Возвращайтесь на пирушку. Я найду своего шофера.

Уезжая, Джордж Хамнер меньше тревожился за будущее Хедли, но по-прежнему был убежден, что что-то не так; однако понятия не имел, что именно.

 

IX

Стадион рассчитан на сто тысяч человек. Сейчас здесь именно столько и еще столько же теснится на прилегающих улицах и площадях. Порядок обеспечивал весь гарнизон морской пехоты, но в этом не было необходимости.

Празднование шумное, но сегодня никаких неприятностей не будет. Партия Свободы не заинтересована в том, чтобы сегодня, в самый великий день после открытия Хедли, возникли какие-нибудь инциденты с морской пехотой. Совладение передает власть местной администрации и уходит; и ничто не должно омрачить это событие.

Хамнер и Фалькенберг наблюдали с верхнего яруса стадиона. Под ними к травяному полю гигантской лестницей спускались ряды сидений из пластистали. Все места заняты, и стадион представляет собой разноцветное море.

Президент Будро и губернатор Флаэрти находились в президентской ложе прямо против Фалькенберга и Хамнера. Их окружали вытянувшиеся по стойке смирно президентские гвардейцы в синих мундирах и морские пехотинцы Совладения в алом и золотом.

В президентской ложе присутствовали также вице-президент Брэдфорд, лидеры оппозиционной партии Свободы, офицеры уходящего гарнизона Совладения и все, кто сумел получить приглашение. Джордж знал: многие из них гадают, почему там нет и его.

В особенности должен заметить отсутствие Хамнера Брэдфорд. Он может даже подумать, что второй вице-президент как раз сейчас готовит оппозицию или мятеж. Эрни Брэдфорд в последнее время постоянно обвиняет Хамнера в измене Прогрессивной партии и очень скоро потребует от Будро сместить его.

«К дьяволу это ничтожество», — подумал Джордж. Он ненавидел толпу, и мысль о том, что придется стоять и слушать речи, быть вежливым с партийными чиновниками, которых он презирает, казалась ему чрезмерной. Когда он предложил понаблюдать за церемонией с другого места, Фалькенберг тут же согласился. Похоже, этому служаке тоже безразличны официальные церемонии. Гражданские официальные церемонии, поправился Хамнер: Фалькенберг, как будто, любит военные парады.

Ритуал почти завершился. Оркестр морской пехоты прошел по полю, речи были произнесены, награды розданы и приняты. Сто тысяч человек приветствовали независимость, стоял неимоверный шум. Необузданная сила толпы пугала.

Хамнер посмотрел на часы. В этот миг оркестр перестал играть, раскатилась барабанная дробь. Один за другим барабанщики замолкали, пока не остался один, который еще некоторое время продолжал бить, но вот и он перестал. Стадион затих в ожидании.

Прогремела труба. Одинокий сигнал, жалобный, но торжественный, последний салют флагу Совладения над дворцом. Ноты, словно осязаемые, повисли в воздухе Хедли, и ало-голубой флаг Совладения пополз вниз по флагштоку. Одновременно поднимался блестящий золотисто-зеленый флаг Хедли.

По всему городу люди в мундирах отдавали честь этим флагам — спускающемуся и поднимающемуся. Солдаты в синих мундирах Хедли приветствовали флаги с радостными улыбками, морские пехотинцы в красном — равнодушно. Флаг Совладения поднимается и спускается в этот год мира на семидесяти планетах в радиусе двухсот световых лет; какое значение может иметь отдельная планетка?

Хамнер взглянул на Джона Фалькенберга. Полковник не смотрел на поднимающееся знамя Хедли. Его приветствие было адресовано флагу СВ, и, когда замер последний звук трубы, Хамнеру показалось, что Фалькенберг вытер глаза.

Этот жест настолько поразил его, что Джордж всмотрелся внимательней, но ничего не увидел и решил, что ошибся.

— Вот и все, — сказал Фалькенберг. Голос его звучал напряженно. — Думаю, мы должны присоединиться к остальным. Нельзя заставлять ждать его превосходительство.

Хамнер кивнул. Президентская ложа непосредственно соединена с дворцом, и чиновники сразу окажутся на приеме, в то время как Хамнеру и Фалькенбергу нужно еще пересечь весь заполненный людьми стадион. Публика уже устремлялась вниз по рядам, вливаясь в толпы празднующих на поле.

— Идемте сюда, — сказал Джордж. Он провел Фалькенберга на самый верх стадиона, в небольшую нишу, где ключом открыл ничем не примечательную дверь. — Система туннелей проведет нас прямо во дворец, через стадион и под ним, — сказал он Фалькенбергу. — Это не то чтобы тайна, но мы стараемся, чтобы об этом знало поменьше народу, иначе потребуют открыть их для публики. Туннели предназначены главным образом для ремонтников и работников стадиона. — Он запер за собой дверь и показал на широкий внутренний коридор. — Этот сооружение очень неплохо сконструировано.

Тон неохотного восхищения для Хамнера был нехарактерен. Если вещь хорошо сделана, значит сделана хорошо, и все тут… но в последнее время он обнаружил, что все чаще отзывается о проектах Совладения именно так. А ведь он презирает администрацию Совладения, людей, которые создают проблемы, а потом уходят, отказываясь их решать.

Они спустились по ряду лестниц, прошли еще по нескольким коридорам, потом снова поднялись к еще одной закрытой двери. И через нее вышли в дворцовый двор. Празднество уже началось, предстояла долгая ночь.

Джордж задумался: «Что дальше?» Утром улетит последний корабль СВ, Совладение уйдет с планеты. Завтра Хедли окажется один на один со своими проблемами.

— Внимание! — Резкий приказ главстаршины Кальвина перекрыл шум.

— Прошу садиться, джентльмены. — Полковник Фалькенберг занял место во главе длинного стола в бывшем центральном штабе морской пехоты СВ.

За исключением знамен и мундиров, здесь ничего не изменилось по сравнению с тем, что уже начали называть: «в прежние дни». Офицеры сидели на обычных местах, как всегда на штабном совещании в полку. На одной стене были развешаны карты, на другой в центре размещался экран компьютера. Официанты в белых кителях принесли кофе и неслышно исчезли за стоящими снаружи вооруженными часовыми.

Фалькенберг посмотрел на знакомую картину: полицейские силы заняли это помещение два дня назад, морские пехотинцы находились здесь больше двадцати лет.

На месте, отведенном для начальника разведки полка, сидел, развалясь, человек в штатском. Костюм его представлял собой море ярких цветов — по последней земной моде, с ослепительно ярким галстуком и мешковатыми рукавами. Вместо пояса на штатском длинный шарф, а под ним — карманный калькулятор. Высшие классы Хедли еще только учились так одеваться.

— Вы все знаете, зачем мы здесь собрались, — говорил Фалькенберг офицерам. — Те, кто служил со мной, знают, что я не часто собираю штабные совещания. Однако для отрядов наемников они обычны. Главстаршина Кальвин будет представлять сержантов и рядовых полка.

Раздались смешки. Кальвин прослужил с Фалькенбергом восемнадцать стандартных лет. Возможно, в чем-то их мнения различались, но до сих пор никто этого не замечал. Мысль о том, что главный старшина от имени рядовых будет возражать полковнику, смехотворна. С другой стороны, ни один полковник не может игнорировать мнение сержантов.

Каменное лицо Фалькенберга слегка смягчилось: он, как будто, был доволен собственной шуткой. Взгляд его скользил по лицам. Все собравшиеся были раньше морскими пехотинцами, многие служили с ним. Офицеры-прогрессисты оказались чем-то заняты: адъютанту полка потребовалась тщательная подготовка, чтобы организовать это отсутствие, не вызывая подозрений.

Фалькенберг повернулся к штатскому:

— Доктор Уитлок, вы провели на Хедли шестьдесят семь дней. Не очень много для подробного изучения планеты, но больше времени у нас нет. Вы пришли к каким-нибудь заключениям?

— Да. — Уитлок говорил с сильным тягучим акцентом (большинство считало, с нарочитым). — Мои выводы не очень отличаются от тех, к каким пришли специалисты Флота, полковник. Не понимаю, зачем вы пошли на такие расходы, вызывая меня сюда. Ваши разведчики знают свое дело не хуже меня.

Уитлок откинулся на стуле: чрезвычайно расслабленная и небрежная фигура посреди военной жесткости и формальности. Но в его манере держаться не было презрения. У военных один набор правил, у него — другой, и он хорошо срабатывался с солдатами.

— Итак, ваши заключения аналогичны выводам Флота, — сказал Фалькенберг.

— В пределах ошибок анализа, да, сэр. Сомневаюсь, чтобы какой-нибудь компетентный специалист мог прийти к другим выводам. На протяжении одного поколения на этой планете воцарится варварство.

Офицеры не издали ни звука, но некоторые явно изумились. Привычка и выучка не позволила им это выказать.

Уитлок достал из кармана в рукаве сигару и тщательно осмотрел ее.

— Хотите послушать анализ? — спросил он.

— Вкратце, пожалуйста. — Фалькенберг снова окинул взглядом лица подчиненных. Майор Севедж и капитан Фаст не удивились: они знали об этом еще до своего прилета на Хедли. Некоторые младшие офицеры догадывались.

— Все очень просто, — сказал Уитлок. — Нет технологии, которая могла бы обеспечить столь многочисленное население всем необходимым. Без импорта жизненные стандарты быстро снизятся. В другом месте к этому могли бы приспособиться, но не здесь.

Здесь жители Рефьюджа, привыкшие получать все не утруждаясь, потребуют от правительства принять меры. Правительство не может им отказать. Оно для этого недостаточно сильно.

Поэтому ему придется инвестировать капитал в производство товаров потребления. Последует упадок технологии, что вызовет уменьшение товарной массы, это приведет к новым требованиям, и начнется аналогичный новый цикл. Трудно сказать, что произойдет потом, но ничего хорошего.

Довольно скоро здесь исчезнут технологические ресурсы, даже если удастся создать лучшую организацию. Это не ново, полковник. Флот предвидел это. Странно, что вы не поверили его специалистам.

Фалькенберг кивнул.

— Поверил, но дело настолько важное, что мне хотелось выслушать стороннее мнение. Вы встречались с лидерами партии Свободы, доктор Уитлок. Есть ли хоть какая-то вероятность того, что они, получив власть, сохранят цивилизацию?

Уитлок рассмеялся. Смех долгий, беззаботный, непосредственный и абсолютно неуместный на военком совете.

— Такая же, как вероятность того, что крокодил отпустит свинью, полковник. Даже если предположить, что они знают, что делать, как они могут это сделать? Предположим, им будет видение, и они попытаются изменить свою политику. Кто-нибудь тут же организует новую партию с идеями нынешней партии Свободы.

Полковник, вам никогда не убедить этих людей, что есть нечто такое, на что не способно никакое правительство. Они не хотят в это верить, и всегда найдутся красноречивые ораторы, которые будут кричать о заговоре. Если бы Прогрессивная партия с ее правильными идеями могла установить сильную власть, может быть, она продержалась бы немного дольше.

— Вы думаете, это возможно? — спросил майор Севедж.

— Нет. Возможны попытки, — ответил Уитлок. — Проблема в независимой сельской глубинке. У правительства, которое собирается что-то делать, нет реальной поддержки ни на селе, ни в городе. Со временем, конечно, все здесь должно измениться, но революция, которая к этому приведет, будет кровавой. И долгой, могу вас заверить.

— Значит, нет никакой надежды? — спросил молодой младший офицер, недавно назначенный командиром роты.

Уитлок вздохнул.

— Куда ни глянь, везде проблемы. Например, город уязвим для любого саботажа, который затронет предприятия пищевой промышленности. А атомные генераторы не вечны. Их эксплуатируют непрерывно и без всякого ремонта. Хедли живет не за счет дохода, а за счет основного капитала, и очень скоро капитал растает без остатка. Не с чего будет жить.

— Таково ваше заключение, — сказал Фалькенберг. — Не похоже на подходящее место для нашей отставки.

— Мягко сказано. — Уитлок потянулся. — Как ни крути, Хедли не сможет перейти на самообеспечение, без очень большого кровопролития.

— А не могут они попросить помощи у «Американ экспресс»? — спросил младший офицер.

— Попросить могут, получить — нет, — ответил Уитлок. — Сынок, согласно договору, с прибытием губернатора СВ планета была объявлена нейтральной. И теперь русские не позволят американской компании, вроде «АмЭкс» вернуть ее в сферу интересов США, точно так же как США не позволят коммунистам прийти и открыть здесь лавочку. Большой Сенат введет карантин во всей этой системе, вот так. — Историк щелкнул пальцами. — В целях сохранения Совладения.

— Меня кое-что беспокоит, — сказал капитан Фаст. — Вы предполагаете, что СВ просто позволит Хедли вернуться к варварству. Но разве Бюро Переселения и колониальная администрация не вмешаются, если здесь все начнет распадаться?

— Нет.

— Завидная уверенность, — заметил майор Севедж.

— Абсолютная, — ответил доктор Уитлок. — В этом году бюджет опять урезан. У них просто нет ресурсов для планетки вроде Хедли. У Бюро Переселения хватает своих тревог.

— Но… — В голосе лейтенанта, задавшего вопрос, прозвучала тревога. — Полковник, что могло случиться с Бюро Переселения?

— Как сказал доктор Уитлок, дефицит бюджета, — ответил Фалькенберг. — Джентльмены, мне не следовало бы говорить вам этого. Вы видели, что делает Большой Сенат с Флотом. Поэтому вы и демобилизованы. В будущем году у Каслова появится несколько дополнительных мест в Президиуме, и точно так же банда Хармона выиграет второстепенные выбо-

ры в Штатах. Обе эти группы хотят ликвидации СВ, и у них достаточно влияния, чтобы срезать до костей ассигнования друг другу.

— Но Бюро контроля населения должно будет вывезти отсюда людей, сэр, — возразил лейтенант.

— Да. — Лицо Фалькенберга помрачнело; возможно, он вспоминал собственное знакомство с методами Бюро контроля населения. — Но ему приходится заниматься планетами, которые гораздо ближе к Земле, не обращая внимания на проблемы остального населения. Окраинные разработки, вроде шахт на Хедли, закрываются. Это не единственная планета, брошенная в этом году СВ. — В голосе его прозвучала ирония. — Прошу прощения. Обретшая независимость.

— Так что на помощь СВ можно не рассчитывать, — сказал капитан Фаст.

— Да. Если на Хедли и начнется подъем, то только за счет собственных сил.

— Что, как утверждает доктор Уитлок, невозможно, — заметил майор Севедж. — Джон, мы попали в нелегкое положение, верно?

— Я не сказал, что это невозможно. Только маловероятно, — напомнил доктор Уитлок. — Впрочем, для этого понадобится более сильное правительство, чем то, что существует на Хедли. И чтобы кое-какие умные люди сделали верные ходы. И еще удача. Вроде хорошей избирательной горячки. Вот это помогло бы. Чума, которая убивает только тех, кто мешает. Но если она уберет слишком много, останется недостаточно, чтобы пользоваться преимуществами технологии, так что не думаю, чтобы и это стало решением.

Фалькенберг мрачно кивнул.

— Спасибо, доктор Уитлок. Теперь, джентльмены, я хочу, чтобы командиры батальонов и офицеры штаба прочли отчет доктора Уитлока. А тем временем, у нас есть еще одна тема. Майору Севеджу вскоре предстоит сделать доклад на заседании кабинета Прогрессивной партии, и я хочу, чтобы вы его послушали. После выступления мы его обсудим. Майор.

Севедж встал и подошел к экрану.

— Джентльмены. — С помощью консоли он вызвал на экран схему организации полка.

— Полк состоит примерно из двух тысяч офицеров и солдат. Из них пятьсот человек — бывшие морские пехотинцы, еще пятьсот — новобранцы из членов Прогрессивной партии под командованием офицеров, назначенных мистером Брэдфордом.

Остальная тысяча — обычные новобранцы. Среди них есть неплохие перспективные наемники, но в основном это члены уличных банд, которым нравится играть в солдатики и которые были бы на месте в национальной гвардии. Все новобранцы получили базовую подготовку, сопоставимую с той, что получают морские пехотинцы, без обучения наступательным действиям, действиям на воде и прыжкам с парашютом. Их успехи несколько лучше, чем можно было ожидать, сравнительно с проходящими подготовку в морской пехоте СВ.

Сегодня утром мистер Брэдфорд приказал полковнику убрать из четвертого батальона последних наших офицеров и унтер-офицеров, и отныне четвертый батальон находится исключительно под командованием офицеров, назначенных вице-президентом Брэдфордом. О причинах такого приказа он нам не сообщил.

Фалькенберг кивнул.

— По вашей оценке, майор, готов ли этот батальон к боевым действиям?

Фалькенберг слушал не очень внимательно, отхлебывая кофе. Сообщение было уже отрепетировано, и он знал, что ответит Севедж. Люди обучены, но пока еще не представляют собой боевую единицу. Фалькенберг подождал, чтобы Севедж закончил выступление,

— Ваши рекомендации?

— Объединить второй батальон с первым, сэр, и перегруппировать оба батальона. Нормальная практика такова: в манипулу включается один новобранец, трое опытных рядовых и монитор. Если количество новобранцев и ветеранов одинаково, доля новобранцев возрастает, но это даст нам два батальона солдат под командованием ветеранов-унтер-офицеров, с достаточным количеством ветеранов-рядовых.

Таким образом мы разрушим организацию, предварительно созданную для обучения, и создадим полк с новой постоянной структурой: первый и второй батальоны для боевых действий, третий, состоящий из местных жителей с офицерами морской пехоты, — резервный. Четвертый батальон не находится под нашей командой.

— Каковы причины такой реорганизации? — спросил Фалькенберг.

— Боевой дух, сэр. Новые батальоны чувствуют себя обиженными. У них более строгая дисциплина, чем у бывших морских пехотинцев, и им это не нравится. Размещение их в одних манипулах с ветеранами положит этому конец.

— Посмотрим новую структуру.

Севедж повозился с консолью, и по экрану поплыли схемы. Административная структура стандартная, основанная отчасти на организации морской пехоты СВ, отчасти на национальной армии Черчилля. Но это не главное. Сразу не заметно, но структура требовала, чтобы все важнейшие должности занимали наемники Фалькенберга.

Лучшие назначенцы из прогрессистов оказывались в третьем или четвертом батальонах, местных с достаточным опытом командования нет, таково оправдание структуры. Фалькенбергу она понравилась, и он не видел военных причин ставить ее под сомнение. Брэдфорд будет так доволен тем, что у него теперь есть собственная воинская часть, что в остальное вдумываться не будет. Пока не будет. А остальные знают недостаточно, чтобы задавать вопросы.

«Да, — подумал Фалькенберг. — Должно сработать». Он подождал, пока Севедж закончит, и поблагодарил его, а потом обратился ко всем:

— Джентльмены, если у вас есть замечания, давайте их послушаем. Я хочу, чтобы на завтрашнем заседании кабинета мы выступали единым фронтом и каждый из вас должен быть готов ответить на вопросы. Не нужно говорить, как важно для нас, чтобы они это приняли.

Все закивали.

— И еще одно, — сказал Фалькенберг. — Главстаршина!

— Сэр!

— Как только кабинет одобрит план, в полку должна быть установлена нормальная дисциплина.

— Сэр.

— Сообщите об этом всем. Передайте 42-му, что отныне с новобранцами и ветеранами будут обращаться одинаково, и первый же, кто причинит мне беспокойство, пожалеет, что родился на свет.

— Сэр! — Кальвин счастливо улыбался. Последние месяцы всем дались нелегко. Но теперь, слава Богу, полковник снова берет все в свои руки. Солдаты подраспустились, но он скоро приведет их в норму. Пора снимать маски, и Кальвин был рад этому.

 

X

Хор голосов пятидесяти тысяч человек, кричащих в унисон, может быть ужасен. Он вызывает страх на уровне подсознания, вызывает панику, которая родилась раньше атомной бомбы и всех достижений технологии. Этот водоворот звуков свидетельствует о неудержимой, неконтролируемой силе.

Все во дворце вслушивались в крик толпы. Правительственные чиновники внешне оставались спокойны, но передвигались незаметно и говорили негромко — или без всякой причины начинали кричать. Дворец был полон безымянным страхом.

Заседание кабинета началось на рассвете и продолжалось до позднего утра. Оно все длилось, но ничего не решало. Незадолго до полудня вице-президент Брэдфорд встал со своего места за столом совета, гневно кривя губы. Дрожащим пальцем он указал на Джорджа Хамнера.

— Это ваша вина! — кричал Брэдфорд. — Теперь и техники требуют новой конституции, а вы их контролируете. Я всегда говорил, что вы предаете Прогрессивную партию!

— Джентльмены, прошу вас! — вмешался президент Будро. В голосе его звучала бесконечная усталость. — Послушайте, такие выражения…

— Предаю? — спросил Хамнер. — Если бы ваши проклятые чиновники уделяли хоть немного внимания техникам, этого не случилось бы. За три месяца вы умудрились превратить техников из стойких сторонников партии в союзников мятежников, вопреки всему, что я делал.

— Нам нужно сильное правительство, — сказал Брэдфорд. Говорил он презрительно, и на лицо его вернулась самоуверенная улыбка.

Джордж Хамнер отчаянным усилием обуздал гнев.

— Ничего у вас не выйдет. Вы обращались с моими техниками, как со скотом, заставляли работать дополнительное время без оплаты, а когда они начали протестовать, послали своих проклятых солдат. Моему человеку стоило жизни появление полиции.

— Сопротивление полиции, — ответил Брэдфорд — Мы не можем этого допустить.

— Вы не знаете, что такое правительство! — сказал Хамнер. Он стоял, возвышаясь над маленьким Брэдфордом, уже не справляясь с собой. Тот на шаг отступил, и его улыбка застыла. — И после всего этого вы еще смеете называть меня предателем! Я сломаю вам шею!

— Джентльмены! — Будро встал со своего места во главе стола, — Прекратите!

Со стадиона доносился рев. От криков конституционного собрания дворец словно дрожал.

На мгновение в зале заседаний кабинета наступило молчание. Будро устало продолжил:

— Это ни к чему нас не приведет. Предлагаю сделать перерыв на полчаса, чтобы успокоиться.

Послышался одобрительный гомон.

— И когда мы соберемся вновь, я не хочу слышать обвинений и угроз, — говорил президент Будро. — Понятно?

Все неохотно согласились. Будро вышел в одиночестве. Затем Брэдфорд в сопровождении кучки своих сторонников. Остальные министры торопились оказаться к нему поближе, как будто теперь сама мысль о споре с первым вице-президентом была опасна.

Джордж Хамнер остался в кабинете один. Он пожал плечами и тоже вышел. К Брэдфорду подошел человек в военном мундире. Хамнер узнал в нем подполковника Кордову, командира четвертого батальона полиции и фанатичного сторонника Брэдфорда. Хамнер вспомнил, как Брэдфорд предлагал назначить на эту должность Кордову и насколько незначительным тогда это казалось.

Группа Брэдфорда пошла дальше по коридору. Сторонники первого вице-президента о чем-то переговаривались. Хамнер снова пожал плечами.

— Угостить вас кофе? — Голос за спиной заставил Джорджа вздрогнуть. Повернувшись, он увидел Фалькенберга.

— Да, спасибо. Но ничего хорошего это не даст. У нас неприятности, полковник.

— Пришли к какому-нибудь решению? — спросил Фалькенберг. — Ждать пришлось долго.

— И без толку. Вас следовало пригласить на заседание кабинета. Может, вы смогли бы что-нибудь посоветовать. Нет никаких причин заставлять вас ждать в приемной, пока мы кричим друг на друга. Я пытался изменить эту политику, но в данный момент я не очень популярен. — Со стадиона снова донесся крик.

— Все правительство непопулярно, — сказал Фалькенберг. — А когда участники совещания договорятся…

— Еще одно препятствие, которое я пытался устранить на прошлой неделе. Но у Будро не хватило мужества открыто выступить против. Так что теперь у нас пятьдесят тысяч бездельников, которым нечем больше заняться, кроме как сидеть на этом собрании. Какую конституцию они создадут!

Фалькенберг пожал плечами. Джорджу показалось, что он собирался что-то ответить, но если так, то полковник передумал. Они дошли до столовой и сели у стены. Группа Брэдфорда сидела за столом в другом конце зала, и все люди Брэдфорда подозрительно посмотрели на них.

— Вас сочтут предателем, полковник, за то что сидите со мной. — Хамнер рассмеялся, но голос его был серьезен. — Мне кажется, вы понимаете, что я имею в виду. Брэдфорд считает меня виновным в возникновении проблем с техниками, и, между нами, он утверждает, что вы недостаточно эффективно пытаетесь восстановить порядок в городе.

Фалькенберг заказал кофе.

— Объяснить вам, почему?

— Нет. — Большая рука Джорджа Хамнера накрыла чашку. — Бог свидетель, последнюю пару месяцев вы не получаете никакой поддержки. Вам отдают невыполнимые приказы и не позволяют предпринять ничего решающего. Я вижу, вы прекратили рейды по явочным квартирам мятежников.

Фалькенберг кивнул.

— Никого не удается схватить. Слишком много утечек из дворца. И большую часть времени мутит воду четвертый батальон. Если бы нам разрешили действовать, не запрашивая через многочисленные каналы добро на каждую операцию, враг бы меньше знал о том, что мы собираемся предпринять. Я уже перестал просить об этом.

— С железной дорогой у вас хорошо получилось.

— Да, хоть здесь успех. В сельской местности, где мы действуем самостоятельно, все спокойно. Странно, не правда ли: чем ближе мы к правительству, тем менее эффективными кажутся действия моих людей.

— Но вы ведь не контролируете людей Кордовы? Они заставили столько наших людей дезертировать к мятежникам, что и сосчитать невозможно. Не могу поверить, что несдержанная жестокость необходима.

— Я тоже. Если, конечно, у нее нет особой цели, это весьма неэффективный инструмент правления. Но вы, конечно, знаете, мистер Хамнер, что четвертый батальон мне не подчиняется. Взяв под свое руководство, мистер Брэдфорд непрерывно его расширял, так что теперь он по численности почти равен остальной части полка. И находится целиком под его контролем, не под моим.

— Брэдфорд обвинил меня в предательстве, — осторожно сказал Хамнер. — Располагая собственной армией, он мог что-то задумать…

— Когда-то вы подозревали в этом меня, — напомнил Фалькенберг.

— На этот раз все серьезно, — ответил Хамнер. — Эрни Брэдфорд создал свою армию, а теперь обвиняет меня в предательстве.

Фалькенберг мрачно улыбнулся.

— Я бы не стал слишком тревожиться из-за этого.

— Вы не стали бы? Конечно. Вам не о чем тревожиться. Но я испуган, полковник. Мне нужно думать о семье, и я сильно напуган.

«Что ж, — подумал он, — теперь, когда мы говорим в открытую, могу и я поверить, что он не из людей Брэдфорда».

— Вы думаете, Брэдфорд планирует незаконные действия? — спросил Фалькенберг.

— Не знаю. — Неожиданно Джордж снова испугался. В глазах собеседника он не видел сочувствия.

Кому же мне доверять? Некому.

— Не будет ли для вашей семьи безопасней в наших казармах? — спросил Фалькенберг, — Это можно организовать.

— Ну хоть сейчас все выходит на свет, — ответил наконец Хамнер. — Да, мне будет спокойней, если жена и дети окажутся под защитой. Но я был бы еще спокойней, если бы вы были со мной более откровенны.

— Насчет чего? — Выражение лица Фалькенберга не изменилось.

— Начнем с ваших морских пехотинцев, — сказал Джордж. — Они не похожи на батальон полиции. Я наблюдал за вашими людьми: они чересчур дисциплинированны. И знамена, которые они несут, получены не в результате закулисных политических интриг — здесь или где-то на другой планете. Кто эти люди, полковник?

Джон Фалькенберг улыбнулся уголками губ.

— Я все ждал, когда вы об этом спросите. А почему вы не подняли этот вопрос перед президентом Будро?

— Не знаю. Может быть, потому, что доверяю вам больше, чем Брэдфорду, а президент сразу обратился бы к нему… к тому же, если бы президент уволил вас, некого было бы противопоставить Эрни. Если, конечно, вы ему противостоите… но вы ведь могли и присоединиться к нему.

— Что заставляет вас так думать? — спросил Фалькенберг. — Я подчиняюсь законным распоряжениям гражданского правительства…

— Да, конечно. Хедли так быстро катится в пропасть, что еще одним заговором больше — особой разницы нет… но вы не ответили на мой вопрос.

— Боевые знамена принадлежат 42-му полку морской пехоты СВ, — медленно ответил Фалькенберг. — Расформированному в результате сокращения бюджета.

42-й. Хамнер на мгновение задумался. Порылся в памяти в поисках того, что читал о Фалькенберге.

— Это был ваш полк.

— Совершенно верно.

— И вы привезли его с собой.

— Вернее, батальон этого полка, — подтвердил Фалькенберг. — Женщины моих людей ждут, когда мы здесь осядем. Когда 42-й расформировали, солдаты решили держаться вместе.

— Так что вы привезли не только офицеров, но и солдат.

— Да. — Выражение лица Фалькенберга не менялось, хотя Хамнер пристально наблюдал за ним.

Джордж испытал одновременно гнев и облегчение. Если это люди Фалькенберга…

— Какую игру вы ведете, полковник? Вы хотите чего-то большего, чем плата за ваши войска. И я думаю: не стоит ли мне опасаться вас больше, чем людей Брэдфорда?

Фалькенберг пожал плечами. — Это решение вам придется принять самому, мистер Хамнер. Могу дать вам слово, что мы не причиним вам вреда, но чего оно может стоить? Могу пообещать, что мы позаботимся о вашей семье. Если хотите.

Со стадиона донесся новый крик, громче прежнего. Брэдфорд и подполковник Кордова вышли из-за стола, продолжая беседовать вполголоса. Судя по энергичным жестам, разговор был оживленный: Кордова как будто пытался на что-то уговорить Брэдфорда. И когда они уходили, Брэдфорд дал согласие.

Джордж смотрел им вслед. Толпа снова завопила, подтолкнув его к принятию решения.

— Сегодня же отправлю Лору с детьми в ваше расположение.

— Лучше сделайте это немедленно, — спокойно сказал Фалькенберг.

Джордж нахмурился.

— Вы хотите сказать, что у нас нет времени? Что бы вы ни задумали, это должно произойти не просто быстро, но немедленно?

Джон покачал головой.

— Кажется, вы думаете, что у меня есть какой-то основной план, мистер вице-президент? Нет. Я предлагаю вам отправить жену в наши казармы до того, как получу приказ не защищать ее. А что касается остального, то я только солдат в политической ситуации.

— И в качестве советника у вас профессор Уитлок, — сказал Хамнер. Он внимательно наблюдал за Фалькенбергом. — Удивлены, что я знаю? — продолжал Джордж. — Я заметил, что Уитлок поблизости, и удивился, почему он не пришел к президенту. Должно быть, сейчас у него на совещании не меньше пятидесяти политических агентов.

— Вы наблюдательны, — заметил Фалькенберг.

— Конечно, — горько ответил Хамнер. — Но что толку? Я не понимаю происходящего и никому не могу верить. Вижу части головоломки, но не могу собрать из них целое. Иногда мне кажется, что я должен использовать все оставшееся влияние, чтобы убрать из картины вас.

— Как угодно. — Улыбка Фалькенберга была холодно-вежливой. — А кто в таком случае будет охранять вашу семью? Начальник полиции? Послушайте.

Стадион снова гневно взревел, крик как будто становился все громче.

— Вы победили. — Хамнер встал из-за стола и медленно направился в зал совещаний. Голова у него кружилась.

«Ясно только одно. Джон Кристиан Фалькенберг контролирует единственную на планете военную силу, способную противостоять людям Брэдфорда и разбойникам из партии Свободы, главным противникам. Я не должен забывать о них только потому, что боюсь Эрни», — думал Джордж.

Он повернул в сторону от зала заседаний и пошел в отведенную ему квартиру.

Чем быстрей Лора окажется в казармах морских пехотинцев, тем спокойней мне будет.

А что если отправляю ее к врагам? О Боже, могу ли я кому-нибудь доверять? Борис говорит, что он достойный человек. Не забывай об этом, не забывай. Честь. Фалькенберг человек чести, а Эрни Брэдфорд — нет.

А я? Чего я добился, выйдя из партии Свободы и приведя своих техников к прогрессистам? Бессмысленного титула второго вице-президента и…

Толпа снова взревела: «ВЛАСТЬ НАРОДУ!» Услышав это, Джордж прибавил шагу.

Улыбка вернулась на лицо Брэдфорда. Это было первое, что заметил Джордж, вернувшись в зал заседаний. Маленький человек стоял у стола и довольно улыбался. Улыбка казалась искренней и оттого еще более пугающей.

— А вот и наш уважаемый министр технологии и второй вице-президент, — улыбался Брэдфорд. — Как раз вовремя. Господин президент, толпа на стадионе угрожает городу. Я уверен, вам будет приятно узнать, что я предпринял меры, которые должны оздоровить ситуацию.

— Что вы сделали? — спросил Джордж. Улыбка Брэдфорда стала еще шире.

— В данный момент полковник Кордова производит арест лидеров оппозиции. Включая, господин президент, руководителей Ассоциации техников и инженеров, которые примкнули к оппозиции. С мятежом будет покончено в течение часа.

Хамнер посмотрел на него.

— Глупец! Теперь все техники города присоединятся к банде партии Свободы! А техники контролируют электростанции, наш последний источник влияния на толпу. Проклятый глупец!

Брэдфорд ответил подчеркнуто вежливо:

— Мне казалось, Джордж, вы обрадуетесь, что с восстанием удалось так быстро покончить. Естественно, я отправил людей и на электростанции. Ага, слушайте.

Толпа стихла. Слышался смешанный говор, а потом вопль, который становился все громче. Нельзя было разобрать ни слова, только ужасный гневный крик. Раздалось несколько выстрелов.

— Боже! — Президент Будро не мог скрыть смятения. — Что происходит? В кого они стреляют? Вы начали открытую войну?

— Я принял строгие меры, мистер президент, — ответил Брэдфорд. — По-вашему, они слишком строги? — Он слегка покачал головой. — Пришло время решительных действий, мистер президент. Хедли не могут управлять слабовольные люди. Будущее принадлежит тем, у кого хватит воли, чтобы взять его в свои руки!

Джордж Хамнер направился к выходу. Но не успел дойти до двери. Его окликнул Брэдфорд.

— Пожалуйста, Джордж. — Голос его источал участливость. — Боюсь, вы не сможете сейчас покинуть нас. Это для вас небезопасно. Я позволил себе отдать полковнику Кордове приказ… гм… охранять это помещение, пока мои люди восстанавливают порядок.

На стадионе воцарилась тревожная тишина, все долго ждали. Потом снова послышались крики и выстрелы.

Звуки приблизились. Они долетали как будто не только с самого стадиона, но слышались и за его пределами. Брэдфорд нахмурился, но промолчал. Все ждали, казалось, очень долго; стрельба продолжалась. Выстрелы, крики, вопли, сирены, сигналы тревоги — и многое другое, все смешивалось.

Дверь распахнулась. Вошел Кордова. Теперь на его мундире были знаки различия полковника. Осмотревшись, он отыскал Брэдфорда.

— Сэр, не можете ли вы выйти на минуту?

— Сообщите всему кабинету, — приказал президент Будро. Кордова взглянул на Брэдфорда. — Немедленно, сэр.

Кордова продолжал смотреть на Брэдфорда. Вице-президент слегка кивнул.

— Хорошо, сэр, — ответил офицер. — Согласно приказу вице-президента части четвертого батальона проникли на стадион и арестовали около пятидесяти руководителей так называемого конституционного совещания.

Наш план заключался в том, чтобы проникнуть на стадион незаметно и увести арестованных из президентской ложи во дворец. Однако когда мы попытались произвести арест, нам оказали сопротивление вооруженные люди, многие в мундирах домашней стражи. Нам говорили, что на стадионе нет оружия, но это оказалось неверно.

Толпа, во много раз превосходившая по численности моих людей, освободила арестованных. Мы попытались снова захватить их, но были атакованы и вынуждены с боем отступать.

— Боже! — воскликнул Будро. — Много пострадавших?

— Электростанции! Вы захватили их? — спросил Хамнер. Кордова выглядел растерянным.

— Нет, сэр. Моих людей туда не допустили. Электростанции в руках совета техников и инженеров, они угрожают взорвать станции, если мы попытаемся завладеть ими силой. Мы пытались отрезать их от внешней поддержки, но не думаю, чтобы силами одного моего батальона удалось сохранить порядок. Нужен весь полицейский полк…

— Идиот! — Хамнер до боли стиснул кулаки.

Совет техников. Большинство из них я знаю. Мои друзья. Или были друзьями. Поверит ли кто-нибудь из них мне сейчас? Но по крайней мере Брэдфорду не удалось захватить электростанции.

— Каково положение снаружи в настоящий момент? — спросил президент Будро. На улицах по-прежнему звучали выстрелы.

— Толпа соорудила баррикаду на рынке и еще одну у театра напротив дворца, сэр. Мои войска пытаются разобрать баррикады. — Голос Кордовы звучал виновато.

— Пытаются. И маловероятно, чтобы это им удалось. — Будро встал и прошел ко входу в приемную. — Полковник Фалькенберг! — позвал он.

— Да, сэр? — По сигналу президента Фалькенберг вошел в комнату.

— Полковник, вы знакомы с положением снаружи?

— Да, мистер президент.

— Черт возьми, вы можете что-нибудь сделать?

— А что президент предлагает мне сделать? — Фалькенберг осмотрел членов кабинета. — В течение трех месяцев мы пытались сохранить порядок в городе. И не могли этого сделать даже при сотрудничестве со стороны техников.

— Не моя вина… — начал подполковник Кордова.

— Я не давал вам слова. — Губы Фалькенберга были строго сжаты. — Джентльмены, теперь вы имеете дело с открытым восстанием, и одновременно вы враждебно настроили одну из самых мощных фракций собственной партии. Мы больше не контролируем ни электростанции, ни предприятия пищевой промышленности. Повторяю, что президент предлагает мне сделать?

Будро кивнул.

— Справедливая критика. Но его прервал Брэдфорд.

— Прогоните толпу с улиц! Ваши драгоценные войска должны сражаться, именно для этого они здесь!

— Конечно, — ответил Фалькенберг. — Президент согласен на введение военного положения?

Будро неохотно кивнул.

— Вероятно, придется.

— Хорошо, — сказал Фалькенберг.

Хамнер неожиданно насторожился. Он заметил что-то необычное в голосе и манерах Фалькенберга. Что-то важное?

— Политики обычно создают ситуации, выход из которых могут найти только военные. Обычно впоследствии также во всем обвиняют военных, — сказал Фалькенберг. — Я принимаю на себя ответственность за осуществление законов военного положения, но мне должны подчиняться все правительственные силы. Я ничего не смогу сделать, если отдельные части не станут подчиняться моим приказам.

— Нет! — Брэдфорд вскочил на ноги. Стул за ним с грохотом упал. — Я понимаю, что вы делаете! Вы тоже против меня! Поэтому вы никогда меня не поддерживали, не позволили мне стать президентом! Вы сами хотите завладеть этой планетой! Вам это не удастся, вы, дешевый диктатор! Кордова, арестуйте этого человека!

Кордова облизал губы и посмотрел на Фалькенберга. Оба были вооружены, и Кордова решил не рисковать.

— Лейтенант Харгрив! — позвал он. Дверь в приемную распахнулась.

Но никто не вошел.

— Харгрив! — снова крикнул Кордова. Он положил руку на кобуру пистолета. — Вы арестованы, полковник Фалькенберг.

— Правда?

— Это нелепо, — крикнул Будро. — Полковник Кордова, уберите руку от оружия! Я не позволю разыгрывать в моем кабинете фарс.

Еще несколько мгновений ничего не происходило. В комнате было тихо, и Кордова переводил взгляд с Брэдфорда на Будро, не зная, что делать дальше.

И тут Брэдфорд обратился к президенту:

— И вы, старина? Полковник Кордова, арестуйте и мистера Будро. А что касается вас, мистер изменник Джордж Хамнер, вы получите по заслугам. У меня люди по всему дворцу. Я знал, что дойдет и до этого.

— Знали… В чем дело, Эрнест? — Президент Будро казался удивленным, Голос его звучал жалобно. — Что вы делаете?

— Заткнись, старый хрыч! — рявкнул Брэдфорд. — Вас тоже нужно будет расстрелять.

— Думаю, мы слышали достаточно, — отчетливо сказал Фалькенберг. Голос его разнесся по комнате, хотя он его не повышал. — Я отказываюсь подчиниться аресту.

— Убейте его! — крикнул Брэдфорд. И сунул руку под полу.

Кордова дернул из кобуры пистолет. Но не успел его достать — за дверью послышались выстрелы. Их грохот заполнил комнату, и в ушах у Хамнера зазвенело.

Брэдфорд с удивленным видом повернулся к двери. Глаза его остекленели, и со своей обычной полуулыбкой он упал на пол. Стали слышны новые выстрелы, автоматные очереди, и Кордову отбросило к стене зала заседаний. Там его удержали удары пуль. На мундире появились ярко-красные пятна.

В помещение в сопровождении трех морских пехотинцев вошел главный старшина Кальвин. У всех из-под кожаного обмундирования выпячивалась броня. В струившихся через окна ярких солнечных лучах их шлемы казались тусклыми.

Фалькенберг кивнул и убрал пистолет в кобуру.

— Все в порядке, главный старшина?

— Сэр!

Фалькенберг снова кивнул.

— Цитируя мистера Брэдфорда, я предпринял меры, которые обезопасят коридоры, господин президент. А теперь, сэр, если вы подпишете провозглашение военного положения, я займусь ситуацией на улицах. Главстаршина!

— Сэр!

— Вы прихватили декларацию, подготовленную капитаном Фастом?

— Сэр. — Кальвин достал из кармана документ. Фалькенберг взял его и положил на стол перед президентом Будро.

— Но… — Голос Будро звучал безнадежно. — Хорошо. Особого выбора нет. — Он посмотрел на тело Брэдфорда и содрогнулся. — Он готов был убить меня, — негромко произнес Будро. Президент казался растерянным.

Слишком многое произошло, и слишком многое требовалось сделать.

Звуки боя снаружи становились громче, зал для совещаний заполнил острый запах свежей крови. Будро пододвинул к себе документ, просмотрел его, потом достал из кармана ручку. Подписал и протянул Хамнеру, чтобы тот тоже подписал в качестве свидетеля.

— Вам стоит обратиться к президентской гвардии, — сказал Фалькенберг. — Она не знает, что делать.

— Вы не собираетесь использовать ее в уличных боях? — спросил Хамнер.

Фалькенберг покачал головой.

— Сомневаюсь, чтобы они стали сражаться. Слишком много друзей среди мятежников. Дворец они будут защищать, но в остальном ненадежны.

— Есть ли у нас шанс? — спросил Хамнер.

Будро оторвался от размышлений и словно пришел в себя.

— Да, если ли у нас шанс?

— Возможно, — ответил Фалькенберг. — Зависит от того, насколько хорош противник. Если их командир хотя бы вполовину так хорош, как я думаю, нам не победить.

 

XI

— Черт побери, мы не станем этого делать! — Лейтенант Мартин Летэм в ужасе смотрел на капитана Фаста. — Этот рынок — смертельная ловушка. Мои люди не пойдут в атаку через открытые улицы на укрывшихся мятежников…

— Конечно, нет. Вы хотели быть славными полицейскими, — спокойно ответил капитан Фаст. — Но вы выпустили ситуацию из рук. Так кому же снова брать ее под контроль, как не вам?

— Четвертый батальон подчиняется полковнику Кордове, а не вам. — В поисках поддержки Летэм огляделся. Его слышали несколько взводов четвертого батальона, и он почувствовал себя уверенней.

Они стояли в углублении на дворцовой стене. Снаружи и по сторонам от углубления то и дело слышались выстрелы: остальные части сдерживали мятежников. Здесь Летэм чувствовал себя в безопасности, но там…

— Нет, — повторил он. — Это самоубийство.

— Неподчинение приказу тоже, — негромко сказал Эймос Фаст. — Не оглядывайтесь и не повышайте голос. А теперь посмотрите на стену дворца за мной.

Летэм увидел. Блеснул ствол ружья; фигуры в коже незаметно располагались на стене и в нишах с окнами.

— Если не пойдете в атаку, будете разоружены и пойдете под трибунал за трусость перед лицом врага, — так же негромко продолжал Фаст. — А исход такого суда может быть только один. Только одно наказание. Так что вам лучше попробовать атаковать. Мы вас поддержим.

— Зачем вам это? — спросил Мартин Летэм.

— Вы создаете проблемы, — ответил Фаст. — А теперь приготовьтесь. Когда выйдете на рыночную площадь, остальные пойдут за вами.

Атака прошла успешно, но четвертый батальон понес тяжелые потери. Еще несколько яростных атак, и мятежников вытеснили из непосредственной близости от дворца, но полку Фалькенберга приходилось платить за каждый отвоеванный метр.

Когда они занимали здание, противник, отступая, его поджигал. Столкнувшись с большой группой повстанцев, Фалькенберг вынужден был остановить наступление, чтобы спасать больных из подожженного врагом госпиталя. Три часа вокруг всего дворца полыхали пожары.

В зале совещаний никого не осталось, кроме Будро и Хамнера. Тела унесли, пол вытерли, но Джорджу Хамнеру казалось, что теперь в этой комнате всегда будет пахнуть смертью; и он не мог время от времени не смотреть на аккуратную цепочку пулевых отверстий на уровне груди в роскошной обивке кабинета.

Вошел Фалькенберг.

— Ваша семья в безопасности, мистер Хамнер. — Он повернулся к президенту. — Готов доложить, сэр.

Будро затравленно посмотрел на него. По-прежнему слышались звуки стрельбы, хотя и слабее.

— У них хорошие вожаки, — доложил Фалькенберг. — Покинув стадион, они сразу направились в казармы полиции. Перебив полицейских, взяли оружие и раздали своим союзникам.

— Они убили…

— Так точно, — ответил Фалькенберг. — Полицейские казармы им были нужны, как крепость. Мы столкнулись не просто с толпой, господин президент. Мы постоянно наталкиваемся на хорошо вооруженных и хорошо подготовленных солдат. Домашние армии. Утром я предприму новую атаку, но в данный момент, господин президент, мы удерживаем всего километр вокруг дворца.

Пожары бушевали всю ночь, но стычек было немного. Полк удерживал дворец, разбив лагерь в его дворе; и если кто-нибудь задавался вопросом, почему четвертый батальон располагается в самом центре и окружен остальными, то делал это про себя.

Лейтенант Мартин Летэм мог бы ответить такому любопытному, но он лежал укрытый флагом Хедли в зале славы рядом с госпиталем.

Утром наступление снова началось. Полк передвигался небольшими группами, прорывал слабые позиции, обходил сильные, пока снова не расчистил пространство вокруг дворца. И тут он столкнулся с сильно укрепленной позицией.

Час спустя полк вел тяжелый бой на перекрытых баррикадами улицах, среди горящих зданий, под огнем снайперов с крыш. Манипулы и взводы, пытавшиеся пробиться в здания за этим пространством, вынуждены были отходить.

В повторных атаках на баррикады четвертый батальон понес огромные потери.

Джордж Хамнер пришел с Фалькенбергом и стоял в полевом штабе. Он наблюдал, как отступает еще один взвод четвертого батальона.

— Хорошие солдаты, — сказал он.

— Хорошие, — согласился Фалькенберг. — Сейчас.

— Но вы быстро истратили их.

— Не совсем по своему выбору, — ответил Фалькенберг. — Президент приказал мне сломить сопротивление противника. На это тратятся солдаты. И лучше я использую четвертый, чтобы ослабить это сопротивление.

— Но мы ни к чему не приходим.

— Да. У противника хорошие бойцы, и их слишком много. Мы не можем собрать их в одно место и навязать бой, а когда мы сталкиваемся с ними, они поджигают часть города и уходят под прикрытием огня.

Связист-капрал настойчиво замахал, и Фалькенберг подошел к низкому столу, на котором располагалась электроника. Он взял протянутый наушник, прислушался, затем поднес к губам микрофон.

— Отходите к дворцу, — приказал он.

— Вы отступаете? — спросил Хамнер. Фалькенберг пожал плечами.

— У меня нет выбора. Я не могу удерживать такой узкий периметр, и у меня только два батальона. Плюс то, что осталось от четвертого.

— А где третий? Где солдаты-прогрессисты? Мои люди?

— На электростанциях и продовольственных центрах, — ответил Фалькенберг. — Мы не можем войти туда — у техников будет время, чтобы вывести оборудование из строя, — но мы можем не допустить туда мятежников. Третий батальон подготовлен не так хорошо, как остальные, к тому же техники могут ему довериться.

Они вернулись обратно по горящим улицам. Сзади доносились звуки отступления полка. Гражданские рабочие пытались погасить пожары и занимались ранеными и погибшими.

«Безнадежно, — подумал Джордж Хамнер. — Безнадежно. Не знаю, почему мне казалось, что после ухода Брэдфорда Фалькенберг совершит чудо. Что он может сделать? Никто ничего не может сделать».

Встревоженная президентская гвардия впустила их во дворец и закрыла за ними тяжелые ворота. Гвардейцы удерживали дворец, но не выходили из него.

Президент Будро находился в своем нарядном кабинете. Вместе с ним был лейтенант Баннерс.

— Я собирался послать за вами, — сказал Будро. — Мы ведь не можем победить?

— Нет — если все будет так, как сейчас, — ответил Фалькенберг. Хамнер согласился.

Президент Будро быстро кивнул, словно в ответ на собственный вопрос. Лицо его было маской утраченной надежды.

— Так я и думал. Отведите своих людей назад в казармы, полковник. Я намерен сдаться.

— Но вы не можете, — возразил Джордж. — Все, о чем мы мечтали… Вы обрекаете Хедли на гибель. Партия Свободы не может править.

— Совершенно верно. Вы ведь тоже понимаете это, Джордж? А мы можем управлять? До того, как дело дошло до открытого столкновения, возможно, у нас еще был шанс. Но теперь его нет. Отведите ваших солдат во дворец, полковник. Или вы откажетесь?

— Нет, сэр. Солдаты уже отступают. Они будут здесь через полчаса.

Будро громко вздохнул.

— Я вам говорил, Фалькенберг, что военное решение здесь невозможно.

— Мы могли бы добиться чего-нибудь в прошедшие месяцы, если бы нам дали возможность.

— Может быть. — Президент слишком устал, чтобы спорить. — Но если мы будем во всем винить бедного Эрни, этим делу не поможем. Он, должно быть, сошел с ума. Это было три месяца назад, полковник. Даже не вчера. Я мог бы достичь компромисса до начала вооруженных схваток, но не сделал этого, и вы проиграли. Вы ничего не добиваетесь, только жжете город… по крайней мере я спасу Хедли хотя бы от этого. Баннерс, скажите руководителям партии Свободы, что я отрекаюсь от власти.

Офицер гвардии отдал честь и вышел с непроницаемым лицом. Будро смотрел ему вслед. Он смотрел куда-то вдаль, за стены кабинета с их суетными украшениями.

— Итак, вы уходите в отставку, — медленно сказал Фалькенберг.

Будро кивнул.

— Вы уже в отставке, сэр? — неожиданно спросил Фалькенберг.

— Да, черт побери. Мое заявление у Баннерса.

— И что же нам теперь делать? — спросил Джордж Хамнер. В голосе его звучали одновременно презрение и удивление. Он всегда уважал Будро и восхищался им. И вот первый человек на Хедли их бросает.

— Баннерс обещал вывести меня отсюда, — сказал Будро. — У него в гавани лодка. Мы поплывем к берегу, потом отправимся в глубь местности к шахтам. На следующей неделе туда придет звездный корабль, и я смогу улететь вместе с семьей. Вам лучше отправиться со мной, Джордж. Президент закрыл лицо руками, потом снова отнял их. — Знаете, какое облегчение я испытываю? Что вы будете делать, полковник Фалькенберг?

— Мы выдержим. В гавани много лодок, если они нам понадобятся. Но очень вероятно, что новому правительству понадобятся хорошо подготовленные солдаты.

— Настоящий наемник, — презрительно сказал Будро. Он вздохнул и обвел взглядом кабинет, задерживаясь на знакомых предметах. — Какое облегчение. Больше мне ничего не нужно решать. — Он встал, и плечи у него не были поникшими. — Пойду за своей семьей. Вам тоже лучше уйти, Джордж. — Я приду позже, сэр. Не ждите нас. Как сказал полковник, в гавани много лодок. — Он подождал, пока Будро не вышел из кабинета, затем повернулся к Фалькенбергу. — Ну хорошо, что теперь?

— А теперь мы сделаем то, за чем пришли сюда, — ответил Фалькенберг. Он подошел к столу президента, осмотрел телефоны, но передумал и предпочел свой карманный коммуникатор. Поднял его и довольно долго говорил.

— Что вы делаете? — спросил Хамнер.

— Вы пока еще не президент. И не будете им, пока не принесете присягу, а это произойдет уже после того, как я закончу. К тому же некому принимать вашу отставку.

— Какого дьявола? — Хамнер внимательно посмотрел на Фалькенберга, но ничего не смог прочесть на его лице. — У вас есть идея. Давайте послушаем…

— Вы пока еще не президент, — повторил Фалькенберг. — Согласно объявленному президентом Будро военному положению я имею право предпринимать любые действия для восстановления порядка в Рефьюдже. И буду исполнять этот приказ, пока его не отменит новый президент. А в данный момент никакого президента нет.

— Но Будро отказался от должности! Партия Свободы изберет президента.

— Согласно Конституции Хедли, только Сенат и Ассамблея на объединенном заседании имеют право избирать нового президента. И после смерти Брэдфорда правите вы — но только с того момента, как появитесь в ратуше и принесете присягу.

— Но это бессмыслица, — возразил Хамнер. — И сколько времени вы сможете контролировать ситуацию?

— Столько, сколько понадобится. — Фалькенберг повернулся к своему помощнику. — Капрал, мистер Хамнер должен оставаться со мной, а вы — с ним. Обращайтесь с ним уважительно, но он без моего разрешения никуда не пойдет и ни с кем не увидится. Понятно?

— Сэр!

— И что теперь? — спросил Хамнер.

— Теперь подождем, — медленно ответил Джон Фалькенберг. — Но недолго…

Джордж Хамнер сидел в зале заседаний спиной к окровавленной и простреленной стене. Он старался забыть эти пятна, но не мог.

Фалькенберг расположился напротив, а его адъютанты и помощники сидели в дальнем конце стола. На одной половине стола располагалось оборудование связи, но не было ситуационной карты. Фалькенберг не переместил сюда свой командный пункт.

Время от времени появлялись офицеры с донесениями о ходе боя, но Фалькенберг их едва выслушивал. Однако когда один из помощников доложил, что звонит доктор Уитлок, Фалькенберг сразу взял наушники.

Джордж не слышал, что говорит Уитлок, а участие Фалькенберга в диалоге заключалось в односложных междометиях.

Единственное, в чем был уверен Джордж: Фалькенберга очень интересует то, что делает его политический агент.

Полк пробился во дворец и теперь находился во дворе. Входы во дворец удерживала президентская гвардия, и бой прекратился. Мятежники оставили гвардейцев в покое, и в Рефьюдже установилось шаткое перемирие.

— Они собираются на стадионе, сэр, — доложил капитан Фаст. — Одобрительные крики, которые вы слышали, раздались после того, как Баннерс передал заявление президента об отставке.

— Понятно. Спасибо, капитан. — Фалькенберг знаком попросил подать еще кофе. Он предложил чашку Джорджу, но вице-президент отказался.

— И долго это будет продолжаться? — спросил он.

— Не очень. Слышите радостные крики?

Они сидели еще с час: Фалькенберг внешне невозмутимый, Хамнер — с растущим напряжением. Затем в зал совещаний вошел доктор Уитлок.

Рослый штатский посмотрел на Фалькенберга и Хамнера и небрежно сел в президентское кресло.

— Не думаю, что у меня будет другая возможность посидеть на месте, олицетворяющем власть, — улыбнулся он.

— Что происходит? — спросил Хамнер. Уитлок пожал плечами.

— Все, как предсказывал полковник Фалькенберг. Сейчас толпы устремились на стадион. Никто не хочет остаться позади: ведь они считают, что победили. Они собрали сенаторов, каких смогли найти, и сейчас готовятся к выборам нового президента.

— Но ведь эти выборы будут незаконными, — сказал Хамнер.

— Конечно, сэр, но это их не останавливает. Думаю, они полагают, что завоевали такое право. А гвардия уже заявила, что поддержит выбор народа. — Уитлок иронически усмехнулся.

— Сколько моих техников в толпе? — спросил Хамнер. — Они ко мне прислушаются. Я это знаю.

— Может, и так, — согласился Уитлок. — Но сейчас их не так много, как раньше. Большинство не вынесло пожаров и грабежей. Но все же сколько-то их там есть.

— Можете вывести их оттуда? — спросил Фалькенберг.

— Как раз этим я сейчас и занимаюсь, — улыбнулся Уитлок. — В этом одна из причин моего появления здесь. Хочу, чтобы мистер Хамнер помог. Мои люди говорят техникам, что у них уже есть президент — мистер Хамнер, зачем им кто-то еще? Это действует, но несколько слов от их лидера не помешали бы.

— Верно, — согласился Фалькенберг. — Как, сэр?

— Я не знаю, что сказать, — возразил Хамнер. Фалькенберг отошел к контрольной панели на стене.

— Господин вице-президент, я не могу вам приказывать, но настоятельно советую просто дать несколько обещаний. Скажите, что вскоре примете на себя правление и все пойдет по-другому. А потом прикажите возвращаться по домам или предстать перед судом за мятеж. Или попросите их вернуться домой в виде одолжения вам лично. Используйте то, что, по вашему мнению, подействует.

Речь получилась не очень хорошая, и большую ее часть толпа из-за криков не услышала. Джордж пообещал амнистию всем, кто покинет стадион, и пытался обратиться к прогрессистам, захваченным восстанием. Когда он опустил микрофон, Фалькенберг выглядел довольным.

— Еще полчаса, доктор Уитлок? — спросил он,

— Примерно, — подтвердил историк. — К этому времени все, кто хотел уйти, уйдут.

— Идемте, господин президент, — настойчиво сказал Фалькенберг.

— Куда? — спросил Уитлок.

— Поглядим, чем все кончится. Хотите посмотреть или предпочитаете пойти к своей семье? Можете идти куда угодно, за исключением ратуши или того, кто мог бы принять вашу отставку.

— Полковник, это нелепо. Вы не можете заставить меня быть президентом, и я не понимаю, что происходит.

Фалькенберг мрачно улыбнулся.

— А я и не хочу, чтобы вы понимали. Пока. У вас и так будет достаточно тяжелых воспоминаний, с которыми вам придется жить. Идемте.

Джордж Хамнер пошел за ним. В горле у него пересохло, и внутренности словно стянуло тугим узлом.

Первый и второй батальоны собрались во дворе дворца. Солдаты стояли рядами. Их синтекожаное боевое обмундирование покрылось грязью и сажей в уличных боях. Под мундирами бугрилась броня.

Солдаты молчали, и Хамнеру показалось, что они словно вырублены из камня.

— Следуйте за мной, — приказал Фалькенберг. Он направился ко входу на стадион. Там стоял лейтенант Баннерс.

— Стой! — приказал он.

— Правда, лейтенант? Вы хотите столкновения с моими войсками? — Фалькенберг указал на мрачные шеренги у себя за спиной.

Лейтенант Баннерс с трудом сглотнул. Хамнеру он показался очень молодым.

— Нет, сэр, — сказал он. — Но нам приказали никого не пропускать. Там чрезвычайное заседание Сената и Ассамблеи избирает нового президента, и мы не позволим вмешаться вашим наемникам.

— Там никого не избрали, — ответил Фалькенберг.

— Нет, сэр, но когда изберут, гвардия подчинится новому президенту.

— Я получил приказ вице-президента Хамнера арестовать лидеров оппозиции и подтверждение введения военного положения, — настаивал Фалькенберг.

— Простите, сэр. — Баннерс как будто говорил искренне. — Наш Совет офицеров решил, что отставка президента Будро действительна. Мы намерены уважать его решение.

— Понятно. — Фалькенберг отступил. Он сделал знак своим помощникам, и Хамнер присоединился к ним. Никто не помешал ему.

— Этого я не ожидал, — сказал Фалькенберг. — Чтобы пробиться через караульные помещения, потребуется неделя. — Он ненадолго задумался. И неожиданно резко обратился к Хамнеру: — Дайте мне ваши ключи!

Джордж, удивленный, протянул ему ключи. Фалькенберг широко улыбнулся.

— Есть и другой путь туда, вы-то знаете. Майор Севедж! Возьмите роты Д и Ф второго батальона и закройте выходы со стадиона. Окопайтесь и приготовьте оружие. Арестуйте всякого, кто будет выходить.

— Сэр.

— Окопайтесь получше, Джереми. Они могут выходить с оружием. Но не думаю, чтобы они были организованы.

— Стрелять в вооруженных людей?

— Без всякого предупреждения, майор. Без предупреждения. Главный старшина, ведите остальные войска за мной. Майор, в вашем распоряжении двадцать минут.

Фалькенберг провел войска по двору к входу в туннель и ключами Хамнера открыл дверь. На Хамнера он не обращал внимания. Спустился по лестнице и прошел под полем стадиона.

Джордж Хамнер держался рядом с ним. Он слышал топот идущих за ними колонн. Снова подъем по лестнице, быстрый подъем, так что Хамнер начал задыхаться. Солдаты подъема словно не заметили. «Разница в тяготении, — подумал Хамнер. — И привычке».

Наконец они достигли верха и рассыпались по коридорам. Фалькенберг расставил людей у всех выходов и вернулся к центральной двери. И стал ждать. Напряжение росло.

— Но…

Фалькенберг покачал головой. Вид его требовал молчания. Он стоял в ожидании, а секунды все бежали.

— ВПЕРЕД! — приказал Фалькенберг.

Двери распахнулись. Вооруженные солдаты быстро заняли верх стадиона. Большая часть толпы находилась ниже, а несколько невооруженных людей, пытавшихся сопротивляться полку, были сразу сметены. Мелькнули ружейные приклады, и снова наступила тишина. Фалькенберг взял у адъютанта громкоговоритель.

— ВНИМАНИЕ. ВНИМАНИЕ. ВЫ АРЕСТОВАНЫ СОГЛАСНО ЗАКОНАМ ВОЕННОГО ПОЛОЖЕНИЯ, ОБЪЯВЛЕННОГО ПРЕЗИДЕНТОМ БУДРО. СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ, И ВАМ НЕ ПРИЧИНЯТ ВРЕДА. ЕСЛИ НАЧНЕТЕ СОПРОТИВЛЯТЬСЯ, БУДЕТЕ УБИТЫ.

Мгновение молчания, и толпа завопила, осознав сказанное Фалькенбергом. Многие смеялись. Затем с поля и с нижних рядов сидений начали стрелять. Хамнер услышал, как мимо его уха просвистела пуля. И только потом услышал грохот выстрела.

Внизу на поле один из лидеров взял громкоговоритель. Он кричал остальным:

— НАПАДАЙТЕ НА НИХ! ИХ НЕ БОЛЬШЕ ТЫСЯЧИ ЧЕЛОВЕК, А У НАС ТРИДЦАТЬ ТЫСЯЧ. НАПАДАЙТЕ, УБЕЙТЕ ИХ!

Выстрелы участились. Несколько солдат Фалькенберга упали. Остальные стояли неподвижно в ожидании приказа. Фалькенберг снова поднял громкоговоритель.

— ПОДГОТОВИТЬСЯ К ОГНЮ ЗАЛПОМ, ГОТОВЬСЬ. ЦЕЛЬСЯ, ЗАЛПОМ — ПЛИ!

Семьсот ружей выстрелили как одно.

— ПЛИ!

Кто-то закричал — долгий крик, бессловная мольба о помощи.

— ПЛИ!

Волна людей, устремившихся снизу, дрогнула и остановилась. Многие кричали, убегали, пытались спрятаться под сиденьями или укрыться за друзьями — уйти куда угодно от безжалостных стволов.

— ПЛИ!

Как будто один невероятно громкий выстрел, гораздо более длительный, чем выстрел из ружья. Выстрелы сливались друг с другом, и невозможно было различить гром отдельных ружей.

— ПЛИ!

Крики внизу нарастали.

— Во имя Господа…

— СОРОК ВТОРОЙ — ПРИГОТОВИТЬСЯ К АТАКЕ. ПРИМКНУТЬ ШТЫКИ. ВПЕРЕД! ДВИГАЙТЕСЬ И СТРЕЛЯЙТЕ, НЕ ДОЖИДАЯСЬ ПРИКАЗОВ.

Теперь выстрелы звучали непрерывно. Цепи одетых в кожу солдат устремились вперед и вниз, перескакивая через сиденья, неуклонно продвигаясь к толпе на поле.

— Главный старшина!

— СЭР!

— Снайперам и специалистам отойти и занять позиции. Стрелять только в вооруженных.

— Сэр!

Кальвин заговорил в свой коммуникатор. От каждой секции отделились люди и заняли позиции за сиденьями. И начали стрелять — быстро, но тщательно прицеливаясь. Всякий поднявший внизу оружие тут же падал замертво. Полк продолжал спускаться.

Хамнеру стало дурно. Отовсюду неслись крики раненых. «Боже, останови это, останови», — молился он.

— ПОДГОТОВИТЬ ГРАНАТЫ! — гремел в громкоговорителе голос Фалькенберга. — БРОСАЙ!

Сотни гранат по дуге устремились вниз, в толпу. Грохот многочисленных взрывов потонул в криках ужаса.

— ЗАЛПОМ — ПЛИ!

Полк спускался, пока не соприкоснулся с толпой. Последовала короткая схватка. Стреляли из ружей, сверкали алые штыки… Цепь задержалась, но на мгновение. И двинулась дальше, оставляя за собой страшный след. Мужчины и женщины запрудили выходы со стадиона. Задние лихорадочно пытались уйти, карабкались на упавших, сбивая по пути женщин, топча друг друга в попытках спастись. Снаружи затрещали пулеметы. Те, что были у ворот, отшатнулись и упали под напором сзади.

— Вы даже не позволяете им выйти! — кричал Хамнер Фалькенбергу.

— Вооруженным — нет. Они не должны уйти. Лицо полковника было жестким и холодным, глаза сузились в щелки. Он бесстрастно следил за бойней, без всякого выражения осматривая происходящее.

— Вы хотите убить их всех?

— Всех, кто сопротивляется.

— Но они этого не заслужили! — Джордж Хамнер слышал, как дрожит его голос. — Не заслужили!

— Никто этого не заслужил, Джордж. ГЛАВНЫЙ СТАРШИНА!

— СЭР!

— Половине снайперов сосредоточиться на руководителях.

— СЭР!

Кальвин негромко заговорил в коммуникатор. Снайперы сосредоточили огонь на президентской ложе, расположенной над ними. Вдоль рядов залегших солдат перебегали центурионы, указывая цели. Снайперы продолжали непрерывно стрелять.

Ряды солдат в броне и коже неумолимо продвигались. Теперь они почти достигли нижнего ряда сидений. Стрельба поутихла, но на полуденном солнце по-прежнему сверкали алые штыки.

Еще одна секция повернула в сторону и направилась в конец стадиона — охранять небольшую группу пленных. Остальные продолжали движение, переступая через скользкие от крови сиденья.

Когда полк достиг уровня поля, продвижение его замедлилось. Сопротивления почти не было, но солдат останавливала толпа. Оставалось всего несколько участков активного сопротивления, и летучие взводы направлялись туда на подмогу. Снова полетели гранаты. Фалькенберг спокойно наблюдал за боем и редко пользовался коммуникатором. Внизу продолжали умирать люди.

Одна из рот построилась и быстро поднялась на верх стадиона с противоположной стороны. Рассыпалась вдоль края. Солдаты нацелили ружья вниз и дали новый страшный залп.

Неожиданно все кончилось. Сопротивление прекратилось. Была только кричащая толпа. Люди бросали оружие и бегали с поднятыми руками. Другие падали на колени, умоляя сохранить им жизнь. Последовал еще один смертоносный залп, и над стадионом воцарилась мертвая тишина.

Однако тишина мнимая, как немного погодя понял Хамнер. Оружие молчало, никто не выкрикивал приказы, но звук был. Кричали раненые. Слышались мольбы о помощи, стоны, гулкий кашель, когда кто-то старался прочистить порванные легкие.

Фалькенберг мрачно кивнул.

— Теперь мы должны отправиться в ратушу, мистер президент. Немедленно.

— Я… о Боже! — Хамнер стоял на вершине стадиона. Ноги у него подгибались, и он, чтобы не упасть, держался за колонну. Картина внизу казалась нереальной. Слишком много крови, целые реки, кровь струится по ступеням, льется по лестницам и впитывается в поросшее травой поле.

— Все кончено, — негромко сказал Фалькенберг. — Для всех нас. Полк улетит, как только вы прочно возьмете власть. Никаких проблем с электростанциями не будет. Теперь, после смерти Брэдфорда, техники вам поверят. А горожане без лидеров не будут сопротивляться.

Можете направлять их в глубину континента, сколько понадобится. Распределите их среди верных людей, и они не причинят беспокойств. Эта ваша амнистия — это было только предложение, но я его повторю.

Хамнер ошеломленно посмотрел на Фалькенберга.

— Да. Сегодня убито слишком много. Кто вы, Фалькенберг?

— Всего лишь наемник, господин президент. Ничего больше.

— Но… На кого вы работаете?

— Вот этот вопрос мне еще никто не задавал. На адмирала Лермонтова.

— Лермонтова? Но ведь вас выгнали из Совладения! Вы здесь, потому что наняты… адмиралом? Наемник?

— Более или менее, — холодно кивнул Фалькенберг. — Флоту надоело, что его используют для вмешательства в жизни других людей без единого шанса… привести дела в порядок.

— И теперь вы улетаете?

— Да. Мы не можем здесь оставаться, Джордж. Никто не забудет того, что произошло сегодня. Вы не можете сохранить нас и создать способное работать правительство. Я заберу первый и второй батальоны и то, что осталось от четвертого. Нас ждет новая работа.

— А остальные?

— Третий батальон останется, чтобы помогать вам, — сказал Фалькенберг. — Мы собрали в третий батальон всех женатых, всех надежных людей и направили их на электростанции. Они не участвовали в бою. — Он посмотрел на стадион, потом снова на Хамнера. — Во всем вините меня, Джордж. Вы не приказывали. Вы можете сказать, что бойня совершалась по приказу Брэдфорда и он в припадке угрызений совести покончил с собой. Люди захотят в это поверить. Они захотят думать, что кто-то наказан за… за это. — Он махнул в сторону поля внизу. Откуда-то слышался детский плач.

— Это нужно было сделать, — настойчиво продолжал Фалькенберг. — Другого выхода не было. Иначе нельзя было сохранить цивилизацию… По оценке доктора Уитлока, при распаде погибла бы треть населения. Разведка Флота считала, что погибло бы больше. А теперь у вас есть шанс.

Фалькенберг говорил быстро, и Джордж подумал: «Кого он пытается убедить?»

— Уберите их из города, — говорил Фалькенберг. — Сделайте это, пока они не пришли в себя. Для этого вам большая помощь не понадобится. Они не будут сопротивляться. А мы восстановили железную дорогу. По железной дороге и кораблями вывозите людей на фермы. Конечно, без подготовки им будет трудно, но до зимы еще далеко…

— Я знаю, что делать, — прервал его Хамнер. Он прислонился к колонне и, казалось, при этой мысли испытал прилив сил. Да. Я знаю, что делать. Теперь. — Я всегда знал, что нужно сделать. Теперь мы можем начать. Мы не будем вас благодарить за это, но… вы спасли целую планету, Джон.

Фалькенберг мрачно посмотрел на него и показал на тела внизу.

— Черт побери, никогда так не говорите! — крикнул он. Голос его звучал почти пронзительно. — Я ничего не спас. Солдат может только выиграть время. Я не спас Хедли. Вам придется это сделать самим. И да поможет вам Бог, если вы не справитесь!

 

XII

На экране адмирала Лермонтова изображение Земли сменила яркая картина Танита. Эту планету можно было бы принять за Землю: облака скрывают очертания суши и воды и свиваются в типичный тропический циклон.

При более внимательном взгляде становились видны различия. Солнце желтое: звезда Танит не такая горячая, как Солнце, но Танит к ней ближе. Здесь год короче, и большие пространства занимают болота, курящиеся паром в желто-оранжевом сиянии.

Несмотря на отвратительный климат, Танит очень ценная планета. Это самое близкое и самое удобное место для избавления от тех, кто лишен права жить на Земле. Нет лучшего способа обойтись с преступниками, чем отправить их на тяжелую — и полезную — работу на другую планету. Танит получает всех: мятежников, преступников, недовольных, жертв административного произвола — все отбросы цивилизации, которая больше не может себе позволить содержать тех, кто ей не подходит.

Танит также важнейший источник борлоя, который Всемирная фармацевтическая ассоциация называет «лучшим эйфорическим средством». Благодаря постоянным поставкам борлоя удается сдерживать граждан на Благотворительных островах. Счастье, которое дарит наркотик, искусственное, но, тем не менее, оно совершенно реально.

— Итак, я торгую наркотиками, — сказал Лермонтов гостю. — Не этого я ждал, когда стал адмиралом.

— Простите, Сергей. — Сенатор Мартин Грант постарел; за десять прошедших лет он стал выглядеть на сорок лет старше. — Флоту лучше иметь собственный источник дохода от плантаций борлоя, чем рассчитывать на то, что я могу вам добыть в Сенате.

Лермонтов с отвращением кивнул.

— Это должно кончиться, Мартин. Каким-то образом, где-то — но это должно кончиться. Я не могу содержать войска на деньги, полученные от продажи наркотика — к тому же выращенного рабами. Из солдат плохие рабовладельцы.

Грант только пожал плечами.

— Легко решить так, не правда ли? — Адмирал покачал головой. — Конечно, есть пороки, свойственные солдатам и морякам. Их у нас пруд пруди, но это не те пороки, что подрывают способность солдата сражаться. А рабовладение разлагает все, к чему прикоснется.

— Если вы испытываете такие чувства, что я могу ответить? — спросил Мартин Грант. — Никакой альтернативы предложить не могу.

— А я не могу продолжать, — сказал Лермонтов. Он яростно нажал на клавишу, и Танит исчез с экрана. Из черноты, на мгновение заполнившей экран, выплыла Земля, более голубая, но для Лермонтова гораздо более прекрасная. — Там, внизу, глупцы, — произнес Лермонтов. — И мы здесь не лучше. Мартин, я снова и снова спрашиваю себя: почему мы ничего не можем удержать под контролем? Ничего. Почему нас тащит, словно щепки в потоке? Человек может руководить своей судьбой. Я это знаю. Почему же мы так беспомощны?

— Вы спрашиваете себя об этом не чаще, чем я, — ответил сенатор Грант. Голос его звучал негромко и устало. — По крайней мере мы все еще пытаемся. Дьявол, да у вас больше власти, чем у меня. В вашем распоряжении Флот, и есть тайные фонды, которые вы получаете на Таните… Боже, Сергей, если вы ничего не можете сделать…

— Я могу только помочиться на пожар, — сказал Лермонтов. — И это почти все. — Он пожал плечами. — Итак, если это все, что я могу сделать, я буду продолжать пускать воду. Хотите выпить?

— Спасибо.

Лермонтов отошел к бару и достал бутылки. Его разговоров с сенатором Грантом никто никогда не слышал, даже адъютанты, состоявшие при нем много лет.

— Прозит.

— Прозит!

Они выпили. Грант взял сигару.

— Кстати, Сергей, что вы сделаете с Фалькенбергом — теперь, когда с неприятностями на Таните покончено?

Лермонтов холодно улыбнулся.

— Я надеялся, что вы найдете решение. У меня нет больше средств…

— Деньги Танита…

— Они нужны повсюду, просто чтобы не дать Флоту распасться, — решительно ответил Лермонтов.

— Значит, Фалькенбергу придется самому искать выход. С его репутацией проблем у него не будет, — сказал Грант. — А если будут, все равно его неприятности ничто в сравнении с нашими.

 

XIII

Зной придавил влажные поля. На Таните солнце светит пятнадцать часов в сутки, и за два часа до полудня уже невыносимо жарко; на Таните все дни такие. Даже в середине зимы в полдень от джунглей поднимается пар.

Небо над полковым лагерем желто-серое. К западу джунгли переходят в неизбежные болота, где фыркают звери вимы, поглубже зарываясь в защищающую от жары грязь. В самом лагере воздух горячий и влажный, проникнутый сильным запахом плесени и разложения.

Лагерь полка представляет собой остров геометрической точности в путанице джунглей и холмов. Каждая окруженная рвом желтая казарма одинаково далеко отстоит от всех остальных, каждая рота создает свой ряд во главе с домом центуриона с одного конца и домом старшего сержанта с другой.

Широкая улица отделяет ряд Центурионов от Линии командиров рот, а еще дальше — более короткая Линия старших офицеров. Пирамида сужается к вершине, и в этой вершине располагается единственное здание: там живет полковник. Остальные офицеры живут с женами, и на одном краю лагеря размещаются квартиры женатых наемников. Но полковник живет в одиночестве.

Гость вместе с полковником наблюдал за церемонией, которая возникла в Англии в дни королевы Анны, когда командирам полков платили в соответствии с силой их частей и когда люди королевы хотели убедиться, что каждый оплаченный солдат пройдет перед ними на параде — или, по крайней мере, просто существует.

Гость, историк-любитель, с сухой усмешкой наблюдал за парадом. Война изменилась, и солдаты больше не шагают ровными рядами, чтобы по команде произвести залп, но полковникам снова платят в зависимости от того, какие силы они могут выставить в бою.

— Отдать рапорт! — Приказ адъютанта легко пронесся над плацем, долетев до неподвижных синих и золотых квадратов.

— Первый батальон, рота Б патрулирует. Батальон в полном составе, за исключением дежурных, сэр.

— Второй батальон в полном составе, за исключением дежурных, сэр.

— Третий батальон в полном составе, за исключением дежурных, сэр.

— Четвертый батальон, четыре человека отсутствуют без разрешения, сэр.

— Как неловко, — негромко заметил гость. Полковник попытался улыбнуться, но у него не очень получилось.

— Артиллерия присутствует в полном составе, за исключением дежурных, сэр.

— Группа разведки в полном составе, сэр!

— Саперы в полном составе, сэр!

— Батальон огневой поддержки, авиагруппа на патрулировании. Батальон присутствует в полном составе, за исключением дежурных, сэр!

— Офицеры штаба присутствуют или находятся на задании, сэр!

Адъютант отвечал на каждое приветствие, потом резко повернулся и козырнул полковнику.

— Полк в полном составе, за исключением четверых в самоволке, сэр!

Полковник Фалькенберг ответил на приветствие.

— Займите свое место.

Капитан Фаст повернулся кругом и прошел на свое место.

— Парад, шагом марш!

— Оркестр!

Оркестр заиграл военный марш, который уже в двадцатом веке был старым, и под его звуки полк построился в колонну и двинулся вокруг плаца. Когда рота подходила к трибуне, все одновременно поворачивали головы, опускали в приветствии знамена и флажки, а офицеры и центурионы картинно взмахивали саблями.

Гость кивнул про себя: «Не очень современно. В восемнадцатом веке умение солдат шагать строем, а офицеров — владеть шпагой имело прямое отношение к боеспособности. Но не сейчас. Тем не менее, церемония производит впечатление».

— Слушать приказы! — Главный старшина прочел приказы по полку. Повышения, расписание дежурств, ежедневные работы по полку. Гость начал потеть.

— Очень впечатляюще, полковник, — сказал он. — Наши вашингтонские солдаты в свой лучший день не могли бы так выглядеть.

Джон Кристиан Фалькенберг холодно кивнул.

— Хотите сказать, что в поле они могут быть не так хороши, господин министр? Хотите еще одну демонстрацию?

Говард Баннистер пожал плечами.

— А что она докажет, полковник? Вам необходима новая работа, иначе ваш полк отправится ко всем чертям. Не думаю, чтобы погоня за беженцами на тюремной планете Совладения очень привлекала ваших солдат.

— Конечно, нет. Но когда мы впервые прибыли сюда, положение было не таким простым.

— Это я тоже знаю. 42-й — одна из лучших частей морской пехоты. Никогда не мог понять, почему расформировали именно его. Я говорю о вашем теперешнем положении: вы застряли со своими войсками без транспорта. Вы ведь не собираетесь провести остаток жизни на Таните?

Главный старшина кончил зачитывать распоряжения на день и терпеливо ждал инструкций. Полковник Фалькенберг разглядывал своих солдат в ярких мундирах, неподвижно застывших в жарком полдне Танита. На мгновение на его лице промелькнула легкая улыбка. Из этих четырех тысяч человек мало кого он не знал по имени или не был знаком с его историей.

Когда 42-й наняли для наведения порядка на Хедли, лейтенанта Фаркуара навязали ему в качестве представителя партии. Он стал хорошим офицером и после выполнения задания решил улететь с полком. Рядовой Альказар — задумчивый гигант, мучимый неутолимой жаждой, самый медлительный солдат в роте К, но он может нести груз впятеро больше своего веса по любой местности. Десятки, сотни человек, каждый со своими достоинствами и недостатками, все они вступили в полк наемников без надежды на возвращение домой и с сомнительными перспективами на будущее, если им не удастся убраться с Танита.

— Главный старшина.

— Сэр.

— Останетесь со мной и будете засекать время. Трубач, сигнал полной готовности к посадке на корабли.

— Сэр!

Трубач, поседевший ветеран с сержантскими нашивками, поднял сверкающий инструмент с синими и золотыми кистями, и над плацем полились ноты военного сигнала. И не успели они стихнуть, как стройные ряды превратились в массу бегущих людей.

Суматохи было меньше, чем ожидал Говард Баннистер. Через невероятно короткий промежуток времени вернулся первый солдат. Солдаты выбегали из казарм небольшими группами, потом целыми ротами, потом — лишь отдельные отставшие. Теперь вместо ярких мундиров на них был тусклый боевой наряд из синтетической кожи, под которым бугрилась немурлоновая броня. Оружие больше не сверкало. На головах боевые шлемы, начищенные сапоги сменились более мягкой кожей. Пока полк строился, Баннистер обернулся к полковнику.

— А зачем трубачи? Мне казалось, это несколько устарело.

Фалькенберг пожал плечами.

— Вы предпочли бы приказы голосом? Не забывайте, господин министр, наемники живут не только в бою, но и в гарнизоне. Трубы напоминают им, что они солдаты.

— Наверно, вы правы.

— Время, главный старшина? — спросил адъютант.

— Одиннадцать минут восемнадцать секунд, сэр.

— Вы хотите заставить меня поверить, что ваши люди готовы немедленно улететь? — спросил Баннистер. Выражение его лица ясно свидетельствовало о недоверии.

— Потребуется несколько больше времени для погрузки артиллерии и оружейного батальона, но пехота может отправляться немедленно.

— Мне трудно в это поверить. Разумеется, солдаты знают, что это всего лишь тренировка.

— Откуда им это знать?

Баннистер рассмеялся. Это был плотный человек в дорогом деловом костюме, засыпанном на груди сигарным пеплом. Когда он рассмеялся, частицы пепла поднялись в воздух.

— Ну, вы и ваш главный старшина по-прежнему в парадных мундирах.

— Оглянитесь, — сказал Фалькенберг.

Баннистер повернулся. Охрана Фалькенберга и трубач стояли на местах, и их сине-золотые мундиры резко контрастировали с мрачной синтекожаной одеждой группы, стоявшей за ними.

— У штабного взвода собственное обмундирование, — объяснил Фалькенберг. — Главстаршина.

— Сэр!

— Мистер Баннистер и я осмотрим войска.

— Сэр!

Фалькенберг и гость спустились с трибуны, а Кальвин во главе дежурного взвода пошел следом.

— Выберите любого, — посоветовал Фалькенберг. — Жарко. Сейчас уже не меньше сорока градусов.

Баннистер думал о том же.

— Да. Нет смысла их мучить. В таком обмундировании жара должна быть невыносимой.

— Я думал не о солдатах, — сказал Фалькенберг. Военный министр выбрал роту Л третьего батальона. Все

солдаты выглядели совершенно одинаково, если не считать роста. Баннистер поискал, к чему бы придраться: незастегнутая пряжка, что-нибудь указывающее на индивидуальность — и ничего не нашел. Он подошел к ветерану лет сорока, с лицом в шрамах. Должно быть, регенерационная терапия вернула ему половину тела.

— Вот этот.

— Выйди из строя, Висорик! — приказал Кальвин. — Покажи содержимое ранца.

— Сэр!

Рядовой Висорик, возможно, едва заметно улыбнулся, но даже если так, Баннистер этого не заметил. Солдаты штабного взвода помогли ему разложить защитное нейлоновое покрытие, и Висорик принялся выкладывать на него вещи из ранца.

Ружье, новое абердинское семимиллиметровое полуавтоматическое, с десятью патронами в обойме и круглым магазином на пятьдесят патронов, все патроны на месте, все безупречно чистое. Патронташ. Пять гранат. Нейлоновый пояс со штыком, фляжкой, ложкой и чашкой из нержавеющей стали. Плащ и пончо, стопка нижнего белья…

— Обратите внимание: он готов к любому климату, — заметил Фалькенберг. — Для нетанитской среды ему полагается дополнительное оборудование, но он может выжить на любой обитаемой планете, куда ни попадет.

— Да. — Баннистер заинтересованно наблюдал. Ранец не казался тяжелым, но Висорик продолжал доставать из него вещи. Сумка первой помощи, оборудование химической защиты, концентрированный полевой рацион, суп и концентраты, небольшая полевая печь на керосине…

— Что это? — недоверчиво спросил Баннистер. — Такие есть у каждого?

— По одной на каждую манипулу, сэр, — ответил Висорик.

— Это его доля оборудования на пятерых, — объяснил Фалькенберг. — В нашем полку основную боевую единицу составляют монитор, трое опытных рядовых и один новобранец, и мы стараемся, чтобы каждая манипула полностью себя обеспечивала.

Из ранца продолжало появляться оборудование. Почти все из легких сплавов и пластика, но Баннистер гадал: каков же общий вес? Саперная лопатка, колышки для палатки, нейлоновое покрытие, миниатюрный пламенный резак, оборудог вание для ремонта оружия в полевых условиях, прицел ночного видения для ружья, небольшая пластиковая трубка в метр длиной и восьми сантиметров в диаметре…

— А это что такое? — спросил Баннистер.

— Зенитная ракета, — ответил Фалькенберг. — Против реактивных самолетов неэффективна, но вертолет сбивает в девяноста пяти процентах случаев. Может использоваться и против танков. Мы не хотим, чтобы наши люди излишне зависели от тяжелого вооружения.

— Понятно. Ваши люди кажутся хорошо оснащенными, полковник, — заметил Баннистер. — Должно быть, им тяжело идти.

— Двадцать один килограмм при стандартном тяготении, — ответил Фалькенберг. — Здесь немного больше, на Вашингтоне будет немного меньше. У каждого недельный рацион, оружие для кратковременного боя и достаточно оборудования, чтобы жить в поле.

— А что за маленькая сумка на поясе? — с интересом спросил Баннистер.

Фалькенберг пожал плечами.

— Личные вещи. Вероятно, все, что у него есть. Но если хотите осмотреть, нужно попросить разрешения у Висорика.

— Не нужно. Спасибо, рядовой Висорик. — Говард Баннистер достал из внутреннего кармана яркий платок и вытер лоб. — Ну хорошо, полковник. Вы очень убедительны — вернее, ваши люди. Пойдемте к вам в кабинет и поговорим о деньгах,

Когда они ушли, Висорик и главный старшина Кальвин понимающе подмигнули друг другу, а монитор Харцингер облегченно вздохнул. А ну как важный гость выбрал новобранца Латтерби! Да этот парень и собственной задницы обеими руками не найдет.

 

XIV

В кабинете Фалькенберга было жарко. Комната большая, и вентилятор под потолком тщетно пытался поднять ветерок. На Таните с его влажным воздухом джунглей все становится мокрым. Говарду Баннистеру показалось, что в узком промежутке между шкафом с папками и стеной он заметил наросты грибов.

По контрасту с самим помещением обстановка казалась изысканной. Все ручной работы — результат труда сотен солдат, которые уделяли свободное время украшению кабинета своего командира. Они сговорились с главным старшиной Кальвином, и тот уломал Фалькенберга отправиться на полевую инспекцию, а сами они тем временем заменили его старую мебель на легкую и функциональную, к тому же украшенную батальными сценами, вырезанными вручную.

Большой письменный стол совершенно пуст. С одной стороны, в пределах досягаемости, столик с документами. С другой — куб со стороной два метра с трехмерным изображением всех известных обитаемых планет. В буфете с причудливо изогнутыми ножками — оборудование связи и бутылки виски. Фалькенберг предложил гостю выпить.

— А можно что-нибудь со льдом?

— Конечно. — Фалькенберг повернулся к буфету и заговорил, отчетливо сменив тон: — Вестовой, два джина с тоником и много льда, пожалуйста. Подойдет, господин министр?

— Да, спасибо. — Баннистер не привык к такому привычному использованию электроники. — Послушайте, не будем ходить вокруг да около. Мне нужны солдаты, а вам нужно убраться с этой планеты. Все очень просто.

— Вряд ли, — возразил Фалькенберг. — Вы не упомянули об оплате.

Говард пожал плечами.

— У меня мало денег. Вашингтон почти ничего не экспортирует. А то, что мог бы экспортировать, не вывозится из-за блокады Франклина. Перевозка и ваша оплата поглотят почти все, что мы имеем. Но, вероятно, вы все это уже знаете: мне говорили, что у вас есть доступ к данным разведки Флота.

Фалькенберг пожал плечами.

— У меня свои способы. Вы, конечно, готовы положить заработанные нами деньги на счет у Дайана?

— Да. — Баннистер удивился. — Дайан? У вас действительно есть свои источники информации. Мне казалось, наши операции с Новым Иерусалимом содержатся в тайне. Хорошо — у нас есть договоренность с Дайаном о транспортировке. На это ушли все наши средства, так что все остальное — это деньги чрезвычайных фондов. Но мы, тем не менее, можем предложить вам то, в чем вы нуждаетесь. Землю, хорошую землю и постоянную базу, гораздо более приятную, чем Танит. Мы можем также предложить… возможность стать частью независимой нации, хотя не думаю, чтобы это много для вас значило,

Фалькенберг кивнул.

— Поэтому вы… прошу прощения. — Он замолчал: ординарец внес поднос со звякающими стаканами. Солдат был в боевом обмундировании, с ружьем на плече.

— Хотите, чтобы солдаты продолжили демонстрацию? — спросил Фалькенберг.

Баннистер поколебался.

— Думаю, нет.

— Вестовой, попросите главного старшину дать приказ «отбой». Свободны. — Он снова повернулся к Баннистеру. — Итак. Вы выбрали нас, потому что вам нечего предложить. Новые демократы на Фридланде довольны своей базой, как и шотландцы на Завете. Ксанаду хочет получить деньги до того, как приведет в действие войска. Вы, конечно, можете наскрести что-нибудь на Земле, но в настоящее время в найме нуждается только один хорошо подготовленный отряд. Почему вы считаете, что нас так легко нанять, господин министр? Ведь ваше дело на Вашингтоне проиграно, верно?

— Не для нас. — Говард Баннистер вздохнул. Из него словно выпустили воздух. — Ну, хорошо. Наемники Франклина нанесли поражение последней организованной полевой армии, которая у нас была. Теперь сопротивление состоит из партизанских операций, и мы оба знаем, что так войну не выиграть. Нам нужна организованная сила, на которую мы могли бы опереться, но у нас ее нет. — Боже, у нас ничего нет. Баннистер вспомнил вершины неровных холмов, выветренные горы с заснеженными верхушками и ущелья, где воздух такой прозрачный и прохладный и где располагаются ранчо. Он вспомнил равнины, золотистые от мутировавшей пшеницы, с качающимися на ветру колосьями местных зерновых. Армия патриотов шла на последнюю битву.

Они шли с песнями в сердце. Их цель справедлива, и после того, как они разбили регулярную армию Франклина, им противостоят только наемники. Свободные люди против наемников в последней кампании.

Патриоты вышли на равнину за пределами столицы, уверенные, что наемники не устоят против них. Мрачные шотландцы с Завета перемололи пехоту, а взводы бронированных воинов с Фридланда ударили с фланга и с тыла, уничтожив линии снабжения и захватив штаб. Армия Вашингтона была не столько разгромлена, сколько разогнана, она превратилась во множество изолированных групп, чей энтузиазм не мог противостоять железной дисциплине наемников. За три недели они потеряли все отвоеванное за два года войны.

И все же — планета заселена слабо. У Федерации Франклина мало солдат, и она не может постоянно содержать наемников. В горах и на равнинах поселки бурлят, их жители готовы снова восстать. Нужна лишь небольшая искра, чтобы поднять их.

— У нас есть шанс, полковник. Я не стал бы тратить деньги и рисковать жизнью наших людей, если бы так не считал. Позвольте показать вам. У меня в багаже карта.

— Покажите на этой. — Фалькенберг открыл ящик стола и извлек небольшой пульт управления. Прикоснулся к клавишам, и прозрачная серая поверхность стола раскрасилась многоцветьем. Появилось изображение Вашингтона в полярной проекции.

Один континент неправильной формы на верху планеты. От 25-го градуса северной широты и до самого южного полюса только вода. Континент изрезан глубокими заливами и почти пересекающими его морями. На узкой полоске суши, уходящей вниз от 30 до 50 широт, красными точками обозначены поселки.

— У вас не очень много пригодной для жизни земли, — заметил Фалькенберг. — Полоска длиной в четыре тысячи и шириной в тысячу километров. Кстати, а почему Вашингтон?

— Первые поселенцы были родом из штата Вашингтон. И климат похож. Вторая планета в системе — Франклин. Там больше промышленности, чем у нас, но еще меньше сельскохозяйственных земель. Франклин заселен в основном выходцами из южных штатов США. Они называют себя Конфедерацией. Вашингтон заселялся с Франклина.

Фалькенберг усмехнулся.

— Диссиденты, недовольные колонией диссидентов. Вы, должно быть, очень независимые люди.

— Настолько независимые, что не позволим Франклину управлять нами. Они обращаются с нами как со своим придатком, и мы этого не потерпим!

— Потерпите, если не найдете тех, кто будет за вас воевать, — жестко напомнил Фалькенберг. — Итак, вы предлагаете нам транспортировку, вклад для оплаты отлета — как страховку на всякий случай, небольшую плату за нашу службу и землю, на которой мы могли бы поселиться.

— Да, верно. Вы сможете использовать этот проклятый вклад для перевозки своих солдат. Или получить его наличными. Но это все, что мы можем предложить, полковник. — И будьте вы прокляты. Вам все равно, но мне приходится иметь с вами дело. Пока.

— Да. — Фалькенберг мрачно разглядывал карту. — Мы можем столкнуться с ядерными оружием?

— У них есть немного, но у нас тоже. Наше спрятано в столице Франклина, так что у нас ничья.

— Понятно. — Фалькенберг кивнул. Ситуация не оригинальная. Флот СВ по-прежнему пытается сохранить запрет на такое оружие. — У них все еще горцы с Завета, которые высекли вас в последний раз?

Баннистер поморщился при этом напоминании.

— Черт возьми, там погибли достойные люди, и вы не имеете права…

— У них по-прежнему есть наемники с Завета, господин министр? — повторил вопрос Фалькенберг.

— Да. Плюс бригада тяжелого вооружения с Фридланда и десять тысяч наемников с Земли, несущих гарнизонную службу.

Фалькенберг презрительно фыркнул. Никто не отнесется серьезно к земным отбросам. Лучшие земные новобранцы приходят в растущие национальные армии. Баннистер согласно кивнул.

— И еще примерно восемь тысяч солдат Конфедерации, местных жителей Франклина, которые не ровня нашим вашингтонцам.

— Вы на это надеетесь. Но не списывайте франклинцев со счета, мистер Баннистер. Они составляют ядро очень неплохой армии, как вам известно. Мне известно, что у них есть планы новых завоеваний — после того как они утвердят свое господство на Новом Вашингтоне.

Баннистер осторожно согласился.

— Именно отсюда проистекает наша отчаянная нужда, полковник. Мы не получим мира, подчинившись Конфедерации: она планирует бросить вызов Совладению, когда сумеет построить собственный флот. Мне не понятно, почему Флот СВ до сих пор не обратил внимания на эти планы, но очевидно, что Земля не собирается ничего предпринимать. Через несколько лет у Конфедерации будет собственный флот, он будет таким же сильным, как у Ксанаду и Дуная — во всяком случае достаточно сильным, чтобы сразиться с СВ.

— Вы слишком изолированы, — ответил Фалькенберг. — Большой Сенат не может содержать Флот на таком уровне, чтобы защищать хотя бы то, что имеет. Тем более нет денег для вмешательства в дела вашего сектора Недальновидные ублюдки только пытаются пригасить вспыхнувшие пожары, а те немногие сенаторы, которые способны заглянуть на десять лет вперед, не обладают достаточным влиянием. — Он неожиданно покачал головой. — Но это не наша проблема. Ну, хорошо, а как с обеспечением безопасности высадки? У меня нет шлюпок для нападения, и сомневаюсь, чтобы у вас хватило денег нанять их на Дайане.

— Да, это нелегко, — согласился Баннистер. — Однако высадиться можно. На Новом Вашингтоне невероятно высокий прилив, но мы знаем свои берега. Капитан с Дайана сможет за одну ночь высадить вас здесь или здесь… — Военный министр мятежников указал несколько заливов и фиордов, глубоко врезающихся в берег. — У вас будет два часа спокойной воды. В любом случае другого времени нет: по истечении этих двух часов спутники-шпионы Конфедерации засекут корабль.

 

XV

Роджер Хастингс привлек к себе красивую брюнетку — жену — и склонился к яме для барбекю. Поза получилась отличная, и фотографы сделали несколько снимков. Они просили еще, но Хастингс покачал головой.

— Хватит, парни, хватит! Я всего лишь принес присягу как мэр Алланспорта, а вам кажется, что я генерал-губернатор всей планеты!

— Но сделайте заявление! — умоляли репортеры. — Поддержите ли вы планы перевооружения Конфедерации? Ваша плавильня может производить необходимые для кораблей сплавы…

— Я сказал хватит, — приказал Роджер. — Идите выпейте. — Репортеры неохотно отступили. — Какие настойчивые ребята, — сказал Хастингс жене. — Жаль, что у нас только одна газета.

Хуанита рассмеялась.

— Ты бы не возражал, чтобы твои снимки появились в столичной «Тайме». Но вопрос справедлив, Роджер. Что ты собираешься делать с военной политикой Франклина? Что случится с Харли, когда Конфедерация начнет расширяться? — Веселые нотки исчезли из ее голоса: она вспомнила о сыне, служившем в армии.

— Я мало что могу сделать. С мэром Алланспорта не консультируются по вопросам большой политики. Черт возьми, милая, не начинай хоть ты. День был такой хороший.

Дом Хастингса, сложенный из добытого в каменоломне местного камня, стоит на высоком холме над заливом Нанаймо. Под ним на холмах, спускаясь почти до самого песчаного пляжа, на который накатывали волны бесконечного прибоя, раскинулся город Алланспорт. По ночам и отсюда можно услышать грохот волн.

Они взялись за руки и смотрели на море за островом, который образует гавань Алланспорта.

— Вот она! — сказал Роджер. Он указал на стену воды в два метра высотой. Прибой ударил в оконечность острова Ваада и повернул к городу.

— Жаль бедных моряков, — сказала Хуанита. Роджер пожал плечами.

— Грузовой корабль стоит на прочном якоре.

Они видели, как приливная волна подбрасывает стопятидесятиметровый корабль. Прибой едва не развернул его, и корабль опасно раскачивался, пока не встал носом к наступающей волне. Казалось, ничто его не удержит, но якорные цепи были изготовлены на фабрике Роджера, и он знал, как они прочны.

— Хороший был день, — вздохнула Хуанита. Они жили в одном из больших поместий, расположенных на склоне холма над Аллане портом, и праздник выплеснулся из дома во двор, на газоны и во двор соседей. Передвижные бары, за которыми стояли участники предвыборной кампании Роджера, поставляли бесконечную череду местных вин и коньяков.

На западе, на своем постоянном месте в небе, висел двойник Нового Вашингтона — Франклин. Когда на Новом Вашингтоне наступает двадцатичасовой день, этот шар тает, но вечером снова возникает серебристым пятном и быстро увеличивается в темноте. Красноватые тени пляшут на туманной поверхности Франклина.

Роджер и Хуанита молча любовались звездами, планетой, закатом. Алланспорт — фронтирный город слабонаселенной планеты, но для них — родина, и они любили ее.

Прием по поводу инаугурации прошел успешно, но оказался очень утомительным. Довольный Роджер направился в гостиную, а Хуанита поднялась на второй этаж, чтобы уложить спать детей. Владелец плавильни и литейных цехов, Роджер владел также одним из красивейших домов на полуострове Раньера. Высокой и гордой большой каменной постройкой в георгианском стиле, с просторной прихожей и обитыми панелями комнатами. В своей любимой консервативно обставленной гостиной Роджер увидел Мартина Ардуэя.

— Еще раз поздравляю, Роджер, — прогудел полковник Ардуэй. — Мы всё тебя поддержим. — Эти слова не простая инаугурационная лесть. Хотя сын Ардуэя Йохан женат на дочери Роджера, на выборах полковник был противником Роджера, а у Ардуэя большое число друзей среди сторонников жесткой политики, лоялистов Алланспорта. Полковник также командует местной милицией. Йохан — капитан этой же милиции. Собственный сын Роджера Харли всего лишь лейтенант, но в регулярной армии.

— Ты рассказал Харли о своей победе? — спросил Ардуэй.

— Не смог. Нет связи с Ванкувером. Кстати, сейчас ни с кем нет связи.

Ардуэй флегматично кивнул. Алланспорт — единственный город на полуострове, и от него до ближайшего поселка тысяча километров. Новый Вашингтон так близок к своей звезде — красному карлику, что потеря связи обычна для большинства дней стандартного пятидесятидвухдневного года планеты. Перед началом восстания планировалась прокладка подводного кабеля в залив Престона, и теперь, когда восстание кончилось, можно снова приступать к работе.

— Я хочу сказать, что мы тебя поддержим, — повторил Ардуэй. — Я по-прежнему считаю, что ты ошибаешься, но невозможно проводить две политики одновременно. Надеюсь, твоя сработает.

— Послушай, Мартин, нельзя обращаться с повстанцами как с изменниками. Они слишком нужны нам. Здесь повстанцев не так много, но если я проведу законы о конфискации, это вызовет недовольство на востоке. Хватит с нас кровопролития. — Роджер потянулся и зевнул. — Прошу прощения. День был тяжелый, а с тех пор, как я был шахтером, прошло немало времени. Тогда я мог работать весь день и пить всю ночь.

Ардуэй пожал плечами. Как и Хастингс, он тоже когда-то был шахтером, но в отличие от мэра не сохранил форму. Он не располнел, но стал лысым и округлым мужчиной с животиком, который заметно выпячивался над широким поясом гарнизонного мундира. Это портило его внешность, когда он надевал мундир (а полковник норовил его надеть при малейшей возможности).

— Теперь ты у руля, Роджер. Я не собираюсь стоять у тебя на пути. Может, ты даже переманишь на свою сторону старинные семейства повстанцев, и они тоже выступят против дурацкой империалистической политики Франклина. Бог свидетель, у нас достаточно проблем дома, не стоит искать их повсюду. Так мне кажется. Но что там происходит?

Внизу в городе слышались крики.

— Боже, кажется, это выстрелы? — спросил Роджер. — Ну-ка, узнаем, что происходит. — Он неохотно встал из удобного кожаного кресла. — Алло, алло… В чем дело? Мартин, телефон не работает. Глухо.

— Это были выстрелы, — сказал полковник Ардуэй. — Мне это не нравится… Повстанцы? Корабль пришел сегодня днем, но ведь на его борту не могло быть повстанцев. Нам лучше спуститься и посмотреть самим. Ты уверен, что телефон не работает?

— Абсолютно, — негромко ответил Роджер. — Боже, надеюсь, это не новый мятеж. Но на всякий случай вызови своих солдат.

— Верно. — Ардуэй достал из сумки на поясе карманный коммуникатор. И начал говорить в него с растущим волнением. — Роджер, что-то неладно! Ничего, кроме статики. Кто-то забивает все частоты связи.

— Ерунда. Мы вблизи периастра. Причина в солнечных пятнах. — Хастингс говорил уверенно, но про себя молился: «Лишь бы не новая война». Она не станет угрозой для Алланспорта и всего полуострова: здесь всего горстка мятежников, но придется выставлять войска и направляться в другие районы мятежа, вроде Высокого Брода и долины Колумбии. Проклятие! Он вспомнил горящие ранчо и плантации во время последнего восстания.

— Черт побери, неужели эти люди не понимают, что теряют больше, чем урон, который наносят им наемники Франклина? — Но он говорил в пустоту. Полковник Ардуэй уже вышел и звал соседей выходить с оружием.

Роджер вышел вслед за ним. На западе Франклин освещал ночь в десять тысяч раз ярче земной Луны в полнолуние. Из центра города по улице вверх поднимались солдаты.

— Кто это… это не мятежники, — крикнул Хастингс. Это солдаты в синтекожаном боевом обмундировании, и двигаются они слишком уверенно и целеустремленно. Регулярные войска?

Послышался рев моторов. Над головой прошла волна вертолетов. Роджер услышал шум моторов наземных машин и увидел по крайней мере две сотни солдат, бегущих по газону к его дому. К каждому дому ниже по склону сворачивали от основного строя по пять человек.

— Выходите! Милиция, выходите! Мятежники! — кричал полковник Ардуэй. В его распоряжении был десяток человек без брони, с одними ружьями.

— Укройтесь! Открывайте огонь! — кричал Ардуэй. Голос его звучал решительно, но в нем слышался и оттенок страха. — Роджер, проклятый дурак, марш внутрь, черт возьми!

— Но…

Наступающие были не более чем в ста метрах. Один из милиционеров Ардуэя выстрелил из двери соседнего дома. Одетые в кожу солдаты рассыпались, и кто-то выкрикнул приказ.

Залп сотряс дом. Роджер стоял у себя во дворе, ошеломленный, не верящий собственным глазам, а кошмар под ярким светом Франклина продолжался. Наступающие снова двинулись вперед, больше не встречая сопротивления со стороны милиции.

Все происходит так быстро. Не успел Роджер это подумать, как солдаты в коже добрались до него. Офицер поднял мегафон.

— ИМЕНЕМ СВОБОДНОГО ГОСУДАРСТВА ВАШИНГТОН ПРЕДЛАГАЮ СДАТЬСЯ. ОСТАВАЙТЕСЬ В ДОМАХ И НЕ ПЫТАЙТЕСЬ СОПРОТИВЛЯТЬСЯ. ВООРУЖЕННЫЕ БУДУТ РАССТРЕЛЯНЫ БЕЗ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ.

Отряд из пяти человек миновал Роджера и вошел в дом. Это вывело его из оцепенения.

— Хуанита! — закричал он и побежал к дому.

— СТОЙ! СТОЙ, ИЛИ БУДЕМ СТРЕЛЯТЬ! ТЫ, ОСТАНОВИСЬ!

Роджер продолжал бежать.

— ВЗВОД, ОГОНЬ.

— ОТСТАВИТЬ!

Роджер подбежал к дому, и его тут же схватил один из солдат и прижал к стене.

— Стойте на месте, — мрачно сказал он. — Монитор, у меня пленный.

У входа показался другой солдат. В руке у него был блокнот, он просматривал адреса и делал против них отметки.

— Мистер Роджер Хастингс? — спросил он. Роджер ошеломленно кивнул. Потом передумал.

— Нет, я…

— Не получится, — сказал солдат. — У меня ваше фото, мистер мэр. — Роджер снова кивнул.

Кто этот человек? Существует множество акцентов, ноу офицера с блокнотом акцент незнакомый.

— Кто вы такой? — спросил Роджер.

— Лейтенант Джейми Фаркуар из Легиона наемников Фалькенберга, действующего по поручению правительства Свободного государства Вашингтон. Вы под военным арестом, мистер мэр.

Снаружи снова послышалась стрельба. Но дом Роджера она не затронула. Все выглядело совершенно обыденным. И оттого почему-то еще более жутким.

Сверху послышался голос:

— Его жена и дети здесь, лейтенант.

— Спасибо, монитор. Попросите леди спуститься вниз. Мистер мэр, пожалуйста, не беспокойтесь о своей семье. Мы не воюем с гражданским населением. — На улице снова защелкали выстрелы.

Тысячи вопросов вскипали в сознании Роджера. Ошеломленный, он стоял пытаясь привести мысли в порядок.

— Вы застрелили полковника Ардуэя? Кто там стреляет?

— Если вы про толстяка в мундире, то он в безопасности. Нам пришлось его задержать. К сожалению, некоторые ваши милиционеры несерьезно отнеслись к нашему приказанию сдаться, вот им достается.

И словно подчеркивая его слова, разорвалась граната, затем, в ответ на пистолетные выстрелы, — автоматная очередь. Звуки боя перевалили через вершину холма, но выстрелы и приказы были слышны даже сквозь грохот прибоя.

Фаркуар изучал свой блокнот.

— Мэр Хастингс и полковник Ардуэй. Да. Спасибо за то, что установили его личность. У меня приказ отвести вас обоих на командный пост. Монитор!

— Сэр!

— Ваша манипула останется здесь на страже. Никому не позволяйте входить в дом. Будьте вежливы с миссис Хастингс, но пусть она и дети остаются в доме. Если будут какие-либо попытки грабежа, пресеките. Эта улица находится под охраной полка. Понятно?

— Сэр!

Стройный офицер удовлетворенно кивнул.

— Прошу вас пройти со мной, господин мэр. Нас ждет машина.

Ошеломленно следуя за офицером, Роджер взглянул на часы в прихожей. Присягу в качестве мэра он принес менее одиннадцати часов назад.

Полковой командный пункт расположился в зале заседаний городского совета, а в соседней небольшой комнате Фалькенберг устроил свой кабинет. Зал заседаний был заполнен электронным оборудованием, все время приходили и уходили посыльные, а майор Севедж и капитан Фаст руководили захватом Алланспорта. Фалькенберг следил за развитием ситуации по карте на своем столе.

— Как быстро! — сказал Баннистер. Тучный военный министр недоверчиво покачал головой. — Никогда не думал, что вам это удастся.

Фалькенберг пожал плечами.

— Легкая пехота умеет передвигаться быстро, господин министр. Но это дорого обходится. Нам пришлось оставить на орбите артиллерийский обоз и большую часть транспорта. Я могу использовать захваченные машины, но все равно транспорта будет не хватать. — Он несколько секунд следил за мигающими огоньками на карте, пока не возобновилась устойчивая тенденция замены красного цвета на зеленый.

— Но вы теперь без артиллерии, — сказал Баннистер. — И у армии патриотов ее тоже нет.

— Нельзя получить все сразу. У нас было меньше часа на высадку и на то, чтобы шлюпки Дайана убрались с планеты, прежде чем над нами пролетит спутник. Мы захватили город, и никто не знает, что мы высадились. Если все и дальше пойдет хорошо, конфедераты узнают о нас, только когда прекратит работу их спутник-шпион.

— Нам повезло, — сказал Баннистер. — Корабль в гавани, средства связи на суше…

— Не смешивайте удачу с решающими факторами, — ответил Фалькенберг. — Зачем мне было бы захватывать одинокую нору, полную лоялистов, если бы не было определенных преимуществ? — Но в глубине души он знал правду. Телефонная связь, прерванная проникшими в город разведчиками, почти не охранявшаяся электростанция, захваченная после короткой трехминутной схватки, — все это удача, на которую можно рассчитывать, если командуешь хорошими солдатами, но все же удача. — Простите. — Он повернулся и в ответ на низкий гудок нажал кнопку. — Да?

— Со стороны шахт подходит поезд, Джон Кристиан, — доложил майор Севедж. — Вокзал мы захватили, нужно ли выходить за пределы города?

— Конечно. Придерживайтесь плана, Джерри. Спасибо. — Шахтеров, возвращающихся домой после недели работы на склонах кратера Раньё, ждет сюрприз.

Они подождали, пока все огоньки не сменились на зеленые. Все объекты захвачены. Электростанции, пункты связи, дома влиятельных граждан, общественные здания, железнодорожный вокзал и аэропорт, полицейский участок… Алланспорт и его одиннадцать тысяч жителей под контролем. Часы отсчитывали минуты до пролета над головой спутника-шпиона.

Фалькенберг заговорил в интерком:

— Главстаршина, у нас двадцать девять минут, чтобы привести это место в обычный для такого часа ночи вид. Позаботьтесь об этом.

— Сэр! — Лишенный эмоций голос Кальвина действовал успокоительно.

— Не думаю, чтобы конфедераты внимательно изучали снимки, — сказал Фалькенберг Баннистеру. — Но лучше не рисковать.

Взревели моторы: это наземные машины и вертолеты уходили в укрытия. Последний вертолет пролетел над головой в поисках упущений в маскировке.

— Как только спутник пролетит, отправьте людей на грузовой корабль, — приказал Фалькенберг. — И пришлите ко мне капитана Свободу, господина Хастингса и начальника местной милиции — Ардуэя, так?

— Да, сэр, — ответил Кальвин. — Полковник Мартин Ардуэй. Я проверю, в состоянии ли он явиться.

— В состоянии, главный старшина? Он ранен?

— У него был пистолет, полковник. Двенадцатимиллиметровое оружие, большие медленные пули, броню не пробили, но сильно ушибли двух солдат. Монитор Бадников уложил его прикладом. Хирург говорит, что с ним все в порядке.

— Хорошо. Если он в состоянии идти, он мне нужен здесь.

— Сэр.

Фалькенберг снова повернулся к столу и с помощью компьютера вызвал карту всей планеты.

— Куда отправился бы отсюда корабль с припасами, мистер Баннистер?

Министр проложил курс.

— Он должен — и будет — оставаться внутри этой цепи островов. Только самоубийца выведет корабль в открытое море на этой планете. Суша не останавливает волны, и в бурю они достигают шестидесяти метров. — Он обозначил курс от Алланспорта до мыса Титан и через островную цепь — в Матросское море. — Большинство кораблей заходит в залив Престона, чтобы выгрузить металлоизделия, оттуда те расходятся по ранчо на плато Высокого Брода. Вся эта территория принадлежит патриотам, и вы можете освободить ее одним ударом.

Фалькенберг какое-то время изучал карту. Потом сказал:

— Нет. Здесь останавливается много кораблей. А нет ли таких, которые идут прямо в Асторию? — Он показал на город в восемнадцати сотнях километров к востоку от залива Престона.

— Да, иногда… но конфедераты держат в Астории большой гарнизон, полковник. Гораздо больше, чем в заливе Престона. Зачем проходить две с половиной тысячи километров и сражаться с главными силами врага, если территория патриотов есть гораздо ближе?

— По той же причине, по какой конфедераты не держат большие силы в заливе Престона. Это место изолировано. Ранчо разбросаны по плато Высокого Брода — смотрите, господин министр, если мы захватим Асторию, у нас в руках окажется ключ ко всей долине реки Колумбия. Конфедераты не будут знать, отправимся ли мы на север, к броду Доак, или на восток, к Большой Развилке, а оттуда на главную равнину, или на запад, к Высокому Броду. Если же вначале взять залив Престона, они сообразят, куда я двинусь дальше. Потому что отсюда у нормального человека есть только одна дорога.

— Но жители долины Колумбии ненадежны. Вы не найдете там новобранцев…

Их прервал стук в дверь. Главный старшина Кальвин ввел Роджера Хастингса и Мартина Ардуэя. У начальника милиции под левым глазом чернел фонарь, а щека была перевязана.

Фалькенберг встал, представился и протянул руку, которую Роджер Хастингс предпочел не заметить. Ардуэй секунду стоял неподвижно, потом подал руку:

— Не могу сказать, что рад встрече с вами, полковник Фалькенберг, но позвольте выразить восхищение проведенной операцией.

— Спасибо, полковник. Господа, прошу садиться. Вы знакомы с моим начальником военной полиции капитаном Свободой? — Фалькенберг указал на долговязого офицера в боевом обмундировании, который вошел вместе с ними. — Капитан Свобода будет комендантом города, когда 42-й оставит его.

Глаза Ардуэя загорелись. Фалькенберг улыбнулся.

— Это произойдет достаточно скоро, полковник. Правила оккупации просты. В качестве наемников, господа, мы подчиняемся законам войны, установленным Совладением. Общественная собственность конфискуется именем Свободного государства. Частные владения неприкосновенны, а за все реквизированное будет заплачено, всякое имущество или строение, использованное в целях сопротивления, непосредственно или как место проведения конспиративных встреч, будет немедленно конфисковано.

Ардуэй и Хастингс пожали плечами, все это они уже слышали. Одно время СВ пыталась подавить действия наемников. Когда ничего из этого не вышло, Флот принялся настойчиво навязывать принятые Большим Сенатом законы войны, но теперь Флот ослаблен постоянным сокращением бюджета и новым взрывом ненависти между Советским Союзом и США. Новый вашингтон изолирован, и могут пройти годы, прежде чем явятся морские пехотинцы, чтобы обеспечить соблюдение законов, не интересующих больше Большой Сенат.

— У меня проблема, господа, — продолжал Фалькенберг. — Город населен лоялистами, а я должен вывести свой полк. Солдат армии патриотов еще нет. Я оставляю достаточно солдат, чтобы завершить захват полуострова, но в самом Алланспорте у капитана Свободы будет мало сил. Поскольку оккупировать город мы не можем, мы имеем законное право уничтожить его, чтобы предотвратить превращение в базу сопротивления.

— Вы не можете этого сделать! — возразил Хастингс, вскочив и сбросив со стола пепельницу. — Я был уверен, что все эти разговоры о неприкосновенности частных владений— обман! — Он повернулся к Баннистеру. — Говард, я вам в прошлый раз говорил, что единственное, чего вы добьетесь — сожжете всю планету! А теперь вы ввозите солдат, чтобы они сделали это за вас! Что, во имя Господа, дает вам эта война?

— Свободу, — гордо ответил Баннистер. — Алланспорт больше не гнездо предателей.

— Помолчите, — мягко сказал Фалькенберг.

— Предателей! — повторил Баннистер. — Вы получили по заслугам, вы…

— ВСЕМ МОЛЧАТЬ! — Все вздрогнули, услышав приказ главного старшины Кальвина. — Полковник приказал молчать.

— Спасибо, — негромко сказал Фалькенберг. Тишина казалась громче предшествовавших криков. — Я сказал, что мог бы сжечь город, но не собираюсь это делать. Однако поскольку я этого не сделаю, мне придется взять заложников. — Он протянул Роджеру Хастингсу напечатанный на компьютере листок. — Войска разместятся в домах этих граждан. Вы можете заметить, что вы с полковником Ардуэем — в самом начале моего списка. Все вы арестованы, и всякого, кто сбежит, заменят члены его семьи. Ваша собственность и сама жизнь будут зависеть от сотрудничества с капитаном Свободой, пока я не размещу здесь регулярный гарнизон. Понятно?

Полковник Ардуэй мрачно кивнул.

— Да, сэр. Я согласен.

— Спасибо, — ответил Фалькенберг. — А вы, господин мэр?

— Я понял.

— И что же? — поторопил его Фалькенберг.

— Что? Вы хотите, чтобы мне это понравилось? Что вы за садист?

— Мне все равно, нравится ли вам это, господин мэр. Я жду вашего согласия.

— Он не понимает, полковник, — вмешался Мартин Ардуэй. — Роджер, он спрашивает: согласны ли вы служить заложником от всего города? У остальных тоже спросят согласия. Если он не получит достаточного количества согласившихся, снесет город до основания.

— О. — Роджер испытал укол холодного страха. Какой выбор!

— Вопрос в том: примете ли вы на себя должностные обязанности и будете ли удерживать жителей от причинения нам неприятностей? — сказал Фалькенберг.

Роджер с трудом глотнул.

Я хотел стать мэром, чтобы уничтожить ненависть восстания.

— Да. Согласен.

— Отлично. Капитан Свобода.

— Сэр.

— Отведите мэра и полковника Ардуэя в ваш кабинет и опросите остальных. Сообщите, когда у вас будет достаточно заложников для обеспечения безопасности.

— Есть, сэр. Господа? — Когда капитан выводил их из кабинета, трудно было понять выражение его лица. Щиток шлема Свободы был поднят, но угловатое лицо оставалось в тени. Когда они выходили, прозвонил интерком.

— Спутник над головой, — доложил майор Севедж. — Все в порядке, Джон Кристиан. Мы позаботились о пассажирах поезда.

Дверь кабинета закрылась. Роджер Хастингс, как робот, прошел через заполненный деловой суетой зал заседаний городского совета. Он лишь смутно сознавал, что делается вокруг. Проклятая война, проклятые дураки — ну почему они не оставят его в покое?

 

XVI

Десяток солдат в боевых мундирах защитного цвета сопровождали стройную хорошенькую девушку. Шли по плотному песку вдоль самого края воды. Солдаты рады были уйти с мягкого песка, располагавшегося выше уровня прилива, в километре от грохочущего прибоя. Там шагать было дьявольски трудно, а мелкий, всюду проникающий песок населяли маленькие хищники, достаточно глупые, чтобы напасть на солдата в сапогах.

Взвод молча забрался в поджидавшую лодку. Командир хотел помочь девушке, но та в помощи не нуждалась. На Гленде Руфь рыжевато-коричневый нейлоновый комбинезон, и она знает эту планету и ее опасности лучше солдат. Гленда Руфь Хортон сама заботится о себе двадцать четыре года из двадцати шести лет своей жизни.

В обоих направлениях, насколько хватал глаз, тянулись белые песчаные пляжи, усеянные выброшенными прибоем обитателями моря. Только лодка и люди в ней свидетельствовали о присутствии на планете человека. Рулевой запустил мотор и заставил испуганно разлететься тучи мелких морских птиц.

Скоростной корабль «Мэрибелл» ждал в двенадцати километрах от берега, за горизонтом. Лодка подошла к нему, и палубные краны подхватили ее и поставили на место. Капитан Иен Фрейзер провел Гленду Руфь в рубку.

Здесь нетерпеливо ждал штаб Фалькенберга. Кто-то прихлебывал виски, кто-то разглядывал давно изученные карты. Многие обнаруживали признаки морской болезни: сорокавосьмичасовой переход от Алланспорта оказался очень тяжелым, и то, что корабль шел со скоростью тридцать три километра в час, прячась в больших волнах за островами, не облегчало положения.

Иен отдал честь, взял у официанта стакан и предложил Гленде Руфь.

— Полковник Фалькенберг, мисс Хортон. Гленда Руфь — предводитель патриотов в долине Колумбии. Гленда Руфь, с министром Баннистером вы знакомы.

Она холодно кивнула, как будто министр повстанческого правительства ей совсем не интересен, но протянула Фалькенбергу руку и обменялась с ним мужским рукопожатием. Все повадки у нее была мужскими, но даже тщательно убранные под бейсболку с козырьком каштановые волосы не могли обмануть: никто не принял бы ее за мужчину. У нее было лицо в форме сердца и большие зеленые глаза, а ее загару позавидовали бы знатные леди Совладения.

— Рад знакомству, мисс Хортон, — небрежно сказал Фалькенберг. — Вас заметили?

Иен Фрейзер выглядел обиженным.

— Нет, сэр. Мы встретились с группой повстанцев, и все было спокойно, поэтому центурион Майклс одолжил на ранчо одежду и позволил Гленде Руфь отвести нас в город, чтобы мы могли сами взглянуть. — Иен прошел к столу с картами.

— Крепость здесь, на холме, — показал Фрейзер на карте побережья. — Обычные стены и система траншей. Для контроля за городом и речным устьем у них в основном артиллерия.

— Это все, Иен? — спросил майор Севедж.

— Хуже всего артиллерия, — ответил командир группы разведчиков. — Две батареи 105-миллиметровых и батарея 155-миллиметровых, все орудия самоходные. Насколько мы могли заметить, в крепости размещен стандартный отдельный батальон фридландцев.

— Значит, около шестисот фридландцев, — задумчиво сказал капитан Роттермилл. — И нам сообщили, что есть еще полк наемников с Земли. Еще что-нибудь?

Иен посмотрел на Гленду Руфь.

— На прошлой неделе здесь разместили эскадрон кавалерии регулярной армии Конфедерации, — сказала девушка. — Легкие бронированные машины. Мы считаем, что они отсюда уйдут, потому что делать им здесь нечего, но никто не знает, куда они направляются.

— Странно, — сказал Роттермилл. — Здесь у них нет достаточных запасов горючего. Куда же они направятся?

Гленда Руфь задумчиво разглядывала его. Ей наемники были ни к чему.

Свободу нужно завоевывать, ее нельзя купить, и за нее нельзя заплатить. Но эти люди им нужны. И по крайней мере этот неплохо подготовился.

— Вероятно, в Змеиную долину. Там есть скважины и очистные установки. — Она показала на равнину, где в шестистах километрах к северу, у брода Доак, сливались реки Змеиная и Колумбия. — Это территория патриотов, и кавалерия может пригодиться для защиты крепости у брода.

— Все равно чертовское невезение, полковник, — сказал Роттермилл. — Почти три тысячи человек в крепости, а нас не больше. Как охраняется крепость?

Фрейзер пожал плечами.

— Не очень надежно. Болваны с Земли патрулируют город, выполняют обязанности военной полиции, проверяют документы. Их обойти нетрудно.

— Гарнизонную службу тоже несут в основном земляне, — добавила Гленда Руфь. — Там их целый полк.

— Штурмом нам это место не взять, Джон Кристиан, — осторожно сказал майор Севедж. — Уложим половину полка.

— А для чего же тогда ваши солдаты? — спросила Гленда Руфь. — Они хоть иногда сражаются?

— Иногда. — Фалькенберг разглядывал схему, которую начертил его командир разведки. — У них выставлены часовые, капитан?

— Да, сэр. Пары на башнях и патрули. Через каждые сто метров тарелки радаров; думаю, также есть провода контактной сигнализации.

— Я вам говорил, — самодовольно сказал министр Баннистер. В голосе его звучало торжество — контраст с мрачной сосредоточенностью Фалькенберга и его офицеров. — Вам понадобится целая армия, чтобы взять эту крепость. Единственная возможность, полковник, — это Высокий Брод. Астория для вас слишком сильна.

— Нет! — Сильный высокий голос Гленды Руфь требовал внимания. — Мы рискуем всем, собирая патриотов долины Колумбии. Если вы сейчас не возьмете Асторию, они разойдутся по своим ранчо. Я противилась началу новой революции, Говард Баннистер. Не думаю, чтобы мы смогли выдержать долгую войну вроде предыдущей. Но я организовала друзей своего отца, и через два дня в моем распоряжении будет боевая часть. Но если мы сейчас разойдемся, больше их не собрать.

— Где ваша армия и как она велика? — спросил Фалькенберг.

— Район сбора в двухстах километрах к северу отсюда. Сейчас у меня шестьсот стрелков и подойдет еще пять тысяч. Такую армию не спрятать! — Она без энтузиазма разглядывала Фалькенберга. Конечно, для победы нужно сильное организованное ядро, но сейчас она доверяет жизнь своих друзей человеку, которого видит впервые. — Полковник, мои ранчеро не могут противостоять регулярным частям Конфедерации и наемникам с Фридланда без поддержки, но если вы возьмете Асторию, у нас появится надежная база.

— Да. — Разглядывая карты, Фалькенберг одновременно думал о девушке: у нее более реалистическое представление о противнике, чем у Баннистера, но насколько она надежна? — Мистер Баннистер, даже при поддержке ваших ранчеро с Высокого Брода, нам не взять Асторию без артиллерии. Мне нужны пушки Астории, да и город — это ключ ко всей кампании. Если мы его возьмем, у нас будет возможность быстро выиграть войну.

— Но это невозможно! — настаивал Баннистер.

— Однако необходимо, — напомнил ему Фалькенберг. — К тому же на нашей стороне внезапность. Ни один конфедерат не знает о нашем присутствии на планете и не будет знать… — он взглянул на свой карманный компьютер… — еще двадцать семь часов, пока оружейный батальон не собьет спутник. Мисс Хортон, вы тревожили Асторию в последнее время?

— Нет, уже много месяцев, — ответила она.

Может быть, этот наемник, этот Фалькенберг — другой?

— Я забралась так далеко на юг только для встречи с вами.

На столе, как смертный приговор, лежал сделанный капитаном Фрейзером набросок крепости. Фалькенберг молча смотрел, как разведчик указывает места размещения пулеметов.

— Запрещаю вам рисковать революцией ради какого-то безумного плана! — закричал Баннистер. — Астория слишком сильна. Вы сами так говорите.

Ожившие надежды Гленды Руфь снова умерли. Баннистер дает наемникам прекрасный повод для отступления.

Фалькенберг распрямился и взял у официанта пенный стакан.

— Кто у нас здесь младший? — Он осмотрел рубку и увидел у переборки офицера. — Отлично. Лейтенант Фуллер был заключенным на Таните, мистер Баннистер. Пока мы не вытащили его… Марк, произнесите тост.

— Тост, полковник?

— Тост Монтроза, мистер. Тост Монтроза. Внутренности Баннистера свело от страха. Монтроз!

Гленда Руфь ничего не понимала, но в ее взгляде ожила надежда.

— Есть, полковник. — Фуллер поднял свой стакан. — «Кто не смеет зажечь факел, не смеет поставить на кон все, тот либо слишком боится судьбы, либо ничего не получает!»

У Баннистера дрожали руки. Офицеры выпили. Фалькенберг сухо улыбнулся, ответив на восторженный взгляд Гленды Руфь.

Да они все спятили! Под угрозой жизнь всех патриотов! А этот человек и эта девчонка — сумасшедшие!

* * *

«Мэрибелл» бросил якоря в трех километрах от Астории. Быстрые воды Колумбии проносились мимо корабля, стремясь к океану в восьми километрах ниже по течению, где о берег разбивались пятиметровые волны. Зайти за мол гавани было трудно, да и в самой гавани волнение было такое сильное, что корабль не мог остановиться.

Загудели палубные краны «Мэрибелла», спуская на воду грузовые лихтеры. Суда на воздушной подушке прошли по воде и поднялись на песчаный берег, к складам, построенным из гофрированного алюминия, где оставили нагруженные контейнеры и захватили пустые.

Наверху, в крепости Астория, дежурный офицер деловито занес в журнал прибытие корабля. Это главное событие последних двух недель. После окончания восстания делать было совершенно нечего.

Офицер отвернулся и посмотрел на крепость. «Какая напрасная трата хороших пушек, — подумал он. — Никакого смысла держать здесь самоходные орудия. Их возможности все равно не используются, потому что пушки окружены земляными насыпями». Лейтенанта учили вести маневренную войну, и, хотя он понимал необходимость контроля за устьем главной реки нового Вашингтона, это не помогало ему любить свою службу. В том, чтобы стоять гарнизоном в неприступной крепости, нет никакой доблести.

Прозвучал сигнал отбоя, и по всей крепости солдаты повернулись лицом к флагу и взяли под козырек. Цвета Конфедерации Франклина спустились. Хотя дежурный офицер может этого не делать, лейтенант под звуки труб тоже отдал честь.

Артиллеристы стояли у пушек по стойке смирно, но не салютовали. Наемники с Фридланда тоже — у них не было никакого долга перед Конфедерацией, только отработать плату. Лейтенант восхищался ими как солдатами, но они ему не нравились. Однако познакомиться с ними стоило: никто лучше не умеет управляться с вооружением. Он сумел подружиться с несколькими из них. Когда-нибудь, когда Конфедерация окрепнет, они избавятся от наемников, но до того времени он хотел как можно большему у них научиться. В этом секторе пространства есть богатые планеты. Теперь, когда восстание подавлено, Франклин мог бы добавить их к Конфедерации. Флот СВ с каждым годом слабеет, и на окраинах населенного космоса открываются возможности — но только для тех, кто готов ими воспользоваться.

Когда сигнал отбоя отзвучал, лейтенант снова повернулся к гавани. По дороге к крепости двигался уродливый грузовой лихтер. Лейтенант удивленно нахмурился и спустился с башни.

Когда он дошел до ворот, лихтер уже остановился перед ними. Ревел двигатель, мешая разобрать слова водителя, широкоплечего портового грузчика, который на чем-то настаивал.

— Я не получал приказа, — возражал часовой из числа наемников-землян. Он облегченно повернулся к лейтенанту, — Сэр, они говорят, что у них в этой штуке груз для нас.

— Что это? — крикнул лейтенант. Ему пришлось крикнуть еще раз, чтобы его услышали за ревом мотора. — Что за груз?

— Будь я проклят, если знаю, — жизнерадостно ответил водитель. — В накладной сказано: «Крепость Астория, начальнику интендантской службы». Послушайте, лейтенант, нам пора уходить. Если капитан пропустит прилив, он не сможет выйти сегодня из гавани и тогда сделает из меня приманку для скваврков! Где начальник интендантской службы?

Лейтенант взглянул на часы. После отбоя все быстро расходятся, а офицеры, занятые снабжением, вообще показываются редко.

— У нас некому разгружать, — крикнул он.

— У меня с собой кран и команда, — ответил водитель. — Послушайте, просто покажите мне, где разгрузиться. Нам нужно уплыть по спокойной воде.

— Оставьте здесь, — сказал лейтенант.

— Хорошо. Однако вам трудновато будет тащить груз отсюда. — Он повернулся к своему спутнику в кабине. — Ладно, Чарли, сбрасывай.

Лейтенант представил, что скажет снабженец, когда ему придется передвигать эти контейнеры размером десять на пять метров. Взобрался на палубу грузового лихтера. На каждом контейнере в углублении для маркировки была табличка «продовольствие».

— Подождите, — приказал он. — Рядовой, откройте ворота. Водитель, отвезите это туда, — Он показал на склад в центре крепости. — Разгрузите у больших дверей.

— Ладно. Подожди, Чарли, — весело сказал главный старшина Кальвин. — Лейтенант хочет, чтобы мы завезли груз. — И он принялся управлять громоздкой машиной.

Экипаж лихтера ловко управлялся с краном, укладывая контейнеры у ворот склада.

— Подпишите здесь, — сказал водитель.

— Я… может, стоит проверить груз.

— Ради Бога, — возразил водитель. — Вы же видите, печати целы… Послушайте, я напишу здесь: Печати нетронуты, но груз без проверки получен прини… Лейтенант, как пишется слово «принимающий»?

— Давайте я сам напишу. — Он так и сделал и подписался, указав свое звание и должность. — Легко прошло плавание?

— Нет. Здесь тяжело и становится все хуже. Нам нужно торопиться, нужно разгрузить кое-что еще.

— Не для нас!

— Нет, в городе. Спасибо, лейтенант. — Машина повернула и с ревом двинулась. Лейтенант покачал головой: «Какая неразбериха». Он поднялся на башню, чтобы зарегистрировать приемку в журнале дежурства. Час до наступления темноты и три часа до смены. День был длинный и скучный.

За три часа до рассвета грузовые контейнеры неслышно раскрылись, и капитан Иен Фрейзер вывел своих разведчиков на темный плац. Они без слов двинулись к окопанным орудиям. Один взвод построился и направился к воротам. Солдаты держали в руках оружие.

Часовые повернулись.

— Какого дьявола? — спросил один из них. — Ведь нас сменять еще рано, верно?

— Потише, — ответил капрал взвода. — Мы получили приказ патрулировать периметр. Разве вам не сказали?

— Никто нам ничего… — Часовой замолчал, получив удар кожаным мешком с зарядами. Его товарищ повернулся, но было поздно. Взвод уже добрался до него.

Два человека неподвижно застыли на местах часовых. Франклин опустился за горизонт, и теперь только слабое красное свечение указывало, где находится планета.

Остальные солдаты взвода вошли в караульное помещение. Они молча двигались среди спящих сменщиков часовых, а когда закончили, капрал снял с пояса коммуникатор.

— Лаэрт.

По другую сторону плаца капитан Фрейзер со своими лучшими людьми добрался до центра радарного контроля. Последовало неслышное мелькание штыков и прикладов. Когда короткая схватка закончилась, Иен произнес в свой коммуникатор:

— Гамлет.

Ответа не было, но он его и не ждал.

Внизу, в городе, в темных складах открывались другие контейнеры. Вооруженные люди строились и взводами двигались по припортовым улицам. Немногие видевшие их жители торопились укрыться: никому не хотелось связываться с наемниками с Земли, нанятыми Конфедерацией.

Рота в полном составе поднялась по склону холма к крепости. По другую сторону, подальше от города, другие части полка ползли по вспаханным полям, не обращая внимания на радары, но стараясь оставаться незамеченными для часовых на стенах. Достигли первой линии сигнальных проводов, и майор Севедж затаил дыхание. Десять секунд, двадцать. Он облегченно вздохнул и знаком велел двигаться дальше.

Марширующая рота достигла ворот. Часовые окликнули подходящих, а те, что стояли на башнях, с любопытством наблюдали. Когда ворота раскрылись, часовые на башнях расслабились. Должно быть, дежурный офицер у ворот получил особый приказ…

Рота направилась в парк бронированных машин. Часовой по другую строну плаца всмотрелся в ночь. Там что-то есть?

— Стой! Кто здесь? Ответом было молчание.

— Ты что-нибудь увидел, Джек? — спросил его товарищ.

— Не знаю… посмотри туда. У кустов. Что-то… Боже, Гарри! Поле полно людей! КАПРАЛ! ТРЕВОГА! Поднимайте охрану! — Он поколебался перед последним шагом: ведь можно вызвать недовольство сержанта. Палец нажал красную кнопку тревоги, и по периметру крепости вспыхнули огни. Взревели сирены, и часовой успел увидеть в поле у лагеря тысячи солдат. Затем его прошила очередь, и он упал.

В крепости воцарилось смятение. Первыми опомнились артиллеристы-фридландцы. Их офицерам потребовалось меньше минуты, чтобы понять, что тревога настоящая. Артиллеристы тут же высыпали из казарм, чтобы защитить свои драгоценные орудия, но у каждой насыпи их встретили пулеметные очереди. Артиллеристы падали грудами, а уцелевшие попытались укрыться. Многие, торопясь добраться до пушек, не захватили личное оружие и теперь теряли время, возвращаясь за ним.

Люди майора Севеджа добрались до стен и поднялись на них. Часть секций держала стены под непрерывным огнем, и в сравнительно слабом тяготении Вашингтона солдаты, несмотря на тяжелую броню, поднимались быстро. Как только они преодолевали подъем, офицеры направляли их в сторону плаца, где они усиливали огонь с земляных укреплений. Торопливо установленные пулеметы прикрывали позиции артиллеристов завесой огня.

Артиллерия представляла собой главную силу крепости. Как только орудия были захвачены, майор Севедж направил нападающих к казармам. Врываясь с гранатами и ружьями наготове, они захватывали целые роты прежде, чем появлялись офицеры с ключами от оружейных стоек. Солдаты регулярной армии Конфедерации не оказали сопротивления, и только фридландцы продолжали сражаться, но все их внимание было нацелено на артиллерию, а здесь никаких шансов у них не было.

Тем временем наемники с Земли, и в лучшие времена не отличавшиеся стойкостью, запросили пощады; многие из них не сделали ни одного выстрела. Защитники крепости сражались неорганизованными группами, им же противостояли дисциплинированные войска с отлично работавшей связью.

В штабе крепости сигнал тревоги разбудил коменданта Альберта Морриса. Комендант, не веря своим ушам, прислушался к звукам сражения и, хотя выскочил полуодетым, тем не менее опоздал. Его крепость была захвачена почти четырьмя тысячами солдат противника. Моррис несколько мгновений стоял в нерешительности: ему хотелось броситься к казармам, чтобы собрать уцелевших и организовать сопротивление, но потом он решил, что его долг — быть в комнате связи. Необходимо сообщить в столицу. И он ринулся в радиорубку.

Внутри все казалось обычным, и он начал отдавать приказы дежурному сержанту, но тут же понял, что никогда раньше не видел этого человека. Повернувшись, он увидел нацеленные на себя ружья целого взвода. Из темного угла комнаты ударил луч света.

— Доброе утро, сэр, — произнес спокойный голос. Комендант Моррис мигнул и поднял руки, признавая свое

поражение.

— У меня нет оружия. А кто вы такой?

— Полковник Джон Кристиан Фалькенберг, к вашим услугам. Вы согласны сдать крепость и спасти своих людей?

Моррис мрачно кивнул. Он достаточно видел снаружи, чтобы понять, что сопротивление бессмысленно. С его карьерой покончено, что бы он ни предпринял, и нет смысла устраивать бойню для фридландцев.

— Кому сдать?

Свет снова загорелся, и Моррис увидел Фалькенберга. На губах полковника играла мрачная усмешка.

— Конечно, великому Иегове и Свободному государству Вашингтон, комендант…

Альберт Моррис не был историком и не понял намека. Он взял микрофон, который протянул ему солдат. Крепость Астория пала.

В двадцати трех сотнях километров к западу от Алланспорта сержант Шерман Уайт нажал на кнопки запуска трех небольших ракет. Ракеты не очень мощные, но способные к быстрому пуску, способные поднять сто килограммов стальных кубиков на высоту в сто сорок километров. У Уайта были очень точные сведения об элементах орбиты спутника Конфедерации: он наблюдал за спутником в течение двадцати его оборотов.

Когда сержант Уайт запустил свои перехватчики, спутник был еще за горизонтом. Он приближался, и ракеты летели ему навстречу. Их радары точно указали момент взрыва, и ракеты превратились в неуклонно расширяющееся облако. Облако продолжало подниматься, остановилось и начало опадать. Спутник зафиксировал нападение и передал своим хозяевам сигнал тревоги. Потом прошел через облако на скорости в тысячу четыреста метров в секунду. И столкнулся с четырьмя стальными кубиками.

 

XVII

Фалькенберг сидел в кабине командной машины армии Конфедерации, двигавшейся по дороге в долине Колумбии на север, в сторону брода Доак, и изучал руководство по использованию этой машины. Где-то впереди с захваченным кавалерийским оборудованием двигались разведчики капитана Фрейзера, а за Фалькенбергом растянулся передвигающийся частями весь полк. Солдаты ехали на мотоциклах, в частных грузовиках, в запряженных лошадьми фургонах и шли пешком.

Вскоре предстоят еще переходы. С захваченным кавалерийским оборудованием им повезло, но долина Колумбии не развита технологически. Местный транспорт основан на тягловых животных, а для отправки продуктов в порт Астории фермеры пользуются рекой. Речные лодки и горючее — ключ к операции. Но ни того, ни другого не было в достаточном количестве.

Гленда Руфь Хортон удивила Фалькенберга, не возразив против необходимости торопиться, и ее ранчеро собирались в речных Портах и несли тяжелые потери, чтобы успеть захватить лодки и запасы горючего, прежде чем рассеянные оккупационные силы Конфедерации смогут их уничтожить. А тем временем Фалькенберг безжалостно гнал полк на север.

— Впереди перестрелка, — сказал водитель. — Еще одна батарея.

— Верно. — Фалькенберг повозился с незнакомым оборудованием, добился, чтобы карта сфокусировалась, и взял коммуникатор.

— Сэр, — ответил капитан Фрейзер. — Здесь батарея 105-миллиметровых и рота с пулеметами. Нам одним не справиться.

— Хорошо, обойдите их. Пусть ранчеро мисс Хортон держат их в осаде. Нашли еще горючего?

Фрейзер невесело рассмеялся.

— Полковник, вы можете как угодно переделывать карбюраторы, но на парафине они работать не будут. Здесь на фермах нет даже сельхозтехники. Мы идем на последних испарениях.

— Да. — Конфедераты поумнели. Первые сто километров разведчики захватывали топливные склады нетронутыми, но теперь, если только контроль не захватывали патриоты, склады начинали пылать до появления быстрых разведчиков Фрейзера. — Двигайтесь как можно быстрее, капитан.

— Сэр. Конец связи.

— У нас есть немного резервного горючего для пушек, — напомнил главный старшина Кальвин. Он сидел в башенке и время от времени поглаживал тридцатимиллиметровую пушку. Конечно, не очень мощное оружие, но главный старшина давно не стрелял из бронированной машины и надеялся немного пострелять.

— Нет. Этим пушкам еще предстоит двигаться на восток к проходам. Из столицы обязательно пошлют подкрепление.

«Но пошлют ли?» — подумал Фалькенберг. Вместо того чтобы двигаться на северо-запад от столицы, чтобы усилить крепость у брода Доак, конфедераты могут послать войска морем и попытаться вернуть себе Асторию. Ход будет глупый, а Фалькенберг рассчитывал на некоторый уровень интеллекта у противника. Всем известно, что пушки крепости Астория господствует над речным устьем.

В крепости оставалась часть батальона огневой поддержки с противовоздушными ракетами, чтобы помешать разведке с воздуха, но в остальном Асторию удерживает наспех собранный отрад патриотов, подкрепленный горсткой наемников. Ночью пушки фридландцев были вывезены.

Если план Фалькенберга сработает, к тому времени, как конфедераты поймут, кто им противостоит, Астория будет занята сильной армией патриотов из долины, а другие отрады патриотов пересекут реку и будут удерживать Алланспорт. Рискованный боевой план, но имеющий одно достоинство: это единственный план, который способен принести успех.

Передовые отряды полка преодолели половину из шестисот километров на север до брода Доак за десять часов. За этими передовыми группами более неторопливо двигался весь полк, задерживаясь, чтобы подавить очаги сопротивления, если это можно было сделать быстро, или обходя их и предоставляя патриотам взять противника в кольцо и ждать, пока голод не заставит его сдаться. Поднималась вся долина, и чем дальше на север уходил Фалькенберг, тем больше патриотов он встречал. Когда было пройдено четыреста километров, он послал Гленду Руфь Хортон на восток, к проходам, на соединение с майором Севеджем и захваченной у фридландцев артиллерией. Как и полк, ранчеро передвигались самыми разными способами: на вертолетах, на бронированных машинах, на грузовиках, на мулах и пешком.

— Настоящий караван кочевников, — сказал Хайрам Блек. Блек — низкорослый обветренный ранчеро, которому Совет Свободного государства присвоил звание полковника и отправил с Фалькенбергом собирать силы повстанцев. Фалькенбергу нравились сухой юмор и жесткий реализм этого человека. — Генерал Фалькенберг, мы — самое необычное сборище в истории войн.

— Да. — Больше сказать было нечего. К нелегкой ситуации с транспортом добавлялось отсутствие единообразия в вооружении: у них были охотничьи ружья, оружие, отобранное у противника, собственное вооружение полка и груды оружия, контрабандно ввезенного Свободным государством до появления Фалькенберга. — Но для этого существуют компьютеры, — сказал Фалькенберг.

— Впереди перекресток, — предупредил водитель. — Держитесь. — Перекресток, вероятно, был пристрелян артиллерией с невзятого поста в восьми километрах впереди. Проходя мимо, кавалерия Фрейзера вывела из строя радар на холме, но с батареи могли увидеть командную машину.

Водитель неожиданно остановил машину. Послышался свист, и от сильного взрыва машина вздрогнула. По бронированным бортам застучали осколки. Мотор ожил, и машина двинулась быстрей.

— Вы мне должны десять кредиток, главный старшина! — сказал водитель. — Я вам говорил: они ожидают, что мы двинемся быстрей;

— Думаешь, я хотел выиграть пари, Карпентер? — спросил Кальвин.

Они ехали по холмистой местности, покрытой кукурузными полями, где золотились початки. Генная инженерия превратила местное зерновое растение Нового Вашингтона в один из ценнейших пищевых злаков во всем космосе. Внешне эта кукуруза напоминает земной маис, и цикл ее роста занимает два местных года. К концу этого цикла гидростатическое давление возрастает, пока початок не разрывается, но если убрать урожай в сухой период Нового Вашингтона, получается зерно с высоким содержанием протеина, очень вкусное, если его сварить в воде; к тому же это отличный корм для животных.

— Тут не должно быть сопротивления, — сказал Хайрам Блек. — Отсюда федди должны уйти к крепости у брода Доак.

Полчаса спустя его предположение подтвердилось. Ожил коммуникатор Фалькенберга

— Мы в небольшом городке, который называется Медселин, — сказал Фрейзер. — Здесь стоял гарнизон, но теперь он уходит вверх по дороге. Нас встречает комитет граждан.

— К черту комитет! — рявкнул Фалькенберг. — Преследуйте противника!

— Полковник, я бы рад, но у меня совсем нет горючего. Фалькенберг мрачно кивнул.

— Капитан Фрейзер, я хочу, чтобы разведчики продвинулись на север как можно дальше. Есть ли там хоть какой-нибудь транспорт?

Последовало долгое молчание.

— Да, сэр, велосипеды…

— Тогда, ради Бога, используйте велосипеды! Используйте все, что придется, капитан, но пока вас не остановит противник, вы должны идти вперед, обходя сосредоточения. Хватайте их за пятки, Иен, они испуганы. Они не знают, кто их преследует, и если вы продолжите на них давить, не станут останавливаться, чтобы узнать. Двигайтесь вперед, старина. Если попадете в неприятности, я вас вытащу.

— Есть, полковник. Встретимся у брода Доак.

— Верно. Конец связи.

— Вы сдержите обещание, генерал? — спросил Хайрам Блек.

Фалькенберг взглянул на ранчеро своими светло-голубыми глазами.

— Это зависит от того, насколько надежна ваша Гленда Руфь Хортон, полковник Блек. Ваши ранчеро должны собраться вдоль всей долины. С такой угрозой с фланга конфедераты не посмеют занять оборонительную позицию южнее брода Доак. Но если ваши патриоты не покажутся, получится совсем другая история. — Он пожал плечами. Полк растянулся на дорогах на триста километров, и единственной защитой его флангов оставалась собственная скорость и нерешительность противника. — От нее зависит не только это, — продолжал Фалькенберг. — Она сказала, что основные бронированные части фридландцев находится в районе столицы.

Хайрам Блек не по-военному присвистнул.

— Генерал, если Гленда Руфь в чем-то уверена, можете на это полагаться.

Главный старшина Кальвин хмыкнул. Этот звук лучше слов выразил его мнение. Не так уж часто бывает, чтобы существование 42-го зависело от юной девушки из колоний.

— А как получилось, что она стала командовать ранчеро долины? — спросил Фалькенберг.

— По наследству, — ответил Блек. — Ее отец был настоящим мужчиной, генерал. Погиб в последнем сражении прошлой революции. Она была у него начальником штаба.

Старый Джош доверял ей больше, чем своим офицерам. На вашем месте я бы тоже доверял ей, генерал.

— Я ей доверяю.

Для Фалькенберга полк — это не просто отряд наемников. Подобно любому произведению искусства, это великолепно созданный инструмент; именно совершенство — главное оправдание его существования.

Но, в отличие от произведений искусства, полк — это воинская часть, и он должен участвовать в сражениях и нести потери. Тех, кто погибал в боях, оплакивали. Но павшие были лишь частицами полка; полк будет существовать и тогда, когда все его нынешние солдаты и офицеры будут мертвы. 42-й сталкивался с поражениями в прошлом и, возможно, столкнется в будущем, но на этот раз под угрозой оказывается само существование полка. Фалькенберг рисковал не только жизнями солдат, но и самим 42-м.

Они продолжали двигаться на север. Фалькенберг изучал карты. Выводя противника из равновесия, один полк мог проделывать работу пяти. Однако рано или поздно конфедераты прекратят отступление. Они отходят к своей крепости у брода Доак, собирают силы и сосредоточиваются для сражения, которое Фалькенбергу не выиграть. Поэтому сражение не должно начаться, пока не соберутся силы ранчеро. Тем временем, полк должен обойти форт Доак и повернуть на восток к горным проходам, перекрыв их, прежде чем фридландские бронечасти и горцы Завета вырвутся на западные равнины.

— Думаете, у вас получится? — спросил Хайрам Блек. Он смотрел, как Фалькенберг работает с приборами, передвигая символы на карте командной машины. — Мне кажется, фридландцы доберутся до прохода раньше вас.

— Да, — согласился Фалькенберг. — И если они пройдут, мы проиграли. — Он нажал кнопку, на карте вспыхнула яркая точка, представляющая майора Севеджа, который с артиллерией стремительно продвигался по диагонали от Астории к проходу Хильера, в то время как основная часть полка продолжала подниматься по течению Колумбии и поворачивала на восток к горам, покрывая две стороны треугольника. — Джерри Севедж может добраться туда первым, но у него не хватит сил, чтобы остановить их. — Пo карте передвигалась еще одна группа символов. Не отдельная четко оформленная часть, а несколько ручейков, собирающихся у прохода, — Мисс Хортон тоже пообещала быть здесь с подкреплением и припасами — достаточно, чтобы выдержать первое столкновение. Если они сумеют задержать фридландцев настолько, чтобы дать нам возможность подойти, мы овладеем всем сельскохозяйственным районом Нового Вашингтона. И революция будет выиграна более чем наполовину.

— А что если она не сумеет добраться — или они не смогут сдержать парней с Фридланда и Завета? — спросил Хайрам Блек.

Главный старшина Кальвин снова хмыкнул.

 

XVIII

Проход Хильера представляет собой холмистую, в шесть километров шириной расщелину в высокой горной цепи. Горы Олдайн проходят в общем направлении с северо-запада на юго-восток, и посередине с ними соединяются уходящие на юг горы Темблора. Непосредственно в месте соединения и находится проход, который соединяет центральную равнину со столицей к востоку с долиной Колумбии к западу.

Майор Джереми Севедж с удовлетворением разглядывал свою позицию. У него не только двадцать шесть пушек, захваченных у фридландцев в Астории, но еще двенадцать, взятых на разбросанных аутпостах в нижнем течении Колумбии, и все пушки надежно вкопаны в землю за холмами, нависающими над проходом. Перед пушками позиции шести пехотных рот второго батальона и половина третьего, а за ними в резерве тысяча ранчеро.

— Во всяком случае нас не обойдут с флангов, — заметил центурион Брайант. — Сможем продержаться, сэр.

— Да, у нас есть такая возможность, — согласился Севедж. — Благодаря мисс Хортон. Должно быть, вы здорово подгоняли своих людей.

Гленда Руфь пожала плечами. У ее нерегулярных частей в ста восьмидесяти километрах к западу от прохода кончилось горючее, и она привела их форсированным тридцатичасовым пешим маршем, отправив оружие вперед на последних каплях бензина.

— Я просто шла, майор. Мне не нужно было подгонять людей, они шли за мной.

Джереми Севедж быстро взглянул на нее. Стройная девушка в этот момент не казалась красивой — одежда выпачкана грязью, волосы растрепаны, но он предпочел бы видеть ее, а не мисс Вселенную. С ее войсками и боеприпасами у него появился шанс удержать позицию.

— Значит, просто шли. — Центурион Брайант быстро отвернулся, у него что-то застряло в горле.

— Мы сможем продержаться до прихода полковника Фалькенберга? — спросила Гленда Руфь. — Думаю, противник бросит сюда все силы.

— Мы искренне надеемся на это, — ответил Джереми Севедж. — Вы знаете, это наш единственный шанс. Если их бронированные части вырвутся на простор…

— Другого пути на равнины нет, майор, — ответила она. — Горы Темблора тянутся до самых болот Мэтсона, и там никто не рискнет пройти на тяжелых машинах. Большой Изгиб — территория патриотов. А между болотами Мэтсона и нерегулярными частями патриотов — потребуется неделя на переход. Если они не хотят этого, им придется пройти здесь.

— И они придут, — закончил за нее Севедж. — Хотят дойти до крепости у брода Доак раньше, чем мы успеем ее осадить. По крайней мере таков план Джона Кристиана, а он редко ошибался.

Гленда Руфь в бинокль разглядывала дорогу. Пустую — пока.

— Этот ваш полковник… Зачем ему все это? На нашей плате не разбогатеешь.

— Я думал, вы рады, что мы здесь, — сказал Джереми.

— Конечно, я рада. За 240 часов Фалькенберг изолировал все гарнизоны конфедератов к западу от Темблора. Единственная сила, которая сохранила способность к боевым действиям, это армия из столицы — за одну кампанию вы освободили едва ли не всю планету.

— Удача, — ответил Джереми Севедж. — Просто очень повезло.

— Хе, — презрительно произнесла Гленда Руфь. — Я в это верю не больше вас. Конечно, федди заняты оккупацией, они разбросаны, и всякий, кто способен быстро двигать войска, имел возможность отрезать их, прежде чем они соберут крупные боеспособные формирования. Но никто не верил, майор, что это можно сделать не на картах. С реальными частями — а он сделал. Это не удача, это гениальность.

Севедж пожал плечами.

— Не стану спорить.

— Я тоже. А теперь ответьте: что делает военный гений, командуя наемниками на заброшенной сельскохозяйственной планете? Такой человек должен быть генерал-лейтенантом Совладения.

— СВ не нужны военные гении, мисс Хортон. Большой Сенат хочет повиновения, а не оригинальности.

— Может быть. Мне казалось, что Лермонтов не дурак, а ведь его сделали адмиралом. Ну, хорошо, СВ не собирается использовать Фалькенберга. Но почему Вашингтон, майор? С таким полком вы могли бы отправиться куда угодно, кроме Спарты, и показать Братству, чего вы стоите. — Она осматривала в бинокль горизонт, и Севедж не видел ее глаз.

Девушка его беспокоила. Никто из чиновников Свободного государства не усомнился в правильности решения нанять полк.

— Совет полка проголосовал за отправку сюда, потому что нам надоел Танит, мисс Хортон.

— Конечно. — Она продолжала разглядывать унылые холмы впереди. — Послушайте, я бы отдохнула, если нам предстоит бой — а он нам предстоит. Посмотрите на горизонт слева от дороги. — Она отвернулась, и в этот момент прогудел коммуникатор Брайанта. Аутпосты заметили разведчиков бронированных частей.

Гленда Руфь шла к своему бункеру, чувствуя, что у нее начинает кружиться голова. Она родилась на Новом Вашингтоне и привыкла к сорокачетырехчасовому периоду вращения этой планеты, тем не менее отсутствие сна сказывалось и на ней.

«Хожу по подушкам», — сказала она себе. Так описывал их ощущения Харли Хастингс, когда они возвращались домой под утро.

«Может, Харли там, с подходящими частями», — подумала она. И понадеялась, что нет.

Ничего у них и не могло получиться, но он хороший мальчик. Однако слишком мальчик, лишь пытающийся выглядеть мужчиной. Конечно, приятно, когда с тобой обращаются как с леди, но он так и не смог поверить, что я способна сама за себя постоять…

У ее бункера стояли часовые: два ранчеро и один капрал из полка Фалькенберга. Капрал застыл по стойке смирно, ранчеро поздоровались. Гленда Руфь ответила жестом — наполовину приветствие, наполовину салют капралу — и прошла внутрь. «Контраст не мог бы быть сильней», — подумала она. Ее ранчеро не собираются глупо выглядеть с этими салютами и всем прочим.

Не раздеваясь, она легла и укрылась тонким одеялом. Почему-то инцидент у бункера ее встревожил.

«Люди Фалькенберга — профессиональные военные. Все профессионалы. Что они делают на Новом Вашингтоне?

Их пригласил сюда Говард Баннистер. Он даже предложил им земли для постоянного поселения, хотя не имел на это права. Невозможно контролировать такую военную силу, не организовав собственную большую регулярную армию, и лекарство получается хуже болезни.

Но без Фалькенберга революция обречена.

А что будет, если мы победим? Что станет делать Фалькенберг после окончания революции? Улетит? Я его боюсь — он не из тех, кто так просто улетает.

Будь честна с собой, — подумала она. — Фалькенберг — очень привлекательный мужчина. Мне понравилось, как он приказал произнести тот тост. Говард дал ему отличный предлог для отказа, но он им не воспользовался».

Она хорошо помнит, как он стоял с поднятым стаканом, с загадочной улыбкой на губах, а потом отправился в упаковочный контейнер вместе с Иеном и его людьми.

Но храбрость — не диковина. Нам нужна верность, а этого он нам никогда не обещал…

И не у кого было спросить совета. Единственным человеком, которого она по-настоящему уважала, был ее отец. Перед смертью он пытался растолковать ей, что победа в войне — только небольшая часть решения проблемы. На Земле есть страны, которые пережили пятьдесят кровавых революций, прежде чем им улыбалась удача и какой-нибудь тиран захватывал власть и прекращал революции. «Революция — самая легкая часть, — говорил отец. — А вот править страной после революции — совсем другое дело». А что если Фалькенберг не позволит им сохранить завоевания революции?

Уснув, она увидела во сне Фалькенберга. Его жесткое лицо смягчилось. Он в военном мундире и сидит за столом. Рядом с ним главный старшина Кальвин.

— Этим оставить жизнь. Этих убить. Этих отправить в шахты, — приказывает Фалькенберг.

Рослый сержант переставляет крошечные фигурки, которые кажутся игрушечными солдатиками, но это не солдаты. Одна фигурка — ее отец. Другие — ранчеро. И это вовсе не игрушки. Это настоящие люди, только очень уменьшенные. Она едва слышит их крики, а строгий голос продолжает решать их судьбу…

Бригадир Вильфрид фон Меллентин посмотрел на холмы перед укреплениями повстанческой армии, потом вернулся в свою командирскую машину, поджидать возвращения разведчиков. Он принялся настаивать на немедленной отправке своих бронечастей на запад, едва было получено известие о падении Астории, но Генеральный штаб Конфедерации отказал.

«Глупцы», — подумал он. Штаб заявил, что риск слишком велик. Бронетанковые фридландские части фон Меллентина — лучшее соединение армии Конфедерации, и нельзя допустить, чтобы оно попало в ловушку.

Теперь Генеральный штаб убедился, что ему противостоит всего один полк наемников. Один полк. К тому же, наверное, понесший тяжелые потери при взятии Астории. Так утверждает штаб. Фон Меллентин посмотрел на карту и пожал плечами.

Кто-то удерживает проход, а у него есть основания с уважением относиться к ранчеро Нового Вашингтона. На пересеченной местности, как раз такой, какая сейчас перед ним, они могут достойно сражаться. Достаточно хорошо, чтобы измотать его части. «Но дело того стоит, — решил он. — За проходом открытая местность, и там у ранчеро не будет ни одного шанса».

У него на глазах рисунок карты менялся. Поступали доклады разведчиков, штабные офицеры фон Меллентина проверяли данные, соотносили с другими и вводили в компьютер. На карте появилась хорошо укрепившаяся пехота, причем в гораздо больших количествах, чем ожидал фон Меллентин. Проклятый Фалькенберг. У него сверхъестественная способность передвигать войска.

Фон Меллентин повернулся к своему начальнику штаба.

— Хорст, как ты думаешь, у них есть тяжелая артиллерия?

Оберет Карнап подал плечами.

— Вайс нихт, бригадир. Каждый дополнительный час дает Фалькенбергу возможность хорошо закрепиться, а мы потеряли слишком много часов.

— Это не Фалькенберг, — поправил фон Меллентин. — Он сейчас осаждает крепость у брода Доак. Мы получили сообщение ее коменданта. Большая часть сил Фалькенберга должна быть далеко на западе.

Он снова повернулся к картам, настолько подробным и полным, насколько это возможно без близкого непосредственного наблюдения.

Словно прочитав его мысли, Карнап спросил:

— Выслать разведчиков, бригадир?

Фон Меллентин смотрел на карту так, словно она могла еще что-то сообщить ему, но она не сообщала.

— Нет. Двигаем все силы, — принял он неожиданное решение. — Пинайте задницы, но колоть их не надо.

— Яволь. — Карнап негромко заговорил в коммуникатор. Потом снова посмотрел на командира. — Мой долг указать на риск, бригадир. Если у них есть артиллерия, мы понесем тяжелые потери.

— Знаю. Но если мы не прорвемся сейчас, можем не успеть освободить крепость. Если крепость Доак будет взята, война наполовину проиграна. Лучше тяжелые потери сейчас, чем долгая война потом. Я сам поведу атакующих. Вы останетесь в командной машине. — Яволь, бригадир. Фон Меллентин выбрался из тяжелой бронированной командной машины и пересел в средний танк. Он занял место в орудийной башне и негромко приказал водителю:

— Вперед.

Броня смела пехотные заслоны, словно их и не было. Танки фон Меллентина и сопровождающая их пехота прекрасно координировали свои действия, подавляя всякое сопротивление. Колонна быстро продвигалась вперед, чтобы рассечь силы противника на дезорганизованные фрагменты, с которыми справится пехота Конфедерации.

Фон Меллентин по частям громил блокирующего проход противника, его бригада все дальше углублялась в проход. Все шло слишком легко, и ему казалось, что он понимает, почему.

Вспотевшие танкисты подошли к неправильному хребту на самой верхней точке прохода. И неожиданно на них обрушился огонь легкой артиллерии и мортир. Танки продолжали движение, но пехота залегла. Танки и пехоту на мгновение разъединили, и в этот миг передовые танки уперлись в минное поле.

Бригадир фон Меллентин начинал тревожиться. Логика подсказывала ему, что минное поле не может быть ни плотным, ни протяженным, и если он пройдет его, то доберется до незащищенных тылов противника. Когда танки поработают над штабами и складами, пехота Конфедерации займет проход, а его бригада сможет вырваться на простор за ним.

Но… если у защитников транспорт организован лучше, чем считает Генеральный штаб, и впереди тысячи мин, тогда он обречет свои танки на гибель.

— Оценка, — потребовал он. Экран в его танке, повторяющий тот, что в командном пункте, на мгновение потемнел, появились обновленные данные. Танки фон Меллентина остановились, а пехота прижата к земле и несет потери. — Рекомендации?

— Выслать разведку, — послышался голос оберста Карнапа.

Фон Меллентин на мгновение задумался. Компромиссы на войне часто бывают хуже любых действий. Небольшой отряд можно потерять, ничего не достигнув. Разъединенные силы можно разбить по отдельности. У него всего несколько мгновений, чтобы принять решение.

— Вперед, — приказал он.

Они достигли самого узкого места прохода. Танки сгрудились еще теснее; они, до сих пор избегавшие мест, на которых может сосредоточить огонь артиллерия, теперь вынуждены были двигаться по подозрительным участкам. Бригадир фон Меллентин стиснул зубы.

Артиллерийский залп был превосходно рассчитан. У бригады осталось меньше четверти минуты после того, как радары предупредили о приближении снарядов. И тут снаряды начали рваться между танками, уничтожая остатки пехоты. Затем радары показали приближение новых снарядов, и на экранах все расплылось.

— Йа, это тоже, — пробормотал фон Меллентин. На его противоартиллерийских экранах была видна какая-то плотная липкая масса.

Защитники пустили в ход «мякину» — сотни тысяч крошечных металлических осколков, которые медленно опускались на землю. Теперь ни одна сторона не могла воспользоваться радаром, чтобы нацелить огонь, но танки фон Меллентина находились под визуальным контролем, в то время как батареи противника так и не были обнаружены.

Последовал еще один точно нацеленный залп.

— Чертовски хорошая стрельба, — прокричал фон Меллентин своему водителю. Между первым и последним разрывом залпа прошло не больше пяти секунд.

Бригаду рвали на куски. Передовые группы попали на новое минное поле. Пехота защитников небольшими группами укрывалась в траншеях и ямах, и сопровождающие танки солдаты справились бы с ней в считанные мгновения, если бы могли продвинуться вперед, но пехота была отрезана заградительным огнем: снаряды рвались за танками и между ними.

Не было ни пространства для маневра, ни поддержки пехоты — классический кошмар командира бронетанковых соединений. Местность, и так сильно пересеченная, покрылась ямами и канавами. По танкам продолжалась стрельба из противотанковых орудий. Пока поражений немного, но каждый поврежденный танк тут же разбивали на куски, а стрелять в ответ не в кого. Передовые танки находились под непрерывным огнем, и продвижение замедлилось.

Противник продолжал вести сильный огонь. Надолго ли их хватит? Если у них кончатся снаряды, все изменится. Фон Меллентин колебался. Вокруг его танков по-прежнему бушевал ад.

Сомнения подрывали его решимость. Генеральный штаб Конфедерации сообщил, что ему противостоит один Легион Фалькенберга, но штаб в прошлом не раз ошибался. Те, кто противостоит ему, захватили Асторию, не дав коменданту даже сообщить о нападении. И почти в тот же момент над Алланспортом был сбит спутник-наблюдатель. Все крепости по течению Колумбии были захвачены за несколько часов. Даже Фалькенберг не мог проделать это всего с одним полком!

Кто ему противостоит! Если организованный противник с запасом снарядов, позволяющим вести огонь часами, а не минутами; бригада погибла. Его бригада, лучшее бронетанковое соединение в мире, погибнет из-за плохой разведки этих проклятых колонистов!

— Отозвать части. Сосредоточиться у пункта Хильденбрандт. — Получив приказ, танки начали отходить, спасая прижатую к земле пехоту и прикрывая ее отступление. Когда бригада сосредоточилась к востоку от прохода, выяснилось, что фон Меллентин потерял восемь танков, и он сомневался, что хоть один их них удастся вернуть.

 

XIX

Почетный караул стоял у командной машины с оружием наизготовку. Фалькенберг ответил на приветствие и быстро прошел в штабной бункер.

— Внимание! — скомандовал главный старшина Кальвин.

— Продолжайте, джентльмены. Майор Севедж, вам будет приятно узнать, что я привел с собой полковую артиллерию. Мы высадились вчера. Тяжело пришлось?

— Да, Джон Кристиан, — мрачно ответил Джереми Севедж. — Если бы бой затянулся еще на час, у нас бы все кончилось. Мисс Хортон, можете расслабиться: полковник разрешил продолжать.

— Кто его знает, — фыркнула Гленда Руфь. Она покосилась на почетный караул и неодобрительно нахмурилась. — Не хотелось быть расстрелянной за несоблюдение устава.

Офицеры и солдаты на командном пункте напряглись, но ничего не произошло. Фалькенберг повернулся к майору Се-веджу.

— Каковы потери, майор?

— Тяжелые, сэр. Во втором батальоне осталось 283 боеспособных.

Лицо Фалькенберга оставалось бесстрастным.

— А сколько ходячих раненых?

— Сэр, это с учетом ходячих раненых.

— Понятно. — Потери в шестьдесят пять процентов, не считая ходячих раненых. — В третьем?

— Я не смог набрать для почетного караула капралов из двух рот. Уцелевшие заняты различными обязанностями в штабе.

— Кто же удерживает позицию, Джерри? — спросил Фалькенберг.

— Нерегулярные и те, кто остались от второго батальона, полковник. Мы рады вас видеть, знаете ли.

Гленда Руфь Хортон пережила миг внутренней борьбы. Что бы она ни думала об этих бессмысленных военных ритуалах, которым так привержен Фалькенберг, честность требовала, чтобы она что-нибудь сказала.

— Полковник, должна извиниться перед вами. Простите за то, что подумала, будто ваши люди не будут сражаться под Асторией.

— Вопрос в том, мисс Хортон: будут ли сражаться ваши? У меня две батареи полковой артиллерии, но на самой позиции я больше ничего не могу добавить. Мои войска осаждают брод Доак, моя кавалерия и первый батальон — у Высокого

Брода, и полк будет так разбросан еще много дней. Вы хотите сказать, что ваши ранчеро не могут воевать так же хорошо, как мои наемники?

Она с несчастным видом кивнула.

— Полковник, мы никогда не выдержали бы эту атаку. Центурион второго батальона рассказал мне, что перед самым концом сражения многие мортиры обслуживались только одним человеком. Наши люди не выстояли бы.

На лице Фалькенберга проступило облегчение.

— Значит центурион Брайант жив?

— Ну… да.

— Значит, жив и 42-й. — И Фалькенберг, довольный, кивнул.

— Но мы не сможем остановить новую атаку этим вооружением! — возразила Гленда Руфь.

— Может, это и не понадобится, — ответил Фалькенберг. — Мисс Хортон, бьюсь об заклад, что фон Меллентин не станет рисковать своими танками, пока пехота не очистит эту нору. С его точки зрения, он сунулся — столкнулся с чем-то таким, что не смог преодолеть. Он не знает, как близок был к победе.

А тем временем благодаря вашим усилиям по организации транспорта мы получили боеприпасы для артиллерии. Посмотрим, что можно будет сделать с тем, чем мы располагаем.

Три часа спустя они подняли головы от карт.

— Вот оно, — сказал Фалькенберг.

— Да. — Гленда Руфь осмотрела позиции войск. — Ключ ко всему — эти передовые патрули, — осторожно сказала она.

— Конечно. — Он потянулся за своей полевой сумкой. — Хотите выпить?

— Сейчас? — А почему бы нет? — Спасибо, хочу. — Он плеснул в две чашки из офицерской столовой немного виски и одну протянул ей. — Но не могу задерживаться надолго, — добавила она.

Он пожал плечами и поднял свой стакан.

За старательного врага. Но не слишком старательного, — сказал он.

Гленда Руфь немного поколебалась, потом выпила.

— Для вас это игра, верно? — Может быть. А для вас?

— Я ее ненавижу. Все это ненавижу. Я не хотела начинать новое восстание. — Она содрогнулась. — С меня хватит убийств, и раненых, и горящих домов…

— Тогда почему вы здесь? — спросил он. В его голосе не было насмешки — и не было презрения. Вопрос искренний.

— Друзья попросили возглавить их, и я не могла им отказать.

— Хорошая причина, — сказал Фалькенберг.

— Спасибо. — Она допила виски. — Теперь мне пора. Надо надевать броню.

— Разумная мера, хотя бункер достаточно прочен.

— Я не останусь в бункере, полковник. Я отправляюсь в патруль со своими ранчеро.

Фалькенберг критически разглядывал ее.

— Не думаю, что это разумно, мисс Хортон. Личная храбрость — прекрасная черта командира, но…

— Знаю. — Она улыбнулась уголками губ. — Ее не нужно демонстрировать, потому что она предполагается, верно? Но не у нас. Я не могу приказывать ранчеро, и у меня нет многолетних традиций, чтобы удерживать их… ведь такова причина всех этих церемоний, верно? — удивленно спросила она.

Фалькенберг не обратил внимания на ее вопрос:

— Дело в том, что ваши люди идут за вами. Сомневаюсь, чтобы они сражались так же решительно за меня, если бы вас убили.

— Это неважно, полковник. Поверьте, я не хочу вести этот патруль, но если я не поведу первый, других может не быть. Мы не привыкли к удержанию позиций, и нужно что-то делать, чтобы сохранить сплоченность моих войск.

— И вы хотите сыграть на чувстве стыда. Она пожала плечами.

— Если пойду я, пойдут и они.

— Я пошлю с вами центуриона и солдат из охраны штаба.

— Нет. Отправьте со мной столько же ваших людей, сколько с любым другим патрулем. — Она на мгновение покачнулась. Подействовали одновременно отсутствие сна, выпитый виски и узелок страха внутри. Девушка ухватилась за край стола, и Фалькенберг внимательно посмотрел на нее.

— Черт возьми, — сказала она. Потом чуть улыбнулась. — Джон Кристиан Фалькенберг, разве вы не понимаете, что так нужно?

Он кивнул.

— Но мне это все равно не нравится. Хорошо. Через тридцать пять минут последние инструкции моего главного старшины. Удачи, мисс Хортон.

— Спасибо. — Она поколебалась, но сказать больше было нечего.

Патруль неслышно двигался через низкий кустарник. Что-то пролетело мимо ее лица. «Белка-летяга», — подумала она. На Новом Вашингтоне много парящих животных.

На невысоком холме пахло взрывчаткой после канонады последнего боя. Ночь кромешно черная. Только на западном горизонте тускло-красно светится Франклин, но так слабо, что его скорее чувствуешь, чем видишь. Мимо пронеслась летучая лиса, метнулась за насекомым и с криком исчезла в ночи.

Десяток ранчеро двигался цепочкой. За ними шла манипула связи, настроившись на волну 42-го. Гленда подумала: «А что солдаты станут делать со своим оборудованием, когда начнется бой?» — и пожалела, что не спросила заранее. Замыкающим в цепочке шел сержант Хруска, которого в последнюю минуту прислал главный старшина Кальвин. Гленда Руфь ему обрадовалась, хотя одновременно испытала чувство вины.

«Это глупо, — сказала она себе. — Так думают мужчины. Я не должна так думать. Я ничего не собираюсь доказывать».

Ранчеро несли ружья. Три солдата Фалькенберга тоже. Двое других несли оборудование связи, а сержант Хруска — ручной пулемет. Казалось, ничтожная горстка собирается соперничать с горцами с Завета.

— Они миновали последние посты нервничающих ранчеро и двинулись по долине между холмами. В тишине ночи Гленда Руфь чувствовала свое полное одиночество. «Чувствуют ли остальные то же самое. Ранчеро — несомненно. Они боятся. А наемники? — подумала она. — Во всяком случае они не одни. У них есть товарищи, с которыми они делят еду и бункеры. И пока жив хоть один из людей Фалькенберга, есть кому позаботиться о павших. Они заботятся друг о друге, — продолжала размышлять девушка. — Главный старшина Кальвин, с его грубоватой реакций на сообщения о потерях. «Ба, еще один солдат», — сказал он, когда ему доложили о гибели товарища в бою с танками. Мужчины!»

Она попыталась представить себе образ мыслей солдата-наемника, но это оказалось невозможно. Они слишком чужды ей.

А Фалькенберг такой же, как все остальные?

Они удалились от последних постов примерно на километр, когда она отыскала узкую расщелину метра в два глубиной. Та змеилась вниз по холму параллельно позициям, и любой нападающий мог воспользоваться ею. Гленда Руфь знаком приказала занять расщелину.

Труднее всего оказалось ждать. Ранчеро постоянно передвигались, и ей приходилось ползком перемещаться по расщелине, призывая их к тишине. В мучительном ожидании тянулись часы. Девушка взглянула на часы, чтобы определить, сколько времени прошло с того момента, как она посмотрела в прошлый раз, и решила больше не смотреть целых пятнадцать минут.

Когда ей показалось, что четверть часа уже миновала, она подождала еще десять минут, потом посмотрела и увидела, что прошло всего лишь одиннадцать минут. Гленда Руфь отвернулась и стала смотреть в ночь; перед ней возникали какие-то фигуры, которые не могли быть реальными. Она смотрела на них с отвращением.

Почему я все время думаю о Фалькенберге? И почему называю его по имени?

Бе преследовал и виденный о нем сон. В звездном свете она почти видела эти миниатюрные фигуры. В ее ушах звучали бесстрастные приказы Фалькенберга: «Этого убить. Этого отправить в шахты». «Он способен на это, — подумала Гленда. — Он…»

К миниатюрам присоединились большие фигуры в боевой броне. И неожиданно она поняла, что они реальны. В лощине под ней неподвижно стояли два человека.

Она коснулась сержанта Хруски и показала. Солдат внимательно вгляделся и кивнул. У них на глазах к первой паре разведчиков присоединились новые, и вскоре в складке холма метрах в двухстах от них собралось не менее пятидесяти солдат. Слишком далеко, чтобы эффективно использовать оружие взвода, и Хруска пополз по расщелине, шепотом приказывая лежать и молчать.

Группа продолжала расти. Она не видит их всех, но поскольку насчитала не меньше ста, перед ней не меньше роты.

Это страшные горцы?

Пришли незваные воспоминания о смерти отца, но она отогнала их.

Это всего лишь наемники, но они сражаются ради славы, и почему-то эта вселяет ужас.

Спустя долгое время противник начал приближаться.

Солдаты двигались буквой V, острием нацеленной почти точно на позицию Гленды Руфь. И то, что девушка увидела, заставило ее ахнуть.

В четырехстах метрах левее двойной цепочкой перемещалась еще одна рота. Солдаты молча и быстро поднимались на холм, и передовые уже миновали ее позицию. Она лихорадочно повернулась направо — и увидела в километре еще одну роту. Прямо на нее перевернутой буквой М двигался целый батальон горцев, и та группа, что перед ней, служила соединительной линией наступающих колонн. Через несколько минут противник будет на оборонительных позициях ранчеро.

Она ждала, пока группа горцев не оказалась в десяти метрах от нее. И тогда выкрикнула приказ:

— Всем встать! Огонь!

Из обоих концов ее части расщелины заговорили автоматы наемников, к ним присоединились ружья ранчеро. Группу срезали всю до единого человека, и сержант Хруска приказал перенести огонь на главную колонну, а Гленда Руфь закричала в свой коммуникатор:

— Огневая позиция. Огонь по квадрату Дядя четыре. Мгновение задержки показалось ей годами.

— Огонь по квадрату Дядя четыре. — Еще одна пауза. — Готово, — ответил бесстрастный голос. Ей показалось, что говорит сам Фалькенберг, но она была слишком занята, чтобы думать об этом.

— Докладываю, — сказала она. — По крайней мере один батальон легкой пехоты в атакующем строю поднимается на холм 905 вдоль хребтов Дядя и Зебра.

— Они сдвигаются влево. — Подняв голову, девушка увидела Хруску. Унтер-офицер указал на роту прямо перед ней. Небольшими группами та забирала влево. Солдаты прижимались к земле и видны были лишь на секунды.

— Переведите несколько человек в тот конец расщелины, — приказала Гленда. Слишком поздно менять направление огня. Все равно, если горцы поднимутся на вершину холма, ранчеро их не сдержать. Девушка затаила дыхание и ждала.

Послышался свист приближающихся снарядов, и ночь осветилась ярким пламенем разрывов. Осколочные снаряды падали на левом фланге наступающего противника,

— Продолжайте! — крикнула Гленда Руфь в коммуникатор. — По цели!

— Понятно. Готово.

Теперь она была уверена, что на том конце Фалькенберг. И по-кошачьи улыбнулась в темноте. «Что это полковник принял на себя обязанности телефониста? Беспокоится о ней?» Она едва не рассмеялась при этой мысли. «Разумеется, беспокоится: без нее ему не справиться с ее ранчеро».

Вершина холма взорвалась пламенем. К артиллерии присоединились мортиры и гранаты, громя левую колонну нападающих. Гленда Руфь оценила ситуацию на правом фланге. Колонна атакующих в пятистах метрах от нее не пострадала и продолжала подниматься к вершине хребта. Будет очень близко.

Девушка позволила артиллерии бить по цели еще пять минут, а ее солдаты тем временем сдерживали роту прямо перед собой, потом снова вышла на связь. Правая колонна почти достигла вершины, и Гленда Руфь подумала, не слишком ли долго ждала.

— Огневая позиция. Огонь по квадрату Зебра девять.

— Зебра девять, — ответил лишенный эмоций голос. Короткая пауза, затем: — Готово.

Почти сразу огонь по левому флангу прекратился, а две минуты спустя разрывы появились в пятистах метрах справа.

— Нас обходят с фланга, мисс, — доложил сержант Хруска. Гленда была так занята корректировкой огня справа, что забыла от том, что двадцать ее человек ведут бой с более чем сотней противников. — Нам отходить? — спросил Хруска.

Она пыталась думать, но в шуме и смятении это было невозможно. Колонна атакующих продолжала продвигаться вперед, а ее группа единственная могла наблюдать картину нападения целиком. Имел значение каждый разрыв.

— Нет. Будем держаться здесь.

— Хорошо, мисс. — Сержант, казалось, наслаждался боем. Он отполз, продолжая руководить автоматным и ружейным огнем. «Сколько мы продержимся?» — подумала Гленда Руфь.

Она позволила артиллерии целых двадцать минут бить по правому флангу. К этому времени горцы почти окружили ее и готовы были напасть с тыла. Молясь про себя, она снова взяла радио.

— Огневая позиция. Огонь из всех орудий по квадрату Джек пять — но ради Бога не переходите дальше. Мы в квадрате Джек шесть.

— Огонь по квадрату Джек пять, — немедленно подтвердил голос. Последовала пауза. — Готово. — Более прекрасных слов она никогда не слышала.

Оставалось ждать. Горцы поднялись в атаку. Дикие звуки заполнили ночь. «БОЖЕ, ВОЛЫНКИ!» — подумала она. Но звуки волынок тут же заглушил грохот разрывов. Гленда Руфь бросилась на дно расщелины, успев заметить, что все остальные в ее группе сделали то же самое.

Мир взорвался оглушительным грохотом. Миллионы крошечных осколков на огромной скорости заполнили ночь смертью. Гленда Руфь осторожно приподняла небольшой перископ и огляделась.

Рота горцев исчезла. Снаряды рвались среди мертвецов, подбрасывая их, разрывая на части снова и снова. Гленда с трудом сглотнула и посмотрела по сторонам. Левая колонна перестроилась и снова пошла в атаку на вершину.

— Огонь по квадрату Дядя четыре, — негромко сказала девушка.

— Повторите.

— ОГОНЬ ДЯДЯ ЧЕТЫРЕ! — Дядя четыре. Готово.

Как только разрывы впереди прекратились, ее люди поднялись со дна и снова начали стрелять, но звуки боя стали удаляться.

— У нас кончаются боеприпасы, мисс, — доложил Хруска. — Могу я взять ваш запасной магазин?

И Гленда неожиданно поняла, что не сделала ни одного выстрела.

Ночь продолжалась. Как только противник поднимался в новую атаку, его безжалостно срезала артиллерия. Однажды Гленда запросила заградительный огонь вокруг своей позиции — к этому времени у ее людей было по три патрона, а у автоматчиков патронов совсем не осталось. Ровный голос просто ответил:

— Готово.

За час до рассвета на холме ничто не двигалось.

 

XX

Над голыми холмами прохода пронеслись медные звуки военной трубы. Хребты к востоку от позиций Фалькенберга лежали мертвыми, листва с деревьев срезана осколками, почва покрыта воронками, частично похоронившими погибших. В проходе дул резкий холодный ветер, но он не мог развеять запахов пороха и смерти.

Вновь прозвучала труба. В бинокль Фалькенберг увидел троих офицеров-горцев с белым флагом. Им навстречу был отправлен энсин, и молодой офицер вернулся с майором горцев с повязкой на глазах.

— Майор Макрей, четвертый пехотный полк Завета, — представился офицер после того, как с него сняли повязку. Он заморгал от яркого света в бункере. — Вы, должно быть, полковник Фалькенберг?

— Да. Чем могу быть полезен, майор?

— Предлагаю заключить перемирие, чтобы похоронить погибших. На двадцать часов, полковник, если вы согласны.

— Нет. Четыре дня и ночи — 160 часов, майор, — ответил Фалькенберг.

— Сто шестьдесят часов, полковник? — Плотный горец подозрительно посмотрел на Фалькенберга. — Вам нужно время, чтобы укрепить оборону?

— Может быть. Но двадцати часов недостаточно для перевозки раненых. Я верну вам всех ваших — под честное слово, разумеется. Не секрет, что мне недостает медикаментов, да и собственные врачи о них лучше позаботятся.

На лице горца ничего не отразилось, но он задумался.

— Вы не скажете мне, сколько их? — Он еще немного помолчал и очень быстро заговорил: — Время, назначенное вами, я имею право принять, полковник. — Он протянул ребристый чемоданчик. — Мои полномочия и инструкции. Бой был кровавый, полковник. Сколько моих парней вы убили?

Фалькенберг и Гленда Руфь переглянулись. Между теми, кто побывал в бою, устанавливается связь; она может возникнуть и с противником. Офицер Завета стоял молча, не желая продолжать разговор, но в глазах его была мольба.

— Мы насчитали 409 тел, майор, — мягко сказала Гленда. — И… — она взглянула на Фалькенберга, тот кивнул, — …и подобрали 370 раненых.

Обычное соотношение в бою: четверо раненых на одного убитого; атака вывела из строя почти тысячу шестьсот солдат с Завета. В конце боя горцы теряли людей в попытках забрать своих мертвых и раненых.

— Меньше четырехсот человек, — печально сказал майор. Он вытянулся по стойке смирно. — Прикажите получше осмотреть поле боя, полковник. Там еще много моих парней. — Отдал честь и подождал, пока ему снова не завязали глаза. — Благодарю вас, полковник.

Когда офицера-наемника увели, Фалькенберг с печальной улыбкой взглянул на Гленду Руфь.

— Если бы я попытался подкупить его деньгами, он набросился бы на меня, но когда я предложил вернуть его людей… — Он печально покачал головой.

— Они на самом деле сдались? — спросила Гленда Руфь.

— Да. Перемирие с ними покончило. Их единственным шансом было попытаться прорваться до того, как мы подвезем боеприпасы и резервы, и они это знают.

— Но почему? Во время прошлой революции они наводили ужас, а теперь… почему?

— В этом слабость наемников, — объяснил Фалькенберг. — Плоды победы принадлежат не нам, а нашим нанимателям. Фридландцы не могут лишиться своих танков, а наемники с Завета — людей, им больше нечем будет торговать.

— Но ведь раньше они сражались!

— Конечно, в быстрой маневренной войне. Фронтальная атака, сочетающая все виды боевых действий, всегда приносит наибольшие потери. Они попытались пробиться через проход, но мы отбили эту попытку. Честь не задета. Теперь, если Конфедерация захочет все-таки захватить проход, ей придется вводить собственные регулярные войска. Не думаю, чтобы она стала так расходовать своих людей, да и на это требуется много времени. А мы тем временем отправимся в Алланспорт и попробуем справиться с кризисом.

— А что там случилось? — спросила она.

— Вот это пришло сегодня утром, зашифровано полковым шифром. — Он протянул тонкий листок.

ФАЛЬКЕНБЕРГУ ОТ СВОБОДЫ АБЗАЦ АРМИЯ ПАТРИОТОВ ГРАБИТ АЛЛАНСПОРТ ТОЧКА ГОРОЖАНЕ ТРЕБУЮТ СОЗДАНИЯ КОМИССИИ ПО РАССЛЕДОВАНИЮ ВОЗМОЖНОГО НАРУШЕНИЯ ЗАКОНОВ ВОЙНЫ ТОЧКА КРАЙНЕ НЕЖЕЛАТЕЛЬНО ИСПОЛНЕНИЕ ВАШЕГО ПРИКАЗА О ПРИСОЕДИНЕНИИ К ПОЛКУ ТОЧКА ДЕЙСТВИЯ АРМИИ ПАТРИОТОВ ПРОВОЦИРУЮТ МЯТЕЖИ СРЕДИ ГОРОЖАН И ШАХТЕРОВ ТОЧКА МОИ СИЛЫ БЕЗОПАСНОСТИ МОГУТ ПОТРЕБОВАТЬСЯ ДЛЯ УДЕРЖАНИЯ ГОРОДА ТОЧКА ЖДУ ВАШИХ ПРИКАЗАНИЙ ТОЧКА С УВАЖЕНИЕМ ВАШ АНТОН СВОБОДА АБЗАЦ КОНЕЦ СООБЩЕНИЯ

Она прочла текст дважды.

— Боже мой, полковник… что там происходит?

— Не знаю, — мрачно ответил он. — Но собираюсь узнать. Поедете со мной в качестве представителя Совета патриотов?

— Конечно… но разве не нужно послать за Говардом Баннистером? Совет избрал его президентом.

— Если он нам понадобится, мы его вызовем. Главстаршина.

— Сэр!

— Положите вещи мисс Хортон в боевую машину вместе с моими. Я со взводом охраны штаба отправляюсь в Алланспорт.

— Сэр. Полковник, хотите, чтобы я отправился с вами?

— Хочу ли? Наверно, главный старшина. Захватите и свои вещи.

— Сэр.

— Они уже, конечно, там. Пошли.

Боевая машина отвезла их на небольшое летное поле, где ждал реактивный самолет. Один из сорока на планете, он был способен перевезти сто человек, но жег горючее, необходимое наземному транспорту с боеприпасами. А пока нефтяные месторождения в районе брода Доак не захвачены, такие траты горючего — непозволительная роскошь.

Самолет летел над занятыми патриотами территориями, держась в стороне от отдельных укреплений конфедератов: любой пехотинец может нести комплекс с самонаводящейся ракетой, а на грузовике можно расположить оборудование, которое помешает самолету отразить нападение. Пересекли долину Колумбии и повернули на юго-запад над лесами плато Высокого Брода, потом снова повернули на запад, подальше от залива Престона, где в крепости оставались ракеты Конфедерации.

— Вы сделали то же самое, — неожиданно сказала Гленда Руфь. — Когда мы осаждали залив Престона, вы предоставили нашим людям нести потери.

Фалькенберг кивнул.

— По двум причинам. Мне так же, как горцам, не хочется терять своих солдат — а без полка вы и тысячи часов не удержите территории патриотов. Мы вам нужны как боеспособная часть, а не груда трупов.

— Да.

Это верно, но в той атаке гибли ее друзья. Стоит ли того результат? Позволит ли Фалькенберг, чтобы результат того стоил?

На летном поле Алланспорта их встретил капитан Свобода,

— Рад видеть вас, сэр. В городе очень тяжело.

— Но что случилось, капитан?

Свобода критически посмотрел на Гленду Руфь, но Фалькенберг кивнул:

— Докладывайте.

— Да, сэр. Когда прибыл исполняющий обязанности губернатора, я, как было приказано, передал ему управление городом. В это время на полуострове царил мир, главным образом благодаря усилиям мэра Хастингса, который хотел избежать разрушений в городе. Хастингс считает, что Франклин пришлет с планеты большую армию, и говорит, что не видит смысла в том, чтобы лоялисты гибли, а город сгорел в огне сопротивления, потому что окончательного исхода это все равно не изменит.

— Бедный Роджер… Он всегда старался действовать разумно, и всегда без успеха, — сказала Гленда Руфь. — Но Франклин действительно пошлет войска.

— Возможно, — ответил Фалькенберг. — Но для мобилизации и подготовки транспорта требуется время. Продолжайте, капитан Свобода.

— Сэр. Губернатор подготовил список лиц, имущество которых подлежит конфискации. И, как будто этого недостаточно, объявил своим войскам, что половина стоимости любой найденной ими правительственной собственности Конфедерации отойдет к ним. Результаты вы увидите в городе, полковник. Начались грабежи и поджоги, и мои солдаты и местные пожарные не могли с ними справиться.

— Боже, — прошептала Гленда Руфь. — Но почему? Свобода поджал губы.

— Грабители часто так поступают, мисс Хортон. Нельзя разрешить войскам грабить город и — не ожидать таких результатов. Исход оказался предсказуемым, полковник. Многие горожане ушли в холмы, в особенности шахтеры. Они уже вернули себе несколько шахтерских поселков.

Капитан Свобода беспомощно пожал плечами.

— Железная дорога перерезана. Город пока в наших руках, но не могу сказать, надолго ли. Для контроля над одиннадцатью тысячами жителей вы оставили мне всего сто пятьдесят солдат, и я контролировал их с помощью заложников. Губернатор привел с собой еще девятьсот вооруженных человек, но этого недостаточно, чтобы править по его методу. Он запросил в заливе Престона еще солдат.

— Оттуда пришли «первые»? — спросила Гленда Руфь.

— Да, мисс. Большинство, во всяком случае.

— Тогда это объяснимо, хотя и непростительно, полковник, — сказала она. — В первую революцию многие ранчо у Высокого Брода были сожжены лоялиетами. Вероятно, они считают, что платят лоялистам тем же.

Фалькенберг кивнул.

— Главстаршина!

— Сэр!

— Прикажите солдатам надеть броню и взять оружие. Капитан, мы собираемся нанести визит вашему исполняющему обязанности губернатора. Предупредите своих людей.

— Полковник! — возразила Гленда Руфь. — Вы… что вы собираетесь делать?

— Мисс Хортон, я оставил спокойный город, который теперь превратился в гнездо оппозиции. И я хотел бы знать почему. Пошли, Свобода.

Среди сгоревших улиц ратуша оставалась невредимой. Город пропах горелым деревом и смертью, как будто здесь разыгралось большое сражение. Фалькенберг сидел с непроницаемым лицом, а Гленда Руфь, не веря собственным глазам, смотрела на то, что стало с самым богатым городом за пределами столичной зоны.

— Я делал что мог, полковник, — оправдывался Свобода. Он все равно винил себя. — Мне следовало расстрелять патриотов и арестовать губернатора. С вами связи не было, а я не хотел без приказа брать на себя ответственность. Мне следовало это сделать, сэр?

Фалькенберг не ответил. Возможное нарушение контрактов с наемниками всегда создает щекотливую ситуацию. Наконец он сказал:

— Не могу винить вас в том, что вы не захотели ввязывать полк в войну с теми, кто нам платит.

Часовые из числа нерегулярных частей патриотов попытались задержать Фалькенберга, который сразу направился в кабинет губернатора. Но, увидев сорок солдат в боевой броне, тотчас отступили.

Губернатор, широкоплечий человек, бывший ранчеро, разбогатевший на спекуляции различными товарами, был опытным продавцом, умеющим по-приятельски взять за локоть или потрепать по спине, в нужном месте произнести нужные слова, но опыта военного командования у него не было. Когда Гленда представила Фалькенберга, губернатор нервно взглянул на главного старшину Кальвина и на мрачных охранников за дверями своего кабинета.

— Губернатор Джек Силана, — сказала девушка. — Губернатор принимал активное участие в первой революции, и без его финансовой помощи мы бы не смогли оплатить ваш прилет сюда, полковник.

— Понятно. — Полковник как будто бы не заметил протянутую губернатором руку. — Вы по-прежнему разрешаете грабежи, губернатор? — спросил он. — Я видел по дороге.

— Вашим наемникам заплачено из налогов, — возразил Силана. Он попытался улыбнуться. — Это разорило моих солдат. Почему бы любителям конфедератов не внести свой вклад в войну? Неприятности начались, когда городская девушка оскорбила моего солдата. Он ударил ее. Горожане вмешались, а солдату на помощь пришли его товарищи. Начались волнения; чтобы их подавить, пришлось вызывать гарнизон…

— И вы утратили контроль, — сказал Фалькенберг.

— Предатели получили по заслугам! Не думайте, что они не грабят города, когда побеждают, полковник. Эти люди видели, как горят их ранчо, и знают, что Алланспорт — гнездо предателей.

— Понятно. — Фалькенберг повернулся к начальнику своей военной полиции. — Капитан, вы официально передали власть губернатору Силане перед тем, как это все произошло?

— Да, сэр. Как было приказано.

— Тогда это не забота полка. Наши солдаты участвовали? Свобода с несчастным видом кивнул.

— Мне пришлось арестовать семь рядовых и сержанта Мэги, сэр. Еще шестерых мы уже подвергли суду.

— Какие обвинения выдвинуты против Мэги? — Фалькенберг сам когда-то представил Мэги к повышению. У него злобный характер, но он хороший солдат.

— Грабеж. Пьянство на посту. Воровство. И предосудительное поведение.

— А остальные?

— Три изнасилования, четыре случая воровства и одно убийство, сэр. Они ждут суда. Прошу также провести расследование моей деятельности в качестве командира.

— Согласен. Главстаршина.

— Сэр!

— Возьмите под свое командование заключенных и созовите суд. Какие офицеры могут принять участие в следствии?

— Капитану Гринвуду врач предписал исполнение только легких обязанностей, сэр.

— Отлично. Пусть проведет формальное следствие по поводу распоряжений капитана Свободы в городе.

— Сэр.

— Что будет с этими людьми? — спросила Гленда Руфь.

— Насильники и убийца, если их признают виновными, будут повешены. Для остальных — выполнение самых тяжелых обязанностей.

— Вы повесите собственных людей? — спросила Гленда Руфь с явным недоверием.

— Не могу допустить разложения в полку! — резко ответил Фалькенберг. — В любом случае Конфедерация выразит протест против нарушения законов войны.

Губернатор Силана рассмеялся.

— Во время последней революции мы постоянно протестовали, но никто нас не услышал. Думаю, мы можем рискнуть.

— Возможно. Полагаю, вы ничего не собираетесь предпринять.

— Я прикажу прекратить грабежи.

— А раньше вы этого не делали?

— Ну, да, полковник… но, думаю, люди теперь насытили свою ярость.

— Если предыдущие приказы их не остановили, этот тоже не остановит. Вы должны быть готовы наказать нарушителей. Вы готовы?

— Будь я проклят, если повешу хоть одного своего солдата, чтобы защитить предателей!

— Понятно. Губернатор, как вы предполагаете успокоить город?

— Я послал за подкреплениями…

— Да. Благодарю вас. Прошу нас простить, губернатор, у нас с мисс Хортон есть дела. — И он вывел Гленду Руфь из кабинета. — Главстаршина, приведите мэра Хастингса и полковника Ардуэя в кабинет капитана Свободы.

— Полковника Ардуэя расстреляли, — сказал Свобода, — Мэр в городской тюрьме.

— В тюрьме? — переспросил Фалькенберг.

— Да, сэр. Я держал заложников в гостинице, но губернатор Силана…

— Понятно. Исполняйте, главстаршина.

— Сэр!

— Что вам еще нужно, проклятые сволочи? — спрашивал десять минут спустя Хастингс. Мэр страшно исхудал, на лице многодневная щетина, лицо и руки свидетельствовали о многих днях без обычных санитарных удобств.

— Всему свое время, господин мэр. Были проблемы, главный старшина?

Кальвин улыбнулся.

— Не очень, сэр. Офицер не хотел проблем с нашими солдатами… Полковник, все заложники засунуты в камеры.

— Что вы сделали с моими женой и детьми? — лихорадочно спрашивал Роджер Хастингс. — Я уже несколько дней ничего о них не знаю.

Фалькенберг вопросительно посмотрел на Свободу, но тот только отрицательно покачал головой.

— Отыщите семью мэра, главный старшина. Приведите ее сюда. Мистер Хастингс, полагаю, вы считаете, что все это моих рук дело?

— Если бы вы не захватили город…

— Это была законная военная операция. У вас есть обвинения против моих войск?

— Откуда мне знать. — Хастингс испытал приступ слабости. Уже несколько дней его почти не кормили, и его мучила тревога о семье. Ухватившись за край стола, он впервые заметил Гленду Руфь. — И ты тоже?

— Это не моя вина, Роджер. — Он едва не стал ее свекром. Она задумалась о том, где сейчас молодой лейтенант Харли Хастингс. Давно разорвав помолвку, в основном из-за политических разногласий, они, тем не менее, оставались добрыми друзьями. — Извини.

— Это твоя вина, твоя и твоих проклятых мятежников. О, конечно, тебе не нравится, когда сжигают города и убивают граждан, но это все равно происходит… и это вы начали войну. И теперь ты не можешь снять с себя ответственность.

Фалькенберг вмешался:

— Господин мэр, тем не менее у нас есть взаимные интересы. Этот полуостров производит мало продовольствия, и ваши люди не выживут без его поставок. Мне говорят, что почти тысяча ваших жителей погибла в мятежах и почти столько же ушло в холмы. Могут ваши плавильни и литейные работать с тем, что осталось?

— И после всего этого вы думаете… я ничего не стану для вас делать, Фалькенберг!

— Я не просил вас делать, спросил только: возможно ли это?

— А какая разница?

— Сомневаюсь, чтобы вы хотели увидеть, как умирают с голоду остальные ваши жители, господин мэр. Капитан, отведите мэра в ваши помещения и помогите ему привести себя в порядок. К тому времени как вы закончите, главный старшина уже будет знать, что с вашей семьей. — Фалькенберг кивком отпустил мэра и повернулся к Гленде Руфь. — Ну, мисс Хортон? Вы достаточно видели?

— Не понимаю.

— Прошу вас отстранить Силану от должности и вернуть управление городом моему полку. Вы согласны?

«Боже», — подумала она.

— У меня нет на это полномочий.

— У вас больше влияния в армии патриотов, чем у любого другого. Совету это может не понравиться, но от вас он это примет. Тем временем я пошлю за саперами, чтобы они восстановили город и пустили в ход фабрики.

Все происходит так быстро. Даже Джошуа Хортон не умел действовать, как этот человек.

— Полковник, а что вас интересует в Алланспорте?

— Это единственный промышленный район, который мы контролируем. Больше поставок вооружения извне не будет. Мы завладели всем западнее гор Темблора. Долина Мэтсона поднимается в поддержку восставшим, и скоро мы эту поддержку получим. Мы можем пройти вдоль Мэтсона до Ванкувера и взять его — а что потом?

— Как что — захватить столицу! Революция победит!

— Нет. Именно такую ошибку вы допустили в прошлый раз. Неужели вы думаете, что ваши фермеры, даже при поддержке 42-го, могут идти по ровной, изобилующей дорогами местности и выигрывать бои? В этих условиях у нас нет ни единого шанса.

— Но… — Он прав. Она всегда это знала. Когда они победили фридландцев в проходе, у нее возродилась надежда, но столичная равнина — не проход Хильера, — Значит, снова война на истощение.

Фалькенберг кивнул.

— Мы владеем всеми сельскохозяйственными угодьями. Очень скоро конфедераты начнут ощущать недостаток продовольствия. А мы тем временем будем грызть их с краев. Франклину придется отступить — что толку в колониях, которые стоят денег. Они могут попытаться высадить армию со своей планеты, но врасплох нас не застанут, да и армия не может быть очень велика. Со временем мы их измотаем.

Она печально кивнула. Все-таки война будет долгой, и ей придется в ней участвовать, собирать свежие войска, как только ранчеро начнут расходиться по домам: их трудно будет удержать, когда они поймут, что им предстоит.

— Но как мы заплатим вашим людям за участие в долгой войне?

— Вы можете обойтись без нас.

— Вы знаете, что не можем. И всегда это знали. Чего вы хотите?

— Сейчас я хочу, чтобы вы отстранили Силану. Немедленно.

— А почему такая спешка? Как вы сказали, война будет долгой.

— Она окажется еще более долгой, если город будет продолжать гореть. — Он едва не сказал ей больше, но спохватился и подавил искушение. (Это всего-навсего девушка, а он знавал многих девушек с тех пор, как много лет назад его покинула Грейс. Боевые узы ни при чем: среди этих девушек попадались и такие, которые были хорошими офицерами, он многих знал. Так откуда это искушение?) — Простите, — грубовато сказал он. — Я должен настаивать. Как вы сказали, вам без нас не обойтись.

Гленда Руфь выросла среди политиков и уже четыре года руководила революцией. Она понимала, что недолгие колебания Фалькенберга говорят о чем-то очень важном и что она никогда не узнает его истинных мыслей.

«Что скрывается под этой маской? Каков человек, столь стремительно принимающий массу решений? Фалькенберг владеет любой ситуацией, в какой оказывается, и такому человеку нужно нечто большее, чем просто деньги». — Ее все еще преследовал образ Фалькенберга, сидящего за своим столом и решающего судьбу ее людей.

И, однако, тут что-то большее. Военный командир, завоевавший восхищение и преданность не только необразованных рядовых — но и таких людей, как Джереми Севедж. Она никогда такого не встречала.

— Хорошо, я это сделаю. — Она улыбнулась, прошла по комнате и встала рядом с ним. — Не знаю почему, но сделаю. У вас есть друзья, Джон Кристиан Фалькенберг?

Вопрос удивил его. Машинально он ответил:

— У командира не может быть друзей, мисс Хортон.

Она снова улыбнулась.

— Теперь один друг у вас есть. У меня есть одно условие. Отныне вы будете называть меня Гленда Руфь. Согласны?

На лице солдата появилась странная улыбка. Но в его выражении было не только веселье.

— Вы знаете, ничего не получится.

— Что не получится?

— То, к чему вы клоните. Как и у меня, у вас есть ответственность командира. Командир одинок, и вам это не нравится. Истинная причина отсутствия у командира друзей в том, что это избавляет его от боли: ему не приходится посылать друзей на смерть. Если вы до сих пор этого не поняли, поймите сейчас, потому что когда-нибудь вам придется предать либо друзей, либо свой долг командира, и такого выбора стоит избежать.

Что я делаю? Пытаюсь защитить революцию, лучше узнавая его, — или он прав, у меня нет друзей, и он единственный мужчина, который мог бы…

Она заставила себя оборвать мысль и на мгновение положила свою руку на руку Фалькенберга.

— Идемте к губернатору Силане, Джон Кристиан. И позвольте маленькой девочке самой тревожиться из-за своих чувств. Она знает, что делает.

Он стоял рядом с ней. Они были совсем близко, и на мгновение ей показалось, что он хочет поцеловать ее.

— Нет, не знаете.

Ей хотелось получить ответ, но Фалькенберг уже выходил из комнаты, и ей пришлось его догонять.

 

XXI

— А я говорю, что изменники и сторонники конфедератов получили то, чего заслуживали! — кричал Джек Силана. Среди делегатов слышался одобрительный гул, а с балконов для зрителей по окружности спортивного зала доносились приветственные выкрики. — Я уважаю Гленду Руфь, но она не старина Джошуа, — продолжал Силана. — Она не имела права смещать меня с поста губернатора без согласия президента Баннистера. Я требую, чтобы Совет отменил ее решение. — Под аплодисменты Силана сел.

Гленда Руфь осталась на месте. Она внимательно разглядывала тридцать человек за столом-подковой, пытаясь определить, сколько голосов получит. «Не большинство, это точно, но, может быть, дюжину. Нужно убедить покинуть фракцию Баннистера-Силаны всего трех-четырех человек, но что потом? Блок, который она возглавляет, не более прочен, чем коалиция Баннистера. Так кто же будет управлять Свободным государством?»

Позади стола Совета на полу спортзала сидело множество людей. Это свидетели, но их расположение в фокусе внимания Совета выглядело так, словно Фалькенберг и его внушительные офицеры находятся на скамье подсудимых. Мэр Хастингс сидел рядом с Фалькенбергом, и иллюзия подкреплялась еще сохранившимися у него следами сурового обращения. Некоторые из его друзей выглядели не лучше.

За свидетелями переговаривались зрители, словно на баскетбольном матче, а не на заседании правительства, которое владеет тремя четвертями территории Нового Вашингтона. Спортивный зал не самое подходящее место для такого заседания, но большего зала в крепости Астория не нашлось.

Наконец она встала.

— Да, я не мой отец, — начала она. — Он расстрелял бы Джека Силану.

— Покажи им, Гленда Руфь! — крикнул кто-то с балкона. Говард Баннистер удивленно поднял голову.

— Требую порядка!

— Заткнись, престонский ублюдок! — отозвался голос. Пожилого ранчеро поддержали снизу:

— Верно! Высокий Брод не будет править долиной!

— К порядку! К порядку! — Техники увеличили громкость, и голос Баннистера перекрыл крики. — Мисс Хортон, вам предоставляется слово.

— Спасибо. Я хочу сказать, что мы начали эту революцию не для того, чтобы разорить Новый Вашингтон. Когда все закончится, нам придется жить с бок о бок лоялистами, и…

— Предательница. Она обручена с солдатом Конфедерации!

— Замолчите и дайте ей говорить!

— К порядку! К ПОРЯДКУ!

Фалькенберг сидел неподвижно. В зале стало тихо, и Гленда Руфь снова попыталась начать.

— Какой шумливый народ, — сказал Джереми Севедж. Фалькенберг пожал плечами.

— Победа делает такими политиков.

Гленда Руфь рассказала о том, что видела в Алланспорте. Описала сгоревший горд, заложников в тюремных камерах…

— Предатели получили по заслугам! — перебил кто-то, но она продолжила раньше, чем начали отвечать ее сторонники.

— Конечно, они лоялисты. Как и примерно треть населения территории, которую мы контролируем. Лоялисты составляют большинство жителей столицы. Поможет ли нам, если мы будем преследовать здесь их друзей?

— Если будем сражаться, как сейчас, никогда не возьмем столицу!

— Верно! Пора ударить по предателям!

— Пошлем туда наемников, пусть отрабатывают свою плату!

На этот раз Баннистер не пытался успокоить толпу. Люди кричали именно то, что он собирался предложить Совету, а он поддерживал Силану потому, что нуждался в блоке губернатора-купца при голосовании о продолжении войны. После того как толпа вдоволь накричалась, требуя возобновления войны, Баннистер с помощью микрофона восстановил тишину и дал слово Гленде Руфь.

Ничего не решив, Совет разошелся до следующего дня. Фалькенберг подождал Гленду Руфь и вышел с нею.

— Я рада, что сегодня не дошло до голосования, — сказала она. — Не думаю, чтобы мы выиграли.

— Шумливые ублюдки, — снова заметил Севедж.

— Демократия в действии, — холодно сказал Фалькенберг. — Что вам нужно, чтобы убедить Совет в том, что Силана не может быть губернатором?

— Дело не в этом, Джон, — ответила она. — Все дело в войне. Никто неудовлетворен достигнутым.

— Мне казалось, что мы воюем отлично, — возразил Севедж. — Последнее наступление конфедератов у Мэтсона, как и планировалось, попало в вашу засаду.

— Да, это было замечательно, — сказала Гленда Руфь.

— Вряд ли. Это был единственный возможный маршрут наступления, — ответил Фалькенберг. — Вы неразговорчивы, мэр Хастингс. — Они вышли из спортзала и шли по плацу к казармам, где раньше размещались фридландцы. Сейчас их заняли солдаты Фалькенберга, а с ними и представители администрации из Алланспорта.

— Я боюсь этого голосования, — сказал Хастингс. — Если снова назначат Силану, мы все потеряем.

— Так поддержите меня! — рявкнул Фалькенберг. — Мои инженеры уже привели автоматические фабрики и механизированные предприятия в порядок. Если поможете, они снова начнут действовать. И тогда у меня будут реальные аргументы против политики Силаны.

— Но в этом-то вся причина, — возразил Хастингс. — Промышленность Алланспорта нужна вам для военных целей. Полковник, вы спасли мою семью от этого мясника, и я должен был бы из благодарности вам согласиться, но не могу.

— Полагаю, вы ждете, что вас спасет чудо? — спросил Фалькенберг.

— Нет. Но что произойдет, если вы победите? Сколько времени вы еще проведете на полуострове Раньера? Ваше место займут люди Баннистера — полковник, мой единственный шанс в том, что Конфедерация пришлет с Франклина новые войска и раздавит вас!

— И вами будут править с Франклина, — сказала Гленда Руфь. — У вас не будет даже тех прав, какие были в прошлом.

— Знаю, — с несчастным видом согласился Хастингс. — Но что я могу сделать? Эта революция уничтожила наш последний шанс. Со временем Франклин стал бы действовать разумно — я старался быть хорошим мэром для всех. Но вы с этим покончили.

— Не все сторонники Франклина подобны вам, Роджер, — сказала Гленда Руфь. — И не забудьте об их военной политике! Они втянут нас в свои замыслы, и со временем нам придется воевать с самим Совладением. Полковник Фалькенберг может рассказать вам, каково стать жертвой карательной экспедиции СВ!

— Боже, не знаю, что делать, — жалобно сказал Роджер.

Фалькенберг пробормотал что-то такое, что остальные не расслышали, потом сказал:

— Гленда Руфь, прошу меня простить, но нам с майором Севеджем нужно обсудить кое-какие административные проблемы. Был бы рад, если бы вы присоединились к нам за ужином в офицерской гостиной в девятнадцать часов.

— Ну… спасибо, Джон. Мне очень хочется, но я должна вечером встретиться с другими делегатами. Нам, может быть, все-таки удастся выиграть завтрашнее голосование.

Фалькенберг пожал плечами.

— Сомневаюсь. Если не сможете выиграть, сможете задержать голосование?

— Может быть, на несколько дней, но зачем?

— Это может быть полезно, вот и все. А когда покончите с политиками, присоединитесь к нам?

— Спасибо, да. — Идя по плацу к своей квартире, она думала, что очень неплохо бы узнать, что обсуждают Фалькенберг с Севеджем: «Вряд ли это административные проблемы… какая им разница, что решит Совет?»

Она с нетерпением ждала новой встречи с Джоном, и это ожидание заставляло ее испытывать чувство вины. «Что этот человек значит для меня? Он красив, широкоплеч, военная выправка… вздор. Что бы ни говорили антропологи, я не верю в атавистическую привлекательность воинов. Почему же я хочу быть с ним? — Она отбросила эту мысль. Есть гораздо более важные темы для размышлений. — Что будет делать Фалькенберг, если Совет проголосует против него? А что буду делать я?»

Фалькенберг пригласил Роджера Хастингса в свой кабинет.

— Садитесь, пожалуйста, господин мэр, Роджер-неуверенно сел.

— Послушайте, полковник, я бы рад помочь, но…

— Мэр Хастингс, что предпочтут владельцы промышленных предприятий Алланспорта: половину работающих предприятий или полностью неработающие?

— Что это должно означать?

— Я гарантирую защиту литейных и плавилен за право на половину собственности. — Когда Хастингс изумленно посмотрел на него, Фалькенберг продолжил: — А почему бы и нет? Все равно Силана захватит половину. Если мой полк будет совладельцем, я смогу его остановить.

— Даже если я подпишу, это ничего не будет означать, — возразил Хастингс. — Владельцы находятся на Франклине.

— Вы самый высокопоставленный чиновник Конфедерации на всем полуострове Раньера, — тщательно подбирая слова, сказал Фалькенберг. — Законно это или нет, но мне нужна ваша подпись на этом передаточном документе. — И он протянул Хастингсу стопку листков.

Хастингс внимательно прочел их.

— Полковник, здесь также подтверждается разрешение на владение землей, данное вам правительством мятежников. Я не могу подписать это.

Идя по широкому плацу, Гленда Руфь издалека услышала звуки офицерской пирушки. Подойдя ближе, они с Хайрамом Блеком словно окунулись в волны шума, барабанного боя, вопли волынок и фальшивое пение полупьяных баритонов.

Внутри было еще хуже. Не успела она войти, как в нескольких дюймах от ее лица мелькнула сверкающая сабля. Молодой капитан козырнул и принялся многословно извиняться:

— Я показывал обер-лейтенанту Марксу новый прием, который выучил на Спарте, мисс. Прошу меня простить. — И когда она кивнула, капитан отвел товарища в сторону и дуэль на саблях возобновилась.

— Это офицер фридландец… здесь все фридландцы, — сказала Гленда Руфь. Хайрам Блек мрачно кивнул. Пленные наемники были в зелено-золотых мундирах, контрастирующих с сине-золотой одеждой людей Фалькенберга. В ярком свете ламп блестели медали. Девушка осмотрелась и увидела полковника в дальнем углу, во главе стола.

Когда она проделала опасное путешествие по заполненному людьми залу и подошла к столу, Фалькенберг и его соседи встали. Мимо маршировали волынщики, создавая неимоверный шум.

Лицо Фалькенберга покраснело, и Гленда Руфь подумала, что он пьян.

— Мисс Хортон, позвольте представить майора Оскара фон Тома, — официально сказал полковник. — Майор фон Тома — командир артиллерийского батальона фридландцев.

— Я… — Она не знала, что сказать. Фридландцы враги, а Фалькенберг представляет ей этого офицера как своего гостя. — Рада знакомству, — запинаясь ответила она. — А это полковник Хайрам Блек.

Фон Тома щелкнул каблуками. Все стояли неподвижно, пока она не села рядом с Фалькенбергом. Этот вид рыцарства почти исчез, но почему-то здесь казался уместным. Официант принес стаканы, и фон Тома обратился к Фалькенбергу.

— Вы просите слишком многого, — сказал он. — К тому же вы уже достаточно попользовались стволами.

— Если так, мы уменьшим цену, — жизнерадостно ответил Фалькенберг. Он заметил удивленное выражение Гленды Руфь. — Майор фон Тома спрашивает: может ли он выкупить свои пушки по окончании кампании? Мои условия его не устраивают.

Хайрам Блек сухо заметил:

— Мне кажется, в определении цены должен сказать свое слово Совет, генерал Фалькенберг.

Фалькенберг презрительно фыркнул.

— Нет.

«Он пьян, — подумала Гленда Руфь. — Это не очень заметно, но… достаточно ли хорошо я его знаю?»

— Пушки захвачены 42-м без всякой помощи со стороны Совета. Я позабочусь, чтобы их не использовали против патриотов, и Совету больше нет дела до них. — Фалькенберг повернулся к Гленде Руфь. — Вы выиграете завтрашнее голосование?

— Голосования завтра не будет.

— Значит, не сможете выиграть, — сказал Фалькенберг. — Я этого ожидал. А как голосование по войне?

— Будут обсуждать еще два дня… — она нервно взглянула на майора фон Тома. — Не хочу быть невежливой, но нужно ли говорить об этом при нем?

— Понимаю. — Майор фон Тома неуверенно встал. — Поговорим в другой раз, полковник. Рад знакомству, мисс Хортон. Полковник Блек. — Он сдержанно поклонился и пошел к центру стола, где вместе пили фридландцы и офицеры Фалькенберга.

— Джон, разумно ли это? — спросила она. — Некоторые члены Совета итак уже обвиняют вас в нежелании воевать…

— Дьявольщина, да его называют предателем, — прервал Блек. — Мягко обращается с изменниками, дружит с врагами — им не нравится даже то, что вы набираете новых людей, чтобы восполнить потери. — Блек взял стакан виски и выпил одним глотком. — Им бы пройти по долине с нами! Вот это был поход, Гленда Руфь. А когда у капитана Фрейзера кончилось горючее, Фалькенберг приказал ему использовать велосипеды! — Вспоминая, Блек усмехнулся.

— Я серьезно, — возразила Гленда Руфь. — Джон, Баннистер вас ненавидит. Я думаю, он всегда вас ненавидел. — Официант принес Фалькенбергу виски.

— Вино или виски, мисс? — спросил он.

— Вино… Джон, пожалуйста, вам собираются приказать атаковать столицу.

— Интересно. — Его лицо на мгновение застыло, глаза стали внимательными. Потом он расслабился и позволил виски подействовать. — Если мы исполним приказ, мне понадобятся офицеры фон Тома, чтобы вернуть свое оборудование. Разве Баннистер не знает, что будет, если нас захватят на открытой местности?

— Гови Баннистер лучше разбирается в политических интригах, чем в боевых действиях, генерал, — заметил Блек. — Мы дали ему пост военного министра, потому что решили, что он сумеет договориться с вами, но на войне от него мало проку.

— Это я заметил, — сказал Фалькенберг. Он погладил руку Гленды Руфь. В первый раз он к ней прикоснулся, и девушка застыла. — Ведь предполагалось, что это будет пирушка, — рассмеялся Фалькенберг. Он поймал взгляд тамады. — Лейтенант, пусть волынщики играют.

На мгновение зал затих. Гленда Руфь ощущала тепло руки Фалькенберга. Легкая ласка обещала гораздо больше, и девушка неожиданно обрадовалась, но одновременно ощутила укол страха. Он говорил очень негромко, но все эти люди за столом перестали пить, барабаны стихли, замолкли трубы — все прекратилось по его легкому кивку. Такая власть пугает.

Коренастый старший волынщик выбрал молодого тенора. Снова заиграли одна волынка и один барабан. Началась песня.

— Слышали ли вы сказание о лживом Сейклде? Слышали ли вы о лорде Скрупе? Он изловил Кинмонта, чтобы повесить на Хариби…

— Джон, пожалуйста, слушайте, — попросила она.

— Джон, правда.

— Наверно, вам нужно послушать, — мягко сказал он. Поднял свой стакан, а молодой голос набирал силу.

Песня кончилась. Фалькенберг сделал знак официанту.

— Выпьем еще, — сказал он. — И больше никаких разговоров о политике.

Остальную часть вечера они провели, участвуя в пирушке. Офицеры Фалькенберга и фридландцы оказались образованными людьми, и Гленда Руфь провела очень приятный вечер: все в зале соперничали, стараясь привлечь ее внимание.

Ее учили танцам и песням десятка культур, и она выпила слишком много.

Наконец Фалькенберг встал.

— Я провожу вас до вашей квартиры, — сказал он.

— Хорошо. — Она взяла его под руку, и они прошли через редеющую толпу. — У вас часто бывают такие пирушки? — спросила девушка.

— Когда можем. — Они дошли до выхода. Словно ниоткуда возник рядовой в белом и открыл перед ними дверь. На шее рядового уходил под воротник рваный шрам, и она подумала, что ей было бы страшно встретиться с ним где-нибудь в другом месте.

— Спокойной ночи, мисс, — сказал рядовой. Голос его звучал необычно, чуть хрипловато, как будто он искренне о ней заботился.

Они пересекли плац. Ночь была ясная, и небо полно звезд. С реки, которая протекает мимо старой крепости, доносились слабые звуки.

— Хотела бы я, чтобы это никогда не кончалось, — сказала Гленда Руфь.

— Почему?

— Потому что… вы здесь создали искусственный мир. Стена славы отгораживает вас от реальности, от всего, что мы делаем. А когда этот мир исчезнет, вы снова пойдете на войну. — Назад, к тому, о чем пел тот мальчишка в старинной зловещей балладе.

— Хорошо сказано. Стена славы. Может, именно ее мы и строим.

Они дошли до квартир, отведенных старшим офицерам. Их двери были рядом. Гленда остановилась перед дверью, входить не хотелось. Комната пуста, а завтра ее ждет Совет… она повернулась к Фалькенбергу и горько сказала:

— А должно ли это кончаться? Несколько минут я была счастлива. А теперь…

— Не обязательно, чтобы это кончилось, но понимаете ли вы, что делаете?

— Нет. — Она отошла от своей двери и открыла дверь Фалькенберга. Постояла немного, потом рассмеялась. — Я собиралась сказать какую-нибудь глупость. Что-нибудь вроде: «Давайте выпьем на посошок». Но я бы имела в виду другое, и вы бы это знали, так что какой смысл в притворстве?

— В притворстве нет смысла. По крайней мере между нами. Притворство для солдатских девушек и для любовниц.

— Джон, боже, Джон, вы так же одиноки, как я?

— Да. Конечно.

— Тогда мы не можем допустить, чтобы пирушка кончилась. Пока остается хотя бы одно мгновение. — Она вошла в его комнату.

Немного погодя он последовал за ней и закрыл дверь.

Ночью она смогла забыть об их конфликте, но когда утром вышла из его комнаты, вернулось воспоминание о старинной балладе.

Она знала, что должна что-то сделать, но не может же она предупредить Баннистера. Совет, революция, независимость — ничто не утратило своей важности; но, продолжая служить этим целям, она чувствовала себя отчужденной от них.

«Я полная дура», — говорила она себе. Но, дура или нет, предупреждать Баннистера она не может. Наконец она уговорила президента встретиться с Джоном вдали от орущих масс зала Совета.

Баннистер сразу перешел к делу:.

— Полковник, мы не можем бесконечно держать в поле большую армию. Ранчеро из долины мисс Хортон, может быть и согласны платить за это, но остальные не хотят.

— А на что вы рассчитывали поначалу? — спросил Фалькенберг.

— На долгую войну, — признался Баннистер. — Но ваши успехи породили надежды, и мы получили гораздо больше сторонников, чем ожидали. А они требуют прекратить выплаты.

— Солдаты, которые воюют только в хорошую погоду. — Фалькенберг фыркнул. — Достаточно распространенный случай, но почему вы позволили им приобрести такое влияние в Совете?

— Потому что их много.

«И они поддержали твое выдвижение в президенты, — подумала Гленда Руфь. — Пока мои друзья воевали, ты организовывал новых сторонников, забирал власть… ты не стоишь жизни даже одного из этих солдат. Солдат Джона и моих».

— В конце концов, у нас правительство демократическое, — сказал Баннистер.

— И абсолютно не способное достичь чего-либо, для чего требуется хоть небольшое усилие. Можете ли вы позволить себе такую эгалитарную демократию?

— Вас наняли не для реорганизации нашего правительства! — крикнул Баннистер.

Фалькенберг вызвал на стол карту.

— Смотрите. Мы окружили равнины войсками. Нерегулярные части могут удерживать проходы и болота практически неограниченное время. А всякой реальной угрозе прорыва будет противостоять мой полк, находящийся в подвижном резерве. Конфедераты не смогут до нас добраться, а мы не можем рисковать, сражаясь с ними на открытой местности.

— Так что же нам делать? — спросил Баннистер. — Франклин обязательно пошлет подкрепления. Если мы будем ждать, проиграем.

— Сомневаюсь. У них тоже нет боевых кораблей. Они не смогут высадить крупные силы по эту сторону фронта, а что хорошего им даст усиление группировки в столице? Со временем они начнут голодать. Франклин тоже будет испытывать трудности из-за перебоев в поставках кукурузы. Кормить армию бесконечно Конфедерация не сможет.

— Рай для наемников, — сказал Баннистер. — Затяжная война без всяких боев. Черт побери, вы должны атаковать, пока еще у нас есть войско! Говорю вам, наша поддержка исчезает на глазах.

— Если мы поместим свои войска туда, где до них доберутся бронированные части фон Меллентина, наша армия не растает, а сгорит.

— Скажи ему, Гленда Руфь, — сказал Баннистер. — Меня он не слушает.

Она посмотрела на бесстрастное лицо Фалькенберга, и ей захотелось заплакать.

— Джон, он, может быть, прав. Я знаю свой народ, наши люди не могут держаться долго. И даже если могут, Совет все равно будет настаивать…

Выражение его лица не изменилось.

«Мне нечего ему сказать, — подумала она. — Все, что я знаю, знает и он, потому что он прав, но и не прав. В нашей армии только штатские. Они не из железа. И пока они охраняют проходы, их ранчо разрушаются. Прав ли Говард? Это рай для наемников, и Джону жаль от него отказаться?» — Но ей не хотелось в это верить.

Пришло незваное воспоминание об одинокой ночи в проходе. Она попыталась прогнать его, вспомнив о пирушке и…

— Чего же вы ждете, полковник Фалькенберг? — спросил Баннистер.

Фалькенберг ничего не ответил, и Гленде Руфь захотелось заплакать, но она не заплакала.

 

XXII

Целых шесть дней Совет не приступал к голосованию. Гленда Руфь на заседаниях использовала все парламентские трюки, каким научил ее отец, а после окончания дневного заседания переходила от делегата к делегату. Давала невыполнимые обещания, прибегала к помощи старых друзей и заводила новых и каждое утро была уверена лишь в том, что ей удалось ненадолго оттянуть голосование.

Она сама не знала, зачем ей это. Голосование по военному вопросу было увязано с возвращением Силане должности губернатора Алланспорта, а она знала, что этот человек некомпетентен; но главное: после дебатов и политических встреч Фалькенберг приходил к ней или присылал младшего офицера, который сопровождал ее к его квартире, — и она была рада этому. Они редко говорили о политике и вообще мало разговаривали. Ей было достаточно просто быть с ним, но по утрам, расставаясь с ним, она снова начинала бояться. Он никогда ничего ей не обещал.

На шестой вечер она пришла к нему на поздний ужин. Когда ординарец увез сервировочный столик с посудой, она сидела и уныло смотрела на стол.

— Это ты имел в виду? — спросила она.

— О чем ты?

— О том, что мне придется предать либо друзей, либо свой долг — а я даже не знаю, друг ли ты мне. Джон, что мне делать?

Он нежно погладил ее по щеке.

— Сохранять спокойствие — и не давать назначить Силану в Алланспорт.

— Но чего мы ждем? Он пожал плечами.

— Ты хотела бы открытого разрыва? Если мы проиграем это голосование, их не остановить. Толпа уже сейчас требует твоего ареста — последние три дня Кальвин держит взвод штабной охраны в полной готовности, на случай если глупцы попытаются это сделать.

Она содрогнулась, но прежде чем успела что-нибудь сказать, он поднял ее и прижал к себе. И снова ее сомнения исчезли, но она знала, что они вернутся.

Кого она предает? И ради чего?

Толпа закричала, не давая ей говорить.

— Наемничья шлюха! — крикнул кто-то. Ее друзья начали отвечать обидными словами, и прошло пять минут, прежде чем Баннистер сумел восстановить порядок.

«Сколько я еще продержусь? День или два, вероятно. Я шлюха? Если нет, то не знаю, кто я. Он ничего мне не говорит». — Она достала бумаги из портфеля, но ее снова прервали. По залу прошел, почти пробежал посыльный и подал Говарду Баннистеру тонкий листок. Дородный президент взглянул на него, потом стал читать внимательней.

Все в зале замолчали и смотрели на Баннистера. На лице президента отразилась целая гамма чувств: удивление, изумление, затем тщательно сдерживаемый гнев. Он снова перечел сообщение и что-то прошептал посыльному. Тот кивнул. Баннистер поднял микрофон.

— Члены Совета, я… вероятно, проще будет прочесть.

ВРЕМЕННОМУ ПРАВИТЕЛЬСТВУ СВОБОДНОГО ГОСУДАРСТВА НОВЫЙ ВАШИНГТОН ОТ ВОЕННОГО КРЕЙСЕРА СВ «БЕССТРАШНЫЙ» АБЗАЦ МЫ ПОЛУЧИЛИ ДОКУМЕНТИРОВАННУЮ ЖАЛОБУ ПРАВИТЕЛЬСТВА КОНФЕДЕРАЦИИ НА НАРУШЕНИЕ СВОБОДНЫМ ГОСУДАРСТВОМ ЗАКОНОВ ВОЙНЫ ТОЧКА НАШЕМУ КОРАБЛЮ ПРИКАЗАНО ПРОВЕСТИ РАССЛЕДОВАНИЕ ТОЧКА ПОСАДОЧНАЯ ШЛЮПКА ПРИБУДЕТ В АСТОРИЮ СЕГОДНЯ В ШЕСТНАДЦАТЬ НОЛЬ НОЛЬ ТОЧКА ВРЕМЕННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО ДОЛЖНО НЕМЕДЛЕННО ОБРАЗОВАТЬ КОМИССИЮ ПО ЗАКЛЮЧЕНИЮ ПЕРЕМИРИЯ ЧТОБЫ СРАЗУ ПО ПРИБЫТИИ ПОСАДОЧНОЙ ШЛЮПКИ ВСТРЕТИТЬСЯ С ДЕЛЕГАТАМИ КОНФЕДЕРАЦИИ И ОФИЦЕРАМИ СЛЕДОВАТЕЛЯМИ СВ ТОЧКА ЧАСТЯМ НАЕМНИКОВ ПРИКАЗАНО ПРИСУТСТВОВАТЬ ДЛЯ ДАЧИ ПОКАЗАНИЙ ТОЧКА АБЗАЦ ДЖОН ГРАНТ КАПИТАН КОСМИЧЕСКОГО КОРАБЛЯ СОВЛАДЕНИЯ АБЗАЦ КОНЕЦ СООБЩЕНИЯ

Несколько мгновений царила полная тишина, затем спортзал взорвался звуками.

— Расследование у нас?

— Проклятое СВ…

— К дьяволу перемирие!

Фалькенберг поймал взгляд Гленды Руфь. Он жестом указал на дверь и вышел из зала. Несколько минут спустя Гленда присоединилась к нему.

— Мне нужно оставаться там, Джон. Надо решить, что делать.

— Только что все ваши решения утратили значение, — ответил Фалькенберг. — У вашего Совета теперь не так много козырей, как раньше.

— Джон, что они сделают? Он пожал плечами.

— Теперь, когда СВ уже здесь, попытаются остановить войну. Думаю, Силане и в голову не приходило, что жалобу промышленников Франклина Большой Сенат услышит скорее, чем писк толпы фермеров…

— Ты ожидал этого! Этого ты ждал?

— Чего-то в этом роде.

— Ты знаешь больше, чем говоришь! Джон, почему ты ничего не рассказываешь мне? Я знаю, ты меня не любишь, но разве я не имею права знать?

Он долго неподвижно стоял под ярким красноватым солнцем. И наконец ответил:

— Гленда Руфь, в политике и войне нет ничего определенного. Однажды я дал девушке обещание и не смог его сдержать.

— Но…

— У каждого из нас свой долг. Поверишь ли ты, если я скажу, что пытался уберечь тебя от выбора — и себя тоже? Тебе лучше подготовиться. Следственная комиссия СВ не привыкла ждать, а она прибудет меньше чем через час.

Суд должен был состояться на борту «Бесстрашного». Четырехсотметровый бутылкообразный боевой корабль на орбите Нового Вашингтона оказался единственной доступной нейтральной территорией. Когда делегаты патриотов через шлюз прошли в корабль, почетный караул морских пехотинцев приветствовал Баннистера точно так же, как генерал-губернатора Конфедерации. Потом делегацию по длинным серым коридорам отвели в предназначенную для нее офицерскую гостиную.

— Генерал-губернатор Конфедерации Форрест уже на борту, сэр, — сказал сопровождавший их сержант морской пехоты. — Капитан хотел бы через десять минут встретиться в своей каюте с полковником Фалькенбергом.

Баннистер осмотрел маленькую гостиную.

— Вероятно, все прослушивается, — сказал он. — Полковник, что будет дальше?

Фалькенберг отметил искусственно дружелюбный тон Баннистера.

— Капитан и его советники встретятся с каждым из нас по отдельности. Если вы захотите вызвать свидетелей, он об этом позаботится. Когда суд сочтет нужным, он сведет обе стороны. СВ обычно старается прийти к соглашению, а не навязывать собственное решение.

— А если мы не согласимся? Фалькенберг пожал плечами.

— Вам могут позволить решить спор войной. Могут приказать наемникам покинуть планету и объявить ее блокаду. Могут даже ввести собственный корпус и сами навести порядок, который вам придется принять.

— А что случится, если мы прикажем им уйти? Что они смогут сделать? — спросил Баннистер.

Фалькенберг слегка улыбнулся.

— Они не могут завоевать планету, потому что у них недостаточно морской пехоты, чтобы удержать ее, но могут сделать многое другое, господин президент. Такому крейсеру по силам сделать весь Новый Вашингтон необитаемым.

У вас на планете нет ни обороны, ни флота. Я бы основательно подумал: стоит ли сердить капитана Гранта? Кстати, меня приглашают в его каюту. — Фалькенберг отдал честь. В этом жесте не было ни следа насмешки, но когда полковник вышел, Баннистер поморщился.

Фалькенберга мимо часовых провели в капитанскую каюту. Ординарец открыл дверь, впустил его и исчез.

Джон Грант — высокий худой офицер с преждевременно поседевшими висками, что делало его старше. Когда Фалькенберг вошел, Грант с искренней радостью встал ему навстречу.

— Приятно вас снова видеть, Джон Кристиан. — Он протянул руку и с удовольствием осмотрел гостя. — Вы в хорошей форме.

— Вы тоже, Джонни. — Улыбка Фалькенберга тоже была искренней. — Как семья?

— Инес и дети в порядке. Отец умер.

— Мои соболезнования.

Капитан Грант переставил свое кресло из-за стола поближе к креслу полковника. И автоматически прикрепил его к палубе.

— Я думаю, для него это было облегчением. Несчастный случай в полете с единственным пассажиром.

Фалькенберг нахмурился, и Грант кивнул.

— Коронер объявил, что это несчастный случай, — сказал капитан. — Но могло быть и самоубийство. Его сломил случай с Шарон. Но вы ведь не знаете этой истории? Ну, неважно. Дети моей сестры здоровы. У них хороший дом на Спарте.

Грант протянул руку и нажал кнопку на столе. Официант внес бренди и стаканы. Поставил все на переносной столик и вышел.

— Как адмирал? — спросил Фалькенберг.

— Держится. — Грант перевел дух и быстро продолжал: — Но едва-едва. Несмотря на все усилия дяди Мартина, бюджет в этом году снова урезали. Я не могу долго здесь оставаться, Джон. Еще одно расследование, и трудно будет объяснить в журнале эту несанкционированную миссию. Вы завершили свою работу?

— Да. Все прошло быстрей, чем я думал. Последние сто часов я жалел, что мы не условились, что вы появитесь еще раньше. — Он отошел к экрану на стене каюты.

— На подлете я получил жалобу, подписанную торговцами, — сказал Грант. — И очень удивился. Положение лучше, чем можно было ожидать, но неустойчивое. — Он поработал с приборами, и на экране появились обитаемые территории Нового Вашингтона. — Так?

— Верно. — Фалькенберг вводил данные текущей военной ситуации на планете под ними. — Ничья, — сказал он. — Пока. Но как только вы прикажете всем наемникам покинуть планету, мы без всякого труда захватим столицу.

— Боже, Джон, я не могу сработать так грубо. Если планету покинут фридландцы, вам тоже придется уйти. Вы завершили свою миссию. Без вас повстанцам может понадобиться много времени, чтобы взять столицу, но совершенно неважно, кто победит. После окончания войны еще долго никто из них не сможет начать строить флот. Хорошая работа.

Фалькенберг кивнул.

— Таков был план Сергея Лермонтова. Нейтрализовать эту планету с минимумом вложений со стороны СВ, не уничтожая ее промышленности. Однако кое-что произошло, Джонни, и я решил слегка изменить план. Полк остается.

— Но я…

— Подождите, — сказал Фалькенберг. Он широко улыбнулся. — В юридическом смысле я больше не наемник. Нам предоставили землю, Джонни. Можете оставить нас не как наемников, а как поселенцев.

— Послушайте. — В голосе Гранта звучало раздражение. — Земля, предоставленная мятежным правительством, которое не контролирует планету? Никто не станет слишком внимательно присматриваться к тому, что я делаю, но Франклин может подкупить хотя бы одного сенатора. Я не могу рисковать, Джон. Хотел бы, но не могу.

— А что если разрешение на владение землей подтверждено местным правительством лоялистов? — озорно спросил Фалькенберг.

— Что ж, тогда все в порядке… но как вам удалось организовать это! — Грант опять улыбался. — Давайте выпьем, и вы мне расскажете. — Он налил обоим. — А какова ваша роль во всем этом?

Фалькенберг посмотрел на Гранта. И на его лице отобразилось легкое изумление.

— Вы не поверите, Джонни.

— Судя по вашему лицу, вы сами в это не верите.

— Не уверен, что верю. Джонни, у меня есть девушка. Девушка-солдат, и я собираюсь на ней жениться. Она руководитель основных сил повстанческой армии. Многие тамошние политики считают, что они что-то решают, но…. — Он сделал резкий жест правой рукой.

— Женитесь на королеве и станете королем?

— Она скорее принцесса. Во всяком случае, лоялисты без боя повстанцам не сдадутся. Жалоба подлинная. Лоялисты не поверят ни одному повстанцу, даже Гленде Руфь.

Грант понимающе кивнул.

— На сцене появляется солдат, который навязывает соблюдение законов войны. Он женится на принцессе и командует единственной имеющейся армией. А какова ваша настоящая ставка, Джон Кристиан?

Фалькенберг пожал плечами.

— Наверно, принцесса не захочет покинуть свое королевство. Во всяком случае Лермонтов пытается сохранить равновесие сил. Видит Бог, кто-то должен это сделать. Отлично. Адмирал заглядывает на десять лет вперед, но я не уверен, что Совладение продержится эти десять лет.

Грант медленно кивнул. Он заговорил тише, и в его голосе зазвучали благоговение и страх.

— Я тоже. За последние несколько недель положение ухудшилось. Старик выходит из себя. Но только вот что. Кое-кто из сенаторов пытается сохранить равновесие. Они отказываются от русско-американского противостояния и выступают против собственных правительств, чтобы сохранить СВ.

— Их достаточно? Могут они это сделать?

— Хотел бы я знать. — Грант недоуменно покачал головой. — Мне всегда казалось, что Совладение — единственная устойчивая вещь на Земле, — удивлённо сказал он. — А теперь все, что мы можем сделать, это пытаться предотвратить его распад. Националисты продолжают побеждать, Джон, и никто не знает, как их остановить. — Он осушил стакан. — Старику не захочется терять вас.

— Да. Мы долго работали вместе. — Фалькенберг печально осмотрел каюту. Когда-то ему казалось, что высшее достижение в жизни — стать капитаном военного корабля СВ. Теперь он может больше никогда не увидеть другой корабль.

Потом он пожал плечами.

— Есть места и похуже, Джонни, — сказал Фалькенберг. — Сделайте мне одолжение. Когда вернетесь на Лунную базу, попросите адмирала проследить, чтобы все копии геологических исследований Нового Вашингтона были уничтожены. Не хочется, чтобы кто-нибудь узнал, что тут есть чем поживиться.

— Хорошо. Но вы очень далеко от всех, Джон.

— Знаю. И если вокруг Земли все начнет распадаться, возможно, это лучшее место для жизни. Послушайте, Джонни, если когда-нибудь вам понадобится безопасная база, прилетайте. Передайте это старику.

— Конечно. — Грант криво усмехнулся. — Не могу привыкнуть. Собираетесь жениться? Рад за вас обоих.

— Спасибо.

— Король Джон Первый. А какое правительство создадите вы?

— Еще не думал об этом. Мифы меняются. Возможно, люди снова готовы к монархии. Мы с Глендой Руфь что-нибудь придумаем.

— Ручаюсь, придумаете. Должно быть, та еще девушка.

— Сами увидите.

— В таком случае тост за невесту. — Они выпили, и Грант снова наполнил стаканы. Потом встал. — Последний, ладно? За Совладение.

Фалькенберг встал и поднял свой стакан. Они выпили, а под ними вращался Новый Вашингтон, и в ста парсеках отсюда Земля готовилась к последней битве.