Рисунки С. ПРУСОВА

— Вы хорошо долетели, мосье Мегрэ?

Узнал ли администратор отеля Мегрэ через двенадцать лет? Может быть, он знал его по фотографиям в газетах? Или это была просто профессиональная любезность? Или сыграло роль то, что номер был заказан Скотленд-Ярдом? Но, не дожидаясь вопроса, он протянул комиссару ключ.

— Очень хорошо. Благодарю вас.

Огромный холл, в котором в любое время дня и ночи было полно людей, сидящих в глубоких креслах, всегда производил на Мегрэ сильное впечатление. Направо продавали цветы. У каждого мужчины в петлице был цветок, и, вспомнив настроение Пайка, Мегрэ тоже купил себе красную гвоздику.

Он вспомнил, что бар находится налево. Ему хотелось пить. Он направился к стеклянной двери, которую тщетно пытался открыть.

— В одиннадцать тридцать, сэр.

Он помрачнел. За границей всегда бывает так. Какие-то вещи тебя очаровывают, другие сразу же приводят в дурное настроение. Почему, черт возьми, нельзя выпить стакан вина раньше половины двенадцатого? Он не спал ночь. Кровь приливала к голове, и от жары он чувствовал легкое головокружение. А может быть, это от качки в самолете?

В тот момент, когда он направился к лифту, к нему подошел незнакомый человек.

— Эта дама только что приказала подать ей завтрак наверх. Мистер Пайк просил меня держать вас в курсе. Могу я остаться в вашем распоряжении?

Это был человек из Скотленд-Ярда. Мегрэ нашел его очень элегантным, вполне подходящей фигурой для этого роскошного отеля, в петлице у него тоже был цветок. Только его гвоздика была белой.

— Молодой человек не появлялся?

— Пока еще нет, сэр.

— Будьте добры, последите за холлом и предупредите меня, когда он придет.

— Я предполагаю, что пройдет еще много времени, сэр, пока он дойдет до буквы «С». Насколько мне известно, инспектор Пайк направил одного из моих товарищей в отель «Ланкастер».

Номер был просторным, с салоном серо-жемчужного цвета и огромными окнами, выходящими на Темзу, по которой проходили катера вроде парижских речных трамваев с двумя палубами и толпящимися на них туристами.

Мегрэ было так жарко, что он решил принять душ и переменить белье. Он хотел позвонить в Париж, узнать новости о бароне, но потом передумал, оделся и вышел из комнаты. Номер 605 был напротив. Из-под дверей пробивался луч света, значит, там уже подняли занавески. Он хотел постучать, но услышал шум воды в ванной и, закурив трубку, принялся шагать по коридору. Проходящая мимо горничная с любопытством взглянула на него. По-видимому, она рассказала о нем в служебной комнате, потому что вскоре появился официант и, в свою очередь, начал его разглядывать.

Взглянув на часы и увидев, что уже двадцать четыре минуты двенадцатого, Мегрэ вошел в лифт и очутился около дверей бара в ту минуту, когда его открывали. Другие джентльмены, которые ждали этой минуты, сидя в креслах холла, также устремились в бар.

— Шотландский?

— Пожалуйста.

— С содовой?

Гримаса Мегрэ явно говорила о том, что он не находит в этом напитке особого вкуса, и бармен предложил:

— Двойной, сэр?

Это было уже лучше. Он никогда даже не подозревал, что в Лондоне может быть так жарко. Он вышел на улицу, несколько минут постоял перед вращающейся дверью, снова взглянул на часы и направился к лифту.

Когда Мегрэ постучал в дверь 605-го, женский голос ответил:

— Войдите!

Наверное, она решила, что это официант за посудой, и повторила по-английски:

— Come in!

Он повернул ручку, дверь открылась. Он очутился в комнате, залитой солнцем, и увидел женщину в пеньюаре, сидящую перед зеркалом. Она даже не взглянула на него. Она продолжала расчесывать свои темные волосы, держа шпильки в зубах. Затем она увидела его в зеркале. Нахмурила брови.

— Что вам здесь надо?

— Комиссар Мегрэ из уголовной полиции.

— Разве это дает вам право врываться к людям?

— Вы сами попросили меня войти.

Было трудно определить ее возраст. Она, по-видимому, была очень красива в молодости, и следы этой красоты были еще видны. Вечером, при электрическом свете, она, наверное, могла произвести впечатление, если бы около ее рта не было этих жестких складок.

— Вы могли бы для начала вынуть трубку изо рта.

Он неловко вынул трубку. Он забыл о ней.

— Затем, если вам надо поговорить со мной, спрашивайте сразу, что вам нужно. Я не совсем понимаю, какие вопросы могут быть у французской полиции ко мне… В особенности здесь.

Она все еще сидела к нему спиной, и это было неприятно. Она, конечно, знала об этом и продолжала сидеть, наблюдая за ним в зеркало. Стоя, он чувствовал себя слишком большим и громоздким. Постель была не убрана. На столе стоял поднос с остатками завтрака, и сесть можно было только на хрупкий диванчик, куда он вряд ли мог втиснуть свое большое тело.

Мегрэ сказал, смотря на нее в зеркало:

— Алэн в Лондоне.

Или она действительно была очень волевой, или же это имя ей ничего не говорило, она и глазом не моргнула.

Он продолжал в том же тоне:

— Алэн вооружен.

— Значит, вы пересекли Ла-Манш для того, чтобы сообщить мне об этом? Ведь, насколько я понимаю, вы приехали из Парижа. Какое имя вы назвали? Я имею в виду ваше?

Он был уверен, что она играет комедию в надежде вывести его из себя.

— Комиссар Мегрэ.

— Из какого района?

— Из уголовной полиции.

— Вы ищете молодого человека по имени Алэн? Его здесь нет. Обыщите номер, может быть, вас это убедит.

— Это он вас ищет.

— Почему?

— Именно это я и хотел узнать у вас.

На этот раз она поднялась, и он увидел, что она почти одного с ним роста. На ней был пеньюар из плотного шелка цвета сомон, который подчеркивал стройность ее хорошо сохранившейся фигуры. Она подошла к столику, взяла сигарету, закурила и позвонила метрдотелю. Он подумал, что она собирается выставить его вон. Но когда появился официант, она только сказала: «Шотландский без льда. И стакан воды».

Когда дверь закрылась, она обернулась к комиссару.

— Мне нечего больше вам сказать. Сожалею.

— Возможно. Но Лагранж — ваш друг.

Она покачала головой, как человек, который испытывает жалость к собеседнику.

— Послушайте, мосье комиссар, не знаю, зачем вы сюда приехали, но сейчас вы просто теряете время. По-видимому, произошла ошибка.

— Вас зовут Жанна Дебюль?

— Да, это мое имя. Вам показать паспорт?

Он отрицательно качнул головой.

— Барон Лагранж систематически навещает вас в вашей квартире на бульваре Ришар-Валлас, а до этого, конечно, бывал у вас на улице Нотр-Дам де Лоретт.

— Я вижу, вы хорошо осведомлены. Объясните мне теперь, почему тот факт, что я была знакома с Лагранжем, заставляет вас преследовать меня в Лондоне?

— Андре Дельтель умер!

— Вы говорите о депутате?

— Он тоже был вашим другом?

— По-моему, я его ни разу не встречала. Я слышала много разговоров о нем, впрочем, как и все во время выборов. Возможно, я и видела его в каком-нибудь ресторане или ночном кабаре.

— Он убит.

— Судя по его манере заниматься политикой, он, наверное, имел много врагов.

— Убийство было совершено в квартире Франсуа Лагранжа.

В дверь постучали. Вошел официант, неся на подносе виски.

Она выпила полную стопку, как человек, привыкший выпивать каждый день, затем налила вторую и села на диван со стаканом в руке, запахнув полы своего пеньюара.

— И это все? — спросила она.

— Алэн Лагранж, его сын, раздобыл револьвер и патроны. Он был в вашем доме за полчаса до вашего поспешного отъезда.

— Повторите, как вы сказали.

— По-спеш-но-го.

— Вы, по-видимому, уверены, что еще накануне я не собиралась ехать в Лондон?

— Вы никому об этом не сообщили.

— А вы сообщаете своей горничной о ваших планах? Вероятно, вы расспрашивали Жоржетту.

— Неважно. Алэн был в вашем доме.

— Мне об этом не доложили. И я не слышала звонка.

— Потому что на лестнице его догнала консьержка, и он вернулся.

— Он сказал консьержке, что идет ко мне?

— Алэн ничего не сказал.

— Вы это серьезно говорите, комиссар? Неужели вы проделали такое путешествие, чтобы рассказать мне весь этот вздор?

— Вам позвонил барон.

— В самом деле?

— Он рассказал вам о том, что произошло. А может быть, вы уже были в курсе?

Ему было жарко. А она была неуловимая, совершенно спокойная, подтянутая. Время от времени она делала глоток виски, не думая предложить ему выпить и не предлагая ему сесть. Он стоял, чувствуя себя большим, неловким.

— Лагранж арестован.

— Это его дело и ваше, не так ли? А что он говорит?

— Он пытается доказать, что он сумасшедший.

— Он всегда был слегка сумасшедшим.

— И тем не менее он был вашим другом?

— Нет, комиссар. Поберегите ваше остроумие. Вы не заставите меня говорить по той простой причине, что мне нечего сказать. Если вы посмотрите мой паспорт, то увидите: мне приходится иногда проводить несколько дней в Лондоне. И всегда в этом отеле. Вам могут подтвердить в администрации. Что ж касается этого бедняка Лагранжа, то я знаю его уже многие годы.

— При каких обстоятельствах вы с ним познакомились?

— Это вас не касается. Но тем не менее могу вам признаться, что обстоятельства были самые банальные, обычная встреча мужчины и женщины.

— Он был вашим любовником?

— Вы необычайно деликатны.

— Но он был вашим любовником?

— Предположим, что был один вечер, может быть, неделю или даже целый месяц. Но ведь с тех пор прошло двенадцать-пятнадцать лег.

— Вы остались друзьями?

— А по-вашему, мы должны были переругаться или подраться?

— У вас с ним были общие дела?

Она улыбнулась.

— Какие дела, боже мой? Разве вы не знаете, что все дела, о которых разглагольствовал этот старый колпак, существовали только в его воображении? Вы даже не потрудились выяснить, что он собой представляет? Зайдите к «Фуке», «Максиму», в любой бар на Елисейских полях, и вас там просветят на этот счет. Для этого не стоило ехать на пароходе или лететь в самолете.

— Вы давали ему деньги?

— Разве это преступление?

— Много?

— Вы замечаете, как я терпелива? Еще четверть часа тому назад я могла выставить вас за дверь, потому что вы не имеете никакого права находиться здесь и задавать мне вопросы. И все же я последний раз повторяю, вы идете по неверному пути. Да, когда-то я знала барона Лагранжа, еще в те времена, когда он был представительным мужчиной и производил впечатление. Позже я встретила его на Елисейских полях, и он поступил со мной так же, как со всеми остальными.

— То есть?

— Занимал у меня деньги. Наведите справки. Это человек, которому всегда не хватает несколько сотен тысяч франков, чтобы начать какое-то удивительное дело и разбогатеть в течение нескольких дней. Это означает, что у него нечем заплатить за аперитив, который он пьет, или за билет в метро, чтобы вернуться домой. И я поступала, как все — давала ему в долг.

— И он преследовал вас даже дома?

— Разговор окончен.

— Тем не менее его сын разыскивает вас.

— Я его никогда не видела.

— Он в Лондоне, приехал ночью.

— Здесь, в этом отеле?

Первый раз в ее голосе прозвучали беспокойство и неуверенность.

— Нет.

Он остановился. Надо было выбирать между двумя решениями. Он выбрал то, которое считал лучшим.

— В отеле «Жильмор», напротив вокзала Виктория.

— Как вы можете утверждать, что он разыскивает именно меня?

— Потому что с сегодняшнего утра он уже был во многих отелях и спрашивал вас. Он идет по алфавиту, меньше чем через час он будет здесь.

— Ну вот, тогда мы и узнаем, что ему от меня надо, не так ли?

Ее голос слегка дрожал.

— Он вооружен.

Она пожала плечами, встала и взглянула на дверь.

— Я думаю, что мне надо вас поблагодарить за то, что вы меня оберегаете?

— У вас еще есть время.

— Для чего?

— Рассказать все.

— Вот уже полчаса, как мы с вами этим занимаемся. А теперь я вас попрошу покинуть меня, мне надо, наконец, одеться. — Она добавила, засмеявшись, но смех ее звучал нарочито: — Если этот молодой человек действительно нанесет мне визит, я должна быть готова!

Мегрэ вышел сгорбившись. Он был недоволен и ею и собой: ему ничего не удалось из нее вытянуть. У него было ощущение, что Жанна Дебюль одержала над ним верх. Когда дверь за ним закрылась, он постоял еще в коридоре. Ему хотелось узнать, звонит ли она кому-нибудь по телефону и вообще не предпринимает ли что-нибудь.

К несчастью, горничная, та самая, которая видела, как он бродил по коридору, вышла из соседнего номера и снова уставилась на него. Мегрэ направился к лифту.

В холле он снова увидел агента из Скотленд-Ярда, сидящего в одном из кресел, устремив взгляд на вертящуюся дверь. Мегрэ сел рядом.

— Ничего нового?

— Пока нет.

В этот час в холле было многолюдно. Машины беспрестанно останавливались перед отелем, из них выходили не только приезжие, но и лондонцы, которые заехали позавтракать или выпить стаканчик в баре. Все были очень оживлены. На лицах у них было то же восхищение прекрасной погодой, что и у Пайка. Посетители стояли группами. Около конторки дежурного тоже толпились люди. Женщины, сидя в креслах, ожидали своих спутников, с которыми затем проходили в ресторан.

Мегрэ вспомнил о втором подъезде отеля, выходящем на набережную. Если бы он был в Париже!.. Все было бы так просто! Хотя Пайк и предоставил себя в его полное распоряжение, Мегрэ не хотел этим злоупотреблять. По существу, он боялся показаться смешным. Неужели Пайк чувствовал ту же унизительную неловкость, когда был во Франции?

Во Франции Мегрэ не остановило бы присутствие горничной в коридоре, как это произошло только что наверху. Он бы ей рассказал любую историю, наверное, просто заявил, что он из полиции, и продолжал бы наблюдение.

— Прекрасная погода, сэр.

Комиссара это уже начинало раздражать.

Англичане слишком восхищались своим наконец-то появившимся солнцем. Они забыли обо всем остальном. Прохожие на улице шагали, как во сне.

— Вы полагаете, что он придет, сэр?

— Вполне вероятно. «Савой» должен быть в его списке.

— Я опасаюсь, что Фентон не был достаточно ловок.

— Кто такой Фентон?

— Мой коллега, которого инспектор Пайк направил в отель «Ланкастер». Он должен был так же, как я здесь, сесть в холле и ждать, а после выхода молодого человека следить за ним.

— Он недостаточно опытен?

— Нет, сэр. Он очень хороший агент. Только он рыжий и с усами. Поэтому тот, кто увидел его один раз, запомнит навсегда.

Агент взглянул на часы и вздохнул. А Мегрэ в это время наблюдал за лифтами. Из одного из них вышла Жанна Дебюль в изящном летнем костюме. Она держалась совершенно спокойно. На губах у нее мелькала улыбка женщины, которая чувствует себя красивой и элегантной. Мужчины смотрели на нее. Мегрэ заметил большой бриллиант на ее руке.

Непринужденно рассматривая посетителей, она прошла через холл, затем отдала ключи дежурному и остановилась. Она заметила Мегрэ. Не потому ли она играла эту сцену?

Позавтракать можно было в двух местах: в большом зале ресторана, который являлся продолжением холла — его застекленные стены выходили на Темзу, — и в griill-room, менее просторном и парадном, но там было больше народу, а из окон можно было видеть вход в отель.

Жанна Дебюль направилась в griill-room. Она сказала несколько слов метрдотелю, который услужливо проводил ее к маленькому столику у окна.

В ту же минуту агент сказал:

— Вот он…

Комиссар живо обернулся к вертящейся двери, но не увидел никого похожего на фотографию Алэна Лагранжа. Он открыл уже рот, чтобы задать вопрос, но сразу заметил маленького человека с ярко-рыжими волосами и усами, входящего в холл.

Это был не Алэн, а агент Фентон. Он поискал глазами своего коллегу, подошел к нему и, не зная о присутствии Мегрэ, спросил:

— Он не приходил?

— Нет.

— Он вернулся в «Ланкастер». Я пошел за ним, он вошел в отель «Монреаль». Может, он меня заметил. Он раза два обернулся. А потом вдруг вскочил в такси. Я потерял не меньше минуты, пока достал другое. Я объехал пять следующих по алфавиту отелей. Он ни в одном…

Один из посыльных подошел к Мегрэ.

— Дежурный хочет поговорить с вами, — прошептал он.

Мегрэ пошел за ним. Дежурный в визитке, с цветком в петлице, держал в руке телефонную трубку. Он подмигнул Мегрэ, и комиссар сразу его понял. Затем он сказал в трубку:

— Передаю трубку нашему служащему, который в курсе дела.

Мегрэ взял трубку.

— Алло!

— Вы говорите по-французски?

— Да… Я говорю по-французски.

— Я хотел бы узнать, остановилась ли у вас мадам Жанна Дебюль.

— Кто спрашивает?

— Один из ее друзей.

— Вы хотите поговорить с ней? Я могу соединить вас с ее номером.

— Нет. Не надо…

Голос звучал издалека.

— Ее ключа нет на доске. Она должна быть у себя. Наверное, она скоро сойдет вниз.

— Благодарю вас.

— Не могу ли я…

Но Алэн уже повесил трубку. Он был не так глуп. Должно быть, заметил, что за ним следят. И вместо того чтобы ходить в отели, он решил справляться по телефону из какого-нибудь бара или просто из автомата.

Дежурный протянул комиссару другую телефонную трубку.

— Снова вас, мосье Мегрэ.

На этот раз звонил Пайк, который хотел узнать, не позавтракают ли они вместе.

— Лучше будет, если я останусь здесь, — сказал комиссар.

— Мои агенты работают успешно?

— Не совсем. Но это не их вина.

— Вы потеряли след?

— Он должен будет прийти сюда.

— Во всяком случае, я оставляю их в вашем распоряжении.

— Если разрешите, я оставлю одного, не Фентона.

— Оставьте Брайена. Он очень сообразительный. Может быть, увидимся вечером?

— Возможно.

Он вернулся к агентам, которые о чем-то беседовали и замолчали, когда он подошел. По-видимому, Брайен рассказал Фентону, что это сам Мегрэ, и рыжий был очень огорчен.

— Благодарю вас, мосье Фентон. Я напал на след этого молодого человека. Сегодня вы мне больше не понадобитесь. Не выпьете ли стаканчик?

— Никогда не пью во время работы.

— А вас, мосье Брайен, я попрошу пойти позавтракать в grill и сесть вблизи этой дамы в светлом костюме с голубыми цветочками. Если она выйдет из отеля, следите за ней.

Легкая улыбка скользнула по губам Брайена, смотрящего вслед уходящему товарищу.

— Положитесь на меня.

— Завтрак запишите на мой счет.

Мегрэ хотелось пить. Вот уже полчаса его мучила жажда. Ему было слишком жарко в глубоком кресле, он поднялся и начал бродить по холлу, чувствуя себя неловко среди людей, говорящих по-английски.

Сколько раз уже поворачивалась входная дверь, сквозь которую врывались солнечные лучи, освещая одну из стен! И сколько людей вошло в нее за это время! Они шли непрерывным потоком. Машины подъезжали и отъезжали, старые и комфортабельные лондонские такси, маленькие спортивные автомобили, «роллс-ройсы» или «бентли» с корректными шоферами.

От жажды у него пересохло в горле. Со своего места он видел бар, полный посетителей, бледное мартини, которое издали казалось таким свежим в запотевших стаканах, рюмки с виски в, руках мужчин, толпившихся у стойки.

Если он пойдет туда, то потеряет из виду входную дверь. Он подходил к бару, снова отходил, сожалея, что отправил Фентона, который мог бы несколько минут покараулить в холле.

Что касается Брайена, то он с аппетитом ел и пил. Мегрэ тоже захотелось есть.

Со вздохом он уселся в кресло и вдруг увидел, что седой джентльмен, сидящий рядом, нажал кнопку, которую Мегрэ раньше не заметил. Несколько секунд спустя официант в белой куртке склонился перед ним.

— Двойной шотландский со льдом.

Оказывается, это совсем просто. Ему не пришло в голову, что здесь могут обслужить и в холле.

— То же самое подайте мне, — сказал Мегрэ. — Наверное, у вас нет пива?

— Есть, сэр. Какое пиво вы желаете?

В баре были любые сорта пива: голландское, датское, немецкое и даже экспортное французское, неизвестное Мегрэ.

Во Франции он заказал бы две кружки сразу, так ему хотелось пить. Здесь он не осмелился, и это приводило его в бешенство. Его унижало, что он стесняется.

Разве официанты, метрдотели, посыльные, швейцары были здесь более внушительны, чем в роскошных отелях Парижа? Ему казалось, что все на него смотрят, что его сосед, седой джентльмен, критически его изучает.

Решится ли Алэн Лагранж, наконец, прийти сюда или нет?

Неожиданно, без всякой определенной причины, Мегрэ потерял веру в себя. Это случалось с ним и раньше. В конце концов чем он здесь занимается? Он не спал всю ночь. Он пил кофе в швейцарской у консьержки. Затем выслушивал россказни толстой горничной в розовой пижаме, которая показывала ему полоску голого тела и старалась произвести на него впечатление.

А дальше? Алэн Лагранж, стащивший у него револьвер, ограбил прохожего и затем на самолете отправился в Лондон. В изоляторе тюремной больницы барон симулирует сумасшествие. А может быть, он действительно сошел с ума?

Предположим, что Алэн появится в отеле, что тогда делать Мегрэ? Мило заговорить с ним? Потребовать у него объяснения? А если он попытается сбежать? Если он начнет сопротивляться? Что подумают все эти англичане, радующиеся прекрасной погоде, увидя, как он атакует мальчишку? Возможно, они нападут на него самого.

Это уже однажды случилось с ним в Париже, в молодости, он тогда нес охрану общественного порядка. В ту минуту, когда он схватил за плечо карманника у входа в метро, тот закричал: «На помощь!» И толпа задержала Мегрэ до прихода полицейских.

Его все еще мучила жажда, но он долго не решался позвонить, наконец нажал белую кнопку, уверенный в том, что седой джентльмен будет считать его невоспитанным человеком, выпивающим одну кружку за другой.

— Подайте мне…

Ему показалось, что за дверью мелькнул силуэт Алэна, и он произнес машинально:

— Виски с содовой…

— Слушаюсь, сэр…

Но вошедший был не Алэн. Вблизи он совсем не походил на него и, кроме того, подошел к девушке, которая ждала его в баре.

Мегрэ все еще сидел в кресле, утомленный, с пересохшим горлом, когда Жанна Дебюль вышла в холл и направилась к выходу.

На улице она остановилась, ожидая, пока швейцар подзовет для нее такси. Брайен проследовал за ней также с игривым видом и, проходя мимо, подмигнул Мегрэ. Казалось, он хотел сказать: «Будьте спокойны». Он сел в другое такси.

Если бы Алэн Лагранж был хорошим мальчиком, он бы пришел теперь. Жанна Дебюль уехала. Значит, нечего было бояться, что он бросится к ней и разрядит пистолет. В холле стало меньше народу. Люди уже позавтракали. Порозовевшие от еды, они отправлялись по своим делам или шли прогуливаться по Пиккадилли и Риджент-стрит.

— Повторить, сэр?

— Нет. На этот раз я попрошу сандвич.

— Прошу простить, сэр. Нам запрещено подавать еду в холл.

Хоть плачь от злости.

— Тогда подайте что хотите. Виски, согласен!

Тем хуже. Он не виноват, что пьет.

 

ГЛАВА 7,

об одной плитке молочного шоколада и о кошке, которая однажды вечером взбудоражила весь квартал

Пробило три часа, потом половину четвертого и, наконец, четыре, а Мегрэ все еще сидел в холле, испытывая то чувство раздражения, которое бывает у людей после долгих дней предгрозовой жары, когда они становятся похожими на рыб, вынутых из воды.

Разница заключалась в том, что здесь он был единственный в этом состоянии. В воздухе не чувствовалось ни малейшей грозы, небо над Стрэндом было безоблачным, красивого голубого цвета, без малейшего лилового оттенка, и только изредка на нем появлялось легкое белое облако, напоминающее пушинку, вылетевшую из перины.

Минутами Мегрэ ловил себя на том, что он с ненавистью смотрит на своих соседей. А затем его снова охватывало чувство собственной неполноценности, которое камнем давило на желудок и придавало ему вид скрытного и неискреннего человека.

Люди, окружавшие его, были слишком благополучными и уверенными в себе. Самым невыносимым из всех был дежурный администратор в элегантной визитке и безукоризненном пристяжном воротничке, на котором не было ни единой пылинки. Он проникся к Мегрэ симпатией, а может быть, и жалостью и время от времени с видом сообщника улыбался, как бы желая ободрить его.

Казалось, что он хочет сказать через головы снующих взад и вперед туристов: «Мы с вами оба жертвы профессионального долга. Может быть, я чем-нибудь смогу помочь вам?»

Мегрэ хотелось ответить ему: «Принесите мне сандвич». Ему хотелось спать. Ему было жарко. Он умирал от жажды. Когда после трех часов он снова позвонил, чтобы заказать кружку пива, официант был так шокирован, как будто Мегрэ снял в церкви пиджак и остался в одних подтяжках.

— Сожалею, сэр. Бар закрыт до половины шестого, сэр!

Комиссар проворчал:

— Дикари!

Минут через десять он смущенно обратился к посыльному, самому молодому и менее важному, чем все остальные.

— Не сможете ли вы купить мне плитку шоколада?

Он не мог больше выдержать без еды. Он засунул плитку молочного шоколада в карман и, отламывая маленькие кусочки, незаметно съел ее. Не правда ли, сидя здесь, в холле роскошного отеля, он походил на французского полицейского, каким его обычно изображают парижские карикатуристы!

Он заметил, что изучает себя в зеркале, ощущая себя тяжеловесным и плохо одетым. Вот Пайк не походил на полицейского, скорее у него был вид директора банка. Нет, вернее, заместителя директора. Или безупречного чиновника, доверенного лица начальника.

Интересно, стал бы Пайк ждать и сидеть здесь, в холле, как Мегрэ, не зная даже, произойдет что-либо или нет?

Без двадцати четыре дежурный сделал ему знак.

— Вас вызывает Париж. Я думаю, вы предпочтете говорить отсюда.

Направо от холла была комната, в которой стояли телефонные кабины, но оттуда он не сможет следить за выходом.

— Это вы, патрон?

Было очень приятно услышать голос этого славного Люкаса.

— Что нового, старина?

— Нашли пистолет, которым было совершено убийство. Я подумал, что вас надо предупредить.

— Рассказывай.

— Сегодня днем, около двенадцати, я решил наведаться к старику.

— На улицу Попинкур?

— Да. На всякий случай я пошарил по углам. Ничего не нашел. Потом, услышав, что во дворе плачет ребенок, высунулся из окна. Вы помните, что квартира находится на самом верху и что потолок там довольно низкий. По карнизу проходит желоб для дождевой воды, и я заметил, что до этого карниза можно достать рукой.

— Пистолет был в желобе?

— Да. Точно, под самым окошком. Маленький, бельгийской фирмы, очень красивый, и на нем выгравированы инициалы «А. Д.».

— Андре Дельтель?

— Совершенно верно. Я справился в префектуре. У депутата было разрешение на ношение оружия. Номер совпадает.

— Стреляли из него?

— Мне только что звонил эксперт, сообщил результаты. Я как раз ждал его ответа, чтобы вам позвонить. Он подтверждает.

— Отпечатки?

— Есть. Покойного и Франсуа Лагранжа тоже.

— Больше ничего не произошло?

— Дневные газеты выпустили целые полосы. В коридоре полно репортеров. Мне кажется, что один из них разнюхал о вашем отъезде в Англию и вылетел за вами. Старший следователь звонил несколько раз, интересуется, есть ли от вас новости.

— Все?

— У нас чудесная погода.

И он туда же!

— Ты завтракал?

— Основательно, патрон.

— А я нет! Не разъединяйте, мадемуазель. Ты слушаешь, Люкас? Я хочу, чтобы ты на всякий случай поставил людей около дома № 7–6 на бульваре Ришар-Валлас. Потом порасспроси шоферов такси, не отвозил ли кто-нибудь из них Алэна Лагранжа… Слушай внимательно! Дело идет о сыне, фото у тебя есть…

— Понял, патрон!

— Надо узнать, не отвозил ли его какой-нибудь таксист в четверг утром на Северный вокзал.

— А я думал, что он вылетел ночью самолетом, — сказал Люкас.

— Неважно. Скажи шефу, что позвоню ему, как только будут новости.

— Вы еще не нашли парнишку?

Мегрэ предпочел промолчать. Ему было неприятно признаваться, что он говорил с Алэном по телефону, что в течение нескольких часов следил за каждым его шагом и что до сих пор дело не сдвинулось с мертвой точки.

Алэн Лагранж с украденным у Мегрэ огромным револьвером в кармане находился где-то поблизости, и комиссару ничего больше не оставалось, как сидеть в холле и ждать, разглядывая проходящих мимо людей.

— Ну, до свидания, Люкас.

Веки отяжелели. Он не решался больше садиться в кресло, так как боялся задремать. Его поташнивало от шоколада.

Он вышел на улицу подышать воздухом.

— Такси, сэр?

Он не имел права взять такси, он не имел права пойти погулять, он имел только одно право — сидеть здесь и изображать из себя идиота.

Он не успел вернуться в холл, как его личный враг — дежурный с улыбкой на губах протянул ему телефонную трубку.

— Вас, мосье Мегрэ.

Звонил Пайк.

— Я только что получил известие от Брайена, передаю его вам.

— Благодарю вас.

— Эта дама доехала до Пиккадилли-Серкус, отпустила такси и пешком прошлась по Реджент-стрит, останавливаясь у витрин. По-видимому, она никуда не спешила. Она зашла в несколько магазинов, сделала покупки, которые велела отослать в отель «Савой». Хотите получить список?

— А что она покупала?

— Белье, перчатки, обувь. Затем она вернулась по Олдбон-стрит на Пиккадилли и полчаса тому назад зашла в кино. Она до сих пор находится там. Брайен продолжает следить за ней.

Еще одна неприятная деталь, на которую при других обстоятельствах он бы не обратил внимания, а теперь разозлился: вместо того чтобы позвонить ему, Брайен позвонил своему непосредственному начальнику.

— Пообедаем вместе?

— Не знаю. Начинаю сомневаться, что мне удастся освободиться.

— Фентон страшно огорчен, что так получилось.

— Он не виноват.

— Если вам нужен кто-нибудь из моих людей…

— Благодарю.

«Куда девался этот скотина Алэн?»

Неужели Мегрэ ошибался с начала до конца?

— Вы можете соединить меня с отелем «Жильмор»? — спросил он, закончив разговор с Пайком.

По выражению лица дежурного он понял, что это отель не первого класса. На этот раз ему пришлось говорить по-английски. Человек, подошедший к телефону, не понимал ни одного слова по-французски.

— Возвращался ли в течение дня в отель господин Алэн Лагранж, приехавший сегодня утром?

— Кто говорит?

— Комиссар Мегрэ из парижской уголовной полиции.

— Будьте добры подождать. Не вешайте трубку.

К телефону позвали другого служащего, судя по солидному голосу, более ответственного.

— Простите. Директор отеля «Жильмор» слушает вас.

Мегрэ снова отрекомендовался.

— По какой причине вы задаете подобный вопрос?

Пришлось пуститься в объяснения, которые привели к полной путанице, потому что Мегрэ не мог подобрать соответствующие слова. В конце концов дежурный взял у него трубку из рук.

— Разрешите?

Ему понадобилось сказать всего две фразы, в которых упоминался Скотленд-Ярд. Когда он повесил трубку, он просто сиял от удовольствия.

— Эти люди всегда не доверяют иностранцам. Директор «Жильмора» сразу же хотел вызвать полицию. Молодой человек взял ключ и поднялся к себе в номер около часа дня. Но он там оставался недолго. Позже горничная, которая убирала на этом этаже в соседнем номере, заявила, что ее ключи, которые она оставила в дверях, исчезли. Это имеет для вас интерес?

— Да.

Такая история несколько меняла его представление о юном Алэне. Мальчик, по-видимому, поразмышлял и решил, что если служебный ключ горничной открывает все двери в его отеле, возможно, он подойдет к замкам другого отеля.

Мегрэ снова сел. Взглянул на часы — пять часов. Внезапно он вскочил и подошел к конторке.

— Могут ли служебные ключи отеля «Жильмор» подойти к дверям вашего отеля?.

— Абсолютно исключается.

— Будьте любезны узнать, не пропали ли у кого-нибудь из ваших людей ключи, — попросил Мегрэ.

— В таком случае они сообщили бы старшей дежурной по этажу, а она, в свою очередь… минутку…

Он закончил разговор с одним джентльменом, который желал переменить номер, так как в его комнатах слишком много солнца, затем исчез в соседнем кабинете, откуда послышалось несколько телефонных звонков.

Когда дежурный вернулся, у него уже не было покровительственного вида, и настроение явно омрачилось.

— Вы были правы. Связка ключей служебного назначения пропала. На шестом этаже.

— Таким же образом, как в «Жильморе»?

— Да. Таким же образом. Горничные имеют привычку, несмотря на строгую инструкцию, оставлять ключи в дверях.

— Как давно это случилось?

— Полчаса назад. Вы полагаете, что это приведет к неприятностям?

И он с озабоченным видом оглядел холл, как капитан, несущий ответственность за свой корабль. Необходимо любой ценой избежать неприятных случайностей, которые могут омрачить блеск такого прекрасного дня.

Во Франции Мегрэ просто сказал бы ему: «Дайте мне другой служебный ключ, я иду наверх. Если вернется Жанна Дебюль, задержите ее ненадолго и предупредите меня».

Здесь это было невозможно. Он был уверен, что ему не разрешат без специального ордера войти в помещение, сданное другому человеку.

У него хватило осторожности побродить еще немножко по холлу. Затем он решил дождаться открытия бара, это было делом нескольких минут, и, не обращая больше внимания на входную дверь, он подошел к стойке и выпил две полные кружки.

— У вас жажда, сэр?

— Да!

Это «да» было достаточно веским, чтобы уничтожить улыбающегося бармена. Мегрэ сделал обходной маневр, чтобы покинуть холл незаметно для дежурного, и поднялся в лифте, волнуясь при мысли, что весь его план зависит от настроения горничной.

Длинный коридор был совершенно пуст, он шел медленно, затем остановился, стал ждать и вдруг увидел, что дверь одной из комнат открылась, из нее вышел лакей в полосатой жилетке, держа в руках пару туфель.

Тогда с уверенным видом туриста, насвистывая сквозь зубы, Мегрэ подошел к 605-му номеру и начал шарить по карманам с растерянным видом.

Лакей был другой, не тот, что утром. Наверное, они уже сменились.

— Вы не можете мне открыть дверь? Иначе мне придется снова спускаться вниз за ключом.

Лакей не почувствовал ловушки.

— С удовольствием, сэр.

Он открыл дверь, к счастью не заглянув в комнату, где висел дамский пеньюар.

Мегрэ закрыл за собой дверь, вытер пот со лба, дошел до середины комнаты и сказал обычным голосом, как если бы рядом находился собеседник:

— Ну вот!

Он не стал заходить в ванную, хотя дверь туда была полуоткрыта, не стал искать в стенных шкафах. В глубине души он был очень взволнован, но по его виду и даже голосу об этом невозможно было догадаться.

— Наконец-то мы встретились, малыш. Теперь мы сможем поболтать спокойно.

Он тяжело опустился на хрупкий диванчик, скрестил ноги, вынул из кармана трубку и закурил. Он был абсолютно уверен, что Алэн Лагранж спрятался в одном из шкафов, а может быть, забрался под кровать.

Он также знал, что юноша вооружен, что он очень импульсивен, что нервы его натянуты до предела.

— Единственное, о чем я тебя прошу, не делай глупостей.

Ему показалось, что со стороны кровати послышался легкий шум. Но он не нагнулся.

— Однажды, — сказал он, как будто продолжая рассказывать интересную историю, — я стал очевидцем одной занятной сцены, произошло это около моего дома на бульваре Ришар-Ленуар. Был летний вечер, днем было очень жарко, вечер тоже был теплый, и весь квартал вышел на улицу.

Он говорил медленно, и если бы кто-нибудь вошел внезапно в комнату, то, безусловно, принял бы его по крайней мере за чудака.

— Я не помню, кто первый увидел кошку. Кажется, маленькая девочка, которой в этот час давно полагалось быть в постели. Уже стемнело. И вдруг она показала на дерево, там что-то чернело. Как всегда, прохожие стали останавливаться. Из окна, у которого я стоял, я видел, как они размахивали руками, о чем-то споря. Группа людей все увеличивалась. В конце концов под деревом собралось человек сто, и я тоже отправился вниз, чтобы узнать, что случилось.

Он остановился, потом сказал:

— Мы здесь с тобой вдвоем, это проще. Оказалось, что зеваки столпились на бульваре из-за кошки, большой коричневой кошки, которая притаилась на самом краю ветки. Кошка казалась страшно испуганной. Она, наверное, не заметила, что забралась так высоко. Она боялась пошевелиться, не решалась повернуться. И не решалась спрыгнуть. Женщины, подняв головы кверху, громко жалели ее. Мужчины пытались найти способ, как выручить кошку из беды.

«Я принесу лестницу», — заявил ремесленник, живший напротив.

Поставили лестницу. Он влез на нее. Не хватало метра достать до ветки, но при виде его протянутой руки кошка начала злобно фыркать и попыталась броситься на него. Один мальчишка предложил:

«Я лезу на дерево».

«Нет. Ветка тебя не выдержит».

«Я ее раскачаю, а вы натяните внизу простыню».

Вероятно, он видел в кино, как это делали пожарники.

История становилась захватывающей. Консьержка принесла простыню. Мальчишка раскачал ветку, а несчастное животное всеми когтями вцепилось в нее, бросая вниз обезумевшие взгляды. Все вокруг жалели ее.

«Надо достать лестницу повыше…»

«Осторожней! Может быть, она бешеная. Смотрите, у нее вся морда в крови…»

Это была правда. Кошку все жалели и в то же время боялись. Понимаешь? Ни один человек не шел спать домой, все хотели узнать, чем кончится история с кошкой. Как ей было объяснить, что ей не угрожает опасность, что она может прыгать вниз на натянутую простыню? Или что ей нужно только обернуться и пойти по ветке назад?

Мегрэ ждал, что сейчас раздастся вопрос:

«Чем же это кончилось?»

Но никто его не спросил, и он продолжал:

— В конце концов ее поймали, один очень высокий и худой парень залез на дерево, вытянулся вдоль ветки и тростью столкнул кошку вниз прямо на простыню. Но когда простыню открыли, животное стремительно выпрыгнуло, мелькнуло, перебежав улицу, и скрылось в подвале. Вот и все.

На этот раз он был уверен, что под кроватью раздался шорох.

— Кошка боялась, потому что не знала, что никто не хочет причинить ей зла.

Молчаиие. Мегрэ курил трубку.

— Я тоже не хочу причинить тебе зла. Не ты убил Андре Дельтеля. Что касается моего револьвера, то это дело несерьезное. Кто знает? В твоем возрасте, в том состоянии, в котором ты находился, возможно, я сделал бы то же самое. В конце концов это моя ошибка. Конечно, моя. Если бы в тот день я не зашел в бар, я вернулся бы домой на полчаса раньше и застал бы тебя у нас.

Он говорил спокойно, негромко.

— И все было бы иначе. Ты бы мне просто рассказал все то, что собирался мне рассказать. Ведь ты же пришел ко мне, чтобы поговорить. Правда? Тебе было совершенно неизвестно, что на камине валяется револьвер. Ты хотел рассказать мне всю правду и просить меня помочь твоему отцу.

Он помолчал довольно долго, чтобы его слова проникли в сознание молодого человека.

— Можешь не выходить. Это не обязательно. Нам и так с тобой хорошо. Я только советую тебе быть осторожней с пистолетом. Это специальная модель, которой очень гордится американская полиция. Спусковой крючок так чувствителен, что достаточно слегка коснуться его, и раздастся выстрел. Я им никогда не пользовался. Это просто сувенир, понимаешь?

Он вздохнул.

— А теперь давай представим на минутку, что бы ты мне сказал, если бы я вовремя пришел завтракать. Конечно, тебе пришлось бы рассказать о трупе… Погоди… Мы же с тобой никуда не спешим… Во-первых, я предполагаю, что тебя не было дома во вторник вечером, когда Дельтель пришел к твоему отцу… Если бы ты был дома, все бы произошло иначе. Ты пришел, когда все уже было кончено. Возможно, тело было спрятано в той комнате, где у вас хранятся старые вещи, а может, оно уже лежало в чемодане. Твой отец тебе ничего не сказал. Я готов держать пари, что вы мало рассказываете друг другу. Правда?

Он поймал себя на том, что ждет ответа.

— Хорошо! Возможно, ты что-то заподозрил, возможно, что и нет. Во всяком случае, утром ты обнаружил труп, и ты промолчал. Трудно, очень трудно заговорить об этом с собственным отцом.

Твой же отец был совершенно подавлен, болен.

И тогда ты вспомнил обо мне, потому что читал все те газетные вырезки, которые собирал твой отец. Слушай! Вот что бы ты мне сказал:

«В нашей квартире лежит труп. Я не знаю, что произошло, но я хорошо знаю своего отца. Во-первых, у нас в доме никогда не было оружия». И это была бы правда, потому что — я готов держать пари — у вас в доме никогда не было оружия, не так ли? Я мало знаю твоего отца, но я уверен, что он очень боится револьверов. А потом ты бы продолжал: «Мой отец — человек, который не способен причинить зло другому человеку. Несмотря на это, теперь его обвиняют. А он не скажет правды, потому что в это дело замешана женщина».

Если бы все произошло так, я, конечно, помог бы тебе. Мы бы с тобой вдвоем добились истины. Сейчас я уже почти уверен, что эта женщина скоро очутится в тюрьме.

Надеялся ли Мегрэ, что именно сейчас ему ответят? Он вытер мокрое лицо, ожидая реакции, но ничего не произошло.

— Я довольно долго беседовал с твоей сестрой. Я думаю, что ты ее не очень любил. Она эгоистка, думающая только о себе. Я не успел повидать твоего брата Филиппа. Но думаю, что он еще более сухой человек, чем она. Оба они не могут простить отцу своего трудного детства, но понимают, что отец не виноват, он сделал все, что мог. Не каждому человеку дано быть сильным… Ты же это понял…

Про себя Мегрэ шептал: «Господи, сделай так, чтобы она не явилась в эту минуту!»

Потому что в этом случае произошло бы то же самое, что с кошкой на бульваре Ришар-Ленуар, все население «Савоя» собралось бы вокруг мальчика, нервы которого были напряжены до предела.

— Видишь ли, есть вещи, которые ты знаешь, а я нет, но есть другие, которые известны мне, а тебе нет. Твой отец находится сейчас в изоляторе специальной больницы при полицейском управлении. Это означает, что он арестован, но выясняется, не заболел ли он психически. Как всегда в таких случаях, психиатры не могут прийти к единому мнению. Больше всего твоего отца сейчас должна беспокоить неизвестность, что стало с тобой и что ты собираешься делать. Он знает тебя, знает, что ты способен совершить задуманное. Жанна Дебюль сейчас находится в кино. Никому не станет легче, если она, войдя в эту комнату, будет убита. Это будет даже довольно неприятно, во-первых, потому, что ее тогда невозможно будет допросить, а во-вторых, потому, что ты попадешь в руки английского правосудия, которое, по всей вероятности, тебя повесит. Вот так, малыш. В этой комнате чудовищно жарко, я сейчас открою окно. У меня нет оружия, все ошибаются, считая, что инспектора и комиссары уголовной полиции всегда вооружены. Я не заглядываю под кровать. Я знаю, что ты там. И я приблизительно знаю, о чем ты сейчас думаешь. Конечно, это очень трудно! И это менее эффектно, чем стрелять в женщину, играя роль поборника справедливости…

Мегрэ направился к окну, открыл его и облокотился на подоконник, напряженно вслушиваясь. Но позади не было слышно ни звука.

— Ты все еще не можешь решиться?

Он начал терять терпение и снова обернулся лицом к комнате.

— Ты заставляешь меня думать, что ты менее умен, чем я считал! Чего ты добьешься, оставаясь там? Отвечай, идиот! Потому что в конце концов ты действительно мальчишка и идиот. Ты ничего не понял во всей этой истории, и если ты будешь продолжать в том же духе, то только благодаря тебе твой отец будет осужден. Сейчас же оставь в покое мой револьвер, слышишь? Я запрещаю тебе прикасаться к нему. Положи его на пол. И немедленно вылезай оттуда.

Он действительно казался разгневанным. Может быть, он по-настоящему был рассержен. Во всяком случае, ему не терпелось покончить с этой неприятной сценой.

Опять, как в истории с кошкой, достаточно было одного неловкого движения, одной мысли, которая придет в голову мальчишке…

— Поторопитесь. Она с минуты на минуту вернется. Будет очень красиво, если она нас застанет в таком виде: тебя под кроватью, а меня пытающимся вытащить тебя оттуда. Считаю до трех. Раз… два… если при счете «три» ты не будешь стоять на ногах, я позвоню дежурному отеля и…

Он увидел, наконец, худые ноги, дырявые подметки, бумажные носки, край брюк, который Алэн пытался оправить, вылезая из-под кровати.

Чтобы помочь ему, Мегрэ снова повернулся лицом к окну, он услышал шорох одежды по паркету, затем легкий шум поднимающегося на ноги человека. Он помнил, что юноша вооружен, но он хотел дать ему время оправиться.

— Готово?

Он резко обернулся. Алэн стоял перед ним, его синий костюм был в пыли, галстук на боку, волосы растрепаны. Он был очень бледен, губы дрожали, пристальный взгляд, казалось, пытался проникнуть сквозь стену.

— Верни мой револьвер.

Мегрэ протянул руку, мальчик полез в правый карман и тоже протянул ему руку.

— Ты не считаешь, что так будет лучше?

В ответ раздался слабый голос:

— Да.

И сразу же:

— Что вы теперь будете делать?

— Прежде всего есть и пить. Ты не хочешь есть?

— Да. Нет. Я не знаю.

— А я страшно голоден. Там, внизу, есть замечательный grill.

Он направился к двери.

— Куда ты дел служебный ключ?

Мальчик вытащил из другого кармана не один, а целую связку ключей.

— Лучше я отдам их дежурному, они здесь способны из этого сделать целую драму.

В коридоре Мегрэ остановился перед своей дверью.

— Я думаю, надо зайти немного освежиться.

Он хотел избежать нервного припадка. Он знал, как мальчик близок к нему… Вот почему он старался занять его ум мелкими житейскими делами.

— У тебя есть гребенка?

— Нет.

— Можешь причесаться моей. Она чистая.

В ответ на это мальчик чуть не улыбнулся.

— Почему вы все это делаете?

— Что все?

— Вы сами знаете что.

— Может быть, потому, что я тоже был молод. И у меня тоже был отец. Возьми щетку и почистись. Сними пиджак. Пружины кровати давно не обметали.

Мегрэ вымыл лицо и руки холодной водой.

— Может быть, мне переменить еще раз рубашку?

Он так и сделал, и Алэн увидел его голую грудь и висящие вдоль ног подтяжки.

— Конечно, ты приехал без вещей?

— Я думаю, что мне нельзя в таком виде идти в grill.

Мегрэ посмотрел на него изучающим взглядом.

— Нельзя сказать, что у тебя свежее белье. Ты спал в рубашке?

— Да.

— Я не могу, к сожалению, одолжить свою. Она будет тебе слишком велика.

На этот раз Алэн широко улыбнулся.

— Ну, тем хуже для метрдотелей, если им не понравится. Мы с тобой усядемся в уголок и попытаемся заказать легкое белое вино, хорошо охлажденное. Может быть, у них здесь найдется.

— Я не пью.

— Никогда?

— Я один раз попробовал и потом так заболел, что никогда больше не пил.

— У тебя есть подружка?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю.

— Ты застенчивый?

— Не знаю.

Выходя из комнаты, Мегрэ положил свою большую лапу на плечо юноши.

— Ты меня напугал, мальчишка.

— Напугал, чем?

— Ты бы выстрелил?

— В кого?

— В нее.

— Да.

— А в себя?

— Может быть, потом, наверное, выстрелил бы.

Они встретили лакея, который обернулся и посмотрел им вслед, может быть, он видел, как они выходили из 604-го, а он впускал Мегрэ в 605-й.

Они спустились в лифте. Мегрэ держал в руках свой ключ и связку, отданную Алэном. Он предвкушал удовольствие от встречи со своим личным врагом в великолепно сшитой визитке. Какую физиономию он состроит, когда увидит их обоих и получит утерянную связку служебных ключей?

Увы! За конторкой стоял не он, а другой, высокий, светлый блондин, но визитка и белая гвоздика в петлице были совершенно те же самые. Он не знал Мегрэ.

— Я нашел эти ключи в коридоре.

— Благодарю вас, — сказал дежурный равнодушно.

Когда Мегрэ повернулся, то увидел Брайена, стоящего посередине холла. Взглядом он спросил у комиссара разрешения заговорить с ним.

— Прости, пожалуйста, — сказал Мегрэ Алэну и подошел к полицейскому инспектору.

— Вы его нашли? Это он?

— Да. Он.

— Дама только что вернулась.

— Она поднялась к себе?

— Нет. Она в баре.

— Одна?

— Она болтает с барменом. Что мне делать?

— У вас хватит сил покараулить ее еще час или два?

— Конечно.

— Если она соберется уходить, предупредите меня сейчас же. Я буду в grill-room.

Алэн не пытался сбежать. Он ждал в стороне от толпы, немного неловкий и смущенный. Мегрэ подошел к молодому человеку и повел его в grill-room, бормоча:

— Я голоден, как волк.

И неожиданно для самого себя добавил, пересекая широкий солнечный луч, который ворвался сквозь огромное окно и косо лежал на паркете:

— Чудесная погода сегодня!

 

ГЛАВА 8,

в которой рассказывается о том, как Мегрэ захотелось стать всесильным господом богом, и о том, что не все могут безнаказанно летать на самолете

— Ты любишь омары?

Из-за огромного меню, которое подал Мегрэ метрдотель, виднелись только глаза комиссара, а Алэн, стесняясь, боялся даже заглянуть в лежащее около него меню.

— Да, мосье, — ответил он, как в школе.

— Тогда мы закажем омара по-американски. А до этого я хочу съесть целую кучу закусок. Метрдотель!

После того как все было заказано, Мегрэ сказал:

— В твоем возрасте я предпочитал омара в консервах, и когда мне говорили, что это ересь, я отвечал, что так вкуснее. Конечно, нам не приходилось их есть даже один раз в полгода, мы покупали банку только в самых торжественных случаях, потому что были бедны. — Он откинулся на спинку стула. — А ты страдал оттого, что у вас не было денег?

— Я не знаю, мосье. Я просто хотел, чтобы у отца было меньше хлопот и ему было легче меня воспитывать.

— Ты правда ничего не хочешь выпить?

— Только воды.

Тем не менее Мегрэ заказал для него бутылку рейнского вина, и перед ними поставили высокие бокалы цвета абсента с более темными ножками.

Grill был ярко освещен, но за окном еще было светло. Зал быстро наполнялся, официанты и метрдотели в черных фраках бесшумно двигались взад и вперед. Алэн был прямо зачарован маленькими тележками. К их столу подкатили тележку, заставленную закусками, но в зале были и другие, с пирожными и десертами. Среди всех этих тележек выделялась одна огромная, серебряная, сделанная в виде купола с крышкой, как на коробке.

— До войны в этой тележке помещалась четверть говяжьей туши, — объяснил Мегрэ. — Я думаю, что именно здесь и ел самый лучший ростбиф в моей жизни. Во всяком случае, самый внушительный. А теперь они кладут туда индейку. Ты любишь индейку?

— Наверное, люблю.

— Если ты не потеряешь аппетит после омара, мы закажем тебе индейку.

— Я не хочу есть.

Наверное, сидя в углу за маленьким столиком, он походил на богатого провинциального дядюшку, который угощает племянника парадным обедом по случаю окончания учебного года.

— Моя мать тоже умерла, когда я был совсем маленьким. И меня тоже воспитывал отец.

— Он провожал вас в школу?

— Он не мог. Он должен был работать. Мы жили в деревне.

— А когда я был совсем маленьким, мой отец всегда провожал меня в школу, а потом приходил за мной. Среди всех ожидающих у школы он был единственным мужчиной. Когда мы возвращались, он сам готовил обед для всех нас.

— Но ведь иногда у вас была прислуга?

— Это он вам сказал? Вы с ним разговаривали?

— Да, я с ним разговаривал.

— Он беспокоится обо мне?

— Я сейчас позвоню в Париж, чтобы его успокоили.

Алэн не замечал, что он ест с аппетитом, и даже выпил, не поморщившись, несколько глотков вина, которое ему налил официант.

— Но она у нас никогда подолгу не жила.

— Кто?

— Прислуга. Отец так хотел, чтобы все изменилось, что очень часто принимал желаемое за действительность. «Теперь, дети мои, — заявлял он, — мы начнем жить, как все люди. Завтра мы переезжаем».

— И вы переезжали?

— Иногда. Мы въезжали в новую, совершенно пустую квартиру, мебели не было. Ее привозили позже, уже при нас. Появлялись новые люди, няни, горничные, которых отец находил в бюро по найму прислуги. Почти сразу начинали приходить поставщики, а за ними судебные исполнители, которые часами ждали, думая, что отца нет дома, а он пока прятался в одной из комнат. В конце концов выключали газ, электричество. Но он не виноват. Он очень умный. У него полно интересных идей. Вот послушайте.

Мегрэ, слегка наклонив голову, внимательно слушал, лицо его смягчилось, глаза тепло и дружески смотрели на юношу.

— Это было несколько лет тому назад. Я хорошо помню, что очень долго, кажется два года, он предлагал во все министерства проект расширения и модернизации одного из марокканских портов. Его кормили обещаниями. Если бы проект приняли, мы бы уехали туда жить и стали бы очень богатыми. Когда план дошел до высших начальников, они только пожали плечами. Они чуть ли не сочли отца сумасшедшим, потому что он предлагал создать большой порт в таком месте. А теперь это сделали американцы.

— Ясно!

Мегрэ хорошо знал этот сорт людей! Но разве мог он показать сыну отца таким, каким он был в действительности? Двое других, старший сын и дочь, уже давно поняли, что он собой представляет, и не испытывали никакой благодарности к этому толстяку, такому слабому и никчемному, но тем не менее воспитавшему их. От этих двух он не мог ожидать даже жалости. И только один Алэн еще верил в него.

— Возьми еще немного шампиньонов.

— Спасибо.

Мальчик зачарованно смотрел в окно. Был час, когда машины непрерывным потоком подъезжали к отелю, останавливались на мгновенье у подъезда и портье в ливрее мышиного цвета бросался открывать двери.

Почти все прибывшие были в вечерних туалетах. Было много молодых пар и даже целых семейств. У большинства женщин к корсажу были приколоты орхидеи. Мужчины были в смокингах, некоторые во фраках, и сквозь стеклянную стену можно было видеть, как они проходят через холл в большой парадный зал ресторана, откуда доносились звуки оркестра.

В этот чудесный день погода до конца оставалась прекрасной, лучи заходящего солнца освещали лица каким-то нереальным светом.

— До каких лет ты посещал школу?

— До пятнадцати с половиной.

— Лицей?

— Да. Я закончил третий класс и ушел.

— Почему?

— Я хотел зарабатывать деньги и помогать отцу.

— Ты хорошо учился?

— Довольно хорошо. Кроме математики.

— Ты сразу нашел работу?

— Да. Я поступил в канцелярию.

— А твоя сестра отдавала отцу свое жалованье?

— Нет. Она платила только за питание. Она все высчитывала до копейки, но не платила ни за квартиру, ни за отопление, ни за электричество. А она больше всех тратила света, потому что полночи читала, лежа в постели.

— А ты ему отдавал все?

— Да.

— Ты не куришь?

— Нет.

Появление омара надолго прервало их беседу. Алэн тоже казался успокоенным. Правда, иногда — он сидел спиной к двери — он поворачивался и смотрел на входящих.

— Что ты все оглядываешься?

— Может быть, она придет.

— Ты думаешь, что она придет?

— Я заметил, что, когда вы говорили с этим человеком в холле, вы бросили взгляд на бар, и я решил, что она там.

— Ты ее знаешь?

— Я никогда с ней не разговаривал.

— А она тебя знает?

— Она меня узнает.

— А где она тебя видела?

— Две недели тому назад на бульваре Ришар-Валлас.

— Ты был у нее на квартире?

— Нет. Я стоял напротив дома, у решетки.

— Ты следил за отцом?

— Да.

— Почему?

Мегрэ слишком поторопился. Алэн замолчал…

— Я не понимаю, для чего вы все это делаете.

Взглядом Алэн указал на стол, на омара, на вино, на всю роскошь, оплаченную Мегрэ, человеком, который, логически рассуждая, давно должен был запрятать его в тюрьму.

— В конце концов мы должны были поесть или нет? Я ничего не ел с самого утра. А ты?

— Я съел сандвич.

— Значит, пока мы обедаем, а там будет видно.

— А что вы будете делать?

— Вероятней всего, мы сядем на самолет, чтобы вернуться в Париж. Ты любишь самолеты?

— Нет, не очень.

— Ты уже бывал за границей?

— Нет. В прошлом году я должен был провести две недели в молодежном лагере в Австрии. Знаете, в порядке обмена между двумя странами. Есть такая организация. Я записался. Мне велели получить визу. А потом, когда наступила моя очередь, я заболел и лежал в постели. У меня был синусит.

Пауза. Мальчик вспомнил о всех своих заботах, а Мегрэ только и было нужно, чтобы он сам вернулся к этой теме.

— Вы с ней говорили?

— С кем?

— С ней!

— Сегодня утром, в ее комнате.

— Что она сказала?

— Ничего.

— Это она виновата в несчастьях моего отца. Но вы сами увидите, что с ней невозможно бороться.

— Ты так думаешь?

— Признайтесь, что вы не посмеете ее арестовать!

— Почему?

— С ней всегда так. Она действует очень осторожно.

— Ты в курсе ее деловых отношений с твоим отцом?

— Не очень. Я только несколько недель тому назад узнал, кто она такая.

— Но он знаком с ней очень давно.

— Он познакомился с ней вскоре после смерти нашей матери. Тогда он это не скрывал от нас. Я, конечно, не помню, потому что был совсем маленьким, но Филипп мне все рассказал. Отец ему объявил, что решил снова жениться и что это будет лучше для всех нас, в доме снова будет женщина, и она станет ухаживать за нами. Из этого ничего не вышло. Теперь, когда я ее сам видел и знаю, какого типа эта женщина, я твердо уверен, что она просто смеялась над ним.

— Возможно.

— Филипп говорит, что отец был очень несчастен, что он часто по ночам плакал, лежа в постели. Он не видел ее долгие годы. Может быть, она уезжала из Парижа? А может быть, она тайком, не предупредив его, переменила адрес. Года два тому назад я стал замечать, что отец очень изменился.

— В каком смысле?

— Трудно сказать. У него стало другое настроение. Он стал мрачным и каким-то беспокойным. Когда он слышал шаги на лестнице, он вздрагивал и сразу успокаивался, если оказывалось, что это поставщик, пришедший требовать деньги.

Брат в то время уже жил отдельно. Сестра заявила, что в день своего совершеннолетия уедет от нас. Я, конечно, не сразу заметил, что он изменился. Это случилось постепенно, вы понимаете? Раньше, когда я заходил за ним в бар — мне приходилось это делать, выполняя его поручения, — я видел, что он пьет только «виши». А теперь он начал пить аперитивы, и бывали вечера, когда он возвращался, изрядно нагрузившись, и объяснял, что у него болит голова. Он совсем иначе стал смотреть на меня, как будто стеснялся чего-то, и стал очень раздражительным.

— Ешь.

— Простите. Но я уже сыт.

— А десерт?

— Если вы хотите…

— И тогда ты стал следить за ним?

Алэн заколебался, он внимательно посмотрел на Мегрэ.

— Я считаю нормальным, что ты попытался узнать, в чем дело.

— И все же я ничего не знаю.

— Понятно. Ты знаешь только, что он часто посещал эту женщину, обычно утром. Ты незаметно провожал его до бульвара Ришар-Валлас, ты сам это сказал. Ты стоял внизу, напротив дома, за решеткой Булонского леса. Наверное, твой отец и его знакомая подошли к окну. Это она тебя заметила?

— Да. Она показала на меня пальцем. Конечно, потому что я смотрел на ее окна.

— Твой отец объяснил, кто ты такой. Он потом спрашивал тебя?

— Нет. Я ждал, что он заговорит со мной об этом, но он молчал.

— А ты?

— Я не решился.

— Ты нашел деньги?

— Откуда вы узнали?

— Признайся, что вечером ты залез в бумажник отца, конечно, не для того, чтобы взять деньги, но чтобы узнать…

— Нет, не в бумажник. Он прятал деньги под рубашками в комоде.

— Много?

— Иногда сто тысяч франков, иногда больше, иногда только пятьдесят.

— Часто?

— Как когда. Раз или два раза в неделю.

— И на другой день после того, как появлялись деньги, он шел на бульвар Ришар-Валлас?

— Да.

— И потом деньги исчезали?

— Она оставляла ему совсем немножко. Несколько мелких купюр.

Алэн заметил огонек, блеснувший в глазах Мегрэ, смотревшего на дверь, но у него хватило силы воли, чтобы не обернуться. Он понял, что вошла Жанна Дебюль.

Позади нее появился Брайен, вопросительно смотревший на комиссара, который, в свою очередь, сделал знак, разрешая агенту прекратить наблюдение.

Она появилась так поздно, потому что поднималась к себе в номер, чтобы переодеться. На ней был строгий вечерний туалет, явно сшитый знаменитым портным, на руке широкий бриллиантовый браслет, крупные бриллианты в ушах.

Она не заметила комиссара и Алэна и шла следом за метрдотелем, многие женщины с интересом разглядывали ее.

Ее посадили недалеко от них за маленький столик, который стоял почти напротив, она села, оглядела зал, и, в то время когда ей протянули меню, встретила взгляд Мегрэ, и сразу же стала пристально смотреть на него.

Мегрэ улыбался спокойной улыбкой хорошо пообедавшего человека. Алэн, страшно покраснев, не осмелился взглянуть на нее.

— Она меня видела?

— Да.

— А что она делает?

— Презирает меня.

— Что вы хотите сказать?

— Она делает вид, что прекрасно себя чувствует, закурила сигарету, наклонилась, чтобы выбрать закуски с тележки, которая стоит рядом с ее столиком. А теперь она обсуждает с метрдотелем меню и сверкает бриллиантами.

— Вы ее, конечно, не арестуете! — сказал Алэн с горечью, и в его голосе прозвучал вызов.

— Я ее не буду арестовывать сегодня, потому что, если бы я поступил так неосмотрительно, ей бы удалось очень быстро выпутаться.

— Она всегда выпутается, а мой отец…

— Нет. Не всегда. Здесь, в Англии, я бессилен, потому что мне пришлось бы доказать, что она совершила преступление, предусмотренное законом экстрадиции, то есть выдачи преступника другому государству, но она не вечно будет жить в Лондоне. Ей нужен Париж. Она вернется, и у меня будет время заняться ею. Даже если это не произойдет сейчас, ее очередь все равно наступит. Бывает, что мы оставляем людей на свободе на целые месяцы, и это выглядит так, как будто они смеются над нами. Можешь на нее посмотреть. Тебе нечего стыдиться. Она храбрится. Но тем не менее она хотела бы сейчас быть на твоем месте, а не на своем. Предположим, что я оставил бы тебя у нее под кроватью. Значит, в эту минуту…

— Не продолжайте.

— Ты бы выстрелил?

— Да.

— Почему?

Алэн пробормотал сквозь зубы:

— Потому!

— Ты жалеешь?

— Не знаю. На земле нет справедливости.

— Нет, есть. Конечно, если бы я не возглавлял специальную бригаду и не должен был отчитываться перед начальником, судьей, прокурором и даже журналистами, если бы я был хоть на сегодняшний день всемогущим, я бы все устроил иначе.

— Как?

— Во-первых, я бы забыл, что ты стащил мой револьвер. Но это я еще могу сделать. Затем я бы постарался, чтобы один промышленник, не помню откуда, забыл, что его заставили отдать бумажник, сунув ему под нос револьвер, и думал, что он его просто потерял.

— Револьвер не был заряжен.

— Ты уверен?

— Я вынул все патроны. Мне нужны были деньги, чтобы доехать до Лондона.

— Ты знал, что Дебюль в Англии?

— Я следил за ней в то утро. Сначала я попытался зайти к ней. Но консьержка…

— Я знаю.

— Когда я вышел из этого дома, у подъезда стоял полицейский агент, и я решил, что это за мной. Я обошел вокруг дома. Когда я вернулся, агента уже не было. Я спрятался в парке и ждал, когда она выйдет из дома.

— Чтобы выстрелить в нее?

— Может быть. По-видимому, она вызвала по телефону такси. Я не смог к ней подойти. Мне повезло, я сразу же поймал другое такси, которое шло со стороны Пюто. Я ехал за ней следом до вокзала. Я видел, как она села в поезд на Калэ. У меня не было денег, чтобы заплатить за билет.

— А почему ты ее не убил, когда она садилась в поезд?

Алэн вздрогнул, посмотрел на него, как бы проверяя, серьезно ли он это сказал, и пробормотал:

— Я не посмел.

— Если ты не осмелился выстрелить в нее в толпе, то вполне вероятно, что ты не стал бы стрелять и в спальне. Ты следил за отцом в течение нескольких недель?

— Да.

— У тебя есть список людей, к которым он ходил?

— Я могу сказать на память. Несколько раз он заходил в маленький банк на улице Шоша и в редакцию газеты, где он встречался с заместителем ответственного редактора. Он очень много звонил из автоматов и все время оборачивался, чтобы убедиться, что за ним никто не следит.

— Ты все понял?

— Не сразу. Я совершенно случайно прочел роман, в котором это описывалось.

— Что?

— Вы же сами знаете.

— Шантаж?

— Это все она.

— Конечно. Именно поэтому требуется время, чтобы ее поймать. Я не знаю, какой была ее жизнь до переезда на бульвар Ришар-Валлас. Очевидно, жизнь эта была весьма бурной и она встречалась со множеством людей самого разного сорта. Женщины умеют лучше, чем мужчины, раскрывать интимные тайны, в особенности тайны постыдные. Когда она стала недостаточно молода, чтобы продолжать свой образ жизни, ей пришла в голову мысль превратить эти знания в деньги.

— Она использовала для этого моего отца.

— Вот именно. Она не ходила сама к своим жертвам, чтобы требовать от них денег. Это делал человек, которого все знали, встречая повсюду, и у которого не было определенной профессии, никто особенно не удивлялся, что он этим занимается. Как будто люди ждали от него именно таких поступков.

— Почему вы так говорите?

— Потому что надо смотреть правде прямо в глаза. Может быть, твой отец был все еще влюблен? Я в это верю. Он из тех людей, которые могут хранить верность своей страсти. Жанна Дебюль в той или иной степени поддерживала его материально. Он жил в вечном страхе, что его арестуют. Он стыдился самого себя. Он не смел смотреть тебе в глаза.

Алэн обернулся и посмотрел на Жанну Дебюль, лицо его стало жестоким, глаза были полны ненависти, женщина ответила чуть заметной презрительной улыбкой.

— Метрдотель, торт с клубникой.

— Но вы себе не берете! — запротестовал Алэн.

— Я очень редко ем сладкое. Мне, пожалуйста, кофе с коньяком.

Он отодвинулся от стола и вынул трубку. Он только начал набивать ее, когда к нему приблизился метрдотель и что-то прошептал, извиняясь.

Тогда Мегрэ снова засунул трубку в карман и остановил официанта, на тележке у которого лежали сигары.

— Вы не курите трубку?

— Здесь запрещено! Да, кстати, ты заплатил за свой номер в «Жильморе»?

— Нет.

— Эти служебные ключи, которые ты взял у них в коридоре, у тебя? Ну-ка, отдай их мне.

Он сейчас же протянул их Мегрэ.

— Торт вкусный?

— Очень…

Он сидел с набитым ртом. Алэн был еще ребенком, который не в состоянии устоять перед сладким, и сейчас он целиком погрузился в свой торт.

— Отец часто встречался с Дельтелем?

— Я видел, как он два раза ходил к нему.

Нужно ли было открывать ему всю правду? Было совершенно очевидно, что депутат, жена которого потребовала развода и который должен был остаться без копейки и без особняка на авеню Анри-Мартэн, торговал своим влиянием. Для него этот шантаж был гораздо серьезнее, чем для кого-нибудь другого, потому что вся его политическая карьера была построена на разоблачении чужих злоупотреблений и скандалов.

Может быть, Жанна Дебюль слишком зарвалась? У Мегрэ по этому поводу были другие мысли.

— Твой отец никогда не говорил, что он хочет изменить ваш образ жизни?

Оторвавшись от торта, Алэн недоверчиво взглянул на него.

— Что вы хотите этим сказать?

— Раньше он периодически заявлял, что теперь все переменится, а затем наступило время, когда он потерял веру в свою счастливую звезду.

— Он все-таки продолжал надеяться.

— Но уже меньше?

— Да.

— А последнее время?

— Он раза два или три говорил о том, что мы уедем на юг.

Мегрэ больше не настаивал. Это уже было его дело. Он не хотел сообщать Алэну свои выводы.

Франсуа Лагранж, который уже два года «работал» на Дебюль, подбирая только крохи, возможно, решил повести дело на свой риск.

Предположим, Жанна Дебюль приказала ему потребовать у Дельтеля, который был лакомым куском, сто тысяч франков… а барон мог потребовать миллион? Или еще больше? Барон привык называть крупные суммы, он всю жизнь жонглировал воображаемыми миллионами…

Дельтель решил не платить…

— Где ты был в ночь со вторника на среду?

— Я ходил вечером в кино.

— Тебе отец посоветовал пойти?

Мальчик задумался. Эта мысль не приходила ому в голову.

— Кажется, да… Он сказал… Да, кажется, он мне рассказывал о фильме, который шел только на Елисейских полях…

— Когда ты вернулся, он уже лежал в постели?

— Да. Я подошел, чтобы его поцеловать, как каждый вечер, и увидел, что он плохо себя чувствует. Он пообещал мне сходить к врачу.

— Ты нашел, что все нормально?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю. Я был встревожен. Я никак не мог заснуть. В комнате был какой-то чужой запах, запах американских сигарет. Я проснулся на рассвете и обошел квартиру. Отец спал. Я заметил, что наша кладовая, которая в детстве была моей комнатой, закрыта на ключ, а ключа нет. Тогда я ее открыл.

— Как?

— Крючком. Этому фокусу меня научили товарищи в школе. Надо согнуть особым образом кусок толстой проволоки и…

— Знаю. Я это тоже делал.

— У меня в ящике всегда лежал такой крючок. Я увидел посреди комнаты чемодан и поднял крышку.

Теперь надо как можно скорее увести его от этого воспоминания.

— Ты спросил отца?

— Я не смог.

— Ты сразу ушел?

— Да. Я ходил по улицам. Я хотел пойти к этой женщине.

Была еще одна сцена, детали которой никогда не станут известны, конечно, если барон не прекратит изображать сумасшедшего, — это сцена, которая произошла между Франсуа Лагранжем и Андре Дельтелем. Но это не должно было касаться Алэна. Не нужно разрушать его представления об отце.

Вряд ли депутат пришел с намерением убить Лагранжа. Вероятней всего, он хотел угрозой заставить его вернуть документы, при помощи которых его шантажировали.

Силы были неравные. Дельтель был полон сарказма. Он был человеком, привыкшим к борьбе, а перед ним стоял трусливый толстяк, дрожавший за свою шкуру.

Конечно, документов в квартире не было. Даже если бы Лагранж захотел, он не смог бы их вернуть. Что он сделал? Наверное, плакал, умолял, просил прощения. Он обещал вернуть.

И все это время он был загипнотизирован дулом пистолета.

В конце концов именно благодаря своей слабости он оказался победителем. Как ему удалось завладеть оружием? Какой хитростью он отвлек внимание депутата?

И тогда он перестал дрожать. Наступила его очередь кричать, угрожать…

Безусловно, он случайно нажал курок. Он был слишком труслив и слишком привык еще со времен лицея кланяться и получать пинки.

— Но я кончил тем, что пошел к вам…

Алэн снова повернулся к Жанне Дебюль, которая тщетно пыталась уловить обрывки их разговора. Шум ресторана, звон бокалов, стук ножей и вилок, голоса, смех и музыка, доносящиеся из большого зала, мешали ей слушать.

— Пожалуй, пора идти…

Алэн запротестовал.

— Вы оставите ее здесь?

Женщина тоже удивилась, когда Мегрэ молча прошел мимо нее.

Все прошло слишком гладко. Может быть, она надеялась на скандал, который позволил бы ей остаться в выигрыше.

В холле, победоносно вынув трубку и засунув сигару в монументальную пепельницу, Мегрэ пробормотал:

— Подожди минутку…

Он подошел к дежурному.

— Когда уходит самолет на Париж?

— Один — через десять минут, но вы на него, конечно, не успеете. Следующий — в половине седьмого утра. Заказать вам билет?

— Два.

— На чье имя?

Он сказал. Алэн ждал, смотря на огни Стрэнда.

— Подожди еще минутку. Мне надо позвонить.

Теперь он мог пойти в кабину.

— Это вы, Пайк? Простите, что я не мог с вами позавтракать или пообедать. Завтра я вас тоже не увижу. Я вылетаю ночью.

— Самолетом в шесть тридцать? Я вас провожу.

— Но…

— До скорой встречи.

Пусть делает как хочет, иначе еще огорчится. Странная вещь, Мегрэ больше совсем не хотелось спать.

— Пройдемся немножко?

— Как хотите.

— Иначе выйдет, что за все мое путешествие я ни разу не прошелся но лондонским тротуарам.

Мегрэ вспомнил, что он за границей, и, вероятно, поэтому ему казалось, что фонари горят иначе, чем в Париже, что ночь другого цвета и даже воздух имеет другой вкус.

Они неторопливо шли рядом, разглядывая витрины кинематографов, баров. За Чаринг-Кроссом открылась огромная площадь с колонной посередине.

— Ты проходил здесь сегодня утром?

— Кажется. Как будто знакомо.

— Трафальгар-сквер.

Мегрэ доставляло удовольствие пройтись по знакомым местам, и он повел Алэна на Пиккадилли-Серкус.

— А теперь нам остается только пойти спать.

Алэн мог убежать. Мегрэ пальцем бы не пошевелил, чтобы его остановить. Но он знал, что мальчик этого не сделает.

— Мне хочется выпить кружку пива. Ты разрешишь?

Мегрэ не так хотелось пива, как ему снова хотелось почувствовать атмосферу лондонского бара. Алэн не стал пить, он молча ждал.

— Тебе нравится Лондон?

— Не знаю.

— Ты смог бы сюда вернуться через несколько месяцев. Потому что тебе придется пробыть там всего несколько месяцев.

— Я увижу отца?

— Да.

Немного времени спустя Мегрэ услышал всхлипывание, но сделал вид, что ничего не заметил.

Когда они вернулись в отель, комиссар положил связку ключей и немного денег в конверт, на котором надписал адрес отеля «Жильмор».

— Я чуть было не увез их во Францию.

Потом сказал Алэну, стоявшему рядом с растерянным видом:

— Пошли?

Они поднялись в лифте. В номере Жанны Дебюль горел свет, может быть она ожидала прихода Мегрэ. Ей придется долго ждать.

— Входи! Здесь две кровати.

И увидев, что его спутник смущен:

— Ты можешь спать не раздеваясь, если хочешь.

Мегрэ позвонил и попросил разбудить его в половине шестого, он спал крепко, без снов. А Алэна даже телефонный звонок не смог разбудить.

— Вставай, малыш.

Будил ли по утрам Франсуа Лагранж своего сына? До самого конца это дело не походило на обычное расследование.

— И все-таки я очень рад.

— Чему?

— Что ты не выстрелил. Не будем об этом больше говорить.

Пайк ждал их в холле совершенно такой же, как вчера, и утро снова было чудесным.

— Прекрасный день!

— Великолепный!

Машина ждала у входа. Мегрэ вспомнил, что он забыл их познакомить.

— Алэн Лагранж. Мистер Пайк, мой друг из Скотленд-Ярда.

Пайк сделал знак, что он понял, и не задал ни одного вопроса. Всю дорогу он рассказывал о своих цветах и удивительном оттенке гортензий, которого ему удалось добиться после многолетних опытов.

Самолет поднялся, небо было совершенно безоблачным, лишь легкая утренняя дымка покрывала его.

— А что это такое? — спросил Алэн, указывая на картонные пакеты у каждого кресла.

— Для тех, кого может затошнить.

Может быть, поэтому через несколько минут Алэн побледнел, позеленел и с отчаянным взглядом склонился над своим пакетам.

Ему так не хотелось, чтобы это произошло, в особенности при комиссаре Мегрэ.

 

ГЛАВА 9,

в которой Мегрэ знакомится с новым, блюдом — фаршированной телячьей головой и рассказывает мадам Мегрэ о Лондоне

Все произошло как обычно, если не считать, что обед состоялся не через месяц, а гораздо раньше.

Началось, как всегда, с телефонного звонка Пардона.

— Вы любите фаршированную телячью голову?

— Не знаком.

— А вы любите просто телячью голову?

— Ничего.

— Тогда вам понравится фаршированная телячья голова. Это блюдо, которое я открыл во время моего путешествия в Бельгию. Вот увидите.

Мегрэ с женой, как обычно, шли к Пардонам пешком и, проходя мимо улицы Попинкур, старались не смотреть друг на друга.

Доктор Жюссье, начальник лаборатории уголовной полиции, был уже там, и мадам Мегрэ сказала, что от него пахнет холостяком.

Балконная дверь была открыта, кованые решетки четко вырисовывались на фоне темнеющего неба.

Мегрэ улыбнулся, никто не понял, чему. Он попросил вторую порцию телячьей головы. Когда пили кофе, Пардон по рассеянности протянул Мегрэ коробку сигар.

— Благодарю. Я курю их только в «Савое».

— Ты курил сигары в «Савое»? — удивилась его жена.

— Пришлось. Метрдотель шепнул мне на ухо, что трубка у них запрещена.

Пардон специально организовал этот обед, чтобы поговорить о деле Лагранжа, именно потому все старались не касаться этой темы. Говорили обо всем, кроме того, о чем все присутствующие думали.

— Много работы на Кэ-дез-Орфевр?

— Сплошная рутина. А у вас много сейчас больных в районе?

— Нет, тоже ничего особенного.

Потом немного поговорили о болезнях. Так что было уже около десяти часов вечера, когда Пардон решился спросить:

— Вы его видели?

— Да. Вы тоже у него были?

— Да. Два раза.

Женщины тактично делали вид, что они не слушают.

— У него была очная ставка с сыном?

— Да.

— Он ничего не сказал?

Мегрэ отрицательно покачал головой.

— Все та же песня?

Франсуа Лагранж держался избранной им линии, он съежился, как напуганное животное. Как только к нему подходили, он прижимался к стене, закрывая лицо руками, как бы защищаясь от ударов: «Не бейте меня… Не бейте…»

— А что думает Жури?

На этот раз задал вопрос Мегрэ.

— Жури большой ученый, отличный психиатр. Но это человек, которого всегда мучает боязнь ответственности.

— Так что?..

— Если Франсуа Лагранж продержится в этом состоянии второй месяц…

Пардон пристально смотрел на Мегрэ. Вопрос, который он давно уже хотел задать, и был истинной причиной этого обеда, но доктор не спрашивал, а только смотрел на комиссара.

— Что касается меня, — пробормотал комиссар, — то это уже не мое дело. Я сдал отчет. Старший следователь Рато, со своей стороны, прислушается к мнению экспертов.

Почему у Пардона был такой благодарный вид? Это стесняло Мегрэ. Он даже рассердился на доктора за такую нескромность. Это дело действительно больше не касалось комиссара. Конечно, он бы мог…

— Мне сейчас надо гоняться за другими кошками, я имею в виду некую Жанну Дебюль, — сказал Мегрэ, вставая. — Она вчера вернулась в Париж, и я надеюсь, что меньше чем через два месяца она будет сидеть у меня в кабинете на допросе.

— Можно подумать, что она тебе лично что-то сделала, — заметила мадам Мегрэ, хотя делала вид, что не слушает.

На этом разговор закончился. Четверть часа спустя на темной улице мадам Мегрэ взяла мужа под руку.

— Странно, — сказал он. — Почему в Лондоне почти такие же фонари, а свет другой?..

И он начал рассказывать ей о Стрэнде, Чаринг-Кроссе, Трафальгар-сквере.

— А я думала, что у тебя там не было времени даже поесть.

— Я выходил на несколько минут вечером после обеда.

— Один?

— Нет. С ним.

Она не спросила, о ком он говорит. Когда они подходили к бульвару Ришар-Ленуар, он вспомнил о лондонском баре, где он перед сном выпил кружку пива. И сразу почувствовал жажду.

— Ты ничего не имеешь против, если я…

— Конечно, нет! Иди пей. Я подожду.

Это было маленькое бистро, и она боялась, что будет его стеснять. Когда он вышел из бистро, вытирая губы, она снова взяла его под руку.

— Прекрасная ночь…

— Да…

Почему вид кошки, которая при их приближении скрылась в подвал, заставил его нахмуриться?

Кухонный будильник на письменном столе показывал семь.

— Эмма, положите еще одно яйцо в кастрюльку.

Министр вышел из спальни. Он был стар, тщедушен и неопрятен. Секретарша вынула яйцо из ящика стола.

— И соль, не забудьте соль, — сказал министр и объяснил на плохом английском: — Тогда скорлупа не лопнет. Садитесь, мой друг. Чувствуйте себя как дома. Эмма, вы можете идти.

Рзвен сел, глядя на грудь министру. Он думал: «Я ей дам три минуты, чтобы она отошла подальше». Он продолжал смотреть на грудь министра: «Сюда я выстрелю». Он опустил воротник пальто и с горькой яростью увидел, как старик отвернулся oт его заячьей губы…

— Погляди, — сказала она, — снег идет.

Когда они переезжали мост, несколько больших хлопьев проплыли за окном, падая, как клочки бумаги, в темную Темзу.

— Я счастлив, пока мы вместе, — сказал он.

— Мы завтра увидимся, Джимми, — она всегда колебалась, прежде чем назвать его по имени. Это было глупое имя для человека такого роста и веса.

— Ужасно, если бы сейчас была война, — произнесла она.

— Войны не будет.

— Прошлая началась с убийства…

— Энн, — спросил он, — мы поженимся после рождества, правда?

— У нас нету ни пенни, — ответила она. — Ты же знаешь.

— Я получу повышение.

— Ты опоздаешь на дежурство.

— Черт с ним. Ты меня не любишь.

— Ни гроша, дорогой, — засмеялась она и пошла по улице к дому № 54, молясь о том, чтобы достать денег… Навстречу шел человек. Ему было холодно и неуютно в черном пальто. У него была заячья губа. «Бедняга», — подумала ока и забыла о нем…