Окончательно заоктябрило, и с бесцветного неба пошли сеяться холодные мороси.

Турецкие специалисты-строители замуровали черные дыры от танковых снарядов. Генерал, руководивший стрельбой, получил Героя России. Приходили к месту октябрьского побоища бледные немолодые женщины. Подолгу стояли с бумажной иконкой и тоненькой свечкой. Поминали погибших. Видно, приказ был: вдов, матерей и бабушек не гонять. Все как-то «устаканилось». Демократы, название которых стало ругательством, обживались на новых должностях.

Морхинин с Тасей ездили на службу ранними утрами в пустых автобусах и трамваях. Большинство предприятий и учреждений временно или навсегда закрылось. Создавалась новая система экономики: кругом ставили торговые палатки, балаганчики, продавали с лотков.

И вот, выйдя как-то из метро на станции «Баррикадная», Морхинин рассеянно глянул на мешанину: разноперое барахло, горячие чебуреки на прогорклом масле, пиво – в банках и бутылках, журналы, услужливо представляющие любителям похабные фотографии, книги… Книги? Да, множество разных коммерческих изданий, пестрых, как дешевые шмотки: детективы, боевики, порнографические историйки с картинками. Кое-где пошло оформленное издание классики: князья Андрей и Гвидон напоминали манхэттенских Джонов, а Анны Каренины и Царевны Лебеди были точь-в-точь губастые голливудские дылды… Кроме того: «Майн Кампф», красочно иллюстрированный «Древнекитайский эрос», много Чейзов и пр. и пр.

Но что это за рыжеватая книжка средних размеров с голубой головкой Нефертити и надписью золотом на фоне колоннад римского форума? Историческая серия, наверное… Морхинин подошел и не поверил своим глазам: исторический роман «Проперций», издательство «Передовая молодежь». Автор – В. Морхинин.

Издали! Без него! Не оповещая, не платя гонорар, не вызывая держать корректуру… И почему «В»? Виктор? Опять любое предположение. Почему, как только с непомерными страданиями издается наконец его, Морхинина, книга, издательство забывает его имя и ставит перед фамилией какое-то смущенное и загадочное «В». Вместо радости, долгожданного писательского ликования, вместо сбывшейся мечты – «В»! Наверное, кто-то весело звонит Виктору Морхинину, последнее время издавшему несколько детективов:

– Витюша, поздравляю! Ты, оказывается, отгрохал и чудный исторический роман о римском поэте… Ах ты, лукавец, ах скрытник!

Морхинин купил две книги и поехал в «Передовую молодежь». Мимо охранника прошел, даже не отвечая на вопрос: куда? Тот будто почувствовал что-то, не решился приставать. Валерьян поднялся на пятый этаж, рванул дверную ручку в кабинет директора Шторкина. Закрыто наглухо, как в подводной лодке. Толкнулся в кабинет замдиректора – доброжелательного Федора Федоровича Федчикова. Закрыто! Он к секретарше – ушла обедать.

Морхинин рухнул в кресло рядом с кабинетом и приготовился бесконечно ждать. Закрыл глаза, голову уронил на грудь. На колене, придержанные холодной рукой, вздрагивали два его «Проперция».

– Валерьян Александрович! Наконец-то вы! – с протянутой рукой к нему приближался сияющий Федчиков. – Первая книга, изданная «Молодежью» в качестве акционерного общества, – ваша. От души поздравляю!

– Почему же не предупредили? – просипел Морхинин таким обеззвученным от обиды голосом, как будто это не он пел два десятилетия на оперной сцене и в храмах, и не он восхищал при застольях приятелей разливом своего баритонального баса.

– Да Господи! Искали ваш телефон, адрес, – развел узкие ладони Федчиков. – Провалились как сквозь землю. Этот олух и болтун Цедилко, когда ушел, такой бедлам после себя оставил: уму непостижимо… Рассукин сын! Сейчас, говорят, в подставных фирмах занимается какими-то манипуляциями. Потому и решили издавать без вашего оповещения. Ну, думаем, увидит свою книгу на прилавках, сам придет.

– А гонорар?

– Сейчас же поднимайтесь в бухгалтерию. Вас ждет ведомость по оплате семнадцати авторских листов. Конечно, вы не построите на этот гонорар дачу, как в былые-то времена. Но все-таки кое-какие денежки получите, – Федчиков светился от удовольствия и удивлялся его унынию.

– Объясните, Федор Федорович, – сказал наконец Морхинин. – Ведь историческая серия у вас всегда выпускалась раньше с полным именем автора на обложке и титульном листе… Почему же эта книга…

– Видите ли, Валерьян Александрович, те книги мы выпускали прямо здесь. Все контролировалось на высочайшем (он ткнул пальцем в потолок) уровне… А сейчас выпускали тираж не только не в родной типографии – она вся завалена тысячами рекламных листовок от разных фирм-однодневок, те платят типографии бешеные деньги. Мы такими средствами не располагаем… Увы! Нам пришлось издавать вашу замечательную книгу – заметьте, тиражом в сто тысяч экземпляров, как в лучшие времена, – даже не в Москве, а в Туле. В очень слабенькой устаревшей типографии. И, несмотря на то что я битый час объяснял начальнику цеха, как должна выглядеть обложка, об стенку горох! Ну привыкли ребята учебники выпускать для тех училищ. Разве понимает этот долдон, что автора романа требуется дать полностью: это же его бренд! А он слушал, слушал, но сделал, как привык, – хоть убейте… Хорошо, на заключительном листе все же удостоил-таки отпечатать ваше истинное имечко: Валерьян… – И Федчиков разразился благодушествующим смехом, похлопывая угрюмого автора по спине.

Морхинин пошел в бухгалтерию. Получил деньги – примерно столько, чтобы купить Тасе зимние сапоги, а себе ондатровую шапку (не все же в кроличьей мыкаться!) и вызвать мастеров – застеклить лоджию… Ну а на остальные прожить месяца два. Всего-то навсего! Сто тысяч экземпляров! Инфляция, реформа съели его писательский гонорар.

Поскольку печень Федчикова страдала от последствий неразумной молодости, Морхинин появился с несколькими экземплярами «Проперция» и большой сумкой, нагруженной водкой и закуской, в редакции у Лямченко.

Его приняли сдержанно. Видимо, перспектива веселого и, главное, бесплатного возлияния не могла пересилить мрак писательской зависти. Только пышноусый Лямченко внешне радовался за него:

– Ну вот, Валерьян, ты теперь настоящий писатель, – заявил он. – Роман в «Передовой молодежи» – это показатель, это класс. Нальем, хлопцы, по полной за нашего друга и брата, за его заслуженный литературный успех!

– За тебя, Валерьян! – поднял стакан критик Селикатов, глядя на проклятого хориста мреющими от зависти узкими глазками. – Выпьем и снова нальем. Ты теперь разбогател, не будем щадить твои карманы…

Минут через сорок вся компания была красна, громкоголоса, развязна и не лишена претензий к автору.

– Разумеется, образ Августа тебе не удался, – крепко выпив, произнес критик. – Но да черт с ним, и даже с Меценатом – это все высшее начальство. Они у всех получаются напыщенными, как индюки. А ведь и сам Проперций, и великий Гораций, и бабник Вергилий тоже ходульны. Ты не уловил сути поэтического наполнения, духовности и, так сказать, орлиного полета великих творцов… Опыта у тебя маловато для такого сложного романа… Выпьем за то, что тебе повезло. Что этот дурак Федчиков и деляга Шторкин просчитались. Первой книгой должна была прозвенеть судьба нашего современника, выходца из забитой, задыхающейся русской деревни.

– Но это ведь историческая серия, – робко возразил Морхинин. – Это другое направление…

– Вот именно – другое! – вскричал, деревянно захохотав, прозаик Капаев. – Другое для патриота, а не для разлимонивания каких-то никому не известных римских поэтов. У нас что, не о ком писать? А Есенин, Клюев? А Блок?

– Вы и напишите про Клюева, – решил отшутиться Морхинин. – Вы председатель комиссии о поэтах, пострадавших от репрессий власти: Мандельштам, Васильев, Мейерхольд…

– Мейерхольд – режиссер, который выпускал на сцену актрис в одном трико… Ты всех перепутал, – вмешался Селикатов.

– Кстати, о дамах, – поднял вилку с наколотым куском колбасы молодой критик Порохов. – Героиня… возлюбленная Проперция – она же в твоем романе обыкновенная проститутка, самая дешевая. – Порохов снова налил себе водки, выпил и закончил. – На большее, на одухотворенность, на высокую светлую любовь ты не потянул, Валерьян. И все эти страсти-мордасти твоего Проп…репция… они фальшивые, неправдоподобные, какие-то извращенные… Да! – крикнул Порохов. – Герой твоего романа просто извращенец, потому что эта… как ее?.. Финкия, его сестра, – и он дико захохотал, разлохматив свою довольно значительную бороду.

Неожиданно в кабинет Лямченко, где шумело застолье, вошел Лебедкин, глава Неформатной писательской группы. Бывший нерушимый Союз писателей давно уже распался «на два гетто».

Лебедкина встретили радушно, угощая за счет морхининской щедрости. Он предстал со снисходительной улыбкой; маленький, сухонький, лет шестидесятипяти, тщательно выбритый, с высоко взбитым седым коком и повелительным взглядом из-за толстых очков. Лебедкин, как все знали, не был «врагом бутылки». Тем не менее ему не занимать было ума, особенно чиновничьего, и беспредельной энергии.

– Разрешите, Василий Григорьевич, подарить вам мой роман, – довольно лебезливо проговорил подвыпивший Морхинин.

Он так долго писал на отвороте книги, желая Лебедкину всяческих побед, что тот даже начал сердиться.

– Кончай свой литературоведческий трактат! Наливай, Валерьян! – закричал разудало Лямченко. – Василий Григорьевич, прошу принять штрафную.

Налили, выпили.

– Ты достоин теперь стать членом Союза писателей! Официально! Я не прав, Василий Григорьевич? – взвился с наигранным восторгом Лямченко. – Вот новый писатель России, ура!

– Ну, конечно. Вы имеете полное право подать заявление в приемную комиссию, – благожелательно подтвердил Лебедкин.

– Уэа!.. – совершенно потеряв контроль над собственным произношением, взревел Порохов, опрокидывая пустую бутылку и валясь головой на тарелки с закуской. – Еще одна посредственность, не имеющая даже систематического литературного образования, вольется в толпу официальных графоманов… ха-ха!

– Веди себя прилично, Галактион, – мягко сказал любивший Порохова Лебедкин.

– Ты кто по специальности, а? – неотчетливо двигая языком, обратился Порохов к Валерьяну Александровичу. – Сантехник?

– Я по специальности певец, – тихо ответил Морхинин, внутренне страдая от этой буйной фамильярности.

– Пи…вец? Хо-хо! Ха-ха! Мы все тут пивцы… Пьем и не пьянеем…

– Валерьян пению обучался и в оперном театре работал, – пояснил Лебедкину Лямченко. – А ну двинь, Валерьяша, шоб все поняли, как надо голос подавать… Гой!

– В другой раз как-нибудь, сейчас неудобно… – смутившись, отказался Морхинин.

– Тогда расскажи, как в издательстве к тебе рецензент по истории приставал, доктор наук… мать его.

– Действительно, так и было. – рассказал Морхинин. – Он прочитал и говорит мне: «Я не нашел ни одной ошибки – ни в хронологии, ни в реалиях эпохи. Вы университет когда заканчивали?» «Университет я не заканчивал. Я учился в музыкальном институте по классу вокала», – отвечаю. «Откуда же у вас такая историческая подготовка? Темните, коллега. Я, говорит, лекции профессоров слушал, в университетских архивах рылся, латынь знаю». «А я, – в пику ему, значит, отвечаю, – читал переведенных на русский язык крупнейших специалистов по римской цивилизации и русских историков. И вообще, чтобы описать красивое дерево, не обязательно его спилить и раздолбать на кусочки». Не поверил. Но положительную оценку дал.

Пили еще долго. Хорошо разогревшийся Лебедкин провоцировал:

– Кстати, ты, говорят, и стихами балуешься, Пушкин? А ну-ка изволь выдать что-нибудь рифмованное.

Морхинин был достаточно пьян и решил посмешить присутствующих политической эпиграммой:

– Слабо, – поморщившись, оценил Лебедкин. – Что же плохого, если народ выбрал директоров, генералов, и до реформ пребывавших на ведущих постах в государстве?..

– Да, стихи, главное, по сути неправильные, – важно поддержал начальство не терявший нюха Лямченко.

Неожиданно какой-то молодой человек с лохматой головой крикнул, обращаясь к Порохову:

– А в рожу хочешь, урод? В грызло, а?

Сильно пьяного Порохова выводили под руки блевать в туалет.

– Я вернусь, – мстительно обещал Порохов, когда его с трудом вытаскивали из кабинета Лямченко. – Я произнесу свою пророческую балладу о будущем России… Я не позволю…

– Ты мелкий приспособленец! – говорил презрительно Селикатов какому-то перепуганному человеку в расстегнутой рубашке и галстуке на спине. – И всегда таким дерьмом был!

Другой критик, Карабеев, махал кулаком и возражал Селикатову:

– А это нужно еще доказать, Петр Анисимович! За такие слова и схлопотать можете… Да-да, по физиономии…

Кто-то упал и, повалив стулья, никак не мог встать, передвигаясь исключительно на четвереньках.

Морхинин осторожно прокрался к двери. Выскользнул в коридор. Только оказавшись на улице и вдохнув холодного воздуха, смешанного с клубами выхлопных газов, он почувствовал себя увереннее.

– Никогда больше не буду участвовать в таких посиделках… – бормотал он, взяв приблизительный курс к станции метро «Арбатская». – Ну их, писателей… Не то что-нибудь прочитаешь и ведь… Избить могут…