Итак, журнал «Лефт» опубликовал подборку стихов Морхинина. А еще через три месяца (уже летом) вышел с романом «Шестая кулиса».

Морхинин получил за роман такой крошечный гонорар, что бухгалтер Фаина Григорьевна даже покраснела, выдавая ему несколько жалких купюр.

– Вот такое у нас ужасное положение, Валерьян, – сказала она, шмыгая носом от смущения. – А наш директор Шелковников воображает из себя великого литератора, вместо того чтобы ходить по инстанциям, искать спонсоров и отстаивать журнал.

– Да я не обижаюсь, – с усмешкой пожал плечами Морхинин. – Я знаю, что Шелковников нормально оплатил в прошлом номере рассказы своим друзьям Гераськину и корейцу Ниму. Якобы у него перед ними моральные обязательства.

– Да ладно уж… обязательства… – презрительно протянула бухгалтер, умудренная за долгие годы службы при литературе. – Вместе всю жизнь водку пили и опереточному кордебалету визиты делали. А Федьку Нима, корейца, продвигали как национальный кадр, пишущий на русском языке. Тогда очень поощрялось.

Тем не менее Викторина Ильинична, как могла, компенсировала Морхинину его гонорар. Кроме десяти экземпляров «Лефта», полученные им бесплатно, так сказать, по закону, Викторина Ильинична подтихую отдала еще две упакованные вязанки – штук пятьдесят.

Потом он прошелся по магазинам, похрустывая в кармане жалким гонораром, пока весь его не потратил. Когда он принес свою продовольственную поклажу и вывалил на стол главного редактора, у того высоко поднялись интеллигентные брови.

– Стоило ли так тратиться, тем более в нынешние-то времена, – с кривой улыбкой произнес Шелковников, почему-то чувствуя себя униженным.

– А у нас вчера в церкви отпевание было. Двух крутых отпевали с продырявленными башками.

Шелковников слегка порозовел. Однако принять участие в торжестве, устроенном Морхининым, не отказался.

В течение ближайших недель и месяцев Морхинин дарил знакомым полученные вместо денежного вознаграждения приятные книжечки журнала «Лефт», где основное место занимал его роман «Шестая кулиса».

Морхинин продолжал дарение, пока у него не осталось всего пять экземпляров. Их он отложил на память о своем приключении в этом журнале, который в скором времени перестал существовать. Директор Шелковников с помощью старых связей перебрался в солидное рекламное агентство. Пару раз Морхинин натыкался в «Литературной газете» на его ворчливые заметки, умеренно критикующие современное положение вещей.

А Микола Лямченко, которого теперь предупредительно называли Николай Иванович, стал изредка печатать подборки морхининских стихов. Этому, по-видимому, способствовала жена Лямченко Люба, испытывающая к Морхинину дружескую симпатию.

Раздобыв значительные средства (видимо, не без поддержки высшего руководства СПР), деловитый Лямченко организовал Издательский дом «Российская литература». Кроме газеты он нашел помещение для четырех сотрудников с компьютерами, а для себя – маленький кабинетик с ноутбуком, иконой Казанской Божьей Матери, письменным столом и подозрительным шкафчиком, скрывающим стеклянную кубатуру.

Издание книг на средства авторов сначала двигалось не очень споро, конкурентов хватало, но вскоре лед тронулся. Домохозяйки, подполковники в отставке, научные сотрудники, учителя – короче, те москвичи и провинциалы, которые по политическим убеждениям и национальным амбициям не принимали современный режим, но желали издать собственные опусы (пусть и на свои кровные), активно понесли свои изделия в Издательский дом. Лямченко и его официальные покровители начали процветать.

Николай быстро привык разговаривать менторским тоном.

– Хватит тебе рыскать по жульническим коммерческим издательствам со своей «Шестой кулисой». Приноси мне. Издадим на высоком техническом и художественном уровне, – сказал он однажды Морхинину.

– У меня нет денег, – мрачно ответил бывший хорист.

– Я организую самую дешевую экипировку твоему роману и напишу вступление, где превознесу тебя до небес. У тебя старшая дочь богатая, попроси у нее двадцать тысяч.

– Дочь не очень готова отстегивать на книгу.

– Шоб холера взяла такую дочь. Но ведь давала же баксы на презентацию в Италии.

– Это, говорит, престижно.

– Задрипанные слависты в каком-то Турине – престижно? А у меня в СПР – непрестижно? Назло достану бабло и сам издам тысячу экземпляров.

– И что я буду с ними делать? Ну, подарю пятьдесят штук, а остальные?

– У меня есть человек, который продаст в московских магазинах за небольшие комиссионные.

Морхинин посопел, похлопал глазами, почесал в затылке.

– Ну?! Валерьян! – орал Лямченко. – Это будет бестселлер! Вернем затраченные деньги и заработаем втрое. Не журись! Читатель бросится на роман, где раскрываются тайны за кулисами главного театра!

– Хорошо, попробую, – вздохнул Морхинин.

Он позвонил Зименкову. Тот взял трубку с веселым ржанием.

– Да-к что? Поедем на следующий концерт? Стихи читать будешь, а, Валька? Может, и в другой раз жив останешься? – изошел остротами бывший директор Международного центра по кибернетике, а нынче бизнесмен-эмигрант.

Морхинин стал объяснять, что собирается издать роман такого скандального содержания… Словом, ни одно издательство не берется издавать, трусят.

– Соглашается храбрец Лямченко, который был тогда на концерте, помнишь? Но тут загвоздка. Издать такой роман можно только за свои деньги.

– Сколько надо? – сразу похолодевшим голосом спросил бывший зять члена Политбюро.

– Для такого крупного бизнесмена, как ты, Юра, это пустяки: шестьсот-семьсот долларов. Ну, может быть, тысяча. Ладно, хорошо. Чтобы, как говорится, с походом – полторы.

– Ты понимаешь, старик, сейчас тяжелейшее положение. Каждый доллар на счету. Дефолт, одним словом. В другое время разговора бы не было. А тут – проблема. У меня сейчас со всех сторон выплаты. И в России, и в Швейцарии, и…

– Ладно, не морочь голову, Зименков. Я ведь хоть и не бизнесмен, но не ребенок… И не идиот. Не выдувай из себя всякие ужасные обстоятельства. Дашь денег или нет?

Морхинин подумал с невольным омерзением: «Как же сожрала их ушлые душонки вся эта мировая система! Да будь у меня столько денег, я бы дал товарищу на книгу в десять раз больше. Как раз столько, сколько он тратит, когда везет любовницу в какой-нибудь ночной ресторан…»

– Полторы тысячи баксов? – спрашивал Зименков. – Подарить?

– Да в долг прошу, в долг. Верну через месяц-другой. Не страдай, – Морхинин испытывал сейчас к бывшему школьному товарищу искреннее презрение.

Морхинин приехал по указанному Зименковым адресу. Среди старых подновленных – новые светлопанельные строения. Стекло, металлические сверкающие перехваты, тяжелые двери, обитые металлом; какие-то круглые приборчики наверху и сбоку, мигающие огоньки… Охрана. Подбористые, спортивные люди в цивильных костюмах, равнодушные, хорошо выбритые, взгляды ледяные.

Изредка быстро проходят в великолепно сидящих пиджаках офисные мужчины – молодые, среднего возраста. Ни малейшего интереса к чему-либо на свете, кроме исполняемого в данную секунду дела. Совсем редко на небольших каблучках отстукивают торопливую дробь походки молодые женщины в скромных узких платьях. Женщины, как и мужчины, стройны, худощавы, ноги безукоризненны… Появляются, исчезают. Только дверь с нажатием кнопки отползает в сторону, пропуская, и – все опять плотно закрыто. Никого. Морхинин почти гипнотически понимает: происходит священный процесс. Здесь делают деньги.

Он подходит к оконцу за стеклом. Там голова. Морхинин протягивает паспорт. Смотрят жутко внимательно, потом на компьютере: тык-тык-тык… «Налево, вторая дверь, лифт, пятый этаж…»

Морхинин наконец идет по прямому, как стрела, коридору без дверей, только в конце его дверца без ручки. Он подходит, нажимает кнопку, на него направляется маленький стеклянный глаз. Тишина. Все неподвижно. Вдруг загорается огонек. Щелк! Дверь отъезжает. Морхинин в приемной у Зименкова.

Две молодые женщины сидят за столиками странной конструкции, на столиках голубые мониторы. Не обращая внимания на вошедшего, работают: пальчики носятся по клавиатуре. «Пианистки-компьютеристки»… – с натужной иронией думает Морхинин.

Навстречу ему идет, белоснежно сияя зубами и всеми оттенками косметики, женщина – узкое темно-синее платье, к груди приколот микрофончик.

– Валерьян Александрович Морхинин?

Морхинин почему-то сердито узнает секретаршу Лилю, с которой он в злосчастный вечер избиения пил шампанское на брудершафт…

– Здорово, Валя, – сказал Зименков, увидев Морхинина и Лилю. – Вались в кресло, отдыхай. Виски хочешь? Или коньяка?

– Нет, не хочу, спасибо, – Морхинин вдруг почувствовал, что роскошь кабинета действует на него подавляюще, как и отношения с бывшим школьным товарищем.

– Извини, времени нет, – вроде бы виновато произнес Зименков, но тут же стал деловым до дрожи. – Значит, так, тебе нужно в долг полторы тысячи баксов на книгу. Верно?

– Верно.

Морхинин смотрел заинтересованно, писательским глазом: ловко-то как все, ух! А выражение на мордовороте у старого товарища – как будто у него полтора миллиона попросили без отдачи.

– Лиля, расписка готова?

– Конечно, Юрий Михайлович. Вот она, отпечатана со штампом нашей фирмы. Прошу вас, – продолжала Лиля, обращаясь к Морхинину, – своей рукой проставить паспортные данные, сумму прописью и подпись разборчиво.

– Один момент, – Морхинин торопливо заполнил требуемые графы расписки. – Подпись подлинная, не псевдоним, – пошутил на ходу получающий деньги Морхинин. – А то, следуя академику Веселовскому, от боярина Морхинина произошли Пушкины. Исходя из чего, я могу считать себя Пушкиным. Так что расписался-то я: Морхинин, а когда отдавать деньги время подойдет, увильну. Скажу: я вообще-то Пушкин и денег у Зименкова не занимал.

– Га-га-га! – загоготал Зименков, став немного похожим на прежнего Юрку.

– Одну тысячу пятьсот долларов США Валерьян Александрович Морхинин обязуется возвратить не позже, чем до конца ноября сего года, – не обращая внимания на шутки Морхинина и гогот Зименкова, зачитала аккуратная секретарша Лиля.

– А если вовремя не верну, ко мне домой приедут двое серьезных мужчин со шприцами, скальпелем и паяльной лампой для побуждения должника к выплате? – продолжал выпендриваться Морхинин.

– Ну ты уж слишком, – вздохнул как-то застенчиво Зименков. – В крайнем случае суд, описание недвижимости, продажа занимаемой квартиры.

– У меня нет квартиры. Только комната в коммуналке. Учти, я ведь писатель некоммерческого профиля, – Морхинин почувствовал, что еле сдерживает приступ бешенства.

Ни с того ни с сего он скрипнул зубами: вот она классовая ненависть! Черт возьми их, зятьков и сынков прежних членов верховной мафии… Теперь у них уже подросли новые зятьки и сынки, так чего горевать, что растащили страну на ломти и жируют с полным сознанием законности.

– Пересчитайте, пожалуйста, – сказал Морхинин, возвращая деньги Лиле, – а мне отдайте расписку.

– Ты чего? – забеспокоился Зименков. – Я пошутил насчет недвижимости.

– Пересчитали? – уточнил Морхинин, обращаясь снова к Лиле и не реагируя на Зименкова. – Все в порядке? Сумма возвращена полностью? А теперь прошу обратить внимание. – Морхинин аккуратно порвал расписку и сунул бумажки в карман пиджака. – Вот, Юра, я тебе ничего не должен. Я приехал просто проведать. Удостовериться в твоем драгоценном здоровье.

– Да ты чего, Валька, с ума съехал? В чем дело?

– Ни в чем. Мой, так сказать, творческий каприз. Мисс, проводите меня до двери.

Морхинин стройно направил стопы вон из кабинета бывшего школьного товарища.

– Отнимает тут время… – вслед ему громко сказал Зименков. – Писака-бумагомарака…

Дома он позвонил старшей дочери.

– Софья Валерьяновна? Бизнес-леди? Один писателишка беспокоит. С корыстными целями. Я понимаю, что с богатыми и успешными современниками лучше быть в других отношениях. Но у меня явный комплекс неполноценности перед их величием. А ведь я все-таки кормил и поил тебя до совершеннолетнего возраста.

– Чего это ты городишь, папа? – удивилась Соня и захихикала на другом конце провода. – Какие у тебя проблемы? Говори прямо, не бойся. Чем смогу, помогу, ей-богу.

– Ух, что-то ты, Сонька, сегодня добрая. Книгу нужно издать за свой счет маленьким тиражом. Обещали потом реализовать и часть денег вернуть.

– Сколько? Гм… Подъезжай.

Морхинин приехал через два дня, раньше не собрался. Неожиданно у него разболелась голова, потемнело в глазах. Тася забеспокоилась, хотела вызвать «скорую помощь». Но пришел сосед-электронщик, принес аппарат для измерения давления.

– Засучите рукав, Валерьян Александрович, – сказал он серьезно и проверил. – Повышенное. Спиртное и крепкий кофе не пить. Ни с кем не ругаться. Не писать. Таисья Федеровна, не нужно «скорую». Вот я даю таблетку. Пусть Валерьян Александрович примет, водичкой запьет. Полежит на диване час. Глазки закатит, ручки на пузе сложит и почитает себе потихоньку молитвы. Знаете?

– Ну мне ли не знать. А какие?

– Самые главные. Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя, грешнаго… Ну и дальше «Отче наш», «Богородице Дево…» Святителю Николаю и целителю Пантелеимону.

– Тась, гляди-ка. Наш электронный мыслитель православные молитвы выучил.

– А как же. Мы с женой православные. Да где себя чувствуешь умиротворенно и благодушно, как не в церкви? Направо глянешь, налево глянешь – свои. Как бы у себя живешь. А то чуть толерантность не оправдаешь, так сразу шурум-бурум: мол, не забывайте, кто хозяин.

– Что правда, то правда. Спасибо, Рома, – Морхинин одобрительно посмотрел на молодого человека.

Когда Морхинин приехал к дочери в миниатюрный офис в глубине двора под облупившейся аркой, Соня ему выговорила:

– Звонишь, просишь деньги, а сам носа не показываешь.

– Заболел, давление подскочило. Вот если так дело пойдет, то скоро и хоронить будете. Сейчас человека похоронить – дело затратное. Так что заранее крепись. Денег уйдет – уйма.

– Хватит молоть черт-те что, папаша. Нашел тему для шуточек. Как сейчас себя чувствуешь?

– Ничего, на ногах держусь и языком шевелю.

– Языком ты при любых катастрофах болтаешь борзо. Держи конверт. Про что роман-то?

– Про хориста из оперного театра. Но не про меня, а про одного непутевого тенора… Помнишь, как я вас на утренники в театр водил? Оперу «Снегурочка» помнишь?

– «Снегурочка»… – вспомнила бизнес-леди; на ее суховатом, скупо подкрашенном лице засветилось дальнее отражение отрочества, и в голубых подобревших глазах словно полетели звездочками снежинки, а в ушах нежно запели сказочные мелодии Римского-Корсакова. – На сцене снежками бросались, когда Масленицу провожали… Как в школе после уроков… – сентиментально задумавшись, припоминала она. – И хор громко пел и плясал… А самый статный мужчина в хоре был наш папа, хоть и с приклеенной бородкой…