Морхинин с Тасей приехали в Москву к Успению Богородицы, как уговаривались с настоятелем отцом Виталием. Отслужили всенощную.

А на другой день после обедни Морхинин отправился в Неформатную писательскую группу. Он давно стоял на очереди издания сборника некоторых своих неопубликованных вещей. Издание осуществлялось бесплатно: всего сто экземпляров объемом чуть побольше сотни страниц.

Морхинин позвонил прозаику Василию Капаеву. Тот занимался непосредственно этим делом и объявил, что его очередь подошла.

– Приезжай, выберешь цвет обложки.

Морхинин приехал на Большую Никитскую. Влез на второй этаж, стараясь случайно не встретить Лебедкина, которого не переносил с тех пор, как литературный начальник со своей любовницей его обидели. Поговорил с Капаевым. Выбирая обложку, ткнул пальцем бежевый колер. Все же хоть что-то из новых его творений выйдет в свет.

– В ЦДЛ в малом зале вечер поэтов, – сообщил Капаев. – Если хочешь, послушай, какие они вирши будут завывать. Ты ведь тоже поэт, у Кольки Лямченко в газете печатаешься. Я как-то случайно наткнулся. Вполне профессиональные стихи. Иди выступи, – советовал на удивление благожелательный Капаев.

Идти в сборище поэтов не хотелось. Затем Морхинин все-таки задумался, поцикал зубом. Решил: пойду. Сам, конечно, ничего читать не буду. Да и неудобно – никто не приглашал. Как-никак новое впечатление. Деревня, надо сказать, приелась за лето со своими грядками, хозяйственными хлопотами. Про «черное копание» с братом Таси, про дальнейшие заботы Алексея по поводу реализации выкопанного оружия он старался не думать.

Погода на дворе установилась хмуроватая, прохладная. Определенно чувствовалось приближение осени. По этому поводу Морхинин был в пиджаке и осенних брюках. В общем, получился приличный серый костюм. Давнишний плащ он перекинул через руку.

Зал был полутемный. Свободных мест много. Морхинин сразу сел. Рядом с ним стул тоже оказался не занят. В конце зала озаренная большим светильником стояла у микрофона Кристина Баблинская в закрытом до шеи платье. Она заканчивала читать стихотворение томным хрипловатым голосом. Поэтесса выглядела повзрослевшей и строгой, заметно изменилась за последние годы. Лицо ее казалось сильно загорелым, а волосы, распущенные по плечам, золотились темным каштаном. «По-новому выкрасилась?» – удивленно подумал Валерьян.

Слушая Баблинскую, Морхинин поражался навязчивой зауми и показной распущенности модных стихотворительниц. Простительно для молоденьких дурочек с задранными носами и безнадежными, в сущности, амбициями. Но Баблинской аплодировала группка «актуальных» поэтов. Кто-то из них выступил и сказал, что это совсем не порнографические стихи, а проникновение в скрытые и подавленные желания большинства людей, особенно темпераментных женщин.

Затем поэт Вапликанов осудил эти неуемные пристрастия отечественных поэтесс, тогда как в России происходят трагические и необратимые изменения. И процитировал отрывок из патриотической баллады поэтессы Марины Стукиной, которую боялись публиковать даже официально разрешенные оппозиционные журналы.

Послышались раздраженные выкрики. Двое мужчин из разных концов зала стали продвигаться навстречу друг другу с воинственным видом. «Неужели мордобой будет?» – заподозрил Морхинин.

Баблинская подняла руку и попросила разрешения прочитать еще одно стихотворение. «Давай, Христя, раздевайся дальше!» – крикнул озорной голос. Смуглое лицо Баблинской стало от злости еще темнее. Она кашлянула и сказала сердито:

– Вы не хотите, чтобы я читала. Но я буду читать назло всем.

– Надеюсь, вы найдете другую тему, – вежливо предположил Вапликанов.

Кристина опять подняла руку, будто римская статуя или девушка из гитлерюгенда, и начала, сомкнув грозно соболиные брови. Морхинин прислушался. Зал постепенно затих.

Ночь глуха. Нисходит прана Спектром волн от бездн миров, Омывая непрестанно Семь космических основ. И опять Луна туманна — Давний спутник бледных снов; На нее взирая странно, Пишет Русь месяцеслов. Ей созвездья напророчут Неосознанных грехов, Потрясений набормочут В тайном сборище волхвов. Жизнь людская безотрадна От рожденья до гробов… Длится ночь. Нисходит прана Спектром волн от бездн миров.

– Масонские стихи, – отчетливо определил Вапликанов. – Но сделано хорошо. Выпустите поэтов другого направления. Должна быть справедливость.

Стали выходить по очереди мужчины и женщины. Большинство из них Морхинин не знал. Они читали вполне приличные стихи, наполненные банальностями, которые увидишь в каждой газетной или журнальной подборке. Морхинину стало скучно. Он собрался уйти, однако почувствовал, что кто-то сел рядом на свободное место и теплая рука мягко легла на его руку. Ощущение этой нежной и в то же время настойчивой руки, оказывается, навсегда оставалось в его памяти.

– Христя, здравствуй, – шепотом поздоровался Морхинин, преодолевая неожиданное волнение.

– Здорово, хрычуга. Я тебя сразу высмотрела в темноте. Читаю, а сама вижу: приперся мой милый певчий с правого клироса, – сказала Баблинская. – У меня ж глаза, как у кошки. Хорошо выглядишь… для своих лет. А я сильно постарела? Говори, не выкручивайся.

– Совсем не постарела, но изменилась. Из бесстыжей девчонки стала стопроцентно роковой женщиной. И стихи твои последние мне понравились. Какое-то в них есть честное уныние, даже трагизм. Это здорово.

– Линяем. Коллеги надоели. Пригнись, дылда.

Они бочком проследовали из зала в вестибюль.

Кристина получила в гардеробе свой плащ, надела его и взяла Морхинина под руку. Старый гардеробщик, видимо, вспомнивший вопли пьяной Христи, обвинявшей Морхинина в обольщении и подлости, слегка расширил зрачки. Впрочем, он тут же равнодушно отвернулся. Видал и не такое, да еще среди знаменитостей.

Кристина на улице глубоко вдохнула холодный воздух. Держа Валерьяна под руку, потянула его в сторону Тверского бульвара.

– Ты занят? – спросила она, что-то прикидывая в своих планах на сегодняшний вечер.

– Да нет, не особенно. Жена у своего сына. Я тут заглянул в Неформатную группу. Выходит мой бесплатный сборник на сто экземпляров.

– А у тебя в нем что? – заинтересовалась поэтесса.

– «Четыре повести о молодых девушках», – засмеялся Морхинин.

– Старый распутник! – шутливо возмутилась Христя. – И тут за свое. Нет чтобы рассказы о тяготах полузадушенного отечества.

– Там одна повесть историческая. Остальные современные, о наших страдающих гражданках. Словом, про их не самую развеселую жизнь.

– Тогда пошли ко мне обедать, любовь моя, – проговорила Баблинская без всякого нажима в окончании своего приглашения.

– Ну, уж и… К чему баловаться этим словом, – засмущался Морхинин, глядя в ее смуглое и, как теперь стало заметно, поблекшее лицо.

– Я и не балуюсь, – Христя пожала женственно-покатым плечом. – Что есть, то есть. Вечер наш. Я одна, ты на сегодня свободен. Обед я приготовила вкусный, по-хохлацки. Редко готовлю, но иногда хочется самой стряпать. Ну?

– Да как-то вдруг… – словно неопытный юноша, засомневался в себе Валерьян.

– Последние семь лет я люблю одного мужчину – тебя, балбеса.

– Но мы же не встречались с тобой месяцами. Даже виделись редко.

– Тем более. Одно твое слово, и я бросила бы любого партнера. А ты даже не звонил. Я-то тебе звонила время от времени. Подходила твоя жена. Иногда мужики и какая-то, по-видимому, старуха… Но ты не взял трубку ни разу.

– Я не подхожу к телефону. Почему-то так сложилось…

– Кстати, Юлька давно ушла из церковного хора. Выскочила замуж за одного полууголовного воротилу. Хам и скотина редкостный. Но она его держит обеими ручками. Представляешь? После своих корпоративных пьянок препирается, надравшись в лоск, хулиганит, ругается… («Как некоторые из здесь присутствующих», – скрывая усмешку, подумал Морхинин.) После всех его фокусов Юлька сама признается: убила бы. Да он как навалится с яростью голодного тигра… И на следующий день она все готова ему простить. Тем более что он щедр: вешает на нее всякую мишуру.

– Я приблизительно знаю этого почтенного бизнесмена, – Морхинин рассказал историю, как его чуть не измордовал телохранитель рассерженного муженька Юли.

– Она мне ничего не сказала. Ну, пошли ко мне, бедный ты мой, бедный, романист и стихотворец, и певец и на дуде игрец… Будем обедать и обниматься.

– Дружески? – спросил со смехом Морхинин.

– Не совсем.

– А если за прошедшие годы поезд ушел далеко от той станции, где праздновали Рождественскую ночь?

– Надеюсь, не слишком далеко. Можно догнать и прокатиться.