На другой день Морхинин уехал к Тасе. Она, оказывается, подалась в деревню. Валерьян вздыхал угнетенно: а не доставит ли жене от любвеобильной Христи какую-нибудь сопроводительную заразу? Времена-то какие! СПИД, гепатит, еще черт знает какие венеркины хвори заставляли призадуматься по поводу легких связей.

Морхинин прикинулся серьезно простудившимся. Потом долго жаловался на повышенное кровяное давление, пока все-таки не посетил соответствующего доктора. Тот после обследования убедил в абсолютном благополучии, и его взбаламученная мнительность несколько успокоилась. Он снова превратился в заботливого, хотя и стареющего супруга.

Когда через неделю Морхинин с Тасей собрались в Москву насовсем, то есть до следующего лета, явился Алеха.

– Попрощаться пришел и еще кое-зачем, – загадочно сказал он.

Алеха был хмурый, расстроенный. Поманил Морхинина. Они пошли за деревню, к опушке леса.

– Дела плохи.

– В смысле?..

– В том смысле, что нагрели нас. Я нашел покупателей через одного мужика. Он подавальщиком работает, шашлыки разносит на станции, прямо у путей. Обещал найти желающих приобресть стволы. Ну, они оказались бандюками из-под Ржева. Я показал им автоматы, винтовки. К нашим ППШ и винтовкам я сам на токарном станке ложа и приклады сделал. Железо отдраил, прочистил, смазал. Одно слово: подготовил, как на выставку. Одобрили, проверили – все действует, хоть сейчас в бой. Уговорились о цене.

– На «Шевроле» хватило? – засмеялся Морхинин.

– Какой там! Жмоты те еще попались. Они говорят: «Если только вякнешь, мы тебя ментам сдадим. А лучше, в натуре, сами где-нибудь в лесу закопаем. Иди, говорят, и молись, что живой остался. Нам одни знакомые пацаны рассказали, как ты их чуть гранатой не взорвал. Не отнекивайся. Ты это был, больше некому. И с тобой напарник с автоматом. Так что исчезни, пока мы добрые». Я вижу: делать нечего, плюнул и пошел.

– Значит, зря мы с тобой двое суток упирались, – Морхинину было действительно досадно. – Эх, зачем ты, Алексей, все это затеял? Раз нет нормальных покупателей…

– Ну я все-таки не совсем уж простак, – криво усмехнулся Алеха. – По одному автомату – нашему и немецкому – я припрятал. Оставил и одну винтовочку, и вальтера сохранил.

– Что ж, хорошо: хоть что-то осталось… – с некоторой надеждой произнес Морхинин. – А вообще брось ты копанием заниматься. Попадешься – или посадят власти, или убьют бандиты. Мне тебя жалко будет, мошенника.

– Спасибо за сочувствие, – Алеха поклонился клоунски, даже снял кепку и подержал на отлете. – Автоматы, винтовку, немецкий кинжал я договорился одному богатею сбыть. У него дача неподалеку, целый дворец из красного кирпича. И он, видишь ли, имеет коллекцию старинного оружия… Он мне все показал, ничего не боится. У него охрана. В общем, с Великой Отечественной у него, у богатея-то, вроде ничего не приобретено. И он мои автоматики и винтовочку с радостью берет.

– Так ведь на «Шевроле» не хватит, – сказал Морхинин, понимая, что денег на издание стихов ему не видать.

– Но на мотоцикл с коляской думаю заработать. Ты уж, – вздохнул Алеха, – меня прости, Валерьян. Мне транспорт нужен позарез. Иначе не выжить. Работы нет, заработка нет. Лес пилить и без меня хватает народу. Начальство местное такими, как я, не интересуется. Хочешь воруй, хочешь наркотой торгуй, хочешь грабь… Еще можно дачи строить. Да приезжие из Азии постепенно это дело к рукам прибирают… Такие вот пироги.

Он достал аккуратно завернутый в чистую тряпицу вальтер.

– Мне? – растерялся Морхинин, и сердце у него почему-то заныло.

– На память, – подтвердил Алеха. – Работает отлично, как новенький. Я проверял. Конечно, избави тебя Бог от бед, а все-таки… В обойме шесть пуль. Как стрелять – знаешь?

В Москве Морхинин взялся за писание новых повестей. Будто хотел доказать самому себе, что запретное копание в лесной чаще и даже церковное пение не могут упразднить его писательскую фантазию.

В одной из них пожилой человек случайно обращает внимание на жильцов, снимавших соседнюю квартиру, и убеждается в том, что это активные деятели наркотрафика. Постепенно он понимает, какую роль в этом спектакле играет консьержка у него в подъезде и даже его собственная жена, запутавшаяся среди интриг и угроз. Он взваливает на себя роль карателя и убивает жену, применив отточенную отвертку. Разум его мутится, не в силах превозмочь страх и отчаяние. Наконец убийца видит в окно, как возле подъезда останавливается милицейский УАЗ, из которого выходят опера. Не находя способа избежать ареста, герой Морхинина прыгает с шестнадцатого этажа.

«– Детектив! – воскликните вы укоризненно. – Так что же ваш Морхинин разливается в осуждающих сентенциях по поводу популяризаторства детективов?»

Иногда Морхинин оставлял прозу, вскакивал из-за стола, ходил по комнате и сочинял рифмованную дребедень, которая, конечно, уничтожалась, а наш сердитый прозаик усаживался за следующую повесть.

В общем, в один день, сложив детектив, исторический рассказ, фантастическую повесть и старый очерк о Дорохове, Морхинин неожиданно присел к столу и на отдельной бумажке написал воинственно:

Он взял кейс с образцами своей продукции (уже распечатанными Тасей и перенесенными на дискеты) и поехал на метро к тому почти сплошь стеклянному зданию, где на двадцати пяти этажах расположилось множество разнородных офисов и несколько журнальных редакций.

Узнав в вестибюле, где находится журнал «Поиск», он с удивлением убедился: журнал по-прежнему существует со времен публикации его «Венуси», и редактор у него неизменный.

Морхинин поднялся на двенадцатый этаж. Постучал в одну из безликих дверей с приклеенной буквой «П»… Перед стопой распечаток корпел все тот же худощавый зачинатель «Поиска», но уже слегка седоватый. Он быстро читал печатные строчки и, не поднимая глаз, спросил:

– Вы ко мне?

– Да… Я в свое время напечатал у вас повесть… о девушке-роботе… Называлась «Венуся»…

– Я помню вашу повесть, – прервал его Кузин, все так же не поднимая глаз. – Морхинин?

– Да… Но ведь прошло десять лет. Вы помните? Неужели?

– Хорошая повесть. Большая литература. Нам бы теперь попроще. Что у вас?

Морхинин перечислил принесенные распечатки, глядя с умилением на Кузина, который в ответ посмотрел на него холодным взором профессионала-предпринимателя. Достав из кейса, Морхинин отдал свое добро Кузину. Тот предложил подождать пятнадцать минут и побежал глазами по его строчкам.

– Александра Германовна! – через четверть часа громко позвал Кузин. – Дискеты есть? – обратился главред к Морхинину.

Автор торопливо кивнул. Вошла румяная дама в брючном костюме.

– Слушаю, Евгений Борисович.

– Я беру все четыре вещи Морхинина. Будут выходить по одной в каждом следующем номере.

Морхинин рассказал Тасе о своем успехе в журнале «Поиск». Тася радовалась, когда фантазия Валерьяна приносила плоды. Ее лицо, не лишившееся с годами миловидности, хотя несколько пополневшее, светилось от сознания общей победы. Даже румянец разлился по щекам с еще не отошедшим летним загаром. Когда Тася улыбалась, от ее глаз разбегались тонкие морщинки-лучики.

Были у Морхинина в свое время тайные мысли о расставании. Однако он так и не решился на этот шаг. Перетерпел и как-то обвык. Видимо, Валерьян все-таки по-настоящему жалел подругу. А ведь «жалеть» по-русски то же самое, что «любить». «Надо бы хоть обвенчаться, – говорил себе Морхинин. – А то помру в один прекрасный день, и Тася останется без почетного статуса вдовы. И в ЗАГС нужно обязательно».

Он сказал Тасе об этом. Она улыбнулась смущенно:

– Ну, как хочешь…

После издания в четырех номерах «Поиска» его литературных изделий, бывший оперный хорист, как это нередко с ним случалось, расхвастался. Встретив около ЦДЛ критика Селикатова, подарил ему свою детективную повесть.

– Пора бы где-нибудь упомянуть прозаика Валерьяна Морхинина, – заявил он. – А то превозносите кого-нибудь, а возьмешь в руки его писульщину – с души воротит. Где справедливость?

– Справедливости нет, не было и не будет, – сказал Селикатов. – Я знаю, как ты пишешь. Иногда на редкость хорошо, просто талантливо. Но пора уж давно определиться, в каком ты идеологически-литературном подворье. Если ты патриот, то отирайся возле «Нашего попутчика» или «Столицы». Надо уяснить все их предписания: либо православно-благостное, либо страдальчески-рыдальное с намеком на виновников русской печали.

– Ох, больно ты мудрено закручиваешь, – вздохнул Морхинин. – Ей-богу, головой тронуться можно. Просто я в литературу вошел с улицы, из другого мира. А вы все друг друга знаете – и попутчиков, и врагов, и хитросплетенных, и трехслойных.

– Я думал, ты глупее, – усмехнулся Селикатов, доставая из внутреннего кармана дубленки плоский флакон с коньяком. – Будешь? Тогда я сам хлебну для вдохновения. Но скажу тебе прямо. Большой литературы сейчас нет. А если ее таковой объявляют, то опять отдельно в каждом полку.

– Это ты дал по носу старику Лебедкину, когда он разогнал «Московское известие»? – неожиданно спросил Морхинин критика.

– Я, – признался без всякого смущения Селикатов.

– И как же при встрече с ним в институте? Он ведь тоже преподает критику.

– При встрече вежливо здороваемся. Он поддержал мою кандидатуру для выдвижения в профессора. Учись, брат… Чего сейчас пишешь?

– Про флибустьера и конквистадора, португальского мореплавателя Вашку Нуньеса Бальбоа. Вот уж кровь лил – без оглядки на общечеловеческие ценности, зато открыл Великий океан, который потом обозвали Тихим…

– А чего это вдруг… Вашко Нуньес? Кому это сейчас нужно? Вот Опаров после книги о чеченской войне написал роман про «лимоновца». Бери пример!

– Да отвяжись, ты. Русские – и цари, и путешественники – все прописаны. Издатели не берут. Предпочитают иностранных.

Селикатов зевнул и хлебнул из флакона. Морхинина внезапно тоже потянуло выпить. Они распрощались.