На ходу вытираясь мохнатым полотенцем, в одних трусах, я вошел в комнату и, задержавшись против зеркала, согнул правую руку. Горкой вздулась мышца бицепса, согнул другую — тоже. Да-а, не зря купил я теннисный мяч и с тех пор нигде с ним не расставался, незаметно нажимал да нажимал в кармане. Да и вообще мне уже несколько человек говорили, что я на глазах меняюсь. Вчера на уроке физкультуры, когда я быстрее всех пробежал, учитель так и сказал: «А ты, Строганов, за последнее время на глазах развиваешься!» И дядя Владя сейчас то же самое сказал. Наверно, это правда. Потому что вчера стал рубашку надевать, которая совсем еще недавно была велика, так ворот не сошелся.

В комнату вошла мать. Я отпрянул от зеркала и сделал вид, будто гляжу в окно.

— Одевайся, одевайся живее, а то простудишься! — сказала мать и сразу же спросила: — Кстати, ты с Севой-то говорил или нет?

— Да я его уже два дня не вижу. Прячется от меня.

— Ах какой хитрый! И все-таки ты найди случай, непременно поговори. Нельзя давать товарищу портиться.

Я быстро позавтракал, надел пальто, фуражку — на улице теперь было холодно, и только один Митька все еще ходил раздетым; весь синий, согнется, а пальто надевать не хочет, — взял портфель и вышел из квартиры.

Спустившись вниз и выйдя из сеней, я стал прыгать с камешка на камешек, так как во дворе было очень грязно, завернул за угол дома и остановился: от ворот с голубем в руках шагал Митька.

«Да иди же, иди, чего испугался-то? — возмущенно сказал над моим ухом чей-то голос. — А пристанет, брось портфель и покажи ему!» Но я стоял, крепко сжав ручку портфеля, и не двигался. Правда, это уже не был тот страх, с которым я раньше смотрел на своего недруга, но я как-то сразу забыл, что ходил в боксерский зал и кое-чему выучился там.

— Ну, чего глядишь? — бросая за спину голубя, который радостно взмыл в небо, злобно прошипел Митька. — Боксер! — желчно скривился он. — Да я тебе вот сейчас безо всякого бокса! — И он неожиданно подскочил и размахнулся.

И тогда я, уже умевший уходить от быстрых боксерских ударов, сделал короткий шаг назад, и Митькин кулак пролетел мимо, а сам он чуть не упал.

— Ах ты так? Так, да? — мигом освирепел он и, размахнувшись еще сильнее, кинулся на меня, чтобы предупредить отскок.

Но я на этот раз и не отскочил, как он думал, — сзади была лужа, — а нырнул под удар, то есть быстро присел, пропуская его над самой головой. Как Борис!

И дальше случилось то, чего я и сам не ожидал: Митька, стремительно пролетев мимо меня и не удержавшись, со всего маха шлепнулся прямо в лужу.

— Ур-рр-ра! — раздалось вдруг сверху. В форточке, высунувшись чуть ли не по пояс и рискуя вывалиться наружу, торчал Сева и изо всех сил бил в ладоши: — Ур-рр-ра!

— А-а-а! — орал, барахтаясь в луже, Митька. — Убью-у! Убью-у-у! — Все лицо у него было залеплено грязью.

Я испугался и, не разбирая дороги, бросился вон со двора.

Я без отдыха проделал весь путь до школы, влетел в свой класс и только тогда почувствовал себя в безопасности.

Жора спросил:

— Ты чего это?

Я вдруг вспомнил залепленную грязью рожу Митьки и, давясь от смеха, все рассказал.

Лили не было, и мне отчего-то сразу же сделалось тоскливо.

На последнем уроке учительница сказала:

— Ты, Строганов, живешь рядом с Лилей Савиной. Передай ей домашние задания. Она же тебе помогала.

Я сначала обрадовался, но потом нахмурился: к Лиле надо идти мимо Митькиной голубятни. Попросил Жору, когда шли домой:

— Знаешь что, отнеси ты ей задания, а?

— Это почему?

— Да понимаешь ли… мне очень некогда!

Жора согласился, а я, напряженно следя, не выйдет ли из ворот Митька, юркнул в свое парадное.

Не успел раздеться, как прибежал Сева, стал прыгать, хохотать и показывать, как я здорово трахнул Митьке.

«Да я его вовсе и не трахал!» — хотел было признаться я, но смолчал: было все-таки лестно, что Сева думает так.

— Знаешь, — захлебывался он, — Рыжий, как трубочист, был весь черный от грязи! Ух, здорово ты ему! Ух, здорово!

Я нахмурился: здорово-то здорово, да теперь этот дурак будет еще больше приставать. Сам же виноват, а вот начнет теперь… И я сказал строго:

— Ну ладно, довольно. Ты мне лучше вот что скажи: почему ко мне целых два дня не приходил?

Сева опустил голову.

— Чего молчишь-то?

— Сам знаешь… — пробурчал он.

— «Знаешь»! — передразнил я. — И себя и других подвел. На меня теперь все ругаются!

— Больше не буду.

— «Не буду»! Ну ладно. Что дальше-то Митька делал?

Сева сразу опять оживился, засиял:

— На чем я остановился?.. А, как он встал. Так вот, значит, встал, начал отряхиваться и орать: «Я теперь ему дам! (Это значит тебе!) Я ему теперь за это всю голову оторву!»

Я опять нахмурился: чего ж здесь веселого-то?

— А ты здорово его! — не замечал моего настроения Сева. — Раз — и он носом в грязь! Мне сверху знаешь как хорошо все видно было! Каким это ты его ударом? Никто, никто не заметил! Дядя Владя даже говорит, что ты и не бил, а просто взял да подогнулся! Врет он, правда?

— Конечно, — кивнул я, напряженно соображая, как же теперь все сложится с этим проклятым Митькой. — Ну ладно, ладно, иди домой, а то мне до тренировки нужно еще уроки успеть сделать…

Делал уроки — думал о Митьке, обедал — думал о нем, ехал на тренировку — все о том же. Но когда вошел в раздевалку и увидел Бориса, Комарова, Мишку (он тоже очень подружился с ними обоими после того, как стал с Борисом заниматься) и всех остальных, сразу же забыл.

Борис шепотом сообщил, что только что звонили Вадиму Вадимычу и сказали, что один из наших боксеров — хулиган, колотит всех направо-налево. Наверно, сейчас будет разговор об этом.

— Знаешь, кто это?.. — еще тише спросил Комаров и назвал фамилию.

Я осторожно оглядел раздевалку: того, о ком шла речь, не было. Вообще-то мне сразу же не понравился этот грубый и неприветливый парень, который резко отличался от всех. Он никогда никому ничего не показывал и не объяснял, а только смеялся над новенькими да изо всех сил лупцевал, если давали с ним боксировать.

Вадим Вадимыч только и кричал ему, чтобы он потише да поосторожней.

Я опустил голову: как раз вошел этот самый драчун. Затихли и все остальные, стали с подчеркнутым вниманием завязывать шнурки и сосредоточенно рыться в чемоданах.

— Чего это вы так? — останавливаясь, подозрительно спросил драчун.

Но ему никто не ответил. В следующую же минуту вошел Вадим Вадимыч и, спросив, все ли готовы, холодно поглядел на драчуна.

— А ты, милейший, можешь не раздеваться.

— Почему?

— Потому что нам в секции не нужны хулиганы, которые, пользуясь полученными здесь знаниями, нападают на других и пятнают тем самым честь всех боксеров. Ты отлично знаешь, как называется твой поступок. Я всех предупреждал, и ты не мог этого не знать. Это подлое нападение вооруженного на безоружного, вот так! Так что одевайся и уходи и никогда больше сюда не приходи!

— Вадим Вадимыч…

— Никаких объяснений! Надо было раньше думать, — брезгливо возразил Вадим Вадимыч и пошел в зал, давая понять, что разговор окончен.

«Как хорошо, что я не связался с Митькой!» — радуясь, что нашлась причина, которой можно хоть как-то оправдать собственную нерешительность, подумал я, занимая в строю свое место.

Ерема с Верблюдом стояли и нехорошо ухмылялись. Уж наверное, любили на улице подраться.

Вадим Вадимыч — строгий, прямой — прошелся перед строем.

— Ну, всем ясно? — остановившись против них, сказал он. — Имейте в виду: никакие чины и заслуги приниматься во внимание не будут! Понятно?

Ерема обиженно хмыкнул — дескать, а я-то что? Верблюд нахмурился и переступил с ноги на ногу.

Мы все молчали — чего ж тут не понять?

— А если кто пристанет… — пробурчал вдруг Мишка.

— Это другое дело. Но и тогда нужно помнить, кто вы есть, и ни в каком случае не причинять никому вреда — бить по туловищу, например. Оно — мягкое, а эффект тот же.

— Ладно, — обрадовался Мишка, — буду по туловищу!

А Ерема добела сжал свой огромный кулак и самодовольно посмотрел на него.

— Но и это только тогда, если пристанут! — бросив на него строгий взгляд, добавил Вадим Вадимыч. — А сейчас все новенькие извольте сходить к врачу на повторный осмотр. Тренироваться будете после.

И мы пошли. Когда подошла моя очередь и я стал дуть в трубочку, сжимать на редкость жесткий и неподатливый силомер, приседать, подпрыгивать и делать все остальное, что полагалось, врач даже не поверил, что это я, и заглянул в мою карточку.

— Ну, молодой человек, — удивленно проговорил он, качая головой, — никак, ну, никак не ожидал от вас такой прыти! — И обернулся к копавшейся в шкафчике сестре: — Вы знаете, месяц назад таким слабеньким и не развитым показался, что я его даже к занятиям допускать не хотел.

А я смотрел на себя в зеркало, висевшее на стене напротив, и опять недоумевал, не видя в себе особых перемен.

Вернувшись в зал, я так энергично и четко все делал, а когда подошла очередь работать на снарядах, до того свирепо осыпал их ударами, что Борис даже головой покачал, а Мишка сказал: «Силен!» На ринге я великолепно видел противника, и мне было очень интересно угадывать, что он замышляет, уходить от его атак, а самому обманывать его бдительность и проникать сквозь его защиту. Я торжествовал, когда это мне удавалось, и еще настойчивее старался запутать партнера в кружевах финтов и добраться до его уязвимых точек. Но он, конечно, тоже старался, и поэтому надо было постоянно быть начеку. И тогда все постороннее: и зал, и Вадим Вадимыч, и ребята, — все отходило куда-то далеко-далеко, а перед глазами оставался один только противник. Нет ничего вокруг — только гулкая тишина, точно под водой, хотя непрерывно стоит тот самый шум и грохот, которые так напугали меня в первый раз.

Когда я, потный и счастливый, выбрался из ринга, то чуть не запрыгал от радости — Вадим Вадимыч сказал: «Толково». А такое от него — уж я убедился в этом! — не так-то часто можно услышать.

Потом налетел Комаров, стал тискать, а Борис похлопал по плечу и коротко сказал, подражая тренеру:

— Ничего, теперь давай бой с тенью.

И я, скинув перчатки, стал двигаться по залу, каким-то образом не задевая других, и наносить по воздуху удары, стараясь показать, что ни капельки не устал.

Когда пришел домой, мать, не дав даже раздеться, накинулась на меня, стала целовать:

— От папы письмо пришло! От папы письмо пришло! Я сразу же спросил: ну как, разрешает он мне боксом заниматься? Она ответила, что да, разрешает, и стала скорей читать письмо вслух.

Папа писал, что, хоть у них сейчас и стоит жара под пятьдесят, строительство все равно идет полным ходом; что население очень приветливое и доброе, даже между собой никогда всерьез не ругаются; есть бананы, кокосовые орехи, ананасы; а когда они спускали на реку Нигер моторную лодку, приплыл крокодил.

— Настоящий? — испугался я за отца.

— Конечно, — кивнула мать.

И я заметил у нее на глазах слезы.

— Да ты не бойся, мам! Папа знаешь какой смелый? Да он любого крокодила… отгонит!

— Я не потому, — ответила она, утирая глаза, — это я от счастья, что он жив и здоров…

Когда письмо было прочитано, мать вспомнила, что я еще не ужинал, и пошла на кухню, а я поскорее вытащил со дна чемодана тренировочный дневник.

На душе было празднично. Писал, а сам чуть не прыгал от радости. Мать сразу же догадалась, что у меня на тренировке все хорошо и что меня хвалили. Ну, пришлось ей, конечно, подробно рассказать. И она посоветовала написать об этом и папе.

Прискакал Сева. Я ему сразу же про письмо рассказал и про крокодила. Потом хотел рассказать, как сегодня здорово на ринге сражался, да мать с кухни крикнула, чтобы я помог ей. Пришлось пойти, а когда я с чайником вернулся в комнату, то чуть не уронил его на пол: Сева сидел и преспокойненько читал мой тренировочный дневник!

— Ты… где взял? — с грохотом ставя чайник на стол, испуганно спросил я его.

— Вот здесь лежал, — ответил он и показал на край стола и сразу же спросил: — Вот тут написано, что ты дрался, а вначале все нет и нет. Ты тогда не дрался, да? Обманывал меня?

— Скажешь еще! — отбирая дневник и изо всех сил стараясь не покраснеть, небрежно ответил я. — Просто… ну, просто противники были не такие сильные, что зря расписывать про таких… — Поскорее перевел разговор: — Да, мам, сегодня мы повторный медосмотр проходили! — и подмигнул Севе, давая понять, что есть кое-что интересное.

— Ну и как? — насторожилась мать.

— Ну как? Врач сказал, что не верит, что это я. Посмотрел, что в моей карточке было раньше написано, и сразу же сестру позвал. А когда я в такую трубочку подул, так они еще сильнее удивились.

— А железку со стрелочкой опять нажимал? — срываясь со стула, подскочил ко мне Сева.

— Еще как! Мам, знаешь сколько? — обернулся я к матери, лихорадочно прикинул и торжествующе закончил: — Шестьдесят! — и быстро оглядел слушателей: не продешевил ли.

— Ух ты-ы! — завопил Сева.

А мать спросила:

— Это много или мало? Что врач-то сказал?

— Сказал, что скоро буду настоящим боксером.

— Ах ты мой настоящий боксер! — улыбнулась мать и хотела что-то еще спросить.

Но в комнату вдруг ввалился дядя Владя:

— К вам можно?

Он всегда делал так: сначала входил, а потом спрашивал, и мне всякий раз хотелось сказать: «Да чего же вы спрашиваете? И так уж вошли».

— Можно, можно! — смутилась мать и, посмотрев на дядю Владю, тревожно спросила: — Что-нибудь случилось?

Дядя Владя помялся, потом пробурчал:

— Митька вон весь наш сарай опять изломал. Давеча твой малый его мордой в грязь толкнул, так он в отместку!

Сева радостно крикнул:

— У, я видел! Он по нему ломом знаете как бахал!

— Так чего ж молчал-то? — обернулся к нему дядя Владя.

— Забыл…

— «Забыл»! — передразнил дядя Владя. — Надо было сразу меня звать.

— Ладно, — сказал Сева, — в следующий раз позову.

— Эх ты, ритатуй! — окатил его презрением дядя Владя и продолжал: — Так я что? За молоточком. Дайте, завтра все назад приколочу.

Мать сказала, чтобы я дал. И дядя Владя ушел.

— Зачем ты связываешься с этим Митькой? — возмутилась мать.

— Да он и не связывался, — сказал Сева. — Это Рыжий.

— И все равно, лучше отойди.

— А как же папа учил: сам ни к кому не приставай, но уж если кто полезет…

— Правильно! И мой папа так же говорит, — поддержал меня Сева.

— Ну, я не знаю, когда он тебе это говорил, — не слушая его, вздохнула мать, — но, по-моему, все-таки лучше отойти.

— Ладно, отойду! — со вздохом обещал я.

Отцу писал о тренере, новых товарищах и о том, как я уже запросто выхожу на ринг и боксирую.