Однажды мы с Мишкой первыми помылись после тренировки и, не дожидаясь остальных, вышли из дворца и быстро зашагали по серой, уже по-зимнему крепкой аллее. Снега еще не было, но в морозном воздухе бойко летало что-то искрящееся и остро стегало по щекам.

Мишка в этот день очень хорошо боксировал со стареньким и поэтому без умолку хвалился, как он здорово обманывал своего партнера и ловко уходил от его ударов, будто меня в зале не было. Вдалеке показалась ватага ребят с папиросами в зубах: Перестав слушать его и полный каких-то неясных предчувствий, я настороженно следил за тем, как они приближались. А Мишка ничего не замечал и продолжал хвастаться.

До парней оставалось не больше десяти шагов, и стало хорошо видно, что они были из тех, что часами толкутся возле ворот, отпускают хамские шуточки по поводу прохожих, в особенности девушек и женщин, лезут без очереди в кассы кино, грубят пожилым людям, находя в этом какое-то геройство. И я не ошибся.

Как только мы поравнялись с шумной и взъерошенной компанией, ближайший к нам парень без шапки вдруг резко наклонился и неожиданным движением выбил из рук Мишки чемодан, а его дружки, проходя мимо, по-лошадиному заржали.

— Это зачем? — удивленно останавливаясь и нагибаясь к чемодану, недобро спросил Мишка.

И тогда от остановившейся и обернувшейся в нашу сторону ватаги, презрительно глядя — ну, точь-в-точь Митька! — нарочито медленно и зловеще двинулся тот самый, что ударил по чемодану.

— Что сказал?! — выговаривая вместо «что» — «чтэ», а вместо «сказал» — «скзал», прохрипел он, подходя к Мишке вплотную, и замахнулся.

И я, позабыв о том, что мы боксеры и в состоянии двинуть так, что любой из этих пижонов растянется поперек аллеи, чуть было не позвал на помощь, как вдруг Мишка, резко выпрямившись, коротким ударом снизу поддел наглеца до того ловко, что тот на полметра подскочил и мешком грохнулся на землю. Медленно окружавшие нас парни в растерянности остановились, а потом с криком: «Боксеры»! — бросились врассыпную.

Мишка преспокойно поднял чемодан, послушал часы, не остановились ли, и, кивнув мне, неторопливо пошел дальше, будто ничего такого и не произошло.

А меня этот случай очень взволновал. Правда, я делал вид, что абсолютно не думаю ни о чем, а сам нет-нет да оглядывался. Вообще-то я, конечно, знал, что тот парень уже не в состоянии причинить нам вреда. Минуты через две-три он опомнится и долго будет соображать, а что же с ним, собственно, стряслось и отчего он как дурак валяется. Тревожило другое: как бы не напали коварно сзади его дружки.

Но Мишка сказал, чтобы я зря не волновался, так как все такие горлопаны и нахалы, как правило, трусы и никогда уж больше не сунутся, если почувствуют, что им могут дать отпор.

Тут у меня снова мелькнуло, что ведь и Митька горлопан, что и он сразу же притихнет, стоит ему только хоть раз как следует бока намять. Удары-то у меня нисколько не слабее Мишкиных.

И на следующий день я в первый раз без всякой робости посмотрел на Митьку. Он, оскорбленный столь невиданной дерзостью, нагнулся, выхватил из-под ног какую-то ледышку — у него всегда было припасено, чем в голубей кидаться, — и запустил в меня. Но я опять не испугался, а лишь спокойно отстранился — на тренировке от более быстро летящих перчаток уходил! — и открыто посмотрел на него. И он, вместо того чтобы налететь, как всегда, с кулаками, растерялся, а потом и вообще сделал вид, что его больше интересуют голуби.

И я, прекрасно чувствуя и понимая, что первый серьезный шаг к победе сделан, с трудом сдерживая торжество, медленно пошел к своим сеням. Много сил и веры в себя придал мне этот случай.

Но вскоре я забыл о Митьке. На дом стали задавать много уроков, да еще на тренировках начали показывать такие приемы и комбинации, что просто дух захватывало.

Оказывается, зная их, можно запросто, без особого труда проникнуть к любым уязвимым точкам противника, как бы он ни был хорошо защищен. Нужно только умело пользоваться финтами, то есть обманными ударами и маневрами. Хочешь, например, попасть в подбородок, делай вид, что это тебя вовсе и не интересует, а ты всерьез решил «обработать» корпус противника — раз туда ударил, подвигался-подвигался на мысках вокруг него — еще! И вот когда он поверит, что ты и в самом деле только и думаешь, как бы ему в туловище заехать, перенесет защиту вниз, тут-то ты и проводи то, что задумал. Да делай так, чтобы он до самого последнего момента не раскусил твою хитрость и сам тебя встречным не угостил. Вовремя угадай, где он тебя обманывает, просто так показывает, а где всерьез собирается в атаку пойти. И вот это-то все как раз очень и очень интересно.

Да и вообще я теперь окончательно убедился, что правда бокс — искусство и абсолютно не походит на драку. Можно быть сильным, плечистым, иметь во какие кулачищи и все равно ничего путного на ринге не показать. Да вот хотя бы Ерема и Верблюд наверняка же думали, что можно силой взять. Да не тут-то было! Их обхитряли, заводили в западни, преспокойненько «обрабатывали» с обеих рук совсем пацанята по сравнению с ними.

Выйдя однажды против Верблюда, я вначале волновался: ну как же, вон какие у него руки длиннющие, но потом взглянул на Бориса, который показывал, чтобы я ни в коем случае не ввязывался в рубку — бездумный обмен ударами значит, — и стал, легко маневрируя, проводить один за другим удары, и все проходили. Верблюд только рот разевал да махал изо всех сил мимо. Он всегда махал изо всех сил, думая, что его испугаются.

Вадим Вадимыч долго объяснял ему потом, что нельзя лезть к разным противникам с одними и теми же приемами. Это то же самое, что пытаться открыть разные двери одним ключом… Тот кивал — дескать, понятно, но на следующей тренировке делал то же самое. А вскоре предсказание Бориса сбылось: и Ерема и Верблюд разом перестали ходить в зал.

Вадим Вадимыч сказал о них:

— Они, вероятно, думали, что здесь им все будет подаваться на тарелочке с синенькой каемочкой. Работать же, стараться добывать знания они явно не привыкли. А я не раз говорил и еще напомню, что мастерство в любой области — это прежде всего труд, и труд упорный, повседневный. (Я кивнул — верно! Уж теперь-то отлично понял, что в самом деле главное — труд!) Но этим… и им подобным такие простые вещи непонятны, вот они и сдались. А вот такие, — Вадим Вадимыч вдруг указал на нас с Мишкой, — которые приходят в зал тихо, скромно и даже робко, знают, зачем они идут, и упорно работают, не надеясь на легкий успех. Им бывает трудно, они трусят вначале и теряют веру в собственные силы. — Вадим Вадимыч улыбнулся. — А вы, пожалуйста, не думайте, что об этом знали только вы одни. Мне-то все было известно. Ведь каждый из вас виден мне как на ладони. По положению ног, бедра, повороту головы, по тому даже, как кто первый раз взглянет на противника, очень легко определить: умный или дурак, смелый или трус, хитрый или простак! («Верно! Правильно! — все более багровея, думал я. — Ведь и мне теперь, когда выходят биться новенькие, тоже все хорошо видно!») Но это ничего, — продолжал Вадим Вадимыч. — Зато у вас хватило мужества перебороть страх, и вы стали по-настоящему храбрыми.

На ринге в этот день у меня как-то особенно все здорово получалось, несмотря на то что партнером был один из самых техничных стареньких, который не раз успешно выступал в настоящих состязаниях. Я теперь не только видел идущие в мою сторону удары, но и по еле уловимым движениям лица, глаз, ног партнера чувствовал их зарождение и легко уходил от них или же проводил контрудары. Мне показалось, что на этот раз я даже провел ударов гораздо больше своего партнера. Потом понял, что это так и есть, так как Вадим Вадимыч легонько пошлепал меня по спине. А это он тоже не часто делал.

— Последи только за правой рукой, развешиваешь! — строго приказал он все-таки. (Это означало, что я, увлекаясь атаками, слишком низко опускаю правую руку и лишаю тем самым свой подбородок должной защиты.) — А так все в порядке…

Я едва не завизжал от радости, как Сева, но сделал вид, будто озабочен исключительно тем, чтобы не выйти из ритма: после минутного отдыха следует провести бой с тенью, снимая с себя излишнее напряжение и постепенно расслабляясь и успокаивая сердце; поработать на снарядах: мешке и груше; потом попрыгать о скакалочкой; отдохнуть и показать новеньким, что сам выучил. Мне уже доверили двух новичков. Они так восторженно смотрели в мою сторону, что я даже смутился: ну давно ли сам так же восторгался Борисом.

Партнер сказал мне дружески (а ведь только что дрались!):

— Знаешь, я заметил, что перед тем, как ты хочешь атаковать, глаза широко раскрываешь. Видел, как под конец в меня совсем почти не попадал?

«Не может быть!» — ахнул я и вспомнил. Верно: к концу раунда все больше и больше мазал. Скорей пошел к зеркалу, чтобы перед ним начать бой с тенью: как раз Вадим Вадимыч крикнул: «Время!»

«Ух ты! Так и есть!» — удивился я, внимательно следя за каждым своим движением: я действительно шире открывал глаза, когда начинал атаку, и тем самым невольно сигнализировал противнику о грозящей ему опасности. Я стал стараться, чтобы этого не было.

Но как же трудно отучиться от какой-нибудь привычки. Правда, Вадим Вадимыч говорил, что вовсе и не надо отучаться, а нужно только постараться завести другую, хорошую привычку, и тогда все будет в порядке. Легко говорить, а делать куда труднее. Ты стараешься, изо всех сил стараешься по-новому, а у тебя, как нарочно, все по-старому да по-старому получается.

Один из новичков сказал, когда мы все вымылись в душевой и уже одевались, что встретил вчера на улице Верблюда и Ерему. Идут с папиросами в зубах, ржут: «Здорово мы вашего тренера обманывали! Ведь мы ему поддельные дневники показывали!»

Никто не проронил ни слова, всем было неприятно вспоминать про них. А я подумал: «Ах, вон оно что! А уж мы-то с Мишкой удивлялись».

Борис сказал:

— Дураки они! Они разве тренера обманывали?

Однажды Мишка все-таки осмелился и спросил у Вадима Вадимыча, почему у нас в группе ни у кого не получаются такие удары, от которых бы сразу же синяки, и рассказал ему, что мы в Центральном парке осенью видели. Вместо того чтобы все нам как следует объяснить, Вадим Вадимыч вдруг начал подпрыгивать на стуле и во все горло хохотать, еле-еле выговаривая:

— И вы оба только поэтому сюда и пришли? Только поэтому?

Мы признались, что да.

— А-ха-ха! — еще пуще закатывался он на весь зал.

А когда увидел Мишкин пузырек, то вообще чуть со стула не скатился.

Наконец, нахохотавшись вдоволь, он вытер выступившие на глаза слезы и покачал головой:

— Ну, потешили вы меня, друзья, вот потешили!.. — и, вдруг сделавшись серьезным, сердито пояснил, что все это там, в парке, было потому, что на одной из фабрик спортивного инвентаря сидят головотяпы.

— Как это так? — не поняли мы.

— А так: плохую кожу на перчатки поставили. Красилась она! После соревнований участники еле отмывались! Все ругались, одни только судьи помалкивали — им проще пареной репы судить было: бери счеты да подсчитывай пятнышки!

«Ах, так вот почему!» — разочарованно подумал я. А уж я-то Севе всякий раз заливаю, отчего это у меня ни одного пятнышка: дескать, так ловко защищаюсь, что никто попасть не может.

— А как же я в одном журнале видел, — не сдавался Мишка, — один дядя весь до крови избит.

— Это ты видел профессионального боксера, — пояснил Вадим Вадимыч. — Знаешь, что это такое? Это когда спортсмены за свои выступления деньги получают, а спорт становится одной из самых тяжелых и опасных профессий. Ну, тот бокс на наш совсем не похож. Когда мы встречались со сборной любительской командой Англии в Лондоне, мы видели их бои. Как бы вам получше рассказать, как все это происходит?.. — задумался Вадим Вадимыч и оглядел всех. — Ну, прежде всего представьте себе огромный, переполненный беснующимися зрителями зал, в котором так накурено, что даже ринг едва виден.

— Но ведь это вредно для боксеров, дышать мешает, — сказал Комаров.

— Вот и мы об этом же сразу подумали, — вздохнул Вадим Вадимыч, — но куривший рядом с нами господин удивленно посмотрел и сказал: «Я плачу деньги и не желаю испытывать никаких стеснений!» Начались бои. Ну, что можно сказать о профессиональных боксерах, об их технике? Очень невысокого уровня. Да, невысокого. — Вадим Вадимыч обернулся к Борису и Комарову: — Что-то вроде нашего второго разряда. Представляете себе? Размашистые, неточные удары, открыты, и, что особенно нас всех поразило, уж очень часто нарушают правила: наносят удары по затылку, бьют ниже пояса, норовят зацепить предплечьем, толкаются. У нас давно бы прекратили бой и выгнали таких с ринга, но рефери смотрел на все явно сквозь пальцы, так как публике, как мы потом заметили, такая манера ведения боя нравится. И чем больше нарушались правила, тем в большее неистовство она приходила. Поднимался дикий вой, свист, истошные крики: «Бей по мозгам, Джонни!», «Скинь эту рыжую жердь с ринга, Джек!» То же самое творилось, когда выходила и вторая, и третья, и четвертая пара. Перед шестой вдруг объявили, что один из зрителей, официант такого-то ресторана, вызывает на бой чемпиона Глазго. И действительно, на ринг взобрался этакий розовощекий, не спортивного типа бодрячок с довольно круглым животиком, которого встретили криками восторга.

— Это почему же? — удивился Мишка и недоуменно огляделся.

— А потому что каждый понимал, что сейчас будет нечто комическое, да еще сверх программы, за которую он платил деньги. Бодрячок объяснил, что вот он, как положено, внес заклад во столько-то фунтов стерлингов и сейчас покажет всем, как нужно драться по-настоящему. Его противник, звероподобной внешности детина, от нетерпения переминался с ноги на ногу. Он отказался пожать ему руки перед началом боя, показывая, что презирает его и будет биться не на живот, а на смерть. Мы просто не понимали, каким образом от свиста и криков не обрушивался потолок зала. Но вот бой начался, и нам сразу стало ясно, что это липовая, заранее отрепетированная встреча, так как детина, хоть и делал вид, что хочет убить толстяка, наносил удары явно не сильно, то и дело мазал, шлепал по плечам, защите, а под конец промахнулся, упал и стал трясти рукой — дескать, повредил! — и отказался от продолжения боя. Победу дали толстяку.

— Да зачем же? — удивился Комаров.

— А чтобы побежденный мог вызвать победителя на реванш и публика пришла посмотреть их бой еще раз, снова внося в кассу стерлинги. Это прием не новый. Таким способом выкачивали деньги у доверчивых зрителей и у нас до революции. Не слыхали об этом?

— Я читал, — пробасил Борис. — «Черная маска» вызывает на повторный матч непобедимого дядю Ваню, так как не согласна с решением жюри!» А сами потом в трактире вместе водку пили.

— Да-да, — подтвердил Вадим Вадимыч. — Вот и тут стало твориться что-то невероятное: все выли от восторга, аплодировали гордо расхаживавшему пузатику, вскакивали с мест. В последних рядах даже подрались.

— Вот здорово! — захохотал Мишка.

— Но не все бои, конечно, носили такой характер. Несколько пар под самый конец оказались очень высокого класса. Но тут мы увидели другую сторону профессионального бокса: страшную жестокость, желание во что бы то ни стало вырвать победу, так как победителю выплачивается значительно больший гонорар, чем побежденному. Кстати, вы знаете, что профессионалы боксируют не как мы, в мягких, десятиунцовых перчатках, а в более жестких, шестиунцовых, очень похожих на те, в которых мы на снарядах работаем?

— Они же как каменные! — зябко поежился Комаров.

— Вот, представляешь себе, как в такой перчатке ударить можно? Ломают носы, ребра, убивают даже. Один бой протекал так, что даже нам, много видевшим, показался ужасным. Боролись за право встретиться с чемпионом Европы в среднем весе, то есть опять же за то, чтобы получить более высокий гонорар. И уж тут все было начистоту. Оба бойца крепкие, хорошо сложенные ребята лет двадцати пяти — тридцати. Удары отработанные, точные. — Вадим Вадимыч назидательно оглядел нас. — Ни одного лишнего движения, каждый маневр тщательно продуман и выверен. Понимаете? И этому у них не грех поучиться. Один лондонец, другой из Шотландии. Семь раундов бой шел с переменным успехом. В восьмом англичанин, работавший в низкой американской стойке, на прямой левый ответил страшнейшим крюком справа в челюсть, от которого шотландец потерял сознание. И вот, пока он падал, англичанин успел ударить его справа, слева и еще раз справа. И он бил бы еще, да рефери оттолкнул в сторону. И тут я увидел, что чем жестче бой, тем это больше по душе зрителям. Все опять стали с воем вскакивать с мест, рваться к рингу. А рефери преспокойненько отсчитывал нокдаун. Это вы знаете, когда до десяти считают и кто не успеет встать, тот объявляется побежденным нокаутом.

— Ага, знаем! — ответил за всех Мишка. — Что же дальше? Англичанин победил, да?

— Пока нет, гонг помешал. Шотландец кое-как поднялся, качаясь, пошел в свой угол и буквально упал там на табурет. Его сразу же стали обмахивать полотенцем, брызгать водой, что-то давали нюхать, пить. Но он все равно не сумел оправиться и в следующем раунде еще пять раз грохался на пол. Мы были уверены, что рефери прекратит бой, ведь всем же ясно: англичанин сильнее, победа за ним, и не к чему продлевать бессмысленное избиение. Но никто и не думал об этом. Англичанин совсем озверел и, чтобы противник не падал и его можно было продолжать бить, прижал к канатам и яростно бил, бил, бил! Я оглянулся в надежде хоть на лицах зрителей увидеть осуждение происходящему — ведь это уже не спортивное состязание, а убийство. Но ничуть не бывало: возбужденные красные рожи, дикие глаза, перекошенные в крике рты. «Добей его, Том, добей!», «Заставь эту рухлядь уползти с ринга!» В общем, чем бы это кончилось, неизвестно, но, к счастью, англичанин и сам изрядно выдохся, промахнулся, и шотландец мешком рухнул к его ногам. Мы вышли из зала совершенно подавленные и растерянные. Это варварство ничуть не уступало по жестокости гладиаторским боям в Древнем Риме! Вот так состоялось наше первое знакомство с профессиональным боксом.

Некоторое время в раздевалке было тихо, все думали свое, потом Мишка сказал:

— Это они из-за денег. Они за бои много долларов получают…

— Не все, — глядя перед собой, как бы продолжая видеть то, о чем только что рассказывал, возразил Вадим Вадимыч. — Только чемпионы. Остальные же, когда уходят с ринга, остаются без гроша и нередко еще инвалидами. Да и о чемпионских долларах, кстати, слишком раздуто западной прессой. Факты показывают иное. — Он обернулся к Мишке: — Вот ты слыхал, например, о замечательном негритянском боксере Джо Луисе?.. Нет? Это был великий боец, он пока дольше всех в истории бокса удерживал звание абсолютного чемпиона мира. Когда же состарился и бросил выступать, оказалось, что он весь в долгах. И одно время знаешь чем на жизнь зарабатывал? Отбивал чечетку на эстраде в каком-то кабаре. Вот так.

Мишка ничего не ответил, а я слушал и про себя очень жалел, что все-таки зря в нашем боксе синяков не ставят.

Но дня через три после этого разговора мне все же повезло: подсадили под правый глаз, ничего себе, приличный фингал. Вообще-то, если уж честно, то он получился вовсе и не от бокса: играли в баскетбол (мы теперь частенько во что-нибудь играем вместо разминки), и мне нечаянно заехали локтем. Но Севе я этого, разумеется, не сказал, а то уж он совсем, наверно, черт знает что обо мне думает! Езжу-езжу — и все ничего! Мать, конечно, сначала испугалась, но потом увидела, что чепуха, успокоилась. Зато уж дядя Владя целую неделю злорадничал: «Что, все-таки заслужил медаль, да?!»