После долгого молчания и поисков вокалиста МАСТЕР выпускает альбом. Поет Lexx, человек, рекомендованный Грановскому «арийским» гитаристом Сергеем Терентьевым. Бывший вокалист Михаил Серышев вполне освоился в оперном театре «Геликон» и по совместительству продолжал петь в церковном хоре. Во время репетиций оперы «Фальстаф» Дж. Верди дирижер-грек Теодор Курентзис спросил Серышева: «Я слышал, ты в какой-то рок-группе пел. Что за группа?». «МАСТЕР, — отвечал Михаил, исполнявший партию Доктора, лечившего главное действующее лицо оперы (у Шекспира Фальстаф выставлялся обжорой и толстяком, в новой трактовке «Геликона» — молодым красавцем), — трэш играли…». «Вот, отлично, и пой с таким же напором и вывертом, как в своем МАСТЕРЕ!» — радостно заключил дирижер. Серышев так и сделал, и заслужил хвалебные рецензии оперных критиков, отметивших небывалую характерность в исполнении им непростой роли. О трэше, похоже, они и не подозревали.

1-я песня «ЛАБИРИНТА».

МЕСТА ХВАТИТ ВСЕМ!

Корабль дураков как символ — весьма распространен и выражает бесцельное путешествие по морям, по волнам, когда само плавание — главное. Куда и зачем плывем — не волнует никого, спасемся ли мы, достигнем ли гавани… Обычно на картинах, где изображается stultifera navis, художники выписывают обнаженную женщину, стакан вина и пр., т. е. делают толстые намеки на всяческие земные желания, мешающие человеку идти по дороге к Богу.

Сюжет, рассказанный в «Места хватит всем!», совсем не похож на воплощенный художником Иеронимом Босхом, и, где я его вычитала, хоть убейте, не помню… Была какая-то толстая книга какого-то умного человека о Средневековье с его простым решением вопроса перенаселения психушек и списанных в расход кораблей. А какая тренировка для артиллеристов!

Никто не гарантирует, что любой из нас не окажется в положении обитателя желтого дома — свет безумья заразителен… Гитлеровцы тоже не терпели душевнобольных и расстреливали их или сжигали как неполноценных представителей человеческой расы.

Я представляю себе залив, над которым распростер всеизлечивающие руки беломраморный Христос. Он ведет счет входящим и выходящим из гавани кораблям. Но когда от причала отчаливает этот обреченный, тяжело груженный плавучий саркофаг с безумцами, на каменные веки Спасителя кто-то, более сильный, кладет успокаивающую ладонь.

На моем жизненном пути встречались люди, которых лично я никогда в психушку не отправила бы. По моим понятиям, были они вполне нормальными существами, но, как говорят, со своими тараканами.

Один басист старательно косил от армии, проштудировав все учебники по психиатрии. Вообше-то он терзал контрабас, который ласково называл «Василием Ивановичем». Он был при контрабасе покорным Петькой, пил портвейн, любил брюнетистых девушек и ненавидел группу DOORS, что по тем временам считалось тяжким преступлением. Поместили его в Соловьевку, которая теперь называется вроде бы институтом неврозов. А тогда она была кондовой грустной психушкой, обитателям которой не разрешали близко подходить к стене, отделявшей скучный больничный палисадник от живой шумной улицы, запрещали собираться втроем… Мы с друзьями носили басисту бананы, сигареты, всякие модные диски для поднятия настроения и улучшения различных химических процессов в организме. Притащили и только что доставленный фарцовщиками из Лондона «горяченький» битловский «Let It Be». Басист гладил пальцами глянцевые физиономии Пола и Ринго и тогда еще здравствующих Джона и Джорджа и шептал со слезами на глазах: «Господи, я же слышу, как они поют! Слышу, как они, черти, поют!». С соседней лавочки за нами внимательно наблюдала бдительная вандамообразная нянечка…

Ежика в крейзятник с завидной регулярностью сдавала родная мама, не разделявшая взглядов сына на жизнь. Притом, что Еж не кололся, траву не курил, особенно не пил и на подруг не разменивался. Очередная попытка поговорить по душам с матушкой заканчивалась для Ежа всегда одинаково: приезжали мрачные, сильные санитары во главе с тщедушным заморенным собственным геморроем врачом… Парень возненавидел всех женщин старше 35 лет.

Та девушка позвонила мне на радиостанцию «Вокс», когда в прямом эфире шла передача об АРИЯ. «Я знаю, я все понимаю, я должна Вам многое сказать, — голос в трубке звучал так напористо, что пришлось согласиться на встречу. — Я давно все расшифровала…»

Она подрабатывала, торгуя книгами. Лицом была похожа на маленькую лошадку. Желтые зубы выдавали заядлую курильщицу.

— Я умею петь, — сказала она, встала в центре комнаты, по-детски смиренно опустив руки, теребя край ярко-малиновой кофты с люрексом и вперив взгляд в потолок. И запела неожиданно низким, мощным и хрипловатым голосом песню о жестокой любви.

— Я мастер спорта по фехтованию, — продолжала гостья, усевшись на стул, — фехтование ведь магическое искусство. А когда сражаешься с Ними, надо быть во всеоружии… У нас часто бывают космические стычки. Я так устаю… А Вы пока не с теми, и не с другими, Вы пока на середине пути, и Они за вас борются…

Она появлялась в моей жизни еще пару раз. Последний — в 1993 году, когда я подобрала неизвестно откуда взявшихся около моего дома крошечных черных щенят и пыталась их спасти. Под грохот бронетранспортеров господина Ельцина, решившего расстрелять собственный парламент. Мне тогда еще позвонил взволнованный юноша-корреспондент с радио «Россия» и попросил высказаться по поводу происходившего.

— У нас уже выступали Лия Ахеджакова, Алексей Баталов говорил от имени своих учеников, — журналист захлебывался собственными эмоциями, — может, и Вы скажете что-нибудь в поддержку президента от имени сотен металлистов?

— Я могу говорить только от собственного имени, — мрачно ответила я, не ожидая от продолжения беседы ничего хорошего.

— Ничего, ничего, тогда от своего…

— Борис Николаевич, если Вы честный человек, — выпалила я, будто президент прильнул ухом к приемнику и слышит мои слова, — после того, что вы сделали… (пауза) уйдите в отставку!

Семь черных, обреченных на смерть неизвестной щенячьей болезнью существ, с писком рванули из коробки, на кухне мама с грохотом уронила на пол кастрюлю с прокипяченными полотенцами. Из недоброй радиотишины выплыл дрожащий голос недооценившего степень моей стервозности паренька:

— Что ж, Пушкина оказалась самой эмоциональной из нас, что же делать! Поэты, знаете ли…

И на защиту отработанной тоталитарной поддержки президента был призван Аркадий Семенов, некогда чеканивший тексты для группы ВЕЖЛИВЫЙ ОТКАЗ. Он мастерски «отмазал» меня, заявив, что, несмотря на мою повышенную эмоциональность, в разведку со мной пошел бы безоговорочно…

На следующий день после этого инцидента появилась Она, прокуренная насквозь, не пользующаяся дезодорантом и оттого источающая странный душевыворачивающий запах. «Может, так и должна пахнуть космическая воительница», — думала я, наблюдая, как девушка выбирает одного из щенков, чтобы облегчить мне существование.

Через неделю все дети неизвестной собаки, пузатые, не успевшие познать радость разгрыза первой косточки, отправились в Собачий Рай один за другим. Я сжигала их крохотные трупы около помойки во дворе. Сдох щен и у Фехтовальщицы… После этого Она надолго исчезла из моей жизни, чтобы как-то в полдень позвонить и отчаянно прошептать: «Меня мать сдала в психушку, Маргарита, они что-то сделали с моей головой… Мои ноги не ходят… Ма…». Голос умолк. В трубке щелкнуло. Тишина.

Так окончилась еще одна космическая война, где чья-то мама выступила на стороне невидимого врага.

ПАУЗА

ВОРОНЫ И ГОЛУБИ

Сюжет 1

Странное дело — нелюбимый город по-своему расправляется со мной, пользуясь известной присказкой: «Пойдешь налево — коня потеряешь, пойдешь направо — суму отберут, попрешься прямо — головушку снесут басурманы. Стой лучше, где стояла. Целее будешь». Стоит выйти на Садовое кольцо, как начинается ломота в костях, тяжесть в затылке такая, словно вредоносные карлики запихнули мне туда тайком небольшое пушечное ядро. То же самое происходит, если я иду через навороченный стеклянный мост имени А.С. Пушкина на Ленинский проспект: ощущение такое, будто по всему организму пропускают поливной резиновый шланг и по нему отправляют в плавание игрушечные речные трамвайчики. Туда, где раньше плескалась хлорированная вода бассейна «Москва», а ныне пыжится Храм Христа Спасителя, вообще хода нет. Там образовался душный новорусский энергетический тоннель. Или — провал. Стремное место, почему-то вызывающее у многих умиление.

Бочком, бочком протискиваюсь между призрачных прутьев временной клетки (если бы я была гладкошерстной кошкой, на шкурке отпечатались бы черные полосы, как от ожога) и попадаю в Пушкинский музей, чтобы побалдеть на бархатной бордовой банкетке в заветном зале импрессионистов, посмотреть на спрятавшихся в розоватом лондонском тумане «Чаек над Темзой». Потом отправляюсь к врезающемуся корабельным носом в сквер дому, где мы с друзьями по вечерам под несущиеся из «музыкального ящика» ритмичные заморские песнопения выпивали коктейль-другой… Кошка я, кошка, которая гуляет вертким призраком сама по себе, смотрясь в зеркальные витрины воспоминаний.

(из «Проходных зарисовок», написанных за несколько лет до появления АРИИ)

Кто не знает: «трюльник» — это банальные три рубля, которые в те времена считались неплохим капиталом.

Если стоять на месте, как рекомендует мне эхо старых московских дворов, то можно постепенно врасти лапами-корнями в землю, начать постепенно, день за днем, месяц за месяцем, покрываться корой, этой чешуей деревьев. Руки станут ветвями, волосы позеленеют и зашуршат не хуже листьев сиреневого куста под окном. Захочешь двинуться с места, да не двинешься…

Сколько по жизни таких людей-деревьев понатыкано — не сосчитать. Даже мхом с северной стороны покрываются, как положено. И надоело им вроде бы только в одну сторону глядеть, одни и те же звезды считать, а что делать? Куда деваться? Подбежит к такому древоman'у или к такой древоwoman'ше симпатичная собака-лайка по кличке Мун, поднимет лапу… А на шее у Муна — красная шерстяная ниточка. От сглаза. И у красавца-овчара по кличке Гранд, с морды которого ни днем, ни ночью не сходит прохиндейское выражение, тоже есть заветная красная ниточка.

А вот у Чарли, так похожего на особачившуюся хризантему, никаких оберегов нет. Он не язычник, хотя и нашли его на помойке…

Находишься по городской мышеловке, насмотришься на бомжей и последних загадочных московских романтиков, выпрашивающих рубль или два рубля на пиво, и полетишь стремглав в какой-нибудь еще не застроенный коттеджами парк, с дубом (дерево такое!), или липой, или ясенем обниматься. Через них — мощная подпитка для обесточенного загазованным воздухом и злобой организма. В благодарность за помощь оставляю на ветке или лоскуток, или цветной шнурок, превращаясь в свою прапрапрапрапрабабку…

РУСАЛОЧЬЯ НОЧЬ (МАГИЯ)

Припев мог бы быть и другим:

Текст получился скорее женским, чем мужским, и мало подходил для исполнения Лексом — могучим и лохматым лешаком.

А лоскуты перед ночью Ивана Купалы вешают на деревья или кусты необязательно на счастье: то ли чтобы задобрить хитрых водяных девушек, то ли чтобы пожалеть их, оставить чисто символическую одежду, а то ведь голяком в воде бултыхаются…

Сюжет № 2

Ураган 1998 года, промчавшийся по Москве и вызвавший в рядах кислотных тусовщиков идиотическое веселье (думаю, они очень сильно перепугались, и дурацкими шутками и отвратительной мимикой пытались скрыть охвативший их животный ужас), здорово помог мне встряхнуться. Можно сказать, ливнем и ветром прочистил и промыл канал, связывающий меня с той кладовой, где Покровители хранят до поры до времени идеи… Озверевшие молнии подзарядили тогда мои батарейки, обесточенные общением с очередной реинкарнацией Черного Человека. В миллиметре от моей собственной шеи пролетело выбитое порывом ветра оконное стекло, а я пыталась удержать старую, разрушающуюся буквально на глазах раму. В те дни, кстати, писались тексты для альбома «Скиталец» с Мавриком…

Помню, наутро после урагана я отправилась в Новодевичий монастырь проведать отлитого в бронзе великого гусара Дениса Давыдова — в монастыре сняли с куполов сломанные бурей кресты. И они стояли, прислоненные к черным надгробным плитам. Зрелище зловещее и пророческое.

ВОРОНЫ И ГОЛУБИ (КРЕСТЫ)

(полная версия)

Хорошо знакомое чувство, когда просыпаешься утром и не сразу можешь сообразить, на каком ты свете. Особенно если во сне метался по твоей квартире Борис Борисович Гребеншиков собственной персоной с огромной шкатулкой, в которой гремели чьи-то драгоценности. Или если, опять же во сне, наполеоновские солдаты вновь входят в Москву и мародерничают без удержу… Или если привидится такой сон (в ночь с 12 на 13 января 1999 года — уже прошлый век, подумать только!): выхожу я замуж почему-то за австрийского посла, расхаживаю в шляпках да мехах… И неизвестно откуда — группа МАСТЕР, все в шортах, майках… бренчат амулетами и крестами. «Рит, нам бы репетиционную базу найти!» — застенчиво говорит Грановский. «Айн момент, — отвечаю я, попивая коктейль «Маргарита», — в посольстве есть такой зал, вполне подходящий… Пойдемте!» Следующий сон-кадр: идем по огромному помещению, где на рядах кресел, как в кинотеатре, сидят всякие дяденьки и тетеньки. Грановский подходит к каждому и пытливо так спрашивает, знают ли они историю России. С виду типичные англичане радостно кивают головами. «Да, да, — лепечет почтенная леди, — бло-ка-да…» Алик раздает автографы… В зале, который подошел бы под репетиционную базу, наяривает на фортепьянных клавишах какая-то кореянка-китаянка-японка. Восточный талант, короче. Ко мне подходит чопорная дама из аппарата посольства и тихонько, еле шевеля губами, точнее одним уголком рта (так умеют разговаривать опытные стукачи и шпионы), произносит: «Едва ли господину послу понравятся эти рокеры». «Но они же мои друзья!» — резко отвечаю я, вполне войдя в роль надменной фрау. «Ах, Вы не знаете посольских нравов, — картинно вздыхает дама, — здесь такие интриги!»

Сон оборвался, и я так и не узнала, получил ли МАСТЕР базу в буржуйском зале или нет.

Но наяву от баллады музыканты отчикали последние шесть строк об идоле, ликвидировали картинку здоровенного каменного истукана. Стоит истукан в бескрайней степи, с загадочной улыбкой на толстых неровно сколотых устах. И никто не знает, о каком дожде он думает: об обычном, спасительном для изнывающей от жажды земли, или же — в отместку — о пурпурном, уничтожающем.

Бесприютные тени языческих предков вновь не получили прописки и в этой балладе.

ЛАБИРИНТ

Странное дело, но оказалось, что изначально «Лабиринтом» в древние времена назывался огромный дворец критских царей, с запутанной планировкой, со множеством комнат без дверей, с завешанными тяжелыми тканями дверными проемами и с бесконечностью коридоров. И переводится слово «лабиринт» как «Дом двойного топора», лабриса. Таким топориком убивали, принося в жертву богам, доверчивого быка, который сам должен был подойти к алтарю и откушать разбросанных там зерен… Это уже потом все свелось к творению икарушкиного отца Дедала (может, и не икарушкиного отца…), по которому блуждали несчастные люди, натыкались на стены, то и дело заходили в тупики и умирали там от разрыва исстрадавшегося сердца или попадали на зуб скучающему злобному Минотавру.

Пауза между написанием песен для альбома «Лабиринт» (в блюзовом ключе)

METALDOCTOR

Спецзаказ Грановского, четко перекликавшийся с написанным некогда в шутку «Доктором Хэви» (см. книгу «АРИЯ: Легенда о динозавре»). Сочинять в таком ключе не хотелось, ибо тема давным-давно отработана, да и слушается по-детски.

Периодически накрывает странное ощущение своего полного несоответствия окружающей реальности, нестыковки. Ты словно вне настоящего времени, словно человек, находящийся в процессе выпадения из корзины высоко взметнувшегося воздушного шара. Вроде бы уже выпал, и в то же время еще нет… Не умею приспосабливаться или мимикрировать, как герой рассказа Гийома Аполлинера (но его, правда, все равно застрелили). Наверное, поэтому трудно расстаться с идеей прорыва через враждебное тебе окружение.

Первоначально, когда я еще думала, что Алика можно в чем-то переубедить, писался вот такой вариант очередного многосерийного боевика на тему духовного и материального прорыва. Но Грановский — настоящий Скорпион, полностью соответствующий своему знаку Зодиака, и можно было бы не париться.

«Защищай свои цвета»: имеются в виду три цвета — синий, белый, красный.

Синий — так выглядит небо над головой в хорошую погоду, но без террора со стороны солнца; красный — цвет крови, не успевшей загустеть и превратиться в черное пятно; белый — цвет снега. Легенды о суровых русских зимах, когда в малогабаритных берлогах сладко посапывают заслуженные русские медведи, сохранили этот образ.

Номер с выходом из окружения не прошел. Грановский твердо стоял на своем, а я в который раз кляла нелегкую долю песенного словоукладчика. Подавай, понимаешь, басисту металлического Айболита! Ну подала я ему докторишку, приготовленного согласно всем исключениям из правил дошкольного металлического возраста, когда молодая душа только-только начинает приобщаться к законам хэви-джунглей. «Да, у тебя в душе — сталь и свет/ эти превращенья сделал он»… Но удалось все-таки подпустить юмора, хотя точно в размер «рыбы» все слова не влезали. «Сила есть — ума не надо!» — есть такое крылатое выражение. Его-то я и хотела зарифмовать в «Айболите», но не получалось, в результате осталось: «Сила есть — не надо больше слов…» (а то складывалось обидное для всех «Сила есть — умишка не найти!»), т. е. наличием силы и накачанных мышц признавалась необязательность присутствия в жизни человека умных слов.

METALDOCTOR

Созданный мной Айболит был к тому же и экстрасенсом, излечивал от всяких напастей наложением рук. Знавала я многих таких энергетических умельцев, но никто из них со мной связываться не хотел. «Твоя энергия неуправляема и опасна для нас», — говорили кудесники, всплескивая руками, но, тем не менее, приглашали на свой конгресс. «Нет уж, — отвергала я приглашение провокационно появиться перед ясными проницательными очами целителей, — дым из ушей у многих пойдет, перегорят, как лампочки. Зачем же лишать страну таких талантов?» Один экстрасенс, все-таки взявшийся исправить некоторые поломки в моем капризном организме, вскоре после 12-ти неудачных сеансов отправился по этапу на Небеса… Это был точно не Metaldoctor.

Что бы почитать:

Гийом Аполлинер «Исчезновение Опоре Сюбрана» (если нет в отдельном издании, можно найти в журнале «Иностранная литература» N5, 1982 год)

Паоло Коэльо «Вероника решает умереть» (очень нужная книга о душевнобольных, самоубийцах, о жажде жизни и лечебнице)