Середина лета. Каникулы. Ванька Малкин предложил проветриться завтра на рыбалке. Все согласились. Почему бы не прокатиться до реки и не провести денек с удовольствием! Без уличной сутолоки, забыв о часах и мобильниках. Сидение в городе наскучило, жара измотала. Очертенело бить баклуши на раскаленном асфальте, стрелять глазами по девчатам, вяло наблюдать, как в городской маете, прячась от лучей солнца, забивается в душную тень публика. Жара как в пекле, только бы и сидеть по уши в воде. Расслабиться на берегу, размякнуть от удовольствия, а потом поймать на крючок рыбешку и сварить на костре ушицу, похлебать с аппетитом, чтоб за ушами трещало. Слюнки у всех потекли, и в мозгах закипело от предвкушения хорошего отдыха на природе.

Всех было трое подростков: Ванька Малкин, Андрюха Раппопет и Володька Лугатик.

Ванька Малкин – длинный рыжий парень с аляповатой прической. Пару дней назад обкорнала его в парикмахерской начинающая парикмахерша, потренировалась, как на манекене. А он парень смирный, не скандальный, проглотил язык и только краснел, смотря на себя в зеркало, и думал, что лучше было бы остричь наголо. Но вслух не предложил, постеснялся обидеть парикмахершу, уж так долго и старательно она кружила вокруг его головы, что-то бурчала себе под нос и обезоруживающе улыбалась, натыкаясь на его взгляд, Ваньке даже становилось стыдно за свою привередливость. Дома сам попытался как-то где-то подправить ножницами, но понял, что получается еще хуже, и бросил экспериментировать. На следующий день знакомые изрядно нахохотались над его прической, и все пошло прежним чередом. Всегда он какой-то нескладный. Казалось, ну что с него возьмешь? Ванька – он и есть Ванька. Ни то ни се, ни украсть, ни подарить. Неслучайно и фамилия подкачала. Малкин – это же не Большов, не Крупнов и не Великанов. Скромник и молчун, носа не высовывает. Хотя, если глубже копнуть, упрется иногда и не отступит, не спорит, никому не навязывает свое мнение, но давит молчком бескомпромиссно. И зачастую оказывается прав.

У Андрюхи Раппопета характер другого склада, он разнес бы парикмахерскую вдребезги, если б с ним сотворили подобное, а парикмахерша забилась бы в темный угол, и до конца смены никакие силы не смогли б ее выцарапать оттуда. Впрочем, парень он был неплохой, никому свинью не подкладывал, был на хорошем счету и в школе, и у друзей, но в компании любил лидерство. Мускулистый толстячок невысокого роста, но подвижный и прыгучий. Андрюха предложил поехать на машине его отца, знал неплохое местечко у реки, красота. Так и решили.

Володька Лугатик, средний по росту между двумя приятелями, пообещал раздобыть удочки. Пронырливым был, пройдоха, даже черта мог достать, через игольное ушко пролезть, любому незнакомцу быстро в приятели навязаться, клинья подбить в одно мгновение. Ловкач. Изворотлив, как уж. Обходительные манеры и на лице всегда приятная улыбочка. Девчата клевали и западали на это сразу, а он просто сортировал их по параметрам в своей мозговой картотеке. Ходок был еще тот. И внешне-то не скажешь, что красавец, но обаятелен чертовски. Все при нем. Вряд ли парикмахерша смогла бы с ним сотворить такое действо, как с Ванькой Малкиным. Скорее, не решилась бы дотрагиваться до волос, а убеждала б, что у него и без стрижки замечательная прическа.

Поздно вечером разошлись по домам, напоминая друг другу, чтобы никто завтра не проспал.

Наступило завтра.

Малкин утром в условленное время появился из прохладного, слабо освещенного подъезда, на ходу окончательно просыпаясь. Одет был легко, без премудростей: мятые серые штаны, синяя футболка, видавшие виды кроссовки. В руках – сумка с кастрюлей для ухи, ложками, ножиком, спичками и другой необходимой на отдыхе мелочевкой. Нескладно затоптался на истертом подошвами крыльце, не ко времени зачесалось под правой лопаткой, вывернул левую руку назад, поцарапал.

Ночью снился отвратный сон, Ванька несколько раз просыпался, отгонял его, но стоило заснуть, как сон снова продолжался. И все одно и то же: душераздирающий хохот над головой и окровавленные пасти вокруг, они тянулись к его горлу, клацали зубами и говорили человеческим языком, выбрасывая в лицо кровавые слюни, но что именно говорили – разобрать не мог из-за страшного злобного рыка. Тяжелые серые лапы ударили в грудь, он едва не упал, но выстоял, отчаянно подмял под себя страх и начал дико махать руками. И пасти вдруг отступили, а он увидел сгустки крови на их шерсти, на асфальте и на своем теле. Проснулся окончательно весь в холодном поту, и первое, что сделал, – сонно глянул на руки. Они почему-то гудели от изнеможения, будто всю ночь трудились без передышки. Плечи устало ныли, а мышцы мелко дрожали. И ладони, будто набитые мозолями, сжаты в кулаки так крепко, что потребовалось усилие, чтобы разжать. Машинально сбросил с себя одеяло, вскинулся и осмотрел тело. Чисто, никакой крови. Уф-ф. Облегченно вздохнул. Снова упал на подушку. Уф-ф. Причудится же черт знает что. Уф-ф. Не выспался из-за этого. Состояние скверное, не отказался бы еще вздремнуть, да вставать пора. И пока собирался и спускался с этажа по немытым ступеням подъезда, все мерещилось, что чьи-то странные въедливые глаза непрерывно следят за ним. Эта мысль оставила лишь тогда, когда Малкин оказался на улице. Здесь легко дышалось, и сон быстро забылся.

Пятиэтажный дом отбрасывал длинную жирную тень на сторону подъезда, накрывая ветвистые рябины, высаженные под окнами. Каждый год рябины плодоносили красным буйством ягод, которые красовались не только в зеленой массе листвы, но и глубокой осенью на тощих ветках после опадания листьев и особенно ярко играли в нежном белом обрамлении начальной зимы, когда и ветви, и ягоды, и земля покрывались первым пушистым снегом. Чуть позже птицы начинали теребить подмороженные ягоды, объедками осыпая белый бархат снежного ковра под кронами деревьев.

Как условились, к подъезду подкатила машина, с небольшим опозданием, тихо, почти бесшумно, только это не был автомобиль Раппопета, у которого бесшумно машина никогда не ездила. Малкин узнал машину отца Катюхи и совсем не ожидал, что из распахнувшейся дверцы высунется круглое Андрюхино лицо и прогорланит на весь двор:

– Ванька, ныряй сюда! Такое дело, понимаешь, колеса моего папаши не завелись, я провозился без толку, ни бэ, ни мэ, ни кукареку, аккумулятор сдох подчистую, отходную можно заказывать. Хорошо, что Катюха подвернулась, уговорил компанию разбавить, а что? Катюха – своя в доску, покатим сегодня на ее тачке. Места всем хватит. И потом, есть, кому уху заварганить.

Малкин поежился, вот еще невидаль – уху замудрить, как будто без Катюхи некому ухой заняться. А девушка сидела за рулем красных «жигулей» и улыбалась. Глаза в прищур, небольшой нос, губы приоткрыты, брюнетка. На голове короткая стрижка, открывающая небольшие уши и высокий лоб. Раппопет приврал, конечно, нигде она ему не подворачивалась, он сам, запыхавшийся, разбудил ее утром и ну с порога в карьер. Не сразу согласилась, потому что поняла: не она нужна компании, а машина. Раппопет, получив отказ, потускнел, как окислившаяся бронза. Она фыркнула смехом и быстро собралась: натянула джинсы, светлый топ, кроссовки, отхлебнула чай, схватила из-под носа отца ключи от его машины, прихватила тощий сверток с одеждой для отдыха у реки и бросила в багажник. Была не обижена природой, скроена с тщательной аккуратностью. Черты лица миловидные, глаза веселые, многие пацаны засматривались на нее и пытались найти контакт. Но осторожная, иногда пугливая, пацанов отваживала только так. Лугатик, например, даже не пытался применять свои залихватские способности, знал: может крепко получить по носу. А зачем ему сдались такие нагрузки? Он любил жить легко, без напряга.

Они вчетвером дружили с первого класса, и, хотя были довольно разными и не всегда между ними все происходило гладко, ничто не развело их по разным углам, так и проживали, словно стянутые в один узел.

Малкин, глядя на Катюху, подумал, что на нее в его сумке не приготовлена ложка. Ведь договаривались втроем порыбачить, сугубо пацаньей компанией. Вздохнул: как-то все не так начиналось. Плюхнулся на заднее сидение «жигулей», теснота, подогнул длинные ноги, колени почти в подбородок, в сумке забрякало. Он прижал ноги к животу, поймал насмешливый взгляд Катюхи, буркнул, что все нормально.

Машина затряслась по неровной дороге. Асфальт оставлял желать лучшего. Во всем городе дороги словно танковыми гусеницами изъезжены. Катюха свернула к девятиэтажному дому, где жил Лугатик. Дом кирпичный, с одним подъездом, с железными дверями, подернутыми ржавчиной, выступившей сквозь облупившуюся серую краску, и выбитыми ступенями невысокого бетонного крыльца. Раппопет зашнырял глазами сквозь стекла – приятеля не было. Подождали.

– Вот черт, – выплеснул Андрюха, крутясь на сидении, как на горячих углях, – всегда опаздывает! Ну, куда бы ни намылились, его все время надо за хвост подтягивать. Единственно, с девчатами вперед забегает. Ведь предупреждал, чтобы не водил Му-Му, просыпался раньше. Бесполезно. Осталось только врезать промеж глаз. Придется, наверно, сгонять наверх, клизму вставить! Разозлил он меня.

Володька вывернул из-за угла дома, откуда его никто не ждал. Шел быстро, но при этом не очень торопился, фасонил. Одет франтовато. Тонкие просторные брюки со стрелками, светлая безрукавная рубашка-сеточка, пошитая на заказ, легкие светловатые туфли. Рядом семенила загорелая длинноногая девушка-шатенка на шпильках, в короткой юбчонке, играла бедрами и голым пупком, который выглядывал из-под куцего топа с цветными бретельками.

– С кем это он? – вытянул шею Андрюха, но его вопрос одиноко повис в салоне автомобиля, никто не знал ответа. Раппопет приоткрыл дверцу и яростно замахал рукой, привлекая внимание Лугатика. – Где ты болтаешься, чертов племяш? Мы тут время транжирим, ждем, а ты уже по росе ягоды собираешь! – Заметив пустые руки Володьки, закричал, кривя лицо от ярости: – А где удочки? Ты чего обещал вчера? Память отшибло? Куда, собственно, намылился без удочек? Голыми руками ловить рыбу собрался? Без удочек я тебя в машину не пущу!

– Вместо удочек сегодня фейерверк. – Володька поравнялся с машиной и восторженно показал на девушку. – Куда приятнее смотреть на нее, чем целый день не сводить глаз с поплавка, – приятная улыбочка бабочкой запорхала по лицу Лугатика. С девушками Володька старался быть куртуазным, впрочем, если его гладили по шерсти. – Принимайте в компанию, она рыбку одним пальцем ловит, ухой объедимся, – распахнул дверцу «жигулей» и подтолкнул девушку внутрь. – Знакомьтесь: Карюха!

Малкин поморщился: дело пахло табаком, без удочек не видать ухи как собственных ушей, и зачем только притащил с собой сумку с кастрюлей. Карюха юркнула на заднее сидение, устроилась возле Ваньки. Володька фасонисто нырнул в салон следом за нею:

– Все в сборе, как договорились. По расписанию. Никто не опоздал, отлично. Сверим часы, – стукнул по голому запястью. – Ах, черт, ведь договорились: едем без часов и телефонов. Тогда чего ждем, двигаем «вдоль по Питерской»!

– Куда двигать? – усмехнулся Раппопет, окидывая паленым взглядом спутницу Володьки. – Карюха не в той униформе. Парадно-выходной костюмчик на рыбалке не сочетается с рыбой. Такими каблуками только песок ковырять. Попроще костюмчик нужен.

– Куда уж проще, друзья? – прозвучал в ответ веселый голос Карюхи. – Девушка должна показывать, а не прятать. А униформа прикрывает все, что надо показывать. Без нее я лучше смотрюсь. Не правда ли? Или не заметили? А Володька обещал познакомить с классными ребятами. Хвастал, вешал лапшу на уши, как паутину на деревья. Говорил, что глаз у ребят горит. Но, видно, обманул. Оказывается, привел к сонным мухам. Не вижу горящего глаза, не слышу восторгов. Скучный вы народец, если хотите упаковать мое тело в униформу. Я для упаковки не предназначена, для меня еще не придумали достойной упаковки. Так что любуйтесь тем, что видите, пока я не сбежала от вас. Трогать руками запрещается, опасно для жизни, но глазеть можете, сколько влезет, разрешаю. Сегодня я добрая. Давайте знакомиться. Карюха, что в переводе на международный означает Карина, – сбоку глянула на Ваньку, словно желала взглядом подпалить ему щеки, прижалась голыми красивыми коленями.

Малкин назвал свое имя и подумал, какого черта с собой на отдых тащить девичье племя, когда у реки этих русалок будет хоть пруд пруди, выбирай и цепляй на крючок любую. Но вслух не произнес. Андрюха Раппопет хмыкнул, называя свое имя, похлопал ладонью по животу, расстегнул на груди пуговички тонкой желтой рубашки и опустил боковое стекло. Катюха протянула Карюхе руку:

– Вдвоем будет веселее. Остальные не в счет. Ты правильно по ним проехалась. Что в них классного? Посмотри, так себе, мешком ударенные. Лугатик соврет – не почешется. Мастер конопатить мозги хорошим девочкам. Фантазии у этих классных – никакой. Полная пустота в полушариях. Отсутствие извилин. Какую-то рыбалку придумали. Как тебе это нравится? С девочками на рыбалку собрались. Девочки им уху должны кашеварить, а они будут у речки прохлаждаться. Не на тех нарвались, чудики. Рыбалку отменяем, – завела мотор. – Едем куда глаза глядят!

Карюха засмеялась, смех был приятный и уверенный:

– Мне все равно, Катюха! Крути баранку, дави на газ! Люблю с ветерком покуражиться. В любую сторону готова, лишь бы не в обратном направлении. Знаешь, Катюха, когда задумаешь повернуть назад, высади меня. Я одна пойду на горизонт. Обожаю горизонт. За ним непременно может открыться чудо. Так что двигаем за чудом, Катюха.

– Какого черта! – вспыхнул Раппопет и прикусил язык от рывка машины. – Ладно, черт с вами, – отмахнулся. – Чуда захотели? Ну-ну, поглядим на ваше чудо. Но с вас и спрос. Наше дело – сторона. Если испортите день, пеняйте на себя, будет вам тогда и горизонт, и чудо. Почует кошка, чье мясо съела.

Ванька вздохнул: дело, кажется, швах. Удочек нет, девчат заклинило, в крайность ударились, покатили, а куда – неизвестно. Машина, пропетляв по городским улицам, приблизилась к окраине города. Ванька посмотрел на сумку с кастрюлей: и какого рожна в нее вцепился, в багажник бы бросить, не догадался сразу, а теперь вот слушай бряканье причиндалов. Думал, что на всех ложек не хватает, а ложки, оказывается, совершенно не нужны. Определенно все пошло наперекосяк.

Автомобиль вырвался за город, и асфальт автомагистрали стремительно понесся назад под колеса. Катюха гнала машину по наитию, лишь бы ехать, без определенной конечной цели. Резала долго по главной дороге со свежими разделительными белыми полосами, по которой в дикой пляске дорожного движения, лавируя на обгонах или вовремя ретируясь, бешено сновали другие автомобили. Потом Катюха, ни с кем не советуясь, свернула на примыкающую, эта дорога то превращалась в подобие стиральной доски, на которой трепало колеса машины, то щерилась разрушенным асфальтовым покрытием, раздражая до отвращения. Приходилось гасить скорость и смещаться на обочину. Миновали несколько крутых поворотов и выкатили на узкую змеистую грунтовку, присыпанную мелким щебнем. Он вылетал из-под колес, барабанил по днищу, а сзади тянулся длинный шлейф густой пыли. По сторонам грунтовки захлебывались одичавшей травой поля, торчали редкие постройки, в низкой лощинке с маленьким ручейком на дне маячил небольшой лесок. Катюха выбрала пологий склон и свернула к лесу, газуя через поле. Сминая шинами траву, миновала его, остановила машину в тени деревьев. Друзья высыпали из салона.

– И куда ты нас привезла? – Андрюха осмотрелся, придавливая каблуком бежевой туфли жука, разминаясь и закатывая брючины желтоватых, под цвет рубахи, тонких бесформенных штанов. – Значит, это и есть чудо?

Катюха пожала плечами. Жирная трава разрослась под солнцем, густо подступала к лесу. Куст разлапистого лопуха разметался перед капотом, разложил толстые листья поверх травы и поигрывал на ветру ершистыми липучими колючками. Россыпь крапивы стала хватать приятелей за ноги. В лесной тени трава была скуднее, припадала к земле. Среди деревьев кое-где торчали тощие блеклые фиолетовые цветочки, названия которым никто не знал. Ближе к ручью их было больше. Фиолетовые пятна оживляли укрытую тенью траву. Тянулась вверх редкая тонкая поросль. Вцепившись корнями в землю, кряхтели и шумели кронами старые деревья. Ручей был узким и неглубоким, с холодной и быстрой родниковой водой.

Сбросили верхнюю одежду, стали осваиваться. Через час трава вокруг машины была изрядно вытоптана, пробиты тропки в разных направлениях. Андрюха не любил обходных путей, всегда пер прямиком, поэтому сразу угодил в крапиву, весь изворчался, изругался, плевался и тер руками ноги. Малкин достал из машины злосчастную кастрюлю, пристроил в траве вверх дном и уселся на нее под раскидистым деревом. Досаждали мухи, стрекотали кузнечики, в ветвях копошились птицы. Катюха выдернула из багажника старенькое походное с выцветшими красками покрывало, которое друзьям примелькалось по прежним походам, вытряхнула и расстелила на траве. Карюха подхватила за уголок, поправила. Вдвоем расположились одна против другой.– Давно с Володькой познакомилась? – Катюха вытянула перед собой ноги.– За полчаса до тебя, – улыбнулась Карюха. Она никак не могла найти удобное положение, под нею торчала кочка, и Карюха ерзала туда-сюда. Усевшись, пояснила: – Я коммуникабельная. Легко адаптируюсь в любой компании, – приняла свободную позу. – Ты знаешь, приходилось бывать в разных компаниях, одни лучше, другие хуже, но, в основном, когда найдешь общий язык, неплохо проводишь время. Правда, иногда коммуникабельность не помогала, с некоторыми, у которых всего одна извилина, не удавалось найти стиля общения, тогда приходилось действовать по обстоятельствам. Что поделаешь, в семье не без урода. Представляешь, сколько уродов слоняется вокруг? Всегда есть шанс столкнуться на перекрестке. А вы вроде неплохие ребята. По крайней мере на первый взгляд. У меня интуиция хорошо развита. – Карюха сделала паузу. – Хотя, признаюсь, сегодня с утра мурыжит какое-то странное предчувствие. Объяснить не могу. Как будто куда-то несет. Я даже Володьку сразу не восприняла. Вынырнул сбоку и клеиться начал. Глянула, как будто ничего особенного, улыбочка во весь портрет, отшить хотела, послать куда подальше, но он языком, как на балалайке, заиграл. Слово за слово, анекдот к месту, рассмешил. И заболтал. Вижу, донжуанит парень, но рук не распускает и не хамит. Присмотрелась и сдалась на предложение отдохнуть на природе. Подумала, может, предчувствие подсказывает отдых. И успокоилась после этого. Однако, чтобы между мной и тобой не возникло конфликта, ты сразу скажи, который из них твой парень? – повернула лицо к Малкину. – Я его на пушечный выстрел не подпущу, – игриво погрозила ему пальцем, заставив смущенно опустить глаза.– Подпускай всех, не бойся, конфликта не будет, – засмеялась Катюха.Раппопет веткой отмахивался от мух и кружил бесцельно неподалеку. Он не любил бестолкового времяпровождения, надувал губы и недовольно кидал взгляды на девчат. Такого отдыха не признавал. Ругал себя за то, что уступил, не хотел выглядеть в глазах Карюхи упертым бараном. Искоса охватывал взглядом ее фигуру, отмечая про себя, что она притягивала его внимание. Если Лугатик без труда входил в контакт с девушками, то для Раппопета это был труд. Эмоции Лугатика были у него на языке, эмоции Раппопета – внутри. Авторитет Андрюхи держался на его твердости и умении внушить друзьям, что он знает, что и как делать. И он тщательно скрывал, что в отношениях с девчатами ему приходилось всегда перешагивать через робость, что беззлобно немного завидовал Лугатику. Поискал глазами Володьку, тот брел от ручья, тоже отмахивался от мух и хлестко щелкал ладонями по телу, пытаясь всмятку раздавить надоедливых насекомых. Чаще мазал, но иногда удавалось, и тогда Лугатик громко восторженно злорадствовал, смахивая их останки на землю. Поравнялся с Андрюхой, и вдвоем направились к девчатам. Пристроились на покрывало сбоку. Лугатик поджал под себя ноги, оперся на локоть. Андрюха прислонился плечом к стволу дерева.Расслабились, говорили обо всем и ни о чем, так, о разной чепухе. Парни сожалели, что рыбалку пустили побоку, и с любопытством рассматривали Карюху. Та была почти голой, гибкие стройные формы в чисто символическом, дорогом, с гипюром цвета морской волны, бюстгальтере и трусиках-стрингах. Лугатик, как умел, заливался соловьем, расточал комплименты. Держал марку, пускал пыль в глаза, привирал и останавливался, когда улавливал усмешку в глазах Катюхи, впрочем, и Карюхи тоже. Переводил на шутку, ведь треп на природе – как ветер в поле: пролетит – и забылся. Карюха производила на него сильное впечатление. Тонкие черные брови, сияющие глаза, красивая грудь, шелковистые с модной стрижкой волосы, порывистые движения. Не подпускала, правда, но и не отталкивала.Часа через два небо на северо-западе резко очертилось темнотой. Сначала над горизонтом возникло черное пятно, которое медленно стало разрастаться и поползло в обе стороны по горизонту. И когда черная полоса закрыла весь горизонт, кромешная темнота начала быстро подниматься вверх и приближаться. Целая стена непроглядной тьмы метр за метром поглощала световое пространство, двигаясь на юго-восток.Первым заметил эту стену Малкин, вскочил с кастрюли, всех отрывая от болтовни.– Ливень, что ли, – неуверенно обронила Карюха. – Ливня нам сейчас не хватало. Странно как-то. Солнце, ни облачка и вдруг – ливень.– Мигом в машину! – скомандовал Раппопет. – Надо выехать на дорогу, иначе застрянем тут надолго.Сорвались с места, на ходу собирая в охапку одежду. Андрюха, загребая руками, как веслами, первым втиснулся в салон. Катюха торопливо выхватила из-под себя покрывало, скомкала вместе с одеждой и распахнула водительскую дверцу. Лихорадочно сунула покрывало между сидениями, рука, срываясь, два-три раза ткнула в бок Раппопету, затем вцепилась в руль, а тело само скользнуло на сидение. Карюха легко, как бабочка, впорхнула в салон на свое место в центре заднего сидения, а Лугатик следом приклеился к ее бедру и плечу, с удовольствием вдыхая запах девушки. Малкин схватил кастрюлю, сунул подмышку, кастрюля выпала под ноги, опять подхватил и последним втиснулся в салон «жигулей». Подумал, стоило бы оставить кастрюлю под деревом и забыть о ней, но, коль уж прихватил, черт с нею, может, пригодится. Карюха напряженно сквозь стекло смотрела на надвигающуюся стену тьмы, нервически покусывала губы. Катюха резко развернула машину, мотор зарычал от натуги. «жигули», подпрыгивая на неровностях, подминая бурьян, помчались к грунтовке.Черная, плотная, как застывший битум, стена проглатывала все на своем пути и уже была близко.– Это не ливень, – прошептала Карюха, ей сделалось жутко, липкий трепет прошелся по телу, руки вцепились в колени парней.Пронзительно подул ветер, будто стена черным монолитом толкала его перед собой. Вихрь ворвался в салон, жестко лизнул лица, раскидал волосы, обдал мертвенным трепетом вспотевшие тела. Андрюха быстро закрыл боковое стекло, Катюха тоже. Машина подпрыгнула на последнем пригорке, зацепилась днищем и вылетела на грунтовку. И тьма накрыла их. Дорога исчезла. Катюха ударила по тормозам, включила фары, но света никто не увидел. Тот увяз в тяжелом, непробиваемом мраке. Тьма ослепила, сковала дыхание, делая тела ватными и непослушными. Карюха почувствовала, как напружинились мускулы Малкина и Лугатика, тревога крупной дрожью вцепилась ей в скулы.– Ничего не вижу, – раздался в темноте сдавленный шепоток Катюхи, пролился по салону, как густая липкая масса.И будто разрытая ноздреватая муравьиная куча выпустила на приятелей сонмище обеспокоенных переполошившихся ледяных мурашек. Карюха икнула, парни крепились, Катюха нащупала плечо Раппопета:– Ты что молчишь? Как это так? Стена мглы белым днем. Полный стопор, ехать невозможно, – встревоженные слова трепетали, как мухи в паутине, и умирали, будто захлебывались болотной гнилью. – Где свет от фар? Я их включила. Я же их включила. Что за темнота? Я никого не вижу. А ты видишь? Скажи что-нибудь.– Включи в салоне, – странной хрипотцой раскололся в ответ голос Раппопета.Она пошарила рукой, щелкнула выключателем, свет ёкнул и умер там же, где возник. Все притихли. Темень изнуряла, укрыв, как сажей, жгучей чернотой. Собственный голос слышался едва, слова пропадали, будто их никогда не было. Сознание жалобно попискивало. Секунды, казалось, растягивались в минуты, минуты – в часы. Мертвило от жути, точно провалились в глубокую пропасть, из которой не существовало выхода. Все сильнее стучало в висках, стук громыхал в голове, доводил до неистовой боли, можно было сойти с ума. Тьма с вдохами людей входила в каждого и заполняла изнутри. Вечность стала мгновением, а мгновение – вечностью. Карюха не улавливала собственных мыслей, только сердце яростно било в ребра. Ощущение полной незащищенности бросало в дрожь. Парни, точно каменные истуканы, вытянуты в один мускул. Время остановилось.В этот момент ледяные пальцы Раппопета прикоснулись к руке Катюхи. Неожиданно. Она вздрогнула, как от удара током, и в полный голос завопила, вытаращив ошалелые глаза. Крик ошеломил остальных, словно запустил цепную реакцию. Широко раскрывая рот, во все горло завизжала Карюха. В темноте никто не видел, как ее лицо стало некрасивым. Разом загалдели парни, задергались, разбрасывая по салону «жигулей» бессвязные выкрики. Это разрушило накопившееся напряжение. Темнота словно раздвинулась, легче вздохнулось, страх перестал доставать до пяток.И тут, разрывая темь, как лист бумаги, хлестнул, как жгучий удар бича, свет по салону. Стеганул по глазам, ослепил, темнота сгинула, вернулось солнце. Глаза быстро впитали его, как губка влагу. А уже через десять минут казалось, что тьма просто померещилась, ибо за стеклом та же дорога, тот же пейзаж, те же лица в салоне. Молчали, смотрели на Катюху, ждали, когда тронет машину. Андрюха бычился исподлобья, Володька вытягивал шею, Ванька, как обычно, смущенно краснел, Карюха дышала в затылок.Катюха повернула ключ зажигания, мотор ожил, автомобиль поехал.Наконец грунтовка с летящим из-под колес мелким щебнем, шлейфом густой пыли, осталась позади. Выехали на асфальт, отмахали по автомагистрали километров двадцать, и тут Ванька, обнимая кастрюлю, обратил внимание, что навстречу не попалось ни одной машины. Дорога пустынна. А ведь совсем недавно на ней кишмя кишел транспорт, не пробьешься. Снова вспомнили о темноте, нет ли тут какой-то связи, ответа не было. Дальше ехали в сосредоточенном ожидании.Километров через тридцать пять открылся вид на какой-то город. Но никаких дорожных указателей. Непонятно, куда приехали. На окраине увидали одноэтажные домики, огороженные невысокими заборами из штакетника, с садами и огородиками. Только все это показалось странным. Вблизи вид строений обескуражил. Сбитые с толку, пучили глаза. Вместо привычной городской архитектуры глазам открылась полнейшая нелепица. Дома стояли перевернутыми: вниз коньковыми крышами.– Что за черт с рогами? Новое зодчество, что ли? А может, тут и ходят вверх ногами? – выпихнул из себя Андрюха, глубже вдавливаясь в мягкое сидение. – Куда-то опять заехали, Катюха. Или это галлюцинация, затмение в мозгах? Интересный фасон, скажу я вам. Называется сдвиг по фазе. Как в кривых зеркалах. Кто-нибудь из вас видел подобное раньше? – Все промолчали, Раппопет крякнул: – Так куда же ты нас пришвартовала, подруга? Может, ошивалась тут когда-то? Чего ж никогда не перемалывала? Давай, развязывай язык. – Катюха не ответила, Раппопет нахмурился. – Чего молчишь, как рыба на берегу. Колись.Катюха свернула на обочину, остановила машину. Она, как и все остальные, впервые оказалась на этой окраине, потому не могла ничего объяснить. Необычный вид домов еще ни о чем не говорил, но странное пугающее беспокойство настораживало. Дверцы распахнулись, и приятели выскользнули из душного салона, как маринованная сельдь из опрокинутой тесной дубовой бочки.– Может, это декорации? – уже ни к кому не обращаясь, предположил Раппопет. Точных ответов у него не было, но он не хотел выпускать из своих рук инициативу. Упустить легко, восстановить трудно. – Точно кино снимают. Сейчас, куда ни ткни, везде кино снимают. Киношников я уже видел два года назад у родственников в деревне. Двигаем, глянем, что здесь творится. Жителей поспрашиваем. – Широко работая локтями, одним духом натянул рубаху с брюками, вернулся в салон. – Забирайтесь! Катюха, ты где? Заводи мотор!Приятели влезли в одежду, нырнули в машину, Катюха медленно въехала на окраину города. Миновали первый решетчатый заборчик. За вторым Малкин заметил хозяина. Его спина маячила за штакетником. Катюха пискнула тормозами.Раппопет мгновенно очутился возле дощатой калитки, в глаза бросилось, что доски плотно подогнаны, обструганы, часто прошиты гвоздями, на которых не видно следов ржавчины, какая обычно выступает от дождей и влажного воздуха, глянул поверх калитки во двор, окликнул хозяина. Тот спиной к Раппопету присел на корточки возле большой конуры, держал в руках миску с едой. На оклик Андрюхи даже не обернулся, как будто не слышал, голос Раппопета словно провалился в пустоту. Солнце жарило. Андрюха поднес козырек ладони ко лбу, переступил с ноги на ногу. Под подошвами поскрипывал свежий песок на дорожке к тротуару.Катюха вместе с остальными в машине щурилась от солнца, скользя взглядом по забору сквозь боковое стекло.Лучи солнца, ныряя в тень листвы деревьев и снова выползая наружу, извивались, как змеи, на асфальте тротуара. В траве кювета тускло сверкало бликами стекло пустой бутылки, рядом топорщилась помятая консервная банка, а муравьиная куча жила неуспокоенной жизнью маленьких трудяг. В щель забора из ограды лениво выглянула холеная морда черной с шелковистой шерстью кошки, глаза отправили взгляд через тротуар на ветви дерева с копошившимися мелкими птахами. Облизнулась, выбирая жертву, затем ввинтила взор в серую пичужку, напружинилась, пригнулась, аккуратно, без суеты и шума, задом пролезла под забором и, прячась в траве, мягко и осторожно двинулась к стволу.Раппопет позвал хозяина дома громче. Широкоплечий мускулистый хозяин на этот раз отреагировал странно, поставил на землю миску, стал на ноги и задом сделал к калитке несколько шагов. А из конуры выполз на коленях человек в зеленых пятнистых штанах и красной рубахе, волоча за собою цепь, пристегнутую к ошейнику. Худой, дерганый, босой. Раппопет оторопел, язык прилип к нёбу, новый вопрос, который прокатился по мозгу, застрял во рту. Человек из конуры повернулся задом к калитке и враждебно заурчал, застучал кулаками по земле. Потом жадно схватил миску и начал из нее хлебать. У Андрюхи глаза превратились в пушечные ядра, полезли из орбит. С трудом выпихнул слова, обращенные к хозяину:

– Ты чего это, дядя, белены объелся? Ты зачем человека на цепь посадил? У тебя с головой все в порядке? Или ополоумел? Дом крышей вниз поставил, чокнулся, небось, или чесноку объелся, ногами по потолку ходишь, наверно. Да мне наплевать, хоть набок ставь свое логово, но человека из конуры выпусти. Я тебе, дядя, по-хорошему предлагаю, два раза повторять не собираюсь. И повернись ко мне своим носом, чего раком пятишься, или зад перевешивает?

Хозяин дома спиной вперед подошел ближе, полуобернулся:

– Деньги, деньги, всем нужны деньги. Деньги не любит только тот, кто их не любит. Но разве есть тот, кто откажется от денег? Никогда не считайте деньги, потому что деньги любят счет. Чужие деньги никогда не бывают чужими, если их положить в свои карманы.

Раппопет замешкался, его в данный момент совсем не интересовали деньги, эти слова сбили с толку. Потоптался, продолжая глядеть поверх калитки на профиль местного жителя:

– Деньги? Ты на что намекаешь, дядя? Говори открытым текстом, нечего туда-сюда юлить. Поживиться захотелось? Губа не дура. Только номер не пройдет. Я тебе не Лох Дурилыч, чтобы на твои уловки клюнуть. От меня денег не дождешься, ты не продавец, а я не покупатель. Не собираюсь перекладывать свои деньги в твой карман. Не надейся, дядя. Охолонись тютельку. Нос-то повороти. Так и будешь перетаптываться ко мне задом? Или все-таки отпустишь человека с привязи?

– Ах, как верно, как верно все подмечено, все загадочно и непредсказуемо, никогда не знаешь, в какой миг появится первая дождинка, – через плечо с запалом выдохнул горожанин. – Дождь может начаться в любую минуту. Но дождь не нужен, от него одни беды, справедливо сказано: дождь вреден, как собаки.

– Кем сказано, дядя? Плюнь ему в глаза, потому что без дождя все засохнет. – Мысль Раппопета вдруг ушла в ретроспективу, в стародавние времена, когда ведуны и колдуньи с мольбой просили о дожде и урожае, принося человеческие жертвы каменным истуканам. Жертвы извивались в страхе, понимая, что не смогут остановить течение судьбы, как не сумеют изменить русло реки, что их конец неминуем и безудержен. Между тем, после жертвоприношения дождь проливался на землю живительными потоками, заставляя людей бесноваться от радости. Однако здесь сейчас, кажется, все наоборот, хотя дождем даже не пахло. – Впрочем, дядя, мне глубоко наплевать на твое отношение к дождю. Ты лучше перестань корчить из себя безмозглого. Я не собираюсь с тобой словоблудие разводить, – пыхнул Андрюха, его задело, что горожанин, разговаривая с ним, не слушал его, молол какую-то чушь. Тем не менее не взорвался, осадил себя изнутри, не орать же, не разобравшись, что к чему, проглотил раздражение и заговорил миролюбиво, намеренно поддерживая тему, предложенную горожанином. – С тобой не соскучишься, дядя, сплошной цирк у тебя. Только точно скажу: не бойся дождя, его в ближайшей перспективе не ожидается. Небо, глянь, чистое, как зеркало, ни одного облачка. Хотя мне по барабану твои проблемы. И к собакам я дышу ровно. Тебе, видно, нравится париться на этой жаре, а по мне – дождичек сейчас не помешал бы. А еще лучше было бы теперь оказаться у реки. Мы этим утром решили сгонять на речку, да сам понимаешь, от отдыха с девчатами одни издержки, свяжешься – каши не сваришь. Поддались на их глупые уловки, погнали куда глаза глядят и очутились в ваших краях. Скажи хотя бы название города. На въезде ни одного указателя, как в беспросветном захолустье. – Раппопет за ручку подергал калитку, запертую изнутри. – И вообще, что тут у тебя творится, почему твоя берлога стоит крышей вниз, последний крик моды, что ли? Зачем человека на цепь посадил, да еще в конуру затолкнул? Игра такая или римское рабство развел на виду у честного народа? Ответь вразумительно, дядя, без болтовни и всякого пустозвонства. Некогда трёпом с тобой заниматься.

– Ветеринарная служба усыпляет собак, – вразумительно сообщил хозяин дома. – Это злобные существа, собачьи пасти зубасты и опасны, – профиль горожанина приобрел настороженный вид. – От них следует избавляться. От собак одно спасение – их смерть. – Горожанин повернулся к Андрюхе, и Раппопет увидал молодое, лет тридцати пяти, загорелое, пышущее здоровьем, краснощекое, курносое лицо, оно улыбалось как ни в чем не бывало, растягивая губы до ушей, и смотрело сквозь Андрюху, не задерживая на нем взгляда, – так смотрят махровые адепты на своих противников, ставя собственное верование превыше всего.

Раппопету не понравилось, что его словно не видели, явно игнорировали:

– У тебя, дядя, похоже, голова криво затесана, помешался на собаках, только ты ври да не завирайся. Собака, как известно, друг человека, – Раппопет перевел взгляд на конуру и повторно, теряя терпение, резко потребовал: – Отпусти человека, изверг, а то мы тебе сейчас накостыляем за такие дела. Ты посмотри, до чего довел его, он уже лакает из миски, как пес домашний. Тебя бы самого посадить на цепь и заставить вылизывать эту плошку. Какого черта лыбишься, дуб осиновый? – вспыхнул, неистово топчась у калитки и смотря поверх нее. – Справился, здоровый бугай, с тощим и хилым. Накачал мускулы и думаешь, все с рук сойдет? Обещаю, что самого сейчас харей в поганую чашку запихнем, посмотрим, как понравится! Отопри калитку, не прячься за нею, иначе мы ее разнесем вдребезги. – Слегка зацепил калитку носком обуви и засомневался, что в состоянии осуществить угрозу, нажал плечом – не тут-то было, запор держал.

– Последнее время петухов совсем не слышно, такая жалость, они так прекрасно умеют петь, заслушаешься, – хозяин дома улыбался мирно и приятно. – Нет более благородной птицы и более благородного пения. Некоторые думают, что соловьи поют хорошо, но они заблуждаются, петухи делают это значительно лучше. Соловьи так себе, жалкие никудышные певуны, чик-чирик и попрыгали дальше, а петухи всю душу вкладывают, далеко разносится. Великолепно.

– Скажи еще, что вороны красиво каркают, – презрительно резко съязвил Раппопет и сплюнул, вспомнив, что не получил ответа на свои вопросы. Снова сменил тон на примирительный. – Слышь, дядя, брось мозги конопатить, давай поговорим нормально, я ведь ничего не имею против тебя, живи как знаешь, это твои заморочки, мне что в лоб, что по лбу, только давай ближе к делу, без прибамбасов, скажи название города – и разойдемся по сторонам. Хватит гонять из пустого в порожнее. Третий раз по одному кругу, – Андрюха поморщился. – Повторяю для глухих. Мы тут немного заблудились. Я говорил тебе, выехали на природу, чтобы отдохнуть, искупаться и позагорать, и случайно завернули к вам. Мы на твоих петухов чхать хотели. Нравится тебе – вот и слушай их, хоть до посинения, хоть сам кукарекай вместе с ними, но прежде ответь все-таки на мой вопрос!

– Зачем ломиться в дверь, надо зайти с другой стороны и открыть ее. Это ведь так легко и просто, – закивал головой горожанин, глядя прямо в глаза Раппопету. – Ничего нет лучше самого худшего. И ничего нет хуже самого лучшего. Мне всегда хорошо, когда соседу плохо. Но мне всегда плохо, когда соседу хорошо.

Андрюха мученически скривился и опять стал отчаянно дергать калитку, ручка болталась, того и гляди оторвется, но калитка не подавалась, задвижка с другой стороны дребезжала и клацала, но держала крепко:

– У тебя точно не все дома, дядя! Ты меня окончательно вывел из терпения! – ударил кулаком по доске, вскипая от ярости, понимая, что ему вряд ли удастся добиться ответа. – Козел ты с петушиным гребешком, было бы у нас время, мы б тебе показали, как надо с людьми разговаривать, ноги мало выдернуть за твой бред, вправить бы тебе мозги, чтобы поумнел немного, да желания нет. – Нервно развернулся и пошел к машине, так же нервно плюхнулся на сидение и на вопросительный взгляд Катюхи нехотя процедил: – Дурень какой-то, человека на цепь пригвоздил, про петухов чушь городит. Нравится ему, как они поют, не то что соловьи чирикают.

Пауза. Удивление в глазах Катюхи. Потом тягучий, как бы заинтересованный, вопрос:

– А соловьи чирикают разве?

– Поехали дальше, – рассердился на глупый вопрос Раппопет, – спроси у кого-нибудь другого. – Настроение у Андрюхи и без того было испорчено, а тут еще Катюха подначивает.

Миновав дворы трех перевернутых домов, увидели, как распахнулись широкие дощатые ворота и из них задом выкатил синий автомобиль. Засверкал ядреной краской на ярком солнце. Высокое дерево у ворот, некогда молодое и роскошное, с сочной зеленью крупной листвы, теперь чахло, покрытое ржавчиной усыхания, гнулось к земле под тяжестью предсмертной агонии. Умирало медленно, затухало, скорбно вспоминая о короткой жизни, умирало ветвями и стволом, теряя некогда полную здоровья кору. Умирал дух дерева, и хотя корни все еще взахлеб отправляли соки к чахоточным ржавым листьям, но уже не могли оживить то, чему не суждено было больше существовать, чей век неумолимо заканчивался. Соки не пробивались сквозь дух умирания. Дерево стонало изо всех сил, кряхтело, готовясь к последнему выдоху. И все-таки, усыхающее и согбенное, оно попыталось набросить на автомобиль свою дырявую тень, но лишь ущербно зацепилось местами за кузов и тут же оставило попытку, подбирая остатки рванья под себя. Синяя автомашина, не разворачиваясь, задом покатила к дороге и тем же ходом двинулась вдоль улицы. На изумленный возглас Катюхи Раппопет озадаченно почесал за ухом, оттопыривая его:

– Я же говорю – ненормальные, один про петухов молол, другой на машине задом наяривает. У всех и мозги, и дома вверх ногами. Посмотреть на это – цирк какой-то. И куда ты нас привезла, Катюха? Вместо того чтобы прохлаждаться у реки, как положено, мы колесим неизвестно где.

Ворота закрывать вышли двое парней в разноцветных клетчатых рубахах и потертых джинсах, примерно в том же возрасте, в каком были Раппопет, Лугатик и Малкин. Пятились неторопливо. Закрыв, задом потопали вдоль улицы по неширокому асфальтовому тротуару мимо опрокинутых домиков и одинаковых по высоте и устройству заборов из штакетника. Вдоль тротуара торчали редкие неухоженные деревья с сизой запыленной зеленью и порослью от корней. Ощущение было такое, что все вокруг как-то застоялось и отдавало нафталиновым запахом.

– Ну и дела, – ошеломленно протянул Лугатик. Было заметно, как его разъедало любопытство, и он отбарабанил: – Настоящий цирк, бесплатное кино. Чего это они задом едут? Неудобно таким манером выруливать по улицам, все равно что штаны через голову надевать. Помните, как на физре физрук заставлял всех задом бегать, я один раз так приложился этим местом к полу спортзала, что целую неделю после такого прикладывания копчик болел. И у этих недоумков, я думаю, синяков немало.

Однако, к его большому удивлению, двое шли живо, привычно, легко ступая на асфальт, крутя головами по сторонам и спокойно разговаривая на ходу. Деревья по бокам время от времени опутывали их паутиной теней и снова отдавали солнцу на растерзание. Раппопет на этот раз посоветовал Лугатику самому задать свои вопросы горожанам. Катюха подрулила к тротуару, жара вытолкнула Володьку из салона наружу, и тот с бодрящимся видом мелким шагом засеменил наперерез парням.

А впереди из переулка один за другим задом выехали еще два автомобиля и стали приближаться по встречной полосе. Ехали довольно быстро, виртуозно объезжая выбоины. Отвлекли внимание от Лугатика. Когда первый автомобиль задом проезжал мимо Катюхи, водитель, глядя на девушку сквозь боковое стекло, покрутил пальцем у виска. Так смачно это сделал, что палец словно ввинтился в висок.

– Чем я ему не понравилась? – не поняла Катюха. – Сам не дружит с головой, едет задним ходом по дороге, а мне, как чокнутой, мозги прочищает. Вы посмотрите, они тут все такие.

– Я же говорил – двинутые, – в который раз лениво уточнил Раппопет. Потрепал пальцами на груди рубашку, разгоняя застоявшийся под тканью жар. – Похоже, у всех включена задняя скорость.

Лугатик в этот момент догнал парней. Они прекратили разговаривать, уставились на Володьку, по-прежнему продолжая быстро идти задом. Один из них был с густыми черными бровями и стрижкой под ноль, он часто проводил ладонью по круглой голове, будто проверял, насколько отросли волосы и не пришло ли время снова постричься. Другой, с короткими светлыми волосами, шел, ступая на асфальт мягко, как бы перекатывая ступни с пальцев на пятки. Одна рука была согнута в локте и двигалась, как у солдата в строю, вторая менее подвижна и опущена вниз. – Парни, тут такое дело, – пристраиваясь к ним, начал издалека Лугатик, – у нас девчата в машине, вы им приглянулись, спрашивают, нельзя ли познакомиться? Девчата что надо, – вскинул кверху большой палец, – это я вам как знаток обещаю. Меня зовут Володька, а вас? Может, тезка среди вас есть? – изобразил приятную улыбочку. – Чего это вы задом чешете? Не боитесь к асфальту копчиком приложиться? Или это разминка у вас такая, вроде зарядки? Хорошее дело. Одобряю. Я в школе всегда любил уроки физры. Одно время физруком у нас был ломовой дядя, сажень в плечах и голова, как боксерская груша, а ладони во – медвежьи, гонял всех на уроках, как сидоровых коз. Визжали от его упражнений, особенно девчата, но старались, и парни тянулись, я лично всегда без труда справлялся с заданиями. Так вот, этот дядя заставлял нас тоже задом бегать. С грехом пополам получалось. А у вас, ребята, шикарно это выходит, заюливаете, как балеруны на сцене Большого театра, чувствуется тренировка, класс, скажу я вам. – И он протянул одному из них руку для пожатия.На его жест никто не отреагировал, не удостоил рукопожатием, и на тираду парни не произнесли ни единой ответной фразы, по-прежнему активно пятились, Лугатику приходилось ускорять шаг.– Что в молчанку играете, воды в рот набрали или девчатами не заморачиваетесь? Девочки отличные, без вранья говорю, уверен, понравятся, – весело подмигнул, пытаясь расположить парней к себе. – Две красотки, Катюха и Карюха, все при них, особенно Карюха, поверьте на слово. Сам шалею. Вы знаете, парни, я умею в любой толпе заметить изюминку. Глаз – алмаз. Знакомлюсь легко, просто беру штурмом. Не подумайте, не хвастаю. Бывали, конечно, и осечки, и проколы, а у кого не бывает, но это редко. Ну, например, ножки не понравятся, или рот откроет, а оттуда такая глупость польется, что в ту же минуту заткнул бы этот рот хорошим кляпом. Вот и приходится пяткам ход давать. Однако это не про наших девочек, Катюха и Карюха вне конкуренции. Тут все честь по чести. Мне нет резона врать, сами можете убедиться. Они в машине. Ну так как, познакомить?Парни переглянулись, покивали головами, словно перебросились между собой несколькими фразами, и тот, у которого были черные густые брови, озабоченно произнес три слова:– Куры в огороде.– Чучела надо ставить, – подхватил второй, со светлыми волосами, и кивнул.Лугатик замешкался, сбитый с толку:– Да какие куры, – запротестовал, принимая услышанные слова в адрес девушек. – Нормальные девчата. Говорю же, красавицы. И никаких чучел. Вы сначала посмотрите на них. Советую познакомиться. Не пожалеете. Кстати, как им вас представить? В смысле, как ваши имена? – заглянул парням в глаза.– Больные опасны, как собаки, жалеть нельзя. Ветеринарная служба в сумасшедшем доме должна избавляться от них, – хмуро бросил чернобровый светловолосому и засунул руки в карманы, затем вытащил и посмотрел на ладони.– Больные есть больные, их надо отстреливать и усыплять, – причмокнул светловолосый в унисон чернобровому и часто заморгал. – Ветеринарная служба недорабатывает.У Лугатика удивленно поползли вверх брови, он даже замедлил шаг, несколько отстал от горожан, внимательно вгляделся в их мрачноватые лица. Глаза ему показались пустыми, застывшими, помертвевшими. И трава сбоку от тротуара будто съежилась и пожухла. Репейник возле дерева свернул потемневшие листья. Лугатик сглотнул слюну, прогнав кадык снизу вверх и обратно, подумал, что час от часу не легче, от скуки не умрешь в этом городе, догнал парней и с хрипотцой просипел:– Парни, вы о каких больных? – вопрос повис в воздухе, горожане по-прежнему не входили в контакт и смотрели на Лугатика без особого желания, с неприязнью, причину которой Володька не мог понять. – Кого отстреливать? – в ответ молчание, Лугатик поперхнулся. – В общем, приятели, ваши проблемы нас не интересуют, мы тут проездом. – Он глянул на дома вдоль улицы. – Вот только интересно, почему у вас все перевернуто?– Плечи без головы, – чернобровый хмуро почесал ребра под клетчатой рубашкой, убыстрил шаг. – Как всегда ветеринаров не видно, – покрутил головой. – Перевернутый ищет их.– Плохо день начинается, совсем плохо, нехорошая примета, – светловолосый сморщился, тоже прибавил шаг и покривил губы. – Откуда ветер? Дует, дует. Смрад, смрад.Володька втянул в себя воздух, теряя терпение:– Слышь, парни, кончай треп, хватит дурака валять. Мозги пудрить я сам умею. Могу так замутить, что девчата от восторга пищат. Давайте потолкуем по-человечески.– Ветер с севера, – поежился, как от холода, чернобровый. – Противный ветер. Скверные запахи. Так всегда бывает, когда у больных лопаются язвы. Плохая примета.– С севера, – охотно подхватил светловолосый и часто заморгал. – Перевернутому путь заказан.Лугатик хотел возразить, ведь ветер был южный, но, подчиняясь какому-то десятому чувству, обратил глаза к небу. Жгучая бездонная яркость небосвода обожгла знойной до скрипа сухостью. Красно-голубая даль поразила непривычной глубиной цвета. И солнце. Оно было с другой стороны. Лугатик стушевался, он же ясно помнил, что с самого утра они двигались с севера на юг. Так и в этот город въехали. С севера. Впереди юг, за спиной север. До обеда, до наступления жуткой тьмы, которая пришла и ушла внезапно, солнце было слева, на востоке. Теперь, когда день перешагнул середину, солнце должно находиться справа, на западе. Между тем Лугатик обнаружил, что солнце продолжало светить слева. Что за черт, не мог же он перепутать стороны света. С географией у него всегда был полный порядок. Он не любил математику, иностранный, не любил запоминать исторические даты и учить стихи, но географию в школе щелкал слету, как орешки. Наизусть. И сейчас ничего не путал. Ведь после кромешной темноты он четко отслеживал, куда рулила Катюха. Правда, не обратил внимания на солнце. Недоумение расползлось по мозгу, как метастаз. Что это? Сдвиг по фазе или красный диск действительно катится не в том направлении? Разве Земля закрутилась в обратную сторону? Лугатик напряг мозг. Что за ерунда, как будто в голове что-то перевернулось. Впрочем, эти двое, за которыми он едва поспевал, не лучше. Молотят языками сплошную глупость. Поди разбери, что скрывается за всей их тарабарщиной. Странный город. Какая-то релятивная цивилизация. Ничего, кроме возмущения, не вызывает. Лугатик опять было раскрыл рот, но его опередил чернобровый.– На краях краев водятся разные звери, – хмуро буркнул он. – Всегда, где появляются звери из разных, возникает разнозверье. – Плечи чернобрового нервно качнулись и налились упругостью. – Шумная река прячет собак, от воды несет псиной. Волки не пьют собачью воду.– Настоящая охота! – подхватил светловолосый, свирепо раздувая ноздри, как будто ему не хватало воздуха. – Философ знает, что делать волку! «Молодой волк страшен», – светловолосый осклабился, недобро глянул на Лугатика. – «Особенно когда он страшен», – добавил многозначительно и наклонил голову, скрывая выражение лица.Лугатик ровным счетом ничего не понял, не успел переварить, чернобровый неожиданно оглоушил его, и Володька мешком свалился на асфальт. А двое как ни в чем не бывало прибавили шаг, оставив Лугатика лежать поперек тротуара. Опростоволосился бедолага, дал маху, не помогла изворотливость, не выручила удачливость, не вывезло ловкачество.Раппопет в салоне автомобиля подскочил на сидении, будто осой ужаленный, когда увидал, как стремительно все произошло с Лугатиком, оглянулся мимолетно на Ваньку:– Ты посмотри, эти задоходые Лугатика вырубили. Ну уж нет, даром им не пройдет! – дернул головой и распахнул дверцу. – Пошли, мозги им вправим! – выскочил из салона.Ванька замешкался, передавая кастрюлю Карюхе, а когда вывалился наружу, то успел ухватить глазами, как Андрюха подбежал к парням, махнул пару раз кулаками и завалился на бок, уткнувшись носом в траву рядом с асфальтом. Малкин растерялся и приостановился. Парни удалялись. Приведя в чувство Лугатика и Раппопета, под язвительные смешки девчат вернулся с ними в машину.– Вояки, узнали бы лучше, где тут кафе, кишка кишке заворот устраивает, а вы кулаками машете, – насмешливо съехидничала Катюха.– С этими красавцами только на природе уху варить, да и то рыбу самим добывать надо, – подлила масла в огонь Карюха. – В городе с ними с голоду опухнешь, – резко сунула кастрюлю в руки Малкину.Тот смутился, проглатывая издевательства девчат.– Проще самим найти кафе, чем узнать у этих недоумков, – тихонько и виновато хрюкнул Раппопет. Чувствовал он себя отвратительно, такого унижения в глазах девушек, да и парней, ему никогда не приходилось переживать, все случилось настолько стремительно, что, придя в себя, никак не мог взять в толк, как такое могло приключиться с ним.– Тогда ищем, – не откладывая в долгий ящик, прозвенела Карюха. – Вы что, нюх потеряли? Надеюсь, не разучились читать вывески и указатели. Двигаем в центр, Катюха, там что-нибудь обязательно наклюнется.

Окраина города осталась позади, дальше выросли многоэтажные, опрокинутые на коньковые крыши дома. Из «жигулей» стали рассматривать улицы, по которым ехали. Вдоль улиц, как и на въезде в город, тянулись асфальтовые тротуары, местами асфальтовое покрытие перемежалось серой тротуарной плиткой. Редкие деревья между дорогой и тротуаром. Дома – как нарисованные, некоторые здания выделялись раскраской и хорошей отделкой. Белым пластиком или свежей краской сияли окна и балконы, и пялились в глаза жирные стебли растущей почти на всех балконах и лоджиях кукурузы. Стриженые газоны, дороги с четкими разделительными полосами. В общем, все как в любом городе. Городские дороги были заполнены транспортом. Весь транспорт двигался задним ходом. Машина Катюхи ехала не так, как все, выбивалась из ряда, резала глаза, водители возмущенно сигналили, долбили пальцами по вискам, стучали кулаками по лбу, давая понять, что у нее не все в порядке с головой. Но Катюха возмущалась не меньше, отвечая им идентичными жестами. Тротуары были переполнены пешеходами, двигавшимися задом. С удивленным видом горожане провожали «жигули» Катюхи, будто ее «жигули» были возмутителями привычного спокойствия, разворотившими осиное гнездо.Ни одной вывески по сторонам улиц прочитать не удавалось. Надписи не схватывались налету, казались странными и непонятными. Лишь по картинкам на рекламных щитах можно было догадаться, где рекламировали бытовую технику, где мебель, где автомашины, где нечто иное. Обратили внимание на небольшую площадь с высоким гранитным постаментом и гранитной скульптурой огромной свиньи и такого же огромного петуха. От постамента начиналась длинная зеленая аллея с красивыми скамейками вдоль. Переглянулись, недоумевая. С чего бы свинья и петух удостоились чести? А на другой улице привлекла внимание площадь с еще более высоким мраморным пьедесталом и мраморным изваянием голого зада. Недоумение возросло, от души похохотали. Притормозили, выглянули из машины, Раппопет, веселясь, подмигнул прохожему, показывая на изваяние:– Дядя, чей это зад, чем он знаменит, что его выставили на всеобщее обозрение?– Вы, безусловно, благоразумны, – подпрыгнул, как ужаленный, неулыбчивый прохожий с петушиной прической на голове и в коротких шортах, из которых торчали кривые тощие волосатые ноги. – Философ сказал: «Благообразный зад – это лицо цивилизации».В машине зашевелились, и Андрюха, не ожидавший подобного ответа, сначала что-то беззвучно пробормотал, потом громко хмыкнул, кашлянул, сделал гримасу, пыхнул и вопросительно вытянул лицо:– В таком случае, что является задом цивилизации?– Совершенно справедливо, совершенно справедливо, – охотно вновь подхватил прохожий, выпрямился, выпятил вперед тощую грудь, как будто намеревался изречь нечто высокое и неопровержимое, и из-под петушиной прически брызнуло: – Философ прав: «Хрюканье свиньи – это голос разума».В салоне автомобиля опять зашевелились. Смешок был коротким и вялым. Происходящее начинало утомлять.– С тобой все понятно, – махнул рукой мгновенно скисший Раппопет и подтолкнул в плечо Катюху. – Поехали, спрашивать у больных о здоровье – все равно что доить быка.Катюха свернула в какой-то двор средь перевернутых домов и остановила машину, чтоб немного прийти в себя и собраться с мыслями.– Ну, и где же будем искать кафе, подружки? Вы нам обещали, – съязвил Андрюха. – Что-то не вижу, чтобы мы стояли возле него, а может, вместо кафе этот город показал нам свой голый зад? Возможно, это у них историческая ценность, но знаете, девочки, желудку сейчас нужны другие ценности. Похоже, мы оказались в каком-то тупике. С одной стороны, вокруг много местных жителей, но, с другой стороны, каждый новый житель – как новый тупик. С такой публикой долго придется нам искать кафе. Что вы скажете на это?Вопрос оставили без ответа, лишь Карюха после небольшой паузы пискнула на заднем сидении:– Итак, что мы знаем? – стала она загибать пальцы. – Первое: мы не сумасшедшие. Второе: мы точно не сумасшедшие. И третье…– А третье, – хмуро вклинился Лугатик, – крыша у нас, кажется, все-таки поехала. – На этом его хваленое красноречие иссякло, не та была ситуация, в которой он хотел бы и мог проявить себя.Карюха острым локотком недовольно ткнула его в бок, она не желала быть причисленной к тем, у кого поехала крыша:– Таким образом, выяснилось, – продолжила она, а Лугатик потирал ребра, – мы не сумасшедшие. Но тогда все вокруг определенно сошли с ума.– Я давно об этом толмачил, – кисло ввернул Раппопет.Катюха повела рассеянным взглядом по подъезду дома, задержала взор, медленно вчиталась в непонятную табличку над дверью и вскинулась возбужденно:– Понятно, все понятно, и как я не додумалась сразу!На нее удивленно уставились, ожидая объяснений. Она оторвала от руля руки, торжествующе сжала кулачки, поднимая вверх:– Посмотрите над подъездом надпись «1№ дзеъдоп». Прочитайте наоборот. Получается «подъезд № 1», – минуту длилось ликование. – У них надписи наоборот. Все наоборот. Весь город наоборот.– Я никогда раньше не слышал об этом городе, – растерянно пожал плечами Лугатик. Ему вообще не нравились всяческие ребусы, он не любил напрягать мозги, чтобы разгадывать их. Стремился жить проще, лавировать и обходить преграды, вместо того чтобы уперто пробивать их. – Но, судя по тому, сколько мы ехали, он не так далеко от нашего города. – Подождал, что скажут приятели, не дождался. – Странный город, – заключил озадаченно. – Странные жители.– Какие-нибудь староверы со своими сдвинутыми устоями и перевернутым образом жизни, любители сажать на балконах кукурузу, – смущенно, нетвердо выпихнул из себя Малкин. А сам подумал: «Ну какие, к черту, староверы, это же не таежная глухомань. Здесь все давно исхожено и изведано».Повисла, как рваная паутина, нудная противная тишина.Раппопет помял рукой шею, болела после стычки с двумя ненормальными. Девушки сквозь стекла оглядели двор. Жителей немного, все легко и ловко пятились, кто в подъезды, кто из подъездов, кто шествовал мимо. Присмотрелись к немолодому лысоватому горожанину с тросточкой в руке, в длинном пиджаке орехового цвета и черных брюках. Тот медленно пятился мимо их автомобиля, девчата выпорхнули наружу и подступили к нему:– Мужчина, разрешите обратиться? – заверещала Катюха, заглядывая в глаза. – Скажите, в каком мы городе? – повела вокруг себя руками, обратила внимание, как горожанин заинтересованно проследил за движением рук, убрала их за спину, подалась грудью вперед.– Ловись рыбка большая и малая, – разнеслось кряхтение горожанина, и он остановился, явно любуясь красивыми формами девушек. – Вы поразительно справедливы, философ знает: «Для хорошего зада – хорошие руки», – выпалил, облизнулся и широко заулыбался, показывая сразу все зубы, крупные и крепкие, как у хорошего самца.– Да этот сумасшедший элементарно издевается над нами, – фыркнула Карюха. – Надо спросить у кого-нибудь другого, – дернула Катюху за локоть, потянула за собой.Но Катюха не двинулась с места, взыграло самолюбие, неужто она соломой набитая, не способна добиться положительного результата:– Вы ведь здешний? Как называется ваш город? Тут поблизости есть кафе?– Помните, что сказал наш Великий Философ, – горожанин истово вытянул вверх палец и вытаращил маленькие глазки: – «Не бейтесь лбом в стену, потому что можете прошибить ее».Катюха некоторое время оторопело моргала большими глазами, медленно входя в смысл услышанных слов, – поглядеть со стороны – разговор глухого с немым, – а затем усмешливо заметила:– Мозги крутит ваш философ, скорее лоб расшибете! – потерла лоб, будто ударилась им о стену. – Но вообще-то биться головой о стену – это занятие для дебилов. Не стоит уподобляться им.Карюха прыснула громким коротким смехом.– Философ сказал, – назидательно лилось изо рта горожанина: – «Кто бьется головой о стену – за стеной натыкается на кошмары».– Кажется, мы уже находимся за этой стеной, – вздохнула Карюха, сердито посмотрела на горожанина, потом – на Катюху и снова потянула за локоть. – У меня, похоже, начинаются кошмары, – нетерпеливо переступила она ногами. – От этого типа мы вряд ли чего добьемся. Он явно с придурью. Метет языком, как метлой. Они тут все одним миром мазаные. Не могу сообразить, как между собой разбираются, – взгляд в сторону горожанина неприязненный. – Топайте, дядечка, дальше пятками вперед, морочьте головы другим.Горожанин безразлично качнул затылком и, опираясь на трость, задом зашагал прочь. Раппопет лениво опустил стекло:– Ну что, съели? И где же все-таки обещанное кафе? То-то же. Не говори «ам», пока не заглотнул крючок.

И все-таки перевернутое кафе они нашли. Было крупно выписано поверх двери: «сажу ефак». Припарковались возле, некоторое время раздумывали, стоит ли испытывать судьбу в кафе с таким названием. Но выбора не было, кроме того, от голода сводило животы. Деревянная дверь, выкрашенная в индиговый цвет, находилась посреди перевернутой коньковой крыши, покрытой шиферным металлом. Друзья подошли, дверь вдруг превратилась в огромный рот, губы раскрылись, вытянулись вперед, и рот вдохнул в себя воздух. Мощная струя подхватила людей и мгновенно втянула внутрь. Друзья кубарем влетели в узкую глотку, и губы закрылись. Глотка оказалась коридорчиком, из которого к проему в потолке вел лестничный марш с хромированными металлическими перилами и ступенями в красной плитке. Над лестничным маршем крепился яркий небольшой светильник, который неплохо освещал все пространство.

Люди вскочили на ноги, осмотрелись, приводя себя в порядок, и с опаской стали всходить по лестнице. Помещение кафе наверху было солнечным, с белой, мраморного оттенка, плиткой на полу. Яркая раскраска стен поднимала настроение, что совсем не вязалось с названием кафе. Справа винный бар, за стойкой которого, лениво покачиваясь, разливал вино долговязый бармен с золотой цепочкой на тонкой шее, в кремовой рубахе и какой-то нелепой кремовой шапочке. Открытые по острые локти худые руки не создавали лишних движений. Возле стойки переминались два невысоких стройных официанта, цепко наблюдая за столиками, чтобы вовремя крутнуться и подать новое блюдо либо убрать освободившуюся посуду. Столики, расставленные в шахматном порядке, располагались в центре. Стоял шум от голосов посетителей, динамик издавал квакающие звуки, которые назывались музыкой. Все было обыкновенно, как в любом нормальном кафе. Однако появление Катюхи и ее друзей вызвало некоторое оживление, после которого наступила полная тишина, даже музыкальное кваканье перешло на монотонное завывание. Головы, как по команде, повернулись в их сторону. Взгляды пытливые и, вместе с тем, настороженные.

Друзья разместились за двумя столиками: девушки сели отдельно от ребят. Тут же возле столиков выросли официанты, как оловянные солдатики. Оба одинакового роста, в черных отутюженных брюках, белых рубахах с коротким рукавом. Как братья-близнецы. Предупредительно поправили столовые приборы, улыбаясь и подобострастно заглядывая в глаза новым посетителям. Особенно лез из кожи официант около девушек, шнырял задом от одной к другой, буквально сдувал с них пылинки. При этом не казался навязчивым, скорее, такая молчаливая обходительность удивляла и нравилась. Улыбка на лице официанта излучала радость, словно для него не было большего счастья, чем увидеть этих красавиц. Непривычно было лишь то, что, находясь рядом с Катюхой, он улыбался Карюхе, а возле Карюхи он поедал глазами Катюху.

Раздосадованные предыдущими неудачами и ожидавшие здесь встретить такое же непонимание, девушки быстро сбросили напряжение и заглянули в меню. Но вычитывать текст наоборот было утомительно, и Катюха, отложив меню, попросила наугад, не очень мудрствуя:

– Салат из любых овощей, бифштекс или котлетку с картофельным гарниром, кофе и хлеб.

Официант выдернул из кармана рубашки узкий блокнотик с авторучкой, стремительно записал, развернулся и задом шагнул к Карюхе. Та заказала то же самое, глядя ему в спину. Официант опять крутнулся и, пока пятился к стойке бара, неотрывно смотрел на девушек, улыбаясь во все лицо обеим сразу.

Около второго столика было примерно то же самое, с той лишь разницей, что улыбка официанта была более официальная.

Остальные посетители с любопытством хранили молчание, то на короткое время отводили взгляды, обращая глаза к блюдам, то опять пристально рассматривали ребят.

Ванька усмехался про себя, ну что за дикость такая, что в нем может быть интересного, таращатся во все глаза, как на новые ворота, настроить бы им козу, чтобы уткнули в блюда свои носы. Это ему следовало таращиться на них, удивляться их перевернутости.

Официанты обслужили быстро. Поставили тарелки с блюдами и вернулись к стойке бара.

У парней глаза полезли на лоб, когда глянули на кушанья. Катюха подавилась собственной слюной, Карюха поперхнулась и закашлялась. Мгновенно рядом очутился официант и заботливо стукнул по спине. Девушка закипела, оттолкнула:

– Ты чего притащил, чокнулся совсем, что ли? Издеваешься надо мной? Разве я такое заказывала?

На одном блюде – кость без мяса, на другом – ботва картофеля с листьями одуванчика, затем – стакан воды и горстка овса.

– Жуй сам все это, черт улыбчивый! – вскинулась Карюха, и внешний лоск слетел одним махом. – Подавиться бы тебе собачатиной, ненормальный! Это не мой заказ. Посмотри, что ты записывал в своем блокноте? – Кинула взгляд на приятелей. – За кого они нас принимают, за собак или жвачных животных? За это я могу глаза выцарапать! – И официанту: – Ты чего шары на меня выкатил? Кто тебя тут официантом держит? Ты сам-то пробовал жевать такую дрянь?

Андрюха и Володька вскочили с места, угрожающе надвинулись на официанта. Катюха схватила Карюху за руку, стараясь охладить пыл. Катюхе самой было чертовски не по себе, но не доводить же дело до драки, легко остаться голодными, так и не постигнув происходящее до конца. Впрочем, ситуация, кажется, складывалась однозначно: они не понимали, что происходит вокруг них, а окружающие, аналогично, не понимали их, хоть и разговаривали все одними словами. Но окружающие были жителями этого города, а они свалились им на головы и пытались соваться со своим уставом в чужой монастырь. Вряд ли из этого могло получиться что-то хорошее. У Раппопета и Лугатика уже был незавидный опыт, повторять его не было смысла. Надо всем успокоиться и взять себя в руки. Малкин тоже сообразил, что следует быть умнее, горячностью делу не поможешь. Резким рывком посадил Раппопета на стул, чего тот никак не ждал, и от этого опешил больше, чем от голой кости на тарелке. Глянул на Малкина и по глазам того уловил, что выглядит сейчас таким же придурком, каким представлял официанта. Поерзал на стуле и выпил до дна воду из стакана. Лугатик, оказавшись в одиночестве, потоптался на месте, покрутил головой, одному было глупо петушиться, даже для Карюхи хорохориться не стоило, потому что предусмотреть и предсказать явно ничего невозможно. Вокруг образовался какой-то вакуум, вырваться из которого не удавалось. Но голодным оставаться тоже не хотелось. И Лугатик следом за Раппопетом ткнулся задом в сидение стула. Малкин прикинул, что так будет лучше, чем оказаться выброшенными из кафе. Хорошо, если только выброшенными, а то ведь посетители разом привстали, отложив столовые приборы и вперив в Раппопета и Лугатика взгляды, и в этих глазах Малкин не уловил радушия.

Отдышались. Угомонились. После этого Катюха поскребла ножом по кости и заговорила с официантом мирным голосом:

– Такое только собаки любят глодать. Я не умею этого делать.

Официант опять стал улыбаться, сейчас эта улыбка показалась Катюхе противной, но в ответ тоже сгримасничала. Кивком указала на другие столики с вкусно пахнувшей едой перед горожанами:

– Принеси нормальной еды, как у них. Как она у вас называется? Ответь, когда к тебе девушка обращается.

Официант выгнул спину, наклонился к ее уху, и поплыл голос, похожий на негромкое мурлыканье:

– Некоторые думают, что солнце светит всем, – было нечто заговорщическое в его позе, и Катюха оторопела, затем у нее с языка чуть не сорвалось, что и она так думает, но вовремя спохватилась и промолчала, а он продолжил: – Это неправда, это неправда. Ночью оно никому не светит, – посмотрел торжествующе, как будто выиграл в рулетку.

Его утверждение было нелепым, как и все, происходящее с ними, но Катюха не собиралась спорить, за рубаху притянула официанта к себе и задышала в лицо:

– По поводу ночи я с тобой не спорю, но ведь сейчас не ночь. Поэтому как насчет еды? Мы изрядно проголодались. Ты ведь не можешь девушек оставить голодными. С твоей стороны это было бы неуважительно и не по-джентльменски.

Официант засуетился, подхватил под локоть Катюху. Она, не понимая, чего он хочет, подалась за ним. Он, пятясь, потащил ее к другому столику, за которым сидели двое мужчин в просторных тонких рубашках с коротким рукавом. Один, с вислыми усами, – в бежевой рубахе. Другой, безусый, – в розовой. Смачно уплетали пищу, причмокивая и прихлебывая. Ладони крупные, пальцы толстые, на пальцах – кольца. Тот, что был с вислыми усами, отправляя пищу в рот, то и дело салфеткой вытирал усы и губы. Безусый тоже часто хватался за салфетку, но, в основном, промокал ею испарину на лбу и подбородке. У обоих были тщательно прилизаны волосы, у безусого – широкий пробор слева, усатый – без пробора, но с эллипсовидной проплешиной на затылке. Официант усадил девушку на свободное место и, ничего не говоря, отдалился. Мужчины тут же прекратили жевать, не церемонясь, внимательно окинули взглядами Катюху, живо поднялись, задом приблизились к ней, осматривая со спины:

– Перевернуто? – спросил у безусого усатый. – Работа ветеринарам.

– Перевернуто, – подтвердил безусый. – Из рук вон.

– А солнце не светит тем, кто смотрит на него, – заключил усач.

Катюха молчала, ждала, что будет дальше. Вступать в разговор не спешила, хотела понять, почему попала за этот столик и что означал весь этот диалог. И вдруг в сознании смутно прорезалось: солнце слепит тех, кто смотрит на него. Тем не менее не понимала, как это могло относиться к ней. А диалог продолжался:

– Любопытно, – сказал усатый горожанин. – Но попробовать можно.

– Безнадежно, – ответил безусый. – Риск. Сильный запах. Опасно.

Катюха напрягалась, пытаясь уловить смысл в диалоге, терпеливо молчала, не двигаясь. Наконец, мужчины вернулись на прежние места, заскрипели деревянными стульями и дружно придвинули ей свои объедки. Стали смотреть, как мартовские коты, девушке в глаза. Катюху покоробило. Значит, официант именно для этого пересадил за другой столик: накормить объедками. Но ведь не за «спасибо» же, наверно, собираются накормить, не просто так осматривали и спереди и сзади, обсуждали что-то. Однако предлагать объедки – это уже слишком, жевать их – значило бы потерять уважение к себе, нет, уж лучше убраться отсюда голодной, чем есть все это. Наверно, пришла пора уматывать хоть к черту на кулички из непонятного города от таких кретинов. А мужчины придвинули тарелки еще ближе и смотрели с прежним жадным любопытством. Она отрицательно покрутила головой. Но в ответ тут же тарелки придвинули к самому краю столика. Тогда Катюха решительно отодвинулась от столика и брезгливо сморщилась. Усатый глянул на безусого, отметил утвердительно:

– Перевернуто. Скоро рак на горе перестанет свистеть.

– Перестанет, перестанет, – поддержал безусый. – Но не боятся те, кому страшно.

Катюха усмехнулась:

– Вы сначала найдите ту гору и того рака и заставьте его свистнуть, умники. А я со стороны посмотрю.

– Философ прав: «Не думай, что ты выбрал место, это место выбрало тебя. Лишь собачье место там, где никому нет места!» – отрезал усатый и скривил лицо. – Ветеринарная служба лечит собак от жизни, лечит от жизни, лечит от жизни.

Можно было попытаться опровергнуть услышанное, как некий бред сивой кобылы, вместе с тем мозг сверлила мысль, что все далеко не так, ведь эти двое хорошо понимали друг друга, стало быть, их логика просто не доходила до ее сознания. Черт бы их всех побрал! И зачем она тут находится? Принесла же неладная поутру Раппопета. Взбаламутил. Какого рожна после непроглядной тьмы она повернула машину в другую сторону от дома, словно какая-то сила потащила не в том направлении. Объяснить невозможно.

В то же самое время с Карюхой официант проделал аналогичное действо. Препроводил за другой столик и усадил рядом с двумя мужчинами в черных футболках, седым и чубастым.

У седого горожанина слегка вились волосы и речь была картавая. Чубастому явно надоедал длинный чуб, то и дело сползал на глаза, и горожанин рукой резко откидывал волосы набок. Карюха не сопротивлялась, следуя примеру Катюхи. За столиком стало происходить подобное, разница была в том, что диалог между седым и чубастым отличался набором слов и фраз, но смысл точно так же был непостижимым. Седой был старше возрастом, вел себя уравновешенно и смотрел на Карюху с усталой жалостью, указательный палец на правой руке был травмирован, искривлен, и седой привычно зажимал его другими пальцами, пряча от посторонних глаз. Чубастый вел себя нервозно, размахивал руками, голос изредка срывался на фальцет. В его руках вилка с ножом мелькали перед глазами так быстро, как в цирке летали предметы в руках жонглера. Карюхе казалось, что он спорил с седым и что они с трудом находили общий язык.

Карюха, как и Катюха, не приняла объедков пищи. Но когда перед нею положили красное яблоко, уцелевшее в вазе, взяла его, повертела в руках, словно сомневаясь, что это яблоко настоящее, и надкусила, чем сразу вызвала радостное оживление среди мужчин. Между седым и чубастым вдруг наступило единение. Они заулыбались с удовольствием и заговорили в унисон, показывая на яблоко. Карюхе, правда, есть яблоко не очень хотелось, с радостью пожевала бы чего-нибудь посущественнее, к тому же у других ее спутников во рту не было ни маковой росинки, потому девушка отложила яблоко в сторону. А седой привстал и напористо заговорил:

– Философ сказал: «Если бы не было Евы, не было бы яблока. Но не всякое яблоко найдет Еву».

– «Яблоко без Евы – как Ева без яблока», – дополнил чубастый.

– Что вы несете? – нетерпеливо вклинилась Карюха. – Будьте джентльменами, не жмотничайте. Угостите девушку приличным обедом. Или слабо, жалко лишнюю сотню потратить? Не бойтесь, не объем. Ну, чего пялитесь, закажите, говорю, еду, какую сами только что лопали. Филе куриное уплетали, а мне яблоко суете. Ева жировала в раю, у нее все там было, от скуки яблоко на зуб попробовала. Так жить можно, я бы тоже иначе на него смотрела, если б оно было на десерт. Но вот чтобы яблоко было на первое, на второе, на третье и на десерт – это меня не устраивает. Понятно, скопидомы?

– Перевернуто! – воскликнул седой и радостно потер ладони.

– Ветеринары не упустят, – произнес чубастый и снова настойчиво придвинул к Карюхе яблоко.

Она упрямо отодвинула:

– Не навязывай мне это яблоко, я могу разозлиться. От твоего яблока только сильнее аппетит нагуляешь. Если бы к этому яблоку ты прибавил жаркое, картошечку и хлебушек – тогда другое дело, тогда можно было бы и с яблока начать. Я бы даже слова тебе не сказала. А пока что меня воротит от слащавых лиц официантов и твоей жадности. Нормально накормить людей неспособны. А может, эти чудаки думают, что нам нечем заплатить? Успокой, пусть не опасаются, деньги у нас водятся, расплатимся.

– Не бухти, Карюха, – раздался голос Лугатика, – жуй яблоко, пока дает, не выступай, а то сам смолотит. Как знать, вдруг после яблока жаркое предложит? Ты как будто понравилась ему.

Седой расплылся в улыбке. Оглянулся вокруг, вскочил, схватил яблоко, наклонился через стол, близко поднес к лицу Карюхи. Та минуту раздумывала: было что-то ненормальное в этой ситуации, унизительное и противное. Взяла яблоко, повертела, оно играло на солнце и само просилось в рот, решительно начала грызть. А в душе появилась соленая злость на себя и на все вокруг. Съела быстро, чем вызвала явное удовлетворение седого и чубастого.

– В карманах дыры, – выпалил чубастый и провел взглядом по горожанам.

Те в ответ закивали, притихли, напряглись. В кафе сидели разновозрастные местные жители, мужчины и женщины, в разных одеждах, с разными лицами и прическами, но выражение лиц, когда они смотрели на Карюху, было идентичным, как будто размножено под копирку. Карюха, да и все ее спутники, насторожились, пытаясь разгадать суть происходящего. Но суть не постигалась, было лишь ясно, что приняли их в этом кафе хуже не придумаешь и ждать лучшего вряд ли приходится. У Малкина почему-то возникла мысль, что не стоило Карюхе грызть яблоко, мысль мимолетная, но неприятная, вслух Малкин ничего не произнес, что толку после драки кулаками махать. Однако Раппопет насупил брови:

– О чем они? – спросил. – В чьих карманах дыры, при чем здесь карманы с дырами? Не нравится мне это представление, чего они добиваются? – пожал плечами и умолк, ответов пока не было и не было смысла задавать вопросы.

Заметили, как бармен поднял трубку телефона, выполненного в стиле старых моделей, и крякнул:

– Ветеринарная служба? Слышите, громко лают собаки? В карманах дыры!

У Малкина после этого появилось паршивое предчувствие, он пробормотал, что кормежки они явно не получат, надо сматывать удочки. Друзья раздраженно согласились, лучше убраться, пока не угодили в новую неприятность. Хотя животы подтянуло. В воздухе парили аппетитные запахи, оторваться тяжело. Но придется убираться не солоно хлебавши. Разгромить бы это дьявольское кафе вместе с его посетителями, да неизвестно, куда кривая выведет, странный город, странные нравы. Появилось ощущение, что их путь проложен по геликону, карабкаются куда-то, но того и гляди могут сорваться вниз и пойти в штопор. За стойкой сусликом вытянулся бармен, моргая мутными глазами и прижимая острые худые локти к бокам. Его тонкие, как папиросная бумага, щеки вытянулись и стали еще тоньше. За соседним столом пискнул и затих женский голос, но никто не повернул голову на этот звук. Катюха поднялась со стула первой. Карюха глянула с неприязнью на горожан в черных футболках:

– Ждете, что буду благодарить за яблоко? – усмехнулась и с шумом отодвинула стул. – Не дождетесь!

Седой и чубастый не противились, молчали, равнодушно смотрели сквозь нее, как будто Карюхи за столом уже не было.

Раппопет направился к выходу, но не успел приблизиться к лестничному проему, как из него, спиной вперед, возник полицейский и таким же порядком, как черти из табакерки, выпрыгнули шесть крупных типов в белых халатах. Полицейский с погонами лейтенанта подступил к Раппопету, повернулся грудью и осмотрел. Андрюха увидал серьезное неулыбчивое лицо, неприветливое и даже враждебное, с глазами, похожими на мыльные пузыри. Брови сошлись у переносицы, и раздался трескучий голос:

– Зашухарила Мурка.

Вся эта картина с полицейским и белыми халатами вызвала у Раппопета неприятные чувства. Кажется, припрыгали верзилы по их души. И хотя, по мнению Андрюхи, ничего противозаконного никто из приятелей не совершил, но что-то стало нудно разъедать изнутри.

– Слушай, лейтенант, у меня вот уже где все эти загадки, – Андрюха ребром руки отчаянно стукнул себя по шее. – Ты хоть растолкуй по-человечески, куда мы попали?

Полицейский в ответ как-то странно замычал, пробежал руками по карманам формы и жестко ткнул Раппопета коротким тупым пальцем в грудь:

– Ножички по ребрышкам.

– Что? – не понял Андрюха. – Ты чего, лейтенант, какие ножички? – Подмышками вдруг жарко запотело, показалось, что в воздухе потянуло паленым, уж не хочет ли этот полицейский навесить на них мокрое дело, Раппопет обратил внимание, как горожане навострили уши, будто получали удовлетворение от того, что происходило. Обрадовались, ненормальные. Андрюха напрягся. – Не выйдет, лейтенант, у нас с полицией никогда никаких проблем не было. Мы ножичками не балуемся, мозги еще не атрофировались. В вашем городе мы люди новые, недавно тут очутились, ни с кем не знакомы и никому вреда не сделали. Поэтому ищи среди своих! – Андрюха показал на горожан за столиками.

Но полицейский даже ухом не повел в сторону завсегдатаев кафе, однако пронизал приятелей внимательным взглядом:

– Геморрой – скверная штука, – недобро заметил после некоторой мрачноватой паузы.

Раппопета это утверждение, хоть и высказано было в мрачной форме, несколько отпустило и чуть-чуть рассмешило:

– У тебя, что ли? – усмехнулся, прищурившись. – Или у всех сразу? – Кажется, с этим полицейским тоже не соскучишься, Андрюха на шаг отступил. – Ты, случайно, не такой же психопат, как все в этом городе? – Раппопет, впрочем, уже не очень сомневался в обратном.

– Семечками от яблок сорить нельзя, – крикнул полицейский, вскипая от раздражения. – От семечек дыры в карманах, а из-за дыр нет семечек.

«Ну, пошла писать губерния», – поморщился Андрюха. По большому счету, ему было наплевать, верил ли полицейский в то, что говорил, или просто пургу гнал, напускал туману, так сказать, огорошивал, чтобы оказать психологическое давление. И в том и в другом случае Раппопет приготовился дать отпор. Одного не понимал, с какой целью устраивался цирк. В этом городе как бы все ломали комедию, и полицейский, по всему видно, не был исключением.

– Послушай, лейтенант, что тебе от нас надо? – спросил и сжал кулаки. – Мы никого не трогаем. Зачем привел бугаев в белых халатах? Чего вы все хотите?

Бугаи в белых халатах окружили плотным кольцом Карюху и, стоило ей оказать сопротивление, скрутили и потащили вниз. Раппопет рывком отодвинул полицейского и вместе с остальными кинулся на выручку, но трое в белых халатах у проема преградили дорогу. Полицейский неожиданно выхватил пистолет и заорал во всю мощь легких:

– Сюрприз, сюрприз! – и грохнул предупредительный выстрел в потолок.

Размахивая стволом, помог белым халатам оттеснить спутников Карюхи к стене, отступил, когда приятели угомонились. Но стоило ему скрыться в проеме, как Раппопет кинулся вниз. Выбежал на улицу, увидал, как отбивавшуюся Карюху втолкнули в санитарную машину и покатили от кафе. Друзья стали преследовать.

А Карюха в машине бушевала во всю, пока здоровяки в белом мощными волосатыми руками не придавили к стенке и не сделали укол в бедро. Она сникла и потеряла сознание.

Санитарная машина подъехала со двора к перевернутому разукрашенному зданию с решетками на окнах. Вплотную к высокому, выложенному рифленой плиткой крыльцу. Распахнулась выступающая из кровли крыши металлическая дверь, выкрашенная в белый с глянцевым блеском цвет. Одним махом обездвиженное тело Карюхи внесли внутрь. И машина отъехала. Спутники девушки из «жигулей» метнулись к двери, но та захлопнулась перед носом. Стали кулаками настойчиво по ней колотить, сотрясая и грохотом наполняя двор. Гулкий звук металла стоял в ушах. Глухой щелчок засова прервал стук, петли заскрипели железным хрипом, точно выражали недовольство, что их вырвали из состояния неподвижности. В образовавшуюся узкую щель высунулась знакомая физиономия полицейского. Свирепо глянула на Катюху и прожевала:

– Собачья кровь пахнет псиной.

– Отпустите Карюху! – крикнула, будто плюнула в физиономию. – По какому праву схватили ее?! – оглянулась на ребят и вцепилась полицейскому в рубаху. – Думаешь, напялил форму – и все тебе позволено?!

– Вот-вот, был бы ты без нее, козел, мы б тебе вмиг мозги прочистили! – процедил Лугатик, но с места не двинулся. После недавнего нокаута на улице он не испытывал желания еще раз ударить лицом в грязь. Но хорохориться из-за спин приятелей – дело беспроигрышное.

Полицейский набычился, рыкнул, толкнул Катюху и упер ствол ей в живот. Но в нее словно дьявол вселился: лицо загорелось, глаза блеснули, как у дикой кошки. Завизжала и дергала, дергала, дергала рубаху полицейского, не обращая внимания на пистолет. Лицо полицейского налилось свирепой звериной яростью, Малкин почувствовал реальную опасность, подумал, у этого не заржавеет, этот, не раздумывая, шарахнет по девушке из ствола, ему, похоже, все равно, куда палить. Двумя руками обхватил Катюху сзади и с усилием оттащил от двери, бегло бросил остальным:

– Осторожно, парни, у него хватит в башке киселя нажать на курок.

– Ну, погоди, недоумок, – сплюнул Раппопет, хмуро отодвинулся в сторону, наступил на ноги Лугатику. – Это не конец! Мы вырвем у тебя Карюху.

Отступили. Надо было все обдумать, найти решение, как действовать дальше. Напором не получилось, следовало включить мозги. Все было сложно уже потому, что непонятно. Схватили Карюху, не тронули их, и они оказались беспомощными в этой истории. Вопрос «почему?» повис без ответа. Выходит, настоящими тупицами в этом городе оказались не горожане, а они. Полезли в воду, не зная броду. Осторожно убрались в машину. Полицейский спрятал пистолет, сердито осклабился, удовлетворенный, что сломил сопротивление, и, пятясь, прикрыл дверь. Разнеслось железное уханье, скрежет, снова изнутри шумно брякнул засов – и тишина. Раппопет выругался, выплескивая злость и бессилие, и затих, не находя нужных слов. В машине наступило гнетущее молчание. Никто не хотел обнаруживать свою растерянность и слабость.

Долго еще торчали возле разукрашенного перевернутого здания, надеясь понять, где находятся. Мотались вдоль крыши и томились в жарком салоне «жигулей». Заглянуть в окна сквозь решетки было невозможно, оконные проемы высоко над крышей. Попытались руками приподнять Лугатика к окну, но, как черти из коробочки, налетели зеваки, загалдели невесть что, пришлось прекратить попытку. Попробовали хоть что-нибудь выяснить у зевак, но затея обернулась пустым номером. В ответ – бессмысленная тарабарщина. Махнули рукой.

В коньковой крыше было несколько одинаковых белых дверей. Все двери оказались прочно запертыми изнутри. Лугатик пробежал, подергал каждую за блестящую ручку и отступил, громко ругаясь.

– Что делать будем? – спросил у приятелей, топтавшихся возле машины. – Целый час под окнами петли вяжем, подошвы трем. Толпу собрали вокруг себя, и больше никакого привару. Нет ни одной вывески на всем здании. Больница – не больница, полиция – не полиция. Решетки на окнах, как в тюрьме. Хоть бы одна физиономия изнутри нарисовалась, кроме полицейской. Никого. И вообще, друзья, здесь что-то не то. Не оказались бы мы на очереди вслед за Карюхой. Я, конечно, не собираюсь попадать в эту очередь, но тут, кажется, не мы ее устанавливаем. И угораздило нас завернуть в этот город. Ты что, Катюха, по другой дороге не могла поехать? Не хотел бы я в мои бесшабашные годы попасть в историю, в которой мало девчат и из которой невозможно выкарабкаться. Подозреваю, что вы того же мнения. Тогда раскиньте мозгами. Я не знаю как, но надо спираль раскручивать в обратную сторону. И чего мы выставились тут? Чтобы зеваки глазели на нас? Вы как хотите, а я – в машину, может, эти олухи сгинут с глаз долой, – и юркнул мимо Катюхи к дверце автомобиля.

Остальным ничего не осталось, как последовать примеру Володьки. Но Лугатик ошибся, надеясь, что зеваки рассосутся. Они стали спинами вперед ходить кругами вокруг автомашины, заглядывать сквозь стекла внутрь, показывать руками на людей в салоне и крутить пальцами у висков. Теперь лица зевак не казались простоватыми, были хищными и отталкивающими. Спины горожан как на подбор мускулистые, некоторые чуть-чуть сутуловатые, с мощными выпирающими лопатками, и руки – с крепкими бицепсами. Раппопет морщился, духота в салоне давила, пробирал пот. Отдуваясь, привычным движением расстегнул верхние пуговицы рубахи. Было ощущение, что они сидели в тесной клетке, как обыкновенные канарейки, а те, за стеклами, как хозяева жизни, рассматривали и обсуждали их. Абсурд полный.

– Все, хватит крутить мозгами, – просипел Андрюха. – Чем дольше мозгуешь, тем хуже получается. От этих недоумков в глазах рябит. Пора клин вышибать клином. Как они с нами – так мы с ними. Перевернем все вверх тормашками. Ждем ночи, потом вламываемся внутрь, вытаскиваем Карюху. Полицейского запихнем головой в унитаз. Я лично постараюсь. Вот это для него будет настоящий сюрприз.

– Где ж мы ее там найдем? Домина большущий, – буркнул Лугатик.

– Отыщем! – отсек Раппопет, не объясняя.

Идея друзьям понравилась, но идея, хоть и привлекательная, это не конкретный план, и как такую идею осуществить в деталях, пока никто себе не представлял. Даже Андрюха. Сказать просто – сделать трудно. Поэтому Раппопет добавил:

– Время еще есть, покумекаем. А пока пожевать бы нам было б не лишним. Не дергайтесь, я не предлагаю возвращаться в кафе. Посмотрите через дорогу, там магазинчик продуктов. По ихнему «низагам йывоткудорп». Кому-нибудь из нас придется сгонять. Разжиться хоть бы куском колбасы, а то в брюхе урчит, – глянул на Катюху, будто предлагал сбегать ей, но, когда зашевелилась, удержал. – Нет, тебе нельзя. Эти задоходые красивых девчат хватают прямо на глазах. Мы уже убедились. Хватит сюрпризов. Лучше слетать Лугатику, у него язык метет, как помело, должен выкрутиться из любой ситуации. Хотя в этом городе от его языка толку никакого. Пример имеем. Зато теперь знает, что надо бить первым и – ноги в руки. К тому же, больше идти некому. Дерзай, друг, не дай приятелям умереть от голода, – сжал Лугатику колено. – Мы будем на стреме.

Тот поерзал, вздохнул, переглянулся с Малкиным, подумал, что от Ваньки в таком деле пользы никакой, хлопнул ладонью по темному днищу пустой кастрюли и потребовал, чтобы гнали рубли. Руки друзей зашныряли по карманам и протянули деньги. Он распахнул дверцу. Вперед него вырвалась тень, расправила плечи, раздулась, втягивая свежий воздух после душного салона. А еще в лицо Лугатику дыхнули разинутые рты зевак. Он кинулся к дороге, оставляя ротозеев позади. На переходе метнулся между машинами на красный свет светофора, вызывая беспорядочный гомон среди пешеходов. Автомобили просигналили ему в спину, лица водителей зло вытянулись.

Вход в магазин посередине перевернутой коньковой крыши. Над входом красно-желтая вывеска. Ярко-зеленая двустворчатая дверь, высокое крыльцо с витыми металлическими перилами оранжевого цвета. Крыша в металле с окраской под морскую тельняшку. Над нею стены всех цветов радуги. На крыльцо вели ступени в желтой плитке. Опережая пятившихся вверх по ступеням покупателей, Лугатик сходу заскочил на крыльцо и – в магазин. Очутился в зале со стеллажами с продуктами. От сердца отлегло, когда увидал хромированные турникеты с надписями «дохв» и «дохыв», магазин работал по форме самообслуживания, стало быть, не надо ломать голову, как объяснять продавцам, чего и сколько хочешь купить. Плитка под ногами гладкая, имела приятный зеленый оттенок. Подошвы ног заскользили от спешки, и Лугатик не схватил тележку, а уцепился за нее двумя руками, покатил перед собой. Покупателей было немного, но все уставились на него, как на диковинку. Расступались, вежливо улыбались и не отводили взглядов. По их твердому убеждению, двигаться лицом вперед было верхом безрассудства. Ни одному жителю города не придет подобное в голову.

– Что, олухи задоходые, глазеете, нормального человека не видели? – усмехался Лугатик, проворно набивая тележку продуктами, ценники, как и вывески на улицах, читались наоборот, это было непривычно, но не смертельно. – Жрете тут от пуза, а людям перекусить негде. Кафе устроили только для себя, приезжим предлагаете с голодухи пухнуть. Гостеприимный городишко, ничего не скажешь. Прямо на глазах средь бела дня людей хватают. У всех за пазухами фиги. Что таращитесь, как на рептилию, не нравлюсь я вам? А вы думаете, вы нравитесь мне? Часа того не дождусь, когда ваши физиономии останутся в воспоминаниях. Не верю ни одной вашей улыбке. Насмотрелся уже, на собственной шее испытал.

– Перевернуто, перевернуто, – переговаривались между собой покупатели, кивая головами.

По незнанию можно было подумать, что они соглашались со словами Лугатика, как бы подтверждая, что, мол, да, не все в порядке в их городе, однако Лугатик не заблуждался на этот счет.

– Называйте хоть горшком, только в печь не ставьте, – посмеивался в ответ, глотал пустую слюну и жадно вдыхал запахи продуктов, предвкушая удовольствие от предстоящей трапезы. Сейчас ему казалось, что никогда прежде, ни в одном магазине, он не замечал таких ароматов. Случалось раньше, заскочит в магазин, покрутится в толчее, набросает в корзину того-сего по записке матери – и к кассе с мыслью быстрее убраться на улицу. Даже когда бывал голодным, не испытывал такого трепета перед запахами, просто не обращал внимания на них, а тут аж за душу берут. А там, на улице, у друзей сосет под ложечкой. Они с нетерпением ждут его. Знали бы, какой еды он набирает для всех, не раз облизнулись бы.

Нагрузил тележку с верхом, другой случай может не представиться, мало ли что еще произойдет с ними в этом диком городишке, зато пожевать есть чего. Набрал на все деньги, чтобы душа пела и чтобы не только им, но и Карюхе с лихвой досталось. Он чувствовал свою вину перед нею. Не окажись она из-за него в их компании, все с нею было бы иначе. По гладкому полу покатил тележку к кассе, лицами к нему выстроилась очередь покупателей. Лица были всякими: молодыми и старыми, мужскими и женскими. Легкая одежда по погоде. Володька хотел пристроиться, но очередники раздвинулись, пропуская его к кассиру. Черт побери, какое почтение, не то что в кафе, тут все для тебя вне очереди. Он, не задумываясь, воспользовался этим. Хоть тут отыграться на тех, кто настроил козу в кафе. Протолкнул тележку вперед. Кого-то зацепил локтем, но извиняться не стал, все равно не поймет. И хотя этот кто-то улыбкой говорил: «Пожалуйста, ничего особенного, можете сколько угодно», – но пробурчал нечто несуразное, в чем Лугатик угадывал совершенно противоположный смысл. По крайней мере он сам на месте горожанина покрыл бы крепким словцом.

Кассир, молодая, весьма приятная девушка с раскосыми зелеными глазами, улыбалась во все лицо. Эти глаза подходили под цвет плитки под ногами покупателей. На щечках две ямочки, бровки дугами, губки бантиком. И пальчики на ручках тонкие и длинные, как соломинки. Мелированные пряди волос сбоку схвачены брошью, приподняты над затылком, ниспадали по длинной шее пышным хвостиком. Недурственная девочка, очень недурна. В другое время Лугатик волчком закрутился бы около нее, навешивая лапшу на уши. Впрочем, для такой девушки лапша была ни к чему, здесь можно было бить по цели со стопроцентным попаданием, не напрягаясь, без словесной шелухи. Девушка действительно хороша. Лугатика так и подмывало развязать язык, так хотелось испытать свое красноречие, на языке уже завертелись слова и целые фразы. Однако на этот раз разум взял верх, вовремя вспомнил, что его язык здесь никому не понятен, к тому же терять золотое время даже на такую девушку было сейчас довольно глупо и опасно. С усилием, которое далось нелегко, сдержал себя. В результате попросту глупо замурчал под нос. Пока кассир своими изящными пальчиками стремительно перебирала по клавиатуре компьютера, прогоняя цены продуктов, Лугатик залихватски выхватил из кармана коричневый кожаный кошелек с деньгами. Восхищенно подмигнул девушке и отсчитал итоговую сумму, которая замерла на экране монитора. Положил перед кассиром, а сам поспешно, не отрывая взгляда от хорошенького лица, начал укладывать продукты в пакеты. Кассир улыбчиво глянула на деньги, зеленые глаза часто застрекотали ресницами, приятная улыбка стала мгновенно превращаться в маску, раздался сначала всплеск, а за ним внезапный визг, резко, как бичом, хлестнувший по тонким перепонкам Лугатика. Тот на мгновение опешил.

– Мусорный контейнер, мусорный контейнер, – затрещала кассир на весь магазин, а затем пронзительно заблажила в полный голос: – Жуки в мусоре!

Володька отпрянул, померк лицом, закрутил головой, силясь понять, что происходит. Покупатели оцепенели, сжались и, как по цепочке, в затылки друг другу понесли пулеметной очередью:

– Окошко в клеточку, окошко в клеточку, окошко в клеточку! Почему нет ветеринарной службы?

Из разных углов магазина спинами вперед выпрыгнули охранники в пятнистых сине-желтых рубашках, засуетились и задом ринулись к кассе. Лугатик едва успел сообразить, что волнение горожан вызвано его действиями, как охранники подхватили под локти, заломили руки за спину, согнули парня пополам. Вывернули карманы, вытряхнули из кожаного кошелька на прилавок остатки денег.

– Отпустите, идиоты! – кричал Лугатик. – В чем дело? Вы думаете, я мало заплатил? Посчитайте сами.

– Вы правы, вы правы, ветеринары должны работать, – вопил ему в ухо сине-желтый охранник.

Боковым зрением Лугатик уловил, как кассир, изящно выгибая спину и привставая над прилавком, тыкала тонкими пальцами в его деньги, трясла их в руках и взвизгивала, повторяя слова об окошке в клеточку. Ее зеленые раскосые глаза горели жарким негодованием, а губы дрожали. Покупатели в свою очередь крутили в ответ головами и сбивчиво перемалывали языками услышанное. В середине очереди с продуктовой металлической корзинкой в руке суетливо выделялась костлявая спина покупателя, на котором свободно болтались рубашка и широченные брюки. Мотая длинным носом по сторонам, он высоко вздернул плечи и хрипловато крякнул, надеясь на поддержку остальных:

– Надо опасаться летающих ворон.

– Не всякая ворона несет крутые яйца, – тугим басовитым голосом заметила рядом стоящая круглощекая женщина необъятных размеров с выпуклыми глазами, огромным животом, огромным задом, дюжими руками с неухоженными сбитыми ногтями и мощными ногами, обутыми в босоножки без каблуков. Притопнула ногой, и половая плитка под босоножками словно бы прогнулась. Обвислый подбородок задрожал. На несвежей кофте и помятой юбке видны были грязные пятна.

– У всякой вороны есть испражнения, – пробуя на ощупь деньги Лугатика, вертя ими перед глазами и причмокивая, включилась в разговор еще одна женщина с прыщеватой кожей на длинном лице. Она была в длинной белоснежной юбке с поперечными красными полосками, в сером топе, из которого вываливалась большая, тяжелая, словно переполненное молоком коровье вымя, грудь.

– В любую минуту воронье испражнение может упасть на голову, – вставил костлявый покупатель, суетливо втянул голову в плечи, будто это испражнение уже шваркнуло ему на темечко, прилипнув к реденьким волосикам.

– Помните, что сказал Философ? – подала звонкий голос худенькая старушка с мелкими морщинами на лице и с проседью в гладко причесанных волосах, неподвижно и чуть отстраненно от всех стоявшая возле кассы. Чистенькое старенькое платьице обтягивало ее хоть немолодую, но складную фигуру, подчеркивая то, что эта особа, вероятно, была в свое время довольно привлекательной. И, без сомнения, такие ловеласы, как Лугатик, пчелиным роем кружили возле нее, а она отщелкивала их по одному без всякого сожаления, зная наверняка, что этот рой будет жужжать вокруг нее до тех пор, пока огонь играет в молодом теле.

Вся очередь закивала в ответ и загудела, хотя старушка еще не закончила фразу, но очередь торопливо опережала, дабы было понятно, что никто из присутствующих не забыл слова Философа. А она с пафосом вскинула острый подбородок и певуче повторила утверждение Философа:

– «Настоящее дерьмо не пахнет».

Лугатик задергался, согнутый, зажатый и придавленный жесткими лапищами сине-желтых охранников, повернул лицо к старушке:

– Пахнет, пахнет, – выдохнул он ей, никак не улавливая смысла разговора. – Всякое пахнет! Окунуть бы вашего Философа головой в него, послушал бы я потом, что он запоет.

– У ворон нет мозгов, – возгласила старушка, с антипатией глянула на круглый затылок Лугатика и чистым звонким голосом продолжила: – Там, где они летают, мозги не нужны. Велик Философ, потому что Велик. – Она вскинула палец и продолжила незаконченную фразу Философа: – «Пахнет только дерьмовое дерьмо!»

– Да, да, да, – подхватили остальные.

Лугатику показалось, что разговор мог идти о нем, ведь именно вокруг него затеялась возня. Вот только причины никакой не видел. Все в тумане, как в истории с Карюхой. Мысль о Карюхе прошлась против шерсти. Кажется, с ним может произойти подобное. Наверно, просто отлавливают по одному. Лугатик снова дернулся, пытаясь распрямиться, но это не удалось, два щекастых охранника знали свое дело крепко. Было больно, заскрипел зубами. Все было паршиво. Не везло сегодня Лугатику, явно не везло. Не его был день. Куда ни кинь – не его. Сначала получил по загривку на тротуаре, теперь здесь скрутили, как последнего идиота. Те, кто только что славно улыбался ему в лицо, сейчас ядовито щурились, поливая откровенным презрением. Все было скверно, не удавалось вникнуть в ситуацию, а без этого невозможно найти выход из положения.

В двери, пятясь, втерлись двое в полицейских формах. Один со свежей стрижкой щеголеватого вида, на другом форма висела мешковато, как на корове седло. Щеголеватый выпячивался задом, играя лопатками, мешковатый вразвалку мешкал. Толпа возле кассы загудела, одни замахали руками, другие показывали на Лугатика. Прыщеватая женщина в белоснежной юбке кудахтала, как курица. Костлявый покупатель суетливо размахивал корзинкой, из которой, того гляди, могли посыпаться продукты. Женщина с выпуклыми глазами ворочала огромным задом так, что горе было тому, кто вдруг соприкасался с нею, она отбрасывала вон, освобождая пространство для себя. Пафосная старушка вскидывала кверху подбородок и мотала пальцем над головой, пытаясь обратить на себя внимание. Толпа колыхалась. Голос сине-желтого охранника перекрыл общий шум:

– Перевернуто, перевернуто! – прогорланил он полицейским.

– Сами вы перевернутые, – огрызнулся Володька, исподлобья наблюдая за спинами полицейских. Сразу отметил, что среди них не было того, который был в кафе. Но это ничего не значило. Эти двое могли быть еще хуже. По крайней мере ничего хорошего для себя Лугатик не ожидал. Не сомневался, что тоже схватятся за пистолеты, если он начнет взбрыкивать. Руки занемели от жесткой хватки охранников и уже не чувствовали боли, в коленях пробила дрожь. Вот незадача, кажется, он испугался. Столько раз в жизни задирался, кидался с кулаками на других и сам получал по сопатке, но не испытывал такого страха, как теперь. И только потому, что этот страх уводил в неизвестность, было в абсолютном тумане все, что могло произойти дальше. Главное, непонятно из-за чего. Когда не понимаешь главного, тогда может испугать просто обыкновенный чих. Одним махом Лугатик настроил себя против полицейских.

Сине-желтые охранники ослабили нажим, и Лугатик выпрямился. Полицейские развернулись к нему лицами и уставились, как на рогатого черта. У щеголеватого было молодое холеное с несколько крупноватым носом лицо. Этот нос его немного портил, чуть-чуть косил, видно, когда-нибудь в драке был сломан. В общем, догадка Лугатика попадала в десятку. Действительно, нос полицейского пострадал в схватке. И не только нос. Володька рассмотрел застарелый неглубокий шрам на скуле возле правого уха. И это еще больше напрягло Лугатика. Полицейский казался битым зверем, он будто источал опасность. Смотрел исподлобья и молчал, смотрел и молчал. Мешковатый больше походил на простака, хотя своим парнем такого назвать тоже было нельзя. Глаза на широком расстоянии, постоянно открытые, совсем не моргали. Губы большие, но не мясистые, и рот до ушей. Всегда мнится, что такой рот вмещает не тридцать два зуба, а все шестьдесят четыре. Мешковатый, как и щеголеватый, тоже безмолвствовал и смотрел. Под этими взглядами Лугатик почувствовал себя инопланетянином, его как будто готовились разделать на разделочном столе, чтобы изучить каждый орган. А кассир сбоку трещала, как пулемет, показывая на деньги Лугатика:

– Кривое зеркало, кривое зеркало. Полная тележка, полная тележка. Бумажные продукты.

Щеголеватый двумя пальцами, как бы брезгуя и фасоня одновременно, взял деньги Лугатика, медленно повертел перед глазами. Пошелестел купюрами, ткнул под нос напарнику:

– Мудры, мудры слова Философа: «Не ищите в зеркале своего отражения, чтобы оно не убило вас».

– Да, – отозвался напарник, – мухи гадят днем.

Кассир вскинула руки, ее розовое платьице, которое с большой натяжкой можно было назвать платьем, задралось, открыло красивые длинные ноги и узкие плавки. Когда выгнула спину и сильнее наклонилась вперед, показала весь зад. Лугатик на мгновение забыл о том, что здесь происходило, восторженно поедая глазами девушку, не желая упускать ни одного движения ее тела. Та собиралась что-то добавить к ранее сказанному, но ее решительно опередила пафосная старушка, охотно вклиниваясь в разговор между полицейскими:

– Философ сказал: «Рыло свиньи выражает мысль».

Щеголеватый полицейский кивнул и недобро глянул на ухмыльнувшегося Лугатика, помахал купюрами, взял сотенную, расправил, поднес к глазам Лугатика. Тот замер, не понимал, какого рожна ему показывали его деньги. Кассир в это время тонкими пальчиками изящно достала из кассового аппарата такую же сотенную и торжественно передала второму полицейскому. Под нос Лугатику ткнули вторую купюру. Он пожал плечами, пробежал глазами по деньгам, деньги как деньги, собрался фыркнуть, но вдруг взгляд остановился. Что за чертовщина, вгляделся внимательнее. При беглом взгляде вроде бы одинаковые, а на самом деле разные. В зеркальном исполнении. Лугатик расширил глаза, вот те на, так и есть. И по мозгам заелозила догадка: стало быть, его купюры принимают за фальшивки. Ну и дела, кому скажи – не поверят, настоящие деньги в этом городке стали фальшивыми. Получается, его схватили как фальшивомонетчика. Никогда не рисовал деньги – и вдруг оказался фальшивомонетчиком. Даже подумать не мог. И ведь этим олухам ничего не докажешь. Лугатик напряг мускулы, но сине-желтые охранники держали цепко, руки за спиной, не вырвешься. Кто бы мог подумать, что так запросто можно попасться! Ни на чем. Слинять бы с глаз долой, но, кажется, вряд ли удастся.

– Да это у вас фальшивки, – заорал он во все горло, и вены на шее вздулись, покраснел от натуги, как Малкин обычно краснел от смущения. – У меня настоящие деньги! – Мгновенно забыл о голоде: какой голод, когда заваривается каша с двумя полицейскими. Затравленно втянул голову в плечи. Никого тут не убедишь в своей правоте. Надо бы уходить отсюда, но так скрутили, что и пробовать бесполезно. Цепкая хватка охранников опять начинала сжиматься.

– Мухи бьются о стекло, – почти женским голосом проговорил мешковатый полицейский, сгребая деньги Лугатика в свой карман.

– Философ сказал, – снова вклинилась старушка, вскидывая палец и крутясь на месте: – «Не верьте зеркалам, все они кривые, никогда не смотрите в зеркала, потому что в них вы можете увидеть себя. Увидеть себя в зеркале – страшно». Верьте только Философу, он никогда не отражается в зеркалах.

Вокруг одобрительно зашумели. А Лугатик удрученно подумал, что для него наступил настоящий кошмар. Охранники повернули его задом, накинули на запястья наручники и вслед за полицейскими вывели из магазина на крыльцо. Вот дела, никогда не собирался пятиться, а пришлось. Полицейские попятились вниз по ступеням и потянули Лугатика. А он перекинул взгляд на другую сторону дороги, высматривая автомобиль Катюхи. С крыльца увидал машину полицейских. Дверцы уже распахнуты, чтобы принять его. Володька машинально пробежал глазами по номеру на бампере, заметил, что левое заднее крыло помято, краска содрана. Задергался, пытаясь сопротивляться. Знал, приятели наблюдают за магазином.

Те действительно наблюдали из автомобиля Катюхи. Насторожились, когда к крыльцу задом подкатило авто полицейских, а увидев теперь Лугатика, поняли: засыпался, бедолага. Раппопет прогнал пальцы по пуговицам рубахи, как по клавишам гармошки, понял, что Лугатика надо спасать, что придется схватиться с полицейскими. Медлить нельзя, но у него будто заклинило, он не мог решиться отдать команду. Когда отправлял Лугатика в магазин, никак не предполагал схватку с полицией. Не узнавал себя, словно в один миг превратился в мякиш. Малкин толкнул в затылок. И коснулся плеча Катюхи. Она надавила на педаль акселератора, машина пошла по газону, через дорогу на красный свет светофора. Перед крыльцом магазина резко затормозила. Лугатик был уже возле машины полицейских. Выбора не осталось, к Раппопету вернулся воинственный дух. Ринулся с Малкиным отбивать приятеля. Неожиданность дала результат. Полицейских раскидали. Кулак Раппопета отпечатался на затылке мешковатого. Тот, раскинув руки, бухнулся животом на асфальт. Малкин сбил с ног щеголеватого, удивившись, что получилось с одного удара. Обычно он больше вхолостую махал кулаками. Пока сине-желтые охранники задом спускались с крыльца на выручку полицейским, Раппопет, Малкин и Лугатик прыгнули в «жигули» и Катюха сорвала машину с места. Щеголеватый, подхватываясь с земли, неловко зашарил рукой, выхватил из кобуры пистолет:

– Сюрприз, сюрприз! – выкрикнул дважды и дважды выстрелил вдогонку.

Лугатик отбил зубами барабанную дробь:

– Линяем, братцы, иначе за мордобой с полицией припаяют, мало не покажется. Ну и вляпались.

– Не догонят, – скривился Раппопет, снова чувствуя прилив сил. – Пупки надорвут, задом наперед катить за нами. Затеряемся, не найдут. Едем за город, отсидимся где-нибудь до ночи, браслеты с Лугатика сдернем, а потом вернемся за Карюхой. Не мы затеяли эти игры, но нам расхлебывать. Откуда нам знать, что у них тут свои правила? Не по-людски живут, не по-людски встречают, не по-людски обращаются. Итак, ищем, где пересидеть.

Так и решили. Катюха поехала по улицам города в обратном направлении, к окраине. Но перед глазами все изменилось, дорога была иная, перекрестки, улицы, дома – другие. Битый час тыркались в разные стороны, пока не убедились, что запутались, как в лабиринте. Город, представлявшийся небольшим, неожиданно оказался непреодолимой преградой. В глазах уже рябила его перевернутость. Лугатик на ходу рассказал о магазине, окончательно убил надежду на нормальный перекус. Невольно все разом глянули на кастрюлю. Подумали об одном и том же, как будто от кастрюли потянуло запахом ухи. Впрочем, теперь было не до ухи. Лугатик нудил, разглядывая наручники на запястьях. Раппопет бычился, не находил выхода из сложившихся обстоятельств, видел, на него надеялись, а он растерялся, беспомощно втягивал голову в плечи и не мог ничего придумать. Лидерство в компании начинало трещать по швам. Малкин молчал. Катюха продолжала поднимать на дыбы автомобиль.

И вот городские тиски как будто разжались, открыв длинный бетонный мост с тяжелыми металлическими перилами в черной матовой краске и громоздкими литыми пузатыми стойками. Широкая река под мостом текла спокойной темной массой. С моста она виделась глубокой и такой же тяжелой, как металлические перила и стойки. У Малкина мелькнула мысль, что ему незнакома эта река. Миновали мост, свернули на узкую набережную с кованым чугунным витьем вдоль реки, поехали по гладкому асфальту. Вдоль набережной тянулись маленькие домики-перевертыши с жиденькими палисадниками вокруг садиков и огородиков. Это явно походило на окраину. Сердце зачастило радостно: наконец-то нашли, что искали.

Набережная оборвалась вдруг, быстро закончилась нагромождением каких-то каменных глыб у самой воды и мятых металлических емкостей, затем асфальт прервался, машина запрыгала по колдобинам, колея едва проглядывалась, поросла травой, определенно эту колею давно забросили из-за ненадобности либо по другим причинам. Справа за каменными глыбами – поросший сплошным кустарником и деревьями неровный берег реки, впереди – затянувшаяся густыми травами поляна, слева – лес. Катюха на минуту оторопела: колея дальше пропадала, дорога сошла на нет, оставалось только повернуть назад. Притормозила, вглядываясь сквозь лобовое стекло, зеленый ковер укрыл все, отпустила педаль тормоза и решительно поехала по поляне, оставляя за машиной примятую и раздавленную траву. Поляна спускалась к воде пологим склоном. Остановила «жигули» перед полосой хаотично растущего кустарника, заглушила мотор.Выпрыгнули из салона – трава по грудь. Раппопет снова угодил в крапиву. Заворчал, чувствуя ожоги. От реки потянуло прохладой. Ноздри затрепетали от ощущения свободы. Радовались, что вырвались из города. Пошли к реке. Ноги путались в траве, обо что-то запинались, куда-то проваливались, но это было уже не важно. Крапива обжигала не только Андрюху, девчата пищали, а репейник цепко впивался в одежды – не оторвать. Вода была спокойной, но со свинцовой тяжелой синью. Для рыбака милое дело посидеть у тихой воды с удочкой в руках. Ему наплевать, свинцовая гладь воды либо сверкающая рябь. Малкин вздохнул: без удочек – нет рыбы и нет ухи. Кастрюля – без надобности. Раппопет сосредоточенно притоптал траву под ногами:– Придется по огородам шуровать. Не пропадать же чужому добру на корню, да и нам не околевать с голодухи. Стемнеет – двинем в ближайший огородишко, ковырнем. Я присматривался из машины, у них там грядок полно, наверно, морковка, свекла, огурцы, может, еще какая съедобная дребедень. Разживемся зеленью. Какая-никакая – еда все-таки. Подножный корм. Хлеба не мешало бы, но, увы, булки на грядках не растут. И это очень плохо. О чем думают селекционеры, чем занимаются? Лишить бы их воскресного отдыха, чтобы мозгами лучше думали.– Пацаны, покумекайте лучше над браслетами, пока не стемнело, – попросил Лугатик, поднимая руки над травой. Лицо виноватое, кособочился, стыдясь собственного положения. Любитель хорохориться теперь не похож на себя. – Окольцевали, изверги, глазом не успел моргнуть, вмиг обтяпали. Ловко у них получилось, проворные оказались, не смотри, что пятками вперед топают. Если бы не вы – хана мне. Воронок ждал. Упрятали б, куда и сам не знаю, где Макар телят не пас. А может, с Карюхой запечатали бы, хотя сомневаюсь, белых халатов на этот раз не было, и полиция с другими физиономиями. Впрочем, хрен редьки не слаще. Подумайте, парни, как снять.Вернулись к машине. Катюха открыла багажник, показала Раппопету на сумку с инструментом. Раппопет наклонился, пошарил в ней, среди ключей нащупал отвертку, повертел в руках, бросил назад, выпрямился и пожал плечами. Ничего подходящего, покачал головой, с сожалением почесал затылок:– Короче говоря, дела как сажа бела. Ножовка нужна. Но где взять? Так что куковать тебе, Володька, до лучших времен. Подаваться надо из этого города куда глаза глядят. Отобьем Карюху – и поминай как звали. Плохо, что ты теперь недееспособный, без тебя будет тяжеловато. Хотя и от тебя в последнее время толку никакого. Тебя тут пинают, как котенка. Прессуют по полной программе. То асфальт бороздить носом заставляют, то браслеты в магазине навешивают, – вспомнил, что и самому доставалось по первое число, покривился, подергал локтями и буркнул: – Не везет нам в этом городишке. Не знаешь, что в следующий миг произойдет. Сматываться надо.Катюха захлопнула багажник и опять спустилась к реке. Сделала несколько шагов вдоль берега и увидала сбоку крупную собачью морду, торчащую из воды. Собака затаилась, наблюдая за девушкой. Она вздрогнула от неожиданности, замерла, удивленно заметила еще несколько подплывающих морд, а затем отвлек посторонний шум. Трава вокруг пришла в движение, зашуршала, и макушки, как в истерике, замотались в разные стороны. Из нее выставились новые собачьи морды с оскалами и настороженными глазами. Катюха испугалась, откуда столько собак, и медленно повела правую ногу назад, но стоило только слегка попятиться, как собаки из воды и сквозь высокую траву угрожающе двинулись к ней. В горле у девушки пересохло, в коленях появилась вата. Ощетиненный вид псов ничего хорошего не сулил. Свинцовые немигающие глаза парализовали. Хотела закричать, но голос вдруг осип, с губ сорвалось бессвязное завывание. Парни тоже обнаружили, что кусты и трава кишмя кишели собаками. Их, казалось, так много, как много травы на поляне. Агрессия и враждебное рычание. Столбняк прошелся по людям. Окружали. Не было времени раздумывать, казалось, все готово было сорваться в пропасть, лететь в тартарары. Ванька Малкин опомнился раньше других:

– К машине, бегом, – выдохнул он.

Все сорвались с места, оставив собак в замешательстве. Забились в автомобиль, захлопнули дверцы. И тут же стая огромных псов плотным кольцом окружила «жигули», несколько собак запрыгнули на капот и багажник, через стекла на людей уставились клыкастые оскалы, раздутые ноздри, густые слюни жирно текли из раскрытых пастей и падали на стекло, как расплавленный свинец.

– Это еще что за напасть? – с трудом выдавил Лугатик. – Только этого не хватало. Что вы скажете? Их тут целая пропасть. Они же могут запросто задрать. Одичавшие собаки, я слыхал, хуже волков. Те на людей нападают в крайних случаях, а у этих каждый день может быть крайний случай. Тем более что такой огромной своре прокормиться надо. Вы представляете, сколько им всем жратвы требуется? Вагон и маленькая тележка. В один момент разорвут и фамилию не спросят. Говорят, одичавшие собаки жрут человеческое мясо за милую душу.

У Катюхи от мрачных слов Лугатика зуб на зуб не попадал. Она зажмурилась, пальцы левой руки побелели, вцепившись в руль, правая рука дрожала и сновала от замка зажигания к рычагу переключения скоростей, а ноги путали педали. Раппопет ошалело щерился в ответ собакам, дескать, попробуйте, возьмите, возился на сидении, кривился, приближая лицо к стеклу и грозя кулаком изнутри. Прямо против него на капоте сидел молодой крупный лохматый пес, весь в репьях, с отвислыми губами, желтыми огромными зубами, и въедался в него неприятным пугающим взглядом. Потом ударил тяжелой грязной лапой по стеклу, заставив Раппопета отпрянуть и вжаться в глубину сидения. Вспомнились слова горожанина: «Собаки зубасты и опасны», и Раппопет подумал, что теперь не возражал бы против такого утверждения. Он был уверен, что не будь между ним и псом лобового стекла, тот давно вцепился бы ему в горло. Эта мысль обжигала спину и грудь испариной. Уж лучше по городу неприкаянно мотаться, все-таки среди горожан, чем торчать на одном месте в окружении одичавших псов.

Катюха нервно посигналила, но собаки даже ухом не повели. Тогда девушка попробовала тихо тронуть машину назад по наторенному следу, задний бампер уперся в псов, те заскулили, завизжали, залаяли, но не убрались. Кольцо вокруг машины сомкнулось плотнее. Несколько собак разъяренно ударили своими телами по кузову автомобиля, намеревались перевернуть, заскочили на крышу и когтями заскоблили по стеклам.

– Дави этих лохматых! – голос Раппопета сфальшивил, задребезжал, не получилось уверенного тона. – Не жалей, иначе твари загрызут! Ты видишь, что они делают! Высадят стекла, нам – крышка. Не тяни, не подставляй всех, газуй, жми на педаль!

– Не могу! – пискнула Катюха, губы побледнели, а щеки сильно ввалились и стали серыми. – Не могу я давить животных. Не могу и все. Может, сами уйдут.

– Ага, жди!

– И буду ждать.

После этих слов в машине установилось безмолвие. Раппопет уткнулся в приборную панель, обмяк и повесил голову. Желваки на щеках некоторое время учащенно ходили. С полчаса длилось ожидание. Но ничего не изменилось, разве что еще круче завечерело. Собаки, вытянув вперед грязные лапы, положили на них мрачные морды, не шевелились, тоже выжидали.

– На измор берут, животные, – все-таки не выдержал Лугатик, тоскливо глянул на наручники. – Этим псам некуда спешить, а нам тут ничего не высидеть, если мозги не напряжем. Думай, Андрюха, – он перевел взгляд на крепкую шею и затылок Раппопета.

Раппопет почувствовал укоризну, но его мысли, как назло, перемкнуло коротким замыканием, мозг искрил и плавился от беспомощности и ничего нового не выдавал, лишь руки задвигались, плечи приподнялись, голова дернулась, и сквозь зубы процедил:

– Пошел ты, Лугатик! Домотался. У тебя тоже думалка есть! – И потом еще злее выпустил жало в сторону девушки: – Крути педали, Катюха! Хватит зверье жалеть, о своей шкуре подумай! Делай вперед и на разворот, впереди вроде их поменьше.

Мотор завелся с пол-оборота, машина тронулась вперед. Собаки на капоте и багажнике зашевелились, вскочили на ноги и стали спрыгивать в траву, а перед машиной начали разрывать кольцо и расступаться. Катюха объехала кусты шиповника. Псы продолжали уступать дорогу. Теперь сквозь бурьян к асфальту. И тут внезапно, как леший на болоте, на пути из травы возник человек. Перед самым капотом. В кольце собак, обросший косматой нечесаной густой бородой и усами, с патлатыми, торчащими в разные стороны волосами. Едва не наехала, прижала тормоз, мотор заглох. Человек стоял во весь рост, чуть наклонившись вперед, в какой-то несуразной просторной одежде. Вместо рубахи – нечто тусклое, похожее на обыкновенную, вручную пошитую, накидку со свободными рукавами, широкие немудреного покроя домодельные штаны. Ногами, обутыми в мягкие кожаные ременчатые сандалии, притоптал к земле траву. Из-за его спины выступил крупный пес с гладкой шерстью, присел сбоку на задние лапы. У пса был холодный взгляд, Раппопету показалось, что он заметил в нем некоторую пытливость. Друзья вытаращились через лобовое стекло на странное явление. – Откуда он? – У Катюхи от затылка по шее к лопаткам побежал жар.Вопрос умер в ушных раковинах приятелей. Ясно было одно: собаки не трогали этого человека, а он решительно преградил автомобилю дорогу. Раппопет выругался, час от часу не легче, этот город, видно, состоит из придурков, собак и бомжей, подобно тому, который торчал перед машиной. Толкнул локтем дверь, машинально проверил, крепко ли заперта. Убедившись, что все надежно, отодвинул сидение назад, вытянул ноги. Малкин из-за плеча Раппопета смотрел с любопытством, спокойно, будто ничего особенного не происходило. Интуиция никогда не подводила Ваньку, появление лохматого человека не добавило опасных ощущений. Лугатик, наоборот, забеспокоился, руки, схваченные наручниками, заметались по коленям, противно зудели ладони, а подмышками жарко запекло. Неприятный осадок потянул душу вниз на дно неведомого колодца в глубине подсознания. Как будто наручники охватили не только запястья, но перепоясали все тело. Внешность незнакомца настораживала. Лугатик поежился, дернул коленями, грудью прижался к спинке водительского сидения и засопел у правого уха Катюхи. Ему, как и Раппопету, хотелось смести с дороги неожиданную преграду, но не давить же человека. Замешательство, неуверенность и ожидание замерли в глазах.А человек пристально смотрел на лица за лобовым стеклом и не двигался.– Чего он хочет? – шепотом выдавила Катюха.– С придурью, как и все в этом городе, – хрипловато процедил Раппопет и широко неестественно зевнул, показывая, что ничем не обеспокоен, однако просто врал, неизвестность по-прежнему вызывала в нем ощущение подкожной тревоги. – Кто их знает, чего они все хотят. Спрашивать бесполезно.Но спрашивать не понадобилось, потому что человек чуть подвинулся, поднял правую руку, она наполовину оголилась, вылезая мускулистыми связками из широкого рукава просторной накидки, наклонился еще сильнее вперед и громко, четким моложавым голосом, никак не вязавшимся с обросшим лицом и внешним видом, произнес:– Вы все обязаны петуху, но нет обязанных больше.В машине переглянулись: что бы это значило, поперек шеи уже были городские загадки. Чем, собственно, они обязаны петуху? Впрочем, не стоит серьезно воспринимать придурка. Раппопет наполнил грудь воздухом и слегка приспустил боковое стекло, осторожно поглядывая на собак:– Петух ты драный, козел! – выкрикнул в образовавшуюся щель и, когда выдохнул все слова, как будто набрался новых сил. Вязкая духота салона вновь напомнила о себе, он заработал локтями, как бы раздвигая пространство для себя.– Там, где нет неба, нет ничего, кроме всего, что есть, – сказал человек и правой рукой показал себе под ноги, широкий рукав накидки опустился, скрывая всю руку, и только растопыренные пальцы остались видны.– Козел! – опять раздраженно выкрикнул Андрюха, жилы на шее у него вздулись и покраснели.– Не давай воли переду, но покорись заду, – парировал человек, смотря исподлобья, прижатым к груди подбородком смял нечесаный пучок бороды.– Козел! – в третий раз уже без особого азарта выпихнул Раппопет. Уже казалось, что такая бессмысленная перекличка может продолжаться бесконечно. Дурь, которую нес человек снаружи, Раппопет слышал в городе предостаточно, ничего нового не было, и от этого коробило, зачесалось под ребрами. Машинально поскреб ногтями через ткань рубашки.– Морда свиньи загадочна, разгадать ее – значит впитать истинный разум, – невозмутимо продолжил человек, на его заросшем лице невозможно было разглядеть выражения. Оторвал подбородок от груди и тыльной стороной правой ладони, которая полностью высунулась из широкого рукава, отбросил смятую бороду вперед.– Я сказал, что ты козел! – более вяло, через паузу, монотонно послал в щель Раппопет. – Убирайся вон с дороги! – стал подумывать, что следует капотом оттеснить ненормального. Пожалуй, приятели сейчас не стали бы противоречить.Катюха пыталась сосредоточиться. Двоякость положения заводила в тупик. С одной стороны, хотелось вырваться из собачьего плена, с другой стороны, ни она и никто из друзей не знали, куда ехать. Вернуться в город значило прийти к тому, отчего стремились убежать. Лугатик поерзал, идиотский диалог Раппопета с лохмачом снаружи напомнил ему магазин, почудилось, что сейчас откуда-нибудь выпрыгнет полицейский и заблажит во всю глотку: «Сюрприз, сюрприз!» Душу вымотали сюрпризы, до сих пор вот они на запястьях. Лугатик скис и как-то смялся, точно оказался между молотом и наковальней. Малкина тоже не воодушевил диалог о козле, опасности от незнакомца как бы не было, все казалось примитивно просто. И все же по-прежнему из-за спины Раппопета вытягивал шею, всматривался в бородатое лицо за лобовым стеклом и ждал. Чего ждал, объяснить не мог, но ждал.Тот в это время уверенно распрямился, отвел плечи назад, погладил острую морду пса с гладкой шерстью – пес в ответ лизнул руку, забравшись носом в широкий рукав накидки, – и вдруг внятно парировал:– Сам ты козел!У Раппопета аж дух захватило, челюсть отвисла. Он выпучил глаза и фистулой просипел:– Так ты понимаешь меня, скотина? – подпрыгнул на сидении так, что оно железно заскрипело, содрогнулось и звякнуло в полозьях. – Вы слыхали? Нет, вы посмотрите на это обросшее мурло! – глянул ошалелыми глазами на приятелей. – Бомж с помойки! Козлиная харя! Я думал, она по-нашему ни бельмеса, а она все соображает. Она же прекрасно понимает меня! Она еще нас держит за идиотов! – И человеку снаружи, приспустив стекло ниже, высунув в щель часть лица: – Ах ты, козел, что же ты нам лапшу на уши вешаешь? Да я тебе за это все рога пообломаю!– Два козла всегда поймут друг друга, ты б поостерегся за свои рога, – человек прятал в усах усмешку и почесывал пальцами между ушами у собаки.– Нет, вы слышите, что это чучело огородное лопочет? Оно еще пузыри пускает в ответ, – Раппопет возмущенно закрутил головой по салону, сидение под ним с новой силой заверещало. Опять высунулся наружу: – Какого черта под юродивого косишь? Ты кто такой?Грудь человека до живота была нараспашку. Наполовину прикрыта бородой. Ниже бороды виднелась загорелая кожа. Сведя к переносице выгоревшие на солнце брови с вызывающей невозмутимостью, как бы показывал, что здесь он хозяин положения. Назвался:– Петька Бурих! – твердо расставил ноги, смотрел уверенно, чуть исподлобья.– Что ты здесь делаешь, Петька Бурих? Откуда взялся? – через щель выкрикнул Раппопет. – Ты как, нормальный или тоже из этих, с червями в голове? – Раппопет покрутил пальцем у виска. – Нес какую-то околесицу.– Я думал, вы из них, – сказал Бурих после паузы, усмехнулся. – Потому и затеял разговор по душам.– Ну ты даешь, – вспыхнул Раппопет, нервно пробегая пальцами по пуговицам рубахи. – Это называется по душам? По-твоему, эту галиматью можно называть душевной? Слова, конечно, все известные, но выкладываются в таком порядке, который за пределами логики и смысла. Да мне наплевать на всю эту стряпню. Ты лучше подскажи, как из этого города выбраться? Если знаешь, конечно. Мы притащились сюда непонятно с какого края. Теперь ни конца, ни начала не найдем. А тут еще псы повыпрыгивали, как черти из поддувала, чуть на части не порвали, – зло сплюнул.– Не плюй в колодец, из которого пить придется, – жестко предупредил Бурих, проследив за слюной Раппопета, которая описала дугу и плюхнулась на лист лопуха, замерла на нем, задрожала, сверкнув на солнце.Собака, сидевшая возле ноги Буриха, оторвала зад от земли, встала на четыре лапы и встопорщила шерсть. Следом за нею пришли в движение остальные собаки. Оставаясь на прежних местах, они вытянули шеи, втянули в себя воздух с ароматами трав, которые не улавливались людьми сквозь устойчивый собачий дух, качнули головами и уставили вопросительные морды на Петьку. Множество тусклых холодных собачьих глаз словно ждали сигнала. И черт его знает, этого Буриха, какой сигнал мог последовать от него в следующую минуту. У Раппопета неприятно закололо под лопаткой. Он сильно уперся ступнями ног в пол автомобиля и вспыльчиво прохрипел:– Я не собираюсь пить из твоего колодца! – вспышка была короткой. Понимая иносказательный смысл слов, Раппопет вернулся к своему вопросу. – Я спрашиваю тебя, где дорога из города? Мне от тебя больше ничего не надо. Только мозгокрутством не занимайся, я это ненавижу вот как, – Раппопет ребром ладони потер себе горло. – Подскажи, в какую сторону крутить руль?– Ты думаешь, задал простой вопрос? – нахмурился Петька. – Я два года уже ищу эту дорогу, – вздохнул он.Раппопет недоуменно подкинул кверху брови, чуть замешкался, снова потянулся губами к щели:– Хочешь сказать, что ты уже два года толкаешься в этих местах?– Для козла ты очень сообразительный, – хмыкнул Бурих.– Ну ладно, я же не знал, что ты нормальный, – примирительно пробурчал Раппопет и полностью опустил стекло. – В этом городе сам черт ноги сломает.– А кто тебе сказал, что я нормальный? – лицо Буриха, надежно спрятанное в бороде и усах, досадливо сморщилось, морщины перерезали лоб. – Жители города считают меня перевернутым. Поживешь здесь с мое – тоже перестанешь считать себя нормальным.– Я не собираюсь здесь жить! – ершился Раппопет и пыхтел, кривя губы. – Может, у тебя такая потребность с детства, ошиваться по собачьим норам, а меня с малолетства приучили спать в своей кровати. Так что, как говаривал Козьма Прутков, «зри в корень». Ты можешь здесь и дальше крутить динамо, если не хочешь больше искать дорогу, каждый сам выбирает, а я не думаю тут оставаться.– Я тоже не хотел, – развел руками Бурих. – Пришлось. Иногда выбора не бывает. Иногда случай решает за нас. И здесь именно тот случай. Давно бы сгинул, если бы не собаки, – Бурих снова потянулся к морде пса. Пес лизнул Петькины пальцы и охотно принял легкое поглаживание. Было видно, что пес привык к подобному обращению, воспринимал как норму, которая явно была ему по душе. Хвост, за минуту до того поджатый и напряженный, заметно обвис и закачался, как маятник.Раппопету поведение пса не послужило сигналом для расслабления, чувство опасности не отпускало:– Откуда их так много? – беспокойно повел он глазами по собакам. – Очень много. Злые, как волки.– Они здесь с самого начала, – неопределенно ответил Бурих, в этой неопределенности была некая загадка, отгадку которой Петька и сам, очевидно, не знал. – Защищаются от горожан. Те приходят с оружием, чтобы убивать, и у собак нет выбора. Они принимают вызов. Идет война на выживание. Кровавая, жестокая. Только не называй собак волками, такое сравнение унижает и оскорбляет их. Собаки этого не любят. Это как черное и белое.– Ты говоришь о собаках, как о людях, – насмешливо прищурился Раппопет, а у самого заиндевела гортань, потеряла эластичность, воздух изо рта стал просто скользить по застывшим голосовым связкам, и потребовалось время, чтобы они опять затрепетали, создавая новые слова. Только после этого на волю вырвался вопрос: – Как ты оказался среди собак?– Это длинная история, – нахмурился Бурих, минуту постоял в раздумье, левая ладонь, высовываясь из рукава, замерла между торчащими ушами пса, лишь через некоторое время пальцы снова шевельнулись, Петька всем телом качнулся, как неваляшка, переступив ногами, и коротко пояснил: – Сначала меня упекли в полицию – гиблое место в этом городе, хорошо, что вы не оказались там, убежать практически невозможно, но мне удалось смыться. На меня устраивали облавы, ловили, но я снова сбегал, и тогда меня отправили на лечение, но и оттуда я улизнул. А когда снова поймали и посадили на цепь вместо собаки, тогда понял, что пришел конец. Но однажды случился большой собачий набег на город. Они спасли меня. Я ушел с ними. С тех пор на меня, как на собаку, идет постоянная охота. Приходится драться. Собаки выбрали меня вожаком стаи. Я организовал и объединил разрозненные группы в единую армию.– Что ты мелешь? Какая армия? – не выдержал Раппопет. – Ты, парень, заврался. Разве собаки могут вожаком выбирать человека? Ну и трепло. У тебя точно с головой не все в порядке, – захохотал, задергался всем телом, но быстро проглотил хохот, потому что суровый вид Буриха не располагал к насмешкам. Раппопет неуклюже заворочался, вызывая треск сидения и недовольный взгляд Катюхи, заходил локтями, поперхнулся, добавил: – Ты одичал среди них. Смотри, какие псы, того и гляди разнесут в клочья! – Машинально бросил ладонь на колено Катюхи, неосознанно вцепился клещом, девушка вскрикнула от боли и ударила по руке. Он отдернул, она потерла колено, унимая боль. Раппопет не отрывал от Буриха глаз, вдавливая себя в серую спинку сидения.– Они приняли вас за горожан, – пояснил Петька. – Немудрено, первый взгляд часто бывает ошибочным, собаки сильно не задумываются над этим. Вас спасло, что вы без оружия и что они позвали меня. Можете не опасаться, вас не тронут, выходите из тачки, – предложил Бурих, собаки после этих слов молча растворились в кустах и траве, как будто дословно поняли его. Последним оторвался от руки Буриха пес с гладкой шерстью, прошел мимо автомобиля, как бы предупреждая людей, что он охраняет Петьку.Раппопет неуверенно глянул на спутников. Растерянное недоверчивое лицо Катюхи с пунцовыми щеками, сжатые побелевшие тонкие пальцы, взгляд, полный сомнения. Опущенная голова Лугатика, лбом упертая в спинку водительского кресла, ссутулившийся удрученный вид. Лишь Малкин спокойным голосом выдохнул у самого затылка Раппопета, заставил обернуться, удивляя и отрезвляя. Малкин спросил:– А разве у нас есть выбор? – И, слегка краснея, дополнил: – Бурих прав, не всегда имеется выбор. Иногда это печально, но не смертельно. В городе мы уже были и ничего не выездили. Только Карюху потеряли. Тыркаемся, как слепые котята. С местными жителями не смогли никаких мостов навести. Может, от Буриха хоть что-то узнаем, а то ведь полный облом, обросли жуткими историями и оказались в тупике. А дальше что? Вылезаем, Андрюха, пошли знакомиться ближе.Раппопет поиграл скулами, не согласиться с Малкиным было глупо, мог бы и сам без подсказки сообразить, передернул раздраженно плечами, не любил подчиняться в компании, но, увы, Ванька сейчас переиграл, впрочем, не первый раз. Все предельно ясно. Он распахнул дверцу автомобиля, мячиком выпрыгнул наружу, а из других дверей – нескладная фигура Малкина, Катюхи и Лугатика. Назвали имена и пожали протянутую крепкую мозолистую ладонь Буриха. Тот невесело улыбнулся наручникам на запястьях Володьки:– Э, да тебя уже хомутали, – хлопнул Лугатика по плечу. – Но не ты первый. Мне тоже довелось погулять в браслетах. Дело скверное, но поправимое. Здесь браслеты с секретом. Я не сразу допер. Однако нужда заставит, научишься щелкать. За два года можно многому научиться. Дай-ка посмотрю. А ты начинай учиться.Лугатик протянул руки, не очень доверяя Буриху. Тот обхватил наручники пальцами, нащупал снизу выпуклость, нажал, быстро раскрыл и снял. У Володьки округлились глаза: все просто, а он столько парился. Лугатик раздраженно отбросил их в сторону. Помолчали, разглядывая друг друга. Ростом Бурих был под стать Малкину. Ниже неухоженной бороды до пояса штанов загорелое тело выпирало крутыми буграми брюшных мускулов. Упругое, сильное тело. Мало не покажется, если столкнешься с ним в рукопашной схватке. Но все это не давало повода Раппопету доверять Буриху. Пожалуй, из всех присутствующих к доверию склонен был только Малкин. Бурих также рассматривал их. Пока длились смотрины, стояла колючая тишина, даже стрекота кузнечиков в траве не было слышно. Наконец Бурих, на правах хозяина, нарушил молчание:– Не советую сейчас возвращаться в город. Это бессмысленно. Вы не знаете города, порядков и местных жителей. Для всех вы открыты, как на ладони. Если вы еще гуляете на свободе – это не значит, что вы хитрее всех. Вашей хитрости хватит до первого угла. Горожане знают, чего ждать от вас, а вот вы не знаете, чего ждать от них. Это может стать смертельно для вас. Когда вы постигнете главное, вы скажете спасибо за мой совет. Даже не представляете сейчас, что таит в себе этот город.– Нам нельзя не возвращаться, – помрачнел Раппопет, совет Буриха нарушал все планы приятелей, послушаться Петькиного совета значило для Андрюхи с первого же момента уступить Буриху, этого Раппопету делать не хотелось. – Нашу подружку схватили белохалатники, увезли в какое-то разукрашенное здание. Мы должны вырвать ее оттуда!– Это сумасшедший дом, – сказал Бурих. – Но там ее, возможно, уже нет. Так со всеми происходит, кто впервые попадает в этот город. Я прошел через это. И вам этого не миновать, если сломя голову попрете в дурь. Здесь работает целая система.Все изумленно раскрыли рты. В этом сумасшедшем городе еще и сумасшедший дом имеется. Ну и дела.– Что за маразм, – возмутился Раппопет. – Какой сумасшедший дом? Что значит «там ее нет»?Лугатик застыл, как изваяние. У него в голове не укладывалось: Карюха и сумасшедший дом.– И что дальше? – удрученно поперхнулся, машинально потирая запястья, на которых недавно были наручники.– Не знаю, – мотнул шевелюрой Бурих. Одежда свободного покроя из грубой ткани раздавала его в ширину. – Для каждого программа приручения своя. Некоторые быстро ломаются, иные, как я, все отметают и прут напролом. Но конец всегда приходит ко всем. Мне пока везет, но шабаш все равно рано или поздно наступит. – Взгляд серых глаз Буриха помутнел, и печальная усмешка зарылась глубоко в измятую бороду.– Тогда нечего терять время, надо ехать немедленно, – на одном дыхании выпалила Катюха, раздвинула высокую траву перед собой, заглядывая в глаза парням. Собственное предложение возбудило ее, а друзья зашевелились, готовые последовать призыву.Однако Бурих остановил ее, чуть приподняв ладони.– Вам не терпится тоже угодить в сумасшедший дом? – спросил он. – Нет, без меня вам теперь не обойтись. Но сейчас нельзя устраивать поиски. У меня плохое предчувствие. Горожане к чему-то готовятся. Для вас это может быть крайне опасным, впрочем, для нас еще опаснее. Вы наивно витаете в облаках, опуститесь на землю, все совсем не так, как вы себе представляете. Вы не у себя дома, здесь нет тех законов, по которым вы жили прежде. И я сомневаюсь, что вам понравится то, что придется тут увидеть. Следует быть гораздо осторожнее. Прислушайтесь к моему совету, все-таки я старожил, – он с сарказмом усмехнулся. – Принюхайтесь, ветер приносит из города мерзкие запахи. – Бурих повел носом, и все разом, как по команде, потянули воздух в себя.Раппопет недовольно насупился, сунул руки в карманы брюк. Черт бы его побрал, этого Буриха, сам как Маугли – и их нюхать заставляет.– Собаками разит, – растерянно заметил Лугатик, – но это не из города, это все здесь. Запашок устойчивый.– Собачий запах приятен, – проговорил Петька, – однако его перебивает волчья вонь. Так пахнут горожане, когда готовятся к убийству. Разве вы не чуете запаха волчьей крови?Раппопет пожал плечами, вынул из карманов руки, закинул их за спину, покривился, может, нюх у Буриха, как у собаки, и он улавливает еще какие-то запахи, но выводы и предупреждения, которые Петька делал по запахам, были, по крайней мере, смешны для Андрюхи, если не сказать резче. Бурих явно держит их за безумцев. Откуда им знать, как пахнет волчья кровь? Да и вообще, какая разница между собачьим и волчьим запахами? Для людей – никакой. Раппопет хмыкнул и отвернулся. Взгляд заскользил по поверхности реки. Собачьих морд в воде не было. Волна темной рябью покрывала поверхность, храня какое-то жуткое смутное таинство и отдавая пугающей глубиной. Любитель поплавать в реке, понырять, порыбачить, Раппопет сейчас совсем не хотел оказаться в этой воде и, как ни странно, несмотря на голод, не желал поудить здесь рыбу. Казалось, над всем вокруг висел едкий звериный дух. Трава на берегу у воды была изрядно собаками вытоптана, поляна рассекалась множеством лучей-троп, по которым животные спускались к реке и уходили в лес. На другом берегу реки торчали какие-то непонятные постройки. Раппопет отвел глаза от противоположного берега и всмотрелся в темный лесной массив за поляной, но что можно было отсюда рассмотреть, кроме сомкнувшихся в плотную стену деревьев! Веселого мало, точнее, веселого Раппопет совсем не наблюдал.– Еще раз рекомендую прислушаться к моим словам, – повысил голос, почти потребовал Бурих, уловив насмешку Раппопета. – Не испытывайте судьбу. Вы и так не в лучшем положении. Завтра, если ночь пройдет спокойно, поищем вашу подружку вместе. Ну а если неспокойно – будет видно. А теперь оставайтесь с нами.Неосознанно Малкин испытывал доверие к Буриху, непонятные опасения Петьки взволновали его. Ноздри Малкина задрожали, он еще раз незаметно для остальных глубоко вобрал в легкие воздух. Почудилось, что уловил, кроме собачьего, и другой дух. Было ли это на самом деле, либо просто-напросто самовнушением, определить невозможно, но Малкин пристально осмотрелся вокруг. Вечер набирал силу, дома горожан на окраине начинали терять четкие очертания, ночь была уже не за горами, над горизонтом скапливалась непонятная мрачная муть, за которую, как за занавес, медленно уходило солнце, бледнея и теряя яркость при приближении к линии окоема. Мягкая поступь ночи слышалась из-за спинного хребта вечера. В конце концов, подумал Малкин, если Карюхи уже нет в сумасшедшем доме, как предположил Бурих, и неизвестно, где ее искать, то зачем ломать копья и рваться в неизвестность? Все равно на ночь придется где-то остановиться и тесниться в машине, так почему б не покемарить тут, в гостях у Буриха? Но спутники не склонны были так сразу с ним соглашаться. Предложение Петьки внесло разброд. Боролись два чувства. Внутреннее согласие между приятелями расклеилось. Бурих чутко уловил эти настроения, довольно убедительно произнес еще несколько нужных фраз, плотнее забил клинья между приятелями. Малкин поддержал Буриха. В общем, в итоге предложение Буриха, хоть со скрипом, было принято.

Машину спрятали на опушке в густом кустарнике, сверху прикрыли ветками. За Петькой по тропе вошли в плотную стену ельника, над тропой ветки были вырезаны, сделано подобие зеленого тоннеля. Белым днем здесь царил полумрак, а в преддверии ночи темнота сгустилась, клубясь прохладой, приходилось напрягать зрение, чтобы не сойти с тропы и не наткнуться на торчащие ветки. Тоннель тянулся, как кишка, под ногами мягко шуршала опавшая многолетняя хвоя, проминаясь под подошвами обуви. Шли молча. Впереди Бурих, за ним Малкин и остальные гуськом. Псов в тоннеле не видно. Метров через сорок тропа вывела на большую вырубку, темнота тоннеля осталась позади, глазам вновь открылся свет вечернего неба, очерченного высокими макушками деревьев по краям вырубки. Посередине искусственной поляны корячились несколько бревенчатых строений, похожих на видавшие виды хозяйственные постройки, однако не перевернутые, как дома в городе, а как положено, скособоченными крышами вверх. Крохотные отверстия-оконца в стенах, как будто отдушины. Строения высились в два ряда, подойти к ним с любой стороны от леса можно было только по открытому пространству вырубки. Так обычно строят, чтобы обезопасить себя от нападений из леса. Вырубка пестрила остатками сухих старых пней. Часть из них пялилась в глаза потускневшими гладкими срезами из-под пилы, другая часть горбатилась кривыми рублеными расщепами из-под топора. Трава между пнями вытоптана. Бросились в глаза черные круги от выгоревших костров и кучи заготовленного валежника и дров. Определенно место было обжитым. У выхода из тоннеля сидели два огромных сторожевых пса с обвислыми рваными ушами, стреляя глазами по вырубке. Встречая гостей, хмуро поднялись на ноги. Один из псов мрачно раскрыл большущую пасть, то ли зевнул, то ли показал клыки для острастки. Второй втянул в пасть высунутый длинный язык и выгнул спину. Люди сомкнулись, проходя мимо. Извилистый путь между пнями привел к неказистому потускневшему строению, бревна которого были плохо ошкурены, плохо подогнаны, щели неискусно забиты деревянными клиньями и паклей. Петька толкнул дощатую дверь со скрипучими до визга петлями и с кривой деревянной ручкой, отшлифованной ладонями. Строение было старым, покосившимся, с долевыми трещинами в бревнах, его правильнее было бы назвать халупой, нежели стоящей постройкой. С близкого расстояния все смотрелось удручающе. Тем не менее из открытой двери потянуло сильным запахом пищи. В горле защекотало, засосало в желудке, обильно потекла слюна.Внутри постройки было темно, почти как в тоннеле, перегородка делила помещение надвое. В перегородке – дверной проем без двери. В первой половине большой, сколоченный из шершавых сучковатых досок, стол, много деревянных скамеек. На столе – пища. По торцам – две примитивные керосиновые лампы. Петька спичками, лежавшими рядом, зажег их. Лампы зачадили, пламя заметалось, облизало края горелок и вытянулось вверх, трепеща и разгоняя темноту. Раппопет присвистнул, жадно обводя глазами стол и потирая ладони:– Э, да ты живешь, как кум королю, – давясь слюной, позавидовал он Буриху. – А я, дурак, не хотел с тобой топать. Что ж ты не сказал, что у тебя еды немеряно? Ты как, не будешь возражать, если мы немного поедим? Брюхо подводит. В этом чертовом городе даже перекусить не удалось. Завернули в кафе и попали на такое представление, что глаза на лоб полезли. В магазине купить кусок хлеба невозможно, нормальные деньги у них за фальшивки принимают. Как тебе это нравится? При наличии кафе и магазинов запросто можно концы отдать от голодухи. У тебя-то откуда все эти харчи, если не секрет?

– Не секрет, – отозвался Бурих. – Добываем в городе. Жуйте.

– Что значит – добываете? – не сообразил Лугатик. – Что-то у нас добыть сегодня не получилось, непростое дело оказалось. А ты, случайно, не подворовываешь в городе, приятель? Хотя мы и сами намеревались ночью местные огороды ковырнуть. На что только не пойдешь, когда живот подводит! Я тебя не осуждаю, Петька. Вот только что-то ты себе стоящую одежонку не раздобыл. Ходишь каким-то Митрофаном. Заменил бы на джинсы и приличную рубашку.

Бурих усмехнулся. Раппопет не отрывал голодного взгляда от еды и уже усаживался за стол. В глаза ему пялился огромный кусок мяса с костью, лежавший на круглом потертом подносе. Лугатик нагнулся и подхватил со столешницы краюху черного хлеба, руками разломил на четыре части, не обратив внимания на длинный широкий нож с короткой замусоленной дубовой ручкой. Посередине стола стоял котелок, покрытый снаружи сажей костра, с остывшим варевом внутри. Лежали десяток видавших виды ложек. На холодной большой сковороде застыли куски жареной рыбы. Рядом – большой кусок сыра, простокваша в банке и десяток кружек. И еще полбатона колбасы и куски мяса в чашке. Раппопет подхватил мясо и жадно поднес ко рту. Лугатик плюхнулся рядом с Андрюхой и последовал его примеру. Катюха и Малкин присоединились. В ход пошло все, что было на столе. Уплетали за обе щеки, за ушами трещало. Бурих отдалился, от стены из-под выцветших бровей рассеянно наблюдал за оголодавшими гостями. Пружинистая напряженность тела выдавала внутреннюю тревогу. Что-то определенно заботило его, и это не было связано с гостями. Пальцы рук сжимались в кулаки, желваки на щеках под бородой неспокойно ходили. Наконец приятели, отдуваясь, отодвинулись от стола. Раппопет сытно потянулся, спросил с ленцой в голосе:

– Для кого здесь столько скамеек, кто все это смастерил?

– Те, кто были до меня, – ответил Бурих.

– Собаки, что ли? – хохотнул Раппопет и свел брови к переносице, показывая этим, что ему не до шуток.

– Люди, – коротко бросил Бурих, поднялся на ноги, показал на дверной проем во вторую половину. – Располагайтесь на ночлег, а мне пора идти, разговаривать будем после, – и выскользнул наружу.

Все озадаченно раскрыли рты. Наступила пауза, недовольное сопение и ворчание Раппопета. Катюха вылезла из-за стола, глянула в полумрак второй половины. Спальня. У противоположной стены темнело широкое бревенчатое возвышение, застеленное двумя или тремя лосиными шкурами. Вероятно, постель Буриха. По полу разбросано еще несколько таких же шкур. Катюха прошлась по ним. Спать не хотелось, да и парни не собирались укладываться. Ввалившись следом за девушкой, потоптались туда-сюда и решили выглянуть наружу.

Раппопет мячиком прокатился к входной двери, рванул за темневшую деревянную ручку. Разнесся противный, как поросячий визг, скрип немазаных петель, дверь подалась, выбрасывая из помещения тусклый свет керосинок. Раппопет занес над порогом ногу и наткнулся на две пары желтых собачьих глаз, блеснувших неприветливо, пасти оскалились и выдали пугающий рык. Псы поднялись с земли, придвинулись острыми мордами к порогу. Раппопета обдало холодком, продрало по позвоночнику, словно наждаком. Нога дрогнула и, не ступая на порог, мгновенно отдернулась назад. В ступнях появилась вата, Раппопет отступил и захлопнул дверь. За ним сунулся Лугатик, ткнулся зубами в затылок Раппопета. Рот Лугатика высыпал перемешанный ворох бессвязного ворчания, тихо ругнул Буриха и всю его собачью армию.

К двери приблизилась Катюха. Пригнула голову, кончики ушей горели, волнение пробегало по телу легким жаром. Новый режущий визг петель – и Катюха отважно шагнула в распахнутую дверь, как в раскрытую пасть собаки. Псы встретили молчаливо, даже удивленно. Одним из них был пес, который находился возле Петьки во время знакомства. Хорошо помнила острую морду, гладкую шерсть и торчащие уши. Тусклый взгляд пса показался осмысленным. Поежилась. А тот вдруг приветливо ткнулся острой мордой ей в живот. Девушка почесала между ушами, как делал Бурих. Пес лизнул пальцы. Контакт был налажен. Сделала шаг от двери, стоять на месте томно и тягостно. Тяжесть наплыла откуда-то со стороны, появилось странное ожидание тревоги, давило что-то непонятное и неотступное. Медленно тронулась вдоль завалинки. Пес шел сбоку. Постройки потонули в опустившемся мареве пугающих сумерек, лесная тьма приводила в трепет. Катюха обошла строение вокруг и снова очутилась рядом с дверью, против которой чернел неподвижный мрачный силуэт второго пса. Из земли торчал старый черный еловый пень. Ощупала рукой, пробежала по трещинам среза, по кромке отслоившейся коры, погладила и опустилась на него. Пес вытянул вверх голову, навострил уши, прислушался и безмолвно положил морду на колени девушке. Туловище напружинилось, он явно что-то чуял. Напряжение передалась Катюхе. В этот момент противно взвизгнули дверные петли, заставив девушку вздрогнуть, в узкую щель, цепляясь волосами и ухом за дверной косяк, осторожно просунулась голова Раппопета:

– Ты жива, Катюха? – пытался он в темноте рассмотреть девушку. Заметил расплывчатые очертания. – Ты чего это? Сидишь, что ли? Помощь не нужна? Ты скажи, если что, мы рядом.

– Не нужна, – отозвалась, не меняя позы. Смешно и непривычно слышать нетвердый беззубый голос Раппопета – Я не одна. С охраной.

Раппопет шире распахнул дверь, пучок дрожащего света выпал из помещения и отразился холодными бликами в глазах второго пса. Тот зарычал. В ответ – досадливая гримаса Раппопета, и, как в предыдущий раз, занесенная ступня замерла над порогом, икнул, сплюнул, сипло проворчал и сильно захлопнул дверь. Катюха вздохнула, не понимая, почему псы не выпускали парней. Тьма сгустилась больше, опустившись сверху и растворив последние тени. Духота уменьшилась. Из оконцев-отдушин строения слабо выбивался мерцающий вялый свет. Время шло, Петька Бурих не появлялся. Странное волнение в душе Катюхи нарастало, убивая желание спать.

Между тем внутри строения готовились ко сну. Лугатик протопал в спальню, сбросил обувь, закатал штанины, молчком растянулся на шкуре вдоль темной стены. Несвежий запах ударил в нос, шерсть кольнула щеку, повернулся на спину, взгляд запутался в разводах теней на шероховатом потолке, веки смежились, захрапел. Раппопет шумно возился у другой стены, расстегнул рубаху, ослабил ремень на поясе, недовольно поворчал, подоткнул под затылок руки, угомонился. Малкин долго сидел за столом, дожидаясь Катюху. Облокотился на столешницу, подбородок в ладонь, прикрыл глаза. Очнулся от того, что подбородок сорвался с ладони. Неловко вскочил, половицы заохали на разные голоса, оханье разбежалось по углам странным кряхтеньем. Как резаные свиньи завизжали дверные петли, когда потянул за кривую замызганную ручку двери. В полосе света взгляд выхватил пса с желтыми глазами, за полосой света – темный силуэт Катюхи. Вырубка утонула во тьме, густой ночной воздух накатил стойким собачьим духом. Закрыл дверь.

Трое парней крепко дрыхли, когда, минут за двадцать пять до полуночи, в воздухе разнесся тупой, оседающий с небес, однообразный гул. Словно чья-то невидимая рука медленно катила по ухабистому небу огромное тяжелое колесо. Гул ширился, наполняя окружающее пространство смятением. Собаки заволновались. Гладкошерстый пес оторвал морду от колен Катюхи, отступил, прислушался, налился мускулами и захрипел, точно на шею накинули и затягивали тонкую петлю.

– Что это? – тихо спросила Катюха, гул сильнее давил на ушные перепонки, на затылок, на плечи, на спину, вынуждал тело скукоживаться. Оно сжималось, пытаясь уменьшиться, как бы спрятаться от гула. На миг забыла о собаках, сцепила пальцы, выдохнула, озираясь. – Кто-нибудь скажет, что происходит?

Шерсть на псах вздыбилась, яростное захлебывающееся рычание стало выворачивать собак наизнанку, прижимать к земле, выгибать спины и вытягивать шеи. Так готовятся к отражению нападения. Катюху пронизал страх, тяжелым катком пронесся по всему телу, вмял в пень и взорвал мозг, обездвиживая. Исчезли силы, пропало ощущение рук, ног, пня, земли, чугунная тяжесть раздавила, остановила дыхание. Ночь расступилась, на небе вспыхнули звезды, ярче и ярче, возникли тени. В ту же секунду разнесся всхлипывающий короткий непонятный вой, как призыв. Шерсть у собак зазвенела железными иглами, уши застыли коваными наконечниками, морды заострились пиками воинов, тела превратились в мускулы. Псы сорвались с места. Вырубка ожила. Собаки неслись от построек, от мрачного ельника, от горбатых пней. Сбивались в единую темную массу и плотным потоком исчезали в черном тоннеле. Шум умер, в ушах зазвенела тишина. Катюха вскочила, не понимая поведения собак, тронулась к мрачной дыре тоннеля.

В то же время Петька Бурих находился на прибрежной поляне. Сторожко вглядывался из высокой травы в темную даль города. Мерцающий свет звездного неба слабо стелился по спокойной черной глади реки, по густой траве, асфальту набережной, едва проявляя черные пятна уходящих к мосту строений. Уловил шуршание травы у себя за спиной. По запаху догадался, кто приближается. Не оборачиваясь, спросил: – Чуешь, Александр? – С двух сторон в траве возникли два пса. Петька привычно положил руку на шею гладкошерстному, которого назвал Александром. – Я тоже чую. Надвигается. Город неспокоен. Жужжит, как пчелиный рой. И запахи, запахи. Эта вонь начинает душить. Они опять идут. Они снова не оставляют нам выбора. Ты знаешь, что надо делать, – повисла короткая пауза. – Иди, успокой братьев. Наш шанс – в их упорстве и твердости. Никто не должен колебаться и оглядываться назад. Ночью спрятаться невозможно, уцелеть в одиночку нельзя. Непоколебимость каждого – залог успеха. Пусть займут свои места и не обнаруживают себя, пока не наступит время. Иди!Александр быстро и бесшумно пропал, только макушки высокой травы слегка качнулись в темноте. Бурих провел ладонью по спине второго пса, недавно рьяно охранявшего дверь гостей, приказал:– Расставь засады, Кирилл! Зайдешь с тыла! Никто не должен уйти!Кирилл также мгновенно растворился в ночи. Через минуту его приглушенные рыки подняли из травы часть притаившихся собак. Поляна вокруг Буриха всколыхнулась, темный ковер муравы пришел в движение: собаки, направляемые рыками Кирилла, двинулись сквозь травяные заросли в нужном направлении. И вот все стихло, верхушки трав успокоились. Бурих считал минуты. Ожидание длилось недолго, вскоре от моста донесся звук автомобилей, наполнивших окраину города гудом и светом задних фонарей и фар. В конце набережной, в месте обрыва дорожного полотна, заскрипели тормозами несколько автобусов. Свет сгустил окружающую темноту. Звезды в небе одна за другой начали гаснуть, будто кто-то отключал их свет. Небо над головой наполнилось вязкой глубинной тьмой. Петька сжал себя в тугой упругий ком, приник к земле и тихо отполз в укрытие в виде окопа.На свет фар из автобусов с оружием в руках задом вывалилась большая толпа горожан, одетых по-праздничному. Светлые брюки, белые рубахи с коротким рукавом и бело-красными галстуками. Без лишнего гомона, без суеты рассредоточились вдоль кромки темного травяного ковра, развернулись лицами к притаившейся поляне и вскинули стволы. На крышах автобусов вспыхнули мощные прожекторы, лучи закачались вдоль берега реки, поползли по густым зарослям поляны, вплоть до ельника, отбрасывая тьму со своего пути, как ошметки грязи. Из крайнего автобуса призывно и патетически гаркнул громкоговоритель:– Философия мудрости в собачьей смерти! Да здравствует Философ! Смерть собаки – это праздник духа! Собачья кровь лучше видна на белом! Вкус собачьей крови сладок! Нет предела мудрости Философа!Бурих из укрытия наблюдал за вооруженными горожанами, всякий раз пригибал голову, когда луч света скользил по траве над окопом.Громкоговоритель отдал команду, раздался первый пристрелочный залп. Пули с шипением просвистели над травой. Затем хлестанул беспорядочный шквальный огонь, иссекая траву в мелочь. Стволы накалялись, безостановочно изрыгая пламя. Горожане рычали от удовольствия, орали и выли, как оголтелые, как пораженные паранойей. Они хорошо знали, что собаки прячутся в траве, что настоящая схватка еще впереди, потому стремились пулями выкосить, проредить собачью стаю. Перезаряжали оружие и вновь осатанело палили, с упоением ловя в прицелы всякое движение травы, улавливая запахи собак и стреляя на запах. Трава была слабой защитой. Убийственный поток пуль живым роем носился в воздухе, вгрызался в землю, дробил черепа собакам, выбивал мозги, превращал в решето шкуры, выплескивал из собачьих тел сгустки крови. Горожан возбуждал предсмертный визг, скуление, вой псов в траве. Голос из громкоговорителя исступленно восхищался ликующими стрелками. Наконец прозвучала новая команда. И стрелки, подчиняясь ей, тронулись вглубь поляны. Белые рубахи и светлые брюки стали неумолимо надвигаться на собак. Искаженные яростью лица и сверкающие сквозь прицелы озлобленные глаза пощады не ведали.Собаки, которым не повезло, умирали на месте. Многие укрывались от смертоносного града в заранее приготовленных, поросших травой траншеях. Но собаки тоже имеют нервы, и не у каждой из них выдержка берет верх в опасной для жизни ситуации. Часто инстинкт самосохранения, желание выжить, прежде времени кидает пса в кровавые жернова смертельной схватки. Так и теперь: часть собак не выдержали, безоглядно подбросили свои тела кверху и понеслись на убийц. Их освещали прожекторами и расстреливали на бегу, превращали в кровавое месиво. Собаки падали, бились в предсмертной агонии. Только пятерым удалось достичь цели, они опрокинули пятерых горожан и намертво вцепились в горла, вырывая их, но следом пули других горожан искромсали собачьи тела. Они гвоздили и гвоздили из стволов по трупам собак, пока от шкур не осталось даже маленького клочка.У Буриха лицо сделалось страшным, свирепым, оскаленным. В этот миг он сам был готов по-звериному вцепиться зубами в глотки горожанам. В его теле появились собачьи движения, мышцы напряглись, выгибая спину и вытягивая шею. Окоп, в котором Петька сидел, сделался тесным. Локти сильно вдавились в землю. Он захрипел, руки с корнем рванули траву перед лицом. В голову ударила лютая муть ненависти. Еще миг – и ничто не удержало бы его на месте, если б он не оглянулся на псов, находившихся поблизости, на их исступленно горящие глаза. Петьку будто окатило ушатом ледяной воды. Вернулось сознание и способность адекватно мыслить. Надо было управлять армией собак, а не выскакивать из окопа навстречу собственной смерти. У каждого своя роль. До наступления полуночи оставались секунды. Прорыв пяти собак внес замешательство в ряды горожан. А для остальных собак открылась возможность, момент, миг взрыва, чтобы ринуться к истине, которую через секунды откроет полночь.Катюха притаилась у границы ельника, когда свет прожекторов осветил поляну. Свет ослепил девушку, она отшатнулась за толстый ствол высокой старой ели, прижалась грудью, пытаясь рассмотреть, что происходит на поляне. Но свет прожектора бил по входу в тоннель, резал глаза, и Катюхе оставалось только прислушиваться из-за дерева к голосу из громкоговорителя. Когда луч прожектора ушел в сторону, она выглянула. Густая цепь горожан с оружием в руках, вспыхнувшая беспорядочная пальба, засвистевшие над головой пули пронизали страхом. Испуг бросил на землю. Закрыла руками голову, уткнулась лицом в старую, пропитанную собачьим запахом хвою, ругая себя за то, что отдалась любопытству и потащилась по тропе. Боялась шевельнуться, чудилось, что все пули летели в ее сторону. Не видела, как Бурих воспользовался заминкой среди горожан и отдал приказ, после которого трава по всей поляне в одно мгновение выбросила из себя целую собачью армию.Собаки пошли в наступление. Внезапно. Так вдруг бывает в горах, когда неожиданное падение одного камня увлекает за собой другие, собирая их в мощный горный камнепад, сметающий все на своем пути. Поляна загудела единым рычащим храпом. Армия собак вмиг превратилась в несущуюся лаву.Лучи прожекторов заметались по собачьим спинам, голос из громкоговорителя захлебывался, исступленно вопил. Призывал убивать собак, напиться собачьей кровью, обагрить белое красным. Но инициатива была упущена. Лавина собак приближалась. Стрельба горожан уменьшилась и не могла остановить темную массу. Хотя пули все еще опрокидывали животных, награждая смертью, но живые становились злее.В этот миг, ровно в полночь, высоко в воздухе, словно среди неба, разнесся истошный крик петуха. Стрельба сразу полностью прекратилась. Удивление подбросило девушку на колени. Петух среди ночи, это было невероятно. Смахнула с лица налипшую хвою, протерла глаза, козырьком ладони прикрывая их от яркого света прожекторов. Увидала, что вот-вот бушующая черная лавина собак врежется в озверевшую массу горожан. И вдруг горожане отбросили оружие и каждый из них издал леденящий волчий вой. Мозг Катюхи пробило этим воем, как раскаленной стрелой. С головой накрыло волной зыбкого плотного тумана, заставило окаменеть. У нее на глазах горожане оборотились огромными волками, а собаки превратились в людей. Волки ринулись на людей-собак, а те на бегу поднимались с четверенек, распрямляли спины, выхватывая из-за поясов ножи. Волчий вой несся над головами, пропадая далеко в бесконечности. Мощные волчьи туловища врезались в ряды людей-собак, подминая собой их тела и вырывая окровавленными челюстями куски мяса.Крупный осатанелый волк, вожак, пер впереди, на полтора туловища опережая остальных. Широкой грудью свирепо сметал с пути людей-собак, намечая очередную жертву мутным безумным взглядом. Искал больших и сильных противников, равных себе, чтобы всякий раз, убивая, ощущать особое удовлетворение от превосходства и запаха свежей крови. Сквозь толстую шкуру круто бугрились и ходуном ходили железные мускулы, вздымая шерсть. Движения и прыжки были стремительны и выверены. Легко с места подкидывал тело над головами людей-собак и свирепо обрушивал на них всю свою массу, ломая позвоночники и кости тем, кто не успевал увертываться. Стоял хруст, вой, стоны, ругань, рычание. Казалось, не было силы, которая могла бы остановить вожака. Между тем наперерез ему яростно кинулся высокий широкоплечий с обросшей мускулистой грудью человек-собака. Рукоять ножа в его руке будто срослась с пальцами ладони.Волк и человек-собака сшиблись грудь в грудь, и оба устояли на ногах. Волка удивило это, мало кому когда-либо удавалось выстоять под его бешеным напором. Он почуял достойного противника. Его пасть клацнула зубами у самого лица человека-собаки, а перед глазами волка пронесся сверкнувший нож, ворвавшись в уши зверя смертельным дыханием.Взгляды волка и человека-собаки схлестнулись. Две секунды, будто каленым железом, они выжигали глаза друг другу, излучая смертельный яд. Силы были равны. Но там, где силы равны, всегда побеждает опыт. Вожак был матерым, человек-собака – молодым и горячим. Волк понял это сразу. Выгнув спину и припав к земле, сделал шаг назад, а человек-собака решил, что волк отступает, издал победный возбуждающий возглас. Его тело раскрылось. Он вскинул нож и сверху прыгнул на волка, надеясь вонзить холодное острие в упругую шею зверя. Но когда рука с ножом была уже близко к шее вожака, тот неожиданно вздыбился, выворачиваясь и перехватывая железными челюстями локоть человека-собаки. Острые клыки мгновенно и беспощадно раздробили кости сустава, перекусывая руку и отрывая ее выше локтя. Кровь из оставшегося огрызка хлестнула в страшную морду волка. Человек-собака рухнул грудью на зверя, пытаясь левой рукой нащупать дюжую глотку вожака. Но матерый ударил человека-собаку передними лапами, сбрасывая с себя. А еще через мгновение его челюсти намертво сдавили горло противнику. Затем оторвался, вытянул шею и призывно завыл, придавая уверенности остальным волкам.Свет прожекторов замер, въедаясь в глаза людям-собакам, помогая волкам в схватке. Сквозь деревья он яростно прорывался в лесную толщу, но скоро ослабевал в их гуще, запутывался в тенях, как в паутине, и затухал, блеклыми каплями падал с листьев и мерк окончательно. Голос из громкоговорителя больше не раздавался, наружу рвался только волчий рык. Волки лютовали, оставляя после себя истерзанные тела людей-собак. Трава покрылась кровью, земля не успевала впитывать ее.Смотреть на все это Катюхе было невыносимо, девушка хотела подняться на ноги, но не могла, ноги не разгибались, она с силой упиралась кулаками в рыхлую хвою, кулаки погружались в нее, и руки ломались в локтях. Хотелось закрыть глаза и бежать без оглядки, но тяжесть в ногах сковывала. Свинцовая неимоверная тяжесть. Катюха не могла двинуться с места, безмолвно стояла на коленях, широко распахнув веки.Но вот, наконец, первый волк споткнулся, прошитый удачным ударом ножа, затем упал следующий, и еще, и еще. Торжествующие крики людей-собак перекрыли волчий вой. Голоса вздымались над поляной, как мощные морские волны. Однако в схватке долго еще никто не имел перевеса, тем не менее все-таки наступил момент, когда, значительно поредев, волки дрогнули и попятились. Но пятились медленно, злобно огрызались и по-прежнему делали кровавые выпады навстречу людям-собакам. Их шкуры были в жирной крови людей-собак, блестели в ярких лучах прожекторов, кровь падала под ноги с волчьих челюстей.Вожак был жив, упорен и умен. Он безбоязненно пер на рожон, его челюсти не успевали отбрасывать куски горячего вражеского мяса, увлекал за собой остальных и, не отступая, умело уходил от ударов ножей. Когда многие из волков испустили дух и истекали кровью, вожак оставался неуязвимым, как завороженный. Пятиться начал последним. А когда понял, что нужно скорее уносить ноги, обнаружил, что дорога в город отрезана.Волки заметались, ища выход. Но их окружили, окровавленные ножи людей-собак безжалостно пропарывали волчьи шкуры, тускло кроваво сверкали над головами зверей. Оставшиеся в живых волки сгруппировались вокруг вожака и, как таран, поперли в сторону города, сметая с пути людей-собак. Но тут их встретила засада Кирилла. Изрядно потрепанные в битве, спасающиеся бегством волки не могли противостоять свежим силам людей-собак. Схватка длилась недолго, волки уже не пускали в ход челюсти, они стремились вырваться, неосторожно подставляли под ножи головы, бока, спины. Люди-собаки не пропускали ни одного момента, в одночасье половина волков была истреблена. Уцелевшая половина, прорвавшаяся сквозь первый заслон, напоролась на вторую засаду Кирилла. Волки метались, как среди флажков, люди-собаки добивали их с остервенением. Скоро все закончилось полным разгромом.Последним рухнул вожак. Но, теряя кровь и быстро слабея, все равно огрызался, его финальный выдох был выдохом сильного зверя.

Поле битвы, с избытком пропитанное кровью, было покрыто трупами волков и людей-собак. Нигде не было одиночных трупов, повсюду лежали они навалом, сцепившись. Все перемешалось. Пасть волка сдавливала горло человеку-собаке, а рука того крепко сжимала рукоять ножа, воткнутого в сердце зверя. Из гущи трупов не слышалось ни стонов, ни скуления. Победившие, выжившие в битве люди-собаки устало приходили в себя. Одни в изнеможении сидели прямо на земле, низко опустив лохматые головы, держа в руках окровавленные ножи. Другие утомленно занимались своими ранами. Третьи бродили между трупами по кровавой траве, с диким злорадством рассматривая побежденных.Бурих прошел по полю в дальний конец, надеялся найти раненных. Лицо его было мрачным. Не в первый раз приходилось наблюдать такую картину, давно бы должен привыкнуть, но не мог. От яркого света прожекторов ползли зловещие тени по останкам побоища. Возле автобусов суетились люди-собаки. Бурих шел медленно в обратном направлении, часто останавливался, узнавал знакомые лица, иногда наклонялся, всматривался, чтобы понять, теплится ли еще жизнь в теле или навсегда покинула его. Небо над головой провалилось в черную бездну, было безжалостно равнодушным. С избытком напившаяся крови вытоптанная трава горбилась под подошвой его кожаных ременчатых сандалий. От взгляда Буриха не ускользало ничего, жизнь в этом городе приучила, смотря в одну точку, видеть все вокруг. Уцелевшие в схватке расслабились, но он и они знали, что расслабляться не время, до утра их ждет большая работа. Остановился над очередным телом, лежавшим на боку лицом вниз, перевернул на спину и удрученно покачал головой. Женщина. Грудь разодрана, живот вспорот. Много раз пытался убедить людей-собак, чтобы женщины не принимали участия в кровавых бойнях, но так и не удалось добиться этого. Его просто не понимали. У людей-собак свое разумение бытия. Петька выпрямился, на ладонях кровь погибшей женщины-собаки. Вздохнул, обтер о штаны и шагнул дальше.От прожекторов двигались Александр и Кирилл. Тени бежали впереди. За шаг до Буриха остановились, заслонив спинами яркие лучи. Лица голые, без усов и бороды, жирно покрыты густой волчьей кровью. Одеты, как Бурих, в невзрачные домодельные штаны и тусклые просторные накидки, в клочья изодранные когтями и пропитанные звериной кровью. Ножи заткнуты за кожаные пояса. Ноги босые, грязные, обагренные.Бурих угрюмо распорядился:– Своих похоронить. С волков снять шкуры. Успеть до рассвета. Впрочем, вы все знаете.Они действительно знали работу, которую предстояло выполнить, могли приступить к ней без напоминания Буриха. Но в любой собачьей стае, как и в стае волков, решения принимаются вожаком. Это закон стаи, если кто-то нарушает его – вожак расправляется с ним или изгоняет, и все одобрят такое наказание. Этому закону подчиняются люди-собаки. Пока все признают вожака, его авторитет непререкаем, а власть в стае безгранична. Но если вожак оступится, его постигнет такая же участь.Александр и Кирилл разошлись по сторонам, окликая людей-собак и раздавая на ходу указания. Работа закипела.Катюху состояние жути не покидало. Запах крови шибал в нос и до тошноты кружил голову. Он висел в воздухе над поляной, перебивая все другие запахи. Колени уже ничего не чувствовали, но мысль подняться с колен не возникала. И только появление Буриха заставило девушку зашевелиться и стать на ноги. Глянула в хмурое лицо:– Я все видела, – пролепетала она, отряхивая с себя хвою.– Тем лучше, – буркнул Бурих. – Значит, все поняла.Она испуганно сжалась. В городе удивлялась перевернутости горожан, но эти события совершенно не поддавались никакой логике. Губы дрогнули:– Как это может быть, чтобы горожане обернулись волками, а собаки превратились в людей? – руки сновали по складкам одежды. – Это мистика или дикий сон? Горожанин – волк, собака – человек. Я даже не верю, что когда-то обезьяна могла стать человеком. Это же нереально. Скажи, что это неправда.Бурих широко расставил ноги, смял в кулаке бороду, разгладил ее и после этого указал на людей-собак:– Правда. Они настоящие. – Пауза длилась ровно столько, сколько Катюха смотрела широко раскрытыми глазами на людей-собак, приучая себя к мысли, что все происходит наяву. – В этом мире все наоборот, – продолжил Бурих, когда ее взгляд возвратился к нему. – Это мир перевертышей. Антиподов. Здесь все, что ты видишь после полуночи, и все, что видишь после рассвета, – ложь. Но, может быть, наоборот, я не уверен. Этот город во власти мага Флапо, которого горожане называют Философом. Но и в этом я не уверен, может, Флапо – это Философ, а Философ – Флапо, но, может быть, каждый сам по себе. Ничего утверждать не могу. Все в этом городе перевернуто. Все происходит по воле Философа. Где он сам, я не знаю, никогда не видел. И сомневаюсь, что кто-нибудь из местных жителей видел его. Везде магия. Хотел бы я знать цель Философа, но не знаю. Понять ее не могу. Тебе сейчас лучше пойти спать. Поговорим позже. Теперь мне не до разговоров.– Не хочу я спать, – отказалась Катюха, крупно вздрагивая телом, словно ощущая на себе тяжелый взгляд Философа.– Тогда смотри, но не мешай никому, – приказал Бурих. – У них много работы.Катюха не мешала, прижалась спиной к дереву и наблюдала, как при свете прожекторов хоронили людей-собак и снимали шкуры с волков. Казалось, Бурих одновременно присутствовал повсюду. Волчком крутился среди всеобщей суеты, и эта суета утверждала определенный порядок в действиях людей-собак. Зрелище было мрачным, по коже Катюхи одновременно метался мороз и пот, струйкой стекал по позвоночнику между лопатками, тек по груди, по животу. Топ был мокрым насквозь. Острый сучок дерева больно впился в лопатку, но девушка не замечала.К утру убитых закопали в наспех вырытую траншею на опушке леса, сверху закидали дерном. Останки волков свалили в кучу, их шкуры – в другую. Тошнотворный запах крови раздирал носоглотку с такой силой, что выносить его становилось все труднее. Катюха отворачивала лицо от поляны, пытаясь поймать хотя бы глоток свежего хвойного воздуха, но помогало ненадолго. Содрогалась. Кровь и смерть. Дикая жестокость.Не заметила, как рядом очутился Александр. Разгоряченный и подвижный. В глазах что-то нечеловеческое, но даже собачьим это было трудно назвать. Ойкнула, наткнувшись взглядом на грязное незнакомое лицо. Рукава закатаны выше локтей, весь в волчьей крови. Он по-собачьи втянул в себя воздух, повел лицом снизу вверх, и глаза остановились на переносице девушки. Взгляд немигающий. Терпкий звериный дух перебивал все. Она вжалась в ствол дерева, острие сучка вспороло кожу лопатки:– Ты тоже никогда не видал Философа?– Никто не видал его, – по-собачьи пригнул голову Александр и наморщил лоб.– А горожане? – Катюха не отрывала спины от дерева. – Они приветствовали его. Я сама это слышала.– Мы тоже приветствуем Философа, – сказал Александр, растягивая губы, как обычно делают собаки, когда оскаливаются. Всего на мгновение на лице Александра возник едва уловимый оскал, но девушка поймала мгновение, и Александр понял это, тут же вернул лицо к прежнему виду, продолжил уверенно: – Потому что философия мудрости в волчьей смерти! – воскликнул он убежденно и зло. – Слава Философу! – Почувствовал недоверие и недоумение у Катюхи, настойчиво застолбил: – Я не шучу. Сейчас не до шуток, – показал на окровавленные руки.Она подалась в сторону, сучок больно процарапал по всей спине, оставляя кровавую отметину, особенно пронзила боль, когда острие сучка прошлось по позвоночнику, оторвалась от дерева и на шаг отступила. Последовала пауза, резкая боль от сучка и грязные окровавленные руки Александра сбили Катюху с мысли, наконец, пролепетала:

– И Бурих тоже приветствует Философа?

Голова Александра резко дернулась, он прохрипел, будто прорычал:

– Петька не верит Философу. Но он ошибается. Всякий может ошибаться, в этом нет ничего страшного. Ведь правда? – Александр вгляделся в лицо Катюхи. – Петька просто убеждает себя, что не верит, но на самом деле он принял философию мудрости, потому что вместе с нами убивает волков.

– Часто происходят такие побоища? – с надрывом в голосе спросила Катюха.

– Часто.

– И как долго это будет продолжаться?

– Пока не очистим город от волков!

– Пока не убьете всех! – вскричала Катюха, и ноги задрожали.

– Конечно, – с патетическим вызовом воскликнул Александр, – потому что иначе победить нельзя! Так учит Философ.

– Но ведь они тоже убивают вас. А если победят они? – девушка рукой показала в сторону сваленных волчьих шкур.

– Волкам не дано победить нас! – решительно отрезал Александр и вновь растянул губы в злом собачьем оскале.

– Допустим, что волки не одолеют вас ночью, но, обернувшись горожанами, они могут истребить собак днем, – настаивала Катюха. – Это замкнутый круг, нет никаких гарантий, что в итоге верх возьмете вы.

Собеседник на короткое время задумался, Катюха заметила, как на лице его появилась озадаченность, затем озадаченность растаяла, он зло нахмурился и вызывающе усмехнулся:

– Пока им не удается одержать верх.

– Как тебя зовут? – Она заглянула в прищуренные глаза, он стоял боком к лучу прожектора, и в глазах играли отблески света. Катюхе почудилось, что этот взгляд она уже когда-то видела.

– Александр, – последовал ответ. – Ты не узнала меня? – Он приблизился почти вплотную, как бы желая, чтобы она лучше рассмотрела его грязное лицо, обдавая при этом сильным запахом пота и волчьей крови. – Я был рядом с тобой, когда ты сидела на пне перед началом схватки, – отступил он на прежнее место.

Как все не вязалось, облик пса с гладкой шерстью и облик Александра. Пес был по-собачьи приветлив, Александр отталкивал кровавым видом. Катюха не показала своего разочарования, отозвалась дипломатично:

– Ты был в другом облике. И потом, вас было двое. Мне трудно угадать, кто из вас кто. Тебе на моем месте вряд ли было б легче. Все неожиданно.

– Скоро вы все привыкнете к этому и будете хорошо различать каждого из нас, – спокойно пообещал Александр.

– Но ведь мы не собираемся оставаться здесь! – возразила Катюха. – Или вы решили удерживать нас силком, поэтому сторожите? Абсурд. Так вы ничего не добьетесь. Или вы видите в нас опасность?

– Нет, – проговорил Александр. – Мы хотим, чтобы вы постигли философию мудрости.

– Зачем нам ваша философия? – пожала плечами Катюха. – Мы жили без нее и проживем без нее дальше. Что вы сделаете, если мы откажемся от вашей философии? Убьете? – девушка насторожилась.

– Мы убиваем только врагов, – холодно сказал Александр, слова прозвучали двояко, ведь ничего постоянного нет. Он поднял руки над головой и издал странный хрипящий звук.

Катюха промолчала. На душе появился неприятный осадок от разговора. Шум на берегу отвлек. Луч прожектора осветил людей-собак, с ликующими криками прыгающих в черную муть воды. Вода бурлила от их буйства. А Катюха поинтересовалась:

– Зачем вам столько волчьих шкур?

– Нам они не нужны, – ответил Александр. – Но с убитого волка нужно снять шкуру, иначе дух волка придет в наши жилища и вселится в тела собак. И тогда собаки начнут убивать друг друга. Этого нельзя допустить ни в коем случае.

– Разве дух убитого волка сильнее духа живой собаки? – с легкой иронией обронила девушка.

Александру не понравился вопрос, он уловил в нем насмешку, босыми ногами раздраженно вмял в землю черный цветок и отрывисто бросил:

– Дух убитого волка опасен и для вас! – и не стал уточнять, чем именно опасен.

– Кто же вы больше? – спросила она. – Люди или собаки?

– Это известно только Философу, – насупился Александр. – Он знает все. Мы верим ему больше, чем себе.

– Но как можно жить, не зная самих себя? – изумление пробежало по ее лицу.

На этот вопрос он не ответил, но кивком головы показал в сторону реки:

– Следует смыть с себя волчью кровь, пока до рассвета есть время. – Резким движением рук сорвал с плеч рваную накидку, зажал в грязной ладони и большими собачьими прыжками пустился к кипящей от множества тел воде.

Катюха наблюдала, как Александр на берегу полностью разделся, бросил накидку со штанами на землю и прыгнул в реку. Темная муть воды бугрилась человеческими головами. Вытоптанная множеством ног, обильно политая кровью поляна опустела. Только фигура Буриха одиноко маячила посередине в свете прожекторов, да чернели две груды из останков волков и шкур. Бурих шел к Катюхе. Быстрой уверенной походкой вожака, чье превосходство никто в стае не оспаривал. Эту армию создал он, управлял ею и не допускал, чтобы кто-то ставил под сомнение его авторитет. Однако помнил из истории, что у любого полководца рано или поздно появляются соперники и противники и надо всегда держать ухо востро, чтобы однажды вдруг не оказаться растоптанным теми, кто еще сегодня во всю свою луженую глотку приветствует тебя. Буриху оставалось несколько шагов до девушки, когда она нетерпеливо громко огорошила вопросом:

– Почему ты не веришь Философу?

Бурих приостановился, сообразил, откуда Катюха узнала об этом, видел возле нее Александра, усмехнулся в бороду:

– Почему я должен ему верить? – пожал плечами, насупился, сосредоточенно произнес: – Я искал с ним встречи, но он не подпустил к себе.

– Чего ты хотел от него?

– Он один знает путь отсюда.

– Если ты не веришь ему, то почему думаешь, что он поможет тебе? А вдруг ты ему – как кость в горле? – Катюха задержала взгляд на темном лице.

– Похоже, он ничего не может поделать с этим, – услыхала она в ответ.

– Но ведь ты говорил, что все в этом городе происходит по воле Философа.

– Иногда мне кажется, что все наоборот, – хмыкнул Бурих.

Недоумение поползло по щекам девушки. Длинная тень Буриха качнулась и приблизилась, скрестив на груди руки. От реки снова разнесся шум. Из воды стремительно выскакивали люди-собаки и неслись к своей одежде. Началась толчея.

– Скоро рассвет, – пояснил Бурих, и его тень на земле дрогнула и отползла назад.

Ночь пролетела, девушка оглянулась на лес, тот по-прежнему давил стеной темноты. И в этот миг раздался продолжительный истошный крик петуха. Люди-собаки на берегу, будто по мановению волшебной палочки, начали превращаться в собак и разбегаться по сторонам. Как в воду канула одежда, в которую не успела облачиться часть людей-собак. Пропали волчьи останки и шкуры, как будто их не бывало. В мгновение ока вытянулась вверх трава на поляне, еще недавно вытоптанная, раздавленная всмятку, поломанная, густо политая кровью и, казалось, омертвевшая. Петька, секунду назад стоявший на вытоптанной траве, оказался по пояс погруженным в нее. Лишь в тоннеле, под елью, где стояла Катюха, ничего не изменилось: на тропе, густо покрытой старой пожухлой хвоей, не пробилось ни травинки. За поляной потух свет прожекторов, беззвездное небо рухнуло вниз, как сквозь землю провалились автобусы, исчезли тени. Предрассветная мгла заклубилась. Было чему удивляться, но Катюха прикусила губу и никак не отреагировала. На нее навалилась усталость. Напряжение, в котором пребывала она всю ночь, стало пропадать. По телу потекла вялость. Молчком развернулась лицом к тоннелю и шагнула по мягкой хвое в еловую темноту. Сзади услыхала командный Петькин голос:

– Проводи ее, Александр!

Через пару секунд шерсть собаки скользнула по икрам.

– Это ты, Александр? – спросила она, протягивая руку.

Пес мокрым носом коснулся тонких пальцев. Она чувствовала себя опустошенной. Ночь преподнесла много сюрпризов. Город втягивал в свои проблемы, как мощный пылесос. Сознание не могло отделить реальное от нереального.

А вскоре далеко на горизонте едва заметно очертилась рассветная полоса, слегка тронув вершины окоема, после чего стал образовываться солнечный горбик. Дымка рассветного сумрака медленно, шаг за шагом, отступала, таяла и стекала вниз с вершин окоема.

Клонило в сон. Не хотелось разговаривать. Часто натыкалась на острые ветки, они царапали кожу, цепляли волосы, одежду. Пес трусил впереди, издавая короткие урчащие звуки. Открылся выход из тоннеля. Внутри вырубки полумрак, утренние проблески еще плутали где-то рядом с горизонтом, увязая в лесах, болотах, горных изломах. Но дышаться стало легче. Ощущалось, вот-вот солнечный свет погонит сумрак в отдаленные пещеры, подземелья, ямы и в глухую беспросветность чащоб. Пес проводил до двери строения. В отверстиях-оконцах дрожал тусклый свет. Катюха дотронулась до головы собаки, в сознании возникло лицо Александра, отдернула руку, взялась за кривую ручку.На столе чадили лампы, в спальне на лосиных шкурах вкусно разметались парни. Дрыхли, как медведи в берлоге. «Все на свете прохлопали», – подумала Катюха с сожалением. Растолкала приятелей и стала выкладывать ночные события. На сонных лицах заиграло недоверие, усмешки. После последней фразы тишину прервал голос Лугатика:– А ты не заливаешь, подруга? – Сидел прямо, подтянув к себе колени, раскатал штанины, стрелки на брюках и рубаха помялись. – В лесу достаточно крикнуть «Ау» – и далеко слышно, а тут долбили из многих винтарей, шум на всю вселенную, а у нас, выходит, уши заложило. Не накручивай вранье. Какого черта разбудила? – Володька поморщился, потянулся, привстал на коленях. – Приснилось, что ли? Или в темноте почудилось. С каких это пор трепать языком научилась? Даже я не смог бы навесить такую лапшу. Вон Андрюха уши растопырил.Раппопет смял под собой лосиную шкуру, недовольно засопел, застегнул на груди рубаху, медленно поднялся на ноги, затянул брючный ремень:– Ты, Лугатик, про свои уши трави! – шагнул он к Катюхе, прислонившейся плечом к дверному косяку, присмотрелся. – В нашем положении у каждого может крыша поехать: перевернутые дома, задоходые буровят всякую чушь, сумасшедший дом, деньги не такие. Но чтобы из собак – люди, а из горожан – волки… – передернулся. – Наверно, ночью что-то произошло, но не такое же, на самом деле. Ты переборщила со страху. Не переживай, Катюха, каждому из нас сейчас черт знает что может померещиться, тем более ночью среди скопища собак. Не только волки, тут запросто разные чудовища привидятся.– Да перестаньте вы! – огрызнулась Катюха. – Спросите у Буриха, если мне не верите! – оторвала плечо от косяка, ступила на мягкие шкуры.У стены заелозил Малкин. Сложно поверить в Катюхину историю, но какой смысл ей придумывать? Может, в этом городе не только днем все наперекосяк. Показал на бревенчатое возвышение:– Ложись, вздремни, а то измотал этот город. В башке полный кавардак. Похоже, мы серьезно куда-то вляпались и выбраться – не знаем как. Тут и в мага поверишь, и в волков. Нам и горожане днем про Философа толмачили. Но за каким чертом Философ нас сюда затянул? Не сами же по себе мы здесь оказались. Чувствую, без Философа нам не обойтись.– И этот туда же! – безнадежно махнул рукой Лугатик. – У тебя, Ванька, в черепке черви. Молчал бы, как всегда, за умного сошел бы, тоже мне мыслитель нашелся. Нам что, больше делать нечего, как Философа искать? Найти бы Карюху.– У всех этот Философ на языке, посмотреть бы, что это за невидимка, – сплюнул Раппопет. – На нас сети накинул, – криво усмехнулся. – Ну и ну. Убираться отсюда надо, пока, как волков, не освежевали. От этих людей-собак, видно, ничего хорошего ждать не приходится. Пса Александром зовут? – Раппопет боролся с двояким чувством, наконец крякнул и потопал к входной двери, морщась от истошного визга петель, выглянул. – Эй, кто здесь Александр? Загляни к нам, приятель!В щель просунулась песья голова, потом протиснулся весь, телом раскрывая скрипучие двери, уставился на Раппопета и негромко заурчал, как бы произнося: «Ну, вот он я, приятель, чего тебе нужно?»– Ты понимаешь меня? – сконфуженно помялся Андрюха. – Если понимаешь, подтверди как-нибудь. Ну, гавкни, что ли. А то беседовать с тупым животным не по-человечески получается.Пес повел головой. Из дверного проема спальни на него таращились остальные. Сверху вниз качнул головой, тихо гавкнул.– Ну и дела, – раскрыл рот Лугатик. – Он понимает. Неужто Катюха не наплела? Никогда бы не поверил, если б сам не увидал. Где же мы, черт побери, находимся, парни? Что это за место такое? Тут не только задоходые и дома крышами вниз, тут что-то почище. Кажись, Ванька прав, вляпались по полной. – Володька поймал на себе взгляд Александра и поспешил сказать: – Поискал бы ты, Александр, Буриха, потолковать с ним надо.Пес безмолвно выскользнул за дверь.Парни устроились за столом. Не хотелось верить, что все завязалось в нелепый узел и чем дальше в лес – тем больше дров. Вчера казалось, достаточно приложить немного дополнительных усилий, чтобы вытащить Карюху, выкарабкаться из непонятной ситуации и смотать удочки. Теперь ночь угробила на корню вчерашнюю надежду. Молоть языками не хотелось. Что толку от пустой говорильни? Ждали около часа, за отверстиями-оконцами рассвет набрал силу.Раппопет распахнул дверь, утренние лучи ворвались в помещение, две собачьи морды, в том числе Александра, вытянулись навстречу. Раппопета словно обдало ушатом холодной воды, надо же так лопухнуться, он было поверил, что пес Александр понял его и отправился за Бурихом, однако Александр преспокойно сидит у двери и, похоже, никуда не мотался. Все-таки пес есть пес, человеческой речи не понимает, превращений в людей быть не могло. Катюха хорошую лапшу на уши навесила, всех посадила на крючок. Раппопет разозлился на себя, раздраженно прикрутил фитиль у одной из керосинок, сделал это так резко, что пламя задохнулось и погасло.Собаки отошли от двери, в дверном проеме показался Бурих.– Катюха все рассказала, – в лоб встретил Раппопет, кивнул в сторону спальни, девушка калачиком свернулась на лосиных шкурах.– Вот и хорошо. – Петька по скрипучим половицам прошел мимо Андрюхи и устало опустился на скамейку. – Александр передал, что вы хотели потолковать со мной. О чем, если от Катюхи все знаете?– Ты дурака-то из себя не корчи. Мало ли чего она тут наплела! Это не значит, что мы всему поверили. Все шито белыми нитками, – опередил из-за стола надтреснутый голос Лугатика. – От таких знаний одна тошниловка. Хотелось бы услышать правду, а не дурацкие вымыслы про волков и людей-собак. Скажи, где искать Карюху, и мы уберемся отсюда.– Сейчас опасно появляться в городе. Еще не все закончилось. – Бурих оперся локтем левой руки на столешницу, мотнул шевелюрой и собрал в правую ладонь бороду. – Ветер продолжает тащить с его улиц мерзкие запахи. Я не знаю наперед, что еще случится, но запахи усиливаются. Надо быть начеку. Здесь всегда следует быть наготове, если хочешь выжить.– Да пошел ты со своими запахами! – сорвался Раппопет, закрутился на месте, как ужаленный. – Мы теряем время из-за запахов и бредовой болтовни! Торчать тут я не собираюсь. Не хочешь помочь – так и скажи. Продолжай нюхать свои запахи и дальше! Меня враньем про людей-собак и волков больше не купишь! И убери псов от двери. Осточертели. Так ты поможешь или отказываешься? Тогда без тебя обойдемся, сами с усами.– Не дергайся, Андрюха, – вклинился Малкин. – Давай выслушаем.Но Раппопет пошел в разнос:– Ты что, здесь самый разумный? – крикнул он, топча ногами скрипучую половицу. – Подъелдыкивать научился. Бурих весь заврался, Катюха ему подпевает, а ты за чистую монету принимаешь. Я тебе не пень еловый. Проживу без подсказок.Но Ванька, как ни странно, и это обескуражило Раппопета, не обратил внимания на окрик, спокойно повернул лицо к Буриху:– Не обижайся на Андрюху, мы все на взводе. Когда не понимаешь, что происходит, тогда выть хочется. С одной стороны, готов поверить в любую небылицу, а с другой, не веришь ни во что. Но Катюхе я верю, она не умеет врать по-крупному, лицо всегда выдает ее, на этот раз она не соврала. И тебе верю. Интуиция меня еще не подводила. Поэтому хочется прояснить для себя, с какой стати нас занесло в этот город, как будто чья-то злая шутка. Что бы ты сказал на это?Петька прикрыл глаза, погружаясь в раздумье, мышцы на бледном худом бородатом лице расслабились, как у спящего человека, но через мгновение снова ожили и веки приподнялись, он качнулся, собрал на переносице морщинки, и скулы дрогнули:– До сих пор я не получил ответа на тот же вопрос о себе. Сначала думал, что слепой случай, но потом убедился, что там, где маги, слепых случаев не бывает.– Значит, все-таки Философ? – надавил Ванька.– Иногда я сам думаю так, но чаще прихожу к мысли, что все слишком запутано, – выдохнул Бурих. – Это правда, что здесь все поклоняются Философу. Но я не собирался и не собираюсь этого делать. И тем не менее я тут, наперекор всему. Это загадка, которую я не могу разгадать.Ваньке показалось, что в спальне за дверным проемом на шкурах зашевелилась Катюха, он приглушил голос:– Страшно то, что происходило этой ночью? Я представляю, каким шоком это было для Катюхи. Мы бы, пожалуй, тоже ошалели от подобного. Это даже не борьба за жизнь, это самоуничтожение.– Довольно страшно, – кивнул Бурих. – Ветеринарная служба города хлеб даром не жует.– Философа устраивают такие бойни? – у Малкина остановился взгляд.– Иногда мне кажется, что он сам устраивает их. Ведь при любом исходе обе стороны приветствуют его. – Петька досадливо надавил ладонью на крышку стола.– Безумие какое-то, – пробормотал Ванька.Катюха лежала на боку, подложив руки под щеку, ровно посапывала, как в глубоком сне. Но сон был чутким. Она вдруг проснулась, услыхала последние фразы, подала из спальни сонный голос:– Ты не пробовал примирить людей-собак и людей-волков?Петька, не поворачивая головы, грустно вздохнул:– Это неосуществимо. Антиподы несовместимы. Разговаривать могли бы люди-собаки и горожане, но не горожане с собаками и не люди-собаки с волками. Философ, как видно, предусмотрел это. И потом, передо мной стояла другая задача. Когда я появился среди людей-собак, они были разрозненны, не могли хорошо защитить себя, не могли устраивать победные набеги. Пришлось окунуться в это. Иначе едва ли я был бы еще жив и вряд ли произошла бы наша встреча теперь. Вы бы никогда не узнали обо мне, а я, естественно, – о вас. И даже представить затрудняюсь, что могло бы с вами сейчас происходить в этом городе. Но и теперь трудно предугадать, чем все закончится. Знаю лишь, что когда окунетесь глубже в события, на многое будете смотреть другими глазами.Девушка смежила веки, через минуту опять послышалось ровное дыхание. Малкин задумался, опустил голову и больше вопросов не задавал. Петька некоторое время подождал, все молчали, тогда он тряхнул шевелюрой, поднялся со скамьи:– Советую сегодня носы из-под крыши попусту не высовывать. Нехорошее предчувствие у меня, – и был таков, только визг дверных петель разнесся ему вслед.В приоткрытой двери вновь замаячили собачьи морды. Время потянулось медленно и противно. Все раздражало.

Ближе к обеду в воздухе шумно застрекотало. Странный стрекот приближался из-за острых крон деревьев. В дверную щель Ванька всмотрелся в яркое солнечное небо. И обалдел, увидев над вершинами деревьев вертолет. Тот был черным, даже мрачным, летел медленно, низко, вперед хвостовой частью, едва не задевая макушек деревьев. Черт побери, вот бы на этом вертолете махануть отсюда. Собачья стая с диким визгом заметалась по вырубке. Кто куда. Пес Александр подпрыгнул и ударил туловищем в дверь строения, врываясь через порог внутрь. За ним – второй пес, едва не сбив с ног Ваньку.Вертолет завис над вырубкой, оглушая гулом мотора, со свистом и странным хлопаньем, разгоняя винтами воздух.Во всю прыть вырубку пересек Бурих, что-то крикнул Ваньке, но тот из-за гула мотора не расслышал слов. Бурих скрылся в зарослях ельника.А с вертолета вдруг раздались пулеметные очереди, градом пуль осыпая собак, не успевших убраться с голого пространства вырубки. Прошитые насквозь, они содрогались в предсмертных конвульсиях, испускали дух и застывали между пнями. Земля жирно окропилась собачьей кровью. А живые неслись в чащу, не разбирая троп, как можно дальше от вырубки. Вертолет между тем гвоздил и гвоздил сверху, вколачивая в землю жгучие пули, иссекая пни и траву.Следом от пуль застонали бревна строения, пули пробивали насквозь легкую кровлю и потолок и со змеиным шипением вгрызались в столешницу, скамейки, пол, остервенело, как твари, плясали у самых ног.Приятели, ошалев, растерянно прибились к стенам. Страх доставал до пяток. Никому не хотелось остаться здесь с раздробленными костями, вспоротым животом, пробитой грудью или вытекшим мозгом.Пес Александр забился в угол, дрожа всем телом. Второй пес сжался рядом. Новая очередь с вертолета, изрешетив потолок, прошлась по нему, пес взвизгнул, заскулил и пополз, оставляя после себя кровавый след, потом сделал последний судорожный выдох и затих.– Эта кровля от мух! – крикнул Андрюха Раппопет. – Отсюда надо выбираться! Мы оказались в обыкновенной мышеловке! Здесь крышка нам всем. Я сейчас за нашу жизнь ломаного гроша не дам. В лесу теперь надежнее. Нужно срочно чесать туда. Там можно укрыться.Зубы Лугатика выбили барабанную дробь:– До леса еще хорошо бы добежать. Вот негодяи, с вертолета разделывают. Сверху все как на ладони. Никто мне сейчас не докажет, что в вертолете волки сидят. Застукали, как слепых щенков. Ну, мы, понятное дело, ни сном ни духом, а псы-то сами в ловушку забрались. Ты какого черта, Александр, сюда приперся? Где твои мозги были? Чтобы здесь прятаться, надо кровли не такие мастерить. Одно решето осталось. Того и гляди из твоей черепушки тоже решето может получиться.Гул вертолета медленно переместился в правую сторону, и пули полетели в другом направлении. Александр вскочил на ноги, осклабился на Володьку и дрожащим боком прибился к Катюхе. Ее рука машинально крепко вцепилась в шерсть. Ванька Малкин, смотря на пса, оттолкнулся от стены:– Давай, Александр, веди, ты знаешь, что делать. А то, чего доброго, Андрюха прав окажется, тогда поминай как звали.Александр заурчал и устремился к выходу. Все выскользнули наружу и припустили за ним к стене ельника. Успели нырнуть в заросли, ветками царапая в кровь лица и руки. А по их следам с опозданием осатанело ударили пули. Люди кинулись под вековую ель, распластались на толстом слое многолетней хвои.– Черт возьми, и тут не за понюх табака пропасть можем! – начал заикаться Андрюха Раппопет. – Пришьют за милую душу. От Буриха держаться стоит подальше. Он здесь войну развязал, а мы из-за него в переплет попали! Даже отстреливаться нечем. Бойня. Расхвастался, гад, своими заслугами. Армия у него. Какая, к черту, армия, выживают те, кто быстрее бегает. Надо смываться скорее, пока еще живы. Пускай Бурих воюет, мы к этому не имеем никакого отношения. Катись он в тартарары со своими собаками. Я что, похож на пса, чтобы, высунув язык, бегать по лесу?Страшно было всем, но непривычно было слышать дрожащий, растерянный голос Раппопета.Лугатик, лежа на животе, сжался и икнул, зацарапал ногтями слежавшуюся коричневую хвою, запуская в нее пальцы.Катюха приникла к дереву, зажала руками уши.Стрекот вертолета плавал низко над вырубкой, пулемет работал не переставая. Пули люто рубили все, что попадалось на пути. Вырубка была усеяна трупами собак.Ванька приподнял голову, оглянулся, над строением, из которого они только что выбрались, заплескалось пламя огня. По телу пополз холодок, вовремя смотали удочки. Сквозь ветви мельком заметил свирепое лицо пилота. «Винтовку бы сейчас в руки, – подумал, – срезал бы в один момент этого негодяя». И в этот миг вертолет опустился на землю. Но вместо вертолета посреди вырубки Ванька увидал большого черного дракона, а вместо кабины с лицом пилота наливался кровью огромный драконий глаз. По спине Малкина словно наждачная шкурка прошлась. Лицо стало красного помидорного цвета. Без сомнения, это громоздился дракон. Крупное тело, мощные лапы, крылья, хвост, длинная шея, здоровущая голова с торчащими подвижными ушами. Как в сказках. Невероятно. Ванька ущипнул себя. Стало больно, значит, не сон. А дракон буйствовал, издавая дикий драконий рык, крутился по сторонам, с храпом захватывал пастью воздух и свирепо сметал хвостом бревенчатые строения.Люди оцепенели. Ванька первым подхватился на ватные ноги, тронул за плечо Катюху, заставляя подняться. Девушка выпрямилась. Раппопет с живота перевалился на бок, поджал ноги и привстал на колени. Лугатик, ощущая струйки пота на позвоночнике, с опаской оторвал от земли зад, стал на корточки. Дракон навострил уши, с новой силой вобрал воздух и, безмерно вытягивая шею, потянулся мордой к людям, раздвигая деревья, словно прутья.Друзья, как ошпаренные, сорвались с места, слыша сзади оглушительное урчание и треск поломанных елей. Еще прошлым утром никто из них не мог бы себе представить, что пройдет чуть больше суток и они станут ломиться сквозь чащу, спасаясь от дракона. Лугатик оставил всех позади. Катюха споткнулась, вскрикнула, Ванька подхватил ее под руку, Андрюха, не останавливаясь, поддержал. И продолжали нестись сломя голову.Дракон взмыл в воздух, хвостом вперед закружил над кронами деревьев, прямо над бегущими среди стволов приятелями. Теперь они понимали, что деревья были слабой защитой от дракона, почти никакой, это лишало надежды на спасение. И хотя ельник прятал их у себя под брюхом, но не в состоянии был еловыми запахами перебить человеческий дух, который чутко улавливался драконом. Тем не менее они ломились сквозь заросли, не ведая куда.Внезапно между деревьями перед глазами возник Бурих. Приятели кинулись к нему. Раппопет срывающимся голосом, с одышкой, сорвался на Петьку, а следом Володька постарался внести свою посильную лепту.– Ну ты и скотина! – выругался Раппопет. – Почему про дракона ничего не сказал? Бросил всех на произвол судьбы! Чуть каюк не пришел! Да и теперь не лучше! – По лицу и шее Раппопета катился крупный пот, рубаха подмышками и на спине была мокрой, Андрюха широко раскрывал рот, жадно хватал воздух, а глаза то и дело метались вверх, где над верхушками елей слышалось хлопанье крыльев дракона.– Главнокомандующий хренов, размазать бы тебя по стенке! – выплюнул в лицо Буриху Лугатик, вытер тыльной стороной ладони испарину со лба, перебирая ногами, как в беге на месте. – Армия твоя разбежалась, и Александр смылся от нас, кобель драный.Малкин нескладно пригнулся под торчащей над головой веткой, девушка дрожала от страха рядом.– От этого урода над нами убежать невозможно. Что дальше? – выдохнул он.– У меня больше сил нет, – сказала она.– Не останавливаться! – не отвечая никому, резко потребовал Бурих. – За мной! Не отставать. И не жалеть ног!Сверху обрушился рев дракона. Приятели подхватились и припустили за Петькой. А когда уже всем показалось, что скоро дух вон, скатились в какой-то овраг. За Бурихом полезли в узкий каменистый лаз. Метров пятнадцать-двадцать проползли на коленях, набивая синяки и шишки. Потом лаз расширился, открыв большое каменное сводчатое помещение, тускло освещенное несколькими факелами, воткнутыми в трещины между камнями. Пламя факелов тянулось своими языками кверху. Спертый воздух дыхнул сыростью. Приятели отползли от лаза и, обессиленные, распластались. Долго неподвижно лежали с закрытыми глазами. Девушка первая разлепила веки:– Где мы? – В полутьме осмотрелась, поправила одежду. Руки слушались плохо, противно дрожали, мозг все еще был заполнен мыслью о драконе.– В пещере, – отозвался Бурих, он сидел чуть поодаль, вблизи факела, вытянул перед собой ноги, прислонился плечом к каменистому выступу. – Отсидимся здесь, пока не улетит дракон. – Бородатое лицо, на котором тенями играло пламя факела, повернулось к Катюхе.– И много тут драконов? – Девушку передернуло от собственного вопроса, словно ощутила холодное прикосновение дракона к своему телу. – Здесь не опасно? Мне страшно. Скажи, кроме волков и драконов есть еще какие-нибудь звери?– Бывают, – неопределенно отозвался Бурих. Суровое лицо стало непроницаемым.Катюха сообразила, что получить от Петьки сейчас другой ответ практически невозможно. Села, как Бурих, затихла. По каменному своду метались мрачные тени от пламени факелов. Парни тоже приняли сидячее положение. Было понятно, что в этой пещере ничто не заканчивается, скорее всего, только начинается.

Осмотрелись. Пещера была приспособлена для проживания. Слева – естественное каменное возвышение. Справа, под узким рваным просветом в задымленном своде пещеры, на старом пепле выложена поленница дров для нового костра. В центре – ровная площадка, вокруг которой разложены лосиные шкуры. В дальней точке пещеры по камням слезится вода, ручейками сползает вниз в каменный мешок и выливается через край, исчезая в трещине. С противной стороны сложены топоры и пилы, ножи и пики, крючья и еще какие-то орудия труда, названия которым никто из приятелей не знал и их назначения не понимал. Пещера, в общем, обжитая. Раппопет пыхтел себе под нос с недовольной миной, смотрел исподлобья. Его все раздражало. Он внутренне пытался сопротивляться тому, что его лидерство стремительно и бесспорно таяло, как снег под жаркими весенними лучами, хотя, впрочем, теперь это для него не было главным, инстинкт самосохранения заставлял, прежде всего, заботиться о собственной жизни. Оказавшись в неестественной для него ситуации, Андрюха растерялся и запаниковал. Сейчас каменный свод над головой душил сырым пещерным запахом, было неимоверно тяжело сознавать, что тело наливалось бессилием. Он часто дышал, в груди урчало, слов не было. Нервы. Нервы. У всех были нервы.Малкин поднялся на ноги, языки пламени факелов заиграли его тенью на камнях пещеры, приблизился к Буриху.Тот, не меняя позы, сказал, предугадывая вопрос:– Тут приходится отсиживаться, когда прилетает дракон. Пока что у меня нет способа противостоять ему, остается только прятаться. В этой пещере мы полностью защищены от него, она ему не по зубам. Привыкайте.Просьба привыкать прозвучала для всех, как неудобоваримая.– К этому нельзя привыкнуть, – поежился Лугатик. После пережитого страха наверху он немного обрел уверенность, попытался изобразить на лице приятную улыбочку, хотя новый вопрос был вызван все тем же страхом: – И сколько тут сидеть прикажешь?– Чуете, каким мерзким запахом несет снаружи? Это запах дракона. – Бурих показал на лаз. – Как только дракон улетит – этот запах исчезнет, можно будет выбираться. – И, пресекая новые вопросы, добавил: – Не знаю, откуда он прилетает, но уж точно уверен, что это известно Философу. Дракон убивает всех: и людей, и собак, и волков. Но за мной, мне кажется, он охотится больше других. А теперь вот и за вами начал.

– Какое отношение мы к нему имеем? – выдавил из себя Раппопет, исподлобья уставившись на Буриха. – Он толком не видел нас. А мы и подавно его не рассматривали, хорошо хоть ноги унесли.

– Про вас все ясно, а про него не спеши с выводами, – мрачно наморщил лоб Бурих, резко подтянул ноги и рывком вскочил. – Он по запаху находит жертву. Чутье хлеще собачьего. Правда, мне кажется, дело не в чутье, а в магии.

Раппопет нервно пробежал пальцами по пуговицам рубахи.

– Винтовка не берет дракона, – продолжил удрученно Петька. – Я уже обжегся однажды, чуть в пасть не угодил.

– Обжегся, говоришь? – Глаза Раппопета сузились, кивком головы он указал на факел. – А огнем в морду не пробовал?

– Он сам изрыгает огонь, поджаривает – скелета не остается, – охладил Раппопета Бурих.

Дракон в это время кружил над каменистым оврагом, поросшим деревьями, потом опустился на дно и ловил запахи людей, приближая морду к лазу. Большой горящий глаз заглядывал в него, пытаясь рассмотреть пещеру. Глаз дракона хорошо видел далеко в темноте. Но лаз был извилистым, и это мешало дракону. Злило. Огонь из пасти не достигал цели. Разрушить пещеру также не удавалось, каждый раз приходилось выжидать возле входа. Когда ожидание не давало плодов, взмывал в воздух и убирался восвояси. Бурих был прав, Философ знал, откуда появлялся дракон и куда исчезал. Его магия выдергивала дракона в этот город. На сей раз дракон проторчал возле лаза до заката, пока над горизонтом не повисла краюха солнца. Затем расправил крылья, поднялся в воздух и улетел в сторону города.

Бурих в пещере был спокоен, не биться же головой о камни, его спокойствие передалось остальным. Притих Раппопет, Лугатик толкнул два-три анекдота, отвлекая себя и остальных от гнетущих мыслей. Вдогон за Бурихом хлебнул воды из каменного мешка, умылся. За ним и остальные потянулись к воде. Катюха расслабилась, но не отходила от Малкина и Буриха.

После заката Бурих не обнаружил из лаза запаха дракона. Нырнул в темный ход, увлекая всех за собой. Выбрались на воздух.

Катюхе бросилось в глаза усыпанное звездами небо. Прислушалась. Сверху по склону раздались шаги, осыпалась земля и замаячили фигуры. Вперед выступил Александр. Она, цепляясь за ветки кустарника, сделала шаг навстречу:

– Ты жив, Александр? – голос зазвенел. – Я боялась, что дракон убил тебя. Спасибо, что вывел нас из строения!

Александр ничего не ответил, только чуть приостановился, прежде чем шагнуть к Буриху.

– Много погибло? – осведомился тот.

– Да, – коротко отозвался человек-собака. – Дракон улетел в город.

– Мы поможем хоронить, – поспешно вызвалась Катюха, с трудом удерживая равновесие на скосе оврага.

– Это не ваше дело, – холодно остановил Александр.

Малкин стоял на склоне чуть выше Буриха, поэтому нескладно наклонился к его уху:

– Чем же заняться нам?

– До утра отдыхайте, – также отказался от помощи Бурих. – Дракон сейчас в городе, ставит на уши волков, так всегда бывает. Располагайтесь прямо тут, у входа. Утром я вас разбужу. Начнем разыскивать вашу подругу. Тянуть нельзя, иначе потеряете ее.

Когда Карюха пришла в себя, то не сразу поняла, что лежит на кровати. Пока не огляделась. Помещение не очень большое, стены, пол, потолок разукрашены в разные яркие цвета, дверь красная, как пожарная. Вдоль боковой стены стоят три кровати с тумбочками по сторонам. На одной кровати на цветном матраце лежит она, голая, две другие – с пустыми матрацами. Опустила глаза. Возле ее кровати – мягкие шлепанцы. Разноцветье стен, пола и потолка заставляло теряться в догадках, сломала голову, пытаясь сообразить, где оказалась. Приподнялась на локоть, матрацы на соседних кроватях и подушки промяты, что явно говорило об обитаемости помещения. Опустила ноги на пол, сунула в шлепки, слегка потянулась и почувствовала, как на правом запястье что-то мешает. Изумилась, увидав на запястье наручник, от которого тянулась легкая, но прочная цепочка, вторым концом прикрепленная к стене. Карюха попыталась сбросить наручник, но это оказалось невозможно. Замок. Вскипела и изрыгнула из себя вопль досады и озлобления. «Да что они себе позволяют, эти тупицы!» Новые вопросы, на которые не было ответов, взорвали мозг.

Длина цепочки давала возможность передвигаться вдоль кровати, и Карюха, вскочив на ноги, стала взбешенно прохаживаться взад-вперед. Неизвестность бесила и тяготила. Представила себе, как смаковали белые халаты, когда раздевали ее, обездвиженную, лапали грубыми ручищами, физически ощутила жар на коже, на душе стало тошно. Яростно стукнула кулаком по спинке кровати, ударилась коленом о тумбочку, вскрикнула во весь голос. Руками пригладила волосы, взглядом поискала на стенах зеркало – не нашла. Разозлилась еще больше: без зеркала она не могла, без зеркала она была не в своей тарелке. Сбоку на бедре ощутила жжение. Обнаружила припухшее красное пятно на коже, то ли наколка, то ли клеймо, не разберешь. Дотронулась пальцами – больно.

– Черт возьми, это еще что такое? – взвизгнула она, совершенно сбитая с толку. От частого возмущенного дыхания высокая грудь заходила ходуном, плоский живот задрожал от напряжения мышц.

И услыхала незнакомый девичий голос от двери:

– Метка, чтобы тебя легко было найти, если сбежишь. У нас у всех такие метины.

Карюха резко обернулась на голос, в дверях стояла длинноволосая блондинка, тоже голая, в цветных шлепках на босу ногу, приятная на вид. В ее фигуре была уверенность и, вместе с тем, какая-то вызывающая отрешенность, девушка совершенно не вписывалась в эту комнату. Померещилось, что возникло видение и вот-вот может исчезнуть. Минуту Карюха приходила в себя, унимая ярость:

– У кого, у всех? – спросила наконец, скорее машинально, потому что не успела даже удивиться правильной нормальной речи, которой не слышала от горожан, и лишь спустя мгновение удивилась этому. – А ты кто?

– Одна из таких, как ты, – отозвалась девушка и направилась к яркому солнечному окну, не обращая внимания на разъяренное состояние Карюхи.

– Как я? – Карюха попыталась двумя руками оторвать от стены цепочку. – Тогда почему ты не на цепи?

– У тебя период адаптации, все проходят через него. Не думай, что ты первая, а я думаю, ты не последняя, – разнеслось в ответ. Девушка остановилась у окна, лучи заиграли по телу, глянула сквозь стекло наружу, сделала короткую паузу, прежде чем продолжить. – На этой стадии всех держат на привязи. У каждого свой нрав. Нельзя предугадать, кто на что способен. Поначалу всех захлестывают эмоции. Бывают очень буйные, долго угомониться не могут. Насмотришься еще. А цепь снимут, если, конечно, дебоширить не будешь.

Карюха заскрипела зубами, взвизгнула:

– Я им глаза выцарапаю! Не на ту нарвались! – вскинула коготки и саркастически выпалила: – А ты, значит, не дебоширишь? Не буйная. Или угомонилась уже? Может, ты вообще кроткая овечка?

Девушка оторвалась от окна, молодое тело пружинисто изогнулось, взгляд дерзко сверкнул и прикрылся веками, а голос, между тем, прозвучал безмятежно:

– Все было, но сейчас смысла в этом никакого. Со временем сама поймешь.

– В чем же смысл? Скажи, раз поняла! – усмехнулась Карюха, в недосказанности собеседницы была интрига, разгадку которой захотелось услышать немедленно.

Но девушка промолчала, она была худая и высокая, с маленькой грудью, волосы чуть взъерошены, прямой нос, карие глаза и красивые губы, на лбу над правой бровью пялилось зеленое пятно. Опережая новый вопрос Карюхи, достала из тумбочки зеркало, протянула. Та глянула, увидала идентичное пятно у себя на лице. Вопрос повис, как дамоклов меч.

– Еще одна метка, – пояснила девушка и, прежде чем услышать взбешенный визг Карюхи, сообщила: – Меня зовут Сашка.

Начавшийся визг Карюхи сорвался на стон, и лишь потом та растерянно назвала свое имя. Затем – длинная пауза и вопрос:

– Где мы?

– В сумасшедшем доме, – апатично произнесла Сашка.

– Что? – Карюха ошеломленно замешкалась, не сразу восприняла услышанное. – Но я не сумасшедшая, – возмущенно вытолкнула она из себя. – Это они все в этом городе сумасшедшие.

Сашка спокойно поправила подушку на своей кровати, неторопливо – а куда, собственно, торопиться? – легла на спину и вытянула длинные красивые ноги, не снимая шлепок:

– Они думают иначе, – закинула руки за голову. – Главное здесь то, что думают они. Твои мысли никого не интересуют. Даже тебе самой они мало чем смогут помочь. Привыкай, если хочешь выжить.

Карюха с внезапной агрессивностью вперилась в Сашку. Что, мол, ты городишь, чума болотная? Ты совсем не знаешь меня! Со мной у них такой номер не пройдет! Подалась красивой грудью вперед:

– Мне наплевать, о чем думают они! Понятно? Я не собираюсь тут ни к чему привыкать! Лучше пускай они шарахаются от меня, раз уж я у них сумасшедшая! – Она заметалась у кровати, неистово дергая цепочку. Затем, осознавая бессмысленность ярости, отдышалась. – Ты тоже сумасшедшая?

Сашку вопрос не застал врасплох, она никак внешне не отреагировала, остановив неподвижный взгляд на одной точке разноцветного потолка:

– Наверно, раз они так думают, – ответила безразлично, помолчала и продолжила с досадой: – Если бы я была нормальная, я бы здесь не находилась, – смысл слов был двояким, но Сашка двоякость разрушать не стала, опять закрылась в коконе, как в броне.

Карюху такое объяснение напрягло, резким движением руки она вернула зеркало:

– Ничего не понимаю!

Сашка неспешно изогнулась, сунула зеркало в тумбочку, хлопнула дверцей и ошарашила:

– Потому что ты – сумасшедшая, – откинулась на спину, разбросала ноги. – Что может понять сумасшедшая? Я тоже поначалу, как дура набитая, пыталась головой разрушить стену. Только шишек набила. Лезла в воду, не зная броду. – И без всякого перехода посоветовала: – Ложись, нечего без толку торчать на ногах и таращиться на меня. Еще насмотримся друг на друга.

– Я не собираюсь на тебя смотреть! – вспыхнула Карюха. – Меня скоро вытащат отсюда! Я не одна приехала в город. – Поинтересовалась: – Ты здесь давно?

– Почти два года, – сказала Сашка. – Я тоже была не одна, но теперь это не имеет значения. Тут многое из прежней жизни перестает иметь значение. Просто в какой-то момент в своем прошлом перестаешь нуждаться, оно здесь не пригождается, оно тут не нужно. Становится лишним, начинает мешать, даже приводит к гибели. Прошлое – причина всех наших несчастий тут. Скоро ты убедишься в этом. Покой наступает, когда отметаешь прошлое. За два года я испытала все.

Лицо Карюхи вытянулось и застыло. Два года, невероятно, невозможно представить. А Сашка добавила:

– Это немного, некоторые здесь дольше, а многих уже нет. Вот Анька тут три месяца, – кивнула она на пустую кровать рядом.

– И сколько здесь таких сумасшедших? – насторожилась Карюха.

– Сама сосчитаешь, – прозвучало неопределенно.

– А убежать никто не пытался? – голос Карюхи задрожал.

– Ну почему же, – раздалось безразлично, – только всех ловили и возвращали. Надевали ошейники и продавали в частные руки. Вместо собак. Желающих купить много.

– Это как? – опешила Карюха.

– В конуру, – уточнила Сашка. – На цепь.

Глаза Карюхи недоверчиво распахнулись, но тут она вспомнила слова Андрюхи Раппопета о человеке в конуре, и новое возмущение захлестнуло, начала рвать цепочку из стены, пока боль в запястье стала невыносимой. Отчаянно перевела дыхание:

– И люди терпят это?

– Люди становятся другими. – Сашка изогнула тело, достала из тумбочки зеркало и посмотрелась в него, будто хотела в своем отражении увидеть подтверждение собственным словам. – Ты тоже станешь другой.

– Ты уже другая? – насмешливо покривилась Карюха.

Сашка продолжала держать перед глазами зеркало, словно в нем искала правильный ответ:

– Конечно, – положила зеркало сверху на тумбочку.

– Но я не стану! – с вызовом возмутилась Карюха.

– А ведь ты уже на цепи, – напомнила Сашка.

Карюха зарычала с остервенением, люто засверкала глазами. Увидал бы ее в этот момент Володька Лугатик, интересно, назвал бы красавицей? Впрочем, может быть, наоборот вцепился б обеими руками в красоту дикой кошки, которая действительно в этот миг была способна не только выцарапать глаза, но вырвать врагу сердце. Постепенно она все-таки пришла в себя и глянула на Сашку с откровенным презрением:

– Ты, как я вижу, не пыталась убежать.

– Пыталась, – охладила ее Сашка, – после этого полгода мыкалась в ошейнике. Но женщин в конуру не сажают. Для женщин придуманы другие меры наказания. Ты узнаешь о них, если попытаешься убежать. Но лучше было бы этого не знать.

– А что происходит с теми, кто не убегает?

– Узнаешь, если не будешь убегать.

– Ответы исчерпывающие, – Карюха язвительно усмехнулась.

– Более чем. Многие и этого не знают. Здесь вообще живется лучше, когда меньше знаешь. Любопытство не всегда бывает полезным, здесь оно зачастую загоняет в смертельные ловушки. Они расставлены повсюду. Глядя на тебя, могу сказать, не миновать тебе многих ловушек. Горячая ты, слишком горячая, пышешь, как огонь, во все стороны, но здесь это плохо, это очень плохо, это может привести к непоправимому, если переступишь грань. А жаль, не стоит обжигаться там, где обжигались другие. Однако всякий думает собственной головой. А теперь лучше расскажи, как ты очутилась тут? – попросила Сашка.

Карюха потопталась возле кровати, еще подергала цепочку, злясь на ее прочность, с досадой улеглась и медленно рассказала все, что с ней приключилось.

– Ясно, ты украла яблоко, – резюмировала Сашка, когда Карюха закончила. – Кроме того, ты не такая, как все, перевернутая, ненормальная.

– Я не крала, мне его дали, даже навязали! – возразила Карюха.

– В этом городе многое происходит не так, как ты привыкла воспринимать в прошлой жизни. Когда здесь ты поедаешь предложенное тебе яблоко, никогда не думай, что за это тебя не отправят в сумасшедший дом, – объяснила собеседница. – Ты перевернутая, да еще воровка, тут это большое преступление. Впрочем, мы все прошли через подобное, прежде чем наступило прозрение.

Карюха подтянулась к спинке кровати, оперлась на нее затылком, повернула лицо к Сашке:

– Прозрение? Какое, к черту, прозрение? Идиотизм, да и только!

– По-твоему, все идиоты, а ты одна нормальная. Так не бывает, – не поддержала Сашка.

– Нормальный человек не станет ходить и ездить по улицам задом, строить дома вниз крышами, нести словесную околесицу! – бескомпромиссно отвергла Карюха.

– Уж это с какой стороны посмотреть, – пошевелила ногами Сашка и поймала взглядом глаза Карюхи. – Ты попробуй вместе со всеми и увидишь, что это вполне нормально, – сделала паузу. – Если встать на точку зрения жителей города, твое поведение не соответствует поведению всех, отступления от нормы как раз у тебя, ведь именно ты все делаешь не так, как все.

– Издеваешься? – Карюха села на кровати. – Какая может быть точка зрения у ненормальных? – стукнула себя по лбу.

– У тебя есть точка зрения, – сказала Сашка. – Почему же ты отказываешь им в праве иметь свою? Повторяю: как посмотреть. Это их город, – и отвернулась.

Карюха опустила ноги на пол:

– Ты совсем заморочила мне голову. Сплошная клоунада, – пробурчала и умолкла.

Разговаривать больше не хотелось. Все пустое. Мозг, словно выпотрошенный, не создавал новых мыслей. Яркая пестрота стен и потолка не давала возможности сосредоточиться. Вокруг все плыло, точка опоры осталась где-то за стенами этого здания. Вместе с ее приятелями. С Катюхой, Володькой, Андрюхой и Ванькой. Впрочем, насколько эта точка опоры была прочной, сказать сложно. Кажется, что-то дало трещину, но твердость и уверенность, между тем, не оставляли. Не могла же она вот так легко согласиться с Сашкой и принять ее объяснение. К тому же, в душе возилось сомнение, что Сашкины суждения были откровенными. С чего бы Сашка вдруг стала доверять ей? Ведь они видятся впервые. Карюху не покидало состояние временного присутствия тут. Все было как сон. И, как всякий сон, это должно неминуемо закончиться. Вновь появятся друзья, шумные компании, веселое времяпровождение. В ней бурлит все это. И никаких воспоминаний об этом сне. Дикость. Дикость. Дикость. Конечно, дикость, вот только существует она в реальности. И эта реальность настойчиво возвратилась в мозг Карюхи. Девушка глубоко и яростно вздохнула.

Беззвучно открылась дверь, и в нее спиной вперед вошла девушка. Голая, пухленькая, с пышными играющими бедрами и прямой осанкой. Голова крутилась, как на шарнирах, как у горожан на улицах города. – Это Анька, – пояснила Сашка, не поворачивая лица.Анька, привычно пятясь, покачивая крупной грудью, проплыла к своей кровати, пронизывая взглядом Карюху и заморозив простоватое безобидное выражение на лице.Карюха еще раз вздохнула и медленно сосредоточила внимание на Аньке:– Меня зовут Карюха, – представилась она и оперлась ладонями о колени.– Да-да, – как-то слишком поспешно отозвалась Анька. – Я помню слова философа: «У каждого своя очередь. Надо не потерять затылок стоящего за тобой. Бойся отбиться от очереди, потому что вне очереди ты не увидишь даже своего затылка», – и туманная улыбка мгновенно расползлась по всему лицу.Карюха озадаченно заморгала: мало того, что за этими стенами наслушалась подобной галиматьи, еще и тут приходится хлебать из того же болота, вопросительно глянула на Сашку:– Она что, свихнулась?– Нет. Наоборот, она стала почти нормальной, – ответила Сашка, сожалея в душе о том, что вся наука, которую некоторое время назад она вдалбливала Карюхе, явно не пошла той впрок.И следующий Карюхин вопрос косвенно подтвердил досадливые мысли Сашки:– Тогда почему же Анька до сих пор в сумасшедшем доме? – вскинула брови.– Потому что иногда к ней возвращается помешательство, – монотонно пояснила Сашка. – Она не излечилась окончательно.– Разве это можно вылечить? – удивилась Карюха.– Обязательно. – Сашка хотела повернуться набок, уже поджала ноги, но, переместив чуть-чуть в сторону бедра, нашла новую, удобную для себя, позу, осталась лежать на спине. – Тебя тоже вылечат.– Меня не надо лечить! – вспылила Карюха. – Я не больна. Неужели ты не видишь этого? Я вообще не помню, чтобы я когда-то чем-то болела. В детстве, может быть, и была какая-нибудь детская болезнь, но где оно теперь, это детство? Знаешь, иногда все-таки появляется желание стать маленькой, чтобы тебя на руках поносили. Но это так, ребячество, не более того. В общем, я всегда была здоровой и теперь абсолютно здорова!– Мы все о себе так полагали, – не нагнетая, оспорила Сашка. – А потом сами просили лечения. Не сразу понимаешь, что это необходимо. Главное, вовремя понять. Если здесь опоздаешь с этим, тебя могут вынести вперед ногами. Многих сумасшествие привело к концу. Но ведь конец рано или поздно сам приходит к человеку, так зачем его торопить и стремиться к нему? Мне было бы очень жаль, если бы с тобою произошло нечто подобное. Надо помнить, что лечение всегда приносит пользу. И раз от него польза, значит, стоит лечиться.– И тебя лечили? – с издевкой прищурилась Карюха и не в первый раз с ног до головы осмотрела Сашку. Никаких внешних изъянов, да и в поведении, хоть некоторые ее суждения не укладываются в голове, какой-то неадекватности не наблюдается. Вполне тянет на здоровую. И хотя она видела Сашку впервые, не сомневалась, что нисколько не ошибается в своих выводах.Между тем, Сашкин ответ обескуражил:– Я и сейчас лечусь.Карюхе ничего не оставалось, как развести руками:– Но от чего? – изумленно расширила она глаза. – Ты ж, как и я, совершенно здоровая.– Ты так думаешь? – апатично и разочарованно потянулась в кровати Сашка, вытянула напряженные ноги так, что по ним прошлась судорога. – Это очень плохо, – покачала головой. – Мне неприятно это слышать. Значит, лечение недостаточно помогает. Не так быстро, как хотелось бы. Но все-таки я чувствую, что лечение идет мне на пользу. В быстроте не всегда залог успеха. Важно, чтобы результат был нужный. И он будет, я верю.– Ты чего несешь? Тебе не надо лечиться. Ты нормальная! – вскричала Карюха. – Ты мудришь, подруга!Анька уселась на кровати лицом к Сашке и Карюхе. Было заметно, что она с интересом слушала их диалог.Карюхе же показалось, что последние свои фразы Сашка говорила скорее для Аньки, чем для нее. В этом для Карюхи была непонятная интрига.Когда на последнем выкрике Карюхи диалог завершился, Анька погладила руками пышное, взбитое мускулами тело, дотронулась до метки на бедре и выговорила:– Не надо бояться змеиного яда, яд змеи не убивает змею, – по зеленой метке над правой бровью пробежали морщинки.– Не плети ты ерунду, яд змеи очень опасен для человека, – нетерпеливо прервала ее не остывшая до конца Карюха. – Неужели ты забыла об этом, совсем одичала тут! – И только потом подумала: ну какого черта она ввязывается в этот нелепый спор с ненормальной.Между тем, Анька неожиданно получила поддержку со стороны Сашки:– Ты забыла, что из змеиного яда делают лекарство, – напомнила Сашка и как-то странно дернула губами.– Ничего я не забыла, – отмахнулась Карюха. – Но при чем здесь змеиный яд? Или у вас тут змеи водятся? – отстраненно окинула она Аньку взглядом и вновь посмотрела на Сашку. – Хотя вряд ли, в городе мы не встречали скульптуры змеи, зато видели странную скульптуру свиньи с петухом. Ты не знаешь, что бы это могло означать? А еще видели изваяние голого зада, от души посмеялись. Смешно. На всех балконах кукуруза растет. Хорошее чувство юмора. Правда, мы так и не смогли добиться ответа на свои вопросы. Я пыталась, но попытка ни к чему не привела.– Я же говорила, что ты сумасшедшая! – Сашка рывком села, выставила ладонь, будто хотела закрыть Карюхе рот, при этом Карюхе снова показалось, что Сашка делала все с оглядкой на Аньку, впрочем, могло и почудиться. Сашка чеканила слова отрывисто, словно вдалбливала их, однако без особого энтузиазма, походило на то, что она произносила фразы, как заученную роль, скучную, надоевшую, но обязательную. – Не над чем смеяться. В этом нет никакого юмора. Скульптура Голого зада в городе является символом успеха. А что странного ты увидала в скульптуре свиньи с петухом? Не понимаю. Свинья и петух – также символы города. Свинья – символ высшей Мудрости и Благородства, петух – высшей Справедливости и Непорочности. Ты просто представь себе, что здесь твой родной город, и тогда в твоих глазах все изменится. Ты станешь иначе воспринимать все символы и правила этой жизни.Предложение было более чем странным, и то, что оно исходило от Сашки, приводило в замешательство. Между тем, хотя Сашка говорила, что смеяться не над чем, как бы советовала быть осторожнее, тем не менее Карюха не утерпела и прыснула смехом:– Не представляю свинью и мудрость с благородством в одной упряжке, равно как петуха в образе справедливости и целомудрия. Это или глупая шутка, или большой идиотизм. Маразм, другого объяснения нет. Тупоголовое хрюкающее рыло Мудрости и Благородства, которое откармливают, чтобы зарезать и съесть в виде кусков сала и мяса. И надрывающаяся спросонья по утрам очумелая непорочная Справедливость, самоуверенная и самодовольная, потому что одна на целый курятник. А как голый зад связать с успехом? Чем больше зад – тем больше успех? Получается, нам с тобой не повезло, поэтому мы оказались в сумасшедшем доме.– Не гадай на кофейной гуще, – парировала Сашка, – все равно ошибешься. Сейчас ты вовсе не готова постигать городские истины. – А Аньке заметила: – Чего пялишься на нее? Она новенькая, ничего не знает. Успеешь разглядеть. Она здесь надолго. Еще надоедите друг другу.– Собаки всегда появляются неожиданно, – кивнула Анька. – Они убивают, если не убиваешь их.– Перестань. Тут все свои. Говори, чтобы Карюха понимала тебя, – посоветовала Сашка и, поднявшись с постели, стала расхаживать вдоль противоположной стены, разукрашенной во все цвета радуги.Анька локтем ткнула подушку и легла на спину, точно так же, как недавно лежала Сашка, вытянула ноги и проигнорировала Сашкин совет:– Нельзя потерять ни одного початка кукурузы. Кукуруза только для свиней и петухов. Смотрите, чтобы не появились куры. Куры вредны, они воруют зерна и не предупреждают о собаках.Карюха зажала уши:– От этого можно сойти с ума, – вырвалось у нее.– Или приобрести его, – поправила Сашка.Карюха не сообразила, была ли это шутка Сашки, либо серьезное утверждение, но спрашивать не стала, весь предыдущий сумбурный разговор приводил ее в уныние. Черт знает, где очутилась, и если сейчас еще не стала сумасшедшей, то подобные разговоры уже точно могут довести до ручки.Желание разговаривать дальше пропадало. Мысль незаметно перестала работать, словно в голове вместо мозга был его рудимент. Сколько длилось такое состояние, сказать сложно, однако постепенно все стало возвращаться. Карюха тряхнула головой.Сашка расхаживала медленно, уверенно и независимо.Карюхе, с одной стороны, нравилась такая независимость, она любила самостоятельность, но, с другой стороны, Сашкина самоуверенность давила, ибо с ее утверждениями Карюха соглашаться не хотела: быть сумасшедшей – это удел дураков, но она-то абсолютно нормальная. Решив, что у Сашки тоже начинают плыть мозги, Карюха стала молчаливо наблюдать за ее поведением.Та ловила на себе пытливый взгляд, но была безразлична к нему, своим безучастием как бы говоря, что скоро Карюха во всем убедится сама. Сашка подошла к двери, постояла минуту в раздумье, потянула за ручку, вышла.

Карюхе надоело сидеть в одном положении, томило и мучило чувство раздвоенности, надо же было именно ей угодить в эти стены. Перед глазами проплыли лица приятелей. У них тоже сейчас неопределенное положение, но все-таки они на свободе, без наручников и цепочек. Кажется, все сейчас отдала бы, чтоб вернуться к ним. Впрочем, отдавать-то нечего, раздета до нитки. Одно голое тело, хоть и красивое, но голое. Только и осталось, в таком виде мотаться по улицам. Правда, у Катюхи в машине кое-какие шмотки имеются. Да, собственно, сейчас это не важно. Всегда что-нибудь придумать можно. С мира по нитке – голому рубаха. Девушка пружинисто поднялась с постели. И тут же Анька повернула к ней вдруг раскрасневшееся лицо с горящими глазами, и Карюха услыхала торопливый приглушенный шепот:– Не верь ей. Она чужая. Она из горожан, выучила наш язык. Будь осторожна, здесь везде уши, здесь везде глаза. Они видят и слышат даже там, где рядом с тобой никого нет. Глаза и уши знают все. Никто не может скрыться от них. От них нельзя спрятаться. Им известны даже тайные мысли всех. Держись меня, если хочешь убежать отсюда. Хотя, как знаешь, как знаешь, я ничего тебе не говорила. Нет, нет, нет, ты ослышалась, тебе это показалось. У меня в голове ничего подобного нет. Зачем тебе знать, что у меня в голове? Это мое дело, это только мое дело. Я сама по себе. Впрочем, я ничего не скрываю от тебя. Ты своя. Это Сашке верить нельзя, – ее взгляд метнулся к двери и обратно, – а ты своя. Тебе я верю. Верь и ты мне!Карюха вздрогнула, переступила с ноги на ногу, не перебивая, выслушала странную сбивчивую речь Аньки и только после окончания этой речи удивленно воскликнула:– А ты не разучилась нормально языком молоть, – глянула на дверь и тоже понизила голос до шепота. – Но зачем ты валяешь ваньку? – Отступила от кровати, цепочка натянулась, дернула за руку, наручник впился в саднившее запястье, девушка поморщилась.– Я учусь быть другой, – шепнула Анька и заерзала на кровати, – чтобы выжить… – Чуть помедлила, как бы раздумывая, произносить или нет окончание начатой фразы: – И убежать отсюда.– Но Сашка сказала, что убежать отсюда невозможно, – вспомнила Карюха. – У нее не получилось.– Она врет. Все возможно. Убежать не трудно, поверь мне, трудно потом, когда убежишь! – зачастила Анька, и Карюха обратила внимание, как Анькино тело налилось упругостью, грудь приподнялась и округлилась. – Она никуда не убегала, – хмыкнула. – Зачем убегать из своего города? А я убегала. Неудачно, – выдавила с досадой. – Потому что я – дура! Я – доверчивая дура! Я всем всегда верю! Вот такая есть! – шепот стал пронзительным и колючим. – Я попала в этот город одна, мне некому было помочь, но ты ж не одна. Не то, что я. Ты не одна.Карюха насторожилась, ведь Аньки не было, когда она рассказывала Сашке свою историю.– Здесь ничего нельзя утаить, – словно в ответ на мысли Карюхи выдала Анька, резко шевельнула ногами, разбрасывая и сдвигая их. – Ничего. Совершенно ничего. Я очень хорошо знаю.– Тогда почему ты шепчешь? – громко спросила Карюха. – В этом нет никакого смысла, – пожала плечами. – Говори нормально.Анька на замечание не обратила внимания, пропустила мимо ушей, все тем же шепотом спросила:– Убегать будешь? – И, не дожидаясь слов Карюхи, убежденно сказала: – Я знаю, будешь! – Попросила: – Возьми меня с собой. Я тебе пригожусь, вот увидишь. Я знаю, где можно пересидеть, пока будут искать. Ты возьмешь меня?– Как же я побегу, когда меня на привязь посадили? – досада мелькнула на лице Карюхи, дернула цепочку, ойкнула от боли на запястье, заскрипела зубами, с особой болью ощущая в этот миг свою беспомощность, бросилась на кровать лицом вниз.Все было плохо. Уже не знала, кому и во что верить. Сашку не понимала, а потому не могла на нее полагаться, но и Анькино поведение было довольно странным. Безусловно, Карюха хотела вырваться отсюда, любой нормальный человек, попав в подобную ситуацию, будет стремиться найти выход. Однако все было запутано и сложно, и, главное, она была ограничена в движениях длиной цепочки. Подумалось, как же она станет ходить в туалет? Впрочем, наверно, все разрешимо, не она первая. Надо же так засыпаться. Проклятый город. Столько вокруг идиотов. Ничего не добьешься. Есть очень хочется, аж сосет под ложечкой, но не попросишь, чего доброго, опять инкриминируют воровство.Как хорошо жилось в своем городе, не ценила, дуреха, что имела, в кафе ходила, как к себе домой. Люди на улицах порой даже надоедали повсеместной сутолокой, а теперь хоть бы одним глазком снова очутиться в этой суматохе. С радостью бы ринулась в толпу и с удовольствием глотала бы любые недовольства в свой адрес за то, что кому-то оттоптала ноги, кого-то зацепила локтем, кому-то пересекла дорогу. Казалось, это так близко, совсем рядом, стоит только протянуть руку – и вот оно, надо только вырваться из этих стен – и все вернется на круги своя, и снова засосет суета родного города. Однако это только казалось. Действительность же была совсем иной.Уму непостижимо, все шиворот-навыворот. Посоветоваться не с кем. Хоть бы Катюха не залетела с каким-нибудь яблоком. И не предупредишь. Но ведь должны ж ребята сообразить, что к чему.

Карюха снова заскрипела зубами. Она была уверена, что приятели не оставят ее тут, обязательно попытаются вытащить, однако совсем не представляла, что происходит за дверью и сколько таких дверей здесь и какая ведет к выходу. В этом городе они все чужие, как иностранцы, никто не поможет, ребятам придется самим искать выход из положения, и в этом ничего хорошего не было, лишь усложнялась задача. Дремучий, скверный, отвратный город. Даже верится с трудом, что все это реальность. Как будто на другой планете.

Откуда-то из прошлого слабо донеслась печальная музыка, напоминающая марш «Прощание славянки», и крики улетающих птиц. Кстати, в городе она не слышала музыки птиц, нет, птицы, конечно, были, но не было музыки, сейчас это неприятно поразило, кольнуло в сердце, отдало под ребрами. Мир, бесспорно, разломился надвое: на ее прошлый мир, понятный и близкий ей, и чужой настоящий, который появился, как вытяжка, экстракт из далеких мрачных миров.

Будто взмах волшебной палочки перенес людей из светлой понятной жизни в нелепую и запутанную, где несчастные и обездоленные не становятся королевами, а золушки не становятся невестами принцев, зато злодеи неизменно остаются гадами ползучими. Здесь, в этом городе-экстракте, невозможны иные метаморфозы, потому что здесь происходит нечто необъяснимое. Когда нечто не поддается логическому объяснению, а любое иное объяснение заводит еще дальше в тупик, тогда выскребаешь из закоулков памяти похожие случаи, чтобы их сопоставить, но если сравнивать не с чем – приходит бессилие.

Где, у каких конюшен толкли копытами землю лошади судеб человеческих, когда взваливали на свои крупы судьбы, чтобы развезти людям? Никто не знает. Где встретить этих лошадей, чтобы вернуть судьбу, доставшуюся случайно, и поменять на иную, в которой нет непонятного города с перевертышами? Тоже никто не знает. Но в таком случае приходится либо мириться, либо бунтовать.

Карюха примяла щекой маленькую подушку:

– Как называется город? На въезде нет никаких указателей. Все глаза проглядели. Пытались узнать у местных жителей, но все бесполезно. Головы сломали, куда попали.

– Свинпет, – назвала Анька. – Это известный город. Жители гордятся им. Никакая сила не заставит их покинуть его. Ты можешь стать горожанкой, если захочешь, как захотела Сашка, но тогда, прежде всего, тебе надо оставить мысль о побеге. И согласиться с лечением. Впрочем, по глазам вижу, ты не откажешься от побега. Тогда не забудь обо мне, я – с тобой.

– Живу недалеко, но никогда не слыхала такого названия, – задумчиво прикусила губу Карюха, ей с трудом давался смысл Анькиных слов, и все потому, что эти слова вызывали отторжение, как и многие утверждения, услышанные от Сашки.

– Много в жизни непознанного, – расплывчато прогнусавила Анька и отвела глаза.

Эта фраза покоробила Карюху, слишком много было неопределенности вокруг нее теперь. Но наперед ничего знать нельзя. На некоторые вопросы она получила ответы от Сашки, однако вопросов не убавилось, напротив, появились новые. Неплохо было бы от Аньки больше узнать о Свинпете, только сейчас не это было главным. Впрочем, никто не ведает, что в жизни первостепенное. И это хорошо, иначе бились бы головами о стену, оставляя на ней свои мозги. Хотя, как знать, может, именно тогда раздолбили бы непостижимое нагромождение и увидели, что за ним.

Карюха отвернула лицо от Аньки и больше ни о чем не спрашивала, понимала, что на ключевое ответов все равно не получит, а мелочи ее больше не интересовали, по крайней мере, в данный момент.

Опять неслышно открылась дверь и неслышно вошла Сашка. Карюха вздрогнула от ее голоса, потому что после шепота, который исходил от Аньки, голос Сашки показался особенно резким, безжалостно разорвавшим тишину, хотя на самом деле голос был обычным, спокойным и ровным:

– Время ужина.

Карюха приподнялась на локтях. Опять по глазам ударила пестрота стен и потолка. Лучи солнца били сквозь окно жаром, невесть откуда возникшая на стекле со стороны улицы муха вяло вспять ползла по нему, жирная, разъевшаяся на дармовых уличных харчах, ленивая, самодовольная и беспечная, пятном тени бороздила шершавую поверхность боковой стены. Добралась до открытой форточки, апатично принюхалась, суча передними ногами, ее явно не устроили запахи из палаты, заелась, обрюзглая. Сонно развела тяжелые крылья и грузно отпрянула от стекла, расчертила зигзагами воздух, летая задом, а затем исчезла за уступом стены.

Муха была вольна в выборе, никто ее не удерживал на стекле. Она могла бы и дальше пятиться, могла бы влететь в форточку и слиться на стене со своей тенью, но она выбрала свободный полет.

И Карюха в этот миг позавидовала ей, даже не обратив внимания, что и мухи в этом городе передвигаются нетрадиционно.

Стоило Сашке появиться из-за красной двери, поправляя тонкими красивыми пальцами длинные, чуть-чуть вьющиеся на висках, русые волосы, как Анька всполошилась, мигом перевоплощаясь. Вобрала в себя намечающееся брюшко, поджала ноги с мускулистыми бедрами, кожа на ягодицах натянулась, заблестела в лучах из окна, и затараторила запутанными фразами:

– Я видела, черти пишут послание, – вперилась она в Сашку. – Ты когда-нибудь видела чертей? А клопов? Ты думаешь, тут нет клопов? Все давно забыли о клопах, между тем клопы затаились везде. Отвратительные насекомые. Однако нет более отвратительных тварей, чем собаки. Собачьи морды рыщут в тумане. Но им не спрятаться в тумане, им нигде не спрятаться. Ветеринарная служба не дремлет, ветеринарной службе всегда надо быть начеку.

Сашка легкой походкой, как будто не наступала на пол, а всего лишь перебирала ногами в воздухе, прошла мимо одинаковых с потускневшими спинками кроватей к залитому солнцем окну.

Краска на подоконнике была в мелкой сеточке трещин, выцвела под яркими лучами, требовала обновления. Открытая форточка не прибавляла свежести в палату, прохладе неоткуда было взяться, лишь громче доносился шум с улицы и тянуло непонятным запахом.

Карюха легла набок, наблюдая за Сашкой. Ничего перевернутого, обыкновенная. Может быть, излишне худа, но, с другой стороны, и сама она недалеко ушла от Сашки. В них даже есть нечто схожее, несмотря на некоторую разницу в возрасте. У обеих тонкие руки с бархатной чистой кожей, стройные тела без малейших жировых отложений, точеные, словно выписанные хорошим классическим художником, ноги.

Нынче время такое: чем меньше мяса на костях, тем чаще называют моделью. Все худеют, на диеты садятся, граммы высчитывают, взгромоздившись на весы. А так и хочется сказать этим диетикам: «Ешьте меньше, девочки, желудок ваш на двести граммов рассчитан, а не на ведро, которое вы поедаете за один присест».

Сашка по всем параметрам подошла бы для модели, если сбросить пару лет. Вот интересно, в этом городе бывают конкурсы красоты? Мисс Свинпет. Звучит необычно, чувствуется что-то свино-петушиное, но ко всему привыкнуть можно. Забавно, но многое приходит к человеку через изначальное отторжение. Впрочем, в этом городе, наверняка, все должно быть если не набекрень, то наперекосяк. И совсем неизвестно, смогла бы занять хоть какое-то место Сашка, если б участвовала в конкурсах, ведь понятие о красоте у жителей Свинпета, вероятно, совершенно отличается от того, которое знает Карюха. Впрочем, сейчас это все не имеет никакого значения. Конечно, любой девушке приятно прикинуть на себя костюмчик столичной красотки, но ведь Свинпет – это не столица, здесь следует не о костюмчике заботиться, а о выживании.

Карюха уже определила для себя, что от Сашки держаться должна на расстоянии, доверять, сломя голову, не следует, но, между тем, трудновато было переварить, что Сашка из этих, из горожан. Попыталась представить ее в образе свинпетчанки. Непросто, ведь передвигается, как все нормальные люди, и говорит нормальным языком. Правда, не договаривает многого, и это довольно странно, потому что с чего бы вдруг умалчивать. Несомненно, знает немало. А немало знать может только местный житель Свинпета, потому что чужой, находясь здесь, в этих стенах, вряд ли способен многое постигнуть. Недаром Анька в присутствии Сашки на глазах превращается в сумасшедшую. Боится. Значит, есть за что.

Сашка отвернулась от окна, подставив под солнечный вечерний жар прямую с небольшими выступающими лопатками спину. Тень от ее фигуры по полу протянулась темной тонкой полосой в сторону двери почти до середины палаты.

Пол был чистым. Лучи солнца не обнаруживали на нем залежалой пыли по углам, которая обыкновенно бывает везде и всегда. Определенно, такая чистота могла поддерживаться только постоянной уборкой.

Карюха понятия не имела, где находится этот сумасшедший дом, и не представляла, что можно увидеть за окном, и потому оно начинало манить к себе, сначала своей пятнистой раскраской, затем солнечным светом, потом таинством неизвестности.

Сашка невыразительно повторила:

– Ужин. Пора собираться и топать.

Карюху эта фраза привела в дискомфортное состояние. Известно, по пословице, «голому собраться – только подпоясаться», а здесь и подпоясываться нечем. Встал да пошел. Однако к ней это не относилось, она не могла встать и пойти. Наручник на запястье делал ее красивое тело беспомощным. Что толку от красоты, когда рядом нет ценителей. Без ценителей красота становится бессмысленной. Тупое топтание возле своей кровати оборачивается прозябанием. Можно умереть от тоски. Тогда уж лучше от голода. Стало быть, незачем травить душу мыслями об ужине. Да и винить в происходящем как будто некого.

Какая-то нелепая цепь случайностей. Утром возник Лугатик со своей улыбочкой на физиономии. Могла бы отказаться, но не отфутболила, согласилась, глупая. Сама села в «жигули». И пошло-поехало, пока не очутилась на привязи.

Но замкнутое пространство для ее натуры – плохо. Она любит простор. Есть в ней что-то древне-татарское, запрыгнула бы на дикого степняка, зажала б ногами бока, плеткой по крупу – и ну с гиканьем в степь широкую, объезжать упрямца. Впрочем, она сама как необъезженная лошадь, попробуй тронь, не только взбрыкнет, но лягнет так, что искры из глаз. И вот, нате вам, без труда посадили на привязь.

Нет, ничего невозможно предугадать. Уймища гадателей и прорицателей издревле бродили по дорогам и тропам, читали судьбы, открывали страницы неведомого. Теперь они называют себя экстрасенсами, да только ей от всех них ни тепло, ни холодно. Были б они под боком, может, заглянули бы в ее будущее, успокоили либо дали подсказку, однако нет их рядом, и она как ежик в тумане. Ау, помогите, ау! Только и остается на мух смотреть да выслушивать бредни двух антагонисток с соседних кроватей.

Настоящий стержень в человеке можно увидеть лишь в экстремальных ситуациях. Вот любопытно теперь посмотреть, как сейчас ведут себя ее приятели? Впрочем, отчаиваться не стоит, еще увидит. Непременно увидит. Не будет же она бездеятельно сидеть тут с этими двумя ненормальными. Конечно, сбежит, уверена в этом, все для этого сделает, не на ту нарвались.

Между тем Сашка выразительно глянула на нее:

– К тебе тоже относится. Не лежи, как выжатое мочало. Пошевеливай, поднимай зад. Потяни цепочку.

Карюха послушно схватила цепочку левой рукой и дернула на себя. И оторопела от неожиданности: цепочка вдруг легко отвалилась от стены, и конец упал на пол возле кровати. «Нет, друзья мои, подыхать от голода не стоит, вообще думать об этом преждевременно». Потянула второй конец, надеясь сорвать с правой руки наручник, но ничего не получилось, лишь вокруг сустава очертилась красная, налитая кровью полоска, вопросительный взгляд упал на Сашку, но та выскользнула за дверь, качнув небольшими бедрами.

И тут же с кровати сорвалась Анька, сноровисто подскочила, дыхнула в лицо Карюхе солоноватым запахом, похожим на запах дымящейся крови зверя, являя острые крепкие зубы:

– Не удивляйся. Это магнитный замок, отключается пультом, – шепот больше походил на шипение. – Надо идти, а то останемся без еды. Здесь это запросто. Будешь выпендриваться – с голоду опухнешь. Я уже кое-чему научилась. Здесь надо все успевать и быть прилежной. Держись возле меня.

– А цепь? – заикнулась Карюха, подбирая с пола цепочку и поднимаясь с кровати. – Не тащить же ее в руках. Почему нельзя отцепить совсем? Это унизительно, черт возьми. Как будто на поводке.

– Не переломишься, – выдохнула Анька, – цепь легкая. Все тягали до тебя, и ты потаскаешь. Топаем.

Голодной ворочаться в постели Карюхе не хотелось, однажды уже неудачу с едой испытала – второй раз было слишком. Правда, после первого раза оказалась в этих стенах и неизвестно, что может произойти после второго раза. Но все-таки доверилась Аньке, сжала в руке цепочку и шагнула к двери. Машинально оглянулась, ища взглядом, что бы накинуть на себя, но увы. Голые стены, голые спинки кроватей. Правда, есть простыни. Но ни Сашка, ни Анька не упаковывают себя в простыни, тогда зачем ей быть белой вороной? Выпрямилась и грудью вперед выпорхнула через красную дверь следом за Анькой.

Оказалась в длинном коридоре с чередой дверей на две стороны и с окнами по концам. Двери снаружи одинаковые, покрашенные в черный цвет, без номеров, табличек, обозначений. Стены размалеваны всеми цветами радуги, а потолок черный, как двери, и пол выстлан тоже черной крупной плиткой. На потолке тусклые светильники. Больше ничего примечательного, да, в общем, не время было в настоящий момент рассматривать примечательности, хотя бы главное ухватить: в какую сторону бежать, когда наступит час. Она бы прямо сейчас сорвалась с места, но это глупо, неизвестно, куда какая дверь приведет, и потом: что дальше, вот так, голой и голодной, по улицам носиться?

Появилось ощущение, что черный потолок с черным полом раздавливают, как цыпленка табака. Начинаешь пригибаться, уменьшаться, сжиматься, чтобы стать незаметной. Накатило так, что с трудом сохранялся прежний независимый уверенный вид.

Анька в коридоре мгновенно перевоплотилась, развернулась, раскачивая пышной грудью, и ловко двинулась вперед задом, а на лице застыла блуждающая театральная улыбка.

– Ты чего, Анька, никого же нет, – прошептала Карюха и на всякий случай посмотрела вокруг. – Развернись лицом вперед.

Анька не отвечала, но неотрывно смотрела Сашке в глаза, странно улыбалась и проворно шаркала босыми ногами по полу.

Коридор был пуст. Ни одной живой души. Хотя за минуту до того, как выйти в этот коридор, Карюха предполагала, что за дверью обязательно снуют спинами вперед белые халаты.

Последнюю слева дверь Анька толкнула плечом.

Карюха шмыгнула за Анькой и очутилась в просторном помещении. Внутренняя раскраска помещения не отличалась от той, которая была в коридоре и в палате. Но размеры втрое больше палаты. Три решетчатых окна. Прямо в лицо солнечные лучи. На подоконниках какая-то странная зелень в горшках, напоминающая кочки на болотах. На полу – пестрая цветная плитка, нагретая солнцем, подошвы ног Карюхи ощущали это тепло. За окнами что-то звучно брякнуло и зазвенело. Посмотреть бы, однако взгляд Карюхи наткнулся на пятнадцать-двадцать пар глаз голой гетерогенной публики, топтавшейся с тарелками в руках вокруг одного большого круглого стола с едой.Стол был массивный, из желтого дерева, на трех толстых резных ножках, связанных между собой резными элементами. Глаза Карюхи скользнули по блюдам: черт возьми, чего тут только не было! Даже не верилось. Посередине стола два огромных блюда с мясом и рыбой, рядом блюда с холодными нарезками, грибами, зеленью. Затем – гарниры, кондитерские изделия, фрукты, соки, кофе, чай, сладости. Не оторвать взора.Запах одуревающий. Ноздри затрепетали. Желудок заурчал мажорно. Ноги готовы ринуться к столу.Стульев не было, голая публика жевала пищу стоя. Ребят больше, чем девушек. В первый миг это смутило, подмышками обдало жаром, глянула на Аньку и как та молча заморозила улыбку на лице, уверенно шагнула к столу.Ребята вяло зашевелились, что-то бубня в ее адрес. Но в этом бормотании Карюха уловила нормальную речь, заметила у некоторых в руках цепочки. Невольно вспомнила своих спутников, от которых ждала помощи, не подумав, что те тоже могли угодить сюда. Поежилась, пятнистая раскраска стен вдруг стала раздражать. Взяла со стола пустую тарелку с вилкой и, как все, положила еду из общих блюд.Ребячьи глаза косились на нее, выхватывали отдельные части тела. Бурчание под нос продолжалось под общее усиленное жевание.Карюха вспыхнула:– Ну, чего коситесь, недотепы? Жуйте лучше! Не подавитесь! А то за просмотр деньги брать буду.Девушки были безразличны, как к привычной обыденности.Сашка переминалась тут же, никого не замечала, в том числе Карюху, орудовала вилкой, не выделяясь из толпы. Анька – точно так же.Странное поведение разнополых людей удивляло Карюху. Все молодые, на вид крепкие, здоровые, кровь с молоком. Но все, как на пляже нудистов, топчутся и ничем не зажигаются.Ребятам бы сейчас в девичьем ореоле только прищелкивать языками от созерцания красоты, к тому же перед ними новая изящная девушка, а они словно раздавленные гнетом соленые огурцы, глядеть противно. Бараны баранами, ну что с них взять! Глаза, как у тупых бегемотов, языки на привязи, казалось, могли бы дать волю словам, ан нет. А ведь белых халатов не видно, никто не одернет.Странно все, где же обслуга и охрана? Беги – не хочу. Как не воспользоваться такой возможностью? Почему же все эти обитатели инертны, что их удерживает? Может, нет заводилы, вожака? В любом деле закоперщик нужен. Она стала присматриваться.Вот, например, тот справа. Нос с горбинкой, складки по бокам плотно сжатых узких губ, отчего рот на лице проступает узкой прорезью, словно разрез кожи, оставленный скальпелем, глаза в подслеповатый прищур. Поджарый, с плоской задницей. Ну что это за парень, зад – как у чучела огородного. Водит апатичными глазами, и ни один мускул не выдает его мужскую принадлежность. От этого однозначно толку – как от козла молока. Ему ничего не нужно, а значит, и попутчик из него никакой.А тот, который рядом с поджарым, отяжелел бабьим задом, тошно смотреть, оттопырил, тьфу. У парня должна быть крутая, аппетитная, возбуждающая мужская задница, а не бабий сгусток холодца. Этот толстозадый также не вариант. Лицо ничего не выражает, только лоб перебирает морщинами, которые то выпукло выпирают, как скальные выступы, то исчезают, как разносимые ветром песчаные барханы. Ну куда с таким бежать? У него через каждые два шага зад будет перевешивать и проситься присесть на любой подходящий бугорок.Да и тот, слева, брюхо развесил, как беременный. Из-под брюха не видно мужских особенностей. Жиром заплыл. Живот разбух от переполненных кишок. Есть без кряхтения и чавканья не может. Ни на кого не смотрит, наклонился над чашкой и толкает двумя руками в рот без остановки, будто боится, что у него отберут. Даже не пережевывает. По губам и подбородку течет. От одного вида тошнит. Этому от жизни мало надо: жевать и все. Этот не побежит, не решится оторваться от миски.А вот перед нею худоба с кривоватыми ногами и меланхоличным видом. Интересно, раскачается на побег? Ногами перебирает, как застоявшийся конь в стойле. Но, кажется, не оттого, что кровь закипает, а потому что мочевой пузырь переполнен. С такими унылыми глазами только на похороны отправляться. С ним хорошо за гробом плестись, а не бежать от погони. На такого где сядешь, там и слезешь. Пускай и дальше киснет в этом приюте.А этот, стыдливый, с впалыми щеками, как рытвинами на неровной дороге, и выпирающим затылком, шмыгает носом, потупив глаза, украдкой поглядывает на нее, скользит тупым взглядом по ногам, давится слюной. Казалось бы, четко улавливает разницу полов и обращает внимание на ее красивые формы, даже выпрямляет спину, чтобы выглядеть внушительнее. Между тем репрезентирует отсутствие дружелюбия в глазах. Ощущение такое, словно она мешает ему. С чего бы вдруг? Непонятно, что он усматривает в ней этакого, что заставляет его давиться слюной и одновременно испытывать отвращение? Страх, трусость либо нечто иное? Одно понятно, что и с этим тандема никогда не получится.Еще один, как бы хорохорится перед нею, будто охватывает взором. Внешне недурственен, встреться раньше – вполне мог увлечь. Только не сейчас, глаза очень пугливые, а все остальное показушное, напускное. По животу мечется солнечный зайчик из окна, как бы заигрывает с родинкой у пупка. А парень определенно боится заигрывать даже с солнечными зайчиками. Стало быть, от этого индивида ждать подвижек бессмысленно. Он явно не расположен к подвигу.И куда только подевались настоящие ребята!Карюха отвела от них глаза, зачем перебирать пустое и порожнее.Да и девушки не лучше: равнодушные лица, выжатые, как лимоны. А ведь половина из них уже вышли из пубертатного возраста. Казалось бы, в этой компании природа должна сказать свое слово. Между тем, природа здесь сдала свои позиции.Некоторые открыто показывают пренебрежение к Карюхе, не замечают. Девичий демарш, выкидывание коленец. Отторжение красивой соперницы. Впрочем, какая она соперница? Ясно одно: среди этих девушек попутчицу трудно подыскать.Внимание привлекла девушка с круглыми широко поставленными глазами, большой роскошной грудью, как у Аньки, плоским животом и узкими бедрами. Она ядовито таращилась на Карюху не потому, что изначально ненавидела ее или так выражала заинтересованность в новом члене сумасшедшего сообщества, а просто от скуки, от ничегонеделания, от разочарования и равнодушия. Странное сочетание таких составляющих указывало, что ловить здесь нечего. Эта ягодка не ее поля. Да и вряд ли можно назвать ее ягодкой, скорее, поникший лютик. Такой лютик с места не двинется из-за полной апатии к происходящему. Значит, вариант с лютиком отпадает.А та, что выглядывает из-за плеча лютика? С длинными, раскиданными по плечам черными волосами, черными глазами, острым вызывающим подбородком, хоть и похожа на цыганку, однако из цыганки должна хлестать рьяная непокорность и желание свободы, а из этой ничего не брызжет. Взгляд просящий, словно молит о помощи, но при этом боится своей просьбы, боится окружающих и боится Карюху. В глазах нечто похожее на «мамочка, милая, помоги» или «ох, не троньте меня, что я вам сделала?». Карюха хотела обратиться к ней, но девушка, почувствовав это, быстро спряталась за спину лютика, и будто ее не бывало. «Чего-то боится, – подумала Карюха. – С такой не побежишь на все четыре стороны. Она определенно захирела».Взор остановился на третьей, с длинными ногами, высоко поднятым задом и высокой тонкой талией, при этом излишне обширными бедрами, широкими плечами и короткой шеей. Та брезгливо оттопыривала губы, не глядя на Карюху, но было ясно, что это выражение лица относилось к ней. В ответ Карюха отвернулась от нее, как от пустого места. Ну что ж, она и не надеялась, что у нее появится попутчица.А желудок медленно наполнялся едой, чувство голода пропадало, появлялось состояние сытости. И она громко спросила, хватая взглядом глаза других ребят, которых пока не раскладывала по полочкам:– Ну, долго еще мурлыкать будете и косить под идиотов? От пуза наелись! Понравилось на дармовщинку? Не надоело тут на цепочках сидеть? Может, двинем, пока охраны нет, кто со мной? – Выбрала взглядом самого рослого, почти на голову выше остальных: – Эй, рыжий, ты тут самый здоровый, пойдешь? – Перевела взгляд на другого парня с намечающимися усиками, при виде которых Карюхе вспомнилось кафе и горожанин с вислыми усами. В груди червоточиной закипело зло. – А ты, усик, чего мнешься? Стесняешься без брюк? Так и будешь тут без штанов болтаться, если не рванешь сейчас! – Подождала ответа. – Ну что, все трусы? – На лице появилась издевка. – Редкостные экземпляры. Пыльным мешком стукнутые. – Глянула на девушек: – А вы, девчата, какого рожна прозябаете? Нравится такая жизнь? Есть да в туалет ходить. Присосались к этому столу, оторваться боитесь. Скоро пятиться станете, как горожане, и словоблудием лапшу на уши вешать, всякую одурь языком молоть! Ну и черт с вами, парьтесь в этом городе до второго пришествия, а мне с вами делать нечего. Покажите только, где за этой дверью выход, а там я без вас обойдусь!– Голая почешешь? – прозвучал голос рыжего верзилы.– А хотя бы! – зло отозвалась. – Тебя только это останавливает? Голой даже удобнее, ничто не стесняет движений. Так что, парень, это не морока, самая большая морока у тебя в мозгах. Скоро и ты начнешь задом ходить!– Ну-ну. Интересно, кто из нас пыльным мешком стукнутый? – съязвил тот.– Ты, конечно, – отбила Карюха, – коль сидишь в этом болоте! Вон у тебя тоже цепочка. Не понял, что ты здесь обыкновенным животным числишься? Посмотри в зеркало, у тебя уже морда проявляется. Скоро загавкаешь. А я не собираюсь уподобляться тебе и тем чокнутым, которыми наполнен город.Рыжий ничего не ответил, как-то странно ухмыльнулся и отвел глаза. Его сосед с намечающимися усиками начал интенсивно жевать пищу. Усики смешно шевелились, когда он усиленно двигал челюстями. Карюха усмехнулась, вспомнив шутку, что парень отращивает усы, когда ему больше нечем гордиться. Здесь шутка попадала в десятку. Парень поворачивался боком, прятал лицо и глаза и скукоживался.– Глупо все. Не дергайся, – проговорила Сашка.– Ну да, так я тебя и послушала! – вспыхнула Карюха, не доверяя ей.– Как знаешь, – равнодушно пожала та плечами.– Значит, не пойдете со мной? Боитесь? А я пойду! – Карюха поставила чашку на стол и уловила, как в левое ухо вошел шепот Аньки.Та оказалась совсем близко, коснулась грудью Карюхиного плеча:– Возьми меня с собой, – прошептала и выдала для остальных во весь голос: – Крокодилам нужно болото, а лягушкам – река. Вкусно пахнет жареными семечками. Это к дождю, это к дождю, это к дождю.Карюха решительно шагнула к двери. Анька проворно попятилась за нею. Больше никто не двинулся с места.– Да, – бросила Карюха, – с вами каши не сваришь, вы уже отработанный материал, надо искать своих.В коридоре было по-прежнему, хоть шаром кати. Карюха растерянно кинула взгляд на ближние двери, потом на Аньку, вспомнив, что та уже убегала. Анька, опережая вопрос, спиной приблизилась к одной из дверей и толкнула плечом. Карюха не заставила себя ждать. Они очутились на лестничной площадке, по лестничному маршу, выкрашенному в яркий желтый цвет, спустились на нижний этаж, прошли по цветному коридору, потом по длинной желтой лестнице внутри крыши приблизились к металлической уличной двери с потертой ручкой. На протяжении всего пути – никого. Анька шла задом, вызывая раздражение у Карюхи.– Кончай придуриваться, иди нормально! – говорила девушка. – Не бойся, пустота вокруг.Но Анька глупо улыбалась и упрямо делала по-своему. Уличная дверь была раскрыта. По торцу краска несколько обита, металл подернулся легкой чернотой. Карюха выглянула наружу – свободно.– Странно все, – кинула она Аньке. – На окнах развесили решетки, а двери нараспашку, и охраны никакой, – но раздумывать было некогда и глупо, надо было сматывать удочки, пока не хватились. – Удача, – выдохнула затем. – Может, за остальными сбегать? – минуту прикидывала и отказалась от этой мысли, боясь, что второй раз уже не подфартит.В последнее мгновение вспомнила, что она голая, на миг замешкалась. Но выбора не было, будь что будет – и сломя голову шмыгнула на улицу. Анька – следом.– В какую сторону? – спросила у Аньки.– За мной, – ответила та, повернувшись к ней лицом и быстро убирая с губ улыбку.

Утром от пещеры собаки провели Малкина с друзьями к машине. Люди раскидали ветки, забрались в салон и стали ждать Буриха. Тот появился в окружении псов, отдавая короткие распоряжения Александру, семенившему рядом. Бурих, к удивлению приятелей, был чисто выбрит и одет как истый горожанин: джинсы, рубаха, барсетка в руках. Катюха отметила довольно приятную внешность Буриха.

Не спрашивая разрешения и не объясняя причин, Бурих пересадил Катюху на заднее сидение, сел за руль и покатил через поляну к асфальту. Уже на въезде в город развернул машину на сто восемьдесят градусов и дальше поехал задним ходом. Раппопет и Лугатик недовольно заворчали, но возражать не стали, Бурих знал, что делал.

Улицы города за стеклами авто быстро мелькали. Машина свернула в проезд между перевернутыми домами и остановилась перед сумасшедшим домом. Предупредив приятелей не высовываться из салона, Бурих выбрался наружу и ловко попятился к входным металлическим дверям. Передвигался легко, привычно, голова крутилась, как у стопроцентного местного жителя. Из дверей появился какой-то горожанин, Петька попятился на него:

– День и ночь Философу! – хлопнул в ладони, обращая на себя внимание. – Знать бы, кто захлебнулся в воде. Не дремлет ветеринарная служба.

У горожанина была сильно сутулая спина, покатые плечи, обтянутые тонкой тканью малиновой рубахи, намокшей от пота подмышками. Петька чутко издалека поймал терпкий запах пота, который бил в нос звериным духом. Широкая талия крепко стянута черным поношенным ремнем, удерживающим на крутых мощных бедрах синие сморщенные брюки. Каблуки и подошвы растоптанной обуви на круто выгнутых ногах изрядно истерты с внешней стороны. Бурих и горожанин поравнялись, повернулись лицами друг к другу.

– Вороны никогда не переведутся, – грубовато разнеслось в ответ Буриху. – Жиреют на такой жвачке. Шкуры ветеринаров не высохли.

– Красавец дракон не дружит с воронами, – Петька развел руки в стороны.

– Ты прав, но Ворон дождался, – собеседник часто закивал головой, на которой петушком торчал жесткий чубчик.

– У крови сильный запах, – ноздри Буриха расширились, будто вылавливали в воздухе этот дух.

– Вода существует для того, чтобы топить собак, – проворчал собеседник и брезгливо повел носом, как бы ощущая собачий запах, впрочем, возможно, на самом деле улавливал этот дух от Буриха и находился оттого в замешательстве. – Вот-вот дорога скроется, – он резко сорвался с места и задом потопал на кривых ногах от Петьки.

В машине были приспущены стекла, приятели слышали разговор, но не понимали смысла. Проводив горожанина взглядом, Бурих вернулся в «жигули».

– Ты о чем там кукарекал? – накинулся на Петьку Андрюха. Завозился. Сидение под ним металлически застонало. – Переведи на человеческий язык всю эту тарабарщину.

– Добывал информацию, – пояснил Бурих, усаживаясь удобнее. – Ночью в городе побывал дракон. Жертв и крови много. В городе траур. Скоро все выйдут к дороге. Такой ритуал скорби. Полчаса будут стоять на обочине и глядеть на дорогу. Подождем, когда начнется. В сумасшедшем доме останутся только те, кого лечат. Мы сможем свободно войти. Подруги вашей там уже точно нет, постараемся узнать, с кем она ушла? По крайней мере, так определим направление поиска, – и, видя, что его внимательно слушают, пустился в подробности. – В сумасшедшем доме все организовано по высшему разряду. Вновь поступившему сразу дают возможность для побега, но не одному, к нему прикрепляют агента. Бегут вместе. Клиент даже не подозревает, что находится под неусыпным контролем. О нем известно все. Ночью, очутившись среди волков, клиент испытывает ужас, мечется. Потому боится ночи, а днем без агента ни шагу. И начинает приспосабливаться. Затем проходит еще пару этапов вживания, и постепенно впитывает городскую жизнь. Принимает внешнее поведение горожан и повторяет его. А потом и сам становится перевертышем. Редко попадаются такие клиенты, как я, но если попадаются, с ними ведется более изощренная игра. Выиграть в этом противостоянии одному против системы практически невозможно. Ведь, по большому счету, я еще ничего не выиграл. Я не смог вернуться домой, я вынужден жить здесь по правилам Философа. И хотя я применяю эти правила для собственного выживания, но я участвую во всем, что тут происходит. – Он на короткое время умолк, открыл барсетку, достал белые медицинские шапочки и вручил каждому. – Наденете шапочки, прежде чем войти в сумасшедший дом, это чтобы не сработала система тревожной сигнализации. В каждой шапочке датчик, блокирующий сигнал системы.

Приятели покрутили в руках шапочки, ища датчики, но ничего не обнаружили. Прошло еще полчаса, и из сумасшедшего дома, а также из всех щелей близлежащих домов, как тараканы, высыпали на улицу горожане. Попятились к дороге. На обочине поворачивались лицами к дорожному полотну и затихали, глядя в асфальт.

После того, как поток схлынул, Петька открыл дверцу машины:

– Пора, – выставил ноги из салона и оторвал зад от сидения. – У нас ровно полчаса, – хлопнул дверцей. – Это не так много, как может показаться. Вперед, – добавил он на ходу. – Забыл предупредить, в сумасшедшем доме клиентов содержат голыми, потому не удивляйтесь.

Но люди уже больше ничему не удивлялись.

Не мешкая, друзья за Бурихом беспрепятственно проникли внутрь здания, не встретив на пути никого. Миновали лестничные марши. Бурих уверенно и стремительно двигался по пустым коридорам, хорошо зная их. Сразу повел на второй этаж в девичью половину. Распахнул первую из черных дверей. Глазам открылось помещение с несколькими кроватями вдоль многоцветных стен.

Прямо перед открытой дверью стояла высокая голая девушка с небольшой торчащей грудью и втянутым животом. Вперед сильно выпирали тазовые кости, ноги были тонкими, словно без мышц. Худые плечи вздернуты, четко вырисовывались ключицы. Руки опущены вдоль тела, острые пальцы слегка собраны в кулаки. Вытянутое лицо с впалыми щеками. Ее взгляд рассеянно остановился на вдруг возникших в дверном проеме лицах незнакомых людей. В глазах не появилось ни любопытства, ни вопроса. Она не отвернулась и не отступила от двери, смотрела – и все.

За ее спиной маячили такие же голые девушки, некоторые сидели на кроватях, кто затылком к дверям, кто лицом, другие стояли у двух окон и смотрели сквозь них на улицу. Никто даже не пошевелился.

Друзья лишь успели охватить взглядами помещение, как громкий голос Буриха расколол тишину:

– Свободные кровати есть? – спросил, пробегая глазами по женщинам.

– Туалет в другом конце коридора, – помедлив, отозвались в ответ.

– Не мутите воду! – недовольно парировал Бурих, останавливая взгляд.

В ответ – молчание и неменяющиеся выражения лиц. Но от окна раздался новый глуховатый голос:

– Посчитай. – На Буриха смотрела девушка с небольшой, но обвислой грудью, выпячивающимся задом, выпирающим пупком и не очень ровными ногами.

Бурих кивнул, мгновенно пересчитал девчат и кровати и попятился, закрывая двери. Количество кроватей совпадало с количеством девушек.

– Погоди, – придержала дверь Катюха, – ты не спросил про Карюху.

– Спросил, – сказал Бурих, отодвинул Катюху и плотно захлопнул дверь.

– Какого черта! – возмутился Раппопет, описывая возле Буриха полукруг по черной плитке. – Я что-то не врубаюсь, зачем тебе свободные кровати? Ты чего темнишь, гусь лапчатый? Мне твои замороки вот как надоели, – рубанул себя по шее, да так сильно, что даже зубы клацнули и отдало в висках.

Бурих спокойно пояснил:

– После Карюхи должна освободиться кровать. В этой палате свободных кроватей нет, стало быть, Карюхи тут не было.

Но Андрюху подобное объяснение не удовлетворило. Он недовольно замотал головой, мячиком прокатился от стены к стене, надул щеки. Но выпалить в лицо Петьке больше ничего не успел, ибо тот уже был у второй двери, распахнул ее, пропустив вперед себя дышавшую в затылок Катюху. Следом Лугатик скользил подошвами ног по черному глянцу.

В палате три кровати и три голых девушки. Одна лежала на ближней койке, широко раскинув полные, но красивые ноги, подложив кисть правой руки под голову. Левая рука свисала с постели, касаясь пухлыми пальцами пола. Глаза прикрыты. Лицо безмятежно-красивое, тело, облитое ярким светом от окна, излишне полное, почти без талии. Скрип отрывшейся двери не вызвал у нее желания посмотреть, кто появился в проеме. Веки даже не дрогнули, и дыхание оставалось ровным. Между тем девушка не спала, это было заметно по слабому движению губ.

Вторая сидела лицом к двери на соседней кровати, опустив низко голову с пышными волосами, нервно перебирая короткими пальцами цепочку, прикрепленную к запястью. Подняла лицо и замерла в недоумении, пытаясь разгадать, кого увидела в дверях. Пальцы сжали цепочку сильнее, побелели, обескровили, и тело напряглось. Пышные волосы скрывали половину лба и щеки, из-за чего нельзя было рассмотреть лицо и заглянуть в большие глаза. Глубокий вздох высоко поднял без того высокую грудь, и все застыло в таком положении.

Третья, подбоченившись, стояла посреди разноцветной комнаты боком к окну, слегка раскачивалась и прищуривала выпуклые глаза с длинными ресницами, как обычно делают подслеповатые люди. Острый нос, пухлые губы и широкие брови, давно забывшие о салоне красоты, а может быть, никогда не знавшие его. Нежная молодая кожа и округлые формы тела. Повернула голову к двери и затем равнодушно отвернулась, уставившись в одну точку на стене.

– Мы ищем девушку, которую привезли позавчера, – громко сказала Катюха, смотря на всех сразу. – Может, вы знаете, в какой она комнате? – Не дождавшись ответа, растерянно оглянулась на Петьку. Рядом топтался Лугатик, хмурился Раппопет, а сзади маячила голова молчаливого Малкина. Катюха набрала в легкие воздух, чтобы задать новый вопрос.

Но девушка, лежавшая на кровати, приоткрыла веки:

– Летучие мыши летают по ночам, когда мы спим, – последовал ее ответ. – Ночью надо спать, чтобы не видеть летучих мышей.

Катюха переступила порог, пригладила небольшой ладонью волосы на голове, добавила:

– Красивая, зовут Карюха.

Испуганный голос второй девушки надрывно прервал:

– Не забывайте мыть ноги, – натянула тонкую цепочку, казалось, еще миг – и цепь отскочит от стены или разорвется, – а воду надо выливать в реку, чтобы топить собак, пускай они захлебнутся.

– Где Карюха? – выкрикнул из-за спины Буриха Лугатик, боком, мимо Петьки и Катюхи, втираясь в дверной проем. Природное донжуанство заиграло, восторженно хмыкнул, глядя на красивые тела, но получил от Катюхи локтем по ребрам, крякнул, сжал губы и убрался.

Вразнобой посыпались звонкие голоса девушек:

– Собак надо отлавливать, чтобы они не лаяли. Лай собак вреден, он заглушает крик петуха. Убивайте собак всегда. Давите их. Не давайте им плодиться. Собаки опаснее летучих мышей. Сообщайте о собаках в ветеринарную службу. Сообщайте о собаках. Сообщайте всегда, когда увидите их.

Катюха резко отступила назад, затворила дверь. Раппопет сплюнул, повел плечами, сунул руки в карманы штанов. Не вмешивался, в подобной ситуации бывать не доводилось. Черный гладкий пол раздражал, черный потолок давил на рассудок, как стопудовая гиря. Появлялось ощущение мелкости, никчемности и фатальности бытия. Сознание путалось. На душе противно скребли кошки. Малкин был спокоен, не выпячивался, не мозолил глаза, нескладная фигура сзади тихо возвышалась над всеми.

Катюха приблизилась к следующей двери и здесь последовала примеру Буриха: открыла, пересчитала кровати и пациенток в палате и направилась дальше. Так пробежались по остальным палатам до последней двери в конце коридора. За этой дверью обнаружили, что две кровати пустовали.

У окна спиной к двери нагишом стояла русоволосая худая высокая девушка. На ногах шлепки. Длинные волосы ниспадали на плечи и на спину до выступающих лопаток. На громкий голос Катюхи не обернулась.

Тогда Бурих оттер Катюху сильным мускулистым плечом, решительно выдвинулся вперед, отчеканил вопрос:

– С кем ушла Карюха?

Сашка, это была она, вздрогнула, по пружинистому молодому телу пробежал судорожный трепет. Вызывающая стойка сломалась. Стремительно оглянулась, резким вздохом вскидывая маленькую грудь. И замерла. А Петьку вдруг насквозь пробил мороз, рябью взбугрил кожу:

– Сашка, ты? Неужто ты? Как это? Не может быть! – изумление, как молния, расчертило его лицо. Он не верил своим глазам. Вытянулся на носках, шагнул вперед и раскинул руки.

– Ты нашелся, – прошептала Сашка. – Я уже не надеялась, я думала, тебя уже нет, никогда не будет.

Петька крепко обхватил ее:

– Но как? Почему ты тут? Откуда ты здесь?

Она лихорадочно вцепилась побелевшими пальцами в Петькины плечи, засмеялась истерично и продолжительно. Смех был дикий, дергающий все тело, натягивающий мышцы, как пружины. Затихал медленно, ослабляя напряжение. Наступила пауза, дыхание выровнялось, пальцы ослабли, Сашка отстранилась, глухо торопко заговорила:

– Ты пропал вдруг, мы решили, что это твои обычные шутки, что скоро ты вернешься. Но потом начали беспокоиться, отправились с Инной на поиски. И заблудились. Дорога привела в этот город.

– Инна тоже тут? – голос Петьки осип от сильного надрыва. Рукой откинул с Сашкиного лица волосы, пытливо заглянул в широко открытые глаза.

Сашка поникла, узкие прямые плечи опустились, ответила горловым потерянным полушепотом:

– Ее в первую ночь растерзали волки, – горечь перехватила горло. Вспоминать было больно.

Петька оцепенел и не двинулся с места, пока ему на плечо не легла рука Малкина. Обернулся, грустно, озабоченно сообщил:

– Это Сашка, моя младшая сестра, – глубоко вздохнул. – Немыслимо. Не ждал. – Вновь сдавил сестру до хруста в костях.

Малкин чувствовал, что Петьке сейчас больше не повезло, чем повезло. Бурих, конечно, рад, что встретил сестру, но вряд ли он радуется, что она тоже оказалась в этой дыре. Когда ты один, ничем и никем не связан, тогда легче и проще принимать решения и нырять головой в самое пекло, теперь же надо напрягаться, чтобы защищать сестру. Еще Малкин вспомнил, что в машине нет лишнего места, придется тесниться на заднем сидении. Маловат «жигуленок».

Лугатик пробежал глазами по телу Сашки, с опаской глянул на локоть Катюхи, огорчившись, что за Карюхой опоздали.

Мускулистый толстячок Андрюха затоптался, закряхтел и неопределенно хмыкнул.

Катюха с любопытством смотрела на Сашку, осознавая, что сестра Петьки – случайная и единственная находка.

– Ищете Карюху? – спросила Сашка. – Позавчера после ужина она ушла с Анькой. Нетерпеливая. Трудно ей придется, когда все увидит. Шок. У многих шоковое состояние остается, как второй характер. Ты, братик, без меня это знаешь, – заглянула Петьке в глаза. – Боже мой, как я рада, что нашла тебя! Я научилась выживать в этом городе. Но не жить. Жить тут я не могу. Я много вынесла, чтобы приспособиться. Но не знаю, как вырваться отсюда. Наверно, ты в таком же положении. Что же делать?

Вопрос был риторическим, Петька не знал на него ответ, но промолчать, показать себя бессильным не мог:

– Из любого положения есть выход, – ответил он. – Будем искать. Вместе отыщем. Но сначала вырвем Карюху, хоть это будет непросто. – Перевел взгляд на парней. – Кто-нибудь поделится рубашкой для Сашки? Не жмотничайте. Скорее, времени мало, пора двигать отсюда. – Просьба прозвучала как требование.

Раппопет возмущенно огрызнулся:

– Поделись своей!

Тогда из-за спин приятелей выступил Малкин, не говоря ни слова, смял в кулаке белую шапочку, стянул через голову синюю футболку, смущенно протянул Сашке. Без того аляповатая прическа Ваньки вовсе приняла неопределенные формы. Снова натянул шапочку, длинный, нескладный, рыжий, под благодарным взглядом Сашки сконфузился еще больше.

Девушка нырнула в футболку, которая оказалась ей до колен. Жесткая Петькина ладонь твердо сдавила мозолистыми шершавыми пальцами локоть сестры. Заторопился, подгоняя всех. Лугатик поежился с опаской. Раппопет хмуро тронулся с места. Остальные – за ним.

Резво по черным плиткам лестничного марша они спустились со второго этажа, миновали черный коридор первого, проскочили по лестнице внутри крыши к входной двери и выскользнули на улицу, на ходу сдергивая с себя белые шапочки. На заднем сидении автомобиля было тесно, как селедкам в бочке, и душно. Малкин и Лугатик сидели по бокам, сдавливая девушек посередине. Но так продолжалось недолго, потому что Сашка, не раздумывая, выдернула свое тело из тесноты и переместилась на Ванькины колени. Остальные вздохнули с облегчением, заполняя освободившееся пространство. Малкин не возражал, впрочем, его согласия никто не спрашивал, но, странное дело, несмотря на новое неудобство, Малкину это понравилось. Он почувствовал особенный жар, который проникал в него от легкого Сашкиного тела, обжигал, обливал потом и необычно приятно беспокоил. Дискомфорта не было, а пот не замечался. Бурих, устроившись за рулем, полуобернулся:– Кто такая Анька? Расскажи, – попросил он сестру.– Сначала я решила, что она из нас, – ответила Сашка. – Вела игру безупречно. Перепуганная, слабая, быстро сломавшаяся. Если бы в этом заведении пациентов на ночь принудительно не усыпляли, я бы проследила в полночь, как она превращается в волка. Но по ночам я спала, а утром все было как обычно. И лишь когда она зубами вцепилась в Карюху, я поняла, кто она. – Сашка сидела, пригнув голову, чтобы не упираться в потолок салона, чуть откинувшись, прижимаясь боком к Ванькиной груди, и тому это нравилось.– Ты должна была учуять запах, – проговорил Петька. – Волчий дух не сразу исчезает после превращения. – Его мозолистая ладонь легла сверху на руку сестры.– Заведение с утра до вечера опрыскивается цветочными ароматами, если ты не забыл, – напомнила Сашка. – Что можно уловить, кроме запаха цветов? Для этого надо иметь особенный нюх. У меня нет такого нюха. Не выработался. Хотя сейчас соглашусь с тобой, в этом городе он необходим.Бурих погладил руку Сашки. Никто из них не знал, как будут дальше развиваться события, но оба знали, что теперь они вместе.У девушки перехватывало дух оттого, что брат был рядом и что она разговаривала с ним. А ведь чего греха таить, давно ли совсем потеряла надежду, даже вовсе перестала думать, что он может оказаться где-то поблизости. Первое время надеялась, особенно когда прополз слух, что какого-то клиента засадили в одиночку и мурыжат, никого к нему не подпускают. Знала упертый характер брата, думала, что это вполне мог быть он. Но потом сама стала убегать из заведения и забросила все слухи. А выходит, напрасно. Никогда не надо отказываться от надежды.Он снова тронул ее руку:– Вернемся к Аньке.– Анька – профессионал первой категории, – не колебалась Сашка, вздохнув. – Поверь, за два года я неплохо научилась отличать агентов по профессионализму.– Понял, – кивнул Петька. – В таком случае, я знаю, где искать Карюху. Со мной тоже работали ветеринары первой категории. Я знаю их методику. Ты права, их трудно распознать сразу. Безупречно работают, не подкопаешься. Лишь одно странно: с первого дня с Карюхой начали работать высококлассные спецы, – приподнял брови и покачал головой.– Видно, в ней почуяли трудного клиента, – предположила Сашка.– Полагаю, дело не только в этом, – Петька задумчиво прищурился. – Дело еще в ее друзьях, – наклонил он голову. – Сдается мне, – чиркнул взглядом по виску Раппопета, по лицам сидевших сзади, – что ветеринарам не терпится и вас упечь в сумасшедший дом. Хотя непонятно, почему не сделали этого, когда арканили Карюху? Что-то помешало. Но что? – Бурих сделал короткую паузу и выдал многозначительно: – Странно. Чем вы успели насолить Философу? Я – понятно, я тут уже два года отираюсь, а вы только вылупились. И так много событий вокруг вас. Странно. Не сомневаюсь, сейчас ветеринары уверены, что вы пойдете по следу Карюхи, стало быть, начинают ловлю на живца. Это их тактика. Без меня ловушка для вас захлопнется в один миг. Ухо надо держать востро, а то вместе с ухом голову запросто оторвут. А голову, как понимаете, жалко, без нее – как без головы. Одной командой попробуем выстоять, в дурь попрем – разорвут на куски. – Отвернулся, посмотрел через лобовое стекло, горожане у дороги засуетились, стали пятиться, расходясь по разным направлениям, ритуал скорби закончился, обочина быстро опустела, Петька завел машину и включил заднюю скорость.Машина запетляла по городским улицам и переулкам. Все это длилось довольно долго. От бесконечной езды задним ходом, бесконечно пятившихся пешеходов, бесконечной череды перевернутых зданий сознание стало странно переворачиваться. В такую езду уже начинали втягиваться, пешеходов воспринимали спокойно, даже перевернутые дома на улицах перестали бросаться в глаза и не выглядели необычными. А взгляды, скользя по вывескам и надписям, читали, приспосабливаясь к зеркальному отображению. Непривычное навязчиво превращалось в обыденное. Думалось: «Ну нравится так жить горожанам, пускай живут, что в этом особенного». Мозг будто затягивало в огромный водоворот. Первым очнулся и выдернул себя из этого состояния Малкин. Встряхнул аляповатой прической, надтреснутым голосом попросил:– Нажми на тормоза, Петька. У меня в мозгах каша образовалась. Глюки начались. Все плывет. Если так пойдет и дальше, запросто можно волком завыть. Мутит голову какая-то чертовня.– Вот-вот, – вставила Сашка с внутренней озлобленностью. – Именно этого они и хотят от нас. Стоит только раз завыть волком – и все, пиши пропало, так и будешь выть до конца.– Ну ты уже слишком, – процедил через плечо Раппопет и добавил Буриху: – Тормозни, разомнемся.– Укачало, – подхватила Катюха. – Надо выйти подышать, – Это ее-то укачало, полгода из-за руля не вылезает.Лугатик тоже зашевелился, что-то пробурчал себе под нос, завертел головой и потянулся к ручке дверцы. Бурих припарковался у тротуара напротив перевернутого многоэтажного здания. Лугатик первым выбрался из автомобиля, потом – Раппопет, Катюха и последним Малкин после того, как Сашка сползла с его колен.Наконец, когда в салоне остались Петька и Сашка, сестра сзади обхватила брата руками и прижалась виском к его голове.

Друзья, выйдя из машины, испытали мгновенный шок. Что за черт, вместо оживленного тротуара, на который они ступили ногами, вместо пешеходов, вместо здания напротив они увидали перед собою пологий берег реки и траву под ногами. Это было место, где позавчера познакомились с Бурихом. Приятели ошалели, завертели головами, в глазах – растерянность, вопросы, недоумение. – Лучше бы мы дома оказались, – удрученно сплюнул Раппопет. – Дьявольщина сплошная. Ни машины, ни Буриха, ни Карюхи. Опять этот берег. Меня уже воротит от него. Хотел бы я знать, что это за река, водится в ней рыба или только одни собаки? Может, и дракон отсюда выплывает и косит под вертолет? Все, я теперь на тысячу лет завязал с рыбалкой. Не хватало еще на крючок дракона подцепить. Рыбы наверняка нет, всю рыбу распугали псы. Что-то мутит меня от такой рыбалки. Не понимаю, кто с нами в кошки-мышки играет? Может, и правда, этот неизвестный Философ к нам имеет претензии? Но непонятно почему и какие? Что делать-то будем? – исподлобья глянул по сторонам.Малкин с голым торсом, в широких серых мятых штанах, нескладно почесал затылок. Ему показалось неестественным, что не было ни одной собаки. Поляна вымерла. Солнце палило нещадно. Трава под ногами ужалась от жары, пригнулась. Вдоль пологого берега полоса примятой травы уходила в гущу деревьев. Над водой висело зыбучее марево. Безветрие.Приятели потоптались, вслух выплеснули недоумение и потянулись к лесу. Малкин, самый высокий, топал впереди, и это было удивительно, потому что в их компании постоянно первенствовал Раппопет, он всегда и везде любил быть значимым, а на этот раз Андрюха уступил место Малкину, плелся последним за Лугатиком, а тот в свою очередь наступал на пятки Катюхе. Раппопет был в подавленном состоянии, он не мог предугадать, что их ждало, а потому со своими мыслями оказался в тупике. Неуверенность в себе заставляла скукоживаться. Лугатика ситуация также выбивала из колеи. Неопределенность пугала. Малкин испытывал смущение за инициативу в своих руках. Все оглядывался на приятелей, не очень верил, что они тащились за ним. Нескладная фигура слегка раскачивалась. Катюха смотрела ему в спину и почему-то в этот миг вспомнила, как Малкин мотался со своей кастрюлей, и коротко прыснула. Между тем Раппопету и Лугатику смешок Катюхи показался неуместным, они забурчали.Подошли к ельнику, вошли в еловый рукотворный тоннель. У входа, где раньше сидели громадные сторожевые псы, собак не было. Малкин почувствовал смутное волнение. Отсутствие караульных собак заметили и остальные, усмехнулись, нет Буриха – нет порядка.Шагов через тридцать Малкин остановился как вкопанный, остолбенел. Катюха лбом уткнулась ему между острыми лопатками, ойкнула. На слежавшейся хвое лежал окровавленный труп пса с пробитой головой. Пасть раскрыта и повернута назад, как будто пес продолжал огрызаться, уже никуда не унося ноги. Малкин нагнулся и дотронулся до трупа, тот был еще теплым. Все произошло не так давно. Мысль о том, что в их отсутствие сюда успели наведаться горожане, колючками ежа прошлась по мокрому голому позвоночнику.Малкин осторожно переступил через труп и двинулся дальше. Но вскоре, пройдя еще шагов двадцать, снова наткнулся на трупы уже трех других собак. Та же картина: пробиты головы, раззявлены пасти и перекошены от ужаса морды. Стало не по себе. Приятели сгрудились, переглянулись. Движение замедлилось, ступать на хвойную подстилку стали тише и мягче. Надеялись, что трупов больше не будет, между тем выход из тоннеля развенчал эту надежду трупами двух больших псов.Все повторилось, как в первых двух случаях: проломы в черепах, кровь и страх в выпученных глазах. Спины обжег противный холод. Всех невольно будоражила мысль о горожанах. Малкин, ссутулившись, обошел псов и вышел из тоннеля.Впереди на месте строения, куда в первый раз привел их Бурих, было большое пепелище, из него еще струился тощий дымок, за ним бревнами в разные стороны торчали другие разрушенные постройки, оставшиеся после дикого разгула дракона. Хаос бил по глазам. Но больше ударило по глазам множество новых собачьих трупов между пнями. Опасность определенно витала в воздухе, висела над головами какой-то темной мрачной гнусью. А они были с пустыми руками, даже защититься нечем.Почти над самым ухом Малкина с ветки дерева каркнул невесть откуда появившийся черный ворон. Ванька вздрогнул: «И этот уже тут, почувствовал мертвечину», – поднял лицо вверх, замахнулся, ругаясь. Ворон тяжело заворочался на ветке, глянул презрительно, мол, чего машешь, все равно не достанешь, развел крылья и нехотя взмахнул ими, поднимаясь над Ванькиной головой и летя хвостом вперед. Тень ворона скользнула по людям и упала на землю, следуя за птицей. Ворон сделал круг над людьми, затем покружил над пепелищем, каркнул значительно и тяжело понес свой крик вдоль вырубки над разрушениями. Вроде бы ничего неестественного, если не считать полета птицы хвостом вперед. Движение задом в этом городе Ваньку уже не удивляло. Горожане, дракон, ворон. Однако на душе образовался какой-то осадок, будто когти ворона поскребли по сердцу.Парень огляделся, с сожалением вспомнил о ножах и топорах, которые видел в пещере, машинально почесал ногтями по ребрам, нагнулся, на всякий случай подобрал в траве попавшийся под руку сломанный сук. Махом укоротил через колено и один конец зажал в руке. Приятели последовали его примеру, даже Катюха торопливо подхватила с земли большой кусок старой коры.Петляя между пнями, двинулись мимо пепелища к ближайшему развалу бревен. Не знали, откуда ждать угрозы, но предполагали, что она могла появиться с любой стороны. Едва приблизились к развалу, как Катюха первая уловила слабое собачье визжание, хлопки и странное шипение. Вскинула руку, заставляя всех прислушаться. Шум раздавался с обратной стороны бревенчатой горы. Кинулись вокруг. За бревнами наткнулись на ошеломившую их картину.В траве высоко подпрыгивала какая-то безобразная скользкая тварь на длинных сильных ногах, с круглой ушастой головой, кривым клювом и большим щупальцем с длинным острым когтем на конце, торчащим из центра груди. Тварь размахивала щупальцем, пытаясь пригвоздить когтем собаку, которая беспомощно огрызалась и старательно укрывалась под бревнами.Никто не ожидал увидеть подобное. Катюха брезгливо вздрогнула, будто дотронулась рукой до твари, и, пересиливая внезапный озноб, ощущая дрожь в коленях, на ломких ногах по инерции продолжала двигаться вперед. В нос ударил едкий запах застоялой болотной сырости, выпущенный тварью навстречу людям. От резкого запаха Катюха мученически покривилась, но это не остановило ее. Клубы запаха окутали всех, лица парней гадливо сморщились. Сжимая скулы, ребята с ходу, не пасовать же перед тварью, с палками наперевес, кинулись, как в болотную хлябь, на выручку псу. Тварь угрожающе зашипела, подпрыгнула, высоко поднимая щупальцу с когтем, и вдруг метнулась по вырубке прочь, за дальнее, не тронутое драконом строение. Бег был настолько стремительным, что о преследовании не могло быть речи. Тварь исчезла со свистом, как росчерк молнии, унося с собой болотный запах.Люди склонились над бревнами, из-под которых доносилось жалобное скуление окровавленного пса. Катюха узнала Александра. Раны по всему телу, но голова цела. В общем-то, повезло, не появись сейчас люди, его ждала участь тех собак, чьи тела лежали трупами.– Александр, – Катюха присела и просунула между бревнами тонкую руку, – вылезай, тварь убежала. Откуда она появилась? Я представить не могла такую. Не бойся, больше не тронет тебя. – Однако Александр, по всему видно, не собирался вылезать, дрожал боками, слабо повизгивал, хотел о чем-то предупредить: раскрывал пасть, вытягивал шею, тыкался в щели испуганной мордой, заглядывал в глаза Катюхе. Но та ничего не понимала, лишь по-прежнему твердила слова утешения: – Все прошло, все прошло, Александр. Все будет хорошо. – Катюха стала привставать, пес зубами вцепился в ее топ, не отпускал, Катюха снова не постигала поведения собаки. – Отпусти, Александр, порвешь топ. Я знаю, ты напуган. Но успокойся. Тебе больше нечего бояться, все обошлось. Жаль, что ты ничего не можешь рассказать. Дождемся ночи. Хватит дрожать. Все спокойно.В этот миг воздух над головой разорвало на мелкие частицы, людей оглушил истошный петушиный крик, высокий, длинный, многоголосый. Воздух будто посыпался сверху, окатывая осколками хрупкого хрусталя. Затем по вырубке разнеслось свиное хрюканье.

Это показалось невероятным. Глаза людей задергались в поисках источника шума. Круглое лицо Раппопета удлинилось, Лугатик часто захлопал длинными ресницами, Малкин вытянул шею и на секунду остановил дыхание, Катюха изумленно выпрямилась, Александр опять заметался, из последних сил забился дальше под бревна. Из-за дальнего уцелевшего строения бурно выкатило скопище свиней и петухов. Громкий свиной визг и неистовые петушиные крики надавили на перепонки. Малкин напрягся, сжимая в ладони конец сука, дикий ор пронзил мозг, сдавил голову, будто железный обруч. Нелепая ситуация озадачила, привела в растерянность: неоткуда было взяться здесь этому сонмищу. Чувство новой опасности натянуло мышцы. А скопище неумолимо приближалось. Под жаркими лучами петухи ярко пестрили сочными красками оперения. Свиньи, в черных струпьях, накатывали черной волной.

– Что-то мне не по себе, – прошептала Катюха и боком притерлась к Ваньке.

Раппопет сплюнул, крутанул палкой над головой, раззадоривая себя короткими словесными выпадами, и вразвалку, с показным бесстрашием, шагнул навстречу громкому петушиному и свиному гвалту. Володька крякнул и сделал движение за Андрюхой.

– Стой! – сказал Ванька, но никто не думал подчиняться его командам, да и голос не был таким, который мог бы заставить Раппопета остановиться.

Наоборот, Андрюха пустился живее, распаляя себя резкими выкриками. Катюхе почудилось, что небо потемнело и стало краснеть и лес вокруг покраснел, а воздух начал отдавать смердящим запахом. Андрюха обрушил удары палки на свиней. Те завизжали, как резаные, и валом пошли на Раппопета. А петухи стали окружать парня, подпрыгивая и норовя клюнуть в лицо.

Вдруг петух возле Андрюхи превратился в зловонную осклизлую тварь и занес над Раппопетом щупальцу с длинным острым когтем на конце. Едкий смрад болотной гнили разъедал носоглотку. Лугатик попятился, а Малкин и Катюха остолбенели. Коготь понесся вниз, на голову Андрюхи. Казалось, мгновение – и он пригвоздит Раппопета. Но тот сумел увернуться, коготь со свистом пролетел мимо и глубоко вонзился в землю возле ног парня. Тварь забулькала квакающим кряком и, вырвав коготь из земли, снова взвилась вверх.

Тут еще несколько петухов превратились в таких же тварей. Свиньи обступали парней, превращаясь в других противных тварей. Бесформенные массы с выпученными лягушачьими глазами, многочисленными ногами с плоскими лапами, огромными ртами с акульими рядами зубов, длинными липкими языками. Эти бесформенные массы неумолимо сужали пространство. Положение Раппопета и Лугатика становилось хуже не придумаешь.

Катюха побледнела, заикаясь и с трудом веря в то, что видела. Вот о чем пытался предупредить Александр. Девушка сжалась. Ситуация для друзей была безнадежной, в такие мгновения ум отключается, срабатывает инстинкт. У каждого по-своему. Чувство боязни, конечно, может возникнуть у всякого, но не все из-за этого стремятся улизнуть, спасая собственную шкуру.

Малкин набрал в легкие воздух и всей мощью глотки взорвал окружающее пространство, перекрывая гомон тварей, петухов и свиней и глубоко зарывая свой страх. Обеими руками стиснул тяжелый сук и с ним наперевес с отчаянным воплем ринулся на тварей. Щупальца заметались над его головой, длинные острые когти засвистели перед глазами, метя в череп. Языки норовили обернуться вокруг его тела и сдавить намертво, челюсти клацали бешено, предвкушая свежее человеческое мясо. Но Малкин орудовал суком неистово и безоглядно, так что у тварей стали отваливаться головы, щупальца с когтями, фонтаном брызгала зеленая зловонная кровь. Ванькин безостановочный напор поражал. В бешеном круговороте он даже не заметил, что в руках у него был не сук, а меч. Раппопет и Лугатик, видя это, оцепенели. Им ничего не надо было делать, Малкин управлялся один. И скоро оставшиеся в живых свиньи и петухи ринулись к лесу и одним махом скрылись, оставив после себя останки тварей. Малкин отдышался. Лугатик, глотая слюну, таращил глаза на меч:

– Откуда это?

Малкина словно ударило током, когда его взгляд остановился на сверкающем лезвии необычной формы. Меч имел длинный витой эфес красного цвета с плетеной гардой из тонких черно-синих металлических нитей. На торце эфеса радужно сверкал крупной огранкой драгоценный камень, игрой света напоминающий диамант, но в цветовой гамме этого камня преобладали пурпурно-голубые тона. Руки, сжимая эфес, ощущали приятную тяжесть и тепло незнакомого металла. Чувство уверенности, какой никогда прежде не бывало, распирало грудь Малкина. В эту минуту он был сильнее обстоятельств, свалившихся на головы друзей. Однако ответа на Володькин вопрос у него не было. А в следующий миг с вырубки вдруг исчезли останки тварей, а из рук – меч, пальцы сдавливали обыкновенный сук. Малкина обдало холодом: «Магия, доконала эта магия».

Под бревнами по-прежнему скулил пес Александр. Шерсть в крови, в глазах испуг и бессилие. Его извлекли из-под бревен и отвели в сохранившееся строение. Перевязали раны тканью, обнаруженной в постройке. Ломали головы, как быть дальше. Решили отдохнуть и вернуться в город, найти Буриха. Ванька потер колено под серой мятой тканью штанин:

– Кажется, Философ заваривает против нас какую-то новую кашу.

В ответ было молчание. Катюха сидела, прислонившись спиной к стене и прикрыв веки. Раппопет полулежал на шкуре, опираясь на локоть. Лугатик возился на скамье и пыхтел. Пес Александр, положив морду на передние лапы, дышал часто и шумно. Прошло с полчаса. Малкин ступил к открытой двери и удивился: вырубка заполнена собаками. Оглянулся, нескладно передернул плечами:

– Пора. Подъем.

На этот раз и Раппопет подчинился команде. Малкин первым двинулся через порог. Не струганная половица чуть прогнулась и заскрипела, провожая его. Дверь качнулась и проскребла нижней частью по доскам. Голый торс парня блеснул на солнце, а всем почудилось, что меч сверкнул в его руках. Собаки расступились, освобождая путь. Нога Малкина опустилась на землю с другой стороны порога. Но как только это произошло, под подошвами оказался твердый асфальт. Перед глазами – городская улица, Катюхина машина, дорога, перевернутое многоэтажное здание, тротуар, пешеходы. А за спиной топтались Раппопет, Лугатик, Катюха. Заглянул в раскрытую дверцу «жигулей», за рулем – Петька, на заднем сидении – Сашка в синей футболке, что-то жужжала в ухо брату. «Ну и дела», – успел подумать Малкин, а Катюха взвизгнула, подпрыгнула от радости и втиснулась в салон автомобиля:

– Я больше не вылезу из машины, ни за какие коврижки. Лучше в салоне париться, чем на воздухе шарахаться от всяких скользких тварей, – наткнулась она на непонимающие взгляды Петьки и Сашки.

– Ты о чем? – озадаченно спросил Бурих. Восклицание Катюхи удивило, только что рвалась наружу, а теперь в духотищу салона лезет. Семь пятниц на неделе. С чего бы это? Ему духота не досаждала, он привык к дискомфорту, однако не отказался бы дыхнуть ветерка, рубаха на спине и подмышками мокрая от пота. – Быстро ты надышалась.

– Быстро? Не сказала бы! – воскликнула Катюха. – Ваш Философ вытворяет – в мозгах не укладывается. У него, как у горожан, с головой не все в порядке. В сумасшедшем доме его место. Пока вы тут лясы точили, с нами такое произошло – дрожь по телу. Мы снова побывали на вырубке.

Парни также подмяли под себя сидения авто. Добавить им было нечего, девушка сказала за всех. С пылом выдала в деталях, удивляясь, что ни Петька, ни Сашка не заметили долгого их отсутствия. Получалось, что магия Философа управляла не только событиями, но сжимала время. Забавно читать об этом в книжках, но испытывать на собственном горбу не очень приятно.

Рассказ Катюхи не поставил Петьку в тупик. Бурих хорошо знал о скользких тварях, бромбенах и чваклах. Однако гибель собак и ранение Александра заметно удручили.

Сашка переместилась на колени к Малкину. Из рассказа уяснила место обитания брата. Спокойно заметила Катюхе:

– Главное, что все остались живы. Бромбены и чваклы довольно опасны.

– Да уж, – съязвила Катюха, – это я как-то рассмотрела.

Ванька плотно сжимал губы, обжигая пальцы о жаркие бедра Сашки. Бурих тронул автомобиль с места:

– Похоже, Философ устраивает вам проверку на вшивость. Столько почестей сразу: и дракон, и бромбены с чваклами, и меч. С чего бы это? Меня так не принимал. Хотя и мне от него досталось с лихвой. В этом городе день прожил – радуйся. Потому что следующий день может не наступить. Добраться бы до этого Философа. Ведь определенно сидит где-то и варит свою магию. Его следовало бы остановить, пока всех нас в тартарары не отправил. Но я до сих пор не знаю, с какой стороны к нему подобраться. Это хуже, чем плохо. К тому же мы все бессильны против магии. Мозгуй не мозгуй – лбом стену не прошибешь.

– К черту Философа, сначала вытащим Карюху, – выдохнул Малкин из-за плеча Сашки, ее длинные мягкие волосы терлись о его лицо, щекотали ноздри при вдохе.

Бурих, поглаживая ладонью отшлифованный набалдашник рукоятки переключения скоростей, чуть набычился, сильнее прижал ногой педаль газа. Раппопет с напускным безразличием развалился на сидении, словно спрятался в панцирь. Лугатик испытывал некоторую зависть к Малкину, ему хотелось, чтобы Сашка сидела на его коленях. Катюху езда задом раздражала, но она смирилась. Вскоре припарковались у площади, в центре которой громоздился высокий пьедестал со скульптурой голого зада. Настроение у приятелей было скверное, потому скульптура больше не вызывала издевок. К Петькиной информации, что перед ними площадь Начала, отнеслись равнодушно.

Скульптура и постамент были выполнены из чистого белого мрамора. Отшлифованный со всех сторон эллиптический постамент стоял на квадратном ярко-красном мраморном пятачке, окруженном постриженными зелеными мелколистными кустами. Площадь вокруг пятачка выложена черной мраморной плиткой. От красного пятачка, сквозь кусты и дальше по всей площади, ровными лучами пробегали несколько белых дорожек. Впечатляло. Яркое солнце плавилось в вышине. Бурих выбрался из машины, задом сделал десяток шагов по площади, боковым зрением наблюдая за происходящим у скульптуры. К ней пятками вперед подходили горожане, мужчины и женщины. Не обращая друг на друга внимания, спускали штаны и поднимали подолы, нагибались и прислонялись задами к постаменту, стояли так некоторое время, потом отрывались, натягивали одежду и преспокойно, как ни в чем не бывало топали в обратном направлении по своим делам. Все это походило на странный ритуал. И хотя приятелям сейчас было не до смеха, Катюха не выдержала, усмехнулась:– Посмотрите, как это называется? Трутся задами о постамент. День смеха, что ли?– Не торопись смеяться, – отозвалась Сашка. – Так горожане выражают почтение Философу, – насупилась. – Совсем несложно. Когда сама будешь делать, не пугайся. В сумасшедшем доме проходят через это.– По-твоему, я похожа на чокнутую? – Катюха фыркнула. – Мы отсюда выберемся, вот увидишь! Я сочувствую тебе, но не собираюсь плыть по течению и выражать почтение Философу.– С волками жить – по-волчьи выть, – Сашка откинула с лица волосы. – Это в буквальном смысле.– Плевать мне на твои смыслы! – вспыхнула Катюха и отвернулась от Сашки.– Не цапайтесь, поживем – увидим, – вырвался Ванькин голос и попросил Сашку: – Лучше объясни, почему почтение выражают у символа успеха?Сашка сидела на коленях Малкина, боком к нему, ее ноги теснились рядом с ногами Катюхи, Малкин видел профиль, и тот определенно нравился ему. Девичье тело было как пружина, его обдавало жаром, кровь закипала, как на огне. Малкин отчаянно гасил в себе огонь, не зная, куда деть руки. Сашка повернула лицо, обожгла взглядом и дыханием, отчего по телу и щекам Малкина поползла краска смущения.– Все очень просто. – Острая грудь Сашки приподнялась под синей футболкой на уровне глаз Малкина. – Горожане убеждены, что жизненная сила приходит от Философа именно так, а без жизненной силы нет успеха. Стало быть, успех невозможен без Философа. Поэтому преданность ему важнее всего. Наивысший успех – это смерть собаки. Каждая собачья смерть в честь Философа. Сегодня праздник Успеха, к вечеру здесь будет столпотворение. Все стремятся исполнить ритуал.– Лучше бы они головами приложились к постаменту, может, поумнели бы, – хохотнул Андрюха Раппопет.– Видишь, постамент стоит на квадрате из красного мрамора, – продолжила Сашка, не концентрируя внимание на реплике Раппопета. – За ним кольцо кустов и разбегаются лучи-дорожки, а дальше черное поле мрачной плитки, – провела глазами по салону. – Надеюсь, всем понятна аллегория этих цветов вокруг скульптуры?– Все ясно, как белый шарик, – хмыкнул Раппопет. – Свет там, где зад, а там, где нет его, – черная тьма. Стало быть, ищи истину там, где свет.– В общем, да, – подтвердила Сашка. – Горожане повторяют слова Философа. «Истина там, где нет мысли». И это справедливо. Если ты раздумываешь, значит, сомневаешься, а если сомневаешься, то какая же это истина? Сомнения рождаются в голове, там, где мозг, лишь зад никогда не мыслит.На короткое время наступило безмолвие. Затем Лугатик нарушил его, поморщившись:– Какая-то извращенная трактовка. Кажется, Философ сам себя перемудрил. Но ведь может быть все как раз наоборот.– Над этим ломают головы те, кто не понял главной истины, – без тени улыбки прищурилась Сашка, – понимающий истину пройдет через любую преграду.– Маразм, – поперхнулся Лугатик. – Ты, кажется, перепутала нас с местными жителями. Впрочем, ничего странного в этом не вижу. Когда все вокруг поставлено с ног на голову, невольно сам перевернешься. Мы в этом городе совсем немного поторчали, и то у меня череп ломит от мути. У тебя ж вообще должны мозги перевернуться.В это время Бурих поприветствовал пятившихся мимо него двух молодых горожанок:– Женские истины не покинет мудрость свиньи!На горожанках были надеты легкие короткие летние платья без рукавов. Длинные волосы уложены в прически. На ногах босоножки. Внешности горожанок были привлекательными, однако Бурих смотрел на все хладнокровно. Он хорошо знал, что эти красивые ноги ночью становились ногами волчиц, эти миловидные лица вытягивались в звериные морды, красивые фигуры превращались в волчьи туловища. И это определяло его отношение к горожанкам. Те улыбнулись Буриху, кивнули и, приостановившись, тоже поприветствовали:– Без мудрости свиньи нет мужчины.Обменявшись приветствиями, Бурих и женщины вгляделись в лица друг друга, как бы вспоминая, где и когда они могли видеться прежде, и лишь после этого вместе направились к скульптуре. Завязался разговор. Буриху нужна была информация о Карюхе, и он знал, что любую информацию в городе можно было добыть у скульптуры голого зада, особенно на празднике Успеха. В этот день горожане открываются друг перед другом, тайны перестают быть тайнами, слухи мгновенно превращаются в обсуждения. Бурих неслучайно выбрал для разговора этих двух молодок. В них он учуял агентов ветеринарной службы. Бурих осознавал, что его тоже могут раскусить, но для него это ничего не меняло. Пока ему удавалось морочить ветеринарную службу, удачно обходить капканы. Верил: если что, вывернется и на этот раз. Задом приблизились к кустам, гуськом по дорожке устремились к постаменту. Разговор состоял из коротких фраз, понятных антиподам:– Ветеринарная служба гнет подковы. Всякому найдется наживка, – кинул через плечо затравку Бурих.– Кипящая вода не обжигает, – отвечала ему пятившаяся первой молодка с рыжеватыми волосами.– Знать бы, где развели костер, – продолжил Бурих, – чтобы не искать дрова. Без дров разгорится ярче.– Котел уже кипит, – произнесла вторая молодка, подпоясанная красным ремешком и подозрительно смотревшая в затылок Буриху, пятившемуся за нею.– Ветеринарная служба всюду, – воскликнул Петька.– Не ищи истину, чтобы открыть дверь, – отозвалась рыжеволосая молодка, остановилась перед постаментом из белого мрамора, едва не коснувшись его спиной.Молодка с красным ремешком на талии уткнулась пятками в пьедестал, сверля затылок Буриха. Петька боковым зрением наблюдал за женщинами. Горожанки нагнулись, откинули подолы, спустили трусики и прижались задами к мрамору. Бурих сделал то же самое. Затем, натянув одежду, заговорил первым:– Дрова нужны в лесу.– Философ знает, – подхватила рыжеволосая, – что спички в клешнях у большого рака. Философ прав: «Убей истину, или сомнение убьет тебя».– Дорога начинается там, куда смотрит зад, – вымолвил Бурих.– Перед твоими пятками простор. Путь не виден, – въедливо смотрела молодка с ремешком на талии.Обе начали медленно удаляться. А Бурих попятился к машине.– Ты артист! – громким веселым восклицанием встретил Буриха Раппопет. – Представление на славу. Хорошо приложился рядом с женщинами. Зря не прихватил с собой Лугатика, он не подвел бы. Что ты чувствовал, когда прилепился к этому куску мрамора?– Попробуй сам и расскажи нам. – Бурих повернул ключ в замке зажигания. – Тогда перестанешь задавать вопросы.– Ладно. Закрыли тему, – согнал с лица веселье Раппопет, снова спрятался в свой панцирь. – Что выведал?– Информацию, – бросил Бурих. – Едем за Карюхой. Делать надо все быстро, ветеринарной службе известно о наших намерениях. Волчица с ремешком раскусила меня. Нас ведут по меткам у Сашки. Стоять на месте нельзя.Сашка на коленях у Малкина слегка дернулась. Знала, что так будет. Дернулся и Лугатик, выпалил испуганно:– Высадим ее. Она тут все знает, закружит ветеринаров, а мы управимся и вернемся за нею.– У тебя в черепе черви завелись! – раздался резкий голос Малкина. – Ты же сразу сдашь ее ветеринарам. Ее в два счета накроют, – невольно прижал Сашку к себе. – Трогай, Петька!Бурих, довольный Малкиным, сорвал машину с места. Задом втиснулся в автомобильный поток на дороге:– Ситуация непростая. Капкан для нас приготовлен. Он захлопнется, как только мы в нем окажемся. Ловушка в кафе «У большого рака». Задача – не попасть в нее.– Тогда нечего туда ехать. Пусть сидят себе до посинения, ждут, когда рак засвистит, – хохотнул Раппопет, потирая руки. Как будто все хорошо складывалось, представился случай утереть нос этим перевертышам.Бурих переждал всплеск эмоций Раппопета и спокойно пояснил:– Ты не понял, в этой ловушке Карюха, она приманка для нас, – сделал паузу, чтобы Андрюха уяснил. Тот подобрал ноги и выпрямился на сидении, его покоробило: надо же, как тупого котенка, ткнули носом, уличая в недогадливости. Стерпел, нагнул голову, засопел, прижался плечом к дверце, замыкаясь в себе, но все еще продолжал раздуваться, как индюк, и бросать косые недовольные взгляды на Буриха. Петька продолжил: – Посетители кафе – агенты ветеринарной службы. Не успеем пикнуть, как окажемся у них в лапах. Но есть зацепка, чтобы изначально сбить их с панталыку. Вас ждут такими, какими вы появились в городе. То есть, по их представлениям, перевернутыми. Ни ходить, ни говорить, ни думать, как горожане, не умеете. Сразу обращаете на себя внимание. – Бурих прервался, чтобы объехать машину с включенными аварийными сигналами.Катюха воспользовалась заминкой, вставила:– Вряд ли у нас получится стать похожими на горожан. Раскусят как пить дать, стоит показаться на горизонте. У нас нет навыков двигаться задом.– Какие, к черту, навыки? – засопел Лугатик. – Что нам, впервой пыль в глаза пускать? Петька вон без напряга шурует. Пристройся к нему – и вся наука. Попробуем, пока раскусят – мы чего-нибудь натворим.– Ты уже однажды натворил в магазине, – огрызнулась девушка. – Скрутили, как миленького. Еще б немного, тебя бы тоже искали в сумасшедшем доме. Легко метешь языком, а на деле ни на что не способен. Балабол.Лугатик будто получил под дых, начал зевать, не находя ответных слов.– Хватит болтать, – проговорил Малкин и посмотрел в затылок Буриху. – У тебя-то какой план? Выкладывай. – Пошевелил затекшими ногами, с удовлетворением ощущая горячее пружинистое Сашкино тело у себя на коленях.Лугатик поджал губы, затихая, Раппопет приподнял брови, перестал надуваться. Бурих кивнул и прочеканил:– План примитивно прост, но с секретом, – тон был деловым. – Входим в кафе, отбиваем Карюху и сматываем удочки. – Умолк, ожидая реакции.По лицам поплыло недоумение, какое-то время пауза тянулась, как резина, пока Раппопета не прорвало:– Что это за план? – Андрюха зашаркал подошвами обуви по коврику. – Какой секрет? Все шито белыми нитками! Прём дуриком, кто во что горазд! И долго ты корпел над этим планом? – саркастически сморщился. – Видно, совсем не напрягал черепок! Таким макаром мы и без тебя смогли бы шуровать, но коль взялся за гуж – приложи мозги, а не заднее место. Зад прикладывай к мраморному постаменту. Кстати, у тебя это здорово получается, на все пять, без всякого секрета. А тут, видите ли, секрет у него. Не смеши людей, Бурих!Петька переждал вспышку:– А секрет такой, – уточнил он затем: – Я сообщил волчицам, что везу вас сдавать ветеринарам.Всех словно окатило ушатом воды. За стеклами автомобиля кто-то продолжительно просигналил. Слух воспринял это, но взгляды рассеялись по уличной суете, ни на чем не в состоянии сконцентрироваться, мысли заклинило на Петькином известии. Наконец снова выплеснул Раппопет:– Что? – голос сорвался на фальцет. – Это слишком! – Как мячик, подпрыгнул на сидении, будто угодил задом на ежа, и его понесло по кочкам. – Это что, такая шутка? Ты случайно не свихнулся, Бурих? У тебя заворот кишок в мозгах! Я не подопытный кролик и не кусок ржавого металлолома, чтобы меня куда-то сдавали. Ты ошибаешься, если думаешь, что мы у тебя на удочке, как пескари на крючке у рыбака. Мы и сами умеем ловить рыбку! Вали ты к чертовой бабушке со своим секретом. Мы можем одни обойтись. А может, нам лучше тебя самого сдать? Вот уж ветеринары порадуются, давно сети расставляют. А что, хорошая идея, сдать тебя в обмен на Карюху. Как смотрите на это, друзья? Подъедем сейчас к кафе, кликнем агентов и Буриха прямо им в руки! Думаю, беспроигрышное дело. Пускай парится и дальше в этом городе! Ну, что молчишь, Петька, принимаешь мой секрет? Уж он станет настоящей неожиданностью для агентов. А может, тебя просто высадить сейчас? Врезать, как следует, по шее и высадить, чтобы впредь соображал лучше. – Недовольство Андрюхи постепенно утихало, в конце концов, зло сплюнул и угомонился.Ванька вытер пот со лба и размеренно, но очень весомо, что было непривычно для всех, выдал:– Не маячь, Андрюха, или мы тебя самого высадим!У Раппопета от изумления перехватило дыхание:– Ты, Малкин, чего? – вытаращился он. – Ты кто такой, чтобы командовать тут?– У тебя другой план есть? – спросил в ответ Ванька.Андрюха неожиданно для всех покраснел, как обычно краснел Малкин. Подобного с Раппопетом никогда не случалось. Умолк, потому что никакого плана вообще у него не было. Эта среда обитания была незнакомой, и осваиваться в ней Раппопет вовсе не собирался.– Я уверен, – Бурих направил автомобиль в переулок, – ветеринары не ждут вашего сопротивления. В этом неожиданность. В этом секрет.

Спустя некоторое время Петька втиснул автомобиль между плотно припаркованными машинами у фасада каштанового перевернутого здания с несколькими выступающими белыми пластиковыми входными дверями, устроенными в коньковых крышах. Над одной из таких двойных дверей бросалась в глаза яркая, видная издалека, вывеска: «акар огошьлоб у». Не вылезая из машины, сквозь стекла огляделись. Часть довольно широкого тротуара, выложенного перед зданием разноцветной тротуарной плиткой, была забрана под длинный карман с разметкой для парковки автомобилей, обрамленный высоким бордюрным камнем красного цвета. Тротуар кишел прохожими, снующими в разных направлениях. Пожилые вышагивали размеренно спинами вперед, молодые неслись стремглав, женщины бальзаковского возраста не ломились и не медлили. Каштановый перевертыш был многоэтажным, по всей фасадной стене под окнами торчали белые вентиляторы кондиционеров. Входные двери беспрестанно мотались, пропуская снующих посетителей. В жилых, из красного кирпича, домах нижние над крышами этажи пестрили магазинами с рекламами в окнах и на стенах. Вдоль тротуара – деревья с неестественно сочной зеленью. Лугатик пострелял глазами, не нашел табличек с названием улицы. Катюха чувствовала себя неуютно. Это был чужой город. Неизвестно, какие коленца он мог выкинуть еще и какие авансы выдать. На душу давила пустота и ожидание неудач. Попыталась отогнать унылые мысли, и в уши ворвался шум автомобилей. Петька смотрел на вход в кафе, представляя, что увидит за ним. Помедлил, заглушил мотор, толкнул дверцу авто:– Иду первым, – сказал он твердо, не поворачивая головы, не допуская возражений. – Навожу тень на плетень. Для этого мне достаточно пяти-семи минут. Потом жду вас. Девчатам оставаться на улице, смотреть во все глаза. Парням не жевать слюни. Действовать с напором. Внутри не выпускать меня из поля зрения и выполнять мои команды. Прорываемся к Карюхе и уводим. И мы в дамках! – Сейчас он был вожаком, ни у кого не возникало желания противиться. Выпрыгнул из салона, за ним – остальные. – Спиной вперед! Переждите у двери! – предупредил, переступая через красный бордюр. Пересек тротуар.Приятели попятились к кафе. Но стоило им ступить на цветной тротуар, как вокруг неожиданно все стихло. Даже гул от машин прекратился. Будто образовался вакуум, безвоздушное пространство. Оживленный тротуар превратился в многоликое каменное изваяние, горожане застыли в странных позах. Точно магия обездвижила прохожих. А следом разом все заметались, взметнулись испуганные голоса.Катюха взглядом наткнулась на лицо Сашки, серое и перекошенное. Всем телом развернулась в том же направлении и остолбенела. Крик увяз в горле, вместо него голосовые связки смогли выдать беспомощный хрип. Тротуар был пуст, горожан как ветром сдуло, а на людей надвигался уродливый монстр. Бурих на ступенях высокого крыльца, перед дверью в кафе, был накрыт волной общего паралича. У Лугатика не попадал зуб на зуб, ноги стали ломкими и перестали ощущаться. Раппопет втянул голову в плечи, будто пытался уменьшиться, а руки хаотично зашарили по карманам. Малкин налился краской, машинально схватил за руку стоявшую рядом Сашку, заслоняя. У Катюхи пропал голос, даже хрип прекратился. Малкин успел и ее толкнуть себе за спину.Чудовище надвигалось. Огромное, многорукое, многоголовое и рогатое. Пасти с клыками изрыгали брызги и выбрасывали змеиные жала. Тяжелые лапы проминали асфальт тротуара. Кривые корявые руки тянулись к людям. Внезапный вопль монстра остановил кровь в жилах. Стекла на окнах посыпались, на крышах снизу порвало кровлю, по стенам поползли трещины. Не успевших спрятаться горожан волна вихря слизнула с тротуара, подняла в воздух, пошвыряла по сторонам. Кровь, стоны, крики.Но приятелей вихрь не коснулся, лишь заставил сгрудиться. Однако необъяснимая сила подхватила и понесла вон от чудовища с такой быстротой, что в ушах засвистело. Бурих бежал вприпрыжку последним. Сзади – вопль, скрежет металла, тяжелая поступь. Друзья метнулись за угол. Чудовище дышало в затылок, пасти нависли над людьми. Сунулись в какую-то дверь в крыше, надеясь укрыться, но тут же дверь за ними от мощного удара с грохотанием вылетела вместе с частью крыши и кирпичной стены. Проскочили по лестничным маршам вверх, в коридор, в офис, к разбитому окну. Бурих вытолкнул девушек наружу, перепрыгнул через подоконник. Сквозь разорванную кровлю крыши спрыгнули на землю. Остальные последовали за ними. Но едва вынырнули из-под крыши, как с грохотом за спиной обрушилась часть стены. Чудовище ломилось напролом. Люди побежали дальше, выбиваясь из сил, пока несли ноги. Наконец, остановились, скучились, прижались к кирпичной кладке торца крыши.Лугатик и Раппопет сцепились, как сиамские братья-близнецы, вдавливались в кирпич, будто пытались пройти сквозь него, волосы на голове стояли дыбом. Андрюха в изнеможении приготовил кулаки, Володьку лихорадило, он не находил, чем обороняться.Малкин и Бурих сбились плечом к плечу, прикрывая Сашку и Катюху. Девушки не стенали, страх сковал. Зловонное дыхание монстра обдавало всех. По клыкам текли слюни, жала, как стрелы, мелькали у лиц приятелей. Еще миг – и конец. Хохот старухи с косой ударил по перепонкам.– Тебя прислал Философ?! – вдруг во все горло надсадно возопил Малкин, цепляясь за свой крик, как за соломину. – Что ему нужно от нас?Из пастей чудовища упали на асфальт сгустки пены, пузырясь и лопаясь, оголенные клыки нависли над людьми, глаза почернели, кривые пальцы затрещали суставами. Раздалось свирепое урчание, свист и клекот:– Нет жизни, если нет смерти! Живет тот, кто убивает.– Это твой ответ? – Малкин, защищаясь, вытянул вперед руку и вдруг ощутил, как в ладонь легла рукоять меча. Он крепко сжал ее, и чудовище напоролось на острие.Попятилось, замотало головами, взревело:– Меч? Меч Магов?!Малкин десятым чутьем уловил, как старуха с косой начала злобно метаться и отступать. Чудовище заходило ходуном, толстая бугристая кожа задрожала холодцом, шеи вывернулись, поворачивая головы в разные стороны, и разнеслось многоголосое шипение:– Ты подставил меня, Философ! Обманул. Послал убивать, а сам дал им меч, чтобы прикончить меня. Тогда смотри, как я взбешен! – Чудовище тяжело подпрыгнуло и кинулось на людей.Малкина нечеловеческий толчок бросил навстречу, меч вонзился в бесформенное тело, затем стал отсекать кривые пальцы и руки. Но на месте отсеченных появлялись новые, уколы и порезы на коже мгновенно затягивались, все начиналось сначала. Чудовище бесновалось. Малкин не отступал. Нашла коса на камень. Надсаживалось, выплевывало рев с черной мутью слюны:– Философ! Я раздавлю этого человека. Меч Магов не поможет ему!Но Философ не отвечал, был безмолвен и глух. А в тучной бесформенной массе монстра, как в паровом котле, клокотало зло. Тем не менее меч в руках Малкина пугал монстра, заставлял шарахаться, прятать болевую точку, укол в которую станет смертельным. Друзья Малкина у него за спиной неотрывно следили за странным единоборством, не в силах помочь и не в силах остановить. Малкин бился отчаянно, и чудовище в ожесточенном бессилии взметнуло в воздух черный вихрь из земли, асфальта, бетона, кирпича и металла, обрушивая на людей. Все смешалось. На миг сознание исчезло, а когда вернулось, люди обнаружили, что обретаются на берегу реки, чудовища и урагана нет.

Бурих стоял у воды, волна чуть плескала, едва не касаясь обуви. Его не удивило мгновенное изменение обстановки. Определенно в ситуацию кто-то вмешался, может, Философ. Его ходы, как всегда, для Петьки были загадкой. Первое, что увидал Бурих, были песьи головы в воде, плывущие к нему. Малкин с голым торсом на широко расставленных ногах оказался в кустах, лицом к окраине города. Руки подняты над кустами, сжаты в кулаки, без меча. Глубоко дышал. Мышцы ныли, с лица не сходила ярость. Очертания города безмятежно плавали в солнечном мареве. Сашка в смятой футболке замерла в центре поляны. Кусты крапивы жалили голые бедра, колени, икры. Запах поляны резко бил в нос острым дурманом. Травянисто-собачьим. Множество собак вокруг удивило девушку. Володька Лугатик застыл ближе к лесу на большой муравьиной куче в траве, таращился на Андрюху Раппопета, утопающего в высоких лопухах. По ногам под штанинами побежали мелкие муравьи. Нагнулся, вытряхнул, что-то пробурчал, отступил в сторону. Раппопета облепили колючки, он выбрался из лопухов, отплевываясь и срывая колючки с одежды. Катюха очутилась у начала тропы в ельнике. Между двумя огромными сторожевыми псами. Девушка потянулась к ним рукой. Но те метнулись к Буриху. Катюха досадливо вздохнула. Малкин разжал кулаки, выбрался из кустов, направился к Буриху. Тот озадаченно выговорил:

– Не понимаю его. По большому счету, я, конечно, понимаю, что он хочет заставить нас лить воду на его мельницу, но никак не могу уяснить, зачем эта мельница перемалывает всех в порошок. Пора бы остановиться. А он упорно сталкивает лбами собак и волков. И горожан и собак уменьшилось наполовину. Ему нужен мертвый город. Но почему? Загадка. – Бурих имел в виду Философа.

Непросто разобраться в ситуации. Малкин вспомнил недавний вопрос Катюхи и перефразировал:

– Выход только один, хоть ты не веришь в него: помирить собак и волков. Войны неизменно заканчиваются либо поражением одной из сторон, либо худым, но миром. Примирение – это путь из тупика.

– Я же называл причину, по которой это нереально, – мотнул головой Бурих. – Не представляю как. Кроме того, есть еще одна дикая причина: обе стороны хотят только победы, до полного истребления противника. Результат, я думаю, запрограммирован Философом. Победит одна из сторон, но победа будет пиррова. Я вынужден участвовать в этом балагане, чтобы сохранить собственную жизнь. – Бурих отвернулся.

Малкин взял Буриха за плечо:

– Надолго ли сохранишь? Конечный результат и для тебя станет конечным, да и для нас, вероятно, если мы не придумаем, как выбраться отсюда. Посему соображай, другого пути, кроме мира, нет!

– Я не знаю, как добиться мира, – после паузы обронил Бурих.

– Кроме тебя некому, ты у людей-собак вожак, – надавил Малкин. – Много сделал для них. Тебя должны послушать. – Ванькина решимость удивляла его самого, в нем происходил странный перелом. – Придумай что-то, подтолкни людей-собак на первый шаг. Трудно, но чем черт не шутит?

Сбоку зашуршала трава, парни повернулись на шум, это была Сашка.

– Пока что мы остались живы, – откинула она со лба русые волосы. – Философ туго знает дело, – поймала глаза парней. – То кинет нас в пекло, то вытащит здоровенькими. То всучит меч Магов, то выхватит из рук. Ты хотя бы рассмотрел этот меч, Ванька? В магии всегда существует таинственная связь между предметами и событиями. Тебе не зря показали меч Магов и открыли его силу. Мы все должны найти разгадку.

Малкин покраснел под ее взглядом, у него в голове разгадки не было. И Бурих ничего сказать не мог.

– Как можно объяснить события? – Сашка закинула волосы за спину. – С одной стороны, вас не жалуют, с другой – благоволят. Найти бы Философа. Если все это устраивает он, хорошо бы ответ услышать из первых уст. Что скажете, братцы кролики?

Петька обнял сестру за плечи:

– Умная ты у меня, сестренка. Помню, в школе химию щелкала на одном дыхании. А модница была, парни штабелями ложились. Сейчас переодену тебя, есть во что. Впрочем, извини, после налета дракона – шаром покати. Но ты не переживай, в город вернемся – все добудем.

– А мне нравится в футболке, – улыбнулась Сашка и глянула на Малкина, – не отнимешь? В ней запах моей прошлой жизни.

– Она пахнет Ванькиным потом, – насмешливо съязвил Раппопет, отрывая от одежды последние колючки лопухов.

Малкин неловко затоптался, Сашкины глаза смущали его. Собаки вылезали из воды, сбивались в кучу возле Буриха. Петька потрепал по шее темного пса, кружившего у его ног:

– Все знаю, Кирилл. Мне уже рассказали. Как там Александр?

Пес вытянул шею и жалостливо проскулил.

– Ничего, – успокоил Бурих, – главное, он жив. Поставим на ноги. Это моя сестра, – показал он на Сашку, – передай всем, чтобы хорошо приняли. И еще, у нее метки на бедре и на лбу, надо их нейтрализовать, скажи сукам, чтобы постарались вылизать до вечера. – Увидал удивленно вскинутые брови сестры и пояснил: – Слюна сук нейтрализует метки ветеринаров, рассасывает, делает безопасными и бесполезными. Кирилл отведет тебя к сукам. К вечеру меток не будет. А теперь двигаем на вырубку.

Пес Кирилл понятливо заурчал и носом коснулся Сашкиной руки. Собаки ручейками потекли по поляне к ельнику. Сбивались в плотную массу, шуршали лапами по тропе мимо Катюхи. Она, как настороженный суслик, безмолвно застыла у входа в тоннель, ждала приближающихся ребят. Лугатик сорвался с места, кинулся наперерез Буриху, путаясь в высокой траве:

– Ты смываешься? – зачастил он короткими возгласами. – А Карюха? Ты обещал! – Заметался взглядом по остальным. – Бросили Карюху, да? Испугались монстра? В штаны наложили? Перед Философом сдрейфили? – И снова к Буриху: – Вернемся, добьем до конца! – Щурясь от солнца, преградил Буриху он дорогу в тоннель.

Тот приостановился:

– Ты ничего не понял! Сегодня у Философа свои планы. Мы не в состоянии корректировать их. Мы просто-напросто не знаем их. Придется подождать другого момента, – тон вожака заставил Лугатика отступить, Бурих двинулся дальше, проминая подошвами обуви застарелый темно-коричневый слой опавшей хвои.

Малкин пропустил вперед себя Сашку с псом Кириллом у правого бедра. Шагнул следом. Катюха пристроилась за Малкиным, Лугатик притерся плечом к Раппопету. Тенистая прохлада тоннеля легла на плечи. Передвигались молча. Трупы собак с пробитыми головами лежали на прежних местах. Бурих приседал, гладил рукой по шерсти, называл имена, хмурился. В мозгах медленно и тяжело вызревало решение. Сдавливая скулы, склонялся к предложению Малкина. Не верил в успех, терзался тревогой. Но бессмысленность происходящего довлела над неуверенностью. Нелегко быть вожаком у стаи собак, несущейся к пропасти. И только вожак способен остановить или повернуть стаю от бездны. Тоннель остался позади, перед пепелищем Бурих потянул носом воздух, наполненный запахом гари, обернулся и через голову Сашки посмотрел на Малкина:

– Примирение – это серьезный вызов Философу, – обронил он и шагнул дальше.

Прошли к отдаленному уцелевшему строению. Вид пожарища с разрушенными постройками привел Сашку в уныние. Пес Кирилл толкнул девушку в бедро и, слабо оскалившись, заурчал. Она интуитивно поняла, что пес приглашал пойти за ним. Петька рассеянно кивнул. Сашка, провожаемая взглядом Ваньки, быстрым шагом проследовала за Кириллом за угол строения.

Пес Александр лежал на боку с закрытыми глазами, морда осунулась, дыхание сбивалось. Около Александра внутри строения находилось несколько собак. Одни, прикрыв в полудреме глаза, лежали, положив морды на вытянутые передние лапы. Раскрывали глаза и поднимали головы, когда Александр шевелился или тяжело вздыхал, настораживались, затем опять погружались в полудрему. Другие сидели на задних лапах, крутили вскинутыми головами. Все оживились, услыхав голоса людей за дверями, встрепенулись, вскочили на ноги, когда в дверном проеме возникла фигура Буриха. Почуяв Петьку, Александр открыл глаза, оторвал морду от пола, сделал попытку подняться на задние лапы. Но рука Буриха остановила: – Лежи, Александр. Я рад, что ты уцелел. Без тебя мне было бы очень трудно. Ты же знаешь, как я ценю тебя. Теперь ты понимаешь бессмысленность постоянной бойни. Ты уцелел случайно, да и мы чудом унесли ноги. Просто Философ почему-то пощадил нас, но знать бы цену этой пощады. Вера в него слепа, нет ничего губительнее слепоты. Задумайся. Он убивает нас и горожан. Слишком много трупов. Но смерть не может быть смыслом жизни. Нужно остановить великий обман Философа и дать мир собакам и волкам. Я верю, что у нас с тобой получится.Пес слушал и тоскливо стекленел глазами, потом отвернул морду, оскалился и глухо зарычал.– Ты недоволен моим решением? – Бурих выпрямился. – Включи мозги, Александр. Ведь они у тебя лучше, чем у многих. Ночью я постараюсь убедить всех.Пес опять продолжительно с надломом зарычал, вздыбив на загривке шерсть. У Буриха по позвоночнику пробежала тревожная испарина.Раппопет и Лугатик хмуро расположились снаружи постройки, в тени, на огромном гладком, потемневшем от времени пне. Раппопет нервно долбил каблуком землю, выбивая глубокую вмятину и втаптывая в нее жиденькую траву. Лугатик, как смог, расправил стрелки на брюках и начал сосредоточенно отряхивать штанины. Обоим не понравилось намерение Буриха. Тот, по их мнению, думал не о том, как вырвать Карюху из лап ветеринаров и смотать удочки из этого города, а как одолеть Философа. Но какого черта им ввязываться во все тяжкие? Так каши не сваришь и Карюху не отыщешь. Торчать здесь до второго пришествия? Такой разворот событий их не устраивал.Между тем, для Катюхи решение Петьки казалось правильным, тогда б и проблемы с Карюхой рассосались, и выход из города нашелся бы. Прижавшись к дверному косяку, она наблюдала за Бурихом и Александром.А за задней стенкой постройки на земле полулежала Сашка в окружении сук, те, периодически сменяясь, вылизывали метки над правой бровью и на бедре. Шершавые языки собак работали без устали. Собачья слюна текла по бедру и лицу. Процедура длилась долго. Незаметно подкрался вечер. Когда суки отступили, Сашка с облегчением расслабилась. Коснулась пальцами меток – чисто. Чувство удовлетворения и победы над ветеринарами подхватило ее с земли.За углом, в центре поляны, среди разрушений она увидала Малкина и Катюху, суетившихся около разожженного костра. В руках у Катюхи был широкий короткий нож с черной рукояткой, она им что-то резала и бросала в прокопченный котел с кипящей водой, висевший на длинном шесте над пламенем костра. Малкин длинной плоской деревяшкой все это перемешивал. Раппопет и Лугатик подбрасывали в огонь дрова. А вокруг между пнями на развалах пестрили собаки. Запах пищи и дыма густо расползался в воздухе. Сашка проглотила слюну, приблизилась, перехватила деревяшку из Ванькиной руки, пламя костра заиграло на ее лице.С наступлением темноты устроили в постройке ужин, разлив по чашкам густое варево. Ели за столом в молчании, сосредоточенно. Катюха наполнила и поставила плошку на пол, перед носом пса Александра, но тот не притронулся. Лишь глухо недовольно заурчал.После ужина до полуночи Бурих с Сашкой запалили на вырубке несколько костров. А в полночь под протяжный истошный крик петуха собаки начали оборачиваться людьми. Вырубка ожила голосами. Сумбурными, крикливыми, бесконечными. Стая стала очищать вырубку от трупов, разбирать завалы и готовить для себя ужин. Бурих руководил, пулей перемещаясь по вырубке.

Пес Александр на глазах у Ваньки, Андрюхи и Володьки обернулся парнем в изодранной грязной одежде, с перевязанными ранами. Начал тяжело подниматься, цепляясь рукой о залапанные бревна стены. – Слышь, Александр, – подал голос Лугатик, – ты б не хорохорился, тебе скользкая тварь прописала постельный режим. А ты от еды отказываешься, так и сдохнуть недолго. Ничего хорошего по ту сторону жизни нет. Закопают – и все. Смерть – дело дрянное, сгниешь червям на пропитание.– Боишься смерти? – исподлобья, с холодным сарказмом, скрипнул зубами Александр.Володька поежился, оторвал зад от скамьи, начиная кипятиться. Послать бы этого пса ко всем чертям, по матушке, да приходится крутиться, как вошке на гребешке. Ничего не поделаешь, хорошо хоть в этой стае притулились сбоку припека. Нагнетать ситуацию глупо. Вопрос-то риторический. Плюхнулся назад и поскреб ногтем сучок на столешнице.– А ты не боишься? – встрял Раппопет, вытаскивая Лугатика из затруднительного положения.– Философия жизни – смерть! – хрипло отрезал Александр, в его стеклянных глазах жизнь как будто остановилась.– Не парь мозги, приятель, – усмехнулся Андрюха. – Чего ж ты забивался под бревна тогда? Скулил, визжал, носа не показывал. Подставил бы темечко – и конец игре. И вся философия на этом. Тебе добрый совет дают, а ты кобенишься. В этом городе у всех заворот мозгов, и ты недалеко ушел. Ну и копай себе яму, – Раппопет отвернулся, разбросал руки по столешнице стола.– Философия жизни – смерть! – с ожесточением повторно прорычал Александр.– То же самое утверждают горожане, – вставила Сашка, появившись на пороге и рассматривая Александра.Тот метнул в нее мутью бешенства из глубины тусклых глаз, втянул в себя воздух и прохрипел:– У нас сильный враг, но победим мы!– То же самое утверждают горожане, – неотступно повторила Сашка.В горле у Александра заклокотало, будто поток слов прокатился по пустой бочке, но слова так и остались в ней, зацепившись за края. Он сдержал себя, лишь окатил Сашку волной презрения и решительно оттолкнулся от залапанной стены. Зашаркал подошвами к выходу.

Пламя множества костров освещало вырубку, загоняя ночной мрак в глубь леса, играя длинными тенями людей-собак, которые, как муравьи, сновали между кострами, растаскивая завалы. Катюха от костра увидала ковыляющего Александра, не поверила собственным глазам. Уже на ногах, видать, крепкий стержень у того. По пословице, раны заживают, как на собаке. Александр шел к Петьке. Трудно, но упрямо. Буриху показал на него жилистый парень с копной черных нечесаных волос на голове. Вожак оглянулся и шагнул навстречу:

– Ты поднялся? Торопишься. Впрочем, расслабляться некогда.

Александр смотрел из-под бровей, отблески огня метались по темному неприветливому лицу. Петька полагал, что угрюмость Александра связана с его ранами, потому проговорил:

– Раны затянутся, Александр, но друзей уже не вернешь. Нужен мир, чтобы остановить кровь. Я принял решение. Мне необходима твоя поддержка. Если стая согласится, я начну переговоры с горожанами. Сами вы в образе людей не сможете договориться с волками, равно как в образе собак не сумеете договориться с горожанами. Философ хорошо продумал, как истребить вас. Я все делал, чтобы вы не проигрывали в бойнях, а теперь я хочу, чтобы вы все выжили. Я полагаюсь на твою поддержку, Александр. Ты – моя правая рука, я доверяю тебе. Ты готов вместе со мной убедить стаю в правильности выбора?

– Не надо никого убеждать, – мрачно процедил Александр. – Ты всегда ошибался, Петька, когда не верил Философу, ошибаешься и теперь.

– Нет, Александр, – отчеканил Бурих, – это ты ошибаешься. Не горожане-волки враги людям-собакам, а Философ враг для всех.

– Плохо, что ты убежден в этом, – отчужденно откачнулся Александр. – Ты стал врагом Философу.

– Я никогда не был ему другом, но всегда был другом людей-собак. Мы с тобой всегда были вместе. Что же теперь? Ты больше не со мной? – Петька вгляделся в черные стеклянные глаза.

– Это ты больше не с нами, Петька, – в хрип Александра ворвалась рычащая вражда. Он тоскливо посмотрел на огонь костра, возле которого стоял. Пламя в его глазах отразилось вспышкой и потухло, будто умерло. – Очень жаль, Петька, что все так случилось, но это уже случилось.

Катюха, наблюдая со стороны за ними, вдруг увидала, как рука Александра мгновенно выхватила из-за пояса блеснувший нож и вонзила его в грудь Буриха. Тот даже не вскрикнул, раскинул руки и рухнул на спину у ног Александра. Катюха взвизгнула от неожиданности, на миг оцепенела, не успела удивиться, так внезапно все произошло, откуда только взялась у раненного Александра бешеная сноровка. Следом за Катюхой замерла вся вырубка. Люди-собаки безмолвно смотрели на упавшее к ногам Александра тело Петьки. Девушка бросилась к Буриху, яростно расталкивая людей-собак на пути. Присела на корточки, приподняла голову, изо рта текла струйка крови.

Бурих был мертв. Нож вошел в сердце по самую рукоять.

Катюха лихорадочно смотрела на эту рукоять, в горячке беспрерывно требуя, чтобы Александр вытащил нож. Но, придя в себя, после паузы монотонно произнесла:

– Ты убил его.

– Да, я его убил, – без тени сожаления подтвердил Александр. – Я защитил его от него самого. Он захотел стать выше Философа, но выше Философа только смерть. Я помог Петьке подняться до нее.

– Ты убил его, – потерянно повторила Катюха, опустила голову Буриха и выпрямила спину. – Я выхаживала тебя, чтобы ты жил. Это несправедливо, очень несправедливо. Ведь тебя спасли. Ты не должен был убивать. Никто не должен! – оглянулась на безмолвную толпу людей-собак. – Петька защищал всех!

– Смерти не надо бояться, – безучастно просипел Александр, – она – будущее каждого, мы все принадлежим ей. Но лишь Философ знает тайну ее вечной красоты.

– Ты ненормальный, Александр, – прошептала девушка и поднялась с корточек. – Сумасшедший.

– Это Петька сошел с ума, если решил, что мы уступим волкам, – презрительно покривил губы Александр.

– Он хотел остановить кровь, а не вашей уступки! – пронзительно во весь голос закричала Катюха, срывая голосовые связки, до нее не доходило, как этого можно не понимать.

Люди-собаки у нее за спиной зароптали глухо.

– Любой мир – уступка! – отверг Александр. – Пусть мы погибнем до последнего, но и волков не оставим в живых ни одного!

Люди-собаки за спиной девушки зароптали одобрительно и громче.

На вопль Катюхи из постройки примчались Ванька, Сашка, Андрюха и Володька. Лугатику разорвала мозг единственная мысль, которая билась в голове, как смертельно раненная птица: «Бурих мертв, Карюху не нашли, это конец, Карюху потеряли навсегда, никто не знает, где ее искать». Сашка склонилась над братом, на коленях приникла к груди, перед глазами зловеще торчала грязная рукоять и расплывалось по рубахе черное пятно крови. Петьки больше не было, его сердце не билось, его руки не обнимали сестру. Самообладание не покинуло Сашку. Ее мозг кипел, как варочный котел. Оторвалась от Петьки и подняла жуткие сухие глаза на Александра:

– Это твоя благодарность за все, что он сделал для вас?

– Вы все виноваты в том, что произошло, – раздул ноздри Александр. – Без вас он не вспоминал о мире. Вас больше не должно здесь быть.

Злая судьба. Стоило Сашке найти брата, как снова тут же потеряла. На этот раз навсегда. Но Сашка лучше других знала этот город, лучше других понимала, что здесь выживают только сильные. Брата уже не вернешь, и слабым быть нельзя. Она собрала себя в тугой ком, сжалась, как пружина, рванула из Петькиной груди нож, вскочила и с маху всадила его в сердце Александру. Все остолбенели. И отшатнулись, когда тело Александра, как недавно Петькино, не издав ни звука, упало на землю, разбросав руки. Судорожно затухающая жизнь ушла вместе с последним выдохом. Сашка, затаив дыхание, крепко сжимала в ладони окровавленный нож.

Рев прокатился среди костров по вырубке. Люди-собаки бешено выхватили ножи, на одном дыхании толпа качнулась к Сашке, окружая. Ванька с друзьями заслонил девушку, грудью встречая противника. Сашка хищным взглядом повела по людям-собакам, глаза яростно вспыхивали языками пламени костра, лицо было страшным: – Не двигаться! – шипя, приказала она диким, угрожающим тоном. – Я – сестра Петьки! Теперь только я знаю, что делать! – Это была другая Сашка, не та, с которой познакомил их Бурих. – Я все разделила поровну! – Пауза и новый приказ: – Похороните обоих с почестями! Они оба одинаково служили вам! И никогда не забывайте то, что сейчас произошло! Убивать нужно чужих, за убийство своих – расплачиваться собственной жизнью.В толпе людей-собак произошло замешательство, будто наткнулись на непробиваемую стену, и, невольно подчиняясь Сашке, отступили, убирая ножи за пояса. Толпа выдавила из себя кряжистого, налитого мускулами, Кирилла, одетого, как и все мужчины, в домодельные штаны и просторную накидку, стянутую на животе кожаным поясом, из-за которого торчали ножны с ножом. В его движениях не было ничего лишнего. Он гортанно, но четко отдал людям-собакам необходимые распоряжения, указывая направления короткими взмахами рук. И опять толпа поглотила его. Подхватила трупы Петьки и Александра и быстро понесла в лес.Сашка знала, что делалось все не так, как требовали человеческие традиции при захоронении людей, но не вмешивалась. Здесь невозможно соблюдать обычаи ее прошлой жизни. Здесь укоренились другие привычки. Сбоку к уху Сашки, нескладно пригибая спину, наклонился Малкин, понял: опасность миновала, но будущее никак не вырисовывалось, над всеми нависла новая неизвестность, шепнул:– Ты смогла убить его.– Иначе он убил бы всех нас, – парировала Сашка.Малкин не спорил, она была права.– Но что дальше?– Не знаю, – посмотрела она на нож в руке. – Пока они отступили, но мы по-прежнему во власти Философа.– Совсем недавно они были нашими друзьями, – напомнил Ванька.– Не думаю, – покрутила головой Сашка. – Просто Философ не считал вас своими врагами.– Тогда во всем виноват я, – грустно обронил Малкин. – Это я уговаривал Петьку мирить собак и волков.– Бессмысленно бороться с Философом, не зная его. Петька совершил ошибку. С горожанами невозможно договориться, как, впрочем, и с ними, – она повела взглядом по людям-собакам.– Теперь вижу, – поперхнулся Ванька и после короткой, но мучительной паузы срывающимся голосом попросил: – Прости за Петьку.– Ты здесь ни при чем, – глубоко вздохнула девушка. – У него был большой опыт, он не должен был так опрометчиво поступать, мог хотя бы посоветоваться со мной.Сашка едва успела закончить фразу, как в полумраке снова от толпы людей-собак отделился Кирилл и, нагнув голову, шагнул к сгрудившимся людям. Малкин чуть выдвинулся, плечом прикрывая Сашку. Раппопет и Лугатик сомкнулись, загородив Катюху. Кирилл остановился за два шага до них, замер мутным взглядом на Малкине, чеканно сообщил:– Старейшины стаи посоветовались и поручили передать, что после гибели Петьки стая осталась без вожака. А война в самом разгаре. Поэтому старейшины пришли к выводу, что новым вожаком должна стать сестра Петьки, Сашка. Стая принимает этот выбор.Поворот событий стал неожиданностью, даже застал врасплох, потому что сразу было трудно определить, удача это либо фиаско. Друзья переглянулись, на вырубке установилась тишина, только треск костров нарушал ее, да лес откуда-то выплеснул уханье филина. А Кирилл бычился и ждал ответа. Накидка на груди была распахнута, мускулистая грудь вздымалась, играя тенями. Толпа ждала реакции Сашки. Молчание затягивалось. Оно могло восприниматься как нерешительность. Этого допускать не следовало. Трусость и слабость в стаях попираются безжалостно. Решительно отодвинула Ваньку, открывая себя толпе. Голос взмыл уверенно, даже повелительно:– Но хорошо ли подумала стая? – Пальцы рук непроизвольно сжали рукоять ножа, этот окровавленный металл в ее руке являлся сейчас аргументом, неким боевым символом, который придавал ей особую значимость. – Разве в таком деле нужна спешка?– Стая подумала, – за всех отчеканил Кирилл, не оборачиваясь к людям-собакам и не ища дополнительной поддержки. – Такое дело нельзя надолго откладывать. В любую минуту могут появиться враги, и кто-то должен принимать решения. Стае нужен новый вожак. Без вожака нет стаи.– Не лучше ли, чтобы это был мужчина? – упорно давила Сашка. – Все-таки война – это больше мужское дело.– Скоро ты поймешь, что наша война не отделяет мужчин от женщин, кобелей от сук, равно как волков от волчиц, горожан от горожанок, – ответил Кирилл. – Ты показала себя храброй и решительной, стая видела это. В тебе дух вожака. Только вожаку по силам бросить вызов всем сразу. Стая могла разорвать тебя, но ее остановил твой дух. Старейшины не осуждают тебя, потому что поняли, что ты не против стаи, ты впереди стаи. Кроме того, ты хорошо знаешь горожан и город. Стая принимает тебя и не меняет своего выбора. Одежда вожака тебе будет к лицу.Характеристика была лестной. Видно, что ее оценили по достоинству. Но это с одной стороны. А с другой стороны, Сашке все это не очень нравилось, точнее сказать, совсем не нравилось, что ответа требовали немедленно. Не думала, не гадала стать преемницей брата. Сейчас ей, как остальным, больше всего хотелось расстаться с этим городом, забыть о нем, как об ужасном сне, и никогда не возвращаться сюда. Сейчас она обрела новых спутников, и, казалось, с ними у нее появился шанс завершить удачно эту длинную эпопею кошмаров. А тут нате вам вожак стаи! Ужасающие веревки вьет из нее судьба. Между тем, как бы Сашка ни ломала голову, как бы ни пыталась упрямиться, изворачиваться, ее отказа никто из спутников не предполагал. А все по той простой причине, что никто не знал, как могли повернуться события вслед за ее отказом, тогда как вслед за ее согласием примерно представлялось, что может происходить. Девушка вопросительно посмотрела на Малкина, будто его слово для нее могло в эту минуту иметь определяющее значение. Тот слегка покраснел, изнутри обожгло жаром, по пищеводу потекла кипящая слюна. Кирилл перехватил этот взгляд, но понял его неправильно:– Старейшины обсуждали кандидатуру Ваньки, – тут же выдал он. – Ванька отважный воин, собаки благодарны ему за спасение, стая всегда будет помнить об этом и воздаст по заслугам, но он недавно в городе, не знает горожан и порядков. А чтобы победить в нашей войне, своего врага следует знать изнутри. У Ваньки нет таких знаний, ему будет трудно, стало быть, тяжело будет всей стае. Между тем, старейшины не станут возражать, если ты возьмешь Ваньку себе в помощники, также можешь выбрать других помощников из нас, как делал Петька.Сашкины глаза еще раз остановились на Малкине, и опять на щеки Ваньки вылился новый розовый румянец:– Как тебе такое предложение? – прокатилось по ушным перепонкам.Конечно, Малкин не хотел влезать в эту кашу, лучше было бы наблюдать за всем со стороны, как он всегда делал, но отказать Сашке у него не хватило духу, он вздохнул и буркнул, что предложение как предложение.– Только я не хотела бы менять твою футболку на спецодежду вожака, – вдруг выдала Сашка. – Коли выбор стаи упал на меня, пускай одеждой вожака будет эта футболка. – Девушка сделала паузу. – Тогда уж и ты, Кирилл, – глянула она на глашатая стаи, – будь возле меня. Я пока что здесь никого не знаю. Ты поможешь мне в этом, – Присела около огня, острием ножа растормошила угли в костре, тот выбросил в воздух сноп искр. Свирепые языки пламени заметались, отражаясь в больших глазах девушки.Кирилл удовлетворенно кивнул, вытянулся, поднял подбородок, вскинул руку над головой и громко сообщил ожидавшей стае:– Она согласилась! У стаи снова есть вожак! Хвала новому вожаку! Хвала стае, которую ведет вожак! Пусть знают наши враги, что нас не остановить! С новым вожаком у стаи новые силы, они удвоились, утроились, удесятерились. Мы разорвем волков на мелкие куски, мы разорвем всех, кто станет на нашем пути. Наши враги скоро почувствуют это на себе! Смерть волкам! Смерть! Вы чуете запах волчьей крови?! Нет ничего приятнее этого запаха! Втяните в себя воздух, он пропитан этим запахом! Вожак поведет нас вперед! Хвала вожаку! Хвала!Стая радостно взревела, люди-собаки подхватили Сашку на руки и с диким восторгом подбросили над собой. Перед глазами все полетело вверх тормашками. Огонь костра, тьма лесная, неистовые лица, яростные вопли, глубокая бездна ночи. Гибкое тонкое тело высоко взлетало, футболка задралась, тени ночи жадно лизали женскую красоту и исчезали, испепеленные огнем. Сашка терпеливо ждала, когда утихнет восторженная ярость людей-собак. Наконец, ее опустили на землю. Кирилл подал знак, и люди-собаки смолкли, тихо растеклись по сторонам и, как ни в чем не бывало, продолжили прерванные дела.Мгновенная смена настроений поразила. Друзья пожирали происходящее глазами, в сознании все смешалось, таинственность увеличивалась до невероятных размеров. Сашка, взбудораженная, одернула футболку, дотронулась до Малкина, выдохнула вопрос:– С чего начнем?Ну откуда он мог знать, с чего должен начинать вожак, спросить бы сейчас у Петьки, но того уже больше никогда не спросишь. Отныне вариться в собственном соку. Впрочем, начинать всегда надо сначала. И Малкин ошарашил:– Познакомимся с Философом, – брякнул, не подумав. – Раз уж в этом городе все связано с ним.Девушка откачнулась. Серьезно не восприняла. Сказать легко, но она-то знала, что найти Философа в этом городе – все равно что выстрелить в воздух. Ей бы и самой хотелось посмотреть на него, да что толку от ее желания. Покачала головой:– Не ты первый, не ты последний.У огня копошились женщины-суки, сосредоточенные на приготовлении еды. Кирилл по-собачьи быстро вывернулся из-за их спин. Неморгающие глаза ловили каждое движение Сашки. Закатанные выше локтей рукава накидки открывали крутые бугры мускулов на руках. Девушке показалось, что сейчас мускулы оголены не случайно. Остановился в полушаге, пригнул крупную голову, издал шипящие звуки:– Не забывай, ты убила лучшего из нас.– За то, что он убил одного из нас, – мгновенно парировала Сашка, тонкие пальцы сдавили рукоять ножа.– Стая простила тебя, но не значит, что до конца поверила. Старейшины поручили приглядывать за тобой. Ты должна это знать, – хладнокровно, четко выговаривая каждое слово, сообщил Кирилл.– То есть? – напряглась девушка и чуть отступила.Железное шипение Кирилла резануло слух:– Я убью тебя, если ты подведешь стаю! – отчеканил тот.– Новенькое дело, – поперхнулась девушка, отбросила со лба волосы. – Это у вас так принято, выбирать вожаком того, кому не доверяете, и приставлять к нему убийцу?! Но что, в таком случае, должна сделать я, если стаю подведешь ты?! – впилась она в мутные неморгающие глаза Кирилла.– Убить меня! – решительно отсек тот.Малкина, стоявшего рядом, передернуло. У стаи свои законы, собаки, оборачиваясь людьми, следуют им так же, как в собачьих шкурах, и, наоборот, в шкурах не забывают людского восприятия событий. Стайные инстинкты живучи, но сильна и вынослива людская интуиция. Малкин чувствовал, что Кирилл сейчас мыслил категориями стаи. А Ванька не мог принять закон стаи, человеческий разум выше этого. Но неизвестно, как повернутся события. Установилось натуженное молчание. Прервал затишье зевающий голос Раппопета.– Ну, раз вы здесь теперь вожаки, вот и заворачивайте новыми делами, а лично я до утра устрою храпака на лосиной шкуре.Лугатик поддержал друга. Они, подхватив под руки Катюху, отправились к постройке.

Ночь была в самом разгаре. Яростная тьма обступила вырубку, кидала в пламя костров своих черных змей, сгорала, бешено огрызаясь огню. Внутри этого противоборства Сашка начинала делать первые шаги в новой роли. Ванькина нескладная фигура маячила рядом, не выпуская из поля зрения Кирилла. Перевертыши рьяно работали, стараясь до рассвета много успеть. Дел было невпроворот. Кирилл объяснял и показывал работы, знакомил Сашку с людьми-собаками. Если вопросы выходили за рамки вырубки, Кирилл откликался коротко: – Это известно Философу. – Он был подвижен, крутился среди перевертышей, как белка в колесе.Ванька шепнул девушке:– Из кожи лезет, выслуживается. Не перед тобой, перед старейшинами.Сашка грустно усмехнулась, покрутила головой:– Наплевать ему на старейшин. – Руками провела по бедрам, натягивая ткань футболки, очертившей красивый стан. – Стариков теперь не особенно чтят. Он служит только Философу. Да и все эти перевертыши в рот ему заглядывают. Но где находится этот рот и как с ним поговорить – никто не знает. Магия.

– Ничего, встретимся – поговорим, – со странной уверенностью вымолвил Малкин. – Другого выхода и выбора у нас нет.

Девушка недоверчиво поморщилась, а по телу почему-то пробежали мелкие мурашки. От костра отделился Кирилл и вырос перед вожаком. Коротко сообщил, что готов ужин, и предложил вожаку принять в нем участие. На зов поварих люди-собаки стали плотно рассаживаться у костров. Запах дыма смешался с запахом пищи, разливаемой по мискам. Малкин слегка подтолкнул Сашку. Не следовало отказываться, не с этого надо начинать вновь избранному вожаку. Сашка шагнула к костру, села, получила миску с горячим варевом и деревянную ложку. Пригубила. Поймала вопросительный взгляд одной из поварих, одобрительно кивнула. Повариха заулыбалась, показывая полный рот крепких острых зубов. Сашка еще не чувствовала себя лидером, мало быть избранной, надо повести за собой. Но здесь и была закавыка. Ибо ее цель не совпадала с ожиданиями людей-собак. Она отставила миску и вдруг ясно расслышала нарастающее дикое завывание. Нечеловеческое. Оно неслось со всех сторон, вдребезги разносило ушные перепонки. Хотелось крепко закрыть руками уши, чтобы ничего не слышать. Какая-то непонятная сила подкинула Сашку на ноги. Малкин за спиной сжал ее плечи.

Люди-собаки вскочили, выхватили ножи. Кирилл завопил во все горло: – Волки, волки! Идут! Смерть волкам! В ряды! В боевые ряды!Жуткий дикий вой заполнил все пространство вокруг. Лес аукал нечеловеческими стонами. Из строения с перепуганным видом выскочили наружу Катюха, Лугатик и Раппопет. Не понимали, откуда все это неслось и что вообще происходило. Люди-собаки выхватывали из костров горящие головешки. От Сашки ждали действий, ждали команд. Она почувствовала это всей своей кожей. Подхваченная странным порывом, вдруг издала призывный воинственный клич:– Не отступать! Никому не отступать!– Слушай вожака! Слушай! – заголосил в луженое горло Кирилл, – Не отступать!Малкин не узнал Сашку. Она в секунду превратилась в воительницу, в львицу, в тигрицу, в матерую суку. Ждала, когда из леса появятся волки. Напряжение на пределе, каждая клетка тела, каждый нерв звенели, как натянутые струны. Завывание превращалось в жуткий монотонный писк. Мозг переставал мыслить. Деревья вокруг раскачивались и трещали. Люди-собаки тоже закачались. Пламя костров прижималось к земле, плющилось блинами, словно сверху давила безвоздушная бездна. Катюха, Лугатик и Раппопет, озираясь и пригибаясь, яростно заработали локтями, пробиваясь сквозь ревущую толпу ближе к Малкину. У Сашки появилась тяжесть в теле, будто руки и ноги магнитом притянуло к земле. А Кирилл исступленно заблажил:– Вперед! Вперед! Не оглядываться! Волки впереди! В живых не оставлять!Сашка не видела волков, хотя Кирилл продолжал бешено выкрикивать:– Вперед! Вожак приказал! Оружие в ход! Вожак с нами! Вожак с нами! За мной! – и первым, высоко подняв горящую головешку, бросился навстречу неизвестности.Стая ринулась за Кириллом. Сашка растерялась. Она ничего не приказывала, но для стаи это было уже неважно, ей сообщили, что это приказ вожака. Захваченная новым бешеным всплеском, Сашка сорвалась с места и понеслась в гуще толпы, не разбирая дороги. Мозг отключился. Стая растеклась по лесу потоками горящих и тлеющих головешек.Ванька продирался сквозь сучья рядом с Сашкой. Пытался понять, откуда исходила угроза и где были волки. Раппопет, Лугатик и Катюха ломились сзади, Раппопет громко ругался, что-то орал Лугатик, и взвизгивала Катюха. А впереди зло захлебывался рев Кирилла, подгоняя бегущих.Проскочили лес, поляну у реки. Волков не было. Но люди-собаки не останавливались. Огонь головешек чуть отодвинул тяжелый свод неба. Ступили на асфальт. Впереди окраина города, редкие светильники на столбах. И Ванька догадался, куда увлекал Кирилл. Так начинался набег на город.– Притормози их! Это набег, Сашка! Задержи! – Малкин схватил девушку за локоть. – Застопори! Ты вожак! – Цепко впился пальцами в плечо.Сашка, разгоряченная, в общем реве не слышала Ваньку. Тот, удерживая, кричал ей в лицо:– Они обезумели! Верни их назад! Никаких волков нет! Это сумасшествие! Ты понимаешь? Да приди же в себя, черт побери! – сильно встряхнул ее. – Ты – вожак!Сашка мотнула головой, сжалась, и мозг выдернул ее из тумана, заработал четко и быстро. Она выскользнула из рук Малкина, развернулась и закричала:– Стоять! Всем остановиться!Но топот ног и воинственный рев несущейся толпы придушили ее голос.– Назад, назад, назад! – взвизгнула Сашка.Опять никто не услышал. Ненасытное желание схватки с волками, жажда крови распалили стаю.– Я – вожак! Подчиняйтесь! – надрывалась Сашка, но прекратить бешенство толпы было невозможно. Черные оскалы на лицах, головешки и ножи над головами.Рядом возникли Лугатик, Раппопет и Катюха. Задыхаясь от бега, Андрюха крикнул:– Надо уматывать! Чего ты им орешь? Их уже не остановишь! Они сошли с ума!– Я – должна! – огрызнулась Сашка.Вдруг возле них выросла клокочущая яростью женщина-сука. Сашка узнала повариху. Волосы растрепаны, одежда раздергана, из распахнутой накидки вывалилась грудь с крупными ядреными сосками, она не обращала на это внимания, упоение предстоящей схваткой овладело налитым телом. Исступленно размахивала ножом, истерично визжала, прыскала слюной в лицо Сашке:– Ты должна быть с нами! Ты должна быть впереди!– Никто не слушает меня! – зло прокричала в лицо поварихе Сашка.– Вожак должен вести! – яростно провопила женщина-сука. – Место вожака впереди! Мы слышим призывы вожака, когда он впереди!Сашка жестко оттолкнула повариху:– Я – вожак, все – за мной! – прокричала с надрывом. – Назад! Назад! Ко мне, назад, назад! Время для набега не настало!Повариха захохотала, широко, как пасть, раззявила рот, снова брызнула слюной:– Время подвластно Философу! Он выбрал этот час! Разве ты не слышала?! Ты должна узнать, как приятен запах волчьей крови! Никто не вернется на твой призыв, пока не прольется волчья кровь! Веди! – И женщина-сука с вызовом ударила Сашку в плечо. – Займи свое место впереди нас!Девушка оторопела, непроизвольно отступила, а повариха, чувствуя безнаказанность, еще раз дерзко ударила и дико провизжала в толпу людей-собак:– Вожак требует крови! Волчьей крови! Вожаку нужна волчья кровь!Опять в воздухе разнесся дикий воинственный клич, и скоро люди-собаки ступили на окраину города. И тут открылось, что волки ждали их. Стойкий волчий дух яро ударил в нос людям-собакам, останавливая. Стая волков люто сверкала ледяными глазами, сосредоточилась в темноте, замерла в предвкушении горячей крови людей-собак, бешено втягивала в себя их запах.На один миг две стаи окаменели, как многоголовые истуканы.Ночь замерла.

Но вот взорвавшаяся ярость людей-собак и свирепый вой волков слились воедино, разрушив безмолвие. Ряды сомкнулись, качнулись вперед, и обе стаи разом безоглядно ринулись в атаку. Две черные массы ударились, подобно двум пушечным ядрам, разметав, как осколки, передовых воинов. Увязли одна в другой. Горящие головешки в руках людей-собак били в осатанелые морды зверей. Ослепляли, принуждали шарахаться от огня, останавливаться, пятиться, попадать под сверкающие смертельным холодом стали ножи. Лезвия кромсали дубовые шкуры волков, проникали в волчьи сердца, резали глотки.Но и челюсти волков работали беспрестанно. Звери подминали людей-собак, вырывали куски мяса, горла, упивались горячей кровью. Бешеный напор волков смял первые ряды людей-собак, звери клином вошли во вражью стаю, разбивая надвое. Рычание, клацанье зубов, крики и стоны, удары ножей, кровь волков и людей-собак – все смешалось.Вожак волков, стремительный и сильный, как тигр, подмял очередного врага, придавил к земле могучей широкой лапой, вытянул морду вверх, прислушался к шуму схватки и глотнул в себя сгусток кровавого воздуха. Он точно знал, чего он хотел. Он шел на запах Сашки. Он выделял и улавливал его из тысячи других, безошибочно прокладывая себе дорогу.Волк был опытным, ловким и выносливым. По его вытянутой вверх мокрой от крови морде метались тусклые блики от огней головешек, шерсть топорщилась, как ежовые иглы, кровавый оскал показывал железные зубы. Через минуту он издал мощный вой, обращая его к вожаку людей-собак. И хотя это был волчий язык, Сашка, находясь на отдалении, хорошо поняла его. Волк требовал равного себе, хотел уничтожить, застолбить свое превосходство. Он знал, смерть вожака вызовет панику среди людей-собак и отдаст волкам победу в этой схватке. Оборвав вой, волк прислушался и, не дождавшись ответа на свой призыв, пригнул голову, поджал хвост, рыкнул и свирепо сорвался с места.Волки ринулись за ним.Малкин инстинктивно подхватил с асфальта потерянную кем-то головешку, выставил перед собой, прикрывая Сашку и Катюху.– Сваливать надо! – заикаясь, квакнул Лугатик и попятился, ноги понесли сами, пока пятками не уперлись в бордюр.– Снова угодили в кошмар! – выпалил Раппопет, хватая за одежду Катюху. – Дуй отсюда, подруга, шпарь, пока еще жива. Эти волчары в момент на шашлыки пустят! – ругнулся он и оглянулся на темную фигуру Лугатика. – Ты куда, козел? Свою шкуру спасаешь?– А что можно сделать голыми руками? – заорал тот, как ошпаренный. – Это же волки. Порвут собак и пустят нас на закуску. – Приседал и шарил руками по асфальту вокруг себя.Катюха опередила, схватила с обочины окровавленный нож убитого человека-собаки, замерла около Сашки.– Вот дура! – сплюнул Раппопет. – Лезешь в пасть к волкам! Свихнулась. – И тоже стал искать взглядом под ногами.Лугатик, ничего подходящего не найдя, нервно выпрямился и в тот же миг увидал, как, раскидывая и подминая под себя людей-собак, из толпы неистово вырвался огромный сильный волк, расшвыривая кровавые брызги. Открыл пасть, застыл на четырех лапах, как вкопанный, вперив бешеный взгляд в лицо Малкина. Он знал, за спиной у того – вожак людей-собак.Чтобы добраться до Сашки, надо было смести с пути последнюю преграду – Ваньку. Дымящаяся головешка в руках у Малкина не устрашала лютого. Он прошел огни и воды, никакие флажки и никакие головешки остановить его не способны.Могучее тело вздулось мускулами, натянуло шкуру и вздыбило шерсть. Короткий рык прозвучал, как отходная Малкину, или даже реквием, как будто того уже не было в живых. Волк был убежден, что все именно так и есть. Ибо у него беспощадные железные челюсти. Незащищенный человек слаб против таких челюстей.Глаза волка и человека схлестнулись. Лютый взгляд зверя способен был парализовать всякого врага, испугать, обратить в бегство. Волк ждал, когда человек побежит. Тогда одним прыжком он настигнет и раздавит врага. Но человек не бежал и не отводил взгляда. Когти зверя заскребли по асфальту. Ванька перехватил головешку, направил тлеющий конец в морду зверю. Короткой фразой усадил девчат на корточки, заставил прижаться к асфальту.Между волком и человеком словно натянулась тонкая струна. Это длилось мгновение, и вот – резкий хлопок, как звук лопнувшей струны. Волк высоко взметнул тело, кинулся на Ваньку. Раскрытая пасть и кипящие, падающие вниз слюни. Ванька сунул головешку прямо в эту пасть. Волк уклониться не сумел. Головешка вошла в пасть острым лезвием меча, проникая глубоко в горло зверю и разрывая его. Ванька увернулся от летящего туловища.Вожак волков, захлебываясь собственной кровью, рухнул на асфальт за спинами Сашки и Катюхи. Так заканчивается слава любого, кто недооценивает своего врага. У Ваньки в руках был меч.Гибель вожака посеяла в рядах волков короткое замешательство. Однако ненадолго. Через минуту волки снова сомкнули ряды.Более десятка зверей кинулись к Ваньке. Его меч стал красным от волчьей крови, будто раскалился в кузнечном горне.Сашка защищалась ножом рядом с Малкиным, иногда делала удачные выпады, чем вызывала крики необузданного восторга людей-собак.Раппопет и Лугатик, отыскав, наконец, ножи погибших собак-людей, пустили их в ход.Катюха до боли в пальцах сжимала рукоять ножа.Торс Ваньки был в крови, как лезвие меча.Трупы зверей множились. Кровь по асфальту текла ручьями. Ряды волков редели, ломались, нападение превращалось в сопротивление. А в стае людей-собак плодились победные возгласы. Наконец, волки дрогнули. Попятились, побежали. Преследователи углубились в город.Новая Сашкина попытка остановить людей-собак была тщетной. Остановить теперь, когда враг повержен, невозможно.Люди-собаки врывались в дома на окраине города, все крушили, выпускали кишки волчатам, добивали волков и волчиц. Потом в ход пошел огонь, поджигали все, что может гореть.Заполыхали пожары. Окраина осветилась, как днем. Пламя, дым, гарь, кровь.Возле Сашки вдруг возник Кирилл в мокрой от волчьей крови одежде:– С крещением тебя, вожак! – Глаза Кирилла горели лютым восхищением. – Все видели, как ты вспарывала шкуры волкам! Стая сделала правильный выбор! Ты ощутила вкус волчьей крови! Скоро ты поймешь, что без этого жить нельзя, нет удовольствия большего, чем чувство превосходства над волком!Сашку бросило в дрожь, она опустила руку с ножом, приходя в себя от кровавой истерии, низко просипела:– Останови этот кошмар!– Это не кошмар, вожак! Убивать волков – это счастье, – свирепое упоение перехлестывало у Кирилла через край.– А волчат? Они-то чем провинились?– Волчата станут волками, если их не убивать! – дикий экстаз не покидал Кирилла. – На войне убивают всех! Враг не имеет возраста! А волчата никогда не станут собаками! Кровь волчат не отличается от крови волков, у нее тот же вкус и такой же запах. Смерть волчат прекрасна, потому что она убивает будущих волков! Стая верит в тебя, вожак! Веди стаю!– Я отказываюсь быть вожаком! – резко объявила Сашка, покрываясь отвратительной липкой испариной.– Одумайся, вожак! – прошипел Кирилл, стекленея глазами. – Или я убью тебя! – рука с ножом занеслась над Сашкой. – Не порти праздник. Ты была с нами, прошла испытание, оправдала выбор стаи, по праву заняла место брата. Слюнтяйство унижает вожака. Враг всегда – враг. Хоть на поле, хоть в доме, хоть младенец, хоть старик. Полная победа наступает, когда после тебя остается мертвое пространство. Не раздумывай, твое раздумье делает сильным волка, волк ждет такого мига. Жалость – это ущербность. Побеждает доблесть без предрассудков!– Должна же быть грань, а вы не можете остановиться, вы – обыкновенные убийцы! – вспыхнула Сашка. Нож, занесенный над нею, не пугал, напротив, придавал решимости, она ощетинилась и налилась злостью.– Ты такая же, как мы, вожак, – съязвил Кирилл. – Ты без колебаний убила лучшего из нас. Не забывай.– Я отомстила за брата! – возразила Сашка, останавливая дыхание на вдохе, грудь под футболкой поднялась.– А мы мстим за своих братьев! – Кирилл опустил руку с ножом, перебирая пальцами по рукоятке. – Приказывай, вожак.Сашка выдохнула воздух, остывая, помедлила и устало распорядилась:– Назад, все назад!Но Кирилл несогласно крутанул головой:– До рассвета еще есть время, вожак, не торопи нас. От тебя ждут других команд.– Ты отказываешься исполнять?! – вдруг захлебнулась Сашка, зная, что вожак должен круто пресекать неповиновение в стае. Сейчас следовало бы всадить в грудь Кириллу нож по самую рукоять, как сделала это с Александром, но Кирилл был наготове и ждал ее выпада, поэтому, судорожно сжимая нож, она настойчиво процедила сквозь зубы: – Назад!А Кирилл набрал в легкие воздуху и заорал во всю силу:– Вожак приказал убивать, никого не щадить!– Нет! – яростно оборвала Сашка. – Нет! Прекратить! Слушать меня, или я покидаю стаю!– Ты хочешь предать?! – Нож Кирилла снова взметнулся над головой Сашки.– Я не хочу быть вожаком убийц! – объявила девушка.– Вожак предал! – вдруг взвыл Кирилл. – Вожак предал! – И нож Кирилла чуть не располосовал Сашкину грудь, Малкин успел защитить, подставив меч.Рука Кирилла со всего маху ударила по острому лезвию меча, кисть с ножом в кулаке отлетела прочь. Из култышки хлестнула кровь. Кирилл люто зарычал и, как обезумевший пес, бешено кинулся на Ваньку. И напоролся на острие. Меч вошел глубоко в живот.Кирилл издал последний скулящий визг, перегнулся пополам, рухнул на асфальт, оскалом зубов судорожно цепляясь за жизнь, дернулся и затих.Люди-собаки на миг оцепенели, но, очнувшись, разом сорвались с мест и, стервенея, плотным кольцом окружили людей. Повариха, пропитанная волчьей кровью, завизжала сучьим визгом:– Я знала, что так будет! Я не верила ей! Никогда не верила. Она не наша! – И вдруг жадно потребовала: – Смерть! Убить ее! Убить!Люди-собаки сжимали круг, призыв поварихи подействовал, как призыв вожака. Приятели сплотились в круговую оборону. Ситуация накалилась.– Назад! – отчаянно прокричала Сашка. – Я – вожак стаи! Слушать меня!Лишь мгновение длилось замешательство среди людей-собак. Жажда крови возобладала, глаза наливались безумной лютостью.– Стоять! – потребовал Малкин, угрожая мечом.В ответ – вой и вскинутые ножи. Круг еще больше сузился.– Убить его вместе с нею, убить! – громче всех вопила повариха. – Они не наши! Чужие! Страшнее волков!Противостояние вскипело до самого высокого градуса. Никто из приятелей не ожидал, что все так обернется. Отступать некуда, договариваться – бесполезно, уже свершились действия, которые не допускали примирения. Черная масса людей-собак окостенела, им в этот момент не хватало настоящего вожака, который бы подал сигнал к нападению. В их рядах бурлила стихия. Каждый управлял сам собой, и каждый ждал, когда кто-то начнет первым. Ванька водил мечом, стараясь не упустить момента нападения.И вот в толпе раздался истошный вопль широколицего широкоплечего крепыша. У него сдали нервы. Расталкивая собратьев, он свирепо выпрыгнул из толпы на Малкина. Ванька вовремя отреагировал и нанес удар. Тут же вся толпа взревела, бросаясь в схватку. Казалось, пять секунд – и темная масса людей-собак с диким ором сомкнется, подминая под себя горстку людей. Но меч Магов в руках Ваньки преградил дорогу. В мгновение ока образовалась гора из трупов людей-собак. Однако те продолжали наседать, злобно, харкая кровью, с лютой ненавистью.Плечом к плечу бились приятели Малкина.Раппопет, не выбирая слов, беспросветно ругался, делал длинные махи ножом. Но все-таки проигрывал людям-собакам, пропускал удары. Вот полосонули по руке, потом кровавая метина проявилась на ягодице. На помощь кинулся Лугатик. Махал ножом беспорядочно. Однако Андрюхе стало легче.Сашку и Катюху прикрывал меч Малкина, но и самим им приходилось беспрерывно обороняться.Стоял треск от бушующего пожара и ненасытные вопли обезумевших от жажды крови людей-собак.В этот миг с улиц города послышался дикий волчий вой, заглушающий все, а за ним нарастающий гул. Потом близко разнеслись голоса людей-собак:– Волки, волки! Волки идут! Атака волков! Строиться, строиться!Стая людей-собак дрогнула, отхлынула от приятелей метров на двадцать к лесу.Из города новый вожак вел за собой новую лавину волков.Люди-собаки спешно выстраивались в боевые ряды. Плотная стена волков остановилась метрах в тридцати от приятелей. Пятьдесят метров разделяли волков и людей-собак, а между ними – растерянные друзья. Блики пожаров лизали черные морды волков. Пасти роняли на асфальт густую черную слюну.У Катюхи перехватило дыхание, ног под собой не чувствовала, положение было безнадежным, нож в руке – слабая помощь. У Сашки тоже в коленях вата. Лугатик сжал губы. Это – конец. Раппопет что-то пробормотал себе под нос. Ванька сдавил рукоять меча до посинения пальцев. Две беспощадные живые стены вот-вот станут сходиться, ударятся друг о друга в смертельной схватке. Сомнут и растопчут. Пятеро спаялись.– У кого-нибудь есть предложения? – обронил Раппопет, бледнея от ощущения безысходности. – У меня – никаких. – Раны кровоточили, но он не замечал их.– Где наша не пропадала. – Лугатика пробил озноб, внутри похолодело. Он омертвел в напряженной стойке.Малкин круговым оборотом проследил за поведением врагов, чуть подался вперед, играя желваками. Уловил, как качнулась стена волков и наклонилась стена людей-собак. Едва успел предупредить друзей, как две стены двинулись навстречу. Топот, рев, вой, рык сотрясли воздух.Два вала катились на людей, как два огромных чудовища. Противостоять немыслимо. И вот яростный страшный жуткий удар, в центре которого пятеро людей. Их обожгло странной жгучей волной, будто огонь пожара прошелся по телам, подбросило высоко вверх, перевернуло и закрутило, окуная в глухую тьму, обдало промозглым холодом, и Малкин с друзьями неожиданно обнаружили, что стоят на земле, по пояс в траве, и смотрят на битву со стороны.

Пятеро, сгрудившись, стояли далеко от схватки за каким-то забором в конце огородов и медленно приходили в себя. Пальцы Малкина крепко сжимали рукоять, лезвие сверкало чистотой, словно недавно по нему не струилась кровь. Не было ран и ссадин, одежда цела. А в зареве пожаров на дороге две ревущие лавины безжалостно и исступленно кромсали друг друга. Первым засуетился Лугатик, лихорадочно потер ладони: – Магия, черт возьми, опять магия, – зачастил, с опаской оглядываясь вокруг. – Сматываем удочки, пока это зверье не вспомнило про нас. Сейчас мы для всех поперек глотки. И там, и там – чертова сковорода. Убираться надо.– Им сейчас не до нас, – усомнился Раппопет, хмуря брови. – Но в какую сторону нам теперь податься?– Куда угодно, дальше от мясорубки, – закрутился Лугатик. – Перекантуемся до утра, а там – видно будет. Может, удастся нарыть какую-нибудь лазейку из этой дыры. Не хочу больше иметь дело с безумцами. Пускай гвоздят друг друга. Интересно, кто возьмет верх?– Философ, – ответил Малкин, положил меч на плечо и тронулся в темноту, дальше от зарева пожаров.За ним потянулись остальные, затылок в затылок. Звезд на небе не видно, черное настолько, что, казалось, лежало на земле. Высокая трава заплетала ноги, не давала быстро двигаться. Из-под ног доносились странные звуки, будто с писком разбегались десятки грызунов и с шипением расползались змеи. Звуки ширились, наполняли темноту, как бы предостерегали или предупреждали об опасности.Брели долго. Вспышки пожаров за спинами увяли, остались где-то за холмами, со всех сторон надвинулась, подобно глетчеру, темь, придавила, сковала густой непроглядностью. Звуки исчезли, воцарилась бездонная тишь, даже шорох травы под ногами умер в застывшей беспросветности.Вслепую перебрались через какие-то невидимые рытвины, спотыкаясь и падая на колени. А дальше наткнулись на колючий кустарник. Пробиваться сквозь него пришлось нелегко, особенно тяжко Сашке, ее голые ноги были исколоты в кровь, но стенаний никто не слыхал. Затем полезли на крутой склон, иногда на четвереньках, пучками выдирая с корнем траву. Потом – новые колдобины, проваливались то одной, то другой ногой, а после угодили в крапиву, и опять больше всех досталось Сашке.Андрюха пыхтел, раздувая ноздри, ругал про себя Малкина за то, что завел черт знает куда. Каждый ухаб преодолевал с молчаливой злостью. Как все, не знал, куда брели, но главное, не стояли тупо на месте и не томились ощущением безысходности.Катюха раздваивалась в своих чувствах: свобода манила и тешила, но оставалось загадкой, приближала ли она их к собственному дому? Время от времени касалась рукой спины Раппопета, чтобы не потерять в темноте.Лугатик тянулся за Катюхой. Колдобины, колючки, тьма – все угнетало и раздражало его.Устали очень. Ноги гудели, подкашивались, глаза закрывались, одолевала зевота. Хотелось распластаться в мертвой тишине и забыть обо всем. Добрели до леса, углубились, натыкаясь на деревья. Сбились в кучку, плюхнулись, где стояли, спинами друг к другу.Сашка с Ванькой, Катюха с Андрюхой, Лугатик сбоку припека. Клюнули носами и засопели.Лишь Ванька держал в руке витой красный эфес и крепился, разлеплял веки, пытался всматриваться в темноту леса. Тишина убаюкивала. Веки тяжелели и становились чугунными. Голова падала на грудь, сознание растворялось в ночи. Ванька всхрапнул.Этот храп вывел из дремоты Сашку, она очнулась. Повела глазами перед собой, ощутив непонятное беспокойство. То ли показалось, то ли на самом деле что-то послышалось. Дрожащие ноздри потянули в себя воздух. Но в безветрии никаких запахов. Между тем тревога усилилась. Девушка обернулась, глянула в темноту через плечо Малкина. И наткнулась на блестящие точки в метре от Ваньки. Жаром охватило грудь и плечи. Волки. Рядом. Оцепенела. Горло Малкина беззащитно. Едва пошевелила губами возле уха Ваньки:– Звери.Малкин не шелохнулся, но его ладони железно сдавили длинную рукоять меча. Натужил мышцы, не меняя позы. И в тот же миг короткий рык волка разорвал тишину. Ванька резко выставил острие меча и вскочил на ноги. Острие смотрело в глаза одному из двух волков.Люди очнулись, подхватываясь с земли. Рык повторился, точки в темноте вспыхнули ярче. Сон слизнуло, как языком.Ванька ждал. Волки – тоже. Противостояние затягивалось. Лугатик не выдержал:– Рубани, рубани, Ванька, по зыркам! – дернулся лихорадочно.Малкин не двинулся, понимал: начнет тот, у кого первого сдадут нервы. Помнил: с рассветом волки обернутся в горожан. Стало быть, чем дольше стояние – тем короче волчье время. По щеке что-то поползло, смахнуть бы, но Малкин терпел. То ли жук, то ли паук крутил свои виражи. А в траве или вьюн, или змея обвивали ноги. Пальцы на эфесе меча затекли, холодные глаза волков леденили.Звери не выдержали. Две из четырех светящихся точек медленно двинулись в обход. Оставшиеся две внезапно метнулись высоко вверх. Малкин, не различая в темноте волчьего туловища, брошенного зверем в прыжок, инстинктивно пригнулся и занес меч над головой. Острие, как в масло, вошло в брюхо волку, распарывая вдоль. Зверь рухнул сзади людей, издавая предсмертный выдох.Ванькины спутники машинально присели. И в тот же миг сбоку прыгнул другой волк. Интуиция бросила Малкина к светящимся точкам, лезвие меча полоснуло по шее зверя, отсекая голову.Все смолкло. Лесная тишина возвратилась. Малкин прислушался к ней и тихо произнес:– Уходим, пока нет других волков. Звери далеко чуют запах крови.Снова пошли наугад, выбрались из леса с надеждой, что скоро утро начнет разгонять ночные кошмары. Но ночь цеплялась за землю, а надежда вновь наткнулась на несколько пар злых сверкающих глаз.Волки охватывали людей с двух сторон. А на горизонте, наконец, задергался предродовыми схватками приближающийся рассвет. Глазам приоткрылись смутные туловища зверей, хотя еще плохо видно было, как вздыбилась шерсть и оскал обнажил пасти.Самый крупный волк застыл перед Малкиным, вытянул вверх морду и завыл протяжно и леденяще.Этот вой мощно острыми клиньями вошел в ушные раковины Катюхи, пробил тело мурашками мокрого пота. Она машинально прибилась к Ваньке.Сашка за все время скитаний по Свинпету привыкла к волчьему вою, тем не менее душераздирающий, несущийся из черной пропасти ночи, вой не был обычной угрозой, он расколол надвое мозг, нес в себе смерть, и ничего кроме смерти. Сашкина решимость заколебалась и заставила тоже придвинуться к Малкину.У Раппопета свело скулы и заскрипели зубы, нападение могло произойти в любую секунду, а врага толком не видать. Только волчий дух, терпкий, ядовитый, разъедающий ноздри и скребущий по горлу. Если это конец, то отвратно, что сознание унесет в неизвестность бытия тошнотворный звериный запах. Раппопет, как в схватке с чудовищем, был будто приперт к стенке, ногой нащупал сухую ветку, потянулся, приседая, забыв о ноже в руке.Лугатик прижался к земле, желая, чтобы мгла скрыла его от волков, словно черный плащ капуцина. Не двигался с места.Волки подхватили вой вожака, усиливая многократно. Он забивал уши, потрошил черепа, рвался под одежды, забирался под кожу, драл позвоночники.Малкин превратился в один налитой мускул. Вот вожак зверей выгнул спину и в прыжке оторвался от земли, увлекая за собой остальных. Меч в руках Малкина со свистом разорвал плоть воздуха, опережая волков.Кровь, кишки, клацанье, оскалы, рычание, предсмертное скуление, судороги. Все смешалось.Но когда над головой последнего оставшегося в живых зверя нависло раскаленное лезвие меча, по далекому горизонту пробежала первая полоска света, и волк превратился в горожанина. Стоял на четвереньках, неестественно выворачивая голову и ловя осатанелым взглядом страшный меч.

Малкин в последний миг успел отвести лезвие. Оно чиркнуло по волосам горожанина, отсекая клок, и зазвенело, останавливаясь и остывая. Горожанин по-звериному выгнул спину, сбивчиво дыша, и начал подниматься на ноги. – Тебе повезло! – крикнул разгоряченный Малкин. – В рубашке родился.Горожанин не ответил.– Родилась, – поправила Сашка.По вершинам деревьев заклубился серый рассвет, опускаясь вниз, прогоняя духов ночи и очерчивая предметы, и Ванька только теперь разглядел перед собой девушку, облаченную в короткую накидку. По телу пробежала испарина. Молодая горожанка коснулась ладонью головы в том месте, где был отсечен клок волос, и посмотрела на меч, как завороженная, тупо и жадно.– Страшно? – зло усмехнулся Малкин. – Сами на рожон полезли.– Неймется всякому, – разнеслось в ответ.– Дура, подохнуть вам неймется, – поморщился Малкин, тыльной стороной ладони вытирая пот со лба. – Прете в тартарары, как на пожар. Целуете задницу Философу, вместо того чтобы насадить ее на кол.Горожанка механически закивала головой, показывая зубы в неприятной полуулыбке:– Философ сказал: «Никому нет места там, где нет места никому». Как это справедливо.– Глубоко мыслит ваш Философ, – с сарказмом сплюнул Малкин, рассматривая горожанку вприщур. – Кто вы больше для него, волки или люди? Или ни то ни другое? Может, пора послать Философа подальше и показать пример собакам? Вот это было бы справедливо.– Да, да, вы правы, как Философ, собаки уродливы и гнусны, – взахлеб подхватила горожанка аффектированным тоном.– Не городи, замороченная! – оборвал Малкин. – Нашла, с кем меня сравнивать, – нахмурился.Духи ночи медленно отступали, цепляясь длинными, еще расплывчатыми тенями за все. Лица людей явственнее проступали из рассветного сумрака, горожанка упорно прятала свое лицо, низко опускала голову. Ванька глянул на Сашку:– Потолкуй с этой очумелой, может, у тебя лучше получится.Сашка выдвинулась к горожанке, ее голос был хорошо знаком, и фигура, пухленькая, с крутыми бедрами и прямой осанкой, напомнила о сумасшедшем доме. Решительно позвала:– Анька! Хватит придуриваться! Я узнала тебя. Я давно раскусила, что ты из ветеринарной службы.

Та подняла голову, прикрыла веки:

– Небо в змеях, змеи под ногами, ноги в облаках.

– Говори, чтобы всем было понятно, – потребовала Сашка. – Ты хорошо обучена нашему языку.

Анька недовольно затопталась на месте, привычно сделала шаг назад и только после этого сиплым глухим голосом выдавила:

– Что тебя погнало к собакам, Сашка? Для чего ты убежала из сумасшедшего дома? Разве тебе было плохо у нас?

– Я помню слова Философа, – съязвила Сашка, – «Плохо все, что плохо, но хорошо, что плохо, где плохо».

– Философ прав всегда, – с вызовом выдохнула Анька. – «Как не холь собаку, от нее не станет пахнуть волком».

– Мы ищем Карюху, – перевела разговор Сашка. – Ты прилепилась к ней во время побега и, я уверена, завела в клетку по ветеринарной разработке. Где она теперь? Не пытайся выкручиваться, я уверена, ты знаешь. Будешь врать – сама перегрызу тебе глотку, хоть я и не волчица. Просто у нас нет времени разводить бодягу с тобой, заниматься уговорами. Будь уверена, Ванькин меч занесен над твоей головой. Вы, горожане, хотя и не цените жизнь, но подыхать волку, не окропив землю собачьей или человеческой кровью, позорно. Знаю, что ты бы сейчас с удовольствием вырвала мое горло, и тогда пусть меч отсечет твою голову. Однако не надейся. Ни я, и никто из нас не доставит тебе такого удовольствия. Ты у нас в руках, и ты видела, как мы поступаем с волками, когда они переходят грань. Не переходи эту грань, Анька, иначе позора тебе не миновать. А ведь ты не хочешь, чтобы Философ проклял твой дух, когда тело останется без головы. Проклятый дух – это скиталец по черным пустыням черных глубин черного пространства, не нужный даже самому себе. Смерть духа в его проклятье. Страшно стать духом-скитальцем. Поэтому у тебя один выход сейчас – отвести нас к Карюхе.

Анька минуту молчала в состоянии короткой атонии и полного безразличия. Затем смиренно пообещала:

– Отведу.

Неожиданная покладистость удивила Сашку и напружинила. Полоса света над горизонтом расширилась. Малкин, наконец, рассмотрел лицо Аньки, видел, как ее тусклый взгляд липко цеплялся за меч, подумал, что та опасается за свою жизнь, и хмуро успокоил:

– Не будешь сама дуррой – никто тебя не тронет, – неторопливо спрятал он меч за спину.

– Хотя стоило бы оторвать башку, – громогласно прогудел Раппопет, из его сознания еще не выветрилось нападение волков. – Показывай, куда заманила Карюху. Но имей в виду, волчица, рука не дрогнет, если обманешь, – он выразительно поднес к ее носу нож, пахнувший волчьей кровью.

Анька отшатнулась, мутный блеск пробил болото глаз, сглотнула слюну, качнулась. Попятилась легко, перескакивая через колдобины в траве под ногами. Компания устремилась следом. Катюха прыгала по буеракам рядом с Сашкой, ее что-то угнетало, беспокоило тревожное чувство. Раппопет сжимал рукоять ножа, глядя на волчью прыть Аньки. Катюха беспокойно выдохнула Сашке:

– Ты ей веришь?

– Нет, – бросила та; трава хлестала девушку по голым ногам.

– Тогда почему мы идем за нею? – брови взметнулись, пара морщинок перерезала лоб.

– Это она идет с нами, – поправила Сашка и ускорила шаг.

Малкин уже обдумывал, как они станут выбираться из города, когда найдут Карюху. Возможно, рано было думать об этом, но мысли гуляли по извилинам, не находили выхода и жалили мозг, как осатаневшие осы. У Лугатика таких мыслей не было: главное, вытащить Карюху, а там будь что будет. И вот перевернутыми домами замаячила окраина города. Малкин поравнялся с Анькой:

– Из города есть дорога?

– Дорога бесконечна, если она начинается там, где кончается, – отозвалась Анька.

– Но где она начинается?

– Это известно Философу, – прозвучало неопределенно.

– Значит, горожане не колесят за городом? – поймал он ее глаза.

– У нас есть другие заботы, пока живы собаки, – сказала Анька.

– Но в городе много магазинов, – продолжал Малкин допытывать горожанку-волчицу. – По какой дороге привозят товары?

– Это знает Философ.

– Ты видела Философа?

– Его видят все, но никто его не видел, – кивнула Анька.

– А дорогу из города видела?

– Дорога открыта для всех, но только Философ знает, где она начинается и где заканчивается.

Малкина раздражали туманные ответы. Они убеждали его, что Анька – это большое темное пятно.

Лес остался за спиной. Справа вздымалась вершинка, поросшая кустарником, слева вразнобой сиротливо торчали несколько деревьев. А за ними чернело свежевспаханное поле и мрачнела туманная зыбь. Приближались перевернутые окраинные постройки города, опрысканные слабым утренним светом.

От быстрой ходьбы мышцы в икрах ног натянулись, как струны. Но Анька пятилась, не сбавляя темпа, быстро вращала головой. Малкин, отмахиваясь от мух, проговорил:

– Я бы хотел встретиться с Философом. Это возможно?

– Если захочет Философ, – буркнула Анька.

– Как сделать, чтобы он захотел?

– Надо узнать, – сказала она.

– Как узнать?

– Спроси.

– У кого?

– У Философа.

– Для этого надо его увидеть! – Малкин поморщился: какой-то замкнутый круг, плутаешь по нему и ничего не понимаешь. И внезапно во весь дух Ванька закричал: – Философ! Я хочу поговорить с тобой!

Крик взорвал утреннюю тишину, друзья загомонили, Анька осталась невозмутимой. И тут с окраины города разнеслось петушиное кукареканье. На миг все замерли, прислушались, следом Раппопет прогоготал:

– Это ответ Философа. На петушином языке. Эй, волчица, ты поняла, что петух прокукарекал? Перевести можешь? Молчишь, волчье отродье?

Малкин напрягся: в Свинпете петушиное кукареканье имело большое значение. Всегда прежде оно становилось предвестником кровавых событий.

Дальше двигались безгласно. Утренней свежести не чувствовалось. Воздух был неподвижным, спертым, и чем ближе подходили к окраине города, тем плотнее и тяжелее он давил. Идти становилось труднее, словно пробивались сквозь невидимую тугую массу. В какой-то момент стали отставать от неутомимой Аньки.

По ногам змеились длинные ожившие стебли жесткой травы, они охватывали икры, как обручи, стягивали их, приостанавливая движение людей, тянулись и лопались со звоном, как гитарные струны. На голых ногах Сашки оставались кровяные метины, на штанинах у парней и у Катюхи – резаные полосы, словно из-под лезвий ножей, ткань пропитана зеленой кровью растений. А Анька молчаливо без особых усилий удалялась все дальше.

Густой воздух застревал в горле, люди задыхались, глаза вылезали из орбит. Силы иссякали мгновенно, ноги волочились по траве.

Сашка не сомневалась, что всех их не пускал в город Философ. Она не знала, как противостоять ему, но не желала подчиняться.

Малкин натужно захрипел. Перекошенные лица приятелей уставились на него. Как будто он должен был знать, что делать. Ванька, красный от натуги, пунцовел еще больше, машинально потянул с плеча меч. Отчаянно рассек воздух перед собой, еще и еще. Резал на куски, превращал в лохмотья. И ощущал, как становилось легче дышать, будто освобождался от опутавшей людей паутины. Затем кинулся по следу Аньки. Настиг в пригороде.

Она, как затравленный зверь, следила за мечом.

Люди окружили волчицу. Под ногами выстлалась твердь асфальта. Сашка потребовала, чтобы Анька вела в Обработочную. Та задергалась, что-то промямлила, и Сашка поняла, что угодила в точку. Карюха могла быть именно там.

Обработочная была первым этапом обработки ветеринарной службой города всех новых клиентов. Обработочная имела головной офис и много филиалов, точнее сказать, частных домишек либо квартир. Клиента, сбежавшего из сумасшедшего дома, агент обманом препровождал в один из филиалов. Система была отлажена, обработка производилась умело.

И все же методика первого этапа не на всех действовала одинаково. Крепкие орешки сразу не поддавались. А иногда вели свою игру, подобно Петьке Буриху, водили агентов за нос, сажали в лужу, ставили на уши всю всесильную службу Свинпета. В таком случае наступал второй этап обработки.

Сашке в свое время долго удавалось балансировать на грани, выжидать момента в сумасшедшем доме, чтобы не получить клеймо безнадежной, не быть растоптанной всмятку либо отправленной на тот свет.

Сейчас Сашка намерена была вынудить Аньку играть против ветеринарной службы.

Утренний город был тих и недвижим, как бы придавлен к земле тяжелым небесным куполом. Не верилось, что от заката до восхода город бушевал в волчьих шкурах, наполненный звериными инстинктами. Рассвет преобразил горожан и окунул оборотней в провальный сон. Спали все, сейчас можно было палить из пушки, все равно никто ничего не услышал бы. Легкость покинула Аньку, в движениях появилась медлительность, одолевала зевота. Но в походке не иссякла звериная осторожность. Мягкая обувь с низким каблуком ступала по асфальту почти бесшумно, перекатываясь с носка на пятку.Сашка знала, такой сон у горожан не бывает продолжительным, не более двух часов. И чтобы уложиться в эти часы – без колес не обойтись. Повернула во двор ближайшего дома. Глазу открылась детская площадка с качелями, песочницами и горками. Вдоль площадки вытянулась цепочка из двух десятков низких тонкоствольных деревьев. У подъездов – машины.Раппопет ринулся к автомобилям, торкнулся в дверцу первой, открыл, в замке зажигания торчал ключ.Лугатик сунулся к дверце соседней машины. Сигнализации – никакой, ключ в замке зажигания. То же самое и в других.– Хотел бы я так жить, – присвистнул он, не веря собственным глазам.– Кто тебе не дает? – вставила Анька. – Оставайся.– Только не в этом городе.Выбрали минивэн, плюхнулись на сидения: Раппопет – на водительское, Малкин – рядом, остальные с Анькой сзади. Раппопет завел мотор.Улица пустынна, дорога свободна в оба конца. Минут через пятнадцать по Анькиной наводке подъехали к подъезду многоэтажного перевернутого дома. Ничто не вызывало подозрений. Двор как двор: деревья, асфальт, полно машин. Но у Катюхи в душе расползалась тревога.Малкин двумя руками упер острие меча в пол, вполоборота глядел на Сашку: она лучше него знала город. И она не торопилась выходить из машины. Пристально сверлила взглядом тусклую глубь Анькиных зрачков. Та сильно вытянула шею и сделала нервный кивок.Раппопет потянулся к ручке дверцы. Но Сашка продолжала колебаться. Все ждали. Ожидание растягивалось, как резина. И вдруг, не отрывая глаз от Аньки, Сашка взвизгнула, меняясь в лице:– Врешь! – Вцепилась Аньке в горло, крикнув: – Уезжаем, гони, она соврала! Ловушка!Раппопет всполошился, не успел завести мотор, как со всех сторон распахнулись дверцы авто и из-за тонированных стекол спинами вперед выскочили вооруженные горожане, вытянулись в цепь и навели стволы.Андрюха сорвал машину с места, из-под колес со свистом выбился дым. И тут же громыхнул залп. Лобовое стекло разлетелось в пыль, осыпая всех осколками и заставляя пригнуться. Андрюха уперся подбородком в руль, скрипя зубами. А за спиной разнесся дикий женский визг.Малкин вздрогнул: неужто кого-то зацепило, но увидал, что это Сашка и Анька яростно лупцевали друг друга. Катюха и Лугатик попытались их растащить, не получалось. Образовался клубок, внутри которого истерично металось тело Аньки.Новый залп осиным роем прошелся по кузову, высадил боковые стекла, осыпая новой волной осколков. И снова, к их удивлению, никто не пострадал. Раппопет давил на педаль газа, двор остался за углом. Сашка и Анька продолжали душить и хрипеть, задыхаясь от бешенства. Скорее удавят друг друга, чем кто-то уступит.Лугатик решил одним махом разрубить гордиев узел и коротко, не очень ловко нанес Аньке удар в ухо. Никогда не приходилось бить женщин, однако Анька для Володьки была волчицей. Он выругался, оттого что удар оказался слабым, но исправить оплошность не успел: в этот миг оглянулся Андрюха, зло прорычал, прижал тормоз, вывернулся и ударил Аньку кулаком в лоб.Она обмякла, запрокинула голову. Сашка оттолкнула, притиснулась к спинке сидения, потирая пальцами горло. Анькины волосы торчали, как шерсть на шкуре зверя, накидка задралась, оголив крепкие мускулистые бедра, руки висели и слегка подрагивали. Лугатик с отвращением процедил:– Настоящая волчица. Молодая и сильная. Утихомирилась, дрянь. Против хорошего кулака и волчице не устоять.И тут произошло неожиданное: Анька вскинула веки и полоснула ногтями, как будто когтями зверя, по лицу Володьки. Кожу обожгло, Лугатик без раздумья нанес ответный удар; кулак приложился, как хорошая кувалда, вырубил Аньку окончательно.– Волчица, – процедил парень, – чуть глаз не лишился! – Тронул царапины на лице – на пальцах кровь. – Ее, подлую, в живых оставили, а она что вытворяет. Нас всех реально хотят убить. Надо было прибить ее в лесу вместе с остальными волками. Она нам еще такую козу настроит, что лучше придушить ее прямо сейчас.Малкин вытащил из бардачка стопку бумажных салфеток, протянул Лугатику. Погони не было, Раппопет припарковал машину на обочине. В салоне установилась тишина. Друзья медленно приходили в себя, мысленно соглашаясь с Лугатиком, что от Аньки больше вреда, чем пользы. Но и отпускать нельзя. Она наверняка знала, где обитала Карюха.Раппопет вылез, осмотрел машину, кузов – решето, странно, что бензобак цел. Взлетели бы на воздух – и поминай как звали. В очередном дворе, с цветником посередине и неказистым кирпичным строением, выбрали серую «газель» и стали пересаживаться.Привести в чувство Аньку не удалось, потащили на руках. Но стоило той оказаться на улице, как ее будто подкинула пружина, выбрасывая из рук Лугатика и Раппопета. Завизжала, надрывая связки и ошеломляя своим воплем, по-звериному юрко подхватилась, ныряя между рук. И улизнула бы, если б не Катюха. Та подставила подножку; Анька растянулась на асфальте. Парни скрутили и втолкнули в «газель».Вопли Аньки подняли на ноги дом, жильцы будто ждали сигнала с оружием наготове. Пятками вперед высыпали, как горох, из подъездов. Стволы изрыгнули огонь, пули барабанной дробью прошили машину. Лугатик метнулся за руль, Аньку забросили внутрь салона, по бордюрам и цветнику автомобиль поскакал за пределы двора. Лихорадочный взгляд Аньки прыгал по мечу Магов. Раппопет злобно схватил ее за волосы:– Придушу, волчица! Каюк тебе, если еще хоть одну фортель выкинешь! Мое терпение лопнуло!– Не горячись, – придержала Сашка, – успеешь. Пусть сначала послужит нам. – У Сашки сверкнули глаза. – Ветеринары носят в мочке левого уха маячки, по ним компьютеры ветеринарной службы отслеживают агентов, в том числе Аньку, поэтому сейчас служба знает обо всех наших передвижениях. Используем это в своих интересах. Хорошая возможность надуть службу. Предлагаю план: часть из нас на этой машине продолжит мотаться по городу вместе с Анькой, пускай служба и дальше думает, что знает о наших перемещениях все, а я в это время с Лугатиком или Раппопетом на другой машине разыщу Карюху. В головном офисе на всех имеется полная информация, по ней – найду. Захватить вас не смогут, потому что у Ваньки меч. Надеюсь, и мне повезет, пока все в повальной спячке. А когда вытащим Карюху, сообщим ветеринарам, что Анька работала на нас по доброй воле. От нее после этого не оставят мокрого места. Поверьте мне, я знаю что говорю. Нам рук марать не придется. – Холодно спросила Аньку: – Ну как, Анька, хороший сценарий? Не ожидала? – Сделала длинную паузу. – Может, сама покажешь, где Карюха?– Тебя надо было давно убить! – затравленно бросила Анька, понимая, какая ловушка уготовлена ей.– Теперь уже поздно, – сухо усмехнулась Сашка.– Ладно, – посмотрела исподлобья Анька, борясь с собой, – покажу! – И скомандовала Лугатику: – На перекрестке крути баранку направо!– Дурака нашла, – не оборачиваясь, сплюнул Лугатик. – Ты уже один раз показала! – по лицу пробежал нервный тик. Володька пальцем тронул царапины на лице и зло стукнул кулаком по рулю, тот квакнул глухим сигналом и задребезжал.– Теперь она не врет, – успокоила Сашка, следя за лицом Аньки.Лугатик ждал, что скажет Малкин. Ситуация была неординарная, Сашка могла снова ошибиться, Лугатику не хотелось попадать еще раз в западню. Собственно говоря, никому не хотелось оказаться в капкане. И Андрюха, и Катюха смотрели настороженно. Пока что справлялись с ситуацией, но, как знать, вполне могли потерять контроль над нею. Они в этом городе были чужими, Анька же как рыба в воде.

Утро в полную силу расправило плечи. Те два часа, когда город оставался тихим сонным царством, подошли к концу. По салону авто тянуло звериным жаром волчицы: опасен зверь, загнанный в угол. Малкин выворачивал наизнанку мозги: в любом решении был риск, интуиция раздваивалась. Наконец, Ванька вздохнул и выпихнул:– Давай направо.Улицы ненормально быстро стали наполняться пешеходами и автомобилями. За поворотом на обочине дороги Лугатик увидел припаркованную машину с надписями «ДДБИГ». Из нее выскочили два «ИАГушника», размахивая полосатыми жезлами, задом метнулись наперерез «газели». Лугатик скорчил гримасу, сплюнул через опущенное стекло и проскочил мимо:– Нос раскатали, перевертыши задоходые. Догоняйте, волки двинутые! – прибавил газу.«ИАГушники» бросились к своей машине и задним ходом пустились вдогонку. Лугатик кинул взгляд в боковое зеркало, ему было смешно думать, что это преследование. Но тут вдруг, как черт из коробочки, перед самым капотом автомобиля возник горожанин, задом пересек дорогу, раскатывая полосу с металлическими шипами. Лугатик ударил по тормозам. Шины охнули хлопками, автомобиль потащило в сторону. Встали.– Вот сволочь! – выкрикнул Лугатик, закрутился на сидении, как на горячих углях. – Приехали! Откуда этот недоносок выпорхнул? Я ему сейчас покажу небо в разводах, рыло кулаком изрисую! – Выскочил на асфальт, два прыжка – и кулак ударил горожанина между угловатыми лопатками, выпирающими через рыжую ткань рубахи. – Ах ты, волчара! Думаешь, с рук сойдет? Гаишникам подмасливаешь, волчина! Хана тебе, задоходый!Горожанин от удара присел, лопатки на мгновение сошлись, но тут же разомкнулись, рубаха на спине сморщилась и расправилась, потом подпрыгнул, как зверь, повернулся к Лугатику, оскалился, и вдруг Лугатик носом наткнулся на ствол пистолета.– Сюрприз, сюрприз! – завопил на всю улицу, рот запузырил слюнями, стал мокрым, губы заблестели под яркими лучами.– Эй, эй, ты чего? – оторопел Володька, уставившись на пистолет.Горожанин опустил ствол и выхватил из кармана красное удостоверение, стал совать в лицо Лугатику:– Воробей забрался в чужие подсолнухи! Руки в семечках, руки в семечках, руки в семечках! – Подпрыгивал и размахивал рукой с удостоверением, пуская крупные пузыри.Лугатик попятился, поднимая ладони и показывая горожанину, что в них ничего нет:– Опусти пушку, сумасшедший, – Лугатик попытался поймать бегающий взгляд горожанина. – Никаких семечек нет. – Краем глаза чиркнул по удостоверению, ничего не разобрал.– Под подушкой вши, – рявкнул горожанин и странно засмеялся.– Сам ты вошь! – нервно сорвался Лугатик, замахиваясь.Горожанин отскочил, по-гусиному переваливаясь с ноги на ногу, на которых была обувь с толстенной подошвой, подобно котурнам, вскинул пистолет и выстрелил в воздух:– Сюрприз, сюрприз, – снова заблажил он во всю глотку, и голова завертелась.Прохожие на тротуаре остановились. Выстрел из пистолета как бы послужил для них сигналом.В машине в это время произошло замешательство: непонятно, на кого напоролись. Малкин, сжимая рукоять меча, проколол взглядом Аньку: неужели снова обманула, а он попался, как пескарь на крючок:– Объясни! – потребовал, будто рубанул мечом.– ГАИ, – коротко буркнула та, подобрала ноги, пряча глаза.– Туман нагоняешь! – процедил Раппопет, он не верил ни одному слову волчицы. – ГАИ следом за нами задом чешет. А этот в гражданке. Говори, на какого козла навела на этот раз?– ГАИ, – упрямо повторила Анька.Раппопет топнул ногой, сердито перекосил лицо, прищурился, свел брови к переносице, резко оторвал зад от сидения:– Выметаемся! – бросил остальным, – Ноги в руки, пока те двое не подкатили, иначе пальбу устроят в три ствола – пиши пропало.Анька рывком подалась вперед, но Раппопет цепко перехватил:– Не спеши, волчье отродье, дураков больше нет, вздумаешь драпать – придушу, как лягушку! – сжал ей руку выше локтя.Все выскочили из автомобиля, горожанин уже выкручивал Лугатику сустав, вдавливая пистолет ему в висок. Лугатик корчился и скулил от боли. А горожанин с надрывом орал в его ухо:– Чужой початок кукурузы сожрали! Руки жадные! Меч за ребра! Завернуть, завернуть, завернуть! Глаз на блюдечке! Глаз на сковородке!– Что этот троглодит городит? – повернулся к Аньке Малкин.– Отдай ему меч – он отпустит Лугатика, – на одной ноте прожевала Анька. – Откажешься – выбьет ему глаз, – голос поплыл елейным мяуканьем. – Отдай. Не лишаться же друга.– Меч в кармане! – снова загорланил горожанин, облизывая мокрые губы и таращась на меч.Требование горожанина не понравилось Малкину, приводило в замешательство. Этот горластый вел себя так, будто у него в кармане лежала индульгенция от всех грехов. Меч ему подавай. А дырку от калача не хочешь? Малкин провел пальцами вдоль лезвия и заметил, как оно засверкало чистой голубизной, словно Ванька натер до блеска.Горожанин продолжал вопить во всю глотку, выворачивая руку Лугатику.Анька не могла вырваться из рук Раппопета, тыкалась грудью в Малкина, зудела с придыханием, чтобы не раздумывал.Сашка стукнула ее, будто мстила за то, что совсем недавно поверила и понудила поверить Ваньку, оттеснила от Малкина, встречая яростное сопротивление. Синяя футболка задралась, оголяя тело до поясницы.Катюха просила Малкина не доверять Аньке. Но он и не собирался отдавать меч. Ломал голову, как помочь Лугатику. Времени на придумку мало: машина с надписями ДДБИГ неумолимо приближалась, сзади на тротуаре скопилась рычащая толпа прохожих. Бурлила, исторгая фразы, понятные Аньке и Сашке, скучивалась. Малкин досадливо нескладно ежился.И вдруг Раппопет подпрыгнул, как мячик, жестко вцепился пальцами в вытянутое горло Аньки, сдавил его. Она захрипела, затрепыхалась, выпучивала глаза. Обернуться бы ей сейчас волчицей – оставила б от Андрюхи куски мяса, но, увы, до заката далеко, а руки Раппопета вцепились мертвой хваткой. Он дрожал от негодования, надсаживался фистулой, обращаясь к горожанину, оседлавшему Лугатика:– Эй ты, волчье отродье! Отпусти, волчара, Лугатика, иначе я выпотрошу эту тварь!– В кукурузе куры, в кукурузе куры! – в ответ завопил горожанин, осыпая пузырями затылок скрюченного Лугатика, ствол пистолета долбил по его шее. – Меч, меч, меч на блюдечке с глазом!– Заткнись, тупица! – сатанел Раппопет. – Меняю вашу тварь на Лугатика! Волчицу за Лугатика! Волчицу за Лугатика!По Сашкиным глазам Ванька понял: пора отсюда убираться, быстрее делать ноги, покуда ситуация не переросла в побоище, звереющая толпа за спиной напирала, взгляды приковались к мечу. Он сильнее сжал рукоять, поднял лезвие на уровень глаз. Горожанин оторвал ствол от шеи Лугатика, вскинул оружие и выстрелил в Ваньку. Малкин машинально повел мечом, будто защищался, и почувствовал, как пуля ударила в лезвие и рикошетом ушла в сторону. Оскалившийся, изводивший слюну горожанин лихорадочно выстрелил еще и еще, но всякий раз повторялось одно и то же: пули натыкались на лезвие меча.А Лугатик воспользовался моментом, вывернулся, выпростал руку и всадил горожанину кулаком под дых. Потом добавил по шее. Тот скрючился. И, как по команде, все сорвались с места. Сашка бежала через дворы в разрыв между перевернутыми домами, увлекая остальных. Раппопет отпустил горло Аньки, она подхватилась и спиной вперед кинулась вслед за компанией, опережая Андрюху.Горожанин, пуская пузыри, очухался, заклокотал во всю глотку, словно его обложили красными флажками:– Сюрприз, сюрприз! – И вприпрыжку попятился вдогонку.Толпа горожан задом понеслась за ним.Раппопет не спускал с Аньки глаз. Удивлялся, что она сама бежала с ними, должна бы давно кинуться к своим, затеряться среди горожан. Думал, что-то тут не то, недавно вела себя иначе, а тут путается под ногами, наверняка новую пакость готовит, нельзя выпускать ее из виду, хоть и прикончить мало, за милую душу свернул бы шею, если б без волчицы знали, где найти дорожку к Карюхе.Лугатик был подавлен, бежал сосредоточенно, озирался на толпу позади, метрах в тридцати. Плечо саднило, как будто руку все еще выворачивал слюнявый горожанин.Тот возглавлял ораву сзади, вприскочку рассекал спиной воздух, крутил головой, размахивал оружием.Катюха удивлялась, как быстро пятилась за ними толпа. Не поверила бы, если б сама не видела.Приятели петляли среди домов, надеясь, что толпа рассосется, но ватага, наоборот, увеличивалась, присоединялись новые горожане, исторгая новые звуки. Улицы, переулки и дворы перед глазами друзей находились в какой-то бешеной скачке.Вот из ближнего подъезда наперерез задом метнулся житель дома, выгибался по-звериному, голова повернута. «Неплохо развиты шеи у этих оборотней», – мелькнуло у Малкина. Житель угрожающе размахивал металлическим прутом, приближаясь отвислым, набитым жирком задом и широкой спиной. Сизые брюки плотно обтягивали толстые ляжки, врезаясь между ними. Синяя рубаха выбилась из-под пояса и торчала смятым сгустком над коричневым плетеным ремнем. Белые носки пялились из коротких штанин.Малкин хотел избежать столкновения с преследователем, ретивым не в меру, но Раппопет вдруг резко повернул к горожанину. И когда толстозадый прыгнул на цветник, срезая путь, Андрюха сделал новый поворот ему навстречу и ударил. Житель прутом нанес ответный удар, прут скользнул по плечу. Ярость захлестнула Раппопета, стыд за прошлые неудачи собрал тело в мускулистый сгусток и выстрелил им¸ как ядром из пушки. Противник был сшиблен с ног. Растянулся на цветочной клумбе носом в землю. Еще бы добавить, довершить дело, но времени на это не было.Скопом завернули за дом с одинаковыми красными полукруглыми балконами и рекламной вывеской на торце во всю длину: «мод шав в ьлебеМ».Катюха сломя голову неслась за Сашкой, но обе понимали, что на своих двоих от погони не уйти. Не сговариваясь, кинулись к машине в ближайшем дворе, заскочили в нее. Перед самыми затылками горожан посадили приятелей, и Сашка прижала к полу педаль газа, оставляя толпу с носом. Метров через двести Сашка вклинила машину в общий поток и задним ходом, как все, погнала по дороге дальше, осознавая, что Анькин маячок продолжал делать свое дело.– Правильно еду? – не оборачиваясь, спросила она у Аньки.Та кивнула и уставилась в лобовое стекло, пальцами вцепилась в спинку переднего сидения, пальцы дрожали и побелели от натуги. Но лицо было – как у каменного изваяния: неподвижное, застывшее.Малкин, собравшись в кулак, сидел на заднем сидении. Меч покоился на коленях, руки – сверху.– Теперь налево, – выплеснула Анька и опять напряженно умолкла.

Машин было – пропасть. Свернув налево, Сашка очень скоро оказалась в автомобильной пробке. Застряли прочно. Малкин поморщился: и город-то, кажется, тьфу по размерам, но тоже пробками обзавелся. Улица замерла, дорога сплошь забита, ни туда ни сюда. И неизвестно, в чем дело. Приятели прильнули к стеклам, пытаясь понять причину, лишь Анька спокойно смотрела в одну точку на Сашкином подголовнике. Минута за минутой. Пока из автомобилей не начали вылезать водители и пассажиры и не стали пятиться к машине друзей.Сашка насторожилась. Их авто стали окружать. Гурьба росла.Рука Малкина заскользила к рукояти меча.Лугатик локтем толкнул Аньку:– Опять начинается? – голос надорвался беспокойством.– Меч, – буркнула Анька.– Это ты устроила, волчица! – крикнул Раппопет и больно прижал ее. – Завела в пробку, волчица!– Отдай меч, – осклабилась Анька, повернувшись к Малкину, взгляд диковатый, холодный, метался по салону, как по пустому месту.– Собачью кость вам в зубы, а не меч! – рубанул Андрюха.– Опять обвела вокруг пальца, волчица! – запоздало вспылил Лугатик, намахиваясь кулаком.Сашка почувствовала себя уязвленной, прежде всего это был ее прокол, ни за какие коврижки она не должна была больше верить Аньке, и сразу надо было нейтрализовать маячок в левой мочке. Ветеринарная служба поставила на уши весь город, работает по маячку на мониторах.Орава снаружи с гомоном начала рвать на себя заблокированные дверцы, затем раскачивать авто и долбить камнями по стеклу с Ванькиной стороны. Стекла посыпались. Внутрь протянулись руки за мечом на коленях Малкина. Развернутое вверх лезвие ожгло руки порезами, потекла кровь, раздались вопли. Вой вокруг машины усилился, лица дышали ожесточением, они уже начинали казаться волчьими мордами. Замелькало оружие, прозвучали выстрелы по колесам, засвистел воздух из шин, машина просела.– Глаз на блюдечке без меча! – ревела толпа, беснуясь и направляя на Ваньку стволы.От этого рева до самых костей пробирало стынью, черные пасти стволов притягивали взгляды и заставляли стучать зубы.– Всех убьют, если не отдашь, – долбила по мозгам Анька. – Стань благоразумным.Выдержка сдавала, страх смешивался с яростью и превращался в желание вырваться наружу и крошить налево и направо. Малкин приподнял меч, привстал на негнущихся ногах, наклонился к дверце автомобиля и толкнул ее.В тот же миг несколько стволов изрыгнули гром и пламя. Салон наполнился дымом. Друзья обмерли. Пули должны были изрешетить Малкина. Но произошло невероятное. Пули ударились в лезвие и рикошетом ушли в заднее стекло, прошили его, сразив несколько горожан.Но живые продолжали лезть, как саранча, тупо долбили по кузову автомобиля всем, что попадалось под руки. И снова звенели осколки, корчился и хрипел металл, люди в салоне сжимались от новых выстрелов.Ванька выбил дверцу автомобиля. Горожане отшатнулись от меча, выпуская парня наружу. Лезвие заиграло на солнце. Приятели выкарабкались следом, но и Анька не задержалась в салоне, однако убегать не намеревалась. Терлась около Раппопета, как приклеенная. Тот кипел: располосовать бы эту змею подколодную пополам, чтобы раз навсегда избавиться от заразы, Лугатик радовался бы несказанно, в общем, все вздохнули б с облегчением. Однако Малкину было не до разборок с Анькой.Толпа неистовствовала. Не будь меча, уже набросилась бы на приятелей, разорвала на куски.Сашка лучше остальных представляла, как опасна враждебность городской толпы. Из человеческой внешности во всю мощь лезло зверье. Девушку такие превращения не удивляли, за два года нагляделась до умопомрачения. Знала, увещевать осатаневшую массу бессмысленно. Она была во власти звериных инстинктов. И глупо стараться понять выкрики, вопли, логику. Даже подчиниться в этой ситуации было бессмысленно, все равно разорвут и затопчут. Все время Сашка выживала здесь потому, что научилась угадывать наступление звериных вспышек и балансировать, как на тонкой струне. В такие моменты с перевертышами невозможно было договориться.

Сейчас девушка плечом касалась Ваньки, чувствуя, что его нескладное тело налилось каменными мускулами. С другой стороны к нему жалась Катюха. Ей было страшно наблюдать, как толпа рычала, скалилась, размахивала ножами и ружьями, сверкала дикостью глазниц. Катюха затаила дыхание, но уловила, как толпа сделала то же самое, словно готовилась к последнему броску.

И вот орава выпихнула вперед вооруженных горожан, те вскинули ружья и открыли беспорядочную стрельбу по Ваньке. А пули меняли траектории, бились о лезвие меча и возвращались в толпу, выкашивая стреляющих. Стрельба быстро утихла, но сверкнули ножи. И Ванька кинулся в гущу, защищая себя и друзей. Покатились головы, руки, туловища, ножи и ружья. Но гурьба продолжала накатывать, в ход пошли металлические пруты, палки, камни. Ванька расчищал проход, увлекая в него приятелей.

Вырвавшись из окружения, компания пустилась наутек. И снова с ними бежала Анька. Задом, без особой натуги, не оборачиваясь, не сбиваясь с пути, пригнула голову и приотстала, хлеща взглядом спины замешкавшихся горожан.

После десяти минут беготни, оставив далеко осатанелую орду, Сашка сбавила темп и посмотрела на Ваньку. Тот понял и перешел на шаг, затем остановился у торца перевернутого зеленого дома. Все сгрудились. Малкин стоял на длинных прямых ногах, глубоко дышал, двумя руками сжимая рукоять меча, словно готовился к новой схватке. У ног обрывалась добротная асфальтовая дорожка. Под ногами густая трава на небольшом участке земли перед домом. Сашка отдышалась и шагнула к настороженной Аньке, отрывисто бросив:

– Уберем проблему, – потянулась тонкими пальцами к ее левой мочке.

Андрюха, по-своему понимая Сашку, упруго кинул правую ладонь на плечо горожанки. Но та с внезапным остервенением отбила руку. Тогда Лугатик с гуттаперчевой пластичностью выгнулся и, не думая долго, ударил Аньку по шее. В ответ волчица рассвирепела. Катюха в этот миг увидала в ней частицу озверевшей толпы и отодвинулась.

– Хочешь удалить маячок? – спросил Малкин, хотя намерения Сашки были понятны без слов.

– Вместе с мочкой! – взвизгнула Сашка, подступая к Аньке. Неожиданная дикая неистребимая мощь прошила Сашку, и Катюха почувствовала, что звериная сущность Аньки отступает перед этой силой.

И будто та же самая сила разом сорвала с места Андрюху с Володькой, они с двух сторон навалились на Аньку, но скрутить ее оказалось делом непростым. А Ванька в этот миг обнаружил, что трава под ними стала шевелиться, прилипать к подошвам, вытягивать стебли, обвивая ступни ног, опутывая лезвие меча, резаться об острие, распадаться, оставляя на металле потеки зеленого сока, как зеленой крови. Анька билась в руках парней, как истая волчица, издавая странные воющие крики, как призывы о помощи и как лютое неистовство безумия:

– Куры пожирают кукурузу! Не жалейте собак! В сметане много червей! Ищите мясо! – Отбивалась ногами от Сашки, не подпускала к себе, скалилась и скулила. – Пахнет собаками, сушите шкуры собак!

Наконец усилия людей увенчались успехом, хрипящую и вопящую Аньку, распластав, придавили к неровному торцу крыши, Сашка за волосы оттянула на себя голову волчицы и схватила пальцами мочку:

– Отрезай! – крикнула Малкину.

– Вместе с ухом, – прохрипел Лугатик, пунцовея от натуги. – Будет одноухая волчица.

Взъерошенные волосы Малкина встали дыбом, зашевелились, как трава под ногами, он помедлил, раздумывая, и резанул лезвием меча по мочке. Все-таки не целое ухо. Волчица стала меченой.

– Собак надо убивать! – свирепо оскалилась Анька, когда ухо ожгло резкой болью.

Сашка яростно забросила отрезанную мочку дальше в траву и вытерла о футболку пальцы. Парни отпустили Аньку и загоготали, удовлетворенные бессилием волчицы. Та отпрянула от торца крыши, заметалась по траве, по-звериному вынюхивала мочку. Не нашла, поникла беспомощно и жалко.

– Теперь веди! – приказала Сашка. – Впрочем, я догадываюсь, куда ведешь. Теперь можем обойтись без тебя.

Шум погони приблизился. Горожане лезли изо всех щелей. Куда ни ткни – маячат спины. Травля продолжилась. Будто ополчился весь город, будто ни у кого не было других дел. Беготня изнуряла. Оторваться не удавалось. Сашке даже вспомнились слова Философа: «Не мудри, мудрствуя, потому что мудрость только у мудрого». А мудрым в этом городе считался один Философ. Она горько усмехнулась.

Анька пятилась за ними. Андрюха думал, что отсеченная мочка остановит волчицу и пути их разойдутся, но этого не случилось. На нее цыкали, орали, прогоняли прочь, требовали отвязаться, – не помогало. Она молчаливо держалась рядом. К полудню силы у людей были на исходе, мысли в мозгах едва ворочались, но Анька, напротив, оживилась, засуетилась, усталость не брала волчицу. Опередила приятелей и, не слушая возражений, повела на городскую окраину. Пятилась, пригнувшись, тело собрано в мускулистый ком, глаза мельком схватывали разгоряченные лица людей.

И вот череда перевернутых многоэтажек оборвалась, потянулись перевернутые пригородные домишки. Скоро очутились за огородами. Измотанные, без задних ног рухнули в высокую траву, разбросались, затихли. Позади сумасшедший город с его озверевшими жителями. Дальше за травостоем щетинилась лесополоса. Вершины деревьев проткнули густую неимоверную синь дня и тянулись в чистое небо. И ни одной дороги. Усталость навалилась.

Но прежде, чем она взяла верх, Катюха, лежа на спине, не чувствуя рук и ног, глухо обронила, глядя в пустое небо: – Кажется, оторвались от погони. Только до Карюхи как до луны. В город возвращаться нельзя. Меня сейчас туда калачом не заманишь. Пошли они к черту со своим Философом. Я не понимаю, как мы еще до сих пор живы? В этом городе кровь льется, как вода. Мне страшно возвращаться назад. Я устала. Я больше не хочу крови. Я больше не могу ее видеть. – По телу волной прошла судорога, высохший пот на лице оставил грязные разводы. Под глазом у Катюхи чиркнула мушка, отчего вдруг зачесалось, но шевелиться не хотелось, и девушка лишь часто заморгала и дунула, отгоняя от лица мошку. – Хочу забраться в ванную и смыть с себя всю эту грязь. Кажется, я никогда уже этого не сделаю. Мамочка дорогая, знала бы ты, где я сейчас. Но я и сама не знаю, где я. Даже Анька этого не знает. Как же можно на нее полагаться после этого? Похоже, мы теперь от Карюхи еще дальше, чем были до сих пор. Хорошо, что больше нет погони. – Катюха вздохнула.– Как знать, – осторожно отозвалась Сашка. Тоже лежала на спине и прислушивалась к шуршанию травы. Можно было высунуться из травы и оглядеться, но так не хотелось вырывать из покоя ноющие мышцы, к тому же, кажется, все тихо, и Сашка только шевельнула пальцами рук и ног, оставаясь лежать в том же положении. Через минуту подала голос: – Возьми себя в руки! Не распускай слюни, это не поможет. Ты хорошо держалась. Продолжай в том же духе. Просто не жди быстрого завершения, вот и все. В этом городе ничто не заканчивается быстро. История с Карюхой только началась.Анька сидела поодаль, подтянув к себе колени и обхватив ноги руками. Прикрыла глаза, слушала разговор Катюхи и Сашки. Утратив мочку, она лишилась не только маячка, но и внешнего управления. Мысли потеряли стройность, стали метаться. Иногда мозг не слушал ее, его терзали дикие ощущения, казалось, кто-то читал ее мысли, она боялась думать, но не думать не могла и тогда становилась враждебной людям; иногда он был пуст, как барабан, тогда ей становилось на все наплевать. Люди не верили ей, но никто из них не знал ее мыслей и почему она не покидала компанию. Анька по-волчьи втянула ноздрями воздух, распознавая запахи. Прислушалась, уши навострились, как у зверя. Медленно повела глазами по девушкам:– Карюха недалеко, – выговорила почти по слогам.– Вот как? – глаза Катюхи распахнулись. – Близко? – Приподнялась на локтях, видя, как друзья зашевелились. Верхушки трав над людьми закачались, в плотном густом воздухе побежали волны. – Чего же мы тогда разлеглись? – Повернулась набок, намереваясь подняться.– Успокойся, – остановила Сашка. – Она врет. – Глянула на Аньку: – Смотри, доиграешься. За мочкой вместе с ухом отлетит голова.– Почти рядом, – повторила Анька. – Третий дом от края. Там сейчас трое: хозяин, хозяйка и Карюха.Установилась недолгая пауза. Малкин мотнул взъерошенной головой, отгоняя сон, сел, погладил меч перед собой. Не поймешь волчицу Аньку, как обухом по голове, непредсказуемы эти оборотни. Весь город непредсказуем. Нельзя расслабляться. Хмуро исподлобья кинул взгляд на нее, неподвижную, как изваяние. Врет или нет? Конец поиска или новая ловушка? Сама говорит, или Философ из ее рта вещает?Сашка приподнялась следом за Малкиным, глаза впились в волчицу, потянулась, футболка вздернулась, обнажая красивые бедра, которые нравились Ваньке. Шипяще сквозь зубы спросила у Аньки:– Что должно быть потом?– Это знает только Философ, – вяло ответила волчица.– Значит, нас привел сюда Философ? – раздраженно спросил Малкин. – Прямо к Карюхе? Что-то не очень верится. И совсем не верится. – Помолчал и поморщился: – Найти бы этого Философа и узнать, что ему неймется?Анька молчала. Она не знала ответа.– Она врет, она врет, – воскликнула Катюха.– Я больше не могу верить ей, – подумав, проговорила Сашка.Для Ваньки Сашкиных слов было достаточно. Наступила тишина. Был слышан ее трепет, всплески воздушных волн и стрекот кузнечиков. Трава штыками торчала над головой, а глубокое чистое небо качалось, как колыбель, убаюкивая и умиротворяя. Раппопет и Лугатик как лежали, так и продолжали лежать, смежив веки.Лугатик несколько раз смачно зевнул в тишине, заразив остальных своей зевотой. Напомнила о себе усталость, накатила сонливость. Все расслабились. Анька тоже прилегла следом за Сашкой и Ванькой. Раппопет с Лугатиком отключились первыми, за ними остальные, Катюха свернулась калачиком возле Ваньки, уткнувшись носом в траву.Сколько длилась забывчивость, никто не знал, только Сашка вдруг очнулась, уловив непонятный шум. Вздрогнула. Огромное солнце тяжелым огненным колесом катилось к закату.– Черт, черт! – вскричала она, поднимая приятелей. – Вставайте, вставайте! Проспали! – Вскочила на ноги и обомлела на мгновение.Вокруг них было плотное кольцо из вооруженных горожан. Приятели всполошились, оторопели спросонья. Спины горожан надвигались тихо, но упорно и зловеще. Остановившись в десяти шагах, первый ряд развернулся. Оружие навскидку, пруты, колья. Надо же было так все проспать. Сашка зло обожгла холодом Аньку:– Соврала! Опять завела в ловушку! Сама подставилась! Ты знала, на что идешь, не обессудь. Видно, Философу ты нужна без головы. Или думаешь, что опять все с рук сойдет? Не выйдет! Держите ее, ребята! – Сашка кивнула Раппопету.Парни мигом скрутили Аньку по рукам.– Вертишься, подлая, как уж на сковородке, – процедил Раппопет ей в самое ухо. – Тебя предупреждали, не стоило врать! Своему Философу лапшу на уши вешай, может, он и проглотит твое вранье, а с нами ты ошиблась, волчица, больше номер не пройдет, раскусили тебя, как гнилую орешину, все, прощения не жди. Не стоило возиться с тобой, сразу надо было снести голову – и концы в воду. Жалеть зверье – себе в убыток, вы, волки, добра не понимаете. Навела на нас, патлатая!– Нет, – грубо отмела Анька. – Они сами нашли! – глаза тускло сверкнули по горожанам. Мышцы на крутых бедрах под короткой накидкой заметно напружинились, пухлое тело налилось упругостью.– Врешь, волчица! – процедил Лугатик. – Нет тебе веры! Ты звериным чутьем должна была учуять горожан прежде, чем они тут появились. Не морочь нам головы. Все, твоя песня спета! Не надейся, Философ не воздвигнет тебе памятник, хоть ты для него из кожи лезешь, дрянь!– Они подошли с подветренной стороны, я не могла учуять, – сучила ногами, пытаясь вырваться.– Животное, – взвился Лугатик оттого, что Анька оттоптала ему все ноги. И ногам Раппопета досталось не меньше. Но парни крепче стиснули ее.– С собачьего мяса стекает кровь! – басовито разнеслось из толпы. – Собачья кровь хорошо пахнет! – орава загудела на одной ноте, шаг за шагом сжимая кольцо. Стволы закачались на уровне глаз, а пруты и колья поднялись над головами.Стремительно приближалась минута развязки.Приятелей обдало холодным потом, ватой наполнились суставы. Плотнее сбились в кучу. Вытолкнули волчицу перед собой. Лугатик ткнул ее под ребра:– Заставь их уносить отсюда ноги! – с угрозой прошипел ей в затылок. – Тогда поверю, что не ты подставила нас.– Наплевать мне на твое доверие, – задохнулась от хрипа Анька, крутнулась и завизжала, обращая на себя внимание горожан: – Философ сказал: «Темная ночь пробуждает к жизни, потому что нет света, когда его нет!»Толпа приостановилась и на короткое время замерла, как бы принюхиваясь к запаху, исходящему от Аньки, и этот запах толпе явно не понравился, орава заурчала, после чего из ее чрева раздался все тот же громовой басовитый голос:– Философ прав всегда! «Ночь приходит, когда все оживает, и все оживает, когда приходит ночь». Мудрость Философа виднее в ночи. «Нет жизни, когда жизни нет». Ночью не нужен свет, ночью он вреден. Ночь без света преумножает мудрость Философа. Ночью запах крови манит сильнее.– Собачья кровь всегда черна, – напористо выдала Анька. – Когда потухнет фонарь, тогда наступит все! Когда наступит все, тогда все будет для всех и всем будет хватать всего!– Мечу нужна кровь собак! – взорвался тот же голос, и этот взрыв ничего хорошего не предвещал. – Меч возвратится в ночь! Мечу необходима мудрость Философа!Надрывный голос горожанина угрожал. Выкрикивая слова, горожанин нелепо топтался, будто приплясывал, приподнимался на пальцах и шнырял горящими волчьими глазами поверх людей, опускался на пятки и приседал.Люди не поняли смысла сказанного, повели глазами по лезвию меча в крепких руках Малкина, сверкающему в наэлектризованном вечернем воздухе. Лезвие чистое, ни единой капли крови.Трава тысячами штыков вытянулась к небу, верхушки закачались, зазвенели металлом. Звенящий воздух прорвался к ушным перепонкам, начал нажимать на них и приносить издалека, из глубин безоблачного неба, раскатный шум надвигающегося разрыва молнии.Ладони Малкина спаялись с рукоятью меча.– Сосуд пустой, сосуд пустой! В нем нет того, чего нет! – пискляво, но отчаянно выкрикнула Анька, по-звериному закружилась, откинув накидку и обнажая налитую грудь и живот, выгнула спину, как перед прыжком, осклабилась и зарычала по-волчьи.– Пуля умна! – дикий гул толпы заглушил Аньку, и ближайшая вскинутая винтовка изрыгнула первую огненную порцию.Следом полыхнули еще несколько огненных отрыжек. Люди вздрогнули от грохота, не сразу поняли, что все сгустки огня направлены в грудь Аньке. Когда та, изрешеченная, опрокинулась на землю, они увидали в траве окровавленное месиво. Катюха кинулась к волчице, склонилась, глаза Аньки померкли, из горла выпал последний булькающий выдох.– Дикари! – задрожала Катюха, вскакивая. – За что? Она же ваша! Такая же, как вы! Вы не просто дикари, вы звери, вы волки!Но ее никто не услышал, толпа набросилась на людей, как голодная волчья стая. Рычала и ревела, клацала зубами, размахивала кольями и прутами, тянулась руками. И только Ванькино проворство спасло приятелей от неминуемой гибели. Не окажись он рядом – смяли бы в два счета, порвали заживо. Лугатику и Раппопету чуть не перебили хребты, Катюхе с Сашкой едва мозги не выбили. Меч Магов разрядил ситуацию, вдобавок Раппопет и Лугатик подхватили оружие заколотых перевертышей и начали торопливо стрелять в нападающих. Схлестнулось бешенство горожан с исступленным криком людей.Вечер быстро сгущал темноту. Солнце сваливалось за горизонт, тонуло в вязких болотах. Бойня длилась долго, однако противостоять мечу Магов было невозможно. Орда редела, оставляя трупы. Закат начинал маячить красным горбом исчезающего солнца. Горб медленно опускался, жирно расползаясь по горизонту красной полосой.Вскоре схватка подошла к концу. Последнему горожанину Ванька сохранил жизнь. Отступил от него, тяжело дыша, опустил меч, утомленно отвернулся, глянул туда, где тихо сужался умирающий диск солнца и ярко горела линия горизонта.Но не стоило отворачиваться от недобитого, ярость подкинула того с земли, и Малкин получил удар по голове. Чуть не выронил меч. Обернулся, выставляя острие перед собой. Перевертыш ринулся вновь и напоролся, меч вошел ему в живот. Горожанин рухнул замертво, а на перекошенном лице осталось лютое выражение, скрытое темнотой.Неумолимо близилась полночь. Ванька был сумрачен и молчалив. От бессмысленной крови тошнило, уже не верилось, что совсем недавно он жил другой жизнью, среди нормальных людей: рыжим, нескладным, с дурацкой прической, не высовываясь и терпя насмешки девчат. Все перевернулось в одночасье. Этот горожанин мог бы еще жить, но он выбрал смерть. Или смерть выбрала его по воле Философа. Ванька уже не пытался понять суть происходящего, но знал, что меч защищал людей.Малкин положил его на плечо и нескладной походкой, раздвигая копья трав, направился прочь от места побоища. Его силуэт в темноте стал таять. В небе скоро должны были проклюнуться неяркие звезды. Это небо Ваньке было и знакомым и незнакомым одновременно. С одной стороны, он видел его таким привычным, как будто смотрел со своего балкона, но, с другой стороны, земля будто вращалась в обратную сторону. Раппопет сорвался вдогон, догадываясь, куда направляется Ванька:– Возвращаешься в город? – поравнялся он с Малкиным. – Сдается мне, туда нам хода нет, как к людям-собакам. В конце концов, когда-нибудь волки нас порвут. Не может бесконечно продолжаться везение. Ты сам помозгуй, меч однажды может исчезнуть неожиданно, как появился. И что тогда? Я бы сейчас не рисковал возвращаться. Сколько можно испытывать судьбу? И потом, все на тебя надеются, а ты их снова тащишь в самое логово зверя. Хотя, по большому счету, я не знаю, где сейчас безопаснее. Просто все непредсказуемо. Может, не пойдем в город? Что скажешь?– Там Карюха, – глухо откликнулся Малкин. – Рядом. Глупо упускать такую возможность. Повезет – Карюха будет с нами, не повезет – останемся при своих. Риск, конечно, но, может быть, другого случая больше не представится. – Ванька большими шагами шел вперед, будто хорошо видел дорогу. На самом деле, шагал наугад, полагаясь на удачу.– Скоро полночь, – напомнил Андрюха. – В полночь в городе кишат волки. Идем на дуро. Я никогда не был трусом, но сам головой в пекло не лез. Не верю, что Анька сказала правду. Сомневаюсь, что вообще знала, где Карюха. Философ играет в кошки-мышки, хотя я уже сомневаюсь, что он существует. Зачем бы он отдал на съедение Аньку? Ведь она старалась для него. Этот Философ тоже перевертыш, коли пожирает своих подопечных. Хотя мне не жалко волчицу. Она была тварью, туда ей и дорога.Трава хлестала по ногам людей жестким частоколом зеленых штыков и особенно измывалась над Малкиным, как щупальцами спрута обвивала его лодыжки, мешала двигаться. Ваньке приходилось прибегать к помощи меча, погружая его в черную густую массу ожившей зелени и отсекая черные щупальца. Сашка и Катюха подминали траву по следу Андрюхи. Лугатик опасливо замыкал цепочку. В темноте силуэты людей едва различались.– Не бузи, Андрюха, – сказала Сашка, когда Раппопет умолк. – На этот раз Анька не соврала. Если бы соврала, осталась бы живой. Ее убили за то, что привела нас к Карюхе, и, возможно, не только за это. Ответ есть у Философа.– Давайте поспешим, чтобы успеть до полуночи! – вклинилась Катюха и громко ойкнула, схватившись случайно за жгучую крапиву, прикусила язык, ощущая жжение в ладонях.Ванька ускорил шаг.Он шел впереди и больше других испытывал сопротивление травы, воздуха и мрачных духов надвигающейся полуночи. Духи проникали под одежды и глубже – в сознание людей, наполняли тела нерешительностью, заставляли рассудки блуждать по лабиринтам безысходности. Все больше довлела зависимость от обстоятельств, нежели от собственных устремлений. Словно люди оказались в каком-то порочном круге, разъедаемые изнутри сомнениями, как лямблиями. Сердца не стучали, они барабанили в грудных клетках, дыхание захлебывалось, а утомленные ноги сами переходили на короткие перебежки. Быстрее, быстрее добраться до цели, чтобы наступила, наконец, развязка.Темнота сгущалась. Тревожная, душная, чужая.Она пробудила все, что крепко спало днем, пряталось от дневного света в закоулках теней и тьмы глубинной. Со всех сторон доносились непонятные звуки, заставляли вздрагивать и съеживаться от клацанья и скрежета, холодом обдавало позвоночники при всяком необъяснимом хлопанье над головами и неестественном вопле, похожем на визг свиньи.Вдруг начинали сыпаться человеческие голоса, в которых каждый из друзей находил знакомые для себя интонации. Голоса звали к себе, утверждая: «Дорога из города здесь, дорога здесь. Иди за мной». Трудно было не свернуть на голос. Но тогда все должны были разойтись по сторонам и остаться в одиночестве. Люди сжимали зубы, вырывали себя из плена странных зовов, из зависимости от обстоятельств и упрямо держались вместе. Не замедляя шага, сбились кучнее.Наконец, поле оборвалось, щупальцевый спрут зеленой травы сделал последнюю попытку, чтобы удержать людей, но, разрываемый их усилием, болезненно прошелестел и стих.Ноги людей ступили на черный асфальт дорожного полотна окраины города. Полночь была близко. Малкин перешел на легкий бег. Его вела интуиция, по наитию он приблизился к нужному перевернутому дому за невысоким забором из штакетника, с узкой калиткой. И все вокруг стихло, точно какая-то сила извне подавила шумы: пропал шум шагов, шуршания одежд, дыхания.Остановились перед калиткой, прислушались. Сашка повернулась спиной к дому, громко позвала:– Нехорошо стучать в окно, когда калитка пропускает запах Карюхи!Буквально через пару секунд из-за темных дверей дома отозвались:– Кто бы ни пришел, одежда не красит Карюху!В тот же миг сбоку, из густой темноты, истошно и длинно разнесся безудержный петушиный крик, оповещая о наступлении полуночи. Спустя мгновение двери дома с пронизывающим скрипом распахнулись, на улицу вырвался волчий вой, а следом через темное крыльцо перемахнул черный зверь. Черным комом прокатился по черной земле темного двора и как вкопанный остановился в десяти шагах от калитки, блестя бешенством двух холодных недвижимых глаз и притягивая взгляд Малкина.Когда он начал выгибать спину и грудью припадать к земле, Сашка поняла: волк собирался кинуться на Ваньку. Зверю не составляло труда перескочить через жиденькую калитку.Катюха попятилась, прячась за спину Малкина. За этой спиной было спокойнее и надежнее. Испуг, как иглой, прошил тело от затылка до пяток, короткий и уже привычный. От корней волос пробежал морозец, мышцы напряглись, ладони вспотели. Она вытерла их о джинсы, присела, в голове мелькнула мысль, что вновь предстоит смертельная схватка.– Не успели, – выронила из себя.Сашка, не отрывая взгляда от пасти зверя, на одном дыхании выдала:– Мы знали, что рисковали, Ванька. Карюха в доме. Ее усыпили. Надо войти внутрь. Слышишь? Ты прав, другого случая может не быть. Волк пока что один, всего один. Это удача. Не медли.Раппопет нащупал штакетину забора: оторвать бы и вогнать ее в оскал пасти. Брови сошлись на переносице, лоб прочертили морщины. По спине Лугатика побежали мурашки, он тоже потянулся к штакетинам. Зубы выбили дробь и заскрипели, сдавленные челюстями.Последние слова Сашки подтолкнули Малкина. Медлить нельзя. Тыльной стороной ладони пригладил торчащие волосы, сжал рукоять меча и пинком распахнул калитку.Волк рыкнул, а на черное крыльцо из темного дверного проема выступила крупная черная волчица. Два зверя преградили дорогу к дому.Ванька поднял меч, выжидая, чей прыжок будет первым. Кто: волк или волчица? В темноте угадать невозможно. Лишь подсознательно понял, что прыгнули оба зверя одновременно.Но волк был ближе, и Ванька нырнул под него, вонзая острие меча глубоко в глотку зверя и распарывая грудную клетку. Железные когти зверя просвистели над головой. Волк рухнул тяжело, с предсмертным хрипом.Затем инстинктивно Малкин увернулся от мощного тела волчицы, ударил в черноту, меч вошел ей в бок, располосовал брюшину. Волчица пала на землю и кишки вывалились наружу. Жалобно, по-звериному застонала и заскулила, исходя кровью.Малкин, не оглядываясь, шагнул к крыльцу дома. Остальные – в калитку, мимо поверженных зверей бросились за ним.Внутри дома кто-то нашел выключатель, щелкнул. Свет от лампочки был тусклый, как бы на последнем издыхании, но достаточный для того, чтобы разглядеть на кровати спящую крепко Карюху. Под головой плоская подушка, матрац без простыни. Она, голая, лежала на спине, закинув за голову руки.Лугатик опередил всех, потормошил девушку, пытаясь разбудить. Но Сашка обескуражила:– Бесполезно, до утра не проснется. Она в магическом сне, это сильнее гипноза. Кладите на носилки.– На какие носилки? – вытаращил глаза Лугатик.– Это филиал Обработочной, здесь должны быть носилки. Ищите.Раппопет зашнырял по дому и нашел тканевые носилки в кладовой. С Лугатиком развернул их на полу возле кровати. Перенесли Карюху на носилки, Катюха подложила под ее голову подушку, подняли с пола. Андрюха впереди, Володька сзади. Карюха спала глубоким сном. Никакой реакции на все, что с нею происходило.– Уходим, – распорядился Малкин.Вышли на крыльцо, вынесли на носилках Карюху. В уши ударил стайный вой, останавливая людей, все застыли, наткнувшись на многочисленные горящие точки звериных глаз за забором. Волки медленно надвигались из темноты. Их было полным-полно, будто собрались со всего города. В такую минуту вспомнишь не только родную мамочку, но увидишь как на ладони всю свою жизнь.– Не успели, – испуганно икнула Катюха. Сердце сдавило предчувствием новой кровавой бойни. Она не могла привыкнуть к этому. Чувство испуга умирало лишь тогда, когда неотвратимая опасность не оставляла выбора, заставляла биться насмерть, защищаясь от перевертышей. Тогда ею овладевало желание увидеть смерть врага и ощутить, что сама жива.– Проклятье! – выругался Малкин, злясь, что ситуация резко поменялась не в их пользу. – Придется прорываться! Защищайте Карюху!Волчий вой прекратился внезапно, как и возник, и тут же десяток волков перемахнули через забор, заполнив двор и отрезав путь к калитке.Ванька сдавил ладонями рукоять меча, ощущая, как металл стал нагреваться, от лезвия пахнуло жаром, оно раскалилось, словно вышло из кузнечного горна. Медленно спустился с крыльца.Волки брали людей в полукольцо. Темная масса за забором колыхнулась точками горящих холодом глаз.Зверь у распахнутой калитки повел хвостом, глухо рыкнул и присел. Прыжок был стремительным. Ванька выставил меч навстречу, уклоняясь, увидал, как меч вошел волку в пасть и глубоко в глотку. Запахло паленым.И вдруг, в мгновение, все перевернулось.Малкин размахивал мечом, обнаружив, что перед ним – пустота. Исчез дом, забор, звери, асфальт, окраина города. Вокруг – густая трава по пояс и купол темноты над головой. За спиной – удивленное дыхание и растерянное молчание сплотившихся друзей. Темнота кромешная, не видно друг друга и Карюху на носилках.Сашка нащупала носилки и коснулась живота Карюхи. Та была на месте. Успокоилась. От Философа можно было ожидать всякого. Карюха могла пропасть с носилок так же, как сгинули волки. Философ непредсказуем. Почему он спас их, или это его странная шутка, или очередная ловушка?На мгновение Малкину почудилось, что магия Философа вернула их на полчаса назад, на то место, где погибла Анька. Но это почудилось. Место было другое, трава не путалась в ногах, не обвивала лодыжки, запахи новые, без волчьего духа.Было противно осознавать, что они целиком находились во власти Философа, так хотелось самим изменять ход событий. Прежде всего, Ванька вернулся бы в то утро, когда поехали на рыбалку, и даже еще раньше, в предыдущий день, чтобы напрочь выбросить из него состоявшуюся договоренность о рыбалке. Переиначить все. Уж лучше просто тупо без дела слоняться в парке у фонтана, чем угодить в это звериное логово Свинпета с его перевернутыми жителями и домами и всемогущим Философом, которого никто из них в глаза не видел.Голый зад Свинпета показал свою сторону жизни. Не расхлебаешь до смерти. Наелись до отвала.Они потерялись в темноте, не понимали, где находились и куда идти. Лишь бы в другую сторону от этого безумного города. Но где эта другая сторона? Все ждали Ванькиного решения.Хорошо пристроились, беззлобно подумал Малкин, как будто у него семь пядей во лбу, иди, разбери в темноте, в каком направлении топать. А может, и не топать никуда, завалиться прямо тут в спячку. А утром видно будет. Утро есть утро, вечера мудренее, голова соображает лучше.Вот только сердца людей продолжали бешено гнать кровь по жилам, не отойдя от недавнего напряжения. Налитые мускулы не хотели расслабляться, и ноги беспорядочно утаптывали траву, требовали движения.Ванька неловко переминался с ноги на ногу, вздыхал, потом положил на плечо меч и шагнул наугад в темноту, как в пропасть.Купол темноты над головой незаметно разошелся, открывая реденькую россыпь тусклых звезд.

Шли медленно, не меньше часа, безмолвно пыхтели, спотыкались в темноте, глухо ворчали себе под нос, снова умолкали, слушая собственные шаги и монотонный шум травы под ногами. Вокруг ни крика ночной птицы, ни хлопанья крыльев, ни других ночных звуков, словно все вымерло. И блеклые звезды в небе все одинаковые, точно нарисованные одним карандашом.

Миновали какие-то рвы, ручей, перелесок, вскарабкались по крутому склону на бугор и тут чуть не уткнулись носами в бревенчатую стену покосившегося сарая без крыши. Обошли вокруг, нашли дверной проем без двери. Дверь оторвана и просто прислонена рядом к стене.

Сарай как сарай, довольно сносный, не сравнишь с теми разрушенными строениями, которые остались у людей-собак после налета дракона. Из прежней жизни припоминаются сараюшки куда хуже. По сей день много мест, где их скелеты торчат удручающе.

Первой мыслью было, уж не вернулись ли они к себе домой. Чем черт не шутит. Но если бы шутил черт – куда ни шло, а в Свинпете шутит Философ, и здесь совсем другая история.

Внутри сарай был пуст. Да и какой это теперь сарай: ни крыши, ни дверей. Бывший сарай, вернее назвать – развалюха. Под ногами хлам какой-то, ступить нормально некуда, в темноте без огня ноги переломаешь, по бокам на ощупь грязные стены, а над головой – решето из десятка кривых досок. Даже пережидать до рассвета противно в таком бардаке.

Пошарили по карманам, ни у кого не нашлось ни спичек, ни зажигалки. «Растяпы, – сморщился Раппопет, – могли бы в свое время разжиться у Петьки». Хотел сплюнуть с досады, но вовремя остановил себя: плюй не плюй – спички не появятся.

Катюха в свою очередь вспомнила про бардачок в машине, там у нее всегда лежала зажигалка, и вздохнула: нет больше ни машины, ни зажигалки.

В конце концов, провались он пропадом, этот развалившийся сарай, совсем не место для ночлега, запахи старья и гнили ударили в нос, вдобавок стало давить странное ощущение дискомфорта, засосало под ложечкой.

Вышли наружу, потоптались у дверного проема и пошаркали по траве за угол сарая. Опустили носилки с Карюхой и вдоль стены расположились сами, подмяв собой густую траву.

Звезды на небе заметно захирели, как перед рассветом, но тьма не только не отступила, а напротив, больше сгустилась, безжалостно пожирая их вялый свет. Звезды начали быстро пропадать, небо превращалось в тяжелую бездонно-черную массу. Время будто остановилось. Не спешило к рассвету. В полушаге ничего не видно, стена тьмы. Глаза ребят стали закрываться, люди начали клевать носами.

Раппопет привалился плечом к бревну и что-то невнятно недовольно бормотал, поглаживая живот и склоняя голову набок. Темнота скрывала хмурую настороженность на лице, не показывала беспокойно дергавшиеся желваки и сжатые в линейку губы.

Сашка притиснулась к стене спиной, вытянула вперед ноги, ладонями разгладила футболку, прислонила затылок к выступу бревна и сомкнула веки.

Лугатик улегся в траве, подложил под щеку руки и засопел раньше всех.

Катюха разместилась рядом с Сашкой, подтянула колени, как любила делать, уткнулась в них лицом, уменьшилась.

Малкин прижал к коленям меч, сдавил пальцами рук лезвие и сделал глубокий вдох. Мозг начал засыпать, мысль застопорилась и куда-то поплыла.

И только Карюха на носилках безмятежно спала долгим глубоким сном.

Тишина ночи окутала всех, придавила тьмой, расслабила мышцы людей, унесла страхи и сознание. Люди сопели, похрапывали, вздрагивали и снова проваливались в небытие.

Пролетело не более часа, как Лугатик чутко дернулся, будто кто-то пихнул его в бок, ощутил на лице ползущего жука, смахнул рукой, повернулся на другой бок, рука затекла и стала покалывать, приподнял голову, прислушался, показалось, что послышалась музыка. Так бывало дома по утрам, когда мать тихонько включала радио в кухне и под его мелодии кашеварила. Эти мелодии просачивались в комнату к Володьке и ненавязчиво заставляли просыпаться. Открывал глаза, солнце через окно ослепляло и будило окончательно. Он и теперь распахнул глаза, надеясь обнаружить, что лежит в своей постели, но кровати не было, и солнца не было, черной простыней над головой висела темнота, а музыка между тем откуда-то тихонько пробивалась. Не шелохнулся, чтобы не спугнуть странную незнакомую мелодию. Она доносилась из-за стены, из сарая, во что совершенно не поверилось.

Наконец, любопытство взяло верх. Лугатик пошевелился, музыка продолжала литься, осторожно, с опаской поднялся на ноги. Мягко ступая, подкрался к краю сарая и заглянул за угол. Из дверного проема наружу бил поток яркого света. Володька оторопел, не поверил собственным глазам, этого не могло быть; из дверного проема хлещет свет, а сквозь щели в стенах – ни одного лучика. Рванулся было разбудить приятелей, но остановился, колеблясь. Чего будить, если непонятно, что происходит. К тому же непреодолимо потянуло к свету. Ноги сами под музыку повели за угол. Сердце заколотилось учащенно. Приблизился к дверному проему, мгновение постоял у границы между светом и темнотой и заглянул внутрь сарая. Ошалел. Зазевал ртом, как выброшенная из воды рыба.

Невероятно. Взгляд пробежал по кованым сундукам, деревянным полкам, столу, скамье, горящим свечам на висящем посреди сарая большом фантастическом светильнике под невесть откуда взявшимся потолком. И остановился на сгорбленном старике без бороды и усов в странной незнакомой одежде, отдаленно напоминающей халат азиатского пошиба, но с множеством разных защипок, складок, пуговиц и хвостом зверя вместо воротника.

Старик сидел за столом, прямоугольным, деревянным, с массивными, похожими на волчьи лапы, ножками. На его голове красовался головной убор, смахивающий на пилотку, но с длинными перьями птиц и с волчьим мехом.

Старик пристально смотрел Володьке прямо в глаза, приковывая взглядом, мелко барабанил пальцами по гладкой крышке стола и говорил, слегка грассировал, отнюдь не старческим голосом:

– Заходи, человек, не запнись о порог. Ноги вытри о циновку, не занеси сюда грязь с улицы. Видишь, тут чисто. Бабка постаралась. Уважь ее, человек.

Глаза у Лугатика выкатились наружу, отвисла челюсть, он поразился и одновременно обрадовался, что услышал нормальную человеческую речь, пробежал глазами по земле, циновка на самом деле лежала в проеме, а порога никакого не увидел, но все-таки высоко поднял ногу, сильно сгибая в колене, и переступил через воображаемую приступку:

– Здорово, дед! – пролепетал изумленно и пошаркал подошвами о циновку. – Откуда на улице взяться грязи, дед, сухота, как в пересохшем горле! Скажи лучше, дед, из каких мест ты приблудился сюда?

– Я всегда тут, – ответил старик, еще глубже вонзая в Лугатика взгляд и туже оборачивая себя полами халата, словно спасаясь от холода.

– Не капай на мозги, дед! – голос Лугатика окреп и, протестуя, зазвенел. – Мы все здесь обшарили, ничего и никого не было.

– Плохо шарили, – съехидничал старик, кивая головой, и перья на головном уборе закачались в разные стороны, а мех затопорщился, как шерсть у живого волка.

Володька попытался снова протестовать, но, прикованный к месту взглядом старика, осекся, сомневаясь уже, что хорошо пошарили, авось в спешке чего и не доглядели, и язык выудил новые вопросы:

– Так это что, дед, твоя хибара? Прозябаешь в ней, что ли? Ты случайно не мизантроп? Да я и не удивлюсь этому, из сумасшедшего волчьего Свинпета сбежишь в любое место, лишь бы глаза не видели его перевертышей. Лучше коптить небо отшельником, чем жить бок о бок с волками. А тут что за места? Объяснил бы. Мы среди ночи сюда прибились, покрутились в темноте и приткнулись с другой стороны. Даже понятия не имеем, где очутились. Снаружи дыра дырой, стены наперекосяк. И внутри, дед, один хлам был, не пудри мозги, ничего этого не было. Откуда что взялось? Ты давай-ка не мути воду, выкладывай начистоту. Ведь не снится же мне все это.

– Конечно нет, человек. Ты просто устал в дороге, не разглядел в темноте и быстро уснул. В этих местах тишина дивная. Здесь есть все, что мне нужно. – Старик рукой в широком рукаве с многочисленными крупными разноцветными пуговицами показал Володьке на каменную, обрамленную гладким деревом скамью. – Присядь, человек, оглядись немного.

– Да я уже вижу, дед. Внутри ты навел порядок, – проговорил Володька, решив больше не выведывать, как тот очутился в сарае. – Кстати, я тут не один, – дернулся, вспомнив о друзьях и с трудом отрывая глаза от взгляда старика. – Все прикорнули за углом твоей дыры. Ты не возражаешь? Тебя не было, спросить не у кого.

– Не люблю, когда храпят, – сердито отозвался старик, недовольно перебирая пальцами.

– Ну ты даешь, дед, – возмущенно протянул Лугатик. – Поди, сам храпака заправляешь так, что стены дрожат, вон вся халупа покосилась, – усмехнулся с издевкой и засуетился. – Погоди, дед, сгоняю за остальными, разбужу, пусть поглядят на тебя. Ты не просто дед, ты любопытный фрукт, таких поискать надо, – прищелкнул языком, окинул взглядом внутреннее убранство сарая и снова не удержался, хмыкнул. – Чудеса в решете, да и только, но точно не мерещатся. С тобой, дед, не соскучишься, запросто мозги по ветру пустить можно. – Быстро выскользнул наружу и за углом принялся тормошить спавших приятелей.

Те сонно разлепляли веки, тупо смотрели в темноту, не сразу понимая торопливые объяснения Лугатика:

– Просыпайтесь, бродяги, хватит дрыхнуть, – шумел он, – Тут хозяин хибары объявился. В сарае прописался. Претензии к вам имеет. Храпите, говорит, как лошади. К себе приглашает. Поднимайтесь, топаем, пока не передумал. Старикан с прибамбасами, черт знает откуда взялся, но мебелишку уже расставил. Не густо, правда, но для хибары шикарно. Даже люстра над головой болтается. В общем, жирует в этом сарае, как кум королю. С музыкой! – Помог подняться девушкам, расплываясь в улыбке, впрочем, в темноте никто не разглядел эту улыбку.

Катюха оттолкнула его, уверенная, что тот заливает очередную байку, не понимая, зачем все разбужены. Сдурел, что ли, Лугатик после Свинпета? Отвернулась.

Раппопет громко ругнулся, недовольный тем, что прерван сон, накостылять бы Лугатику, заткнуть рот пучком травы, чтобы не молотил всякую дребедень среди ночи.

Ванька очнулся от толчка в плечо. Меч был на месте, схватил его двумя руками и вскочил на ноги.

Сашка насторожилась, уловив тихую музыку.

Под сочный хруст травы потянулись за Лугатиком.

Полоса света из дверного проема привела в замешательство. Раппопет прикусил язык и озадаченно оглянулся на остальных.

Сашка схватила за локоть Ваньку и предостерегающе прошептала, чтобы тот был осторожен. Не нравилось ей все это. Появилось беспокойство.

Малкин крепче стиснул рукоять меча, его самого все это озадачило. Не исключено было попасть в новую историю, удивляться уже не приходилось. Явно они еще не были на той дороге, которая приведет к дому.

Лугатик сунулся головой в дверной проем, бодро восклицая:

– Встречай, дед, моих друзей! – Высоко поднял ногу, как бы перешагивал через порог, ступил на циновку и застыл в недоумении.

Вместо старика из-за стола на него пристально смотрела бодрая подвижная старушка, шныряя руками по длинному цветному одеянию замысловатого покроя. На голове вычурная шапчонка, квадратная, с перьями из петушиного хвоста. Лугатик замешкался:

– Во, и бабка здесь, – протянул обескуражено. – А где дед, бабуля? – Глазами обежал сарай.

– Никакого деда тут нет, – живо ответила старуха, барабаня пальцами по столешнице точно так же, как делал дед.

Лугатик удивленно вытаращился, услыхав ответ, уловил в голосе те же интонации и такое же легкое грассирование, что были у старика. Подумал, не дураки придумали пословицу: «муж и жена – одна сатана».

– Как нет? – пробежал взглядом по углам. – Только что здесь сидел. Мы с ним парой слов перекинулись. Он попросил сгонять за друзьями. Я привел, вот они. – Володька пальцем ткнул себе за спину. – По-твоему, бабка, я вру? – Лугатика передернуло, получалось, друзьям лапшу на уши навешал, в очередной раз выставился олухом царя небесного.

– Приснилось тебе, человек, – посмотрела старуха с неприятной хитринкой в бегающих глазах.

– Не плети лапти, бабка, – вспыхнул он. – С головой у меня полный порядок. Это вы с дедом пни замшелые! Шуточки свои бросьте. Тут вам не цирк шапито. Давай признавайся, где дед, старая! Выковыривай его из своих сундуков! – Лугатик шагнул к столу.

Приятели тоже подались вперед, с любопытством и изумлением из-за его спины рассматривали внутреннее убранство сарая. Все ошеломило. Определенно, это не Свинпет, но наверняка какая-то его отрыжка. Удивляться не стоило, без магии не обошлось, но хотелось бы знать, чем все закончится.

Ванька в проеме показался последним, остановился, длинный, нескладный, рыжий, с торчащими волосами, прижал меч к грязному, в засохших пятнах волчьей крови, животу. Присмотрелся: на горожанку бабка не походила вовсе, и разговор нормальный, без всяких вывертов. Если бы не метаморфоза с сараем, бабку можно было бы принять за обыкновенную старую чудачку.

Старуха вдруг засуетилась, стрелой вылетела из-за стола, поражая такой стремительностью. Затараторила, грассируя, обволакивая уши приятелей паутиной въедливых слов, а сама прямиком с легкой припрыжкой, от которой длинные полы тонкой цветной одежды раздувались парашютом, устремилась к Малкину. Сразу выделила его изо всех, беспардонно вцепилась в локоть парня и настойчиво потянула к скамье. Ваньку это напрягло, да и остальных – тоже.

Лугатик снова запетушился, требуя подать деда. И вдруг весело раскинул руки и обрадованно замурлыкал, широко раскрывая рот:

– Дед, ну ты мастак, подсунул нам свою бабку! На кой она нам нужна, кадушка старая. – Обернулся к друзьям, показывая на старика и поясняя: – Я же говорил вам, что хозяйничает здесь дед. Вот он, полюбуйтесь, собственной персоной, как огурчик. – И опять старику: – А ты, дед, совсем не мизантроп, живешь без напряга, пригрелся подмышкой у бабки.

Однако приятели не видели перед собой старика, перед их глазами мелькала все та же странная старуха в цветастом одеянии невообразимого покроя, с недоброй плавающей улыбкой на лице.

– Не морочь голову, Лугатик, какой дед? – раздраженно одернула Катюха, воспринимая слова парня как очередную дурашливость; и какого рожна придуривается: сначала врал про деда, теперь бабку называет дедом. Нашел время для веселья. – Кончай дурью маяться, надоела твоя клоунада. Или с головой не все в порядке, как у горожан?

– А это, по-вашему, кто?! – уверенно и напористо давил Лугатик, перед его глазами без всякого сомнения был старик, между тем изумленные глаза приятелей вызвали некоторое колебание, в этой халупе всякое возможно, и Лугатик произнес уже вопросительно: – Это же дед?

– Да иди ты со своим дедом! – как ножом отрезала недовольно Катюха. – Протри глаза, если старуху от старика не отличаешь. Или надень очки с увеличительными стеклами.

Лугатик расширил глаза и стушевался, опустил плечи: около скамьи на самом деле суетливо обхаживала Ваньку Малкина старуха:

– Тьфу ты, и точно – бабка, а мне показалось, что дед. – Но в ту же секунду снова увидал старика, фыркнул, пальнул: – Да какая, к черту, бабка? Ты что, Катюха, мозги пудришь? Не морочь мне голову. Я же не слепой. Разуй глаза, вот он, самый настоящий дед, как огурчик. Слушай, дед, ты мне уже печенку проел. Не валяй дурака.

– Умолкни! – цыкнул Раппопет, окриком затыкая Володьке рот; у Андрюхи в глазах и вовсе раздвоилось: вдруг вместо старухи возникли двое, затем – старик, и тут же снова – старуха, и вновь – двое. И все это стало чередоваться с такой скоростью, что взгляд Андрюхи воспринимал нечто среднее, все слилось, и Раппопет уже не понимал, кого конкретно видел перед собой: – Ты кто, черт подери! – завернул крепкое словцо, разозлившись. – Дед или бабка, или вообще вурдалак какой-то?

Ответа не последовало.

А старуха в это время упорно усаживала Ваньку на скамью, не обращая внимания на возмущенные выкрики Лугатика и Раппопета. Это делалось так настойчиво, что Малкин едва не поддался уговорам. Одной рукой она давила ему на плечо, твердо прижимая к скамье, а другую протянула к мечу, чтобы освободить Ваньку от лишней помехи.

Ванька готов был уже подчиниться и сесть на скамью, мозг затуманился, Малкин начал разжимать пальцы, вцепившиеся в рукоять меча. Но в последнее мгновение глянул на Сашку и вспомнил о ее предупреждении, жестко отстранился от старухи. Резко отступил от скамьи к дверному проему и крепче сцепил пальцы на витом эфесе меча.

Старуха тут же проворно обежала стол и взгромоздилась на странное, похожее на большую лапу лягушки, деревянное возвышение.

На столе в самом центре что-то торчало, укрытое черной тканью. Старуха сорвала ткань, откинула в сторону. Глазам людей предстал прозрачный сверкающий шар на хрустальной, в драгоценной оправе, подставке.

Старуха близко придвинула лицо к шару, и приятели вдруг обнаружили, что вместо нее на возвышении сидело нечто среднее: этакое оно, и ни бабка, и ни дед, не разобрать сразу, в другом невообразимом петушином наряде, въедалось взглядом в сверкание шара и хихикало странным повизгиванием. А затем у людей в глазах зарябило, и это среднее между стариком и старухой неподвижно уставилось на них.

Приятели непроизвольно сомкнулись.

Ладонь Ваньки ощущала приятное тепло рукояти меча. Он чувствовал, что опять-таки угодили в какую-то новую переделку. Видно, сарай не случайно оказался на их пути. И бабка-дед – недоразумение не вдруг. А метаморфозы бабки и деда тоже, возможно, имеют какую-то цель. Знать бы, чего ожидать дальше. Непривычно давило ощущение неопределенности.

Сашка оглянулась на скрип в дверном проеме, тот, как в кривых зеркалах, исполнял сумасшедшую пляску, то вытягивался вертикально, то ложился горизонтально, то извивался змеей. Окружающие предметы внезапно сорвались с места и понеслись с безумной скоростью вокруг людей. В ушах засвистел ветер, ударил в лица, оторвал людей от пола. Сашка не успела вцепиться в Ваньку, но почувствовала, как в нее вцепились пальцы Катюхи.

Людей перевернуло вверх ногами и подбросило, закрутило, отрывая друг от друга. А предметы, наоборот, установились по своим местам. Люди полетели по кругу. Стены сарая широко раздвинулись, потолок взметнулся вверх, существо неопределенного пола куда-то пропало из-за стола.

Неизвестная незримая сила пыталась вырвать из рук Малкина меч. Ваньке было трудно сопротивляться, опоры под ногами не существовало, а нечто невидимое сильно сжимало тело, сковывало движения. И тогда он отчаянно взмахнул мечом, разрубая вокруг себя воздух. Еще и еще, во все стороны. Неожиданно испытал легкость в теле, нажим ослаб и вовсе исчез. В воздухе что-то завыло, захлопало, заухало, удаляясь. Ванька даже повеселел, понимая, что одолел чье-то сопротивление.

Сашка и Катюха держались друг за друга, кружа под потолком.

Раппопет и Лугатик кувыркались, пытаясь за что-нибудь ухватиться, а их носило вокруг светильника, не приближая к стенам, отчего горящие свечи в глазах начинали двоиться, троиться и превращаться в одну огненную полосу. Но поток воздуха, швыряя их, не касался этой полосы, языки огня горели неправдоподобно ровно, почти не колыхались.

Малкин выставил вперед меч, противясь потоку воздуха и пытаясь принять вертикальное положение. И это ему удалось. Тогда он вновь разрубил воздух перед собой, тот затрещал, как разрываемое тканевое полотно, и движение стало замедляться. Ванька остановился.

Он висел в воздухе на одном месте, как будто стоял на твердой почве, а в это время его друзья продолжали вверху выписывать круги. Их возмущенные голоса перемешались, полная беспомощность сокрушала приятелей. Малкин смотрел на них, но помочь пока ничем не мог, и все же уверенность в себе увеличивалась, особенно когда разрубаемый воздух стал сыпаться с хрустальным звоном на пол. – Ты думаешь, что можешь мне сопротивляться? – раздался издевательский смешок снизу.Малкин опустил глаза: за столом на прежнем месте восседало то же самое существо неопределенного пола в диковинных петушиных одеждах.– Какого черта? Что тебе надо? – пересохшим горлом выдавил парень, направляя острие меча в его сторону.– Ты хотел поговорить со мной, – фыркнуло существо.– Я тебя не знаю, – возразил Малкин.– Знать все – это привилегия магов.– Так ты маг? Маг Флапо?В ответ разнеслось насмешливое хихиканье с коротким похрюкиванием:– Я Философ.– Но разве это не одно и то же?Существо язвительно хмыкнуло, задвигало руками по шару, тот выбросил сноп света, и над ним возник экран, на котором появилось незнакомое лицо, и существо выкрикнуло:– Они не видят разницы между нами. Ты проиграл. У них в мозгах моя философия. Я перевернул все и стал для них демиургом.– Перевернутость не может создавать, она убивает разум, – ответило лицо с экрана.Существо зарябило еще сильнее и, слегка грассируя, зло проговорило, уже совсем другим голосом, с другими тяжелыми каменными интонациями, как будто это было чревовещание каменного истукана. Подскочило на деревянной лягушачьей лапе, яростно замахало руками, при этом одежда стала странно во все стороны топорщиться выпирающими углами.– Не пытайся остановить меня, Флапо! Ты для них – это я, а я – везде. Тебе не повезло! – Существо ткнуло пальцем в летающих над головой людей и усмехнулось: – Эти люди сейчас подвластны моей воле, как и те, которых ты направлял прежде! Неужели ты веришь, что они способны тягаться со мной? – Деревянная лягушачья лапа вдруг ожила и несколько раз подпрыгнула выше стола вместе с седоком. А когда снова замерла на прежнем месте, существо взвилось, надрывая голосовые связки: – Ты глуп, Флапо. Они не могут изменить собак и волков, это не под силу им, потому что они сами такие же. – Последовала недолгая пауза, после которой снова по сараю разнеслось въедливое приторное хихиканье.Люди слышали разговор, Малкин настойчиво пытался заглянуть в лицо Флапо, но он висел в воздухе сбоку от экрана и потому никак не мог видеть лица мага. Остальные в пляске кружения тоже не схватывали его черты, ко всему, друзьям Малкина удавалось улавливать лишь отдельные слова и фразы. Для них сейчас весь смысл сводился к тому, чтобы перестать кувыркаться в воздухе и обрести опору.– Ты слишком самонадеян, Философ! – Флапо на экране дождался, когда закончится хихиканье хозяина шара. – Все не так, как тебе хотелось бы. Перевернутость не всесильна. В свое время я обучил тебя многому, но моя наука не пошла тебе впрок, ты избрал другой путь. Ты хочешь завладеть мечом Магов, но забыл, что он появляется, чтобы сокрушать силы зла, меч ложится в руки и передает магическую силу тому, кого сам изберет. Маги древности вложили в него это свойство. Мы не в силах повлиять на меч. Мы можем только взывать к нему. Я взывал к мечу и долго искал того, кого он изберет. Мне удалось, я нашел избранника. Ты не сможешь отнять у этого человека меч. Ты уже пытался избавиться от него, не получилось. Ты бы с радостью показал ему дорогу назад, но знаешь, что эта тайна сейчас только в его руках. – Флапо помолчал. – Все давно предопределено. Все предопределено.Малкин был в замешательстве, слова Флапо, что «тайна сейчас только в его руках», поставили парня в тупик, ведь никакая тайна ему не была известна. Он не знал дороги назад и теперь понимал, что Философ и Флапо тоже не могут ему помочь. Встреча с Философом, которой он так хотел, потеряла всякий смысл. Получался полный провал. Круг замкнулся. Выходы из лабиринтов Свинпета запечатаны наглухо. Выходило, прозябать им среди волков и собак до потери сознания. Но это было уже невозможно принять.Философ грубо и злобно ударил кулаком по экрану, тот заколыхался в воздухе, ломая изображение лица Флапо. В глазах у Философа вспыхнули хищные огоньки, и он интенсивно забарабанил пальцами по столешнице:– Врешь, Флапо, врешь! Перевернутость безгранична! Она над всеми и во всех, – голова резко дернулась, шапка наползла на уши. – Остановить ее невозможно. Посмотри на этих людей. Разве им нужен путь домой? Им нужен меч Магов, чтобы убивать, потому что перевернутость уже в их крови. Перевернутость делает их счастливыми.Но Флапо решительно отверг:– Перевернутость – это ложь.– Все относительно, Флапо, – прокряхтел Философ. – Я признаю философию отрицания. Я перевернул все, чтобы начать с нуля. Перевернутость – это чистый лист. Ничего лишнего в головах, это и есть исключительная ясность ума. Высшая справедливость с теми, кто перевернут. И других не должно быть.Внезапно после слов Философа предметы, которые располагались в сарае вдоль стен, сундуки, полки, скамьи, шкафы, табуреты, ожили, зашевелились, оторвались от пола и устроили бешеную пляску вокруг стола. Они носились в воздухе со скрипом, звоном, треском, чуть не сшибая на своем пути Ваньку и его друзей. Стол тоже начал покачиваться на волчьих лапах, казалось, он также готов был пуститься в пляску, если бы руки Философа не удерживали его на месте.Все это длилось короткий период, прекратилось вдруг, как началось. В мгновение ока предметы очутились на прежних местах, будто ничего и не было.Малкин наблюдал за Философом, его философия коробила Малкина, он начинал злиться и непроизвольно перебирать в воздухе ногами.– И для этого тебе нужен меч Магов, Философ? – сказал Флапо с экрана. – Но меч не будет служить тебе.– Чушь! – взорвался Философ, снова подскочил на деревянной лягушачьей лапе, затем двумя руками сильно сжал шар. – Меч уже служит мне! Множество собак и волков он превратил в кучи трупов. Я видел, как он выпускал наружу кишки. Если бы в последний раз ты не вмешался и не выхватил людей из волчьих пастей, меч уже был бы в моих руках! – Философ яростно зарябил, двигая шаром перед собой.Флапо на экране был невозмутимым, это бесило Философа.Малкин, двигая ногами, нежданно для себя переместился в воздухе на другое место. Теперь он оказался над экраном, сделал еще несколько движений, чтобы стать перед ним и увидеть лицо мага Флапо. Но в этот миг Флапо рукой провел сверху вниз, и изображение на экране исчезло. Связь разорвалась. Шар еще некоторое время выбрасывал вверх пучок света, однако экран был пуст.А с Философом начали происходить новые метаморфозы: лицо становилось то детским, то абсолютно одряхлевшим, то женским, то мужским, а то походило на нечто среднее, по которому невозможно было определить пол. И по всем этим лицам пробегали цвета радуги.Философа душила злость. Флапо был прав: меч Магов невозможно заставить служить себе. Магическая сила меча в его самостоятельности. Он сам выбирал хозяина. Желающих обладать мечом было немало. Тот, в чьих руках находилось это оружие, становился победителем. Меч Магов хотели иметь, но его и боялись, ибо он выходил на свет из тайников магии с одной целью: наказать зло. И всякий внутренне опасался, как бы не оказаться мишенью для меча. Пользовались заговорами и заклятьями, притягивая к себе меч, и Философ не был исключением. Он готов был раздавить Малкина всмятку, как птичье яйцо, и вырвать у него меч, но вместо этого только скрипел зубами, зная, что воспользоваться мечом не так просто.Шар на столе стал мутнеть, будто наливаться молоком. Философ быстро набросил сверху кусок ткани, погладил, прижался лбом, отстранился, и Малкин увидал, что внешний вид Философа вновь приобрел другие очертания.

Малкин собрал себя в ком и усилием воли бросил все тело вниз, перебирая ногами, будто спускался по лестнице. Удалось. Почувствовал под ногами невидимые ступени. Сошел по ним на пол. Повернулся к Философу, чтобы разглядеть лицо. И обнаружил за столом высокую фигуру, от облика которой оторопел. На плечах диковинный широкий длинный балахон из домотканого сукна. На голове капюшон в виде колпака, под которым не было лица. На месте лица – голая гладкая обтянутая оранжевой кожей безликость, обрамленная жидкими красными волосами. Не было глаз, носа, губ, словно это был затылок. И только расположение жиденьких волос и ушей говорило о том, что это не был затылок. Оранжевые пальцы правой руки выглядывали из рукава, быстро барабаня по крышке стола. Левая рука нервно двигалась возле шара, цепляя конец ткани, укрывшей шар, и сминая ее. Над головой Философа вдруг возникло птичье перо, закружило в воздухе и упало на стол.Малкин почувствовал, что безликий Философ без сомнения видел его, но чем – для Ваньки была загадка.– Что хотел сказать мне? – грубо проскрипел голос Философа.Голос исходил от безликой головы. Малкин не удивился. Магия. Впрочем, был бы не прочь увидеть истинное лицо Философа, все его превращения уже достали. Как клоун, меняет маски, но клоун слишком опасный. Малкин упер острие меча в пол между расставленными ногами и твердо проговорил:– Сначала опусти моих друзей на пол. Хватит издеваться над ними. Все равно против меча ты бессилен. Мы уже допекли тебя, и ты нас не меньше. Может, тебя перевернутость делает счастливым, а у нас она вот где сидит! Свинпет уже в печенках. Убрались бы в одночасье отсюда, да, вижу, не все так просто. Я надеялся, ты покажешь дорогу из города, но услыхал невероятные вещи. Не понимаю, почему эта тайна в моих руках? Горожане уверены, что тебе известна дорога. В чем загадка и где ключ к ее разгадке? – Малкин в запале оторвал острие меча от пола и вновь резко вонзил в широкую половицу.Меч зазвенел. А пол под ногами неожиданно заскулил по-собачьи, словно острие вошло не в половицу, а в шею псу. В дверь сарая ворвался свист ветра, как свист соловья-разбойника, затем он завыл по-волчьи, потом, как из пушки, ударил по людям, точно намеревался размазать их по потолку.Шкаф затрещал в гримасах и стонах. Скамья выгнула сиденье, как зверь спину перед прыжком, и Малкин ясно приметил, что ножки превратились в лохматые волчьи лапы, которые угрожающе выпустили острые когти и заскребли по половицам.На столе вместо шара Философа Ванька увидал на блюде живую собачью морду с моргающими глазами и зевающей пастью, из которой торчал длинный влажный язык. Пальцы мага медленно почесывали за торчащими ушами этой морды.Скамья внезапно обернулась свиньей, с диким визгом подпрыгнула и кинулась на Малкина, но острие меча заставило ее резко остановиться и враждебно захрюкать.Тумбочка захлопала петушиными крыльями, перед глазами Малкина возникли петушиный клюв и красный гребень. Клюв широко растянулся и попытался воспроизвести петушиный крик, но из глотки вырвался хрипящий простуженный кашель.Потолок взметнулся еще выше, унося с собой друзей Ваньки, а стены сарая заходили ходуном.Вдруг птичье перо на столе Философа подхватилось, став крупным комаром, который впился Ваньке в живот. Малкин левой ладонью хлопнул по нему, но комар уже сидел у парня на шее, запустив свое жало под кожу человеку. Потом вонзился в плечо, в спину, в ногу, в лоб, вынуждая парня множить хлопки по своему телу и сосредоточиться на комаре.

А в это время на правую руку Ваньки, сжимавшую рукоять меча, упала сверху тонкая веревка, вмиг превратилась в змею и стала сдавливать запястье. Рука немела, пальцы на рукояти начали слабнуть, разжиматься. Казалось, еще чуть-чуть – и рука выпустит меч. Но Малкин вовремя спохватился, перехватил меч левой рукой и высоко поднял.

В тот же миг все разом вернулось в первоначальный вид. Комар упал на столешницу птичьим пером, змея сгинула, просто растворилась в воздухе, собачья морда в центре стола округлилась шаром, и рука мага очутилась на ткани, наброшенной на этот шар. Предметы оказались на своих обыкновенных местах, замерли стены сарая, и с высоты опустился вниз потолок с людьми. Завис над головой Малкина, словно магнитом притягивая к себе Ванькиных друзей.

– Флапо слаб, потому что не понимает: перевернутость – это суть всего. Он сует свой нос в мои дела, но ему меня не одолеть, – как ни в чем не бывало разнесся по сараю голос Философа. – Флапо вторгается в ваш мир и выдергивает сюда людей, чтобы изменить мир перевертышей, и не видит, что вы ничем не отличаетесь. Вам только кажется, что мир перевернутый. Вы присмотритесь, загляните в себя. Мир перевертышей внутри вас, он не отличается от вашего, и вы не другие, вы все живете в одном большом Свинпете. Вы давно уже многое делаете через зад, осталось чуть-чуть, чтобы начать упиваться этим. – Голос Философа резко выкрикнул: – Ты заблуждаешься, думая, что я превращаю их в волков и собак! Нет! Они сами хотят и делают это, потому что любят убивать друг друга. Разве в вашем мире иначе? Ты не отказываешься от меча, потому что тебе понравилось убивать. Ты ощутил вкус убийства, вкус крови. Убивая, ты чувствуешь себя всесильным. Это вкус победы. Убийства делают вас чистыми и честными перед самими собой.

– Мы не хотим убивать! – возмущенно прервал Малкин.

– Не ври самому себе! – заглушил голос Философа. – Убивать все хотят! Только одни убивают мечом, другие – словом, третьи – ложью, а четвертые – молчанием. Жизнь не имеет смысла, если нет смерти.

– Мы защищаемся!

– Причина не важна, ее можно придумать, как взбредет в голову, важен результат!

– Но какой результат ожидает собак и волков?

– Историю напишут победители.

– Но у побежденных тоже есть история.

– Победители напишут за них.

Малкин помрачнел, безликая голова напротив и голос, вырывающийся непонятно откуда, злили. Малкин чесанул ногтями по укусам комара на теле и проговорил:

– Всем нужен меч Магов, чтобы стать победителями.

– Любое оружие потребно для того, чтобы убивать, – прозвучал, как металлом по металлу, голос Философа. Недавно он проигнорировал просьбу Малкина опустить друзей на пол, а теперь словно вспомнил о них и выдал:. – Пока у тебя в руках меч Магов, избавься от друзей. Зачем они тебе? Они – помеха. Когда есть меч-победитель, больше никто не нужен. Особенно друзья. Из друзей выходят предатели. Зачем тебе предатели? Убей их, как собаки убивают волков, а волки – собак. Не станет друзей – не будет предателей. Убей будущего предателя в сегодняшнем друге. Иначе он когда-нибудь убьет тебя. Опереди события. Я видел, ты убивал с удовольствием, тебя возбуждала волчья и собачья кровь. Кровь всегда возбуждает сильного. Только слабые боятся ее. Сильному необходима кровь врага. Великие появляются тогда, когда течет много крови. Когда ее нет – нет Великих.

– Хватит, Философ! – хмуро сжал рукоять меча Малкин. – Я больше не хочу слушать тебя! Сыт по горло! И моих друзей ты накормил своей философией от пуза! – Ванька переступил с ноги на ногу, в уши ударил жалкий стон половиц. – Не морочь мне голову! Не болтайся, как пустая бесполезная погремушка, под ногами. Ты перепутал меня с собой. Мир перевертышей – это не мой мир. Лучше подскажи, как распечатать выход из Свинпета, как разобраться с этой тайной и что нужно сделать, чтобы найти дорогу отсюда?

– Дорога живет своей жизнью, – прожевал недовольный раздраженный голос Философа. – Она не всегда приводит туда, куда тебе хочется. На дороге много препятствий. Преодолеть их непросто. Ты можешь не попасть к себе домой. Никому неизвестно, куда проложили твой путь прародители. – Философ втянул голову в плечи, пригнул, колпак пополз вниз, скрывая его безликость. – Есть некая мудрость в том, как правильно сварить куриное яйцо, чтобы оно не лопнуло.

– И какая это мудрость? – открыто усмехнулся Малкин.

– Ты плохо слушал меня. Я уже сказал: некая, – резко отчеканил голос Философа.

– Что такое «некая»?

– Ты хочешь услышать ответ, но забываешь главное: мудрость должна быть постигнута собственными мозгами, иначе она превращается в банальность.

Малкина покоробила такая неопределенность. При чем здесь мудрость? Обыкновенная загадка. Найти разгадку – вот вся задача.

– Не блефуй, Философ, ты сам ничего не знаешь! – сорвалось с языка. – Лучше ответь, какую такую «некую» мудрость ты нашел в убийстве Аньки? – Малкин мотнул головой с взъерошенными волосами. – Зачем? Я могу понять, почему ты убил Петьку Буриха. Но Аньку… Ведь она верой и правдой служила тебе до последнего.

Гладкая безликость Философа под колпаком исказилась кривой морщиной, это означало, что он покривился от слов Малкина:

– Они все служат мне, у них нет выбора, их мысли подчинены только одной цели, – жестко прозвучал голос Философа. – Анька была безупречна, пока отчаянно стремилась быть полезной. Она ловко заводила вас в ловушки, устроенные ветеринарами в городе, но не добилась главного, а все потому, что ее мозг перестал фильтровать ее мысли. А мысли были пагубными. Они сделали ее недееспособной, опутали паутиной сомнений, сбили с намеченного пути, упоили желанием вернуть вам Карюху и отправить из города; это было донельзя глупо, потому что она не знала дорогу. Мысли Аньки медленно отравляли ее и, в конце концов, убили, – безликая голова Философа непонятным образом издавала звуки, они плавали, как туманная дымка, превращаясь в слова и застревая в ушах Малкина.

– Я недооценил Аньку, – с сожалением покачал головой парень, откровенно признавая свою ошибку.

– Не раскаивайся, – голос Философа презрительно хихикнул, отдавал икотой и даже отрыжкой. – Она сразу убила б тебя, как только ты оказался бы без меча. Она должна была действовать, а не копаться в своих мыслях. Мысли всегда бесполезны и губительны.

Малкин усмехнулся, глядя на верхушку капюшона:

– Ты умеешь вешать лапшу на уши, Философ, надо отдать тебе должное, в этом ты преуспел, залил все кровью, перевертыши кличут тебя Великим, только я разумею, что причина Анькиной гибели не в том, что ты навязываешь мне. – Малкин потер на животе красное пятно, след комариного укуса, и насупился. – Все намного проще. Никто из перевертышей не должен знать, даже догадываться не имеет права, что многое в их мире происходит не так, как хочешь ты, никто не должен усомниться в тебе. Не правда ли, Философ? Анька оказалась близка к этому. Но, видно, среди перевертышей не она одна и не она первая. Когда не может справиться твоя магия, ты насылаешь чудовище, дракона, чваклов и бромбенов. – Малкин всем телом качнулся к столу. – Ты утверждал, что перевернутость – это чистый лист. Но так ли? Ведь чистый он лишь до той поры, пока на нем не начинают проступать прописные истины.

Правая рука Философа замерла на шаре, и в воздухе повисла гнетущая густая тишина. Даже люди под потолком перестали вращаться, постепенно приходя в себя от головокружения и какого-то дикого отупения. Состояние Ванькиных друзей было отвратительным. Обратись сейчас Ванька к кому-нибудь из них – вряд ли бы последовал адекватный ответ.

Философ левой рукой приподнял колпак, наполовину открывая безликость и выпуская из-под него сноп негодующего голоса. Тот, как слепой зверь, вырвался наружу, метнулся хлестким ветром по сараю, ударил в лезвие подставленного Малкиным меча и рассыпался тысячами расколотых звуков. Но тут же осколки подхватились и вновь просвистели голосом Философа:

– Твой рассудок вреден для тебя, он убийственен! Ты примеряешь бесславную мантию смерти! Черные духи давно ждут тебя, чтобы разорвать в подземельях тьмы.

– Не разоряйся, Философ, – спокойно отрезвил его Малкин, понимая, что тот реально ничего не может сделать с ним. – Ты давно уже пытаешься накинуть эту мантию на меня, да все зубы обломал. Спрятался под безликой маской, думаешь, скрылся от проблем. Напряги мозги, Философ, загляни в свой шар, скоро смерть всех, кого съела твоя магия, икнется тебе.

Философ снова опустил колпак, полностью пряча под ним безликую голову. Беспомощность перед магической силой меча выводила его из себя. Досадливый голос вырвался из-под колпака, как из клетки, проскрежетал металлом:

– Ты глуп больше, чем я думал, если не понял, что убивать своих приятнее, чем врагов. – Приподнял ткань над шаром, запустил под нее руку и провел ладонью по гладкой поверхности. – Аньку убили горожане, они будут и дальше с удовольствием делать это, потому что, убивая своих, возвышаешься в глазах окружающих.

Малкин осуждающе покачал головой. Что можно говорить в ответ, когда натыкаешься на перевернутую логику? Пожал плечами. Слов не было.

– Всегда окончание всему – смерть, и не важно, когда и как она приходит! – прозвучало, как напильником по стеклу. Философ снял ладонь с шара, сжал ее в кулак перед собой, а голос продолжал скрипеть, окутывая, как дымкой, безликую голову: – Те, кто это понимает, никогда не обратят внимания, что мир перевернулся, что земля закрутилась в обратную сторону и время стало двигаться вспять.

– Не морочь мне голову, – поморщился Малкин и ребром ладони провел по своей шее. – Достали твои заморочки. Как бы ни крутилась земля, я должен найти дорогу.

– Тебя не отпустит меч! Ему нужна кровь! Он еще не насытился, – утробно квакнул голос Философа. – Отдай его мне! Я дам ему много крови, он захлебнется ею – и тебе откроется дорога.

– Я не уверен, что это будет та дорога, которая нужна мне, – вскинул брови Малкин. – Нет. Сначала я сам поломаю голову над этим кроссвордом. Теперь я знаю, что ждать помощи неоткуда.

– Тебя ничему не научил бесславный конец Петьки Буриха, – хихикнул голос, тонкой струйкой скользя по перепонкам Малкина. – Кроссворды были его страстью.

– Научил, Философ, научил, – усмехнулся Ванька. – Сейчас я понимаю, что ты спасовал перед Бурихом.

– Бурих был сумасшедшим! – резануло, будто звуком лопнувшего стекла, посыпавшегося осколками на пол. – Ты тоже сумасшедший. Тебя ждет такой же конец, как Буриха.

– Сам ты сумасшедший маньяк, – сплюнул Малкин. – Хватит сыпать угрозы, Философ, опусти моих друзей на пол! Нашел, чем развлекаться. – Последние слова он произнес в пустоту, потому что свет в сарае вдруг исчез и все вокруг поглотила тьма: и Философа, и стены сарая, и все предметы.

Долго-долго пришлось всматриваться в потемки, но взгляд так и не пробился сквозь них.

Ничего не видя, Малкин попытался на ощупь найти стол, но быстро понял, что стол пропал, пропали все предметы, пропали стены сарая, пропал пол под ногами, и он топчется сейчас непонятно где, среди густой травы. Некоторое время он стоял в полном замешательстве. Кто бы подсказал, что предпринять и куда податься? Впрочем, в такой темноте двигаться куда-либо было совершенно бессмысленно.Малкин прислушался и через минуту выдохнул в темень, надеясь в ответ уловить чей-нибудь голос:– Эй, где вы все?Но ни голоса, ни шороха, ни движения воздуха в ответ. Тогда Малкин напряг связки и произнес громче:– Вы оглохли, что ли?И опять никакого шелеста.Ничего не оставалось, как до утра расположиться прямо тут, где стоял. Малкин примял траву и опустился на землю, двумя руками прижимая к себе меч. Долго еще прислушивался, но все вокруг как будто вымерло. Старался не заснуть, сопротивлялся дремоте, мотал головой, нащупывал рукоять меча, опасаясь какой-нибудь очередной подлости Философа. Сон наваливался незаметно, расслаблял, бросал в пустоту, оставляя провалы в сознании.Устало встряхнулся, через силу поднялся на ноги, захрустела трава под подошвами, разгоняя сонливость. С языка сорвалось ругательство в адрес Философа. Запулил в какую-то Тмутаракань, черт безликий. Чего добивается? Меча все равно не получит.Малкин ладонями растормошил и без того торчащие в разные стороны волосы. Оперся на меч. Ночь тянулась бесконечно и нудно. Настроение – хуже не бывает. Где сам – непонятно, где друзья – неизвестно. Все плохо. Тьма обезоруживает. Хотя, если что, за себя постоять он сможет, все-таки меч в руках, а вот приятелям без него точно будет туго.Малкин напряг слух и по-звериному потянул в себя воздух, как делал Бурих.Гробовая тишина тянула из Малкина жилы. И вдруг его осенило. Сильным криком разорвал безмолвие тьмы:– Эй, Философ, опять тараканы в голове?! Куда провалился? Отзовись! – Подождал – ни звука в темноте. – Эй, Флапо, может, ты слышишь?! Вот ненормальные маги, попрятались, как мыши!– Чего надрываешься? – вдруг по-будничному раздалось совсем рядом, Малкин даже вздрогнул. – Глухих нет.Обернулся на голос – никого, тьма беспросветная, но определенно это был голос Флапо. Малкин закрутился, как ужаленный:– Я не вижу тебя, – выдохнул он в темноту.– Ты в черном пространстве, где никто никого не видит, – отозвался тот же спокойный голос.– Что за чертовщина! – вырвалось. – Какое черное пространство? Обыкновенная ночь! Скоро, надеюсь, пройдет.– Черное пространство никогда не проходит, оно живет своей жизнью между мирами, – пояснил голос Флапо. – Не удивляйся простым вещам, чтобы однажды не запутаться в сложных.– Куда уж еще сложнее? – возмутился Малкин. – Мне бы скорее из вашей каши с друзьями выбраться. Где они сейчас?– Недалеко от тебя.– Зачем все это? – Ванькины пальцы затекли, оттого что крепко стискивали рукоять меча. – Чтобы увести меня дальше от дороги из города?– Дорога, которую ты ищешь, пролегает через черное пространство, – ответил голос Флапо. – Когда меч Магов ложится в руки вновь избранному, дорога пропадает и становится тайной. И будет тайной до тех пор, пока мечом не достигнута цель. Только после этого дорога откроется. В Свинпете скопились темные силы, перевернули все, подняли со дна инстинкты убийц. Я противодействовал крови и смерти, но тебе дано больше, меч сделал выбор.– Но я-то здесь при чем? – вскрикнул Малкин. – Почему этот выбор меча упал на меня?– Он выбирает из тех, в ком нет зла и лукавства, – сказал голос Флапо.– Я бывал злым до умопомрачения, – с хрипом отверг Малкин.– Ты защищался, – напомнил Флапо.– В общем, верно, – согласился Ванька. – Но ты знаешь, приятно чувствовать себя победителем.– Чтобы одолеть темные силы, надо оставить их без источника. Эта истина известна издавна. Постигнуть ее – значит достигнуть цели, – совсем близко, у самого уха Малкина, проговорил голос Флапо.– Что же тут мудреного? – хмыкнул Малкин.– Ничего и много, – отозвался Флапо.И тут же где-то поблизости в кромешной тьме разнеслось приторное хихиканье, по телу Ваньки пробежала неприятная оторопь, он узнал хихиканье Философа. Не успел возмутиться, как прозвучал его голос, обращенный к Флапо:– Ты напрасно стараешься, Флапо, я пустил под откос все твои намерения. Черное пространство поглотит людей, как бы ты ни опекал их. Они в западне. Скоро Великая повелительница, Хозяйка черного пространства, Мраконда тьмы, призовет их.– Я должен защитить друзей, Флапо! – перебил Философа Малкин.– О себе подумай! – зло проквакал голос Философа. – Мраконда тьмы приближается!– Ты потерял рассудок, Философ, – спокойно сказал Флапо. – Забыл, что они под защитой меча Магов.– Для Мраконды тьмы это не преграда! – разнесся визг Философа.– Ты обязан был сообщить Хозяйке черного пространства, что один из них с мечом Магов, – жестко напомнил голос Флапо. – Мраконда тьмы не простит тебе такой утайки. Ты подставил ее. Я вовремя вмешался. Вспомни, что сказано о Хозяйке черного пространства в магической книге существования земных миров: «Ни в одном мире нет ничего, что могло бы остановить Мраконду тьмы, кроме великого меча». К тому же, вспомни о Юпитановом соглашении тридцать седьмого срока Ихтиры между могущественными магами земных миров и Мракондой тьмы. По нему она беспрепятственно пропускает через черное пространство всякого переходящего. Ты хотел, чтобы она нарушила соглашение. Но тогда маги миров обрушат на нее свои магические силы и великий меч придет им на помощь. Это смертельно опасно для Мраконды тьмы. Так что не надейся, Философ, Хозяйка черного пространства не тронет людей.– Тогда это сделаю я! – взбеленился голос Философа, отчаянно выкрикивая слова фальцетом.И тут же в темноте возникло множество голосов, Малкин растерялся от их обилия, они закружили вокруг, въедались в перепонки, в мозг, в кожу. Он начал узнавать, это были голоса горожан, людей-собак, рыки волков, лай собак. Все смешалось и давило, давило, давило.А над всеми исходил визгом голос Философа. Он обволакивал Малкина каким-то сумасшествием, вызывал желание крови, пробуждал инстинкт убийцы.Малкин лихорадочно сжал рукоять меча, руки задрожали от напряжения, и мозг оцепенел: почувствовал, что источник рядом, совсем рядом, достаточно протянуть руку. Надо было защищаться. Но тьма скрывала все. Легко было промахнуться. Тем не менее Малкин заскрипел зубами и сделал решительный выпад мечом прямо в сгусток голосов и услыхал желчный хохот:– Ты хочешь меня убить. Ты жесток.– Жесток мир, созданный тобой. А я хочу помочь горожанам изменить его.– Но хотят ли они этого?Малкин не успел ответить, потому что по перепонкам ударил новый сгусток голосов, мозг опять будто окостенел, и потребовалось напрячь всю волю, чтобы у самого лица ощутить дыхание смертельной опасности. Ванька сызнова вскинул меч и воткнул острие в центр сгустка, в нечто вязкое и липкое, затем стал отчаянно рубить тьму, как когда-то рубил волков.Вдруг голоса пропали, наступила мертвая тишина до звона в ушах. Малкин прислушался, время тянулось, а звон в ушах не прекращался. Безмолвие. Наконец Малкин негромко позвал:– Эй, маги, куда опять запропастились? Философ! Флапо! Что дальше? – Ванька был озадачен и растерян. – Опять капаете на мозги! Играйте в открытую! Что произошло?– Что и должно было произойти, – раздался голос Флапо. – Источника больше нет. Черное пространство поглотило Философа. Цель достигнута. Ты нашел дорогу из Свинпета.– Но где мои друзья?– Оглянись, – раздался голос.

Малкин сделал движение головой, и в тот же миг в глаза ударил мощный сноп света, Ваньку ослепило. В зрачках запрыгали яркие зайчики. Сощурился, долго моргал. Потом увидал, что стоит посередине поля в траве, цветах, среди знакомых с детства запахов и привычного пения птиц. Обдало мягким жаром вечного светила. «Наконец-то, – взволнованно подумал он, – выбрались из этого сумасшедшего города, вырвались из западни». Больше не хотелось вспоминать и думать о Свинпете. Черная тьма в сознании умирала. И только на душе остался какой-то осадок. Не хотелось, чтобы утверждения Философа о том, что люди похожи на перевертышей, что все живут в одном большом Свинпете и многое делают через зад, оказались правдой. Поле было небольшим. С одной стороны заканчивалось лесом, с другой – неровной вершиной, из-за которой выглядывал верх сооружения, похожий на верх водонапорной башни.Ванька сделал первые шаги. Услыхал сбоку громкое пыхтение. Шагах в пятидесяти над травой возникло помятое лицо Лугатика. Он с оторопью раззявил рот и во все глаза таращился на поле:– У меня башка идет кругом, – произнес растерянно. – А где Философ? Закружил, гад. Где это мы?– Нет больше Философа, – отозвался Ванька. – Свинпет свободен, может начать новую жизнь, а для нас он остался в прошлом.– Значит, мы дома?– Похоже на то.Следом показалось лицо Катюхи, закрутилось по сторонам, глаза от изумления расширились:– Ух ты, – выдохнула девушка, ладонями пригладила волосы и начала приводить в порядок свою одежду. – Неужели мы дома? Неужели никогда больше не услышим про Философа?Голова Раппопета на короткое время застыла над верхушками трав, он с удивлением огляделся и уперся вопросительным взглядом в Карюху:– Ты уже не спишь?– А ты проснулся? – усмехнулась девушка.– Да я не спал. Чертов Философ все мозги вытряс. Погоди, да ты же не поняла, – смешался Раппопет. – Я про Свинпет.– Какой Свинпет? – нахмурила брови Карюха.– Не придуривайся. Мы тебя спящую у волков вырвали.– Где ты видишь тут волков? – она вскинула брови и заулыбалась. – Может, ты еще слышишь, как они воют?– Так я же про Свинпет. Мы тебя на носилках по буеракам таскали, пока на сарай не наткнулись.– На носилках? – насмешливо прищурилась Карюха.– Ну да. Спроси хоть у кого. С Лугатиком перли.– С Лугатиком? На носилках? – голос был иронично-недоверчивым.– Ну да, – серьезно повторил Андрюха, а потом скривил лицо и поскреб по темечку. – Э, черт, забыл совсем, ты же, наверно, не помнишь ничего. Вот уж ветеринары постарались. Что они с тобой сделали, чем накачали?– Ты, парень, не ушиб голову? – вспыхнула Карюха. – Хватит арапа заправлять! Я тебе не животное, чтобы к ветеринарам обращаться.– Так я же про Свинпет, – в который раз повторил Раппопет.– Катюха, что это с ним, он всегда так знакомится с девушками? – раздраженно воскликнула Карюха. – Свинпет – это вроде заскока в его голове, да?– Не обращай внимания, Карюха, он и не такое может нагородить, – отозвалась Катюха, видя, что девушка ничего не может вспомнить.– В нашем полку прибыло, – Карюха увидала Сашку и переключилась на нее. – Ты откуда такая взялась?– Ты спала, когда я пришла, – отозвалась Сашка.– Деревенская, что ли? В одной футболке шастаешь.– А ты городская? Голая бегаешь.Только тут Карюха обратила на себя внимание и оторопела, распахнув глаза:– А где мои вещи? Никто не видел? Спрятали, да? Твоих рук дело, Андрюха? Или ты, Володька, свинью подложил?– Так на тебе же ничего не было, – буркнул Лугатик и тут же сообразил, что сказал не то.Выручила Сашка:– Ночью кто-то украл и мои, и твои, когда мы спали. Забудь о них, уже не вернешь.Лугатик через голову стащил рубашку-сеточку и протянул Карюхе:– Надень.Та с усмешкой глянула на сеточку, сомневаясь, что под нею можно скрыть голое тело, вздохнула, выбора не было, и натянула на себя.Малкин, вспомнив, что в руках у него был меч, пошарил глазами вокруг себя. Меча не было. Кашлянул облегченно, стало быть, со Свинпетом покончено окончательно. Теперь они точно дома. Все походили на взъерошенных воробьев. Он разумел, что и сам выглядел не лучше.Лишь Сашка была собранной больше других. Обтягивая худое тело грязной, в кровавых пятнах, Ванькиной футболкой, она смотрела в направлении водонапорной башни. Время Свинпета минуло, им удалось выжить, лишь мучила горечь, что с нею рядом нет и никогда уже не будет Петьки. И как-то совсем не волновало, что будет с жителями Свинпета. Начнут они новую жизнь или продолжат прежнюю. Пусть выбирают сами.Вид цветов пробудил в Лугатике забытую галантность, Володька сорвал три штуки и поднес каждой девушке по цветку.Губы Катюхи растянулись в полуулыбке, не верилось, что все уже позади, что нет больше Философа, не будет горожан, волков, собак и кровавых бойней.– Топаем домой, что ли? – спросил Раппопет и посмотрел на Малкина, по привычке ожидая его решения.– А где машина-то? – спросила Карюха. – Тесновато будет.– Ночью угнали, – в тон Сашке ответила Катюха.– В какую степь двигаем? – буркнул Лугатик.– Туда! – показал Малкин в сторону водонапорной башни и зашагал по траве.Остальные потянулись за ним.Конец.