Смерть Лжедмитрия II кардинально изменила политическую ситуацию в стране. Теперь единственным претендентом на русский трон остался королевич Владислав. Лишившись самозванца, казаки и жители Калуги встретились с послом Семибоярщины Юрием Трубецким. Выслушав его мирные предложения, калужане отправили в Москву депутацию выборных людей, чтобы ознакомиться с ситуацией в столице. Большинство бывшего тушинского руководства явно склонялось к признанию царем Владислава. Семибоярщина ликовала. Но ее радость оказалась преждевременной.

Вернувшись в Калугу, депутаты поведали «миру», что все грамоты и указы от Владислава приходят из-под Смоленска за подписью короля. В Москве они увидели негодующий народ, готовый в любую минуту броситься на предателей-бояр. Рассказали выборные и об иноземных войсках, распоряжавшихся в Кремле как у себя дома. Эти вести вызвали взрыв негодования среди простого люда. Собрание твердо решило: не признавать Владислава, пока он не прибудет в Москву, а польские войска не уйдут из России. Так борьба тушинских казаков с «лихими» боярами естественным образом переросла в войну против интервентов и их пособников. Это делало бывших воинов Лжедмитрия естественными союзниками земских отрядов, которые к тому времени уже формировались по всей стране.

Начало освободительному движению положило письмо Прокопия Ляпунова. Узнав о штурме Смоленска, вождь рязанских дворян обратился с посланием к Семибоярщине, где обвинил короля в нарушении договора и призвал всех патриотов к войне против иноземных захватчиков. Боярское правительство отреагировало оперативно. Из Москвы в Рязанскую землю отправилась рать во главе с воеводой Григорием Самбуловым. Вскоре верные Владиславу войска осадили в Пронске отряд Ляпунова. Деревянная крепость была достаточно прочной и надежной, в погребах хранилось много всевозможных припасов, но сил для обороны не хватало. Земских ратников было всего 200 человек. Однако Самбулову не удалось воспользоваться благоприятной возможностью. На выручку Ляпунову поспешил воевода Дмитрий Пожарский. Кроме гарнизона Зарайской крепости он привел с собой отряды из Коломны и Рязани. Самбулов отступил без боя. Вместо того чтобы сражаться с земской армией, он решил захватить оставшийся без гарнизона Зарайск. Однако Пожарский успел вернуться вовремя. На улицах посада перед крепостью завязалась жестокая битва.

Войско Самбулова было разгромлено и бежало из города. Вскоре к Ляпунову присоединились Казань, Муром, Нижний Новгород и другие города. Постепенно создавались условия для похода земских ополченцев на Москву.

А в русской столице к этому времени неизвестные патриоты составили и распространили обширное воззвание, озаглавленное как «Новая повесть о славном Российском царстве, о страданиях святейшего Гермогена и новых изменниках». В ней авторы обещали патриаршее благословение всем, кто поднимется на защиту родины. Однако, призывая народ к оружию, они предупреждали единомышленников, что не следует ожидать от находящегося в Москве первосвященника открытой поддержки восстания. «Что стали, что оплошали? — звучал со страниц повести их гневный вопрос. — Али того ждете, чтобы Вам сам великий тот столп (Гермоген. — Р.С.) своими устами повелел дерзнуть на врагов? Сами ведаете, его ли то дело повелевать на кровь дерзнути».

Повесть эта широко разошлась по стране. А следом за ней хлынули во все концы страстные письма и грамоты, в которых от имени патриарха патриоты призывали народ к восстанию против оккупантов и их пособников. Многие понимали, что Гермоген не мог лично составить все эти воззвания, ведь к тому времени Семибоярщина лишила его собственной канцелярии. Но ни у кого не возникало сомнений, что московский первосвященник всецело разделяет идеи авторов. Таким образом, октябрьское решение суда о роспуске служителей патриаршего подворья играло теперь против самих оккупантов. У них не было ни единой улики против признанного лидера патриотов. Чтобы исправить ситуацию Гонсевский и Мстиславский окружили Гермогена целой толпой соглядатаев. Они понимали, что хотя бы одну из грамот патриарх должен будет написать сам. И тогда он окажется наконец в их власти…

Вскоре ловушка сработала. Послание к нижегородцам Гермоген составлял в глубокой тайне. В нем он твердо и безоговорочно объявил всем русским людям, что освобождает их от присяги католику

Владиславу. «Латинский царь, — написал в этой грамоте Гермоген, — навязан нам силой, он несет гибель стране, надо избрать себе царя свободно от рода русского!» Патриарх заклинает жителей Нижнего Новгорода не жалеть ничего и даже самой жизни для изгнания врагов и защиты веры. Своевременно получив донос, поляки устроили засады на дорогах и перехватили гонца с письмом Гермогена. Гонсевский потребовал от Думы самых суровых мер против «бунтовщиков», включая и их идейного вдохновителя — патриарха. В качестве доказательства были предъявлены листы с призывами к мятежу против Владислава.

Очевидно, полковник всю жизнь имел дело с ловкими интриганами. Принципиальных людей, готовых умереть за свои убеждения, ему в противниках иметь не доводилось. Гонсевский ждал, что Гермоген станет юлить, угодничать и отпираться, спасая жизнь. Но патриарх избрал совершенно иную тактику. Он и не подумал отрицать подлинности предъявленных грамот. Вместо этого Гермоген твердо заявил, что не поддерживает связей с инициаторами восстания против бояр и Владислава. Опровергнуть это утверждение Гонсевский не смог. Ни одной патриаршей грамоты в Рязань к Ляпунову или в Калугу к Заруцкому польские агенты не перехватили. Попытка же объявить изменой освобождение от присяги Владиславу, который и сам грубо нарушил условия Смоленского договора, немедленно натолкнулась на сопротивление думского большинства. Мстиславский и его подельники хорошо понимали, что расправа над патриархом при наличии столь слабых улик окончательно скомпрометирует их в глазах народа. В результате план Гонсевского с треском провалился: бояре приняли решение удовлетвориться объяснениями Гермогена и сохранить за ним пост главы церкви.

На какое-то время все вернулось на круги своя. Из Москвы снова потоком шли «патриаршие» воззвания. Часть их перехватывалась поляками, но привязать эти письма к Гермогену, чья подпись на листах отсутствовала, Гонсевский не мог. Между тем территория, которую контролировали сторонники земского движения, продолжала расширяться. На огромном пространстве от Северщины на юге до Вологды на севере и Казани на востоке русские города заявляли о желании участвовать в освободительном походе. Ляпунов координировал их действия и готовил силы для наступления на Москву. В начале февраля 1611 года калужские и рязанские воеводы согласовали планы общего похода на столицу. Вскоре их войска заняли Коломну и Серпухов.

К концу месяца отряды земского ополчения вышли на ближние подступы к Москве. Однако силы эти были очень разнородны. Слишком много времени уходило у них на всевозможные согласования. Действовать быстро и оперативно в таких условиях земские ратники не могли. Замысел Ляпунова был достаточно прост и логичен. После подхода к Москве главных сил он собирался призвать горожан к восстанию, а затем одновременными ударами снаружи и изнутри захватить крепостные укрепления.

Боярское правительство знало о планах земских воевод. Мстиславский издал указ об изъятии у горожан оружия. Солдаты Гонсевского забирали у москвичей не только пищали и сабли, но даже ножи и топоры. На городских заставах стражники тщательно обыскивали обозы. Это не помогало. Посадские жители деятельно готовились к боям с оккупантами. В город тайными путями доставлялись оружие и боеприпасы, мелкими группами просачивались воинские люди. Среди прочих к середине марта в Москву перебрался и князь Дмитрий Пожарский. Р.Г. Скрынников считает, что Ляпунов поручил ему возглавить выступление посадских жителей. «Если бы атака ополчения была поддержана восстанием внутри города, — пишет историк, — судьба боярского правительства была бы решена». К сожалению, это понимали и поляки. Их командиры сделали все, чтобы спровоцировать жителей на преждевременное выступление…

19 марта солдаты Гонсевского начали втаскивать пушки на стены Кремля и Китай-города. Один из ротмистров, руководивший установкой орудий возле Водяных ворот, распорядился привлечь к работам извозчиков, наблюдавших за поляками со стороны. Русские отказались. Возникшая стихийно стычка быстро переросла в общее побоище. Роты наемников в боевом порядке атаковали безоружную толпу. Множество горожан было убито на месте. Но горы трупов не остановили оккупантов. Наступая от центра к окраинам, поляки продолжали беспощадно истреблять мирных жителей. Однако вскоре ситуация стала меняться. Колокольный звон поднял москвичей на борьбу с завоевателями…

На Сретенке главным очагом сопротивления стала Стрелецкая слобода. Здесь патриотов возглавил Дмитрий Пожарский. Он быстро организовал доставку с Пушкарского двора к Сретенским воротам артиллерийских орудий. Наступающих наемников горожане встретили плотным ружейно-пушечным огнем. Ратники Пожарского у Введенской церкви не только остановили наступление врага. Смелой контратакой они отбросили поляков на исходные позиции. Один за другим возникали очаги сопротивления. В районе Ильинских ворот вооруженных горожан возглавил Иван Батурлин. Его отряд встретил наемников на Кулишках и не пропустил к Яузским воротам. Твердо держались баррикады на Тверской улице. Отряд Ивана Колотовского преградил полякам путь в Замоскворечье. После отражения атаки его ратники установили пушки у наплавного моста и принялись обстреливать Кремль.

Таким образом, первая попытка подавить восстание закончилась неудачей. Польские войска вынуждены были оставить Белый город и Замоскворечье. Тогда Гонсевский приказал наемникам поджечь Москву и продвигаться следом за огнем. Над посадами во многих местах поднялись дымовые столбы. Вскоре пожар охватил целые кварталы. Ветер послушно гнал пламя в глубь Белого города. А следом за огненным валом продвигались вперед вражеские солдаты. Лишь на Лубянке полякам не удалось осуществить свой замысел. Князь Пожарский быстро разобрался в ситуации. Его ратники, не мешкая, атаковали факельщиков Гонсевского и «втоптали» их обратно в Китай-город. Еще один отряд стрельцов, примерно около тысячи человек, укрепился под самыми стенами Кремля, у Чертольских ворот. Всю ночь в городе гудели колокола. Огонь уничтожал одну улицу за другой. Но были и хорошие новости. Посланные 19 марта гонцы ночью вернулись с подмогой. Еще до рассвета передовые сотни ополчения вступили в Замоскворечье. Однако сразу же после них к городу из Можайска подошли польские войска. Теперь у Гонсевского появилась возможность одновременными ударами извне и снаружи прорвать кольцо восставших предместий.

Утром 20 марта из Китай-города к засевшему на баррикадах народу выехали члены Семибоярщины. Приблизившись к завалам, Федор Мстиславский и Иван Романов принялись упрашивать москвичей сложить оружие и покориться Владиславу. Народ отверг эти призывы. Впрочем, Гонсевский ни на что другое и не рассчитывал. Бояре по его замыслу должны были лишь отвлечь внимание москвичей. За то время, пока они вели переговоры, отряды наемников по льду Москвы-реки зашли в тыл стрельцам, укрепившимся в Чертолье, и подожгли кварталы, примыкавшие к баррикадам. Теснимые стеной огня, стрельцы отступили…

Ликвидировав угрозу у стен Кремля, Гонсевский получил возможность сконцентрировать усилия на Замоскворечье. Здесь наступавший извне полк Струся был остановлен у стен Деревянного города. И вновь поляки призвали на помощь пожар. День выдался ветреным, и это облегчило работу факельщиков. Отступая перед огненным валом, отряды ополченцев вместе с населением покинули Замоскворечье. Теперь, когда силы поляков соединились, а угроза с юга исчезла, Гонсевский смог сосредоточить войска против Белого города. Здесь его полки имели подавляющий перевес в людях. Но противостоящий им отряд Пожарского успел выстроить на Сретенке укрепленный острожек. Целый день отбивались стрельцы от превосходящих сил противника. Наконец наемники прорвали русскую оборону. Большинство защитников погибло в сражении. Тяжелораненого Пожарского москвичи вынесли с поля боя и переправили в Троице-Сергиев монастырь.

Пожар в Москве бушевал еще несколько дней. Гонсевский стремился окружить Китай-город и Кремль выжженной пустыней, чтобы подходящему с юго-востока земскому ополчению негде было закрепиться. Русские не могли ему помешать. Рязанские отряды Ляпунова прибыли к Москве лишь 23 марта. Заруцкий и Трубецкой с казаками подошли еще позже. 27 марта Гонсевский вывел свои войска из Яузских ворот и попытался навязать русским полевое сражение в районе Симонова монастыря. Польское наступление не имело успеха. Более того, вскоре ополченцы заняли всю территорию Белого города и приступили к осаде Москвы.

В военных действиях наступила длительная пауза. Ляпунов и его сподвижники не имели многочисленного войска, чтобы блокировать город со всех сторон. Не было у них и тяжелой артиллерии, способной разрушить его стены. Весь замысел наступления изначально строился с расчетом на восстание московских жителей. Сожжение столицы разрушило эти планы. Поляки и их прихвостни удержали Москву в своих руках. Однако оккупанты потеряли при этом больше, чем приобрели. После «огненного наступления» наемников на восставшие кварталы народ окончательно отвернулся от «латинского царя» Владислава и верной ему Семибоярщины.

Отбив натиск земских войск, Гонсевский решил, что пришло время покончить с остатками оппозиции внутри города. Его люди жестоко расправились с Андреем Голицыным. Боярин физически не мог участвовать в восстании, все это время он находился под домашним арестом, но такая мелочь не остановила поляков. Патриарха оккупанты арестовали и бросили в темницу. Его не лишили сана, поскольку по закону сделать это мог лишь соборный суд. А как умеет защищаться «хитроречивый» московский первосвященник, всем было хорошо известно. Поэтому Гонсевский поневоле ограничился заключением Гермогена под стражу. Управление же делами церкви перешло в руки верного Семибоярщине архиепископа Арсения.

Земская власть в воинском лагере под Москвой постепенно набирала силу. В апреле воеводы провели присягу в полках. Русские ратники поклялись стоять всем заодно против короля, королевича и всех, кто с ними столковался. Они выразили готовность очистить Московское государство от польских войск, а потом служить государю, который будет избран «Всей Землей». До проведения царских выборов «Совет Всей Земли» сосредоточил власть в руках трех высших воевод: князя Дмитрия Трубецкого, дворянина Прокопия Ляпунова и атамана Ивана Заруцкого.

Когда города снаряжали ополченцев в поход, считалось само собой разумеющимся, что шапку Мономаха следует отдать одному из русских православных кандидатов. Однако за время осады многие из ратников засомневались в правильности такого варианта. Все «великие бояре», среди которых по понятиям того времени только и можно было найти кандидата в цари, сидели в Кремле с Гонсевским и даже не думали переходить на сторону осаждающих. В головы патриотов невольно закрадывалась мысль: да неужели же мы рискуем жизнью ради того, чтобы посадить на трон одного из пособников жестокого врага?

Стоило только «Совету Всей Земли» начать обсуждение конкретных кандидатур, как среди депутатов-дворян вспыхивали яростные разногласия. Чтобы их преодолеть, «Совет» под давлением Ляпунова вынес постановление о возможности избрания на трон шведского королевича. Это успокоило дворянскую часть ополчения, но вызвало бурю негодования среди казаков и московского «черного» люда. Не успели мы избавиться от одного иноверца, говорили они, а дворяне уже готовы навязать нам другого! Многие казаки, служившие под знаменами самозванца, вспомнили о крещенном по православному обряду «царевиче Иване». Вместе со своей матерью, Мариной Мнишек, он проживал в это время в Коломне. Заруцкий негласно поддерживал эту идею. Будучи любовником вдовой «царицы», он не без основания рассчитывал на пост правителя при малолетнем «воренке». Кроме этого в таборах начали циркулировать слухи, что в Псковской земле появился вот уже трижды спасшийся «царь Дмитрий Иванович». Вскоре этот человек станет известен стране как Лжедмитрий III.

В то время как русский лагерь под Москвой все больше раздирали противоречия, обстановка под Смоленском продолжала ухудшаться. Поняв, что ни на какие уступки русские послы не пойдут, Сигизмунд 12 апреля велел их арестовать и отправить в Польшу. В Смоленске меж тем уже свирепствовала цинга. Силы гарнизона таяли. Обстрелы города из осадных орудий не прекращались ни на день. На рассвете 3 июня 1611 года раздалось несколько мощных взрывов. Рухнула часть стены подле Крышолевской башни. Польские роты вошли в пролом. Начались бои на улицах города. Большинство защитников Смоленска погибло в сражении. Воевода Шеин попал в плен. По приказу короля его пытали, а затем отправили в Литву в железных оковах. Часть жителей заперлась в Богородицкой церкви в центре Смоленска. Когда поляки взломали двери и ворвались в собор, горожане взорвали сложенный в подвале порох. Под обломками каменного здания погибло много польских ратников.

Падение Смоленска стало шоком для всех патриотических сил. В лагере Ляпунова с ужасом ждали, что Сигизмунд III двинет освободившуюся армию к Москве. Однако король вместо этого вернулся в Польшу. У него не было денег, чтобы платить наемникам жалованье. Известие об этом недолго радовало ополченцев. Не прошло и полутора месяцев после падения Смоленска, как его судьбу повторил Великий Новгород. 16 июля 1611 года ратники Карла IX ворвались в город и устроили там кровавую резню. Русские воины отступили в кремль, но тот не был подготовлен к обороне. В подвалах отсутствовали запасы продовольствия и боеприпасов. Волей-неволей пришлось воеводам капитулировать.

По соглашению между городскими верхами и шведским командованием этот захват был оформлен как призвание на «Новгородское государство» шведского принца. Главный пункт договора гласил: «Митрополит Исидор и Священный собор, боярин князь Одоевский, воеводы, князья, бояре, купцы, крестьяне избрали шведского принца в цари и великие князья над Новгородским княжеством, а также над Владимирским и Московским, если последние пожелают присоединиться к Новгородскому княжеству».

Действия шведов, союз с которыми так долго пропагандировал Ляпунов, возмутили казачество. Не меньшее раздражение вызывали у атаманов попытки воевод наладить в войске дисциплину и прекратить беззаконие. Дело в том, что централизованное снабжение в земском лагере работало плохо и некоторая часть казаков вынуждена была заниматься реквизициями — а попросту говоря, грабить население, — чтобы не умереть с голоду. Находились среди них и такие, кто в жестокости своей не уступал оккупантам. Воевода Матвей Плещеев поймал за грабежами и убийствами 28 «воровских» казаков и велел их утопить. Подоспевшие товарищи отбили осужденных. Атаманы собрали круг и опротестовали действия Плещеева. В конце концов Ивану Заруцкому удалось замять конфликт. Однако вскоре после этого в лагерь попала поддельная грамота Прокопия Ляпунова. В ней властям земских городов предписывалось пойманных за грабежами «воровских» казаков казнить на месте или отсылать на суд в подмосковный лагерь.

Когда 22 июля атаманы публично зачитали текст письма, в таборах поднялась волна возмущения. Казаки спешно собрали круг и потребовали Ляпунова к ответу. Посланцы поручились, что войско не причинит воеводе вреда. Поверив им, Ляпунов явился на круг. Однако казаки не сдержали слова. Они зарубили не только самого земского воеводу, но и дворянина Ивана Ржевского, который пытался защитить Ляпунова от бессудной расправы. Трубецкой и Заруцкий никак не отреагировали на убийство своего коллеги по триумвирату. Вскоре из-под Москвы началось массовое бегство дворян и других служилых людей. Лагерь Первого ополчения все больше становился похожим на табор «воровских» казаков. Эта вольница еще могла блокировать в Китай-городе малочисленный гарнизон Гонсевского, но к полевым сражениям с регулярной армией была абсолютно непригодна.

Таким образом, к началу августа положение России ухудшилось до крайности. Оборона западных и северных рубежей рухнула. Земская армия под Москвой фактически развалилась. Казалось, гибель Русского государства стала неизбежной, и остановить его распад не в силах никто… Но к счастью, так думали не все. 5 августа 1611 года патриарх Гермоген отправил в Нижний Новгород письмо с призывом начать сбор новой земской рати. Через 20 дней эта грамота дошла до адресата. Существует много рассказов о том, кто и как доставлял патриаршее послание. В нескольких источниках приводятся разные имена и фамилии гонцов. Р.Г. Скрынников, к примеру, в одних своих работах называет его Мосеевым, а в других Моисеевым. Однако все сходятся в одном: посланец нижегородцев лично проник к Гермогену, а значит, мог привезти от патриарха не только письма, но и устные распоряжения. Это важно, поскольку Нижний Новгород традиционно не имел собственного епископа, а находился в прямом подчинении у московского первосвященника. Гермоген же, всегда глубоко вникавший в дела, скорее всего, знал, кому из горожан можно доверить общественную казну. А поскольку взявшийся за сбор средств на ополчение Кузьма Минин был избран земским старостой на том же сходе 1 сентября 1611 года, где зачитывалось письмо патриарха, можно с большой долей вероятности предположить, что его кандидатуру «миру» рекомендовал именно Гермоген. Этим во многом объясняется то влияние, которое быстро приобрел Минин среди сторонников нового земского движения.

Многие историки с некоторым скепсисом воспринимают сведения о встрече Мосеева и Гермогена. Ведь патриарх с апреля 1611 года находился под арестом. Его келью в монастыре охраняли верные Семибоярщине стрельцы и польские приставы. Чтобы развеять эти сомнения, достаточно вспомнить, что 4 августа 1611 года к Москве подошло с большим обозом воинство Петра Сапеги. Прорываясь в Кремль, поляки атаковали казачьи острожки за Яузой. Одновременно с этим навстречу им ударили ратники Гонсевского. Казакам в обоих случаях удалось отбить натиск. На следующий день Сапега повторил попытку прорыва. Только атака шла на этот раз не на Яузские ворота, а на Арбатские и Никитские. И снова Гонсевский ударил навстречу. Поскольку проход в Кремль телег с продовольствием был для оккупантов делом жизни и смерти, в атаку на Белый город они бросили все наличные силы… Надзор за Гермогеном существенно ослаб, чем и воспользовался Мосеев.

Обоз с провиантом 5 августа благополучно прошел в Москву. Воины Сапеги существенно усилили польский гарнизон русской столицы. Но в то же самое время через одну из тайных калиток Кремль покинул никем не замеченный путник. Очень скоро грамотка, полученная им от патриарха, приведет к уничтожению власти оккупантов и верной Владиславу Семибоярщины.

Однако дело, за которое взялись нижегородцы по просьбе Гермогена, было очень непростым. Минин оказался прекрасным организатором, но земской армии нужен был полководец. О том, как избирали и уговаривали Дмитрия Пожарского послы нижегородского посада, написано во всех книгах, посвященных Смутному времени. И при этом практически нигде не акцентируется внимание на трех важнейших обстоятельствах…

Первое: в числе тех, кто предлагал Пожарскому пост главнокомандующего, отсутствуют местные воеводы! Хотя до этого они играли важную роль в жизни города: Репнин водил нижегородскую рать под Москву в составе Первого ополчения, а Алябьев вместе с посадскими людьми рассылал по окрестностям списки с грамот Гермогена. Второе: приняв предложение, Пожарский появился в Нижнем только 28 октября, причем городские воеводы не посмели оспаривать его первенство. Конечно, князь Дмитрий прибыл туда не один, а в сопровождении нескольких сотен смоленских, дорогобужских и вяземских дворян, но обычно местническим спорам подобные мелочи не мешали. И наконец, третье: в дальнейшем схожие ситуации — когда к войску присоединялись отряды во главе с более знатными воеводами, имевшими местнические преимущества перед «худородным» Пожарским, — повторялись неоднократно, но никто из бояр и окольничих даже не попытался поспорить со скромным стольником за власть над земской армией!

Случай, доселе небывалый в истории Московской Руси…

Готовность, с которой гражданские и особенно военные власти признавали полномочия Минина и Пожарского, можно объяснить, предположив, что их обоих рекомендовал на высокие посты Гермоген. Авторитет патриарха, духовного лидера российских патриотов, к тому времени поднялся на недосягаемую высоту. О том, что московский первосвященник должен был хорошо знать Кузьму Минина, я уже писал выше. Пожарский тоже был прекрасно известен Гермогену. В отличие от рядовых нижегородцев патриарх знал все подробности о блестящих победах князя Дмитрия: сначала над большим отрядом атамана Салькова на Владимирской дороге, а затем над армией Самбулова под Зарайском. Ну а сретенские подвиги возглавляемого Пожарским отряда стрельцов и посадских жителей Гермоген мог видеть собственными глазами…

Но почему же тогда, скажут скептики, Минин и Пожарский не заявляли о патриарших рекомендациях публично? Это легко объяснить. Гермоген томился в польском плену, и о его роли в создании Второго ополчения широко распространяться не стоило. Вот почему Минин ссылался лишь на вещие сны, в которых Сергий Радонежский призывает его, простого мясника, на великий подвиг. По той же причине и Пожарский в ответ на вопросы — как случилось, что он занял свой пост, обойдя более знатных воевод, — лишь недоуменно пожимал плечами. Но, сохраняя сдержанность в речах, народные вожди подчеркнули ведущую роль патриарха символикой. Главной святыней Второго ополчения весной 1612 года стала икона Казанской Божьей Матери, при обретении которой 32 года назад ключевую роль сыграл Гермоген.

Пока Минин и Пожарский формировали, вооружали и экипировали свои полки, обстановка под Москвой снова осложнилась. Гетману Ходкевичу, который по приказу Сигизмунда III продолжал завоевание России, надоело осаждать Псково-Печорский монастырь. Отведя в Ливонию тяжелую артиллерию, он с большим отрядом двинулся к Москве на выручку Гонсевского. 15 сентября, узнав о приближении Ходкевича, ратники Трубецкого и казаки Заруцкого принялись обстреливать калеными ядрами занятые поляками городские кварталы. Когда в них начался пожар, ополченцы пошли на штурм и ворвались в Китай-город. Однако вскоре их выбили обратно подкрепления, подошедшие из Кремля. В октябре 1611 года Ходкевичу удалось прорваться в Москву. Заменив пожелавших уйти домой наемников более надежными частями, он пополнил за счет своего воинства московский гарнизон, доведя его численность до двух с половиной тысяч бойцов. С остальными войсками гетман отошел «на зимние квартиры» в район Ржева. Вместе с ними Москву покинул и Александр Гонсевский, передавший полномочия коменданта Кремля полковнику Николаю Струсю.

В осаждавших Москву отрядах Заруцкого и Трубецкого сил к этому времени осталось немного, ориентировочно от четырех до шести тысяч человек. Таким образом, ситуация вокруг русской столицы к началу 1612 года сложилась патовая. Силы сторон истощились до предела. Ополченцы не могли взять Москву, польский гарнизон Кремля не имел возможности прорвать блокаду. Решить исход войны в свою пользу могла лишь свежая сильная армия. Вопрос был только в том, кто соберет ее раньше — Ходкевич или Пожарский.

Все это хорошо понимали в Нижнем Новгороде, но отказывались признавать в лагере Первого ополчения. Вместо того чтобы попытаться объединить усилия с новым земским движением, казаки затеяли очередную самозванческую интригу. Еще летом 1611 года Псков попросил у вождей Первого ополчения помощи против поляков и шведов. К тому времени до Москвы уже дошли слухи о появлении в Ивангороде человека, называющего себя «царем Дмитрием». Естественно, что с посланными к Пскову отрядами Вельяминова и Хвостова увязались все те казаки, кто поверил в очередное спасение «доброго царя». Их прибытие в город изменило соотношение сил. Если раньше псковичи не желали впускать к себе нового самозванца, то под влиянием казаков «мир» согласился послать за ним делегацию в Ивангород. Лжедмитрий III не заставил себя упрашивать. 4 декабря он торжественно въехал в Псков. Обосновавшись в местном детинце, «царь» отправил в подмосковный лагерь атамана Герасима Попова с воззванием к войскам. Казаки собрали круг и внимательно выслушали «государева» посланца. После долгого обсуждения они решили отправить на север делегацию для опознания «Дмитрия Ивановича».

Пока под Москвой судили и рядили по поводу псковских известий, в январе 1612 года Пожарский объявил, что собранная в Нижнем Новгороде рать пойдет на выручку осажденного поляками Суздаля. В дальнейшем вожди нового движения собирались сделать это древний город местом сбора всех сил Второго ополчения. Было объявлено, что туда же, в Суздаль, съедутся делегаты Земского собора. С их помощью Минин планировал организовать коллективное управление той частью России, которая признает новую власть. Этот план выглядел разумно со всех точек зрения. Во-первых, народ уже довольно много сил и средств вложил в создание новой армии, и ей пора было отрабатывать полученное авансом доверие — начинать борьбу с польскими оккупантами. Во-вторых, идти прямо к Москве в сложившейся ситуации не представлялось возможным. Заруцкий и Трубецкой все глубже погружались в новую самозванческую интригу. Приход в московский лагерь отрядов Пожарского, скорее всего, привел бы к их столкновению с казаками, то есть к возобновлению гражданской войны.

Впрочем, Заруцкий боев со Вторым ополчением не боялся. Узнав, что нижегородские ратники Пожарского собираются идти к Суздалю, атаман срочно отправил туда казачьи отряды Ивана Просовецкого. Польские войска отступили без боя. Они просто мечтали, чтобы две русские армии обескровили друг друга в братоубийственной войне. Однако Пожарский оказался не только храбрым воеводой, но и мудрым политиком. Он проявил благоразумие и вместо Суздаля развернул передовые отряды к Ярославлю. Стратегически этот город был расположен даже более удобно, чем Суздаль, поскольку позволял контролировать дороги на Русский Север. Трубецкой с Заруцким попытались еще раз опередить нижегородцев. Но посланные ими казаки Андрея Просовецкого наткнулись на заслоны передовых сотен Второго ополчения и вынуждены были отойти. А в это время основные силы Пожарского двигались вдоль Волги от города к городу, присоединяя по дороге отряды местных воевод. Таким образом, казаки тоже не решились первыми начать военные действия против Пожарского, и между двумя земскими лагерями на какое-то время установились внешне мирные, хотя и крайне неприязненные отношения.

Посланцев из-под Москвы Лжедмитрий III принимал по высшему разряду. Допущенные к руке старые казаки шли к трону через толпу вооруженной охраны. Естественно, они сразу поняли, что это совершенно другой человек, нисколько не похожий на тушинского «царька». Но обличить «вора» не решились. Более того, под нажимом псковичей послы тут же на месте составили и отправили в лагерь Первого ополчения грамоту с подтверждением истинности «царя Дмитрия». Послание это вызвало в таборах под Москвой бурю восторга. Простой народ ликовал. Их «государь» вновь спасся от гибели! 2 марта 1612 года казачий круг, на котором присутствовало также множество «черного» московского люда, торжественно провозгласил царем очередного самозванца. Вожди Первого ополчения — Заруцкий и Трубецкой — помня о судьбе Ляпунова, подчинились общему решению и поклялись в верности Лжедмитрию III. Однако в немногочисленных дворянских отрядах, стоящих поодаль от таборов, присяга не удалась. Воеводы Погожий и Измайлов со своими сторонниками предпочли бежать из лагеря.

Произведенный казаками переворот в пользу Лжедмитрия III окончательно расколол земское движение. Решение круга поддержали лишь на южных окраинах, раньше служивших опорой калужского лагеря. Зато на востоке и севере страны большинство городов восприняли инициативу казаков негативно. Казань, Нижний Новгород, Ярославль, Кострома заявили решительный протест против такого самовольства. Даже появление Лжедмитрия II большинство здравомыслящих людей воспринимало скептически. В истинность же третьего самозванца верили лишь самые недалекие. И это не замедлило сказаться на положении поддержавших его вождей Первого ополчения. Контролируемая ими территория начала стремительно сокращаться. Дворяне со стрельцами покидали казачьи таборы и уходили к Пожарскому. А в это время «выборный всею землею человек» Кузьма Минин организовывал эффективное управление той части земских территорий, где отказались признать Лжедмитрия III. Постепенно под контроль ярославского правительства переходили все новые и новые города.