За год до того, как у Золя впервые зародился замысел «Истории одной семьи», Вторая империя поразила мир феерическим праздником — Всемирной выставкой в Париже. Казалось, что царствование Наполеона III достигло своего апогея. После долгих лет террора, слежки, доносов, вмешательства в личную жизнь, запрещения неугодных газет, преследования передовых писателей, осмелившихся говорить правду, наступили более либеральные времена. Еще в начале своего царствования Наполеон III произнес знаменитую фразу «Свобода никогда не служила орудием к основанию прочного политического здания, но в конце концов она может увенчать это здание». И вот теперь можно было подумать, что фундамент построен и что Всемирная выставка — свидетельство всеобщего довольства, подтверждение величия и силы наполеоновского режима.

На самом деле и Наполеон и его окружение уже чувствовали первые подземные толчки, которые скоро должны были разрушить империю. Кажется, не было такой ошибки, которую не сделала империя. Недовольство широких народных масс, растущие оппозиционные настроения в кругах буржуазии, последствия двуликой политики в Италии, мексиканской авантюры с каждым днем все больше расшатывали трон Наполеона.

Всемирная выставка должна была прикрыть изъяны в политике, успокоить сочувствующих, устрашить недовольных. Она открылась 1 апреля 1867 года и с небывалым триумфом среди непрекращающихся празднеств продолжалась до 1 ноября. Париж, по словам Золя, превратился во всемирную гостиницу, в каждом уголке которой чревоугодничали и предавались разврату. «Никогда еще ни одно царствование в апогее славы не созывало народы на такое грандиозное пиршество. К сверкающему огнями Тюильри со всех концов земного шара направлялась в сказочном апофеозе длинная вереница императоров, королей и князей. Париж кишел величествами и высочествами. Он приветствовал императора русского, императора австрийского, турецкого султана и египетского вице-короля». Разинув рот, глазели обыватели на эту сказочную феерию. Богатые туристы сорили деньгами, и предприимчивым дельцам оставалось только их подбирать. Газеты славили империю. Но находились люди, которые оставались в стороне от этой шумихи и трезво оценивали истинное положение дел в империи. Среди них был и Золя. Как и другие, он не знал еще, что империи оставалось жить всего три года, но маскарад Всемирной выставки не мог обмануть его. Пытливо вглядываясь в лицо ненавистного режима, он верил в близкий конец империи. Золя было всего одиннадцать лет, когда к власти пришел Наполеон III. Дома о политике говорили мало, но Эмиль слышал от взрослых и о революции 1848 года, которая слабым ветерком пронеслась над Эксом, и о новом императоре. Он не мог еще рассуждать о событиях, в которых ничего не понимал, но случилось так, что приход к власти Луи Бонапарта и расстройство в домашних делах почти совпали. За год до революции 1848 года умер отец. В начале у семьи были небольшие сбережения, но к 1852 году они уже почти совсем испарились. В то время как в Эксе происходили манифестации в честь императора, в семье Золя все больше и больше задумывались над завтрашним днем. И Эмиль с недоумением смотрел на ликующих буржуа, вспоминая об огорчениях своих близких. Так в детском восприятии Золя Вторая империя вовсе не выглядела царством божьим на земле. Уже тогда в нем зародилось инстинктивное недоверие к ней. С годами это недоверие росло и росло.

Все это имеет прямое отношение к замыслу «Ругон-Маккаров». Надо было обладать недюжинной проницательностью, чтобы в момент кажущегося апогея империи замыслить произведение, в котором беспощадно разоблачались бы пороки еще сильного режима. Золя обдумывает цикл романов в течение восьми месяцев. В феврале 1869 года, как это и было намечено, он представляет, издателю Лакруа план «Ругон-Маккаров» с подробными пояснениями как всего замысла в целом, так и отдельных его частей. Не зная еще, какая судьба ожидает империю, Золя решает начать цикл романов с государственного переворота: «Исторической рамкой первого эпизода послужит государственный переворот в провинциальном городе…». В дальнейшем следуют выразительные характеристики самой империи. Так, например, размышляя о судьбах своих героев, Золя замечает: «Одни погонятся за быстрым и нещепетильным обогащением, характерным для Второй империи. Исступленная роскошь того времени, богатый выбор наслаждений дадут им возможность удовлетворить свои вожделения». Или следующая запись: «Рамка другого романа — мошеннические и исступленные спекуляции Второй империи»; останавливаясь на характеристике будущего романа, где должен действовать человек, занимающий высокий государственный пост, Золя пишет: «Но у него нет чувства справедливости, это достойная опора империи». Намечая создать роман о войне, Золя намерен показать «связь империи и армии» и т. д. Вместе с тем в плане, представленном Лакруа, легко обнаружить демократические взгляды писателя, его симпатии к угнетенным: «Рабочих, как и солдат, изображали доныне в совершенно ложном свете. Выло бы мужественным поступком сказать правду и открытым изображением фактов потребовать воздуха, света и образования для низших классов».

С мая месяца 1869 года Золя всецело поглощен работой над романом «Карьера Ругонов». В июне 1870 года в газете «Сьекль» появляются первые главы этого произведения. В июле вся книга уже в типографии, но война прерывает ее печатание до зимы 1871 года.

Первый роман Золя, начатый еще во времена империи, — яркое антибонапартистское произведение. Готовясь к работе над ним, Золя тщательно изучил материалы, связанные с государственным переворотом, проштудировал книгу Тено «История государственного переворота», собрал свидетельства современников. Хотя действие романа отнесено в провинцию, это не помешало Золя показать расстановку общественных сил в дни переворота. До 1848 года жители маленького южного городка Плассана (под этим названием Золя изображает знакомый ему Экс-ан-Прованс) — ревностные слуги католической церкви и «законного» короля». Но во время революции старой монархии остались верны лишь дворяне и священники. Буржуазный квартал Плассана торопился проявить свой «революционный» пыл и свои республиканские убеждения. Однако этот пыл, по словам Золя, «вспыхнул и угас, как солома», и плассанские буржуа очень скоро превратились в консерваторов и сторонников «партии порядка». Они возненавидели республику из страха за свою мошну, ибо жизнь при республике «была полна всевозможных потрясений». Так ненависть к новому республиканскому режиму объединяла рантье и торговцев с дворянами и служителями церкви, так подготовлялась почва бонапартистского переворота. Перед нами проходят колоритные фигуры будущих бонапартистов, которые, интригуя и лавируя, мучительно преодолевая природную трусость, расчищают дорогу для Второй империи. Среди них первое место принадлежит Ругонам. Сын крестьянина, цепкий и жадный до денег лавочник Пьер Ругон задумал выйти «в люди». Он и его супруга Фелисите одержимы завистью и страстью к наживе. Их «желтый салон» стал центром плассанской реакции. Золя с сарказмом рисует посетителей этого салона: тупой и самодовольный Исидор Грану, похожий на гусака; напоминающий жирного барана землевладелец Рудье; тупоумный майор Сикардо, схожий с беззубым догом; издатель Вюйе — ни дать ни взять «тусклая, скользкая жаба»; некто «маркиз», похожий на «большого зеленого кузнечика». Среди персонажей, связавших свою судьбу с государственным переворотом, два сына Пьера Ругона — Аристид и Эжен. Эжен почти не появляется на страницах романа и нужен Золя для того, чтобы протянуть нити между Плассаном и Парижем. Через Эжена, вовлеченного в бонапартистский заговор, посетители «желтого салона» узнают о происходящих за пределами города событиях и в зависимости от этого решаются действовать.

Таков лагерь реакции, которую Золя развенчивает и осуждает. Все симпатии Золя на стороне республики, на стороне народа. Страницы, посвященные описанию восставших против Бонапарта ремесленников и крестьян, отличаются романтической приподнятостью. Революционный порыв масс, благородную чистоту народных стремлений Золя воплощает в образах юноши Сильвера и его подруги Мьетты, гибнущих во время столкновения повстанцев с войсками. В романе, как это нередко мы встречаем в более поздних произведениях Золя, соседствуют два плана, два стилевых потока — обличительно-реалистический и лирическо-романтический. Сцены, связанные с восстанием, написаны в приподнято-романтическом духе.

Закончив «Карьеру Ругонов» в основном до падения Луи Бонапарта, Золя по праву мог гордиться смелостью своего замысла. К отдельному изданию романа, вышедшему в конце 1871 года, Золя предпослал предисловие, в котором с чувством глубокого удовлетворения говорил: «…Этот том был уже написан, когда падение Бонапарта, которое нужно было мне как художнику и которое неизбежно должно было по моему замыслу завершить драму, — на близость его я не смел надеяться, — дало мне жестокую и необходимую развязку».

В плане, представленном издателю Лакруа, перечислены основные романы и названы главные персонажи (их имена, правда, менялись). Кроме романа «Карьера Ругонов», который Золя назвал «первым эпизодом», мы находим здесь контуры многих его произведений. Так, например. Золя говорит о романе, посвященном «бессмысленной и элегантно-разгульной жизни нашей молодежи». В другом романе он собирается рассказать о «мошеннических и исступленных спекуляциях Второй империи». Эти две темы Золя объединит в романе «Добыча». Отчетливо видны в плане контуры романов «Его превосходительство Эжен Ругон», «Проступок аббата Муре», «Западня», «Нана», «Творчество», «Человек-зверь». Намечен в плане и роман, посвященный войне («Эпизод из Итальянской войны»). Золя осуществил и этот свой замысел, но использовал для него более поздние события франко-прусской войны.

Задумывая серию романов как биологическую и социальную историю одной семьи в эпоху Второй империи, Золя, естественно, уделяет большое внимание проблемам наследственности. Поначалу эти проблемы в замыслах Золя играют первостепенную роль, значительное место уделено им и в плане, представленном Лакруа, и в «Карьере Ругонов». Преувеличивая роль биологического фактора в жизни человека, и в частности роль наследственности, Золя оказывается в плену лженаучных представлений. Однако «История одной семьи» — этой клеточки современного общества — дает ему возможность связать воедино весь цикл романов, разместить в огромной социальной эпопее сотни «сквозных персонажей». В «Карьере Ругонов» рассказана предыстория семьи, и знать ее необходимо каждому, кто решится познакомиться с двадцатью томами эпопеи. Первое и второе поколения семьи Ругонов и Маккаров живут в Плассане и его окрестностях. Единственная дочь богатых огородников Аделаида Фук, осиротев к восемнадцати годам, вышла замуж за батрака Ругона. Через год с небольшим Ругон скончался от солнечного удара, и его место занял контрабандист по прозвищу «Маккар-бродяга», которого через несколько лет сразила пуля таможенного стражника. От Ругона у Аделаиды родился сын Пьер, от Маккара — двое внебрачных детей, Урсула и Антуан. В романе Аделаида уже дряхлая старуха, потерявшая рассудок и безразличная к жизни. Пьер Ругон — отец пятерых детей: Эжена, Аристида, Паскаля, Марты, Сидони. Мы узнаем также, что дочь Маккара Урсула выходит замуж за рабочего швейной фабрики Муре. В дальнейшем Ругоны успешно пробивают себе дорогу в жизни, и, по мнению Золя, немалую роль в этом играет их здоровая наследственность. Маккары же, напротив, за редким исключением, все больше опускаются. Представителей этой ветви характеризует психическая неуравновешенность, усугубленная наследственным алкоголизмом Маккаров.

Золя детально продумал схему наследственного влияния и на протяжении двадцати пяти лет работы над «Ругон-Маккарами» очень бережно к ней относился. «Я хочу показать, — писал он в предисловии к «Карьере Ругонов», — небольшую группу людей, ее поведение в обществе, показать, каким образом, разрастаясь, она дает жизнь десяти, двадцати существам, на первый взгляд глубоко различным, но, как свидетельствует анализ, близко связанным между собой. Наследственность, подобно силе тяготения, имеет свои законы». Однако не иллюстрация вопросов наследственности составила произведению Золя всемирную славу, а его удивительная способность социального романиста проникать в глубины общества, художественно постигая современную ему жизнь.

Золя заключил с Лакруа договор именно такой, о каком он мечтал. Теперь он должен был сдавать своему издателю по два романа в год. За это ему регулярно выплачивалось по 500 франков в месяц. Однако общая сумма денег, полученная за год (6000 тысяч франков), не погашала долга. Только после издания романов и публикации их в газетах аванс оказался погашенным. Для Лакруа этот договор был весьма рискованным, а для Золя просто кабальным. Два романа в год! На такое решится не каждый. И только нужда да еще, в большей степени, вера в успех задуманной работы делали Золя почти счастливым человеком. Перед ним открывался путь в неведомое, но прекрасное, как ему казалось, будущее.

Человек, написавший рассказ, может чувствовать себя пловцом, одолевшим реку; тот, кто создал роман, может считать себя мореплавателем, пересекшим море. Но Золя, задумавший произведение, состоящее из двадцати томов, был похож на того смельчака, который в утлой лодке или на плохо сколоченном плоту собирается пересечь океан.