В первые годы работы над «Ругон-Маккарами» Золя предусмотрел почти все романы, которые должны были составить его двадцатитомную эпопею. Все они перечислены в списке, составленном около 1873 года. Все, кроме пяти: «Страница любви», «Накипь», «Радость жизни», «Земля», «Мечта». Как и почему возникли в ходе работы эти непредусмотренные произведения, мы можем сравнительно легко объяснить. «Страница любви» возникла по контрасту с «Западней» и «Нана». Золя хотел доказать критикам и читателям, что он поэт, что он может создавать произведения с возвышенными героями, разрабатывать тончайшие психологические коллизии. Кроме того, «Страница любви» понадобилась ему как художнику для импрессионистического эксперимента в литературе. Отчасти эти же причины побудили его написать роман «Мечта». «Накипь» он задумал в противовес «Западне». Роман «Земля» родился как аналог к роману «Жерминаль». Надо было сделать для крестьян то, что он уже сделал для рабочих. Но откуда возникла тема романа «Радость жизни», как зародилась мысль о необычном для Золя произведении? Чтобы ответить на этот вопрос, следует сделать шаг назад и рассказать о трех годах жизни Золя, предшествовавших написанию романа.

Золя было сорок лет. Двадцать из них он работал, не оглядываясь, работал как одержимый, с упорством и мужеством перешагивая через все препятствия. Годы безвестности, непризнания, материальных трудностей были позади. Слава его стала всеевропейской. Парижские торговцы выкрикивали имена героев Золя. С именем «Нана» товары шли куда более ходко. Его узнавали на улицах. Самые крупные писатели и художники были его друзьями. В столице он жил теперь в отличной квартире на улице Булонь, а в Медане владел собственным домом.

Но ему было сорок лет, и казалось, что это уже старость. Он стал толстеть, его одолевали действительные и мнимые болезни. Состарилась мать. Габриэль беспрерывно хворала. Началась пора утрат близких людей. 10 апреля 1880 года умер Дюранти, с которым Золя связывала долгая дружба. Не прошло и месяца, как умер Флобер. Смерть этого человека, который был учителем и другом, потрясла Золя. «Я раздавлен горем», — писал он Анри Сеару на другой день после печального известия. С Флобером уходила целая эпоха его жизни, его творческих исканий. Как-то не верилось, что этот рослый нормандец, так уверенно шагавший по жизни, больше никогда не появится на «обедах пяти», не пришлет весточки из Круассе, не похвалит и не поругает за очередной роман.

«Никакая смерть не могла меня поразить и взволновать так, как эта. До вторника, дня похорон, она не оставляла меня; его образ преследовал меня, особенно по ночам; каждая моя мысль завершалась им и леденящим ужасом — больше никогда».

Особенно потрясли Золя похороны Флобера. Он избегал покойников и траурных процессий, но здесь шла речь о друге. Утром, во вторник 11 мая, Золя отправился в Руан. В Манте он пересел на скорый поезд, где встретил Доде и нескольких журналистов. На станции в Руане их ожидала коляска, чтобы отвести в Круассе: «Едва мы свернули с дороги на Кантеле, как наш возница остановился и прижался к изгороди; процессия двигалась навстречу, пока еще прикрытая группой деревьев на повороте дороги. Мы сошли, обнажили головы. Здесь, глубоко тоскующий, я пережил новый удар. Казалось, что наш добрый и великий Флобер, заснувший в своем гробу, идет к нам».

В домике писателя все напоминало о его хозяине. Казалось, что вот-вот войдет Флобер и трогательно, по-братски обнимет и поцелует. На рабочем столе — рукописи, носовой платок, на камине — трубка с пеплом, на книжной полке наспех засунутый томик Корнеля. Его собирались читать, и он выступал среди прочих книг. Так легче его заметить и достать.

Жизнь продолжалась, но уже без Флобера, и Золя невольно думал о себе, о своих сорока годах, о своих болезнях. Домой он вернулся, исполненный глубокой грусти и тяжелых предчувствий. Ночами его преследовали кошмары, он просыпался от острого ощущения бренности своего существа. Мысль о смерти не давала ему покоя и днем, в часы работы. Золя пытался подавить в себе чувство тоски, но удавалось ему это плохо. Правда, вскоре приехал Сезанн. Жизнь в Медане пошла веселее. Сезанн дурачился, сердился, вспоминая Прованс, юные годы. «Поль теперь всегда со мной, — писал Золя. — …весь мой небольшой мирок здесь. И так хорошо!»

Новое беспокойство охватило Золя, когда пришло письмо врача, лечившего мать. Эмили находилась у родственников и почувствовала себя плохо. Боли в печени, общая слабость. На выручку пришлось отправить Александрину. «Приехав за ней в Париж, я была напугана ее ногами, которые ужасно распухли». Положение оказалось действительно очень серьезным. Старую женщину привезли в Медан. Это было ее последнее путешествие. Через несколько недель она умерла. Хоронить решили в Эксе (таково было желание покойной). Золя проделал и этот путь. «Я приехал и нашел толпу, которая ожидала меня на вокзале. Это то, чего я боялся. Мне еще надо вытерпеть ужасающе грустную религиозную церемонию. Говорят, что я не могу уклониться от этого» (Золя — Сеару, 20/Х 1880 г.).

Госпожу Золя похоронили рядом с Франсуа Золя в фамильном склепе.

Так подходит к концу этот печальный год. Как-то в декабре Золя забрел к Гонкуру, и тот не на шутку встревожился: «…Право, этот сорокалетний мужчина пугает вас своим видом, — он выглядит чуть ли не старше меня». Золя жаловался на боли в пояснице, на сердцебиение… Он говорил о том, как стало пусто теперь в доме после кончины матери. Вместе со скорбью в его словах проступал страх за самого себя, он не скрывал боязни, что не успеет осуществить свои замыслы.

Передо мной человек, чье имя гремит по всему миру, чьи книги расходятся сотнями тысяч экземпляров, человек, который, быть может, больше других авторов вкусил в жизни шумную славу, — и, однако, его недомогания, ипохондрический склад характера делают его несчастнее, угрюмее и сумрачнее самого что ни на есть обойденного судьбой неудачника».

Хотя мрачное настроение Золя рассеивалось медленно, в голове его уже зрели новые замыслы. Только что пережитое он видел воплощенным в романе: образ старой женщины, которую поджидает смерть. Ее агония. Золя знал, что описать все это он смог бы с предельной точностью и правдивостью.

Постепенно становился все более ясным и другой образ — образ человека, больного страхом смерти. Может быть, это будет главный персонаж книги. В его переживания Золя вложит свой горький опыт, он заставит его думать о смерти, тосковать и метаться. По всей видимости, это будет очень печальное произведение. Как же назовет он его? «Юдоль слез», «Мрачная смерть», «Вера в небытие», «Мука жизни», «Горести бытия»?

Так думалось ему в конце 1880 года и несколько позже этого года утрат. Но Золя отложил свой замысел и принялся за «Накипь». Как всегда, труд был для него спасением от самых мрачных мыслей. К тому же жизнь продолжалась, и горе постепенно уходило в прошлое. Вскоре Золя с удивлением посмотрит на недавнюю свою ипохондрию.

Начало 1881 года ознаменовалось шумным успехом премьеры пьесы «Нана», написанной совместно с Бузнахом. Меданский муниципалитет избирает Золя своим членом. Один за другим выходят сборники его статей. Нет, жизнь не так уж плоха. В природе и обществе совершается непрерывное обновление. Старое умирает, рождается новое. Разве не эту философию он всегда исповедовал? Цель человека в жизни — труд, содействие прогрессу. Нытики и меланхолики должны вызывать лишь презрение. Век действия и усилий — его век. Нет, он не назовет свой роман «Юдоль слез» или «Муки жизни». Он даст ему название, которое будет отражать его философские взгляды. Может быть, он назовет его «Радость жизни».

Роман, за который Золя вплотную засел с апреля 1883 года, зрел сам собой. Посещение Бретани навеяло ему мысль о фоне романа. Его действие развернется на берегу моря. В могучей морской стихии воплотит он необузданные силы природы, а рядом с ней поместит человека… Золя подолгу прислушивался к шуму волн, наблюдал все сметающие на своем пути приливы и отливы. Образ моря войдет в его новый роман.

В эти годы во Франции зачитывались Шопенгауэром, настроение пессимизма охватило многих представителей общества, не избежали влияния идей немецкого философа и некоторые из друзей Золя. Нужно ввести это в роман. И еще — проблема нервных явлений у человека. Удивительные открытия сделал доктор Шарко. Упадочничество, пессимизм, разочарование в жизни объясняются нервными заболеваниями человека. Поэтому прав Шарко, а не Шопенгауэр. Пессимизм излечим, и Золя знает одно верное средство.

Работая над «Накипью», Золя провозгласил «полное изменение философии. Никакого пессимизма». Это не означало, что в его произведениях должны были угаснуть трагические мотивы. Напротив, личные и общественные конфликты, к которым обращается теперь Золя, приобретают более грандиозные масштабы. «Жерминаль», «Земля», «Деньги», «Разгром» — это романы не только о судьбах отдельных людей, но и всего общества, романы о великих драмах современности. И тем не менее каждый из них завершается радостным, жизнеутверждающим аккордом, гимном вечной и всеобновляющей жизни. Напомним финалы некоторых романов Золя, написанных в восьмидесятых-девяностых годах.

«Жерминаль»: «К земле, залитой, сверкающими солнечными лучами, вернулась молодость, земля была полна этим шумом. Из недр ее тянулись к свету люди — черная армия мстителей, медленно всходившая в ее бороздах и постепенно поднимавшаяся для жатвы будущего столетия».

«Земля»: «Жак уходил. В последний раз окинул он взглядом две могилы, еще не поросшие травой, беспредельные пашни босской равнины, сеятелей, мирным взмахом рук бросавших семена. Мертвецы, посевы… И хлеба подымались из земли».

«Творчество»: Сандоз «обвел долгим, скорбным, еще затуманенным слезами взглядом низкие могилы на обширном, расчищенном, разубранном цветным бисером холодном поле. Затем добавил: «Пора! За работу!»

«Деньги»: «И Каролина, с неувядаемо юным лицом, увенчанная седыми волосами, была радостна, несмотря ни на что, как будто каждый апрель, возвращавшийся на эту дряхлую землю, приносил ей молодость и обновление».

«Разгром»: «Опустошенное поле осталось невозделанным: сожженный дом лежал в развалинах, и Жан, самый смиренный и скорбный из людей, пошел навстречу будущему, готовый приняться за великое, трудное дело — заново построить всю Францию».

Вечное обновление природы, поступательное движение общества, труд человека — вот истоки оптимизма, радости жизни. Носителями философии «радости жизни» Золя делает обычно своих героинь. В «Дамском счастье» это Дениза, в «Радости жизни» — Полина, в «Жерминале» — Катерина, в «Деньгах» — Каролина, в «Докторе Паскале» — Клотильда. Женщине, по мнению Золя, более, чем мужчине, присуще ощущение биологической связи с природой. Любовь и материнский инстинкт наделяют ее неистребимым оптимизмом, верой в справедливость естественных законов жизни. Были у Золя и другие основания сделать женщину носительницей его жизнеутверждающей философии. То место, которое занимала женщина в современном ему буржуазном обществе, было подчас унизительна. Женщину отторгли от активной социальной деятельности. Но от этого она в известной мере выигрывала. Она оказывалась чище мужчины, который был вынужден подчиняться законам общества, грязнить себя соприкосновением с политикой, в нечистых коммерческих сделках, в борьбе со своими конкурентами. Если он не рвал с буржуазным образом жизни, то ему волей-неволей приходилось идти по пути эгоизма и своекорыстия.

Изображая в романе «Радость жизни» Лазара — молодого человека, рассердившегося на весь мир, Золя сводил счеты не только с пессимистической философией Шопенгауэра, но и со своей собственной слабостью, давшей о себе знать в тяжелый 1880 год. Было бы неверно отождествлять Лазара и Золя, как это делают некоторые критики, но несомненно, что в мироощущении Лазара можно найти отголоски некоторых настроений самого автора. Важное свидетельство этому мы находим в «Дневнике» Гонкуров: «Мысль о смерти стала являться к нему еще чаще после кончины матери… он говорит, что этот навязчивый образ смерти, а может быть, и эволюцию философских идей, вызванную кончиной дорогого существа, он собирается ввести в роман, которому, возможно, даст название «Скорбь» (Эд. Гонкур, 22/II 1883 г.).

Но по мере того как Золя работал над романом, он все более и более отдалялся от Лазара и все ближе становилась ему Полина.

Лазар — неудачник. Он не способен осуществить ни одну из своих идей, какое-либо из своих начинаний. Каждая неудача все больше и больше подтачивает нервную систему этого безвольного и хрупкого человека. Им овладевает тоска и полное разочарование в жизни. «…Над всем царила всепоглощающая скука — безмерная скука неуравновешенного человека, которому вечная мысль о близкой смерти внушала отвращение к работе… К чему трудиться? Наука бессильна, она ничего не может предотвратить».

Все, за что брался Лазар, оказывалось в его руках бесполезной затеей, приносящей лишь самые печальные результаты.

Лазар не верит в жизнь и потому не может стать подлинным носителем прогресса. Знание и наука, желание участвовать в созидательной работе человечества и «радость жизни» неделимы.

Лазар опасен, потому что он не одинок. Его пессимизм обусловлен не какой-то философской концепцией, а пренебрежением к жизни, физической и духовной неполноценностью. Именно поэтому Лазары должны быть развенчаны.

В письме к Эдуарду Роду Золя подчеркивает эту тенденцию своего романа: «Меньше всего на свете я думал делать из него (Лазара) метафизика, вернее, последователя Шопенгауэра — во Франции таких не водится. Наоборот, я говорю, что Лазар «плохо переварил» эту доктрину, что он порожден теми пессимистическими идеями, которые имеют у нас хождение. Я взял самый обыкновенный тип человека».

Но вернемся к Полине, выражающей философию жизни самого Золя. «Она принимала жизнь, любила жизнь со всеми ее отправлениями, не испытывая ни страха, ни гадливости, встречая ее торжествующим гимном здоровья».

Все живое и страждущее вызывает у Полины чувство деятельной любви, стремление проявить заботу и ласку. Работать, не гнушаться даже самых малых дел, протягивать руку всем, к кому немилосердна судьба, — таковы житейские принципы Полины. Они не результат какой-либо стройной философской мысли, а просто здоровый инстинкт. Именно такие люди — люди с мировоззрением и мироощущением Полины могут принести пользу человечеству.

Дениза Ле Блон-Золя в своей книге об отце приводит слова известного французского критика Франсиса Сарсе, которые, по ее мнению, выражают суть романа: «Радость жизни» — это «Кандид», перенесенный в наш современный мир».

«Будем возделывать наш сад», трудиться всегда, постоянно, во всю меру наших сил — таким призывом звучит это произведение Золя, перекликаясь и с концовкой знаменитой повести Вольтера и с финалом второй части гётевского «Фауста».

На роман «Радость жизни» появилось много рецензий. Особенно восторженные отзывы исходили от друзей. Поль Алексис в «Ле Ревей» (18/III 1884 г.), Гюстав Жеффруа в «Жюстис» (2/VI 1884 г.), Мопассан в «Голуа» (27/IV 1884 г.) дали высокую оценку новому произведению писателя.

Мопассан выразил свое первое впечатление о романе Золя следующими словами:

«Нашел у себя «Радость жизни» и всю ночь провел за чтением. Хочу сказать вам, не откладывая, что я нахожу этот роман великолепным.

Не осмелюсь утверждать, что это самая замечательная из ваших книг, но мне она нравится больше других и больше других меня захватила.

Я много жил среди людей, похожих на тех, кого вы описываете, и меня взволновала потрясающая, неизменная правдивость их характеров. Мать и Лазар меня особенно поразили. Они удивительно жизненны.

Вообще, читая эту книгу, я испытал такое ощущение, словно окунулся в самую гущу жизни…»