В один из сентябрьских вечеров 1860 года Золя испытывал большое волнение от начатого им письма. На листке бумаги, в самом его верху, было четко выведено имя адресата, а дальше следовали прямые и извилистые линии, безжалостно перечеркивавшие уже готовые фразы. В комнате на седьмом этаже наступили сумерки, а у письма еще не было даже начала. Чтобы немного рассеяться, Золя встал из-за стола и направился к террасе, откуда открывался величественный вид на огромный город. Созерцание Парижа всегда вдохновляло Золя. Постояв немного, он уселся на широком тюфяке. Здесь, на террасе и на этом соломенном тюфяке, он не раз разрешал многие вопросы, сочиняя стихи, обдумывая письма друзьям… Как легко выходили из-под пера длинные послания в Экс и как трудно дается это письмо! И не удивительно! От этого письма зависит многое, может быть, вся его дальнейшая жизнь. Тот, кому оно адресовано, — величайший из гениев, человек, которому нет равных на земле и к которому, как к солнцу, тянется все молодое, вольное, любящее…

Может быть, с этого и начать? Золя возвращается к столу. Сумерки ему не мешают. Еще и еще раз переписана первая фраза, а за ней уже легче ложатся и другие строки. Письмо, наконец, закончено. В нем чувства и мысли всей его юности. Еще раз переписанное набело, оно звучало так:

«Виктору Гюго

8 сентября 1860 г.

Сударь,

часто говорят, что гений должен сознавать свой долг по отношению к молодежи, что одна из его священных обязанностей состоит в поощрении тех, в ком заложена божественная искра, а также в том, чтобы своевременно остановить каждого, кто ошибся в избранном пути. Молодой человек, который пишет эти строки, осмелился обратиться к своему горячо любимому поэту, гению, проявляющему заботу о юных, свободных, влюбленных.

Окончив коллеж и имея во всем свете только добрейшую из матерей, я хотел бы решительно обо всем иметь собственное мнение. В литературе, как нигде, много разных дорог. Я изучил все литературные направления и избрал, наконец, мыслителя наиболее глубокого, иначе говоря, я подчинился Вашим идеям, столь верным и столь справедливым, что еще ребенком воспринял их с верой энтузиаста.

Мне двадцать лет, и я верю, что во мне отзывается эхо того высшего голоса, который вдохновил Вас, и потому свои мысли я иногда воплощаю в мелодию песен. Но моя лира еще не вызывает ни свистков, ни аплодисментов. Одинокий и никому до сих пор не известный, я шепчу в уединении мои первые стихи, ступая без факела, часто ушибаюсь о подорожные столбы. Приходит день, когда это одиночество начинает тяготить. Эта стена еще не разделяет меня и толпу, и, однако, каково слышать вокруг себя только молчание? Стоять на месте, грустить и ждать похвал или порицаний, чтобы идти вперед или назад, если для этого есть еще время. Таково мое положение. Усталый, без чьих-либо наставлений, плетусь я, внезапно останавливаясь и оглядываясь в поисках путеводного факела. И тогда-то, сударь, я осмелился подумать о Вас. Робкий, безвестный юноша обращает свой голос к Вам — великому, знаменитому поэту нашей эпохи. Впрочем, в этом дерзновении я не вижу ничего необычного. Просто к своему учителю обращается ученик, мечтательный и пылкий юноша, преклоняющийся перед автором «Эрнани» и «Осенних листьев», поклонник свободы и любви и отдающий дань певцу этих двух божественных произведений. Не знаю, почему искусство приводит меня в восторг, но я твердо уверен, что эта моя очарованность не затемнит в Ваших глазах моих стихов.

Это мое послание, а также моя дерзновенность являются доказательством моего любовного восхищения Вашими произведениями и доверия к Вашей доброте. Пусть мой слабый голос вновь напомнит Вам, что Франция, которую Вы любите, всегда чтит своего поэта и что юные сердца, ищущие вокруг себя сочувствия, вынуждены покидать родину, чтобы улететь к Вам, в места Вашей ссылки.

Мне остается, сударь, извиниться за мою назойливость и за слишком длинную поэму, которую я Вам посылаю. Я знаю, как дорога каждая Ваша минута для нашей литературы, и я могу только сослаться на мое горячее желание быть узнанным Вами. Впрочем, я направляю Вам труд, без сомнения, очень несовершенный, труд начинающего поэта, который еще пока робко пытается сочетать гимн Миру и Любви, мало гармонирующими с современным политическим моментом.

Чтобы Вас заинтересовать моим героем, я сошлюсь только на то, что он вполне реален. Он не является случайным плодом моего воображения, он существует под солнцем, имея только две страсти — чистое небо и любовь. Пусть он найдет у Вас немного сочувствия. Я сообщаю это на всякий случай, чтобы Вы могли оценить достоинства и недостатки поэмы, и, несмотря на мою боязнь надоесть Вам еще больше, я осмеливаюсь просить у Вас драгоценных советов.

Примите, сударь, уверения в глубоком уважении самого смиренного из Ваших почитателей.

Золя не принадлежал к числу тех великих писателей, чье дарование во всей своей силе пробуждается уже в раннем возрасте. Читая вялые, подражательные строки его поэм, никак нельзя угадать будущего автора «Ругон-Маккаров». Духовное развитие Золя протекало медленно. И в двадцать лет он был наивен и ребячлив в своих взглядах на жизнь и литературу. Как на бога смотрел он на В. Гюго, с благоговейным трепетом преклонялся перед Мюссе, Байроном, Ламартином. Романтизм был для него эстетической нормой, философией и руководством к действию. Необыкновенной чистотой и целомудрием веет от юношеских писем Золя. И об этом нельзя не сказать, так как многие его биографы создали нелепую легенду о врожденном патологическом влечении к эротике, что сказалось будто бы на позднейших произведениях Золя. Нет! Золя-юноша долгое время находился под властью самых светлых романтических иллюзий. В юности он прочитал книги Мишле «О любви», «Женщина». Они произвели на него огромное впечатление. В письмах к Сезанну и Байлю часто упоминаются эти книги. Золя славит любовь, способную приносить в жертву эгоистические побуждения. Чувственной любви, которой всегда, по его мнению, присуща корысть, он противопоставляет чистую, целомудренную любовь. В этих рассуждениях, навеянных Мишле, легко увидеть и юношескую застенчивость и вместе с тем мечту о прекрасном и возвышенном. «Наше время не так уж материалистично… — пишет Золя Байлю, — любовь — чувство возвышенное, и оно присуще каждому». В отличие от своих сверстников Золя не стыдится своей целомудренности. Задумывая написать книгу, в которой он хотел бы рассказать о зарождении любовного чувства, он признается Сезанну: «Я любил только в мечтах, и меня никогда не любили по-другому». Или в другом письме: «Ты меня спрашиваешь о моих возлюбленных. Мои возлюбленные — это мои мечты».

Мечта о чистой, возвышенной любви была также мечтой о бескорыстности человеческих отношений.

Не удивительно, что первые произведения Золя, три его романтические поэмы, посвящены любовной теме. В общей сложности работа над ними продолжалась с весны 1859 до конца 1860 года. В середине 1861 года у Золя появилась мысль объединить их в одно произведение. «Я хочу объединить под общим названием «Три любви» следующие поэмы: «Родольфо», «Эфирная», «Паоло». Между ними существует определенная связь, известная градация страстей — от страсти чувственной, грубой до страсти идеальной, неземной. Первая часть — любовь ради любви, любовь без рассуждения, не отличающая душу от тела. Вторая — борьба тела и души. Ангел пытается сломать грубое начало, но не достигает цели. Третья часть — победа ангела, гимн чистой любви, освобожденной от земли и теряющейся в божественном лоне».

Через некоторое время Золя отбросил название «Три любви» и остановился на более эффектном: «Любовная комедия». Новое название говорило и о новых увлечениях Золя — Данте и Бальзаком.

Как уже упоминалось, Золя не удалось опубликовать свои поэмы. И это было к лучшему. Увлечение прозой, успех «Сказок Нинон» побудили его навсегда оставить поэзию. Только в 1882 году Поль Алексис с разрешения автора опубликовал фрагменты поэмы в своей книге «Эмиль Золя». Это было в пору, когда Золя уже мог позволить себе подобную роскошь, — его слава романиста давно перешагнула границы Франции. Легко перенес он и суровый приговор своего ученика Мопассана, назвавшего стихи поэм «бесцветными и неинтересными как по форме, так и по содержанию». Да и у самого Золя не было никаких иллюзий в отношении качества юношеских стихов. Давая разрешение на их напечатание, он писал Полю Алексису:

«Вы у меня просите несколько фрагментов юношеских произведений, желая сопроводить ими очерк обо мне. Я обследовал свой архив и нашел там только стихи. Их набирается от восьми до десяти тысяч строк, и они уже двадцать лет спят в моем архиве крепким сном забвенья. Было бы по-настоящему мудро не вытаскивать их из пыли. Я один могу почувствовать их аромат, аромат высохших цветов, который вновь находишь между страницами книги по происшествии многих лет. Но я уступаю Вашей просьбе и отдаю Вам эти стихи, потому что они могут представлять интерес для Вашего читателя, желающего узнать, с чего я начинал… Впрочем, я не могу перечитывать мои стихи без улыбки. Очень слабы эти второсортные стихи, хотя они и не слабее стихов многих, кто начинает рифмовать».

Золя передал Алексису свыше двух тысяч стихотворных строк, среди которых были фрагменты из поэм и несколько отдельных стихотворений. Публикуя свои юношеские произведения, Золя преследовал и еще одну цель. В 1880 году вышел роман «Нана», в апреле 1882 года — роман «Накипь». Оба эти романа, особенно «Нана», вызвали град нападок на автора. Золя обвиняли в порнографии. Романтические стихи, в которых воспеваются чистая любовь и бескорыстная дружба, должны были обелить Золя.

Юношеские произведения Золя интересны также и тем, что они не прошли бесследно для будущего творчества писателя. Во многих произведениях зрелого Золя мы найдем романтические образы и романтическую манеру повествования. Среди картин современной жизни, потрясающих своей суровой правдивостью, нет-нет да и промелькнут чистый образ Альбины, чудесный сад Параду, романтические герои «Страницы любви», «Мечты».

Однако в годы, о которых идет речь, Золя уже начинает критически переоценивать свое отношение к романтизму. В орбите его внимания появляются Шекспир и Бальзак. Золя много читает, его кругозор непрерывно ширится, в письмах к друзьям он называет все новые и новые имена, которые поразили его воображение: «Я купил Эжезипа Моро…», «Я читал Данте…», «Знаешь ли ты Ронсара?..», «Я советую тебе читать и изучать Монтеня…», «Я размышлял об этом вчера, читая «Лукрецию Флориани» Жорж Санд…», «Я читал Андре Шенье…», «Я читал «Жака» Жорж Санд…», «Я читаю Шекспира…», «Утром я всегда пишу; вечером после занятий я читаю несколько стихотворений Ламартина, или Мюссе, или В. Гюго…», «Я тебе обещал поговорить о Шекспире…», «Я думаю, что ты читал «Последний день осужденного»…», «Я читал стихи Виктора Лапрада».

Золя увлекают произведения огромных масштабов. Имя Данте не сходит с его уст. Объединяя свои поэмы, он и сам стремится к чему-то подобному. Мысль о большом цикличном произведении буквально преследует его, и на рубеже 1861–1862 годов он задумывает поэму «Бытие». Она должна состоять из цикла философских произведений и представить картину мироздания с позиций современной науки. Первая часть должна быть посвящена зарождению мира, вторая представляется ему как картина развития общества, своеобразный итог истории с момента возникновения человечества до расцвета нашей современной цивилизации. Последняя часть «Бытия» должна составить логический результат двух первых — воспеть человека, поднимающегося все выше и выше по лестнице бытия. Название третьей части — «Человек грядущего».

Замысел поэмы остался неосуществленным, и до нас дошло всего восемь начальных строк:

Первоисточник Сущего, начало всех начал, Творец, вдохнувший в материю жизнь, Не знающий рождения и смерти, О, вдохнови меня, дай золотые крылья, Я воспою твои творенья и повсюду В пространстве — времени я буду читать твои мысли. Твое дыхание увлекает мой стих, Тебе посвящаю эту песню смертного о бессмертии.

Об этой своей несостоявшейся поэме Золя позднее писал в романе «Творчество»: «Им владел гигантский замысел, он задумал написать произведение, охватывающее генезис вселенной в трех фазах: сотворение мира, воссозданное при помощи науки: историю человечества, пришедшего в свой час сыграть предназначенную ему роль в цепи других живых существ; будущее, в котором живые существа непрерывно сменяют одни других, осуществляя завершающую мироздание, неустанную работу жизни. Но его расхолодили случайные бездоказательные гипотезы этого третьего периода; он стремился найти более точные и в то же время более человечные формулировки, в которые мог бы уложить свой необъятный замысел».

Идея поэмы «Бытие» свидетельствовала о новом направлении мыслей Золя. Его начинают увлекать философские проблемы. Он с увлечением изучает Лукреция и Монтеня. Еще очень смутно, но именно в эту пору Золя начинает осознавать литературу как средство художественного познания действительности, пытается связать художественное творчество и науку, прорваться к большим обобщениям, объединить отдельные произведения единством философского замысла. Пока это только мечты, мечты неосуществленные, но в них уже можно увидеть зерно будущих исканий художника.

Романтическое представление о жизни начинает уступать место трезвому анализу действительности. Все это совершается, понятно, не сразу, не вдруг. Золя еще работает над «Любовной комедией», но попутно пробует себя и в прозе. И если первые его рассказы созвучны по содержанию стихам, то в последующих все чаще и чаще звучат социальные мотивы, все явственнее обнаруживается тяготение к жизненной правде. Первые попытки работать в прозе завершились, как известно, опубликованием «Сказок Нинон». Этот сборник появился в 1864 году, а первая новелла, входящая в его состав, писалась еще в лицее Сен-Луи. В письме Батистену Байлю, датированном 29 декабря 1859 года, мы находим следующие строки: «Раз мы с тобой договорились о рассказе, я скажу тебе, что отправил один для «Ла Прованс», а именно сказку «Фея влюбленных». От начала до конца это поэтическая мечта, веселый хоровод, который я подсмотрел в моем очаге. Строки, которые должны появиться, — всего лишь набросок. Мне хотелось бы рассказать несравненно больше о моей прелестной Сильфиде, мне хочется превратить ее в живое создание. Я собираюсь начать работу над томом новелл, и сказка, которая составляет сейчас всего лишь несколько колонок, займет в нем половину книги. Вместо старых я введу новые персонажи, но фею не трону. Я покажу, что влюбленных бог бережет и что ни ад, ни люди, ни священники с их вредными догмами — ничто не властно разрушить чистую любовь!»

Эта сказка была напечатана в газете «Ла Прованс» 22 декабря 1859 года. Золя с трепетом ждал ее опубликования и отзывов. Не без оснований считал он, что она будет встречена с некоторым недоумением из-за ее чрезмерной романтичности. В январе следующего года он высказывает эти сомнения Сезанну: «Ты говоришь, что читал мой рассказ. Я очень боюсь, что его сочтут глупым. У бедной Сильфиды любви оборвут крылья и сорвут корону. Другие бы хотели увидеть фею вульгарности, а я представил такую прекрасную и такую веселую Фею. Для меня это души двух влюбленных, соединенные в одну, это гимн любви, который поют уже шесть тысяч лет. Увы! Я боюсь, что меня не поймут».

Следующим после «Феи влюбленных» был рассказ «Бальная книжечка», написанный в 1860 году на улице Сен-Виктор. После этого следовал довольно большой перерыв. Только поступив на службу к Ашетту, Золя вновь возвращается к задуманному тому новелл и с апреля по август 1862 года создает три сказки: «Кровь», «Симплис», «Воры и осел», а в конце этого же года — «Сестру бедняков» и «Ту, которая меня любит».

Образ Нинон, которой посвящает свои сказки писатель, имел также свою историю. В начале 1860 года Золя писал Байлю: «Я очень занят сейчас. Заканчиваю новеллу под названием «Порыв ветра» в простом и грациозном стиле. Я думаю сочинить пять или шесть подобных новелл и подготовить издание под общим названием «Майские сказки».

Новелла «Порыв ветра» имела подзаголовок «Сказки Нинетты». Нетрудно догадаться, что Нинетта позднее стала Нинон и дала название сборнику, в который, впрочем, новелла «Порыв ветра» не была включена.

Нинон, которой посвящает Золя сказки, — это мечта, видение, порожденное юным и влюбленным сердцем. «Я никогда не видел, как ты приходила ко мне: я знал, что ты мне верна, что ты всегда во мне». Но иногда Нинон принимает вполне земные черты, что дало основание биографам Золя задуматься над ее прототипом в жизни. И такой прототип, очевидно, был. Это Луиза Солари — первое любовное увлечение Золя.

На большинстве «Сказок» лежит явственная печать романтизма. Реальное чередуется с фантастическим. Мир грез прекрасен, но жестокая реальность неизменно разрушает его. В духе романтиков использует Золя и прием иронии, который позволяет ему резче подчеркнуть разрыв между мечтой и действительностью, показать всю слабость и хрупкость иллюзорного мира, созданного воображением поэта. Интересно, что большинству рассказов Золя стремится придать социальный смысл. В маленьком аллегорическом рассказе «Кровь» осуждается война, герой другого рассказа Симплис уходит в мир природы, возмущенный несправедливостью своего коронованного отца. В рассказе «Сестра бедняков» писатель высказывает сочувствие обездоленным, а в рассказе «Та, которая меня любит» протестует против общественного неравенства. Между первыми и последними рассказами читатель легко заметит различие. Золя мало-помалу преодолевает романтические каноны и штампы, все более приближаясь к изображению реальной действительности. Характерен в этом отношении последний по времени рассказ «Та, которая меня любит».

Владелец ярмарочного балагана придумал забавный аттракцион. За два су он показывает публике «ту, которая вас любит». В ширме сделан глазок, и каждый может увидеть очаровательную девушку, любовь которой могла бы польстить его самолюбию. Лирический герой рассказа также видит эту девушку, и она напоминает ему образ «идеальной возлюбленной», который он создал давно в своем воображении. Наступает вечер, шум ярмарочного веселья затихает, юноша пробирается сквозь толпу и вдруг узнает в одной из девушек «ту, которая вас любит». Усталая, в изношенном платье, она готова идти с ним, куда он захочет. Чтобы не умереть с голоду, эта девушка вынуждена по нескольку часов просиживать в балагане, улыбаясь толпе, а вечером, как и тысячи ей подобных, продавать себя первому встречному.

Так, начав с образа прекрасной Феи, Феи любви, познакомив нас с Нинон, воплотившей в себе мечту поэта, Золя в конце сборника как бы вновь возвращается на нашу грешную землю и с печалью свидетельствует о несостоятельности своей мечты. В этом мире, разделенном на богатых и бедных, его прекрасная Нинон тоже могла бы разделить судьбу несчастной девушки из балагана, отданной на поругание бездушной толпе.

Издание «Сказок Нинон» явилось важным событием в жизни Золя. В периодической прессе и ранее появлялись его стихи и рассказы (кроме «Феи влюбленных», Золя напечатал рассказы «Кровь» и «Симплис»), но сборник «Сказок» явился первой книгой, как бы подтвердившей право Золя на профессию литератора. С момента поступления на службу к Ашетту Золя прекращает писать стихи. После выхода в свет «Сказок Нинон» он уже твердо знает — его место в прозе.