Хёхберг, Франкония, 4 мая 1525 года от Рождества Христова
Несколько дней спустя, преодолев уже немалое расстояние, Матис и Мельхиор шагали в сгущающихся сумерках по разоренным землям.
Когда лысый трактирщик в Келе рассказал, куда двинулись бандиты с Агнес, Мельхиор с Матисом немедленно отправились за ними. Вскоре менестрелю удалось украсть из конюшни двух старых кляч. Но на третий день лошади захромали, так что снова пришлось идти пешком. Несмотря на спешку, настичь лотарингских ландскнехтов никак не получалось. Или же они давно их опередили? Война словно поглощала солдат без остатка.
Матис между тем разузнал от некоторых беженцев, что ландскнехты, за которыми следовали похитители, скорее всего, примкнули к армии Швабской лиги. Ее предводитель, Трухзес Георг фон Вальдбург-Цайль, заключил с крестьянами мнимое перемирие, а теперь готовился к сокрушительному удару. С юга надвигались около десяти тысяч солдат, среди которых одних только рейтаров было больше тысячи. Двигаясь по правой стороне Рейна, они убивали и жгли все на своем пути — карательная кампания, не имеющая себе равных. Где именно пребывали ландскнехты сейчас, выяснить не удалось. Однако Матис полагал, что в фанатичных своих розысках они зашли слишком далеко на север.
— Мы ищем иголку в стоге сена, — пробормотал он, когда они миновали десяток сожженных лачуг. — Эта война повсюду, и Агнес в самом ее пекле, наедине с этим зверьем. Может, ее и в живых-то уже нет…
На ветвях двух обугленных вязов покачивались трупы нескольких крестьян. Были среди них и женщины с детьми.
— Вам не хватает веры, мастер Виленбах, — отозвался Мельхиор. Вопреки мрачному настроению, менестрель проиграл на лютне несколько аккордов, и ветер развеял тонкую мелодию. — До тех пор пока Агнес находится в руках у этих артистов, есть надежда. Попугай и обезьяна… Рано или поздно кто-нибудь вспомнит этих необычных животных. Тогда мы снова нападем на их след.
— А если они ее кому-нибудь продали?
— Тогда мы разыщем и этих мерзавцев, — Мельхиор уверенно улыбнулся. — Это будет лучшая из моих баллад, не забывайте. А сочиненные мною баллады заканчиваются всегда хорошо.
Он снова перебрал струны, и Матис закатил глаза.
— С вашей стороны было бы великим одолжением… — начал он.
Но тут Мельхиор прервал игру и закинул лютню за спину. Рука легла на рукоять шпаги.
— Что такое? — осторожно спросил юноша.
Они как раз пересекали засеянное поле, колосья шелестели на ветру. Навстречу путникам тянулись клубы серого дыма. Мельхиор махал рукой, чтобы разогнать его, старательно щурился, но видимость только ухудшалась. Ко всему прочему, солнце скрылось за деревьями.
— Там кто-то есть, — пояснил наконец менестрель. — В поле. Смотрите сами, — он показал вперед. Матис заметил, что некоторые из колосьев гнулись против ветра. — Бежать поздно, поэтому будем надеяться, что их не слишком много.
И действительно, из дыма показались несколько силуэтов. Их было человек десять — крестьяне в лохмотьях, вооруженные косами и цепами. Они прятались среди колосьев и теперь с оружием наготове медленно приближались к путникам.
— Приветствую! — крикнул им Мельхиор с дружелюбной улыбкой. — Мы простые путники и никому не желаем зла.
Он поднял руки, а сам прошептал Матису:
— Когда нападут, убьем пару человек, устроим неразбериху. И в суматохе сбежим к лесу. Все ясно?
Матис нерешительно кивнул и перехватил дубинку. В который раз уже он подивился, как скоро забавный менестрель преображался в смертельно опасного бойца.
Крестьяне между тем обступили их. Вид у всех был изнуренный; головы, руки и ноги стягивали пропитанные кровью повязки. В глазах читалось выражение затравленных животных. Матис решил, что это выжившие после крупного сражения.
— Кто вы такие и что здесь делаете? — выкрикнул внушительного роста крестьянин со свежим швом на лице, протянувшимся от правого уха до губы; он грозно покачивал косой, словно в любой момент готов был ударить.
— Мы простые паломники на пути в Рим, — ответил Мельхиор как можно спокойнее. — И просим пропустить нас, как предписывает старый закон.
— Старый закон?
Великан вперил в него непонятливый взгляд. Матис понял, что умом он явно не отличался. И все-таки представлялся кем-то вроде главаря этой шайки.
— Слишком уж опрятно одет для паломника, — проворчал наконец крестьянин и показал на лютню. — И на что сдалась она тебе в Риме?
— Я спою песню перед порталом собора Святого Петра о том, как туго приходится крестьянам в Германии. И буду молить Господа о помощи.
Поднялся ропот. Видимо, крестьяне расходились во мнениях касательно дальнейших действий.
— Будь проклят Рим, а с ним все священники! — проревел вдруг один из них. — Этот Лютер — наш новый Папа. А индульгенциями торговать запрещено под страхом смерти!
— Торговать индульгенциями — возможно. Но не совершать паломничество, — возразил Мельхиор. — Разве почтенный Лютер сам не совершал паломничества в Рим?
Это ввергло крестьян в нерешительность. Они вновь принялись перешептываться. В конце концов опять слово взял предводитель.
— Так или иначе, вы не из простых, вроде нас, — проворчал он, глядя при этом на Мельхиора. — Особенно ты! Скорее торгаш, или барон, или еще кто. Может, за вас двоих неплохой выкуп дадут… Пускай Рыцарь ломает голову, что с вами делать. Пошли!
Крестьяне взяли Матиса и Мельхиора в кольцо и погнали пинками и ударами к буковому лесу, расположенному сразу за полем. В скором времени деревья расступились, открыв взору широкую равнину, усеянную кострами. В вечернем сумраке казалось, будто звездное небо упало на землю.
«Дым! — пронеслось в голове у Матиса. — А я-то думал, это сено подожгли… Никогда еще такого огромного лагеря не видел!»
Практически все, кто сидел в сумерках перед многочисленными кострами, были в простых бурых одеждах. Повсюду развевались знамена с крестьянским башмаком, который давно стал символом освободительной борьбы. Тут и там кто-нибудь играл на скрипке или насвистывал тоскливую мелодию на флейте. Но у большинства людей вид был усталый и мрачный. Многие из них носили грязные повязки. Когда Матиса и Мельхиора вели по лагерю, их провожали злобными взглядами.
— Повесить их на ближайшем дереве! — выкрикнул кто-то вслед. — Это ж знатьё, сразу видно!
— Заткнись, пьянь, это Рыцарь будет решать! — отозвался великан. — Сами знаете, что он всех пленников велел приводить к нему.
Пока Матис гадал, что это за странный Рыцарь такой, их подвели к простому черному шатру посреди лагеря. У входа караулили два горбатых, преклонного возраста крестьянина с рогатинами.
Гигант прокашлялся и беспокойно переступил с ноги на ногу.
— У нас тут два пленника, за которых, может, выкуп дадут, — произнес он робким голосом, потупив взор. — Может, командиру угодно на них взглянуть.
— Мы и проведем. Ждите здесь.
Стражники втолкнули пленников в шатер, освещенный огромной жаровней. В глубине его стоял в полумраке большой стол, на котором лежали несколько карт. Над ними кто-то склонился. С недовольным ворчанием человек этот свернул пергаментный свиток и поднял глаза на Матиса с Мельхиором. Только теперь они смогли разглядеть как следует. От Матиса не укрылось, как менестрель едва заметно вздрогнул.
Человек, которого крестьяне именовали Рыцарем, был широкоплеч. На первый взгляд могло показаться, что он толст, однако крепкие руки и мощная шея указывали на то, что тело его состояло по большей части из мускулов. В свете огня поблескивал исцарапанный нагрудник.
— Так-так, двое пленных… — проворчал он. — Ну, говорите, что вам понадобилось вблизи моего лагеря? Шпионили? Отвечайте, мы все равно выясним. Или мне сначала этим вас припугнуть?
Рыцарь грозно поднял руку, и Матис невольно подался назад. Правое запястье его целиком состояло из железа! Немые, сверкающие в свете огня пальцы свернулись в кулак. Рыцарь ударил по столу с такой силой, что часть пергаментных свитков разлетелась по полу.
— Отвечайте, или вам языки поотрезали?!
— Мы простые паломники… — начал Мельхиор, но рыцарь железной рукой смахнул со стола кружку вина и тем самым заставил менестреля замолчать.
— Свои истории будете легковерным крестьянам рассказывать, но не мне! Рим малость в другой стороне.
— Мы заплутали, — ответил Мельхиор.
Рыцарь собрался было с ответом, но тут пристально взглянул на менестреля.
— Постой-ка, а я тебя знаю, — пробормотал он. — Ты родом из Франконии, как и я, верно? Где-то я тебя уже видел…
— Должно быть, с кем-то спутали. Я простой менестрель на службе у пфальцского графа.
Рыцарь грозно двинулся на пленников.
— Простой менестрель, значит? — проревел он. — А этот парень, видно, граф собственной персоной? Провести меня…
— Я… я простой ремесленник! — спешно перебил его Матис. — Мы познакомились всего пару недель назад, во время паломничества.
— Ха, и что же это у тебя за ремесло?
— Я орудийщик.
Матис ответил, особо не раздумывая. Теперь же, когда в шатре внезапно повисло молчание и оба стражника смерили его любопытными взглядами, он понял, что, вероятно, совершил ошибку.
— Орудийщик? — спросил наконец рыцарь тихим голосом. — В самом деле? Значит, в такое время ты наверняка служишь какой-нибудь армии. Как знать, может, даже Швабской лиге?
Матис ретиво замотал головой.
— Нет-нет! Я выучился ремеслу у своего отца в графской крепости. В жизни не был за пределами Васгау. И ни за что бы…
Рыцарь выбросил вперед железную руку и так крепко схватил Матиса за горло, что тот едва не задохнулся. Перед глазами поплыли цветные круги, и сам он стал дергаться, точно рыба на крючке.
— Ты врешь, как дышишь! — прошипел военачальник. — Но тебе повезло. Нам как раз нужен умелый орудийщик. Особенно теперь, когда впереди Вюрцбург. Так что до тех пор, пока ты сражаешься на нашей стороне, меня не волнует, чем ты доселе занимался.
Он разжал руку, и Матис с хрипом опустился на пол.
— Крестьяне отважны, но ни черта не смыслят в тактике и огнестрельном оружии, — продолжал Рыцарь более спокойно. — Я готов забыть ваше наглое вранье, если хотя бы в этом ты сказал правду и действительно служил орудийщиком. А ежели нет, то я лично заряжу вас в пушки и выстрелю по Вюрцбургу… Стража!
Он повернулся к двум скалящимся стражникам и махнул рукой.
— Отведите этих двоих к орудиям. Есть там одна старая пушка, которую не получается нормально зарядить. Пусть парень покажет, на что способен. Если оплошает, вы знаете, что делать.
Когда пленники в сопровождении нескольких крестьян шагали по окутанному тьмой лагерю, Мельхиор украдкой повернулся к Матису.
— Обязательно было говорить, что вы орудийщик? — прошептал он. — Теперь мы либо взлетим на воздух вместе с пушкой, либо сами станем ядрами. Мы почти нагнали ландскнехтов — и вот теперь сударыня снова стала недосягаемой!
— Ну а вам непременно надо было назваться паломником на пути в Рим? — отпарировал Матис. — Это же бунтующие крестьяне! Папа для этих людей хуже Антихриста.
— Крестьяне остались верующими. Да и не мог же я предположить, что предводителем они изберут именно однорукого Гёца…
Матис растерянно взглянул на менестреля.
— Вы его знаете?
— Гёц фон Берлихинген, франконский рыцарь-разбойник и злодей. Он родом из знатного дома и воспитывался при дворе Ансбаха. Но со временем проявился истинный его характер. Во Франконии он постоянно затевал междоусобицы, против моей родни в том числе, — Мельхиор мрачно кивнул. — Примкнуть теперь к мятежникам — это очень на него похоже. Всюду, где можно пограбить, Гёц тут как тут.
— А эта… железная рука? — робко вставил Матис. — Ничего подобного не встречал.
— Во время осады Ландсхута шальная пуля раздробила ему правую руку. Досадно, что он не помер тогда от горячки! Во всяком случае, после этого Гёц сделал себе две железные руки: одну — для торжественных случаев, и вторую — для боя. С последней вам как раз и довелось познакомиться. Говорят, Гёц может даже держать в ней меч, и весьма недурно…
Тем временем их провели в ту часть лагеря, которую сторожили с особым тщанием. В образованном палатками и кострами кругу помещались с десяток грязных, частью погнутых орудий, установленных на лафеты или двухколесные повозки. На других повозках стояли бочки, в которых, как предположил Матис, держали порох.
— Вон та дальняя пушка, — сказал один из крестьян и показал на грязную, позеленевшую болванку из бронзы. — Мы раздобыли ее при штурме Вайнсберга. Михель Ройдер, наш кузнец, говорит, что заряжать эту штуку слишком опасно, — он ухмыльнулся. — Но ты и твой изящный приятель можете попробовать.
Матис подошел к орудию и поверхностно его осмотрел. Это была так называемая серпентина, установленная на лафеты и стреляющая десятифунтовыми каменными ядрами. Жерло и запальное отверстие были забиты копотью, следовало заменить разбитые колеса. Однако заметных трещин в бронзе Матис не обнаружил.
— Мне нужен шпатель и скребок, — обратился он к караульным, поглядывавшим на него с любопытством. — Потом — небольшой бочонок пороха крупным зерном, сухой фитиль и десятифунтовое… — он помедлил, — нет, восьмифунтовое ядро. Есть у вас что-нибудь?
Караульный неуверенно кивнул и прошел с некоторыми из крестьян к повозкам с порохом.
— Ну и?.. — шепнул ему Мельхиор. — Сумеете ее починить?
Матис вздохнул.
— С Божьей и вашей помощью — возможно. Ей не меньше пятидесяти лет. В любом случае, придется ее основательно прочистить.
Когда караульные принесли все, что нужно, крестьяне встали на почтительном расстоянии и стали наблюдать, как Матис с Мельхиором принялись счищать с серпентины медянку и остатки пороха. При этом юноша еще раз проверил, нет ли где трещин, прочистил запальное отверстие и, словно одержимый, отдраил жерло. Работа растянулась до предрассветных сумерек, но наконец-то Матис начал засыпать в орудие порох.
Один из крестьян устало поднялся и протер глаза.
— Не вздумай стрелять в нашу сторону, — пригрозил он. — Иначе помрешь медленной смертью.
Матис лишь покачал головой, глядя в рассветное небо. Он был вымотан и взволнован. Как всегда, работая с орудиями, юноша впал в состояние, подобное трансу, и лишь теперь чувство это медленно отступало. Мельхиор подле него едва держался на ногах. Его дорогой наряд почернел от сажи и пороха, лицо побледнело и осунулось.
— Хороший день занимается, — сказал менестрель, устало улыбаясь. — Думаю, настало время продемонстрировать ваше искусство. Моя жизнь целиком в ваших руках. Кто бы мог подумать об этом пару месяцев назад?
— А моя жизнь — в ваших, — тихо ответил Матис. — Если вы не вычистили дуло как следует, то яркая вспышка будет последним, что мы с вами увидим.
Он огляделся по сторонам и показал на одиноко стоящий сарай посреди вытоптанного поля. Ветхое строение находилось на расстоянии примерно трехсот шагов.
— Там кто-нибудь есть? — спросил Матис у крестьян, сбегавшихся со всех сторон.
Солнце уже поднялось, и по лагерю разнесся слух, что предполагаемый орудийщик собирался показать свои умения.
— В сарае никого, — отозвался один из караульных, укрывшихся за большой повозкой. — Мы еще вчера вечером его обыскали, там только мыши да крысы.
— Тогда пожелаем паразитам доброго утра.
Матис повернул рукоять на лафете и направил орудие так, что дуло смотрело в небо. Довольный выставленным углом, он затолкал в жерло каменное ядро. Затем взялся за тлеющий фитиль и дрожащей рукой поднес его к запальному отверстию.
— Святой Губерт, покровитель оружейников, — бормотал он. — Сделай так, чтобы ядро попало в цель. Не ради меня, ради Агнес, она еще нуждается в нашей помощи.
Матис зажал уши и ждал. Целую вечность слышалось лишь шипение затравочного пороха. Он уж думал, что порох отсырел, как вдруг раздался оглушительный грохот. Встряхнуло так, что Матис повалился на спину. Глаза забрызгало грязью, и некоторое время он ничего не мог разглядеть.
Я умер? Пушку разорвало?
Когда он поднялся и взглянул на сарай, то увидел лишь дымящиеся обломки. Щепки широким кругом разметало по полю.
В лагере воцарилась едва ли не зловещая тишина. Потом крестьяне вдруг разразились радостными воплями, поначалу разрозненными, затем все более слитными и громкими. Некоторые подбрасывали в воздух шапки. Они не понимали, что значит этот выстрел, но он казался им вполне убедительной демонстрацией собственной силы. Лишь немногие из них могли обращаться с огнестрельным оружием, тем больше восторга вызывали грохот и вспышки. Караульные подходили теперь с осторожностью, и оружия на Матиса никто уже не поднимал. Напротив, некоторые даже ободрительно ему кивали.
— Вот Рыцарь-то обрадуется, что в наших рядах такой стрелок завелся, — заявил со смехом кто-то из пожилых крестьян и обернулся к своим дружкам. — Погодите, в следующий раз он епископу в Вюрцбурге митру с башки снесет.
Мельхиор снял покрытую копотью шляпу и низко поклонился перед Матисом.
— Мое почтение, мастер Виленбах. Как видно, в этой армии завелся новый орудийщик с верным помощником… — Он вздохнул. — Боюсь, баллада моя будет куда длиннее, чем я ожидал.
* * *
Кожевник Непомук Кистлер с натужным стоном сдвинул тяжелую крышку с дубильного чана и постарался не вдыхать глубоко. Первые мгновения, когда испарения нескольких месяцев заполняли мастерскую, всегда были самыми худшими. За едкий запах дубильного раствора и вонь разлагающейся плоти кожевенное дело относили к сквернейшим из ремесел. Кожи, лежавшие в яме перед Кистлером, были уже отмыты и выскоблены, и все-таки на них остались крошечные частички мяса. И воняли ужасно.
Непомук провел изъеденными известью пальцами по коровьей коже. Она была хорошего качества, позднее из нее сделают крепкое седло. Но куда большую ценность представляла телячья кожа на полках, из которой он зимними месяцами изготавливал пергамен. Прежде этим занимался мастер-пергаменщик, однако с тех пор, как материал стали использовать реже и ремесло вымерло, это приносило Кистлеру дополнительный заработок. Старый седовласый кожевник невольно усмехнулся при мысли, что священные знания человечества были по большей части записаны на спинах тупой скотины.
«В том числе и одна грамота», — неожиданно пронеслось у него в голове.
По лицу Кистлера побежала тень. Об этом он уже давно не вспоминал. Слишком много всего случилось. Вот уже несколько недель Анвайлер находился на чрезвычайном положении. После того как крестьяне из Ландау обрушились на Пфальц и даже осадили Шпейер, жители Анвайлера решили открыть мятежникам ворота. С тех пор в городе царил настоящий хаос. Пастор Йоханнес Лебнер сбежал, как и несколько зажиточных горожан, которые боялись за свои деньги. Нового наместника после ужасной гибели Гесслера так и не назначили.
Пожилые горожане в страхе прятались по домам, в то время как улицы патрулировали крестьяне вместе с молодыми анвайлерцами, которые примкнули к мятежникам. Между тем по трактирам ходили слухи об ужасных расправах. Настоятелей распинали живьем, рыцарей и их дам, как убитых зверей, вешали на крепостных стенах. Трифельс и соседний Шарфенберг также оказались во власти крестьян. Граф Шарфенек пропал без следа, как и его молодая супруга, которая, судя по всему, сбежала еще раньше.
Кистлер подумал о том, что сказала знахарка в их последнюю встречу в лесу.
Возможно, это и есть время, о котором говорили наши отцы-основатели. Конец известного нам мира. Быть может, пора наконец раскрыть тайну…
Неужели конец мира действительно близок? Многие пророки сулили нынешней эпохе множество перемен. В любом случае, Кистлер верно поступил, избавившись в прошлом году от грамоты. В Анвайлере стало слишком опасно. Целую неделю кожевник провел в дороге, скача днем и ночью. А другим ремесленникам сказал, что навещал сестру в Вормсе. Теперь, оставшись без документа, он чувствовал себя легче…
Кистлер вынул зловонные кожи из дубильной ямы и опустил в бадью с чистой водой. Еще погруженный в раздумья, он тяжело дышал. Все чаще беспокоило сердце. В свои почти семьдесят лет он и не рвался в старейшины Братства. Этот пост Непомук унаследовал от отца, а тот, в свою очередь, — от своего отца. С тех пор как кайзер Фридрих II даровал Анвайлеру городские права, Братство регулярно отпевало за императора мессу. Однако истинная их миссия состояла не в этом. И именно Кистлеры, будучи старейшинами ордена, оберегали столь важный документ. Кольцо оказалось в руках ордена лишь несколько лет назад.
С тех пор они ждали, что зло вернется.
Когда Кистлер обнаружил прошлым летом убитого наместника в бочке, он единственный не поверил в виновность Матиса. Втайне кожевник полагал, что в Анвайлере бесчинствует кто-то другой. Монстр, посланный темными силами, чтобы завершить то, что затевалось еще сотни лет назад…
И вот впервые в жизни ему пришлось встретиться с этим монстром лицом к лицу.
То ли звук крадущихся шагов, сопровождавшее их безмолвие или же незнакомый, диковинный аромат, которым вдруг повеяло в мастерской, — что-то внезапно привлекло внимание Кистлера. Волосы на загривке встали дыбом. Кожевник медленно повернулся и различил во мраке человека в простом, но дорогого кроя черном плаще. Только зубы белели на его темном лице.
— Здравствуйте, мастер Кистлер, — сказал незнакомец. — Долго же я вас разыскивал.
Старик, пытаясь унять дрожь, медленно отступил на несколько шагов, пока не оказался у края дубильной ямы. В трактирах Анвайлера с некоторых пор рассказывали, что по окрестностям бродит черный демон. И вот он действительно явился. Непомук быстро перекрестился. Знахарка была права: это и вправду конец мира. Враг оказался куда более злым и могущественным, чем они предполагали.
— Vade… Satanas! — выдавил он с трудом.
Черный человек тоскливо вздохнул.
— Прекращайте этот жалкий балаган. Знахарка уже пыталась, и я не распался в серном дыму. — Он медленно двинулся на Кистлера. — Лучше отдайте то, что мне нужно, пока я действительно не обратился в демона. Imediatamente, miúdo!
Диковинные слова ввергли Кистлера в оцепенение. Он всегда был человеком глубоко суеверным. Страх за собственную жизнь и жуткая внешность незнакомца лишь подкрепили его убежденность. Это и вправду дьявол, и говорит он на языке преисподней!
— Того… что ты ищешь, здесь уже нет, — пролепетал кожевник. — Убирайся туда, откуда явился!
Сердце его яростно колотилось, рвалось из груди. Перед ним стоял не кто иной, как дьявол, но поддаваться нельзя. Он поклялся перед Братством, дал клятву, которую они сдерживали более двух столетий!
— Проклятье, как же мне надоели эти игры!..
Дьявол подошел к полной дубильного раствора бадье, едкое содержимое которой разлилось по полу. Кистлер вздрогнул, сердце стиснуло болью, словно на него поставили наковальню. Теперь и запахло, как в преисподней!
— В старинной грамоте, дарованной Анвайлеру, упоминается ваше жалкое Братство, — прошипел дьявол. — Так что не разыгрывай передо мной дурака! Бо́льшая часть документов, к сожалению, уничтожена или осталась в Трифельсе. А там хозяйничают крестьяне, и у меня нет туда доступа. Целую неделю мне пришлось рыться в герцогских архивах Цвайбрюкена. Целая неделя ушла, чтобы выяснить, что Кистлеры испокон веку стояли во главе тайного ордена… С меня довольно! Назови мне имя, или тебя постигнет та же участь, что и вашего упрямого наместника!
Дьявол достал из-под плаща затейливое устройство, похожее на маленькую пушку с рукоятью и фитилем, и направил его Кистлеру в лоб.
«Он похитит мою душу! — жаром обдала того мысль. — Черный сатана похитит мою душу. Точно так же он поступил с Гесслером!»
Для старика это оказалось слишком. Сердце словно взорвалось. Он с хрипом схватился за грудь и повалился в зловонную лужу раствора. Дьявол выругался и склонился над ним…
— Эй, это еще что! — взъярился Каспар. — Если шутить вздумал, то советую прекращать. Ну, говори уже, дурень упрямый! Говори, или я за себя не отвечаю!
Кистлер вращал глазами, а дьявол все тормошил его, чтобы увлечь за собой в преисподнюю. Он выдержал бы любую пытку, но страх потерять душу пересилил. В отчаянии кожевник схватил Сатану за воротник и притянул к себе.
— Санкт… Гоар… — выдавил он. — Санкт… Гоар… отпусти же… меня… с миром…
Сердце еще несколько раз стукнулось и наконец замерло. Кистлер устремился к светлеющему пятну в конце туннеля, и его переполняла радость при мысли, что ему удалось ускользнуть от дьявола. Пусть и ценой оберегаемой с таким тщанием тайны.
Потом не осталось ничего, только свет и тепло. И благосклонно кивал силуэт в конце туннеля. Лицо его обрамляла рыжая борода, а голову венчала золотая корона…
Каспар отпустил руку старика, еще сжимавшую воротник, и осторожно уложил покойника на залитый зловонным раствором пол. И только потом как следует выругался.
— Caralho pa fodece!
Воистину, обитавшие в этой глуши немцы невежественны и суеверны, какими всегда представлялись. Один лишь вид чернокожего незнакомца довел старика до приступа! Каспар застонал и потер виски. Вот и теперь он оказался столь же находчив, как и неделю назад, когда обнаружил в архиве Анвайлера старинную грамоту о даровании городских привилегий.
Взгляд его упал на мертвые глаза Кистлера. В них застыло выражение неописуемого ужаса. Знахарка тоже едва не свихнулась от страха… Эти немцы и вправду, как дети, верили во всякую чертовщину, потому что, кроме своих бескрайних лесов, ничего не видели. Даже города нормального не видали, не говоря уже о других странах. Там, откуда был родом Каспар, на самом юге известного мира, разные религии мирно уживались друг с другом. Религиозные распри, какие царили сейчас в Германии, невозможно было представить. А чернокожих почитали советниками при королях и султанах.
Но здесь он был дьяволом. Каспар усмехнулся. Вполне уместно, учитывая, что эти глухие леса мнились ему адом…
Он задумался над последними словами старого кожевника, обращенными, вероятно, к какому-нибудь святому языческого происхождения. Даже в час смерти эти люди цеплялись за свои суеверия. О святом по имени Гоар Каспару слышать пока не доводилось.
Или старый дурень имел в виду что-то совершенно другое?
Санкт… Гоар… Санкт… Гоар… отпусти же… меня… с миром…
Каспар нахмурил лоб. Что если Кистлер последними своими словами выдал ему тайну, чтобы сам дьявол не утащил его в преисподнюю? Возможно ли? В любом случае, следовало разузнать про этого Гоара подробнее.
Каспар снова невольно улыбнулся, перешагнув через мертвеца, глаза которого, полные невыразимого ужаса, неподвижно уставились в потолок. Черной тенью агент выскользнул из мастерской и двинулся по переулкам Анвайлера.
Временами личина дьявола приносила немало пользы.
* * *
Агнес держала за руку умирающего крестьянина. Из рассеченного горла толчками лилась кровь. Мужчина что-то неразборчиво пробормотал, дернулся, и взгляд его замер. Над головой нависло свинцовое небо, в котором кружили стаи крикливых ворон. Агнес вспомнила, как в прошлом году охотилась на ворон с соколом Парцифалем. Казалось, это было сотню лет назад, в другое время, в другом мире…
Женщина осторожно закрыла мертвому глаза и оглядела поле битвы. В последнее время ей доводилось видеть их часто, но это было самым ужасным из всех. Золотистая рожь, которая еще вчера простиралась до самого леса, была полностью вытоптана. Среди колосьев большими кротовыми кочками лежали убитые, умирающие и раненые. Они плакали, кричали и ревели, как животные, а над ними кружило воронье и словно высмеивало их своим карканьем. Время от времени вороны опускались на трупы и принимались жадно клевать.
Вот уже две недели барышники с Агнес и Агатой таскались за прославленным войском Швабской лиги. Ландскнехтов, встреченных в Келе, отправил лотарингский герцог навстречу армии. Вместе они собирались одолеть крестьян Вюртемберга, которые всюду чинили грабежи и поджоги. Здесь, под Бёблингеном, состоялось решающее сражение. Мятежники сначала устроили заграждения из повозок, но ландскнехты обстреляли их с соседнего холма. Тысячи крестьян были заколоты, забиты или зарублены во время бегства. Тех, кто прятался на деревьях, солдаты отстреливали, как птиц…
— Хватит в облаках витать и бездельничать! Если Барнабас увидит, опять огребешь.
Агнес оглянулась на седовласую женщину. Та подковыляла ближе. В свои пятьдесят лет матушка Барбара, хоть и немного горбилась, но по-прежнему отличалась приятной наружностью. Глаза сияли, как у двадцатилетней, и пышные до плеч волосы она расчесывала каждый день. Когда-то Барбара была самой красивой шлюхой в обозе, но потом пьяный ландскнехт во время ссоры сломал ей обе ноги. С тех пор она зарабатывала маркитанткой, продавая солдатам продукты и всевозможные безделицы. Кроме того, она слыла опытной целительницей, перевязывала раны, извлекала пули и арбалетные болты, а иногда даже ампутировала конечности. Хотя большинству мужчин на этом поле помощь уже не требовалась.
— Глянь-ка! — Мать Барбара показала нож почти в локоть длиной, еще с пятнами крови. — Почти новый, с рукоятью из оленьего рога. Я за него полгульдена выручу, не меньше… Пошевеливайся! Если и дальше будешь ворон считать, поле скоро обчистят.
Агнес молча кивнула и побрела по стоптанным колосьям к следующему телу. Как обычно, им с Агатой велели обирать трупы после сражения. Большинство убитых были бедными крестьянами, поэтому и брать было особо нечего. Хотя на некоторых были хорошие сапоги, прежде снятые, вероятно, с убитого ландскнехта. Кроме того попадались серпы, лезвия от кос, медные пуговицы, пестрые перья, а иногда серебряные кольца или вот ножи, вроде того, что отыскала в грязи мать Барбара.
Агнес с беспокойством заглянула в мешок, еще почти пустой. Если в ближайшее время она не найдет ничего ценного, Барнабас опять взбесится. После той ночи в Келе он овладевал ею уже не единожды. Но, в отличие от первого раза, Агнес сносила все молча, не шелохнувшись, словно камешек на дне ручья. Она закрывала глаза и старалась ни о чем не думать, только о бескрайних лесах. По крайней мере, заканчивалось это довольно быстро, и всякий раз Агнес подолгу отмывалась. За то, что она вела себя тихо, Барнабас следил за тем, чтобы другие мужчины ее не трогали. Но если добычи окажется недостаточно, все может быстро перемениться. К счастью, она знала травы, предотвращающие беременность.
Были минуты, когда Агнес представляла себе, как во сне перерезает Барнабасу горло. Но до сих пор ее сдерживал страх перед его яростью.
Еще немного, сволочь. Еще немного…
Рядом в колосьях высился очередной холмик. Агнес подошла туда и увидела убитого мальчика, красивого, лет двенадцати или тринадцати, в зашнурованных у колен штанах и грубой рубахе, пропитанной кровью. Длинные светлые волосы растрепались, восковое лицо осунулось. Скорее всего, это один из многочисленных барабанщиков, которые шли в авангарде и зачастую первыми принимали смерть.
«А он ведь и жить толком не начал», — подумала Агнес.
Она склонилась над ним и в вечерних сумерках разглядела на шее цепочку. Торопливо сорвала ее, и взору открылось маленькое серебряное распятие. Обрадованная ценной находкой, Агнес спрятала крестик в мешочек. Барнабас будет доволен, а она обеспечила себе еще одну спокойную ночь.
Женщина направилась было к следующему трупу, но тут мальчик открыл глаза.
— Святые угодники, да ты живой!
Агнес замерла от неожиданности. Потом села рядом и приложила ухо к груди. Сердце билось хоть и быстро, но ровно.
— Крестик… — прохрипел мальчик и схватил ее за руку. — Мама, мама…
— Я не мама, — тихо ответила Агнес. — Но если хочешь, могу спеть тебе колыбельную.
Мальчик мгновенно успокоился и с улыбкой кивнул. Агнес запела ему старую окситанскую песню, которой научилась от мамы и которую уже пела умирающему отцу Тристану. За это время она расстегнула мальчику рубашку и поверхностно осмотрела раны. Плечо было раздроблено свинцовой пулей, он потерял много крови. Но если повезет, пулю, возможно, удастся вытащить, а кровотечение — остановить.
Однако тут ей понадобится помощь.
— Матушка Барбара! Матушка Барбара!
Агнес огляделась в поисках маркитантки. Та всего в нескольких шагах обыскивала труп ландскнехта, пронзенного длинным копьем. Женщина нехотя обернулась.
— Чего тебе еще, девочка? Я же сказала, чтобы…
— Тут мальчишка, он еще жив! Нужно ему помочь.
Барбара со вздохом подошла к ней и взглянула на хрипящего мальчика. Приложила руку к груди, но потом покачала головой и отвернулась.
— Ему уже ничем не поможешь. Сама посмотри, сколько он крови потерял.
— Я уверена, что смогу ему помочь, — возразила Агнес. — Только его надо перенести к повозке.
Барбара рассмеялась.
— Ты хочешь ему помочь? Послушай, я занимаюсь этим много лет, и уверяю тебя, ему уже ничем не поможешь. Или ты лучше меня знаешь?
— Я… уже много людей вылечила, — ответила Агнес нерешительно. — Меня выучил один старый монах.
— Вот оно как, — Барбара смерила ее недоверчивым взглядом. — Монашкой, видно, была, или еще кем? А может, даже поблагороднее, а? Барнабас ничего не говорит, и из тебя слова не вытянешь…
— Поможешь донести его до повозки? — быстро спросила Агнес.
Она решила никому не говорить о своем происхождении. Барнабас тоже держал язык за зубами — наверное, боялся, что кто-нибудь выкрадет у него графиню.
— Да это же просто крестьянин! — возмутилась Барбара. — С чего бы нам помогать ему? Он даже не из наших.
— Он — дитя Божье, как и все мы.
Барбара воздела очи к небу.
— Значит, монашка, — она пожала плечами. — Ладно, помогу. Но только затем, чтобы ты поняла, что ни черта не смыслишь в лечении. Ставлю дукат, что мальчишка и до утра не протянет.
Они вместе понесли мальчика в лагерь, расположенный всего в сотне шагов у опушки и простиравшийся чуть ли не до горизонта. Всюду горели костры, над огнем жарились целые свиные или бычьи туши. Вокруг них сидели несколько тысяч ландскнехтов, пили, ругались, играли в кости и горланили. Они праздновали победу над крестьянами Вюртемберга и делили добычу. С поля доносилась вонь разложения, мешаясь с запахом жареного мяса, лошадиного навоза и дыма.
Женщины осторожно несли мальчишку мимо пьяных ландскнехтов. Те на них почти не смотрели, и никто не обратил внимания, что раненый был крестьянином.
Вплотную к лагерю расположился следующий за армией обоз. Женщины, дети, лоточники, воры, мясники, кухари, пекари, шуты и батраки — числом едва ли не равные ландскнехтам. Галдеж здесь стоял не меньший, чем у солдат. Вопили младенцы, грязные девочки продавали кишащие личинками паштеты или скрывались с каким-нибудь ландскнехтом в кустах, кузнецы с грохотом колотили по клинкам и доспехам, и бродячий священник жалобными литаниями благословлял нищих и изувеченных солдат, стоящих коленями в грязи.
Повозка Барнабаса располагалась неподалеку от большого шатра, где жил так называемый смотритель, ответственный за порядок во всем обозе. Агнес не переставала удивляться, как быстро Барнабас приноровился к новым обстоятельствам. Почти каждый вечер он, Марек, Сопляк и Самуэль давали представления с обезьяной и говорящим попугаем, на которые собиралось немало народу. Вторую птицу они всучили трактирщику в Келе и взамен получили тряскую повозку и хромую лошадь.
Барнабас сработался с Барбарой. Маркитантка узнавала, в чем нуждались ландскнехты, а люди Барнабаса добывали необходимое на полях сражений или в окрестных деревнях. А потом вместе продавали все это солдатам по завышенным ценам.
Когда Агнес с матушкой Барбарой принесли мальчика, барышник как раз подбрасывал визжащей обезьяне сушеные сливы. Любопытство в его взгляде скоро уступило место презрению.
— Я отправлял вас трофеев набрать, а вы с чем пришли? С трупом! — раскричался Барнабас. — Что мне с ним делать?
— Это не труп, а раненый крестьянин, ему нужна наша помощь, — резко ответила Агнес. — Матушка Барбара разрешила мне его выходить.
— Не о чем тебе спрашивать матушку Барбару. Ты моя, не забывай! Бери лучше пример с Агаты.
Барнабас указал на девочку. Та сидела у костра, разложив перед собой богатую добычу. В свете пламени Агнес разглядела несколько медных пуговиц, пару ржавых серпов и даже погнутую аркебузу. Агата улыбалась, потому что понимала, что на сегодня избавила себя от побоев.
— Девчонка знает, как меня осчастливить, — продолжал барышник. — А ты что, бестолочь? Только нервы мне треплешь… — Он предостерегающе поднял палец. — Не перегибай палку, Агнес! Ребята и так спрашивают меня, что я нашел в такой упрямой кобыле. — Барышник вздохнул. — Признаться честно, я и сам уже не знаю.
Самуэль ухмыльнулся и демонстративно облизнул губы. Агнес брезгливо отвернулась и подошла к Барнабасу.
— Я… я нашла серебряный крестик. Разве этого мало?
— Показывай!
Женщина протянула барышнику распятие, тот внимательно его рассмотрел. Поначалу Агнес подумывала вернуть крестик раненому крестьянину, но потом подумала о предстоящей ночи. И сочла маленький серебряный крестик справедливой платой за заботу о мальчике.
— Хм, неплохо, — пробормотал наконец Барнабас. — На этом можно заработать… Ладно, попытай счастья с мальчишкой. Пока ты занята делом, я готов с этим мириться, — он смерил ее недоверчивым взглядом. — И не делай глупостей, поняла? Я разыщу тебя, пусть мне даже придется всю Швабию прочесать. И тогда пожалеешь, что я не продал тебя туркам.
Агнес молча кивнула и вместе с Барбарой перенесла стонущего мальчика ко второй повозке. Она действительно уже не раз подумывала о побеге. Барнабас уже не привязывал их с Агатой, как на лодке. Кроме того, Самуэль и двое других были крайне нерадивыми стражниками. Но куда ей податься? Слишком велика была вероятность, что ее изнасилуют или убьют без разговоров бродячие ландскнехты. К тому же Барнабас по-прежнему держал кольцо у себя. Теперь он носил его на цепочке на шее. Но до тех пор пока он — а с ним и кольцо — продвигался на север, жаловаться не приходилось.
Потому что на севере находился Санкт-Гоар.
Агнес тонко улыбнулась. Не прикладывая никаких усилий, она снова приближалась к намеченной цели. Совсем скоро настанет день, когда их с Барнабасом пути разойдутся.
И пусть для этого придется перерезать мерзавцу глотку.
Тем временем они уложили раненого на солому возле повозки Барнабаса. Мальчика лихорадило, он разговаривал во сне, повторяя шепотом:
— Мама, мама…
— Меня называют матушкой Барбарой. Черт знает почему. Своих детей у меня никогда не было, — проворчала женщина и вытерла мальчику пот со лба. — Так что мне и твоей матерью на какое-то время стать нетрудно.
Агнес невольно усмехнулась. Она знала, что в глубине души Барбара была хорошим человеком.
Маркитантка взяла бурдюк и смочила разбавленным вином пересохшие губы мальчика.
— Ну и что ты собираешься делать? — спросила она у Агнес.
— Промою рану и вытащу пулю из плеча. Есть у тебя настойка и щипцы?
Барбара кивнула.
— Найдется. Но сразу говорю тебе, мальчишка этого не перенесет. Пуля засела слишком глубоко.
— Позволь мне хотя бы попытаться.
— Как пожелаешь, — матушка Барбара склонилась над тяжелым сундуком и протянула Агнес длинные щипцы с загнутыми внутрь концами — так называемые пулевые щипцы. — Вот. Молитва, думаю, тоже не повредит.
— Молитва никогда не повредит.
В точности как учил ее когда-то отец Тристан, Агнес поставила на огонь воду и дождалась, пока та закипит. Потом смочила в кипятке чистую тряпку и очистила рану. Мальчик дернулся и застонал, но не проснулся.
«Тем лучше», — подумала Агнес.
Понемногу вливая в мальчика крепкую настойку Барнабаса, она взялась за щипцы и погрузила глубоко в рану. Губы ее при этом шевелились в беззвучной молитве.
* * *
На следующий день Агнес только тем и занималась, что выхаживала раненого мальчика. Он не умер в первую же ночь, и лихорадка заметно спала. В итоге ближе к вечеру матушка Барбара, скрежеща зубами, вынуждена была признать, что проиграла пари.
— Этот парень либо с дьяволом в сговоре, либо с Господом, — проворчала она. — Никому не выжить после такого ранения. Что ты сделала? Прижгла рану и смазала желтком? Или, может, знаешь какое-нибудь лекарство, о котором я не слыхала?
Агнес помотала головой и осторожно сменила пропитанную гноем повязку. Фельдшеры часто обрабатывали раны кипящим маслом или смесью яичного желтка и скипидара. Но отец Тристан говорил, что лучше крепкого алкоголя средства не найти. Тот помогал в большинстве случаев, хоть монах и не мог объяснить почему.
— Когда я вытащила пулю, то постоянно смачивала рану настойкой, вот и всё, — объяснила Агнес маркитантке.
Она вытерла мальчику мокрый лоб. Парень стонал во сне, но лихорадка уже спала.
— Важно, чтобы в рану не попала грязь.
— Ха! От грязи еще никто не умер, — матушка Барбара недоверчиво покачала головой. — А настойка сделана, чтобы пить. Если мы ею раны чистить начнем, я так скоро не при делах останусь.
— Барбара дело говорит, — послышался пьяный голос подошедшего сзади Барнабаса.
Барышник продал голодным ландскнехтам кишащую личинками конину и теперь решил отметить это дело кружкой кислого вина.
— Выпивку мы продаем ландскнехтам, — продолжал он чуть заплетающимся языком. — Если тебе хочется переводить ее на лекарство, то сначала купи у меня, — тут он осклабился. — А раз уж ты не в состоянии, то рассчитаемся иным способом.
— Оставь девчонку в покое! — вскинулась матушка Барбара. — Мужлану вроде тебя от нее все равно мало проку. Подыщи лучше грудастую толстуху в лагере. С ними-то и у пьяного вдрызг торчком вскочит.
— Да что ты смыслишь в благородных дамах, карга старая!
— Уж побольше вонючего пьяницы… Проваливай!
Барнабас собрался было с ответом, но потом ворчливо отвернулся и ушел за новой кружкой вина. Агнес облегченно вздохнула.
— Спасибо, Барбара, — прошептала она.
Маркитантка угрюмо покачала головой.
— Только не подлизывайся, ничего не выйдет. Я лишь хочу спокойствия в обозе, вот и всё.
Она проковыляла к костру, и Агнес снова занялась мальчишкой. Родина его была разграблена и выжжена. Подобно громадному, все пожирающему червю, армия ползла по швабским землям. Следующей на пути была Франкония. Крестьяне уже захватили там несколько городов и теперь осадили Вюрцбург, где находилась резиденция епископа. Предстояло крупное сражение.
Глядя в бледное лицо спящего мальчика, Агнес вдруг представила, что перед нею маленький, в то время еще худенький Матис. Ей вспомнилось их общее детство, когда войны и нужда существовали для нее разве что в рыцарских романах. Как это часто случалось в последнее время, Агнес мысленно вернулась в Трифельс, к Иоганну и Констанции. И к странному кольцу, которое по-прежнему висело на шее у Барнабаса, такое близкое и при этом недосягаемое.
Эту ночь она снова провела с Барнабасом в обтянутой парусиной повозке, среди бочек с вином, утвари, ржавого оружия и всевозможного хлама. Остро пахло свертками старой кожи, которую барышник только сегодня стащил из сгоревшей кожевни.
Запах напоминал Агнес об Анвайлере.
Маленькая Сатана злобно взирала на нее с сундука. Рядом громко храпел Барнабас. Пьяный, он по крайней мере сразу уснул и оказался не в состоянии на нее наброситься. Лишь спустя пару часов Агнес начала медленно проваливаться в сон. Храп Барнабаса неожиданно обратился в скрип старого дуба, и повозка, казалось, уносила ее прочь.
«Повозка… — подумала Агнес, прежде чем глаза наконец закрылись. — Кожа…»
В эту ночь ей впервые после Трифельса снились не размытые образы. Она видела, слышала и чувствовала все так явственно, точно наяву. Но в этот раз ей приснилась не крепость. Вокруг нее темнел густой лес, и, как теперь, в обозе, Агнес находилась в повозке…
…Повозка трясется, скрипит, стонет. Агнес лежит среди свертков выделанной кожи. Ей знаком этот запах, в котором плесень и кислота мешаются с ароматами леса, — он был ее частым спутником.
Агнес чувствует себя в безопасности. Она напевает окситанскую колыбельную, которой выучилась у мамы, и прижимает к себе резную куклу. Потом зарывается в кожи и закрывает глаза. Повозка катит дальше. С облучка доносятся знакомые голоса, убаюкивают. Кто-то гладит ее по волосам и продолжает песню. Голоса, как мягкие волны, уносят вдаль.
Coindeta sui, si cum n’ai greu cossire, quar pauca son, juvenete e tosa …
Но внезапно раздаются крики, повозка останавливается, Агнес вскрикивает. Сквозь тонкую парусину доносятся лязг оружия и крики боли, пронзительный голос ножом режет слух. Агнес знает этот голос, и комок застревает в горле. Она в страхе зарывается в кожи. Запах теперь такой острый, что она чувствует себя маленьким детенышем, теленком, которого тащат на бойню. Кто-то разрывает парусиновый верх повозки. Доносятся приглушенные звуки, кто-то бьет чем-то острым по сверткам, раз за разом. Звук приближается.
Снова стон. Что-то тяжелое падает на землю возле повозки. Кто-то стаскивает кожи с Агнес. Теперь она совсем маленькая, беззащитная. Глаза у нее закрыты, она не хочет видеть чудовище, которое собирается ее сожрать. Но чудовище ее не пожирает — оно хватает ее, прыгает с повозки и бежит прочь. Агнес осторожно приоткрывает глаза и узнает старого кучера Иеронима. Он всегда угощал ее чем-нибудь вкусным. Позади лежат несколько скорченных силуэтов, запах гари щекочет ноздри, потрескивает огонь. Но Иероним бежит так быстро, что вскоре их обступают лишь ели и буки. Со лба кучера на лицо и на платье капает кровь.
Все мертвы, мертвы, мертвы…
Вот доносится топот копыт. Он стремительно приближается. Иероним хрипит, его шатает. В конце концов он целует Агнес в лоб и сажает в дупло трухлявого дуба.
— Богом молю, сиди тихо! — шепчет кучер.
Он медлит, а потом сует ей в руку что-то маленькое и холодное.
— Твоя мама… — начинает он, запинаясь. — Хотела, чтобы я отдал это тебе. Не теряй его, поняла? И отдай только тому, кому доверяешь! Он сбережет его для тебя.
Иероним в последний раз целует ее в щеку и дальше бежит один. Вскоре он скрывается среди деревьев. Неожиданно по лесу разносится гортанный вскрик. Наконец все стихает.
Она одна.
К лицу липнет паутина, по телу ползают жуки, древесная труха забивается в уши и нос. Но Агнес сидит тихо, как велел ей старый Иероним. Даже когда мимо проносятся лошади, а потом снова слышатся крики и голоса, — она сидит тихо.
Постепенно темнеет, наступает ночь, с неба ярко светит луна. Агнес осторожно выбирается из укрытия. Ей вспоминается маленькая Клара, с которой они все время играли в куклы. Неожиданно у Клары начался сильный кашель, и она умерла. Она лежала в маленьком гробу, неподвижная и холодная. Агнес очень надеялась, что подруга вот-вот поднимется. Как она поднялась сейчас из дупла.
Все мертвы, мертвы, мертвы…
Бледный свет луны пробивается сквозь ветви. Агнес бредет по мху, пробирается сквозь кустарник. Новое красивое платьице рвется в зарослях ежевики. Неожиданно перед ней вырастает женщина. Стоит, точно злая ведьма, с посохом в руке и корзинкой за плечами. Она наклоняется, и голос у нее мягкий, вовсе не злой:
— Господи, что же ты делаешь одна посреди леса, дитя мое?
Только теперь Агнес начинает плакать. Всхлипывает неслышно, но слезы все бегут и бегут. Женщина смотрит на ее изорванное платье и кровь, которой забрызгал ее Иероним. Потом осторожно оглядывается по сторонам и крестится.
Женщина сажает Агнес в корзину и несет через лес. Мягкая качка баюкает, почти как в повозке. Окружающий мир постепенно меркнет. А в голове все не умолкает:
Все мертвы, мертвы, мертвы, мертвы, мертвы, мертвы…
Агнес с криком проснулась и затравленно огляделась.
Лес, ведьма… Где я?
Только потом она осознала, что находится в повозке Барнабаса. Барышник хрюкнул и приоткрыл один глаз. Изо рта у него несло кислым вином, и вонь эта перебивала запах выделанных кож.
— Что такое? — пробормотал он сонно. — Неужто крестьяне напали?
Агнес помотала головой. Платье промокло от холодного пота.
— Я… мне просто сон дурной приснился.
— Ну, тогда давай спи, пока я сам твой сон в кошмар не превратил.
Агнес снова опустилась на ложе. Ее сотрясала дрожь, сердце неслось вскачь. Сон был столь же реалистичным, как сновидения в Трифельсе. Однако в этот раз она была не Констанцией, а собой! Маленькой девочкой четырех или пяти лет. Агнес и теперь ясно различала запах кожи, чувствовала в руках грубо вырезанную куклу. В ушах по-прежнему стояла окситанская песня, которую напевала ей мама.
Мама?..
Агнес не видела во сне, кто ей пел и гладил по волосам. Быть может, мама? Катарина фон Эрфенштайн умерла, когда Агнес было около пяти лет. Может, это первые ранние воспоминания о ней? Агнес уставилась в парусиновый потолок и стала размышлять. Что если и другие люди, что ей приснились, существовали в действительности? Тогда кто эта предполагаемая ведьма? И кучер? Что значило то нападение?
В конце концов Агнес покачала головой и размяла затекшие конечности. Вероятнее всего, что ей просто приснилась какая-то чертовщина. Неудивительно, учитывая всех этих покойников вокруг и события, которые она переживала изо дня в день. Лучше сосредоточиться на настоящем.
Например, на мальчишке, который стонал возле повозки и просил воды…
Барнабас снова захрапел. Агнес тихонько скинула одеяло и на носочках выбралась из повозки. Прокралась мимо спящего у костра Самуэля и дала мальчику напиться.
— Спасибо, — прошептал тот и снова погрузился в сон.
Он все еще крепко держал ее за руку, словно цеплялся за спасительную веревку.
Агнес улыбнулась и подняла глаза к звездному небу. Если мама сейчас могла ее видеть, то наверняка гордилась ею.
* * *
Лошадь тенью неслась сквозь ночной лес к западу от Рейна. Всадник низко пригибался к конской шее. Лошадь была взмылена, из ноздрей хлестали хлопья пены.
Это уже третья лошадь, которую загнал Каспар. Первая захромала сразу после Вормса. Вторая, молодой рыжий жеребец, прошлой ночью свалился недалеко от Майнца, споткнувшись о неприметный корень. Но лошади не проблема. Заказчик снабжал Каспара деньгами, чтобы тот как можно скорее добрался до цели. Туда, где, возможно, решится будущее разоренной, пылающей по всем углам Священной Римской империи.
В Санкт-Гоар.
Низкие ветви хлестали по лицу. Каспар еще ниже пригнулся в седле. Последние десять дней он, словно какой-нибудь Одиссей, мчался через всю Германию. Из Анвайлера поскакал сначала в Шпейер, где навел кое-какие справки в архивах. Ему удалось выяснить, что этот Гоар был когда-то святым из Аквитании. Отшельником он жил в пещере на берегу Рейна и уберег от крушения несколько кораблей. На месте его пещеры со времен Гогенштауфенов стоял канонический монастырь.
Эти последние сведения насторожили агента. А обнаружив в закромах Шпейерского собора несколько пергаментных свитков, которые, судя по печатям, происходили из прославленной библиотеки Санкт-Гоара, Каспар понял, что на верном пути. Он тут же оповестил заказчика о новом повороте — наконец-то дело сдвинулось с мертвой точки. Какие-то восемьдесят миль отделяли его от разгадки тайны, над которой он бился уже более года. Рукой подать!
Но потом в его планы вторглась война.
На пути Каспару то и дело попадались горящие монастыри или крепости, он скакал мимо виселиц и дымящихся костров. Вся эта проклятая страна была охвачена волнениями! Каждый день ему приходилось двигаться обходными дорогами, чтобы разминуться с мародерствующими крестьянами или ландскнехтами. Дважды он ввязывался в небольшие стычки. Но и этого мало. В Вормсе стражники несколько дней продержали Каспара за решеткой, так как в это неспокойное время приняли его за колдуна. Потребовалась куча денег и вся сила красноречия, чтобы убедить совет Вормса в своей невиновности.
С тех пор Каспар не рисковал и почти без остановок скакал по ночам, хоть для лошади это представляло большую опасность.
— Heya! Rápido, rápido!!!
Каспар пятками подгонял лошадь. Давно пора расправиться с этим заданием и вернуться туда, где ярко светило солнце и каждый знал свое место. Каспар прикрыл глаза и подумал о грядущих днях, куда приятнее нынешних. На заработанные деньги он вполне мог купить себе небольшое поместье где-нибудь в Алгарви, а к нему — конюшню или, может…
Он уловил тихий шелест, и волосы на его загривке стали дыбом. За долгие годы Каспар научился предчувствовать опасность, как другие чувствуют приближение дождя. Но в этот раз чутье подвело.
Лошадь испуганно заржала, потом передние ноги ее вдруг подломились. Она упала, и Каспар живым снарядом полетел вперед. Он несколько раз перекувыркнулся в падении, попытался перекатиться, но что-то хрустнуло, и правую руку пронзила жуткая боль. Ударившись о каменистую землю, Каспар заметил краем глаза ржавую цепь, натянутую поперек дороги. Рядом кто-то безудержно хихикал.
— Быстрее, Хайнер! Там кое-кто попался!
Каспар попытался подняться, но голова закружилась, и он снова повалился на землю. В поле зрения показались несколько ног в рваных башмаках. Один башмак навис прямо над его лицом.
«Проклятье, разве можно вести себя так неосмотрительно! — промелькнула в голове мысль. — Никогда…»
Потом башмак резко опустился, и в глазах почернело.
Очнувшись, Каспар обнаружил, что лежит связанный на куче старой плесневелой листвы. Над ним склонились трое мужчин и разглядывали его, точно диковинного жука. Лица их были перемазаны сажей, только глаза белели, как личинки.
— С-с-смотри, демон очухался, — сказал вдруг один из них и посветил фонарем. — Ух, Пресвятая Дева, он и вп-п-прямь черный, как ночь! Мы, угольщики, п-п-против него чистые ангелы.
— Дурак ты, Ганс! — отозвался другой, с громадным фурункулом на носу. — Никакой это не демон, а мавр! Не знал, что ли? К югу от Рима все такие. Мне один паломник рассказывал. Солнце там так печет, что сжигает беднягам лица. Под конец они становятся черные, как уголь.
— П-п-правда?
— Демон или мавр, какая разница! — прокаркал третий угольщик.
Седые растрепанные волосы выдавали в нем самого старшего из троицы. Как и на остальных, на нем были рваные штаны и драная кожаная куртка, покрытая грязью и сажей. Он ухмылялся и покачивал мешочек, в котором Каспар без труда узнал свой кошель.
— В любом случае, этот черный демон оказался лучшим нашим уловом. Гляньте только на его одежду, за нее тоже можно кое-что выручить!.. Давайте-ка зарежем его побыстрее, закопаем труп и вернемся к кострам, пока его дружки не объявились. У таких всегда пособники где-то поблизости.
— Или д-д-другие демоны, — пробормотал парень с фонарем. Костлявый юнец лет шестнадцати или семнадцати, умом он явно не блистал.
Каспар со стоном рвал веревки, но все тщетно. Он был оглушен и ранен, правая рука, скорее всего, сломана, кровь со лба заливала глаза. Вырываясь, он вдруг заметил, как трое угольщиков испуганно подались назад.
— А е-е-если он и впрямь демон? — боязливо спросил Ганс.
— Чушь! — бросил второй. — Говорю же тебе, это мавр. Будь он демоном, то улетел бы. Вот я его заколю, и…
— Только троньте, и я вас за собой в ад утащу! — прошипел Каспар при виде занесенного ножа.
Это был его последний шанс, и не хотелось, чтобы он пропал зря.
— Ха, я посланник дьявола! — крикнул он во все горло и завращал глазами. — Месть моя будет ужасна! Filho da puta!
Он отпустил несколько грязных ругательств. Угольщик с фурункулом нахмурился и опустил нож. Все трое недоуменно переглянулись.
— Г-г-говорю же вам, это демон! — снова стал заикаться Ганс. — Гляньте только, как он бесится… Д-д-давайте-ка убираться отсюда!
— Демоны не падают с лошади и не истекают кровью, — заметил задумчиво старший. — Вельзевул давно улетел бы, тут Хайнер прав. Ну а если он и впрямь…
Он помедлил, и грязное лицо его вдруг скривилось в ухмылке.
— Ха, вот что мы сделаем. Испытаем его, прямо как на божьем суде.
— Божьем суде? — Прыщавый недоуменно взглянул на старшего.
— Ну, скорее уж дьявольском. Если ему и вправду хочется обратно в ад, то отправится он сквозь землю, верно? — Двое других покивали, и седовласый продолжил, подняв указательный палец: — Тогда мы его закопаем. А потом посмотрим, исчезнет он в земле или нет.
Он повернулся к заике, который все еще трясся позади.
— Ганс, принеси свою кирку. И распятие. Кто знает, что еще черному демону в башку взбрести может…