Oliver Pötzsch

DIE HENKERSTOCHTER UND DER TEUFEL VON BAMBERG

© by Ullstein Buchverlage GmbH, Berlin. Published in 2014 by Ullstein Taschenbuch Verlag

© Прокуров Р. Н., перевод на русский язык, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2015

* * *

 

К чему прилагать столько усилий в поисках колдунов? Послушайте меня, судьи, и я скажу вам, где их найти. Хватайте капуцинов, иезуитов, кого угодно, подвергните их пыткам – и они признаются. Если кто-то лжет, повторите пытку в третий, четвертый раз – и они признаются. Если вам и этого мало, хватайте прелатов, каноников и отцов церкви – и они признаются. Ибо как могут эти изнеженные, утонченные мужи что-либо вынести?

Фридрих Шпее фон Лангенфельд

 

Родословная Куизлей

Йорг Абриль – родоначальник династии, служил палачом во время Большого процесса над ведьмами в 1589 году в Шонгау

Иоганн Куизль – зять Йорга Абриля, перенявший его тяжкое ремесло

Якоб Куизль – упрямый, находчивый и молчаливый; крайне неохотно заговаривает о своей прошлой жизни – солдатом в армии Тилли

Анна-Мария Куизль – возлюбленная Якоба, также отмеченная его темным прошлым

Бартоломей Куизль – младший брат Якоба, связанный с ним любовью и взаимной ненавистью; любит животных и чурается людей

Элизабет Куизль – сестра Якоба, когда-то сбежала с цирюльником в Регенсбург

Магдалена Фронвизер – умна и своенравна, не желает мириться с жизнью дочери палача

Симон Фронвизер – любопытен, начитан и немного пуглив; любит кофе, книги и дорогую одежду

Георг Куизль – когда-нибудь займет место палача в Шонгау

Барбара Куизль – красива, как сестра, и столь же остра на язык

Петер и Пауль – внуки Якоба Куизля, совершенно не похожие друг на друга, порой выводят деда из себя

 

Действующие лица

Семья Куизлей:

Якоб Куизль – палач Шонгау

Бартоломей Куизль – его брат, палач Бамберга

Магдалена Фронвизер (урожденная Куизль) – дочь палача

Симон Фронвизер – цирюльник Шонгау

Близнецы Георг и Барбара Куизль – дети Якоба

Петер и Пауль – дети Симона и Магдалены Фронвизер

Горожане Бамберга:

Мастер Самуил – городской врач и лейб-медик епископа

Катарина Хаузер – нареченная Бартоломея Куизля

Иероним Хаузер – отец Катарины, городской секретарь

Мартин Лебрехт – капитан городской стражи

Адельхайд Ринсвизер – жена аптекаря

Бертольд Лампрехт – хозяин трактира «У лешего»

Иеремия – его управитель

Алоизий – помощник палача

Ансвин – старьевщик

Маттиас – сторож и пьяница

Артисты:

Сэр Малькольм – руководитель труппы бродячих актеров

Жискар Броле – руководитель второй труппы и непримиримый соперник сэра Малькольма

Маркус Зальтер – драматург и актер

Матео – юный артист и мечта всех девиц

Некоторые из городских советников:

Георг Шварцконц – торговец сукнами

Тадеуш Васольд – старейшина Совета

Корбиниан Штайнкюблер – канцлер епископа

Магнус Ринсвизер – аптекарь

Якоб Штайнхофер – ткач

Церковные сановники:

Филипп Валентин Войт фон Ринек – архиепископ Бамберга

Себастьян Харзее – викарий Бамберга

Иоганн Филипп фон Шёнборн – курфюршеский архиепископ Вюрцбурга, епископ Вормса и Майнца

 

Пролог

Шонгау 16 февраля 1626 года от Рождества Христова

В день, когда отец принял мучительную смерть, Якоб Куизль решил навсегда покинуть родной город.

Февраль выдался самым холодным, какой можно припомнить. С крыш свисали метровые сосульки, старые балки фахверковых домов скрипели и стонали под наледью, словно живые. И все-таки вдоль Рыночной улицы, протянувшейся от ратуши до самых ворот, столпились сотни зевак. Все кутались в платки и меха; те, что побогаче, – в теплые плащи с капюшонами, подбитые медвежьим или беличьим мехом. У бедняков обмороженные лица и ноги кое-как были прикрыты рваными лохмотьями. Молча, но с алчным блеском в глазах горожане смотрели, как небольшая группа прокладывала путь сквозь толпу. Вот она вышла через северные ворота и двинулась по широкой, укрытой мокрым снегом дороге к лобному месту. Точно псы, взяв кровавый след, люди потянулись за приговоренным, четверкой скучающих стражников, вооруженных алебардами, и палачом с двумя помощниками.

Якоб с отцом шли впереди. При этом Иоганн Куизль то и дело спотыкался и вынужден был опираться на старшего, четырнадцатилетнего сына. Как обычно перед казнью, палач пил до самого утра. Поэтому в последние годы, когда требовалось отрубить голову, у него дрожали руки. Но хуже, чем сегодня, еще не бывало ни разу. От Иоганна Куизля несло перегаром, он был бледен, как покойник, и едва переставлял ноги. Хорошо, что сегодня казнь предстояла относительно простая. Подпалить костер в случае чего могли и Якоб с младшим братом Бартоломеем.

Якоб украдкой покосился на приговоренного. Избитый и в рваном тряпье, он походил скорее на обитающее в пещерах существо, нежели на человека. Ганс Ляйнзамер последние годы жил, как зверь, и как зверь же должен был теперь издохнуть. Многие встречали старого пастуха, когда собирали хворост или травы в лесу. Ганс был глуп, как его овцы, даже близок к слабоумию, но до сих пор все считали его безобидным. Только дети пугались, когда он приближался к ним с беззубой ухмылкой, гладил по голове, пуская слюни, или протягивал сладкое угощение. Якоб тоже несколько раз видел Ганса на полянах, когда гулял с Бартоломеем и Элизабет по лесу вокруг Шонгау. Трехлетняя Лизель крепко стискивала Якобу руку, а Бартоломей тем временем бросался в Ганса шишками, пока тот не скрывался с воплями. Мать часто предостерегала детей от общения с бездомным бродягой, но у Якоба его вид вызывал скорее жалость. А вот двенадцатилетний Бартоломей, наверное, вздернул бы Ганса на ближайшем дереве, воронам на корм. Сколько Якоб помнил брата, животные были ему куда ближе, чем люди. Бартоломей выхаживал больного ежа – и в то же время помогал отцу дробить кости подозреваемому. Предвзятость, которой Якоб не в силах был понять.

Он с грустью смотрел, как старый, немного помешанный пастух, точно какой-нибудь зверь, ковылял связанный к лобному месту. Как корова, Ганс таращился на горожан, кое-кто из которых швырял в него снежками и грязью и осыпал насмешками. Рот его кривился в беззвучных криках, бедняга всхлипывал и выл. Якоб сомневался, что Ганс вообще сознавал, почему должен умереть сегодня…

Это случилось сразу после праздника Богоявления. Восьмилетняя Марта, младшая дочь бургомистра, случайно наехала на старика, когда каталась на санках в лесу. Тот бросился на нее, словно волк, и после никто не мог объяснить почему. Хотел поиграть с девочкой? Или испугался при виде несущихся на него саней? Марта визжала как резаная. Когда примчались другие ребята, Ганс уже сорвал с нее платье. Наконец подоспевшие дровосеки скрутили пастуха и притащили в застенок Шонгау. На дыбе он признался в самых гнусных преступлениях. Будто все эти годы, точно зверь, сношался со своими овцами, а Марту утащил в свою повозку, где собирался изнасиловать и убить.

Глядя теперь на лепечущего Ганса, Якоб не мог представить, как старик вообще умудрился выговорить такое признание. Не говоря уже о том, чтобы это было правдой.

Между тем они пришли к месту казни, – расположенное за пределами города, оно представляло собой широкую расчищенную площадку, где Якоб с Бартоломеем еще накануне сложили рядом с эшафотом высокий костер. Лестница вела к столбу с цепями, который торчал из кучи хвороста, образуя центр небольшой дощатой платформы. Краем глаза Якоб заметил, с какой гордостью Бартоломей взирает на костер, и почувствовал легкое отвращение. Впервые Барту позволили помочь старшему брату с приготовлениями к казни, и день, когда Гансу был объявлен смертный приговор, стал для мальчишки праздником. Наконец-то воплотится его мечта – пойти по стопам отца и обожаемого брата. Якоб не понимал этого почитания со стороны Бартоломея. Он часто насмехался над неповоротливым братцем и втайне даже презирал его. Что не мешало Барту следовать за ним, как собачонка. Бартоломей смотрел, как Якоб чистил камеру пыток, вязал петли для повешения или точил меч, потому что отец был для этого слишком пьян. И в душе Якоб понимал, что когда-нибудь Бартоломей станет палачом лучшим, чем он сам.

Якоб же решил в будущем отказаться от этой профессии. Но разве у него был выбор? Сын палача становился палачом, если не желал наниматься вонючим живодером. Таков был закон, тщательно разделявший низкие профессии от остальных. Единственный выход предоставляла Большая война, которая много лет бушевала в стране и жаждала солдат – неважно, какого низкого они были происхождения.

– Что с отцом-то творится? – прошептал рядом Бартоломей и вырвал Якоба из задумчивости.

Они стояли возле костра, и толпа не сводила с них нетерпеливых взглядов. Бартоломей беспокойно кивнул на отца. Тот, несмотря на мороз, вытирал пот со лба и пытался не потерять равновесие.

– Старик на ногах кое-как держится… Уж не заболел ли?

К лобному месту тем временем подошли и четыре бургомистра с прочими высшими патрициями. Вместе с судебным секретарем и парой сотен зрителей они образовали круг, обступив палача с помощниками и приговоренного. Не в первый раз Якоб испытал тревожное чувство, будто его самого сейчас казнят.

– А что с ним может быть? – прошипел он, пытаясь сохранить самообладание, между тем как вокруг поднимался тихий ропот. – Напился, как всегда! Мы можем только молиться, чтобы он сам себя не подпалил.

Бартоломей неуверенно пожал плечами.

– А может… может, у него все-таки лихорадка? – пробормотал он. – Сейчас много кто заболел, мама вон тоже хворает…

Якоб закатил глаза. Он терпеть не мог, когда Бартоломей выгораживал отца. Хотя, возможно, причина в том, что отец давно отвернулся от Якоба, когда узнал, что старший сын не пожелал идти по его стопам. Якоб с радостью полюбил бы отца – вот только не получалось. Иоганн Куизль был пьяницей и неудачником. Прежде, да, он был палачом, почти таким же грозным, как его тесть, Йорг Абриль, который во время знаменитого процесса над ведьмами замучил, обезглавил и сжег более шестидесяти женщин. От деда братья унаследовали те странные книги, которые Бартоломей любил едва ли не больше, чем своих больных зверей, и по меньшей мере раз в неделю доставал с отцом из сундука. Они служили в семье напоминанием о славных, кровавых временах, когда их имя еще что-то значило. Но эти времена давно прошли, а Иоганн Куизль превратился в развалину. Люди уже насмехались у него за спиной и больше его не боялись – худшее, что может случиться с палачом.

Без страха палач превращался в пустое место.

Вот и теперь Якоб видел в глазах многих зрителей неприязнь; люди с презрением смотрели на дрожащего, потного пьяницу. В душе нарастал страх. Уже дважды отец чуть не провалил казнь. В третий раз ему не дадут спуску. Неумелого палача самого могли вздернуть или забить камнями.

А порой и всю его семью.

– Ну, берись за дело, Куизль! – крикнул Корбиниан Бертхольд, толстый пекарь; Якоб и Бартоломей иногда дрались с его сыном Михаэлем.

Бертхольд показал сначала на дрожащего, бормочущего пастуха, а потом на костер.

– Или нам за тебя все делать? Да может статься, что твои сорванцы слишком сырого хвороста набрали и нам до завтра торчать здесь придется…

Иоганн Куизль покачнулся, как старый дуб в ураган, затем собрался, схватил Ганса за шкирку и потащил к лестнице. Якоб знал, что теперь последует. В прошлом году ему уже довелось посмотреть, как сжигают ведьму. Часто, чтобы смягчить участь, приговоренному вешали на шею мешочек с порохом или заранее душили. У слабоумного Ганса тоже имелись покровители в городском совете. Прежде чем запалить костер, палачу следовало задушить пастуха тонким шнуром – быстрая, почти безболезненная смерть, если все сделать правильно.

Но теперь, глядя, как отец плетется к лестнице, Якоб сомневался, что все пройдет быстро и безболезненно, как ожидалось. Бартоломей тоже выглядел неуверенным. Он следил неподвижным взором, как отец подтолкнул хнычущего Ганса к лестнице и полез следом.

Это случилось, когда он добрался до верхней перекладины.

Куизль-старший потерял равновесие, беспомощно взмахнул руками и, точно мешок с мукой, свалился спиной в мокрый снег, где и остался лежать.

– Бог ты мой, да палач пьян вдрызг! – крикнул кто-то из толпы. – Разве что сам утопиться сможет!

Некоторые засмеялись, но теперь со всех сторон стал подниматься сердитый ропот, от которого у Якоба волосы встали дыбом. Казалось, пчелиный рой приближается с угрожающим гулом.

– Лучше сжечь его вместе с содомитом, чтобы все наконец успокоились! – проревел кто-то другой.

Якоб оглядел толпу. Это Корбиниан Бертхольд, ища поддержки, развернулся к горожанам.

– Нечего позорить нас тут своими выходками. Это который год уже продолжается! Над нами даже в Аугсбурге потешаются! Давно надо было его к дьяволу отправить и нанять палача из Штайнгадена!

– К дьяволу его! Ко всем чертям! – кричали ему в ответ.

В сторону палача полетели первые снежки и комья мерзлой земли. Казалось, напряженное ожидание вдруг выплеснулось вспышкой необузданного гнева. Судебный секретарь, багровый от злости, деловито махал руками, призывая к спокойствию, однако его никто не слушал. Четыре стражника, которые сопровождали процессию, замерли у костра, беспомощные и несколько напуганные.

Ганс Ляйнзамер стоял с разинутым ртом на платформе и таращился на представление. Вот первые горожане, что посмелее, кинулись на палача с камнями и кинжалами, и толпа черной волной сомкнулась над Иоганном Куизлем. Кто-то пронзительно закричал, и Якоб заметил среди переплетения рук и ног отрезанное ухо. По грязному снегу, словно горячий воск, растеклась алая кровь. Затем взгляд его упал на разбитое лицо отца. Палач устремил в сторону сына остекленелый взор, а град камней не прекращался.

С колотящимся сердцем Якоб повернулся к младшему брату. Тот растерянно смотрел на толкотню.

– Надо уходить! – проревел Якоб сквозь шум. – Быстро! Иначе станем следующими!

– Но… но… отец… – пролепетал Бартоломей. – Надо… помочь ему…

– Бартоломей, очнись, черт тебя побери! Отец мертв, как ты не понимаешь? Теперь свою шкуру надо спасать. Давай, пошли!

Якоб потащил застывшего от страха брата прочь от костра, как вдруг за спиной раздался истошный вопль:

– Его выродки деру дали! Держи их, держи!

Якоб бросил взгляд через плечо и увидел, как за ними по заснеженной дороге ринулась толпа детей и подростков. Впереди мчался сын пекаря Михаэль Бертхольд, которого Якоб всего пару недель назад крепко поколотил. Теперь тощий и хилый мальчишка получил наконец возможность поквитаться.

– Держи их! Держи их! – вопил он, размахивая поленом из костра.

Якоб не сомневался, что Михаэль, если сумеет, размозжит ему этим поленом голову. Случай представился удобный – после всего, что произошло, никто не станет задавать лишних вопросов. А жизнь отпрыска палача не слишком-то ценилась.

Якоб треснул еще парализованного Бартоломея, и тот, вскрикнув от неожиданности, заковылял вперед. Похоже, и он наконец осознал всю серьезность их положения. Братья вместе припустились к открытым городским воротам, и толпа с воплями ринулась следом.

Повернув направо, в тесный проулок сразу за воротами, Якоб понял, что допустил ошибку. Преследователи разделились, и часть их уже загородила выход из переулка. Вскинув дубинки и ухмыляясь, они приближались к своим жертвам.

– С папашей твоим мы уже разделались! – крикнул Бертхольд своему заклятому врагу. – Теперь твоя очередь, Якоб! Твоя и твоего братца!

– Вы нас сначала поймайте, – прохрипел в ответ Куизль-средний.

Краем глаза он заметил возле одного из домов повозку, груженную бочками. Повинуясь внезапному порыву, Якоб схватил брата за руку, влез на бочки и вскарабкался на низкую крышу. Бартоломей с трудом последовал его примеру, и вскоре оба оказались на покрытом снегом карнизе, откуда открывался вид на всю округу вплоть до места казни. Но Якоб понимал, что о спасении говорить рано. Судя по крикам и топоту, мальчишки устремились за ними. И действительно, из-за водосточной трубы уже показалась ухмыляющаяся физиономия Бертхольда.

– А дальше что? – спросил он язвительно. – Куда теперь сбежите? Может, упорхнете, как птички? Или дурачок Барт позовет орла, чтоб тот забрал вас?

Якоб в панике огляделся. Крыша, на которую их угораздило забраться, располагалась слишком далеко от остальных строений в проулке! До ближайшего дома было не меньше трех шагов. Сам Якоб был силен и крепко сложен, так что вполне мог одолеть это расстояние. Но как быть с младшим братом? Бартоломей был тяжелее и, судя по всему, очень устал. И все-таки стоило попытаться.

Якоб без всякого предупреждения рванулся с места. Внизу серым пятном мелькнула улица в пятнах снега вперемешку с нечистотами, затем ноги опустились на твердую поверхность. Якоб оказался на соседней крыше.

Он облегченно обернулся на брата. Бартоломей в нерешительности стоял на карнизе. Только он изготовился к прыжку, как рядом, словно призрак, возник Бертхольд и оттащил его обратно на крышу. Следом появились другие мальчишки и бросились на Бартоломея. Тот отчаянно звал старшего брата:

– Якоб, Якоб! Помоги! Они убьют меня!

Якоб видел, как расширились у Бартоломея глаза, как тот беспомощно смотрит на старшего брата. Слышал, как сыпались на него удары. На Бартоломея бросились сразу шесть или семь мальчишек. Слишком много даже для Якоба – благодаря своей силе он без труда справился бы с тремя из них. Но даже если он ввяжется ненадолго в драку, кто-то должен предупредить маму и маленькую Лизель, пока не случилось худшее! Что, если толпа уже рвалась к ним в дом в Кожевенном переулке, пока он колотит здесь уличных мальчишек? Может, они уже жгут их крышу! Нельзя терять времени.

Но ко всем этим мыслям добавилось еще что-то, чего Якоб не желал принимать. Оно опутывало его как тонкая, клейкая паутина.

Пыл, с каким Бартоломей складывал накануне костер, его вечные похвалы вспыльчивому отцу, безжалостное, даже деловое любопытство, с каким Барт следил за пытками старого пастуха, – все это усиливало лишь неприязнь к брату. То было едва ли не осязаемое отвращение, от которого Якоба порой тошнило. Вот и теперь во рту появился неприятный привкус.

В этот момент Якобу стало мучительно ясно: Бартоломей ничем не отличался от отца, как и все в проклятом роду палачей. Сам Якоб к ним никогда не принадлежал и никогда не будет – как бы ни старался он раньше добиться отцовского расположения.

Сам того не сознавая, парень принял решение.

– Якоб, помоги! – выл Бартоломей, пока на него градом сыпались удары. – Прошу тебя! Не оставляй меня!

Якоб еще раз посмотрел в расширенные от страха глаза брата. Затем молча развернулся и побежал по городским крышам к восточной стене и Кожевенному кварталу.

Позади раздался последний отчаянный выкрик, пронзительный вопль отчаяния, точно крик раненого зверя.

Якоб побежал быстрее, пока голос Бартоломея наконец не умолк.

 

1

Спустя сорок с лишним лет, в нескольких милях от Бамберга, 26 октября 1668 года от Рождества Христова

– Проклятье, если они там не пошевелятся, я их сам за шкирку до самого Бамберга дотащу!

Смачно выругавшись, Якоб Куизль поднялся в повозке и устремил вперед недовольный взгляд. Тесную ложбину, которая после нескольких изгибов выходила к руслу реки, загородил целый караван всевозможных телег и повозок. Дождь лил как из ведра, и хвойный лес, что обступал дорогу, почти скрылся из виду. Вода капала с нависающих ветвей, и этот непрестанный плеск сливался со множеством других звуков, доносившихся с переправы. Визжали свиньи, кричали и бранились люди, где-то ржала лошадь. И над всем этим стоял глухой шелест реки и дождя.

Магдалена хмуро посмотрела на отца, готового взорваться, словно вулкан. Ростом в шесть с лишним футов, он высился над повозкой, как колокольня над небольшой церковью.

– Дьявол их забери, я…

– Видно же, что там что-то стряслось, – перебила его Магдалена.

Сидя посреди мешков с зерном, она зевнула и размяла затекшую поясницу. Холодный дождь вымочил шерстяной плащ, и молодая женщина начала мерзнуть.

– Или ты думаешь, мы тут ради забавы в грязи торчим?

Палач прокашлялся и пренебрежительно сплюнул в грязь.

– От этих безмозглых франконцев всего можно ожидать, – проворчал он чуть спокойнее. – Интересно знать, откуда они все повылазили… Даже на казнь столько народу не собирается, как сейчас в этом чертовом лесу. Мы вообще где? Нам разве не сказали, что мы еще до заката будем в Бамберге?

– В такую погоду это единственное место, где можно пересечь реку. И мы, как ты заметил, не одни такие.

Магдалена досадливо огляделась. Толкотня впереди и позади них превосходила все, что ей доводилось видеть у себя на родине, сонном Пфаффенвинкеле в предгорьях Альп. Три недели минуло с тех пор, как она с семьей покинула Шонгау, чтобы навестить дядю Бартоломея в Бамберге. Со вчерашнего дня, после остановки во франконском Хоххайме, размытый тракт становился все оживленнее. Бродячие подмастерья брели от одного селения к другому, коробейники тащили на согнутых спинах корзины, полные грубо вырезанных ложек, точильных камней и дешевых безделиц, мимо молча проносились богато одетые всадники. Но в основном дорогу загромождали телеги, двухколесные тачки, экипажи и обтянутые парусиной повозки, что стекались к епископскому городу.

– Эй, что там стряслось? – снова крикнул палач, сложив ладони рупором. – Вы чего, уснули там, олухи?

Возчики с соседних повозок тоже начинали ворчать, время от времени кто-нибудь ругался в голос. Магдалена заметила, что некоторые из мужчин опасливо, даже со страхом, поглядывают на сосны, мрачные и грозные, хотя день лишь клонился к вечеру, – словно за первыми стволами уже сгущалась ночь. Магдалене самой стало как-то не по себе.

– Может, какая-нибудь повозка застряла в грязи… Или несколько телят заупрямились и не желают идти дальше, – успокоила она сама себя и потянула отца за грязную рубаху: – Лучше сядь, пока ни с кем в спор не ввязался.

– Не так уж и трудно пересечь вброд узкую речку, – покачал головой Куизль. – Просто франконцы слишком тупы, вот и всё. Эти безмозглые пьяницы и на сухом берегу наверняка застряли бы.

Палач еще поворчал недовольно, потом наконец занял свое место, с мрачным видом достал трубку и принялся посасывать холодный мундштук. Табак у отца закончился еще в Нюрнберге, и настроение у него было соответствующим. Рядом среди мешков сидели остальные члены семьи. Младшая сестра Магдалены, пятнадцатилетняя Барбара, задумчиво смотрела на нескончаемый дождь. Внуки палача, Петер и Пауль, бесились на краю повозки, рискуя при этом свалиться в грязь. Как обычно, Пауль, на год младше, схватил пятилетнего брата за шею и принялся душить.

– Черт возьми, вы хоть иногда можете не ссориться? – выругался Симон, сидевший впереди с хозяином повозки, старым горбатым крестьянином.

Видно было, что лекарю тоже надоело ждать. До сих пор он пытался читать завернутую в промасленную тряпицу книгу о знахарском искусстве, хотя дождь то и дело капал на страницы. Теперь же Симон отложил потрепанный, вымоченный фолиант и строго взглянул на сыновей:

– Сколько можно!.. Если вы сейчас же не угомонитесь, я попрошу деда, чтобы оттянул вам уши на дыбе. Вы знаете, он может.

– Я могу обоих заковать в колодки, – добавил Куизль угрожающим голосом. – Тогда они, наверное, глаза друг другу выцарапают, вот и вздохнем с облегчением.

– Прекратите нести этот вздор, мужичье вы неотесанное! – Магдалена показала на маленьких драчунов, которые прервали драку: – Вы только посмотрите на них, как они перепугались!

Некоторое время мальчики и в самом деле смущенно смотрели на деда – а в следующий миг бросились друг на друга с новыми воплями. Вскоре маленький Пауль торжествующе поднял над головой клок волос. Его старший, более кроткий брат, который на целую голову был выше, в поисках защиты кинулся со слезами к отцу.

– Может, все-таки колодки? – с надеждой спросил Симон.

Магдалена сверкнула на него глазами:

– Может, тебе в виде исключения отложить разок книгу и заняться своими детьми? Неудивительно, что они дерутся. Это мальчишки, забыл? Не для того они созданы, чтобы спокойно сидеть в повозке.

– Нам повезло, что хоть кто-то согласился нас подвезти, – отпарировал Симон. – Я лично не горю желанием пешком добираться до Бамберга. До него еще миль пять, не меньше. А чтобы доплыть по Регницу, у нас все равно нет денег.

Лекарь потянулся и вздохнул. Потом схватил враждующих сыновей за шкирку и стал спускаться с ними с повозки.

– Но ты, как всегда, права, – пробормотал он. – Это ожидание кого угодно доведет.

Симон кивнул в сторону темнеющего за ложбиной леса, где пушистые ветви переплетались плотным занавесом.

– Пройдусь-ка с этими извергами среди деревьев, пусть полазают и побегают. Эта толкотня, судя по всему, надолго.

Он наградил каждого из сыновей подзатыльником, и те с радостными воплями принялись взбираться по отвесному склону. Вскоре все трое скрылись среди деревьев, и Магдалена осталась в компании отца и скучающей сестры.

– Симон слишком уж мягок с ними, – проворчал палач. – Сорванцов не помешало бы отстегать как следует. Не припомню, чтобы в мое время кто-нибудь из родителей так веревки вил.

– И это говорит тот, кто без конца кормит мальчиков сладостями и подстрекает на новые проделки. – Магдалена со смехом покачала головой. – Из вас троих ты, наверное, самый несносный. Не терпится послушать, что же твой брат поведает про тебя, когда ты сам был малолетним повесой.

– Ха, было б что рассказывать… Кровь, грязь и смерть. И вечные побои от отца, старого пьянчуги. Ничего другого не припоминаю. Вот ты мелким засранцем уплетаешь сливовое пюре, а в следующий миг тебя война прибирает…

Куизль уставился в пустоту, и улыбка застыла на лице Магдалены. Так было всякий раз, когда она заговаривала с отцом о его прошлом – он становился еще молчаливее, чем обычно. А уж о своем младшем брате Бартоломее он до сих пор и не упоминал почти. Еще пару лет назад Магдалена даже не знала, что у нее есть дядя, который трудится палачом в Бамберге. Поэтому, когда в позапрошлом месяце в Шонгау пришло изложенное в нескольких скупых фразах письмо, все они были порядком удивлены. Вот уже несколько лет прошло с тех пор, как у Бартоломея умерла жена. И вот он решил снова жениться и пригласил на предстоящие торжества шонгауских родственников.

Основной причиной, побудившей их пуститься в этот путь длиною почти в двести миль, был младший брат Магдалены Георг, который вот уже два года находился в Бамберге в обучении у дяди. С тех пор ни Магдалена, ни кто-то другой с ним не виделись. Обстоятельство это сильно ранило Куизля – хоть он и не признавал этого открыто – и служило, вероятно, единственной причиной, чтобы проделать столь долгий путь.

Краем глаза Магдалена наблюдала за отцом, пребывающим ныне на склоне своих лет. Его манера пожевывать трубку, мокрые седые волосы, крючковатый, в красных прожилках, нос и косматая борода придавали ему надменный вид, который в последние годы проявлялся все более явственно. Его репутации городского палача это нисколько не повредило, даже наоборот. Как и прежде, Якоб Куизль слыл выдающимся заплечных дел мастером – сильным, быстрым, умелым и наделенным разумом, острым, как его меч.

«И все-таки он постарел, – подумала Магдалена. – Постарел, и вид у него печальный. Особенно после смерти мамы. И Георга ему тоже не хватает, как и мне. Они такие одинаковые…»

– Проклятье, если они и дальше будут там торчать, дело бедой обернется! Ей-богу, бедой!

Палач снова вскочил с мешков, отчего повозка ощутимо качнулась. Старый крестьянин с крысиным лицом, который все это время терпеливо ждал на облучке, опасливо покосился на рассерженного гиганта. Губы его зашевелились в беззвучной молитве, и он повернулся к Магдалене.

– Богом прошу, скажи своему отцу, чтобы он сел обратно, – шепнул хозяин повозки. – Если он и дальше будет буянить, волы, чего доброго, взбесятся… – Он небрежно махнул рукой. – А еще лучше отправляйтесь до Бамберга пешком, тут уже недалеко.

– Не беспокойся, отец сейчас успокоится. Уж я его знаю. Вообще, он добрейшей души человек. – Магдалена заговорщически понизила голос: – Во всяком случае, пока у него табак не кончится. У тебя, случаем, не завалялось пары щепоток?

Крестьянин нахмурил лоб:

– Я что, по-твоему, стану курить эту дрянь? Церковь его запретила, и не без причины. Трава эта прямиком из преисподней. Воняет, по крайней мере, точно как оттуда.

Он перекрестился и с недоверием взглянул на палача.

Магдалена со вздохом откинулась на мешок и поджала губы. Старик, который за несколько монет подобрал их в Форххайме, ничего не знал о ремесле Куизля, и женщина благоразумно хранила молчание. Будучи дочерью палача, она понимала: если набожный крестьянин вдруг выяснит, что в пассажирах у него заплечных дел мастер, да еще с семьей, то, скорее всего, ринется в ближайшую церковь и раз десять перечитает «Отче наш».

Свой путь они начали по Леху: на одной из барж добрались сначала до Аугсбурга, а оттуда по мелким речкам – до Нюрнберга. Там у них закончились деньги, и дальше пришлось двигаться по суше. Теперь до Бамберга оставалось всего несколько миль, и тем досаднее была эта задержка.

– Может, посмотрим, почему все встали? – предложила Барбара, сидя на одном из дальних мешков и со скучающим видом свесив ноги с борта повозки. – Все лучше, чем сидеть тут и папину ругань слушать.

Она надулась и поиграла волосами, такими же черными, как у Магдалены. Барбара вообще была очень похожа на свою старшую сестру: те же густые брови и те же черные глаза, в которых всегда читалась легкая насмешка. Все это они унаследовали от матери, Анны-Марии, которая умерла несколько лет назад от лихорадки.

Магдалена кивнула:

– Ты права. Пройдем вперед и посмотрим, что там стряслось на переправе. Пускай ворчун брюзжит себе в одиночестве… – Она подмигнула отцу: – Может, мы даже найдем для тебя немного табака.

Но палач закрыл глаза и, казалось, вслушивался в какую-то мелодию внутри себя. Он несвязно шевелил губами, но Магдалена не смогла разобрать звуков.

Хотя подозревала, что это, как всегда, какой-нибудь давно позабытый марш.

Как только Симон шагнул с сыновьями в густой хвойный лес, крики со стороны обоза почти смолкли. Землю устилали прелые, мокрые от дождя иголки, поглощая малейший шум. Где-то поблизости прокричала сойка, потом воцарилась тишина, неестественная после шумного столпотворения. Даже шелест дождя под плотным хвойным пологом казался каким-то нездешним. Дети, видимо, тоже прониклись торжественной атмосферой. Они прекратили жаловаться и крепко держались за отца.

Симон улыбнулся. Все как обычно. Еще минуту назад он готов был как следует выпороть негодников, но теперь сердце его снова переполняла любовь, безграничная, как небо за горизонтом.

– Сегодня вечером вы наконец увидитесь с дядей Георгом, – сообщил он веселым голосом. – Раньше он всегда вырезал вам мечи из ясеня. Помните? Может, и в этот раз смастерит вам парочку…

– Да, как у палачей! – крикнул маленький Пауль. – Хочу меч, как у палачей, и рубить головы курам! Как у Штехлин в саду! Можно, пап? Пожалуйста!

– Даже не вздумай!

Симон строго взглянул на сына.

Он до сих пор с содроганием вспоминал бойню, которую Пауль несколько месяцев назад учинил над курами знахарки Марты Штехлин. При этом больше всего лекаря смутила ухмылка на лице младшего сына. Резня явно пришлась Паулю по душе. Первая в жизни казнь стала для мальчика праздником.

– А дядя Георг теперь тоже палач? – спросил Петер.

Он был куда спокойнее и смышленее младшего брата. Иногда даже не верилось, что ему всего пять лет. Симон полагал, что причиной тому был серьезный, всегда внимательный взгляд, которым мальчик смотрел на собеседника из-под копны черных волос.

Симон кивнул, с радостью сменив тему:

– Ты прав, Петер. Георг сейчас в учении у вашего двоюродного деда в Бамберге. И когда дед станет слишком стар, он, наверное, станет новым палачом в Шонгау.

– А потом и я, да, папа? – восторженно спросил Пауль. – Я тоже когда-нибудь стану палачом!

– Ну… наверное, – осторожно ответил Симон.

Петер вдруг стиснул его руку и остановился.

– Я не хочу быть палачом. Люди пугаются деда, я так не хочу. Они говорят, что он в сговоре с дьяволом и приносит несчастье. – Мальчик упрямо топнул ногой. – Я стану цирюльником, папа, как ты. Чтобы помогать людям.

Симон невольно ответил на рукопожатие. Действительно, Петер уже сейчас наблюдал за отцом во время лечебных процедур. Он уже читал первые слова на латыни. В отличие от младшего брата, Петер как одержимый рассматривал яркие иллюстрации в книгах из домашней библиотеки Куизля. Так он мог сидеть часами, водя маленьким пальчиком по строкам.

«Он такой же, как я, – подумал Симон. – Но ему никогда не позволят стать лекарем. Только не внуку палача, только не теперь».

– Пап, я чую смерть. Там, впереди, смерть.

Тонкий и звонкий голос Пауля вырвал Симона из мира грез. Как обычно, сообщая что-нибудь жуткое, мальчик говорил на удивление равнодушно.

– Ты ее тоже чувствуешь, смерть? Такой сладкий запах, как от гнилой сливы.

– О чем это ты… – начал Симон, но Пауль уже высвободил руку и пустился в глубь леса.

– Эй, чтоб тебя, а ну стой! – крикнул Симон ему вслед.

Но Пауль уже скрылся среди сосен и не слышал его. Цирюльник выругался, поднял старшего сына на руки и побежал сквозь мокрые заросли, при этом несколько раз споткнулся и едва не упал. Ветви хлестали по его лицу и рвали брюки.

Через некоторое время Симон наконец различил плеск текущей воды. Сосны расступились и уступили место пойменному лесочку с редкими березами, среди которых змеился неглубокий ручей. На берегу стоял Пауль и гордо показывал на крупное раздутое тело, сваленное в темную воду.

– Здесь, здесь! – кричал он взволнованно. – Я нашел!

Симон шагнул ближе и только тогда понял, что перед ним туша крупного оленя. Кто-то разорвал животному горло, да так, что голова с громадными ветвистыми рогами покачивалась на воде. Живот тоже был разорван, и сквозь мокрую шкуру тянулись густые кровавые полосы, как от серпа или граблей.

– Что, ради всего святого…

Симон осторожно поставил Петера на землю и медленно подошел к трупу. В воздухе стоял сладковатый запах разложения. Симон решил, что туша пролежала здесь всего пару дней. Но черви и жуки уже начали свое дело. Пауль потянул за рога, так что голова чуть не оторвалась окончательно.

– Не трогай! – одернул его Симон. – Кто знает, вдруг олень был болен… Возможно, от него исходят ядовитые испарения, и ты можешь заразиться.

Но собственные слова показались ему нелепыми. Оленя убила вовсе не болезнь – его задрали. Вопрос лишь в том, что за хищник смог причинить ему такие увечья.

Стая волков? Медведь?

Симон задумчиво огляделся. Тишина, поначалу такая приятная, вдруг показалась зловещей. Даже если это крупный хищник, странно, что он не разорвал добычу на месте или, по крайней мере, не оттащил в какое-нибудь укрытие.

Может, потому, что он до сих пор где-то поблизости?

Где-то треснула ветка, словно под тяжестью, и деревья, что обступили поляну, разом встали плотнее. Симон ощутил легкую подавленность, которой так и не нашел объяснения. Казалось, сам лес затаил дыхание.

– Петер, Пауль, – начал цирюльник сдержанным голосом. – Пора возвращаться. Мама, наверное, уже волнуется. Пошли.

– Но рога! – заныл Пауль и снова потянул за гниющую голову. – Я хочу забрать рога!

– Вот еще…

Симон взял сыновей за руки и потащил их прочь от ручья. В воде вилась тонкая, как ниточка, струйка крови. Симона вдруг охватил страх, безудержный, словно налетевшая гроза.

Там, впереди, смерть… Такой сладкий запах, как от гнилой сливы.

– Я сказал, нам пора. – Симон вымученно улыбнулся. – А будете послушными, я расскажу вам, какие сладости продаются на ярмарках в Бамберге. И как знать, может, завтра дядя Георг купит вам пару засахаренных яблок… Так что идем.

Пауль нехотя сдался и отвернулся от туши. Они зашагали сквозь мокрые заросли, и вскоре ручей напоминал о себе лишь отдаленным журчанием.

Несколько раз Симону слышался за спиной шорох, словно ступал какой-то крупный зверь. Но всякий раз, когда он оборачивался, позади лишь плотными рядами стояли сосны и дождь капал с ветвей. К тому времени, как они вернулись к ложбине, где по-прежнему шумели крестьяне, от страха осталось лишь тревожное чувство.

И вонь разложения, въевшаяся в одежду.

Охваченные любопытством, Магдалена с Барбарой шагали по заставленной повозками ложбине. Платья их забрызгало грязью и нечистотами, то и дело сестры шарахались от ворчащих свиней и ревущих в страхе волов. Обозу, казалось, не будет конца.

– Ума не приложу, как они все в Бамберге поместятся, – простонала Барбара.

– Учти, это тебе не Шонгау, – напомнила ей Магдалена. – Вот побывала бы ты со мною и Симоном тогда в Регенсбурге… Там улицы шире, чем наша рыночная площадь. – Она нахмурилась: – Но ты права. Если так и дальше будет продолжаться, нам в Бамберг до заката не попасть, и крестьянам придется ждать под стенами. Завтра большая ярмарка, и каждый хочет быть первым. Потому все злятся и напирают.

Сестры семенили мимо бранящихся крестьянок с горами капусты, яблок и груш, мимо сидящих неподвижно конюхов и шумливых зажиточных крестьян, что телегами завозили зерно в город. Несколько раз перед ними выскакивали заблудившиеся козлята или телята.

Наконец они подошли к броду. Дождь взмутил воду, и множество ног превратили переправу в бурое месиво. Там столпились извозчики и крестьяне. Встав полукругом, они, похоже, рассматривали что-то лежащее на земле. Заинтригованные, Магдалена и Барбара протиснулись сквозь толпу, пока не пробились к самому берегу.

У Магдалены перехватило дыхание.

– Бог ты мой! – просипела она. – Что же тут случилось?

Перед ними в намытой волнами тине лежала оторванная человеческая рука. На ней еще висели клочья белой когда-то рубашки. Рыбы, похоже, объели кончики некоторых пальцев, на запястье виднелись разорванные сухожилия, но в целом рука неплохо сохранилась. Магдалена решила, что она пролежала в воде всего несколько дней – уж точно не дольше двух недель.

– А я вам говорю, это та самая зверюга! – заявил один из возчиков в толпе. – Эта рука – предостережение нам. Кто перейдет реку, того она и пожрет.

– Зве… зверюга? – переспросила Барбара, вытаращив глаза. – Что еще за зверюга?

Ей явно стоило больших усилий оторвать взгляд от жуткой находки.

– Ха, а ты до сих пор про нее не слыхала? – Другой извозчик в широкополой шляпе сплюнул перед ними в илистую воду. – В Смоорвальде настоящий монстр завелся! На его совести уж куча народу числится. Хорошо бы невредимыми до города добраться…

Первый извозчик, высокий и широкоплечий мужчина лет пятидесяти, смиренно покачал головой.

– В городе теперь тоже небезопасно, – проворчал он. – У меня шурин в Бамберге живет, так он собственными глазами видел, как стражники выловили из Регница руку и ногу, прямо у Большого моста. А теперь еще вот это… Господи, защити нас и наших детей!

Он перекрестился, и пожилая женщина возле него затараторила молитву.

– Эммм… это все, конечно, прескверно, – начала Магдалена осторожно. – Но тогда нам тем более стоит поторопиться, пока не стемнело.

Она взглянула на деревья, над верхушками которых уже сгущались тени, и невольно подумала о Симоне и сыновьях, которые, наверное, до сих пор играли в лесу.

– Ну, чего же мы ждем?

Высокий извозчик сначала посмотрел на нее растерянно, а потом заговорил медленно, словно обращался к ребенку:

– Ты что, не понимаешь? Мы не можем перейти реку! – Он с содроганием показал на оторванную руку: – Разве не видишь, что рука показывает в нашу сторону, будто предостеречь хочет? Кто пройдет по этому месту, того ждет погибель!

– Неподалеку от Мюнхена как-то тоже нашли руку, на краю моста, – добавил извозчик в шляпе и задумчиво поскреб небритый подбородок. – Кто-то прибил ее свинцовым гвоздем к перилам. Кое-кого это позабавило. Они оторвали руку, швырнули ее в реку и поскакали по мосту дальше. А мост возьми да и обвались, и течение всех унесло. Больше их никто и не видел!

– Но… не станем же мы торчать тут все из-за какой-то руки! – возразила Магдалена. – За нами уже целый обоз скопился!

Однако и ее охватила легкая дрожь при виде оторванной, уже подгнившей конечности в грязи. Что же, ради всего святого, случилось в лесу с ее владельцем?

– Нам конец, – пробормотала пожилая женщина рядом с сестрами. – Эта переправа единственная на много миль вокруг. Если придется провести ночь здесь, то помилуй нас Господи! Эта зверюга всех нас прикончит.

Она в очередной раз перекрестилась и взглянула в сторону темнеющего леса. Дождь все лил, не переставая.

– Может, стоит проведать Симона с детьми? – прошептала Барбара Магдалене. – Если тут и в самом деле кто-то зверствует, то лучше держаться поближе к повозкам.

Магдалена кивнула:

– Ты права. Я сейчас же…

В этот миг за спиной послышались знакомые голоса. Магдалена обернулась и, к своему великому облегчению, увидела, как Симон вместе с ребятами проталкивается к ней сквозь толпу. Невысокий цирюльник выглядел бледным и встревоженным, и все-таки по лицу его скользнула улыбка.

– Твой отец сказал, что ты где-то здесь, у переправы, – сообщил он и показал через плечо. К ним приближался массивный силуэт палача. – До сих пор все стоит, вот он и ругается, как извозчик.

– Ну, теперь мы хотя бы выяснили причину задержки, – ответила Магдалена и показала на руку в грязи: – Люди усмотрели в этом предостережение и не желают переходить реку. А…

Она хотела объяснить все подробнее, но тут к ним подошел отец. Не удостоив собравшихся взглядом, он хмуро посмотрел на оторванную конечность. Потом наклонился к ней, чтобы рассмотреть хорошенько.

– Не трогай! – прошипел извозчик в шляпе. – Еще беду накличешь – на себя и на всех нас!

– Это из-за того, что я трону гнилую руку? – Палач по-прежнему держал во рту трубку, и невозможно было толком разобрать слова. – Будь оно так, меня бы несчастья преследовали, как Иова.

Он осторожно поднял руку и стал осматривать.

– Господи, что он такое делает? – просипел высокий извозчик. – Можно подумать, он ее нюхает!

– Ну… не совсем, – отозвалась Магдалена. – Он только…

– Человек, которому принадлежала эта рука, был хилым и довольно старым, – перебил ее палач и вынул наконец трубку изо рта. – Лет шестьдесят, наверное… Нет, скорее семьдесят. И он был знатным господином. Во всяком случае, постоянно что-то подписывал и ставил печати. Хм… – Он поднес руку к самому лицу, словно хотел укусить. – Да, несомненно, патриций. Не так давно овдовел и подыскивал партию помоложе. Возможно, как раз ехал на смотрины. Да толку-то, ему все равно недолго осталось. Подагра его уже доконала. Еще год или два, и был бы готов. – Куизль степенно кивнул. – Проклятье, эта рука – предостережение всем нам, чтоб не переедали жирного мяса. Ни больше, ни меньше… Что ж, она свою задачу выполнила.

Палач широко размахнулся и швырнул руку в бурлящий поток, где та сразу и потонула. Толпа охнула, как если бы Куизль убил одного из них.

– Ты… ты что же натворил? – прохрипел извозчик в шляпе. – Знак…

– Какой еще знак? Это всего лишь рука. А теперь поехали дальше, пока я действительно не озверел от этой погоды.

С этими словами Куизль зашагал обратно к повозкам. Люди у реки провожали его растерянными взглядами.

– Господь помилуй, кто ж это был? – спросил наконец коренастый извозчик. – Колдун? Или демон? Откуда он узнал, чья это рука?

– Он, скажем так, повидал уже немало оторванных конечностей, – ответила Магдалена и развернулась. – В этом отношении у него… имеется кое-какой опыт. Так что можете не сомневаться в его словах.

И она вместе с остальными поспешила вслед за отцом.

Вскоре они настигли Куизля. Он быстро шагал по размытой ложбине, и вид у него был мрачный. Симон поручил сыновей Барбаре и, не скрывая любопытства, обратился к тестю.

– Я впечатлен, мое почтение, – сказал он, стараясь, как и Магдалена, не отставать от палача.

– Черт, потому что Господь даровал мне глаза, – проворчал Куизль. – Вот и всё. Никакого колдовства. Так что можешь приберечь свои похвалы.

– Ну, не тяни, – потребовала Магдалена, зная, как отец любил подержать других в неведении; ее тоже терзало любопытство. – Рассказывай, а то Симон опять спать не сможет.

Куизль усмехнулся:

– И поделом бы ему… Ну да ладно.

Не сбавляя шага, он принялся живо объяснять:

– Кожа была морщинистая, как у старика, но ладони без мозолей, мягкие, как попа младенца. Кроме того, на кончиках еще уцелевших пальцев остались въевшиеся чернильные пятна. Да, а к одному ногтю, очень ухоженному, пристало крошечное пятнышко сургуча. Говорю же, у меня есть глаза. А больше тут ничего и не нужно.

– Но вы еще говорили про смотрины и подагру, – не унимался Симон. – Что все это значит?

– Проклятье, ты кто, цирюльник или шарлатан? Не видел узловатые суставы и белесые пятна? Что толку читать книжки, если не можешь читать людей? – Куизль презрительно сплюнул. – Суставы до того распухли, что я с трудом заметил бледную линию на безымянном пальце. Тот человек долго носил обручальное кольцо, думаю, не один десяток лет. Но не так давно снял его. А это делается лишь в том случае, если решил подыскать себе кого-то нового. Он был в пути. Возможно, ехал к невесте. И все-таки…

Палач задумчиво замолчал и остановился. Повозки постепенно приходили в движение. Вот уже приближалась со скрипом их собственная, направляемая старым крестьянином.

– Что такое? – спросила Магдалена. – Видимо, есть что-то еще, чего ты не стал говорить ни нам, ни остальным?

Куизль пожал плечами:

– Ну, кое-что и вправду заставило меня задуматься. Можно подумать, что этого человека убили. Убийцы оставили тело в лесу, где его нашли и разорвали дикие звери. Рука в конце концов упала в воду, и сегодня во время дождя ее прибило к берегу.

– Но все было не так, – тихо проговорил Симон. – Я прав?

– Ты прав, все было не так. Я осмотрел сустав. На нем нет следов укусов. Руку аккуратно отрезали. Звери тут ни при чем. Беднягу разделали, как подвешенную тушу. Но кто и почему, этого даже я не могу объяснить.

Палач стряхнул с волос капли дождя и забрался на козлы. Крестьянин, который с содроганием слушал его последние слова, смотрел на него, как на воплощенный кошмар.

* * *

Путники добрались до Бамберга перед самым закатом. За последний час они несколько раз услышали, как воют волки, – правда, очень далеко, в лесах. И все-таки этого оказалось достаточно, чтобы у Барбары в свете пережитого у реки побледнело лицо. Может, это то самое чудище, о котором толковали люди?

По крайней мере, дождь наконец прекратился. Но дорогу так размыло, что повозки катились очень медленно. Всю округу пронизали небольшие речки, ручьи и каналы, и болотистая земля, особенно к югу от города, превратилась в едва проходимую чащу. А вот к востоку, наоборот, простирались поля и пашни. Но теперь, под конец октября, они смотрелись голыми и неприветливыми.

Магдалена брезгливо поморщилась. От резкого запаха, которым встретил их город, стискивало горло. Справа от дороги тянулся широкий ров, который пересыхал возле городских ворот, образуя вязкое, вонючее болото. В скудных лужах плавали гнилые фрукты и трупы мелких зверей. Перекинутый над топью широкий обветшалый мост упирался в городские ворота, перед которыми в час закрытия теснились повозки. Многим их владельцам, скорее всего, придется провести ночь на залежных полях за городскими стенами. После разговора извозчиков и страшной находки у реки от одной только мысли об этом Магдалена содрогнулась. Что же такое скрывалось в лесах вокруг Бамберга?

Путники спешно попрощались со старым крестьянином, который явно рад был от них избавиться, и направились к узкой калитке возле ворот. Они подоспели как раз вовремя. Колокола бамбергских церквей уже созывали домой горожан, что трудились на своих небольших наделах за городскими стенами. В проеме стоял стражник с ключом и поторапливал запоздавших. На лице его читалась тревога, даже страх. Он лишь спросил Куизлей об их намерениях в городе и спешно пропихнул их в ворота.

– Пошевеливайся! – рявкнул стражник и подтолкнул идущую позади всех Барбару, чтобы шагала быстрее, и показал на солнце, опустившееся к западной стене: – Скоро тут темно будет, хоть глаз выколи. – Он зябко потер руки. – Осенние ночи, будь они неладны… День меркнет, и перекреститься не успеваешь.

– Если у тебя от страха штаны тяжелеют, шел бы в пекари, а не стражники, – ответил с усмешкой Куизль, протискиваясь сквозь низкий проем. – Сейчас уже лежал бы в кровати рядом с женой, мял бы ее пухлые булки…

– Я бы на твоем месте попридержал язык, громила. Что ты вообще знаешь об этом проклятом городе?

Стражник, казалось, хотел еще что-то добавить, но потом лишь пожал плечами и побрел по шаткой лесенке в сторожку, чтобы заступить на ночное дежурство.

Магдалена вгляделась в тень впереди, где начинались первые дома. С тех пор как она в последний раз бывала в большом городе, прошло несколько лет. Это было в Регенсбурге в самый разгар лета, сияло солнце, и дух захватывало от размеров и роскоши. В Бамберге, напротив, было что-то гнетущее. Возможно, причиной тому была осенняя пора. Вслед за вечерней прохладой на город стал наползать туман – сначала небольшими клочками; но постепенно он сгущался и плотным покрывалом стелился по крышам домов. За воротами начиналась широкая улица, которая вскоре переходила в лабиринт извилистых, немощеных проулков.

Черные щупальца сумерек уже тянулись к покосившимся домам, так что Магдалена могла лишь догадываться о размерах города. Говорили, что Бамберг, как и Рим, был построен на семи холмах. Женщина и вправду заметила на юго-востоке три темные возвышенности. На средней величественно возвышался символ города – собор. На правом холме в отсветах уходящего дня вырисовывались очертания большого монастыря. Слева, чуть дальше остальных, окутанные туманом, высились развалины крепости. Оттуда доносился плеск то ли канала, то ли реки. По крайней мере, воняло теперь не так противно, как у ворот.

Многочисленные повозки и телеги, что теснились минуту назад перед воротами, теперь с дребезгом катили к отведенным для них местам и терялись во мраке. Время от времени, блуждая с семьей по грязным, зловонным улочкам, Магдалена слышала смех и одинокие выкрики. Из-за поворотов доносились торопливые шаги или скрип колес, потом наступала тишина. Магдалена помнила это вечернее спокойствие в Шонгау, но Бамберг почему-то представлялся ей более оживленным. Было в пустоте темных переулков что-то тягостное, враждебное.

«Как на кладбище, – пронеслось у нее в голове, и она плотнее повязала платок. – Чувствуют ли это остальные?»

Магдалена оглянулась на Симона и на других, уныло шагавших следом. Петер и Пауль были вымотаны и тихо жаловались, дергая Симона за руки. Отец молча шагал впереди.

– Далеко еще? – спросила Магдалена усталым голосом. – Дети проголодались, и у меня уже ноги отваливаются. Да и не горю я желанием часами бродить в темноте по незнакомому городу. Кого только не встретишь…

Палач пожал плечами:

– Палачи нечасто селятся посреди главной площади. А с прошлого раза, когда я бывал здесь, видимо, кое-что переменилось. – Он огляделся по сторонам. – Туман, чтоб его! Вообще-то нам надо идти к северу вдоль городской стены…

– Стена у нас за спиной, – перебил его Симон и показал через плечо в полумрак. – Я успел заметить на небольшой площади с колодцем…

– Может, почтенный зять подскажет мне, где разыскать собственного брата?

– Почтенный зять хочет помочь, только и всего, – вмешалась Магдалена. – Так нет же, ты, как всегда, всех умнее. – Она вздохнула: – Почему вы, мужчины, становитесь такими твердолобыми, когда заблудитесь?

– Я не заблудился, просто темно и туман густой, – проворчал Куизль и поспешил дальше. – Могли бы и дома остаться. Я все равно тащился сюда лишь затем, чтобы с Георгом повидаться. Уж точно не из-за братца, старого мерзавца… Вообще удивительно, почему он пригласил нас на свою свадьбу. – Он сплюнул на пыльную мостовую. – От одной только мысли, что в Шонгау вместо меня сейчас хозяйничает палач из Штайнгадена, мне становится дурно. Знатную же резню он там устроит…

Магдалена зашагала следом. Чувство подавленности все росло. Темнота и туман в тесных, неосвещенных переулках сгустились уже настолько, что дальше следующего поворота ничего нельзя было разглядеть. Время от времени раздавался шорох, словно кто-то или что-то следовало за ними по тесным проулкам. Магдалена оглянулась на других и заметила, что Симон с Барбарой тоже опасливо озираются. Она невольно вспомнила бледное лицо стражника и его последние слова.

Что вы вообще знаете об этом проклятом городе?

Что, если стражник чего-то недоговаривал? И если это как-то связано с чудовищем, о котором говорили извозчики? Оторванная рука принадлежала богатому горожанину. Может, патрицию из Бамберга?

Магдалена снова вгляделась во мрак и неожиданно поняла, что ее так угнетало. Это было так очевидно, но она до сих пор этого не замечала.

«Дома! – пронеслось у нее в голове. – Многие из них пустуют!»

И действительно, во многих домах, мимо которых они проходили, были заколочены окна, где-то не хватало дверей, или черные провалы зияли на месте оконных проемов. Магдалена присмотрелась к ним внимательнее. То были не какие-нибудь убогие жилища, а богатые особняки, принадлежавшие когда-то патрициям и зажиточным горожанам. От некоторых строений остались лишь руины, а некоторые как раз начали восстанавливать. Магдалена вспомнила многочисленные краны, подъемники и мешки с раствором, которые попадались им на пути. Симон, судя по всему, тоже заметил пустующие жилища.

– Что случилось с домами? – спросил он тестя. – Почему их столько заброшено?

– Ну, война и в Бамберге побушевала, – отозвался палач, вспоминая дорогу перед очередной развилкой. – Да с размахом. Солдаты разоряли город с завидным постоянством. Лет двадцать с тех пор прошло, но многие горожане тогда бежали и больше не возвращались. Когда я бывал здесь несколько лет назад, все было намного хуже. Городу нужно время, чтобы оправиться после такого. Хотя и это не всегда получается, и остается лишь груда развалин, где только ветер свищет…

– Но Шонгау ведь быстро все преодолел, – заметила Магдалена задумчиво. – К тому же пустуют по большей части дома патрициев.

– Мне совершенно все равно, что здесь было, – пожаловалась Барбара, которая плелась в хвосте. – Я просто устала. Надеюсь, дядя Бартоломей не в таких же развалинах живет. Надо было мне дома остаться. Там сейчас Кирмес, танцы и…

– Боюсь, есть еще и другая причина, почему столько домов заброшено, – перебил ее отец, оставив без внимания жалобы младшей дочери. – Куда ужаснее, чем война, если такое вообще возможно. Я слышал об этом даже в Шонгау. Скверная история.

Магдалена вопросительно посмотрела на палача:

– Что за история?

– Спросишь у Бартоломея. Думаю, он знает об этом больше, чем ему хотелось бы… – Палач ускорил шаг. – А теперь пошевеливайтесь, пока Барбара своим нытьем стражников на нашу голову не накликала.

Куизль молча шагал сквозь туман. Где-то за городскими стенами снова завыли волки.

* * *

Адельхайд Ринсвизер остановилась и прислушалась. Волчий вой нарастал, словно детский плач, пронзительный и протяжный. Над соснами серебряным диском показалась почти полная луна.

Звери были еще далеко, вой раздавался глубоко в лесу. И все-таки сердце у Адельхайд забилось чаще. Она пробиралась сквозь заросли по другую сторону городских стен. В том, что по окрестностям водились волки, не было ничего необычного – даже спустя двадцать лет после войны многие из разоренных селений оставались заброшенными, и среди развалин бродили лишь дикие звери. Но в Хауптсмоорвальде волки не показывались уже давно. Они сторонились людей с их дубинами, мушкетами и мечами и предпочитали охотиться на овец, что паслись на лугах к югу от Альтенбурга.

Разве что теперь голод пересилил страх.

Адельхайд поежилась, плотнее закуталась в плащ и двинулась дальше в лес. Теперь, в конце октября, по ночам было уже чертовски холодно. Если б муж знал об этой ее ночной вылазке, то ни за что не отпустил бы. Стражника у ворот тоже лишь с огромным трудом удалось уговорить, чтобы открыл ей ворота в столь поздний час; но то, что разыскивала молодая супруга аптекаря, пригодилось бы и его жене. Поэтому часовой ворчливо выпустил женщину за ворота.

Под ногами трещали ветки. Она миновала несколько искривленных сосен, что тянули к ней свои ветви. Вдали на городской стене мерцало несколько огоньков, но среди деревьев царила непроглядная тьма. Только луна освещала женщине путь. Снова послышался волчий вой, и Адельхайд непроизвольно ускорила шаг.

Она искала волкану, похожий на лилию цветок, считавшийся верным средством против беременности. Женщины часто приходили тайком к ней и к ее мужу в аптеку и отчаянно просили снадобье, способное уберечь их от позора и столба на рыночной площади. Муж обычно гнал бедных девиц прочь или отсылал к знахарке за городскими стенами. Умерщвление плода – даже содействие этому – в епархии Бамберга, как и везде, каралось смертью. Но Адельхайд всегда сочувствовала девушкам. Ей и самой, прежде чем выйти за почтенного аптекаря Магнуса Ринсвизера, приходилось после какого-нибудь романа попадать в переплет. Старуха Траудель в Тойерштадте выручала ее тогда волканой, и теперь Адельхайд считала своим долгом помогать другим.

Именно старуха Траудель рассказала ей тогда, что волкану следует собирать лишь при растущей луне. Ее также называли колдовской или чертовой травой, и в здешних местах она была очень редка. Однако Адельхайд знала укромную поляну, на которой в прошлом году уже собрала несколько цветков. И теперь она надеялась, несмотря на позднюю осень, отыскать еще немного.

Снова послышался вой, и женщина с содроганием отметила, что в этот раз он звучал ближе. Неужели волки осмелились подобраться вплотную к городу? Адельхайд невольно подумала о пропавших людях, которые уже не первую неделю были главной темой для разговоров. Бесследно пропали две женщины, и старый Шварцконц так и не вернулся из поездки в Нюрнберг. До сих пор нашлась лишь оторванная рука, да из Регница выловили изгрызенную крысами ногу. Горожане уже поговаривали о дьявольском промысле, тем более что недавно ночью кто-то видел на улице мохнатое существо. До сих пор Адельхайд считала все это преувеличенными слухами, но за городскими стенами, в темном лесу, опасность уже не представлялась ей надуманной.

Она вцепилась в ремни ивовой корзины за спиной, в которой уже лежали кое-какие травы, и пустилась бегом. Теперь уж недалеко. Вот слева показался ствол поваленного дуба, служивший ей вехой, и проступили в лунном свете знакомые заросли боярышника. Адельхайд раздвинула колючие ветки и наконец увидела поляну. У женщины вырвался вздох облегчения.

Ну, наконец-то! Слава Богу!

Вскоре она увидела в серебристом свете луны то, что искала. Цветы росли у противоположного края поляны. Семенные коробочки давно раскрылись, но по-прежнему распространяли слабый аромат экзотических пряностей. Адельхайд спешно направилась к растениям, на ходу доставая из корзины тонкую льняную перчатку и крепкий кожаный мешочек. Семена волканы были так ядовиты, что их нельзя было касаться обнаженными руками. В жаркую погоду сочащееся из них масло легко воспламенялось, поэтому волкану также называли «купиной неопалимой». Сейчас на вялых стеблях болтались лишь остатки семенных коробочек, но Адельхайд не хотела рисковать без нужды. Она осторожно собирала немногочисленные семена, складывала в небольшой мешочек и шептала при этом молитву, как учила ее старая Траудель.

– …и благословен плод чрева твоего Иисус…

Адельхайд спешно перекрестилась и поднялась. Не успела она завязать мешочек, как снова раздался вой.

В этот раз совсем близко.

Адельхайд испуганно огляделась. За кустами боярышника, дрожащими под осенним ветром, притаился какой-то темный силуэт. Неясный и подрагивающий, он замер у самой земли. В темноте вспыхнула пара красных глаз.

Это еще что за…

Адельхайд вытерла пот со лба, и красные глаза внезапно исчезли. Может, разыгралось воображение?

– Эй! Кто там?.. – нерешительно спросила она во тьму.

Не дождавшись ответа, Адельхайд пробормотала молитву, стиснула в руке мешочек и бегом пересекла поляну, сторонясь при этом кустов боярышника. До городских ворот оставалось еще больше мили, но деревья расступились гораздо раньше. Вот показались первые селения. Скоро она окажется на относительно безопасной дороге, надо только поторопиться. Быть может, ей даже встретятся запоздалые путники. Все будет хорошо…

На мгновение ей послышался шорох, потом урчание. Но когда Адельхайд вышла на тропу, ведущую обратно к дороге, тишину нарушали лишь ее торопливые шаги. Где-то вдали крикнул сыч. Казалось, птица смеется над ней. Адельхайд сердито встряхнула головой.

Суеверная баба! Видел бы тебя сейчас Магнус…

Она бежала и сама себя бранила дурехой. Ведь надо же было так перепугаться! За кустом, наверное, пряталась лишь напуганная косуля, может, даже кабан или одинокий волк. Но ничего такого, что могло бы напугать взрослого человека. Волки были опасны только в стае, в одиночку они не осмеливались…

Адельхайд насторожилась. Собственные шаги вдруг показались ей на удивление громкими. Они звучали как-то запоздало, словно эхо. Женщина остановилась и заметила, к своему ужасу, что шаги не стихли.

Топ… топ… топ…

Адельхайд испуганно зажала рот, осознав, что это означало.

Топ… топ… топ…

Кто-то бежал наравне с нею.

Шаги неожиданно стихли, и в следующий миг совсем рядом треснуло несколько веток.

– Кто бы ты ни был… покажись сейчас же! – велела Адельхайд глухим голосом. – Если это чья-то шутка, то мне нисколько не смешно. Это…

В это мгновение что-то с треском ринулось сквозь кустарник.

Оно сбило оцепеневшую женщину с ног и навалилось сверху. Вдохнув запах звериного пота и мокрой шерсти, Адельхайд пронзительно завопила. Но ее с хрипом придавило что-то крупное и тяжелое, и крик оборвался.

Господи, помоги мне, этого не может быть… Это невозможно… Это…

Наконец-то она провалилась в беспамятство. Мгновением позже снова раздался волчий вой, и черная тень потащила свою добычу в заросли.

Топ… топ… топ…

Что-то в последний раз прошуршало, всхрипнуло. И от Адельхайд Ринсвизер остался лишь легкий, нежно отдающий гвоздикой аромат волканы.

 

2

26 октября 1668 года от Рождества Христова, ночью в Бамберге

Когда Магдалена уже решила, что они никогда не разыщут дом дяди, отец вдруг остановился и торжествующе показал на двухэтажное строение прямо у северного рва.

– Ха! Что я говорил! – прогремел он. – Дом моего братца. Малость обветшал с прошлого раза, но по-прежнему великолепный. Долго же Барт Совету зад лизал, чтоб ему в городе позволили жить…

Магдалена обвела хмурым взглядом окутанный туманом, покосившийся дом. К нему примыкали небольшой сарай и конюшня. Краска давно облупилась, и стоял он так близко ко рву, что казалось, в любую минуту может рухнуть в зловонную трясину. И все-таки строение было внушительным. Магдалена невольно вспомнила отцовский дом в Шонгау; он располагался в зловонном Кожевенном переулке, за городскими стенами, и по размеру даже близко не мог сравниться с домом Бартоломея. Магдалена заподозрила, что едва прикрытая неприязнь отца к своему брату вызвана в какой-то мере завистью.

Сквозь закрытые ставни первого этажа на улицу пробивалась тонкая полоса неверного света. Палач решительно заколотил в массивную деревянную дверь. В скором времени послышался приглушенный, но знакомый голос, от которого у Магдалены сердце забилось чаще.

– Это вы, дядя Бартоломей? – спросил кто-то осторожно. – Я не думал, что вы так рано вернетесь из камеры. Почему…

– Георг, чтоб тебя, это я, твой отец! Давай открывай уже. Или хочешь, чтоб мы так и стояли на холоде?

Палач дернул за ручку, и изнутри донесся шорох. Потом засов отошел в сторону и дверь распахнулась.

– Георг! Слава небесам!

При виде младшего брата Магдалена радостно вскрикнула. Они не виделись вот уже два года. Георг вырос, юношеские прыщи на его лице сменились черным пушком. В свои шестнадцать лет он выглядел теперь куда сильнее и крепче, словно уменьшенная копия отца с крючковатым носом, широкой грудью и черными взъерошенными волосами. Георг расплылся в улыбке и со смехом покачал головой:

– Похоже, мои молитвы были услышаны! Еще сегодня утром дядя говорил, что вы, наверное, так и не приедете на его свадьбу. Но я знал, что вы меня не оставите… Господи, как же я рад вас видеть!

Одного за другим Георг обнял сначала отца, затем Барбару и наконец Магдалену. Потом подхватил ликующих племянников и по очереди подбросил высоко в воздух.

– Дядя Георг, дядя Георг! – восторженно кричал Пауль. – Ты смастеришь мне меч, как у палачей?

– Как у палачей? – растерялся Георг.

– Я рассказал, как ты раньше вырезал им мечи, – пояснил Симон, стоя чуть в стороне. – Мальчишки, ты же знаешь… Боюсь, они теперь успокоятся, только когда получат по клинку.

Георг ухмыльнулся, отпустил ребят и пожал Симону руку.

– Получат они свои мечи, даю слово бесчестного подмастерья. – Он заговорщически взглянул на Пауля: – А будешь слушаться, сможешь как-нибудь подержать меч дяди Бартоломея. Он у него даже длиннее, чем у деда.

– Как будто в этом все дело, – проворчал Куизль. – Шею перерезать я и кухонным ножом смогу.

– Вы хоть иногда можете поговорить о чем-нибудь другом? – покачала головой Магдалена. – Вечно эти мечи! Хоть Петер унаследовал от отца мирный характер… Из вашей породы мне и одного хватает по горло.

Она со вздохом кивнула на маленького Пауля, который как раз колол брата воображаемым кинжалом.

Симон улыбнулся и привлек к себе ноющего сына.

– Петер в свои пять лет уже умеет читать, – сообщил он с гордостью. – Латынь, немецкий и даже несколько греческих букв. Я сам его учил, и в лекарствах…

– Может, впустишь наконец старого отца, Георг? – перебил его Куизль. – Думаю, мы довольно настоялись в осеннем тумане. Хотя я и в трактире могу переночевать, если тебе так больше нравится.

– Входи, конечно. – Георг отступил в сторону и пропустил родных в дом.

В углу пылала жаром изразцовая печь, и Магдалена тут же позабыла о сырости и тумане. В общей комнате было прибрано; чувствовалось радушие. Пол устилал свежий тростник, и в центре стоял недавно обструганный стол на большую семью. За ним помещался красный угол: рядом с распятием и засушенными розами висел меч палача. Он и в самом деле был чуть длиннее, чем у Куизля в Шонгау. Пауль не раздумывая устремился за клинком, но Георг со смехом схватил его за шкирку.

– Успеешь еще подержать его, – успокоил он мальчика. – А сейчас пусть лучше Барбара отведет вас наверх. Вам давно спать пора.

Девушка закатила глаза, но послушно взяла детей за руки и стала подниматься по узкой лестнице. Мальчики зевали и почти не сопротивлялись. Вскоре сверху донеслись успокаивающие звуки колыбельной.

Некоторое время все хранили молчание. Затем Георг снял со стены внушительных размеров меч и протянул отцу.

– Рукоять из акульей кожи, – пояснил он с гордостью. – Если у палача вспотеют руки, она становится шершавой, будто из тысячи мелких зубов. Насколько я знаю, такие мечи есть только у палачей Бамберга. Ни на дюйм не выскользнет. Попробуй.

Куизль пожал плечами и отвернулся.

– Если у палача потеют руки, это значит только одно: он наложил в штаны. А пугливый палач ничуть не лучше старой беззубой шлюхи. – Якоб склонил голову набок и окинул комнату оценивающим взглядом. – Но должен признаться, с прошлого моего приезда тут кое-что переменилось. Значит, Бартоломей и вправду чего-то добился. Вот уж чего не ожидал от бледного боязливого паренька…

– Вот подожди, пусть он на Катарине женится, – ответил Георг. – Его предыдущая жена была родом из семьи живодера. Славная Йохана, помилуй Господи ее душу, умерла от чахотки. Денег в семью, видимо, не приносила, и детей у них не было. – Он тихо вздохнул, а потом приосанился. – Но с новой женой дядя не прогадал – дочь судебного секретаря. Приданое всем на зависть. А уж глянуть на Катарину, так и не представишь, чтобы ее какая хворь сломила, – добавил он с ухмылкой. – Ну, скоро вы сами ее увидите. Это она заставила дядю Бартоломея пригласить родственников. Катарина хочет отпраздновать свадьбу с размахом.

Куизль нахмурился:

– И Барт получил на это разрешение Совета? Кто ж позволит палачу жениться на ком-то из высших кругов?

– Разрешение уже у него в кармане. Его будущий тесть, видимо, как-то обстряпал это дело. – Георг улыбнулся и повернулся с объяснениями к Магдалене: – Палач в Бамберге – не то что в Шонгау. Может, мы и не знатные горожане, зато на улице нас не сторонятся. С нами считаются. Тебе тут понравилось бы, сестрица.

– Неудивительно, что Бартоломей теперь как сыр в масле катается, – вмешался Куизль. – После всего, что в городе случилось… В Бамберге палачам живется, как священникам в ином городишке.

Магдалена обратила на отца растерянный взгляд:

– Что… что ты имеешь в виду?

Палач отмахнулся:

– Мне до этого дела нет. А где, собственно, мой почтенный братец?

Георг вернул меч на место. В красном углу между распятием и розами клинок смотрелся как языческий символ.

– Дядя еще в камере. Только вчера был допрос с пристрастием, и он приводит инструменты в порядок. Упрямый вор, крал пожертвования в церкви Святого Мартина… – Юный подмастерье вздохнул: – Все доказательства против него. Но ты же знаешь, как у нас всё. Без признания не вынесешь приговор. Он даже на дыбе ни в чем не сознался, и пришлось его отпустить.

– Допрос, значит… Видно, тебе тут есть чем заняться?

– Дядя даже дает мне поручения во время пыток или казней. – Георг скрестил руки на широкой груди. – Не то что у тебя. Ты мне только повозку скоблить разрешал.

– Так тебе, видно, по душе, что тебя из Шонгау изгнали? – огрызнулся Куизль и хлопнул по столу так, что миски задребезжали. – Уж будь покоен, Лехнер не скоро тебе вернуться позволит.

Повисло неловкое молчание, и Магдалена тихо вздохнула. Два года назад ее брат ввязался в драку с печально известными братьями Бертхольдами и избил до полусмерти младшего из них. С тех пор сын пекаря хромал, и судебный секретарь Лехнер на пять лет изгнал Георга из Шонгау. Для отца это стало тяжелым ударом. С тех пор ему с горем пополам помогал вечно пьяный живодер, и сын палача из Штайнгадена метил на его место.

– За городом, по ту сторону реки, с нами такая жуть приключилась, – произнесла наконец Магдалена, чтобы сменить тему, и рассказала Георгу об оторванной руке и опасениях путников. – И вообще какие-то все странные здесь… На дорогах люди только и говорят, что о кровожадном чудовище. Ты что-нибудь знаешь про это?

Георг склонил голову.

– Насчет руки вам в любом случае лучше сообщить страже, – ответил он нерешительно. – Если отец все правильно описал, то она и вправду могла принадлежать Георгу Шварцконцу.

– И кто же этот Георг Шварцконц? – спросил Симон.

Подмастерье палача вздохнул:

– Престарелый советник и торговец сукном. Месяц назад так и не вернулся из поездки в Нюрнберг. Говорят, он туда так и не добрался. И он не единственный. С тех пор пропали еще две женщины из горожан. И в довершение всего дети нашли неподалеку человеческую руку, а позже из Регница выловили ногу. – Георг пожал плечами. – Ну, с тех пор поговаривают, что в окрестностях завелся монстр и пожирает людей. Некоторые даже утверждают, что видели его собственными глазами.

Юноша взял со стола корку хлеба, щедро откусил и продолжил с набитым ртом:

– Всего лишь слухи, как я уже сказал. Одна из женщин, видимо, поссорилась с новоиспеченным мужем, а Шварцконц… Дороги в Хауптсмоорвальде и без монстров довольно опасны. После войны там разбойников и мародеров хоть отбавляй. Вот всего полгода назад мы схватили очередную банду. Главаря четвертовали, а конечности разместили на перекрестках другим в назидание.

– Хауптсмоорвальд? – перебил его Симон, лицо его заметно побледнело. – Это тот обширный лес, по которому мы проезжали сегодня вечером?

Магдалена кивнула:

– Да, старый крестьянин, который подвозил нас, так его и называл. А почему ты спрашиваешь?

– Ничего, просто… – Симон помедлил, потом вздохнул и продолжил: – Мы с детьми нашли в лесу тушу оленя. Кто-то его жестоко растерзал. Черт знает, кто это сделал.

– Ха! Волки, кто же еще? – Куизль взял кувшин с разбавленным вином и налил себе. – В стае ублюдки превращаются в настоящих монстров. Никаких исчадий ада тут не нужно. Вы суеверны, как кучка старых прачек в Шонгау.

– Нелегко согласиться с этим упрямцем, но он, черт возьми, прав.

Голос донесся со стороны двери, со скрипом распахнутой. Внутрь вошел мужчина лет пятидесяти и хмурой наружности. Он был широкоплеч и массивен, на голове, такой же мясистой, почти не осталось волос. Из-под густой бороды торчали типичные для Куизлей крючковатый нос и выдающийся подбородок, своенравно выставленный вперед, как у Щелкунчика. Когда мужчина приблизился, Магдалена заметила, что он прихрамывал. К правому башмаку была приделана высокая, вырезанная из дерева подошва, и колодка эта стучала при каждом шаге. Неожиданно лицо его растянулось в ухмылке, он приветственно распростер крепкие руки и шагнул к отцу. Магдалена только теперь заметила, какой добрый, приветливый у него взгляд, совершенно неуместный для столь грубого на вид гиганта.

– Дай прижму тебя к груди, старший братец. Сколько минуло с нашей последней встречи? Лет двадцать? Или тридцать?

– Целая вечность.

– А ты растолстел, Якоб, – отметил Бартоломей и шутливо поднял палец: – Растолстел и обрюзг.

Старший Куизль осклабился:

– И у тебя волос не прибавилось.

Палач из Шонгау поднялся со скамьи, и братья неуклюже обнялись. Магдалене показалось, что это действие вызвало у обоих физическую боль. Ей вспомнилось, как резко отзывался отец всякий раз, когда она заговаривала с ним о Бартоломее. Ему определенно стоило пересилить себя, чтобы отправить собственного сына в учение к не столь любимому брату.

– Это что же, Георг не предложил вам ничего другого, кроме кислого сидра? – проворчал Бартоломей голосом, почти таким же низким, как у старшего брата.

– Да мы совсем недавно пришли, – ответила Магдалена с улыбкой. – Тем более, когда так долго не виделся с любимым братом, и ключевая вода сгодится.

Она имела в виду Георга, но дядя, вероятно, принял это на свой счет.

– Любимого брата, да, – проговорил он медленно, со странным выражением, и глядя при этом на Якоба. – Давно я тебя так не называл.

Бартоломей перевел взгляд на Магдалену.

– Не очень-то она на тебя похожа, – продолжил он, подмигнув. – Не в пример братцу Георгу. Вот он действительно вылитый ты. А она точно от тебя? Хотя, с другой стороны, тебе повезло, что ей не достался наш нос. – Он громко рассмеялся и наконец повернулся к Симону. – А это, видимо, почтенный зять, про которого ты мне писал? Не живодер какой-нибудь, а, как говорят, вполне пристойный цирюльник…

– Симон изучал медицину, – заметила Магдалена. – Ради брака со мною он даже отказался от лекарского звания. Но его познания куда обширнее умений цирюльника.

Бартоломей пренебрежительно фыркнул и стукнул деревянной подошвой об пол.

– И какой ему с этого прок? Уж если лег в постель к палачке, то повязался с бесчестной и сам же таким стал. Уж таков закон.

Магдалена было возмутилась, но Симон взял ее за руку и ответил с вымученной улыбкой:

– Очевидно, и в вашем случае любовь оказалась выше сословных предрассудков. Не каждый день палач сочетается браком с дочерью судебного секретаря. В любом случае поздравляю вас с предстоящей свадьбой. Партия, как мне кажется, весьма удачная.

– Да, черт возьми. – Бартоломей широко ухмыльнулся, обнажив при этом безупречно здоровые зубы. – Катарина родом из хорошей семьи. Ее дед служил вторым секретарем в ратуше, и отец дослужился до чина. Она даже читать умеет, и быть может, Господь еще пошлет мне детей. Тогда их ждет лучшая жизнь, чем у отца, заплечных дел мастера! Уж поверьте охочему до крови нечестивому палачу Бамберга.

Бартоломей со смехом хлопнул ладонью по столу, так что кувшин с яблочным вином едва не опрокинулся.

– Ради меня могли бы и не проделывать такой путь, – проворчал он через некоторое время. – Но Катарина на этом настояла. А уж если женщина вбила себе что-то в голову, то непременно добьется этого, верно же? Свадьба состоится через неделю, и, Господь свидетель, будет дьявольски дорогой праздник. Катарина уже вовсю готовится. Завтра с раннего утра придет сюда, чтобы посмотреть, все ли в порядке, и сделать кое-какие покупки. Не женщина, а смерч настоящий.

– Кстати, насчет покупок, – вспомнил Куизль. – У тебя тут случайно табака нет? Мой еще в Нюрнберге закончился.

Бартоломей фыркнул:

– Все те же грешки, верно, Якоб? – Он покачал головой: – Нет, у меня такого не водится. Хотя…

Бамбергский палач вдруг озорно подмигнул Куизлю, и Магдалене на мгновение показалось, что перед ней двое двенадцатилетних мальчишек, задумавших какую-то проделку.

– Знаешь что? У меня к тебе предложение. Возле южного рва лежит дохлая лошадь – видимо, какой-то приблудный извозчик оставил ее там издыхать. Совет не терпит, чтобы такие туши лежали дольше нескольких часов: придурки боятся ядовитых испарений… – Бартоломей призывно взглянул на брата: – Ну, что скажешь? Возьмем тележку да оттащим тушу в сарай. А за это Катарина купит тебе завтра лучшего аугсбургского табаку. Даю слово.

– Сейчас? – спросил Симон в ужасе. – Прямо сейчас собираетесь бродить в тумане?

Куизль пожал плечами и неспешно направился к двери.

– А почему нет? Как же еще отметить палачам встречу, если не за вонючим трупом? Если мне за это табака дадут, я сейчас еще и повешу кого-нибудь.

Бартоломей гортанно рассмеялся, но смех звучал неискренне. Магдалене он даже показался каким-то печальным. Она задумчиво посмотрела, как братья вышли за порог. И хоть Якоб был лишь немного крупнее, казалось, Бартоломей терялся в его тени.

Из темноты еще долго доносился стук деревянной подошвы.

Спустя полчаса Магдалена с Симоном лежали в комнате наверху и молча вслушивались в спокойное, размеренное дыхание Петера, Пауля и Барбары.

Они спали в комнате подмастерья. Георг на время их пребывания согласился перебраться в конюшню. Покинув Шонгау, они столько ночей провели в дешевых трактирах, сараях и на тростниковых постелях в лесу, что комната казалась Магдалене королевскими покоями. Ложе было набито мягким конским волосом, посередине комнаты тянулась теплая труба, а количество блох и клопов держалось в рамках разумного. И все-таки женщина не могла заснуть. Слишком много мыслей кружило в ее голове. Кроме того, ей не терпелось познакомиться с невестой Бартоломея.

– Как думаешь, какая она из себя, эта Катарина? – вполголоса спросила Магдалена у Симона.

По его вздохам и редким движениям она поняла, что ему тоже не спится.

Муж недовольно забурчал:

– Если она хоть немного похожа на Бартоломея, то это, наверное, настоящая дракониха. Хотя она неплохо впишется в нашу семью.

Магдалена легонько ткнула его в бок.

– Хочешь сказать, все Куизли – вспыльчивые грубияны?

– Ну, если посмотреть на твоего отца, на его брата и на Георга, то именно такой вывод и напрашивается. Во всяком случае, Георг за эти два года из маленького братца превратился в настоящего мужлана. Остается только надеяться, что из тебя…

– Поговори у меня! – Магдалена пыталась говорить строго, но не удержалась и хихикнула. – В любом случае я сделаю все, чтобы наши дети не выросли неотесанными палачами.

– С Паулем возникнут определенные трудности. Ему прямо не терпится отрубить кому-нибудь голову. Петер совсем другой, гораздо добрее, почти как…

Симон замолчал, но Магдалена закончила за него:

– Как девочка, хотел ты сказать. Как девочка, которую Господь забрал у нас.

Она повернулась на бок и замолчала. Симон ласково погладил ее по плечу.

– Она была слишком слабой, Магдалена, – пытался он утешить ее. – Даже… даже к лучшему, что все случилось так скоро. Представь, если бы она прожила дольше, каково было бы наше горе! Уверен, Господь пошлет нам еще…

– Прекрати!

Магдалена возвысила голос, и с детских кроватей послышалось сонное бормотание. Лишь через некоторое время снова стало тихо. Женщина чувствовала, как Симон за ее спиной подыскивает правильные слова. К глазам вдруг подступили слезы, и она содрогнулась в беззвучном плаче. Анна-Мария была ее третьим ребенком. Два года минуло с тех пор, как девочка появилась на свет. Мать Магдалены умерла всего за несколько месяцев до этого – в честь нее и назвали малютку. Разумеется, Магдалена любила своих мальчиков, но так замечательно было держать на руках девочку, замотанную в белое полотно, с глазами голубыми, как небо… Якоб вырезал для внучки колыбель. Ворчливый медведь при виде Мари превращался в любящего деда. Симон тоже стал больше времени проводить с детьми. Он был в то время внимательным мужем, отложил свои книги и вместо пациентов выхаживал ослабленную после тяжелых родов жену. Мари стала средоточием их жизни.

А потом Господь забрал ее у них.

Ее убила та самая хворь, что бушевала время от времени в Шонгау. Поражала она в первую очередь стариков и детей. В отчаянных попытках победить болезнь Симон испробовал и обертывание голеней, и полынь с ромашкой, но девочка таяла на глазах, как снег на солнце. Спустя всего несколько дней после ее первого дня рождения маленькую Мари похоронили. Рана в душе Магдалены еще не затянулась и временами воспалялась.

Вот как теперь.

Симон, вероятно, чувствовал, что лучше ничего не говорить. Он мягко поглаживал жену и ждал, пока она выплачется. Наконец Магдалена снова прижалась к нему и постаралась забыться.

– Мне кажется, дядя не такой уж мужлан, за какого себя выдает, – произнесла она через некоторое время. – Да, он такой же хмурый, как отец, но есть в его глазах что-то доброе, печальное. Может, все дело в его кривой ноге? Между ними, наверное, что-нибудь произошло в прошлом. Возможно, отец дразнил младшего брата… Калекам всегда приходится терпеть насмешки.

– Твой отец вообще ничего не рассказывал про Бартоломея? – спросил Симон с любопытством. Он явно был рад сменить тему.

Магдалена покачала головой:

– Ничего. Словно у него вовсе не было брата. Должно быть, Бартоломей покинул Шонгау после того, как отец юнцом отправился на войну. В то время он, видимо, побывал разок в Бамберге. И только когда Георгу пришлось покинуть Шонгау и устраиваться где-то подмастерьем, они снова начали переписываться.

– А к чему бы эти постоянные намеки – мол, палачу в Бамберге живется особенно хорошо? – заметил Симон задумчиво. – И намек, что Бартоломей знает что-то насчет заброшенных домов… Черт, ну почему вам, Куизлям, из всего нужно тайну делать!

– Что бы здесь ни крылось, этот город видел лучшие времена. Да еще эти истории о кровожадном чудовище… – Магдалена вопросительно взглянула на Симона: – Ты в них веришь?

Симон фыркнул:

– Нет, конечно. Вспомни истории о так называемых ведьмах у нас в Шонгау – ничего, кроме дурацких суеверий. И все-таки…

Он помедлил и с тягостным видом посмотрел в окно. Ставни были приоткрыты, и в комнату сквозь густой туман лился бледный свет луны.

– …и все-таки мне нехорошо при мысли, что твой отец сейчас там бродит.

Магдалена тихо рассмеялась.

– Помни, что он там не один. Сразу два хмурых Куизля, я тебя умоляю!.. Будь я на месте чудовища, то поспешила бы убраться подальше.

Она прижалась к Симону и через несколько минут наконец заснула.

* * *

Не успели братья отойти от дома, как Якоб снова потерялся в тумане. Он хмуро шагал вслед за братом. Тот катил двухколесную, перепачканную кровью и грязью тележку, которую они взяли из сарая. Бартоломей, словно без всякой цели, то и дело сворачивал на перекрестках или выбирал переулки до того тесные, что едва проходила тележка. На темной улице его хромота была почти незаметна.

«Он научился уживаться с нею, – подумал Якоб. – Каких же усилий ему это стоило? Сколько насмешек пришлось стерпеть? Но, готов поклясться, он стал просто-таки матерым псом. Не ожидал я от него такого…»

– Ты, кажется, говорил, что лошадь у южного рва? – спросил он наконец; это были первые слова, произнесенные им с тех самых пор, как они вышли. – Почему мы просто не пошли от дома вдоль рва? Получилось бы короче.

– Чтобы стражники из тамошнего патруля пристали с глупыми вопросами? – Бартоломей пренебрежительно фыркнул. – Труп лежит там с самого утра, мне еще днем следовало забрать его. Но у меня были другие дела, потому я отправился за ним только сейчас.

– Ну да, чтобы стражники с утра пораньше не обнаружили тушу и не содрали с тебя крепкий штраф, – усмехнулся Куизль. – Теперь понятно… Что ж, табак того стоит.

Как и Куизль в Шонгау, Бартоломей, наряду со своим основным ремеслом, обязан был избавляться от нечистот и дохлых животных. Власти города придавали огромное значение тому, чтобы трупы вывозились как можно скорее, так как опасались эпидемий. Затем мертвые туши разделывал живодер, живший за городскими стенами. Но порою и эта грязная обязанность возлагалась на палача.

– Ты ведь не возле дома будешь с нее шкуру снимать? – поинтересовался Куизль, пока они шагали по туманным улочкам. – Во всяком случае, я не видал у тебя ни скребков, ни прочих инструментов. Да и вонь была бы страшенная.

– Советники такого не допускают. Так что придется вывезти тушу в Хауптсмоорвальд. Там у меня живодерня. Раньше неподалеку стоял роскошный охотничий дом с толпой челяди, которая всем этим и занималась. Но после войны это осталось в прошлом, и мне приходится выполнять грязную работу. Неблагодарная возня, хоть платили бы толком! – Бартоломей простонал и направил тележку по особенно узкому участку между кучами конского навоза и прочих нечистот. – Для начала отвезем лошадь ко мне в сарай, а утром посмотрим.

Некоторое время братья хранили молчание. Потом Якоб осторожно попытался растопить лед.

– Слушай, я давно хотел поблагодарить тебя, – начал он тихо. – То, что ты взял Георга в подмастерья, просто…

– Забудь, – резко перебил его Бартоломей. – Мне не нужны твои благодарности. Георг – хороший помощник. Вкалывает за троих и позднее сам станет отличным палачом. – Он обернулся на Якоба и злорадно ухмыльнулся: – Может, даже здесь, в Бамберге.

– Здесь… – Якоб вытаращил глаза на младшего брата. – Собираешься уступить ему свое место? Дьявол, так мы не договаривались! Георг нужен мне в Шонгау. Когда его ученичество подойдет к концу и ему позволят вернуться на родину, он…

– Спроси у него сам, чего он хочет, – перебил его Бартоломей. – Может статься так, что лживый отец ему осточертел.

– Что ты рассказал ему обо мне? Господи, уж не…

Пронзительный крик всего в паре кварталов от них прервал спор. Якоб остановился и вопросительно взглянул на брата.

– Кто бы это мог быть? Не думаю, что твоя дохлая лошадь.

Поразмыслив секунду, Бартоломей выпустил оглобли тележки и побежал на крик. При этом он еще раз обернулся на Куизля:

– Вместо того чтобы драться с братом, я лучше поколочу пару висельников. Давай за мной!

Куизль поспешил следом. В несколько торопливых шагов братья добрались до небольшой, окруженной низенькими домами площади, посреди которой стоял старый колодец. Возле него съежился стражник, рядом на земле валялась алебарда. Фонарь на краю колодца давал мутный свет. Стражник зажал рот ладонью и в ужасе озирался. В конце концов он выудил из-под рваного плаща глиняную бутыль и щедро глотнул.

– А, всего-то пьяный сторож Маттиас, – разочарованно прохрипел Бартоломей и остановился. – Могли бы и не утруждаться. Видно, опять принял лишнего и теперь блюет прямо в колодец… Старик прежде был ландскнехтом, а теперь пьет так, что на ногах едва стоит. – Бартоломей покачал головой: – Просто стыдно, кого приходится держать в страже! Но сторожа, как и палачи, – ремесло неблагородное, мало кто туда пойдет.

Завидев на краю площади двух мужчин, Маттиас вздохнул с облегчением. Лицо у него было красное и все в прожилках. Казалось, даже с этого расстояния чувствовался запах перегара.

– Мил… милостивый Бартоломей! – Стражник неуверенно поднялся по краю колодца. – Вот уж не думал, что так рад буду встретить палача!

– Нагнал же ты на нас страху, Маттиас, – ответил Бартоломей. – Твой вопль до моего дома слышен был. Мы с братом тут же примчались, узнать, что стряслось. А это, оказывается, ты со своей треклятой сивухой… Убирайся прочь, или придется поставить тебя с утра у позорного столба на овощном рынке.

Маттиаса, похоже, ничуть не смутило то, что дом палача находился слишком далеко и уже поэтому заявление Бартоломея вызывало сомнения. Он пытался удержать равновесие, что в его состоянии давалось ему с явным трудом.

– Клянусь, я не пьян! – заявил стражник, вскинув трясущуюся правую руку. – Во всяком случае, не до такой степени, чтобы глаза меня обманули. И клянусь вам, я… я видел чудовище!

– Какое еще чудовище? – спросил Бартоломей.

– Ну, того, что людей жрет! Вот здесь, прямо предо мною!

Палач Бамберга закатил глаза:

– И ты туда же! Мало того, что суеверное бабье разносит эту чепуху!

– Но чудовище было здесь, честно! Только я собрался вздремнуть чуток у колодца, как зверюга выскакивает из того проулка. Останавливается, значит, и смотрит на меня, будто раздумывает, какой же я на вкус… Да, а потом, как целая вечность прошла, бежит себе дальше. Туда, в другой переулок!

Маттиас оживился. Свой рассказ он сопровождал размашистыми жестами и расхаживал, покачиваясь, из стороны в сторону. Потом неуверенно взглянул на палачей.

– Вы мне не верите, да? – спросил он тихо. – Считаете, что я напился вдрызг?

– И как же выглядело это… чудовище? – поинтересовался Куизль.

Он по опыту знал, что пьяным часто мерещилась всякая нечисть. В особенности когда их подстегивали собственные страхи.

– У него… была шерсть. Серая… нет, серебристая шерсть, – начал Маттиас, недоуменно взглянув на Куизля, словно бы только теперь его заметил. – Пасть у него страшная, с длинными острыми зубами! Сначала оно бежало на четвереньках, а потом, так неожиданно, встало прямо! – Стражник хлопнул себя по щекам. – Оно бежало, как человек. Клянусь, как обросший человек! Как… как оборотень!

– Выбирай, что говоришь! – вскинулся на него Бартоломей. – С такими вещами не шутят. Или ты захотел…

Он не договорил. По улице снова разнесся крик. Якоб подумал было на Маттиаса, но в этот раз крик был куда звонче, тоньше. Сомнений быть не могло – кричала молодая девушка в переулке рядом с площадью.

Куизль не медлил ни секунды. Он проскочил мимо растерянного Маттиаса и, не оглядываясь на стражника с Бартоломеем, скрылся в темном переулке. Без фонаря палач едва мог разглядеть собственную ладонь. Где-то распахнулись ставни, кто-то выругался на верхнем этаже и выплеснул на улицу содержимое ночного горшка. Куизль ощупью пробирался вдоль домов, ударил ногой старую бочку, та опрокинулась и с грохотом скатилась по подвальной лестнице. Палач выругался и двинулся было дальше, но тут поскользнулся в луже на верхней ступени. Он вскочил и ощутил на руке липкую жидкость, запах которой не спутал бы ни с чем другим.

Это была кровь.

Где-то слышались быстрые удаляющиеся шаги. Палач огляделся и разглядел у подножия лестницы чей-то силуэт.

– Кто бы ты ни был, человек или монстр, выходи! – прохрипел Куизль.

Ничего не шевельнулось. Тогда палач осторожно спустился по ступеням и остановился перед скорченным телом.

Внизу, в луже собственной крови, лежала молодая девица.

– Якоб? Это ты? – раздался низкий голос Бартоломея.

Он проследовал за братом и теперь стоял на верхней ступени, поводя фонарем в разные стороны.

– Что там такое?

Якоб взял руку девушки и не смог нащупать пульс.

– Труп, – отозвался он по возможности тише. – Совсем свежий. Судя по всему, бедняжке только что перерезали горло. Тут повсюду кровь.

– Проклятье… Только этого мне не хватало! – Бартоломей медленно спустился по лестнице, перешагивая обручи разбитой бочки. – Старый пьяница Маттиас удрал со страху. Теперь нам, видно, придется доложить о происшествии, чтобы самим под подозрение не попасть. И придется объяснять стражникам, что я забыл тут посреди ночи… Дьявол! – он сердито топнул. – В городском совете и так многие с недоверием смотрят на мой брак с Катариной и только и ждут случая, чтобы посадить меня в лужу. И почему пьяному кавалеру именно здесь вздумалось расправиться со своей шлюхой!

– Пьяному кавалеру? С чего ты решил, что это пьяный кавалер?

– Да ты сам посмотри.

Бартоломей стоял теперь рядом на тесной, поросшей осклизлым мхом площадке. Заколоченная тяжелыми досками дверь отделяла их от подвала. Как и многие другие в этом проулке, дом, похоже, был давно покинут, окна без стекол зияли черными провалами. Убитая девушка была лет шестнадцати или семнадцати, не старше. Длинные рыжие волосы разметались, как языки пламени. На ней ничего не было, кроме простого зауженного платья, теперь разорванного и пропитанного кровью. Поперек горла тянулся глубокий разрез, пустые глаза уставились в ночное небо.

– Желтый платок, видишь? – Бартоломей показал на скомканный платок в углу. – В Бамберге отличительный знак для проституток. Тут поблизости Улица роз у овощного рынка, там обычно стоят свободные шлюхи. Видно, девица с кавалером не могли сойтись в цене.

– И он без раздумий режет ей глотку?

Бартоломей пожал плечами:

– Случается и такое. Раньше за проституток хлопотал палач и девицы были под его защитой. Но с некоторых пор они сами по себе. Я то и дело повторяю, чтобы шлюхи просили покровительства в борделе на Девичьей улице. Но некоторые хотят работать в одиночку…

Бартоломей внимательно осмотрел труп.

– Эту я, кажется, уже встречал. Задирает нос и обслуживает только богатеев. Да, пригожая была… Жалко ее, конечно.

Якоб наклонился и осмотрел разрез на горле. Края были рваные, словно рану нанесли тупым клинком или когтями. Из нее до сих пор сочилась кровь. Палач почувствовал странный, едва уловимый запах, как от звериной мочи и мокрой шерсти.

– Странное дело, – пробормотал он. – Для ножа рана слишком большая. Будто какой-нибудь зверь…

– И ты туда же! – простонал Бартоломей.

Не обратив внимания на его слова, Якоб забрал у брата фонарь, молча поднялся по ступеням и осмотрел землю под ногами. Через некоторое время нагнулся и поднял обрывок платья.

– Тут он, вероятно, напал на нее, – пояснил он брату, который следовал за ним, и показал на следы в грязи. – Они боролись, девушка побежала… – Он помедлил. – Нет, не так. Здесь явно кого-то волокли. Очевидно, убийца свалил ее, схватил за руки… – Старший Куизль вернулся к лестнице. – Потом стащил ее вниз и спокойно перерезал горло. Но этот запах…

Палач задумчиво покачал головой. Он никак не мог понять, что же напоминает ему этот запах.

Нечто совершенно очевидное и в то же время наименее вероятное…

– Какой еще запах? Я ничего не чую… Да у тебя и раньше нюх был куда лучше моего. – Бартоломей пожал плечами: – Так или иначе, она мертва. Нужно оповестить стражников… – Он отшвырнул ногой обломок бочки. – Проклятье! Они наверняка заставят нас везти ее за город, на кладбище для преступников. – Прихрамывая, он зашагал прочь. – Так что давай поскорее доложим обо всем страже в ратуше. Чем быстрее обернемся, тем лучше.

Якоб внимательно посмотрел на брата. Такая спешка вызывала недоумение. Казалось, Бартоломей хочет как можно скорее замять это дело. Неужели он так опасался выговора от стражников? Палач из Шонгау в последний раз оглянулся на мертвую девушку у подножия лестницы и хмуро последовал за огнем светильника.

Судя по всему, вместо лошадиного трупа они повезут по городу мертвую девушку. Слабо верилось, что Бартоломей женится под счастливой звездой.

 

3

27 октября 1668 года от Рождества Христова, утром в доме палача

Следующим утром, когда Магдалена проснулась, в комнату на втором этаже уже лился яркий солнечный свет. Кто-то распахнул ставни и опорожнил ночные горшки, пол устилали свежие травы и тростник.

«Сколько же я проспала?» – подумала женщина, зевая и потирая глаза.

Она повернулась к Симону. Его громкий храп едва не заглушал сердитое чириканье воробьев за окном. Барбара тоже еще спала. А вот детская кровать пустовала. Магдалена начала уже беспокоиться, но тут снизу донесся радостный смех. Ему вторил мягкий женский голос. Гремели горшки, со скрипом открывалась печная заслонка.

Магдалена поднялась осторожно, чтобы не разбудить мужа и сестру, быстро умыла лицо над тазом в углу и, пригладив растрепанные черные волосы, спустилась в общую комнату.

– Мама, мама! – приветствовал ее Петер и с распростертыми объятиями бросился навстречу. – Тетя Катарина варит нам манную кашу с медом. Как бабушка раньше!

– Тетя Катарина? – растерянно переспросила Магдалена. – Где…

Только теперь она заметила в коридоре, где помещался очаг, дородную женщину, помешивающую что-то в горшке. Все в ней было чересчур крупным, тяжеловесным – почти гротескным. Под фартуком и платьем на ней, вероятно, было еще несколько шерстяных нижних юбок, так что пот ручьями катился по рыхловатому лицу.

Рядом с нею дожидался Пауль. Толстуха вручила ему поварешку и шутливо погрозила пальцем.

– Мешай как следует, – велела она. – Иначе каша подгорит и свиньи полакомятся вторым завтраком.

Затем женщина вытерла липкие руки о фартук и с улыбкой повернулась к Магдалене. Она прямо-таки излучала добродушие и этим покорила дочь палача с первого мгновения.

– Ты, должно быть, старшая дочь Якоба, Магдалена, – произнесла она приветливо. – Я так рада, что вы проделали такой долгий путь ради нашей с Бартоломеем свадьбы. Очень хотелось, чтобы вы все приехали и мы познакомились. Правда, Барт вначале ругался и ворчал, – добавила она с улыбкой. – Видимо, хотел отпраздновать только со мною и сберечь уйму денег. Но в конце концов упрямец сдался. Я сказала ему, что не потерплю раздоров в своей будущей семье, а свадьба – хороший повод оставить в прошлом былые обиды. Хоть я понятия не имею, что, собственно, стряслось между этими негодниками.

Она склонила голову набок и с прищуром посмотрела на Магдалену.

– Что ж, должна сказать, от Куизлей тебе немного досталось. Такой красоты я увидеть не ожидала.

Молодая женщина рассмеялась.

– Вот погоди, познакомишься с моей сестрой Барбарой… У здешних парней глаза на лоб полезут. К счастью, она не унаследовала от отца ни его носа, ни комплекции. – Дочь палача усмехнулась: – Только характер.

– Ох-ох, если она похожа на дядю, то нас ждет поистине захватывающая неделька… – Округлая женщина сердечно расцеловала Магдалену в обе щеки. – Я Катарина, как ты уже поняла. Чувствуй себя как дома. Надеюсь, я не разбудила вас, когда проветривала и прибиралась наверху. Время уже давно за восемь. – Она широко улыбнулась. – В этом доме давно не было женщины. Здесь срочно нужна женская рука.

Магдалена со вздохом закатила глаза.

– Кому ты это говоришь? С тех пор как мама умерла, отец живет как кабан. Мужчинам действительно нельзя подолгу жить одним… – Она огляделась: – А где, кстати, отец?

– Им с Бартоломеем с самого утра пришлось отправиться к десятнику в ратушу. Прошлой ночью в темном переулке, видно, убили какую-то бедняжку, а Бартоломей с твоим отцом оказались очевидцами. Георг пошел с ними. – Катарина поманила Магдалену в комнату. – Но не будем начинать день дурными вестями. Вот, выпей, это тебя взбодрит. По старому рецепту моей бабки: с гвоздикой и щепоткой перца.

Катарина налила ей кружку горячего разбавленного вина с пряностями. Потом с одобрением кивнула на маленького Петера – тот сидел у другого края стола и листал книгу с анатомическими картинками.

– Смышленый у тебя мальчонка. Тут же выудил книгу из библиотеки Барта – и уже рассказал кое-что о кровопускании и осмотре мочи… – Она рассмеялась. – Как маленький лекарь! Видно, в отца пошел.

Магдалена кивнула и отпила горячего вина. На вкус оно было чудесным – терпким и в то же время сладким и не слишком крепким. Однако мысли ее занимал отец, который, судя по всему, снова угодил в неприятности.

Чтобы хоть как-то отвлечься, она спросила:

– И на какой же день назначена свадьба?

– В это воскресенье, уже через пять дней. Представляешь, хоть твой дядя и палач, ему позволили праздновать в Банкетном доме! Это такая пристройка к большому трактиру рядом с портом. Для нас там выделили малый зал. Приглашена почти сотня гостей! – Катарина усмехнулась: – Полагаю, отец воспользовался своим влиянием в Совете. Он, как ты, наверное, слышала, один из судебных секретарей.

Магдалена кивнула с одобрением. Чтобы палач праздновал свадьбу, словно какой-нибудь сапожник или портной, в самом деле было необычно. В Германии палачей обычно избегали, и на улице их сторонились, так как считалось, что даже взгляд палача приносил несчастье. Магдалена вспомнила, что говорил ей Георг накануне.

Тебе здесь понравится, сестрица…

Она украдкой проследила за Катариной. Напевая себе под нос, женщина сновала по комнате и смахивала паутину с окон. Будущей супруге Бартоломея было уже лет тридцать пять. Удивительно, что она до сих пор не замужем. Катарина не отличалась красотой, была слишком уж полна, но Магдалена понимала, что привлекло в ней дядю. Она являлась хорошей партией – сильна и здорова, а ее дружелюбие было искренним и заразительным. Магдалена представить себе не могла, как такое милое создание могло ужиться с ворчуном вроде Бартоломея.

«Но папа с мамой ведь ужились», – неожиданно осенило ее, и она хитро улыбнулась.

– Что такое? – спросила Катарина с любопытством.

Но в этот миг заскрипели ступени и в комнату спустились Симон и заспанная еще Барбара. Катарина подошла к ним и поприветствовала с тем же радушием, как и Магдалену, но тут ее отвлек запах гари.

– Ах, батюшки, каша! – воскликнула она и бросилась в коридор. – Видно, зря я оставила мальчишку одного у очага…

Симон сел за стол рядом с Магдаленой, взял корку хлеба и макнул в вино.

– Видимо, не такая уж она и дракониха, какой ты ее представляла, – проговорил он с набитым ртом и с улыбкой кивнул в сторону Катарины.

Магдалена покачала головой:

– Нет, вовсе нет. Петеру и Паулю новая тетя, судя по всему, тоже пришлась по душе. Во всяком случае, они до сих пор ничего не натворили – а ведь время уже за восемь… Это редкость. – Она улыбнулась, но тут лицо ее снова стало серьезным: – Вот только отец снова во что-то вляпался…

Магдалена в двух словах рассказала Симону и Барбаре, что стряслось прошлой ночью с Якобом и Бартоломеем.

Симон со стоном схватился за волосы:

– Что за проклятие! Твой отец и пары часов в городе не пробыл – а уж объявился покойник… Хотя о чем это я: один объявился еще до того, как мы вошли в город. Они стекаются к нему, как пчелы на мед! Хотя у палачей по-другому, наверное, быть и не может… – Он взял еще один кусок свежего ароматного хлеба; похоже, Катарина успела напечь его с утра. – Ну, по крайней мере, в этот раз его не считают убийцей, как тогда в Регенсбурге, – сказал он с полным ртом. – Уже прогресс.

Магдалена содрогнулась, вспомнив о событиях шестилетней давности. Они были тогда в Регенсбурге. Отца схватили по подозрению в убийстве и пытали, и лишь в последний момент его удалось спасти. Вскоре после этого Магдалена и Симон поженились.

– В любом случае я не собираюсь сидеть тут целый день и дожидаться отца с дядей Бартоломеем, – вмешалась Барбара; до сих пор она лишь со скучающим видом поигрывала своими локонами. – Я хочу посмотреть город! – Девушка с мольбою в голосе обратилась к Магдалене: – Что скажешь? Может, сходим вместе на рынок? – Глаза у нее блестели в предвкушении. – Ну пожалуйста! Я еще ни разу не бывала в таком большом городе. А теперь, при свете дня, он выглядит не таким уж зловещим, как ночью…

Магдалена заговорщически ей подмигнула:

– Не имею ничего против. Хотя… – Она вопросительно оглянулась на Катарину, которая как раз вошла в комнату и привела за руку перемазанного кашей Пауля. – Может, нужно помочь будущей тете с приготовлениями?

Катарина весело отмахнулась:

– Если сделаете для меня кое-какие покупки, то можете оставить со мною ребятишек и спокойно посмотреть город. Я слышала, моему будущему тестю нужен табак. Конечно, воняет эта дрянь, как горелая каша… – Она открыла окно, чтобы выветрить запах гари. – Н-да, видно, придется нам готовить второй завтрак.

Симон быстро поднялся и перебрал несколько книг, лежавших на столе рядом с Петером.

– Тогда спасибо тебе за хлеб и вино, Катарина. Если все в порядке, то и я проведу день с пользой и навещу старого друга Самуила. – Заметив, как нахмурилась Магдалена, он взглянул на нее с мольбой: – Ты же знаешь, что я и ради него приехал в Бамберг. Он теперь видный врач и вроде бы лечит самого епископа! Я надеюсь увидеть у него недавно вышедшие труды. Есть несколько интересных теорий о циркуляции крови…

– Только не начинай. – Магдалена раздраженно закатила глаза. – Если б тебе еще платили за твой интерес к книжкам… Другие цирюльники кровь пускают – вместо того чтобы думать о какой-то там ее циркуляции.

– Другие цирюльники – шарлатаны, – горячо возразил Симон.

– Прекратите ссориться, – вмешалась Катарина. – Радуйтесь хорошему дню каждый на свой лад. Не хочу за несколько дней до свадьбы видеть хмурые лица вокруг. – Она повела детей в чулан. – А вы двое теперь поможете мне заново сварить кашу. Только посмотрим, остался ли у нас еще мед.

Магдалена улыбнулась младшей сестре:

– Кажется, у нас и правда впереди хороший день. – Она встала и застегнула корсаж. – Ну, идем скорее. А то на рынке только жухлый салат останется.

* * *

У Куизля заурчало в животе, да так громко, что он решил уж, будто за ним крадется какой-нибудь хищник. Время шло к полудню, и с тех пор, как палач скудно перекусил, прошло уже несколько часов. Он остановился на секунду и вытер пот со лба, после чего взялся за повозку, и они с братом покатили ее по тесному переулку вдоль городского рва. Куизль вполголоса чертыхнулся. С каким удовольствием он выкурил бы сейчас трубку! Но они с самого утра не возвращались домой. А там, как надеялся Якоб, дожидалась будущая невестка с обещанным табаком…

Ночь выдалась долгая. Они, как и полагается, отвезли труп юной шлюхи часовым, но с их капитаном, неким Мартином Лебрехтом, поговорить не удалось. И ранним утром, когда братья решили снова навестить его и доложить о ночном происшествии, у стражи вдруг появились другие дела. У Якоба в душе зародилось смутное подозрение, что стражники, а в особенности их капитан, стараются что-то утаить. В конце концов они с Георгом вывезли из города мертвую лошадь. Юноша остался в лесу, чтобы освежевать тушу; Якоб же с Бартоломеем отправились с пустой тележкой к городской ратуше, где их обещали наконец допросить как свидетелей.

Миновав еще несколько изгибов и закоулков, Бартоломей направил тележку к сараю возле реки и оставил между двумя перевернутыми лодками, ветхими на вид. Потом вытер грязные руки о куртку и пошел к каменному мосту: расположенный в нескольких шагах, тот проходил прямо сквозь здание ратуши.

– Это сарай старьевщика Ансвина, он снабжает бумажную мельницу тут, неподалеку. Мы с ним давние приятели, так что тележку можно оставить пока здесь, – пояснил Бартоломей и ухмыльнулся: – Почтенные господа носы воротят от нас и нашей утвари. Будь их воля, мы бы вообще невидимые ходили… – Он критически взглянул на Якоба: – Тебе в реке отмыться не помешало бы, прежде чем в ратушу идти. Может так статься, что мой будущий тесть тоже там; он иногда помогает в караулке. Если предстанешь перед ним в таком виде, то выставишь нашу семью не в лучшем свете.

– Не хватало еще, чтобы младший брат указывал, когда мне мыться, – сердито проворчал Якоб и двинулся дальше. – Я не напрашивался давать показания. Если господам угодно послушать меня, то пусть заодно и понюхают.

К мосту вело несколько стоптанных ступеней, и в этот час на них было не протолкнуться. Патриции с туго набитыми кошельками спешили к переулкам у подножия собора; два бенедиктинца молча брели, погруженные в молитвы, к своему монастырю на Михельсберге; по каменным перилам лазали дети. Завидев палача, ребятня принялась боязливо шушукаться.

Не обращая внимания на окружающих, Якоб замер на месте и уставился на внушительное строение. Он невольно задумался, какому же зодчему могла прийти в голову такая безумная мысль: построить здание посреди реки. Ратуша Бамберга венчала крошечный остров, точно гигантский гриб, возвышаясь над округой. Широкий каменный мост соединял ее с северным и южным берегами, еще один мост располагался ниже по течению. Регниц с шумом рассекался об оконечность островка. С этой стороны к ратуше примыкало небольшое строение – казалось, оно в любую секунду может рухнуть в поток.

Бартоломей, похоже, заметил, как удивился брат. Он остановился рядом и, показав на ратушу, пояснил:

– Она расположена на самой границе между частями города. Когда Бамберг начал разрастаться, горожане возвели новый город на этом берегу. И с тех пор постоянно препираются с епископом. – Он сплюнул в мутную воду. – Построив ратушу, патриции показали господину епископу зад. И зад этот год от года жиреет.

Бартоломей направился к зданию, и Якоб зашагал следом. Узкая тропа, бегущая по краю острова, вывела их к небольшому крепкому строению, примостившемуся с южной стороны ратуши. Наверное, это и была городская караульня.

Бартоломей оглянулся на старшего брата:

– Капитан Лебрехт неплохой малый. Он часто испрашивал у меня совета, когда его люди вытаскивали из какой-нибудь кучи отбросов труп оголодавшего нищего или еще какого бедолаги. – Он нахмурился: – Но ума не приложу, для чего мы ему опять понадобились. Мы же все рассказали стражникам прошлой ночью.

У входа стояли, опираясь на алебарды, два сонных стражника. При виде Бартоломея по лицам их пролегла тень.

– Мало того, что к нам в караулку окровавленный труп приволокли и мы за демоном охотимся, так теперь еще и палач заявился! – сказал тот, что крупнее, и перекрестился. – Сколько ж бед свалилось на нас со вчерашнего дня, я так молиться устану…

Стражник, судя по его виду, провел долгую и бессонную ночь. Под глазами у него темнели круги.

– Что еще за демон? – спросил Бартоломей. – И на кого вы там охотитесь?

Но стражник отмахнулся:

– Тебя это не касается, палач, проваливай.

– Еще как касается, – резко отпарировал Бартоломей. – Капитан велел мне с братом зайти к нему. Так что, будь добр, пропусти, пока он не начал терять терпение.

– С братом? – Второй солдат, мелкий и пугливый с виду малый, выпучил глаза на Якоба. – Хочешь сказать, у нас в городе теперь два палача?

– Они вам скоро понадобятся, – огрызнулся Якоб. – При всем-то здешнем отребье.

С этими словами братья протолкнулись мимо стражников и вместе вошли в караульное помещение. Пожилой, крепкий на вид офицер о чем-то увлеченно беседовал с седовласым толстым мужчиной. Они стояли возле стола, на котором лежал, накрытый материей, сверток человеческих размеров. Рядом лежал сверток поменьше, также замотанный в полотно. Якоб сразу понял, что находилось под этими тряпками, – в воздухе стоял до боли знакомый запах.

Вонь разложения.

Заметив гостей, офицер поднял голову, и рот его скривился в тонкой улыбке. Как и часовые у входа, он выглядел бледным и сонным, угловатое лицо его покрывала черная щетина. Якоб решил, что это и есть Мартин Лебрехт, капитан городской стражи.

– А, мастер Бартоломей! – облегченно произнес капитан. – Простите, что не смог принять вас с утра. У меня были… скажем так, дела. – Он чуть помедлил, потом вздохнул и показал на толстяка в простом секретарском одеянии; стоя по правую руку от офицера, тот беспокойно перебирал мясистыми пальцами бумажный свиток. – Мастера Иеронима Хаузера представлять не нужно.

Бартоломей кивнул:

– Рад вас видеть, дорогой тесть. Катарина, кстати, в полном здравии и каждый день переставляет мебель у меня дома. Скоро я собственную спальню не узнаю.

Толстяк улыбнулся:

– С тестем потерпи до следующей недели. – Он шутливо погрозил пальцем. – И не говори, будто я не предупреждал тебя, что Катарина помешана на уборке.

Якоб с удивлением отметил, что между мужчинами царил дух взаимного доверия и уважения. В отличие от Шонгау, где палач жил за городскими стенами, избегаемый всеми, здесь он был частью общественного порядка. Но потом Якоб вдруг вспомнил шепчущихся детей на мосту.

Так оно и будет всегда. Видно, некоторые вещи просто не меняются.

– А это, наверное, твой брат? – спросил Иероним.

Он с улыбкой повернулся к Якобу и протянул перепачканную чернилами руку. Куизль смущенно ее пожал. Теперь он действительно пожалел, что не отмылся прежде в реке.

– Добро пожаловать в семью, – сказал секретарь. – Вы и в самом деле нежданный гость. Я только на прошлой неделе узнал, что у Бартоломея есть брат.

– Мы, Куизли, не слишком-то словоохотливы, – нерешительно ответил Якоб.

Иероним рассмеялся:

– Можно и так сказать. Но моя дочь это трижды возместит. Ей очень хотелось собрать за одним столом всех Куизлей. Хоть это, как говорят, два упрямых, живущих в разладе палача, – добавил он с улыбкой.

– Я попросил бы вас отложить семейные вопросы, – потребовал Лебрехт, стоявший рядом в некотором смущении. – Мы собрались тут по крайне важному делу. – Он строго взглянул на братьев. – Но для начала я должен увериться, что ничего из того, что мы здесь обсудим, не просочится за эти стены. Мы все запишем в протокол и потом запрячем в ворохе других актов. Я понятно выразился?

Бартоломей с Якобом кивнули, и комендант с шумом вдохнул.

– Тогда будьте добры, посмотрите еще раз на труп, который нашли вчера, и объясните, что произошло.

Он откинул полотно со стола. Иероним тихонько вскрикнул, а палачи взглянули на тело скорее с любопытством. За всю жизнь они насмотрелись на трупы и на страдания, и все же Якоб почувствовал, как в душе вскипает злоба.

Она всего на пару лет старше моей Барбары…

Рыжая девица перед ними была бледная, как кусок пергамента. Что-то разворотило ей глотку так, что шея превратилась в сплошную зияющую рану. Но самым жутким был тонкий надрез, тянущийся от грудины до пупка. Прошлой ночью Якоб не заметил его под испачканным кровью платьем. Такие же точно надрезы Куизль сам иногда делал казненным, чтобы изучить внутренности. По краям засохла кровь, на рану села толстая муха и поползла к пупку. Девушка походила на разорванную куклу, заштопанную на скорую руку.

– Кто… кто же сотворил такое? – с ужасом в голосе спросил Иероним. Толстое лицо его стало вдруг серым, и он с трудом сглотнул.

– Вот поэтому я и хочу узнать обо всем подробнее, – ответил Мартин Лебрехт. – Девица, без сомнения, была шлюхой. Возможно, разочарованный клиент перерезал ей глотку, но это… – Капитан с отвращением покачал головой и повернулся к Бартоломею: – Когда вы принесли труп и я обнаружил этот надрез, то решил не отправлять девицу на кладбище для преступников, как полагалось бы. Начались бы пересуды, а их и без того в городе хватает… – Он запнулся. – А с утра пораньше старьевщик Ансвин вот еще что приволок. Выловил всего пару часов назад из Регница.

Лебрехт откинул вторую, маленькую тряпицу, и взору открылась бледная женская нога. Она довольно долго пробыла в воде: крысы и рыбы хорошо над ней потрудились.

– Это уже третья конечность, найденная нами за месяц, – продолжил капитан.

– Четвертая, – бросил Якоб.

Лебрехт перевел на него недоуменный взгляд:

– Что-что?

– Я говорю, четвертая. Мы нашли правую руку вчера вечером, когда подъезжали к городу. Течением прибило к берегу… – И Якоб в двух словах рассказал о находке в Хауптсмоорвальде. – Рука принадлежала, очевидно, мужчине лет семидесяти, который долгое время занимался писаниной и страдал подагрой, – закончил палач. – Пальцы были сплошь в узлах.

– Хм, это и вправду мог быть советник Шварцконц, пропавший четыре недели назад, – пробормотал Лебрехт. – А кольца у него на пальце не было?

– Раньше, видимо, было. Я заметил круглый след на безымянном пальце, но самого кольца уже не было.

Комендант задумчиво покивал.

– Видимо, это был перстень с городской печатью. Шварцконц славился тем, что никогда с ним не расставался.

Куизль закрыл на секунду глаза и сам себя обругал дураком. Он был так уверен, что мужчина носил обручальное кольцо, что даже не допускал других вариантов! И только теперь осознал, как поспешил с выводами.

Никогда не поздно учиться. Даже в мои почтенные годы. Ну, хоть Магдалена ничего не узнает…

– Теперь, если считать найденную вами руку, у нас четыре конечности, – продолжал задумчиво Лебрехт. – Частью мужские, частью женские. По крайней мере, обе руки принадлежали, как я полагаю, Георгу Шварцконцу. Его сын Вальтер совершенно точно опознал левую руку по шраму.

– Постойте-ка, – Бартоломей недоуменно взглянул на капитана. – Левая рука принадлежала советнику Шварцконцу? Но…

– Знаю, что вы хотите сказать, – перебил его Лебрехт. – Если Георг Шварцконц был убит разбойниками где-нибудь в лесу, что, черт возьми, делает его левая рука в Бамберге?

– Вся местность вокруг города пронизана речушками и ручьями, – вставил Иероним. – Возможно, что одну из конечностей прибило здесь. Дикие звери разорвали труп и…

– Это были не дикие звери, – резко перебил его Якоб. – Я осмотрел руку. Чисто сработано, тесаком или топором.

– Ну, замечательно! Загадкой больше… – простонал Лебрехт и принялся загибать пальцы: – С Георгом Шварцконцем у меня четыре пропавших и куча конечностей. Кроме того, сегодня утром ко мне еще заявился аптекарь Магнус Ринсвизер и пожаловался, что у него пропала молодая жена. Стражники поздним вечером видели, как она шла в лес. – Капитан перевел дух. – Так мало того, старый пьяница Маттиас теперь носится по городу и всюду рассказывает, что прошлой ночью видел чудовище, лохматое и шагающее на задних ногах! Ну что за… дурак!

Лебрехт потер покрасневшие глаза, и у Якоба снова зародилось подозрение, что капитан что-то недоговаривает.

– Я сразу велел запереть Маттиаса в тюрьму, пока не протрезвеет, – продолжил комендант. – Но он уже половину города на уши поставил. Пока каждое из происшествий еще можно как-нибудь приуменьшить – ужасное ограбление, дикие звери, семейная ссора или что там еще. Но если всплывет это… – Он запнулся и показал на обезображенный труп. – Мне, так или иначе, придется доложить епископу. И все мы понимаем, что это означает…

Последние слова многозначительно повисли в воздухе. Потом Лебрехт наконец добавил:

– Поэтому Богом прошу, расскажите еще раз подробно, что вчера произошло. И будем молиться, чтобы всему этому нашлось естественное объяснение.

Бартоломей прокашлялся и начал рассказывать. При этом он время от времени вовлекал в рассказ Якоба, и тот односложно отвечал.

– Значит, драка, – заключил наконец Лебрехт. – Девушка защищается, ее сбивают с ног и, непонятно зачем, перерезают горло. Так, с этим все ясно. Но для чего этот надрез на грудине?

– Можно мне еще раз взглянуть на тело и ногу? – попросил Якоб.

Лебрехт взглянул на него с недоверием:

– Зачем?

– Мой брат сведущ в медицине, – попытался объяснить Бартоломей. – Так уж повелось, это у нас семейное. Я единственный в этом плане не пошел по стопам остальных.

Якоб незаметно кивнул. Как и многие другие палачи, он хорошо разбирался не только в пытках и казнях, но и в лечебном деле. Способности Куизлей были известны далеко за пределами Шонгау. Только Бартоломей не проявлял к этому особого интереса. Он был хорошим ветеринаром и отлично ладил с лошадьми и собаками, но люди, как полагал Якоб, по-прежнему были ему милее только мертвыми.

Капитан отступил в сторону и равнодушным жестом предложил Куизлю осмотреть труп поближе.

– Прошу. Хотя не думаю, что вам удастся обнаружить больше моего, но можете и попробовать.

Сперва Якоб занялся оторванной ногой. Ее состояние уже не позволило ничего сказать, кроме того, что конечность принадлежала пожилой женщине и пробыла в воде несколько дней. Также трудно было понять, отрезали ее или же просто оторвали. Куизль уже начал отворачиваться, но тут обратил внимание на пальцы. От увиденного палач оторопел. Он поднялся и оглядел присутствующих.

– У этой женщины сорваны с ноги два ногтя, – произнес Якоб задумчиво.

– Что? – Мартин Лебрехт нахмурился: – Хотите сказать, что ее пытали?

– С уверенностью сказать не могу. Но иначе какой смысл вырывать кому-то ногти? Чтобы подстригать больше не пришлось?

– А может, это крысы обгрызли труп? – предположил Иероним, оставив без внимания насмешливое замечание палача.

Якоб помотал головой:

– Поверьте, если кому-то вырвали ногти, мы с братом знаем, как это выглядит. Мы и сами не раз такое проделывали. Верно, Бартоломей?

Тот молча кивнул, и Якобу показалось, что капитан с секретарем чуть отступили.

Через некоторое время палач склонился над женским трупом и с шумом потянул носом, при этом ноздри у него вздувались, как паруса. Он снова почувствовал тот странный, гнилостный запах, который заметил еще накануне. Теперь запах был куда слабее, стал едва уловимым.

– Господи, что он такое делает? – в ужасе прошептал капитан.

– Он… ну, у него отличный нюх, – попытался объяснить Бартоломей. – Порой он чует такое, что от остальных сокрыто. Прямо как собака.

Остальные замолчали, и Якоб внимательнее осмотрел рану на шее. Края были обтрепаны, словно убийца использовал не заточенный нож, а скорее пилу или зазубренную саблю.

Или когти?

Куизль отогнал эту мысль и перешел к надрезу на груди. Он раздвинул края раны и увидел, что грудина в одном месте была почти рассечена. Однако убийца, вероятно, не закончил дела, потому что ему помешали. Рана располагалась в верхней части грудины, точно над сердцем.

Якоб остолбенел.

Возможно ли такое?

– Что вас смутило? – спросил Иероним, с интересом наблюдавший за его действиями. – Может, что-нибудь обнаружили?

Куизль неуверенно покачал головой:

– Это только предположение. Довольно смутное, чтобы…

– Давай уже выкладывай, – перебил его брат. – Вечно эти недомолвки! Меня это и раньше порядком раздражало. Хотя в итоге ты обычно оказывался прав, – добавил он с тихим недовольством.

– Говорите же! – потребовал, в свою очередь, Лебрехт.

– Убийца рассек кожу и, вероятно, собирался вскрыть грудную клетку. Пилой или чем-то подобным, – сказал наконец Якоб, повернувшись к остальным, и показал на ровный разрез. – Несомненно, здесь потрудился человек знающий. Но мы с братом, видимо, помешали ему. Вопрос лишь в том, для чего убийце делать это.

– И что вы думаете? – спросил Иероним.

– Глубокий разрез прямо над сердцем, – ответил Куизль. – Я сам делал такие надрезы, чтобы изучить внутренние органы. Мне кажется… – Он помедлил. – Кажется, убийца хотел вырезать девушке сердце.

Некоторое время все хранили молчание и слышался только плеск Регница. Наконец капитан Лебрехт прокашлялся:

– Каким бы неслыханным вздором это ни было… а может, и не вздором, – все мы должны уяснить одно. Это предположение ни в коем случае – я повторяю, ни в коем случае – не должно просочиться за эти стены. Если об этом узнает епископ, то городу грозит незавидная участь. Участь, о которой старшие из нас еще хорошо помнят. – Он хмуро взглянул на младшего Куизля: – В этом случае, мастер Бартоломей, обещаю, что без работы вы сидеть не будете… – Голос у него сорвался, и он продолжил тихо: – Господь всемогущий, этому ужасу конца не будет!

* * *

– Если б я знала, что у нашей новой тети такие странные пожелания, то хорошенько поразмыслила бы насчет прогулки по базару.

Барбара со стоном проталкивалась среди многочисленных прилавков Рыбного переулка, на которых дергались форели, гольцы и склизкие окуни. С одного лотка на девушек с немым упреком таращился огромный сом, рядом в деревянной кадке плавали ракушки и улитки. Давно перевалило за полдень, однако рыночной суете, казалось, не будет конца.

– Мы пообещали Катарине, – строго ответила Магдалена. – Так что не жалуйся. Тем более что осталось нам всего-то купить раков на ужин – и всё, мы свободны.

– Да, после того как мы купили тимьяна, моркови, капусты, лука, яиц, вяленой трески, бутыль муската и сала на полсвиньи… Да, и вонючего табака для отца, чуть не забыла! – Барбара со вздохом села на край колодца и промокнула лицо. – Какой это по счету рынок? Я давно считать перестала.

– Ты сама хотела пройтись по рынку, – Магдалена усмехнулась. – Тетя любит готовить. Неплохо бы взять у нее несколько рецептов.

– Ха, я не для того приехала в Бамберг, чтобы все эти дни торчать у очага и меняться рецептами! Да и не хочется, чтоб меня разнесло, как Катарину, и… Эй, постой!

Пожав плечами, Магдалена двинулась дальше. Многочисленные прилавки тянулись от Рыбного переулка до самого порта. За покупками сестры и вправду обошли полгорода. После овощного рынка перед большой церковью Святого Мартина они побывали сначала на фруктовом рынке, затем на молочном и под конец оказались на Мясной улице. Не в пример своему ночному облику, когда они приехали, в этот раз город показался Магдалене куда дружелюбнее. Улицы были шире и чище, чем в Шонгау, а некоторые даже вымощены камнем. Ярко выкрашенные дома, пахнущие солодом пивоварни и бесчисленное множество церквушек и часовен свидетельствовали о богатом прошлом епископского города, когда-то одного из богатейших в Германии. Однако нетрудно было заметить, что лучшие дни Бамберга остались в прошлом. Девушкам и сегодня то и дело попадались заброшенные дома и развалины, словно гнойные раны среди остальных строений. Уже не раз Магдалена задавалась вопросом, почему же люди так просто покинули свои роскошные жилища.

До сих пор они гуляли только по новой части города – обширной территории, точно остров, охваченной рукавами Регница. На другой стороне канала начинался старый город, где жили каноники и епископ. Квартал, высшей точкой которого служил собор, располагался на нескольких холмах. Обе части города соединялись в порту, расположенном неподалеку от ратуши. Мимо домов неспешно проплывали громадные плоты, баржи и небольшие лодки. У причала стояли на якоре и разгружались суда, идущие в Швайнфурт или Форххайм. Деревянный кран как раз опускал на плот несколько ящиков. Воздух пах водорослями, рыбой и стоялой речной водой. Вокруг кричали, смеялись и бранились, торговки протягивали прохожим свой скользкий товар.

Магдалена подошла к лотку, стоявшему в стороне от других, и купила раков для Катарины. Ее корзина была уже наполнена доверху. Барбара тоже несла тяжелый сверток, из которого торчали морковки и стебли лука.

– Вот и все, – с облегчением произнесла Магдалена. – Давай теперь поскорее отнесем сумки домой, пока тетя Катарина не потеряла терпение, и потом…

Ее прервал звук барабанной дроби и надрывный взвизг трубы, вероятно, изъеденной ржавчиной. Магдалена оглянулась и увидела в другой части порта группу мужчин с барабанами и духовыми инструментами. Они были в пестрых поношенных нарядах и париках, какие вошли в моду во Франции и при немецких дворах. Посередине стоял долговязый мужчина и деловито разворачивал пергамент.

– Это что, артисты? – удивленно спросила Барбара. – Я еще ни разу…

– Тсс! – шикнула Магдалена.

Долговязый начал речь. Он делал ударение на каждом слове, точно странствующий проповедник, и говорил со странным акцентом, какого Магдалене еще не доводилось слышать.

– Жители Бамберга, слушайте и дивитесь! – начал он с надменным выражением. – Почтенная труппа сэра Малькольма, с триумфом принятая в Лондоне, Париже и Константинополе, имеет честь представить на ваш суд трагедии и комедии, каких еще не видел мир! С завтрашнего дня – любовь и убийство, благородство и низость, блеск и упадок королевских династий! Вас ждут музыка, танцы и шутки. Одним словом, услада для глаза и слуха, доступная в большом зале Банкетного дома… – Он властным жестом указал на многоэтажное строение по другую сторону портовой площади. – Уже завтра вечером мы поставим там первую пьесу. За каких-то три крейцера с человека! Не пропустите, иначе долго будете жалеть!

– Банкетный дом! – прошептала Барбара. – Дядя Бартоломей с Катариной тоже там празднуют. Давай сегодня же сходим туда, а? Посмотрим, что они там соорудили!

Магдалена усмехнулась и взглянула на сестру; та не сводила глаз с артистов. Вокруг труппы между тем собралась изрядная толпа. Народ ликовал, глядя, как двое артистов принялись ходить колесом и жонглировать мячами. Один из них, симпатичный юноша, бросил взгляд на сестер и улыбнулся им. У него были спутанные, черные как смоль волосы и загорелая, даже смуглая, кожа. Тесная льняная рубашка не скрывала жилистого тела. Магдалена осклабилась, заметив, как Барбара смущенно перебирает локоны, и вновь обратила внимание на выкрутасы артистов.

Магдалена в который раз уже осознала, как мало успела повидать в свои тридцать лет. В провинциальный Шонгау тоже порой заезжали группы шутов с набором простых фокусов, танцев и грубых шуток. Многие из них были родом из-за Альп и разыгрывали забавные сценки, во время которых надевали маски. Но труппа, ставившая продолжительные пьесы, была в новинку и для Магдалены.

Барабан выбил длинную дробь, в последний раз протяжно взвыла труба, и артисты медленно двинулись в Банкетный дом.

– Пойдем посмотрим, где они устроили свой театр! – снова взмолилась Барбара. – Одним глазком.

– А покупки? – спросила Магдалена.

– Возьмем с собой. – Барбара уже протискивалась сквозь толпу к Банкетному дому. – Полчаса все равно ничего не решат.

Магдалена вздохнула и двинулась следом. Она попыталась было возразить, но тут сама почувствовала притягательную, словно магическую, силу театра.

Как только сестры переступили порог Банкетного дома, их обдало прохладой большого сооружения. Казалось, здесь уже вступила в свои права зима. Магдалена зябко поежилась и оглядела просторный склад, заставленный винными бочками, свертками материи и ящиками. Несколько рабочих разгружали телегу, подведенную из порта прямо в ворота. Далее, в глубине, склад открывался во внутренний двор, очевидно, примыкавший к большому трактиру. Оттуда доносились пьяные вопли, кто-то совершенно отвратительно играл на скрипке. На верхние этажи вела широкая витая лестница. Там, наверху, усердно орудовали молотками и пилами, кто-то несколько раз стукнул в барабан.

– Думаю, артисты где-то наверху, – предположила Барбара, уже взбегая по ступеням.

Магдалена с трудом поспевала за сестрой. Полная корзина в руках с каждым шагом становилась тяжелее.

На втором этаже они действительно обнаружили труппу. Почти весь этаж занимала огромная площадка для танцев, окруженная с трех сторон галереей. На противоположной стороне помещалась сцена, предназначенная для музыкантов, но сейчас на ней стояли несколько артистов. Они возводили сооружение, смысл которого для Магдалены остался загадкой. Тут она снова заметила загорелого юношу: в расстегнутой рубашке и обливаясь потом, он влез на балку и крепил какую-то жердь, разделявшую сцену на две половины. Магдалена с усмешкой отметила, что Барбара тоже увидела юношу и теперь беспокойно перебирала локоны.

– А, дамы, вижу, интересуются нашими декорациями, – раздался вдруг голос у них за спиной. – Good gracious! Вам бы впору играть очаровательных королев.

Магдалена оглянулась и увидела долговязого мужчину, произносившего торжественную речь в порту. Несмотря на свой внушительный рост, он был тощ, как каланча, и длинный черный плащ висел на нем, как на пугале. Он был бледен, небрит, а темные глаза его, казалось, пронизывают собеседника насквозь. Локоны дешевого парика вились, точно дохлые змеи, до самых плеч. Заметив нерешительность девушек, мужчина сдержанно поклонился.

– My dear, я совсем забыл представиться, – произнес он с тем странным, мягким акцентом, на который Магдалена уже успела обратить внимание. – Мое имя Малькольм. Сэр Малькольм, если быть точным. Я режиссер этой выдающейся труппы. – Он показал на людей у сцены и приосанился. – Развлечь вас – наш долг. Или, как сказал однажды Шекспир, «весь мир – театр, в нем женщины, мужчины – все актеры».

– Шекспир? Развлечь? – Барбара разинула рот от изумления. – Боюсь… боюсь, я не понимаю…

Долговязый рассмеялся. Смех его походил на блеяние козы.

– Хотите сказать, что никогда не слышали про Уильяма Шекспира или Кристофера Марло? Что ж, в таком случае вам повезло. Потому что бродячая труппа сэра Малькольма – лучшая, самая выдающаяся и… – тут режиссер заговорщически подмигнул и понизил голос, – несомненно, самая привлекательная во всей Германии. – Он улыбнулся так широко, что Магдалена увидела его зубы, на удивление белые и острые. – В любом случае буду рад пригласить вас на одно из наших представлений. Может, даже завтра вечером, на «Доктора Фауста» Кристофера Марло. Вы, конечно, слышали о нашей легендарной постановке?

– Э, даже не знаю… – начала Магдалена, с трудом подбирая слова. – А что это за пьеса?

– «Доктор Фауст»? О, это старинная история об ученом, который заключил сделку с дьяволом. Колдовство, дым и ужас!.. Иногда зрители с криками бегут из театра, до того им страшно. – Малькольм по-волчьи оскалился. – Другими словами, им это нравится.

– А дьявол там тоже есть? – спросила Барбара с любопытством.

Малькольм кивнул.

– Я лично его играю. И при всей своей скромности должен сказать, что во всей Германии не сыскать дьявола страшнее. Маркус играет старого Фауста, а Матео – красавицу Елену… Эй, Маркус, Матео! Подойдите-ка сюда, тут две почитательницы вашего искусства!

Двое артистов из тех, что трудились на сцене, оглянулись. У Барбары сверкнули глаза, когда выяснилось, что один из них – тот самый загорелый юноша. Вторым оказался мужчина лет сорока. На вид бледный и унылый, он был по-своему привлекателен. От Магдалены не укрылась бесконечная тоска в его глазах. Оба спрыгнули со сцены и подошли.

– Матео родом с Сицилии, артист уже не в первом поколении, – объяснил Малькольм; Барбара между тем взволнованно теребила платье. – Он жонглирует, как никто другой, и играет у нас либо красивых героев, либо прелестных девиц. – Тут режиссер понизил голос и прошептал: – Теперь, конечно, женские роли все чаще достаются женщинам, но здесь, под крылом епископа, мы сочли за лучшее оставить все по-старому. Все-таки не хочется шутить с его преосвященством.

– Что красавцы герои, что прелестные девицы, без разницы – Матео годится на обе роли, – усмехнулась Магдалена и с вызовом посмотрела на младшую сестру: – Или как ты думаешь, Барбара? Тебе не кажется, что он сошел бы за милую девицу?

Барбара закатила глаза, словно Магдалена сказала что-то возмутительное. Матео, однако, рассмеялся и изобразил при этом книксен.

Магдалена повернулась к бледному мужчине, которого Малькольм назвал Маркусом.

– Для роли старого ученого вы пока на удивление молоды, – заметила она с любопытством.

Мужчина улыбнулся, но глаза его оставались печальными.

– Вы не поверите, на что способна самая малость грима. Кроме того, временами я действительно чувствую себя дряхлым стариком. – Он кивнул в сторону режиссера: – Сэр Малькольм у нас как надзиратель над рабами.

Малькольм по-козьи рассмеялся.

– Для раба у тебя чертовски хорошее жалованье. Тем более что имя твое скоро будет у всех на устах, не только в Бамберге. – Он снова подобрался и пояснил: – Маркус Зальтер – не только артист, он еще и наш драматург. Мы берем оригинальные пьесы Уильяма Шекспира или Кристофера Марло и… скажем так, доводим до ума.

– А что же, пьесы недостаточно хороши? – поинтересовалась Барбара.

– Ну, для простой публики они зачастую слишком затянуты и скучны. Поэтому мы опускаем длинные монологи и делаем акцент на веселых и в особенности кровавых пассажах. Кроме того, многие пьесы нужно сначала перевести на немецкий. Этим тоже занимается Маркус.

– Я кромсаю пьесы Шекспира и превращаю их в кровавый спектакль для толпы. – Зальтер горестно вздохнул: – Витиеватые пентаметры, прекрасные образы – нынче всему этому, наверное, нет места. Чем больше крови, тем лучше. При этом я сам написал несколько пьес, над которыми…

– Да-да, над которыми рыдал бы сам Шекспир, – перебил его Малькольм. – Знаю. Или уснул бы. Боюсь, Маркус, ты наскучил дамам. Как и твои пьесы. Мы не можем позволить себе экспериментов, мне все-таки целую труппу кормить приходится… – Он хлопнул в ладоши. – Но теперь пора вернуться к сцене. Вы нас простите?

Режиссер поклонился перед Магдаленой и Барбарой и, бросив на артистов призывный взгляд, зашагал к сцене.

– Старый кровосос, – пробормотал Маркус и побрел следом.

Матео задержался и подмигнул Барбаре:

– Так ждать вас завтра на представление? Мы придержим для вас пару мест на галерее. Ciao, signorine!

– Ч… чао, – прохрипела Барбара и затрепетала ресницами.

Матео между тем плавным движением влез обратно на сцену. Магдалена насмешливо взглянула на сестру.

– Чао? – спросила она, наморщив лоб. – И кто это говорит – дочь палача из Шонгау или итальянская графиня, что собралась замуж за принца?

– Ты… наглая, безмозглая курица, ты знала? – прошипела Барбара теперь уже в привычном тоне и бросилась к выходу.

Магдалена рассмеялась и последовала за ней. Но сестра неслась так стремительно, что скрылась из виду еще на лестнице.

* * *

Барбара кипела от злости. Выбежав на площадь перед портом, она перебрала уже с десяток крепких пожеланий для старшей сестры. И как только смогла Магдалена так ее опозорить! Она до сих пор обращалась с Барбарой как с маленькой девочкой, которой читают сказки на ночь и для которой собирают чернику. А ей между тем пятнадцать лет. Пятнадцать! Другие девицы в этом возрасте уже замуж выходят.

Например, за привлекательных загорелых юношей вроде Матео…

Но в следующее мгновение Барбара обругала себя дурехой. Она и сама-то не понимала, что с ней случилось. В обществе приятного юноши девушка вдруг почувствовала себя до нелепости смешной. Казалось, Матео заглядывал ей в самое нутро. Разве не улыбался он так странно, словно читал ее мысли?

Барбара замедлила шаг и начала понемногу успокаиваться. Вообще-то она поступила довольно глупо. Магдалена ведь всего лишь над ней подтрунивала, что же тут такого? Скорее всего, безобидная шутка стала той каплей, что переполнила чашу ее терпения. Долгая дорога, зловещая находка на берегу, радостная встреча с Георгом… Похоже, что она слишком близко приняла все невзгоды и волнения. Барбара не виделась с братом целых два года, но вчера вечером он встретил ее как-то уж слишком сдержанно. Да, Георг рад был увидеть ее, но Барбара рассчитывала, что хотя бы следующий день он проведет с ней. Вместо этого брат снимал шкуру с какой-то лошади, а она делала покупки для будущей тети.

Покупки…

Барбара остановилась как вкопанная. Она оставила сверток в зале на втором этаже! Вернуться? Тогда она, конечно, столкнется со старшей сестрой, а после разговора с Магдаленой ей было не по себе – и слишком стыдно за свое вздорное поведение. Магдалена, наверное, уже забрала куль с луком, табаком и травами и отправилась домой. Так что можно идти со спокойной душой.

Барбара огляделась по сторонам. Шумный порт остался позади, и она шла по широкой улице в сторону городского рва. Недолго думая, девушка свернула в тесный переулок. Слева и справа нависали стены домов, крыши почти соприкасались, и солнце едва заглядывало в проулок. Вскоре крики торговок затихли, лишь где-то вдали одиноко звонил колокол.

В скором времени Барбара поняла, что оказалась в настоящем лабиринте. Всюду развилки и перекрестки, уводящие к небольшим тенистым площадкам и нишам. Зловонные бурлящие каналы то появлялись, то снова исчезали под мостами или домами. Изредка навстречу попадались прохожие, но Барбара боялась спросить дорогу. Чужакам нигде не рады, это она усвоила еще в Шонгау.

Девушка уже поворачивала в очередной проулок, но тут почувствовала, как свербит у нее между лопатками, словно кто-то за ней наблюдает. Барбара оглянулась и заметила, как над одной из крыш метнулась серая тень. Потом что-то царапнуло и прямо под ноги упал кусок черепицы.

– Это что еще… – начала Барбара, но тут же замолчала: из дома донесся грохот.

Где-то внутри скрипнула дверь.

Барбара внимательнее взглянула на дом и заметила, как он запущен. Ставни косо висели на петлях, краска облупилась; часть крыши провалилась, и стропила торчали, как сломанные ребра. Должно быть, это один из тех заброшенных домов, на которые они еще давеча обратили внимание.

Тут из дома послышался топот. Кто-то бежал вниз по лестнице.

«Или что-то…» – пронеслось у Барбары в голове.

Ей сразу вспомнились жуткие истории о чудовище и конечности, найденные как за пределами, так и внутри города.

Девушка вдруг почувствовала себя одинокой и всеми покинутой.

– Кто… кто там? – прохрипела она.

И хотя внутренний голос кричал ей, чтобы она убиралась отсюда поскорее, Барбара, словно влекомая невидимой нитью, двинулась к одному из окон на первом этаже. Будучи дочерью палача, она унаследовала от отца не только упрямый нрав и любовь к книгам, но и известную долю любопытства.

«Входить не обязательно, – думала девушка. – Только загляну одним глазком…»

Затаив дыхание, она подошла к окну. Ветхие ставни были открыты, но окно находилось слишком высоко, так что пришлось подтянуться на карнизе. Взору открылась пустая комната. Красивый когда-то дубовый паркет был местами содран и, вероятно, пошел на растопку. Всюду валялись обломки изразцовой печи, в углу гнили старые лохмотья, ржавый канделябр…

– Ты что тут делаешь, дьявол тебя дери? Вынюхиваешь?

Стражник так неожиданно возник в оконном проеме, что Барбара вскрикнула и шлепнулась в грязь. И теперь, разинув рот, таращилась на солдата в железном шлеме и ржавой кольчуге, которого в первое мгновение приняла за чудовище с серой шерстью.

– Как будто не знаешь, что пустующие дома закрыты, дрянная ты девчонка! – добавил стражник.

Тут рядом с ним показался еще один, постарше, и тронул напарника за плечо.

– Будет тебе, – сказал он примирительно. – Как будто нам в детстве не хотелось заглянуть в эти заброшенные дома. У девчонки не было на уме ничего дурного.

– Ты же слышал, что сказал капитан, – прошипел первый. – Никаких свидетелей! Что, если…

– Тсс, – старший потянул его прочь от окна. – Ты уже сболтнул лишнего. – Он с улыбкой повернулся к Барбаре: – А ты проваливай. Здесь нет ни сокровищ, ни призраков. Только мусор да крысы… – Он вдруг нахмурился: – Ты вообще кто такая? Я тебя раньше не встречал.

– Я… я просто приехала к дяде, – ответила Барбара и вскочила. – Простите, что помешала, уже ухожу.

Она побежала по узкому тенистому переулку, а вдогонку ей доносился крик стражника:

– Эй, милашка! К какому дяде? Да подожди ты!

Но Барбара не остановилась. Она продолжала бежать, пока не увидела впереди просвет. Выбравшись из переплетения мрачных переулков, девушка с облегчением заметила, что оказалась у городского рва. Здесь несло гнилью и фекалиями, но в лицо, по крайней мере, светило солнце.

К тому времени как она вошла в дом, странная встреча со стражниками уже изгладилась из ее памяти.

* * *

Магдалена уже выходила из Банкетного дома в порт, но тут заметила сверток, который Барбара оставила у сцены. В гневе на старшую сестру эта негодница просто его забыла.

– Черт, неужели мне одной за все отдуваться?

Магдалена выругалась и побежала назад. Если она вернется домой без покупок, Катарина будет безмерно расстроена – не говоря уже об отце, который дождаться не мог своего табака. Магдалена прошла в зал, взяла сверток и поспешила обратно с твердым намерением хорошенько отчитать обидчивую сестру. Артисты были слишком заняты и не обратили на нее внимания.

И все-таки молодая женщина не сдержала усмешки. Похоже, Барбара действительно запала на этого загорелого красавца.

Она взрослеет. Еще немного, и начнет доводить отца своими интрижками. Ведь не ждет же старик, что с младшей дочерью будет как-то иначе?

У лестницы она вдруг уловила невнятное бормотание. Оно доносилось из комнаты справа. Магдалена оглянулась из любопытства и увидела каморку, заставленную различными сундуками и театральными принадлежностями. Там стоял, спиной к двери, Маркус Зальтер. Драматург склонился над узким ящиком и что-то нашептывал, тихо и доверительно, словно перед ним лежал ребенок. Заметив Магдалену, он быстро надвинул на ящик заслонку и повернулся. Казалось, будто его застали за чем-то запретным.

Магдалена, словно извиняясь, показала корзину со свертком.

– Я… я не хотела мешать вам. Просто забыла кое-что, а потом увидала…

В ящике что-то заскреблось и тихонько пискнуло. Маркус, казалось, задумался на мгновение, потом тяжело вздохнул и отступил в сторону.

– Позвольте представить вам Джульетту… Только обещайте, что ничего не расскажете Малькольму.

Магдалена взглянула на него с недоумением:

– Джульетта? Боюсь, я не понимаю…

Не дожидаясь ответа, Маркус открыл ящик и достал маленький извивающийся пушистый комок. Магдалена не сразу поняла, что перед ней хорек. Она облегченно рассмеялась.

– Это и есть Джульетта?

Маркус кивнул и с любовью погладил строптивого зверька.

– Я нашел ее весной в лесу, вместе с братом Ромео. Из целого помета выжили только эти двое – остальных, видимо, сожрали кабаны. Ромео, старый сердцеед, недавно сбежал. Но Джульетта осталась. Она довольно ручная. Вот, посмотрите.

Маркус осторожно раскрыл ладони. Хорек забрался по правой руке ему на плечо и стал рассматривать Магдалену маленькими красными глазками. Взгляд у него был сообразительный, угадывалось в нем что-то от крысы. Настороженный и какой-то неприятный…

Злобный?

Магдалена встряхнула головой, и Маркус взглянул на нее вопросительно:

– Что такое? Может, вам не нравятся хорьки? Они довольно смышленые. Их можно отлично натаскать на крыс. – Он пожал свободным плечом. – Сэр Малькольм, к сожалению, на дух не переносит лесных зверьков. Хорьков, куниц, ласок, лис… Он утверждает, будто они переносят болезни. Какой вздор! Мне кажется, он их просто боится.

– Ну, к ним и впрямь нужно привыкнуть… – неуверенно ответила Магдалена. – Особенно если они ручные.

– Если сэр Малькольм найдет Джульетту, то затолкает в мешок и швырнет в ближайший пруд. Прошу вас, ничего ему не говорите! – Маркус погладил хорька; тот по-прежнему сидел у него на плече, как маленькая кошка. – Я прячу ее среди реквизита, пока не подыщу место получше. Джульетта действительно очень дорога мне.

Магдалена улыбнулась.

– Буду нема как могила, обещаю. – И, немного помолчав, спросила: – А долго вы пробудете в Бамберге?

– Наверное, всю зиму. – Маркус посадил вырывающуюся Джульетту обратно в ящик и осторожно запер. – Так поступают все артисты. Зимой слишком холодно, чтобы переезжать с одного места на другое. Мы уже бывали в Бамберге, еще в мае. Епископу, видимо, понравились наши представления, и он позволил нам перезимовать здесь. Здешний трактирщик очень предупредителен, предоставил нам танцевальный зал для репетиций и выступлений и несколько комнат, чтобы ночевать. – Он усмехнулся: – Ну да, он и сам на этом выгадал. Во время представлений люди пьют так, будто завтра не наступит.

Магдалене вдруг пришла в голову мысль.

– Так вы говорите, что уже бывали здесь? – спросила она. – Вам известно что-нибудь об этих заброшенных домах? Я еще вчера вечером обратила на них внимание. Какие-то они… жуткие.

– Заброшенные дома?

Маркус немного помедлил. А когда снова заговорил, взгляд его стал еще печальнее.

– Вид у них действительно жуткий. Немые свидетели ужасного преступления… Быть может, самого ужасного, какие совершались на этой земле.

– Что же это за преступление? – спросила Магдалена.

Маркус взглянул на нее с недоумением:

– Должно быть, вы действительно явились издалека, раз ничего не слышали о бабмергском ведовском процессе. С тех пор минуло больше тридцати лет. Я был тогда совсем ребенком и жил с родителями в сорока милях отсюда, в Нюрнберге. Но даже там рассказывали об ужасах, которые здесь творились… – Он подался вперед и понизил голос, словно боялся, что их подслушают: – Почти тысячу неповинных жителей в Бамберге и соседних селениях обвинили в колдовстве и сожгли. Женщин, мужчин, даже детей. Среди них не только простые горожане, но и патриции, несколько бургомистров и даже канцлер. Архиепископ и его прихвостни не знали удержу, и никто не мог их остановить. Даже папа и кайзер… – Он запнулся, глаза его смотрели куда-то вдаль. – Трагедия! Эти события легли бы в основу хорошей, но, главное, кровавой пьесы.

– И дома приговоренных некогда горожан до сих пор пустуют? – спросила Магдалена с сомнением.

Маркус пожал плечами:

– Некоторое время люди думали, что там водятся призраки. Говорили, будто души ни в чем не повинных жертв бродят по своим бывшим владениям. Потом дома стали ветшать на глазах, а теперь, видимо, восстанавливать их слишком дорого… – Он вздохнул. – Да, Бамберг знавал лучшие времена. Я только рад буду уехать отсюда весной.

Магдалена посмотрела из окна на рынок. Торговки по-прежнему зазывали покупателей, полуденное солнце светило по поверхности Регница, лодка неспешно скользила в сторону ратуши, и над всем этим вздымался собор, подернутый дымкой облаков. Картина представлялась идиллической. Но у Магдалены было такое чувство, будто серая пелена накрыла улицы с тех пор, как она прошла по рынку. Даже отсюда можно было различить развалины, как воспаленные раны обреченного на упадок города. Война, эпидемии, ведовские процессы… Оправится ли еще Бамберг от ужасов прошлых лет?

Магдалене сразу стало зябко среди холодных стен, обнаженные руки покрылись гусиной кожей. Она подняла корзину со свертком и слегка поклонилась:

– Рада была познакомиться, мастер Маркус. Хотя рассказ ваш оказался довольно грустным… Что ж, увидимся завтра на представлении. – Губы ее растянулись в улыбке. – И передавайте привет Джульетте. Может, в следующий раз принесу ей что-нибудь вкусненькое.

Магдалена развернулась и поспешила вниз, к выходу. И только среди суеты порта к ней стало возвращаться тепло.

 

4

27 октября 1668 года от Рождества Христова, в полдень в Бамберге

Впервые за несколько недель Симон чувствовал себя по-настоящему свободным.

Цирюльник бесцельно бродил по тесным улочкам и вдыхал запах города, может, и не самый приятный, но довольно необычный. За преобладающей вонью отбросов и фекалий он различал доносящийся издали запах реки, кислого вина и вездесущего пива из трактиров. А когда проходил по одному из многочисленных рынков, даже уловил аромат гвоздики и муската.

За последние годы Симону стало слишком тесно в Шонгау. Возможно, поэтому он и решил закрыть на время свою процветающую купальню и отправиться с Куизлями в далекий Бамберг. Цирюльник понимал, что сильно рискует, так как в Шонгау завелся уже второй его собрат по цеху, а с прошлого года – еще и новый лекарь. Симон считал его законченным шарлатаном, но это не мешало людям покупать у него дорогущие и бесполезные настои и лекарства. И все только потому, что он учился в диковинной Болонье по ту сторону Альп…

Прогуливаясь по улицам, обходя повозки и прохожих и стараясь не замарать в нечистотах новые начищенные сапоги, Симон вспоминал Ингольштадт, где сам учился много лет назад. Там же он познакомился с Самуилом, выходцем из богатой еврейской семьи, давно принявшей христианство. Самуил был умен и начитан, но, как и Симон, был пристрастен к хорошему вину, дорогой одежде и в особенности к азартным играм. Одержимые общими устремлениями, молодые студенты шатались по дешевым кабакам, и это в конечном итоге стоило Симону места в университете. Всего за полтора года он проиграл и пропил все деньги и вынужден был вернуться в Шонгау. Отец, покойный лекарь Бонифаций Фронвизер, так и не простил ему этого провала.

А Симон – самому себе.

Самуил же, напротив, сделал карьеру. Он дослужился до городского врача и временами пускал кровь самому епископу. Бывшие студенты изредка переписывались, и живущий холостяком Самуил всякий раз спрашивал Симона о его семье. Поэтому, услыхав о приглашении в Бамберг, молодой человек сразу воодушевился. Ему хотелось повидаться со старым другом. Помимо всего прочего, он надеялся перенять у него кое-какие познания в медицине, которые пригодились бы ему в Шонгау.

Хоть вначале Симон и не желал этого признавать, ему нравилось бродить по улицам в одиночку. Он любил своих сыновей, но и от них порой не было спасения, особенно от сорванца Пауля, склонного к частым вспышкам агрессии. Симон не сказал Магдалене, когда вернется, поэтому наслаждался драгоценными свободными минутами. Осматривал многочисленные церкви и часовни, купил мешочек излюбленных, хоть и дорогих, кофейных зерен у лотков с пряностями и полюбовался изысканными тканями.

У приходской церкви Святого Мартина Симон заметил девушку с обритой головой и косами из соломы. Девушка плакала; в руках у нее была табличка, сообщавшая прохожим, что она повязалась с каким-то приблудным парнем. Некоторые из прохожих плевали ей под ноги, другие смотрели с жалостью. По лицу Симона пролегла тень. Ему невольно вспомнилось, что им с Магдаленой тоже приходилось терпеть насмешки в Шонгау, пока они не поженились.

Везде одно и то же. Цирюльники, знахари, дети палачей… Мы так и останемся неприкасаемыми, на всю жизнь. Наверное, нас высмеивают даже в светском Париже…

Расспросив дорогу, Симон разыскал наконец нужное место – так называемый мещанский двор, недалеко от сенного рынка, сразу за пышным зданием иезуитской школы. К внутреннему двору, засаженному цветами и фруктовыми деревьями, примыкало несколько строений. Симон выяснил, что здесь жили главный секретарь и городской врач. Глядя на новые крыши, ухоженные яблони и чистый двор, он невольно вспомнил свою жалкую купальню в Шонгау.

Может, отец все-таки был прав… Я просто жалкий неудачник.

Но тут ему вспомнилась Магдалена, дети и жизнь, полная волнительных событий, – и мрачных мыслей как не бывало.

Симон взволнованно постучал в дверь, которую ему назвали, и стал ждать. Через некоторое время послышались шаги, и дверь отворила пожилая женщина, вероятно, экономка Самуила. Волосы у нее были собраны в пучок, и сама она была худа и для женщины непривычно высока, что позволило ей смотреть на низкого цирюльника сверху вниз. Она окинула Симона пренебрежительным взглядом, оглядела его пыльную одежду и проворчала:

– Доктора нет. Если вы с каким-то недугом, то приходите завтра. – Старуха состроила кислую мину: – По пятницам мастер Самуил принимает и простых пациентов.

Симон сдержал едкое замечание, завертевшееся на языке, и вместо этого ответил с улыбкой:

– Я его старый друг. Где же мне его разыскать?

Экономка поджала губы:

– Вас туда вряд ли впустят. Господин доктор в замке Гейерсвёрт у почтенного епископа. Одна из его… – она помедлила, – э… горничных страдает женской болезнью, вылечить которую способен лишь мастер Самуил. Но вас это не касается.

– Горничная, значит… Полагаю, она несколько моложе, милее и, вероятно, добродушнее, чем горничная простого доктора. Что ж, всего доброго.

Пока экономка хмурилась, раздумывая над смыслом его слов, Симон развернулся и ушел со двора. Как это часто бывало, когда кто-нибудь указывал на его низкое положение, лекарь вскипал от злости и успокаивался с большим трудом. Уже в который раз он поклялся себе, что его детям и внукам в жизни повезет больше, чем отцу, который, несмотря на свои способности, прозябал в провинциальной глуши жалким цирюльником. Интересно, как все сложилось бы, закончи он тогда учебу в Ингольштадте? Тоже стал бы лейб-медиком герцога или епископа?

Свернув в переулок, ведущий к дому палача, Симон так и не успокоился. Неожиданно для себя он решил попытать счастья и спросить Самуила в замке Гейерсвёрт. Собственно, не было никаких оснований так невежливо его выпроваживать, как поступила экономка. Одежда у него была хоть и грязноватая, но вполне пристойная. Ренгравы и нарядная шляпа с перьями обошлись ему в целое состояние! Вообще Симон придавал большое значение своей внешности, компенсируя тем самым свой невысокий рост.

У ближайшего поворота цирюльник спросил дорогу к замку, и ему показали в сторону Регница. Вскоре он увидел недалеко от ратуши, выше по течению, вытянутый остров, в северной оконечности которого располагалось пышное строение, украшенное башенками и эркерами. Яркие витражи и окна в свинцовых рамах переливались бликами под лучами послеполуденного солнца. Сооружение выглядело как несколько уменьшенная копия герцогского охотничьего замка. Симон вдруг засомневался, стоит ли спрашивать Самуила среди такой роскоши. Но он собрал все свое мужество и двинулся по мосту к широким воротам с двумя дубовыми створками. Там дежурили стражники епископа. По дороге молодой человек более-менее очистил и отряхнул одежду. Солдаты смотрели на него внимательно, но без враждебности.

– Могу я увидеть доктора? – спросил Симон, стараясь при этом говорить рассеянно и вместе с тем требовательно.

Один из стражников нахмурился:

– Он в замке, с одной из девиц. А вам он зачем?

– Ну… он забыл мешочек с бенгальскими огненными бобами. – Подхваченный внезапным порывом, Симон показал мешочек с кофейными зернами, купленными на рынке. – Без них в лечении мало толку. Мне нужно скорее передать это доктору.

– Бенгальские… бобы? – Морщины на лбу стражника стали еще глубже. – Они что, помогают от проклятой французской болезни?

Симон улыбнулся украдкой. Теперь он, по крайней мере, узнал, чем страдала горничная епископа. Французской болезнью, именуемой также сифилисом, называли заразный и крайне опасный венерический недуг, которого особенно опасались при дворах. Против нее не было средства, и в большинстве случаев она приводила к сумасшествию и смерти. Цирюльник встряхнул мешочек, и зерна внутри загремели.

– Если и существует средство исцеления, то только огненные бобы, – произнес он надменно. – Их привезли прямиком с индийских островов. Епископ заплатил за них уйму денег. Правда, действие их продлится еще несколько часов, потом они начнут гнить…

– Господь всемогущий!

По лицу стражника легко было прочесть, что его ожидало, навлеки он на себя гнев епископа.

– Проходите же скорее! И что этот еврей забывает снадобья, – проворчал он вполголоса.

Но Симон уже прошел мимо него и шагнул в тенистый двор замка. Он чувствовал, как другие стражники буравят его недоверчивыми взглядами, и потому, вскинув голову, уверенно направился к каменной арке, ведущей, как ему показалось, в дальнюю часть замка.

Шагнув через проход, Симон замер, точно ослепленный. Он оказался на краю обширного, окаймленного рекой парка, пронизанного симметричными рядами живых изгородей. Некоторые кусты были острижены в форме животных, другие образовывали волнистые линии или оканчивались пышными кронами. Между ними росли клумбы с розами всевозможных видов, большинство из которых уже отцвели. Посреди парка находился фонтан с изящными статуями и бронзовым оленем, из рогов которого била вода. В расположенных неподалеку вольерах щебетали пестрые экзотические птицы, рядом лоснились в теплицах сочно-зеленые цитрусы. После грязи и зловония улиц эти декорации были столь необычны, что Симон не знал, видит ли все это наяву.

В конце концов к действительности его вернул громкий крик:

– Симон! Бог мой, Симон! Неужели и вправду ты!

С галереи, ведущей в замок, к нему спускался высокий мужчина. В остроконечной шляпе и с распростертыми руками, он походил на волшебника. Мужчина подошел ближе, и только тогда, разглядев приветливое лицо с крючковатым носом и густыми бровями, Симон узнал своего старого друга Самуила. Волосы у него чуть поредели, вокруг глаз добавилось несколько морщин, но в целом он, казалось, нисколько не изменился.

– Самуил! – со смехом отозвался Симон.

Друзья обнялись, и на мгновение оказались забыты и парк с его фонтаном, живыми изгородями и экзотическими птицами, и даже замок Гейерсвёрт.

– Отправил бы хоть посыльного, чтоб сообщить о своем приезде, – упрекнул его Самуил, шутливо погрозив пальцем. – Я уже начал беспокоиться, не случилось ли чего-нибудь в дороге.

Симон вздохнул:

– Боюсь, ты переоцениваешь мои финансовые возможности, Самуил. Я лишь простой цирюльник и не могу позволить себе посыльного… – Он взглянул, отчасти с одобрением и отчасти с завистью, на стены замка. – А вот ты, похоже, с князем-епископом на короткой ноге.

– Да, ставлю толстяку клизмы, – рассмеялся в ответ Самуил и отмахнулся: – Жизнь видного доктора не так радужна, как все представляют. Ты ведь знаешь: чем богаче пациент, тем он сложнее. Сейчас я выхаживаю не столько его преосвященство, сколько одну из его любовниц…

– Которая подхватила французскую болезнь, знаю, – перебил его Симон.

Самуил осклабился:

– А ты, я смотрю, ничуть не изменился. Хитрый и любопытный, как старый еврей… Даже знать не хочу, как ты раздобыл эти секретные сведения. И как ты проник в летнюю резиденцию епископа – тоже, – добавил он с нарочитой строгостью.

– Скажем так, одно последовало из другого, – сказал Симон с улыбкой. Но потом по лицу его пролегла тень. – Страшная зараза эта французская болезнь. Помню, как отец несколько раз занимался такими случаями, все со смертельным исходом. Заразилась только девушка или епископа тоже угораздило? – Он понизал голос и огляделся в поисках соглядатаев.

Самуил покачал головой:

– Видимо, нет. Хотя теперь для Филиппа Ринека это, конечно, главная забота. Я обтер девицу ртутью, чтобы уничтожить заразу. Она визжит как резаная. Если не сифилис, так лечение наверняка сведет ее с ума. Но что ж мне остается делать? Лучшего средства я не знаю… – Он тяжело вздохнул. – По этой же причине пациентку поместили в Гейерсвёрте, а не при дворе в Менгерсдорфе, где епископ живет в холодные месяцы. – Самуил тонко улыбнулся. – Должно быть, крики напоминают его преосвященству, что и он не вечен… Ну, сегодня он хоть сподобился проведать ее. Все-таки она была до недавних пор его любовницей.

– А ты не пробовал отвар из гваякового дерева? – спросил Симон. – Я прочитал про него всего пару месяцев назад. Великий гуманист Ульрих фон Гуттен испробовал его на себе…

Самуил рассмеялся:

– Я смотрю, ты и в этом отношении остался прежним. Вечно в поисках новейших методов лечения. Может, ты и прав, я…

Он замолчал на полуслове. Со стороны арки к ним приближались двое изящно одетых мужчин в сопровождении стражников. Самуил со вздохом снял шляпу и жестом велел Симону сделать то же.

– Вот досада-то! – пробормотал лекарь, ввернув пару слов на идише. – Епископ, а с ним викарий… Не щадит меня сегодня судьба! Только бы этим двоим пиявок ставить не приспичило. Иначе я и к утру домой не вернусь.

Он низко поклонился, и Симон в нерешительности последовал его примеру.

– А, дорогой мой Самуил! – Один из сановников приветствовал медика низким, звучным голосом.

Он был могучего сложения, с длинными седыми волосами, завитыми по нынешней моде, и такой же седой бородкой. Одежда на нем была дворянская, и только по клобуку на голове Симон догадался, что перед ним, вероятно, сам князь-епископ Бамберга. На вид ему было лет пятьдесят.

– Ну, как продвигается лечение моей милой Франчески? – участливо спросил Филипп Ринек. – Когда я навещал ее утром, бедняжка была не в себе. Даже меня, своего любимого исповедника, и то не узнала… – Казалось, епископ только теперь заметил Симона и сощурил глаза: – Вы что же, посвятили в нашу маленькую тайну одного из своих слуг?

Самуил возмущенно замотал головой:

– Нет, конечно! Это ученый доктор Симон Фронвизер. Мой друг по университетской скамье и видный врач из окрестностей Мюнхена. Мы как раз обсуждали другие методы лечения, не такие мучительные, как ртуть.

Епископ, казалось, задумался и наконец кивнул:

– Ладно, пусть так, все лучше, чем эти вопли. Они прямо до костей пробирают. Только уясните одно. – Он строго взглянул на Симона: – Вы обязаны хранить врачебную тайну! Иначе в скором времени слух мой будут услаждать ваши крики. Господин… Как там ваше имя?

– Фронвизер, – подсказал ему Симон хриплым голосом. – Симон Фронвизер.

К нему еще не вернулся дар речи после того, как Самуил наглой ложью повысил его до дипломированного врача.

– Можете… можете на меня положиться.

– Вот и славно. Вижу, мы поняли друг друга.

Князь-епископ улыбнулся и показал на своего пожилого спутника, одетого не менее изысканно. Это, очевидно, и был викарий. В то время как Филипп Валентин Войт фон Ринек представлял в Бамберге власть как духовную, так и мирскую, викарий ведал лишь церковными делами. На макушке у него была выстрижена тонзура, а взгляд, казалось, пронизывал Симона насквозь.

– Что ж, добрый мой Самуил, – продолжил Филипп Ринек, обращаясь к врачу, и лицо его омрачилось. – Плохие новости. Викарий Себастьян Харзее только что рассказал мне об очередной ужасной находке. Благонамеренный союзник в рядах городской стражи доложил об этом его преподобию. Очевидно, в лесу нашлась рука пропавшего советника Шварцконца. Ужасно, не правда ли? – Епископ поежился. – Ведь старый советник всегда был надежным столпом в доме Божьем.

– Этот самый Бог его и забрал, – ответил Самуил. – Вероятно, беднягу разорвали дикие звери.

– Или что-то другое, – вставил викарий Харзее.

Его трескучий голос напомнил Симону скрип старых досок.

Самуил взглянул на викария с недоумением.

– Что-то другое? Что вы хотите сказать этим, ваше преподобие?

– Как намекнули его сиятельство, это не первая найденная конечность, – съязвил в ответ Харзее. – И люди продолжают пропадать. Судя по всему, теперь пропала и супруга аптекаря. Но и это еще не все… – Он перешел на шепот: – Как я узнал недавно, прошлой ночью в городе обнаружили лохматое существо. Величиной с человека, с длинными острыми зубами, передвигавшееся на задних ногах.

– Лохматое… существо с длинными зубами? – У Самуила от изумления отвисла челюсть. – Но…

– Один из стражников видел его, еще утром он мне обо всем доложил, – перебил его Харзее. – Сомнений быть не может.

Рядом нерешительно прокашлялся епископ:

– Я уже сказал викарию, что считаю все это… ну, выдумками. Очевидцем, вероятно, оказался какой-нибудь пьяница. Но он, к сожалению, рассказал об этом другим, и теперь слухи расползаются по трактирам. Церковь опасается беспорядков.

– И с полным на то основанием, – заметил Харзее. – С полнейшим.

Он приосанился, словно приступал к длинной проповеди.

– Учитывая предыдущие происшествия, пропавших людей и ужасные находки, я пришел к неприятному, хоть и логичному, заключению.

– Какому же? – спросил нерешительно Самуил.

– Ну… – Викарий выдержал эффектную паузу и прошипел: – Нельзя исключать, что в Бамберге завелся оборотень.

Некоторое время мужчины хранили молчание, слышался лишь отдаленный плеск фонтана.

– Оборотень? – проговорил наконец Симон. – Но… это же вздор какой-то!

Он прикусил язык. Вообще-то ему следовало промолчать. Но подозрения викария просто вывели его из себя.

Харзее бросил на цирюльника недовольный взгляд, словно ему помешал какой-то неприятный звук, после чего вновь обратился к Самуилу:

– Существование оборотней доказано! «Молот ведьм», это непревзойденное пособие инквизиции, и работы других ученых дают этому исчерпывающие доказательства. То и дело разгораются процессы над дьявольскими созданиями, особенно во Франции, хотя и у нас в Германии они также имеют место. Последним случаям в Ландсхуте и Штраубинге всего по несколько лет! – Викарий возвысил голос и теперь уж точно походил на проповедника. – Как и ведьмы, оборотни представляют собой злых людей, что заключили сделку с дьяволом. Они получают от него пояс из волчьей шерсти, который превращает их в ужасных лохматых тварей. Тварей, готовых жрать все живое! Я изучил соответствующие работы и теперь убежден: в нашем городе завелся оборотень!

Епископ молчал, его явно обуревали сомнения. Наконец он прокашлялся:

– Признаюсь, до сих пор у меня были сомнения на этот счет. Но теперь, когда стали расползаться слухи и все больше людей утверждают, будто видели эту тварь…

– Это и не удивительно, – заметил Самуил. – Кто-то утверждает, будто видел что-то, – и сразу набирается десяток других, набивающих себе цену. Если верить всем слухам, не было бы спасения от оборотней, колдунов и прочей чертовщины.

– А пропавшие люди и эти жуткие конечности? – Филипп Ринек покачал головой: – Боюсь, я больше не могу закрывать на это глаза, даже если б захотел. Люди начинают роптать. Если так пойдет и дальше, у меня не останется загонщиков для охоты, потому что никто и шагу в лес не ступит. – Он вздохнул. – Кроме того, через несколько дней к нам собирается с визитом вежливости его курфюршеское сиятельство вюрцбургский епископ Иоганн Филипп фон Шёнборн. Это один из могущественнейших людей в Германии и друг кайзера. Эти злодеяния нельзя оставлять нераспутанными. Поэтому я скрепя сердце решил созвать Совет, чтобы тщательнее изучить все обстоятельства. – Архиепископ кивнул на Харзее. Тот стоял, скрестив руки, и смотрел исподлобья. – Его возглавит викарий Харзее, и вас, мастер Самуил, я тоже хотел бы там видеть. Как-никак все это требует научного подтверждения. Нельзя допустить, чтобы Бамберг вновь предстал в дурном свете.

Симон понятия не имел, что хотел сказать епископ последним предложением. Он бросил на Самуила вопросительный взгляд, но Ринек уже снова заговорил с доктором:

– Я хотел бы обсудить с вами еще кое-какие детали. Наедине. – Он многозначительно взглянул на Симона. – Уверен, ваш друг сам найдет обратную дорогу.

– Само собой. – Фронвизер низко поклонился и поспешил было прочь, но Самуил его придержал.

– Когда это безумие закончится, рад буду пропустить с тобой стаканчик вина, – прошептал лекарь ему на ухо так, чтобы другие не услышали. – Скажем, завтра после обеда, у меня?

Симон незаметно кивнул и направился к арке. Оглянувшись еще раз, он увидел, как епископ Ринек и Самуил бредут вдоль живых изгородей и что-то живо обсуждают.

Только викарий остался на прежнем месте, провожая Симона недоверчивым взглядом. Словно размышлял, не мог ли и щуплый дерзкий лекарь в действительности оказаться коварным оборотнем.

* * *

Спустя несколько часов, лежа в каком-то жутком месте, Адельхайд Ринсвизер таращилась на слабеющее пламя маленькой свечки. Женщина охрипла от долгого крика, кости и сухожилия болели от кожаных ремней, которыми Адельхайд была пристегнута к скамье. Она могла шевелить лишь правой рукой и время от времени тянулась к глиняному кувшину, что стоял на полу, окунала пальцы в воду и смачивала губы.

Где я? Как я сюда попала?

Комната, в которой она оказалась, представляла собой душную камеру квадратной формы. Пахло кислым вином и крысиным пометом. Иногда по полу с писком пробегали мыши. Большую часть времени царила гнетущая тишина, словно Адельхайд находилась глубоко под землей. Лишь изредка до нее доносились крики другой женщины, и тогда она понимала, что начиналось по новой.

Когда же наступит моя очередь? Господи, когда?

Адельхайд давно перестала звать на помощь. Лишь временами из горла ее вырывался всхлип. Она не могла сказать точно, как долго здесь пролежала. Последнее, что она помнила, это треск, с которым на нее бросилось существо в лесу. Треск и запах мокрой шерсти. После она очнулась в этой камере с тяжелой, как после бутылки крепкого вина, головой. Сбоку, над виском, вскочила здоровенная шишка.

С тех пор время почти остановилось. В камере не было окон, даже щели, сквозь которую внутрь пробился бы свет. Лишь дрожащее пламя свечи, от которого по стенам плясали тени. Единственными звуками, которые до нее порой доносились, были пронзительные крики. Адельхайд ни разу не видела бедняжку, но полагала, что женщина находилась в камере в другом конце коридора. Этой камеры она страшилась больше всего.

Камера.

Вскоре после того, как Адельхайд очнулась, мужчина в капюшоне палача отвел ее туда связанную. Она и сейчас содрогалась при мысли обо всех диковинных орудиях, что лежали там и стояли. Большинство из них Адельхайд видела впервые, однако подозревала, что все они служили одной-единственной цели – причинить человеку как можно больше страданий. Ее предположение подтверждали нарисованные второпях рисунки на стенах камеры. Нанесены они были на полотнища, которые ниспадали с потолка, словно гобелены в каком-нибудь жутком королевстве. Сцены, изображенные на них, были столь ужасны, что страх еще долго стискивал горло.

Адельхайд вспоминался мужчина верхом на деревянном конусе, с разинутым в муках ртом. Потом женщина, которой железной скобой разжимали рот и вырезали язык ножом. На третьем рисунке изображалась обнаженная рыжая девушка на дыбе, палач в маске вливал ей в рот воду через воронку. Других мучеников обували в бронзовые сапоги, из которых текла смола, их подвешивали, точно убойный скот, на веревках или топили вилами в черных, бурлящих потоках. Рисунки в камере изображали ад куда ужаснее, чем все фрески в приходской церкви Бамберга. И Адельхайд понятия не имела, в чем же состоит ее проступок.

Какие муки меня ожидают? Господи, лиши же меня рассудка, чтоб я не чувствовала боли. А может, я уже сошла с ума? Может, это и есть ад?

Мужчина не снимал капюшона и поначалу не проронил ни слова. Он заговорил только в камере. Твердым, деловитым голосом задавал одни и те же вопросы:

Признавайся, ведьма! Кто обучил тебя колдовству?

Кто твои братья и сестры?

Где вы собираетесь? В лесу? На кладбище? На Альтенбурге?

Куда вы отправляетесь в Вальпургиеву ночь?

Как вы изготавливаете напиток, который позволяет вам летать?

Признавайся, ведьма, признавайся, признавайся, признавайся…

Адельхайд не могла ничего сказать, только мотала головой и молилась за собственную жизнь. Но он продолжал задавать одни и те же вопросы, голос его лился нескончаемым водопадом:

Признавайся, ведьма, признавайся, признавайся, признавайся…

Потом он отвел ее обратно в камеру и напоследок прошептал на ухо нечто странное:

Это первый уровень…

Из рассказов Адельхайд знала, что подозреваемым сначала показывали орудия пыток. Этого зачастую хватало, и они сознавались от страха. Однако Адельхайд даже не догадывалась, в чем, собственно, должна сознаться. Поэтому мужчина молча пристегнул ее к лавке и оставил одну.

И теперь она слышала, что представлял собой второй, третий или четвертый уровень.

Сквозь каменную стену донесся высокий, пронзительный крик. Адельхайд тихо застонала. Пытка в соседней камере продолжалась, сомневаться в этом не приходилось. Крики второй узницы то нарастали, то стихали, но Адельхайд почему-то догадывалась, что ее черед настанет лишь после того, как другая женщина умрет.

Держись, кем бы ты ни была! Держись как можно дольше!

Еще до недавнего времени Адельхайд различала между воплями обрывки фраз, крики о помощи, просьбы и мольбы. Но постепенно все слилось в безумный рев.

И рев этот, похоже, становился все слабее.

Держись!

Адельхайд закрыла глаза и забормотала молитву. Крики словно пронзали ее иглами.

Держись!

* * *

– Черт, вот такой табак мне по душе! Черный, как волосы дьявола, и сладкий, как задница молоденькой шлюхи.

Закрыв глаза, Якоб Куизль затянулся, и к потолку общей комнаты поднялись густые клубы дыма. Как это часто бывало, пахучее зелье превращало палача в более уживчивое существо. Ради этого остальные готовы были мириться с тем, что приходилось тереть слезящиеся от едкого дыма глаза и временами кашлять.

За окнами давно стемнело, и Куизли собрались за массивным дубовым столом. Катарина убирала миски, тарелки и ложки. Из продуктов, которые Магдалена с Барбарой накупили на рынках Бамберга, суженая Бартоломея сотворила ужин, такой вкусный, какого Магдалена давно не пробовала. Теперь, сытая и усталая, она клевала носом напротив отца и смотрела, как тот выпускает маленькие и большие колечки дыма. Петер и Пауль уже уснули, после того как Барбара пересказала им на ночь с десяток сказок.

По окнам барабанил осенний дождь, и ветер завывал, как дикий зверь. Магдалена содрогнулась, вспомнив прошлую ночь и жуткие происшествия, о которых им рассказали отец с дядей Бартоломеем.

– Так, значит, кто-то вскрыл бедной девице грудину, чтобы вынуть сердце? – спросила она в тишине. – Кто же, ради всего святого, способен на такое?

– Брехня! – проворчал Бартоломей. Он сидел чуть поодаль и вырезал лучину. – Это твой отец так решил. Убийца, видно, просто перестарался, чтобы заткнуть бедняжке рот.

– А что же насчет вырванных ногтей с ноги, которую нам капитан показал? – заметил Куизль. – Может, убийца и тогда просто перестарался? По мне, так слишком это все странно.

– И что с того? – Бартоломей одарил брата мрачным взглядом. – Я вообще не понимаю, с чего бы тебе рассказывать обо всем этом, Якоб. Капитан ясно дал понять…

– Вот что я собственной семье рассказываю, это уже не твое собачье дело, – перебил его Куизль и кивнул на Симона с Георгом. – Георг и так все знает, он будет нем как могила. А мой зять, может, и простой цирюльник, но кое-что смыслит в медицине. Так почему бы мне не испросить у него совета?

Магдалена неожиданно рассмеялась:

– Бог ты мой, чудеса еще случаются! Впервые вижу, чтобы ты хотел посоветоваться с моим мужем. – Она повернулась к Симону: – Верно?

Фронвизер пожал плечами. Он как раз грел руки о кружку с горячим кофе. Магдалена знала, что именно за этим напитком ее супругу думалось лучше всего.

– Все равно это преступление не удастся надолго сохранить в тайне, – ответил он наконец. – Про лохматого монстра уже полгорода знает.

– Верно. – Георг устало потянулся. Долгий, напряженный день и для него не прошел бесследно. – После Хауптсмоорвальда я сходил еще в Санкт-Гангольф, забрал пару дохлых коз. Даже там толкуют про эту бестию. Только подумайте, это якобы оборотень! – Он покачал головой: – Если епископ узнает…

– Уже узнал, к сожалению, – перебил его Симон и вздохнул. – И узнал от викария Себастьяна Харзее. Вы его знаете? Крайне неприятный тип.

Он в двух словах рассказал о своей встрече с мастером Самуилом и гнусных подозрениях, высказанных викарием.

– Они хотят собрать Совет, которому предстоит выяснить, действительно ли мы имеем дело с оборотнем, – закончил Симон. – Притом что Харзее давно вынес приговор. Слава Богу, что Самуил тоже состоит в комиссии. Хоть один здравомыслящий в толпе суеверных и ханжеских злопыхателей!

– А что, если это и в самом деле оборотень? – спросила Барбара обеспокоенно. Она помогала Катарине с посудой, теперь села рядом с Георгом и огляделась. – Все-таки пропали люди, находят конечности, потом это лохматое существо…

– Не забывайте о растерзанном олене, про которого рассказывал Симон, и разговоры путников в лесу, – вмешалась Магдалена и взглянула на отца. – Может, это ничего и не значит, но возможно, что в окрестностях Бамберга действительно завелась какая-нибудь бестия? Не оборотень, конечно. Может, это просто крупный волк или…

– Довольно, черт бы вас побрал! – вспылил Бартоломей и вонзил нож в столешницу. – Больше не желаю слушать об этом в своем доме! Ха, оборотни! Это страшилки, которые лишь сеют ненависть и раздоры. Как будто мало в Бамберге этого добра!

Он вдруг вскочил, прошел в спальню и с треском захлопнул за собой дверь.

– Что это с ним? – спросил Симон в недоумении. – Можно подумать, дым пришелся ему не по нутру.

– Поймите его правильно… – Катарина со вздохом развязала передник, села на табурет своего жениха и с немым упреком взглянула на нож, еще дрожащий в столешнице. – Вы не жили в Бамберге, – произнесла она тихо. – Не знаете, через что прошел этот город, когда здесь сожгли сотни мнимых ведьм и колдунов. Бартоломей просто не хочет, чтобы это повторилось.

– При этом, будучи палачом, он бы неплохо заработал, – мрачно отозвался Куизль и принялся загибать пальцы. – Если прикинуть, что за каждую пытку Бартоломей получит по два гульдена и за каждую спаленную ведьму еще по десять, получается…

– Ты… тебе просто покоя не дает, что твой брат удачливее тебя! – выпалил вдруг Георг. – Признай это, отец! Дядя действительно кое-чего добился в Бамберге. А теперь еще и женится на дочери секретаря. В то время как ты до сих пор выметаешь дерьмо в Шонгау. И это тебя снедает!

– Лучше по колено в дерьме, чем лизать господ в надушенный зад. – Куизль сплюнул в тростник на полу. – И вообще, как ты со мной разговариваешь? Что это втолковал тебе дядя за последние два года?

– Побольше, чем ты за десять.

– Довольно! – Катарина вскочила и одарила отца с сыном сердитым взглядом. – Может, кто и позабыл, но у нас тут скоро свадьба, и мне в этот праздник хочется мира. Затем я и позвала вас в Бамберг! Чтобы Бартоломей наконец помирился с родней. Мы все-таки одна семья! – Она показала на Георга: – А ты попроси у отца прощения, сейчас же! С отцом так разговаривать и впрямь не дело!

Некоторое время все хранили молчание. В конце концов Георг смиренно кивнул:

– Ладно… прости меня, отец…

Палач промолчал, но Магдалена видела, как напряженно он мыслит. Якоб жевал мундштук трубки и выпускал дым, точно угольная куча. Наконец он тоже кивнул, но так и не проронил ни звука. Магдалена решила сменить тему и обратилась к Катарине:

– Так Бартоломей уже был палачом во время тех жутких процессов?

Катарина взглянула на нее растерянно:

– Я… точно не знаю. Я в то время была еще младенцем. Если он и был, то разве только малолетним подмастерьем… Так что за ним нет никакой вины.

– Нас, палачей, не в чем винить, – заявил Куизль между затяжками. – Как бы того ни хотелось почтенным господам. Мы – только меч в их руках.

– Между тем Бартоломей тревожится не понапрасну. – Симон отпил ароматного напитка. Похоже, и он был рад, что ссору между отцом и сыном удалось пресечь еще в зародыше. – Если из-за этого оборотня и впрямь соберут целую комиссию, то и первых костров долго ждать не придется, – продолжал цирюльник, обращаясь к палачу. – Вспомните Шонгау. Не ваш ли дед во время того злополучного процесса обезглавил и сжег более шестидесяти женщин? Целый город тогда обезумел…

– Это было давно, – проворчал Куизль. – Время было другое.

– Правда? – Магдалена задумчиво посмотрела на отца. – Мне бы очень хотелось, чтобы люди с тех пор изменились. Только слабо в это верится. Даже если…

В дверь постучали, и женщина не договорила. Она зябко поежилась, словно что-то злобное притаилось за дверью и теперь рвалось внутрь. Остальные тоже вопросительно переглянулись.

– Не бойтесь, – успокоила Катарина. – Это только мой отец. Он настоял на том, чтобы сегодня самому забрать меня. После всего, что случилось за последние недели, он не хочет, чтобы я одна ходила по темным улицам.

Она открыла дверь, и в комнату вошел тучный мужчина. С плотного плаща с капюшоном тонкими ручьями стекала вода. В руке он держал фонарь, под стеклом которого слабо подрагивало пламя. Магдалена невольно усмехнулась. Отец Катарины выглядел так, будто его окатили из бочки. Одежда при этом села и едва не трещала по швам.

– Погода отвратительная, – заметил он зябко. – Собаку за дверь не выгонишь.

– Будем надеяться, что и злодеям такая погода не по душе, – ответила Катарина с улыбкой. – С твоим-то видом на них страху не нагонишь.

Она показала на остальных, сидящих за столом.

– Но даже в скверную погоду не следует забывать хороших манер и хорошо бы поприветствовать гостей. Так вот, это мой отец, Иероним Хаузер. С Якобом ты сегодня уже познакомился. Вон там сидит Магдалена со своим мужем, Симоном. А юная красавица рядом – сестра-близнец Георга, Барбара.

Хаузер учтиво поклонился, после чего подмигнул Барбаре:

– Не сказал бы, что ты очень уж похожа на брата. Но и к недостаткам это не отнес бы.

Куизль мрачно рассмеялся.

– Тут вы правы, мастер Хаузер. Барбара скорее в мать пошла.

– Ну да. Что же касается тучности, то я больше в отца угодила, – пожаловалась Катарина и закатила глаза. – Мне жутко повезло, что Барту по душе женщины в теле. – Она потянулась и устало потерла глаза. – Простите, но день выдался долгий, а завтра с утра снова свадебные хлопоты… Боюсь, нам надо идти.

Хаузер кивнул:

– Так, наверное, будет лучше. Сейчас вдоль городского рва как раз проходит стражник, и я бы к нему присоединился. В эти осенние ночи мне как-то не по себе… – Он поежился, а потом обратился к Симону: – Я бы с радостью побеседовал с вами подольше как-нибудь при свете дня. Говорят, вы смыслите в книгах. У меня дома имеются кое-какие работы, которые вас заинтересовали бы.

Симон оживился:

– О, с удовольствием! Как насчет…

Магдалена зевнула, громко и демонстративно. Если Симон заговаривал о книгах, то остановиться был уже не в силах.

– Катарина права, уже слишком поздно, – произнесла она и поднялась. – К тому же я обещала помочь ей завтра.

– Буду рада. – Катарина улыбнулась. – Нужно еще подобрать ткань для платья и раскроить. А при моем-то обхвате материи понадобится немало. Спасибо тебе большое, Магдалена. – Она хлопнула в ладоши, словно хотела развеять дурное видение. – Другим тоже не помешало бы поспать. Это помогает отогнать скверные мысли. Так что отправляйтесь-ка и вы в постель. – И погрозила пальцем. – И помните: больше никаких ссор в семье! После свадьбы можете хоть на куски друг друга разорвать.

Хаузер нахмурил лоб:

– Надеюсь, повода для этого нет… Или все-таки есть? – Он огляделся. – А где, собственно, Бартоломей?

– Он чуточку не в духе. – Катарина отмахнулась: – Ничего серьезного, отец, поверь. Остальное расскажу по дороге.

Женщина накинула плащ и еще раз прижала Магдалену к груди.

– Последи, чтобы Барт и твой отец не слишком ссорились, ладно? – шепнула она. – Никакого другого подарка мне не надо.

Магдалена молча кивнула. Катарина с отцом попрощались и вышли под дождь.

Остальные поднялись, и каждый направился к своему ложу. Только палач остался за столом, следя за кольцами дыма. Магдалена оглянулась на него, и густые клубы показались ей жуткими мохнатыми чудищами, тянувшими к ней длинные лапы.

Потом и они, просочившись сквозь щели в окнах, исчезли в ночи.

 

5

28 октября 1668 года от Рождества Христова, утром в Хауптсмоорвальде

Собачий лай разносился по лесу. Это походило на нескончаемую песню и действовало Куизлю на нервы. Хриплый лай то нарастал, то вдруг обрывался, переходил в рычание и скулеж, когда Алоизий бросал своре в загон вожделенные куски мяса с кровью.

Якоб с интересом наблюдал, как два десятка охотничьих собак дерутся за куски. В основном это были юркие ищейки с черной лоснящейся шкурой плюс несколько здоровых мастифов, которых держали рядом, в отдельном загоне. Все звери были мускулистые, упитанные. Они скалили зубы, рычали и рвали мясо, пока от лошадиной туши не осталось лишь несколько шерстистых ошметков.

– Молодцы, молодцы, – приговаривал Алоизий добрым голосом, словно перед ним было несколько болонок. – У меня для вас еще кое-что вкусненькое есть… Вот, отведайте-ка!

Батрак вытер окровавленные руки о фартук, после чего взял ведро с парными внутренностями и вывалил в загон. Собаки с восторженным лаем набросились на угощение. Якоб еще накануне познакомился с молчаливым помощником, когда помогал Бартоломею довезти лошадиную тушу. За это время к ней добавились две дохлых козы и свинья, умершая от какой-то странной болезни. Дабы избежать возможных эпидемий, закон предписывал по возможности скорее вывозить трупы на живодерню в Хауптсмоорвальде и там разделывать.

Якоба всякий раз удивляло, на что только не годился такой вот труп. Конским волосом набивали матрасы или пускали на сита и дешевые парики. Копыта и рога перемалывали в муку и рассеивали по полям в качестве удобрения. А из вонючего вываренного жира мыловары изготавливали дорогое ароматное мыло.

«Мы превращаем дерьмо в золото, – подумал палач. – И нам платят за это ржавыми медяками».

Вообще-то ему не было никакой нужды приходить на живодерню сегодня. Возможно, определенную роль сыграло любопытство. Ему хотелось выяснить, что же крылось за этой так называемой бестией. Но куда в большей степени его привела сюда тоска по сыну, которого палач надеялся встретить здесь. Они с Георгом никогда особо не общались, но между ними всегда чувствовалась какая-то душевная близость, которая не ослабевала с годами. Невзирая на расстояние, Якоб ощущал неразрывную связь с сыном. Поэтому вчерашнюю ссору он принял ближе к сердцу, нежели сам хотел признать. Как уж попрекнул его Георг?

Тебе просто покоя не дает, что твой брат удачливее тебя…

Неужели это так? Неужели он завидовал младшему брату, которого прежде так презирал? Маленькому Барту, который соображал немного туже, чем Якоб, почитал пьяницу отца и наблюдал за каждой пыткой, как за интересным экспериментом… Который с животными ладил куда лучше, чем с людьми…

Или же встреча с ним напоминает мне о проступке, от которого я до конца дней не отмоюсь?

В нос ударил едкий запах мыльного раствора. Якоб повернул голову и увидел, как Георг с Бартоломеем помешивают варево в большом котле, висящем над очагом перед домом живодера. Он представлял собой одноэтажный крепкий сруб, массивный, как небольшая крепость, способная выдержать не одну осаду. К нему примыкало несколько сараев, псарня, и рядом дымила угольная куча. Вместе все строения образовывали некое подобие внутреннего двора, окруженного оградой и колючими зарослями, расположенного на просторной поляне посреди леса.

– Ну, как тебе мои собаки?

Бартоломей, явно гордый, подошел, чуть прихрамывая, к старшему брату и показал на ищеек, которые дрались за остатки мяса.

– Целую вечность потратил, чтобы таких вывести. Быстрые, выносливые и слушаются меня во всем. Это лучшие охотничьи собаки во всей округе.

Якоб нахмурился:

– Ты ходишь на охоту? Палач?

Бартоломей отмахнулся со смехом:

– Нет, конечно. Я только натаскиваю их для епископа. Он просто без ума от собак и прочего зверья. Его сиятельство мною очень доволен. Тем более что я, помимо всего прочего, слежу за его любимым зверинцем, кормлю медведей и убираю загоны… – Он ухмыльнулся и потер большой и указательный пальцы. – Его преподобие высоко ценит мою работу. Еще пару лет, и я, быть может, смогу позволить себе дом побольше, где-нибудь неподалеку от овощного рынка.

– Смотри, чтобы люди не спалили тебя в твоих же хоромах, – предостерег Якоб. – Народ не очень-то и любит, когда всякий сброд вроде нас богатеет и живет вровень с ними.

– В Шонгау – может быть. В Бамберге всё по-другому. – Бартоломей показал на Георга, который так и стоял возле котла, помешивая длинной палкой кипящий бульон. – Спроси у своего сына. Ему здешняя жизнь по нраву. – Губы его растянулись в тонкой улыбке. – И твоей Барбаре здесь тоже понравилось бы.

– Ты это о чем?

– Ну…

Бартоломей немного помедлил, а потом кивнул в сторону загона, где Алоизий стоял в окружении собак. На живодере был длинный кожаный фартук, заскорузлый от крови и грязи. В перчатку на правой руке вцепилась одна из ищеек.

– Алоизий давно ищет жену, – продолжил Бартоломей вполголоса. – Он, может, и не красавец, однако ж зарабатывает неплохо. К тому же он верный и на него можно положиться. В мое отсутствие он в одиночку хлопочет на живодерне. Выделывает кожу, перемалывает кости, ухаживает за собаками… Малость женского общества ему не повредила бы.

Якоб утробно рассмеялся.

– Ты не знаешь моих дочерей, Барт. Они сами себе на уме. Я и Магдалену хотел в свое время отдать за нашего кума в Штайнгадене. Но она в Симона вцепилась мертвой хваткой.

Бартоломей пожал плечами:

– Ты подумай. Другие на месте Барбары с радостью согласились бы.

– Довольно и того, что ты Георгу башку непонятно чем набил, – огрызнулся Якоб. – Так хоть Барбару оставь, пожалуйста, в покое! Мы отпразднуем свадьбу, и после каждый пойдет своей дорогой. Таков был уговор.

Якоб резко отвернулся, но голос Бартоломея заставил его остановиться:

– Это у тебя получается лучше всего, верно, братец? Идти своей дорогой… Не заботясь о других.

– Да как ты смеешь!.. – вскипел старший Куизль.

Но в это мгновение к ним подошел Алоизий с большим ведром свежих внутренностей. Лицо его было обезображено оспинами. Мужчина коротко кивнул.

– Я, пожалуй, на задний двор схожу, – прошепелявил он в косматую бороду. Видно, у него недоставало нескольких зубов.

– Ступай, – ответил Бартоломей. – И не забудь, что епископ собрался завтра травить медведя. Так что вычисти мастифам шерсть и расчеши как следует, чтоб нам краснеть не пришлось.

Алоизий осклабился:

– Не подведу, хозяин. Будут сверкать, как жеребцы.

Напевая себе под нос, он скрылся за сараями.

– У вас что, еще есть собаки? – спросил Якоб.

Бартоломей взглянул на него с недоумением:

– С чего это ты взял?

– Ну, не будет же Алоизий сам кормиться внутренностями в ведре?

Бамбергский палач громко рассмеялся, и Якоб заметил в его глазах беспокойный блеск.

– Ха, Алоизий жрет всякую дрянь и вообще немного странный, но не настолько же! – наконец проворчал Бартоломей. – Нет, это вонючие остатки туш. Мы вырыли за домом яму глубиной в шесть футов и там закапываем отбросы. Приказ епископа. Ничего не должно остаться. Почтенные господа боятся ядовитых испарений.

Он обвел рукой большой сруб и остальные строения, на вид все довольно новые.

– Лесное зверье, но в особенности собаки, имеет большое значение для епископа. Потому он и поручил выстроить все это. Раньше, до войны, тут неподалеку находился дом епископского егеря. Но теперь от него остались одни развалины, только ветер свищет. Поговаривают, будто там водятся призраки. Ну и браконьеры держатся подальше. – Бартоломей ухмыльнулся: – С тех пор новый егерь живет в свое удовольствие при соборе, а я хозяйничаю здесь, как мне вздумается.

– Как тебе вздумается… – Якоб кивнул: – Понимаю.

Он взглянул на сына. Тот как раз собирал черпаком жир из котла.

– Георг тебе еще нужен сегодня? – спросил Куизль, стараясь говорить по возможности небрежнее. – Барбара с Магдаленой отправились к этим артистам, поглазеть, как эти дурни скачут и поют. Это не для меня. Я подумал, может, мы с Георгом прошлись бы…

– Он пока не закончил с варевом. И шкуры нужно отнести к кожевнику. Боюсь, пока не выйдет. – Бартоломей тонко улыбнулся: – Но можешь спросить у него, хочет ли он потом поболтать с отцом о былых временах.

Якоб уже готов был сорваться, но потом лишь устало отмахнулся.

– Может, нам какое-то время лучше держаться друг от друга подальше. С Георгом, и с тобою тоже. Так что до вечера, братец.

Он резко развернулся и зашагал к дому. Оттуда между строениями тянулась узкая тропа.

– Эй, ты куда это собрался? – резко окликнул его Бартоломей.

Якоб обернулся:

– Мне нужен покой и свежий воздух. По мне, так тут слишком воняет.

– В таком случае тебе не туда, там тупик. Мы там только отбросы закапываем.

В этот момент, словно в подтверждение его слов, из-за угла вышел Алоизий с пустым ведром. Он смерил Якоба недоверчивым взглядом и встал у него на пути, широко расставив ноги.

– Можно подумать, я тут совсем некстати, – проворчал старший Куизль. – Чу́дная семейка.

Он чуть замешкался, потом заметил с правой стороны поляны невысокую изгородь, отделяющую двор от зарослей. Не оборачиваясь, палач направился к ней и шагнул в лес. Внезапная тишина сразу умерила его злость. И все-таки ему не давали покоя слова Бартоломея.

Спроси у своего сына. Ему здешняя жизнь по нраву. И твоей Барбаре здесь тоже понравилось бы…

Якоб понимал, что Бартоломей прав. Здесь его дети, наверное, жили бы лучше, чем в родном Шонгау. Может, Георг даже женился бы потом на женщине из более знатных кругов, как это удалось Бартоломею. Но Куизль понимал также, какую цель преследовал его брат в действительности.

Он хочет уничтожить меня. Так и не смог забыть. После стольких лет…

Узкая, почти заросшая тропа тянулась сначала вдоль ограды и задних построек и вела дальше, в сосновый лес. Прелый запах сырой хвои смешивался с дымом, разносившимся от живодерни. Облака нависали так низко, что, казалось, застревали среди верхушек деревьев. И хотя стоял еще полдень, над лесом уже сгущались сумерки.

Уже преодолев некоторое расстояние, Якоб вдруг услыхал протяжный рык. Сначала палач решил, что звук доносится со стороны псарни, но потом понял, что живодерня осталась далеко позади. Куизль остановился и прислушался.

Снова зарычало, низко и грозно – и, главное, близко. Очень близко.

Якоб невольно потянулся к поясу, где висел широкий охотничий нож. Вынул его и осторожно огляделся. Потом прошел несколько шагов вперед, но тут же замер, заслышав треск всего в нескольких шагах.

Сквозь заросли на него вдруг двинулось что-то призрачно-белое. За кустами разглядеть что-нибудь было трудно, Якоб только и видел, как к нему ломится нечто громадное и рычит до того свирепо, словно сам Цербер сорвался с цепи.

– Какого черта… – выругался палач, занеся нож для удара.

Но монстр исчез так же быстро, как и появился. В последний раз треснула ветка, и едва очерченный контур большого косматого существа пропал из виду. Якоб выждал еще немного и осторожно двинулся дальше.

Кто или что это было?

У Куизля непроизвольно участилось дыхание. Тревоги о Георге, Барбаре и младшем брате отошли вдруг на второй план. Палач вспомнил об оторванных конечностях, убитой проститутке в караульне и странный запах, исходивший от нее.

Запах мокрой шерсти.

В это мгновение Якоб готов был даже поверить в существование оборотней. Но потом здравый смысл взял верх. Палач задумчиво вынул трубку, сунул в рот и двинулся дальше. Должно быть, ему повстречался крупный волк или одичавшая собака, но уж точно не то, что породило его воображение.

И все-таки…

Якоб пошел быстрее. Может, эта зверюга попадется ему во второй раз.

Уж тогда он будет внимательнее.

* * *

Магдалена стояла в заполненном до отказа зале и с разинутым ртом смотрела на сцену, где кричал Доктор Фауст, низвергнутый в ад.

Ученого окутывали клубы дыма, в зале гремели раскаты грома. Проклятый Богом, Фауст медленно опускался в преисподнюю, и дьявол с хохотом плясал вокруг него. Какая-то пожилая женщина рядом с Магдаленой со стоном упала в обморок. Мужчина подле нее – вероятно, супруг – не шелохнулся, не в силах оторваться от зрелища. Отовсюду доносились вскрики ужаса, многие зрители сжимали кулаки или судорожно стискивали пивные кружки. Если в начале представления люди пили без удержу, то теперь словно окаменели. Повернув голову, Магдалена взглянула на младшую сестру: та стояла мертвенно-бледная и смахивала с лица слезы.

– Господи! – прошептала Барбара, обгрызая ногти. – Как… как же это ужасно!

В то время как мужская часть семейства занималась своими делами, а дети проводили день в компании Катарины и сладостей, Магдалена с сестрой отправились на вечернее представление. С той самой минуты, как сэр Малькольм пригласил их, Барбара места себе не находила. Магдалена и сама с нетерпением ждала спектакля. На следующие три часа они погрузились в мир, существование которого до сих пор считали невозможным.

Сначала они отправились с Доктором Фаустом и дьяволом в Рим, где морочили голову папе. Потом приобщались к гнусному колдовскому искусству при дворе Габсбургов, смотрели, как на головах по волшебству вырастали оленьи рога и воплощенные ангелы спускались с небес. Когда же прямиком из греческой легенды явилась прекрасная Елена, в которую Доктор Фауст безнадежно влюбился, женщины – в особенности Барбара – окончательно растерялись. Им пришлось беспомощно наблюдать за грехопадением ученого, которого даже большая любовь не спасла от вечного проклятия. И вот дьявол безжалостно увлекал его в преисподнюю…

Магдалена, конечно, знала, что Доктора Фауста в действительности играл Маркус Зальтер, а дьявол с рогами и в черно-золотом одеянии – не кто иной, как сэр Малькольм. И все-таки тело ее покрылось мурашками и сердце забилось чаще при виде того, как демоны в багряных нарядах и резных масках принялись рвать на ученом одежду, пока в руках их не остались лишь кровавые лоскуты.

«Как волшебство, – думала Магдалена. – Хотя никакого волшебства тут нет. Чудо…»

Наконец Фауст полностью скрылся под сценой, и, пока дьявол с хохотом плясал в тумане, со скрипом опустился занавес.

Некоторое время зрители хранили молчание. Потом с разных сторон стали доноситься восторженные выкрики, которые вскоре слились в оглушительные овации. Вверх полетели кружки и шапки, женщины стояли у распахнутых теперь окон и обмахивались. Занавес вновь поднялся, и артисты по очереди выступали вперед и кланялись. Несколько кружек полетели в сэра Малькольма – вероятно, многие из зрителей по-прежнему считали его дьяволом. Режиссер увертывался с улыбкой и гордо выпяченной грудью. Похоже, эту путаницу он воспринимал как признание.

Лишь после того, как занавес опустился в третий раз, люди потянулись к выходу. Снаружи уже вечерело. Магдалена отметила, что в эти часы совершенно забыла о ходе времени. Она взглянула на сцену, мертвую и покинутую без нарядных артистов, музыки и громких стихов. Волшебство рассеялось. Какой-то старик в углу собирал разбитые кружки, собака лизала сладковатые лужицы.

– Пойдем за кулисы, к артистам?

Барбара уже немного пришла в себя, но кровь к лицу еще не прилила и голос пока не окреп.

– Это было… удивительно!

Магдалена улыбнулась:

– Сначала ты говорила, что это ужасно. Так что же? Ужасно или удивительно?

– И то и другое одновременно.

О той небольшой ссоре накануне они уже не вспоминали. Барбара призывно мотнула головой и направилась к сцене. С левой ее стороны за кулисы вела деревянная лесенка. Магдалена последовала за сестрой – и едва не умерла с испуга. Из-за складок занавеса вдруг вынырнул сэр Малькольм. По лицу его струился пот и размывал грим, отчего режиссер в своем черно-золотом наряде и с приклеенными ко лбу гипсовыми рогами выглядел еще ужаснее.

– Надеюсь, вам понравилось представление, – сказал он с легким поклоном.

– Это было… грандиозно! – ответила Барбара. – Люди были словно околдованы!

– Ох, лишь бы епископ этого не слышал…

Это был голос Маркуса Зальтера. Драматург успел переодеться и теперь подошел к девушкам.

– Если я все правильно понял, многие думают, что в городе завелся оборотень. Глупо вышло бы, если б его преосвященство подумал, грешным делом, на артистов.

– Ха! Все образумится, вот увидите. – Сэр Малькольм с улыбкой отмахнулся. – Вот и наши фокусы вполне объяснимы. – Он показал на дыру на сцене, по краям которой виднелась белая пыль. – Доктор Фауст исчезает в клубах муки, ангелы парят на презренных веревках, и даже гром гремит по нашей воле.

Режиссер со смехом ударил по тонкой жестяной пластине, прислоненной к сундуку с костюмами. Барбара испуганно зажала уши.

– К тому же мы не видим ничего плохого в том, что люди с нашей помощью пытаются отвлечься от всех этих ужасов, – продолжил сэр Малькольм, когда звон утих. – Завтра мы ставим комедию, «Винцентий Ладислав». Вот уж народ повеселится. Я играю отважного Винцентия, Маркус – герцога, а Матео – милую Розиту. Поверьте, наш Матео – прекраснейшая из девиц отсюда и до самой Палестины. Верно, мальчик мой?

Словно дожидаясь этой реплики, из-за занавеса показался загорелый Матео. Он уже снял платье прекрасной Елены, но на лице еще осталось немного грима, и это, как признала Магдалена, делало юношу еще привлекательнее. «По крайней мере, в глазах пятнадцатилетней девчонки, которая до сих пор считала всех мужчин не иначе как пьяными неотесанными мужланами», – подумала Магдалена, украдкой поглядывая на сестру.

Барбара тихо вздохнула, вцепившись пальцами в ткань занавеса.

– Я несколько раз наступил на подол, – рассмеялся Матео. – Еще шаг, и прекрасная Елена вдруг оказалась бы без платья.

– О, кое-кто наверняка был бы не прочь взглянуть на тебя без платья, – ответила Магдалена с тонкой улыбкой и едва не вскрикнула от боли, когда Барбара наступила ей на ногу.

Матео ухмыльнулся и сделал в ответ манерный книксен, после чего повернулся к Барбаре.

– Придешь завтра на представление? – спросил он с неподдельным интересом. – Нужно, чтобы кто-нибудь подбрасывал мне мячи, когда я буду жонглировать. Хочешь попробовать?

– Кто… я? – просипела Барбара. – Э, с удовольствием. Если…

– Если нам позволит время, – вмешалась Магдалена. – У нас еще свадьба на этой неделе.

Матео изобразил на лице разочарование и снова взглянул на Барбару:

– Твоя, наверное? Будьте счастливы.

– Нет, нет, – рассмеялась в ответ Магдалена; Барбара еще не обрела дар речи. – Наш дядя женится. Кстати, здесь, в Банкетном доме… – Тут она хлопнула себя по лбу: – Господи, я и забыла во всей этой суматохе! Тетя просила передать хозяину кое-какие поручения. Думаю, надо поискать его где-нибудь в трактире.

– Не утруждайте себя. – Сэр Малькольм кивнул в сторону дверей, откуда к ним приближался дородный мужчина. – Вот как раз и он.

Человек, который подходил к ним с распростертыми объятиями, был невероятно толст. Казалось, по залу катится гора мяса. Он пыхтел и вытирал платком пот со лба, на который ниспадала грива рыжих волос.

– Проклятье, Малькольм! – просипел толстяк. – Эти лестницы меня угробят. Надо было разместить вас в трактире. Учтите, я уже не такой стройный и сноровистый, как прежде.

– Ну, там бы не поместилось столько зрителей, – ответил режиссер с улыбкой. – И вы бы не продали столько пива.

Толстяк зычно расхохотался.

– Вот тут вы правы. Еще пара таких представлений, и у меня в погребах не останется ни капли. Но должен вас поздравить, сэр Малькольм. Людей послушаешь, так сам дьявол явился в Банкетный дом.

– Кстати, по поводу банкета… – Малькольм показал на Магдалену с Барбарой, стоявших чуть в стороне: – Эти вот юные леди искали вас касательно свадьбы своего дяди. Это э…

– Бартоломей Куизль, – бросила Магдалена с подчеркнутой небрежностью. – Городской палач.

Она услышала, как Маркус Зальтер с шумом втянул воздух. Сэр Малькольм и Матео тоже на мгновение потеряли дар речи. До этой минуты Магдалена старалась не заговаривать о семейном ремесле, но уже не видела причин скрывать это и дальше. Пускай рты поразевают, ей не впервой.

Раскатистый хохот трактирщика прервал неловкое молчание.

– Хо-хо! Как видите, юные дамы, для кого-то палач куда страшнее дьявола. – Он схватил мясистой лапой руку Магдалены и горячо потряс. – Мое имя Бертольд Лампрехт. Я хозяин трактира «У лешего», что по соседству. Мы с вашим дядей давно знакомы. Для меня честь устроить его и доброй Катарины свадьбу.

– Честь? – Магдалена взглянула на трактирщика в некотором смущении. – Простите, но в нашем семействе это слово не совсем привычно.

Лампрехт отмахнулся:

– Мне плевать, что думают другие. У вашего дяди тяжелая работа, и он, как говорят, выполняет ее чертовски хорошо. Так почему бы ему не жениться по-человечески?

– Очень… очень любезно с вашей стороны.

Магдалена улыбнулась. Возможно, Георг действительно прав и этот Бамберг для палачей как земля обетованная.

– Я хотела передать кое-какие заказы от моей тети, – продолжила Магдалена. – Вино, пиво, колбасы, овощи и хлеб. И, наверное, несколько паштетов.

Лампрехт кивнул:

– Охотно. Но сначала вынужден сообщить господам артистам… хм, тревожные вести. – Тут лицо его стало серьезным. – Как мне передали, со вчерашнего дня в городе остановилась вторая труппа. В трактире «Виноградная лоза».

– Вторая труппа? – У сэра Малькольма отвисла челюсть. – Но… но… епископ заверил меня…

Трактирщик пожал плечами:

– Епископ свои решения меняет чаще, чем на горшок ходит. Вроде бы какая-то французская труппа. Их режиссер некий Жискар Броле. Может, слышали про такого?

– Жискар! – Сэр Малькольм вдруг побледнел. – Старый стервятник. Ворует и списывает пьесы, до каких только доберется. Шарлатан! Ха, он, наверное, решил, что сможет перезимовать здесь и последить за нами… Но тут он здорово просчитался!

– Представить не могу, чтобы епископ приютил у себя в городе вторую труппу, – задумчиво проговорил Зальтер. – Он и без того вызвал недовольство викария, потому что тот считает наше занятие богомерзким… – Драматург повернулся к сэру Малькольму: – Вспомните тот прием несколько месяцев назад, когда его сиятельство пообещал нам приют. Викарий готов был тогда сжечь нас взглядом.

– Разумеется, в Бамберге место лишь одной труппе. А именно нашей. – Сэр Малькольм приосанился и принял воинственный вид. – Я сегодня же попрошу новой аудиенции. Ха, архиепископ плетьми выгонит этого мошенника Жискара! – И театральным голосом обратился к Магдалене: – Передайте вашему дяде, что ему скоро предстоит работенка.

– Хорошо бы нам остаться в городе, – пробормотал Матео. – Только представьте, что нам придется скитаться зимой… – Его передернуло. – Тем более важно, чтобы завтрашнее представление прошло на славу и народ нас полюбил.

Лампрехт кивнул:

– Я тоже так думаю. – Он с улыбкой повернулся к Магдалене с Барбарой: – Но теперь вернемся лучше к более приятному. Все-таки свадьба – это нечто особенное, верно? Особенно если женится сам палач.

Трактирщик огляделся.

– Иеремия! – позвал он громко. – Есть дело для тебя! Иди сюда, бездельник, или уснул со шваброй?

Из глубины зала прошаркала согбенная фигура, в ногах которой вилась маленькая собачонка. Это был тот самый старик, который убирался после представления. Он подошел ближе, и Магдалена невольно вздрогнула. Мужчина оказался совершенно лысым, сплошь покрытым шрамами и струпьями. От ушей остались лишь маленькие обрывки, что придавало бедняге сходство с гладким яйцом. Но глаза на фоне ужасных ран лучились дружелюбием.

– Не пугайтесь, – заботливо предупредил Лампрехт. – Родители Иеремии обжигали известь, и он еще ребенком угодил в чан с негашеной известью, чему и обязан своей внешностью. Люди по большей части суеверны и не хотят иметь с ним дела, считая его монстром. Но я взял его на службу.

– Можете называть меня монстром, если хотите, – произнес Иеремия и улыбнулся Магдалене с Барбарой; голос у него был тихий и приятный. – Мне не привыкать. Вот только мясным шматком звать не надо. Хотя Бифф, бывает, не прочь мной полакомиться.

Песик подпрыгнул и лизнул ему руку. Только теперь Магдалена заметила, что одна из лап у него была изуродована. Такой же калека, как и хозяин.

– Иеремия у нас вроде домового, – продолжал объяснять Лампрехт. – Чистит, убирает и, самое главное, ведет чертовы счета. – Трактирщик ухмыльнулся: – Я за одно только это готов его кормить. Ступайте с ним в трактир, он запишет все ваши заказы.

Иеремия поманил Магдалену с Барбарой, и те нерешительно последовали за ним по лестнице во двор, примыкавший к трактиру. Собака с заливистым лаем ковыляла следом. За небольшой, но крепкой дверью возле главного входа открылась просторная комната. На столе грудились черновики и тетради для записей. Под потолком висела большая клетка, в которой чирикало несколько воробьев. На тесной кровати дремала старая кошка, совершенно безучастная и к птицам, и к песику.

– Мои владения, – с гордостью пояснил Иеремия, раскинув руки. – Не такие обширные, но здесь мне хотя бы никто не мешает. – Он пожал плечами: – Надоедает выслушивать насмешки на улицах, особенно от детей. А здесь я наслаждаюсь покоем. – Он с тяжким вздохом склонился над тетрадью и обмакнул перо в чернила. – Итак, что именно вы хотите заказать?

Магдалена принялась перечислять поручения Катарины. Барбара тем временем наклонилась к песику и погладила, тот завилял хвостом и радостно заскулил. Она подняла голову, и взгляд ее упал на покосившуюся полку, на которой, помимо пузырьков с горшками, стояло несколько книг.

– Уильям Шекс… Шекспир, – разобрала она, наморщив лоб. Потом вдруг просияла: – А, Шекспир! Это же его так расхваливал драматург Малькольма, Маркус! – Она вопросительно взглянула на Иеремию: – Вы читаете пьесы?

Старик улыбнулся:

– Да, в прошлом году купил несколько у заезжего книготорговца. Эти немецкие переводы, видимо, впервые опубликованы под именем Уильяма Шекспира и пользуются большим успехом. У себя в Англии этот Шекспир очень знаменит. Здесь о нем едва ли слышали, только о его пьесах. Хотя это, боюсь, не для меня. Слишком много крови и страданий, и никаких тебе цифр и счетов. Можешь как-нибудь заглянуть ко мне и полистать… – Он помедлил и с любопытством посмотрел на Барбару: – Ты ведь умеешь читать? В смысле, побольше, чем несколько букв?

– Как вы, наверное, слышали, мы из семьи палачей, – пояснила Магдалена. – Тут без чтения никуда. Мы все-таки и лечебным делом занимаемся, а записано все в книгах.

Иеремия кивнул. Казалось, он был несколько озадачен.

– Да… понимаю. Ну, если вы из семьи палача, то и сами, наверное, понимаете, каково это, когда люди тебя сторонятся. – Он показал на книги. – Я сам научился читать. Скрашивает долгие часы в одиночестве. Что ж… – Он хлопнул в ладоши, и Магдалена заметила, что и руки у него были в шрамах. – Боюсь, мне придется похлопотать с грузом вина. Повозка, наверное, уже дожидается перед воротами. – Старик усмехнулся и обратился к Барбаре: – Мое предложение в силе, юная дама. Если захочешь почитать пьесы, то милости прошу. Биффу ты понравилась, а я привык доверять его мнению. Уж в людях он разбирается.

Песик тявкнул и подскочил к хозяину, чтобы тот его погладил. Барбара сделала книксен и поспешила вслед за Магдаленой, уже вышедшей во двор.

– Жалко беднягу! – произнесла младшая сестра с сочувствием, когда они вновь оказались в порту. – Он и впрямь похож на монстра.

Магдалена пожала плечами:

– Вот видишь… Добрейшие из людей могут выглядеть как чудовища, и самых скверных из них можно принять за ангелов. Никогда не обманывайся внешним видом. – Она пошла быстрее. – А теперь идем скорее домой, пока дети Катарине все нервы не размотали.

* * *

В этот раз, когда Симон постучался в дом городского врача, долго ждать не пришлось. Ему снова открыла та унылая экономка. Но, в отличие от вчерашней встречи, вела она себя куда как дружелюбнее.

– А, друг учебных лет, – сказала женщина со слащавой улыбкой. – Простите, если б я знала…

– Всё в порядке. – Симон протиснулся мимо нее в дом. – Где мне найти доктора?

– Он… он наверху, в кабинете. Идемте за мной.

Они двинулись по свежевыбеленному коридору. По пути Фронвизер успел бросить взгляд в комнату, обставленную превосходными сундуками и стульями. По стенам ниспадали роскошные гобелены, и в камине, хотя день только близился к вечеру, уже потрескивал огонь. Симон тихо вздохнул и уже не в первый раз задумался о том, что и сам смог бы, наверное, жить среди такого убранства, если б не прервал тогда учебу в Ингольштадте.

Но тогда я, наверное, никогда не встретил бы Магдалену. А жил бы сейчас с какой-нибудь докучливой мещанкой из Мюнхена, которая брюзжала бы целыми днями и пыталась запретить мне чтение…

Симон все утро провел за изучением небольшой библиотеки Бартоломея, хоть и не нашел ничего интересного, кроме нескольких трудов по ветеринарии. Больше всего ему понравилось упражняться в чтении с Петером. При этом пятилетний мальчик продвигался на удивление быстро. А маленький Пауль тем временем потрошил рыбу с Катариной. Работа с ножом, похоже, была у него в крови. Магдалена с Барбарой еще не вернулись со своего долгожданного представления, дети играли с Катариной, и Симон наконец-то смог, как и обещал накануне, навестить друга Самуила.

Экономка осторожно постучала в дверь в конце коридора. В следующий миг им открыл обрадованный Самуил.

– А, Симон, я тебя уж заждался! Проходи. – Он пожал руку цирюльнику и обратился к служанке: – И пожалуйста, Магда, больше никаких пациентов на сегодня, хорошо?

Экономка молча кивнула и ушла с гордо поднятой головой, оставив друзей наедине.

Симон с благоговением оглядел кабинет. Вдоль стен с трех сторон высились полки, до самого верха заставленные книгами. На полу и на небольшом столике также грудились фолианты, тетради и пергаменты. Фронвизер почувствовал легкую зависть. Цирюльник любил книги больше всего на свете. Чего бы он только не отдал, чтобы и самому когда-нибудь завести такую библиотеку!

– Прости за беспорядок, – извинился Самуил. – Я все утро потратил на то, чтобы разузнать что-нибудь об этих проклятых оборотнях. Ведь следует хорошенько подготовиться, раз уж нам придется заседать в Совете епископа. – И хитро улыбнулся.

– Нам? – Симон взглянул на друга с недоумением. – То есть как это нам?

– Ну, неужели забыл? Ты ведь не кто иной, как доктор Симон Фронвизер, ученый врач из Мюнхена, человек опытный и бывалый, как я заверил вчера епископа. – Теперь Самуил улыбался во весь рот. – Я попросил его сиятельство, чтобы он позволил тебе принять участие в Совете.

Симон помотал головой, ему вдруг стало невыносимо жарко в натопленной комнате.

– Не думаю, что это хорошая идея. Если выяснится, что…

– Да с какой стати это выяснится? – перебил его Самуил. – До Мюнхена далеко. К тому же я знаю цену твоей любознательности и острому уму, Симон. Ну, соглашайся! – Он с мольбой взглянул на друга. – Ты ведь не оставишь меня одного против этой шайки суеверных святош! А за это у меня для тебя есть небольшой сюрприз.

Лекарь поклонился, словно ярмарочный фокусник, запустил руку за кипу книг на столе и поднял небольшой серебряный кофейник. Благоговейно приподнял крышку, и по комнате разлился соблазнительный аромат.

– Надеюсь, ты не разлюбил кофе со студенческих времен, – сказал Самуил и налил каждому по чашке. – Этот особенно ароматной обжарки, из Турции. Я покупаю их прямиком из Генуи за чертову уйму денег. Кофе поможет нам отличить слепое суеверие от чистой логики. – Он усмехнулся: – Может, и фанатичному викарию стоит подарить мешочек…

Симон нерешительно поднял чашку и потянул носом. Ноздри наполнил чудесный аромат. Цирюльник вздохнул и пожал плечами:

– Это чистейший подкуп. Тебе ли не знать моих слабостей.

Он принял страдальческий вид, хотя в глубине души его радовала возможность участвовать в заседаниях Совета. Ему не терпелось узнать, какие доказательства существования оборотней приведут члены комиссии.

«Но сам при этом буду держать рот на замке, – решил Симон. – Чтобы никому не вздумалось разузнать подробнее о приезжем докторе Фронвизере. Не хватало еще, чтобы меня повесил за обман брат моего же тестя!»

Он отпил горького напитка и почти сразу ощутил его живительную силу. Кофе, который молодой человек купил вчера на рынке, с этим не шел ни в какое сравнение.

– Действительно превосходно! – отметил он одобрительно. – Горький в меру. Хотя я иногда думаю, что можно было бы добавить в него молока или чего-нибудь сладкого. Скажем, дорогущего сахара с индийских островов. Говорят, арабы так делают…

Самуил рассмеялся:

– А ты все тот же. Никогда не доволен, вечно в поисках! Вот чего не хватает этим древним советникам…

Пар из кофейника заполнял комнату, и вскоре друзья разговорились о былых временах. Симон рассказал о том, как стал цирюльником и женился на Магдалене ценою общественного положения.

– Поверь мне, Симон, и при высоком положении можно чувствовать себя заключенным. – Самуил вздохнул и отпил немного кофе. – Тебе повезло, что ты сумел завести семью и жениться на девушке, которая тебя любит. Посмотри на меня. – Он обвел рукой дорогие книги и роскошную мебель. – Какой толк от всех моих денег, если единственная женщина в этом доме – это старая худосочная экономка, которая ревностно отслеживает мои немногочисленные свидания? Мне даже боязно, что я так и не найду себе подходящую пару. – Он махнул рукой. – Но довольно жаловаться. Боюсь, пора нам с тобою заняться куда как более неприятной темой.

Самуил отставил чашку и взял со столика одну из книг в кожаном переплете. Страницы, вместо печатных, оказались витиевато расписаны от руки и украшены пестрыми рисунками. Врач открыл страницу, на которой были нарисованы странные люди без голов, с лицами на животах. У других были утиные клювы вместо ртов или переливающиеся рыбьи хвосты вместо ног.

– «Книга природы» Мегенберга, – пояснил Самуил. – Вот уже сотни лет образцовое произведение обо всем, что ползает и ходит. Уверен, ты о нем слышал. Мегенберг посвятил звероподобным людям отдельную главу. Про оборотней у него тоже есть, хотя очень уж расплывчато.

Он открыл следующую страницу. На ней был изображен волк, стоящий на задних лапах и пожирающий ребенка; только ноги торчали еще из волчьей пасти. Симон невольно содрогнулся.

– Люди, наверное, с самого своего зарождения рассказывают о живых оборотнях – продолжал Самуил. – Я читал в германских легендах о вервольфах, где слово «вер» означает «человек». Римский ученый Плиний Старший тоже упоминает этих полулюдей-полуволков. И всегда речь идет о полукровках, которые посредством дьявольского соглашения обретают громадную силу и, как настоящие волки, рвут овец, телят и людей. В волчьем обличье они теряют над собой контроль, убивают и жрут без остановки – и практически непобедимы.

– Практически? – спросил с любопытством Симон. – То есть их все-таки можно одолеть?

Самуил пожал плечами:

– Ну, кто-то считает, что их можно убить с помощью отвара из воронца, чрезвычайно ядовитого растения, чаще называемого аконитом. Другие полагаются на серебряные пули. Однако надежнее всего, наверное, полностью сжечь тело. – Он презрительно фыркнул. – Викарий Харзее, насколько я его знаю, предпочтет именно этот способ. При этом он может сослаться на «Молот ведьм» и другие, более современные труды. Правда, ученые пока расходятся во мнениях, действительно ли имеет место перевоплощение или же это только иллюзия. А вот само существование этих существ никто не отрицает. Отмахнуться от них, как от нелепости, равносильно богохульству.

Симон взглянул на рисунок с пожирающим ребенка волком и покачал головой.

– Так ты что же, правда веришь в их существование? – спросил он. – Признаться честно, я до сих пор не видел ни оборотней, ни настоящих ведьм или колдунов. Пусть большинство ученых и убеждены в их существовании.

Самуил усмехнулся:

– Самое интересное, что еще несколько сотен лет назад сжигали тех, кто утверждал, будто ведьмы и колдуны существуют. Так вот меняются времена. Но что касается оборотней…

Он подошел к полке и взял небольшую книжку с потертыми, скупо нанесенными гравюрами. Сначала взору цирюльника предстал волк на задних лапах, напавший на ребенка. Следующие рисунки изображали травлю с собаками, судилище и наконец казнь: дикой наружности человеку, привязанному к колесу, отрубили голову. Симон брезгливо отложил книгу в сторону.

– Случай Петера Штумпа, – пояснил Самуил и с наслаждением глотнул кофе. – Раньше это издание можно было купить за несколько крейцеров на любой ярмарке. Каких-то сто лет назад Штумп, живший в окрестностях Кёльна, якобы убил тридцать малолетних детей и двух беременных женщин. И съел мозг собственного сына, прежде чем его смогли изловить и казнить. Этот случай был тогда известен во всей Германии, но таких происходило множество. Во Франции всего пару десятилетий назад осудили и сожгли сотни так называемых оборотней. Да и у нас во Франконии не единожды разгорались процессы над оборотнями. Последнему из известных мне случаев всего несколько лет. – Врач осторожно поставил чашку на башню из книг. – Все толкуют о ведьмах и колдунах, хотя оборотней зачастую страшатся куда больше.

– Ты не ответил на мой вопрос, – упорствовал Симон. – Оборотни существуют или нет?

Самуил долго собирался с ответом. Потом начал нерешительно:

– Я с некоторых пор состою в объединении естествоиспытателей. Это круг почтенных людей, занимающихся изучением природы. Поверь мне, Симон, этот мир хранит больше чудес, чем ты можешь себе представить. Я видел рог настоящего единорога, в Африке водятся так называемые камелеопарды с шеями длинными, как деревья. А к побережьям наших морей выбрасывает глаза величиной со свиную голову… Поэтому я не могу исключать, что существуют такие создания, которых простые люди именуют оборотнями. Может, это просто очень крупные собаки или же люди, которых ужасная судьба превратила в монстров, кто знает? Боюсь, правда, что такая вот охота на оборотня в Бамберге затронет множество ни в чем не повинных жителей. Подобное уже было во время последнего преследования ведьм. В любом случае на заседаниях Совета нам следует вести себя крайне осмотрительно.

– Совет, на который ты без спроса пригласил знаменитого ученого, – ответил Симон с улыбкой. – Надеюсь, никто не ждет, что я буду цитировать из соответствующих источников… – Лицо его снова стало серьезным. – Будет лучше, если ты расскажешь мне во всех подробностях, что же у вас стряслось тут за последние недели. Чтобы я не опозорился на Совете.

– Ладно, – Самуил глубоко вдохнул. – Началось все с того, что недели четыре тому назад почтенный советник Георг Шварцконц отправился в Нюрнберг, да так и не вернулся. Решили, что на него напали где-нибудь в лесу, такое нередко случается. Потом, к сожалению, дети нашли его правую руку в куче отбросов недалеко от Регница. Еще в пределах городских стен.

– Правая рука нашлась в лесу, на берегу раздувшегося притока, – заметил Симон. – Мой тесть считает, что ее отсекли топором или чем-то подобным.

Он уже рассказывал другу о жуткой находке в Хауптсмоорвальде.

– Как бы то ни было, – Самуил пожал плечами, – спустя две недели пропала Барбара Лойпниц, жена порядочного мельника. Отправилась к родне в соседний Вундербург и не вернулась. Ты рассказывал, что нашлись две женских ноги. Теперь неясно, кому они принадлежали – Лойпниц или другим женщинам.

– На одной ноге видны следы пыток. А потом этот труп проститутки со вскрытой грудной клеткой… – Симон задумчиво глотнул кофе. – Какой-то этот оборотень странный.

– Действительно, – согласился Самуил. – Очень странный. В любом случае люди заподозрили неладное после того, как через пару дней вслед за Барбарой Лойпниц пропала Йоханна Штайнхофер, принадлежавшая к высшей знати Бамберга. Она приходится внучкой всеми почитаемому, ныне покойному советнику Юлиусу Херренбергеру. Незадолго до исчезновения Йоханна поссорилась со своим молодым супругом. – Самуил потер виски. – И вот теперь пропала любимая всеми Адельхайд Ринсвизер, жена аптекаря.

– А может статься так, что все эти происшествия не имеют между собой ничего общего? – вставил Симон. – Одного ограбили, другую задрали звери в лесу, третья сбежала от мужа…

– А найденные конечности? Следы пыток? Мохнатое существо, о котором рассказывает этот сторож? – Самуил покачал головой: – Нет, что-то здесь не так, Симон. Если это и не оборотень, то что-то другое. Хотя оборотень, конечно, для многих горожан был бы наилучшим решением. Ведь от такого чудища чего угодно можно ожидать. – Он настойчиво взглянул на Симона: – Дорогой друг, я не ради забавы протолкнул тебя в этот Совет. Я знаю, каким ты обладаешь острым умом и с каким недоверием относишься ко всему сверхъестественному. Помоги мне распутать эту тайну. В противном случае этот город ждут неприятности.

Симон отставил чашку. Даже излюбленный кофе внезапно ему опротивел. В животе похолодело.

– Боюсь, ты переоцениваешь мой ум, Самуил. Даже не знаю, как тебе…

В это мгновение с улицы донеслись громкие, полные ярости крики.

* * *

Якоб с Георгом и Бартоломеем молча шагали по улицам Бамберга. Палач полдня провел в лесу, но странное призрачное существо, которое он вспугнул, так и не появилось. В конце концов Якоб вернулся к живодерне. Бартоломей с Георгом приняли его весьма равнодушно. И вот они втроем возвращались домой вдоль зловонного городского рва. Старший Куизль пока не стал ничего рассказывать о странной встрече.

На ходу он пытался разобраться в событиях последних дней. Убитая проститутка с рассеченной грудиной, исходящий от нее запах, сообщения капитана Лебрехта о пропавших людях и найденных конечностях, расползающиеся слухи о кровожадном оборотне… Но, как он ни старался, разрешить это множество тайн не удалось. Кроме того, мысли Якоба то и дело возвращались к сыну Георгу. Глядя, как они с Бартоломеем шагают бок о бок, словно старые друзья, палач чувствовал тяжесть на сердце.

Что же Барт рассказал ему обо мне? Неужели он все знает?

– Катарина обещала сварить рыбный суп, – прервал молчание Бартоломей, шагая вдоль покосившихся хижин у городского рва. – Люблю рыбный суп! Надеюсь, она нашла время постряпать. К свадьбе еще уйму дел надо переделать. – Он ухмыльнулся: – Не терпится взглянуть на платье. Материя обошлась мне в кучу денег.

– Не удивительно при ее-то обхвате, – проворчал Якоб.

Бартоломей громко рассмеялся:

– Что верно, то верно. Женишься на Катарине, и никакая перина ночью не нужна. Но, Господь свидетель, она славная, и я ее люблю, хочешь – верь, хочешь – нет.

– Ее или ее деньги? – спросил Куизль.

– А если бы и деньги, тебе какое дело? – огрызнулся Бартоломей. – Благодаря этому браку мне, может, удастся однажды выбиться в бюргеры. Кое-кому из палачей такое уже удавалось.

– И что тебе это даст? – спросил Якоб с раздражением. – Люди и тогда будут тебя сторониться.

– Ты спроси как-нибудь Барбару или Магдалену, каково это, когда тебя постоянно палачкой зовут, – вмешался Георг. – Отец, поверь мне, если б они могли, то сегодня же…

Договорить ему не дали. Из переулка, ведущего к рынку, послышались гневные крики. В следующий миг из-за угла выскочил пожилой мужчина в рваной одежде, с неухоженной бородой. Он опасливо озирался, так что не сразу заметил палачей. Врезался в широкую грудь Якоба и упал на землю.

– Гоп-ля, куда спешим? – спросил палач. – Уж не натворил ли чего-нибудь?

Мужчина вскочил и вцепился в рубашку Куизля.

– Богом прошу, помогите мне! – прохрипел он. – Они… они убьют меня. Они…

Он только теперь заметил Бартоломея с Георгом и вздрогнул.

– Нет… палач со своим подмастерьем! Они и вас уже позвали? Значит, я пропал!

– Успокойся… – начал было Бартоломей, но из переулка уже надвигалась возбужденная толпа. Их было человек двадцать, вооруженных вилами, косами или простыми дубинками. Завидев беглеца рядом с бамбергским Куизлем, они с торжествующим видом остановились.

– Ха, палач уже изловил зверюгу! – выкрикнул старый крестьянин в первом ряду. – Пошли! Лучше сразу его спалить! На сенном рынке соломы хватит.

– Что тут еще стряслось? – спросил Бартоломей грозным голосом. – Говорите, только быстро! В чем провинился этот человек?

– Это… это оборотень! – взвизгнул кто-то тощий из задних рядов. – Разделаемся с ним, пока он еще кого-нибудь не задрал!

– С чего вы решили, что он оборотень? – поинтересовался Бартоломей.

– Ты его разве не узнаешь? – вмешался третий, молодой широкоплечий извозчик с перебитым носом. – Это же Йозеф Хартль, пастух из Хауптсмоорвальда! Целыми днями шатается там со своим скотом. Каролина Фуртвенглер клянется, что он готовит мазь, чтобы превращаться в оборотня.

– Да это просто мазь, чтобы мазать козам вымя от воспаления! – принялся заверять Йозеф, заламывая руки. – Я вам уже тысячу раз говорил!

– Ха, а что за странные травы ты пытался продать на овощном рынке? – съязвил старый крестьянин. – Признавайся, мы тебя видели! Пробрался в город, чтобы продавать свои колдовские зелья и превратить всех нас в оборотней.

– Это была арника и измельченная дубовая кора для лошади трактирщика. У скотины чесотка, вот и всё!

Йозеф с мольбой в глазах повернулся к Бартоломею.

– Мастер Бартоломей, вы… вы же меня знаете! – заголосил он. – Вы же сами покупали у меня мази и травы для своих собак.

Палач кивнул:

– Действительно. Мне тоже как-то не верится…

– Да вы посмотрите на его брови! – снова выкрикнул тощий и показал на дрожащего пастуха. – Они срослись в одну. Верный признак того, что он оборотень!

– Раз уж такое дело, то и мы втроем оборотни, – проворчал Якоб. – У нас густые брови, мы тоже продаем мази и травы, и, Богом клянусь, когда я вижу перед собой безмозглого крестьянина, то готов взвыть по-волчьи и сожрать его без остатка… – Он грозно шагнул вперед. – А теперь проваливайте, пока беда какая не приключилась.

– Ты откуда такой выискался, что решил, будто можешь командовать, чужак? – прошипел широкоплечий извозчик.

– Это мой брат, – ответил Бартоломей и шагнул из-за спины Якоба. – И будет покрепче любого из вас, кстати. Если вам так хочется заполучить Йозефа, придется сначала переступить через нас троих. Ну, кто первый?

Он хрустнул костяшками пальцев, и толпа невольно отступила.

Наконец крепкий извозчик, набравшись мужества, взмахнул дубинкой и с криком бросился на Якоба.

– Ах ты, вшивый… – начал он.

Однако палач встретил его ударом в живот, и богатырь сложился пополам. А когда попытался подняться, Георг снова уложил его ударом ноги.

– Лежи и не поднимайся, здоровяк, – предупредил он, погрозив пальцем. – Тогда легче отделаешься.

Между тем на троицу двинулось еще несколько человек с вилами, цепами и серпами и принялись осыпать их ударами с безопасного расстояния. Йозеф тем временем скрылся за спинами своих защитников и с плачем вжался в стену.

– Господи, они меня убьют, они убьют меня… – повторял он раз за разом.

Якоб, Георг и Бартоломей стояли плечом к плечу и отбивались, как могли. Крики и хриплые вздохи слились в один шум, напомнивший Куизлю о войне. Палач так и не взялся за охотничий нож, понимая, что, стоит пролиться первой крови, и он сам угодит на виселицу.

«И кто же меня повесит? – подумал старший Куизль. – Собственный брат?»

На него с ревом бросился очередной здоровяк. Якоб подставил ему ногу, лишив равновесия, и ударил в нос следующего нападавшего, так что тот со стоном рухнул на землю. Но все же Куизль не смог избежать удара в лицо, и по щеке потекла теплая кровь. Стычка была подлой и грязной. Палач понимал, что рано или поздно их одолеют. Противников слишком много, и оружие у них длиннее. Так что же им делать? Сбежать и оставить старого пастуха на произвол судьбы?

Куизль увернулся от очередного удара косой. Вдруг где-то поблизости раздался властный голос:

– Прекратить сейчас же! Или я именем епископа велю бросить вас всех в карцер!

Куизль в недоумении оглянулся. Из соседнего переулка вышли несколько стражников, вооруженных пиками и алебардами. Человек, который только что кричал, стоял к ним вплотную. Одежда и шляпа на нем были типичны для ученых врачей. Позади всех Якоб заметил низенького, щеголевато одетого человека, который словно бы прятался за спинами стражников.

Палач с облегчением рассмеялся и покорно вскинул руки.

– Дьявол, никогда бы не подумал, что буду так рад видеть своего умника зятя! – воскликнул он и повернулся к растерянной толпе: – Что, плохо слышали? Бросайте оружие, пока эти ученые не исполосовали вас своими скальпелями.

Симон шагнул вперед и хитро улыбнулся:

– Вы прямо рассыпаетесь в благодарностях за спасенную жизнь, дорогой тесть.

– Спасенную жизнь? Ну, все зашло не настолько далеко, чтобы твоя помощь в драке…

– Может, вы ненадолго отложите свои семейные дела? – произнес мужчина рядом с Симоном. – Пока у нас есть занятие поважнее.

Он снова обратился к толпе твердым голосом:

– Я недостаточно ясно выразился? Расходитесь, и побыстрее! Вы меня знаете, я лейб-медик епископа. Хотите, чтобы я доложил ему о вашем неповиновении? В городе запрещены любые беспорядки, вам это известно… – Он указал на пастуха, который, онемев от страха, по-прежнему жался к стене: – Виновен этот человек или нет, будет решать суд, а не вы. Ступайте своей дорогой и доверьтесь закону.

Люди зароптали и начали расходиться, подхватывая раненых и грозно при этом оглядываясь. Когда затихли последние шаги, врач вздохнул с облегчением.

– Вовремя подоспели, – проговорил он тихо и обратился к Якобу: – Вам бы и впрямь не помешало поблагодарить зятя. Это он позвал стражников. В противном случае мы бы, наверное, остались без палача – и взамен заполучили бы буйную, неуправляемую толпу. – Врач повернулся к стражникам: – Проводите беднягу к городским воротам. Думаю, в ближайшую пару недель ему лучше не показываться в городе.

– Но если он и вправду оборотень… – заметил один из солдат.

– Проклятье! Вы с ума все посходили? – перебил его лекарь. – На одних мазях и травах оборотнем не станешь! Даю вам слово лейб-медика, никакой это не монстр. А теперь ступайте наконец.

Стражники увели сотрясаемого дрожью пастуха, и Якоб вытер с лица подсохшую кровь.

– Влиятельный у тебя друг, – сказал он одобрительно Симону. – Полагаю, это и есть твой старинный приятель, господин Самуил… – Он усмехнулся: – Значит, не совсем уж и напрасно вы ошивались в университете.

– Ну, надеюсь, я не слишком злоупотребил полномочиями, – пробормотал Самуил. – Я, конечно, обладаю здесь некоторым влиянием. Но если его сиятельство узнает, что я велел отпустить подозреваемого, то отповеди мне не избежать. Если викарий первым не сдерет с меня кожу.

– Зато вы спасли жизнь человеку, – заметил Георг. Если не считать разбитой губы, то он, похоже, остался невредим. – Думаю, это того стоило. – Он как бы невзначай оглядел отца. – А ты неплохо дрался. И не скажешь, что тебе уже за пятьдесят перевалило.

– На горстку безмозглых крестьян вполне сгодится, – проворчал Куизль. – И на болтливого сына, если он сейчас же рот не закроет.

Но при показной ворчливости его переполнило чувство симпатии. Похоже, лед между отцом и сыном наконец треснул.

– А знаешь что, Якоб? – хохотнул Бартоломей. – Эта драка напомнила мне, как мы с тобою еще мальчишками колотили сыновей старого Бертхольда. Что была за потеха! Думаю, нам надо почаще такое проделывать. Это сплачивает.

Симон скептически покачал головой.

– Всегда знал, что связался со странным семейством, – пробормотал он, отряхивая пыль с порядком потрепанных ренгравов. – Ну да ладно… Нам в любом случае пора возвращаться. Мой младший сын, насколько я знаю, потрошил рыбу к ужину. Если задержимся дольше положенного, он наверняка закатит скандал. А это, поверьте мне, хуже любой уличной драки.

* * *

Позже, спустя пару часов, когда ночь темным покрывалом опустилась на Бамберг, по мосту у ратуши скользнули два сгорбленных силуэта и углубились в новую часть города.

Один из них был крупным, как медведь, на поясе у него висели шпага, широкий тесак и заряженный пистолет. Гигант останавливался на каждом углу, осторожно озирался и только потом звал за собой спутника. Человек, который нерешительно шагал следом, был низкий и сутулый. Годы сгорбили его спину, так что идти он мог, только опираясь на трость и превозмогая боль. И все-таки старый советник Тадеуш Васольд не мог отказаться от встречи со своим давним другом, хоть в такой неурочный час.

Старик дрожал всем телом, но причиной тому была не осенняя прохлада. Васольд плотнее кутался в дорогой шерстяной плащ и нерешительно следовал за своим рослым спутником по лабиринту переулков, переплетающихся у подножия собора. Дружелюбного гиганта звали Гансом, он был самым верным слугой Тадеуша. Еще его отец служил кучером старинному роду патрициев. И когда выяснилось, что обделенный острым умом Ганс обладал недюжинной физической силой, Васольд стал чаще брать его с собой в поездки в качестве телохранителя. Гигант хоть и не отличался сообразительностью, зато был молчалив, и разбойники с ворами разбегались от него без оглядки.

Васольд надеялся, что и с оборотнями будет так же.

Разумеется, патриций мог совершить этот визит вполне публично и при свете дня. Но Тадеуш не хотел, чтобы другие узнали об этом разговоре. Даже по прошествии стольких лет кое-кто мог бы прийти к соответствующим выводам, и Васольд старался не поднимать лишнего шума. Поэтому он предпочел куда как более опасную ночную прогулку.

Ганс держал в мозолистой руке крошечный светильник, который и указывал им путь сквозь мрак. Света хватало ровно настолько, чтобы окутать мужчин кругом дрожащего сияния, за пределами которого сгущалась тьма вперемешку с осенним туманом.

Васольд тихо выругался. Сколько раз он предлагал в Совете установить фонари хотя бы на главных площадях, как в других крупных городах Германии. Но всех пугали большие расходы и, вероятно, опасность разрушительных пожаров. Поэтому Тадеуш Васольд, один из старейших и уважаемых патрициев Бамберга, пробирался, словно какой-нибудь вор, сквозь ночь, наступал в нечистоты и кучи мусора и едва не пачкал штаны от страха.

Когда его старый друг и коллега по Совету Георг Шварцконц не вернулся из поездки в Нюрнберг, Васольд не предполагал ничего дурного. Даже наоборот. Шварцконц составлял ему жесткую конкуренцию на рынке сукна, и теперь его соперникам перепало еще больше прибыли. Но когда стали пропадать другие люди, в душе у Васольда начала зарождаться чудовищная догадка. Возможно, он ошибался, но, если составить отдельные части мозаики, получалась картина, корнями уходящая в далекое прошлое, к особенно мрачным его событиям.

Неужели такое возможно? Спустя столько лет?

И вот, когда бесследно пропала Адельхайд Ринсвизер, Васольд после долгих раздумий решился на этот ночной визит. В глубине души патриций надеялся, что друг успокоит его, посмеется над его опасениями и они вместе выпьют за былые времена. Потому что ничто так не страшило Васольда, как мысль, что другого человека занимают те же мысли.

Однако он подозревал, что так оно и выйдет.

И как мы тогда поступим? Запрем дверь в надежде, что все обойдется? Станем молиться, отправимся в паломничество, попросим прощения у Господа?

– Чтоб тебя, Ганс! Что стряслось?

Тот внезапно остановился, так что Васольд, погруженный в раздумья, чуть не налетел на него. Гигант застыл, словно каменный колосс, и правая рука его легла на рукоять пистолета.

– Не знаю, господин. Мне что-то послышалось, – пробормотал слуга.

– Ну и что же тебе послышалось?

– Ну… будто рычит кто и скребется. Вон в той подворотне.

Ганс показал дрожащей рукой в сторону ниши слева от них, и Васольд почувствовал, как сердце медленно сжимается.

Они стояли перед заброшенным домом, пустующим, как и многие другие, уже которое десятилетие. Некрашеные стены были увиты плющом, окна заколочены, перед широким порталом грудились гнилые доски и обломки камней. Только теперь старый патриций заметил, что украшенная резьбой, когда-то роскошная дверь была чуть приоткрыта. За ней угадывалась тень, еще чернее, чем окружающий ее мрак. Где-то сорвался камень, с грохотом стукнулся об пол. И Васольд тоже услышал.

Протяжный рык, низкий и злобный.

– Вот… вот опять, господин, – прошептал Ганс.

Еще ни разу Тадеуш Васольд не видел гиганта таким напуганным. Даже в тот раз, когда на них напали три мародерствующих солдата. Но теперь Ганс, казалось, дрожал всем телом.

– Оборотень, – просипел он. – Лю… люди говорят, он любит свежую кровь. Медленно разрывает своих жертв на куски. Сначала руки, потом ноги, потом…

– Дьявол, я не для того тебя взял, чтобы ты рассказывал мне эти дурацкие небылицы, – перебил его, запинаясь, Васольд. – Лучше посмотри, кто там или что!

– Как… как прикажете, господин.

Гигант вынул заряженный пистолет и осторожно шагнул к двери. Губы его шевелились в беззвучной молитве.

В это мгновение дверь с треском распахнулась и на пороге выросло существо до того ужасное, что Ганс с хриплым криком выронил пистолет и рухнул на колени.

Существо это походило на волка, вставшего на задние лапы. В ночном мраке оно казалось крупнее человека, шерсть у него была черная и взъерошенная, длинные клыки блестели в свете фонаря, выскользнувшего из рук Ганса.

– Господи, помилуй нас!

Голос у гиганта стал вдруг тонким и плаксивым, как у девчонки. Взвизгнув от ужаса, Ганс вскочил и бросился наутек. В следующую секунду он уже растворился во мраке.

Васольд пытался окликнуть своего слугу, но голос ему отказал. Исполненный ужаса, патриций смотрел, как существо надвигается на него, выставив длинные острые когти. Фонарь на земле еще не погас и отбрасывал на стену дома дрожащие тени, так что казалось, существо возвышается над своей жертвой.

– Пожалуйста… – просипел Васольд. Скованный ужасом, он вцепился в свою трость и таращился на воплощенную смерть. – Пощади меня, прошу! Я отдам все, что ты пожелаешь. Я…

Тут старый патриций заметил нечто такое, о чем в страхе даже не задумывался.

Он узнал этот дом и вспомнил, кто здесь когда-то жил.

Я был прав… Но почему…

Мысли его рассеялись, точно снежинки под порывом ветра. Существо бросилось на советника, фыркнув чуть ли не с наслаждением.

Где-то в отдалении пронзительно звал на помощь слуга, но Васольд его уже не слышал.

 

6

29 октября 1668 года от Рождества Христова, утром в зале городского совета

– Господа, прошу тишины! Тихо!

Сидя на жестком стуле в углу большого стола, Симон внимательно наблюдал, как достойнейшие представители Бамберга спорили, точно уличные мальчишки. Собрание началось всего полчаса назад, но страсти уже накалились до предела. Мужчины в дорогих одеждах орали друг на друга, некоторые готовы были пустить в ход кулаки; другие сидели молча и качали головами, словно не могли оправиться от ужаса. Даже председатель созванного в спешке собрания, викарий Харзее, не придумал ничего лучшего, как стучать маленьким молоточком по столу, обводя присутствующих свирепым взглядом.

– Тихо! – кричал он беспрестанно. – Тихо! Разве так ведут себя знатные господа? Тихо, в последний раз говорю! Или я велю освободить зал.

Симон с Самуилом обменялись хмурыми взглядами.

Ранним утром посыльный, сморщив нос, постучал в дом палача и отвел Фронвизера сначала к дому лейб-медика, а оттуда препроводил их обоих на Домберг. Миновав собор, они прошли к Старому двору, а оттуда – в зал собраний, где викарий совершенно неожиданно созвал первое чрезвычайное совещание так называемой комиссии по разоблачению оборотней – сразу после утренней службы. Кроме Симона и Самуила, здесь присутствовали шесть городских советников, ученый иезуит из школы, расположенной недалеко от церкви Святого Мартина, два доктора юриспруденции, епископский канцлер и даже старший пастор собора. Последний, правда, только и делал, что причитал и громко молился.

Повод и в самом деле был весомый. В прошлую ночь оборотень вновь напомнил о себе, и жертвой его стал не кто иной, как почтенный патриций Тадеуш Васольд, в свои почти восемьдесят лет старейший из советников. Слуга Васольда видел монстра собственными глазами, а вот сам советник бесследно пропал. Возрастающий страх за собственную жизнь вызвал оживленный спор между горожанами и учеными.

– Говорю вам, – вопил как раз один из советников, худой старик в старомодных брыжах, – надо запереть ворота! Этот оборотень обитает за городскими стенами, два углежога еще вчера видели его в лесу. И он заявляется к нам, когда ему вздумается!

– Ха, и как ты себе это представляешь? – съязвил второй советник с отвислыми щеками. – Ты хоть понимаешь, что станет с нашими делами, если мы тут все запремся? Тем более что ворота прошлой ночью были, скорее всего, заперты. И это не помешало монстру забрать старого Тадеуша!

– Не забывайте, что он может колдовать, – подал голос один из юристов. Он прокашлялся и не спеша процитировал из толстой книги, лежавшей перед ним: – Согласно нестареющему «Формикариусу» доминиканца Йоханнеса Нидера, оборотни могут принимать любой облик, животного или человека. Кто знает… – Он огляделся для пущего эффекта. – Может, оборотень сидит сейчас среди нас за этим столом?

Снова поднялся крик; два патриция чуть было не бросились на юристов с кулаками.

– В последний раз говорю, тихо! Успокойтесь, черт вас подери!

Викарий вновь принялся тщетно стучать молоточком по столу. Вид у Себастьяна Харзее был какой-то бледный, неухоженный. Симону даже показалось, что его мелко трясет. И все-таки глаза его сверкали так же злобно, как и в первую встречу в саду.

В итоге положить конец этому безобразию удалось мастеру Самуилу при помощи нехитрой уловки.

– Помолимся же за нашего друга Тадеуша Васольда, – произнес он громко и перекрестился. – Думаю, он этого заслужил. Или кто-то считает иначе?

Советники прервали спор и принялись вполголоса молиться, не спуская друг с друга недоверчивых взглядов.

– Аминь, – проговорил затем с облегчением викарий и, облизнув пересохшие губы, продолжил суровым голосом: – Господа, что касается способностей оборотня, мы можем придерживаться разных мнений. Но после этой ночи, по крайней мере, не осталось сомнений в том, что он действительно существует. Слуга Васольда безошибочно узнал в чудище оборотня.

– Как и пьяный сторож две ночи назад, – пробормотал Самуил так тихо, чтобы услышал только Симон. – А слуга у Васольда тупой под стать размерам, об этом весь город знает. Он и теленка за оборотня примет, если его подольше допрашивать. Но это никого не волнует.

– Хотите что-то сказать, мастер Самуил? – спросил недовольно викарий. – Или ваши слова предназначены только для вашего ученого друга?

Врач помотал головой:

– Я только сказал, что не стоит безоглядно верить всем этим очевидцам. Хотя вынужден признать, в случае с советником Васольдом это уже пятый пропавший. Так или иначе, а причину сему необходимо найти.

– Что я слышу – он вынужден признать…

Викарий с ядовитой улыбкой оглядел присутствующих. Симон вновь обратил внимание на темные круги у него под глазами.

– В этой связи членам комиссии, возможно, будет интересно, что вчера господин доктор под свою ответственность отпустил подозреваемого, – продолжил Харзее самодовольно. – Пастуха из Хауптсмоорвальда, между прочим, который явился в город продавать свои колдовские зелья. Мне доложил об этом незадолго до собрания кое-кто из обеспокоенных горожан.

Поднялся шепот, многие из присутствующих злобно косились на Самуила.

– Колдовскими зельями вы называете арнику и порошок из коры дуба, – возразил врач. – Безвредные ингредиенты. И то и другое используется при лечении животных, и доктор Фронвизер охотно это подтвердит.

Самуил призывно кивнул Симону. Тот вздрогнул, но потом кивнул с мудрым видом, на какой только был способен.

– Э, действительно. Я сам написал об этом трактат, – стал он сочинять на ходу. – О сущности и росте лечебных трав, с особым уклоном в целебные свойства мать-и-мачехи, арники и…

– Хорошо-хорошо, – Харзее раздраженно отмахнулся. – Нам нужны не пространные монологи, а конкретные суждения. Не исключено, что травы были вполне себе безобидные. Но и подозреваемого как следует допросить не помешало бы.

– Ваше высокопреподобие, а что насчет этих артистов, которые обосновались недавно в городе? – спросил встревоженно старший пастор, худой мужчина с перекошенным лицом. – Прихожане рассказывают мне жуткие вещи. На сцене якобы имеют место дьявольские ритуалы! Даже сегодня, в воскресенье, они устраивают этот шабаш! Возможно, что именно это богохульство и привело к нам оборотня?

Харзее кивнул.

– Вы затронули весьма важный вопрос, ваше преподобие. Мне эти колдовские происки под личиной созидания тоже поперек горла. – Он вздохнул: – Но епископ, к сожалению, смотрит на это иначе. Как и в случае с его излюбленными зверушками, он питает к театру большую слабость. Как я слышал, в Бамберг даже заявилась вторая труппа, и его сиятельство подумывает и для них подписать разрешение. В любом случае мы будем внимательно наблюдать за этими распутными личностями.

– Наблюдать? Это все, что мы станем делать? Наблюдать? – вскочил советник средних лет, его трясло от ярости. По вышитым на бледно-серой одежде ступке и пестику Симон узнал герб аптекарской гильдии. – Этот монстр, наверное, растерзал мою Адельхайд, как косулю, а вы будете наблюдать?

– А нечего было таскаться посреди ночи по лесу! – прошипел другой советник, помоложе. – Видимо, снова собирала какие-нибудь колдовские травы… Не удивлюсь, если окажется, что она с этим оборотнем заодно. Ха, может, они и сейчас где-нибудь вместе шатаются!

Аптекарь резко повернул голову:

– Что вы сказали?

– А что я сказал, мастер Ринсвизер? – ответил молодой, оглядываясь в поисках поддержки на присутствующих. Одетый по последней моде, он выглядел крайне самоуверенным. – Что ваша Адельхайд варила колдовские зелья. Об этом каждая собака в городе знает.

– Да как вы смеете, мастер Штайнхофер? – Аптекарь размашистыми шагами двинулся на молодого человека. – Слышал бы это отец Адельхайд! Когда-то они заседали здесь с вашим отцом, были друзьями, а теперь вы клеймите его дочь ведьмой? Вы… вы…

– Не забывайте, что моя дорогая Йоханна тоже пропала, – перебил его оппонент и подкрутил короткую бородку. – После того, кстати, как она купила у вашей супруги какое-то странное варево!

– Ах, я слышал, она сбежала от вас сломя голову после ссоры, во время которой даже стулья летали, – съязвил в ответ аптекарь. – Видимо, вы ей просто-напросто опротивели. И вообще, не очень-то вы сокрушаетесь, что ваша молодая жена словно в воздухе растворилась. Может, вы и женились на ней только ради приданого?

– Это дерзкая клевета!

Мужчины готовы были вцепиться друг другу в глотки, но тут поднялся и примирительно вскинул руки епископский канцлер. Он был довольно толст и походил скорее на трактирщика, чем на одного из высших сановников Бамберга.

– Любезные коллеги, – начал он дружелюбно, – не будем ссориться. Полагаю, у меня есть решение. Хоть его сиятельства, почтенного епископа Филиппа Ринека, нет среди нас, думаю, я могу говорить от его имени. Нам… стоит подумать о создании уголовной комиссии.

– Уголовную комиссию? – Мастер Самуил нахмурил лоб. – Это еще зачем? Разве нам этой комиссии мало?

– Думаю, господин канцлер совершенно прав.

Себастьян Харзее улыбнулся. У Симона было такое впечатление, будто викарий чрезвычайно доволен ходом собрания. Покосившись на канцлера, цирюльник даже предположил, что подобное развитие событий было оговорено заранее.

– Сорок лет назад, когда в Бамберге шли ведовские процессы, – продолжал Харзее, – тоже потребовались решительные меры, чтобы справиться с многочисленными подозреваемыми. Поэтому была создана уголовная комиссия, состоявшая из нескольких человек, которые решали, кого следует подвергнуть допросу с пристрастием. Затем они передавали отчет архиепископу, и тот подписывал смертный приговор.

– Несколько человек будут решать, кому жить, а кому нет? – Мастер Самуил растерянно покачал головой. – Так для чего мы собрали эту…

– Предлагаю решить все голосованием, – перебил его викарий и огляделся, останавливая взор на каждом по отдельности. – Присутствующие здесь, разумеется, вне всяких подозрений. Ни один из высказанных здесь упреков не возымеет последствий, нас заботят прежде всего чужаки. Эти артисты, например, или цыгане и прочий бродячий люд. Я сам в случае необходимости назову членов этой комиссии. Разумеется, с благословения его сиятельства князя-епископа. Все согласны?

Некоторое время все хранили молчание. Канцлер первым поднял руку. Его примеру последовал молодой щеголь с бородкой, а за ним и все остальные. Только Симон с Самуилом остались сидеть неподвижно.

– Как я вижу, всего два голоса против, – произнес наконец викарий и шелковым платочком вытер пот с лысины. – Что ж, этого более чем достаточно. Тем более что один из противников даже не из города, – добавил он самодовольно и повернулся к канцлеру: – Прошу вас, сообщите о нашем решении его сиятельству. Уверен, он его одобрит.

Канцлер кивнул:

– И я так думаю, ваше высокопреподобие. – Он поднял бокал с вином. – Во благо города.

– Во благо города, – повторили остальные и тоже подняли бокалы.

Советники и ученые большими глотками пили вино, а Симон чувствовал, как что-то медленно стискивает ему горло.

* * *

Грязь доходила ей до щиколоток, но Барбара словно ступала по облакам. Они с Матео брели по тесному, грязному переулку, ведущему от овощного рынка к Длинной улице. В воздухе стоял запах хмеля и жареного мяса, из окон свешивалось свежевыстиранное белье, дети в подворотне играли с юлой.

Так как было воскресенье, после представления сэр Малькольм дал артистам выходной. Барбара и Матео уже около часа гуляли по Бамбергу, как молодожены. Время от времени юноша останавливался у одного из многочисленных лотков, подбрасывал в воздух несколько монеток и преподносил восхищенной Барбаре какое-нибудь угощение. При этом он был так галантен, словно выходец из какого-то знатного семейства.

Словно бы невзначай Барбара взяла Матео за руку, и тот помог ей обойти большую лужу. Сегодняшний день, несомненно, был лучшим в ее жизни. Она впервые шла рядом с юношей, которого действительно любила. Не с каким-нибудь неотесанным крестьянским сыном из Шонгау, для которого прокричать ей вслед скабрезный стишок считалось проявлением внимания. И не со слабоумным сыном живодера из соседнего Пайтинга, от которого несло, как из бочки с дубильным раствором, во рту осталось всего три зуба, и который всерьез надеялся на скорую свадьбу. Нет, этот юноша как будто явился из красивой сказки, какие Магдалена когда-то рассказывала ей на ночь. Матео был мускулистым и загорелым, как турецкий принц, с загадочным блеском в глазах и здоровыми белыми зубами, сверкавшими, когда он смеялся. Он был умен и не лишен чувства юмора. Вот и теперь юноша манерно поклонился, как придворный щеголь.

– Сударыня, позвольте сопроводить вас по этому сумрачному кварталу, – произнес он с подчеркнутым высокомерием и показал налево, где начинался широкий переулок.

– Сударыня… – Барбара усмехнулась. – Ты, видно, позабыл, из какой я семьи. Или мы еще в театре?

– Не вся ли наша жизнь – театр? – подмигнул в ответ Матео.

Их сегодняшнее совместное выступление увенчалось оглушительным успехом. Выступал, конечно, Матео, а Барбара лишь подбрасывала ему мячи или обручи. Но зрителям понравилась комедия, они смеялись и хотя бы на время забыли свои страхи. Лишь краем уха Барбара услышала, что ночью в Бамберг снова заявился оборотень, но была слишком взволнована, чтобы размышлять над этим. Под аплодисменты Матео вывел ее на сцену, и она поклонилась перед всеми зрителями. Ликование публики захлестнуло ее теплым, приятным дождем.

Теперь Барбара сама мечтала стать артисткой. Более того, она чувствовала, что у нее есть к этому задатки! Еще совсем ребенком Барбара любила переодеваться и выкидывать всевозможные фокусы. Может, вот она, долгожданная возможность избежать уготованной судьбы? Ездить бы на тряской повозке, веселя и доводя до слез людей… Разве артисты не столь же нечестивы, как живодеры или палачи? В общем-то, даже не придется изменять своему положению. Вот только как сообщить о своем намерении семье, Барбара еще не знала. Предчувствие подсказывало ей, что отец вряд ли придет в восторг от этих планов.

– Еще сушеную сливу?

Матео протянул Барбаре маленький сморщенный плод и тем самым вывел ее из задумчивости. Они как раз проходили мимо решетчатых ворот городской тюрьмы на Грошовой улице. Барбара невольно задумалась: ведь ее дядя иногда стегал здесь розгами приговоренных, прежде чем отвести на висельный холм или лобное место. Матео, похоже, заметил ее обеспокоенный взгляд.

– А твоему отцу не снятся в кошмарах те, кого он казнил? – спросил он с любопытством и сдвинул на затылок мятую шляпу. Хоть и с южным акцентом, юноша на удивление хорошо говорил по-немецки. – Ведь, как мне кажется, ему приходится иногда пытать или вешать людей, которых ему искренне жаль. Или нет?

Барбара, пожав плечами, положила в рот сливу и стала медленно пережевывать. Некоторое время они хранили молчание.

Наконец она проглотила сладкий фрукт и ответила:

– Он не разговаривает с нами о работе. Никогда. Никто, в общем-то, и не знает о его чувствах. Может, мама знала, но она, к сожалению, умерла. – Она приняла серьезный вид. – Мой брат, Георг, видимо, станет палачом в Шонгау после отца. И он, упрямец, тоже часто молчит. Это, наверное, передается по наследству, во всяком случае по мужской линии. Дядя Барт такой же. – Девушка вздохнула и вытерла рот. – Поговорим лучше о чем-нибудь приятном. Например, как ты стал артистом.

Барбара искоса взглянула на Матео. Они свернули на широкую мощеную улицу.

Юноша ухмыльнулся:

– Рассказывать особо и нечего. Я рос уличным мальчишкой на Сицилии. Отца не было, а мать пила и только рада была, что я сбежал. Я примкнул к группе артистов, и у меня, видимо, оказался талант. Во всяком случае, сэр Малькольм заметил меня на ярмарке в Сиене. С тех пор я скитаюсь с ним по свету. – Он рассмеялся. – До сих пор я в основном играл прелестных девиц. Но голос постепенно грубеет и стала появляться щетина. Вот, потрогай.

Он взял Барбару за руку и приложил себе к подбородку. У девушки побежали мурашки по коже.

– Де… действительно, – проговорила она, запинаясь. – Значит, скоро женские роли придется играть другому юноше?

Матео отмахнулся:

– С недавних пор женские роли разрешено исполнять и женщинам, хоть церковь этого не одобряет… Ну да ладно! Роли молодых любовников удаются мне куда лучше.

– Могу… себе представить.

Последние несколько минут пролетели для Барбары как под гипнозом. Когда она опомнилась, оказалось, что они стоят недалеко от Длинной улицы, возле заросшего сада, к которому в дальней его части примыкало большое строение. Стены обветшали и заросли ежевикой, сквозь щели между камнями угадывалось несколько одичалых яблонь, на ветках которых еще висело с десяток сморщенных яблок.

– Может, сорвем пару яблок? – Матео подмигнул Барбаре. – Можно даже немного отдохнуть в тенечке. Стражники, конечно, не любят, если кто-нибудь туда забирается, но нас и не заметят.

Барбара вспомнила встречу со стражниками, когда она заглядывала в заброшенный дом. Однако большие темные глаза Матео ее переубедили.

– От… отдохнуть? Ха-ха! – Девушка принужденно рассмеялась. – А почему бы и нет? Фух, мне что-то и вправду жарко… – В следующую секунду она вспомнила, что стоял конец октября и на плечах у нее тонкий плащ поверх кофты. – Э, в смысле, я немного устала после представления. Может… может, нам и вправду стоит перевести дух?

Матео уже вскарабкался по выступающим камням наверх и протягивал ей руку. Барбара перебралась через стену, и город словно бы остался далеко позади. Кругом царила тишина, только на ветках чирикало несколько воробьев, дул слабый ветерок. Матео по-прежнему держал ее за руку.

– Красивое место, – проговорила Барбара нерешительно и взглянула на большое сооружение, стоявшее в некотором отдалении. Еще одна стена отделяла заброшенный участок от ухоженного сада, принадлежащего, судя по всему, внушительному зданию. – Так спокойно, и прямо посреди города…

– Оно не всегда было таким красивым, – тихо ответил Матео. – Маркус Зальтер рассказывал мне, когда мы приезжали сюда в прошлый раз. Местные жители зовут этот сад проклятым. Еще сорок лет назад на этом самом месте стояло здание, где допрашивали и пытали предполагаемых ведьм и колдунов. Так называемый Ведьмин дом. Слышала когда-нибудь об этом?

Барбара молча помотала головой, и Матео стал рассказывать дальше:

– Все началось с того, что у сына бургомистра нашли и конфисковали книгу о Докторе Фаусте.

– Докторе Фаусте, которого Зальтер играл в пьесе? – уточнила Барбара.

– Да, его самого, – кивнул Матео. – Четырнадцатилетний парень принял работу за магическую книгу и принялся всех без разбору обвинять в колдовстве. Вскоре началась волна настоящих арестов, которая захлестнула и самого мальчишку. Подозреваемых, видимо, было так много, что городской тюрьмы оказалось недостаточно. Вот и решили выстроить это проклятое здание. – Он показал на заросший сад. – Застенки, камеры пыток, сараи, даже часовня для исповедания и зал суда. Все устроили так скрытно, что снаружи не было ничего заметно. Но горожане знали, что здесь происходит. Незадолго до прихода шведов последних арестованных отпустили, а строение спешно разобрали. Наверное, и потому, что стыдились собственных злодеяний.

Матео с грустью опустился на поваленный ствол дерева.

– Но к этому времени были убиты сотни людей. В соседнем Цайле даже выстроили большую печь, чтобы сжигать предполагаемых ведьм и колдунов. Разве это не ужасно?

Барбара опасливо огляделась. На солнце вдруг наползла туча, и сад накрыла тень. Среди зарослей вереска и яблонь угадывались останки фундамента с прямоугольниками комнат. В них валялись ржавые гвозди и гнилые, изъеденные временем балки. Сад больше не казался девушке таким уж уютным.

– Как хорошо, что это время давно позади, – проговорила она наконец.

Матео мрачно кивнул.

– Будем надеяться, что такое не повторится. Но если с этим оборотнем так и не угомонятся, то, наверное, скоро снова понадобится такой вот Ведьмин дом.

Он встряхнул головой, словно хотел отогнать дурные мысли. Потом поманил к себе Барбару, приглашая сесть рядом.

– По-моему, из нас с тобой вышла бы хорошая пара, – начал юноша нерешительно, когда Барбара устроилась рядом. Он смущенно рассмеялся: – Я… конечно, имею в виду на сцене. Мне кажется, у тебя талант, правда! Люди глаза таращат, когда тебя видят. От тебя исходит естественное сияние.

– Естественное… сияние? – Барбара придвинулась поближе к Матео. – Что это означает?

– Так называют…

В этот самый момент со стороны большого строения донеслись сердитые голоса. Похоже, в ухоженном саду, что примыкал к яблоневой роще, спорили двое или больше мужчин. Матео умолк на полуслове и недоуменно нахмурил лоб.

– Чтоб мне провалиться, если это не голос сэра Малькольма, – пробормотал он. – Что ему здесь понадобилось?

Юноша спешно поднялся и побежал к стене.

Барбара вздохнула и последовала за ним. Она не знала, как все сложилось бы, просиди они подольше под этими яблонями. Но с удовольствием выяснила бы это.

Матео между тем отыскал в стене щель, сквозь которую мог наблюдать за происходящим. Взволнованно подозвав Барбару, он прошептал:

– Это и вправду Малькольм! Там еще несколько человек. Боюсь, один из них и есть этот Жискар, про которого говорил наш трактирщик. Сад, видимо, принадлежит таверне, и чертов француз здесь обосновался…

Барбара тоже отыскала щель и стала подглядывать. Она увидела небольшой ухоженный сад, обставленный столиками и скамейками, пустующими в это время года. Под одним из деревьев стоял английский режиссер в окружении трех незнакомых мужчин. Двое из них были в поношенных одеждах и сжимали в руках шпаги, направленные на сэра Малькольма. Третий, как и сэр Малькольм, был в парике, на ярко-красном жилете его сверкали медные пуговицы. Жесткий кружевной воротничок и лихо надвинутая на лицо шляпа придавали ему сходство с каким-нибудь дворянином. Лишь присмотревшись, Барбара заметила многочисленные пятна от вина и неумело зашитые прорехи на рубашке и брюках.

– Tout de suite заберите свои слова назад, – приказал он сэру Малькольму.

Незнакомец говорил с напускным французским акцентом, и было в этом что-то чопорное, женское. Тогда Барбара заметила, что он был чуточку накрашен.

– Il y va de mon honneur! – продолжал француз, стуча себя в грудь. – Вы не поняли? Если я снова услышу подобную клевету, то прикажу своим людям проткнуть вас, как старый мех с вином!

– Ну а если это правда? – съязвил в ответ сэр Малькольм. – Вы подлый вор, Жискар! Жаль, за кражу пьесы не предусмотрено наказаний, иначе вы давно болтались бы на виселице. – Он напыжился. – «Венецианского дожа» играет моя труппа! Славный Зальтер написал ее для меня и моих актеров. А вы теперь разъезжаете с этой пьесой, как… как лоточник! Даже название толком не изменили. «Венецианский собор»! – Он насмешливо рассмеялся. – Что за нелепица! Как будто собор играет там существенную роль…

Жискар отмахнулся:

– Звучит хорошо, а это главное. Тем более вы сами знаете: несколько погонь, схватки на шпагах, немного страданий… Собственно, пьесу можно играть повсюду.

– Ха, так вы признаете, что украли у нас пьесу?

Француз рассмеялся.

– Вы же сами минуту назад сказали, что нельзя говорить о краже в отношении пьесы. Стоит ей выйти из-под пера, она тут же становится общим достоянием. А теперь excusez-moi, – он попытался обойти Малькольма. – У нас еще репетиция. Уверен, «Венецианский собор», – он ставил ударение на каждом слове, выдерживая паузу, – уверен, эта пьеса возымеет громадный успех в «Виноградной лозе». А за нею и многие другие пьесы. Епископ предложил нам остаться на всю зиму в Бамберге.

– Епископ пригласил нас, только нас! Вы… лягушатник!

Долговязый сэр Малькольм был выше своего заклятого врага на целую голову. Словно ожившее пугало, он толкнул Жискара на землю, и тот театрально взвизгнул.

– Убивают! Караул! – заверещал он, схватившись за грудь, как будто его терзали невыносимые боли. – Друзья, спасите меня от этого гнусного убийцы!

Двое неотесанных молодчиков со шпагами наперевес кинулись на английского режиссера. Тот метался между столами, отбиваясь руками и ногами, и пытался спастись бегством.

– Надо помочь сэру Малькольму, – прошипел Матео. – Иначе они его заколют!

– Но как… – начала Барбара.

Однако юноша уже перелезал через стену. Шляпа слетела у него с головы. Оказавшись на другой стороне, он подобрал толстую ветку, бросился на молодчиков и выверенным ударом треснул сзади одного из противников. Тот вскрикнул и рухнул на землю. Второй отвлекся от сэра Малькольма и недоуменно уставился на Матео.

– А ты что здесь забыл, малец? – прорычал он. – Хотя без разницы. Один черт, ты заработал себе кучу неприятностей.

– Я знаю паренька, – посетовал Жискар Броле. Он уже поднялся и со страдальческим выражением промокнул лоб шелковым платочком. – Это красавчик из труппы Малькольма. Отделайте его как следует! Посмотрим, сойдет ли он потом на юного героя. – Француз тонко улыбнулся: – А без прекрасного героя не будет пьесы, а без пьесы – приглашения епископа. Compris?

Ушибленный приспешник Жискара вновь поднялся на ноги. Вместе с напарником они двинулись на Матео. Юноша отчаянно озирался в поисках пути к отступлению. Он по-прежнему сжимал в руках дубинку, но оружие заметно подрагивало.

– Еще шаг, Жискар, и я натравлю на вас всю мою труппу! – пригрозил сэр Малькольм, спрятавшись за деревом. – Тогда… тогда для вас за счастье будет своими ногами убраться из города!

Жискар рассмеялся – пронзительно, как маленькая девочка.

– И где же ваша отважная труппа? Я вот вижу только хилого да дерзкого на язык юнца.

– Мы здесь! – раздался вдруг высокий голос. – Убирайтесь, пока земля вашей кровью не пропиталась!

Жискар с удивлением посмотрел на стену, за которой пряталась Барбара. Его приспешники тоже замерли.

Барбара сказала это без раздумий. И теперь лихорадочно соображала, как помочь друзьям. Драться она не могла, а бежать за стражниками было бы слишком долго. Если они вообще обратили бы внимание на драку нечестивых артистов. Тогда Барбара вспомнила свое излюбленное детское занятие – и стала говорить на разные голоса.

– Точно, проваливайте, изнеженные лягушатники! – прорычала девушка хриплым басом трактирного задиры.

– Пока мы вам ноги не переломали, французы чертовы! – проворчала она еще более низким голосом с легким швабским акцентом.

– Давай, за ними! – Теперь Барбара сказала звонким, почти срывающимся голосом, на чистейшем баварском говоре. – Их всего трое! Ха, устроим бойню!

Она ловко метнула несколько камней. Потом схватила шляпу Матео, лежащую среди цветов, надвинула на лоб и забралась по куче мусора вплотную к стене, чтобы оттуда забросать Жискара и его людей камнями. Одному из них снаряд угодил точно в висок, и молодчик громко вскрикнул.

– Проклятье, там и впрямь кто-то прячется! – выругался раненый.

Он пригнулся, как пришибленная дворняга, и побежал к задней двери трактира. Следующий камень угодил его товарищу в плечо. Тот опасливо огляделся и тоже пустился в бегство, заметив за стеной шляпу предполагаемого противника.

– Мосье Броле, скорее! – крикнул он своему хозяину. – Приведем подкрепление. Их слишком много!

– Sacrément! Трусы!

Изрыгая проклятия на французском, Жискар подскочил и побежал вслед за своими телохранителями, которые уже скрылись в дверях.

– Вы… вы еще пожалеете обо этом, Малькольм! Пожалеете! – крикнул он английскому режиссеру, который по-прежнему прятался за деревом. – Мы еще свидимся, и тогда в Бамберге останется только одна труппа. Наша!

Дверь с грохотом захлопнулась.

Некоторое время в саду царила тишина. Потом сэр Малькольм вышел из-за дерева и обратился к своему соратнику:

– Эй, Матео, сколько же ты привел с собой людей? И почему они не показываются из-за стен?

Юноша, еще не оправившись от изумления, вдруг громко расхохотался. При этом он качал головой и восторженно хлопал в ладоши.

– Mamma mia, это… это лучшее представление из всех, что я видел! – наконец выдавил Матео, от смеха по щекам у него текли слезы. – У этой девушки врожденный талант!

Сэр Малькольм взглянул на него с недоумением:

– У девушки? Какой девушки? Не пойму ничего.

Матео еще несколько раз хлопнул в ладоши и громко позвал:

– Барбара, можешь выходить. Представление закончено.

Барбара нерешительно поднялась из-за стены. Она по-прежнему была в шляпе Матео, но теперь под ней угадывалось бледное, напуганное лицо.

– Они… они ушли? – спросила девушка, запинаясь.

Сэр Малькольм смотрел на нее сначала с крайним изумлением, но потом рот его растянулся в широкой улыбке.

– Это наши люди? – спросил он. – Целая труппа, сыгранная одной девушкой из-за стены? – Он низко поклонился. – Клянусь честью, юная леди, если вы разыграли это представление, чтобы я оценил ваши способности, то все прежние претенденты вам и в подметки не годятся.

У Барбары перехватило дыхание.

– Претенденты? – спросила она тихо. – Боюсь, я не понимаю.

Сэр Малькольм оскалился.

– Я по глазам вашим вижу, что актерство у вас в крови. Вы когда-нибудь думали выступать на сцене? Ну? Теперь, когда Матео повзрослел, нам все равно нужен кто-то на женские роли… – Он восторженно охнул. – Вы с Матео прекрасно смотрелись бы в «Ромео и Джульетте». Так красиво еще никто никогда не умирал!

Ноги у Барбары стали вдруг ватными. Она пыталась ответить, но в этот раз голос ей отказал.

– Я… – только и сумела она выдавить. – Матео…

Задыхаясь от восторга, сэр Малькольм шагнул к ней с распростертыми объятиями.

– Mylady, добро пожаловать в мою труппу! Ваш необузданный талант так и просится на сцену. Много я платить, конечно, не смогу, но обещаю, you’ll get the whole world at your feet!

* * *

Адельхайд Ринсвизер прислушивалась к воплям из камеры в конце коридора. Они походили на звериный рев, но Адельхайд понимала, что кричал мужчина. Крики то и дело прерывались тихим бормотанием, когда незнакомец принимался задавать вопросы. Разобрать их толком Адельхайд не могла, но знала, как они звучат.

Признавайся, колдун! Кто обучил тебя колдовству?

Кто твои братья и сестры?

Где вы собираетесь? В лесу? На кладбище? На Альтенбурге?

Куда вы отправляетесь в Вальпургиеву ночь?

Как вы изготавливаете напиток, который позволяет вам летать?

Признавайся, колдун, признавайся, признавайся, признавайся…

– Господи, я… я ничего не знаю! – верещал в ответ пленник. – Кто ты такой? Что тебе нужно от меня, дьявол?

Адельхайд сама с удовольствием это узнала бы. Для нее по-прежнему оставалось загадкой, почему этот незнакомец держал здесь именно ее и к чему все эти пытки и допросы в жуткой камере. Он, наверное, был сумасшедшим. Сумасшедшим убийцей. И все они по чистой случайности стали его жертвами. Объяснить это как-нибудь иначе было нельзя.

Или все-таки можно?

Крики молодой женщины оборвались накануне. Была ли она мертва или только искалечена и теперь лежала без сознания? Адельхайд не знала. Но незнакомец, очевидно, нашел себе следующую жертву и снова дал пленнице отсрочку.

Снова раздался истошный крик, и Адельхайд оцепенела. Ей вспомнилось чудище, которое напало на нее в лесу. Шорох в кустах, запах мокрой шерсти… Может, это всего лишь наваждение, плод ее собственных страхов? Что, если сумасшедший и был тем самым чудовищем? Или же, кроме этого безумца, есть еще и существо, послушное его воле?

– Да, клянусь! Я колдун! Да, я целовал дьявола в анус! Да! Да! Да! Что угодно, только прекратите… Пре-е-е-кра-а-а-ти-и-и-те-е-е!!!

Пленник верещал теперь тонким голосом, и Адельхайд чуть не вырвало. Страх мелким зверьком вгрызался во внутренности.

Когда наступит мой черед?

До сих пор незнакомец почему-то щадил ее. Он еще дважды заходил к ней в келью, но в ту ужасную камеру больше не водил. Просто принес новую свечу и молча смотрел на нее сквозь прорези в маске. Адельхайд казалось даже, что его мелко трясет. Потом он резко выбегал, как одержимый, и запирал дверь на засов.

Когда незнакомец несколько часов назад занялся новой жертвой, Адельхайд, к своему ужасу, испытала облегчение. Облегчение – и в то же время чувство вины.

Как хорошо, что не я там страдаю… Господи, прости мне греховные мысли!

Женщина дернула цепь, которой с некоторых пор была прикована к стене. Незнакомец отказался от кожаных ремней и приковал ее к стене, так что она могла теперь встать и даже сделать пару шагов. Боль в руках и ногах немного утихла. Адельхайд двигала и разминала конечности, чтобы разогнать кровь. Сколько ее здесь продержали? Дни и ночи сливались в одну вязкую массу. Но, несмотря ни на что, Адельхайд не сдавалась, только тем и занимаясь в бесконечные часы между приходами незнакомца, что размышляла о бегстве. Она перебрала все возможности и наконец приняла решение.

Быть может, еще есть шанс.

Но для этого следовало дождаться, когда мужчина придет вновь и снимет цепи, чтобы отвести ее в камеру.

Этот шанс, возможно, будет последним.

Адельхайд сделала глубокий вдох, закрыла глаза и попыталась унестись подальше. Туда, где нет места крикам и страхам.

* * *

– Приглашены кожевники и несколько местных рыбаков, потом семейство ткачей, это дальние родственники Катарины, и, ты не поверишь, даже Алоизий, этот нелюдимый батрак с живодерни! Ха, в Шонгау такое ни за что не прошло бы! Но трактирщик из «Лешего», некий Бертольд Лампрехт, плевать хотел на пересуды. Он разрешил дяде Бартоломею отпраздновать свадьбу, пусть и не в большом зале, но все же… У советников и без этого забот сейчас полно.

Куизль молчал, и Магдалена болтала себе без умолку. Они шагали, глотая пыль, вслед за повозкой по широкому дощатому мосту. Рядом семенили Петер и Пауль. День клонился к вечеру. Последние несколько часов палач с дочерью и внуками провел в Тойерштадте, северном пригороде Бамберга, где крестьяне сеяли лук и лакрицу. Оба продукта славились далеко за пределами Бамберга, отчего местных жителей в шутку прозвали лукотопами. Однако местность вокруг монастыря Святого Гангольфа была засажена не только овощами. Всюду росли фруктовые деревья и цветы бесчисленных сортов, большинство из которых, правда, уже отцвели. Дороги здесь были шире, а дома хоть и поменьше городских, но куда приветливее и опрятнее.

Катарина попросила Магдалену помочь с украшением стола. Один только разговор со старой беззубой зеленщицей растянулся для палача на целую вечность. После этого Якоб поддался уговорам и отправился вместе с Магдаленой и внуками в Тойерштадт заказать к следующему воскресенью астр, очитков и безвременников. Теперь Куизль глубоко сожалел об этом решении. Хорошо хоть в Бамберге его никто не знал. В Шонгау палачу до конца жизни пришлось бы терпеть насмешки, если бы он не виселицы чинил, а вдыхал ароматы фиалок.

Но эта прогулка в Тойерштадт была не единственной его ошибкой. Ему вообще не следовало приезжать в Бамберг. Якоб проделал этот путь лишь по одной причине – ему хотелось повидаться с сыном Георгом, впервые за два года. И теперь палач увидел, что дядя совершенно его испортил. Георг стал строптивым и дерзким – более того, он восставал против отца и выгораживал его брата! Вчерашняя драка их немного сблизила, но по поведению Георга палач понял, что Бартоломей рассказал парню больше, чем ему, Якобу, того хотелось бы.

– Не понимаю, к чему вся эта возня со свадьбой, – проворчал Куизль через некоторое время.

Повозка впереди тащилась невыносимо медленно. Палач взял внуков за руки и протиснулся вперед нее. Внизу неспешно нес свои воды Регниц.

– Во всяком случае, нам с твоей мамой не нужно было никаких пиршеств. Да и денег не было. Пригласили знахарку Штехлин, живодера с помощником да ночного сторожа, вот и всё. И нам все равно было весело. Без этих так называемых друзей, родственников, кумовьев, дядь и теть, которым лишь бы пожрать задарма.

Магдалена с недоумением взглянула на отца:

– Тебе что же, не хотелось, чтобы брат и сестра разделили с тобой праздник?

– Ха, спроси у Барта! Он ни за что не приехал бы ко мне на свадьбу!

– Это еще почему? – Магдалена остановилась и схватила отца за локоть. – Что-то ведь произошло между вами… Не хочешь рассказать?

– Может, в другой раз. Что-то я устал. И если я ничего не путаю, моя будущая невестка еще о чем-то нас просила. Так что идем.

Якоб высвободил руку и двинулся дальше – через открытые городские ворота, потом по короткому переулку к рыбному кварталу, расположенному к северу от ратуши у левого рукава Регница. Магдалена с детьми следовала за ним на некотором отдалении.

Они действительно обещали Катарине подобрать у скорняка лисью шкуру для каймы к свадебному платью. Невестка Якоба подробно объяснила им дорогу, но отыскать нужный дом в хитросплетении улиц, ведущих иногда прямо к берегу, было нелегко. Вода плескалась о покосившиеся молы, и лодки покачивались на волнах. При многих домах имелись открытые к реке лодочные сараи, пахло тухлой рыбой и гнилыми сетями, развешанными на балконах и пристанях.

Якоб вынырнул из очередного тесного переулка, заканчивавшегося прямо у пристани. Несколько рыбаков смерили его недоверчивыми взглядами. Перед небольшим домиком слева на ветру колыхалось несколько кожаных лоскутов и хлопало по стене. На деревянной стойке сушилась еще окровавленная шкура косули. Куизль развернулся к Магдалене.

– Этот, наверное, – проговорил он. – Лучше тебе остаться с детьми на пристани, чтобы те не потонули. Я быстро.

Он постучал в дверь, и ему тут же открыл щуплый старик с морщинистым небритым лицом, спрятанным под шапкой из медвежьего меха. В нос ударил запах гнили; он был Куизлю куда ближе, чем аромат фиалок.

– Чего тебе? – спросил старик мрачно. – Ты от кожевника Йоханнеса? Так передай скряге, что его шкуры еще не готовы и не снижу цену ни на крейцер.

– Я от Катарины, невесты здешнего палача, – ответил Куизль. – Ей нужна лисья шкура покрасивее на свадебное платье.

– А, женитьба палача. – Человечек ухмыльнулся, обнажив три последних зуба. – Народ все чертыхается из-за того, что хозяин «Лешего» пускает палача в свое славное заведение. Так ведь, если кто помрет, воняет-то от всех одинаково. – Он хихикнул. – Кому, как не мне, это знать, я все-таки местный скорняк… Проходи, здоровяк.

Он поманил Якоба внутрь. Палачу пришлось пригнуться, чтобы протиснуться под низкую притолоку. Первая половина комнаты была сплошь завешана мехами. У стены стоял сундук, накрытый роскошной медвежьей шкурой. На Якоба таращились пустые глазницы, из отверстой пасти торчали острые зубы. На столе посреди комнаты лежало несколько скребков и шкурки куниц, ласок и хорьков. Над печью, подвешенные за уши, висели заячьи шкурки. Пахло дичью, охотой и смертью.

– А ты уверен, что Катарине не захочется барсучьего меха? – спросил старый скорняк и поворошил шкурки на столе. Отыскал красивый черный экземпляр и потряс у палача перед носом. – На вид, конечно, так и кричит, но ее сословию такие и положено носить… – Он вдруг замолчал и взглянул на палача с недоверием. – А ты вообще кто? Я тебя раньше не встречал.

– Я их родственник, – резко ответил Куизль и пожал плечами: – Катарина хотела лисий мех, я и принесу ей лисий мех. Сколько с меня?

Коротышка отмахнулся, отложил барсука в сторону и порылся в сундуке среди остатков пропахших плесенью, облезлых шкур.

– Не надо мне твоих денег, здоровяк. Наладить добрые отношения с будущей женой палача будет нелишним, верно? Тем более что лиса – это тебе не какой-нибудь горностай. – Он протянул Якобу рыжую, всю в дырах, шкуру. – Вот, возьми. Она на прошлой неделе угодила в мою ловушку. Кусалась и пеной брызгала во все стороны, пока я ее не прибил. По мне, так у скотины бешенство было. Жуткая зараза снова по лесу разбушевалась. Помнится, племянника моего зятя укусила лиса, и он…

Он замолчал, увидев, как Якоб склонился над сундуком, вынул другую шкуру и задумчиво повертел ее в руках. Шкура была темно-серая, с длинным хвостом, и на лапах висели острые когти.

– На что тебе волчья шкура? – спросил старик угрюмо. – Не думаю, что Катарина захочет нацепить ее на платье. – Он хихикнул и махнул рукой. – Ну в самом деле, это только для бедняков. Я вот совсем недавно сразу пять штук продать сумел. Повезло. Иначе не знаю, сколько б они еще тут гнили.

– Что ты там сумел?

Куизль уставился на скорняка, будто увидал привидение.

Коротышка нерешительно пожал плечами:

– Ну, мне это и самому показалось немного странным. Волчьи шкуры вообще-то никому не нужны. Несчастья, как говорят, приносят. А уж как в городе этот оборотень объявился, так тем более. Только вот когда у тебя за хорошую цену покупают дырявое старье, как-то не до вопросов. У меня еще осталось две штуки, так что, если надо…

– Как выглядел тот человек? – перебил его Куизль.

Старик сдвинул меховую шапку на затылок и крепко задумался.

– Точно уж и не помню. Забавный какой-то, если мне память не изменяет. Хм, погоди… – Тут он просиял: – Ага, вспомнил! У него борода была и шляпа с длинными полями. И сам он в плаще был. Точно!

Якоб сплюнул.

– Так выглядит каждый второй на улице. Больше ничего не помнишь?

– Нет, прости уж. – Коротышка нахмурил лоб: – А тебе зачем вдруг понадобилось?

– Спасибо за лису.

Оставив вопрос без ответа, Якоб отложил волчью шкуру, подхватил лисью и двинулся к выходу. В дверях он вдруг обернулся:

– И вот еще что. Если этот человек снова здесь появится, дай знать. Как ты сам сказал, с палачом поладить лишним не будет.

– Ты так и не сказал, кто ты такой, – ответил скорняк и недоверчиво сверкнул глазами. – Откуда мне знать, может, ты какой-нибудь прохвост, которого палач на ближайшем дереве вздернет?

– Я брат вашему палачу. И сам вздергиваю прохвостов. Прохвостов, а иногда и любопытных умников.

С этими словами Куизль развернулся и, пригнувшись, будто выбирался из кукольного домика, вышел на улицу.

Магдалена тем временем пыталась обуздать детей, чтобы те не скинули друг друга в воду. Некоторое время ребятишки играли в прятки среди развевающихся шкур и кож, но теперь затеяли драку в опасной близости от журчащей воды. Пауль был хоть и младше, но примерно одного роста с братом, и Петер, как всегда, оказался в проигрыше. В скором времени он лежал на причале, и Пауль безжалостно оттеснял его к краю.

– Мама, мама! Пауль хочет утопить меня, как ведьму! – кричал Петер.

– Господи, вы хоть раз можете поиграть как… как?..

Магдалена хотела сказать «девочки», но прикусила язык. Иногда во сне или в минуты спокойствия она видела у себя на коленях маленькую дочку, которой рассказывала сказки, как раньше Барбаре. Тогда возвращалось горе по умершему ребенку. Вот и теперь она ощутила горечь в горле. Магдалена всем сердцем любила сыновей, но чувствовала в них что-то такое, чего не сможет с ними разделить. Петер пошел в отца, а Пауль… Бывали дни, когда Магдалена пугалась вспышек его ярости.

Она подскочила к мальчикам и растащила их в стороны. К счастью, у нее осталось немного лакрицы из садов Тойерштадта. Магдалена дала каждому по полоске, они принялись за лакомство, и ссора осталась позади.

Женщина нетерпеливо поглядывала на дом скорняка. Где там отец застрял? На мгновение она даже пожалела, что не пошла с Барбарой на сегодняшнее представление. Но будущая тетка попросила ее о помощи. Магдалене и без того совестно было каждый день оставлять на нее сыновей, хоть Катарине и нравилось с ними возиться. Разумеется, ей хотелось своих детей. Почему, интересно, она до сих пор не нашла себе мужа? Катарина была из хорошей семьи. Может, несколько полновата, зато со всеми была приветлива и замечательно готовила. Магдалена знала, как нелегко палачу подыскать подходящую жену. Бартоломею действительно повезло, что…

Какой-то скрип вывел Магдалену из задумчивости. Она осторожно оглянулась и заметила человека, стоявшего на одном из причалов, за натянутой рыбацкой сетью.

Это определенно был мужчина, потому что на нем были шляпа и плащ. Кроме того, Магдалена различила, как ей показалось, бороду. Сперва она решила, что это один из местных рыбаков, но потом заметила, что он не работал с сетями, а просто стоял и наблюдал – очевидно, за ней и детьми. Может, это разбойник дожидается наступления темноты, чтобы напасть на них? Мужчина почему-то показался ей знакомым. Магдалена с беспокойством взглянула на небо. На западе багровый диск солнца уже опускался за Михельсберг, часть города уже укрывала тень. Магдалена раздумывала, что же могло задержать отца.

Она двинулась было к дому скорняка, но тут дверь распахнулась и навстречу вышел отец. В руках он, точно грязную тряпку, держал лисью шкуру. Вид у него был задумчивый.

Магдалена облегченно вздохнула. Она медленно шагнула ему навстречу, стараясь при этом двигаться так, словно ничего не случилось.

– Человек в шляпе, там, за сетью, видишь? – проговорила она вполголоса. – По-моему, он за нами наблюдает.

Палач посмотрел в сторону незнакомца и едва заметно вздрогнул. Потом кивнул:

– Да, вижу. И с удовольствием с ним побеседовал бы. С глазу на глаз, если ты понимаешь, о чем я, – добавил он со злостью.

Он развернулся, но Магдалена его удержала:

– Отец, что бы ты там ни задумал, помни, что ты уже не так молод. Я боюсь, как бы ты…

– Проклятье… В день, когда дочь будет тревожиться о моем возрасте, я по собственной воле лягу в могилу! – сердито перебил ее палач. – Но прежде я хочу задать тому парню несколько вопросов. Подожди здесь.

Он почти бесшумно скрылся за стойкой с кабаньей шкурой, только доски тихо поскрипывали под ногами. Вскоре стих и этот звук.

Магдалена вздохнула и покачала головой.

– Дед у вас жуткий упрямец, да еще и дуралей, знаете? – сказала она сыновьям.

Дети мирно лакомились лакрицами и болтали ногами с причала.

– Ты и про Георга так говоришь, – отозвался Петер. – И про папу. И про возчиков в Шонгау, которые вечно играют в карты и напиваются у Земера. Получается, мама, все мужчины – упрямцы и дуралеи?

Магдалена невольно усмехнулась:

– Ну, во всяком случае, большинство. Но ваш дед самый твердолобый из всех. Лишь бы он этот свой лоб как-нибудь не расшиб…

Под прикрытием развешанных шкур палач прокрался за дом скорняка, а оттуда двинулся по пыльному переулку, что тянулся вдоль реки и вел к другим причалам. Игравшие в грязи дети испуганно поднимали глаза, когда мимо проносился свирепый гигант в развевающемся плаще.

Мысли вихрем кружили в голове. Когда Якоб увидел в сундуке у скорняка волчью шкуру, его вдруг осенила странная мысль. До того странная, что вполне могла навести на след. Особенно после того, как выяснилось, что совсем недавно кто-то купил у скорняка целую кучу этих шкур.

Неужели правда?

Куизлю хотелось как можно скорее проверить свои подозрения. Если этот человек за сетями и вправду тот самый, о котором говорил скорняк, то скоро все прояснится.

Но если это так, то зачем он вернулся?

Справа от переулка сбегала грязная тропа, к тому самому причалу, где притаился незнакомец. Куизль прижался к стене дома. Краем глаза он заметил, что с лодок за ним недоверчиво наблюдают несколько рыбаков. Но сейчас ему не было до этого дела. Он глубоко вдохнул и шагнул на тропу.

Незнакомец стоял на том же самом месте. В сумерках вырисовывался лишь его силуэт. Якоб разглядел только плащ и шляпу с широкими полями. Он медленно шагнул на причал. Попасть сюда можно был только по тропе, так что бежать его жертве, в общем-то, некуда. Разве что незнакомец затеет драку. Но и в драке палач был далеко не новичком.

– Эй, ты! – окликнул он незнакомца. – Подойди-ка. Разговор есть.

Мужчина понял, что его обнаружили, и на секунду замер, точно застигнутое врасплох животное. А потом сделал такое, на что Куизль никак не рассчитывал.

Он прыгнул.

До ближайшего причала было не менее трех шагов, но незнакомец уверенно приземлился на скрипучие доски. Казалось, он сейчас упадет на спину, но бородач тут же выправился и побежал с причала к набережной. Куизль заметил, что незнакомец чуть прихрамывает, и невольно вздрогнул. Якоб знал лишь одного хромого человека в Бамберге – собственного брата.

«Но ведь этого не может быть! – подумал он. – Или все-таки может?»

Палач с проклятиями развернулся и бросился обратно в переулок, загроможденный перевернутыми лодками, тележками и бочками. Человек в шляпе опережал его шагов на двадцать, и Куизлю вспомнились слова Магдалены. Он и в самом деле был уже не молод. В схватке мог положиться на опыт, но в беге начал уступать молодым. И все-таки Якоб наверстал несколько метров. Тогда незнакомец резко повернул и снова побежал к одному из причалов.

– Вот ты и попался, – прохрипел Куизль.

Палач вылетел на причал и только тогда понял, что задумал беглец. К одному из столбиков была привязана лодка с небрежно брошенными веслами. Незнакомец легко прыгнул в нее, выхватил нож и в мгновение ока перерезал канат. Когда Якоб добежал до конца причала, лодку уже относило течением. Расстояние увеличивалось с каждой секундой.

Времени на размышления не оставалось. Якоб просто промчался дальше, чтобы сохранить скорость разбега. Оттолкнулся обеими ногами, прыгнул за лодкой и…

…плюхнулся рядом.

Его захлестнуло холодное течение, и в следующий миг одежда промокла насквозь и стала тянуть ко дну. Извернувшись, Куизль стянул с себя тяжелый плащ и только потом в несколько сильных толчков вынырнул на поверхность. Загребая руками, он хрипло вздохнул и огляделся.

Лодка отплыла уже на значительное расстояние и теперь неспешно скользила вниз по течению. Якоб успел заметить, как незнакомец вставил весла в уключины и сделал несколько мощных гребков.

Затем лодка скрылась за изгибом реки.

Человек в лодке тяжело переводил дух. Мимо неспешно проплывали маленькие дома рыбацкого квартала с их балконами и причалами. Над Бамбергом сгущались сумерки, но в этот раз тени не исполняли его предвкушением, а вселяли страх. Нога болела, и сам он дрожал всем телом. Очевидно, перепрыгнув на другой причал, он ко всему прочему еще и подвернул лодыжку. Ничего серьезного, но это происшествие показало, что он тоже был уязвим.

В первый раз он из охотника превратился в жертву.

Человек тихо выругал себя за то, что снова явился к скорняку. Но в прошлый раз ему так понравились эти замечательные шкуры, что он решил купить и две оставшиеся, чтобы в них продолжить свои набеги. Ему стал нравиться их мускусный запах, мягкий мех – заворачиваясь в них, он становился другим. В первый раз он напал в ней на жену аптекаря. Шкура была как вторая кожа, давала защиту и превращала в нечто чудовищное.

Нечто такое, чего люди боялись. Боялись так сильно, как боялся когда-то он сам.

Но потом человек совершил непростительную ошибку. Разглядывая свою возможную жертву, он ощущал могущество, мнил себя незаметным, почти невидимым. Это сладостное чувство чуть его не погубило. Он прикусил губу от досады. Плащ, шляпа и борода хорошо скрывали его истинное лицо, но следовало быть осмотрительнее…

Домов вдоль берега становилось все меньше; вот мимо проплыли несколько сараев, старая мельница – и начался лес, царство зарослей и зверья. Царство, где человек с каждым разом чувствовал себя все лучше. Особенно теперь, когда близилась ночь. В последнее время он ждал ее наступления с возрастающим нетерпением.

Старый Шварцконц признался быстрее всех – и умер раньше остальных. Первая женщина, что постарше, тоже долго не продержалась. У нее остановилось сердце от страха, и пришлось избавиться от трупа обычным способом. Но он быстро учился. Следующая на очереди молодая женщина выдержала четыре допроса, прежде чем умерла.

Тогда он впервые почувствовал жалость. Чувство, которое он сразу же подавил. Сочувствие означало слабость, а ему нельзя выказывать слабости! И все-таки он затягивал с допросом следующей жертвы, жены аптекаря. Всякий раз, когда он смотрел ей в глаза, по телу у него пробегали мурашки, и он самому себе был противен.

Но, к счастью, прошлой ночью ему подвернулся Тадеуш Васольд.

Старый дурак сам пришел к нему в руки. Каким наслаждением было смотреть в его морщинистое, онемевшее от страха лицо! Чувство возмездия было сладким, как густой золотистый мед. Теперь старик связанным дожидался в камере следующего допроса.

Признавайся, колдун, признавайся…

Старик был пятым по счету.

При этом высшее удовлетворение еще только предстояло. Сколько лет он ждал, когда его лучший план наконец воплотится в жизнь… Теперь ждать осталось недолго.

Всего трое…

Из леса донесся волчий вой. Он прислушался. Казалось, звери приветствовали его. Он испытал странное чувство родства, дома. До сих пор совершенно неведомое.

Волки принимали его в свою стаю.

 

7

30 октября 1668 года от Рождества Христова, утром в доме палача

Следующим утром Куизли сидели за столом и ели из общей миски ячменную кашу, которую Магдалена приготовила спозаранку. До свадьбы оставалось всего четыре дня, и до тех пор каждому следовало заниматься своими повседневными делами или помогать с приготовлениями.

Бартоломей с Георгом уже ушли к городскому рву. Совет поручил им выгрести зловонные нечистоты, которые давно забили ров. Это неблагодарное занятие тоже входило в обязанности палача, и Бартоломею, по его же словам, оно было противнее пыток. Якоб обещал ему помочь, но прежде следовало заменить несколько дранок на крыше. Катарине надо было помочь отцу в ратуше, и Магдалена с Барбарой хотели напечь хлеба.

Петер и Пауль играли в салочки с соседскими детьми и вели себя на редкость мирно, поэтому взрослые впервые за долгое время смогли сосредоточиться на себе. Хоть с ними и не было Георга и внешние обстоятельства не очень-то располагали.

Магдалена подула на ложку, чтобы немного остудить кашу. При этом она все думала о том жутком человеке, которого отец преследовал накануне вечером. Палач вернулся к дому мокрый с ног до головы и без плаща. По блеску в его глазах Магдалена поняла, что с расспросами к нему лучше не приставать, и до сих пор ничего не спрашивала. Но теперь не выдержала и сказала:

– Ты так и не объяснил, почему вдруг погнался за тем человеком. А продрог-то, хорошо хоть не заболел. – Она покачала головой: – Чтобы осенью свалиться в реку, да в твоем возрасте… К тому же плащ твой стоил уйму денег. Ты хоть знаешь…

– Если мне понадобится нянька, я дам тебе знать. – Палач презрительно фыркнул: – Ты хуже, чем моя Анна когда-то, помилуй Господи ее душу… – На мгновение он уставился в пустоту, а потом быстро продолжил: – Ну да ладно, я и сам хотел рассказать, что случилось. Скорняк описал мне человека, который на прошлой неделе купил у него пять волчьих шкур. И человек, который наблюдал за тобой, точно подходил под это описание.

Магдалена наморщила лоб:

– Волчьи шкуры? Но почему…

– По мне, так слишком много расползлось слухов об этих оборотнях, – перебил ее палач. – И если кто-то покупает пять волчьих шкур, я чую неладное, особенно если этот кто-то от меня удирает. Мне вот любопытно, на что они ему. Может, он сделает из них большой плащ? Такой, чтобы можно было спрятаться в нем…

– Подождите. Хотите сказать, этот человек накупил волчьих шкур, чтобы переодеться в оборотня? – Симон задумчиво отложил ложку в сторону. – Но зачем ему это делать?

– Чтобы нагнать на жителей страху… Чтобы никто его не узнал, когда он зверствует… Кто знает. – Куизль пожал плечами и полез в карман за табаком. – Может, здесь и в самом деле завелся оборотень. Я слышал, некоторые из них влезают в шкуры, чтобы принять звериное обличье.

– Так вы верите в оборотней? – недоверчиво спросил Симон.

– Я за свою жизнь повидал столько зла и безумия, так разве не может быть и оборотней? Ну или хотя бы людей, которые всерьез мнят себя таковыми…

Палач развязал мешочек и принялся набивать трубку табаком.

– В лесах обитают самые жалкие существа, – продолжал он при этом. – Изгнанники, сумасшедшие, скорее уже звери, чем люди. Мне самому как-то раз довелось колесовать одного такого. Он с детства жил в лесу, а во время голода в сорок девятом году стал охотиться на людей и есть их. Особенно беглых детей. Мясо у них, мол, особенно нежное, как он сказал потом на дыбе. Вот оборотень он или нет? – Куизль поднес к набитой трубке горящую лучину и принялся с наслаждением попыхивать. – Не знаю. Но он в любом случае представлял опасность для людей, и его следовало устранить.

– Ну, в нашем случае, к сожалению, не так все ясно, – заметил Симон. – Боюсь, эта комиссия во главе с викарием будет просто хватать всякого подозреваемого и подвергать пыткам, лишь бы найти виновного.

Фронвизер еще вчера рассказал им о первом собрании и намерениях советников без лишних церемоний искоренить зло.

Куизль усмехнулся:

– Тем лучше для Бартоломея. Тогда он получит свой новый дом даже раньше, чем рассчитывал.

– Ты… ты отвратителен, отец! Как ты можешь говорить такое о собственном брате?

Магдалена взглянула на Барбару и не поверила своим ушам. До сих пор младшая сестра молчала и с задумчивым видом сидела в углу стола, словно до разговора ей не было никакого дела. И вообще со вчерашнего вечера по губам ее блуждала улыбка. Барбара особо не рассказывала о вчерашнем выступлении с Матео и другими артистами, но этого и не требовалось. Слишком долго ее не было после представления, и Магдалена даже догадывалась, с кем она пропадала. Пока что она поделилась своим предположением только с Симоном, и тот время от времени бросал на нее понимающий взгляд.

Теперь улыбки на губах Барбары как не бывало.

– Георг правильно говорит, – продолжала она, со злостью глядя на отца. – Как только мы приехали в Бамберг, ты сразу ополчился на своего брата! Что он тебе такого сделал? Ты… тебе просто завидно, что он удачливее тебя. И что он, в отличие от тебя, нашел себе новую жену.

Куизль наотмашь ударил дочь по правой щеке. Барбара не вскрикнула, но Магдалена видела, что она с трудом сдерживает слезы.

– Не смей так с отцом разговаривать, ясно? – прорычал палач. – Ты и твой нахальный братец. Что вы знаете обо мне и Бартоломее?

– Что мы знаем? – тихо спросила Магдалена. – В общем-то, ничего. Потому что ты нам и не рассказывал никогда.

– И не буду рассказывать. Нечего вмешиваться в дела, которые вас не касаются. Так, а теперь я пойду ко рву и помогу разгрести дерьмо вашему треклятому дяде. Все лучше, чем выслушивать тут ваши нравоучения.

Но не успел палач подняться из-за стола, как дверь вдруг с треском распахнулась. На пороге, хватая ртом воздух, стоял Георг.

– По… попался! – прохрипел он.

– Кто попался? – спросила Магдалена в недоумении.

– Ну, кто же еще? Оборотень! – ответил Георг, и глаза у него сверкнули. – Я сам видел, как стражники его увели. У него нашли волчью шкуру, и несколько горожан уже опознали его! Но он, как говорят, не желает признаваться. Нам с дядей Бартоломеем следует как можно скорее допросить его с пристрастием.

Барбара закрыла рот ладонью.

– Господи, и кто же это? – спросила она взволнованно.

Георг ухмыльнулся:

– Кто-то из артистов. Некий Матео, итальянец какой-то… Лично я сразу понял, что с этими артистами что-то не так.

В наступившей тишине юноша растерянно переводил взгляд с одного на другого.

– Что случилось? – спросил он. – Я что-то не так сказал?

Магдалена взглянула на сестру: та не проронила ни слова. Симон рядом с ней смущенно уставился в пол. Только отец, единственный, кто не знал о трепетном отношении Барбары к Матео, пожал плечами.

– Да, вот жернова и закрутились, – проворчал он. – Но тут уж ничего не поделаешь, всегда одно и то же. Людям нужен виноватый, и чем скорее, тем лучше. А Бартоломею – заработок. Вот увидите…

– Матео невиновен! – в отчаянии крикнула Барбара. – Никакой он не оборотень! А если кто утверждает обратное, тот… тот…

Она судорожно всхлипнула и обмякла. Магдалена привлекла ее к себе и стала успокаивать, как маленького ребенка.

Георг так и застыл с разинутым ртом на пороге.

– Так ты знаешь этого парня? – спросил он наконец. – Но почему…

– Что ж, Георг, я так догадываюсь, мы одни с тобою в дураках. – Палач скрестил руки на могучей груди. – Может, кто-нибудь из почтенных домочадцев объяснит мне, в чем дело?

Симон прокашлялся:

– Ну, подробностей я не знаю, но, судя по всему… Барбара и этот Матео… ну, между ними что-то есть…

– Влюбилась она в парня! Неужели так трудно это понять, мужичье вы неотесанное?

Магдалена коротко взглянула на них, утешая всхлипывающую Барбару.

– Мы же были позавчера на представлении, – добавила она чуть спокойнее. – Ну, и вчера Барбара снова отправилась в этот театр, и ей даже разрешили немного помочь Матео во время представления. Она говорит, что они вместе стояли на сцене. И с тех пор, видимо, сблизились…

– Моя дочь стояла на сцене? – Палач беспомощно мотнул головой. – Вместе с этими приблудными шутами, которым лишь бы кошелек из кармана выудить? – Он со злостью сжал кулаки. – Черт возьми, вас хоть раз можно оставить одних и чтоб потом краснеть не пришлось!

– Артисты почти такие же нечестивые, как палачи, – сухо ответила Магдалена. – В этом отношении Барбара была среди своих.

– Ха, так ты еще и выгораживаешь ее? – Куизль мрачно рассмеялся. – Может, ей тогда выйти за парня?

– Ну, пока этот Матео сидит в тюрьме, за него вряд ли кто-нибудь выйдет, – заметил Симон нерешительно. – И если не случится какого-нибудь чуда, в ближайшее время за него примется ваш брат с Георгом.

– Чудовище! Изверг! – Барбара вдруг вскочила, бросилась на Георга и принялась колотить его маленькими кулаками. – Если ты его хоть пальцем тронешь, ты мне не брат! Я… я глаза тебе выцарапаю! Я…

– Барбара, Барбара! Прошу тебя, послушай!

Георг пытался схватить сестру за руки, но та всякий раз изворачивалась, как кошка.

– Я-то что могу сделать? – сетовал юноша. – Даже если ты не веришь, что Матео виновен, эта новая комиссия приказала допросить его с пристрастием. Я ему ничем не могу помочь!

– Ты… чудовище! Животное! Дьявол бы забрал всех палачей!

Вне себя от горя и злости Барбара продолжала колотить брата. В конце концов вмешался Куизль. Он схватил дочь за руки, смял их в одной ладони, словно тисками, а другой влепил звонкую пощечину.

Барбара резко замолчала и уставилась на отца. Она вся тряслась, но пощечина, по крайней мере, немного ее успокоила.

– А теперь хорошенько меня послушай, Барбара, – начал палач медленно и твердым голосом. – Ты не того колотишь. Георг не виноват в том, что твой Матео сидит в тюрьме. Ему и Бартоломею ничего не остается, кроме как пытать его. Твой дядя пока что палач в этом городе. Ты знаешь, что это означает.

Он выпустил дочь и прошел к мечу, висевшему в красном углу. Барбара неподвижно стояла посреди комнаты, поджав губы в тонкую линию.

– Такая у нас работа, – продолжал палач, показывая на меч. – Не мы ее выбирали, Господь уготовил нам это место. – Он старался говорить успокаивающе. – Но я могу поговорить с Бартоломеем. Если этот Матео будет сговорчив, найдется средство безболезненно отправить его в рай.

– Это все, что ты можешь предложить? – глухо проговорила Барбара. – Убить Матео как… как больную дворнягу, хоть вы и сами не верите, что он оборотень?

– Ты слышала, что сказал отец, – ответил Георг. – Мы только орудия, и…

– Тогда вот что я скажу вам, орудия, – перебила его Барбара, медленно продвигаясь спиной к двери. Голос у нее был холодный и решительный не по годам. – Я ухожу. И вернусь, только когда вы вызволите Матео из тюрьмы. – Она взглянула на отца: – Я знаю, ты можешь. Ты уже помогал другим. Если его не освободят, сэру Малькольму понадобится новый актер для женских ролей. И это буду я, потому что, клянусь, у меня талант!

Барбара захлопнула за собой дверь, и никто не двинулся с места.

– Похоже, у нас серьезные неприятности, – нарушил молчание Симон. Затем со вздохом добавил: – Потому что одно я знаю точно: Барбара говорила всерьез. Все-таки она, как и все вы, дьявольски упрямая Куизль.

* * *

В крипте бамбергского собора викарий Себастьян Харзее стоял на коленях перед простым алтарем и пытался всецело посвятить себя Господу. Это было не так просто, потому что под громадными, выкрашенными в белый церковными сводами даже в разгар недели суета была, как в голубятне. В боковых нефах и отдельных часовнях проходили богослужения, благочестивые грешники наведывались к своим исповедникам, и нищие дремали на церковных скамьях, пока их не прогонял ризничий.

Себастьян Харзее закрыл глаза и постарался отрешиться от шума наверху. В последние дни от громких звуков у него сильно болела голова. Как же он ненавидел эту суматоху! Иисус разве не вышвырнул из храма всех ростовщиков и крикливых торгашей? Будь его, Себастьяна, воля, он превратил бы этот собор в оплот тишины. Если хочешь услышать Господа, лучше помолчать и прислушаться.

Однако молчать и слушать жители Бамберга давно разучились.

Викарий вздохнул и перекрестился, после чего лег животом на холодный каменный пол и раскинул руки. Поза смирения, которую он полюбил еще юнцом. Большинству людей не хватало смирения. Особенно этим набирающим силу патрициям, что всякий раз отворачивались от Господа и думали лишь о презренном металле. Простые люди были по большей части верующими и преданными, но и они все чаще роптали против католической церкви и божественного уклада. Совсем недавно до Харзее дошли слухи, что городской палач собрался отпраздновать свадьбу в Банкетном доме. Совсем как порядочный человек! Вероятно, Совет позволил ему это, потому что его тесть служил младшим секретарем. Именно эти неуловимые перемены были столь ненавистны викарию. Ведь Господь каждому уготовил свое место в этой жизни. Кайзерам, епископам, ремесленникам, крестьянам – и палачам. Пошатнуть эти устои было богохульством! Что ж, если события и дальше будут развиваться так же хорошо, Харзее не допустит этого свадебного празднества.

А события развивались хорошо, просто замечательно.

Себастьяну вспомнились времена сорокалетней давности. Тогда в Бамберге на короткое время воцарилась истинная вера: в борьбе против колдовства церковь вновь обрела былую силу. В тот год в городе сожгли почти тысячу человек. Харзее и сам не верил, что все они ведьмы и колдуны, но жесткие действия вновь вернули Бамберг в лоно церкви, а ради этого можно пойти на любые жертвы. Викарий улыбнулся и прижался щекой к холодному камню.

Господь узнает своих…

Сам он во времена преследований был юным студентом теологии. Однако его отцу, почтенному советнику и ярому католику Георгу Харзее, с несколькими соратниками удалось извести врагов церкви и на краткое время превратить Бамберг во второй Иерусалим. Власть патрициев казалась сломленной, князь-епископ вновь одержал верх! Они созвали специальный Совет, создали тюрьму и устроили в городе подлинное чистилище. Суд, который отличал правду от лжи, очищал душу и предавал огню бесполезную плоть.

А потом началась война – и вместе с нею шведские еретики положили конец многообещающему эксперименту. Епископ бежал в Австрию, и патриции снова одержали верх. Нынешний епископ, Филипп фон Ринек, слаб. Замки, садоводство и диковинные звери интересовали его больше, чем сохранение веры.

Но вот Господь дал ему, викарию Себастьяну Харзее, одному из вернейших своих служителей, новое орудие. С его помощью он сможет вернуть заблудшую паству на путь истинный.

Оборотня.

Харзее приподнялся, потому что с правой стороны у него снова зачесалась шея. Кто-то укусил его пару дней назад – наверное, во сне. Ранка была маленькая, но постоянно сочилась и чесалась просто невыносимо. Вообще-то он давно хотел обратиться по этому поводу к мастеру Самуилу, но счел это неуместным после сегодняшнего Совета, когда лейб-медик стал возражать ему. Может, этот зуд как-нибудь прекратится сам по себе… Викарий закрыл глаза и сосредоточился на насущном.

Когда только начали пропадать люди, Харзее не придал этому значения. Рядовой случай для городской стражи. Но потом вдруг заговорили про мохнатого монстра, начались пересуды, поползли слухи, и снежный ком пришел в движение. Викарию оставалось лишь придать ему нужное направление.

Лишь исчезновение Тадеуша Васольда, хорошего друга его семьи, немного обеспокоило Себастьяна. Вместе с отцом Харзее он боролся в то время с врагами церкви. Старый советник был одним из них. Даже толстому Георгу Шварцконцу было до него далеко. Последний тоже был когда-то соратником отца, но в последние годы все чаще стал предаваться мирскому. Харзее воспринимал его смерть как заслуженное наказание. А вот ужасное похищение Васольда и его вероятная гибель, наоборот, внушали страх. Зло подбиралось все ближе. Себастьян уже сам чувствовал зловонное дыхание оборотня…

Харзее сильнее прижался к каменному полу, словно хотел слиться с собором воедино. У него закружилась голова, как это часто бывало в последние дни, и по телу, казалось, расползался жар. Нельзя сейчас болеть. Только не сейчас, когда цель так близка!

Себастьян с облегчением подумал о том, как быстро им удалось выследить монстра. Он сам отдал распоряжение обыскать ранним утром первую труппу, которая уже обратила на себя внимание своими демоническими выходками в Банкетном доме. И они не прогадали! В одном из сундуков обнаружили несколько сшитых волчьих шкур, с помощью которых оборотень превращался по ночам в чудовище. Какие еще требовались доказательства? Даже предводитель этих бродяг и шарлатанов пришел в ужас. Но Харзее был уверен: эта шкура будет не единственной, уж он об этом позаботится. Сорок лет назад тоже началось с одной ведьмы, а под конец их были сотни.

Викарий поцеловал пыльный пол. Потом поднялся, возблагодарил Господа и стал подниматься из крипты в собор. При этом каждый шаг давался ему с трудом. С него градом катил пот, и проклятая ранка на шее опять зачесалась.

Похоже, он действительно подхватил какую-то лихорадку. Харзее вознес молитву небесам, чтобы Господь в ближайшие дни уберег его от болезней.

Пора бы выследить очередного оборотня.

* * *

Погруженный в мрачные раздумья, Куизль сидел в красном углу в доме палача и до хруста сжимал кулаки. Он обладал медвежьей силой и острым умом, но редко чувствовал себя таким беспомощным, как теперь, когда младшая дочь сбежала от него.

Сначала Георг, а теперь еще и Барбара. Что же сказала бы на это моя Анна-Мария? Ох, Анна, как мне тебя не хватает!

Остальные молча сидели рядом. Палач со злостью ударил кулаком по столу, и все разом вздрогнули.

– И что ей в голову взбрело, этой девке! – выругался Куизль, чтобы выпустить пар. – Связалась с каким-то артистом, да еще угрожает мне! За волосы уволоку ее в Шонгау!

– Ну а потом что? И там привяжешь ее за волосы? – Магдалена насмешливо взглянула на него. – Ты же знаешь Барбару. Голову дам на отсечение, что она снова от тебя сбежит, если ты ей сейчас не поможешь. Она же влюбилась в парня, а тут не помогут ни уговоры, ни сила.

– Она снова успокоится, тебе так не кажется? – спросил Георг нерешительно.

Магдалена покачала головой:

– Вы, мужчины, ничего в этом не смыслите. Если сейчас оставить Барбару в беде, она сбежит от нас навсегда. Я это нутром чувствую.

Куизль сухо рассмеялся.

– Ну и что же я, по-твоему, должен сделать? Пойти в тюрьму сказать стражникам, что Матео невиновен, и просто забрать его? Или сразу же надавать им по морде?

– Тем не менее вы можете поговорить с братом, – вмешался Симон. – Есть же средства и способы немного оттянуть допрос. Вы это лучше меня знаете. Вспомните Штехлин.

Палач молчал и скрипел зубами. Действительно, почти десять лет назад он спас знахарку Марту Штехлин от ужасных пыток, оттягивая допросы при помощи всевозможных уловок. Но то было в его родном городе, где он знал советников и мог оценить собственные возможности. А здесь палачом был его брат… Что, интересно, скажет Бартоломей, если Якоб попросит его об этом?

Он наверняка мне отплатит…

– Я знаю, что дядя не любит пытки, – заметил Георг задумчиво, словно прочел мысли отца. – Они наводят на него ужас, как и затяжные казни. Думаю, будь его воля, он бы только и возился с собаками в лесу и зверинцем епископа. Если убедить его, что этот Матео действительно невиновен…

– Он невиновен, – перебил его Куизль. – Тут и думать нечего. Эти артисты в городе всего несколько дней, а первый человек пропал больше месяца назад. И все эти случаи как-то связаны между собой, хоть я и не знаю пока, как и почему. Так что артисты тут ни при чем. Нет, кто-то другой давно ошивается в городе или его окрестностях…

Симон нахмурился:

– Вы правы. Но даже если логика говорит об обратном…

– Это вовсе не значит, что у советников перестанет свербеть в жирной заднице. Знаю. – Куизль пренебрежительно фыркнул. – Колдовством можно объяснить все, что душе угодно. И этой чертовой комиссии нужен виновный, хотя бы затем, чтобы удержать горожан в узде. И местных трогать не станут, раз уж все можно спихнуть на Матео. Даже если нам удастся оттянуть допрос, рано или поздно парень отправится на костер. Это ясно как божий день.

– Разве что мы прежде найдем настоящего преступника. – Магдалена скрестила руки и с нетерпением посмотрела на остальных: – Ну что же вы! Нам ведь уже случалось выслеживать злодеев.

– Вот только в роли злодея теперь настоящий оборотень. – Симон склонил голову. – Или, по крайней мере, тот, кто в него переодевается, если верить предположениям твоего отца… – Тут он просиял. – Эта шкура, которую якобы нашли у Матео! Что, если настоящий преступник подкинул ее, чтобы отвести от себя подозрение?

Магдалена кивнула:

– Не исключено. В любом случае с Матео нужно кому-нибудь поговорить. Может, он сам знает, кто за этим стоит.

– Поговорить можем мы с дядей Бартоломеем, – нерешительно отозвался Георг. – Если, конечно, дядя поможет нам… – Он вздохнул: – В любом случае я сделаю все, чтобы вернуть сестру! Хотя для меня эти артисты так и останутся беспутными шарлатанами.

– Кому-то надо поискать Барбару. – Якоб тяжело поднялся из-за стола. – Не хватало еще, чтоб она чего-нибудь натворила. Может, мне самому…

– Ни в коем случае, лучше оставь как есть, – возразила Магдалена и тронула отца за руку. – Ты и без того достаточно дров наломал своими грубыми выходками. Это наше, женское дело. – Она мрачно улыбнулась. – И я, кажется, знаю, где искать Барбару.

 

8

30 октября 1668 года от Рождества Христова, утром

Магдалена спешила по улицам Бамберга и на ходу обдумывала ужасные события, о которых только что узнала. Юного Матео объявили оборотнем! Она видела по глазам Барбары, как рушится ее мир, и прекрасно понимала горечь и злость младшей сестры. И сознавала, что жернова правосудия теперь завертятся, не ведая жалости. Чтобы у Матео появился хотя бы ничтожный шанс, им следовало предъявить Совету настоящего злодея. Но возможно ли это в принципе?

Женщина мчалась вдоль зловонного рва, потом свернула на Длинную улицу. В этот час там теснились ремесленники и крестьяне, возвращавшиеся с овощного рынка. Магдалена прокладывала себе путь среди галдящих торговок и бранящихся извозчиков, пока не вышла наконец к порту и Банкетному дому. Она не сомневалась, что Барбара попросит приюта у артистов. Больше Магдалена в городе никого не знала, а после того, как Барбара помогла сэру Малькольму и его труппе на представлении, они наверняка сдружились.

Женщина ворвалась в Банкетный дом и, перескакивая сразу через две ступеньки, взлетела по лестнице. Задыхаясь, она вбежала в зал, и взору ее предстало печальное зрелище. Артисты сидели на полу среди разворошенных ящиков и сундуков и предавались унынию. Всюду валялись костюмы, частью разорванные, одна из кулис, с изображением темного леса, была разрезана вдоль, по всему полу остались грязные следы солдатских сапог. Стражники хозяйничали здесь, как мародерствующие ландскнехты.

Заметив Магдалену, сэр Малькольм поднял голову. Губы его растянулись в печальной улыбке.

– А, прекрасная дочь палача, – сказал он с тоской в голосе. – Что ж, боюсь, сегодня мы не сможем дать представление, my dear. – Он обвел рукой окружающий его беспорядок. – Сначала нужно прибраться здесь. А потом посмотрим, разрешат ли нам вообще выступать в Бамберге.

– Что же тут произошло? – спросила Магдалена. Она еще не перевела дух после подъема.

– Утром явились стражники и все здесь перевернули, – пояснил усталым голосом Маркус Зальтер, сидевший рядом с сэром Малькольмом. Он был бледнее обычного, под глазами темнели круги. – У нас у каждого есть свой ящик, где хранятся костюмы и личное имущество. Они переворошили всё, и в ящике Матео обнаружили волчьи шкуры. Понятия не имею, на что они ему.

– И он признался, что это его шкуры? – спросила Магдалена.

Маркус покачал головой:

– Он все отрицал. Признаюсь честно, я и сам в недоумении. Но стражникам не было до этого дела, они просто забрали его. Как я слышал, уже появилось несколько свидетелей, которые якобы видели его в зверином обличье.

Сэр Малькольм вздохнул:

– Да-да, судя по всему, парню есть что скрывать. Темная душа, которую ни один из нас не разглядел…

– Хотите сказать, вы действительно верите, что Матео как-то связан с этим чудищем?

Магдалена изумленно уставилась на сэра Малькольма, но тот лишь пожал плечами:

– Разве можно заглянуть человеку в душу? Я лишь знаю, что должен уберечь свою труппу. Если бы мы стали защищать Матео, они бы нас всех забрали. Мы еще пользуемся благоволением епископа, но все может перемениться. Особенно теперь, когда в Бамберге обосновался проклятый Жискар со своей труппой! – Сэр Малькольм закатил глаза и продолжил торжественным голосом: – Иногда приходится жертвовать малым, чтобы сохранить целое, не так ли? Думаю, надо будет посвятить Матео пьесу. Какой-нибудь героический эпос, может, «Генриха Пятого»…

– Но… но это же гнусно! Неужели вы все так считаете?

Магдалена в ужасе огляделась, но увидела лишь безучастные лица. Некоторые из артистов отворачивались и смотрели в пол, словно углядели там что-то интересное. Только Маркус Зальтер не отвел глаза.

– Боюсь, сэр Малькольм прав, – сказал он мягким голосом. – Мы не можем помочь Матео. Все-таки эти шкуры лежали у него в ящике. И мы понятия не имеем, как они там оказались.

– А вы не думали, что кто-нибудь мог их подкинуть? – резко ответила Магдалена. – Может, сами стражники, чтобы представить наконец горожанам виновного? И кто годится на эту роль лучше приблудного чужака, по которому никто не станет грустить?

Последовало ледяное молчание. Магдалена выждала немного и продолжила:

– Я, в общем-то, не из-за Матео пришла, а из-за сестры. Я уже знаю, что Барбара с Матео более близки, чем хотелось бы моему отцу… Скажите честно, она у вас?

Сэр Малькольм помотал головой:

– К сожалению, нет. Хотя мы будем рады ей в любое время. Скажу честно, вчера мы даже сделали ей предложение. У девочки явный талант. И теперь, когда Матео… ну, не с нами, нам нужен кто-то новый для женских ролей.

– Что вы ей сделали?

У Магдалены перехватило дыхание. Теперь ей стало ясно, что имела в виду Барбара своими странными намеками.

– Глупцы, вы хоть понимаете, что сделает с вами мой отец, если узнает? Вы… вы…

Магдалена покачала головой, не в силах сказать что-то еще, и бросилась прочь из зала.

Она уже спускалась по лестнице, когда за спиной раздался голос:

– Магдалена, постойте!

Следом за ней спешил Маркус Зальтер.

– Я видел вашу сестру! – кричал он. – Она была внизу, во дворе. Видимо, хотела к нам. Но потом вдруг развернулась и пошла в «Леший». Может, вы застанете ее там.

– Трактир «У лешего»? – Магдалена наморщила лоб. – Что ей понадобилось… – Но тут она хлопнула себя по лбу: – Точно! И как я раньше не додумалась!

Женщина собралась было дальше, однако Маркус снова тронул ее за плечо.

– Магдалена, поверьте, – взмолился он, – мне жаль, что так случилось с Матео. И вы правы в своем предположении. Сундуки стояли в соседней комнате. Стражникам не составило бы никакого труда подложить шкуры в ящик Матео.

– Если они стояли в соседней комнате, это мог бы сделать кто угодно, – ответила Магдалена задумчиво. – Подождите! Сэр Малькольм ведь говорил про эту вторую труппу. Что, если кто-то из них подложил Матео шкуры, чтобы избавиться от назойливых соперников?

Драматург нерешительно кивнул:

– Вы правы, об этом я еще не задумывался. Вот только вчера сэр Малькольм крепко поспорил с Жискаром Броле. И Матео, видимо, тоже оказался замешан в этом. Ничего удивительного, если бы этот проклятый вор попытался избавиться от нас таким вот образом… – Лицо его померкло. – Я сейчас же поговорю об этом с сэром Малькольмом. Хотя не думаю, что он вступится за Матео перед епископом. Как он докажет, что это дело рук Жискара?

Магдалена вздохнула:

– Вы правы, это будет непросто… – Тут она взглянула на драматурга с любопытством: – Кстати, вашего хорька во время обыска никто не обнаружил?

– Джульетту? – Маркус улыбнулся. – К счастью, нет. Они так обрадовались, когда нашли шкуры, что потом и не смотрели толком. – Он серьезно посмотрел на Магдалену: – Вы же не выдадите меня сэру Малькольму или стражникам…

– Поверьте, мастер Зальтер, сейчас у меня есть дела поважнее, чем дрессированный хорек, – перебила его Магдалена. – А теперь прошу прощения, мне надо найти сестру.

Она застала Барбару в комнате управляющего, по соседству с трактиром. Девушка сидела на кровати и листала потрепанный том с переведенными на немецкий пьесами Шекспира. Казалось, она уже ждала Магдалену. Барбара закрыла книгу и с грустью посмотрела на сестру. Глаза у нее были красные, лицо заплаканное.

– Этот Шекспир знает, как довести читателя до слез, – тихо проговорила она. – Это пьеса про Ромео и Джульетту из двух враждующих семейств, Монтекки и Капулетти. В конце влюбленные умирают, потому что не могут быть вместе. Может, так оно и должно быть в большой любви…

Магдалена подсела к сестре и крепко ее обняла. Она могла представить, каково сейчас Барбаре. Матео, вероятно, был ее первой любовью – и теперь сидел в камере, в ожидании медленной, мучительной смерти. Правда, Магдалена сомневалась, что в таком состоянии разумно погружаться в книгу с грустными историями о любви.

– Я говорила с отцом, – сказала она утешительно. – Он сказал, что сделает все, чтобы освободить Матео.

Она немного приврала, но была уверена, что Господь простит ей эту вынужденную ложь.

Барбара упрямо пожала плечами:

– И что он хочет сделать? Он даже не местный. За пытку отвечают только дядя и Георг.

– Ты ведь знаешь, на что способен отец. Он уже не раз спасал жизнь невиновному. Кроме того, Георг хочет поговорить с дядей Бартоломеем.

Барбара взглянула на нее с надеждой:

– Значит… значит, ты тоже считаешь, что Матео невиновен?

– Конечно! Мы все так считаем. Семья не оставит тебя в беде.

Магдалена снова обняла сестру. В этот момент дверь приоткрылась и за ней показалось изборожденное шрамами лицо Иеремии. Магдалена невольно вздрогнула при виде его ужасных ран. Под ногами у старика суетилась покалеченный песик. Он подковылял к Барбаре и лизнул ей руку.

– А, вижу, дамы уже встретились, – сказал Иеремия с улыбкой, отчего рот его скривился в ужасной гримасе, и добавил, обращаясь к Магдалене: – Я встретил вашу сестру во дворе, всю в слезах, и предложил посидеть пока у меня. Надеюсь, всё в порядке? – Он показал на полку, где стояло несколько пузырьков. – Я дал ей немного зверобоя и валерианы. Это успокаивает.

– Вы разбираетесь в лекарствах? – спросила Магдалена с любопытством.

Иеремия мотнул головой.

– Немного. Чему только не научишься за долгую жизнь… – Он изобразил огорчение. – Ваша сестра все мне рассказала. Скверная история, откуда ни глянь. Бедный парень!

Барбара снова заплакала, и Иеремия сочувственно погладил ее по голове:

– Ну, будет тебе. Ведь конец света пока не наступил? Время еще есть. В таком разбирательстве все идет по установленному порядку. Сначала предъявляют обвинение. Когда дело доходит до пытки, палач сначала покажет ему орудия. Может, даже несколько раз кряду. Это первая ступень. Потом…

– Спасибо, – перебила его Магдалена, опасаясь, что он сейчас опишет им пытку во всех подробностях. – Но мы и сами знаем, что представляет собой каждая ступень. Мы все-таки из семьи палача.

– О, простите, я забыл. – Казалось, Иеремия хочет еще что-то сказать, но он лишь устало улыбнулся. – Ну, значит, мне и впрямь нечего вам рассказывать. Я просто хотел сказать, что еще не все потеряно. Нельзя терять надежду, никогда! – Он вздохнул: – Хотя обвинение довольно серьезное. Весь город охвачен этим безумием. Оборотень! – Он покачал головой: – Как будто мало Бамбергу этих жутких преследований…

– Вы, конечно же, о тех судилищах, охвативших город сорок лет назад, – ответила Магдалена. – Вы уже были тогда в Бамберге?

Иеремия мрачно кивнул.

– Я был тогда совсем еще молодым и видел вещи, которые…

Он помолчал немного, словно хотел отогнать дурное воспоминание, и только потом продолжил:

– Все начинается с одного-единственного случая, а потом разрастается, как снежный ком. Их все больше, и под конец виновно уже полгорода. Потому и выстроили этот Ведьмин дом, будь он проклят, с застенками, камерами пыток, залом суда и часовней для последних исповедей. Над входом красовалась статуя Юстиции. Как будто речь шла о правосудии! Все дело во власти. – Он пожал плечами: – Когда желаешь избавиться от соперников, такая волна преследований как нельзя кстати.

– Что вы хотите этим сказать? – нахмурилась Магдалена.

– Ну, тогда ведь не только бедняков и всяких изгоев хватали. Среди них были и порядочные патриции, даже канцлер и несколько бургомистров с женами и детьми. Изводили целые семейства советников! Впоследствии выяснилось, что главным образом все сводилось к новому переделу власти. – Иеремия подошел к клетке, висевшей посередине комнаты, и насыпал воробьям хлебных крошек. – Если один уходит, другой может занять его место, верно? И мертвый соперник уж не будет никому досаждать.

Он отряхнул от крошек искалеченные руки.

– Думаете, это и теперь может повториться? – прошептала Барбара. – Тогда мой Матео – всего лишь первая пешка, и за ним последуют другие, более могущественные?

Иеремия склонил гладкую, похожую на яйцо голову.

– Я этого не говорил. И тем не менее Васольд стал вторым после Шварцконца пропавшим советником. Как знать, может, скоро выяснится, что кто-нибудь из патрициев в волчьем обличье разорвал собственных товарищей… Кое-кому это могло бы сыграть на руку.

– Только учтите, что в этот раз действительно творится много странного, – напомнила ему Магдалена. – Ведь нашлось несколько оторванных конечностей, и многие уже видели этого монстра. Кто-то или что-то там все-таки есть. Так что виновного разыскивают вполне резонно. Может, в прошлый раз все было иначе…

– Вы правы, я несу чепуху. – Иеремия наклонился и погладил Биффа. – И вообще сейчас нам лучше подумать, как быть с вашей сестрой, а не ворошить темное прошлое.

– Я не вернусь, если вы об этом! – заявила Барбара и упрямо скрестила руки на груди. – И не подумаю, пока отец не попытается освободить Матео. – Она сверкнула глазами на Магдалену: – А если ты выдашь меня и скажешь ему, где я, то… то я уйду с сэром Малькольмом и его артистами и никогда не вернусь! Ведь у меня…

– …талант, я знаю, – закончила за нее Магдалена и вздохнула: – Вот только в чем?

Она поднялась и еще раз погладила сестру.

– Не бойся, я только скажу ему, что с тобою все хорошо. Насколько я его знаю, у него уже есть план, как тебе помочь. – Магдалена окинула Барбару строгим взглядом. – Только сделай одолжение, ладно? Не зачитывайся ты этими трагедиями! На пользу это тебе не пойдет. Ты – Барбара Куизль, а не какая-нибудь принцесса или придворная дама. Договорились?

* * *

Утренний туман над Хауптсмоорвальдом рассеивался, открывая взору одинокого человека, решительно шагающего по грязной дороге. Те немногие, что попадались ему навстречу, втягивали головы и воздерживались от приветствий. Не похоже было, что он ответит тем же, и исходило от него что-то грозное, надменное.

Якоб Куизль был зол, как никогда. И что усугубляло положение – он забыл табак в доме брата! Вообще-то старший Куизль собирался помочь ему у городского рва. Пользуясь случаем, он рассказал бы Бартоломею о том, что случилось с тем парнем, которого им с Георгом в скором времени предстояло допросить. Но события развивались так стремительно, что для начала следовало все хорошенько обдумать. А думать лучше всего у Якоба получалось в лесу – если придется, то и без табака.

Палач буквально разрывался. Вообще-то у него не было никакого желания выслеживать каких-то злодеев и распутывать преступления. Тем более в городе, до которого ему не было никакого дела. Кроме того, он и в самом деле стал слишком стар для таких приключений. Еще в драке с толпой горожан Якоб слышал, как у него хрустят суставы. Больше всего ему хотелось сегодня же забрать семью и уехать в Шонгау. Но Барбара, его любимица, сбежала, а Якоб знал, что девчонка упряма, как все семейство, и свои угрозы исполнит. Она вернется лишь после того, как он поможет этому беспутному Матео. Вот только как, черт бы его побрал, это сделать? Что же это за монстр такой бесчинствует в Бамберге и его окрестностях?

Куизль уже не сомневался, что за этим что-то стоит. Пропавшие люди, оторванные конечности, мохнатое существо, увиденное на улицах. Он сам наткнулся на труп проститутки, которую кто-то жестоко убил и, очевидно, пытался извлечь ее сердце. Странный запах звериной шерсти и мускуса говорил лишь об одном: на девушку действительно напало какое-то звероподобное существо.

Возможно ли такое?

Потом еще тот человек, которого Якоб видел вчера возле дома скорняка и который, судя по всему, купил там пять волчьих шкур… Возможно ли, что он действительно переодевался в эти шкуры оборотнем, чтобы посеять в городе панику? Или же тайна крылась здесь, в Хауптсмоорвальде, где Куизль своими глазами увидел крупного диковинного зверя? Но главное – мог ли тот хромой незнакомец оказаться его собственным братом? Магдалена потом тоже говорила, что он показался ей каким-то знакомым…

Чтобы ответить на этот последний вопрос, палач и отправился после завтрака в лес. Ему хотелось еще раз заглянуть на живодерню.

Тонкий столб дыма, поднимавшийся над верхушками деревьев, указывал путь, и спустя примерно час Якоб наконец вышел к огороженной поляне. Дул прохладный ветерок, и Куизль был рад, что еще вчера Катарина отдала ему старый плащ своего суженого, так как его собственный утонул в реке.

Как и в прошлый раз, перед большим срубом горел огонь. Рядом стоял Алоизий и, вероятно, варил кости от какой-нибудь туши. Ветер чуть переменился, и Якоб сморщил нос. Справа от дома располагалась псарня. Собаки давно учуяли гостя и теперь лаяли, бросаясь на ограду.

– Бог в помощь, Алоизий! – крикнул Куизль сквозь шум. – Твое варево до самого Бамберга воняет.

Алоизий посмотрел на него с недоверием, потом отложил палку, которой помешивал в котле, и вытер руки о кожаный фартук.

– Хозяина нет, – прошепелявил он, не обратив внимания на замечание Куизля. – Он в городе, вычищает ров.

Палач оглядел многочисленные оспины на его лице, которые почти не скрывала щетина. Ему вспомнилось, что всего пару дней назад Бартоломей предлагал его в качестве жениха для Барбары.

Ну, всяко лучше, чем приблудный артист.

– Я знаю, что Барта нет, – пояснил Куизль. – Я только ищу миррис для Катарины, он нужен ей для каких-то сладостей к свадьбе. Может, знаешь, где можно набрать?

– Сейчас опасно в одиночку собирать травы, – ответил Алоизий. – Волков просто тьма.

Он склонил голову набок и показал на туши, лежавшие неподалеку на подстилке из хвороста:

– Этих я поймал в капканы совсем рядом. Надо и впрямь быть осторожнее…

Его слова повисли в воздухе скрытой угрозой.

«А он не так глуп, как кажется», – подумал Куизль.

Палач пожал плечами и подошел к псарне. Ищейки и мастифы немного успокоились. Они метались по загону: некоторые скулили, другие злобно рычали на гостя.

– Чу́дные у тебя собаки, – сказал Якоб с одобрением – Ухоженные, откормленные. И умные, таких можно как следует натаскать. Епископу принадлежат, как я слыхал… Он, бывает, охотится с ними?

Алоизий кивнул, но ничего не сказал.

– А вообще зря ведь пропадают, их бы на волю почаще выпускать, – продолжил палач и подмигнул Алоизию: – Лес большой. Можно охотиться так, что и хозяева не заметят. Медведи, волки, олени… Ну, признайся! Разве у вас с Бартоломеем не чешутся иногда руки? – Он выдержал паузу. – Или, может… у кого-нибудь другого?

– Охотиться можно только дворянам, – упрямо ответил Алоизий, словно повторял наизусть. – Браконьеров ждет виселица. Это ты лучше меня должен знать.

Куизль кивнул:

– Конечно, конечно.

Он прошел вдоль загона, разглядывая мастифов с черной, лоснящейся шкурой и красными деснами, похожих на посланников ада.

– К тому же у каждой собаки есть клеймо епископа, – добавил Алоизий, при этом в голосе его послышалось беспокойство.

Он подошел к Якобу и показал на одну из молодых собак. Та лежала возле ограды и чесала за ухом. Завидев Алоизия, она подскочила и, радостно поскуливая, лизнула ему руку. С правой стороны, ближе к лопатке, и вправду виднелся герб епископа – лев, пересеченный наискось линией.

– Такое ставят каждой собаке, как только от матери заберут, – пояснил Алоизий. – У главного егеря каждый щенок на учете. Это дорогая порода, и нельзя, чтобы хоть один пропал.

– Хочешь сказать, ни одну из этих собак невозможно украсть? – спросил Куизль.

Батрак ухмыльнулся:

– Вот именно. Не выйдет. Если господа потеряют на охоте на медведя или кабана кого-то из своих любимчиков, мы подбираем замену. Во всем свой порядок.

– А жаль, – проговорил Куизль и пожал плечами: – А то я вот думал, пару собак…

– Забудь об этом, – перебил его Алоизий. – И ты уж извини, мне кости доварить надо.

Он вдруг остановился, и лицо его скривилось в гримасу. Якоб не сразу догадался, что это, должно быть, улыбка.

– Твоя младшая дочь, как видно, красавица, – сказал Алоизий, на этот раз куда мягче. – И хозяин сказал, что она до сих пор не замужем. Я бы с нею познакомился. Может, тогда и насчет охоты сговориться выйдет…

Он хрипло рассмеялся, а Якоб почувствовал, как по телу побежали мурашки.

«Нет, пусть уж лучше артист», – подумал палач.

– Посмотрим, что там можно придумать, – ответил он нерешительно.

Алоизий кивнул, после чего вернулся к кипящему котлу и оставил палача одного. Куизль понаблюдал немного за ищейками и еще внимательнее – за здоровыми мастифами, которые были на голову выше. В конце концов он направился к дому и расположенным позади него строениям. Алоизий мгновенно прервал свое занятие.

– Что ты там удумал? – спросил он недоверчиво.

– Ну, я подумал, может, там другие собаки есть, хотел посмотреть… – ответил Куизль с нарочитым простодушием.

– Кроме этих, никого больше нет. Мы там только отбросы закапываем. Место не из лучших, воняет там жуть как.

– Ну, раз такое дело, не буду тебя отвлекать.

Палач вскинул на прощание руку, вышел за ворота и направился обратно к городу, напевая старую солдатскую песенку.

Все прошло не совсем так, как рассчитывал Якоб, но пришел он сюда не напрасно. Хоть палач и не спрашивал, Алоизий сам рассказал ему о клейме. Словно заранее хотел отвести всякое подозрение. И почему он так бурно отреагировал, когда Якоб направился к постройкам за домом? Может, там что-нибудь спрятано?

Что-то там нечисто. И не в отбросах дело.

Куизль прошел с полмили, когда повстречал на дороге группу мужчин, шедших из города. В руках они держали косы, вилы и дубинки и вышагивали в ногу, как отряд ландскнехтов. Когда они подошли ближе, Якоб заметил, что это простые подмастерья из Бамберга. Они смотрели по сторонам на стены плотно стоящих деревьев, и было в их походке что-то деловитое, важное.

Куизль отошел в сторону, чтобы пропустить сборище. Однако первый же из них вдруг остановился и смерил палача недоверчивым взглядом. Только теперь Якоб заметил, что это один из молодчиков, что гоняли позавчера беднягу пастуха. Тот самый извозчик, которого палач в самом начале свалил дубинкой.

– Кто ты такой и что тебе нужно? – спросил парень громко и кичливо.

Куизль тихо вздохнул.

Замечательно, только этого мне и не хватало…

– Ты знаешь, кто я такой, – ответил он. – Мы уже познакомились пару дней назад. Так что прекрати этот балаган и дай пройти, пока мы оба не пожалели.

Широкоплечий извозчик сделал вид, будто только сейчас узнал его.

– А, точно! – воскликнул он. – Братец нашего палача! Вот так встреча! – Он обернулся к своим дружкам: – А в одиночку он не такой уж и здоровенный, верно? Как будто подсох малость.

Мужчины рассмеялись, а их предводитель так и напыжился.

– Мы ополченцы Бамберга, – объяснил он. – Если уж городскому совету и епископу не под силу защитить нас, придется нам самим этим заняться.

– И потому вы снуете по лесу, как зайцы?

– Насмешки тебе даром не пройдут, – прошипел извозчик. – Мы выслеживаем подозрительных личностей. Угольщики, пастухи, дровосеки… В лесу такого сброда хватает. Может, среди них и прячется оборотень. Это все перекидыши. Но святая вода покажет их настоящую личину! – Он потряс маленькой бутылочкой, привязанной к поясу, точно это было смертельное оружие, потом выпятил подбородок: – Поэтому еще раз: что ты здесь делаешь?

– Я был на живодерне. Это запрещено?

Парень ухмыльнулся:

– Не запрещено. Но это… подозрительно.

Тут он шагнул ближе к палачу, принюхался и насмешливо спросил:

– Вы это тоже чуете? От него пахнет зверем. Дерьмом и грязью, и, да, отдает немного серой… Фу! – Он зажал нос. – Итак, это или оборотень, или же палач не мылся с самого рождения.

Парни захохотали. Куизль закрыл глаза, стараясь сохранить спокойствие. Нельзя поддаваться на провокации! С другой стороны, Якоб понимал, что извозчик колкостями не ограничится. Давеча палач свалил крепкого парня одним ударом и опозорил перед дружками. Он не упустит возможности поквитаться.

Значит, пора положить этому конец…

Якоб потянулся к дубинке, висевшей на поясе. Их было шестеро. Если действовать быстро, может, удастся свалить предводителя и еще одного или двоих. Тогда он воспользуется их замешательством и убежит в лес. Но Якоб уже не был столь прыток; он снова почувствовал, как у него тянет сухожилия, будто на дыбе. Скорее всего, его догонят, и тогда…

– Какой чудесный день! – раздался вдруг за спиной громкий голос. – Слишком чудесный, чтобы затевать драки. Вам так не кажется?

Якоб оглянулся. По дороге со стороны живодерни шел его брат.

Но как…

Однако Бартоломей уже подошел к группе и по-товарищески положил руку на плечо Якобу.

– Мой брат искал меня по лесу, – пояснил он. – Какие-то проблемы?

На лицах извозчика и остальных читалось разочарование. С Якобом они могли не церемониться, он был чужаком, и никто его не хватился бы. А вот Бартоломея в городе знали. Если он пропадет или окажется покалеченным, последуют нежелательные расспросы.

– Мы вправе проверять любого, кто вызовет подозрение, – проворчал извозчик. – Твой брат скверный малый, и мы не хотим видеть его здесь. Так что пусть исчезнет из города!

– Если кто и исчезнет, так это вы, – ответил Бартоломей.

Извозчик занес дубинку, готовый отринуть всякую осторожность.

– Проклятый ублюдок! – крикнул он. – Я не позволю, чтобы какая-то нечисть…

– Довольно, Иоганн! – неожиданно вмешался кто-то из мужчин. Это был старый крестьянин с беспокойно бегающими крысиными глазками. – Я не стану связываться с двумя палачами. Это не к добру. Скверно уже, что мы этого типа в лесу повстречали.

Он отвернулся и пробормотал молитву. Остальные тоже пребывали в нерешительности. Некоторые скрещивали за спиной пальцы против дурного глаза и колдовства.

Куизль ухмыльнулся. В том, что касалось профессии палача, суеверий в Пфаффенвинкеле хватало. Похоже, и в том, чтобы слыть неприкасаемым, сговорившимся с дьяволом, была своя выгода.

– Ваш приятель прав, – проворчал он. – Кто меня тронет, того несчастья будут семь лет преследовать. Дети заболеют, а жены станут худосочными и бесплодными. Клянусь, или не быть мне проклятым палачом!

Якоб грозно шагнул вперед, и мужчины испуганно зашептались. Их предводитель, крепкий извозчик, тоже выглядел смущенным.

– Ну… ладно, – проговорил он. – На сегодня ограничимся предупреждением. Но если мы снова встретим тебя одного в лесу…

– Полно тебе бахвалиться, дай пройти.

Якоб с Бартоломеем протиснулись мимо извозчика и оставили сборище позади. Вскоре они остались одни на дороге.

Младший брат покачал головой:

– Ваши дети заболеют, а жены станут худосочными и бесплодными… И как только тебе в голову такое пришло?

Якоб осклабился:

– Может, надо было раскрасить лицо черным и громко крикнуть «бу»? Порой выгодно, когда люди тебя боятся. Ты это не хуже меня должен знать, братец.

Бартоломей сухо рассмеялся, потом недоверчиво взглянул на брата:

– Алоизий говорит, ты глупые вопросы задаешь. Что это значит?

– Лучше скажи, что ты забыл в лесу, хотя должен был чистить ров?

– Тебя это не касается. – Бартоломей вдруг развернулся и зашагал, прихрамывая, прочь, будто пытался отделаться от докучливых расспросов. – Георг уже лопатой вовсю орудует. Я сейчас к нему иду, работы хватит.

– Забудь про лопаты, есть дела поважнее.

Что-то в голосе Якоба заставило Бартоломея остановиться. Он развернулся, и старший брат в двух словах рассказал ему о предполагаемом оборотне Матео и его связи с Барбарой. Бартоломей слушал, нахмурив лоб, и от Якоба не укрылся беспокойный блеск в его глазах.

– Девчонка просто сбежала от тебя, и ты не знаешь куда? – наконец насмешливо спросил Бартоломей.

Якоб кивнул.

– Она вернется, только когда я помогу этому Матео. Сам знаю, что это не дело, но я должен хотя бы показать ей, что попытался… – Он вздохнул: – Вам с Георгом скоро придется пытать его. Ты же знаешь, есть средства и способы отсрочить пытку или хотя бы сделать ее терпимой. Зелья, другие способы…

Палач замолчал и вопросительно взглянул на брата.

Бартоломей мрачно усмехнулся:

– Ты в самом деле хочешь, чтобы я тебе помог – после всего, что между нами было?

– Ты помогаешь не мне, а Барбаре! Она все-таки твоя племянница. – Якоб подумал немного и добавил: – К тому же я не думаю, что Катарине понравится, если кто-то из домочадцев от горя останется безучастным к вашей хваленой свадьбе. Тебе так не кажется? – Он невинно взглянул на брата: – Сказать твоей суженой, что ты отказался помочь Барбаре?

– Ты стервятник! – прошипел Бартоломей, затем глубоко вздохнул и ответил: – Ладно, посмотрим, что там можно сделать. Ради семьи и Катарины.

Он развернулся и заковылял по дороге, подволакивая ногу, как строптивое животное. Потом все же оглянулся и злобно посмотрел на брата:

– А ты прекрати вмешиваться в чужие дела. Чем я занимаюсь в лесу, это мое личное дело. Понятно? Иначе я за этого Матео так возьмусь, что он завоет, как настоящий оборотень.

* * *

– Надеюсь, ты не преувеличивал, когда рассказывал про ваши с епископом добрые отношения, – проговорил Симон.

Они с Самуилом шагали по восточной части соборного комплекса. По правую руку простиралась обширная площадка, по краю которой возвышалось несколько возведенных наполовину строений – будущий дворец епископа. Ремесленники таскали мешки с известью или поднимали каменные блоки на шаткие подмостки. Взмокшие лошади тянули вверх по крутому склону телегу, нагруженную гипсом для штукатурных работ.

Идея навестить с Самуилом епископа принадлежала Симону. Вероятно, лишь властное слово курфюрста могло отсрочить суд над Матео. Каких-то особых надежд Симон, конечно, не питал, но если они хотели помочь парню – а вместе с ним и Барбаре, – то должны были использовать любую возможность. Самуил тоже поначалу отнесся к этому скептически, но все же поддался уговорам друга. Уже перевалило за полдень, мягкое осеннее солнце клонилось за городскую стену, а леса и болота за нею были подернуты туманной дымкой.

– Ну, с тех пор как я начал возиться с его любовницами, и в особенности с его вечным несварением, я действительно стал для епископа своего рода приятелем, – ответил Самуил, когда шумная стройка осталась позади, и глубоко вздохнул: – Хотя слово «друг» для князя-епископа Филиппа Ринека не то чтобы много значит. Вообще, для него нет друзей лучше, чем звери в его зверинце. Правитель из него, признаться честно, никудышный. И духовные дела уже давно перенял викарий.

Симон хмуро взглянул на друга:

– В таком случае Бамберг ждут тяжелые времена. По мне, так этот Себастьян Харзее – настоящий фанатик.

Самуил кивнул.

– Отец Харзее был одной из движущих сил во время преследования ведьм, и сын уже тогда принимал в этом активное участие. Для Себастьяна Харзее Бамберг представляет собой очаг разврата, требующий очищения. Будь его воля, он, наверное, создал бы здесь эдакое Царствие Господне, населенное набожными ханжами, которые чинно ходят в церковь и днями напролет славят Бога. Но его нельзя недооценивать. Он очень умен и жаждет власти.

Между тем они обошли собор. Сзади к нему примыкала похожая на парк долина, обнесенная высокой стеной. Как и в замке Гейерсвёрт, здесь тянулись живые изгороди и росли аккуратно подстриженные кусты. Искусственный водопад журчал над небольшим водоемом, вода, стекая каскадами, разбегалась мелкими каналами и ручьями. Между ними стояли клетки и вольеры всевозможных размеров, и отовсюду доносился свист, щебет, визг, шипение и изредка – рев.

– Зверинец епископа, – пояснил Самуил изумленному другу и показал на клетки. – Здесь он любит бывать больше всего. Если тебе что-то нужно от него, то хорошо бы просить об этом здесь. Тогда он, скорее всего, будет в хорошем настроении.

Спускаясь по узкой гравийной тропе, что серпантином сбегала на дно долины, Симон разглядывал многочисленные клетки и вольеры по краю дорожки. Он смотрел сначала на пестрых райских птиц с длинными хвостами, потом на бегающего кругами бурого медведя, гордых павлинов, ручных косуль и странных морщинистых ящериц, закованных в круглые панцири. Один загон с поваленным деревом, похоже, пустовал. Но в соседней клетке с визгом лазали по жердочкам мохнатые зверьки и злобно сверкали глазками на любопытных двуногих. Они походили на крошечных людей, и лица их напоминали Симону нарисованные мелом черепа.

– Господи, это еще что такое? – спросил он с ужасом и удивлением. – Я еще ни разу не видел таких зверей.

– А, это так называемые беличьи обезьяны, – пояснил Самуил и двинулся дальше. – Их привезли из Нового Света, подарок баварского курфюрста Фердинанда Марии. У епископа есть еще несколько капуцинов и несколько обезьян покрупнее. Иногда во время приемов он выпускает их порезвиться на радость дворянству. Сейчас Ринек пытается раздобыть носорога. Громадная такая зверюга! При португальском дворе вроде был такой, но, к сожалению, утонул во время наводнения. А еще тут есть…

Самуил вдруг замолчал. За кустом, остриженным в форме шара, показалась очередная клетка с фазанами. Перед ней стоял полный человек в пурпурной мантии и бросал птицам корм.

– Ага, вот и его преосвященство, – продолжил Самуил и решительно взглянул на Симона. – Что ж, попробуем. Будем надеяться, что у епископа хороший день.

Из-за кустов неожиданно шагнули два стражника. Завидев двух незнакомцев, они с недоверчивым видом взяли алебарды наперевес. Однако епископ тоже заметил Самуила с Симоном, радостно улыбнулся и махнул стражникам рукой.

– Глупцы, вы разве не узнали моего дражайшего доктора? Оставьте нас одних. – Он отложил шелковый мешочек с кормом и протянул руку с епископским перстнем: – Мастер Самуил, рад вас видеть! Как я слышал, ртутные растирания неплохо помогают моей любимой Франческе. Я вам очень признателен.

– Для меня честь служить лейб-медиком столь милостивой особе.

Самуил низко поклонился и поцеловал перстень. Потом украдкой покосился на Симона и дал понять, что ему тоже следует выказать свое уважение епископу.

– Что ж, вижу, ваш уважаемый коллега тоже здесь, – проговорил Ринек и улыбнулся, когда Симон коснулся губами холодного металла. – Надеюсь, вам нравится в Бамберге.

– Пре… превосходный город, – выдавил Симон, поднимаясь. – Чудесный город. И новый дворец на вершине холма станет жемчужиной в этой короне.

«Господи, что я такое несу! – пронеслось у него в голове. – И таким вот льстецом приходится быть в услужении у власть имущих?»

Епископ кивнул:

– Действительно. Хотя некоторые тревожные события, к сожалению, подпортили общую картину. – Он взглянул на Самуила. – Что касается этой истории с оборотнем, я слышал, уже нашелся подозреваемый. Какой-то парень из этой бродячей труппы артистов… – Он покачал головой. – Что вы на это скажете, доктор? К какому заключению пришла ваша комиссия? Неужели речь действительно идет об оборотне?

Позади вдруг завизжали обезьяны, и Симон вздрогнул.

– Вот об этом мы и хотели поговорить с вами, ваше преподобие, – начал Самуил с серьезным видом. – Мы сильно сомневаемся в виновности этого человека. В то время, когда только начали пропадать люди, упомянутых артистов еще не было в городе. У молодого человека просто нашли несколько волчьих шкур, только и всего.

– Хм, Харзее смотрит на это иначе… Он считает, что, допросив этого парня, мы выявим других оборотней.

– А вот я опасаюсь всеобщей паники, как во время тех жутких преследований, – возразил Самуил. – Мальчишка назовет любого, кого вспомнит. А горожане и без того в смятении. Спешка тут непозволительна.

Филипп Ринек задумчиво склонил голову, потом снова взял шелковый мешочек и принялся кормить фазанов, издавая при этом успокаивающие, воркующие звуки.

– Я крайне огорчен тем фактом, что стражники схватили одного из артистов, – проговорил он через некоторое время. – Я так предвкушал представление этой труппы в замке Гейерсвёрт, тем более что послезавтра нас собирается навестить вюрцбургский епископ… Правда, есть и другие артисты…

– Мальчик невиновен, это уж точно, – возразил Симон и только потом спохватился, что перебил самого архиепископа.

Ринек взглянул на него с раздражением.

– Уверен, вновь собранная викарием комиссия придет к иному заключению, – холодно сказал он. – И, если я все правильно понял, ни вы, ни доктор Самуил в этом узком кругу не состоите. Лишь члены комиссии решают, кого следует допросить.

– Но они действуют с вашего согласия, – мягко возразил Самуил. – Мы только просим вас немного отложить допрос. У нас уже есть кое-какие улики, которые приведут нас к настоящему преступнику.

Симон сглотнул. До сих пор он говорил лишь о том, чтобы вытащить невиновного из лап когтей правосудия. Последним своим высказыванием Самуил слишком уж много на себя брал. Фронвизер понимал, что друг ставит на карту не только свою добрую репутацию, но, возможно, и свое положение лейб-медика при епископе.

– К настоящему преступнику? – Ринек нахмурил лоб. Он вдруг растерялся. – Значит… у вас есть определенные соображения насчет этих шкур? По-вашему, кто-то из свидетелей видел больше?

– Вы знаете, что я думаю об этих так называемых свидетелях, – ответил Самуил. – Сторож был в стельку пьян, а остальные просто сплетники. По мне, так люди всё выдумывают, лишь бы поважничать… Нет, речь здесь идет скорее о похищении. Кто-то за этим стоит, и это не обязательно оборотень.

– Не оборотень? Ну, раз вы так считаете…

Епископ продолжал кормить фазанов, при этом явно над чем-то размышляя. Наконец он с широкой улыбкой снова обратился к гостям:

– Может, вы и правы, доктор. Если этого парня допросить, он и других артистов, наверное, окрестит оборотнями, лишь бы спасти свою жалкую жизнь. Тогда о представлениях можно забыть. К тому же епископ Йохан Филипп фон Шёнборн – мой хороший друг и, к сожалению, не сторонник инквизиции. – Он отшвырнул мешок и потер мясистые руки. – Мы повременим с пыткой до конца представления. Хотя… – Епископ помедлил, после чего воодушевленно продолжил: – Ха! Даже не одно, а сразу два представления в честь вюрцбургского епископа! Он все-таки настоящий курфюрст.

– Два представления? – переспросил Симон растерянно. – Боюсь, я не понимаю…

Ринек лукаво ухмыльнулся, как маленький озорник.

– Ну да… Я по недоразумению разрешил еще одной труппе остаться здесь на зиму. Их режиссер родом из прекрасной Франции и совершенно сбил меня с толку своим сладкоречием. А две труппы для порядочной епархии, коей является Бамберг, – это уж слишком. Харзее, проявляя порой чрезмерное усердие, уже из-за первой труппы совершенно меня извел. – Он на мгновение закатил глаза, а потом радостно продолжил: – Да, мы устроим состязание. Два представления, по одному от каждой труппы. И все это пред судом его курфюршеского преосвященства, епископа Вюрцбурга, и всех горожан. Чье представление окажется лучшим, тот и останется в городе. Ну, как вы на это смотрите? Разве не превосходная идея? Я тем самым убью разом трех зайцев. Учтиво избавлюсь от одной из трупп, угожу курфюрсту и добьюсь расположения горожан. Даже спустя годы они будут говорить о радушии своего владыки.

Он вопросительно взглянул на своих гостей, как если бы повар предложил какое-нибудь особенное блюдо.

– Э… замечательное предложение, ваше преосвященство, – ответил Симон. – Значит, для Матео есть надежда?

Епископ наморщил лоб:

– Что еще за Матео?

– Мальчишка, который сидит в тюрьме, как предполагаемый оборотень.

– Вот как… Что ж, как я уже сказал, до представления его не тронут. Удачное решение для всех сторон. – Епископ, невероятно довольный собой, улыбнулся Самуилу: – Я очень признателен, что вы подсказали мне эту чудесную мысль, доктор. Буду рад видеть вас и вашего друга на представлении.

Ринек снова взялся за мешочек и небрежным жестом отпустил гостей, даже не взглянув на них.

– Всего доброго. Мне еще обезьян надо покормить. Этот зверинец отнимает уйму времени.

* * *

– Проклятье, ты же знаешь, где Барбара! Говори, или…

– Или что? – Магдалена невозмутимо смотрела на отца. – Растянешь меня на дыбе, если я не скажу? Повыдергаешь ногти или зажмешь пальцы в тисках? М-м-м?..

– Надавать тебе по заднице было бы достаточно. Жаль, что лет тебе уже многовато…

Куизль ворчливо отмахнулся и погрузился в угрюмое молчание. Затем откинулся на спинку стула, вставил в рот трубку и скрылся в клубах дыма. По закрытым ставням барабанил нескончаемый дождь. Симон, сидевший рядом с палачом, в очередной раз пытался уладить спор. Цирюльник уже несколько часов как вернулся от архиепископа. Так постепенно наступил вечер.

– Магдалена пообещала Барбаре, что не скажет вам, где она прячется, – начал Симон примирительным тоном. – Если Магдалена нарушит это обещание и вы вернете Барбару силой, то та снова сбежит от вас при первой же возможности. Это ни к чему не приведет.

Якоб продолжал молчать, клубы дыма зловещими духами поднимались к потолку. За столом царило напряжение, и Магдалена уже не могла этого выносить.

«И почему отец всегда такой твердолобый?» – подумала она.

В воздухе еще витал запах ужина из сала, бобов и пшена. Посреди стола стояла широкая сковорода, из которой ели всем семейством. Петер и Пауль, сытые и счастливые, играли с кошкой на устланном тростником полу; они, единственные из всех, пребывали в хорошем настроении. Лишь изредка Симону приходилось вмешиваться, когда Пауль тянул кошку за хвост или подносил к ее шерсти горящую лучину.

Еще во время ужина отец пытался вызнать у Магдалены, где находится ее младшая сестра, но она упорно молчала. Бартоломей между тем без лишних слов, но с громким чавканьем поглощал жаркое. Магдалена не сомневалась, что после свадьбы Катарина быстро отучит его от подобных манер. Однако сейчас будущая невеста Бартоломея благочинно ночевала в отчем доме недалеко от Песочных ворот.

Через некоторое время прокашлялся Георг:

– Мы с дядей ближе к вечеру были в тюрьме в часовне Святого Фомы, что рядом с собором, – начал он бодрым голосом, чтобы немного поднять настроение. – Там, при Старом дворе, держат преступников, которые представляют для епископа особую важность. Нам удалось заглянуть в камеру этого Матео. Учитывая обстоятельства, он довольно неплох. Если то, что рассказал Симон, подтвердится, в ближайшие дни ему ничего не грозит. Но парень, конечно, жутко напуган.

Фронвизер рассказал остальным о намерении архиепископа устроить состязание между двумя труппами и о том, что допрос Матео отложен до конца этого состязания. В целом Симон не зря ходил к епископу, хотя Магдалена понимала, что они тем самым выиграли лишь небольшую толику времени.

– Вам удалось поговорить с ним? – спросила она у младшего брата.

Георг пожал плечами:

– Так, пару слов. Он клянется, что невиновен. Но у него уже есть кое-какие подозрения…

– Жискар и его труппа, полагаю, – перебила его Магдалена. – Такое вполне можно представить. Все-таки Матео днем раньше подрался с его людьми, а в комнату с сундуками артистов мог войти кто угодно. Кроме того, Жискар может надеяться, что теперь и других людей сэра Малькольма заподозрят в том, что они оборотни. Тем более что Матео скоро подвергнут пыткам. – Она взглянула на дядю: – Ты поможешь нам оттянуть допрос до тех пор, пока мы не разыщем настоящего преступника?

Бартоломей вытер рот от остатков жаркого и язвительно рассмеялся:

– Ха, вы серьезно думаете, что пройдетесь по улицам Бамберга, схватите этого оборотня, или кого там еще, и выручите своего Матео? – Он покачал головой: – Забудьте об этом. Даже если вам удастся выяснить, кто или что стоит за этими похищениями, охота не прекратится. Так было и во время прошлых преследований. Начинается большая чистка.

– И ты на этом неплохо заработаешь, верно, братец? – донесся из-за клубов дыма голос Куизля. – За каждый костер получишь добрых двадцать гульденов… Скажи честно, может, и за этот чудный дом заплатили казненные колдуны и ведьмы? Может, это один из тех домов, что опустели, потому что хозяев на тот свет спровадили? Урвал и себе кусок, разве нет?

– Что ты несешь такое, черт тебя подери!

Бартоломей стукнул ладонью по столу с такой силой, что дети с перепугу залезли к маме на колени. Голос у него немного дрожал, и Магдалена не в первый раз отметила, что дядя был вовсе не таким черствым, каким иногда выказывал себя.

– Кто ты такой, чтобы пытаться судить меня, Якоб? – продолжал он обиженно. – На твоей совести людей не меньше!

– Среди них не было ни одной ведьмы, Бартоломей. Все, кого я казнил, умерли с полным на то основанием. А если нет, то я по крайней мере не затягивал их страдания без нужды. Можешь ты сказать о себе то же самое?

Бартоломей сжал губы в тонкую линию.

– Дьявол, я не имею никакого отношения к тем преследованиям. Я приехал в Бамберг позже. Место было свободным, потому что… потому что прежний палач просто сгинул. Исчез без следа после того, как замучил и казнил сотни людей.

– И все-таки его деяния перешли к тебе, как проклятие, – проговорил Якоб.

Бартоломей вдруг вскочил. Казалось, он готов вцепиться брату в горло.

– Узнаю старшо́го, самого умного! – крикнул он. – Все-то он лучше всех делает… Ты такой умный, Якоб, прав во всем… Тогда расскажи своим любимым детям, как ты сам однажды смылся. Знаешь, сколько мне тогда было, Якоб? Или уже забыл? Двенадцать! Нашей сестренке, маленькой Элизабет, – три! И ты просто бросил нас в беде!

– Я… у меня были свои причины.

Магдалена в недоумении посмотрела на отца. На лице его вдруг отразилось смятение, он стал нервно попыхивать трубкой.

– Бросил в беде? – переспросила женщина. – Ты никогда не рассказывал нам, что произошло, когда ты ушел из Шонгау. Почему ты…

В это мгновение в дверь яростно постучали.

Все на секунду затаили дыхание. Потом Бартоломей нетерпеливо окликнул:

– Кто там еще?

– Это я, Катарина. Открой, пожалуйста! Я… я…

Голос у Катарины дрогнул и перешел в жалобный плач. Бартоломей тут же вскочил и устремился к двери. Когда он распахнул ее, невеста бросилась к нему со слезами. Она вымокла до нитки и задыхалась так, словно бежала всю дорогу.

– Что стряслось? – спросил Бартоломей осипшим голосом.

Магдалена впервые увидела в его глазах проблеск страха. Катарина не ответила и продолжала плакать, тогда Бартоломей принялся трясти ее. Петер с Паулем тоже испуганно заревели.

– Катарина, скажи уже что-нибудь! – крикнул палач сквозь шум. – Что, черт возьми, случилось?

– Они… они запретили! – выдавила наконец Катарина. – Просто взяли и запретили!

Бартоломей взглянул на нее в недоумении:

– Кто запретил и что?

– О Господи, я, кажется, догадываюсь, – прошептала Магдалена Симону, который, как и остальные, растерянно взирал на дородную женщину.

– Нашу свадьбу, что же еще! – ответила Катарина срывающимся голосом, затем достала большой платок и громко высморкалась. – Благородным советникам неугодно, чтобы мы праздновали в Банкетном доме! Отец… отец только что вернулся из ратуши, там ему и сообщили. Нечестивому палачу нельзя справлять свадьбу среди порядочных людей. Распоряжение викария!

– Будь неладен этот Харзее, – пробормотал Симон. – Этого следовало ожидать. Псина набожная… Для него конец света наступит, если хоть на шаг выйти за рамки дозволенного.

На мгновение воцарилось молчание, прерываемое лишь всхлипами Катарины и ревом детей. Бартоломей с явным облегчением покачал головой.

– Господи, я-то уж думал… – вздохнул он. Потом строго взглянул на Катарину: – Нельзя было подождать с известием до завтра? Ты хоть знаешь, как опасно бродить по улицам после наступления темноты? Черт знает что могло случиться!

– Разве ты не понимаешь, что это значит, Бартоломей? – посетовала Катарина. – Нам все придется отменить! Музыкантов, еду, вино, украшения…

– Так отпразднуйте здесь, в доме, – предложил Якоб; сидя на лавке, он курил и следил за происходящим. – Как мы с моей Анной. Все равно тут куда лучше и приятнее. Кому нужна вся эта роскошь? – Он покачал головой. – Вам же не жениться запретили, а только праздновать в Банкетном доме, верно?

– Не то чтобы в радость соглашаться с братом, но он прав, – проворчал Бартоломей. – У меня эти празднества все равно только ужас вызывают. Мы просто отзовем большинство приглашений, ты приготовишь нам вкусного жаркого, будет пара бочонков пива, и потом…

Его последующие слова заглушил плач Катарины. Бартоломей с Якобом недоуменно переглянулись. Георг тоже нахмурил лоб.

– Боюсь, вам, мужчинам, этого не понять, – заявила Магдалена.

Она встала и в утешение обняла свою будущую тетку, сотрясаемую рыданиями.

– Катарина уже столько сил вложила в приготовления к празднику. Для нее этот запрет как пощечина. Стольким людям придется теперь отказать. Одно лишь это больно бьет по ее честолюбию…

– Пусть привыкает, раз выходит за нечестивого палача, – проворчал отец.

– Неужели нет никакой возможности переубедить Совет? – спросил Симон.

Однако Бартоломей отмахнулся:

– Вот еще! Совет не станет затевать спор с викарием ради такой ерунды.

– Ерунды? – Катарина одарила его гневным взглядом. – Это не ерунда! Это, черт подери, наша свадьба!

Она была вне себя. Магдалена еще ни разу не видела ее такой злой и решительной.

– В любом случае я не собираюсь праздновать в этой затхлой комнате, пока не испробую все возможности. – Катарина воинственно вскинула голову. – Я попрошу отца, чтобы он настоял. Может… может, мы займем малый зал в «Лешем», это всех устроило бы. Придется, конечно, перенести свадьбу, пока все не выяснится. Может, викарий только из-за этого оборотня голову потерял, и скоро…

– Перенести? – Куизль вынул трубку изо рта; у него даже лицо чуть побледнело. – Ты собираешься перенести свадьбу? Но и мы не можем вечно торчать в Бамберге!

– Если не ошибаюсь, вам все равно придется задержаться здесь из-за твоей своенравной дочери, – сухо ответила Катарина; похоже, к ней вернулась былая самоуверенность. – Несколько лишних дней роли не сыграют.

Она повернулась к будущему супругу:

– Сегодня я переночую здесь, в комнате. И без тебя, как и подобает. Ты поспишь на чердаке, а завтра посмотрим, как быть дальше. И, Бартоломей… – Катарина подобрала подол юбки и вытерла палачу бороду от остатков еды. – Прошу тебя, умывайся почаще. Иначе тебе и после свадьбы частенько придется спать одному. Всем спокойной ночи.

Она шмыгнула напоследок, утерла слезы и с гордо поднятой головой направилась в спальню и громко хлопнула за собой дверью.

Якоб ухмыльнулся и подмигнул брату.

– Знаешь что, Бартоломей? – сказал он, заново зажигая трубку. – Мне нравится твоя будущая жена. Она в точности как моя Анна, помилуй Господь ее душу. Хоть в этом мы с тобой на равных.

Спустя примерно час Симон с Магдаленой лежали в спальне под крышей и вслушивались в унисонный храп Якоба и Бартоломея, доносившийся из соседней комнаты. Петер и Пауль спали рядом на соломенных матрасах и набитых конским волосом подушках. Симон различал их очертания в темноте. Петер крепко обнял младшего брата, словно должен был защитить его от всех опасностей мира.

В такие моменты Симон вспоминал маленькую Марию, которая так скоро их покинула. И чувствовал, что Магдалена думает о том же.

Она приподнялась на руках и задумчиво смотрела на сыновей. Супруги уже долго хранили молчание, и тут Магдалена прошептала:

– Надеюсь, Катарина сможет родить, несмотря на возраст. Из нее вышла бы хорошая мать.

– Да, верно.

Симон рассеянно покивал. Его не оставлял один вопрос, который непременно следовало обсудить с Магдаленой. Он не знал, уместно ли это сейчас, но для такого, наверное, никогда не найдется подходящей минуты.

– Эта свадьба… – начал он неуверенно. – И то, что Катарина переносит ее… эмм… весьма печально.

– Но вполне разумно, – перебила его Магдалена. – Я и сама сделала бы все возможное, лишь бы не праздновать в этой дыре. Вспомни нашу собственную свадьбу, когда секретарь Лехнер дал нам свое согласие.

Фронвизер невольно улыбнулся. Свадьба тогда стала возможной лишь после того, как он, Симон, отказался от должности начинающего лекаря. Лишь став простым цирюльником, он смог взять в жены дочь палача. Им позволили отпраздновать событие в одном из простеньких трактиров. Не в «Звезде», конечно, но с некоторой долей роскоши, большим количеством вина, зажаренным поросенком и полудюжиной музыкантов. Праздник обошелся им в целое состояние, и Симону пришлось даже продать несколько своих любимых книг.

– Катарину легко понять, – продолжала Магдалена. – А Бартоломей, кстати, такой же мужлан, как и папа. Будь их воля, они бы, наверное, праздновали с двумя вполне определенными гостями – с бочонком пива да горшком лукового супа. С ними, по крайней мере, разговаривать не нужно.

Симон вздохнул:

– Но твой отец все-таки прав. Мы не можем оставаться здесь вечно. Уже месяц, как мы уехали из Шонгау! Мои пациенты ходят сейчас к этому новому лекарю… Если задержаться еще, они так и останутся у него, и можно будет закрывать купальню.

Магдалена смерила его мрачным взглядом:

– Что ты хочешь сказать этим? Что нам не стоит дожидаться свадьбы?

– Э, ну да… – замялся Симон. – Если мы и в самом деле задержимся, то я думал…

– Забудь об этом. – Женщина снова откинулась на кровати. – До тех пор, пока Барбара не вернется, мы все равно никуда не уедем. А Барбара будет прятаться до тех пор, пока отец не придумает, как помочь Матео.

– Ты понимаешь, что это означает?

Симон почувствовал, как в нем вскипает злость. О нем-то кто-нибудь вообще подумал?

– У меня, как и у твоего отца, осталась в Шонгау работа! – проворчал он. – Хочешь, чтобы мы потеряли ее? Ты хоть подумала о том, что скажет Лехнер, если его палач и местный цирюльник еще на пару недель останутся в Бамберге?

– Никто не говорил про пару недель, – успокоила его Магдалена. – Во всяком случае, Катарина просила подождать еще несколько дней. К тому же отец ни за что не уедет без Барбары, это уж точно.

– Замечательно, – простонал Симон и опустился на подушку. – Каждый день, проведенный здесь, обходится мне в состояние… И почему мы вечно ввязываемся во всякие приключения, будь они неладны? Все, что я хочу, это жить порядочной жизнью цирюльника.

– Может, у Бога на тебя другие планы… – Магдалена широко улыбнулась и поцеловала Симона в лоб, но потом лицо ее снова стало серьезным. – Хотелось бы мне знать, что произошло тогда между отцом и дядей. Бартоломей, видно, и в самом деле принял это очень близко к сердцу. – Она вздохнула: – Мне иногда кажется, что я отца вообще не знаю.

– Не ты одна. Его никто не знает. – Симон глубоко вздохнул и закрыл глаза. – Наверное, он и сам себя толком не знает.

* * *

Старинный дом в Лохау у подножия Домберга скрипел и постанывал, точно крупный зверь. Дождь за последний час лишь усилился, и порывистый ветер время от времени сотрясал ставни на окнах, словно просился внутрь, громко и настойчиво.

Закутанная в шерстяные одеяла, Магда Готцендёрфер сидела одна в большой комнате в своем кресле. В камине потрескивал огонь, но дрова были слишком сырые, и лишь тусклое синеватое пламя обгладывало поленья. Было холодно, как в конце ноября, ноги Магды ныли от подагры, и нескончаемое хлопанье ставней действовало на нервы.

Старая вдова никогда не любила этот дом. Слишком он был большой, слишком часто здесь дуло, и каменный пол в передней и на кухне даже в разгар лета был холодный как лед. Кроме того, постоянно возникали трудности с прислугой, так как простые люди были твердо убеждены, что здесь водились призраки. Прежде Магда лишь качала на это головой, однако ночами, вроде этой, и сама начинала верить в злых духов.

Особенно с тех пор, как ее стали мучить эти кошмары.

Покойный муж, некогда влиятельный советник Эгидий Готцендёрфер, купил этот дом тридцать лет назад за смешные деньги. Это был один из тех домов, что остались пустовать, когда схлынула последняя крупная волна ведовских процессов. Когда-то он принадлежал почтенному семейству Хаан. Доктор Георг Хаан заполучил титул канцлера, и его семья владела несколькими домами в городе. Но потом их внезапно заподозрили в колдовстве – и всем семейством, одного за другим, отправили на плаху или на костер.

Многие были уверены, что души Хаанов по-прежнему бродят по дому, не зная покоя. И с некоторых пор Магда действительно чувствовала, что эти души преследуют ее. Они приходили к ней в кошмарах, гнались за нею и терзали. Ребенком Магда всегда боялась Дикой своры, особенно в святочные ночи, когда эти жуткие духи убиенных мчались по воздуху вместе с собаками, лошадьми и прочим зверьем.

В кошмарах эти духи увлекали Магду в преисподнюю.

Очередной порыв ветра рванул ставни, и женщина вздрогнула. В свои почти восемьдесят лет она жила одна в большом доме, дети и родственники умерли или разъехались по другим городам. Лизбет, единственная служанка, давно отправилась спать. Лизбет была болтливой и глупой, но она единственная согласилась прислуживать в доме, кишащем призраками. И хотя Магда терпеть не могла свою служанку, сейчас она была рада, что Лизбет рядом. В собственных четырех стенах она, конечно, чувствовала себя в относительной безопасности, и все-таки страх, несмотря на теплые одеяла, холодил спину.

Час назад, уже после того, как смолкли крики стражников, призывающие горожан расходиться по домам, Магда услышала торопливые шаги перед домом. Она выглянула сквозь тонкую щель между ставнями и увидела Катарину, дочь секретаря Иеронима Хаузера. Эгидий часто вызывал еще молодого Иеронима в ратушу, так Магда и узнала его полную дочь. Что ей понадобилось на улице в этот час? Поговаривали, что она скоро выйдет за местного палача. За того угрюмого типа, про которого ходили слухи, будто он пьет кровь казненных и продает магические амулеты…

Может, и такие амулеты, которые превращают человека в оборотня?

Магда поежилась и плотнее закуталась в одеяла. Служанка рассказывала, что на рынках ни о чем другом и не говорят, кроме как об этом ужасном оборотне. По слухам, он погубил уже немало народу, и горожане, судя по всему, уже собрали ополчение, так как не доверяли ни городскому совету, ни даже епископу. Магда знала, как любит преувеличивать Лизбет, однако она сама во время немногочисленных встреч с другими вдовами слышала о пропавших людях. Среди них были и два старых советника, Георг Шварцконц и Тадеуш Васольд, с которыми водил знакомство ее муж, умерший десять лет назад. Они вместе заседали в различных комиссиях, вместе богатели, обретали власть и заплывали жиром. Казалось, оборотень ни перед кем не делал различий и убивал всех, до кого только мог добраться. Бедных и богатых, старых и молодых, мужчин и женщин… Не исключено, что толстуха Катарина станет следующей. И чего этой дурехе вздумалось бродить в такой час по улицам? Сама будет виновата, если…

Тихий стук прервал ее размышления. Сначала Магда не смогла определить, откуда он доносится, слух подводил ее. Но едва она различила источник звука, волосы на затылке стали дыбом.

Что-то стучало в ставни.

Это было одно из окон, выходивших на улицу. Стук стал громче, так что Магда уже не могла принять его за плод своего воспаленного воображения.

Тук… тук… тук…

– Кто там? – просипела Магда ломким голосом – с таким звуком рвется старая, истлевшая ткань.

Уже сказав это, она поняла, что никто ей не ответит. Вместо этого снова раздался стук.

Тук… тук… тук…

Магда закрыла глаза, судорожно соображая. Сердце рвалось из груди. Лучше всего было бы позвать Лизбет. Но она знала, как крепко спит служанка. Ее комната помещалась на третьем этаже, прямо под крышей. Может, следовало бы подняться к ней, но в свои восемьдесят лет Магда уже с трудом преодолевала подъемы. Ступени были слишком крутыми и скользкими. Еще в прошлом месяце она поскользнулась и едва успела схватиться за перила.

В кошмарах неприкаянные духи всегда сталкивали ее с лестницы, снова и снова.

Тук… тук… тук…

Снова раздался стук, и тогда Магда приняла решение. Она выглянет на улицу сквозь щель в ставнях и посмотрит, кто там или что. Тогда уж можно решить, звать на помощь или нет. Опасаться, в общем-то, и нечего. От улицы ее отделяло толстое стекло, и крепкая решетка защищала дом от вторжений. И лишь потом были ставни. Ничто и никто не мог проникнуть внутрь.

Магда откинула одеяла, поднялась с кресла и на толстых отекших ногах осторожно подковыляла к окну. Сердце от волнения стучало так, что стало больно в груди. Едва она подошла к окну, что-то тихо царапнуло по ставням, будто провели длинным гвоздем.

«Или, может, когтем?» – пронеслось у нее в голове.

Магда собралась с духом, приоткрыла дрожащей рукой окно и осторожно просунула ладонь между железными прутьями, пока не нащупала засов ставней. Отодвинула его и сквозь узкую щель выглянула в ночной мрак. Дождь лил стеной, было темно, и разглядеть ничего толком не удалось. Магда прищурилась – и только тогда, как сквозь прозрачную стену, увидела стоявший в шаге от стены силуэт. Толстое оконное стекло искажало его, и он казался до нелепости большим. Гораздо крупнее, чем человек. Да и вообще в нем не было ничего человеческого.

Господи, это еще что…

В этот миг стекло рассыпалось на тысячу осколков. В окно хлынул дождь, и шторы стали развеваться на ветру, точно знамена. За решеткой и распахнутыми настежь ставнями показалось существо, как из кошмарного сна.

Из кошмара Магды.

Перед нею был человек – и при этом он совершенно на него не походил. Он стоял на двух ногах, но все тело у него было косматое, и тонкую шею венчала жуткого вида голова. На Магду уставились мертвые медвежьи глаза – или это волк? Над головой ветвились рога, и с них стекала не то вода, не то кровь. А снизу чернела мокрая шкура лошади или собаки.

Существо выглядело так, будто дьявол, в попытках помешать Божьему промыслу, слил всех лесных зверей в одно ужасное создание.

И оно завыло. Протяжно и громко.

В конце концов существо вскинуло лапы и потянулось сквозь решетку к Магде. В правой лапе оно держало отгрызенную человеческую руку.

«Зверь из моего кошмара! – пронеслось у Магды в голове. – Дикая свора! Она стала явью! Зверь пришел за мной!»

Для старой вдовы это было слишком. Сердце бешено рванулось из груди и внезапно остановилось. Кровь рокотала в висках, словно черный бушующий водопад. Тело пронзила боль, и Магда Готцендёрфер, точно кукла, безжизненно рухнула на пол.

Зверь еще несколько раз дернул решетку, как если бы хотел вырвать ее. Потом наконец сдался и, пригнувшись, двинулся прочь по переулку и вскоре скрылся за стеной дождя.

На искаженное гримасой ужаса лицо Магды упало несколько дождевых капель, занесенных в старинный дом с порывом ветра.

Затем снова наступила тишина.

 

9

31 октября 1668 года от Рождества Христова, утром в трактире «У лешего»

Барбара сидела на кровати в каморке Иеремии и задумчиво листала очередную работу этого прославленного Шекспира. Она как раз взяла с полки книжку, в которой речь шла о старом короле, решившем справедливо поделить свое королевство между тремя дочерьми, но отдавшем все старшей и средней. В своем упрямстве король Лир напомнил Барбаре собственного отца. Она не все понимала в сюжете и часто перелистывала по несколько страниц. И все-таки пьеса уносила ее в другой мир, далекий от ее насущных проблем…

А проблем у Барбары сейчас хватало.

Когда Магдалена навестила ее накануне, девушка немного собралась и выказала решимость. Но как только сестра ушла, она снова разревелась. Матео, первый юноша, которого она действительно полюбила, дожидался теперь ужасных пыток и казни. И если не произойдет чуда, умрет он от рук ее собственного брата и дяди! Сбежав от семьи, Барбара пыталась тем самым надавить на отца. Но мог ли он вообще как-то помочь ей?

Охваченная яростью, Барбара собиралась попросить приюта у артистов. Но потом осознала, что Магдалена в первую очередь станет искать ее там. Она побродила немного по двору Банкетного дома, а потом Иеремия принял ее к себе. Однако Барбара понимала, что это лишь вопрос времени и скоро ее разыщут. Когда пришла Магдалена, она даже испытала некоторое облегчение. Барбара нуждалась в ком-то, с кем могла бы разделить свои заботы. Старый Иеремия был приятным человеком, но заменить настоящую подругу не мог.

Барбара уже подумывала вернуться обратно к семье, но там она почувствовала бы себя еще слабее и беззащитнее, чем сейчас. Для пятнадцатилетней девушки все это было, наверное, слишком. Однако потом ей вспомнилась Джульетта из другой пьесы Шекспира. Девушке из дома Капулетти было всего четырнадцать, а пережить пришлось куда больше. Поэтому Барбара стиснула зубы и вытерла слезы.

Иеремия был с нею очень мил. Он позволил ей спать в его постели, а сам перебрался в кладовую трактира. Временами он приходил, чтобы утешить ее или напоить успокаивающим отваром из листьев липы. Однако Барбара понимала, что нельзя оставаться здесь вечно.

Рано или поздно ей нужно будет принять решение.

Барбара понимала, что ей либо придется вернуться к семье, либо примкнуть к артистам. С тех пор как сэр Малькольм признал в ней этот самый «талант», она места себе не находила. Наконец-то у нее появилась возможность избежать предопределенной участи. Ей не придется выходить за грязного вонючего живодера или палача, тихо страдать и рожать полдюжины детей. Нет, она увидит мир! Когда Барбара полистала потрепанные книжки с пьесами, то желание только усилилось. При этом она повторяла шепотом некоторые из отрывков, поначалу запинаясь, потом все увереннее, и под конец вычурные обороты так и слетали с губ. Вот и теперь девушка бормотала особенно понравившиеся строки из «Короля Лира»:

– «Вы дали жизнь мне, добрый государь, растили и любили. В благодарность я тем же вам плачу: люблю вас, чту…»

– Ах, как чудно, услада для слуха!

Услышав голос, Барбара смущенно подняла голову, ожидая увидеть старого Иеремию. Но в дверях, криво усмехаясь, стоял сэр Малькольм. Долговязый режиссер едва не касался головой низкого потолка. Он отвесил Барбаре низкий поклон.

– Я же говорил, что у вас талант! Когда я слышу эти строки, то лишний раз убеждаюсь в этом. – Он раскинул руки и мечтательно посмотрел в потолок, словно стоял под открытым небом. – A new star is born!

Барбара нахмурила лоб. Ее смутило то, что сэр Малькольм застал ее за чтением стихов. Кроме того, ей стало не по себе от того, что режиссер разыскал ее в комнате Иеремии. Кто еще, помимо Иеремии и Магдалены, знал об этом? Хотя, скорее всего, скоро ее укрытие и так перестанет быть тайной.

Тем более важно поскорее принять решение…

– Что? – спросила она наконец. – Что вы такое сказали? Боюсь, я вас не понимаю…

Сэр Малькольм сел рядом с ней на кровать и похлопал по колену.

– Простите, что так вот к вам ворвался… Признаюсь, это старина Маркус рассказал мне, где вы скрываетесь. Наверное, он видел, как ваша сестра вчера входила сюда. Не беспокойтесь, я нем как могила. Однако перейдем к делу… – Он выдержал паузу и многообещающе улыбнулся: – Барбара, у меня для вас хорошие новости.

Сердце у девушки забилось чаще.

– Матео! – воскликнула она взволнованно и вскочила с кровати. – Неужели его отпустили? Говорите же!

– Матео?.. Э… к сожалению, нет. – Малькольм на мгновение смутился. – Но будьте уверены, все мы усердно молимся за беднягу. Нет-нет, новости касаются вас.

Барбара снова поникла.

– Что вы имеете в виду? – спросила она тихо.

Режиссер дрожал от волнения.

– С радостью готов сообщить вам, что в ближайшее время вам достанется значимая роль в спектакле сэра Малькольма. И не какая-нибудь, а роль прекрасной Виоландры в любимой всеми комедии «Петер Сквенц». Ну, что вы на это скажете?

У Барбары на мгновение перехватило дыхание.

– Я буду играть в одной из ваших пьес? – проговорила она, наконец, с трудом. – Но… но я ни разу этого не пробовала…

Сэр Малькольма отмахнулся:

– Все с чего-то начинали. Кроме того, у вас талант, сейчас вы снова это доказали. – Он чуть помедлил. – Э… к тому же на женские роли трудно кого-либо подобрать. Большинство мужчин или слишком высокие, или толстые. А после того, что случилось с Матео…

– Постойте! – возмущенно перебила его Барбара. – Мне должна достаться роль Матео? Ни за что! За кого вы меня держите? Выходит, что я должна радоваться, раз он угодил в тюрьму?

– Поверьте мне, Барбара, несчастный Матео поддержал бы вас. Я в этом уверен. – Сэр Малькольм печально кивнул и продолжил с важным видом: – К сожалению, князь-епископ не пошел мне навстречу и не стал прогонять из города это сборище шутов во главе с Жискаром. Более того, его сиятельство решил устроить состязание между моей труппой и людьми этого лягушатника.

Малькольм в двух словах рассказал Барбаре о задумке епископа. Барбара слушала и бледнела.

– Если мы проиграем, нам придется зимовать где-нибудь за пределами города, – закончил режиссер, нервно перебирая длинными пальцами по бедру Барбары. – Поэтому от вас многое зависит. Ведь других артистов на женскую роль у меня сейчас нет.

– Мне… мне придется играть сразу перед двумя епископами? В том самом замке на берегу? – переспросила Барбара глухим голосом. – На настоящей сцене? Пред этими благородными дамами и господами?

– Ну, по крайней мере, это не всенародное представление. Так что можете не опасаться, что кто-нибудь из вашей семьи узнает вас и стащит со сцены.

Барбара глубоко вздохнула.

– И когда же состоится это состязание?

Сэр Малькольм смущенно прокашлялся:

– Э… завтра вечером.

– Завтра? Но я даже пьесы не знаю, не говоря уже о моем тексте! Как вы это себе представляете?

– Ах, это же не колдовство. Просто помните о великих словах Корделии из «Короля Лира»…

Сэр Малькольм встал, с чувством приложил руку к груди и процитировал громким, высоким голосом:

– «Нет, мы не первые в людском роду, кто жаждал блага и попал в беду».

С этими словами он направился к двери.

– Теперь прошу вас, пойдемте в зал. Мы как раз начинаем репетицию.

* * *

– Господа, объявляю заседание открытым.

Викарий Себастьян Харзее стукнул молотком по полированной столешнице и внимательно оглядел присутствующих. Разговоры постепенно смолкли.

Симон с мастером Самуилом сидели в самом конце большого овального стола в зале собраний Старого двора. Цирюльник одно за другим рассматривал лица благородных советников, серые и скованные ужасом. В отличие от прошлого заседания, сегодня настроение в зале царило скорее подавленное, чем оживленное. Никто не кричал; все, включая иезуитов, ученых, канцлера и старшего пастора, смотрели на викария, будто он один мог принести избавление.

При этом сам Харзее тоже выглядел не лучшим образом. Он был бледен, на лбу блестели капельки пота, и викарий то и дело вытирал его шелковым платком. Кроме того, он постоянно, с остервенением, чесал шею, как будто его мучил зуд.

Как и два дня назад, это собрание созвали в невероятной спешке. Основанием для сего послужило известие, что рано утром вдову Магду Готцендёрфер нашли мертвой в собственном доме. Само по себе это вряд ли стало бы причиной для чрезвычайного заседания – все-таки Магде было почти восемьдесят. Но жуткие обстоятельства ее смерти наводили на жителей страх. Очевидно, кто-то разбил в доме окно, прямо перед домом остались стертые следы, а лицо покойницы было искажено гримасой ужаса. Кроме того, на ступенях перед входом лежала оторванная человеческая рука, принадлежавшая, вероятно, Тадеушу Васольду. Во всяком случае, на пальце был его перстень. С тех пор никто в Бамберге не находил себе места.

– Дорогие сограждане, – начал викарий сдержанным голосом. – Как видно, теперь даже в собственном доме никто не защищен от лап сатаны. И бедная Магда служит тому свидетельством! Теперь действовать нужно быстро. Разыскать логово этих тварей и уничтожить без всякой жалости.

– Т… тварей? – с дрожью в голосе отозвался пастор. – До сих пор говорили только об одном оборотне.

– И его мы изловили вчера, – вмешался один из советников: это был аптекарь Магнус Ринсвизер, чья жена пропала пять дней назад. – Только не говорите, что этот парень сбежал!

Харзее покачал головой:

– Нет-нет, он находится в часовне Святого Фомы под надежной охраной. Скоро мы начнем допрос, чтобы выяснить больше подробностей. Но, как я уже сказал… – Он вздохнул: – Вероятно, этот юный артист – лишь первый, и не он один вступил в сговор с дьяволом. Смерть Магды Готцендёрфер служит тому подтверждением.

– Это значит, что скоро мы начнем допрос? – насмешливо спросил молодой советник с острой бородкой. Это был богатый ткач Штайнхофер, у него тоже пропала молодая жена. – Проклятье, почему вы до сих пор его не начали?

– Ну, его преосвященство хочет услышать мнение докторов юриспруденции, прежде чем выносить окончательное решение, – ответил Себастьян Харзее. При этом он насмешливо вскинул брови и показал на двух ученых, сидевших напротив него с важным видом. – Это произойдет в ближайшие дни, верно? – Викарий прокашлялся. – Хотелось бы подчеркнуть, что в этом отношении я придерживаюсь совершенно противоположного мнения. В том, что касается допроса, особая комиссия в составе ученых правоведов, пастора и моей скромной особы высказалась весьма однозначно. Но последнее слово за епископом, а он говорит, что не желает без причины подвергать кого-то пыткам. Кроме того, театр и зверинец, похоже, для его преосвященства сейчас важнее. Теперь он просит об отсрочке, потому что завтра вечером сюда приедет не кто иной, как его курфюршеское сиятельство, епископ Вюрцбурга. Кое-кто опасается диспутов на религиозные темы и робеет перед могучим соседом. Ну так что ж…

Последние слова викария эхом разнеслись по залу, и Харзее с нескрываемым весельем смотрел на сердитые лица советников.

Симон мрачно улыбнулся.

«А ты умеешь заводить себе друзей», – подумал он.

– Не желает пытать кого-то без причины? – возмутился Якоб Штайнхофер. – А какие еще нужны причины, чтобы развязать этому парню язык? Этот монстр разорвал мою любимую Йоханну! Среди его жертв два советника, а теперь еще и почтенная вдова Готцендёрфер, муж которой столько лет вершил судьбу этого Совета…

– Не говоря уже о моей милой Адельхайд, – добавил дрожащим голосом аптекарь; лицо у него было пепельно-серое, в глазах стояли слезы.

– Можно подумать, у этого оборотня хороший вкус, – заявил вдруг мастер Самуил с дальнего конца стола. Все взгляды обратились на него и на Симона. Это были первые слова, произнесенные доктором.

– Что вы имеете в виду? – спросил канцлер Корбиниан Штайнкюблер.

Бледный тучный мужчина с поросячьими глазками смерил Самуила недоверчивым взглядом. Симон узнал от своего друга, что Штайнкюблер принадлежал к одному из богатейших семейств города. Его безоговорочная преданность епископу в свое время обеспечила ему этот высокий пост.

– Простите, если показался грубым. – Самуил, словно в оправдание, поднял руки. – Я лишь хотел сказать, что среди жертв подозрительно много благородных людей. – Он принялся загибать пальцы: – Два почтенных советника, вдова патриция, жена одного из советников, потом молодая невеста…

– Вы забыли о безымянной шлюхе и жене мельника, – резко перебил его канцлер и покопался в документах. – Некая… Барбара Лойпниц. Ее и шлюху вряд ли можно отнести к благородным кругам. – Он кисло улыбнулся.

Самуил кивнул:

– Вы правы, и все-таки…

– К чему это крючкотворство? – спросил викарий нетерпеливым голосом. Он поднялся и сурово взглянул на доктора; по лбу у него сбегали капельки пота. – Да, среди жертв есть патриции. Но эти оборотни ни перед кем не остановятся! Возможно, что они устраивают тайные встречи где-нибудь в лесу, где набирают последователей. И если мы не нанесем по ним удар, их станет еще больше. Поэтому… – Тут Харзее помедлил и схватился за стол, словно почувствовал головокружение. Потом он все же собрался. – Поэтому с сегодняшнего дня стражники с отважными горожанами будут прочесывать леса и проверять всякого, кто вызовет подозрение. Хотя горожане уже и сами собрали так называемое ополчение. Видимо, потому, что перестали доверять епископу… – Он сделал ударение на последних словах. – Кроме того, я решил сегодня же назначить награду за любые сведения, которые помогут схватить оборотня. Мы… мы истребим этих выродков!

Бледный и весь в поту, викарий снова занял свое место. Симон уже не сомневался, что Харзее мучила тяжелая лихорадка, но сочувствия к нему не испытывал.

– Если назначить награду, то и сведения не заставят себя ждать, – заметил цирюльник. – Вопрос лишь в том, не надуманны ли эти сведения. За деньги люди всякое могут увидеть. Даже оборотней.

– Хотите сказать, что жители Бамберга – лжецы? – вскинулся советник Штайнхофер.

– Ну, с ложью не все столь однозначно, – ответил Симон. – Порой она кроется и за простыми догадками.

– Хватит валять дурака! – одернул их Харзее; силы его явно были на исходе. – Награда будет назначена, и точка! Его сиятельство уже дал согласие. И городское ополчение с сегодняшнего дня официально заступает на службу. Как только мы уличим кого-нибудь, соберется особая комиссия и посоветует епископу подвергнуть его допросу с пристрастием. – Он тонко улыбнулся и снова вытер пот со лба. – Уверен, в другой раз его преосвященство согласится. Он не сможет себе позволить слишком долго идти против своей паствы. А теперь прошу простить меня. – Харзее с трудом поднялся. – Последние дни для всех нас были крайне… утомительными. Собрание окончено.

Он выпрямился, подобрал мантию и направился к выходу.

Спустя некоторое время Симон с Самуилом задумчиво шагали по площади перед собором, где кипела работа над будущим дворцом епископа.

– Что ты имел в виду, когда сказал, что среди жертв по большей части патриции и их родственники? – спросил Фронвизер.

Его друг пожал плечами:

– Это предположение, только и всего. Что, если за всеми этими убийствами стоит не взбесившийся монстр, а некто, кто намеренно истребляет правящую верхушку? Ты об этом не задумывался?

Симон остановился в недоумении.

– Но с чего бы кому-то делать это?

– Этого я не знаю. Знаю только, что в высших кругах идет борьба за власть. Каждый стремится избавиться от конкурентов, и цель эта оправдывает средства. – Самуил кивнул с мрачным видом. – Вспомни, например, канцлера Корбиниана Штайнкюблера. Он отдал уйму денег, чтобы получить этот пост. И я знаю, что некоторым патрициям, в том числе и пропавшему Васольду, это не понравилось. Многим хотелось бы видеть на этом посту Себастьяна Харзее. Он происходит из знатного семейства, еще его отец был канцлером…

– Харзее, кстати, выглядел сегодня как-то неважно, – хмуро заметил Симон. – Похоже, он серьезно болен. Подцепил какую-нибудь лихорадку.

– И это навевает мысли о пасторе, – ответил Самуил. – Он давно метит на место викария. Ты видел его алчный взгляд, когда Харзее едва не упал? Уверен, он ждет не дождется, когда Харзее помрет. – Лекарь покачал головой: – Поверь мне, Симон, этот Совет – настоящий котел со змеями. Один жрет другого.

– Так ты считаешь, что в действительности этот оборотень – убийца, нанятый, чтобы устранить некоторых соперников? – Симон задумчиво почесал подбородок. – С двумя советниками это еще понятно. Но как быть с безымянной шлюхой и женой мельника? Как и с женой аптекаря, и с вдовой Готцендёрфер… Последние две хоть из знатных кругов, но это женщины – и в борьбе за посты не конкуренты.

Самуил вздохнул:

– Ты, конечно, прав. Как я уже сказал, это только предположение. И если бы оно оказалось верным… ветер давно уже дует в другую сторону. Сам посмотри.

Они как раз проходили мимо главного портала в собор. Городской стражник приколачивал к дверям листок бумаги. Вокруг него собралось уже немало народу. Второй стражник громким голосом излагал содержание объявления:

– Городской совет предпринимает все, чтобы остановить происки оборотней! – кричал он. – Каждый житель, способный держать в руках оружие, должен явиться к ратуше, где в скором времени будет собрано ополчение. За любые сведения, которые помогут схватить оборотня, назначена награда в пять гульденов!

Толпа восторженно загудела. Некоторые, гордо выпятив грудь, уже шагали к ратуше.

Друзья покачали головами и двинулись дальше.

– Боюсь, что скоро оборотней в Бамберге станет куда больше, – проговорил Самуил. – Епископу повезет, если под конец у него останется достаточно советников, чтобы было кому управлять городом.

* * *

Адельхайд Ринсвизер сидела в углу своей камеры и дожидалась мгновения, которое, как она знала, рано или поздно должно наступить.

Скоро он уведет меня. Ждать осталось недолго…

Со вчерашнего дня Адельхайд ждала и одновременно страшилась этого мгновения. Потому что знала, что только смерть другого пленника, того бедняги, что в последние часы ревел, кричал и под конец лишь взвизгивал и постанывал, – что только его смерть даст ей шанс сбежать.

Мой единственный шанс.

Крики продолжались весь вчерашний день и прерывались лишь редким бормотанием и короткими паузами. После – наверное, вечером – крики вдруг прекратились. Через некоторое время Адельхайд услышала, как хлопнула дверь, а потом послышался шорох, будто кто-то тащил тяжелое тело. Затем вновь наступила тишина.

С тех пор Адельхайд ждала.

Она по-прежнему была прикована к стене цепью, которой хватало всего на пару шагов. На правой лодыжке висел ржавый замок, и любые попытки вскрыть его оказывались безуспешными. Но Адельхайд знала: когда незнакомец явится за ней, чтобы отвести в ту ужасную камеру, ему придется открыть замок. Он уже делал это, вскоре после того как похитил ее, когда показывал орудия пыток. Тогда она была слишком слаба, чтобы оказать сопротивление. Он стянул ей шею кожаным шнуром, снял цепь и повел, точно непослушную скотину, со связанными руками. В этот раз все будет по-другому, теперь Адельхайд будет защищаться.

Ведь у нее есть оружие.

Еще вчера она аккуратно разбила о стену свой кувшин, так что среди мелких черепков остался один крупный и длинный. Незнакомец увидел осколки и принес новый кувшин. Однако он не заметил под соломенной постелью крупный осколок, длинный и острый, как маленький кинжал. Адельхайд взяла его и сжала кулак, выставив острие между средним и указательным пальцами.

Им-то она и перережет горло незнакомцу.

Женщина дрожала и пыталась успокоить себя простыми молитвами:

– Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться…

Молитвы помогали ей унять сердцебиение и заполнить долгие часы ожидания. Адельхайд отсчитывала время по маленьким сальным свечам, которые незнакомец то и дело приносил в камеру. В последнее время ей иногда слышалось пение птиц и собачий лай, а порою даже злобное рычание. Может, это тот самый зверь, который напал на нее? Но возможно, это лишь плод ее воображения? Безмолвие толстым, плотным одеялом душило женщину и нарушалось лишь ее собственным голосом:

– Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим…

Где-то вдали открылась дверь. Послышались шаги, начали приближаться, становясь громче, замерли. В замке провернулся ключ, и дверь в камеру со скрипом отворилась.

Адельхайд постаралась не закричать при виде человека в капюшоне. В свете мерцающей свечи был виден лишь его черный силуэт.

– Пора, ведьма, – сказал он, и голос его прозвучал на удивление мягко. – Приступим ко второму уровню. Ты готова?

– Пожалуйста, прошу… – взмолилась Адельхайд и сама при этом повернулась к стене и незаметно сжала осколок в кулаке. Она старалась казаться беззащитной, насколько это возможно. – Я не знаю, что вам от меня нужно…

– Скоро узнаешь.

Мужчина подошел к ней, шаркая по грязной соломе. Мягко коснулся ее шеи, надел кожаную петлю и затянул так крепко, что Адельхайд едва могла дышать.

Если я дернусь, он затянет еще туже. Надо действовать быстро. Быстрее, чем он…

Она по-прежнему лежала спиной к своему мучителю, плакала и стенала, чтобы усыпить его бдительность, а сама прислушивалась к звону цепи. Вот мужчина взялся за замок, со скрипом повернулся ключ, замок открылся, цепь упала на пол…

Сейчас…

Адельхайд развернулась. Потребовалось мгновение, чтобы в полумраке определить, где именно находится мужчина. Он присел на колени слева от нее, где цепь крепилась к стене. Женщина с яростным криком бросилась на него и почувствовала, как шнур стягивает шею. Но прежде чем он окончательно сдавил горло, Адельхайд обрушилась на своего мучителя.

– Ты… дьявол! – прохрипела она.

Женщина занесла кулак с осколком. Мужчина под ней отчаянно пытался освободиться. Он был гораздо сильнее ее, она уже чувствовала на себе его крепкие руки, он пытался скинуть ее с себя. Белки глаз блестели в прорезях капюшона, и Адельхайд заметила в них проблеск страха.

– Дьявол! – крикнула она снова.

Взвыв от ярости, женщина обрушила на него кулак с осколком. Но в этот миг мужчина выпустил ее и правой рукой остановил удар. Острие замерло в считаном дюйме от его горла. Обливаясь по́том, Адельхайд свободной рукой нашарила лицо противника. Она хотела расцарапать ему щеки, разодрать глаза, но лишь схватила капюшон. Потянула его…

…и сорвала маску с лица.

В ужасе от того, что кошмар внезапно обрел лицо, Адельхайд на мгновение замерла.

Это мгновение стоило ей свободы.

Мужчина сбросил ее с себя, словно грязную тряпку. Адельхайд ударилась о противоположную стену, камни разодрали ей спину в кровь, и осколок выскользнул из руки. Последовал резкий рывок, и кожаный шнур безжалостно сдавил горло.

Сквозь прищуренные веки Адельхайд видела, как мужчина, стоя над ней, тянет шнур. Женщина хватала ртом воздух, отчаянно, тщетно. Она схватилась за горло, но шнур слишком глубоко впился в кожу. Пред глазами поплыли разноцветные круги, все быстрее и быстрее, потом все почернело…

Это конец… это…

Спустя целую вечность или всего пару секунд Адельхайд вынырнула из тьмы. Она хрипела и кашляла, и измученные легкие действительно наполнял восхитительно прохладный воздух. Она коснулась дрожащей рукой кожаного шнура. Петля свободно висела на шее.

Но почему…

Тут она услышала, словно издалека, тихий всхлип. Из последних сил, на грани обморока, Адельхайд повернула голову и увидела в углу мужчину.

Капюшон валялся рядом на полу, и мужчина плакал, как ребенок.

И тут Адельхайд потеряла сознание.

* * *

Симон кратчайшей дорогой возвращался в новую часть города. Нужно непременно еще раз поговорить с Магдаленой по поводу отложенной свадьбы! После собрания они с Самуилом немного поговорили, и доктор согласился, что нельзя слишком долго держать купальню закрытой. Самому Самуилу предстояло весь день провозиться с пациентами, поэтому все разговоры об оборотнях пришлось перенести на следующий день.

Добравшись до дома палача, Симон застал там только Куизля. Палач сидел за столом и задумчиво курил трубку. Перед ним лежала открытая потрепанная книжка, которую Якоб захлопнул, едва увидел цирюльника.

– А где остальные? – удивленно спросил Симон и оглядел пустую комнату.

Куизль пожал плечами:

– Бартоломей с Георгом пляшут перед Советом. Как ты, наверное, слышал, прошлой ночью при загадочных обстоятельствах умерла старая вдова. Благородные мужи готовятся к большой травле, ожидается целая волна арестов, и городскую тюрьму следует должным образом подготовить. Где Магдалена с сорванцами, ума не приложу.

Он снова открыл книгу и принялся читать, будто Симона тут и не было вовсе. Цирюльник знал эту манеру своего тестя и ничуть не удивился. Это лишь значило, что палач усиленно размышлял. А для этого ему требовались табак и полное спокойствие.

Симон молча присел на скамью рядом с палачом. Наливая себе разбавленного вина из кувшина, он с любопытством заглянул в открытую книжку. Рисунки в ней показались знакомыми – вероятно, это был травник Лоницера, труд с многочисленными иллюстрациями, обязательный в доме всякого палача. Наверное, книжка была из небольшой библиотеки Бартоломея. Некоторые строки на открытой странице были подчеркнуты черным, и рядом на полях стояло несколько пометок. Но Куизль положил руку так, что Симон так и не смог ничего толком разглядеть.

Через некоторое время палач сердито отложил книгу и злобно взглянул на цирюльника.

– Проклятье, как тут можно сосредоточиться, если у тебя над душой кто-то стоит? – проворчал он. – Что там у тебя? Если хочешь что-то сказать, так говори, а не ерзай, как будто в штаны навалил.

Симон улыбнулся. Когда Куизль начинал вот так небрежно ворчать, это означало одно: он вежливо приглашает тебя к беседе.

– Я просто подумал, с чего вы вдруг заинтересовались травами? – ответил Симон и подмигнул: – Неужели оборотень заставил вас взяться за это дело? Наверное, ищете растение, способное защитить от подобных существ?

– Вот еще, вздор какой! Волчьи ягоды и зверобой, может, и помогут справиться с собственным страхом. Но вот способно ли это защитить тебя? Нет! – Куизль нахмурился. – Защитить тебя может лишь здравый смысл. А в Бамберге с этим как раз туго.

– Так, значит, вы не верите в этого оборотня? В прошлый раз вы не были столь уверены.

Палач нетерпеливо закатил глаза и взглянул наконец на Симона.

– Я верю в очевидное, – проговорил он сдержанно. – Кто-то в этом городе похищает и убивает людей, причем самым жестоким образом. Кое-кто видел мохнатое существо, кто-то в городе, а кто-то – в лесу. И кто-то покупает у скорняка целую кучу волчьих шкур…

– И после эти шкуры находят у бедняги Матео, – заметил Симон задумчиво. – Магдалена говорит, что подкинуть их мог кто угодно. Возможно, кто-нибудь из другой труппы.

– Возможно. А возможно, что кто-то почуял неладное и ему понадобилось спихнуть на кого-то все, пока его самого за руку не поймали.

Симон нахмурил лоб:

– Что вы имеете в виду?

Куизль медленно выпустил дым и поднял три мясистых пальца перед самым носом цирюльника.

– Есть три варианта. Либо в городе действительно завелось заколдованное чудовище. Либо мы имеем дело с помешанным, тоже своего рода чудовищем. Либо… – Палач помедлил и откинулся на спинку. – Либо кто-то очень умный воплощает какой-то свой замысел. И вот я сижу тут, курю и раздумываю, что же это за замысел такой.

Симон кивнул.

– Мой друг Самуил высказал на этот счет интересное предположение. Как вы на это посмотрите?

Он в двух словах рассказал Куизлю об утреннем собрании и предположении Самуила касательно убитых советников.

– Может, это действительно борьба за власть, – закончил цирюльник. – Кто-то пытается избавиться от соперников и не останавливается перед убийством других, совершенно непричастных. Может, это викарий, или канцлер, или кто-то из высших сановников…

– И ради этого убивает простую мельничиху и проститутку, чтобы замести следы? – Куизль сплюнул на устланный тростником пол. – Довольно смело. Но что-то все равно не укладывается. Из шести пропавших или убитых всего два советника. Остальные не имеют к этому никакого отношения.

Симон вздохнул:

– Так я и сказал Самуилу. Может, у вас есть идеи получше?

– Может, она давно появилась бы, если б ты не мешал мне, – проворчал Куизль и снова открыл книгу. – Но если уж так неймется, то да, есть у меня одна идея. Одна штука никак не выходит у меня из головы… – Тут палач прищурился: – От убитой шлюхи шел какой-то… странный запах. Как от хищного зверя…

Симон почувствовал, как волосы на загривке стали дыбом.

– От хищного зверя? – переспросил он опасливо. – Вы это… серьезно?

– Чтоб тебя, не верю я в этих оборотней! Но да, пахло мокрой шкурой… – Куизль простонал. – Несколько дней понадобилось, чтобы понять, откуда я знаю этот запах.

– Но… но если от шлюхи пахло звериной шкурой, то, может, это и оборотень… – просипел Симон.

Однако палач оборвал его нетерпеливым взмахом руки:

– Черт тебя подери, хоть на минуту забудь ты об этом оборотне! У меня уже крыша едет от твоей суеверной болтовни. – Он показал на раскрытую перед ним страницу. – Есть одна трава, которая пахнет точно так же. Из-за всей этой истории с оборотнем я и думать об этом забыл! Но если немного поразмыслить…

Куизль широко улыбнулся. Он всегда поступал так, прежде чем выдать что-нибудь поразительное.

Симон нервно постукивал пальцем по столу. Он терпеть не мог, когда палач томил его ожиданием.

– Да говорите уже, – попросил Фронвизер. – Почему из вас каждое слово вытягивать нужно? Что это за трава?

– Ну, будучи цирюльником, ты и сам должен это знать. Это белена, она-то и воняет так, – пояснил Куизль с явным удовлетворением. – Она присутствует во многих колдовских зельях, потому что ей приписывают магические свойства. В действительности это сильный наркотик. В сочетании с маком, мандрагорой и болиголовом ее используют как снотворное. Надеюсь, об этом ты помнишь.

– Снотворное?

Симон недоуменно взглянул на Куизля. Действительно, он и сам порой пропитывал губки подобными наркотическими настоями. Их прижимали к лицам пациентов, чтобы успокоить или, если потребуется, усыпить. Дозировать снотворное было очень трудно: если добавить слишком много, больной мог и не очнуться.

– Вы думаете… кто-то усыпил проститутку и только потом убил? – спросил Симон, затаив дыхание.

– Может, и не ее одну. – Куизль кивнул. – И этот кто-то превосходно разбирается в травах. По мне, так точно замешать снотворное могут только, – он принялся загибать пальцы, – лекари, цирюльники, знахарки и…

– Палачи, – прохрипел Симон.

– Верно. Я и сам, бывает, пользуюсь таким снотворным, когда хочу облегчить арестованному пытку. Среди палачей и их помощников это излюбленное средство. Кто убивает и причиняет страдания, должен и в травах разбираться.

Симон смотрел на подчеркнутые строки, описывающие рецепт такого снотворного.

– Полагаю, это вы подчеркнули абзац и сделали пометки? – спросил он тихо.

Куизль покачал головой:

– Это Бартоломей, узнаю его руку.

Палач вытряхнул пепел из трубки, потянулся и поднялся так медленно, будто великан, слишком долго проспавший в пещере.

– Боюсь, придется задать несколько неприятных вопросов брату и его помощнику Алоизию.

* * *

– Заря уж близится, и солнце, зри… э… зайдет.

– Взойдет! Солнце, зри, взойдет! Черт, неужели так сложно прочитать с листка?

Сэр Малькольм схватился за волосы и поднял глаза к балкону над сценой, на котором стояла Барбара в окружении еще четырех артистов. Девушка чувствовала, как кровь приливает к вискам, живот сжался в тугой комок. Они репетировали все утро, и она начала сомневаться, действительно ли обладает тем легендарным «талантом», который обнаружил в ней сэр Малькольм. При этом роль ее была не такой уж и большой. Поначалу Барбара даже испытала разочарование, когда обнаружила, что в пьесе ей уготовано всего несколько строк.

Но теперь даже эти несколько строк казались ей настоящим испытанием.

– Заря уж близится, и солнце, зри, взойдет! – произнесла она громким голосом и посмотрела в потолок, словно там действительно занимался день.

Сэр Малькольм довольно кивнул и взглянул на Маркуса Зальтера, стоявшего в поношенном плаще рядом с Барбарой.

– Э, смотришь и диву даешься. Стоит помыслить о волке, а он тут как тут. Что нужно, э, что нужно…

Маркус тоже запнулся, и сэр Малькольм так яростно завращал глазами, будто сам превратился в волка.

– Черт возьми, Маркус! – негодовал он. – Не верю своим ушам! Сколько раз мы уже ставили эту пьесу? Пять? Десять?

– Да целую сотню, – простонал драматург.

– Тогда я тем более не пойму, почему ты такой рассеянный. У тебя во всей пьесе меньше всего слов! И вообще, что с тобой происходит в последнее время? Вечно ты какой-то вялый, тоскливый, на репетиции опаздываешь…

– Мне пришлось в спешке добывать необходимые костюмы и реквизит, – ответил Маркус тихим голосом. – И по ночам я еще перевожу «Тита Андроника» и этот вычурный «Напрасный труд любви». Вы хоть представляете, насколько это сложно – подобрать нужные рифмы?

– Нет, не представляю. Зато я знаю вот что: никто из вас так и не понял, что эта чертова пьеса важнее всех, что мы играли до сих пор! – Сэр Малькольм строго посмотрел на артистов. – Дьявол, если мы провалимся, то зимовать будем в каком-нибудь сарае среди телят и ослов! Это вы понимаете?

Артисты робко зашептались, после чего репетиция продолжилась. При этом режиссер то и дело прерывался, чтобы внести правки, или театрально закатывал глаза, когда кто-нибудь запинался.

Барбара глубоко вздохнула и полностью сосредоточилась на своей следующей реплике. Они играли «Петера Сквенца», комедию некоего Андреаса Грифиуса. Барбара даже прочесть толком не успела эту короткую пьесу. По сюжету, несколько простодушных ремесленников собираются устроить представление перед королем и его свитой, и затея их проваливается самым дурацким образом. Барбаре досталась роль принцессы Виоландры и сводилась лишь к тому, чтобы хлопать ресницами, блистать красотой и время от времени выдавать что-нибудь высокопарное. Сэр Малькольм играл главную роль: учителя Петера Сквенца. Барбара в изумлении наблюдала, как он без видимых усилий превращался в глупого шута. Все у него получалось совершенно легко и естественно. Казалось, он действительно мог войти в любой образ, какой ему заблагорассудится. Вот и теперь режиссер раболепно поклонился перед королевским балконом и прошепелявил, как старый беззубый крестьянин:

– Ва-ва-ваше высосочество, с-слишком много п-при вашем д-дворе ду-ду-р-р-аков!

Чем больше Барбара думала о предстоящем выступлении в замке Гейерсвёрт, тем сильнее у нее съеживалось нутро. Малькольм обещал ей роскошное платье, которое за ночь еще следовало немного перешить. Старое перед самым приездом в Бамберг утонуло в реке, когда перевернулась повозка. Сейчас Барбара была в простом сером платье с грязным корсажем. У нее дрожали колени, и чувствовала она себя никакой не принцессой, а скорее служанкой, забывшей свое место.

«И зачем я только ввязалась в этот балаган?» – подумала девушка.

Но потом ей вспомнился Матео. Ведь он томился в камере неподалеку отсюда. Сэр Малькольм ясно дал ей понять, что Матео сам попросил бы ее сыграть эту роль – только ради того, чтобы артисты не лишились теплого и безопасного крова.

– Спокойствие, спокойствие, Pax vobis! Стыдиться нечего! Стойте же, стойте! – восклицал сэр Малькольм в роли Петера Сквенца.

Между тем один из артистов в жалком костюме льва ползал по сцене на четвереньках. Оставалось только надеяться, что епископ не обделен чувством юмора.

– Прочь отсюда, мастер лев! – крикнул сэр Малькольм, закрыв глаза ладонью. – Прочь…

В это мгновение со стороны окон донесся грохот и звон. Барбара оглянулась и заметила, как за выпуклым стеклом мелькнула размытая тень.

– Дьявол, это прихвостни Жискара! – закричал сэр Малькольм. – Черт бы их побрал!

С необычайным проворством он спрыгнул со сцены, подскочил широкими, неуклюжими шагами к окну и распахнул его.

– Сволочи! – прокричал режиссер и погрозил кулаком. – Ха, это вам не поможет, Жискар! Мы все равно лучше!

Барбара подбежала к окну и увидела во дворе опрокинутую лестницу. Рядом какой-то человек поднялся на ноги, потер ушибленные руки и бросился наутек. В самом углу Барбара заметила наконец Жискара. Французский режиссер насмешливо покривился.

– Хо-хо, «Петер Сквенц», значит! Mon dieu, до чего пошлая и плоская пьеса! – выкрикнул он тонким голоском. – Епископ определенно даст вам приют. В свинарнике! Ха-ха, именно этого и заслуживает ваша бездарная комедия!

– Еще посмотрим, Жискар! Готовьтесь к холодной, чертовски холодной зиме! Тогда у вас будет уйма времени, чтобы сочинить хоть одну собственную пьесу, вор и неудачник!

Малькольм закрыл окно и медленно выдохнул, словно пытался собраться.

– Думаете, они теперь тоже начнут репетировать «Петера Сквенца»? – встревоженно спросил Маркус. – Если Жискар первым выступит перед епископом, нам придется несладко.

Малькольм отмахнулся. Его злость и волнение словно улетучились.

– Вздор, они репетируют скучного «Папиниана». Этой слезливой дрянью сейчас никого не прельстишь.

– «Папиниана»? – Маркус недоуменно взглянул на режиссера: – Откуда вы знаете?

Тот осклабился, как крокодил.

– Ну, не только Жискар может шпионить. Я тоже. С тем лишь отличием, что остаюсь при этом незамеченным. – Он невинно пожал плечами: – Это, между прочим, была моя идея, чтобы Жискар поставил «Папиниана».

Теперь и Барбара окончательно растерялась.

– Ваша идея? Но как…

Малькольм прижал палец к губам и заговорщически ей подмигнул:

– Тсс. Неизвестно, может, нас снова подслушивают, – прошептал он, осторожно посмотрел в окно и только потом продолжил с улыбкой: – Я дал гульден одному смышленому парню из охраны епископа, чтобы тот по секрету сказал Жискару, будто «Папиниан» – любимая пьеса его превосходительства.

– А на самом деле нет? – спросила Барбара.

– Хм, не то чтобы… Епископ ненавидит «Папиниана». Это до смерти скучная пьеса о какой-то интриге против римского императора. Мы, в отличие от Жискара, уже бывали в Бамберге и, разумеется, выяснили, что его сиятельству по душе, а что нет. – Сэр Малькольм улыбнулся еще шире. – Архиепископ Филипп Ринек любит дурацкие комедии, особенно если в них фигурируют животные. Думаю, наш «Петер Сквенц» здорово повеселит его. – Тут он деловито хлопнул в ладоши. – Все, продолжаем репетицию, дорогие мои! Чтобы наша комедия не обернулась трагедией. Мы еще не выиграли.

* * *

Погруженный в раздумья, Симон смотрел на рисунок в травнике Лоницера. На нем был изображен грязно-желтый цветок белены и рядом – несколько черных семян, которые всегда напоминали цирюльнику мышиный помет. Под рисунком черными неровными буквами стояла пометка:

Снотворное? Прочие ингредиенты: мак, мандрагора, болиголов…

У Симона по спине побежали мурашки. Куизль уже ушел, чтобы разыскать брата и поговорить с ним. Что, если Бартоломей или его помощник Алоизий действительно как-то причастны к этим ужасным убийствам? Неужели все эти дни они жили в доме самозваного оборотня? Симон немного знал Бартоломея и поэтому вполне мог такое допустить. Бамбергский палач был угрюмый и молчаливый, как и его старший брат, хоть и казался более чувствительным. И да, похоже было, что он что-то скрывает. Или это лишь странная враждебность по отношению к Якобу делала его таким мрачным?

Симон нахмурился и задумчиво провел указательным пальцем по рисунку. До сих пор его всегда поражал острый ум тестя. Но теперь он засомневался в правоте Куизля. Возможно, было еще что-то такое, что подпитывало недоверие палача к собственному брату. Странного запаха от трупа и заметки в книге было явно недостаточно.

Фронвизер налил себе еще немного разбавленного вина и рассеянно полистал книгу. Отыскал изображения мандрагоры, ядовитого болиголова и цветков мака. Ему нравились эти иллюстрации. Глядя на них, он чувствовал, что природа, несмотря на все превратности, была вполне постижима.

Лишь через некоторое время Симон опомнился. От вина его стало клонить в сон и пропало чувство времени. Близился полдень, а Магдалены с детьми все не было. Куда же они запропастились? Этот город и впрямь хуже пчелиного улья… Но потом Симон решил, что Магдалена могла отправиться к Катарине, чтобы утешить свою будущую тетку из-за расстроенной свадьбы. Возможно, уже появились какие-то новости и Совет позволил устроить праздник хотя бы в малом зале в трактире «У лешего»…

Симон быстро разгладил одежду и брызнул в лицо водой из тазика в коридоре, после чего поспешил к Домбергу, у подножия которого, недалеко от реки, располагалось скромное жилище Иеронима Хаузера. Цирюльник как-то раз уже провожал Катарину домой и даже побеседовал с ее отцом о книгах, так что быстро отыскал небольшой домик рядом с шумной таверной. Над ним вздымался Михельсберг, и узкие тропки вились сквозь виноградники от низины к монастырю. В этой части города явно проживали люди с достатком, и Симон все не мог взять в толк, как Хаузеры смогли позволить себе этот дом.

«Бартоломею и впрямь повезло с женой, – подумал он. – Если, конечно, вообще дойдет до свадьбы…»

Симон постучал в дверь, и через некоторое время ему открыл сам Иероним Хаузер, бледный и небритый, в поношенной мантии. Вид у секретаря был довольно потрепанный. Он уже собрался выразить свое негодование, но потом узнал Симона, и губы его растянулись в улыбке.

– А, господин цирюльник из Шонгау! – воскликнул он обрадованно. – Да уж, вот так неожиданность! Снова пришли поговорить о книгах? – Он чуть помедлил, заметив задумчивый вид Симона. – Но не хотите же вы сказать, что уезжаете раньше времени из-за этой заминки со свадьбой?

– Э нет, – ответил Симон. – Я не за этим пришел…

«Черт, да именно об этом сейчас и объявить бы, – пронеслось у него в этот момент в голове. – И почему Магдалены никогда не бывает, когда она нужна!»

– Я разыскиваю жену, – сказал он вместо этого. – Она не с Катариной случайно?

Иероним развел руками:

– Нет, сожалею. Здесь ее нет. Хотя моей дочери и вправду не помешало бы несколько слов утешения. – Он показал большим пальцем себе за спину. – Заперлась у себя в комнате и не наплачется, бедняжка. Это просто безобразие! Притом что полдюжины влиятельнейших советников дали мне свое согласие. Ремесло Бартоломея, может, и пользуется дурной славой, но за все эти годы он заработал себе превосходную репутацию.

– И вам ничего не удалось добиться от Совета? – спросил Симон. – Скажем, праздник поскромнее?

Иероним лишь отмахнулся.

– С тех пор как этот оборотень будоражит город, все пляшут под дудку викария Харзее. Никто не хочет шутить с ним.

Он понизил голос и осторожно огляделся. Какой-то лоточник катил по переулку свою тележку.

– Особенно теперь, когда за любые сведения назначена награда, – прошептал секретарь. – Теперь все боятся, что соседи сдадут их из-за какой-нибудь мелочи. – Лицо у него померкло. – Да поможет нам Господь! Все и впрямь как сорок лет назад.

– Вы уже были секретарем в то время? – спросил Симон с любопытством.

– Да. И время выдалось просто жуткое. – Иероним вздохнул и зябко поежился. – Но что же мы стоим тут на холоде? Проходите, выпейте стакан пряного вина, чтоб согреться.

Симон улыбнулся:

– Вина я сегодня выпил достаточно, но приглашение принимается. Мне все равно надо жену дождаться.

Иероним подмигнул ему:

– У меня есть немного молотого кофе. Катарина говорит, вы без ума от этого диковинного напитка.

Сердце у Симона забилось чаще. С тех пор как он пил кофе у Самуила, ему больше не довелось выпить ни единого глотка. При этом, чтобы поразмыслить, кофе нужен был ему так же, как Куизлю – табак.

– Ну… это и в самом деле было бы замечательно, – ответил он. – Но не хотелось бы показаться навязчивым.

Секретарь уже скрылся в коридоре, и Симон, полный предвкушения, последовал за ним. В доме Хаузеров, хоть и маленьком, было чисто и прибрано. Дощатый пол совсем недавно был выскоблен и начищен, стены оштукатурены и украшены красивым кафелем. Во всем чувствовалась рука Катарины. Жена Иеронима умерла несколько лет назад, и с тех пор уборкой каждодневно занималась дочь.

– Простите за мой неухоженный вид, – сказал Иероним, поднимаясь по узкой лестнице на второй этаж. – Но сейчас я практически все время провожу в своем кабинете. Совет поручил мне переписать целую кипу старых отчетов. Их и прочитать-то можно с трудом. – Он вздохнул: – Если секретари и попадают в ад, то я знаю, как он выглядит… Ну, по крайней мере, я могу работать дома.

Они прошли в теплую комнату, увешанную пестрыми коврами. В камине потрескивал огонь. Секретарь предложил Симону обитую мехом скамейку, а сам скрылся в соседней комнате. Через некоторое время он вернулся с дымящим кофейником и двумя изящными чашечками. Симон одобрительно вскинул брови. Он знал, до чего дороги эти новомодные чашки.

– Это дьявольское варево и у нас понемногу набирает популярность, – пояснил Иероним, устроившись на второй скамейке и с удовольствием отпив черного отвара. – Правда, викарий его запретил, потому что его завозят неверующие и другие якобы тоже теряют от него веру. Но сквозь стены Харзее, к счастью, не видит. – Он усмехнулся: – Хотя от этого фанатика всякое можно ожидать.

– Вы сказали, что были секретарем во времена тех преследований, – начал Симон осторожно. – Так, значит, лично присутствовали на судах?

Иероним мрачно кивнул и обхватил мясистыми пальцами крошечную чашку, словно ему вдруг стало зябко.

– Можно и так сказать. Я был тогда совсем юным писарем, но тогда на счету был каждый человек, потому что и в Совете многие находились под подозрением. Несколько раз я даже был секретарем в той злополучной комиссии, которая решала судьбу обвиняемых. Я видел, как люди лишь по вине завистливых соседей отправлялись сначала в тюрьму, а потом – в камеру пыток и на костер.

– И ничего не могли предпринять против этого? – спросил Симон.

– Ха, а что я мог сделать? Любого, кто выступал против судебных заседателей, самого подозревали в колдовстве. Я… я боялся. Кроме того, я же был простым секретарем! Заполнял протоколы, только и всего.

Иероним запнулся и задумался о чем-то своем. Мясистые губы его дрожали.

– Иногда я с трудом разбирал, что говорили подозреваемые, – продолжил он потом тихим голосом. – Они… кричали и вопили, а под конец только стонали. Невозможно описать эти стоны, не говоря уже о том, чтобы внести в протокол…

Иероним оставил чашку с кофе. Эта беседа явно отбила у него желание допивать его. Лицо у него стало серым, и казалось, он совершенно позабыл о своем собеседнике.

– Мне очень жаль, я ни в коем случае не хотел обвинить вас, – сказал Симон примирительно. – Просто иногда трудно понять, как…

Он не смог подобрать слов, и затянулось неловкое молчание.

Тут Фронвизера неожиданно осенило. Иероним, может, и был простым секретарем, однако он, как никто другой, мог знать обо всех интригах и борьбе за власть в городе. И в прошлом, и сегодня. Может, у него даже имелись предположения о том, что могло связывать убитых и пропавших за эти недели.

Симон прокашлялся.

– Мой друг, городской врач Самуил, высказал интересное предположение, – начал он твердым голосом. – По его мнению, возможно, и нет никакого оборотня. А кто-то лишь хочет избавиться от некоторых советников. Что вы об этом думаете?

Секретарь на мгновение растерялся. Тем не менее неожиданный вопрос вернул его к действительности. Он задумчиво склонил массивную голову.

– Хм, признаюсь, я и сам не очень-то верю в этих оборотней, – ответил Иероним. – Как и тогда не верил в колдунов. Но чтобы кто-то хладнокровно убивал людей одного за другим, лишь бы избавиться от нескольких вельмож… Дайте подумать…

Иероним встал и принялся расхаживать по маленькой комнате, потирая при этом свой сальный, покрытый щетиной подбородок.

– Тадеуш Васольд и Георг Шварцконц, несомненно, были могущественными советниками, пусть их время давно прошло. Эгидий Готцендёрфер, конечно, давно мертв, но его жена еще сохраняла былое влияние. Что же до остальных…

Иероним вдруг замолчал и напрягся всем телом. Симон заметил, как у секретаря задрожала правая рука.

– Нет-нет, – проговорил он потом как-то уж слишком торопливо, по-прежнему глядя в огонь. – Не думаю, что смогу помочь вам, мастер Фронвизер. Как бы мне этого ни хотелось.

Толстяк встряхнул головой, будто отгонял дурное видение, после чего с вымученной улыбкой повернулся к гостю:

– И вообще, у меня есть и другие дела, кроме как совать нос в какие-то интриги. Нынче этим никого не удивишь. – Он выпрямился и указал на дверь: – Боюсь, нам придется продолжить нашу беседу в следующий раз. Мне надо сходить в ратушу. Есть кое-какие дела, которые дома не сделаешь.

Симон поднялся в недоумении.

– Что ж, очень жаль. Если встретите Магдалену…

– То скажу ей, что вы заходили. – Иероним протянул ему руку, мягкую и дряблую на ощупь. – Буду чрезмерно рад, если ваша супруга сумеет немного подбодрить Катарину. Что ж, до встречи.

Симон даже кофе допить не успел. В следующую минуту он снова стоял на улице перед домом секретаря.

* * *

Сидя на скамейке на вершине Михельсберга, Магдалена наблюдала за городской суетой внизу. Дети играли в прятки среди кустов, растущих по склонам. Женщина глубоко вдохнула и только теперь обратила внимание, какой чистый был здесь воздух. Внизу, посреди улиц, даже в октябре несло дымом, нечистотами и гнилыми овощами. А здесь, наверху, дул свежий, хоть и промозглый, ветер.

После того как Симона неожиданно вызвали на собрание, она решила немного прогуляться с детьми за городом. Так как свадьба откладывалась на неопределенное время, Магдалене не пришлось помогать Катарине с приготовлениями. Некоторое время она гуляла с мальчиками вдоль Регница, а потом по наитию решила подняться на Михельсберг, что высился над городом. Ей захотелось помолиться за Катарину у могилы святого Отто в церкви бенедиктинского монастыря. Перед Богом все равны, и Магдалена была уверена, что Он не делил людей на благонравных и нечестивых. Вряд ли Господь имел что-то против того, чтобы палач по-человечески отпраздновал свадьбу. Но здесь, на земле, распоряжался не Бог, а Церковь. И она уже не раз показывала Магдалене и ее семье, что палач для них был ничем не лучше грязи.

«У моих детей все будет иначе, – подумала Магдалена, наблюдая за игрой Петера и Пауля. – Никто не запретит им жениться только потому, что их считают хуже других!»

Женщина тихо вздохнула. Она понимала Симона и его желание поскорее вернуться в Шонгау. Но, с другой стороны, они не могли уехать без Барбары. А переубедить ее в ближайшее время вряд ли получится. Если бы только была возможность помочь Матео! С решением архиепископа подождать с допросом до состязания между артистами у них появилось немного времени. Магдалена очень надеялась, что отец и уж тем более дядя что-нибудь придумают. Бартоломей, наверное, был единственным, кто мог бы если и не пощадить Матео, то по крайней мере избавить от лишних страданий.

Через некоторое время Магдалена поднялась, позвала детей, и они пошли обратно по узкой тропе, что вилась среди виноградников. Тропа оканчивалась у Песочных ворот, возле реки. Женщина подумала, не заглянуть ли ей к Катарине и ее отцу, благо жили они неподалеку, но потом отказалась от этой затеи. Стоял уже полдень, дети проголодались и капризничали. Наверняка Симон их уже заждался. Возможно, после заседания у него были какие-нибудь новости относительно Матео и судебного процесса над ним.

Магдалена быстро миновала ворота и направилась к мосту ратуши и тут заметила, что в порту, в противоположной его части, собралось полно народу. Люди кричали и гомонили, и время от времени вся толпа взрывалась ликованием. Охваченная любопытством, Магдалена оставила мост и подошла к теснившимся в порту людям. Они столпились вокруг большого крана, с помощью которого обычно поднимали груз на суда. Вот и теперь что-то болталось на тросе.

Господи, что за…

К своему ужасу, Магдалена увидела, что к тросу привязан не ящик или бочка, а живой человек.

Это был бородатый мужчина. С его простой одежды стекала вода. Обвязанный веревкой вокруг талии, он вращался и отчаянно дергался, как крупная рыбина на крючке. Вот бедняга снова стал опускаться к реке, и люди заголосили, когда он, захлебываясь, погрузился под воду.

– Мама, что они там делают? – опасливо спросил Петер, в то время как Пауль с явным удовлетворением наблюдал за происходящим.

– Я… я не знаю, Петер, – ответила Магдалена. – Но уж точно ничего хорошего.

Она уже видела нечто подобное в Шонгау и других городах. Пекарей, которые подмешивали опилки в муку, иногда сажали в клетку и несколько раз опускали в воду, пока те едва не захлебывались. Это называлось пекаревым крещением и считалось относительно безобидным наказанием, которое исполнял городской палач. Но Магдалена помнила и рассказы о том, как ее дед топил детоубийц в пруду за городскими стенами, удерживая под водой длинной жердью, пока жертва не умирала. Представление в порту тоже походило на казнь. Магдалена огляделась, но не заметила ни Георга, ни Бартоломея. С краю толпы, прислонившись к бочкам с сельдью, стояли два стражника и нерешительно наблюдали за происходящим. Магдалена бросилась к ним.

– Что здесь происходит? – обратилась она к одному из солдат.

Стражник пожал плечами.

– Это заезжий торгаш, – пояснил он, ковыряя при этом в носу. – Продавал волчьи когти для защиты от оборотней. А люди решили, что он сам оборотень и есть.

– Люди решили… – Магдалена нахмурилась: – И потому его сразу топят? – Она со злостью ткнула стражника в грудь. – Где же городские советники, где палач? Человека хотя бы допросить надо.

Стражник лишь неуверенно ухмыльнулся:

– Да ладно, не помрет он. А если и помрет, то кому какое дело? Он все равно не местный. Людей тоже можно понять. Все боятся этого оборотня… – Тут он смерил Магдалену недоверчивым взглядом: – А ты, собственно, кто? По-моему, я тебя раньше здесь не встречал.

– Я… – начала Магдалена, но ее ответ заглушили крики.

Торговца в очередной раз окунули в воду, и толпа снова возликовала. Очевидно, бедняга не умел плавать. Он отчаянно загребал руками и вопил, пока в конце концов не погрузился под воду. Целая вечность прошла, прежде чем два крепких парня, что стояли у ворота, не вытянули его обратно. Человек заметно ослаб, движения его становились вялыми.

– Черт, да сделайте вы что-нибудь! – закричала Магдалена на стражников. – Беднягу сейчас утопят!

Те лишь небрежно отмахнулись. Тогда женщина решилась. Нужно привести дядю! Будучи палачом, Бартоломей наверняка обладал здесь кое-каким авторитетом, особенно если дело касалось казни. Может, ему удастся положить конец этому безумию.

Скорее всего, Бартоломей с Георгом были сейчас в городской тюрьме, где готовили и прибирали камеры для возможных подозреваемых. Тюрьма располагалась недалеко от Банкетного дома. Но добираться туда с двумя детьми будет слишком долго. К тому времени торговец, скорее всего, уже утонет. Магдалена лихорадочно огляделась, и тут взгляд ее снова упал на Банкетный дом.

Барбара!

Младшая сестра могла бы пока присмотреть за детьми. Магдалена знала, что в Банкетном доме имелся проход, который выводил на другую сторону через трактир «У лешего».

Позабыв о стражниках, женщина взяла детей за руки и стала протискиваться сквозь орущую толпу. Ворота Банкетного дома были распахнуты настежь, во внутреннем дворе было куда спокойнее. Магдалена забарабанила в узкую дверь у входа в трактир. Через некоторое время вместо сестры ей открыл удивленный Иеремия. Похоже, его разбудили.

– Магдалена? – спросил он в недоумении. – Что вы так запыхались?

– Нет… нет времени объяснять, – просипела та. – Барбара у вас?

Иеремия покачал головой:

– К сожалению, нет. Она у артистов, наверху. Но скоро должна вернуться. Как я понял, сэр Малькольм решил…

– Сделайте одолжение, – перебила его Магдалена. – Прошу вас, присмотрите пока за детьми. Мне нужно разыскать дядю. Это срочно!

Она повернулась к Петеру с Паулем. Те смотрели на старого калеку с восхищением вперемешку со страхом.

– Это дядя Иеремия, – пояснила их мать. – Пусть он выглядит немного странно, зато очень мил. И знает много увлекательных историй. Побудьте с ним немного, а я скоро вернусь.

– Дядя, а кто содрал с тебя кожу? – спросил Пауль с любопытством.

Иеремия вздохнул и принялся объяснять, но Магдалена его не слышала. Она уже мчалась дальше.

Минуя растерянных пьяниц, женщина пересекла трактир, опрокинув при этом кружку с пивом, выскочила за дверь и оказалась на другой стороне улицы. Там она повернула направо и вскоре добежала до городской тюрьмы – мрачного здания с зарешеченными окнами, уже знакомого по прошлым прогулкам. На пороге едва не столкнулась с Георгом, который как раз выходил из дверей. Вид у него был усталый, рубашка чернела грязью. По всей видимости, он работал вплоть до этой минуты.

– Георг! – облегченно воскликнула Магдалена. – Как хорошо, что я тебя встретила! Мне нужен Бартоломей!

Брат нахмурил лоб:

– Чего он вас всем сдался сегодня? Отец его разыскивал, минут пятнадцать назад заходил; теперь еще ты вот…

– Потому что он очень нужен мне! Это вопрос жизни и смерти!

Магдалена в двух словах рассказала растерянному брату о том, что случилось в порту.

– И что же, из городских властей вообще никого? – удивленно спросил Георг. – Ни бургомистра, ни даже советника?

Старшая сестра помотала головой.

– Только два стражника, и те вмешиваться не хотят. Надо поторопиться, иначе беднягу утопят как котенка!

Георг склонил голову.

– Дядя Бартоломей уже ушел, он хотел еще на живодерню заглянуть… Черт его знает, что-то он зачастил туда в последнее время. Отец отправился за ним. Судя по всему, они крепко повздорили. Отец прямо в бешенстве был… – Он мрачно взглянул на сестру: – И дядя всю грязную работу начал на меня сваливать.

Магдалена в отчаянии стукнула в дверь:

– Черт! Вечно вас, палачей, не доищешься, когда вы нужны!.. – Тут она задумалась. – Может, ты сможешь навести там порядок?

– Я? – Георг вытаращил глаза. – По-моему, ты меня переоцениваешь. Я всего лишь подмастерье палача.

– Но надо же как-то помочь бедняге!

Юноша вздохнул:

– Ладно. Вот как я поступлю. Пойду в казарму. Капитан Мартин Лебрехт хороший человек. Если кто и сумеет помочь, то только он. Большего я при всем желании сделать не могу.

Он обнял сестру, побежал в сторону ратуши и вскоре скрылся среди домов.

Магдалена глубоко вздохнула. Действительно, Георг придумал как нельзя лучше. Быть может, для бедняги в порту еще не все потеряно…

Она уже собралась обратно к Иеремии и детям, но тут вспомнила, что сказал ей Георг про отца. Он приходил сюда совсем недавно, и они с Бартоломеем, очевидно, повздорили! И почему эти двое не переносили друг друга? Отец в последние дни стал все чаще отпускать колкости в адрес брата. При этом без дяди им ни за что не спасти Матео. Если братья рассорятся окончательно, Бартоломей может только из упрямства отказать в помощи. Магдалена знала, каким вспыльчивым бывает отец. Нельзя допустить, чтобы он в таком состоянии натворил нечто такое, о чем они все потом пожалеют!

Немного подумав, Магдалена и приняла решение. Если поторопиться, то, возможно, удастся догнать отца и немного его успокоить. А дети пока побудут у Иеремии, там с ними точно ничего не случится.

Женщина поспешила к городским воротам в конце Длинной улицы, а оттуда по размытой, усеянной лужами дороге – в подернутый дымкой лес.

Оставалось надеяться, что еще не поздно.

* * *

Сбитый с толку такой резкой переменой, Симон все еще стоял на улице перед домом Хаузера. Со стороны реки доносились крики и вопли, но он этого даже не замечал. Цирюльник размышлял над тем, что побудило Иеронима так поспешно его выставить. Очевидно, секретарь что-то вспомнил. Что-то связанное с пропавшими людьми. Может, секретаря внезапно охватил страх или… Симон вдруг насторожился.

Может, он решил что-то проверить?

Фронвизер решил спрятаться за ближайшим углом и немного подождать. Действительно, в скором времени дверь отворилась и на улицу вышел Иероним Хаузер. У секретаря был затравленный вид, плащ был расстегнут, а шляпу он, похоже, и вовсе забыл. Тяжело дыша, Иероним быстрым шагом двинулся по улице и вскоре повернул направо, к крутой лестнице, ведущей к Домбергу. Симон следовал за ним на безопасном расстоянии и время от времени выжидал, когда старый толстяк останавливался, чтобы отдышаться.

Так они дошли до соборной площади. Секретарь торопливо пересек ее и направился к Старому двору. Симон уже был здесь сегодня утром, на заседании комиссии. Иероним вошел внутрь.

Фронвизер помедлил немного, потом решил, что ничего не теряет. Если Хаузер его увидит, можно будет сказать, что он забыл кое-что в зале собраний. Симон скользнул к двери и, едва переступив порог, налетел на широкоплечего стражника.

– Что вам тут нужно? – проворчал он и смерил цирюльника суровым взглядом. – Там сейчас заседает особая комиссия, решают вопросы по новым подозреваемым. В строжайшей секретности! Не припомню, чтобы вас туда приглашали.

– Э… нет, – ответил Симон. Потом приосанился и придал голосу уверенности: – Но, будучи ученым, я вхожу в комиссию по оборотням, наверняка вам известную. И это тоже в строжайшей секретности, – добавил он шепотом и в доверительном тоне.

– Может, и так. Но сейчас там заседает комиссия по особым делам.

Симон выругался про себя. Стражник перед ним был столь же туп, сколь и предан. Опасное сочетание. Цирюльник решил действовать иначе.

– Ну, вообще-то я разыскивал Иеронима Хаузера, городского секретаря, – сказал он любезно и подмигнул солдату: – Знаете, толстый такой, как раз вошел сюда. Может, его назначили секретарем в ту особую комиссию?

Стражник нахмурился:

– Нет, он только в архив поднялся. – Он показал пальцем на лестницу, ведущую наверх: – Туда вон.

– А, в архив, – радостно отозвался Симон. – Тогда я наверняка…

Он хотел было обойти стражника, но тот загородил ему путь алебардой.

– В архив разрешено входить только секретарям и канцлеру, – проворчал он. – Или у вас есть разрешение епископа?

– Эх, его-то как раз и нет. – Симон невинно улыбнулся и поднял руку на прощание. – Что ж, тогда подожду мастера Хаузера снаружи. Хорошего дня!

Цирюльник вышел на улицу, где смог наконец как следует выругаться. До чего же он терпеть не мог этих безмозглых, одержимых предписаниями стражников! Из-за таких вот и наступит однажды конец света… Ну, теперь хотя бы удалось выяснить, что Иероним искал что-то в архиве. Может, это как-то связано с их делом?

Симон в задумчивости пересек соборную площадь и отправился к дому палача. Хорошо бы, если Магдалена уже вернулась…

Им много чего предстояло обсудить.

 

10

31 октября 1668 года от Рождества Христова, вечером в Хауптсмоорвальде

Туман, который в это время года едва ли не каждый день нависал над лесами вокруг Бамберга, уже понемногу рассеивался. Рваные облака громадными призрачными покрывалами плыли над верхушками деревьев. На последних желтых и красных листьях собиралась влага, и мелкие капли падали на землю. Сапоги Куизля с чавканьем тонули в сырой листве, что устилала землю и мох в стороне от дороги.

В отличие от прошлого раза Якоб решил подойти к живодерне с обратной стороны. Он понятия не имел, что Бартоломею понадобилось в это время в лесу, но не хотел давать ему возможность избежать разговора.

А причин, чтобы поговорить, было предостаточно.

Когда Георг сказал ему, что Бартоломей отправился на живодерню, Якоб немедленно пошел за ним. Его недоверие к младшему брату росло с каждым днем. Пометка в травнике Лоницера стала последней каплей. Неужели Бартоломей и в самом деле готовил снотворное? Снотворное, которым предполагаемый оборотень усыплял своих жертв? Обвинение было достаточно серьезное, и поначалу старший Куизль отказывался в это верить. Но потом ему вспомнилось множество других странностей. Тот незнакомец в плаще и шляпе, которого Якоб видел рядом с домом скорняка, – он хромал и даже издалека показался Магдалене знакомым. Когда речь заходила об оборотнях, Бартоломей всякий раз обрывал разговор, словно не хотел, чтобы Якоб лез в это дело. Он постоянно, без всяких объяснений, шатался по лесу. И его помощник Алоизий, видимо, тоже чего-то недоговаривал. Куизль уже дважды пытался пройти на задний двор живодерни, и каждый раз его в грубой форме одергивали. Что же от него там прятали такое, чего не позволялось видеть?

Что ж, в этот раз от него так просто не отделаются. Якоб обогнул поляну и направился к постройкам с противоположной стороны. Собаки заливались радостным лаем – похоже, кто-то был возле псарни.

Подкравшись к строениям, уже видневшимся за деревьями, Куизль тихо выругался. Стен или заборов с этой стороны не оказалось, но в этом и не было необходимости. Проход загораживали густые, усеянные шипами заросли боярышника. Палач попытался пролезть сквозь них, но продвинулся всего на пару шагов, а колючки, как длинные когти, уже разодрали одежду. Пробираться дальше вообще не имело смысла. Якоб выбрался из колючих зарослей и двинулся вдоль кустарника, пока не обнаружил среди папоротника, плюща и чертополоха естественный лаз высотой до колена. По всей видимости, здесь совсем недавно пролез какой-то зверь.

Выругавшись вполголоса, палач пригнулся и пополз на четвереньках сквозь заросли. Шипы без конца цеплялись за одежду, колючие ветки царапали лицо, и репьи путались в бороде. Но Якоб все-таки перебрался на другую сторону.

Он оказался возле одного из сараев, расположенных позади дома. Собаки уже не лаяли, но где-то совсем рядом слышался низкий, злобный рык.

И доносился он не из псарни.

Куизль огляделся. В нос ударил приторный запах, и к горлу сразу подступила тошнота. По левую руку тянулся длинный ров, в котором, присыпанные известью, виднелись ошметки шкур и кости. Над ямой черным облаком кружили мухи.

Свальная яма. Хоть в этом отношении Алоизий не солгал.

Задержав дыхание, Куизль направился к ближайшим двум строениям. Одно из них представляло собой сколоченный на скорую руку сарай, и держали в нем, скорее всего, дрова. Второе было куда внушительнее, устроенное из крепких досок и с массивной дверью. На уровне глаз по всему периметру были проделаны узкие щели.

Оттуда и доносился рык.

Палач осторожно подошел к двери. На сырой земле были видны следы, они вели со стороны дома к сараю и обратно. Похоже, кто-то был здесь совсем недавно. Куизль взглянул на засов, запертый на ржавый замок. Присмотревшись, он заметил, что скоба замка была отодвинута. Тот, кто был здесь, не потрудился запереть его как следует.

Или он вернется в ближайшее время.

Рев стал еще громче. Низкий и угрожающий, он походил на медвежий. Якоб вынул замок из засова и неслышно положил на землю.

Потом принялся медленно отодвигать засов.

Что-то царапнуло дверь изнутри.

Куизль помедлил, но потом все-таки приоткрыл дверь. Если и существовала какая-то опасность, ему просто необходимо было взглянуть на нее. Возможно, тогда он получит ответы на многие свои вопросы…

В этот миг за спиной у него послышался шум, и палач заметил краем глаза, как мелькнула дубинка. Он инстинктивно пригнулся, так что удар пришелся не по затылку, а в плечо. Но удар оказался такой силы, что Куизль рухнул как подкошенный и уткнулся лицом в грязь и мокрую листву.

Прежде чем нападавший замахнулся во второй раз, палач перевернулся на спину и выбросил вперед обе ноги. В глаза набилась сырая земля, но Якоб, не видя, почувствовал, что удар достиг цели. Противник вскрикнул и повалился на спину.

Только теперь у Куизля появилась возможность вытереть грязь с лица. Он вскочил и приоткрыл глаза. Перед ним, всхлипывая, лежал Алоизий и держался за промежность. Рядом валялась дубинка, которой он свалил палача.

– Чертов ублюдок! – прохрипел Якоб. – Тебе чего…

– Осторожно, дверь! – прогремел вдруг громкий голос.

В следующий миг из-за сарая показался Бартоломей. Несмотря на хромоту, он был проворен, как черт. Брат метнулся к двери, уже распахнувшейся. В нее ударилось что-то тяжелое, раздался свирепый лай и рев. Дверь приоткрылась, и Якоб заметил белесый силуэт и пару красных сверкающих глаз.

– Быстрее, помоги! – крикнул Бартоломей.

Якоб вскочил и встряхнул головой, словно хотел отогнать дурное видение. Потом всем весом налег на дверь. Младший Куизль со вздохом облегчения задвинул засов и защелкнул замок. Яростный лай не утихал еще какое-то время, дверь сотрясалась под ударами, но выдерживала. В конце концов лай сменился тихим ворчанием. Рядом постанывал Алоизий.

– Что… черт возьми, что это было? – спросил Якоб, отдышавшись.

– Это? – Бартоломей вытер пот со лба. – Алан. Да не один, а сразу два. Если б я не подоспел вовремя, они бы загрызли тебя, как олененка. Дьявол! Может, и поделом было б тебе за твое любопытство!

– Алан? – Якоб старался не обращать внимания на угрожающий рык за дверью. – Что еще за алан такой?

– Наверное, прекраснейшая из собачьих пород, когда-либо созданных Богом. Сильные, отважные, с белоснежной шерстью, идеальные охотники, – Бартоломей глубоко вздохнул, голос у него стал куда мягче. – К сожалению, за последние столетия они практически вымерли. Остались только в испанских Пиренеях, да и тех совсем немного. Когда-то в древности аланы были бойцовыми собаками, и от них произошло большинство крупных пород. Доги, громадные молоссы, в том числе и мастифы, которых мы держим здесь для епископа… – Он показал в сторону загонов и гордо улыбнулся: – Но аланы самые крупные и сильные, величиной с теленка. Мне удалось вывести несколько особей…

Бартоломей с любовью посмотрел на сарай. Вместо рычания оттуда доносились визг и радостный лай. Похоже, собаки узнали голос хозяина.

– Брут, Демиан и Цербер. Вот моя настоящая гордость.

– Ты говорил, что в сарае их двое, – заметил Якоб. – Где же третий? Отвечай!

Бартоломей помедлил с ответом. Но потом лишь махнул рукой:

– Черт с ним, все равно ты рано или поздно узнал бы. Да третий сбежал. Бедняга Брут, самый крупный из них. Алоизий оставил дверь приоткрытой, когда кормил их, и глупая псина умчалась сквозь заросли.

Якоб вспомнил, как несколько дней назад увидел в лесу что-то большое и белое, вспомнил зловещий рык… По спине у него побежали мурашки.

– Хочешь сказать, по лесу шатается такая вот зверюга и рвет животных и людей только потому, что мой младший братец заделался собаководом? – спросил он, стараясь сохранять спокойствие.

Бартоломей закатил глаза:

– Я знаю, что ты имеешь в виду. Что Брут и есть тот оборотень. Многие так и решили бы, если б узнали о нем. Поэтому я держу это в тайне и разыскиваю его сам, с Алоизием. Мы уж и у реки искали, у старого охотничьего дома. В каждую нору заглянули. Должен же он где-то быть! Верно, Алоизий? Мы разыщем его. Если не сегодня, так завтра уж точно!

Он повернулся к своему помощнику. Алоизий, покорно кивнув, подошел ближе, по-прежнему кривясь от боли и потирая промежность.

– Поверь мне, Якоб, – чуть не с мольбой в голосе продолжал Бартоломей, – Брут не имеет никакого отношения к этим жутким историям! Да, может, он и задрал кое-кого из зверей и представляет опасность для одиноких путников. Но подумай же! Некоторые из жертв совершенно точно были убиты в городе, там же нашли их конечности. Брут просто не мог этого сделать! Как бы он попал в город? Кроме того, он сбежал всего неделю назад, а эти убийства начались гораздо раньше. Он где-то в лесу, поверь мне!

Якоб нерешительно кивнул. Похоже, Бартоломей говорил правду. Теперь становилось понятным, почему и он, и Алоизий старались не пускать его на задний двор. И почему Алоизий так подробно рассказывал о том, как трудно украсть собак епископа.

– Полагаю, его преосвященству о них ничего не известно? – спросил палач.

Бартоломей кивнул.

– Если бы Филипп Ринек узнал про них, то наверняка упрятал бы в свой зверинец к обезьянам, павлинам и попугаям. Епископ любит редких зверей. Но бедняги, скорее всего, умрут в этих жалких клетках. Я знаю, о чем говорю. Мне уже приходилось кормить там зверей и убирать за ними. От медведя там одно название осталось, а старый павиан с каждым годом все злее, потому что живет без сородичей…

Бартоломей поджал губы, в уголках глаз у него подозрительно заблестело. По всей видимости, животные в зверинце были ему столь же дороги, как и его жуткие псины. Куда дороже, чем все пропавшие люди. Якоб задумался, будет ли брат питать такую же любовь к Катарине или своим будущим детям, какую питал к этим собачонкам.

– Почему ты отметил запись о снотворных в травнике Лоницера? – неожиданно спросил он.

Бартоломей взглянул на него в недоумении.

– Почему… – начал он, на секунду опешив. Потом рассмеялся и покачал головой: – Нет, Якоб. Только не говори, будто ты в самом деле считаешь, что это я усыпил и прикончил шлюху. Как ты себе это представляешь? Мы же вместе ее нашли. Я тебя умоляю!

– Может, и не ты ее прикончил, – возразил Якоб малость неуверенно. – Но это не значит, что ты не можешь пропитать губку снотворным. От шлюхи пахло беленой, а это зачастую дело рук палачей! Ты не хуже меня знаешь, что мы иногда используем ее, чтобы успокоить приговоренных в их последние минуты. Поэтому ответь, зачем ты подчеркнул запись?

– Господи, до чего же ты мнителен, Якоб! Я твой брат! Или забыл? – Бартоломей был вне себя. – Но ты всегда был таким! Или не ставил меня ни во что, или приписывал мне все грехи. А ты не думал, что я тоже мог заметить этот странный запах? Я не такой дурак, каким ты меня считаешь! У меня тоже появились кое-какие мысли. Поэтому я и подчеркнул запись. Но нет – ты тут же обвиняешь меня в убийстве! – Он с ненавистью взглянул на брата: – Ты и впрямь ничуть не изменился, Якоб. По-прежнему себе на уме, по-прежнему умнее всех. А на деле одно только хвастовство да пустые слова!

Якоб молчал. Он понял, что совершил ошибку. Из недоверия к собственному брату он что-то надумал, составил ложное представление о Бартоломее, которое не имело ничего общего с действительностью. Якоб вспомнил, как преследовал незнакомца по пристани. Ему показалось, что тот человек хромал. Но он захромал после того, как перепрыгнул на другой причал. Возможно, просто подвернул ногу. И то, что Магдалене он показался знакомым, могло оказаться лишь совпадением. И, несмотря на все это, Якоб подозревал брата…

Бартоломей прав, я дурак. Просто дурак. Хоть самому себе морду бей!

И все-таки палач не смог пересилить себя и попросить прощения. Он открыл рот, но слова застряли в горле. Вместо этого он сказал спокойно:

– Бартоломей, если ты не поймаешь своего монстра, он загрызет кого-нибудь из людей. Если уже не загрыз. Не исключено, что кто-то из пропавших – на его совести. Жена этого аптекаря, например, она ведь пропала в этом лесу. – Якоб спокойно смотрел на брата. – Попроси людей из городского ополчения, чтобы помогли тебе в поисках.

– Чтобы они прикончили Брута и забрали у меня Цербера с Демианом? Вот еще! Мы с Алоизием сами разыщем мерзавца, и потом…

– Дьявол, никакой это не мерзавец, это опасный зверь! – резко перебил его Якоб. – Пойми ты это наконец!

– Не вздумай мне указывать!

Бартоломей перешел на крик, и Алоизий робко отступил на шаг.

– Может, когда-то ты и мог говорить мне, что делать, старший братец! – в бешенстве продолжал младший Куизль. – Но это время осталось давно позади! Ты трус! Георг давно об этом знает, и Магдалена с Барбарой тоже скоро узнают.

Якоб с трудом сглотнул, лицо у него побелело.

– Так ты… рассказал ему?

Бартоломей насмешливо ухмыльнулся:

– Конечно. Можешь быть уверен, ты здорово упал в его глазах. Я ведь уже говорил тебе, что Георг хочет остаться у меня. И когда Барбара забудет этого своего артиста, то и она, может, поразмыслит об этом. Особенно после того, как узнает, что ее отец предал…

– Ты… чертов ублюдок!

Не раздумывая ни секунды, Якоб бросился на брата. Они сцепились и покатились по земле, при этом мутузя друг друга с переменным успехом.

– Я заткну твой поганый рот! – прошипел старший Куизль. – Давно надо было это сделать…

Он занес руку для удара, но Бартоломей вдруг извернулся, как угорь, схватил лежащую рядом палку и, лежа на спине, словно одержимый принялся колотить брата.

– Слово не воробей! – кричал он. – Что было, того уже не вернуть! Это вся семья должна знать!

– Ни черта она не должна!

Якоб выхватил у брата палку и отшвырнул в сторону, чуть не зацепив при этом Алоизия. Тот едва успел пригнуться. Все это время он не двигался с места и нерешительно наблюдал за дракой. Братья дрались, как двенадцатилетние мальчишки, катаясь по земле и сплевывая листья и грязь. И Якобу вдруг вспомнилось: точно так же они дрались и тогда, почти сорок лет назад…

«Незадолго до того, как я ушел», – подумал он мрачно.

Драка близилась к завершению. Даже по прошествии стольких лет Якоб по-прежнему был сильнее брата. Он сжал кулак, собираясь врезать Бартоломею промеж глаз. Но тут раздался звонкий, до боли знакомый голос и заставил его опустить руку:

– Прекратите сейчас же! Господи, видела бы тебя мама, как ты валяешься в грязи с собственным братом… Стыдно должно быть обоим, мужланы!

Это была Магдалена. Она стояла, скрестив руки, возле сарая. Глаза у нее сверкали.

Она была в бешенстве.

Магдалена смотрела на пожилых мужчин, сцепившихся в драке, и не знала, плакать ей или смеяться. Ее отцу давно перевалило за пятьдесят, дядя был ненамного моложе. Их с головы до ног облепила грязь вперемешку с листьями, одежда была изорвана, и, несмотря на возраст, оба походили на мальчишек. Рядом стоял растерянный Алоизий. Сама сцена не вызывала ничего, кроме улыбки, но Магдалена видела кровожадный блеск в глазах братьев. И поняла, что ничего забавного в этом нет, что все серьезно.

«Откуда эта ненависть? – подумала она. – Что же между ними произошло?»

Как ни старалась молодая женщина, догнать отца по дороге ей не удалось. Она решила, что он где-то сошел с тракта и двинулся через лес. Во всяком случае, следов на разъезженной колее уже не было видно. Потом, еще издалека, Магдалена услышала ругань и сразу поняла: дело дошло до драки. Она бегом пересекла поляну и в конце концов застала отца и дядю сцепившимися, как дворняги.

– Разве так решаются споры в семье? – напустилась она на мужчин. – Прекратите сейчас же и ведите себя как взрослые!

Злость помогла ей преодолеть страх. Уж если отец вцепился Бартоломею в горло, то помощи они теперь точно не дождутся. Все случилось именно так, как она опасалась.

– Отец, ты… дурень упрямый! – кричала Магдалена. – Прекрати немедленно! Если не ради меня, то хотя бы ради Барбары…

Эти слова возымели действие. Палач слез с брата, потом тяжело поднялся и убрал с лица слипшиеся от крови и грязи волосы. Его шляпа лежала на земле, измятая и изорванная.

– Тебя это не касается, – проворчал он. – Это наше с Бартоломеем дело.

– О, еще как касается! – прошипел младший Куизль. Он тоже поднялся, его немного шатало, и он старался не наступать на больную ногу. – Ей так или иначе придется узнать.

Магдалена нахмурила лоб:

– Что мне придется узнать?

Последовало неловкое молчание. Якоб старался не смотреть Магдалене в глаза. В конце концов он попросил тихим голосом:

– Отошли Алоизия.

Бартоломей кивнул и знаком велел своему помощнику уйти.

– Займись тушей перед домом. У нас тут семейное дело.

– Но собаки… – начал Алоизий.

– Убирайся, я сказал!

Тот молча удалился, бросив опасливый взгляд на своего хозяина. Бартоломей между тем вытер бороду от крови и грязи и вопросительно посмотрел на брата:

– Мне начать или сам расскажешь?

Якоб пожал плечами. Потом присел на замшелую кучу дров и вынул трубку.

– Давай же, дерзай, – проворчал он. – Выкладывай. Может, успокоишься наконец.

Бартоломей тяжело вздохнул и тоже уселся на поленницу. Драка явно его утомила, у него дрожали руки.

– Я хочу рассказать тебе историю нашей семьи, – сказал он Магдалене. – Причем полностью, с самого начала. Скажи, что ты знаешь о своем прадедушке?

Магдалена удивилась:

– Прадедушке? Он… его звали Йоргом Абрилем. Он был палачом, как и все в нашем роду.

– Он был не просто палачом, – поправил ее Бартоломей. – Он был лучшим палачом во всей Германии и самым известным. Где бы ни нуждались в его услугах, туда он и ехал вместе с семьей. У него была повозка, лошади, челядь, а за его репутацией никто и не угнался бы. Это он колесовал и посадил на кол злополучное семейство Паппенхайм в Мюнхене. А в Шонгау и Верденфельсе в тысяча пятьсот девяностом году обезглавил и сжег свыше сотни женщин, обвиненных в колдовстве. Поговаривали, будто Йорг Абриль уже издали мог распознать ведьму, он чуял их. Ну, возможно, так оно и было… – Бартоломей усмехнулся и выдержал паузу, после чего добавил: – Все-таки он и сам был ведьмаком.

Магдалена взглянула на него с недоверием. Отец то и дело рассказывал и ей, и остальным о прославленном Йорге Абриле. Но то, что упомянул Бартоломей, было для нее внове.

– Мой прадед был… ведьмаком? – спросила она после некоторого замешательства. – Это как понимать?

– Доподлинно неизвестно, но его жена и твоя прабабка Евфросина, вероятно, торговала магическими зельями и амулетами. Кроме того, у Йорга Абриля имелось несколько колдовских книг. По слухам, в них собраны все заклинания, которые он пытками выведал у ведьм. Я сам еще ребенком видел эти книги. Переплеты из тончайшей кожи, отделанные серебром, просто загляденье. Они считались самыми ценными и правдивыми из всех колдовских книг, когда-либо существовавших.

– Где же эти книги теперь? – спросила Магдалена.

Бартоломей сокрушенно развел руками. Взгляд у него был мрачный.

– К сожалению, нет. Твой папочка сжег их, после того как бросил нас. И только много лет спустя рассказал мне об этом.

– Потому что они от дьявола! – бросил Якоб. Все это время он молча слушал, но теперь не сдержался. – Написаны кровью сотен ни в чем не повинных женщин. Меня тошнило от них!

– Это было наше наследие! – крикнул в ответ Бартоломей. – Пусть ты был старшим, ты не имел на это права! – Он снова повернулся к Магдалене: – На плечи твоего отца легла тогда большая ответственность, но он ушел от нее. Наш отец Йоханнес был хорошим палачом, пока не запил… – Взгляд его устремился куда-то в пустоту. – Многие палачи приходят к этому, когда их преследуют сновидения. Некоторые даже сходят с ума. Вот и отец не выдержал. В итоге…

– Он был неудачник и пьяница, – перебил его Якоб. – Когда ты поймешь наконец, Бартоломей? Он избивал маму и нас, детей. Да, когда-то я тоже любил и почитал его, но потом увидел его истинное лицо. Я не хотел становиться таким, как он! Никогда!

Младший Куизль мрачно кивнул.

– И поэтому ты просто поджал хвост и сбежал. Не преминув при этом сжечь колдовские книги, наше наследие. А нас ты просто бросил в беде. Мне было двенадцать, Лизель едва исполнилось три. Когда ты ушел, у матери была тяжелая лихорадка. Помнишь? Она так и не оправилась после болезни. Но в конце концов ее убило горе, а не болезнь! О чем ты только думал тогда? – спросил он.

И снова, но теперь совсем тихо:

– Господи, о чем же ты только думал, Якоб?

Магдалена молча взглянула на отца. Тот избегал ее взгляда и смотрел себе под ноги. Она знала, что отец еще в юности отказался от семейного ремесла и отправился на войну. Но о том, что стало с его братьями и сестрами, он никогда не рассказывал. О тете Элизабет было известно лишь то, что после смерти родителей она росла сначала у знахарки, а потом у Якоба, когда тот вернулся. А потом и она уехала с каким-то цирюльником в Регенсбург. О Бартоломее Магдалена впервые услышала лишь несколько лет назад. Отец выстроил неприступную стену молчания вокруг своей семьи и ее прошлого.

Теперь Магдалена узнала почему.

Бартоломей вдруг поднялся и задрал правую штанину. От лодыжки и выше тянулся старый белесый шрам.

– Посмотри на мою ногу, Якоб, – прошипел он. – Внимательно посмотри! Это твоих рук дело. Когда ты после смерти отца бросил меня на крыше, одного против тех кровожадных молодчиков, я прыгнул. Но не достал до следующего карниза, а камнем рухнул вниз. Переломанные кости, как рыбьи, торчали из ноги. Старый цирюльник, этот чахоточный коновал, покромсал ее и сделал только хуже. С тех пор я калека, Якоб. Из-за тебя!

– Отец, – начала Магдалена нерешительно. – Это… это правда? Прошу тебя, поговори со мной! Что произошло тогда?

Старший Куизль прокашлялся и, запинаясь, принялся рассказывать:

– Магдалена, твой дед был пьяницей, – начал он. – В последние два года с ним просто житья не было. Он бил нас, транжирил деньги, которых и так не хватало, и позорился во время казней. Люди ворчали и чернили единственного потомка прославленного Йорга Абриля, ужаснейшего из палачей. – Он скривил рот в насмешливой улыбке. – Палачей, конечно, мало кто любит, но они, по крайней мере, пользуются уважением. Твоего же деда никто не уважал. Когда он в третий раз устроил цирк на эшафоте, люди забили его камнями, как собаку. Мы с Бартоломеем были тогда помощниками – и еле ноги унесли…

– Проклятье, Якоб, из нас двоих ты был старшим! – перебил его Бартоломей. – Ты знал, как проходит казнь. Ты должен был помочь отцу! Но нет, ты просто стоял столбом. Мой любимый старший брат, образец для подражания, просто наложил в штаны от страха! И в довершение всего оставил меня на крыше, Бертхольдам на растерзание.

– У меня не было другого выхода. Когда же ты наконец поймешь?

Якоб запнулся, потом все же продолжил; слова теперь лились из него рекой.

– Да, я оставил тебя одного на крыше! Я ведь должен был предупредить остальных, маму и Лизель! Бертхольд-старший и его люди уже шли за ними. Обе едва успели спрятаться. И если бы судебный секретарь не…

Тут Бартоломей снова его перебил:

– Вот только через пару недель ты все же бросил нас, причем всех разом. Просто взял и ушел! – В голосе его слышалась горечь.

– Потому что мне все опротивело! Ты, отец, само это место! Я… я не хотел становиться таким, как отец или даже как дед. Да, я забрал и сжег колдовские книги, а потом просто ушел на войну. Подальше от вас, подальше от семьи и дурной славы, от которой никогда не отмыться. Черт, да мне и четырнадцати тогда не было!

– Ты бросил нас, – повторил Бартоломей дрожащим голосом. – Ты хоть представляешь, каково это – жить отродьем палача, которого к тому же забили камнями? Нам каждый день приходилось терпеть насмешки и придирки. Когда мама наконец умерла от горя, маленькую Элизабет приютила знахарка в Пайтинге. А я, еще малолетний, пошел скитаться по свету. То было тяжелое время, Якоб. И только здесь, в Бамберге, я занял наконец место палача. Я почти забыл тебя. – Он горестно рассмеялся. – И вот ты являешься в один прекрасный день, в самый разгар войны. Дослужился до фельдфебеля, крепкий осанистый парень, такой же заносчивый, как и прежде… Я помню, как ты поморщился, когда вошел в мою вонючую хижину.

– Это неправда, – пробормотал Якоб.

– Ты, видно, думал, что протянешь мне руку и все забудется, – продолжал Бартоломей, словно и не слышал брата. – Но не все так просто. Я все это время надеялся, что ты сохранил колдовские книги. Думал, ты забрал их и где-нибудь спрятал. Но потом я узнаю от тебя, что ты спалил их, как кучу листьев… Этого я тебе никогда не прощу. И этого тоже. – Он показал на свою покалеченную ногу. – Некоторые раны не заживают, Якоб. Никогда.

– И все-таки ты взял Георга в подмастерья, – тихо ответил старший Куизль. – Я благодарен тебе за это, Барт. Хоть ты и не простил меня.

– Знаешь, чего я никак не пойму? – произнес Бартоломей через некоторое время. Он опустил штанину и сел рядом с братом. – Почему ты все-таки стал потом палачом? Почему не остался на войне, а вернулся в Шонгау? Насколько я знаю, палач из Штайнгадена неплохо справлялся вместо тебя.

Якоб смотрел куда-то сквозь верхушки деревьев, словно искал там ответ.

– Я встретил женщину и полюбил ее, – ответил он наконец. – А война – это бесконечная кровавая дрянь. Не место для плаксивых младенцев. Я искал место, где мог бы остаться и кормить семью. – Он с грустью взглянул на брата. – А кроме как убивать, мы, Куизли, ничего и не умеем. В этом мы мастера. Уж если и приходится убивать людей, так пусть этим занимаются те, кто делает это лучше других, не причиняя при этом страданий. Вот что я усвоил на войне.

Он глубоко вздохнул. Теперь все было сказано. Казалось, сильнейшая буря наконец миновала.

– И что Георг, все знает? – спросил старший Куизль через какое-то время.

– Все, – Бартоломей кивнул. – Я рассказал ему еще в прошлом году. Его это здорово потрясло. – Он неожиданно улыбнулся. – Похоже, это у нас в крови, вечно приходится друг друга разочаровывать.

Над поляной воцарилось молчание, слышался лишь отдаленный голос кукушки. Магдалена тоже молчала. Отец, всегда большой и сильный, вдруг показался ей старым и очень ранимым. Он сидел на поленнице с погасшей трубкой во рту, серый и неподвижный, как древний памятник. Магдалена никогда еще не любила его так крепко, как в эту минуту.

– Ты… ты меня не разочаровал, отец, – сказала она тихо. – Наоборот. Но хорошо, что ты…

Тут из сарая, возле которого она стояла, послышалось глухое рычание. Магдалена вздрогнула.

– Господи, это еще что? – спросила она опасливо.

Отец устало улыбнулся:

– Это алан. Да не один, а сразу два. Любимцы твоего дяди… – Он вздохнул и принялся набивать трубку. – Боюсь, придется пока оставить наше семейное прошлое. Нужно еще много всего рассказать.

Через некоторое время Магдалена сидела на сырой поленнице между отцом и дядей и обдумывала все услышанное. При этом она осторожно оглядывалась на сарай, откуда временами доносилось рычание или когти царапали по дощатой стене.

– Что ж, теперь мы хотя бы знаем, что за чудовище растерзало оленя, которого Симон с мальчиками видели в лесу у ручья, – сказала наконец Магдалена. – Будем надеяться, что на людей этот монстр еще не нападал, – добавила она мрачно. – Но это явно не тот оборотень, которого мы разыскиваем.

Бартоломей вздохнул:

– Ума не приложу, почему Брут не возвращается. Здесь у него есть все, что нужно.

С тех пор как разговор зашел о его пропавшей собаке и оборотне, он немного успокоился. По всей видимости, братья заключили хоть и временное, но перемирие.

– Лично я по твоему любимцу как-то не особо скучаю, – с мрачным видом отозвался Якоб и, затянувшись, выпустил в небо тонкую струйку дыма. – Я тогда видел его лишь мельком, но мне и этого хватило. Он здоровый, как теленок.

– Крупнее. – Бартоломей усмехнулся: – Три алана за день съедают почти половину лошади… – Он вдруг запнулся и нахмурил лоб: – И вот еще что. Вам наверняка будет интересно знать. У этого Матео нашли несколько волчьих шкур, ведь так?

– А что с ними? – спросила Магдалена.

– Ну, у меня из сарая вчера целую кучу шкур украли. Все, что осталось в награду за последние несколько недель. Лошадиные и телячьи шкуры, оленьи рога, несколько собачьих шкур… Даже старая медвежья шкура, вся в дырах, и та пропала!

– Ха, так я и знал! – Якоб шлепнул себя по бедру. – Тот тип у скорняка! Сукин сын накупил волчьих шкур и разгуливал в них по городу. А когда почуял неладное, подбросил шкуры Матео.

– И раздобыл себе новые на живодерне, – закончила за него Магдалена и задумчиво кивнула: – Скорее всего, так оно и есть. Но почему он это делает и, главное, кто он – об этом мы не имеем ни малейшего понятия. – Она вздохнула: – И до тех пор, пока мы не укажем епископу на преступника, будут умирать другие. Не только Матео.

Женщина в двух словах рассказала о толпе возле реки и бедном торговце, который, наверное, уже захлебнулся.

– Боюсь, это только начало, – закончила она. – Будет как во времена тех преследований. Тогда ведь тоже казнили сотни людей, пока все не утихло. Палач трудился не покладая рук.

– Если вы думаете, будто я потираю эти самые руки в предвкушении, то сильно заблуждаетесь! – бросил Бартоломей сердито. – Я и сам знаю, что во время этих процессов страдают в основном невиновные. Для палача в этом нет никакого удовольствия, хоть и заработок хорош. – Он беспокойно вытер рот ладонью. – О предыдущем палаче рассказывают, будто он лишился рассудка. Чувство вины свело его с ума. Он скрылся в лесах, и больше его никто не видел. Я… я занял его место. Но уже после того, как все миновало… – Бартоломей в отчаянии взглянул на брата и Магдалену: – Я не хочу такого, поверьте мне! Повесить грабителя, вытянуть признание из воришки, колесовать поджигателя – да, это я могу. Но чтобы такую травлю… – Он запнулся. – Ну… возможно, мне придется. Якоб, ты лучше меня знаешь, что ждет палача, если он наложит в штаны. Его самого вздернут на ближайшем дереве.

Старший Куизль кивнул:

– Не исключено. Уж такое наше ремесло. Им лишь бы найти кого-нибудь, чтобы делал за них грязную работу.

– Тогда помоги нам найти настоящего преступника! – предложила Магдалена дяде. – Может, нам еще удастся остановить это безумие…

– И не мечтай! – Бартоломей горестно рассмеялся. – Уж если безумие началось, его не остановить. У них ведь уже есть один оборотень, этот Матео. Я вытяну из него жуткое признание, можешь не сомневаться. Викарий будет мучить его до тех пор, пока не увидит пред собою настоящего оборотня.

– Настоящий оборотень…

Якоб глубоко затянулся и выпустил в осеннее небо несколько дымных колечек. На лбу у него проступили глубокие морщины, как это бывало, когда он усиленно размышлял.

– Настоящий оборотень… Ну конечно, нам нужен настоящий оборотень, – бормотал палач из Шонгау.

Магдалена покосилась на него в недоумении:

– Как ты сказал?

Якоб выпустил еще одно колечко дыма, и рот его расплылся в широкой улыбке.

– Да, может, и получится, – сказал он скорее самому себе.

– Дьявол, что ты там еще выдумал? – вскинулся на него брат. – Ты и раньше этим всегда меня раздражал. Вечно строишь из себя загадочного умника! Как будто философским камнем испражнился…

Якоб улыбнулся.

– Может, философского камня и не будет, но жуткий монстр – вполне себе. Обещаю, смолой и серой нести будет так, будто сотня ведьм разом ветру напустили.

Магдалена вздохнула. Как и дядя, и Симон, она терпеть не могла, когда из отца каждое слово приходилось вытягивать.

– Ну, говори уже, – попросила она. – Что ты там задумал?

– Если мы хотим, чтобы это безумие прекратилось, нужно показать горожанам настоящего оборотня, – невозмутимо пояснил Якоб. – Тогда они будут довольны и охота, быть может, закончится.

– Настоящего оборотня? – Магдалена опешила. Она надеялась, что отец нашел какое-то решение, но он еще больше ее запутал. – Ну и кто же этот оборотень, скажи на милость? – спросила она недовольно.

– Матео.

– Матео? – Магдалена в ужасе встряхнула головой. – Ты в своем уме? Беднягу и так считают оборотнем! Барбара никогда к нам не вернется, если…

– Проклятье, дай сначала хоть объяснить все, наглая девка! – выругался Якоб. – Да, мы вытащим Матео из тюрьмы. Но устроим все так, будто бы он снова обратился в зверя. С грохотом, серой, смолой и всем прочим, что там еще полагается. Матео исчезнет, а в камере останется волк. Правда, дохлый. Оборотень изголодался в заключении и околел от фимиама и бесконечных молитв. Конец охоты. – Он ухмыльнулся и показал в сторону Алоизия, занятого мертвой тушей: – Твой помощник только вчера поймал в лесу несколько волков. Одного для нашего представления будет вполне достаточно. Лишь бы покрупнее был… – Якоб вопросительно посмотрел на брата и Магдалену: – Ну, что скажете?

В первую секунду дочь палача даже не нашлась что ответить, в таком она была изумлении. Затея была до того дерзкой и сумасшедшей, что хотелось отбросить ее, не раздумывая. Но потом она решила, что все не так уж и плохо.

Скорее всего, потому, что других вариантов у них не было.

– Может, и вправду получится, – пробормотала Магдалена – Рискованно, конечно, но попробовать стоит.

– Чепуха! – прошипел Бартоломей. – Люди ни за что на такое не поведутся! А если и поведутся, как вы собираетесь вытащить парня из тюрьмы?

– Ты нам поможешь, – ответил Якоб.

Бартоломей рассмеялся:

– Я помогу? Слишком у тебя все просто. Я не могу…

– У тебя есть ключи от камер или нет? – резко перебил его Якоб.

– Ну, ключи-то у меня от всех камер имеются. – Бартоломей пожал плечами: – Но ты забыл о стражниках. Тюрьма находится при Старом дворе, прямо возле ратуши. Там стражники на каждом шагу.

– Я знаю, когда можно будет все провернуть, – объявила Магдалена взволнованно. – Завтра вечером в замке Гейерсвёрт будет состязание между этими труппами. Симон говорил, что в этот же день приезжает его преосвященство вюрцбургский епископ со свитой. В замке каждый человек будет на счету. Возможно, что охрана в тюрьме будет не самая надежная.

Бартоломей отмахнулся:

– Там достаточно двух или трех солдат. Если от них избавиться, это вызовет недоверие. Сразу будет понятно, что Матео кто-то освободил. И первым заподозрят меня.

– Черт! – Магдалена стукнула кулаком по полену. – Бартоломей прав. Так у нас ничего не выйдет.

– Еще как выйдет. Если немного доработать наш план…

Якоб вытряхнул пепел из трубки и положил ее в карман разорванного сюртука. Потом задумался ненадолго и наконец удовлетворенно кивнул:

– Сначала оборотень попытается сбежать и сам нападет на стражу. И только потом испустит дух в схватке. Солдаты решат, что перед ними настоящий монстр. – Он усмехнулся: – Уж поверьте, безмозглые стражники еще правнукам будут об этом рассказывать.

– А что, если я откажусь помогать вам? – не унимался Бартоломей. – Что тогда?

Якоб пожал плечами:

– Тогда Цербер и Демиан проведут остаток дней в зверинце епископа, в окружении злобных обезьян и голодных медведей. Боюсь, кто-то должен рассказать о них страже.

– Это… шантаж! – вскинулся Бартоломей. – Ты шантажируешь собственного брата!

– Не шантажирую, а лишь настаиваю ради твоего же блага. Все-таки я твой старший брат и могу себе это позволить.

Палач поднялся и направился к дому.

– Пойдемте, подыщем с Алоизием волка покрупнее. Если понадобится, я и зубы ему начищу, чтобы выглядел пострашнее.

* * *

Себастьяна Харзее бил страшный озноб. Викарий лежал в кровати и проклинал дьявола и всех демонов ада, которые так не вовремя наслали на него эту болезнь. Вообще-то он отличался богатырским здоровьем, за всю жизнь болел раза два или три. И вот на тебе!

Лихорадка дала о себе знать еще несколько дней назад. С тех пор Харзее чувствовал усталость, его мутило и мучили головные боли, как будто в затылок вгоняли толстые иглы. Совершенно пропал аппетит. Правда, до сих пор болезнь удавалось сдерживать горячим отваром из липы и железной самодисциплиной. Но сегодня утром произошло нечто странное. Когда Себастьян собрался выпить свежего отвара, то испытал ужасное отвращение. Он заставил себя выпить варево, и его тут же вырвало. С тех пор отвращение при виде любой жидкости только росло. Конечно, предпочтительнее было бы пролежать весь день в постели. Но потом он узнал об умершей вдове Готцендёрфер и, обливаясь потом, отправился на заседание Совета, а после – комиссии по особым делам. В конце концов он едва добрался до своего жилища неподалеку от церкви Святого Мартина. И с той самой минуты лежал, сотрясаемый ознобом и выстукивая зубами.

Харзее сжал кулак и с такой силой ударил по изголовью кровати, что боль в руке хоть ненадолго заглушила головную боль. Как же не вовремя он заболел – это теперь, когда все складывалось как нельзя лучше. Он полжизни ждал этого оборотня! По Бамбергу бесчинствовал дьявол и сеял страх. Именно страх держал жителей города в узде. Наконец-то паства возвращалась к своему пастырю, и в нужде люди вновь обращались к Господу. С помощью этого оборотня Харзее закончил бы то, чего не удалось добиться сорок лет назад: превратить Бамберг в Царство Господне. И теперь эта проклятая болезнь приковала его к постели!

Мало того, завтра вечером в Бамберг заявится сам курфюрст в лице епископа Иоганна Филиппа фон Шёнборна. Вместе с епископом Ринеком они собираются смотреть на это идиотское состязание двух театральных трупп. Его глупейшее сиятельство затеял его в надежде произвести впечатление на могущественного соседа…

Харзее сердито встряхнул головой, и его накрыла новая волна боли. Пора наконец взять бразды правления в свои руки. Учитывая любовь епископа к своему зверинцу, обезьянам, медведям, павлинам и прочим бесполезным занятиям, не исключено, что скоро он переедет в одно из своих поместий и передаст управление соборному капитулу. А соборный капитул Харзее уже подчинил себе путем всевозможных интриг, и там ему доверяли. Наконец-то он, Себастьян Харзее, станет самым преданным служителем Господа, надеждой Бамберга. Могучим борцом против мирских пороков, особенно со стороны соседней епархии Вюрцбурга…

Харзее и тамошний епископ давно питали неприязнь друг к другу. В отличие от бамбергского князя-епископа, Иоганн Филипп фон Шёнборн решительно выступал против любых судов над ведьмами. С некоторых пор в Вюрцбурге были запрещены преследования ведьм. Харзее не сомневался, что Шёнборн сделает все, чтобы ограничить его влияние, добиться которого стоило немалых усилий. Намерение это вполне могло увенчаться успехом, если учитывать, что Шёнборн был не только епископом Вюрцбурга, но также епископом Вормса и архиепископом Майнца. И, будучи курфюрстом и другом кайзера, принадлежал к числу самых могущественных людей Германии…

Харзее стиснул зубы и застонал, сотрясаемый очередным приступом озноба. Нельзя допустить, чтобы этот неженка Шёнборн и епископ Ринек обсуждали историю с оборотнями без его участия. В худшем случае Шёнборн отговорит Ринека продолжать преследования. Весь его план окажется под угрозой, если в ближайшее время не встать на ноги! По крайней мере, ему удалось запретить эту гнусную свадьбу в Банкетном доме. Чтобы палач выплясывал среди порядочных горожан! Это противоречило божественному укладу и всем нормам морали. Давно пора направить этот город на путь истинный.

В дверь постучали, и в спальню вошел и низко поклонился напуганный слуга.

– Что еще? – недовольно спросил Харзее и вытер холодный пот со лба.

– Вы… вы велели позвать лейб-медика, ваше высокопреподобие, – ответил слуга, потупив взор. – Он как раз пришел.

– Ну так впусти этого еврейского шарлатана, иначе за что ему столько платят?

Слуга удалился, и Харзее облизнул пересохшие губы. Он долго не решался звать мастера Самуила. Будучи ярым приверженцем христианства, викарий терпеть не мог еврея, хотя его семья давно сменила веру. Кроме того, епископ Ринек беззаветно доверял доктору. С тех пор как Самуил взялся лечить любовницу епископа от французской болезни, его превосходительство все больше благоволил этому шарлатану. Харзее опасался, что доктор мог нашептать Ринеку дурных советов – все-таки он тоже выступал против преследований. И зачем его только допустили в эту комиссию!

И этот низкорослый ученый, которого Самуил привел на собрание, с самого начала ему не понравился. Кто он вообще такой? Может, мошенник? Что ж, Харзее наведет справки, как только выздоровеет. Возможно, потом этим знакомством удастся попортить репутацию и мастеру Самуилу…

В дверь снова постучали, и в спальню, небрежно поклонившись, вошел лекарь. В руках он держал большую кожаную сумку.

– Ваше преподобие, вы посылали за мной? – спросил Самуил и с беспокойством взглянул на викария. – Вы уже утром, на собрании, выглядели неважно. По-моему, у вас сильная лихорадка.

Харзее кивнул с явным нетерпением.

– Об этом я и без врача могу догадаться, – ответил он с трудом. – Я послал за вами, чтобы вы предприняли что-нибудь, и побыстрее. Можете вы это сделать?

– Все зависит от болезни. Лучше расскажите подробнее, как вы себя чувствуете?

Харзее с недовольным видом рассказал врачу об острых головных болях, тошноте и головокружении. Мастер Самуил молча слушал. Потом он раскрыл свою сумку, поделенную на десятки маленьких кармашков и отделов, порылся немного в содержимом и выудил длинную деревянную палочку.

– Господи, это еще что? – проворчал Харзее. – Поварешка?

– Это лопатка для рта, ваше преподобие. Я хотел бы взглянуть на ваше горло, для этого мне и нужен сей инструмент. Будьте любезны, откройте рот.

Викарий пожал плечами и позволил доктору делать свое дело. Мастер Самуил надавил ему на язык и влез своей лопаткой чуть не в самую глотку.

– И-р-р-бав-р-р-те м-ня… – с трудом проговорил Харзее.

– Что вы сказали? – Самуил вынул лопатку у него изо рта.

– Я говорю, избавьте меня от этих своих новомодных процедур, – прокряхтел викарий. – Лучше пустите кровь, как обычно. И скоро мне станет лучше.

Самуил нахмурился:

– В вашем состоянии это противопоказано. Вы и так слишком слабы. Кровопускание может убить вас.

– Убить? Ха! – Харзее встряхнул головой, и снова лоб пронзила острая боль. – Проклятье, это простая лихорадка, только и всего! Если уж не станете пускать мне кровь, то придумайте какой-нибудь другой способ, чтоб к завтрашнему вечеру поднять меня на ноги. Вы же сами знаете, что к нам приезжает епископ Вюрцбурга. Я должен быть там.

– Сожалею, ваше высокопреподобие, но епископу, вероятно, придется обойтись без вас, – невозмутимо возразил доктор. – Полный покой сейчас – все, что…

– Проклятье, я… я приказываю…

Харзее вскочил было с кровати, но голова чуть не разорвалась от боли. Он со стоном откинулся на подушку и не стал сопротивляться, когда Самуил расстегнул ему рубашку и приставил к груди странную трубку. С сосредоточенным выражением доктор приложил к ней ухо.

– Что… что вы там делаете? – прохрипел викарий. – Что это еще за чертовщина?

– Я придумал этот инструмент, чтобы проверять, как бьется сердце, – ответил через некоторое время доктор и убрал трубку. – У вас оно бьется слишком часто. Вам нельзя волноваться.

Самуил обеспокоенно коснулся груди Харзее и неожиданно насторожился.

– А это у вас что? – спросил он, показывая на маленькую, покрытую корочкой ранку на шее викария.

– А, это? Ничего особенного. – Харзее отмахнулся. В эту секунду ранка снова начала зудеть, и он как следует почесался. – Наверное, укусил кто-то. Никак не заживет, вот и все.

Самуил вынул из сумки очередной диковинный инструмент – толстую линзу на ручке – и принялся внимательно рассматривать рану.

– А кто именно укусил, не знаете? – спросил он.

– Понятия не имею. – Викарий недоверчиво покосился на линзу. – Должно быть, ночью… Может, крыса, черт бы ее побрал… Какая разница?

Доктор смерил его задумчивым взглядом.

– Вокруг ранки красный обод. Не нравится он мне. Вам следовало перевязать это место.

– Проклятье, если б мне понадобилось перевязать ранку, я пошел бы к цирюльнику, – проворчал Харзее. – А не стал бы звать для этого лейб-медика… Скажите лучше, что можно сделать от этой чертовой лихорадки и головных болей!

Самуил по-прежнему рассматривал ранку. Похоже, мысленно доктор пребывал где-то в другом месте. Наконец он поднялся.

– Скажу, чтобы вам сделали отвар из бузины и бенедикта. Он собьет лихорадку. А еще возьмите ивовой коры от головной боли. – Самуил достал небольшую бутылочку с бурой жидкостью. – Я всегда ношу с собой немного вытяжки. Можно прямо сейчас разбавить вином и принять пару ложечек…

Викарий отмахнулся:

– Поставьте на стол, я не хочу пока пить.

Самуил взглянул на него с тревогой:

– Но вам нужно много жидкости. Это важно.

– Я сказал… не хочу! – крикнул Харзее. – Меня мутит от одного лишь вида любой жидкости. Так что уберите эту дрянь с глаз долой!

Самуил пожал плечами и поставил бутылочку на стол. Потом снова повернулся к пациенту:

– Если вы действительно хотите поправиться, то могу лишь посоветовать пить побольше. Кроме того, в ближайшие несколько дней вам ни в коем случае нельзя вставать с постели. Вы тяжело больны, ваше высокопреподобие.

– Это уже моя забота. – Харзее немного успокоился и с усилием ухмыльнулся: – Кроме того, как я полагаю, епископ и вас пригласил на завтрашнюю аудиенцию и вечернее представление. Вы же с ним так хорошо ладите… – добавил он желчно.

Самуил кивнул:

– Все верно. Он пригласил и меня, и моего друга Симона Фронвизера. Это большая честь.

– Ну вот видите! Если со мной что-нибудь случится, рядом будут сразу два врача. Я там буду как у Христа за пазухой.

Самуил покорно вздохнул, после чего поднялся и закрыл сумку.

– Разумеется, я не могу вам приказывать, ваше высокопреподобие, – сказал он, пожимая плечами. – Поступайте, как сочтете правильным. Я просто подумал, что вам эти представления все равно не особенно интересны.

– Поверьте мне, в этот вечер играть будут не только на сцене, – сухо ответил викарий. – Политика – это тоже пьеса, и она не развивается по уготованному сценарию. И я ни в коем случае не хочу пропустить свой выход. – Он властно махнул рукой: – А теперь ступайте. Я жду своих лекарств. До тех пор в вас нет нужды, еврей.

При последнем слове мастер Самуил, похоже, вздрогнул. Он молча поклонился и ушел. Харзее подождал, пока закроется дверь, после чего простонал протяжно и громко. Эта головная боль убьет его.

Он рассеянно почесывал ранку на шее, пока не почувствовал на пальцах кровь.

По крайней мере, зуд отвлекал его от лихорадки.

* * *

– Сбежавшая… собака?

Симон вытаращил на Магдалену глаза. День уже клонился к вечеру, но его жена только сейчас вернулась с отцом и дядей. Георг был уже дома и составил цирюльнику компанию. От него же Симон узнал о том, что случилось у реки. В конце концов Георгу удалось оповестить стражников в ратуше, и незадачливого торговца спасли в последний момент. Сейчас он дожидался своей дальнейшей участи в городской тюрьме.

Поначалу Симон собирался рассказать остальным о странной встрече с Иеронимом Хаузером. Но то, что рассказала сейчас Магдалена, звучало до того неправдоподобно, что о собственных приключениях цирюльник решил пока умолчать.

– Я так и подумал, что Бартоломей не имеет никакого отношения к снотворному, – сказал он и с пониманием посмотрел на дядю, сидевшего, скрестив руки, за дальним концом стола. – Что ж, теперь мы хотя бы знаем, кто растерзал оленя, которого мы видели по дороге сюда. И почему некоторые утверждают, будто видели чудовище? – Он покачал головой: – Значит, это всего лишь собака…

Магдалена мрачно улыбнулась.

– Поверь мне, это не всего лишь собака. Это скорее… – начала она, но отец нетерпеливо ее перебил.

– Это настоящий монстр, – проворчал он. – Размером с теленка и с длиннющими зубами. Пусть это и не оборотень, но с чудовищем у него много общего.

– Вы не знаете Брута, – возразил Бартоломей. – Я растил его с самого рождения. Он не сделает ничего плохого, просто играется…

– Перестань, черт бы тебя побрал! – Якоб ударил кулаком по столу и одарил брата свирепым взглядом. – На счету твоего милого Брута, возможно, несколько человек, Барт! Не будь у нас столько проблем, я бы тут же сообщил о тебе страже.

– Ха, сдал бы собственного брата? – проворчал Бартоломей. – Это на тебя похоже!

– При чем здесь это, дурья твоя башка! Нужно защитить людей от этого монстра, вот о чем речь! А теперь лучше помолчи, пока я чего другого с тобой не сделал…

Симон с грустью смотрел на братьев. Поначалу казалось, что они стали чуть лучше понимать друг друга. Магдалена намекнула, что между ними произошел разговор, во время которого они затронули и события давно минувших лет. Но, по всей видимости, вражда коренилась слишком глубоко.

– Вы сказали, что у вас есть план, как помочь Матео, а вместе с ним и Барбаре, – напомнил Симон тестю, чтобы оставить щекотливую тему. – Так что же вы предлагаете?

– Ха, какой же это план? Это самоубийство! – проворчал Бартоломей.

Потом он все же замолчал и с недовольным видом откинулся на спинку, словно его это все не касалось.

Якоб прокашлялся и, не вдаваясь в подробности, стал рассказывать о своей затее. Симон с Георгом молча слушали, причем у цирюльника то и дело мороз пробегал по коже.

– Мы… разыграем народ и покажем настоящего оборотня? – Симон недоверчиво покачал головой. – Вы и вправду считаете, что это сработает?

– Нет, конечно, это не сработает, – вскинулся Якоб. – Потому что вы все хвосты поджали. Черт, вот я как-то на войне…

– Только не начинай о войне, – перебила его Магдалена и примирительным тоном обратилась к остальным: – Я понимаю, на первый взгляд это похоже на сумасшествие. Но именно поэтому и может сработать. Но лишь в том случае, если мы объединим усилия.

Симон нахмурился:

– Меня в этот вечер пригласил к себе епископ. И этот Себастьян Харзее очень мнительный тип, постоянно смотрит на меня с недоверием. Если я…

– Не бойся, трусишка, для тебя у меня есть другое задание, – перебил его Куизль. – Такое, при котором ты уж точно не запутаешься в ногах и не запачкаешь свой дорогой наряд. Вы же с этим еврейским шарлатаном приятели? Нам нужны от него кое-какие ингредиенты, которых у Барта в доме нет. А именно – мак, мандрагора, белена и болиголов.

Симон опешил:

– Белена и болиголов? Так это же…

– Ингредиенты для снотворного. Правильно, – Куизль кивнул. – Если оборотень может, то и у нас получится. Таким образом мы избавимся от стражников. Правда, средство не то чтобы надежное, их скорее одурманит, и то ненадолго. Все, что с ними произойдет, покажется им сном. – Палач лукаво ухмыльнулся: – А мы постараемся сделать так, чтобы сон превратился в кошмар. Георг, – он повернулся к сыну, – сходишь чуть позже к скорняку и раздобудешь дешевых шкур и кож.

– Шкуры и кожи, будет сделано. – Георг нерешительно кивнул. – Но почему…

– Вы еще не поняли? – Магдалена нетерпеливо посмотрела на брата с Симоном. – Отец с дядей Бартоломеем переоденутся в чудовищ, чтобы стражники подумали, будто на них напал настоящий оборотень. Потом среди них останется убитый волк. Они решат, что это тот самый оборотень, который на них бросился!

– И где же этот волк? – спросил Симон.

Его жена показала на дверь:

– Там, в сарае. Здоровый такой, совсем недавно угодил к Алоизию в капкан. Он уже околел, но стражники в возбуждении на это даже внимания не обратят. – Она подмигнула дяде: – Ведь перед этим на них нападет страшный оборотень.

– Минуточку! – Бартоломей грозно перегнулся через стол. – Ключ от камеры я вам, может, и дам. Но не ждите, что я стану закутываться в вонючие шкуры!

– Подумай о своих питомцах, – пригрозил ему Якоб. – Ты ведь хочешь, чтобы они остались с тобой? Тогда помоги нам. Все просто.

– Да перестань ты!

Магдалена сердито взглянула на отца. Потом примирительным тоном обратилась к Бартоломею:

– Ты делаешь это ради Барбары. Все-таки она твоя племянница. К тому же ты сам говорил, что не хочешь этих преследований. Если мы покажем людям убитого оборотня, то нам, возможно, удастся остановить это безумие. Катарина наверняка сказала бы то же самое.

– Только Катарину в это не впутывайте! Довольно и того, что вы меня втянули… – Бартоломей прикусил губу. Казалось, его обуревали сомнения. – Ладно, – сказал он наконец. – Согласен. Но если что-то пойдет не так…

– Тебя с нами не было, – перебил его Якоб. – Я тебя понял.

Он повернулся к Симону:

– Как думаешь, можно у твоего приятеля выпросить еще кое-какие ингредиенты?

Фронвизер склонил голову набок:

– Смотря какие. Что вам нужно?

– Сера, древесный уголь и селитра.

Якоб снова ухмыльнулся. Несмотря на его возраст, Симон видел в нем мальчишку, задумавшего какую-то особенную выходку.

– По отдельности все они используются в качестве снадобий, – с нескрываемым удовольствием пояснил он. – Но если их смешать, получится самая жуткая субстанция, когда-либо придуманная человеком. Порох. Мы же хотим устроить нашему оборотню такой побег, о котором будет говорить весь город? – Он хлопнул в ладоши. – Чтобы ничего не удалось утаить. К тому же сера так воняет… все решат, будто зверюга явилась прямиком из ада. Матео будет свободен, и никто не заподозрит моего брата в том, что он открыл дверь в камеру.

Магдалена кивнула.

– Значит, каждый знает свои обязанности. Симон сегодня же раздобудет у мастера Самуила необходимые ингредиенты. Георг идет к скорняку за шкурами. И завтра ночью отец, дядя и я проберемся в тюрьму при Старом дворе.

Фронвизер растерянно взглянул на жену:

– Э, ты? Почему ты? Я-то думал…

– Я поначалу тоже был не в восторге, – вмешался Куизль. – Но Магдалена убедила меня, что сумеет отвлечь кого-нибудь из стражников. Мы же не знаем, сколько их там. С двумя или тремя мы с Бартоломеем справимся. Но если их окажется больше, могут возникнуть трудности.

– Черт, если что-то пойдет не так, вас повесят как еретиков и приспешников дьявола! – вскинулся Симон. – Это вы понимаете?

– Полагаю, сначала нас колесуют и выпотрошат, – задумчиво проговорил старший Куизль. – Во всяком случае, так раньше поступали в Шонгау. Как считаешь, Бартоломей?

Тот кивнул.

– А могут сварить в кипящем масле, как обычно поступают с колдунами и фальшивомонетчиками… Правда, для этого потребуется умелый палач, а разыскать его не так уж просто. Может, пригласят из Нюрнберга?

– Хватит уже! – простонал Симон. – Это… это же ужасно. – Он посмотрел на жену: – Магдалена, я запрещаю тебе участвовать в этом безумии!

Но та лишь отмахнулась:

– Ладно тебе, Симон. Мы и не в таких передрягах бывали. И не забывай, что большинство стражников, скорее всего, отправят в замок. Ничего не случится.

Цирюльник закрыл глаза и потер виски. И чего он женился на такой упрямой, своенравной женщине?

Остается только надеяться, что дети пошли в меня. Хотя насчет Пауля приходится сомневаться.

Симон вздрогнул. В суматохе он совершенно забыл спросить про детей.

– А где Петер и Пауль? – спросил он, нахмурив лоб. – Явно не у Катарины. Она в себя все никак не придет.

Магдалена взяла его за руку:

– Не беспокойся. Они в надежных руках. Старый управляющий в трактире «У лешего» присматривает за ними и развлекает всякими историями. Я заглянула к ним по пути, у них все хорошо. И я подумала, что лучше нам поговорить в тишине. – Она улыбнулась младшему брату: – Но Георг, когда вернется от скорняка, посидит с любимыми племянниками. Так ведь?

Георг скрестил руки на широкой груди и выпятил подбородок:

– Так мы не договаривались! Магдалена, значит, отправится с отцом и дядей выручать Матео, а я в это время буду укачивать детей и петь колыбельные? Это несправедливо.

– Проклятье, Георг, тебе всего пятнадцать! – прорычал Куизль. – Довольно и того, что Магдалена в этом участвует. Ты останешься дома, и это не обсуждается.

Георг хотел возразить, но под строгим взглядом отца промолчал. Лишь через некоторое время Бартоломей нарушил молчание.

– Я вот еще что забыл сказать, – начал он осторожно. – Днем, перед тем как отправиться в лес, я ходил к реке. Заглянул к старьевщику Ансвину, поговорить насчет городского рва. Ансвин ведь следит и за тем, чтобы Регниц был относительно чистым. Вот я и решил, что он поможет нам вычистить ров.

– Ну и что? – спросил Якоб нетерпеливо.

– Ну, Ансвин сегодня утром выловил из воды еще один труп. Я только мельком взглянул на него. Выглядит скверно, но, по-моему, это Тадеуш Васольд. Помните, пропавший советник…

– Проклятье! – Якоб вскочил. – А раньше ты не мог сказать? Непременно нужно осмотреть труп! Каждая жертва что-нибудь рассказывает о своем убийце. Сейчас уж Ансвин наверняка отвез тело к страже.

Бартоломей пожал плечами:

– Не обязательно. Иногда он держит трупы у себя. Особенно если они в таком скверном состоянии, как Васольд. Потом приходят стражники и на месте осматривают тело, прежде чем похоронить.

– Тогда давай поскорее заглянем к Ансвину, пока не стемнело. – Старший Куизль уже стоял в дверях. – Не уверен, что нам удастся, как в прошлый раз, взглянуть на труп, когда он окажется у стражи… – Он потер свой большой нос. – А я нутром чую, что этому Васольду еще есть что нам порассказать.

С этими словами палач вышел на улицу.

* * *

Чуть позже Симон с Магдаленой остались одни за столом. Бартоломей ушел вслед за Якобом к реке, а Георг, поворчав немного, отправился к скорняку. На обратном пути он заберет детей из трактира. Симон отметил, что впервые за долгое время они с Магдаленой остались наедине – без шумливых и капризных детей и без ворчливого тестя, который вечно указывал всем, что делать.

В печи потрескивали поленья, распространяя по комнате аромат смолы, и Фронвизер вдруг понял, до чего он голоден. После скудного завтрака перед собранием поесть ему сегодня так и не довелось. Симон подошел к очагу, отрезал немного от подвешенного там окорока и разложил мясо с хлебом на две тарелки. Одну он пододвинул Магдалене, и та жадно принялась за пищу.

Некоторое время они молча ели, и Симон собирался с мыслями. Им столько всего предстояло обсудить, что он не знал даже, с чего начать! Магдалена стояла на своем и хотела дождаться свадьбы, отложенной на неопределенное время. Хотя возможно, что теперь все пойдет куда быстрее, чем ожидалось. Если Матео окажется на свободе, у Барбары не останется причин прятаться от отца. Быть может, скоро они смогут уехать домой.

А может, нас четвертуют и сварят в масле, как колдунов и заклинателей…

У него сразу пропал аппетит. Симон налил себе и Магдалене по кружке разбавленного вина и взял жену за руку.

– Ты точно уверена в том, что делаешь? – спросил он с тревогой. – Если завтра ночью что-то пойдет не так…

– Все пойдет как надо, – резко ответила Магдалена и высвободила руку. – К тому же семья должна держаться вместе. Как бы ни было тяжело. Придется тебе это усвоить, если хочешь стать настоящим Куизлем. – Она тонко улыбнулась. – Отец с дядей вместе вытащат этого парня из тюрьмы – вот что меня особенно радует. Может, хоть это положит конец их вражде.

– Ты до этого уже намекала несколько раз, – сказал Симон. – Значит, ты узнала наконец, что произошло тогда между ними?

Магдалена кивнула с мрачным видом:

– О да, узнала. Может, теперь я знаю даже больше, чем хотелось бы.

Она, запинаясь, рассказала Симону о смерти своего пьяного деда и неожиданном бегстве отца из Шонгау.

– И он просто взял и оставил Бартоломея и маленькую Элизабет? – Цирюльник нахмурился: – О чем он только думал?

– Черт возьми, Симон, он был тогда мальчишкой! И не хотел становиться палачом. Я его прекрасно понимаю. – По лицу Магдалены пролегла тень. – И вообще у меня такое впечатление, будто дядя совсем не из-за этого таит обиду. Это… касается нашей семьи, наследия моего прадеда.

– Какого наследия? – удивился Симон. – Я об этом ничего не знаю.

Но Магдалена лишь покачала головой:

– Может, расскажу как-нибудь в другой раз. Это… семейное дело. – Она запнулась, потом решительно кивнула. – Сейчас лишь бы это безумие поскорее осталось в прошлом. – Она с любопытством взглянула на мужа: – Ты ведь еще не рассказал мне, что было на сегодняшнем собрании.

Симон вздохнул и пожал плечами:

– Да, кроме того, что викарий подхватил какую-то лихорадку, и рассказывать-то нечего. За любые сведения, которые помогут изловить оборотня, назначена награда. Сама можешь представить, сколько оборотней теперь объявится в Бамберге…

Он глотнул разбавленного вина и ненадолго задумался.

– Правда, потом я заметил кое-что странное. Это связано с отцом Катарины, поэтому я не хотел говорить в присутствии Бартоломея. Может, еще отказался бы нам помогать…

Симон тихим голосом рассказал Магдалене о своем визите к Хаузеру, об их разговоре и странном поведении секретаря.

– Он отправился прямиком к Старому двору, – закончил он. – А оттуда, скорее всего, в епископский архив.

– В епископский архив? – изумилась Магдалена. – Что ему там понадобилось?

– Ну, к нашему делу это, может, не имеет никакого отношения. А может, и наоборот. Кто знает, вдруг там есть какие-нибудь записи и Хаузер решил их проверить?

– Хочешь сказать, мы могли бы выяснить, что это? – спросила женщина.

Фронвизер горестно рассмеялся.

– Боюсь, это будет не так просто. Если архив тех размеров, каким я его представляю, то там хранятся тысячи документов. Это все равно что искать иголку в стоге сена… – Он покачал головой: – Разве что Иероним сам все расскажет, а он вряд ли станет это делать.

Цирюльник со вздохом отодвинул кружку и встал из-за стола.

– Мне пора. Загляну к Самуилу и попрошу все необходимое для вашего представления. – Он серьезно посмотрел на Магдалену. – А потом не помешает помолиться, чтобы эта авантюра всех нас не погубила.

* * *

– Да подожди ты, дьявол тебя забери!

Якоб услышал за спиной громкий голос брата и характерный шорох, с которым Бартоломей подволакивал покалеченную ногу.

Старший Куизль остановился и обернулся.

– Решил все-таки пойти со мной? – спросил он грубым голосом.

– Ты… ты же совсем не знаешь Ансвина, – просипел Бартоломей, догнав брата. – Если явишься к нему без меня, ни черта он тебе не скажет.

– Уж я-то развязал бы ему язык, – проворчал Якоб и двинулся дальше по тесным переулкам, по большей части уже лежавшим в тени.

Несмотря на свой грубый ответ, в глубине души палач был рад, что младший брат пошел с ним. Не только потому, что вместе с ним у него было больше шансов разговорить старьевщика. Его собственное признание в лесу что-то в нем пробудило. Мальчишками они много играли с Бартоломеем, учились рубить головы на подвешенных свеклах, бегали по лесу с деревянными мечами и наблюдали, как отец полировал меч точильным камнем и кожаной лентой. Якоб никогда не любил младшего брата, для этого они были слишком разными. И все-таки что-то их связывало. Даже теперь, по прошествии стольких лет. Их ссора в лесу в очередной раз показала Якобу, что от семьи никуда не сбежишь.

Они всегда с тобой, куда бы ты ни ушел…

С тех пор он лишь раз навестил Бартоломея в Бамберге. Это случилось еще во время войны, Якоб был тогда фельдфебелем под началом генерала Тилли. Он совершенно случайно узнал, что палачом в Бамберге был некий Бартоломей Куизль. А так как обоз проходил тогда недалеко от города, Якоб решил удостовериться, действительно ли этот самый Бартоломей его брат. Разговор у них в тот день получился напряженный и недолгий, так как Якоб надеялся, что ему простят его побег. Но прощения он так и не получил. И почувствовал, что младший брат от него отдалился.

Но это было не единственной причиной, почему они расстались тогда в разладе. В большей степени это было связано с их дедом, Йоргом Абрилем, самым известным и грозным палачом в Священной Римской империи.

Якоб сказал Бартоломею, что, перед тем как уйти, уничтожил колдовские книги Абриля. При этом он и не думал, какое значение имели эти книги для его брата. Бартоломей с ужасом и отвращением выслушал новость о том, что Якоб просто взял и сжег самое ценное, что было в их семье.

Что он в действительности сделал с книгами, Бартоломей никогда не узнает. Потому что Якоб поклялся навсегда сохранить это в тайне.

Бартоломей никогда не простил брату этого поступка. А Якоб с тех пор с презрением смотрел на своего младшего. Работа палача приносила ему неплохие деньги, но он совершенно не смыслил в медицине. Вместо же этого искал утешения в древних, написанных кровью сотен женщин гримуарах.

Их пути разошлись. Но потом Якоб сам стал палачом и вынужден был отправить своего сына Георга в ученики к Бартоломею. И он уже сам не знал, когда поступил правильно, а в чем ошибся.

– Когда придем к Ансвину, говорить буду я, – сказал Бартоломей и прервал мрачные мысли Якоба. – Он немного странный, что неудивительно с его-то работой.

– Он же старьевщик, – возразил Якоб, шагая по оживленной улице. – Что в этом странного?

– Ну, чтоб ты знал, Ансвин не только старье собирает. Река приносит кучу всякой дряни, и он вылавливает ее. У мельниц и в заводях много всего набирается, и все бы так и осталось на дне. – По лицу Бартоломея пробежала тень. – Каждый год ему попадается с десяток трупов. Несчастные, что упали в воду, самоубийцы или жертвы ограблений… Стража постоянно бывает у Ансвина. Так что он не только старье собирает, он еще и на трупах неплохо зарабатывает.

Якоб хмуро взглянул на брата:

– Это как же?

Бартоломей остановился и показал на реку, что темной зловонной лентой змеилась между сараями и рыночными лотками. За ней вздымались Домберг и остальные холмы.

– Родственники зачастую отчаянно разыскивают труп, чтобы похоронить как подобает, – пояснил он. – Ансвин – их последняя надежда. За каждого покойника он просит по три гульдена. С богатых, соответственно, берет больше. Он справедлив, в том числе и к своим трупам.

Между тем они подошли к правому рукаву Регница, служившему границей между старой и новой частями города. По правую руку, недалеко отсюда, располагалась ратуша, а слева в лучах заходящего солнца тянулись причалы и пристани, возле которых покачивались привязанные лодки. Якоб вспомнил, как они с Бартоломеем почти неделю назад оставляли здесь тележку, прежде чем отправиться в ратушу. Возле причала лежали две перевернутые лодки, у одной из которых стоял неряшливый на вид мужчина с растрепанными огненно-рыжими волосами и заделывал щели пахучей смолой.

– Здравствуй, Ансвин! – окликнул его Бартоломей. – Это снова я.

Старьевщик поднял голову, и Якоб заметил, что он слеп на один глаз; на месте другого чернел рубцеватый струп. Здоровым глазом Ансвин недоверчиво смотрел на гостей.

– Кто это там с тобой? – спросил он мнительно. – Я его здесь еще не встречал.

– Это мой брат из Шонгау. Приехал ко мне на свадьбу.

Ансвин ухмыльнулся:

– На свадьбу, которая, может, и не состоится, если верить слухам… Жаль, а то я уже выловил из реки кое-какую одежонку…

– Чтоб на празднике от тебя несло, как от сома? – Бартоломей рассмеялся. – Может, оно и к лучшему, что мы отпразднуем в узком кругу… – Тут он снова подобрался. – Но я не болтать с тобой пришел. Мы насчет трупа, который ты выловил сегодня утром. Он еще здесь?

– Советник-то? – Ансвин кивнул: – Конечно. Куда он сбежит!

Теперь, оказавшись совсем рядом, Куизль уловил знакомый сладковатый запах, исходивший от старьевщика. Не такой сильный, но перебивающий все остальные запахи.

Это был запах разлагающегося трупа.

– Я уж давно сообщил стражникам, но заглянуть так никто и не удосужился, – продолжал Ансвин. – У них, как говорят, дел по горло. Особенно у капитана Лебрехта, вид у него в последнее время совсем затравленный. Хотел бы я знать, что с ним творится. Ну да ладно… – Он фыркнул: – Сегодня утром толпа горожан пыталась утопить какого-то беднягу в порту, и стражники теперь всюду ищут следы этого проклятого оборотня. – Старьевщик понизил голос и осторожно огляделся. – Город просто как один пчелиный улей. Если так и дальше пойдет, то я куда больше трупов из реки выловлю.

– Можно мы еще разок взглянем на покойника? – спросил Бартоломей.

– Да, конечно. – Ансвин поставил ведро со смолой и пошел к берегу. – Только свежее он с тех пор не стал. Если в ближайшее время никто за ним не придет, он там вообще развалится.

Братья последовали за ним на причал. Доски были старые и гнилые, а сбоку находилось нечто вроде купели, составленной из необструганного бруса. На воде что-то покачивалось, и Якоб поначалу принял это за кучу тряпья. Но, присмотревшись, понял, что это труп, плавающий спиной кверху. На нем был разбухший черный плащ, который слабо колыхался в воде.

– Я держу в купели угрей, а когда придется, и утопленников, – пояснил Ансвин. – И то и другое дольше сохраняется в холодной воде. А чего вам так сдался этот труп?

– Это долгая история, Ансвин… Расскажу как-нибудь в другой раз. – Бартоломей подмигнул ему: – Кто знает, может, и за хорошим паштетом на моей свадьбе, если она, конечно, состоится.

– Ммм, паштет, вкуснятина… Особенно люблю, когда в него добавляют бруснику.

Старьевщик облизнулся. Вид утопленника и мерзкий запах, который исходил от него, несмотря на прохладную воду, похоже, нисколько его не смущали. Якоб с любопытством наблюдал, как Ансвин спустился по скользкой лестнице к купели и потянул покойника за плащ, пока тело не перевернулось на спину. На палача уставились холодные, как у мертвой рыбы, глаза.

Куизль вздрогнул. Человеку перед ним было лет семьдесят; седые волосы, словно водоросли, колыхались в воде, кожа была белая и отечная. Брюки, камзол и рубашка висели на нем лохмотьями, правая рука отсутствовала, рыбы и раки уже потрудились над телом. Но не это все привело палача в ужас.

Все тело испещряли следы пыток.

Якоб вспомнил женскую ногу, которую осматривал в казарме. На ней тоже были следы пыток. Бартоломей, стоявший рядом на причале, видимо, тоже заметил раны. Он с шумом втянул воздух сквозь зубы.

– Господи, да его пытали по всем правилам, – сказал он с отвращением, но при этом одобрительно покивал. – Вырванные ногти, следы щипцов, ожоги на ногах, рука, скорее всего, вывернута… Тот, кто это сделал, знает толк в пытках. Интересно, он ему руку еще живьем отрубил?

Ансвин тихо рассмеялся.

– Должен признаться, я поначалу решил, что это твоих рук дело, – сказал он Бартоломею. – Уж больно похоже на работу палача. А кроме тебя, я других палачей не знаю.

– Работа палача, все верно…

Это были первые слова, произнесенные Якобом. Он осторожно расстегнул на утопленнике изорванную рубашку, стараясь при этом не обращать внимания на приторный запах.

– Трудно сказать, как долго он пробыл в воде, – задумчиво пробормотал палач из Шонгау. – Но, судя по разложению, времени прошло не так уж много. Однозначных причин смерти не видно. Наверное, он просто скончался от последствий пыток.

Якоб принялся осторожно стягивать с убитого плащ. Рубашка под ним висела лохмотьями.

– Посмотри на это, – сказал вдруг Бартоломей и показал на труп. – Полосы на спине. Наверняка от плети. В народе это называют бамбергской пыткой, потому что применяется она в основном здесь. – Он пожал плечами. – Сам-то я лучше подвешу парня за руки, привяжу к ногам камни и подтяну повыше. Старая школа.

– Значит, наш оборотень знает свое дело, – тихо проговорил Якоб. – Интересно, где он научился?

– Ну, ему было на ком упражняться, – ответил Бартоломей. – Если все пропавшие и убитые и впрямь на его счету, то это седьмая его жертва. А сколько их еще будет?

Якоб оторвал взгляд от изуродованного тела и повернулся к Ансвину.

– Где же ты его нашел? – спросил он.

Старьевщик почесал переносицу.

– Он застрял в лопастях бумажной мельницы. – Он показал рукой на север. – Знаете, наверное, мельница в правой протоке Регница, недалеко от Санкт-Гангольфа, за городом.

– А я-то думал, его принесло по левому рукаву, – проговорил Бартоломей.

– Нет, вовсе нет. Я и сам удивился, потому что трупы в основном по левому рукаву приносит. Там куда больше мельниц, где они могут застрять.

– Хм. – Якоб наморщил лоб: – Значит, убийца избавился от тела за пределами города, где-то в правой протоке… Почему он это сделал? Ведь слуга говорил, что оборотень напал на Тадеуша Васольда в городе. Так мне рассказывал Симон. Значит, этот монстр уволок его из Бамберга. Зачем?.. – Он снова обратился к старьевщику: – А других конечностей ты в воде не находил?

Ансвин помотал головой.

– Только ногу и руку. Вторая нога лежала в куче грязи недалеко от реки. Дети нашли ее, когда играли.

– Если она лежала недалеко от реки, то ее тоже могло принести течением. А какая-нибудь собака вытащила ее на берег. – Палач задумчиво поскрипел зубами. – А где ты нашел руку и ногу?

Ансвин снова показал на север, в сторону правого рукава Регница.

– Их прибило к опорам моста. Там посреди реки есть несколько мелей и островков и постоянно что-нибудь застревает. Я сразу же доложил стражникам. – Он со скучающим видом поковырял в зубах. – Там уже и смотреть не на что было, звери все обгрызли. Наверное, волки или еще кто оторвали руки уже после смерти.

Якоб легонько толкнул тело, так что оно стало медленно поворачиваться вокруг своей оси. Потом поднялся по лесенке обратно на причал.

– Сначала несколько конечностей, а теперь и тело целиком, – сказал он, поднявшись. – И всё, так или иначе, выловили в правой протоке… Должно быть, кто-то сбрасывал туда, а рыбы или какие-нибудь хищники делали свое дело. – Куизль задумчиво покивал. – Я и сам вылавливал в Лехе самоубийц. Если они застревали в плотинах или их находили звери, могло статься так, что несчастных только по частям и находили. Ничего сверхъестественного в этом нет.

– Ты забыл про руку нашего советника. – Бартоломей снова показал на труп. – Говорят, ее нашли перед дверью покойной вдовы Готцендёрфер. Она туда явно не из воды попала. И еще одну руку вы видели в лесу по пути сюда, разве нет?

– Она лежала на берегу небольшого ручья. Тут, насколько я понял, вся местность пронизана ручьями и речками. Возможно, что руку выбросили где-нибудь в другом месте и ее принесло туда течением. Что касается руки Васольда перед домом вдовы… – Якоб сплюнул в мутную воду. – По мне, так кто-то намеренно оставил ее там, чтобы посеять в городе панику. И ему это вполне удалось.

Бартоломей нахмурился:

– Но кто это сделал? И зачем? – Он пнул по гнилому столбику причала. – Проклятье, это все больше походит на ту охоту за ведьмами! Я появился здесь уже после того, как прежний палач внезапно исчез. Но, по рассказам, паника в городе царила такая же, как сейчас.

– Такая же, как сейчас…

Якоб уставился куда-то вдаль, лоб его исчертили морщины.

– Паника, такая же, как сейчас… – повторил он.

Он хотел еще что-то добавить, но в этот момент со стороны улицы послышался размеренный топот. Вскоре у реки показалось с полдюжины солдат. Во главе их шагал капитан городской стражи Мартин Лебрехт. Вид у него был еще более изнуренный, чем в их последнюю встречу в казарме. Завидев двух палачей, Лебрехт в недоумении остановился и снял шлем.

– Мастер Бартоломей? – сказал он раздраженно. – Что вы здесь делаете?

– Э, я только хотел спросить у Ансвина, не поможет ли он нам с братом вычистить ров, – ответил Бартоломей в некотором смущении. – А потом он показал нам еще один труп. – Он показал в сторону купели. – Должен вас огорчить: это советник Тадеуш Васольд. Его нетрудно опознать.

– Проклятье! Как будто у меня других забот мало! – Капитан на секунду прикрыл глаза, словно собирался с силами. – Ансвин уже дал мне понять. И, должен признаться, я сам рассчитывал рано или поздно найти труп Васольда. После того, как сегодня утром обнаружили его руку.

– Я думал, вы куда как раньше придете, – проворчал Ансвин, прислонившись к столбику. – Целый день вас жду! Видно, мертвый советник для вас ничего не стоит.

Лебрехт вздохнул:

– Поверь мне, Ансвин, я пришел бы раньше. Но все как с цепи сорвались! С тех пор как викарий назначил награду за любые показания, нам просто житья нет. Я как раз от старого Гансвинера, что живет на Каульберге. Он совершенно серьезно утверждает, будто его сосед каждую ночь обращается в мохнатое чудище и воет, как волк. И по чистой случайности Гансвинер давным-давно положил глаз на соседскую землю. – Капитан громко простонал. – Он врет как дышит, но попробуй докажи это. Если я не приму его показания, он тут же побежит к викарию, и в итоге я сам окажусь оборотнем. – Он горестно рассмеялся. – Так завтра еще приезжает его курфюршеское сиятельство, епископ Вюрцбурга, и мне придется заново распределить стражу, чтобы там ничего не стряслось. Не говоря уже о том, что я… – Капитан запнулся и расстроенно покачал головой. – В общем, голова идет кругом.

Он задумчиво посмотрел на братьев.

– Но раз уж вы здесь… Скажите хоть, отчего умер Васольд? Его слуга клянется, что на него набросился оборотень. Но возможно, что старик просто напился и свалился в реку…

– Это вряд ли. – Якоб мрачно усмехнулся. – На него посмотришь, так там с полдюжины оборотней потрудилось.

Лебрехт побледнел:

– Господи! Неужели все так плохо?

Бартоломей кивнул:

– Хуже. Всего вам доброго.

Прежде чем они ушли, младший Куизль показал на старьевщика:

– И не забудьте заплатить Ансвину. Говорят, того, кто пожалеет для него денег, самого скоро найдут в реке.

Он украдкой подмигнул старьевщику и заковылял вслед за братом вдоль Регница, несущего свои зловонные воды вперемешку с листьями и обломанными ветками.

* * *

В этот вечер, когда Симон постучал к городскому врачу, ему открыла не чванливая экономка, а сам хозяин. Вид у Самуила был совершенно разбитый. Он был бледен и небрит, но при виде Симона губы его растянулись в улыбке.

– Слава Богу! – воскликнул он радостно. – Я уж думал, это опять какой-нибудь пациент явился за зельем, защищающим от укусов оборотня…

Симон наморщил лоб:

– А что, и такие приходят?

– Ха! – Самуил горестно рассмеялся. – Сегодня уже трое приходили! Притом что у Магды сегодня выходной и некому избавить меня от этого суеверного сброда. Один даже потребовал посеребренный волчий клык! Я их всех отослал домой и сказал, что я врач, а не чародей или какой-нибудь шарлатан. – Он простонал. – Но так как я еврей по происхождению, они, видно, считают меня особо даровитым колдуном. Все жду, когда же меня наконец объявят оборотнем…

Самуил жестом пригласил Симона внутрь.

– Да что я тут болтаю! Проходи. У меня есть немного свежего кофе, если хочешь.

Через некоторое время они сидели в небольшом кабинете Самуила и попивали горький черный напиток. Доктор печально взглянул на Симона.

– Просто кошмар что творится, с тех пор как Харзее назначил эту награду, – посетовал он. – Я слышал, сегодня уже с полдюжины человек арестовали. И наверняка это только начало.

Симон кивнул:

– Я тоже этого опасался. По мне, так единственный настоящий оборотень в городе – это сам викарий. Он своей ненавистью скоро всех остальных заразит.

Самуил тихо рассмеялся.

– Хорошее сравнение. Но в ближайшее время насчет Харзее можно не беспокоиться. У него тяжелая лихорадка, и в следующие несколько дней он вряд ли встанет с постели. Хоть он и не желает этого принимать… – Доктор вдруг задумался. – Я был у него сегодня днем. Он и вправду плох. Сильные головные боли, ломота в суставах, потливость… И это еще не всё…

Помедлив, Самуил рассказал Симону о маленькой ранке на шее.

– Опасаться, в общем-то, нечего. Но мне не нравится красный обод вокруг раны, – закончил он.

– Может, ранка воспалилась? – предположил Фронвизер. – И ты думаешь, это как-то связано с лихорадкой?

Лекарь нахмурился:

– Не знаю. Но мне это все кажется странным. К тому же он наотрез отказывается пить. Говорит, его мутит от одного вида жидкости… – Он покачал головой. – Я хотел еще порыться в книгах, да все руки никак не дойдут в этом водовороте.

Самуил вздохнул и глотнул кофе, потом с улыбкой взглянул на Симона.

– Насколько я тебя знаю, ты пришел не только кофе попить, – подмигнул он другу. – Что тебя привело ко мне?

Цирюльник глубоко вздохнул. Он долго размышлял, посвящать ли Самуила в их замысел, и решил, что лучше не стоит. Если что-то пойдет не так, желательно, чтобы как можно меньше людей знали об этом. Он не хотел без нужды обременять друга.

Кроме того, Симона вот уже несколько дней мучил один вопрос, но он всякий раз отметал его прочь.

– То, что я скажу тебе сейчас, прозвучит несколько странно, – начал он нерешительно. – Но поверь мне, я знаю, что делаю.

Цирюльник назвал Самуилу ингредиенты, о которых просил его Куизль.

У Самуила от удивления отвисла челюсть.

– Мандрагора, белена, сера, селитра… – проговорил он потом, покачав головой. – Черт возьми, Симон, для чего это? Для колдовского обряда? Вы что, решили собственного оборотня сотворить?

Симон тонко улыбнулся.

– Вроде того. Но поверь мне, городу это пойдет во благо, и в этом нет никакого колдовства. Даже наоборот. И все-таки лучше тебе пока не знать подробностей.

Самуил откинулся на стуле и смерил друга недоверчивым взглядом.

– Не так уж мало ты просишь… И я должен дать тебе все эти ингредиенты, не зная, для чего они?

– Потому что я не хочу без нужды подвергать тебя опасности, пойми же ты! А если все получится, ты будешь первым, кому я расскажу об этом.

Через некоторое время Самуил кивнул:

– Ладно. Но только потому, что ты попросил! У меня в процедурной есть почти все, только серу с селитрой нужно взять в придворной аптеке. Но и с этим трудностей возникнуть не должно. Я просто скажу, что хочу опробовать новый метод лечения. Будучи лейб-медиком, я могу себе кое-что позволить… – Он подался вперед: – Когда тебе это все нужно?

Симон сглотнул:

– Э… к завтрашнему дню.

– К завтрашнему? – Самуил явно был озадачен. – Но завтра же прием у епископа! Я-то думал, ты пойдешь со мной…

– Я прошу не для себя, а… для друга, – неуверенно ответил Фронвизер.

Самуил закатил глаза.

– Ладно, договорились. Завтра с утра отправлюсь в аптеку. – Он погрозил пальцем: – Но смотри у меня, если я не узнаю, что вы задумали.

– О, на этот счет не беспокойся. Боюсь, об этом быстро… э… заговорят.

Симон отставил чашку с кофе, беспокойно поерзал на стуле и почувствовал, что краснеет.

– И еще об одном одолжении я хотел тебя попросить, – проговорил он, запинаясь.

Самуил простонал:

– Господи, что еще?

– Это насчет завтрашнего приема в замке, – начал Симон нерешительно. – Там будет много благородных людей. Даже вюрцбургский епископ, настоящий курфюрст. Ты представил меня как приезжего ученого, и не то чтобы я не умел вести себя подобающим образом… Только… – Он взглянул на свою пропитанную потом рубашку и грязные ренгравы. – Боюсь, у меня нет ничего подходящего из одежды. Может, у тебя…

Громкий смех Самуила заглушил его вопрос.

– Симон, Симон, – сквозь смех проговорил лекарь и вытер слезы. – Ты и в самом деле не изменился. Все тот же щеголь, каким был в студенческие годы… – Он поднялся со стула. – Что ж, пойдем в гардеробную. Конечно, мы разного с тобой роста, но уверен, мы тебе что-нибудь подберем. Будешь самым модным ученым в Бамберге.

 

11

1 ноября 1668 года от Рождества Христова, в полдень в Бамберге

Епископ приехал ближе к полудню в сопровождении большой свиты.

Люди с самого утра дожидались у деревянного моста перед воротами, чтобы поприветствовать его курфюршеское сиятельство. При этом стояли они здесь не из простого радушия. Иоганн Филипп фон Шёнборн слыл добродушным и, что самое главное, щедрым правителем и во время поездок охотно раздавал народу деньги и небольшие подарки. Поэтому давка у моста была соответствующая – каждый хотел оказаться в первых рядах.

Магдалена стояла с детьми чуть поодаль. Мальчикам удалось забраться на чахлую иву, с которой открывался хороший вид на происходящее. Они понятия не имели, кто такой епископ, но были счастливы от всей этой суеты, криков и аромата жареных орехов и засахаренных яблок, которые уличные торговцы носили в нагретых углями кадках. Магдалена тоже не могла сдержать улыбки. Страх пред оборотнем, ужас, который сковывал город, хоть ненадолго, но отступил.

Вообще-то Магдалена собиралась помочь отцу и дяде Бартоломею приготовить снотворное. Но Петер с Паулем постоянно что-нибудь опрокидывали со стола, и отец понемногу начинал злиться. Когда же Пауль едва не глотнул макового сиропа, терпение у палача наконец лопнуло, и Магдалена поспешила убраться вместе с детьми из дома. И вот они стояли на оживленной улице; дети лакомились сушеными яблоками, а она могла спокойно обдумать их замысел.

То, что они задумали, совершенно не укладывалось в голове, и Магдалена все никак не могла решить, была ли их затея безумной или же просто гениальной. Уже сегодня ночью они сотворят настоящего оборотня, порождение фантазии, на котором горожане смогут сорвать свою злость!

Напряженное настроение чувствовалось и здесь, среди толпы. Вот и сейчас двое молодых подмастерьев перед Магдаленой переговаривались вполголоса, то и дело оглядываясь, чтобы не подслушали.

– …и Римера Йекеля, этого пьяницу звонаря, тоже забрали сегодня утром, – прошептал один из них. На нем была характерная для плотогонов высокая шляпа. – Говорят, пономарь в церкви Святого Мартина видел его ночью на кладбище. Тот, мол, откапывал покойников, чтоб потом сожрать!

– Брр! – Второй с отвращением помотал головой. – Лишь бы все прояснилось, пока весь город с ума не сошел…

– Э, ты что ж это хочешь сказать? – спросил недоверчиво плотогон. – Ты, значит, не веришь в этого оборотня?

– Верю, конечно, – заверил его второй. – Просто, ну…

Он еще с трудом подбирал слова в тот момент, когда на мосту протрубили в рог. Толпа заликовала, и парень испытал явное облегчение, сумев уйти от ответа.

– Смотри, епископ наконец едет! Вот так лошади у него, давно я таких не видал…

И действительно, послышался стук копыт, и в скором времени с моста съехала карета, запряженная шестеркой лошадей. Посеребренная сбруя поблескивала в лучах осеннего солнца, на головах ведущих лошадей развевались плюмажи.

– Мама, мама! – крикнул Петер. – Смотри, там едет кайзер!

Магдалена улыбнулась:

– Не совсем кайзер, Петер. Но не менее богатый и могущественный. Это епископ Вюрцбурга, настоящий курфюрст. Он наравне с другими решает, кто будет королем в Германии.

– Я тоже хочу посмотреть на курфюрста! – крикнул Пауль, сидевший на нижней ветке так, что толпа загораживала ему вид.

Он забрался чуть выше, отчего Магдалене стало немного не по себе. Потом женщина все же продолжила наблюдать за происходящим.

«Они растут, – подумала она. – Видимо, придется с этим смириться».

Впереди и позади повозки ехали ландскнехты в сверкающих нагрудниках. Один из них держал в руках знамя с гербом епископа. Затем следовало несколько небольших повозок, в которых, вероятно, ехали простые клирики и придворные. Когда карета прокатила мимо Магдалены, она успела увидеть мужчину преклонных лет с бородой и длинными седыми волосами. Он милостиво улыбнулся и помахал правой рукой из окна.

Ликование усилилось, когда ландскнехты стали бросать толпе мелкие монеты из мешочков. Подмастерья перед Магдаленой тоже поймали несколько медяков.

– Слава епископу, ура! – прокричал плотогон. – Слава курфюрсту!

Но когда карета проехала дальше, он с недовольным видом повернулся к своему приятелю:

– Совсем он жадный стал. В прошлый раз даже гульдены были. А теперь посмотри – несколько жалких крейцеров, ха!

– Гульдены и дукаты достанутся нашему епископу, – усмехнулся второй в ответ. – Чтобы он достроил наконец свою резиденцию на Домберге. Говорят, Иоганн фон Шёнборн не только ради удовольствия приехал. Он собирается снова одолжить Ринеку кругленькую сумму.

Плотогон попробовал на зуб одну из монет.

– Но и развлечений его ждет немало. Слыхал? Сегодня будет сразу два представления! Да, ночка будет долгая…

– Если оборотень не сграбастает сразу двух епископов.

Приятели со смехом удалились, и Магдалена вдруг почувствовала, как вся ее радость улетучилась. Разговор вновь напомнил ей о предстоящей ночи. К горлу подступил комок. Подействует ли снотворное? И успеет ли отец приготовить порох? Утром Симон снова ходил к Самуилу, чтобы забрать последние ингредиенты. Наверное, он и сейчас помогал палачам замешивать взрывоопасную смесь. Проказливым детям там теперь явно не место.

Неожиданно для себя Магдалена решила навестить Катарину, чтобы немного утешить ее. Симон говорил, что она по-прежнему сидела дома и горевала из-за расстроенной свадьбы.

– Хотите навестить тетю Катарину? – спросила она мальчиков и заговорщически им подмигнула: – Как знать, может, она и сегодня сварит вам манную кашу с медом…

Ей не пришлось повторять дважды. Петер и Пауль были в восторге от ласковой Катарины, и в особенности от ее кулинарных талантов. Проворно, как белки, мальчики слезли с дерева, и все трое стали протискиваться сквозь толпу, которая уже начинала редеть. Только издали, где еще проезжал епископ, доносились ликующие крики.

Через некоторое время они перешли мост у ратуши и вскоре оказались перед домом Хаузеров недалеко от Песочных ворот. Дверь им открыла сама Катарина. Глаза у нее были заплаканные, но при виде детей губы ее растянулись в улыбке.

– Петер, Пауль! Вот так радость! Проходите, я как раз испекла немного пирожков с яблоками. Вам понравится!

В доме действительно стоял чудесный аромат яблок и топленого масла. Дети с радостными воплями ринулись на кухню, и Катарина выложила им на блюдо целую гору сладких пирожков. Пока ребятня сидела с набитыми ртами за столом, у Магдалены появилась возможность спокойно поговорить с Катариной.

– Когда мне грустно, я часто стою у очага, – сказала та с едва заметной улыбкой. – Готовка лучше всего отвлекает меня от забот. Можете заходить почаще.

– Ты не представляешь, как мне жаль, что так вышло со свадьбой, – ответила Магдалена и заботливо взяла Катарину за руку. – Мы в любом случае задержимся в Бамберге. Если никак иначе не получится, то отпразднуем в узком кругу.

Катарина кивнула.

– Я… я очень ценю вашу поддержку, спасибо.

Она уставилась прямо перед собой. В наступившем молчании слышалось лишь чавканье детей.

– Знаешь, как долго я ждала этой свадьбы? – проговорила наконец Катарина тихим голосом. – Для многих горожан я была уже старой девой, которой уже не найти жениха. Слишком старая, слишком толстая… – Она вздохнула: – Да, в свое время было несколько парней. Но когда все становилось серьезно, они исчезали.

– А потом? – спросила Магдалена.

– Потом появился Бартоломей. – Катарина улыбнулась, и глаза ее наполнились добротой. – Мы познакомились на рыбном рынке, он предложил мне донести тяжелую корзину. Многие обходят его стороной – он же палач, и никто не хочет иметь с ним дела. Но я увидела, какой он на самом деле. Бартоломей иногда очень участлив, представляешь?

Магдалена рассмеялась:

– При мне он это хорошо скрывает. Но ты-то его лучше знаешь.

– Да… верно. – Катарина потерла толстые, липкие после готовки пальцы и опустила глаза. – Сначала все были против этой свадьбы. Отец, друзья… Выйти за палача – что может быть хуже! Лучше умереть старой девой… Но я никого не слушала, даже отца. В конце концов он, похоже, смирился. – Она печально улыбнулась. – Я даже уговорила его устроить пышное торжество. Хотя Барт с самого начала этому противился. Говорил, что не желает лишний раз пересекаться с родственниками. Но знаешь что? – Она подмигнула Магдалене. – По-моему, в итоге он был горд, что смог показать брату, чего добился. Большой дом, брак с дочерью секретаря, хорошее приданое, пышная свадьба… – Тут тяжелый вздох вырвался из ее груди. – Хотя с последним уже вряд ли что-то получится.

Они снова помолчали. Потом Магдалена спросила:

– А твой отец ничего не добился от Совета? Он же хотел поговорить с ними еще раз.

Катарина покачала головой:

– Ему, видимо, было пока не до этого. Он сейчас вообще постоянно в своих мыслях витает. В том смысле, что в последние недели он почти не выходил из своего кабинета, потому что ему поручили заново переписать какие-то документы. Я к этому уже привыкла. Но со вчерашнего дня из него и слова не вытянешь. Постоянно уходит из дома и не говорит мне, куда. Хотелось бы мне знать, что с ним такое творится… Сегодня утром я заходила к нему в кабинет, хотела прибраться. Видок там, доложу я тебе, такой, как будто ураган прошелся! Но отец меня просто выставил и даже не посмотрел в мою сторону.

Магдалена вспомнила о том, что Симон рассказывал ей о Хаузере. Возможно ли, что его рассеянность как-то связана с их вчерашним разговором?

– Симон вчера был у твоего отца, – осторожно начала она. – Он узнал, что Иероним был секретарем во времена тех судов над ведьмами. Может, вся эта история с оборотнем что-то в нем всколыхнула?

Катарина задумчиво склонила голову.

– Хм, вполне возможно. Меня тогда еще не было, но я знаю, что он очень тяжело все это переживал. Мне кажется, иногда ему еще снятся пытки, на которых ему приходилось присутствовать, чтобы вести протокол. Тогда он кричит во сне. Но говорить об этом не хочет. – Она пожала плечами: – Как, кстати, все пожилые горожане. Как будто хотят вычеркнуть из памяти все, что тогда произошло.

– Симон говорит, что после их разговора видел твоего отца в архиве, – продолжала Магдалена. – Может, он искал там что-нибудь? Что-то связанное с теми событиями?

Катарина немного помолчала, потом взяла поджаристый пирожок с блюда и откусила.

– Не знаю, – сказала она с набитым ртом и развела руками. – Прости, но так горевала, что проголодалась… – Женщина наконец проглотила кусок и продолжила: – Лучше тебе самой спросить у отца. Правда, сегодня, наверное, задержится до позднего вечера. Можешь заглянуть к нам попозже.

– Сегодня вряд ли. У меня… кое-что намечается, – неуверенно ответила Магдалена и показала на детей: – Я как раз хотела спросить, не могла бы ты присмотреть немного за мальчиками. Симона пригласили к епископу, а мы с отцом… хм… хотели поговорить с Георгом. Мы же с ним так долго не виделись…

Дочь палача смущенно кашлянула. Она обещала Бартоломею, что не станет посвящать Катарину в их ночной замысел. И поэтому теперь лихорадочно придумывала отговорку. Мысль о том, чтобы оставить детей у Катарины, только сейчас пришла ей в голову. Изначально она просила об этом Георга, но его эта идея не особо воодушевила. Вот и сегодня утром, когда она повторила свою просьбу, брат только проворчал что-то в ответ. Очевидно, не мог смириться с тем, что Магдалене позволили участвовать в освобождении Матео, а ему – нет.

Похоже, Катарина ей поверила. Но потом она с сожалением развела руками:

– Ты знаешь, Магдалена, что я люблю твоих мальчиков, но именно сегодня вечером не получится. Ты не поверишь, но моего отца тоже пригласили на прием к епископу. И он даже устроил так, что мне позволили пойти с ним. – Она тонко улыбнулась. – Он, видно, думает, что это меня немного приободрит. Хотя, конечно же, на таком празднике я ни о чем не смогу думать, кроме как о собственной свадьбе. Но я не могу ему отказать. Это большая честь для нашей семьи. Приглашены лишь самые состоятельные из жителей… – Она запнулась. – К тому же отец надеется, что сможет еще договориться насчет свадьбы. Там ведь будет много советников.

– Понимаю, – Магдалена кивнула. – Ну, мы что-нибудь придумаем.

Она взглянула на детей. Те уже расправились с пирожками и теперь принялись размазывать по волосам масло из горшка.

– По-моему, пора отвести сорванцов к деду. Чтобы надрал им уши, – усмехнулась Магдалена.

Она встала и крепко обняла Катарину:

– Удачи тебе. Вот увидишь, все будет хорошо.

Уже шагая с детьми по улице, дочь палача задумалась, не ей ли самой были адресованы эти последние слова.

* * *

Примерно в это же время на берегу Регница сидел мужчина и задумчиво смотрел на течение. Мимо проплывали ветки и листья, время от времени попадались грязные лохмотья или тушки мелких зверей. Где-то вдали, выше по течению, бушевала осенняя буря. На поверхности реки закручивались темные водовороты, кружа в танце палую листву, пока она не скрывалась под водой и не всплывала где-нибудь в другом месте. Мужчина печально улыбнулся.

Ничего не исчезает навеки, все рано или поздно возвращается.

Широко размахнувшись, он швырнул в реку ветку и стал смотреть, как ее уносит течением, словно лодку в шторм. У него вдруг возникло желание прыгнуть следом, положить всему конец. Он чувствовал себя таким опустошенным… Но сначала следовало воплотить в жизнь свой замысел. Осталось еще немного.

Еще двое…

Один день прошел с тех пор, как хитрая женщина сорвала с него капюшон. Она увидела его лицо – и тем самым обрекла себя. Теперь пленница снова лежала, крепко связанная, в камере. Второй раз он такого не допустит. На какое-то время он потерял контроль – над собой, над положением в целом. Но теперь его решимость снова окрепла.

Теперь он не дрогнет.

До вчерашнего дня он действительно собирался сохранить женщине жизнь. Уже с двумя предыдущими женщинами пытки и убийства давались ему все тяжелее. Совсем иначе было с двумя стариками. Тогда каждый удар, каждый надрыв клещами, каждый поворот колеса доставляли ему удовольствие.

Когда старая вдова умерла от непередаваемого ужаса, он даже испытал некоторое облегчение. Он стоял перед окном, чтобы напугать старуху, и надеялся, что она, возможно, откроет ему из любопытства. Увидев крепкую решетку на окне, он хотел уже сдаться, но одного его вида хватило, чтобы отправить больную старуху на тот свет. Это была заслуженная смерть, и ему не пришлось снова слушать эти крики.

Крики…

Мужчина встряхнул головой, словно мог таким образом отогнать воспоминания. Но это ему не удалось, слишком глубоко они врезались в память. И все-таки теперь, когда женщина увидела его лицо, ей тоже придется умереть. Ей почти удалось сбежать, и его столько лет лелеемый план едва не пошел прахом.

Теперь он вновь обрел над собой контроль.

Хотя все развивалось не совсем так, как он рассчитывал. Слишком долго пришлось ждать. Ведь он так ловко все спланировал еще несколько недель назад… Тогда замысел казался ему гениальным. Он побил бы их собственным же оружием, сотворил бы среди них монстра и при этом избавился бы от злейшего своего врага! Но вожделенные перемены так и не наступили. Казалось, что Господь все-таки властен над жизнью и смертью.

Мужчина закрыл глаза и, беззвучно шевеля губами, прочитал старый библейский стих, сопровождавший его всю жизнь:

Мне отмщение, Аз воздам, глаголет Господь…

Он решил выждать еще несколько дней. К тому времени он доберется до предпоследней жертвы. Кроме того, необходимо придумать, как поступить с женщиной. Нельзя, чтобы она страдала без нужды, но от нее нужно как-то избавиться.

Мужчина посмотрел на реку. Мимо проплыла мертвая рыба.

Река все принимала. Она поглотила остальных, примет и женщину. Быстрый удар, затем тишина и одинокая прогулка по лесу. Все как всегда…

Мужчина встал и пошел прочь.

Осталось еще немного.

* * *

– Нет, черт возьми! Сундук должен стоять справа, слева выход на сцену! Хотите, чтоб я в первом же акте ногу сломал? Goddamn, вы этого хотите?

Красный от злости, сэр Малькольм носился среди артистов, занятых реквизитом и костюмами. Они находились в так называемом парадном зале замка Гейерсвёрт. Вечером здесь должны были выступить обе труппы. Чтобы попасть сюда, им пришлось сначала миновать охрану у ворот, потом пересечь внутренний двор, где их снова ждала охрана. Стражники смотрели на них с неприязнью и в напряженном ожидании, словно перед ними были диковинные звери. Барбара привыкла к таким взглядам еще в Шонгау. Артисты, как и палачи, считались людьми нечестивыми, с которыми порядочным горожанам нельзя иметь дела. И все-таки от тех и других ожидали безукоризненного и, самое главное, захватывающего зрелища.

До представления оставалось еще пять часов, но сэр Малькольм был уже на пределе. Барбара все думала, что же он выкинет перед самым выходом.

Взорвется? Взбежит на потолок? Убьет их всех?

В то время как сэр Малькольм продолжал бушевать, Барбара завороженно рассматривала своды зала, расписанные цветами и причудливыми существами. Стоя в окружении каменных колонн, она ощущала себя в заколдованном лесу. Судороги в животе, которые она еще вчера приняла за расстройство желудка, теперь лишь усиливались. Но кто-то из артистов уверил ее, что это вполне естественно. Они называли это сценической лихорадкой – болезнь, исцелить которую могло лишь удачное выступление.

Барбара огляделась и заметила, что некоторые из артистов, распаковывая сундуки, беззвучно повторяли свои тексты и не обращали внимания на припадки сэра Малькольма. Видимо, они уже привыкли к подобным выходкам режиссера.

– И приведите сюда Зальтера! – кричал как раз Малькольм. – Генеральная репетиция через час, не можем же мы ждать каждого персонально!

– Вы же сами отправили его с утра к портному, забрать костюм принцессы, – ответил ему толстый Маттеус, игравший в пьесе столяра Клипперлинга.

Барбара узнала пожилого артиста как добродушного человека, и он тоже, как и она, испытывал трудности с запоминанием текста.

– И потом ему надо подыскать жесть для королевской короны, – напомнил толстяк режиссеру. – Старая-то давно ржавчиной покрылась.

– А, ну да, – сэр Малькольм рассеянно кивнул. – Э… ну, тогда будем надеяться, что он вернется вовремя.

– Я тоже на это надеюсь! – донесся вдруг самодовольный голос.

Из-за дальней колонны вышел Жискар Броле и с любопытством заглянул в открытый сундук, из которого торчали пестрые костюмы.

– У вас ровно два часа на последнюю репетицию, Малькольм, – продолжил он, обмахиваясь грязным потрепанным платком. – Ни секунды дольше! Потом наша очередь. Таков был уговор.

Англичанин захлопнул сундук и решительно взглянул на конкурента.

– Не беспокойтесь, Жискар, больше нам и не потребуется. Мы, в отличие от вас, не воры и не дилетанты.

Жискар вздохнул.

– Каждый раз одно и то же, – прошелестел он с французским акцентом. – Что ж, увидим, какая из пьес придется по душе епископу. Я тут выяснил из надежных источников, что он очень любит «Папиниана» Грифиуса. – Он пожал плечами: – Не в пример вашей пошлой комедии…

– Проклятье, «Папиниан»! – воскликнул сэр Малькольм и хлопнул себя по лбу. – Как же я сам не догадался!

Он дрожал от злости, и не будь Барбара в курсе дела, то поклялась бы, что сэр Малькольм только сейчас узнал о выборе Жискара. Притом что он сам же все и подстроил.

«Он и в самом деле прекрасный актер, – подумала она. – Как на сцене, так и в жизни».

Жискар ухмыльнулся:

– Да, как я уже сказал, у меня свои источники. И будьте уверены, от вашего «Петера Сквенца» его превосходительство придет в ужас. Это я тоже выяснил.

Сэр Малькольм побледнел, отчаянно схватился за волосы, и Барбара уже задумалась, не переигрывает ли он.

– Дьявол, на это я никак не рассчитывал, – просипел он. – А вы, Жискар, и вправду тертый калач…

– Ха, зато вы почему-то выступаете только после нас, – с мрачным видом ответил Жискар. – Понятия не имею, как вам удалось провернуть такое. Но и это вам не поможет, Малькольм. – Тут он злорадно улыбнулся: – Тем более что у вас, как я слышал, не хватает одного артиста.

У сэра Малькольма лицо налилось кровью. Барбара сразу поняла, что он уже не притворяется.

– Клянусь вам, Жискар, – прошипел режиссер и шагнул к своему сопернику. – Если выяснится, что вы имеете какое-то отношение к аресту Матео, помилуй вас Господь!

Броле отмахнулся:

– А, вечно эти возвышенные речи… Лучше приберегите их для сцены. – Он показал на сундуки с костюмами: – Как вижу, вам пока есть чем заняться. Имейте в виду, два часа! Потом я лично позабочусь о том, чтобы стража выставила вас отсюда.

Обмахиваясь платочком и напевая какую-то песенку на французском, он вышел из зала. Сэр Малькольм выждал немного, после чего торжествующе хлопнул в ладоши.

– Mon dieu, я знаю это из надежных источников, – передразнил он Жискара и, как женщина, провел рукой по волосам. – Ха, он еще успеет пожалеть об этом, дурень! Верно, друзья?

Некоторые из артистов заухмылялись. Только Барбаре было не до смеха.

– А если он и вправду подстроил арест Матео? – спросила она. – Может, те шкуры подкинули его люди, и сегодня вечером нас ждет еще какой-нибудь неприятный сюрприз? По-моему, этот Жискар на что угодно способен.

– Хочешь сказать, настоящий оборотень сорвет наше выступление? – Сэр Малькольм усмехнулся и покачал головой: – Такое французу точно не по плечу. Поверь мне, епископ уснет во время «Папиниана» и проснется точно к нашему выходу. Нас ждет великий триумф!

Он торжественно раскинул руки. В этот миг неожиданно отворилась дверь и в зал вошел Маркус Зальтер. Как всегда, драматург выглядел бледным и усталым. В руках он держал перевязанный сверток.

– Весь город пришлось обойти, пока не разыскал жестянщика, чтоб смастерил корону за несколько крейцеров, – проворчал Зальтер и недовольно посмотрел на сэра Малькольма. – Больше за эту безделицу и не отдашь. Мы ее немного позолотили и спереди прикрепили воском самоцвет. Лучше корону сильно не нагревать, иначе камешек свалится на нос… А так, по-моему, неплохо получилось.

Он размотал сверток и показал всем сверкающую корону, похожую на те, какие Барбара видела лишь на церковных витражах. Артисты явно были под впечатлением, и даже настроенный скептически сэр Малькольм одобрительно кивнул.

– Значит, не зря мы тебя дожидались. – Он похлопал Маркуса по плечу и показал на сверток: – А что с платьем для нашей принцессы?

Маркус широко улыбнулся и как-то сразу оживился.

– Даже императрица не постыдилась бы надеть его на прием. – Он подмигнул Барбаре: – Ты только посмотри!

Драматург осторожно развернул сверток и показал красное платье с кружевами и жестяными пуговицами. У Барбары перехватило дыхание.

– Оно… оно прекрасно, – прошептала девушка. – Можно его померить?

– Конечно-конечно, – сэр Малькольм с готовностью кивнул. – Должны же мы посмотреть, как будет выглядеть в нем наша принцесса Виоландра.

Барбара осторожно влезла в платье. Оно сидело превосходно. Девушка заметила, к своему удовольствию, что остальные артисты смотрят на нее в изумлении.

– Да, по одежке встречают, – задумчиво пробормотал сэр Малькольм. – Ты в нем и вправду как принцесса. И не подумаешь, что на самом-то деле простая дочка палача…

Англичанин помолчал немного, потом решительно хлопнул в ладоши.

– Но и принцессам положено знать свой текст, – добавил он строгим голосом. – Так что все по местам! Начнем, наконец, репетицию, пока снова не заглянул Жискар…

* * *

Стоя на берегу реки, Георг со скучающим видом смотрел, как племянники швыряли камешки в воду. Магдалена вверила ему детей всего час назад, но казалось, что прошла уже целая вечность. При этом был еще только вечер, а ночи, похоже, конца не будет.

– Дядя Георг, смотри, как далеко я могу добросить! – крикнул Петер и запустил над рекой очередной окатыш.

Тот одобрительно кивнул и что-то невнятно пробормотал. В мыслях его уносило куда-то вместе с течением.

Тоже мне, присматривать за детьми, пока остальные замышляют настоящее приключение… Черт, это ведь женское дело! Этим вообще Барбара должна заниматься. Точно, Барбара!

Но потом он вспомнил, что из-за его влюбленной сестры они и ввязались в эту авантюру. Его охватил гнев. Барбара всегда добивалась своего от отца! Даже в детстве ей всегда удавалось его уговорить – наверное, потому, что была смышленее своего брата-близнеца; и чтение с врачеванием давались ей легче, чем ему. Эти способности отец всегда ставил выше умений хорошо отрубить голову или быстро добиться признания. Что бы Георг ни делал, отец всегда находил, к чему придраться. Когда он по неосторожности покалечил этого Бертхольда и вынужден был покинуть Шонгау, его обуревали злость и тоска. В первое время в Бамберге он часто лежал по ночам без сна, проклиная свою судьбу. Но потом вдруг заметил, как свободно чувствовал себя в этом городе, вдали от отца. Бартоломей уважал его как подмастерье и позволял такое, чего отец никогда не разрешал. Так Георг постепенно повзрослел. А потом, год назад, дядя рассказал ему, как отец еще юнцом сбежал из Шонгау, бросив семью в беде. С тех пор великий монумент начал давать трещины.

Бартоломей предложил ему остаться в Бамберге, и Георг действительно чувствовал себя здесь вольготно. Что ему делать в глухом Шонгау, рядом с ворчливым отцом, который наверняка будет поучать его до самой старости? С чего бы ему обрекать себя на это, когда есть возможность занять место, куда как более привлекательное? Бартоломей не раз его заверял, что он сможет стать следующим палачом в Бамберге. Но ему пришлось оставить все эти размышления, потому что сестра снова добилась своего. И теперь Георг вынужден был играть в няньку. Это просто выводило его из себя!

– Мне холодно, – пожаловался Петер и потер ладони. Бросать камни ему, похоже, надоело. – Пойдем к дяде Бартоломею? – попросил он. – Или к тете Катарине… У нее такие вкусные пирожки! Пожалуйста!

– Мы не можем пойти к дяде, потому что вы там только безобразничаете, – проворчал Георг. – И к тете Катарине тоже не получится. Ваша мама попросила немного погулять с вами по городу. Вот этим мы и займемся.

– Не хочу я гулять по городу! – закапризничал Пауль. – Это так скучно! Лучше уж к старому Иеремии. У него есть меч, как у дяди, только маленький. И праща есть. Я хочу поиграть у старого Иеремии!

– Точно, пойдем к Иеремии! – поддакнул Петер. – Он снова расскажет нам что-нибудь. А его собака даже может делать всякие трюки… Ну пожалуйста, ну пойдем к нему!

Георг вздохнул. Вчера вечером он забрал детей из трактира «У лешего» и тогда же познакомился с уродливым управляющим. Этот Иеремия хоть и походил на монстра, но в действительности оказался добрым малым. Он развлекал мальчиков историями и разрешил играть со всяким хламом из старого сундука. Дети даже уходить не хотели.

– Вряд ли Иеремия обрадуется, если вы и сегодня сядете ему на шею. – Георг помотал головой.

Но потом предложение показалось ему не таким уж и плохим. Ему тоже было холодно и скучно. И он не горел желанием смотреть, как дети швыряют камешки и дуются.

– Хотя можно, конечно, спросить, вдруг он не занят, – неуверенно добавил юноша.

Дети с ликованием потянули его за руки. Георг еще немного поворчал, хотя решение уже принял. Они двинулись по грязному бечевнику вдоль реки и так дошли до порта и Банкетного дома. Дети с радостным смехом вбежали в ворота, пересекли внутренний двор и остановились перед трактиром. Георг, задыхаясь, постучал в маленькую дверь, и вскоре им открыл удивленный Иеремия.

– Опять вы? – спросил он со смехом. – Ах, негодники! Признайтесь, снова захотелось историй послушать?

– Да, Иеремия, пожалуйста! – взмолился Петер. – Можно нам зайти? Дядя сказал, что можно. Ну пожалуйста!

Георг пожал плечами.

– Ну, я только сказал, что мы можем спросить, – начал он смущенно. – Их родители сейчас слишком заняты, вот я и подумал…

– Вот ты и подумал, чего с ними возиться, когда есть старый Иеремия, которому все равно нечем заняться, – перебил его управляющий и ухмыльнулся: – Но тут ты прав. Детский смех для меня как лекарство, он никогда не надоест… Ну, заходите же!

Дети с радостным воплем ворвались в просторную комнату с птичьей клеткой под потолком, заставленную полками. Они устремились к сундуку в углу и принялись выуживать оттуда всевозможный хлам. Георг заметил старое пропахшее одеяло, несколько кукол, шлем с вмятиной и рукоять от меча, которой Пауль тут же воспользовался как оружием. Потом затеяли игру с хромой собакой, с которой Георг познакомился еще в прошлый раз. Старый Иеремия между тем присел на соломенный матрас.

– Хочешь паштета с дичью? – спросил он и показал Георгу на тарелку, стоявшую на одной из полок. – Только что с кухни принес. Пальчики оближешь.

– Спасибо, я уже поел.

Георг с улыбкой отмахнулся, разглядывая украдкой изборожденное шрамами лицо Иеремии. От этого вида у него внутри все переворачивалось. В лепрозории в Шонгау он видел людей, которых изуродовала проказа. В отличие от управляющего, бедняги вынуждены были жить за пределами города, так как горожане боялись заразиться. Хотя Иеремия тоже жил довольно уединенно.

Старик, похоже, заметил его взгляд. Он подмигнул ему, и лицо его при этом скривилось в гримасу.

– Будь осторожен, если придется иметь дело с негашеной известью, – сказал калека. – Хоть на секунду забудешься, и ни одна женщина не захочет за тебя замуж. – Он хитро улыбнулся: – Я уже пытался заигрывать с твоими сестрами, но боюсь, что это бесполезно.

Георг насторожился:

– Вы и Барбару знаете?

Иеремия осекся, потом кивнул:

– Да, она как-то заходила со старшей сестрой. Очень интересовалась моими книгами.

Он показал на полку с рядом увесистых томов. Георг с трудом прочитал несколько названий. Среди них были и лечебные книги, уже знакомые по отцовской библиотеке, остальные работы были ему неизвестны. Георг пожал плечами и отвернулся.

– Книги – это не мое, – ответил он. – Я больше люблю работать руками.

Иеремия улыбнулся:

– Я знаю, из какой ты семьи, Георг. Поверь мне, я с глубоким уважением отношусь к вашему ремеслу.

Юноша задумчиво посмотрел на племянников. Как это всегда бывало, Пауль, вооруженный рукоятью от меча, загнал в угол старшего брата. Собака радостно лаяла на обоих.

«Они тоже когда-нибудь станут палачами, – пронеслось в голове у Георга. – Наверное, скоро я уже начну брать Петера на казни…»

Но потом он вспомнил, что собирался остаться в Бамберге.

Или нет? Чего я вообще хочу?

Чтобы как-нибудь отвлечься, Георг встал со скамейки и прошелся вдоль полки, на которой, помимо книг, стояли наполненные пузырьки и горшочки. Маленькие бутылочки были подписаны на латыни. Георг прочел названия: Hyoscamus niger, Papaver somniferum и Conium maculatum. Он с ужасом вспомнил, как отец раньше вбивал в него латынь – без какого-либо успеха. И в этом отношении у дяди Бартоломея жилось куда легче. Дядя прибегал к латыни лишь в тех случаях, когда дело касалось лечебных снадобий для зверей.

– У вас тут целая аптека, – одобрительно сказал Георг управляющему. – Почти как у моего отца в Шонгау.

– Ну, я кое-что смыслю в медицине. Чему только не научишься за долгую жизнь, – ответил Иеремия. – Ко мне приходят больные из бедных, которые не могут позволить себе врача или цирюльника. И я зарабатываю таким образом монетку-другую. – Он заговорщически подмигнул Георгу: – Только не доноси на меня Совету! Иначе почтенный Магнус Ринсвизер с другими аптекарями позаботятся о том, чтобы я угодил в тюрьму на склоне лет.

Георг рассмеялся:

– По-моему, у Совета сейчас другие заботы.

– Действительно, – Иеремия мрачно кивнул. – Скверная история с этим оборотнем. Но люди, видно, не хотят учиться. Homo homini lupus, как выразился сатирик Плавт. Человек человеку волк. Вот и во время судилищ сорок лет назад люди грызлись друг с другом, как звери… Да-да, я все помню, как будто это вчера было. – Он махнул рукой: – Но что ж я пристаю к молодому парню со своими старыми россказнями! Ступай.

Георг взглянул на него в изумлении:

– То есть как – ступай?

– Ты же этого хотел, не так ли? – Иеремия ухмыльнулся. – Отвести детей ко мне, а самому пошататься немного. Давай, проваливай!

– Ну, вообще-то… – Георг хотел возразить, но потом лишь громко рассмеялся: – Признаюсь, вы меня раскусили. И я так смотрю, детям с вами нравится больше, чем со мною.

Он показал на Пауля, который воодушевленно кромсал сломанным мечом деревянную куклу. Петер между тем открыл толстую книгу и внимательно рассматривал гравюры.

– Я вернусь через два часа, – сказал Георг. – Договорились?

Иеремия отмахнулся:

– Да хоть три, роли не сыграет. Все равно по случаю приема у епископа стража вся в замке. Можно шататься допоздна, не опасаясь угодить к позорному столбу… Ну же, пошевеливайся!

Георг с благодарностью улыбнулся и попрощался с племянниками. Те не обратили на него никакого внимания.

Потом юноша постоял немного перед Банкетным домом. Наступил вечер, и он уже собрался было домой. Но чутье подсказало ему, что старшая сестра вряд ли одобрит его поступок. Поэтому Георг стал бесцельно бродить по улицам.

Он прошел по мосту у ратуши, еще открытому в это время, и свернул в квартал недалеко от Песочных ворот, встретивший его шумом и смехом. Здесь, у подножия Домберга, трактиров было не меньше, чем жилых домов. Горожане любили выпить и попраздновать, особенно в такой день, как этот, когда приезжал какой-нибудь сановник. Георг слышал, что во Франконии больше нигде не было столько пивоварен, как в Бамберге. Отовсюду доносилась музыка и звон кружек.

Особенно шумно было в трактире «У синего льва», известного своим темным пивом. Георг часто покупал здесь пиво для дяди. Бартоломею в трактирах были не рады, поэтому он предпочитал пить дома в одиночестве. А вот Георгу в «У синего льва» всегда нравилось, хотя сам он там еще не сидел. Юноша нерешительно остановился.

Собственно, почему бы и нет?

Георгу было только пятнадцать, но благодаря темному пушку над верхней губой и внушительному росту он выглядел заметно старше. Кроме того, будучи подмастерьем палача, он был не так известен, как Бартоломей. Ему всегда хотелось выпить там пива. Георг задумчиво перебрал несколько монет в кармане, полученных за эту неделю в качестве жалованья.

По-моему, я заслужил…

Он приосанился, толкнул дверь и вошел в шумный зал. В нос ударил запах дыма, прогорклого солода и квашеной капусты. Кто-то играл на скрипке, люди кричали и смеялись. Шум, как мягкая перина, принимал в свои объятия. В дальнем углу еще оставалось свободное место. Выпятив грудь, Георг протолкался сквозь толпу, уселся за пошарпанный стол и заказал свою первую кружку пива.

И уж точно не последнюю.

* * *

В замке Гейерсвёрт между тем собирались первые гости.

Симон стоял с Самуилом чуть в стороне и наблюдал за суетой во внутреннем дворе. Старый друг еще накануне одолжил ему новые ренгравы, чистую рубашку с кружевным воротником и весьма представительный камзол темно-зеленого цвета. Камзол был чуть великоват, но все-таки лучше той пыльной одежды, в которой Симон приехал в Бамберг. Ко всему прочему, цирюльник надел щеголеватую шляпу с красным пером. Он купил ее только сегодня на последние деньги. Ведь сегодняшний прием и представление устраивались в честь германского курфюрста, и Симон не хотел ударить в грязь лицом.

Скрестив руки, он прислонился к увитому плющом фонтану с нимфами и рассматривал разряженных горожан. Один приветливо кивал другому, перекидывался с кем-нибудь парой слов или раскланивался еще перед кем-то. Над двором не утихал гул голосов, смех и звон бокалов, словно и не было за воротами замка никакого оборотня. Повсюду были расставлены жаровни с углями, и все равно в воздухе стояла неприятная прохлада и сырость. Симон невольно подумал о Магдалене. Должно быть, они с отцом и Бартоломеем как раз заканчивали с приготовлениями перед освобождением Матео.

А я в это время буду смотреть спектакль! Но тесть ясно дал мне понять, что я там не нужен. Что ж, посмотрим, как старый ворчун обойдется без меня…

И все-таки Симон никак не мог сосредоточиться. Что, если стражники поймают их на месте преступления? Оставалось только надеяться, что Куизль остался все тем же воякой, каким цирюльник знал его по прошлым приключениям.

– Собрались почти все советники, – прошептал Самуил, стоявший рядом в широком черном плаще гильдии врачей. – Странно, не правда ли? Строят из себя самодостаточных горожан, свободных от власти церкви, но, стоит приехать архиепископу из Вюрцбурга, тут же падают на колени…

– Притом что Иоганн Филипп фон Шёнборн, как я слышал, вполне лоялен ко всему мирскому, – ответил Симон и глотнул из бокала прохладного сильванера; он был рад отвлечься. – Надеюсь, он скажет несколько крепких слов по поводу этой истории с оборотнем.

– Ха, если Шёнборн вообще о ней узнает! Наш епископ, скорее всего, постарается все замять. Все-таки шутить с курфюрстом ему сейчас ни к чему. Ему нужны…

Самуил резко замолчал. Со стороны замковых ворот донеслись приветственные возгласы. Лекарь повернулся в ту сторону и, прищурившись, попытался что-нибудь разглядеть сквозь толпу.

– Ну вот, стоит только помянуть нечистого… – проговорил он. – Наконец-то пожаловали почтенные господа. Самое время.

Теперь уже и Симон смог разглядеть процессию, представленную небольшой группой мужчин. Их, точно торговки на рынке, со всех сторон обступили придворные и сановники. Когда они немного расступились, Симон увидел епископа Филиппа фон Ринека; рядом с ним шагал пожилой господин с бородой и седыми волнистыми волосами. Он милостиво улыбался, в то время как представители городской знати подходили к нему по очереди и кланялись перед ним и своим правителем. Позади епископов стоял Себастьян Харзее, бледный как покойник. Шапочка на бритой голове съехала набок, он слегка покачивался и то и дело вытирал платком пот со лба.

– Я же сказал ему, чтоб не вставал с постели! – прошипел Самуил. – Ты посмотри на него, Симон! У него сильная лихорадка; так нет же, ничего слушать не желает!

– Ты ведь хотел справиться в книгах насчет его болезни, – ответил Симон вполголоса. – Как, выяснил что-нибудь?

Он сам и вчера, и сегодня размышлял о недуге викария; в особенности его занимал красный обод вокруг ранки на шее. В поисках ответа Фронвизер обратился к некоторым из книг в библиотеке Бартоломея. Но, в отличие от брата, палач Бамберга не питал такого интереса к медицине. Почти все его книги относились к области ветеринарии.

– К сожалению, мне в последнее время постоянно приходится возиться с любовницей епископа. – Самуил развел руками. – Так что у меня не было времени заниматься болезнью Харзее. Правда, я думаю…

– Мастер Самуил! – неожиданно перебил его Филипп Ринек; похоже, епископ только теперь увидел в толпе своего лейб-медика. – Вот вы где! Подойдите ближе, хочу представить вас своему другу Иоганну Филиппу…

Самуил тихо вздохнул и потащил за собой растерявшегося Симона. Оказавшись в первом ряду, оба встали на колени перед курфюрстом.

– Это честь для меня, ваше сиятельство, – проговорил Самуил, склонив голову. – И для моего друга Симона Фронвизера, приезжего ученого. Даже в далеком Мюнхене он слышал о вашей мудрости и великодушии.

Симон вздрогнул. Самуил снова лгал без зазрения совести. И это перед одним из могущественнейших людей Германии! Краем глаза он заметил, как недоверчиво смотрит на него трясущийся Харзее.

«Он что-то подозревает, – пронеслось у него в голове. – Может, оно и к лучшему, что он заболел…»

– Филипп Ринек говорит, что вы творите настоящие чудеса, мастер Самуил, – произнес епископ Шёнборн. Голос у него был низкий и приятный на слух. – Ваши методы, может, не совсем обычны, но при этом довольно действенны. Та юная девица, к которой неравнодушен Филипп, – похоже, вы очень помогли ей.

– Э, просто верная служанка, не более того, – заметил епископ Ринек. – Но это правда, мастер Самуил лечит ее с большим успехом. Я только сегодня утром разговаривал с ней и… исповедовал ее.

– Возможно, ваши умения могли бы помочь и брату Себастьяну, – сказал Шёнборн и кивнул на дрожащего, бледного викария. – Вы неважно выглядите, друг мой.

– По… порядок, – с трудом выговорил Харзее. – Лихорадит немного, ничего серьезного. Не хотелось… пропускать представление. Если бы только… не эти головные боли… Но ведь нашему Спасителю тоже приходилось выносить страдания.

Он попытался улыбнуться, что не увенчалось успехом. Шёнборн между тем снова обратился к Самуилу, который, как и Симон, по-прежнему стоял на коленях:

– Вставайте же, любезный врач, – призвал он дружелюбно. – И ваш друг тоже.

Когда оба поднялись, курфюрст продолжил:

– Я бы хотел услышать ваше мнение по одному вопросу, доктор. До меня дошел слух, что в Бамберге завелся оборотень и при помощи колдовства расправляется со своими жертвами. – Он нахмурился: – Как вам известно, в Вюрцбурге к подобной чертовщине относятся весьма скептически. Мы с моим коллегой уже подискутировали на эту тему. Верно, Филипп?

Он взглянул на Ринека, тот вымученно улыбнулся.

– С другой стороны, такие существа постоянно фигурируют в историях и докладах, как вот теперь в Бамберге, – продолжал курфюрст. – Как, по-вашему, доктор, есть ли этому какое-нибудь объяснение?

Во дворе вдруг стало на удивление тихо, все разговоры смолкли. Симон взглянул на Филиппа Ринека. Тот милостиво кивнул своему лейб-медику, приглашая к ответу, но взгляд его стал холоден как лед. Харзее за его спиной насторожился. Вид у него был угрожающий, несмотря на болезнь.

«Если Самуил и впредь хочет практиковать в Бамберге, ему следует обдумать каждое свое слово, – подумал Симон. – Все-таки в жизни простого цирюльника тоже есть свои плюсы».

– Ну… – начал Самуил неуверенно. – Думаю, развернутый ответ был бы неуместен в рамках данной аудиенции. Но позвольте заверить, что мы с моим ученым другом, – тут он товарищески похлопал Симона по плечу, – неплохо продвинулись в решении этого вопроса. У нас есть кое-какие предположения.

– С удовольствием выслушаю их, – ответил Шёнборн с улыбкой. – Но вы правы. Скоро начнется первое представление… Может, после у нас еще будет время побеседовать на эту тему.

– Э… разумеется. С удовольствием.

Самуил поклонился, и они с Симоном вернулись в толпу, провожаемые недоверчивым взглядом викария.

– Какие, к черту, предположения? – прошептал Фронвизер через некоторое время. – Если Шёнборн спросит тебя потом, придется что-нибудь ответить!

– К этому времени я что-нибудь придумаю, – ответил Самуил вполголоса. – Что мне оставалось делать? Если б я поставил под сомнение существование оборотня, то упал бы в глазах Ринека. А если б встал на его сторону – подорвал бы свою репутацию врача и ученого. Перед одним из могущественнейших людей Германии!

– Да, положение не из приятных. – Симон сочувственно кивнул. – Будем надеяться, что обе пьесы окажутся невыносимо скучными и нам удастся что-нибудь придумать. Идем.

Вместе с остальными гостями они вошли в просторный зал, в дальней части которого была устроена сцена с лестницей и красным занавесом. Сотни свечей освещали высокие своды и наполняли жизнью нарисованные растения и зверей.

В первом ряду стояли обитые мехом кресла для двух епископов, викария и еще кого-то из патрициев. Остальные, как было принято во время представлений, вынуждены были стоять. Далеко позади тянулась галерея, подняться на которую можно было по лестнице. Симон с Самуилом заняли места возле перил, откуда открывался хороший вид на сцену.

Зрители нетерпеливо перешептывались, но разговоры мгновенно смолкли, стоило епископу подать знак одному из своих лакеев. Тот протрубил в рог и, развернув длинный пергамент, обратился к публике:

– Глубокочтимые зрители, благородные жители Бамберга! Его сиятельство князь-епископ Филипп Валентин Войт фон Ринек рад принять в этих величественных залах своего доброго друга, епископа Майнца, Вюрцбурга и Вормса, урожденного курфюрста, заступника христианства и соратника германского кайзера…

Пока лакей монотонно перечислял обычные для таких случаев титулы, Симон окинул взглядом публику. Только теперь он увидел Иеронима Хаузера с дочерью Катариной, которых прежде не заметил в толпе. Магдалена уже говорила ему, что Хаузеры тоже приглашены на прием. Катарина надела лучшее свое платье, а ее отец в камзоле и мантии выглядел как настоящий советник. Правда, на вид секретарь был почти таким же бледным, как викарий. Он был встревожен и то и дело оглядывался, словно искал кого-то среди гостей. Потом он, похоже, снова погрузился в свои мысли.

«Неужели это как-то связано с нашим вчерашним разговором?» – задумался Симон.

Герольд между тем поименно поприветствовал всех важных гостей и теперь объяснял правила состязания.

– В своем безграничном великодушии наш епископ решил предоставить приезжей театральной труппе жилье на зиму, – продолжал он громким голосом. – Но так как в этом году в Бамберге оказалось сразу две труппы, пусть состязание решит, какой из них будет позволено остаться в городе. Каждая труппа приготовила короткую пьесу, которую представит нашему суду. Затем епископ выберет победителя. Пьесы называются… – он заглянул в свиток, – «Папиниан» и «Петер Сквенц», обе из-под пера великого поэта Андреаса Грифиуса. Успеха всем!

Герольд вновь протрубил в рог, затем свечи в зрительском зале погасли, и сцена оказалась залита мягким светом. Занавес поднялся, и вперед выступил напудренный, женской наружности артист. Он широко раскинул руки и с легким французским акцентом провозгласил начало пролога, обращаясь при этом к епископам.

– Кто вознесется над другими и добьется по-о-честей и с гордой вы-ыси смотрит, как страдает че-е-рнь, – начал он с пылом, при этом странно выговаривая все гласные. – Как под его нога-а-ми рушится в огне империя, как пе-е-нистые волны захле-е-стывают…

Симон не знал «Папиниана», но уже скоро выяснилось, что это исполненная пафоса и, к сожалению, бесконечно скучная пьеса. По сюжету какой-то римский государственный деятель встал между воинствующими братьями-императорами, которых в итоге погубила взаимная ненависть. Кроме того, героев было слишком много, а играть их приходилось небольшой группе артистов, так что вскоре Симон запутался окончательно.

«Что ж, по крайней мере у нас есть время подумать над тем, что сказать потом епископу Шёнборну», – подумал он.

Через несколько минут Фронвизер уже витал в своих мыслях, в то время как на сцене восклицали, страдали и погибали. Как там, интересно, Магдалена? Добрались ли они с отцом и Бартоломеем до тюрьмы, чтобы спасти Матео? Но в таком случае стражники уже забили бы тревогу…

Временами Симон поглядывал на епископов в первом ряду. И если Шёнборн напряженно вслушивался и внимательно смотрел на сцену, то Ринек явно скучал. Он ерзал на стуле, один раз даже широко зевнул, а потом громко потребовал вина, отчего артисты на сцене разом вздрогнули. Остальные зрители брали пример со своего епископа и начали разговаривать или громко звенеть кружками, между тем как артисты буквально из кожи вон лезли.

Однако меньше всего происходящее на сцене интересовало Себастьяна Харзее. Он с большим трудом держался на стуле и временами даже заваливался вперед, но всякий раз приходил в себя. Симон уже сомневался, что викарий выдержит оба представления. Харзее то и дело хватался за голову, как если бы его мучили невыносимые боли.

Спустя целую вечность Папиниан произнес наконец свои последние слова:

– Пусть без вины-ы пролье-е-тся моя кровь! И если уж могу о чем вас попросить, то обратите на империю благословенный взор!

Он подставил палачу обнаженную грудь, испустил дух, и занавес опустился. Последовали негромкие аплодисменты и неодобрительный свист. С кривой ухмылкой накрашенный главный герой вышел вместе с другими артистами вперед и, сделав книксен, заработал скудные овации.

Его со свистом прогнали со сцены, после чего за занавесом послышался шум передвигаемых сундуков и тяжелого реквизита. Наконец занавес снова поднялся, и Симон увидел вторую труппу в поношенных костюмах. Посередине стоял долговязый мужчина в парике – вероятно, их режиссер. Симон узнал от Магдалены, что это англичанин и зовут его сэр Малькольм. Зрители зашептались. Большинство из них, конечно, знали, что именно в этой труппе состоял арестованный оборотень. Сердце у Симона забилось чаще.

Им придется очень постараться, чтобы отвести от себя всякое подозрение…

Но вскоре выяснилось, что люди Малькольма удачно подобрали пьесу. Они играли простодушных ремесленников, которые подготовили представление для короля и его свиты и при этом несли всякую чушь. Сам же сэр Малькольм выказал себя непревзойденным комедиантом. Зрители заметно оживились, они смеялись и хлопали себя по ляжкам. Громче всех хохотал епископ Ринек, побуждая остальных к новым взрывам хохота.

Через некоторое время глупые ремесленники под одобрительные крики и аплодисменты сошли со сцены. Начался второй акт, и выступил король со своей свитой. Рядом с монархом шла милая девушка в красном платье, игравшая, судя по всему, упомянутую прежде принцессу Виоландру. Зрители снова зашептались. Нечасто им доводилось видеть на сцене женщин.

«А девушка и впрямь мила, – подумал Симон. – Даже похожа в чем-то на Магдалену…»

Цирюльника нисколько не удивили ее изящество и величественная походка, когда девушка грациозно выступила вперед и свет от свечей впервые упал на ее лицо.

– Нам по душе комедии и трагедии, – произнесла она звонким голосом. При этом правая рука у нее едва заметно дрожала. – Что за пьесу вы собираетесь нам показать?

Симон вздрогнул, и из груди его вырвался слабый вскрик. Он узнал этот голос.

– Какого черта… – просипел Фронвизер.

Перед ним в роли прекрасной принцессы Виоландры стояла Барбара.

* * *

На Бамберг между тем опустилась ночь, и вместе с ней начал наползать осенний туман с реки. Он взбирался по холмам, окутывая город влажным перистым покрывалом, лишь местами прорезанным колокольнями.

Три человека, закутанных в плащи, крались под прикрытием темноты и тумана в сторону Домберга. Каждый нес в руках по большому свертку. Они держались подальше от широких улиц и сделали широкий крюк, чтобы не наткнуться на часового. Когда колокол пробил восемь раз, они услышали где-то поблизости его окрик. Потом шаги его стали затихать вдали, и троица поспешила дальше, вверх по склону, пока не оказалась на пустынной соборной площади.

Магдалена сдвинула платок на затылок и огляделась. Глаза понемногу привыкли к темноте. Слева черными громадинами высились башни собора, справа располагались два крыла недостроенной еще резиденции. Снизу, со стороны города, доносилась тихая музыка, и больше ничто не нарушало могильной тишины.

– Слишком рано! – прошипела Магдалена. Она запыхалась от затяжного подъема и тяжелой ноши. – Надо было выждать хотя бы час. Кто знает, вдруг там еще несколько стражников ошивается?

– Чем скорее отделаюсь, тем лучше, – проворчал Бартоломей. – К тому же сейчас самый удачный момент, уж ты мне поверь. По случаю приема большинство стражников еще в замке, но позже, когда их преосвященствам захочется на покой, они разойдутся. А порядочные горожане празднуют в трактирах. – Он сухо рассмеялся. – Они гуляют и пьют по любому поводу, даже самому дурацкому, как вот приезд какого-то там епископа…

– Нам надо где-нибудь переодеться, – проворчал Якоб и оглядел площадь. – Во всяком случае, здесь мы как на ладони.

– Не беспокойся, я знаю одно место, – ответил Бартоломей. – Идемте за мной.

Они двинулись мимо собора и направились к Старому двору. Не доходя до него, повернули налево, в тесный переулок, настолько темный, что даже собственную ладонь разглядеть удавалось с большим трудом. Там Бартоломей остановился, сбросил сверток на землю и снял матерчатый чехол со светильника. Впервые за все это время в их распоряжении оказалось немного света.

– Здесь нам никто не помешает, – прошептал Бартоломей. – Я узнавал, на соборной площади сегодня дежурит Маттиас. – Он с ухмылкой взглянул на старшего брата: – Ты его знаешь, этого пьяницу, с первой нашей ночной прогулки. Я заранее угостил его бутылкой крепкого вина. Он сейчас, наверное, седьмой сон видит. Чего, конечно, не скажешь о стражниках в тюрьме.

– Они тоже скоро сладко спать будут, – ответил Якоб. – Хватит болтать, лучше дай мне шкуру.

Бартоломей развязал свой сверток, в котором, помимо запечатанных воском горшков, лежало несколько звериных шкур. На Магдалену повеяло гнилостным запахом разложения. В ее мешке тоже лежали горшки и шкуры. Отец тащил на себе тяжелого, весом почти в сотню фунтов, волка, завернутого в тонкую материю. Он сбросил тушу себе под ноги, словно мешок с камнями.

«Если что-то пойдет не так, нас колесуют на этой площади, – подумала Магдалена. – Но все пойдет как надо. Иначе не может быть!»

Она осторожно открыла один из горшков, содержимое которого источало горький, едкий запах. Дрожащими руками она погрузила внутрь два льняных лоскута, чтобы они полностью пропитались. Настоящих губок с далекого побережья на рынке найти не удалось – они стоили слишком дорого и встречались довольно редко. Но Магдалена надеялась, что и с тряпками все получится. Днем отец несколько часов вымерял нудные пропорции. Потом они испробовали средство на бездомной дворняге. Собака мгновенно потеряла сознание и очнулась только через час. Но это еще не значило, что на стражников снотворное подействует так же.

– Ну, как я выгляжу? – прервал отец ее размышления; голос его звучал приглушенно, как из-под одеяла. – Похож я на оборотня?

Магдалена подняла глаза, и ее чуть удар не хватил.

Перед ней стояли два адских создания, похожих на ужасные помеси человека, волка, медведя и рыси. Как при каком-нибудь древнем ритуале, оба нацепили на себя волчьи головы, отчего стали еще выше обычного. Кроме того, медвежьи и оленьи шкуры, свисавшие с плеч, делали их заметно шире.

В дрожащем свете фонаря Магдалена уставилась в пустые волчьи глазницы. Она сознавала, что перед ней только отец и дядя, но едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть.

– Эта дрянь воняет хуже чумы! – прохрипело существо справа. Это был Бартоломей, он раздраженно дергал шкуру. – Если таскать ее слишком долго, меня вырвет стражникам под ноги.

– Давай, соберись, – проворчал второй оборотень. – От твоего Алоизия пахнет не лучше.

– И чего я вообще ввязался в эту затею? – продолжал ругаться Бартоломей, слегка покачиваясь под весом шкур, как пьяный. – К тому же я ничего не вижу из-за этой башки! – Он схватился за волчью голову, привязанную шнуром у подбородка. – Черт, да я скорее в стену врежусь!

Палач из Бамберга потянул за голову, но Якоб схватил его за руки и отвел вниз.

– Подумай о своих псах, братец! – прошипел он. – Ты ведь не хочешь их потерять? Тогда не вздумай отступать.

– Дьявол тебя забери, скотина проклятая, я…

– Прекратите сейчас же, вы оба! – прикрикнула на них Магдалена.

Голос ее прозвучал так громко, что она побоялась, как бы их кто-нибудь не услышал. Но все было спокойно.

– Мы же все хотим, чтобы это безумие наконец прекратилось, – добавила она заметно тише и строго посмотрела на мужчин. – К тому же никто потом не должен заподозрить дядю в том, что он отдал ключи от камеры. А это удастся только в том случае, если мы преподнесем горожанам мертвого оборотня на серебряном блюде. Этого самого, – она показала на тушу у себя под ногами. – Так что давайте уже доведем дело до конца. И больше никаких угроз, договорились, отец?

Оборотень что-то неразборчиво проворчал.

– Договорились, я спрашиваю? – повторила Магдалена.

– Да, да, хорошо. Больше ни слова не скажу, только если и он будет молчать.

Женщина сделала глубокий вдох, после чего протянула каждому из братьев по тряпке, пропитанной снотворным, небольшому коробу с серой, огнивом и порохом.

– Тогда начнем, – сказала она тихо. – Теперь назад дороги нет.

* * *

Между тем в трактире «У синего льва», у самого подножия Домберга, Георг познал главную мудрость пития: чем больше пива в себя вливаешь, тем легче на душе. В особенности это касалось бамбергского темного пива. Сваренное на обжаренном солоде, оно всегда отдавало ароматом пепла и ветчины. Георг как раз принялся за четвертую кружку и чувствовал себя превосходно.

Растопленная печь согревала спину, и пот выступал на лбу. В углу трое пьяниц тянули старинный франконский мотив, и Георг заметил, что невольно подпевает. Ребенком он постоянно пил разбавленное пиво – оно считалось намного полезнее грязной воды, которую использовали только для мытья и стряпни. Но пиво, которое наливали здесь, было темным и крепким, очень крепким. Наконец-то Георг понял, почему люди постоянно набивались в трактиры: такой превосходный напиток нельзя пить в тишине и одиночестве, для этого необходимо общество! Выстукивая одной рукой в такт песне, Георг осушил кружку и кивнул дородной хозяйке. Та с улыбкой поставила перед ним новую.

– Ты же подмастерье палача, верно? – спросила она и подмигнула: – Не бойся, я никому не скажу. Я сразу тебя узнала, как только ты вошел. Ну и здоровый же ты…

Георг тупо ухмыльнулся. Ему хотелось ответить что-нибудь, но на ум ничего не пришло. Странно, совсем недавно трактирщица казалась ему старой и толстой, но после четвертой кружки она словно помолодела и стала вдруг весьма привлекательной. Наверное, она была ненамного старше Магдалены.

Магдалена… Дети…

Георг вздрогнул.

– Сколь… сколько времени? – спросил он осоловело. – Долго я тут сижу?

Хозяйка пожала плечами:

– Не знаю, часа два, наверное. – Она подмигнула ему: – Не бойся, мы еще не закрываемся, если ты об этом. По случаю приема у епископа все трактиры сегодня открыты допоздна. А с чего ты спрашиваешь?

Георг задумчиво уставился в темную пену свежего пива. В сознании вдруг всплыла какая-то мысль, лишь на мгновение, так что он не успел за нее ухватиться. Это было как-то связано с Иеремией и детьми. Но вспомнить удалось лишь о том, что, по словам Иеремии, он мог задержаться дольше двух часов.

Еще одну кружку. Она ведь уже стоит передо мной. Не выливать же…

Только теперь Георг заметил, что хозяйка по-прежнему стоит возле его стола. Он протянул ей несколько монет.

– Благодарю, – проговорил юноша, едва ворочая языком. – Но эта кружка последняя, мне и впрямь надо идти.

– Конечно. – Трактирщица усмехнулась: – Все так говорят.

Она со смехом удалилась, и Георг поднес кружку ко рту.

Потягивая темную жидкость, он пытался сообразить, что за мысль пронеслась у него в голове минуту назад. Вот она снова вспыхнула в сознании.

Иеремия… Дети… Меч…

Но пиво рассеивало воспоминания. Георг уронил голову на стол.

Вскоре он мирно посапывал в такт музыке.

* * *

– Должно быть, стена эта весьма благочестива, раз и не думает обороняться… – говорила в это время Барбара на сцене парадного зала. Остальную часть реплики заглушили аплодисменты и громкий смех.

Аплодисменты, как теплая волна, захлестывали ее и одновременно переполняли душу. Барбара театрально закатила глаза и отступила на шаг, уступая место другим артистам. Дрожь и судороги в животе, называемые артистами сценической лихорадкой, исчезли как по волшебству. Теперь Барбара чувствовала себя на седьмом небе. Она не играла принцессу Виоландру, она была ею! Переодевшись в роскошное платье, девушка словно оставила прошлую жизнь. Театр давал ей возможность стать кем угодно. Теперь не бесчестная дочь палача, а принцесса, королева или благородная девица, что дожидается возлюбленного… Столько ролей! И зрители ее полюбили, несомненно. Они смеялись над ее короткими репликами, а когда она грациозно выступала вперед, свистели и кричали. Это было превосходно!

Сэр Малькольм после некоторых раздумий дал ей больше текста, чем планировал вначале. Еще во время репетиции он заметил, что Барбара пользовалась повышенным вниманием мужской публики. Теперь, помимо принцессы, девушка играла принца и королеву. Простодушные ремесленники как раз ставили перед королевским двором драму «Пирам и Фисба», при этом один из артистов изображал стену, через которую Пирам разговаривал со своей возлюбленной. Возлюбленную играл один из мужчин с неестественно высоким голосом и наклеенными ресницами, что вызвало среди зрителей бурные аплодисменты.

– Ты хлипкая, никчемная стена! – воскликнул герой Пирам. – Ты лукава, коварна и легкомысленна!

Стена и герой неожиданно сцепились и принялись мутузить друг друга, что вызвало взрыв хохота у зрителей.

– Да, не хотелось бы мне быть стеной в этой пьесе, – продолжала Барбара по своему тексту, и люди хохотали, как последний раз в жизни.

Так как зал был погружен в темноту, девушка видела только первый ряд, где сидели высокие гости. Епископ Ринек вытирал слезы с глаз, и мужчина рядом с ним – вероятно, вюрцбургский епископ, – казалось, тоже был в полном восторге.

«Это победа! – пронеслось у Барбары в голове. – Сэр Малькольм выиграет состязание. И Матео…»

Мысль о Матео сбила ее. Барбара невольно вспомнила, как сбежала из дома и как Магдалена пообещала ей, что отец обязательно что-нибудь предпримет. Есть ли у него какой-нибудь план? Или все они оставили ее и Матео в беде?

– Боже милостивый, что… что… – забормотала она и переступила с ноги на ногу.

Сэр Малькольм злобно на нее покосился. Он уже не казался таким веселым.

– Что это значит! – прошипел режиссер настолько тихо, что услышали только они вдвоем.

– Э… что это значит, – проговорила наконец Барбара.

Никто не обратил внимания на ее оплошность. Вперед шагнул очередной ремесленник с табличкой, на которой неумелой рукой была намалевана луна.

– Добродетельная королева, это луна! – ответил сэр Малькольм, вновь перевоплотившись в Петера Сквенца, и в поисках одобрения повернулся к хохочущей публике.

Пьеса продолжалась. После луны вышел ремесленник, закутанный в рваное одеяло. Он изображал льва и при этом мяукал по-кошачьи. В зале теперь клокотало, его словно трясло, как накрытый горшок, в котором бурлило варево. Барбара посмотрела вниз и заметила во втором ряду пожилого сановника в монашеской шапочке. Он раскачивался из стороны в сторону, обхватив голову руками, раскрыв рот в крике. Но Барбара ничего не слышала сквозь шум. Может, он болен? Или просто не выносит духоты и гвалта вокруг?

Однако на размышления не было времени. Происходящее на сцене требовало ее повышенного внимания. Решив, что лев растерзал его возлюбленную Фисбу, бестолковый Пирам бросился на собственный кинжал. При этом он что-то весело говорил хохочущей публике. Барбара встряхнула головой в нарочитом возмущении.

– Где это видано, чтоб мертвые разговаривали! – проворчала она.

Сэр Малькольм в роли ремесленника и незадачливого режиссера поднял палец.

– Постыдитесь, Пирам, вы же мертвы, – напомнил он артисту и подмигнул: – Вам следует лежать, как дохлая свинья, и не говорить ни слова.

В этот миг в зрительском зале раздался грохот. Барбара повернулась на шум и увидела, что больной духовник свалился со стула. Этого почти никто не заметил, зрители продолжали смеяться, в то время как оба епископа развернулись к больному. Шёнборн суетливо поднялся со стула и подозвал кого-то из слуг. Ринек лишь раздраженно покачал головой – он явно был раздосадован этой заминкой.

Зрители в большинстве своем так ничего и не заметили и расступались крайне неохотно, когда из дальней части зала приблизились двое мужчин. Один из них был в шляпе, какие было принято носить у врачей; второй был заметно ниже, и на его широкополой шляпе покачивалось красное перо.

– Симон! – прошептала Барбара. – Но почему…

– Что стряслось, черт возьми? – прошипел рядом с ней сэр Малькольм. – Давай, играем дальше! Неважно, что там происходит, the show must go on!

Он обернулся к зрителям с громким, немного фальшивым смехом и вновь привлек к себе их внимание.

– То был пролог, настало время эпилога!

Закончить ему не дали. В тот же самый миг в зале раздался душераздирающий крик. Его издал один из лакеев, который склонился над больным. Слуга показывал на сановника: тот извивался на полу в судорогах, монашеский клобук валялся рядом, по бритой голове стекал тонкий ручеек крови. Тут больной внезапно вскочил и пустился в какой-то дикий пляс, размахивая при этом руками. Из груди его вырывались хриплые, нечеловеческие звуки.

На мгновение он повернулся к сцене, и в дрожащих отсветах свечей Барбара увидела его лицо. Оно было бледным, как у покойника, глаза вышли из орбит. Но ужаснее всего были губы. Их почти не было видно, и между ними выделялись два ряда острых желтых зубов, слишком длинных для человеческих. С зубов на рясу закапала пенистая слюна. Одержимый издал протяжный звериный вой и бросился на оцепеневшего Симона.

– Господи, это же оборотень! – завопил слуга как сумасшедший и подался назад, сбив при этом нескольких зрителей. – Наш викарий – настоящий оборотень! О Господи, спаси и сохрани, дьявол среди нас!

Затем в зале разразился настоящий хаос.

 

12

1 ноября 1668 года от Рождества Христова, девять вечера в Бамберге

Туман на соборной площади постепенно сгущался. Влажный ветер рвал одежду, словно пытался задержать Магдалену и ее спутников на пути к арестованному.

Матео держали в бывшей часовне Святого Фомы при Старом дворе, который представлял собой обширный участок на соборной площади, обнесенный со всех сторон высокой стеной. Прежде здесь останавливались кайзеры, короли и епископы или устраивали Рейхстаг. Теперь старинная крепость служила скорее большой конюшней и арсеналом. Лишь здание городского совета и бывший дворец свидетельствовали о былом могуществе города.

Они обошли устроенную в стене часовню и прокрались мимо здания Совета к так называемым Прекрасным воротам, образующим вход в Старый двор. На протяжении дня здесь было не протолкнуться. По несколько раз входили и выходили советники, всюду сновали ремесленники и извозчики, и с противоположной стороны перед недостроенной резиденцией вышагивали часовые. Но посреди ночи и при таком тумане сюда почти никто не заглядывал. Только два стражника дежурили у ворот. Оба судорожно вцепились в алебарды, словно боялись свалиться от скуки и усталости. На крюке в стене висел, покачиваясь на ветру, светильник и худо-бедно рассеивал мрак. Соборный колокол пробил девятый час.

– От этих придется избавиться, тут уж ничего не поделаешь, – прошептал Бартоломей, обливаясь потом в костюме оборотня. – Внутри, наверное, еще несколько. Вот только понятия не имею, сколько именно… Говорят, капитан выделил часть стражи в какой-то отряд для особых заданий. Если они сейчас где-нибудь в городе, то возможно, что не так уж и трудно придется.

– Одного за другим, – проворчал Якоб. – Всех по очереди. – Он повернулся к Магдалене: – Очень важно подобраться к этим двоим как можно ближе, прежде чем они забьют тревогу. Иначе наш чудный план с самого начала обречен на провал. Сможешь как-нибудь отвлечь этих ребят?

Магдалена улыбнулась и похлопала при этом ресницами.

– Это будет нетрудно. – Она соблазнительно покачала бедрами. – Как я тебе?

– Проклятье, давай без этих крайностей! – ругнулся отец. – Что об этом Симон подумает? Пары-тройки любезных слов будет достаточно.

– Поверь мне, любезными словами от вас, мужланов, ничего не добьешься. Приходится немного перегибать палку.

С этими словами Магдалена вынула желтый платок и повязала на голову. Привычным движением приспустила корсаж, так что грудь едва не вывалилась.

– Черт возьми, ты же не станешь… – начал было отец.

Но женщина уже отвернулась и шагала прямиком к воротам. Вскоре она шагнула в освещенный фонарем круг. Стражники смерили ее недоверчивыми взглядами.

– Эй, ты! – крикнул один из них. – Тебе что тут понадобилось? Который час, знаешь? По домам давно пора.

– Когда остальным пора по домам, для кого-то работа только начинается, – проворковала Магдалена и, покачивая бедрами, направилась к мужчинам.

Они только теперь заметили желтый платок, который выдавал в Магдалене проститутку. Старший из стражников, толстяк, похотливо осклабился.

– Ого, Ганс, к нам, похоже, знатные гости пожаловали, – сказал он и поклонился: – Милая дама, видимо, заплутала. Улица роз, насколько я знаю, чуть дальше, у церкви Святого Мартина.

– Хе-хе, в таком тумане… всякое может быть, – проговорил, заикаясь, его напарник, прыщавый юнец. Ему, скорее всего, и не доводилось еще бывать с женщинами. Он не сводил глаз с декольте Магдалены. – Ну, раз уж она явилась…

– Мы, знаешь ли, можем схватить тебя и упрятать за решетку, – сказал толстяк и в шутку погрозил пальцем. – На твое счастье, там уже занято, и вряд ли тебе захочется с ним знакомиться. Разве только ты со зверьем не прочь…

Он сально рассмеялся.

– С парой крепких мужчин было бы куда лучше, – хлопая ресницами, ответила Магдалена. – Что скажете, господа, если я предложу вам скидку?

Она провела рукой по корсажу. Юноша просто пожирал ее взглядом.

– Ну, нам бы еще смену дождаться, – ответил толстяк задумчиво. – Может, чуть позже…

– Чуть позже я вернусь на Улицу роз, – Магдалена улыбнулась. – Да никто и не заметит ничего. Насколько я знаю, капитан и остальные стражники сейчас в замке. Одни вы, бедняги, торчите здесь.

– Не забудь про трех наших товарищей внутри, – заметил толстяк. – Но вообще ты права, это несправедливо. Они там развлекаются, хлещут вино, смотрят представление, а мы топчемся тут посреди тумана… – Тут стражник ухмыльнулся: – Ха, я знаю, как мы поступим! Один будет караулить тут у ворот, а второй в тесном переулке у собора опробует твои прелести. – Он облизнулся. – А потом другой, и так по очереди.

Магдалена одарила его приятнейшей из улыбок:

– Отличная мысль! Как это я сама не догадалась… Ну, милые мои, кто пойдет первым?

И без этого вопроса было ясно, что первым пойдет толстяк. Покачивая бедрами, Магдалена направилась к переулку. Тучный стражник прислонил алебарду к стене и двинулся следом.

Толстяк пыхтел и ухмылялся в предвкушении. В ближайшее время, он в этом не сомневался, ему понадобится собственное копье.

Тощий Ганс между тем стоял перед воротами и в самых ярких красках представлял себе, как возьмется сейчас за шлюху.

Гансу было всего семнадцать, и до сих пор он еще не видел женщину обнаженной. За исключением, конечно, матери, старой и толстой ткачихи. Но ничего приятного в этом не было. С дрожью в коленках он представлял, как залезет под юбку к прелестной девице с непослушными черными локонами. Интересно, что его там ждет? Друзья рассказывали самые невероятные истории о женском лоне, будто там прячется проворная мышка. Но они, наверное, просто потешались над ним… Что ж, скоро Ганс сам все узнает. В кармане у него лежало пять крейцеров. Для первого опыта этого должно хватить.

Парень напряженно прислушивался, с нетерпением дожидаясь своей очереди. Тут он услышал приглушенный крик. Это, верно, его добрый друг и напарник, толстяк Йонас. Наверное, это тоже было частью того большого таинства? Люди кричали, когда занимались любовью. Об этом он тоже узнал от матери, когда она в прежние годы возилась с отцом под шерстяным одеялом. Их жилище представляло собой одну натопленную комнату, и по ночам они делили ее всем семейством из восьми человек. Родительское ложе от детских кроватей отделяла лишь тонкая рваная штора, и Гансу порой слышалось, что мама вскрикивает от боли. Вот и теперь ему казалось, что вскрикнули не от удовольствия, а скорее… от страха. Да, тот, кто кричал, был явно напуган. Это что, тоже часть забавы? И вообще, чего они там копаются так долго?

Ганс потер озябшие руки. Когда он поступил в прошлом году на службу, юноша надеялся на жизнь, полную приключений. Но все сводилось лишь к тому, чтобы отлавливать пьяниц на улицах и стаптывать ноги в бесконечных караулах. И когда капитан несколько дней назад собирал особый отряд для какого-то тайного задания, Ганс туда, конечно же, не попал. Он был просто в отчаянии!

Ганс уже подумывал ненадолго покинуть пост и проверить, что там стряслось, но тут услышал позади себя шорох, словно кто-то шаркал по земле тяжелыми сапогами. Может, толстяк Йонас вернулся? Только вот странно, он ушел совсем в другую сторону. Так кто же…

Ганс развернулся и издал протяжный писк. Вообще-то он собирался крикнуть, но то, что он увидел, оказалось настолько ужасным, что голос ему отказал.

Перед ним стоял оборотень!

Он представлял собой громадное, лохматое, источающее запах гнили существо на две головы выше Ганса. Оно смотрело на него мертвыми глазами, из пасти его вырвался утробный рев и сменился человеческими звуками:

– Р-р-р-р, черт… не видно… черт…

Ганс заскулил, алебарда выпала из ослабевших рук. Он не смог толком разобрать, что сказал монстр. Но сомнений не оставалось: перед ним был тот худой узник из камеры. Он вновь обратился и вырвался на свободу. Тот самый монстр, который растерзал уже столько народу! Наверное, он уже расправился с толстяком Йонасом и этой шлюхой, и теперь настала его очередь…

– Пожалуйста… прошу, пощади меня! – всхлипнул Ганс и упал перед оборотнем на колени. – Во имя четырнадцати святых, умоляю…

Тут оборотень бросился на него и не дал договорить. Ганс вдруг почувствовал на лице что-то мягкое, горькое и едкое на вкус.

«Пасть оборотня! – пронеслось у него в голове. – Он оторвет мне губы, чтобы полакомиться ими! О Пресвятая Богородица…»

Потом он почувствовал странную тяжесть, и его накрыло темной пеленой, источающей вонь старой шкуры.

Оборотень проглотил его целиком.

– Проклятье, нас могли заметить. Чего ты сразу не расправился с парнем?

Якоб встал рядом с братом и сердито показал на юного стражника, лежащего без сознания у них под ногами.

– Потому что я ни черта не вижу из-за этих шкур! – огрызнулся Бартоломей. – Скажи спасибо, что я вообще отыскал его лицо, чтоб прижать тряпку!

– Да прекратите вы оба! Или весь двор хотите на уши поднять?

Это Магдалена вышла к ним из тесного переулка. Она говорила вполголоса и осторожно оглядывалась. И отец, и Бартоломей по-прежнему внушали своим видом ужас, словно два демона, схватившихся в бесконечной борьбе за господство в преисподней.

«Или два ворчуна, которым лишь бы поддеть друг друга, – подумала Магдалена. – Когда это все закончится, хоть немного отдохну от этих Куизлей».

Но потом опомнилась: ведь она сама была одной из них.

Как уж отец сказал вчера в лесу? От семьи никуда не сбежишь…

Когда Магдалена заманила толстого стражника в переулок, отец налетел на него как вихрь. Мужчина успел только вскрикнуть, и палач сразу прижал к его лицу пропитанную снотворным тряпку. Стражник дернулся, застонал и затих: похоже, раствор подействовал. Но потом до них донеслись жалобные вопли второго стражника. Они поспешили к воротам, где Бартоломей как раз закончил свою часть работы.

– Ну, все ведь закончилось хорошо, – уже спокойнее проговорил Якоб и повернулся к брату: – Надеюсь, ты не забыл ключи.

Они стояли перед воротами, украшенными по бокам различными фигурами и статуей Девы Марии. Слева от широких ворот, предназначенных для повозок, находилась небольшая дверь. Бартоломей порылся в кармане под шкурами и достал ржавую связку ключей.

– Ключи от ворот, от часовни, от камеры пыток и городской тюрьмы, – пояснил он вполголоса. – Попасть можно куда угодно, но стражников никто не отменял. Понятия не имею, сколько их там.

– Толстяк говорил о троих, – прошептала Магдалена.

Якоб прошипел проклятие.

– На одного больше. Разве только…

Он задумался и кивнул на желтый платок Магдалены:

– Дай сюда. Все равно он мне как кость поперек горла.

Дочь протянула ему платок. Палач торопливо открыл горшок со снотворным, окунул в него тряпицу и вернул обратно.

– Если что пойдет не так, тебе, может, придется взять на себя одного из стражников. Вилять задницей и хлопать ресницами тут уже не получится.

Магдалена с улыбкой приняла источавшую резкий запах тряпку. Она уже заметила, что в обличье проститутки доводила отца до белого каления. И все-таки он, похоже, признал, что ее замысел оказался довольно удачным. Это его ворчание означало с его стороны особого рода похвалу.

– Когда я открою, действовать надо быстро, – предупредил их Бартоломей. – Сторожка находится справа, сразу за воротами. Стражники, скорее всего, сидят там. Дальше будет часовня, нам как раз туда. Готовы?

Магдалена с отцом кивнули, и Бартоломей бесшумно отворил маленькую дверь.

* * *

Себастьян Харзее, точно когтями, впился пальцами в запястья Симона. Их лица находились в считаных сантиметрах друг от друга. Глаза викария сверкали безумием, с зубов длинными нитями стекала слюна. Фронвизер зажмурился, стараясь удержать этого одержимого на расстоянии. Ему показалось, или зубы у Харзее действительно были длиннее обычного? Хотя, возможно, это оттого, что лицо викария свело судорогой и губы растянулись в жутком оскале.

«Так оно и есть! – пронеслось в голове у Симона. – Этому должно быть естественное объяснение. Или мне просто снится кошмар? И Барбара на сцене всего лишь часть этого сна?»

Харзее снова издал ужасающий вой. По всей видимости, он пытался укусить Симона. Но цирюльнику наконец удалось спихнуть с себя дергающееся тело. Задыхаясь, он отполз подальше от одержимого, вокруг которого уже образовалось пустое пространство. За спиной у Фронвизера кричали и вопили зрители, пытаясь в панике вырваться сквозь тесный портал во двор. Где-то зазвенело разбитое окно. Симон поднялся и схватился за спинку одного из стульев, чтобы отдышаться.

Только теперь ему удалось осознать все, что сейчас произошло. Вот он стоял с Самуилом на галерее парадного зала и с отвисшей челюстью наблюдал за дебютом своей пятнадцатилетней свояченицы. При этом Симон вынужден был признать, что Барбара действительно была на высоте, хотя ее отцу об этом выступлении лучше не знать… И в самый разгар представления викарий вдруг свалился со стула. Они с Самуилом поспешили к нему на помощь – и потом воплотилось худшее из сновидений цирюльника. Себастьян Харзее превратился в настоящего оборотня!

– Господи, кто бы мог подумать! – прохрипел рядом с ним Филипп Ринек и показал дрожащим пальцем на трясущегося викария. – Добрый брат Себастьян и есть оборотень! Пресвятая Богородица, помоги нам… Кого еще в этом городе прибрал к рукам дьявол?

Он огляделся в отчаянии. Вокруг, как обезумевшие, носились благочестивые горожане, духовники и придворные.

– Стража, стража! – прокричал Ринек срывающимся голосом. – Сюда! Помогите своему правителю!

Краем глаза Симон заметил своего друга. Самуил смешался с толпой и отчаянно пытался протиснуться к цирюльнику. Чуть дальше показался капитан городской стражи, Мартин Лебрехт, с обнаженной шпагой. Рядом с ним шли два напуганных солдата.

– Здесь оборотень! – кричал Ринек. – Сюда, скорее! Убейте его!

В этот миг Себастьян Харзее снова завыл. По краям рта, больше похожего на хищную пасть, образовалась пена. Викарий попытался подняться, но это ему не удалось. Дергаясь и хрипя, он валялся на полу и стонал, как издыхающий зверь.

– Доктор, доктор, сделайте же что-нибудь! – проревел Иоганн фон Шёнборн, стоявший в оцепенении рядом с Ринеком. Неподдельный ужас был написан на лице курфюрста. – Неважно, что с ним, ему срочно нужна ваша помощь!

– Ему не нужна помощь, это оборотень! – кричал Ринек. – Быстрее, капитан! Обезвредьте его, пока он других не погубил!

Самуилу между тем удалось протиснуться к больному. Но Мартин Лебрехт тоже добрался до воющего викария. Капитан занес шпагу и собрался уже заколоть одержимого, но Самуил остановил его.

– Нет! – сказал он. – Посмотрите сами, он уже не опасен.

Харзее действительно прекратил дергаться. Он изо всех сил выгнулся, так что Симон забеспокоился, как бы не переломился хребет, и неожиданно затих. Из раны на голове, полученной, вероятно, при падении, слабо сочилась кровь.

– Он… он мертв? – опасливо спросил Ринек.

Самуил осторожно склонился над больным и приложил ухо к груди. После чего покачал головой.

– Похоже, он просто без сознания. Хотя глаза широко открыты. Возможно, это судорога, и он сознает все происходящее вокруг.

– Даже представить страшно, – прошептал Симон.

Зал между тем опустел. Всюду валялись осколки и клочья одежды, занавес был изорван, артисты исчезли. Со двора сквозь разбитые окна доносились взволнованные голоса и крики стражников.

Епископ Шёнборн обратился к капитану Лебрехту. Тот вернул шпагу в ножны.

– Похоже, вы здесь больше не нужны, – сказал курфюрст. В отличие от Ринека, он уже немного пришел в себя. – Лучше вам пойти на улицу и всех утихомирить.

– Как прикажете, ваше преосвященство.

Лебрехт отсалютовал и направился во двор. Оба стражника с явным облегчением последовали за ним. Когда они скрылись за дверью, Филипп Ринек дрожащим голосом обратился к своему коллеге:

– Я… я долго не хотел верить в эту историю с оборотнем, – начал он, запинаясь. – Думал, добрый брат Себастьян в очередной раз хотел отвести душу. Я не стал ему мешать, потому что… потому что… – Он замолчал.

«Потому что тебе дела нет до этого города, – подумал Симон. – Кроме зверинца и твоих любовниц, тебя ничего и не заботит!»

– Но теперь вынужден признать, что брат Себастьян был прав, – продолжил Ринек уже твердым голосом. – И что еще хуже, этот оборотень, похоже, и вправду способен превращать в себе подобных даже порядочных людей! – Епископ поежился. – Если он сумел добраться даже до богобоязненного викария, то сможет добраться и до меня… и… и до вас!

Он показал на Иоганна Шёнборна. Тот нахмурился и отступил на шаг, словно опасался, что неприкрытый ужас, охвативший его друга, может быть заразным.

– Признаюсь, я и сам не знаю, как объяснить это, – сказал курфюрст и, покачав головой, показал на Харзее, так и лежавшего неподвижно, с широко раскрытыми глазами. – Тут нам смогут помочь только ученые. Что скажете, мастер Самуил?

– Сейчас, конечно, рано ставить окончательный диагноз, – задумчиво ответил Самуил; он по-прежнему сидел на коленях возле больного и проверял его дыхание и пульс. – Но если учесть, как викарий дергался вначале, можно предположить эпилепсию или судороги. Впрочем, возможно, что конвульсии можно объяснить и виттовой пляской.

– Хочешь сказать… что у Харзее гангрена? – в ужасе спросил Симон.

Цирюльник знал об этой болезни по прошлым своим приключениям в Регенсбурге. Синеватый грибок, растущий иногда на пшенице, вызывал бредовые видения, конвульсии и частичное онемение, которое могло привести к смерти. Симон в ужасе посмотрел на искаженное лицо викария. Казалось, тот уставился прямо на него.

– Виттову пляску может вызвать множество причин, – пояснил Самуил. – Иногда люди пляшут в религиозном экстазе; это может быть также вызвано дурманом или другими колдовскими травами. Кто-то утверждает, что судороги могут начаться после укусов паука. Например, тарантула…

– Ранка на шее! – взволнованно перебил его Симон. – Помнишь? Может, это паучий укус?

– Возможно, ты прав.

Самуил надорвал рясу на шее викария и снова взглянул на ранку с красным ободом.

– Может, это и укус, – проговорил он, нахмурив лоб. – Но для паучьего он слишком большой. И тарантулы здесь не водятся. Насколько я знаю, они обитают далеко на юге, в Италии…

– Ха, оборотень его укусил! – крикнул Ринек. – Вы видели его зубы? Длинные и острые! И с них капала пена!

– Возможно, это вызвано судорогами, – успокоил его Самуил. – Кожа на лице натягивается, и создается впечатление, будто у жертвы длинные зубы. – Он поднялся и вытер руки о камзол. – Больше я пока ничего не могу сказать. В любом случае за ним следует внимательно понаблюдать. – Лекарь пожал плечами и повернулся к Симону: – Поможешь мне с ним?

Фронвизер между тем отыскал кувшин вина и лоскут от занавеса. Он хотел промыть и хоть как-то перевязать рану на голове викария. Но стоило ему приблизиться с кувшином к больному, как случилось нечто странное. Харзее вдруг снова задергался; он мотал головой и выгибался, словно один только вид вина причинял ему боль.

– Ха, смотрите, вот он, знак! – вскричал епископ Ринек. – Ему противна кровь Господа нашего! Окропите его святой водой, и он утратит свою силу! Говорят, это верное средство против ведьм.

Теперь, похоже, растерялся и Шёнборн.

– Действительно, ничего подобного мне видеть еще не приходилось, – пробормотал он. – Может, нам и вправду попробовать святую воду…

– Глупости, – сказал Самуил так тихо, чтобы никто из епископов его не услышал, но потом хмуро взглянул на Симона. – Должен признаться, это странно, – заметил он тихо. – Как я и рассказывал, он еще вчера отвергал всякую жидкость.

– Всякую жидкость. Действительно… – Симон задумчиво кивнул. – Я тоже не думаю, что он стал дергаться от крови нашего Спасителя. Взгляните сами…

Он огляделся, нашел уцелевшую кружку, в которой еще оставалось немного пива, взял ее и приблизился к больному. Харзее снова начал корчиться и извиваться. Через некоторое время Симон отставил кружку и обратился к потрясенным сановникам:

– Насколько мне известно, пиво в святом причастии еще ни разу не применяли. Поэтому я полагаю, что на любую жидкость викарий будет реагировать одинаково. – Симон тонко улыбнулся. – Даже яблочный сок, скорее всего, вызовет у него судороги.

– Но почему? – Иоганн Шёнборн встряхнул головой. – Для меня все это загадка.

Он вдруг повернулся и строго взглянул на Самуила:

– Вы говорили перед представлением, что у вас есть кое-какие предположения относительно этого оборотня. Думаю, теперь самое время объясниться, дорогой доктор.

Самуил глубоко вздохнул.

– Ну, в общем… – начал он неуверенно. – Некоторые, э… записи указывают на то, что…

В этот миг раздался оглушительный грохот, и во дворе поднялись испуганные крики. Епископ Филипп фон Ринек упал на колени и сложил руки в молитве.

– Пресвятая дева Мария! – запричитал он. – Вот вы и прогневали небеса своими еретическими речами. Не будет конца этому безумию!

* * *

Этой ночью еще три стражника в Старом дворе пережили худший в своей жизни кошмар.

Снаружи было сыро и холодно, поэтому стражники решили скоротать смену в сторожке за игрой в кости. Капитан был сейчас в Гейерсвёрте. Его помощник тоже получил приказ охранять епископский замок. Так кто им запрещал сыграть партию-другую и пропустить заслуженную кружечку пива?

– За здоровье толстяка Йонаса и нашего салаги, что морозят сейчас задницы перед воротами! – сказал один из них с ухмылкой и поднял свою кружку. Это был рыжий Йозеф, которому и удалось раздобыть маленький бочонок крепкого и ароматного пива. – Брр, в любом случае не хотел бы я в такую ночь сторожить на площади…

– Так ты думаешь, там и впрямь бродит оборотень? – спросил боязливо второй стражник, бледный тучный парень с бегающими глазками.

– Ха, а ты уж и в штаны наложил, Эберхарт, а? – спросил со смехом Йозеф и вытер пену со рта. – Забыл, что ли? Оборотень за решеткой и никого больше не укусит! – Он понизил голос: – Только между нами. По мне, так парень в часовне никакой не оборотень. Вы посмотрите на этого беднягу! Плачет без конца и молится всем святым. И это называется оборотень? Чтоб мне провалиться, если…

В дверь вдруг постучали, и стражник замолчал.

– Проклятье, неужели капитан решил нагрянуть? – проворчал старый Манфред, оставленный за старшего.

Манфред прошел Большую войну и успел повидать немало извергов. Служба у капитана Лебрехта была очень даже терпимой, но и такая вот проверка никого не удивила бы. А потом еще этот особый отряд, отправить в который могли в любую минуту…

– Быстро уберите кости и бочонок! – приказал Манфред шепотом.

А сам направился к двери, отодвинул засов и осторожно приоткрыл. Дверь распахнулась под порывом ветра, но снаружи никого не было.

– Эй, кто там? – спросил Манфред во тьму. Не дождавшись ответа, он ухмыльнулся своим товарищам: – Это толстяк Йонас, видно, решил подшутить над нами. Ну, погодите, сейчас надеру ему жирную задницу… Я скоро вернусь.

Он вышел за дверь и вскоре скрылся во мраке. Некоторое время Йозеф с Эберхартом еще слышали его шаги, потом до них донесся приглушенный стук, и что-то упало на землю.

– Что… что это? – опасливо спросил Эберхарт.

– Ветер, наверное, – ответил Йозеф. – Что же еще?

Но голос его звучал уже не так самоуверенно.

– Манфред? – позвал он громко. – Манфред? Проклятье, где ты застрял?

Йозеф тяжело поднялся, поправил нагрудник и направился к двери, выкрикивая при этом угрозы:

– Если вы двое за дураков нас тут держите, то мало вам не покажется. Я вам алебарду суну туда, где солнце никогда не светит, и…

Он как раз дошел до двери, и в этот миг на порог легла громадная тень. Как большая черная птица, она схватила стражника и исчезла вместе с ним в темноте. Последовал сдавленный вопль, сменившийся хрипом, после чего вновь наступила тишина. Все произошло настолько быстро, что Эберхарт только теперь понял, чему стал свидетелем. Он прижал дрожащую ладонь ко рту.

Господь всемогущий, у тени была шкура… Волчья шкура!

Вот послышались тяжелые шаги, стали приближаться к двери.

– О Господи!

Эберхарт впился пальцами в столешницу. Порог переступил громадный черный зверь. Он был настолько большим, что пришлось пригнуться, чтобы войти. В сторожке горела всего одна свечка. Эберхарт различал только очертания монстра. Но он видел когти, шерсть и волчью голову.

– Оборотень, – простонал стражник. – Он… вырвался…

– И теперь заберет тебя, негодника, в преисподнюю, – прорычал оборотень.

И с ревом бросился на визжащего стражника.

Якоб отнял источающую едкий запах тряпку от лица стражника и осторожно убрал ее в принесенный с собой сверток. Нельзя было оставлять ничего, что могло выдать их.

– Как думаешь, сколько у нас еще времени? – спросила Магдалена, когда вошла в сторожку и осторожно огляделась.

Куизль пожал плечами:

– Не знаю. До следующего часа, наверное, или того меньше. Трудно рассчитать дозировку. И стражники перед воротами, конечно, очнутся раньше.

– Значит, уже скоро. – Магдалена потянула отца за шкуру и выбежала во двор. – Тогда быстрее в часовню!

Снаружи, у колодца, лежали два других стражника. Магдалена почувствовала облегчение оттого, что ей самой не пришлось никого из них усыплять. Солдаты наверняка защищались бы, и не подействовало бы должным образом. Но отец и дядя Бартоломей все проделали идеально, как работали на эшафоте. Быстро, невозмутимо и почти безболезненно.

– От последней фразы мог бы и воздержаться! – прошипела Магдалена на бегу.

Отец взглянул на нее в недоумении:

– Это от какой?

– От той, про преисподнюю и негодника. Кто тебе сказал, что оборотни могут разговаривать?

– А кто тебе сказал, что они не могут разговаривать? – Якоб ухмыльнулся: – Ты сама говорила, чтобы мы играли свою роль как можно лучше. А я люблю играть злодеев.

Между тем они добрались до часовни. Она представляла собой первый этаж высокой пятиэтажной башни. Деревянная лестница снаружи вела на верхние уровни. У дверей нетерпеливо дожидался Бартоломей со светильником.

– Ну наконец-то! – проворчал он. – Я уж думал, вы там со стражниками пиво пьете.

– Когда это все закончится, я его немало выпью, положись на меня, – ответил Якоб. – Давай, открывай.

Бартоломей вынул связку ключей и отворил дубовую дверь, усиленную железными пластинами. На них повеяло запахом испражнений, плесени и гнилой еды. Магдалена сморщила нос и пошла вслед за дядей, который светильником показывал им дорогу. За ними, пригнувшись, вошел отец.

– Когда-то давно здесь была часовня, – прошептал Бартоломей. – Но ее уже не одно десятилетие используют в качестве тюрьмы. Хотя епископ часто приходит помолиться в часовню Святой Катарины, тут поблизости. Думаю, иногда он слышит крики заключенных, но его сиятельству они, похоже, нисколько не мешают.

Он огляделся в темноте и позвал чуть громче:

– Матео? Слышишь меня? Ты где?

– Я… здесь… – послышался слабый голос из-за угла.

Бартоломей приподнял светильник, и только тогда Магдалена смогла осмотреться получше. Они находились в комнате с низкими каменными сводами, черные от копоти стены были исписаны посланиями бесчисленных узников. В грязной соломе пищали крысы, разбегаясь по темным углам. На полу стояло три массивных деревянных блока, каждый с двумя отверстиями сверху и снизу. У самого дальнего из блоков, куда не попадал еще свет, что-то шевелилось.

– Так парня и вправду заперли в колодки, – проворчал Якоб. – Должно быть, боятся его до жути. Притом что сам он, как я слышал, худой как скелет…

Они подошли к дальнему блоку, и Магдалена наконец увидела Матео. Он совсем отощал, рубашка и брюки были изорваны, по всему телу тянулись кровавые полосы, правый глаз заплыл. Ноги и руки его были закреплены в отверстиях колодок и дополнительно скованы цепями, так что парень едва мог шевельнуться, и спина его была неестественно выгнута. Магдалена невольно поежилась. Сколько же времени провел Матео в колодках? День? Два? Должно быть, он испытывал невероятные муки.

– Ты… за мной явился… палач? – спросил артист надломленным голосом. Колодки были устроены таким образом, что он не видел того, кто вошел в камеру.

– Да, за тобой, – ответил Бартоломей. – Только не на пытку. Сегодня тебе повезло, парень. Смотри сам.

– Что… как? – прохрипел юноша.

Бартоломей шагнул вперед, и только теперь Матео смог увидеть палача. Вернее, то, что он собой представлял. Из груди его вырвался тихий вскрик.

– Я сплю… – пробормотал он дрожащим голосом. – Это, наверное, сон… О Господи… этого… быть не может…

Матео уронил голову набок, и глаза его уставились в пустоту.

– Дурак! – зашипел Якоб на брата. – Нельзя было сразу сказать ему, что это всего лишь костюм? Смотри, что ты натворил! Что мы теперь Барбаре скажем?

Он подскочил к Матео и приложил палец к шее.

– Твое счастье, – проворчал он потом. – Парень только сознание потерял. Его удар мог хватить от твоего вида и вони.

Бартоломей довольно презрительно фыркнул под шкурами.

– Может, так оно и лучше. Будь он в сознании, только нервы нам трепал бы. И легкий, как пушинка, я его хоть до Вюрцбурга донесу.

– Достаточно и до твоего дома, – вставила Магдалена. – А теперь идемте, пока стражники не очнулись!

– Погоди, не так быстро… Сначала нужно подготовить наш фокус.

Якоб положил на пол сверток и вынул оттуда горшочек. Потом взял кусок угля и несколькими торопливыми движениями начертал на полу черную пентаграмму.

– Соломонова печать, – пояснил он шепотом, придав голосу нарочито елейный тон. – Сильный колдовской символ. По крайней мере, если веришь в это. Говорят, царь Соломон заклинал с его помощью ангелов и демонов. Так почему бы и оборотня к ним не добавить?

Палач поставил деревянную чашу в центр пентаграммы и наполнил желтой крупой. Потом поднес к ней горящую лучину, и содержимое чаши густо задымилось.

– Господи, ну и вонь! – Магдалена закашлялась и зажала ладонью рот и нос. – Без этого никак нельзя?

– Никаких заклятий без серы. Старый ведовской закон. – Отец подул в чашу, и к потолку поднялись новые клубы дыма. – Уж поверь, мне за свою жизнь пришлось допросить не одну ведьму. Под конец они всегда говорят про серу. Не потому, что так оно и есть, а потому, что участники допроса хотят это услышать. Сера и сатана неразрывны, как святая вода с милостивым Господом.

Палач встал и вытер руки о зловонную шкуру.

– Бартоломей, понесешь парня, – распорядился он. – Магдалена, возьми фонарь. А я устрою им знатный сюрприз перед воротами. – Он ухмыльнулся: – Чтобы стражники запомнили нашего оборотня.

Они спешно покинули задымленную тюрьму, с трудом отыскав выход в клубах дыма. Стражники во дворе по-прежнему валялись без сознания. Рядом с ними лежал околевший волчий труп. Магдалена уже в который раз обратила внимание, какой крупный экземпляр попался в капкан Бартоломея. Окоченев, туша казалась даже больше, чем была на самом деле.

– Положим его прямо у ворот, – сказал Якоб. – Вместе с нашим прощальным подарком.

Они пересекли двор и направились к воротам. Якоб уложил волка и вынул очередной горшок. Как и все предыдущие, этот сосуд был запечатан воском, но сбоку у него имелось небольшое отверстие, из которого торчал фитиль. Палач огляделся и поставил горшок во дворе, на достаточном расстоянии от стражников и волчьей туши.

– Мы же хотим, чтобы они рассказали потом о схватке с жутким порождением ада… – Он повернулся к Магдалене: – Дай-ка мне светильник.

Старший Куизль осторожно поджег лучину и поднес ее к фитилю, тот сразу зашипел. К горшку побежал маленький огонек.

– А теперь надо уносить ноги, причем быстро, – сказал он. – Чуть не сказал, как от черта…

Когда они пересекли соборную площадь наполовину, раздался оглушительный грохот. В следующую секунду закричали стражники.

* * *

Лишь у самого подножия Домберга они замедлились. Задыхаясь, Бартоломей завел Якоба и Магдалену в тесный, неосвещенный переулок и осторожно положил Матео на землю.

– Как он там? – спросила Магдалена вполголоса.

– Спроси лучше, как я, – просипел Бартоломей. – Парень тяжелее, чем я предполагал.

Отец склонился над раненым и бегло его осмотрел.

– Стражники знатно его поколотили, и в колодках вывернуло суставы, – проговорил он потом. – К тому же ему срочно нужна мазь из зверобоя, кружка вина, чтоб набраться сил, и что-нибудь поесть. Но жить будет.

Действительно, актер уже начал постанывать и беспокойно зашевелился.

– Матео, ты меня слышишь? – спросила Магдалена. Юноша нерешительно кивнул, и она продолжила: – Это я, Магдалена. Сестра Барбары. Мы вытащили тебя из тюрьмы.

– Но… но… оборотень… – пробормотал Матео.

– Тебе, наверное, померещилось, – объяснила Магдалена, чтобы не вдаваться в подробности.

С вершины Домберга по-прежнему доносились взволнованные крики. Правда, и они сместились куда-то дальше. Бартоломей вдруг громко рассмеялся.

– Тихо, чтоб тебя! – напустился Якоб на брата. – Рано еще говорить о безопасности. Если нас застукают здесь в этих шкурах, сам себя можешь четвертовать!

– Да ладно тебе, – отмахнулся Бартоломей. – У них там теперь совсем другие заботы. – Он ухмыльнулся и ткнул брата в бок. – Признаюсь честно, я в твою затею не верил. Но ведь и вправду сработало! За всей этой чертовщиной никто и не подумает, что я открыл вам камеру. Может, теперь горожане действительно удовольствуются убитым оборотнем. – Глаза у него задорно блестели. – Это мне напомнило, как мы с тобой еще мальчишками раздобыли на кладбище три черепа и расставили перед окном пастора. Помнишь? Ты говорил утробным голосом, а я…

– Слышите? – перебила его Магдалена.

Бартоломей прислушался и наморщил лоб.

– Крики слышу, и что?

– Да, но крики не с Домберга, а со стороны города, – ответила Магдалена. – Должно быть, что-то там стряслось.

– Черт, она права! – Якоб принялся торопливо стягивать с себя вонючие одеяния. – Надо избавиться от этих шкур, пока кто-нибудь не увидел нас с ними. Судя по крикам, это, наверное, пожар. Скоро весь город на ногах будет.

Помедлив немного, Бартоломей тоже выбрался из своего костюма. Они смотали все в большой сверток, и Якоб зажал его под мышкой.

Магдалена снова склонилась над Матео. Тот, похоже, опять провалился в беспамятство.

– Сможешь идти? – спросила она заботливо.

Матео кивнул, и Магдалена повернулась к отцу с дядей:

– Будет лучше, если вы поддержите его с обеих сторон, как пьяного. Так мы привлечем меньше внимания.

Они подхватили Матео и медленно двинулись до конца переулка, затем повернули налево, в сторону Михельсберга. Там пока все было спокойно и темно. В скором времени они дошли до илистого бечевника, что тянулся вдоль Регница. Якоб перехватил сверток со шкурами, тряпьем и пустыми горшками и, широко размахнувшись, забросил все в реку. Сверток немного покачался на поверхности и наконец скрылся под водой.

– Вот теперь я чувствую себя куда лучше, – вздохнул палач и вытер пот со лба. – Под волчьей башкой я потел, как старая свинья.

– Лишь бы никто к нам не принюхивался, – ухмыльнулся в ответ Бартоломей. – Иначе нас на псарне запрут.

Магдалена между тем прошла на хлипкий причал и посмотрела на восточную часть города.

– Над замком Гейерсвёрт яркий свет! – прошептала она взволнованно. – Оттуда же и шум доносится. Но пожара нигде не видно. – Она вздохнула: – Надеюсь, с Симоном ничего не стряслось на этом приеме.

– Ну, по крайней мере, дети с Георгом в безопасности, – успокоил ее отец. – Они, наверное, спят давно. Пойдемте скорее к Бартоломею. Может, узнаем по пути, что там стряслось…

Поддерживая Матео, они поспешили вдоль бечевника к нижнему мосту, на котором, несмотря на столь поздний час, сновали люди. Крики стали теперь заметно громче.

– Зато хоть никто не станет придираться, что мы до сих пор на улице в это время, – проворчал Бартоломей. – По всей видимости, весь Бамберг уже на ногах.

На мосту он остановил первого же встречного. Им оказался стражник из восточной части города. Он как раз мчался с фонарем в руках в сторону ратуши.

– Эй, Паулюс, на два слова! – окликнул его Бартоломей. – Что это за шум? Порядочным людям спать не дает…

Стражник бросил на него рассеянный взгляд. Похоже, его нисколько не удивило, что палач в этот поздний час еще на ногах. До стонущего парня в грязных лохмотьях, которого придерживал какой-то здоровяк, ему тоже не было никакого дела. Очевидно, сейчас у него были другие заботы, кроме как отчитывать очередного пьяницу, которого, судя по всему, только что обильно вырвало.

– Вы что, не слышали? – прошипел стражник. – В замке Гейерсвёрт викарий Харзее превратился в оборотня и хватает порядочных горожан одного за другим! Новость расползается, как лесной пожар. Я как раз собираю подкрепление, чтобы успокоить народ. Все как с ума посходили.

– Викарий стал… оборотнем? – Магдалена не смогла сдержаться. – Кто это сказал такое?

– Клянусь честью, я собственными глазами видел! – заверил ее стражник. – Я был с капитаном в зале, когда зверь… – Он запнулся. – Простите. Викарий, конечно же. Так вот, я был в зале, когда он набросился на приятеля нашего врача.

– Приятеля… врача? – у Магдалены перехватило дыхание. – Это такого низкого, с пером на шляпе?

– Э, ну да… – Казалось, стражник только теперь обратил на нее внимание. – Ты его знаешь? Видимо, приезжий… Во всяком случае, я его здесь еще не встречал. Ну, теперь, раз уж его оборотень укусил, бедняге не жить, наверное.

– Укусил оборотень? Господи, надо сейчас же идти в замок и…

Магдалена бросилась было бежать, но отец схватил ее за руку.

– Никуда ты сейчас не пойдешь, тем более одна, – шепнул он. – Тебя все равно не пустят в замок. В худшем случае тебя заподозрят в сговоре с оборотнем. Оглянись вокруг, весь город с катушек слетел! Лучше сначала отвести Матео в безопасное место и проведать детей.

Магдалена задумалась. Действительно, ей вряд ли удалось бы проникнуть в замок. Кроме того, Симон говорил ей, что Самуил представил его как известного ученого. Даже если ей удастся пробиться к мужу, едва ли она сможет назваться его женой. Ко всему прочему, Магдалена беспокоилась за детей. Весь город был охвачен паникой. Оставалось только надеяться, что Георг не оставил детей без присмотра.

– Ладно, – сказала она неуверенно. – Давай сначала проведаем детей.

Они вместе перебежали мост, оставив растерянного стражника размышлять о странной группе. Навстречу им то и дело попадались любопытные жители, стекавшиеся к освещенному замку. Другие, похоже, возвращались как раз оттуда и взволнованно рассказывали знакомым о том, что им пришлось увидеть.

– Святая Барбара, наш викарий превратился в страшного оборотня! – воскликнула толстая женщина преклонных лет и воздела руки к ночному небу. – Своими глазами видела! У него длинные зубы, а когти еще длиннее, в таком виде и пустился на охоту. Господи Иисусе! Спрячьте скорее детей! Молитесь, иначе все мы пропали!

Некоторые из парней, что поотважнее, вооружились дубинками, вилами и факелами и шагали к замку.

– Надо помочь стражникам убить зверюгу! – крикнул один из них, вероятно, подмастерье кожевника. – У Старого двора они еще одного оборотня прикончили. Громадная скотина. Схватка, как говорят, страшная была!

Магдалена вспомнила, что подмастерья были из числа тех, что накануне едва не утопили торговца. Срывающимся голосом парень подстрекал своих товарищей.

– Наверняка в городе есть еще оборотни! – кричал он. – За мной, ребята!

Молодые люди с мрачным видом прошли мимо троицы Куизлей и обмякшего Матео, не обратив на них никакого внимания.

– Господи, с ума все посходили, что ли? – пробормотал Якоб. – Если стража не вмешается, они скоро друг друга поубивают.

– В любом случае твой чудный замысел коту под хвост! – ругнулся Бартоломей. – После викария и дохлого волка у Старого двора теперь настоящий ад разразится. Покорнейше благодарю! Мне от пыток и казней спасу, видно, не будет… И чего я только ввязался в это!

– Откуда нам было знать, что именно этой ночью викарий сойдет с ума! – громко огрызнулся Якоб. – По крайней мере, в этой суматохе никто не заподозрит, что это ты дал нам ключ от камеры. – Он сердито взглянул на брата. – К тому же теперь тебе не придется жаловаться на недостаток работы. Ты же всегда хотел этого – стать хорошим палачом, разве нет? Теперь сможешь показать себя.

– Ха, а дерзить так и не разучился! Ну погоди, сейчас я…

Бартоломей замахнулся, чтобы отвесить брату затрещину. Но в последний момент сообразил, что между ними Матео, и, презрительно фыркнув, опустил руку.

– Ума все не приложу, зачем я вообще пригласил тебя на свадьбу, – проворчал он. – Я надеялся, что ты изменился, Якоб. Но ты все тот же умник, что и раньше.

Старший Куизль сплюнул себе под ноги.

– Это не ты пригласил меня, а Катарина. Не забывайся! Потому что ей хотелось мира в семье.

– Ну, в этом она с треском провалилась.

Магдалена закатила глаза, выслушивая их взаимные упреки. В какой-то момент женщина не выдержала.

– Господи, ну почему вы всегда только о себе думаете! – вырвалось у нее. – Позвольте напомнить, что вы вообще-то несете раненого, которому нужна ваша помощь. И у него, наверное, уже голова болит от вашего ворчания.

– Кто так с отцом разговаривает? – проворчал Якоб, теперь уже куда спокойнее.

– А с братом кто так разговаривает? – возразила Магдалена. Бартоломей насмешливо рассмеялся, и она одарила его суровым взглядом. – Это вас обоих касается.

Дальше двигались молча, в темноте, вдоль зловонного городского рва. Крики становились все тише. Наконец-то они дошли до дома, окутанного непроглядным мраком. Магдалена недоверчиво взглянула на окна второго этажа.

– Георг, видимо, уже спит, – проговорила она хмуро. – Свет, во всяком случае, нигде не горит.

Они отворили дверь и вошли в холодную комнату. В воздухе стоял запах золы.

– Георг? – позвала Магдалена. – Петер? Пауль?

Не дождавшись ответа, она взбежала со светильником вверх по лестнице, но вскоре вернулась назад.

– Здесь их нет, – прохрипела она. – Куда они могли запропаститься? Уж с ними-то, надеюсь, ничего не случилось.

«Как и с Симоном», – пронеслось у нее в голове.

Магдалена вдруг поежилась. Только теперь она обратила внимание, как похолодало за последние часы.

– Может, они пошли к замку, посмотреть, что там стряслось, – попытался успокоить ее отец. Но он и сам был в некоторой растерянности.

Дочь палача нерешительно кивнула:

– Ты… ты прав. Надо подождать.

Они развели огонь в печи и сели за стол. Отец между тем занялся раненым Матео. У него, судя по всему, был жар, юноша то и дело вскрикивал и просыпался от дурных видений. Палач развел в бутылочке немного валерианы и зверобоя с крепким вином и влил в рот Матео. Тот немного успокоился.

Бартоломей сидел на скамейке, хрустел пальцами и время от времени поглядывал на меч, висевший в красном углу рядом с распятием.

– Сколько, интересно, оборотней поймают этой ночью? – спросил он тихо. – Сколько мужчин и женщин признаются с воплями, что вступили в союз с дьяволом? Сколько из них мне придется потом спалить?

– Может, теперь ты поймешь, почему я сбежал тогда из Шонгау, – проговорил Якоб, прикладывая к лодыжкам Матео повязку, намазанную желтой пахучей пастой. – Лечить мне всегда нравилось больше, чем пытать и казнить… – Он тихо рассмеялся: – Вот только лечить нам обычно велят тех, кого мы сначала калечим.

Бартоломей покачал головой:

– Это было неправильно, Якоб. И этого не исправить бесконечными оправданиями. Ты… ты был старшим, на тебя легла ответственность. Ты бросил нас одних, беззащитных…

Он запнулся. И лишь через какое-то время продолжил тихим голосом, уставившись прямо перед собой:

– Животных я всегда любил больше, чем людей. У них добрая душа, в них нет злобы и ненависти.

Йоханна, моя первая жена, была такой же. Как молодая косуля, не самая умная, зато милая. Когда она умерла от чахотки, я думал, что никого больше не найду. Но потом появилась Катарина…

Снова воцарилось молчание.

– Ты женишься на Катарине, и все будет хорошо, – попыталась успокоить его Магдалена, а сама ждала с тревогой, когда колокол пробьет следующий час.

«Где же дети? – думала она. – Где же Симон?»

Бартоломей рассмеялся:

– Думаешь, Катарина станет выходить за меня, если у меня руки будут по локоть в крови? До сих пор я имел дело только с грабителями и ворами. Была одна детоубийца. Я настоял на том, чтобы обезглавить ее, а не топить, как котенка. Но то, что ждет меня теперь, будет скверно, очень скверно. Умрет много невиновных. Как тогда, сорок лет назад…

Он снова взглянул на меч с необычной серой рукоятью из акульей кожи.

– Говорят, прежний палач, некий Михаэль Биндер, потерял рассудок после всех этих пыток и казней, – продолжил он глухим голосом. – И неожиданно исчез из города. Поэтому я смог занять его место. Кто знает, может, я тоже потом сойду с ума, как этот Биндер, и сбегу в леса. А Георг станет новым палачом. – Он хрипло рассмеялся. – Каждый раз все по новой, по бесконечному кругу. Мы принимаем на себя вину, а потом просто не выдерживаем.

– Разве что вырваться из этого круга, – пробормотал Якоб. – Я, по крайней мере, попытался тогда. Но вернулся.

Последовало молчание, прерываемое иногда лишь стонами беспокойно спящего Матео. В конце концов Магдалена встала и принялась мерить шагами комнату. Вдали надрывался соборный колокол.

– Полночь уже, а Георга с детьми все нет, – сказала она и зябко поежилась. – И про Симона ничего не известно. Надо бы их поискать. Вот только где? В замке? По-моему, волнение там немного улеглось. Но где они могут…

Магдалена замолчала, и глаза ее вдруг сверкнули радостным блеском.

– Точно! – воскликнула она. – Надо заглянуть к Иеремии в трактире «У лешего»! Возможно, они там! Детям еще вчера у него понравилось. Может, Георг уже не знал, куда девать сорванцов, и отвел их к нему. А там они потеряли счет времени!

«И там они встретили Барбару, – подумала она. – Так и есть! Георг разыскал сестру и задержался там».

Она так и не рассказала отцу, где скрывается Барбара. Ей хотелось сдержать обещание до тех пор, пока Матео не будет в безопасности.

– До полуночи в «Лешем»? – Бартоломей пожал плечами: – Ты и вправду думаешь, что дети там?

– Ну, проверить все же стоит. – Магдалена направилась к двери. – Я сейчас же…

– Сколько раз тебе говорить, что этой ночью ты никуда не пойдешь одна! – резко перебил ее отец. – Черт его знает, что вытворяют там эти самозваные ополченцы. Если и пойдешь, то только со мной.

– Я думала, ты отправишься в замок, поискать Симона…

– Я могу сходить. – Бартоломей поднялся и кивнул на спящего Матео: – Только отнесу парня в спальню. С его-то жаром, да после вина, которое в него Якоб влил, он проспит несколько часов. Потом надо будет подумать, как быть с ним дальше.

Магдалена с благодарностью взглянула на дядю.

– Спасибо, – сказала она тихо.

Бартоломей ухмыльнулся, но взгляд его оставался печальным.

– Может, это последнее, что я могу сделать хорошего. Надеюсь, Господь потом зачтет мне это. – Он нетерпеливо махнул рукой: – А теперь ступайте, пока я не передумал.

Магдалена кивнула ему на прощание, после чего скрылась вместе с отцом в ночном мраке.

* * *

Георгу между тем снилось ароматное темное пиво. Густое, как мед, оно текло из огромной бочки прямо над головой. Ему оставалось только открыть рот, и сладкая жидкость лилась прямо в горло.

Но потом пиво вдруг изменило цвет. Вместо коричневого оно стало красным, и Георг ощутил вкус крови. Он едва не захлебывался под водопадом крови! Сквозь кровавый поток до него доносились крики, кто-то, казалось, звал его. Потом Георг почувствовал грубый толчок, кровь исчезла, и в голове остался лишь глухой гул.

– Эй! – услышал он голос. – Просыпайся, мы закрываемся! Вставай, пьянчуга!

Георг открыл правый глаз и увидел над собой обвислое лицо трактирщицы, снова старой и толстой, какой он запомнил ее в начале вечера. Кроме того, она, похоже, была чем-то рассержена.

– Выметайся, парень! – крикнула она на Георга. – Возвращайся домой, пока тебя не хватились. На улице настоящий ад.

– Ад… – пробормотал Георг и еле-еле кивнул. Примерно так можно было назвать его нынешнее состояние.

– В городе поймали нескольких оборотней, – продолжала напирать хозяйка. – Один из них, видимо, сам викарий. Весь город на ушах стоит! Давай, убирайся! – Она толкнула Георга, отчего тот едва не свалился со скамьи. – Я хочу закрыться, пока не явились какие-нибудь ополченцы и не разгромили мне зал.

– Оборотни?.. Викарий?.. Не понимаю…

Георг с трудом поднялся из-за стола и заковылял к выходу. Трактир был пуст, но несколько пивных луж еще напоминали о веселой попойке. Один раз Георг едва не упал, но трактирщица вовремя его придержала.

– Лучше держись больших улиц, – посоветовала она. – Или подыщи каких-нибудь ночных гуляк, чтобы проводили тебя до дома. Жуткая сегодня ночь. Черт его знает, кто или что там ошивается!

Она перекрестилась, после чего захлопнула за юношей дверь, и он остался один посреди улицы.

Георг несколько раз вздохнул и потер уставшие глаза. Прохладный воздух помог ему немного протрезветь. Возле поворота был небольшой фонтан, и подмастерье палача неуклюже направился к нему. Сначала он лишь обрызгал лицо холодной водой, потом окунул туда голову, как бык на водопое.

Холод колол его как иголками, но это хотя бы помогло прийти в себя. Георг встряхнул мокрой головой и осторожно огляделся в безлюдном переулке. Все утопало во мраке, лишь на втором этаже трактира еще горел свет.

Георг наморщил лоб. Трактирщица говорила что-то про оборотней. Один из них, по всей видимости, – убитый волк, которого отец с дядей и Магдаленой подбросили стражникам у Старого двора. Значит, побег Матео удался. Но кем были остальные оборотни? И какое отношение имел ко всему этому викарий?

Вдали послышались разрозненные громкие крики, как если бы перекрикивались стражники. Георг склонил тяжелую после всего выпитого голову. Наверное, лучше всего сейчас как можно скорее вернуться с детьми домой и там…

Вдруг у юноши екнуло сердце. Он вдруг вспомнил, как его, собственно, занесло в «У синего льва». Он же оставил детей у Иеремии! С тех пор прошло, наверное, уже несколько часов. Если все совсем туго, то Магдалена давно уже дома и места себе не находит от беспокойства. Она глаза ему выцарапает, если он сознается в своей оплошности. Но это ничего не даст, такова цена за пьянку. Что ж, по крайней мере, дети в надежных руках у Иеремии.

Иеремия…

Георг уже направился к мосту возле ратуши, но снова помедлил. Имя старого управляющего что-то всколыхнуло в нем. Сквозь туман в сознании проступила четкая мысль, которую прежде рассеивал алкоголь. Теперь, на холодном ночном воздухе, с мокрыми волосами и озябшими пальцами, юноша вдруг ясно все осознал.

Он кое-что видел.

Нечто такое, что заставило его насторожиться только сейчас и встало на свое место наряду с остальными частями мозаики.

Иеремия… Дети… Меч…

Георг пустился бегом.

* * *

В темной холодной камере Адельхайд Ринсвизер готовилась к скорой смерти.

Женщина понимала, что смерть эта рано или поздно наступит – в лице того человека, с которого она сорвала вчера капюшон при попытке к бегству. Она не знала только, когда именно это произойдет.

И не знала, как это произойдет.

Сердце забилось чаще при мысли об орудиях пыток, увиденных еще в первый день, от которых погибло уже столько людей. Дыба, заостренный конус, раскаленные щипцы, бронзовые сапоги, тиски для пальцев… С чего он начнет? А на чем остановится?

Тьма укрывала ее, как черная сырая земля. Последняя свеча догорела еще несколько часов назад. С тех пор незнакомец так и не принес новую. Адельхайд чувствовала себя заживо погребенной. Она уже не сомневалась, что тюрьма находилась где-то посреди леса. Изредка до нее доносился, как сквозь толстое одеяло, щебет птиц или треск веток, если ветер снаружи дул особенно сильно. Так как она почти ничего не видела, у нее обострились все остальные чувства. Она чувствовала запах стоптанной глины, плесени на стенах, мелкий помет, оставленный мышами в своих норах и ходах. Иногда ей даже слышалось, как вокруг прорастают корни – нескончаемый шорох и хруст. Но это, скорее всего, было лишь плодом воображения.

Ко всему прочему, в камере стоял холод. Дома у них имелся погреб, где они хранили пиво и другие портящиеся продукты. Зимой муж Адельхайд вырубал глыбы льда из замерзшего Регница и складывал под домом для охлаждения. Адельхайд называла погреб ледяным коробом. Даже в разгар лета там царил холод, как в середине февраля. Она никогда не задерживалась там дольше, чем было нужно.

И вот она уже несколько дней лежала в таком ледяном коробе, который, вероятно, станет для нее склепом.

Адельхайд не понимала, почему мужчина не возвращался так долго. В душе у нее по-прежнему крошечным огоньком теплилась надежда. Она вспомнила, как он плакал накануне, всхлипывая, как ребенок. Или это было позавчера? Он собирался отвести ее в ту ужасную камеру, но потом все-таки пощадил. Когда Адельхайд очнулась, она была крепко привязана к кровати. Горло стало шершавым от кожаного шнура, которым ее едва не задушили. Глотать получалось с трудом. Глиняный кувшин, который прежде стоял у кровати, опрокинулся. Ее мучила жажда, усиливаясь с каждым часом. Но незнакомец ее пока что не беспокоил.

Вот только почему?

Она вдруг осознала, что этот сумасшедший и не собирался щадить ее. Возможно, он лишь предусмотрел для нее худшую из пыток.

Просто оставит ее здесь умирать. В этом ледяном коробе.

В темном холодном склепе.

– На помощь! – закричала Адельхайд. – Есть там кто-нибудь?

Но горло пересохло настолько, что крики вскоре перешли в хрип. Женщина закашлялась, и ее вырвало горькой желчью.

Я медленно умру здесь от холода, голода и жажды. Как долго это продлится? Два дня? Три? Или того дольше?

Она в отчаянии попыталась подняться. Но кожаные ремни слишком туго стягивали грудную клетку, и Адельхайд начинала задыхаться, стоило ей пошевелиться.

Женщина закрыла глаза и попыталась успокоиться. Она еще жива и будет бороться до конца. Еще оставалась надежда. Если мучитель оставил умирать ее здесь, как раненое животное, то она обречена. Но если он вернется, она станет взывать к его сочувствию. Он плакал. Адельхайд не знала почему, но он проявил чувства. С тех пор как она увидела его лицо, монстр превратился в человека. Возможно, он и сам в эту минуту увидел в себе человека. Быть может, он сожалел о содеянном?

С другой стороны, Адельхайд понимала, что он не сможет сохранить ей жизнь. Она видела его лицо и могла опознать его в любое время.

Уже по этой причине ей суждено умереть.

– На помощь! – снова закричала Адельхайд, но замолчала, когда боль в горле стала непереносимой.

Женщина всхлипнула и подумала невольно, что со слезами ее тело лишалось остатков влаги.

Сколько еще?.. Сколько… Сколь…

Тут Адельхайд услышала сквозь плач тихий шорох. Она насторожилась. Да, ошибки быть не могло! Где-то наверху скреблись и царапались.

– Кто… кто там? – спросила она взволнованно.

Неизвестный продолжал царапать. Адельхайд заметила, что шорох доносится не от потолка, а скорее от верхней части стены. Может, кто-то прокапывал к ней путь? Неужели ее разыскали?

– Здесь! – крикнула он хрипло. – Я здесь! Здесь…

То, что произошло потом, сразу заставило ее замолчать.

Там, наверху, что-то зарычало, громко и протяжно. То был жуткий хрип, низкий рык, словно сам Цербер пробудился после долгого сна.

Господи, зверь! Он там! Пытается добраться до меня!

Адельхайд затаила дыхание. Тот шорох, что вначале звучал так многообещающе, внезапно стал самым жутким из всех звуков.

Тут Адельхайд заметила, как что-то переменилось в непроглядной тьме. Она не сразу сообразила, что на нее тонкой полосой падает лунный свет. Женщина прищурилась и заметила, что бледное сияние исходило из того самого угла, откуда доносился шорох. Свет пробивался сквозь щель в стене! Вероятно, прежде там находилось окно, которое после засыпали землей и щебнем.

И теперь кто-то или что-то раскапывало это окно.

Снова послышался ужасающий рык.

Адельхайд вздрогнула. Если это зверь, то он очень-очень крупный.

И этот зверь пытался добраться до нее…

Зверь! Господь милостивый, спаси и сохрани! Святой Георгий, защити меня!

Адельхайд уже и не знала, какая из пыток была для нее страшнее.

 

13

1 ноября 1668 года от Рождества Христова, в десять ночи в Бамберге

Позабыв о всякой предосторожности, Георг мчался по темным улицам Бамберга. В голове у него вертелась мысль до того ужасная, что поначалу он не желал ее принимать.

Ты все накручиваешь. Успокойся! Попробуй думать, как Барбара или Магдалена…

Но чем больше Георг думал, тем страшнее ему становилось. Уже сама возможность того, что его предположение окажется верным, заставляла бежать быстрее. Наверное, стоило сначала посоветоваться с отцом, но на это уже не было времени. Тем более кто сказал, что он действительно окажется прав? Вполне возможно, что он все надумал и осрамится перед отцом и остальными. Так что лучше самому во всем убедиться. По крайней мере, страх хоть немного его отрезвил.

Задыхаясь, Георг пробежал пустой рыбный рынок и направился к Банкетному дому. Внешние ворота были еще открыты. В обычное время здесь патрулировали два стражника, но этой ночью у них, похоже, были дела поважнее – вероятно, они где-то выслеживали оборотня. Георгу хотелось разузнать обо всем подробнее, но сначала следовало убедиться, что дети в безопасности.

Он вошел в темный двор и повернул направо, где находилась дверь в комнату Иеремии. Затаив дыхание, юноша прислушался, но ничего не услышал. Ни голосов, ни детских криков. В конце концов он осторожно постучал.

– Кто там еще? – раздался через некоторое время голос Иеремии. Георг заметил, что звучал он тревожно и напряженно.

– Это я, Георг, – прошептал он. – Я… простите, что так задержался.

Засов сдвинулся в сторону, и за дверью показалось изборожденное шрамами лицо Иеремии. Он широко ухмыльнулся.

– А, только ты, – сказал калека с облегчением. – Я уж думал, с тобою что-нибудь стряслось. В городе что-то творится, стражники жуткие вещи рассказывают. – Он подмигнул: – Но, судя по твоему виду, ты просто выпил лишнего. Первая пьянка, поди? Да, это тоже может в настоящий кошмар обратиться. – Он полностью открыл дверь. – Проходи, помогу тебе прийти в себя.

Георг вошел в комнату и огляделся. На столе горела всего одна свечка, рядом стояла шахматная доска с фигурами. На сквозняке от распахнутой двери покачнулась клетка со спящими птицами. На кровати дремала облезлая кошка. Детей нигде не было.

– А где мальчишки? – с тревогой спросил Георг.

Иеремия кивнул на небольшую дверцу слева от полок.

– Я уложил их в трактире возле печи. Там хорошо и тепло, а после того как стражники всех разогнали, еще и тихо. Мой верный Бифф их стережет, так что можешь не беспокоиться. – Он показал на соломенный матрас. – Лучше тебе и детям переночевать у меня. Сам, наверное, слышал, что на улицах творится.

Георг рассеянно кивнул. Он сел на скамью возле стола, а Иеремия между тем стал возиться возле небольшой печи в углу. Наконец старый управляющий вернулся к столу и поставил перед Георгом кружку, над которой поднимался пар.

– Вот, выпей, – велел он. – Это горячее пиво с медом и крепкими приправами. Лучшее средство против последствий после треклятой выпивки.

– Спасибо.

Георг с благодарностью сделал первый глоток. На вкус напиток был сладким и в то же время отдавал горечью. В голове действительно немного прояснилось.

– Играете в шахматы? – спросил Георг через некоторое время и кивнул на доску на столе. – Но с кем?

Иеремия рассмеялся.

– Уж точно не с Петером, хотя мальчонка и вправду смышленый. Нет, я играю сам с собой. – Он подмигнул Георгу: – Поверь, у меня нет противника более безжалостного.

Георг улыбнулся. Потом взгляд его скользнул по книгам на полках и оттуда к сундуку на полу, с содержимым которого дети еще вечером играли с таким воодушевлением.

«Я был прав! – подумал он с волнением. – По крайней мере, в том, что касается книг, память меня не обманула. Что же до остального… Посмотрим».

– Поистине внушительная библиотека, – начал Георг неуверенно. – Я только теперь обратил внимание. У моего отца почти все книги такие же.

– В самом деле? – Иеремия вскинул брови. – Ну, по медицине не так уж много хороших работ. Ты должен знать…

– Травник Лоницера, например, – перебил его Георг и показал на тонкую потрепанную книжку, название которой все же угадывалось на корешке. – У дяди Бартоломея, кстати, тоже такая есть. Палачи постоянно обращаются к этой книге. В ней содержится куча рецептов, чтобы быстро и безболезненно отправить на тот свет бедных грешников. Во всяком случае, дядя так мне рассказывал… – Георг запнулся, но продолжил: – В ней же есть средства, чтобы утихомирить приговоренных, если они извиваются и вопят от страха.

Иеремия посмотрел на него очень внимательно.

– Вот как, – сказал он с удивлением. – И какие же, например?

– Ну, отец как раз недавно рассказывал мне про одно средство, – ответил Георг.

Голос у него слегка дрожал, голова была тяжелая, но он старался не спускать глаз с собеседника.

– Про губки, пропитанные снотворным. Их используют и во время операций, чтобы успокоить больного. Отец считает, что этот оборотень сначала усыплял ими своих жертв, чтобы легче было утащить их и потом прикончить. Вы знаете про такое снотворное?

– Оборотень усыпляет каких-то шлюх и потом вскрывает им грудную клетку? Так он и считает? Интересная мысль. Твой отец, должно быть, не обделен воображением.

Иеремия загоготал. При этом шрамы на его лице, казалось, зажили собственной жизнью. Потом он пожал плечами:

– Что касается твоего вопроса, может, я и слышал про эти губки. Но подробностей, к сожалению, не знаю.

– Правда? Довольно странно. Ведь на полках у вас есть все необходимые ингредиенты. – Георг показал на горшки и бутылочки. – Hyoscyamus niger, Papaver somniferum и Conium maculatum. Когда я был здесь в прошлый раз, все эти названия ни о чем мне не сказали. Но в трактире я вдруг вспомнил: это белена, мак и болиголов. – Он тонко улыбнулся. – Я не такой смышленый, как Барбара, но иногда запоминаю что ни попадя. Видимо, выпивка не всегда отупляет. Порой она неплохо помогает в размышлениях.

Некоторое время тишину нарушал лишь тихий щебет птиц в клетке. Некоторые из них проснулись от разговора и теперь беспокойно взмахивали крыльями.

Управляющий смотрел на гостя с прежним дружелюбием. Но Георг заметил в его глазах, окаймленных паутиной шрамов, проблеск страха.

– Я всегда советую принимать спиртное в качестве лекарства, – проговорил наконец Иеремия. – Порой оно проявляет удивительные свойства. Особенно если человек к нему не привык. То же самое, наверное, можно сказать о снотворном. – Он скрестил руки и откинулся на стуле. – Я так чувствую, сегодняшняя попойка не только на это открыла тебе глаза. Я прав?

Георг кивнул.

– Верно.

Он снова глотнул живительного напитка, прежде чем продолжить. Голос его с каждым словом становился увереннее.

– Я уже говорил вам, что у меня не так хорошо с латынью. Я терпеть не мог, когда отец начинал пичкать ею меня. Но палачи обязаны знать латынь, большинство книг по врачеванию написаны на ней. А врачеванием мы зарабатываем основную часть денег, куда больше, чем убийством. Поэтому мне приходилось каждый день разучивать с отцом латынь, и кое-что осталось в голове. Барбаре все это давалось куда как лучше. – Он с одобрением взглянул на Иеремию. – Вы, кстати, превосходно говорите на латыни, насколько я могу судить. За эту пару дней вы несколько раз заговаривали со мной на латинском. Homo homini lupus. Человек человеку волк. Помните? Это ваши слова.

Иеремия улыбнулся и поднял руки.

– Хорошо, я довольно сносно говорю на латыни, призна́ю это с удовольствием. Также у меня имеются кое-какие травы, держать которые мне нельзя. До сих пор твои измышления не привели к таким выводам, чтобы я действительно удивился. Есть еще какие-нибудь… – он хитро склонил изборожденную шрамами голову, – наблюдения?

Георг задумчиво глотнул из кружки и заговорил медленно, словно перебирал каждое слово одно за другим:

– На уроках латыни отец всегда говорил мне: если запутался, откинься назад и взгляни на все предложение целиком, а не на отдельные его части. Лишь вместе они составляют целое. Вот я и пытался составить целое из вас. И была одна деталь, которой я никак не мог найти место.

– И какая же?

– Меч.

Иеремия взглянул на него с изумлением:

– Меч? Не понимаю. Теперь ты действительно заинтриговал меня.

Георг показал на старый, потертый сундук в углу.

– Ну, когда я привел к вам детей, они играли возле сундука. Пауль не расставался с коротким мечом, который откопал там. В общем-то, это была только рукоять с нижней частью обломанного клинка, тупого и обшарпанного. Я поначалу не обратил на него внимания. Но потом вспомнил, что говорил мне Пауль еще возле реки. Ему очень хотелось к вам. У него меч, как у дяди Бартоломея, только маленький. Так и сказал. Я сначала не понял, что он имеет в виду. А теперь все понял.

Иеремия между тем подошел к старому сундуку, открыл его, достал сломанный меч и с благоговением поднял в руке. Остаток клинка был тупой и ржавый, только рукоять в две ладони шириной оставалась шершавой и серой, как в день, когда ее изготовили.

– Рукоять из акульей кожи, – прошептал Георг. – Я прав? Рукоять, какие бывают только на мечах местных палачей. Я всегда восхищался мечом дяди Бартоломея. Руки не скользят при смертельном ударе, пот скатывается с нее каплями. Мне всегда хотелось такой же меч. У вас есть такой. Во всяком случае, часть его. Откуда?

– Сам скажи, – ответил Иеремия.

Дружелюбия в его глазах как не бывало. Он смотрел с грустью и очень-очень устало. Казалось, управляющий за пару минут состарился на много лет.

Георг поставил кружку на стол и смерил калеку долгим взглядом.

– Я как-то спросил дядю, как он вообще стал палачом в Бамберге. Он ведь нездешний, а место обычно получает старший сын предыдущего палача. Но у его предшественника не было детей.

– Верно, не было, – тихо проговорил Иеремия.

– После тех жутких судов над ведьмами он бесследно исчез, – продолжал Георг. – Никто его больше не видел. Но мне кажется, люди испытали при этом некоторое облегчение. Его звали Михаэль Биндер. Будучи палачом, он взвалил на себя их вину. По приказу епископа и комиссии замучил и казнил почти тысячу человек. А потом просто исчез. А вместе с ним и вина.

– Вина остается, – проговорил Иеремия. – От нее никогда не отмоешься, даже едкой известью. Это и порядочным горожанам не дано, а уж палачу – тем более. Он вынужден жить с этим грузом. Особенно с одним…

Георг увидел, что в глазах управляющего заблестели слезы. Ему вдруг стало жаль его.

– Что… что за груз вы имеете в виду? – спросил он нерешительно.

Иеремия грустно улыбнулся:

– Когда-нибудь ты станешь хорошим палачом, Георг. Хорошие палачи, они как острый клинок. Избавляют от страданий, насколько возможно. Один только взмах – и всё позади. Остерегайся слишком много думать! С мыслями приходят сны. Дурные сны. – По-прежнему сжимая в кулаке рукоять, Иеремия тяжело сел на кровать. – Особенно во время пыток душа твоя должна быть чиста, как выкованный только что меч. Крики, мольбы и плач – все это должно отскакивать от тебя. Но иногда этого не происходит. Ты можешь знать кого-то из них, не то чтобы хорошо, но вы здоровались на улице в свое время. Соседи, дальние знакомые, трактирщик, у которого ты всегда брал пиво, знахарка, которая принимала роды у твоей жены… Город не такой уж и большой, рано или поздно все друг друга узнают. И возможно, когда-нибудь настанет день, когда тебе придется пытать, а потом и казнить кого-то, кого ты… – Он помедлил. – Кого ты действительно любишь. Этот груз остается с тобой навсегда.

– Господи! – Георг в ужасе посмотрел на управляющего. – Так вы…

– Шарлотте было шестнадцать, – перебил его старик. Взгляд его устремился куда-то в пустоту, пальцы перебирали рукоять меча. Казалось, он пребывал в каком-то собственном мире. – Она была дочерью богатого ткача. Наша любовь была тайной, никто не должен был знать о ней. Но мы поклялись друг другу, что однажды поженимся. В знак своего расположения я подарил ей платье из чистого бархата, мягкое, как гусиный пух. Потом, под конец третьей волны преследований, когда разразилась чума, трактирщик из «Грифона» заявил, что видел, как она плясала с дьяволом на городском кладбище. В те дни много кто плясал с дьяволом. – Иеремия сухо рассмеялся. – Заседание суда не заняло и половины дня, после чего Шарлотту привели ко мне. Я и сейчас помню ее глаза, широко раскрытые, большие. У меня дрожали руки, но я выполнял свою работу, как делал раньше. Ее спрашивали о знакомых. С каждым вырванным ногтем я думал, что она назовет мое имя. Но Шарлотта молчала. Только неотрывно смотрела на меня большими карими глазами…

– И вы… потом вы сожгли ее на костре? – спросил Георг в наступившей тишине.

Иеремия покачал головой.

– Она повесилась в камере, на веревке, сделанной из платья, которое я когда-то подарил ей. Видимо, хотела уберечь меня от казни… – Он снова рассмеялся. – Грешница избавляет палача от казни, что за ирония! Воистину, дьявол позабавился, глядя на нас.

– Что случилось потом? – спросил Георг.

– Я не смог жить с этим грузом. В следующую ночь я сломал свой меч и сбежал из города. Я укрылся в Хауптсмоорвальде, недалеко от Росдорфа. Там была старая известняковая шахта. Я рыдал не переставая и тогда решил покончить с жизнью. Стереть себя с лица земли. Поэтому я насыпал в корыто извести, залил водой и сиганул туда. Но боль оказалась слишком сильной. Я не смог вынести страданий, которые сам причинял другим. Полуслепой и вопя от боли, я блуждал по лесам, прятался в сараях и хлевах, пока меня не нашел и не принял к себе Бертольд Лампрехт.

– Трактирщик из «Лешего», – уточнил Георг.

– И добрый христианин, Господь свидетель. Бертольд мой дальний родственник. Он единственный ведает, кто я на самом деле. Горожане, что помоложе, все равно меня не знают, а для старых я просто калека. На улицах меня никто не узнает, а если кто присматривается, то я надвигаю капюшон на лицо и иду себе дальше. Я всего лишь урод, а у таких не бывает прошлого.

Иеремия осклабился. Изрытая шрамами лысина и обезображенное лицо действительно придавали ему такой жуткий вид, что и Георг не мог побороть отвращения.

– Бертольд дал мне работу и эту комнату. Здесь я и обитаю с тех пор, как мерзкий зверь под горой, – продолжил старик. – Бертольд забрал тогда кое-какие вещи из моего бывшего дома. Среди них оказался и этот сломанный, проклятый Богом клинок… – Иеремия, как пером, взмахнул рукоятью. – Я сохранил его, сам не знаю почему. Может, чтобы помнить о былых деяниях. О любимой Шарлотте…

По его безобразному лицу покатились слезы. Иеремия беззвучно плакал, между тем как птицы окончательно проснулись и радостно щебетали у него над головой. Георг еще никогда не встречал человека, столь одинокого.

И все-таки я должен задать ему этот последний вопрос…

– Знаете, что странно? – начал Георг через некоторое время. – Я ведь уже говорил вам, что иногда обращаю внимание на всякие мелочи. Такое часто бывает в разговоре, как вот теперь. Когда я рассказал вам про снотворное и про предположение моего отца о том, что оборотень усыплял своих жертв, вы посмеялись. Сказали, что у моего отца богатое воображение, раз он решил, будто оборотень усыпляет каких-нибудь шлюх и вскрывает им грудную клетку. Что ж…

Он замолчал и напряженно взглянул на Иеремию.

– Ну и?.. – спросил старик, вытирая слезы. – Что ты хочешь сказать?

– Я не упомянул ни шлюх, ни вскрытую грудную клетку. И не думаю, что вы могли бы услышать об этом. Отец говорил, что капитан Мартин Лебрехт хотел сохранить это дело в тайне. Так что об этом мог знать лишь один человек. – Георг выдержал небольшую паузу и закончил: – Убийца.

Вновь последовало напряженное молчание. Потом Иеремия отшвырнул рукоять, та со звоном отлетела в угол. Усталые глаза его вдруг затравленно сверкнули, как у зверя, загнанного в угол.

– Хватит ходить вокруг да около! – прошипел он. – Ты обо всем догадался, хорошо. Можешь собой гордиться. Я и в самом деле недооценил тебя. – Он задумался ненадолго, а потом злобно улыбнулся: – Но это ничем тебе не поможет.

Георг почувствовал, как волосы на загривке встали дыбом. В тот же миг он понял, что допустил ошибку. Надо было разыскать отца или хотя бы воздержаться от этого последнего вопроса. Но теперь уже поздно.

– Что… что вы задумали? – спросил он осторожно.

Иеремия показал на кружку в руках Георга.

– Я уже говорил, что спиртное обладает удивительными свойствами. Например, приглушает странный привкус. – Он показал себе за спину. – Горшок с болиголовом не случайно оказался на полке. Я подумал, что он может мне понадобиться.

Сердце у Георга забилось вдвое быстрее.

– Вы что… отравили меня? – просипел он.

Иеремия пожал плечами:

– Ну, отравил – это слишком громко сказано. Скажем так, я позаботился о том, чтобы эта маленькая тайна осталась между нами. – Человек, бывший когда-то палачом Михаэлем Биндером, внимательно смотрел на Георга. – Чувствуешь уже нечто такое? Воздействие болиголова обычно начинает ощущаться в ногах. И от них онемение поднимается по всему телу. Когда оно достигнет сердца, наступает конец.

Георг подвигал пальцами ног. И действительно почувствовал слабое покалывание, поднимавшееся к щиколоткам.

– Вы… вы дьявол, – выдохнул он. – А я-то думал…

– Что я добрый старик? – Иеремия отмахнулся: – Тебе еще многому следует научиться, Георг. Я казнил сотни людей. Думаешь, одним больше или меньше имеет для меня значение? Да, я убил ту юную шлюху. И поверь мне, каждую минуту каюсь в этом деянии. Но это не значит, что я готов в роли оборотня отдаться на растерзание толпы. А они с удовольствием меня разорвали бы! Взгляни на меня! – Он показал на свое изуродованное лицо. – Я монстр! Лучшего чудища им не сыскать.

– Так, значит… вы не оборотень вовсе? – спросил Георг растерянно.

Он чувствовал, как покалывание постепенно подбирается к бедрам.

– Оборотень я или нет? – Иеремия вздохнул: – Дорогой мой Георг, ты считал себя таким смышленым… Но порой все бывает немного сложнее. Я не добряк и не старый дурень, но и не дьявол. Как и большинство людей, я, наверное, где-то посередке. И я дорожу своей жизнью. Как, вероятно, и ты.

Он улыбнулся и взял с полки бурый комок размером с кулак. Георг не сразу его разглядел. Должно быть, это было какое-то засушенное растение.

– Знаменитая иерихонская роза, – пояснил Иеремия. – Она попала к нам с востока с первыми крестоносцами. На первый взгляд мертвая, но стоит окунуть ее в воду, как она снова зеленеет и начинает цвести. Мудрецы называют ее дланью Марии, о ее целебных свойствах ходят легенды…

Он отломил кусочек от сухой массы и раскрошил его в кружку. Потом прошел к очагу, над которым стоял котел с горячей водой, и наполнил кружку.

– Небольшая щепотка от этой розы, еще несколько ингредиентов, известных мне одному, – и действие яда прекратится, – продолжал старик. – Правда, ненадолго. Примерно на день, и только. Потом болиголов снова проявит свои смертельные свойства. – Иеремия улыбнулся и пододвинул кружку к Георгу. – Вот мое предложение. Ты будешь держать язык за зубами. И сможешь каждый день приходить ко мне за противоядием до тех пор, пока я не поделюсь с тобою рецептом, и тогда ты навсегда покинешь Бамберг. По-моему, вполне себе благородное предложение, как считаешь?

Георг попытался пошевелить носками, которых уже не чувствовал. Потом нерешительно кивнул и принял кружку. Он принял решение.

Ты Куизль, не забывай об этом…

– Благородное предложение, – проговорил он. – Во всяком случае, в устах бессовестного убийцы. Но, боюсь, придется его отклонить.

С этими словами Георг выплеснул кипяток Иеремии в лицо.

Старик с криком свалился на пол и схватился за уродливое лицо.

– Безумец! – вопил он. – Я предложил тебе жизнь, а ты…

Георг бросился на него и вцепился в горло.

– Куизль никому не позволит шантажировать себя! – прошипел он. – Никому! Как бывший палач, ты должен знать, что существует немало способов развязать человеку язык. Ты сейчас же назовешь мне остальные ингредиенты, потом я возьму эту розу и…

В это мгновение дверь с грохотом распахнулась и кто-то грубо отпихнул Георга в сторону.

* * *

Тем временем Барбара находилась в раю и аду одновременно.

Подтянув к себе колени, она сидела в дальнем углу теплицы в замковом саду, куда сбежала сломя голову от разъяренной толпы. Теплица находилась в глубине парка, в той части, где смыкались, огибая сад, два рукава Регница. В теплице росли высокие экзотические деревья, увешанные оранжевыми фруктами величиной с кулак, источавшими восхитительный аромат. В темно-зеленой листве с щебетом порхали пестрые птицы. Аромат был до того сильный и соблазнительный, что Барбара уже надкусила один из плодов. Но он оказался ужасно горьким, и девушка его выплюнула.

Она предположила, что это так называемые апельсины. Отец рассказывал, что из дорогих цветков этих деревьев иногда делали лекарства или душистую воду. Вообще, они росли только на юге, но растопленная печь прямо посреди теплицы даже осенью обеспечивала необходимое тепло.

Барбара закрыла глаза и попыталась успокоить дыхание. Здесь было тепло, хорошо пахло, и она хоть на какое-то время оказалась в безопасности. И при этом чувствовала себя взаперти, как в кошмаре.

Девушка сидела здесь уже больше часа и все не могла осмыслить, что с нею приключилось. После того как викарий Харзее превратился в оборотня, она в общей суматохе выбежала на улицу. Там горожане уже устроили охоту на артистов, которых на фоне пережитого считали колдунами и заклинателями. Добрый Маттеус стал их первой жертвой. Он звал на помощь, но вскоре его крики сменились нечеловеческими воплями. Тогда Барбара отвернулась. В теплице было тепло, но девушку била дрожь. Где же сэр Малькольм? Где Маркус Зальтер и остальные артисты? Неужели их, как и беднягу Маттеуса, растерзала толпа? Может, их трупы уже болтаются на деревьях перед замком?

Барбара с трудом пыталась упорядочить мысли. Аромат апельсинов помог ей хоть немного успокоиться. Удалось ли отцу и дяде Бартоломею освободить Матео, как обещала ей Магдалена?

Матео…

Стоило ей подумать о нем, как глаза наполнялись слезами. С тех пор как ее избранник оказался в тюрьме, Барбара места себе не находила от нахлынувших чувств. Да, она любила его. Вот только что она могла знать о любви, если прежде ничего подобного не испытывала? Только в одном девушка была уверена: нужно помочь Матео. Но за последние часы Барбара осознала еще кое-что.

Ей хотелось обратно к родным.

С тех пор как она покинула отца, Магдалену, Георга и остальных, Барбара чувствовала себя так, словно утратила частичку себя. И зачем только она сбежала? Повела себя как дура! Кроме того, теперь она и к старому Иеремии не могла вернуться. Стражники там, наверное, все вверх дном перевернули в поисках артистов.

В эту минуту, одинокая и озябшая в наполненной ароматом теплице, Барбара решила вернуться к семье. Даже если отец так и не освободил Матео.

Ей давно уже пора домой.

Спустя целую вечность крики снаружи постепенно затихли. Слуха доносились лишь разрозненные выкрики, но это, вероятно, были только стражники. Барбара поднялась и осторожно подошла к двери. Выглянула сквозь щель во тьму. Ничего не заметила и выскользнула в ночную прохладу.

Она кралась босиком по гравийной дорожке, что вилась по лабиринту из живых изгородей. Всюду на лужайках росли кусты, остриженные в форме зверей или геометрических фигур. В ночной тьме они походили на громадных чудовищ. Статуи вокруг фонтана посреди парка, казалось, провожали Барбару взглядами.

Через некоторое время девушка остановилась и огляделась. Сад был с трех сторон окружен высокой стеной. За спиной высился замок, откуда она пришла, и там же был выход в город. Но возвращаться туда показалось ей слишком рискованным. Все равно ворота во двор, скорее всего, уже заперты.

«Значит, через стену», – подумала Барбара.

Тут она с ужасом вспомнила, что парк с обеих сторон омывала река. Даже если удастся перебраться через стену, придется плыть. Ей и представлять не хотелось, насколько холодная сейчас вода.

Барбара двинулась дальше в поисках выхода. Слева показалось массивное строение, изнутри которого доносились грохот и журчание. В теплице, как и в саду, девушка видела множество узких каналов и поэтому предположила, что там устроена одна из тех новомодных водокачек. Строение примыкало вплотную к стене и сплошь было увито плющом, так что для человека относительно проворного забраться не составило бы труда.

Барбара не колебалась ни секунды. Она ухватилась за тонкие стебли и стала карабкаться на крышу громыхавшей водокачки. Теперь стена доходила ей лишь до пояса. Барбара влезла на нее и посмотрела на другую сторону узкой, но бурной протоки. Она неплохо плавала, но понятия не имела, как далеко унесет ее течение. В худшем случае ее прибьет к одному из мельничных колес, что вращались чуть ниже по течению, и там переломает кости.

Но разве у меня есть выбор?

Барбара пробормотала молитву и прыгнула в воду.

Вода оказалась настолько холодной, что на мгновение перехватило дыхание. Кроме того, течение уже несло ее к мельничному колесу, что со скрипом и стоном вращалось в воде.

По-собачьи перебирая руками, Барбара поплыла против течения, понемногу приближаясь к противоположному берегу. Река тянула ее точно сотней рук, словно не желала отпускать свою добычу. Вода пахла гнилью и разложением.

Наконец Барбара ухватилась за скользкий куст на краю берега и подтянулась. Глотая ртом воздух, забралась по крутому склону и спряталась за парой разбитых бочек.

Перед нею тянулся темный переулок, усеянный конским навозом. Все было спокойно, лишь где-то вдали колокол пробил одиннадцатый час.

Барбара прислонилась к одной из бочек и попыталась успокоить дыхание. Ее всю трясло, зубы стучали от холода, но она справилась. Теперь оставалось лишь добраться до дома. Отец, наверное, всыплет ей как следует, но она готова была смириться с этим ради кружки горячего вина с пряностями и объятий старшей сестры.

Они простят меня, обязательно. Семья всегда все прощает.

Барбара осторожно поднялась и попыталась сориентироваться. Ратуша, вероятно, находилась где-то справа. Там же располагался мост, по которому можно пройти в новую часть города. Она торопливо подобрала мокрый подол и двинулась в путь.

Не успела девушка дойти до ближайшего поворота, как из переулка навстречу ей вывернул отряд мужчин. Это были молодые люди, вооруженные косами, вилами и факелами. Неожиданная встреча смутила их не меньше, чем Барбару. Но замешательство продлилось недолго.

– Эй, да это же та миловидная принцесса из театра! – выкрикнул кто-то из парней и показал на ее изорванное платье.

Барбара невольно вздрогнула. В суматохе она совсем забыла о дорогом красном наряде и теперь вдруг почувствовала, что буквально светится в темноте.

– Ты посмотри на нее! – сказал другой, похотливо глядя на ее груди под мокрым насквозь платьем. – Грязная крыса, видно, купалась в городском рву. – Он состроил деловитую мину. – Признайся, виделась с другими колдунами, да? Врать не имеет смысла. Мы уже изловили кое-кого из ваших. Все признались, что превратили викария в оборотня. Так что выкладывай!

Барбара сразу поняла, что возражать не имело смысла. Поэтому сделала первое, что пришло ей в голову: развернулась и бросилась бежать так быстро, как только могла. Парни с криком пустились за ней.

Барбара метнулась в одну сторону, потом в другую и повернула налево, в тесный проулок. Она слишком поздно заметила, что дорога стала забирать резко вверх – вероятно, на Каульберг. Расположенный сразу после Домберга, этот квартал представлял собой настоящий лабиринт из крошечных домов, лестниц, извилистых улочек, часовен и церквей. Барбара начала задыхаться, а парни между тем торжествующе вопили и понемногу ее нагоняли.

Улица поднималась все выше и становилась уже. Барбара совсем заблудилась. Преследователи, судя по всему, разделились – их шаги доносились с разных сторон одновременно.

Они окружают меня! Загоняют, как волки оленя!

Дома неожиданно расступились, и взору ее открылись темные очертания монастыря. Барбара помедлила и огляделась, после чего побежала по открытому пространству к высокому церковному порталу. Как и перед множеством других церковных сооружений города, здесь стояли подъемники и строительные леса. Вся площадь представляла собой одну сплошную стройку с грудами камня и мешков раствора. Барбара пригнулась и под их прикрытием устремилась к монастырю. Если ей удастся добежать до церкви, у нее будет шанс спастись от преследователей. Как и во всей Германии, в Бамберге соблюдался закон о церковном убежище. Тому, кто окажется под священными сводами, не грозила никакая погоня.

Из последних сил Барбара подбежала к порталу и в отчаянии дернула дверь.

Но та была заперта.

Барбара со злостью стукнула по массивной створке. Такого просто быть не может! Церковь всегда открыта, в любое время дня и ночи! Но, видимо, монахи из страха перед оборотнями и мародерствующими ополченцами заперли двери.

Барбара огляделась. На краю площади мерцали, стремительно приближаясь, огни факелов. В безысходности Барбара устремилась к подъемнику посреди площади, где угадывались очертания большой кучи песка. Быть может, там удастся где-нибудь спрятаться.

Барбара проворно вскарабкалась по влажному от ночного тумана склону и почти добралась до самого верха, но песок под нею вдруг осыпался. Она отчаянно цеплялась руками, но не смогла удержаться, покатилась вниз и наконец рухнула в котлован, вырытый прямо у подножия. И там замерла, уткнувшись лицом в сырую грязь.

«Я пропала», – думала она.

Снова послышались крики преследователей, в этот раз совсем близко. Значит, они были уже где-то на стройке.

Барбара спустилась по еще осыпающемуся склону и тут заметила на другой стороне ямы туннель, укрепленный балками. Судя по всему, рабочие вырыли его, чтобы раздобыть столь необходимый для строительства песок. Она проползла к нему и протиснулась внутрь. Вокруг сразу стало темно, как в могиле. Туннель был шириной примерно в полтора локтя, но книзу заметно сужался. И все-таки Барбара ползла дальше. Крики становились все тише, а потом и вовсе смолкли.

Барбара остановилась и прислушалась.

Все было тихо. Видимо, мужчины бросили охоту.

Барбара решила выждать еще немного – возможно, что преследователи по-прежнему поджидали ее снаружи. Между тем на голову ей капала вода, и Барбара кожей ощущала многотонную толщу над собой.

Она уже собралась выбираться наружу, но тут что-то привлекло ее внимание. В конце туннеля, казалось, мерцал крошечный огонек. Возможно ли это? Значит, с другой стороны тоже был выход?

Барбара решила попытать счастья. Если там действительно есть выход, то она сможет оторваться от преследователей, которые наверняка ждали ее где-нибудь на стройке. Барбара поползла на четвереньках, и свет действительно стал ярче. Похоже, он исходил откуда-то сбоку.

Еще шагов через двадцать туннель наконец закончился. Справа несколько истертых, стоптанных ступеней вели в следующий, более широкий ход. Поначалу лестница была усыпана каменным крошевом, но вскоре начались крепкие и ровные ступени. Свет исходил из низкой арки, которая, по всей видимости, вела в расположенную немного выше комнату.

Затаив дыхание, Барбара осторожно двинулась к арке. В самом углу расположенной за ней комнаты чадил один-единственный факел, и в его свете вырисовывались очертания нескольких ящиков и сундуков. Среди них сидел человек в поношенной монашеской рясе. Лицо его было все в ссадинах и кровавых царапинах и до того бледным, что казалось прозрачным. И все же Барбара сразу его узнала.

Это был драматург Маркус Зальтер.

Заметив ее, худощавый артист испуганно вздрогнул. Потом губы его растянулись в усталой улыбке.

– Здравствуй, Барбара, – проговорил Зальтер и поднял дрожащую руку. – Я уж думал, они все-таки разыскали меня. Но, похоже, провидение распорядилось так, чтобы хоть мы с тобой на какое-то время спаслись от этого безумия. – По его перепачканному грязью лицу текли слезы. – Я не знаю, где Господь. Но в эту ночь он отвернулся от Бамберга.

* * *

Удар, который обрушился на Георга, получился крепким, но не таким болезненным. И все-таки этого оказалось достаточно, чтобы отшвырнуть юношу в угол комнаты, где он и остался лежать головой к стене. Воздух вдруг наполнился странным запахом, природу которого Георг не сразу разобрал. Потом он узнал вонь зверья и разложения.

Оборотень! Иеремия вызвал оборотня!

Охваченный дрожью, Георг развернулся и встретился с яростным взглядом отца.

– Какого черта ты колотишь старика? – напустился на него палач. – Я не знаю, что здесь происходит, но не позволю своему сыну поднимать руку на калеку, ясно?

Георг поднялся и вытер рот, куда угодила отцовская затрещина. Сердце у него все еще бешено колотилось. Рядом с палачом стояла Магдалена и, скрестив руки на груди, сердито смотрела на брата.

– Боже правый, Георг, какого черта ты делаешь здесь до сих пор? – начала она ругаться. – Ты хоть представляешь, как мы волновались? И где дети? Им давно пора спать!

– Дети… тут, в трактире, – прохрипел Георг. – Они в безопасности. В… в отличие от меня.

– Что это значит? Объяснись! – отец подтянул его к себе. – Ну, выкладывай!

Георг показал дрожащей рукой на Иеремию. Тот по-прежнему лежал на полу и хватал ртом воздух. Его изрытое шрамами лицо стало пунцовым от горячей воды, которую Георг выплеснул ему в лицо.

– Это не беззащитный калека, – злобно выкрикнул Георг. – Это бывший палач Бамберга, Михаэль Биндер! Он убийца – и, возможно, тот самый оборотень. Он… он отравил меня болиголовом!

Юноша почувствовал, что странное покалывание уже добралось до бедер. Его охватил неприкрытый ужас.

– У него есть противоядие! – сообщил он взволнованно отцу и Магдалене, которые стояли, разинув рты. – Иерихонская роза! Он один знает точный состав. Нужно… нужно все из него вытянуть, иначе мне конец!

Якоб опустился на скамейку, которая угрожающе заскрипела под его весом, и покачал головой в недоумении.

– Убийцы… противоядие… иерихонские розы… – бормотал он. – Черт возьми, Георг, сколько ты выпил? Я даже отсюда чую перегар.

– Но это правда! – заверил его Георг. – Иеремия – убийца, он сам в этом сознался! И он отравил меня! Вот! – Юноша показал на кружку с отваром, по-прежнему стоявшую на столе. – Он подмешал сюда болиголов.

Палач взял со стола кружку. Его большой нос на мгновение скрылся в ней, словно стал самостоятельным существом. Якоб с шумом вдохнул и покачал головой.

– Чтоб мне пусто было, если там есть болиголов, – проговорил он спокойно. – Болиголов воняет мышиным дерьмом. А здесь скорее… – Он снова понюхал. – Мята, мед, хм, может, кардамон, щепотка перца…

– И немного гвоздики из далекой Индии, – перебил его Иеремия. Он уже поднялся и неуверенно опустился на кровать. – Да еще дорогущий мускат. Это так называемый гипокрас, сваренный по рецепту греческого врача Гиппократа. Он придает сил и очень вкусный, между прочим, но ничего ядовитого в нем нет.

– Но… но вы же сами сказали, что там болиголов. – Георг совсем растерялся. Он переводил недоумевающий взгляд с отца на Иеремию и обратно. – Я же сам чувствую покалывание…

– В самом деле чувствуешь? – с хитрой улыбкой спросил Иеремия. – А может, ты просто сам все вообразил?

Георг смущенно подвигал носками. Действительно! Покалывание почти исчезло. Как такое возможно?

– Удивительная сила воображения, – сказал Иеремия. – Если постараться, можно внушить людям все, что угодно. Слово обладает живительной силой, а может и убить. Твой отец, по крайней мере, не хуже меня это знает.

– А как же иерихонская роза? – неуверенно спросил Георг, хотя уже догадывался, какой получит ответ.

– Иерихонская роза – это забавная, хоть и дорогая, игрушка, – пожала плечами Магдалена. – Она расцветает, если ее полить водой. Не слышала, чтобы она была сильным противоядием. Если б ты внимательнее занимался с отцом, то знал бы об этом.

Георг схватился за волосы. Он-то считал себя таким смышленым, а теперь получилось так, что сел в лужу перед отцом и старшей сестрой… Юноша сердито обернулся на управляющего:

– Вы… вы сделали это только затем, чтобы я держал рот на замке, так?

Иеремия вскинул руки, прося прощения.

– И это хорошо сработало. Поверь мне, Георг, одного этого убийства мне хватило. – Взгляд его померк. – Уже за это мне целую вечность придется страдать в аду.

– По-моему, вам следует объясниться, – сказала Магдалена и недоверчиво огляделась. – Но для начала я хочу взглянуть на детей. Детей и, возможно, еще кое-кого, – добавила она многозначительно.

Иеремия показал на маленькую дверь слева от полок.

– Георг сказал правду. Мальчики мирно спят у печи. Но пожалуйста, можете убедиться сами.

Магдалена открыла дверь и скрылась на какое-то время. Потом вернулась, и на лице ее было написано облегчение.

– Дети в порядке, – объявила она. – Судя по их перепачканным ртам, они разве что объелись сливового варенья. Вот кого не хватает, так это Барбары.

– Барбары? – Отец взглянул на нее в недоумении. – Становится все интереснее! Хочешь сказать, Барбара все это время была здесь? Дьявольщина…

Он разразился потоком брани, но Магдалена оборвала его.

– Теперь это не имеет значения, – прошипела она. – Теперь, когда Матео на свободе, я все равно завтра привела бы ее назад. – Она строгим голосом обратилась к Иеремии: – Ну так где она?

Иеремия вздохнул:

– Вообще-то бо́льшую часть времени Барбара проводила у артистов. Я ее почти и не видел. Сегодня утром она вместе с ними отправилась в замок Гейерсвёрт. Видимо, помогала им с костюмами.

– Ну, пускай только попадется мне на глаза, – проворчал отец. – Но с этим мы потом разберемся. – Он повернулся к Георгу: – Теперь расскажи наконец, что здесь произошло.

Сын тяжело вздохнул и, потупив взор, рассказал о попойке в «У синего льва», а также о своих наблюдениях, осознанных только впоследствии. Об ингредиентах для снотворного, которые увидел у Иеремии, о его удивительных познаниях в латыни и сломанном клинке. Особое внимание Георг заострил на признании Иеремии в том, что он был палачом Михаэлем Биндером и совсем недавно совершил убийство.

– Он сам признался, что убил юную проститутку, – закончил Георг. – Только убийца мог знать о вскрытой грудине. Иеремия и есть оборотень!

Отец все это время слушал не перебивая. Теперь же он повернулся к Иеремии. Тот по-прежнему сидел на кровати и натирал мазью обожженное лицо.

– Это правда? – спросил палач.

Иеремия вздохнул:

– И да, и в то же время нет. Да, это я убил юную Клару. Но я никакой не оборотень. В этом вы должны мне поверить!

– Для этого хорошо бы выслушать тебя, – ответил Якоб.

Он вынул трубку и прикурил от горящей лучины, которую вытянул из печи. Вскоре к потолку потянулись клубы ароматного дыма и заглушили вонь, которую еще источала одежда палача.

– Ну, выкладывай! – потребовал он от Иеремии. – Или сначала попросить брата, чтоб уложил тебя на дыбу и помял пальцы в тисках?

Иеремия лукаво ему подмигнул:

– В том, что касается дыбы и тисков, поверь, вам обоим есть чему поучиться у меня.

Но потом улыбка его сразу померкла.

– Все так, как рассказал Георг. Да, когда-то я был палачом Михаэлем Биндером. Но Михаэля Биндера давно нет в живых, он умер почти сорок лет назад в корыте с негашеной известью. Однако вину, которую я взял тогда на себя, смыть не удалось. Только старое имя… – Старик вздохнул, и странный хрип вырвался из его груди. – Я так и не смог забыть облик моей возлюбленной Шарлотты, всякий раз ее образ являлся мне в сновидениях. И вот около года назад мне вдруг встретилась эта девица, похожая на Шарлотту, словно горошины из одного стручка…

– Вы про юную проститутку? – уточнила Магдалена.

Иеремия кивнул.

– Впервые я увидел ее, когда она пришла ко мне, чтобы избавиться от ребенка. Проститутки знают о моих умениях и тайком наведываются ко мне. С тех пор я не мог забыть эту девицу. Ее… ее звали Кларой. Я отправился за ней и сказал, что хочу коснуться ее, только и всего. Поначалу ей, наверное, было противно, но я дал ей денег, много денег, и она согласилась. Я все чаще стал ходить к ней на Улицу роз. И однажды уговорил ее провести ночь у меня. – Лицо старика расплылось в блаженной улыбке. – Это была лучшая ночь за последние сорок лет. Мы много говорили, как разговаривали когда-то с Шарлоттой. В основном о всякой безделице, как это бывает у влюбленных. Я был дураком! Старым дураком!

Иеремия хлопнул себя по лбу.

– В момент слабости я посвятил Клару в свою тайну. Рассказал ей, что в прошлой жизни был Михаэлем Биндером, палачом Бамберга. – Взгляд у него стал мрачным. – На следующий день Клара потребовала денег. Потом еще больше. Она грозилась выдать меня.

– И что такого случилось бы? – спросил Георг. – Вы же не сделали тогда ничего запретного. Вы были простым палачом.

Иеремия улыбнулся.

– В том-то и дело, что я был палачом, – ответил он. – В то время, чтобы вы знали, на костер попадали не только простые люди, но и немало советников и патрициев. Их родственники поклялись отомстить. Я и сейчас помню, как они стояли у пылающего костра и показывали на меня пальцами… – Он встряхнул головой. – Они не могли призвать к ответу по-настоящему виновных, те были слишком могущественны. Но поверь, на мне они бы выместили злобу. Они бы и сейчас это сделали. Ведь я же простой палач.

Якоб что-то согласно пробурчал и вынул трубку изо рта.

– Так и есть. Легче всего спихнуть вину на нас. Для этого мы и нужны. Чтобы убивать, лечить, а иногда и избавлять от нежелательных детей. А потом на улицах нас сторонятся и крестятся у нас за спиной…

– Что стало с этой Кларой? – спросила Магдалена.

Иеремия с шумом втянул воздух.

– Когда у меня закончились деньги, я пошел к ней и попросил прекратить это. Но она только высмеяла меня. Сказала, что на следующий же день отправится к Мартину Лебрехту и выдаст меня. Она назвала меня глупым калекой и расписала, в какой ад превратят патриции мою жизнь. Тогда… тогда я понял, что должен что-то предпринять… – Он запнулся. – Я подумал, как сделать так, чтобы ей не было больно, и вспомнил про снотворное. Мне и раньше приходилось его применять, если я чувствовал жалость к тем, кого казнил. Следующей ночью я подкараулил Клару и прижал к лицу тряпку со снотворным. Она вскрикнула и обмякла. И даже не почувствовала удара, которым я размозжил ей голову.

– Но как же грудина! – прошептал Георг. Его восхищало и в то же время внушало отвращение то хладнокровие, с которым бывший палач рассказывал об убийстве девушки. – Вы вскрыли ей грудину. Зачем?

Иеремия пожал плечами:

– Некоторые видели меня с Кларой. Я боялся, что кому-нибудь полезут в голову ненужные мысли. Одинокий старик, безответная любовь… Поэтому я устроил так, чтобы все решили, будто на нее напал этот оборотень. – Он подмигнул Якобу: – И вы на это повелись.

Георг с неприязнью смотрел на старика.

Так вот что бывает, если казнить сотни людей? До чего больным и бесчувственным может стать человек!

Впервые в жизни профессия палача вызвала у него отвращение.

И все же мне придется однажды стать им…

Дым от отцовской трубки едва ли не целиком заполнил маленькую комнату. В его серых клубах Иеремия походил на призрак из далекого прошлого.

– Вы теперь сдадите меня стражникам? – спросил он в тишине.

– Я не судья, а только палач, как и ты в свое время, – ответил неуверенно Якоб. – Господь свидетель, тебе несладко пришлось в этой жизни. И все-таки я уверен, что перед лицом Господа ты за одно только это деяние будешь каяться вечно. Куда сильнее, чем за многих других, кого тебе пришлось убить. Потому что в этот раз ты действовал по собственной воле. И избрал темный путь.

– Это я и сам знаю, – мрачно ответил Иеремия и вопросительно взглянул на гостей: – Ты вы меня отпустите?

– Пока не знаю, – сказал Куизль.

Он запыхтел трубкой и погрузился в раздумья.

– Это зависит от того, что нам удастся выяснить. Быть может, с твоей помощью. – Якоб резко взглянул на Иеремию: – И ты можешь поклясться, что к другим убийствам не имеешь никакого отношения?

Старик ударил себя в тощую грудь:

– Клянусь всеми святыми и пресвятой Богородицей!

– Ладно, черт с ним. – Якоб отмахнулся. – Все равно мне в этом убийстве многое странным показалось. Запах белены, вскрытая грудина… Мало общего с другими жертвами.

– Но с ними тоже обошлись довольно жестоко, – заметила Магдалена. – Их пытали, четвертовали…

– Оборотень! – прошептал Георг и перекрестился.

– Дьявол, забудьте вы наконец про этого оборотня, чтоб ему пусто было! – вспылил Якоб. – Вы разве не видите, что кто-то нас за дураков держит? Иеремия извлек из этой истории свою выгоду, и кто-то сделал то же самое до него. Вот только кто? И зачем? – Палач нахмурил лоб: – Ну, теперь мы хотя бы знаем, что эта шлюха к остальным жертвам не имеет никакого отношения. Она не вписывалась в общую картину. Если исключить ее, кто тогда остается? Кто…

Якоб задумчиво подошел к шахматной доске, стоявшей на столе.

– Первой жертвой, вероятно, стал этот Георг Шварцконц, – проговорил он, не вынимая трубки изо рта. – Старый советник. – И поставил на доску белую ладью. – Потом – Тадеуш Васольд, тоже старый советник, и старуха Магда Готцендёрфер, вдова влиятельного патриция… – На доску встали вторая ладья и черный ферзь. – Значит, три пожилых человека, связанных в прошлом общей властью.

– Но было еще несколько женщин, сравнительно молодых, – заметила Магдалена. – Эта аптекарша, Адельхайд Ринсвизер, к примеру. Ее муж тоже заседает в Совете. Кроме того, Симон говорил, что еще у одного молодого советника пропала невеста, некая Йоханна Штайнхофер…

Палач поставил к ладьям и ферзю еще двух белых коней.

– Ты погляди-ка, – проговорил он. – Как я и думал. Стоило убрать шлюху, и в игре остались только патриции да их родственники. Должно быть…

Георг прокашлялся.

– Отец, – произнес он едва слышно.

Якоб нетерпеливо повернулся к нему:

– Черт возьми, ну что еще?

– Ты забыл еще одну женщину, – ответил Георг, потупив взор. – Жену простого мельника, Барбару Лойпниц. Ее муж, мельник из Хауптсмоорвальда, уверен, что одна из оторванных рук принадлежала его жене. Она стала второй жертвой после советника Шварцконца.

– Проклятье! – Якоб поставил рядом с фигурами белую пешку. – Значит, не только патриции. А я-то думал, что вот он, проблеск…

– Может, он и есть.

Это Иеремия подал сиплый голос с кровати. По всей видимости, его обожженное лицо болело уже не так сильно. Он поднялся, прошаркал к столу и рассеянно посмотрел на шесть фигур на доске. Потом взял узловатыми пальцами белую пешку и повернулся к Георгу:

– Говоришь, мельничиху зовут Барбара Лойпниц?

Георг кивнул, и старик задумчиво продолжил:

– Я хорошо знал ее отца. Это некий Йоханнес Шрамб. Он был мелким секретарем в Совете, как и несколько других. Но было время, когда я виделся со Шрамбом чуть ли не каждый день.

– И когда же это было? – спросила Магдалена.

Иеремия тяжело вздохнул, прежде чем ответить:

– Это было во время преследований ведьм. Йоханнес Шрамб был секретарем в так называемой ведовской комиссии.

– Ведовской комиссии? – Магдалена наморщила лоб. – Такая же, какую теперь собрали из-за этого оборотня?

– Вроде того, – Иеремия кивнул. – Только те, кто заседал в этой комиссии, решали, кого обвинить в колдовстве и кого следует допросить. Кроме того, они присутствовали на каждой пытке. Горстка людей решала, кому жить, а кому умирать. Ее членов назначил епископ, и никто в городе не мог оспорить их решения.

– Значит, небольшой круг лиц, которые могли вершить судьбы, – пробормотала Магдалена. – Наверняка они чувствовали себя богами… – Она вдруг задумалась и взволнованно показала на другие фигуры: – Постойте-ка! А что, если и остальные жертвы состояли в той комиссии?

– Члены комиссии менялись от одного процесса к другому, – пожал плечами Иеремия. – Хотя кое-кто присутствовал постоянно, так что я хорошо запомнил имена. Георг Шварцконц точно был, как, наверное, и Тадеуш Васольд, и Эгидий Готцендёрфер, супруг Магды. – Он вздохнул. – Но старый Эгидий давно умер. А другие жертвы, конечно же, слишком молоды. Все-таки почти сорок лет прошло.

– А что с этим секретарем, Йоханнесом Шрамбом? – спросил Якоб. – Он еще жив?

Иеремия помотал головой:

– Точно нет. Он уже тогда был далеко не молод. По-моему, он умер лет десять назад от опухоли.

– Однако его дочь была жива до недавних пор, – задумчиво произнес палач и глубоко затянулся. Потом пытливо взглянул на старого управляющего: – А может, у двух других женщин отцы или деды тоже состояли в той комиссии? Как думаешь, удастся нам это выяснить? Если женщины вышли замуж, то, конечно же, сменили фамилию.

Иеремия склонил голову набок.

– Выяснить их девичьи фамилии особого труда не составит. Думаю, в этом нам поможет Бертольд Лампрехт. Будучи трактирщиком, он в Бамберге всех и вся знает. – Он повел плечами. – Но вот состояли их отцы и деды в комиссии или нет…

– Я правильно понял? – перебил его Георг, потеряв терпение. – Вы всерьез думаете, что кто-то целенаправленно выслеживает членов той комиссии? И если их нет в живых, то он принимается за жен, детей и внуков?

– Проклятье, сколько раз тебе повторять, чтобы ты держал язык за зубами, когда взрослые говорят! – вскинулся на него отец и посмотрел так сердито, что Георг сразу притих.

– Ему пятнадцать, почти шестнадцать, отец, – вмешалась Магдалена. – Георг давно уже не мальчик! Кроме того, нам бы следовало его поблагодарить. – Она насмешливо взглянула на брата. – Хотя нянькой он оказался никудышной.

Якоб что-то недовольно пробурчал, но потом все-таки снизошел до объяснения:

– Я уже говорил вам, что существует два варианта. Либо этот оборотень помешанный и убивает без разбора, либо он преследует какой-то план. Если это какой-то план, к чему я теперь склоняюсь, то все убитые связаны между собой. Тут не может быть совпадения. Среди жертв сразу два бывших инквизитора, вдова еще одного такого же и один из секретарей. Другие убитые тоже имеют к этому какое-то отношение. Это и следует выяснить. – Он вновь повернулся к Иеремии: – Ну, так что насчет имен из этой комиссии?

Управляющий устало вздохнул:

– Я ведь уже сказал. Комиссия была не одна, а целое множество. Для каждого процесса набирали новую. Шварцконца и двух других советников я помню, секретаря Шрамба – тоже. А вот что до остальных… – Он помедлил. – При всем желании не вспомню, кто там заседал. Время было суматошное, к тому же столько лет прошло с тех пор… В общем, нужно просмотреть тогдашние списки и выяснить, в каком из них значатся все эти инквизиторы.

– Но зачем нам это делать? – спросил Георг в недоумении.

– Какой же ты дурак все-таки! – выругался отец и с такой силой треснул по столу, что шахматные фигуры попадали. – Если мы выясним, при каком процессе заседали все эти люди, то, может, сумеем предотвратить новые несчастья.

– А ты считаешь… – начала Магдалена.

– А я считаю, что народу в этом списке куда больше, – перебил ее Якоб и показал на свой нос. – И чутье подсказывает мне, что этот наш незнакомец остановится лишь после того, как доберется до конца этого списка.

– Забудьте. Этим спискам сорок лет. – Иеремия покачал головой: – Они, наверное, гниют где-нибудь в епископском архиве. А туда так просто не попадешь и в документах не пороешься. Там стражники на каждом шагу, да и не отыщете вы там ничего. С тем же успехом можно иголку в стоге сена искать.

– Мы проникли в камеру при Старом дворе, проникнем и в архив, – упрямо возразил Якоб. – Всегда есть какой-нибудь выход. – Он показал на Иеремию: – И ты поможешь нам разыскать нужные документы. Я знаю, что палачи зачастую сами распределяют акты. В Шонгау все то же самое.

– А если я откажусь? – спросил Иеремия.

– Если ты откажешься, завтра утром мы представим капитану Лебрехту разоблаченного убийцу, а может, еще и оборотня в придачу.

Иеремия застонал и смиренно поднял руки.

– Ладно, может, я и разыщу документы, если мы окажемся в архиве… Но повторяю, мы туда не попадем. Никогда, забудьте! – Он запнулся. – Разве только…

Тут губы его растянулись в ухмылке.

– Разве что? – спросили Магдалена с Георгом одновременно.

– Ну, возможно, есть один способ, – с довольным видом ответил Иеремия, в то время как остальные не сводили с него пытливых взглядов. – Но он довольно мерзкий. В любом случае, чтобы решиться на него, нужны крепкие нервы.

Палач кивнул:

– Об этом не беспокойся. Нервы у меня крепче корабельных тросов.

* * *

Некоторое время Барбара с Маркусом Зальтером сидели на полу и молчали. В комнате стоял запах гнили и плесени. Ящики и сундуки вокруг были покрыты слоем пыли, про них, похоже, давным-давно позабыли. Рядом с аркой, ведущей в песчаный туннель, была еще одна дверь, с виду относительно новая.

– Где… где мы находимся? – спросила наконец Барбара, когда набралась сил и перестала дрожать.

– Наверное, в кармелитском монастыре, что на Каульберге, – ответил Маркус и показал на свою коричневую рясу. – Во всяком случае, это я отыскал в одном из сундуков. Среди распятий и пологов для алтарей. Но в основном все довольно ветхое.

Барбара заметила темное пятно на боку у драматурга, похожее на кровь. Похоже, он был ранен куда тяжелее, чем она решила вначале.

– Что произошло? – прошептала девушка. – Последний раз я вас видела во внутреннем дворе, сразу после того, как народ хлынул из зала.

– За нами охотились, как за дичью, – ответил Зальтер глухим голосом. – С толстяком Маттеусом расправились еще во дворе. Карл и долговязый Йозеф успели выбежать на улицу. Я… я пытался им помочь. Но все было тщетно… – Он шмыгнул носом и вытер с него кровь. – В конце концов я примчался на Каульберг и забрался в эту нору. – Драматург показал на низкую арку и стоптанную лестницу. – Осмотрелся тут немного… Горожане копают здесь песок для своих многочисленных строек. Им повезло, что еще не обвалилось ни одной шахты и ни одного монастыря.

Барбара с недобрым предчувствием взглянула на потолок, с которого размеренно капала вода.

– Вы сказали, что мы, возможно, единственные артисты, которым удалось спастись от этого безумия? – сказала она наконец. – А как же сэр Малькольм? Неужели его тоже…

Зальтер злорадно улыбнулся:

– Не беспокойся, он всегда выкрутится. Малькольм за всю свою жизнь сыграл столько ролей, что без труда может прикинуться любопытным зевакой или примкнуть к разъяренной толпе. Или что там ему взбредет в голову. За него можешь не тревожиться.

– Чего не скажешь о вас. – Барбара осторожно показала на темное пятно на боку Зальтера. – Вам, по всей видимости, не удалось так легко отделаться.

Маркус отмахнулся:

– А… ерунда. Хотя бы ноги сумел унести, и то ладно. Тебе тоже не помешало бы в рясу переодеться. Чешется невыносимо, зато тепло. А нам, судя по всему, придется тут задержаться. Город, похоже, до сих пор на ушах стоит. Как дьявол с цепи сорвался.

– Скорее уж оборотень, – с горечью ответила Барбара. Потом боязливо посмотрела на Маркуса: – Неужели викарий действительно превратился в оборотня во время нашего представления? Какой у него жуткий вид был! – Она поежилась. – Как же такое могло случиться? Может… может, все это как-нибудь связано с труппой? Сначала шкуры у Матео, а теперь это…

– Не хотелось мне говорить, но есть у меня одно предположение, – ответил Зальтер и мрачно покивал. – Я заподозрил это, еще когда у Матео обнаружились шкуры, а теперь…

– О чем это вы? – взволнованно спросила Барбара.

– Чтобы ты знала, мы не первый раз встречаем оборотня, – начал драматург нерешительно.

Он обхватил себя руками. Похоже, ему было холодно, несмотря на рясу.

– В Кельне и Франкфурте после наших выступлений тоже происходило нечто подобное, – продолжил он мрачно. – Порядочные горожане без всякой причины бросались друг на друга посреди улицы, какой-то бродяга выкрал из колыбели младенца и сожрал, бесследно пропало несколько юных девиц… Я долго сомневался, а три дня назад застал его в повозке, на месте преступления.

– Кого же, ради всего святого? – прошептала Барбара.

– Сэр Малькольм. – Зальтер тяжело вздохнул. – Вообще-то я лишь хотел спросить, какие из костюмов еще следует отдать в починку. В повозке почему-то пахло серой. Когда я сказал об этом Малькольму, он что-то быстро убрал в сундук. Вид у него был очень сердитый. Позже я снова влез в повозку и заглянул в сундук… – Он запнулся, после чего продолжил сдавленным голосом: – В нем лежали серебряная пентаграмма, подсвечник с черными свечами и череп, очень маленький, такой бывает только у ребенка.

– Господи! – выдохнула Барбара. – Сэр Малькольм… колдун?

Зальтер пожал плечами.

– Потом он даже показывал нам подсвечник и пентаграмму. Говорил, что они понадобятся ему, когда мы будем ставить «Фауста». Про детский череп он не сказал ни слова и при этом все время смотрел на меня очень странно. Доказать я, конечно, ничего не могу. Могу лишь сказать, что всякий раз, когда сэр Малькольм задерживается в каком-нибудь городе, там происходят странные вещи.

– А долго вы с ним знакомы? – со страхом в голосе спросила Барбара.

– Лет десять. Я был тогда студентом в Кельне. У меня кончились деньги, и я пребывал в восторге от театра. Вот как ты сейчас.

Драматург улыбнулся, потом вздрогнул и прижал руку к ране на боку. Судя по всему, он испытывал сильную боль.

Барбара показала на кровавое пятно:

– Вы позволите взглянуть на рану? Я в этом немного разбираюсь.

Зальтер смерил ее недоверчивым взглядом.

– Барбара, артистка ты, может, и выдающаяся, но на роль знахарки в таком возрасте явно не годишься.

– Поверьте мне, я действительно кое-что смыслю в этом, – несколько вызывающе ответила Барбара. – Мой отец, как вам известно, палач. Мало кто сравнится с нами в искусстве врачевания.

Зальтер снова вздрогнул – в этот раз Барбара не была уверена, что от боли.

– Черт, я… я и позабыл, – просипел он. – Твой дядя ведь местный палач, верно?

Барбара печально кивнула.

– Почти вся наша семья жила этим жутким ремеслом с незапамятных времен. Отец, дядя, зятья, деды… Мы рассыпаны по всей Германии и все приходимся друг другу родственниками. Поэтому палачи зовут друг друга кумовьями. – Она вздохнула: – Мой прадед был печально известным Йоргом Абрилем, он пытал и отправил на тот свет сотни людей. Может, вы о нем уже слышали.

Зальтер помотал головой и вдруг побледнел еще сильнее.

– Я… – Он хотел что-то сказать, но вновь скривился от боли.

– Так, прекратите валять дурака и покажите мне рану, – распорядилась девушка.

Она решительным движением разорвала на нем рясу. Сбоку на груди сохло пятно крови, еще темной и жидкой в центре. Барбара осторожно осмотрела его.

– Похоже, кто-то зацепил вас кинжалом, – сказала она деловито. – Рана, к счастью, не очень глубокая. Но ее нужно скорее обработать, иначе она может воспалиться.

Барбара оторвала лоскут от своего платья и огляделась. В углу комнаты нашелся бочонок церковного вина.

– Не знаю, какое оно теперь на вкус, – сказала она, выдернув пробку и обмакнув в вино лоскут, – но чтобы очистить рану, все лучше грязной воды.

Девушка принялась осторожно счищать кровь. Когда рана стала более-менее чистой, Барбара достала из сундука одну из ряс, разорвала на длинные полосы и наложила повязку. Маркус за все это время не произнес ни слова, только шипел время от времени, когда боль становилась слишком сильной.

– Это все, что я сейчас могу сделать, – сказала Барбара. – Но завтра утром мы можем вместе отправиться к моему дяде…

Зальтер горько рассмеялся, но вскоре его смех перешел в кашель.

– Ты с ума сошла? – прохрипел драматург. – Если эти дурни хоть немного соображают, то уже догадались, что ты племянница местного палача. Тебя давно разыскивают! Или никто в городе тебя не знает? Кто-нибудь видел тебя, прежде чем ты вышла на сцену?

– Я… не знаю, – ответила Барбара нерешительно. Она вдруг почувствовала себя совершенно беззащитной. – Я была несколько раз с сестрой на рынке. Конечно же, меня знает Катарина, невеста дяди Бартоломея. Потом еще Иеремия, управляющий в трактире «У лешего»…

– В трактире, наверное, давно все вверх дном перевернули, – перебил ее Зальтер. – Там ведь разместилась наша труппа. И этого Иеремию наверняка допросили насчет нас. – Он внимательно взглянул на Барбару: – Думаешь, он станет молчать перед стражей, если дело коснется его собственной жизни?

– Господи, я не знаю! – всхлипнула Барбара. – Думаю, нет. Но это значит… что я теперь не смогу вернуться к родным!

– Во всяком случае, до тех пор, пока они находятся в доме твоего дяди. – Маркус решительно кивнул. – После всего, что случилось этой ночью, нам с тобой нельзя просто так показываться в Бамберге. Нас, наверное, вся стража разыскивает.

– Но как нам теперь быть? – Барбара чуть ли не кричала. – Я хочу обратно к семье!

Зальтер погладил ее по волосам:

– Я что-нибудь придумаю, Барбара. Обещаю. Но для начала нам надо поспать. Вот увидишь, завтра все будет лучше.

Барбара ему не поверила. И все-таки она влезла в одну из монашеских ряс и положила голову Маркусу на колени. Драматург напевал ей какую-то песенку, грустно и монотонно, однако это немного ее успокоило.

В скором времени Барбара уснула от усталости и скорби.

 

14

2 ноября 1668 года от Рождества Христова, утром в доме палача

Следующим утром, когда Куизли собрались в общей комнате, настроение у всех было подавленное, и в то же время в воздухе чувствовалось напряженное ожидание. До сих пор у них даже не было времени, чтобы поговорить. В комнате наверху спал израненный Матео. После сдобренного травами вина, которым Якоб напоил его накануне, юноша успокоился и пока не просыпался – счастье, недосягаемое для большинства присутствующих. Лица у всех были бледные, темные круги под глазами свидетельствовали о напряженных днях и ночах.

Теперь все сидели, погруженные в раздумья, вокруг большого пошарпанного стола. Петер и Пауль играли у городского рва в прятки с соседскими детьми. Родители их новых приятелей были грязными могильщиками и не имели ничего против такого знакомства.

Магдалена потерла усталые глаза. Она очень надеялась, что Барбара вернется к ним после ночного переполоха. Но младшая сестра так и не появилась ни у старого Иеремии, ни в доме Бартоломея. Симон все-таки вернулся далеко за полночь. Бартоломей встретил измотанного цирюльника недалеко от церкви Святого Мартина. Вместе с другом Самуилом тот доставил одержимого, но уже неподвижного викария домой и там некоторое время понаблюдал за ним. Магдалена с облегчением узнала, что никакой оборотень ее мужа не кусал. Но то, что Симон рассказал о жутком преображении Себастьяна Харзее, повергло ее в ужас. Неужели человек и в самом деле мог превратиться в чудовище на глазах у множества свидетелей?

– Прошлой ночью весь город точно спятил, – сказал Бартоломей, который все это время молча ел кашу из общей миски.

Он только что вернулся из городской тюрьмы, куда ходил на разведку.

– Ну, по крайней мере, стражники взяли все под контроль, – продолжал палач с надеждой в голосе. – Этих малолетних извергов всех до одного разогнали по домам. Но, как говорят, этой ночью убили по меньшей мере двух артистов, а потом ради всеобщей потехи повесили, как мертвых котят. Теперь никто не признаёт вину, а у капитана Лебрехта, видимо, есть дела поважнее, чем разыскивать виновных. – Он тяжело вздохнул. – Остальные артисты сидят в тюрьме. Наверное, скоро мне самому придется ими заняться.

– А… Барбара тоже среди них? – спросила Магдалена, запинаясь.

Сердце у нее забилось вдвое быстрее. Симон уже рассказал ей и остальным, что Барбара накануне участвовала в представлении. Отец постанывал и с хрустом сжимал кулаки, но в целом вел себя на удивление спокойно.

Бартоломей помотал головой:

– Барбары нигде нет. Как и некоего Маркуса Зальтера, кстати. Этот пачкун, видимо, пишет пьесы, или переписывает, или что там еще… – Он принял суровый вид. – А вот их режиссеру, этому Малькольму, не позавидуешь. У него в сундуке, в потайном отделе, нашли колдовские принадлежности. Пентаграмму, черные свечи и человеческий череп. Теперь говорят, что он заклинал с их помощью оборотней.

– Сэр Малькольм, наверное, использовал их в одном из представлений, – предположила Магдалена. – Может, для «Доктора Фауста», пьеса ведь про колдовство…

– И зачем прятать все это в тайник? – Бартоломей нахмурился: – Не знаю. Как бы то ни было, Совет не верит ни единому его слову. – Он повернулся к Симону: – Ты же был на вчерашнем представлении. Может, этот Малькольм вел себя как-нибудь странно?

– Э… да вроде нет.

Фронвизер поднял голову, вид у него был задумчивый. Он как раз листал книгу из маленькой библиотеки Бартоломея.

– Не думаю, что одержимость Харзее как-то связана с труппой, – продолжил он. – Должно быть, это какое-то редкое заболевание. Бедняга весь парализован, только веки дергаются. Если это оборотень, то довольно жалкий… – Цирюльник устало потер виски. – Странно только, почему эта болезнь, если дело в ней, наступила именно в тот момент, когда все заговорили об оборотнях. – Он вздохнул и отодвинул книгу. – Я полночи ломал над этим голову. Но здесь книги только по ветеринарии. Они мне ничем не помогут, к сожалению.

– Не вздумай пренебрегать «Гиппиатрикой» Цехендёрфера, – вмешался Якоб. – Это одна из лучших книг по медицине, когда-либо написанных.

– Да, если речь идет о вздутиях у лошадей или треснутых копытах, – возразил Симон. – То же самое можно сказать о замечательных работах по уходу за собаками, их разведению и дрессировке. К сожалению, наш случай несколько сложнее, ведь дело касается человека…

– У зверей есть чему поучиться, – отозвался Бартоломей. – Например, скромности и смирению.

Якоб хотел что-то добавить, но сидящий рядом Георг положил ладонь отцу на руку.

– Согласен, мы любим поспорить, – сказал он твердым голосом. – Но сейчас на это нет времени. Давайте лучше подумаем, помогут ли нам сведения, которыми поделился вчера Иеремия. Теперь, когда Барбара пропала, нужно во что бы то ни стало ее разыскать. Все прочее не имеет значения.

Якоб удивленно посмотрел на сына. Очевидно, неожиданная самоуверенность Георга сбила его с толку.

– А ты, черт возьми, прав, – сказал он уже не так резко. Потом показал на потолок: – С другой стороны, наверху лежит парень, в которого влюбилась Барбара. А друзья его сидят в тюрьме и дожидаются казни. Что скажет Барбара, если ее собственный дядя, может, уже завтра отправит их на тот свет? Ну? – Он посмотрел на Бартоломея, и тот ответил ему хмурым взглядом. – Об этом вы задумывались?

Несмотря на серьезность положения, Магдалена невольно усмехнулась. Она знала, что отца подстегивало безмерное любопытство. Он, несомненно, хотел выяснить, что же на самом деле творилось в Бамберге. Иначе просто спать не сможет.

– Может, вы еще раз обобщите все, что рассказал вам Иеремия ночью? – попросил Симон палача. – Признаюсь, я так и не разобрался во всем до конца.

Якоб прокашлялся и, не вдаваясь в подробности, рассказал о судьбе Иеремии и его бытности палачом Михаэлем Биндером во время преследования ведьм. Не забыл он упомянуть и про юную проститутку, убитую стариком. Бартоломей между тем задумчиво пожевывал щепку, которую отломал от полена.

– Я кое-что слышал про этого Михаэля Биндера, – перебил он брата, не вынимая щепки изо рта. – Он, судя по всему, неплохим палачом был. Те, кто помоложе, думают иногда, что я его сын, ведь должность переходит по наследству. Как бы то ни было… – Он пожал плечами. – Если закон еще имеет силу в этом городе, то этого Иеремию следует повесить. Не сказал бы, что это доставит мне удовольствие, но ничего другого, наверное, не остается.

– Я дал ему слово, что мы не выдадим его, если он нам поможет, – возразил Якоб. – Ты только взглянул бы на него, это же калека! Господь сам воздал ему за его деяния. Иеремия хочет искупить свои грехи. И старые в том числе… – добавил он мрачно.

– Это когда он пытал собственную возлюбленную? – Симон поежился. – Такого не искупить. Даже Господь тут бессилен.

– Ты что тут вообще несешь?! – Якоб внезапно вскочил и с ненавистью уставился на Симона; он, словно темная туча, навис над зятем. – Куда тебе, цирюльнику никчемному, понять, каково приходится нам, палачам? Ты когда-нибудь причинял страдания кому-то другому только потому, что должен? Потому что тебя ждет голодная семья, а самого тебя забьют камнями, если откажешься? Ты кому-нибудь накидывал петлю на шею, в то время как бедняга плачет и молит тебя? Под алчными взглядами своих благочестивых сограждан? Знаешь, каково это?

– Нет, вы правы, я… я не знаю, – робко ответил Симон. – Я всего лишь цирюльник, которому хочется лечить людей.

– Которому позволено лечить людей, – проворчал палач и снова сел. – А теперь продолжим. Георг прав. Сейчас нам действительно есть что обсудить.

Он поделился своим предположением, что всех жертв связывало общее прошлое. Много лет назад они, их мужья или родственники заседали в одной комиссии, которая вершила судьбы людей и решала, кого подвергнуть пыткам и отправить на костер.

– Если нам удастся отыскать документ, где значатся члены той комиссии, то, возможно, мы сумеем предотвратить другие несчастья, – закончил Якоб. – В этом списке, вероятно, есть и другие люди. А главное, там записаны имена обвиняемых.

– С тех пор сколько лет прошло! – вмешался Бартоломей. Он швырнул щепку в открытую печь. – Ты и в самом деле считаешь, что тому, кто все это устроил, есть дело до тех событий?

– Не знаю. Но с удовольствием выяснил бы. И в этом нам поможет Иеремия. – Якоб понизил голос и наклонился к Симону и Бартоломею: – Старик рассказал нам о полуразрушенном туннеле, который ведет из собора в расположенный рядом архив. Когда-то давно собор, видимо, был обращен в другую сторону, куда-то на север. С тех пор и сохранился этот проход. Правда, там не все так чисто… Туннель представляет собой древнюю крипту, там куча костей и черепов. – Он осклабился. – Черепа мне по душе! Они, по крайней мере, ничего уже не расскажут.

– После всего, что мы устроили вчера в Старом дворе, на соборной площади стражников тьма, – заметила Магдалена. – Ты и впрямь думаешь, что мы сможем просто взять да и войти в собор, а потом и этот туннель, и чтобы никто нас не остановил?

Палач кивнул:

– Я тоже сначала так подумал. Но потом меня осенило: сегодня же День поминовения! В Бамберге, как и в Шонгау, всегда проходит месса в память по усопшим. Народу там, как на Пасху… – Он решительно оглядел сидящих за столом. – Если сделаем это во время службы, в толчее никто и не заметит. Нужно только вернуться вовремя.

– Вы хотите в день усопших спуститься в крипту, полную костей? – выдохнул Симон. – Не знаю, как я…

– А кто сказал, что ты, трусишка, нужен мне там? – проворчал Якоб. – Отправляйся к своему одержимому викарию. Может, выяснишь что-нибудь касательно нашего дела… – Он покачал головой: – Нет, туда мы пойдем вдвоем с Иеремией. Остальные в это время поищут Барбару. Я все-таки надеюсь, что она спряталась от этого безобразия в каком-нибудь хлеву или сарае. Позднее я к вам присоединюсь, если…

Тут кто-то забарабанил в дверь, и в следующий миг в комнату влетела Катарина. Лицо у нее было бледным, как у покойника, пышные темные волосы взъерошены. На ней по-прежнему был чудесный наряд со вчерашнего представления, но уже покрытый пылью и грязью улицы.

– Барт! – выпалила она. – Ты… ты должен помочь мне! Отец… он пропал. О Господи…

Женщина привалилась к стене и разрыдалась. Магдалена взялась ее утешить. Она подвела Катарину к столу, усадила поближе к печи, взяла ее дрожащие руки в свои и мягко спросила:

– Что произошло?

– Эта не свадьба, а… а сплошное проклятие! – выдавила Катарина. – С тех пор как мы с Бартоломеем решили пожениться, и начались все эти ужасные события! Может, викарий был прав, когда запретил нам праздновать… А теперь он и сам стал оборотнем! Господи, зачем… ну зачем я только связалась с палачом? Вот оно, наказание!..

– Ты что за вздор там несешь, женщина? – вскинулся Бартоломей. – Тебя, должно быть, дьявол по башке треснул! – Он попытался умерить тон. – Я пропущу все это мимо ушей, потому что вижу, что ты просто вне себя. Только скажи наконец, что с твоим отцом?

– Я… я потеряла его из виду вчера вечером, после того жуткого происшествия, – начала Катарина с дрожью в голосе; она уже немного успокоилась. – Мы стояли во дворе, все вокруг кричали, проталкивались к выходу и вклинивались между нами. И вдруг отец пропал! Я… я еще подождала его немного, но он как сквозь землю провалился. В конце концов я пошла домой в надежде встретить его там. Но и дома его не оказалось. Его просто не оказалось там! – Она снова залилась слезами. – Я ждала его до утра, но он так и не вернулся. Никто не знает, что с ним случилось. Может…

Последующие слова вновь перешли в рыдания. Магдалена задумчиво посмотрела на Симона. Тот понимающе кивнул. Он уже рассказал всем о причудливом поведении Иеронима Хаузера. Катарина тоже как-то упоминала, что в последние дни отец вел себя довольно странно.

– А ты не замечала вчера за своим отцом чего-нибудь необычного? – спросила Магдалена у Катарины.

Та подняла на нее растерянный взгляд.

– Ну, он… он был очень напуган, – пробормотала она. – Без конца оглядывался во время представления, как будто очень боялся увидеть кого-то. Но когда я спросила его об этом, он не ответил… – Катарина робко огляделась. – Так вы думаете, его забрал этот оборотень?

– Надумать можно много чего, – мрачно ответил Якоб. – Я хочу знать точно. Поэтому не теряйте времени и отправляйтесь искать Барбару и отца Катарины. Слишком уж много народу пропало в этом городе… – Он поднялся и хрустнул пальцами. – А я, как порядочный христианин, пойду к мессе. И восславлю Господа, если хоть на шаг подберусь ближе к истине.

* * *

В скором времени Симон уже спешил по улицам Бамберга к церкви Святого Мартина, возле которой жил викарий. Жилище его представляло собой обыкновенный дом, стоявший вплотную к церкви и связанный с нею проходом. Симон подошел к двери и увидел, что кто-то начертил в грязи большую пентаграмму. На дверной ручке висел пучок зверобоя, который, согласно древнему преданию, защищал от ведьм, демонов и злых духов.

Цирюльник осторожно огляделся. Некоторые из прохожих опускали головы и старались держаться подальше от дома, словно боялись заразиться. Симон был в своей старой одежде – роскошный наряд, который одолжил ему Самуил, сильно пострадал после нападения одержимого викария. Что ж, по крайней мере, теперь он не выделялся из толпы на площади перед церковью…

Колокола громким и протяжным звоном созывали горожан в собор, на День поминовения усопших. А сегодня народу там соберется немало, Симон в этом не сомневался. Он по опыту знал, что в такое время, как сейчас, люди особенно нуждались в утешении церкви.

«И конечно же, они надеются на вдохновенную, будоражащую проповедь, – подумал он. – Ненависть и страх перед сатаной всегда держали народ в узде».

Фронвизер осторожно постучал в дверь, и ему почти сразу открыл Самуил. Лейб-медик был небрит и бледен – похоже, он всю ночь провел у больного. Сквозь приоткрытую дверь на Симона повеяло насыщенным ароматом ладана.

– Проходи, – устало сказал Самуил и отступил в сторону. – Его состояние особо не изменилось. Из прислуги, к сожалению, остались только лакей и толстая служанка, с которыми ты познакомился еще вчера. Остальные со страху разбежались. Так что придется тебе отказаться от утренней порции кофе.

Симон улыбнулся:

– Как-нибудь перенесу. Хотя признаюсь, это черное варево помогает мне в раздумьях. Я полночи голову ломал, пытался найти разумное объяснение этой чертовщине…

Они поднялись по лестнице на второй этаж и оказались в темном коридоре с множеством дверей и стенами, увешанными образами святых. Симон уже знал, что комната больного находилась в самом конце коридора, но он отыскал бы ее даже с завязанными глазами. Чем ближе они подходили к комнате, тем сильнее, чуть ли не до тошноты, становился запах фимиама.

– Только не удивляйся обстановке, – предупредил Самуил, открывая высокую дверь. – Это не моих рук дело. Но служанка, эта суеверная карга, настояла на этом. А то и она, чего доброго, сбежала бы.

Они вошли в затемненную комнату, и Симон сразу почувствовал запах смерти – сочетание ладана, жженых трав, пота, испражнений и хвори, знакомое по многочисленным посещениям больных. Как и перед входом, на полу была начертана большая пентаграмма, по углам кровати висели пучки зверобоя, и по стенам висели распятия всевозможных размеров. Окна были завешены плотным холстом.

В углу, уронив голову на грудь, сидела пожилая служанка. По всей видимости, она спала.

Самуил кашлянул, и старуха встрепенулась. Она взвизгнула и едва не упала в обморок, но потом разглядела в полумраке знакомых людей и облегченно перекрестилась.

– А, это вы, – вздохнула она. – Я уж думала…

– Не бойтесь, оборотни крайне редко пользуются дверьми, – перебил ее Самуил. – Чаще они с ревом врываются в окно. Вы же сами говорили об этом вчера, забыли? – Он показал на дверь. – Хорошо, Агата, можете отправляться на мессу. Мы сами позаботимся о больном.

Служанка с благодарностью кивнула и выскользнула из комнаты. Как только за ней закрылась дверь, Самуил бросился к окну и сорвал полотно.

– Ханжа чертова, – ругнулся он. – Думает, видимо, что сможет таким образом отгородиться от нечистых сил…

Яркий утренний свет ворвался в комнату, и только тогда Симон разглядел викария. Под бесчисленными одеялами Себастьян Харзее походил на маленькую куклу. Впечатление усиливалось восковым оттенком его лица. Симон запоздало сообразил, что причина в том, что все мускулы лица у викария свело судорогой. Единственное, что еще сохраняло подвижность, это глаза, бегающие, как у настороженной мыши. С уголка рта тонкой нитью стекала слюна.

«Он видит нас, несомненно! – пронеслось у Симона в голове. – И слышит тоже, наверное… Жуткое состояние! Он как заживо погребенный».

– Ночью он еще дрожал и даже пару раз шевельнулся, – сказал Самуил, откинув одеяла и открыв взору бледное тело викария, одетое лишь в тонкую ночную рубашку. – Но несколько часов назад его парализовало окончательно. Только глазами вращает, причем довольно злобно.

– А что с зубами? – спросил Симон. – Вчера они были такие длинные и острые на вид… Ты их осмотрел?

Самуил кивнул.

– Вполне нормальные зубы. Думаю, причина была в том, что судорогой ему растянуло губы и ближайшие к ним мускулы. Меня больше занимает реакция, которую мы наблюдали еще вчера…

Доктор взял кувшин воды и подошел к кровати так, чтобы викарий его увидел. По телу Харзее внезапно пробежала дрожь. Он не мог двигаться, но взгляд его ясно выражал отвращение. Каждая жилка в его теле, казалось, готова была разорваться. На губах выступила белая пена. Самуил отставил кувшин на стол, и викарий заметно успокоился.

– Он действительно боится воды, – прошептал Симон.

– Любой жидкости, – поправил его лекарь. – Как я уже сказал, чрезвычайно интересно. Сколько я занимаюсь медициной, а такого еще никогда не видел… – Он вздохнул и тряпкой вытер пену с лица Харзее. – Сегодня утром Агата обрызгала его святой водой – так бедняга дергался, как рыба, выброшенная на берег. Теперь старуха, конечно, твердо убеждена, что викарий стал оборотнем.

– И бросился он на меня, кстати, прямо как волк, – заметил Симон. – Что это за ужасная болезнь, от… – Он вдруг замолчал.

– Что такое? – спросил растерянно Самуил.

Фронвизер не ответил. Он склонился над больным и торопливо осмотрел его шею. Ранка от укуса так и не зажила, и вокруг нее по-прежнему краснел тонкий обод. В голове заученной молитвой повторялись слова Бартоломея:

Человеку есть чему поучиться у зверей, господин цирюльник. Например, покорности и смирению…

Колокола за окном вдруг смолкли, и наступила почти зловещая тишина.

Есть чему поучиться у зверей…

– Какими же мы были глупцами! – пробормотал наконец Симон. – Полными идиотами! Это все время было у меня перед носом.

– Ты это о чем? – спросил Самуил. Он тоже подошел к больному и взволнованно смотрел на цирюльника. – Если ты нашел разгадку, то рассказывай, не томи!

Тот ухмыльнулся:

– И сколько же кофе я за это получу?

– Да хоть целый амбар, если я смогу раздобыть столько, вымогатель! За что Господь наказал меня таким наглым другом? – Самуил вознес руки к потолку. – Давай же, выкладывай!

Симон еще раз бросил взгляд на викария. Тот, казалось, уставился на цирюльника, и в глазах его читалась ненависть вперемешку с беспредельным страхом. На подушку с уголка рта снова потянулась ниточка слюны.

Потом Симон озвучил диагноз.

* * *

Закутанный в простой широкий плащ, в надвинутом на лицо капюшоне, Якоб шагал к соборной площади. Заморосил мелкий дождик, поэтому внешность палача не бросалась в глаза. Его почти никто не знал в этом городе, и все-таки он старался привлекать как можно меньше внимания. Правда, Куизль понимал, что при его росте в шесть футов задача эта была не из легких.

Народ уже стекался к собору. Многие перед этим навещали могилы покойных родственников и оставляли там свежевыпеченный хлеб в форме оленя или маленького человечка – так называемые поминальные хлебы. В День поминовения, как гласили предания, мертвые поднимались из чистилища в поисках отдохновения. Якоб надеялся, что их души не станут донимать его в крипте.

Палач огляделся и сразу отыскал в толпе Иеремию. Как они и договаривались, старик ждал его у восточного портала перед собором. Он тоже надел неприметный плащ с широким капюшоном. Памятуя о безобразном лице Иеремии, Куизль счел такое решение весьма разумным.

– Народу-то – прямо не протолкнуться, – проворчал он, подойдя к калеке.

Иеремия хихикнул:

– Чуют гнев Господень. Страх с незапамятных времен гонит людей в церковь. Во время охоты на ведьм было точно так же… – Он поманил палача. – Давай войдем вместе с толпой, так мы привлечем меньше внимания. – И поспешил к дверям.

Они вошли в собор и примкнули к длинной веренице верующих. В каком бы городе ни доводилось бывать Куизлю, он всегда поражался пышному убранству церквей, и в особенности соборов. Вот и здесь всюду стояли дорогие статуи святых, епископов и мучеников. Алтари были украшены позолотой, вокруг массивных саркофагов выстроились серебряные и золотые канделябры. Сквозь высокие витражи на многочисленные колонны, арки и ниши внутрь лился яркий утренний свет.

«И пусть снаружи наступит конец света, – подумал Куизль. – Главное, что в церкви открывается окно в рай. Тогда нынешняя жизнь кажется уже не такой жалкой…»

Они миновали очередную статую – королевского всадника на сером жеребце, – и вскоре их обступили погруженные в молитвы женщины преклонных лет, согбенные старцы и молодые люди с детьми, которых тоже было предостаточно. Все толкались у скамей в центральном нефе. Впечатление складывалось такое, словно весь Бамберг собрался на мессу. Среди колонн клубился дым от ладана, над толпой лились низкие гипнотические звуки органа. Некоторые из прихожан стояли на коленях между скамьями, прямо на холодном полу, и по-прежнему держали в руках пустые корзины из-под хлеба, которым одаривали усопших родственников на городских кладбищах.

Куизль посмотрел вперед и заметил, что здесь, в отличие от церкви в Шонгау, было сразу два клироса с алтарями, с западной и восточной сторон. Иеремия заметил его взгляд.

– Сегодня служба будет у восточного алтаря, – объяснил он вполголоса. – Нам это на руку. Наш проход расположен в противоположной стороне. Может, никто на нас и не посмотрит, будем надеяться.

Они протиснулись сквозь толпу и заняли места на одной из последних скамей. Орган умолк, и в сопровождении причетников с кадильницами появился облаченный в мантию генеральный викарий, замещавший Себастьяна Харзее. Прихожане поднялись. Священник начал с приветствия на латыни, но после отступил от привычного порядка службы и с серьезным выражением обратился к верующим.

– Братья и сестры, – начал он с дрожью в голосе. – Все вы знаете, что наш дражайший викарий Харзее пал… – он запнулся и перекрестился. – Пал жертвой оборотня. Как я слышал, душа его до сих пор борется со скверной. Помолимся же за него.

Люди встали на колени и забормотали молитвы. Кто-то плакал, другие покачивались, словно в трансе, взад и вперед. Чтобы не привлекать к себе внимания, Куизль тоже зашептал молитву. Из рассказов Симона он знал, что викарий был коварным ханжой и горожане терпеть его не могли. Но теперь они оплакивали его, словно агнца божьего.

Наконец викарий продолжил проповедь:

– Если я и стою здесь, – говорил он с чувством, – то в нерушимой надежде, что скоро все страдания, что обрушились на наш город, останутся позади. Как я слышал, наш высокочтимый епископ собирается на корню истребить эту скверну. Уже схвачены некоторые из горожан, обвиненных в гнусных деяниях. Я призываю каждого из вас внести свою лепту в наше избавление. Оглянитесь вокруг! Ведьмы, злые духи и колдуны часто скрываются в обличье милейших людей. Да, возможно, это кто-то из ваших соседей…

Рядом с Куизлем охнул старый Иеремия.

– Не могу больше слушать эту ересь, – прошептал он. – Вот с этого все и начинается… Нам и так надо спешить. Служба продлится около часа, за это время нам нужно обернуться. Так что давай начнем.

В то время как прихожане снова опустились на колени и склонили головы, Иеремия и Якоб тихо встали и, стараясь привлекать как можно меньше внимания, направились в восточную часть собора. В черных плащах и надвинутых на лица капюшонах они походили на странствующих францисканцев. Поэтому никто не заметил, как они миновали алтарь и прошли в северо-западную часть поперечного нефа. Здесь не было ни души, лишь доносилось приглушенное бормотание верующих. Иеремия прихватил на ходу две зажженных свечи и протянул одну из них своему спутнику.

– Они нам скоро пригодятся, – шепнул он. – Идем, сейчас самое время!

К тому времени, когда прихожане затянули хорал, Иеремия подвел Якоба к лестнице, уходящей, казалось, под западный алтарь. Спустившись вниз, они оказались перед запертой дверью.

– Ну а дальше? – нетерпеливо спросил Куизль.

Иеремия с ухмылкой достал связку ржавых ключей.

– Твое счастье, что, кроме клинка, я сохранил еще кое-какие мелочи из своей прежней жизни. Прежде чем эти фанатики выстроили Ведьмин дом, допросы часто проходили при Старом дворе. За бесконечными пытками я стал чуть ли не самым востребованным человеком в соборной крепости. Во мне нуждались и знали мне цену. Поэтому и выдали эту связку. С нею я мог беспрепятственно пройти, куда бы мне ни вздумалось.

Старый палач хихикнул и позвенел связкой.

– Во мне нуждались, но видеть меня не желали. Слишком много патрициев уже отправилось на костер. Всякий раз, когда я проходил через главные ворота, каждая собака в городе понимала, что опять по ком-то зазвонил колокол. И в какой-то момент они решили, чтобы я ходил незамеченным. Как раз через собор… Давай, пошли.

Он отворил дверь и провел Куизля в квадратную комнату, расположенную, вероятно, прямо под западным алтарем. По всему полу валялись, мешаясь под ногами, обломки, гнилые доски и старые, затверделые мешки раствора.

– Давным-давно здесь, видимо, находилась крипта прежнего собора, – пояснил Иеремия. – Во время строительных работ ее снова раскопали. Но надземную часть потом облагородили, а про эту позабыли. На наше счастье…

Он перебрался через обломки и остановился у низкой арки, перед которой громоздилась куча камней и балок. Пыхтя и отдуваясь, старик принялся разбирать завал.

– Давай, здоровяк, помогай! – поторопил он Куизля. – Здесь лет тридцать никто не прибирался.

Палач раскидывал тяжелые камни, словно те были из гипса. В скором времени проход оказался свободен, и перед ними открылся узкий темный коридор.

– Сейчас будет самая неприятная часть нашей прогулки, – сообщил Иеремия и взял свою свечу, которую поставил на один из обломков. – Только следи, чтобы огонек не погас, иначе будет жутковато.

Он снова хихикнул, после чего перебрался через оставшиеся в проходе глыбы и шагнул в тесный коридор. Куизль последовал за ним. Ему пришлось пригнуться, чтобы не удариться головой.

Туннель тянулся сначала строго прямо. С потолка свисали клочья паутины и постоянно липли Куизлю к лицу. Он почти ничего не видел, свет от свечи рассеивал лишь небольшой клочок темноты. Палач то и дело врезался в потолок или стены, поднимая вихри пыли.

– Осторожнее! – шикнул Иеремия и показал на стены, покрытые сырой плесенью и селитрой: – Не хватало, чтоб в крипте стало двумя обитателями больше.

Якоб осторожно огляделся. Только теперь он заметил, как обветшали стены коридора. Кроме того, палач обратил внимание на отдельные ниши, которых до сих пор не замечал во мраке. Оттуда на него таращились пустыми глазницами черепа. Среди них лежали разломанные кости, а иногда и поросшие мхом грудные клетки. Чем дальше они продвигались, тем чаще попадались им такие ниши. Вскоре непрошеные гости оказались окружены бесчисленными покойниками, словно дожидавшимися вечной жизни в этих каменных мешках. Якоб невольно вспомнил, что сегодня за день.

Этим грешным душам, наверное, давно никто не приносил поминального хлеба… И все-таки поднимутся они сегодня из чистилища или нет?

– Сейчас мы находимся предположительно в старейшей части Бамберга, – прошептал Иеремия. – Еще задолго до того, как король Генрих Второй, последний из династии Оттонов, построил здесь первый собор, на этом холме стояла крепость. Никто не знает, сколько пролежали здесь эти кости. Возможно, среди них есть кое-кто из первых графов Бабенбергеров… Страшные, должно быть, были люди.

– Мне нет дела до того, кто здесь покоится, разве только они преградят нам путь своими костями, – проворчал в ответ Куизль.

Он показал вперед. Кости в одной из ниш, вероятно, лишились опоры. Посреди туннеля грудились черепа и толстые бедренные кости и загораживали проход.

– Ну что за свинство! – прошипел Иеремия. – Как я уже сказал, здесь давно никто не прибирался. Видимо, за последние лет двадцать об этом туннеле забыли окончательно. Что ж, тем лучше для нас…

Он расшвырял ногой кости и с хрустом прошел по останкам. Потом вдруг наклонился и поднял с пола череп. В затылке зияло отверстие величиной с кулак.

– Взгляни, – со знанием дела обратился Иеремия к Якобу. – Как думаешь, любезный брат и коллега, чем его так? Может, булавой или кистенем…

– Ты, кажется, говорил, что у нас только час? – перебил его Куизль. – Так что прекращай валять дурака и пошли. Или сразу можешь рядом прилечь.

Иеремия вздохнул и, отшвырнув череп, двинулся дальше. Им еще дважды пришлось перебираться через костяные нагромождения, пока туннель не окончился винтовой лестницей. Поднявшись по стоптанным ступеням, они оказались перед ветхой дверью, поросшей паутиной.

– Слава Богу, дверь еще сохранилась! – с облегчением сообщил Иеремия. – Теперь-то я могу сказать тебе. Я опасался, что ее успели замуровать за это время.

Он вынул связку ключей и стал возиться с замком.

– Видно, давненько ее никто не смазывал. Даже не знаю, получится ли…

– Дай попробую.

Куизль оттеснил Иеремию, с хрустом провернул ключ в замке и навалился на дверь. Та отворилась с душераздирающим скрипом.

– Господи, не так громко! – взмолился Иеремия. – Я, конечно, надеюсь, что все сейчас в соборе. Но кто ж знает этих бледных помешанных архивариусов, что им в голову взбредет…

Они оказались в обшитом досками вестибюле. Иеремия снова запер дверь, и она стала почти незаметной между деревянными панелями. Только замок указывал на потайной проход.

– Направо – зал заседаний, – прошептал Иеремия, – налево – епископский архив. Пойдем быстрее, у нас не так много времени!

Он прошел налево, и вскоре они оказались в широком коридоре, обставленном с обеих сторон полками и шкафами, забитыми пергаментными свитками, тетрадями и кипами старых бумаг. Куизль не мог разглядеть в тусклом свете, насколько далеко тянулся коридор, но он казался ему бесконечно длинным.

– Проклятье, как нам отыскать здесь один-единственный документ? – выругался палач. – Иголку в стоге сена и ту легче найти.

– Я бы так не сказал, – ответил Иеремия. – Инквизиторы тогда были хоть и жестокими, но при этом очень ответственными. Мне самому доводилось приносить сюда протоколы с допросов. Здесь все упорядочено по годам. Посмотри сам.

С этими словами старик прошел вдоль стеллажей, после чего остановился и показал на крошечный латунный значок, прибитый сбоку к одной из полок. На нем стояло число 1625.

– Времени у нас немного, – предупредил Иеремия. – Когда колокола отзвонят следующий час, нам придется возвращаться. Поэтому начнем. Как думаешь, в каком году это могло произойти?

– Черт подери, откуда мне знать? – вспылил Якоб. – Ты же был тогда палачом!

– Не кипятись, ты прав. – Иеремия примирительно поднял руки, потом почесал свой уродливый нос. – Ладно, дай подумать… Первая большая волна преследований прокатилась, кажется, в шестьсот двенадцатом, но я тогда был еще мальчишкой. Палачом в те годы был мой отец. Значит, это случилось позже, когда нынешние жертвы или их предки уже заседали в комиссии… Ты взял с собой список?

Куизль кивнул и вынул из кармана сложенный лист бумаги. Он еще утром записал туда имена всех жертв предполагаемого оборотня. В списке значилось шесть имен:

Георг Шварцконц

Тадеуш Васольд

Магда Готцендёрфер

Барбара Лойпниц

Йоханна Штайнхофер

Адельхайд Ринсвизер

– Давай посмотрим, – пробормотал Иеремия. – Значит, первые две жертвы действительно были тогда инквизиторами, я в этом уверен. Как и Эгидий Готцендёрфер, супруг покойной Магды Готцендёрфер. Барбара Лойпниц была дочерью Йоханнеса Шрамба, бывшего секретаря…

– Это нам уже известно, – нетерпеливо перебил его Куизль и ткнул узловатым пальцем в остальные имена: – Что с Йоханной Штайнхофер и Адельхайд Ринсвизер? Ты что-нибудь выяснил на их счет?

– А ты как думаешь? – Иеремия ухмыльнулся: – Как и обещал, я расспросил трактирщика Лампрехта из «Лешего». Сделал вид, что сочувствую бедным женщинам, и спросил об их родителях. И на тебе – Йоханна Штайнхофер тоже родом из знатного семейства и приходится внучкой Юлию Херренбергеру. Он умер несколько лет назад, но в свое время был очень влиятельным патрицием. И, насколько я помню, заседал несколько раз в комиссиях.

– А насчет последней что? – спросил Куизль. – Этой Адельхайд?

– И тут все сходится, – кивнул Иеремия. – Адельхайд Ринсвизер приходится младшей дочерью Паулю Брауну, ныне уже покойному карьеристу. С помощью денег и хитрости он еще в молодости добился места в Совете. Полагаю, он тоже заседал в одной из комиссий. Хотя, признаюсь честно, вспомнить я его не могу. Да, кстати, жених Йоханны Штайнхофер и супруг Адельхайд Ринсвизер теперь также заседают в Совете. – Иеремия усмехнулся и потер большим и указательным пальцами. – Деньги знают своих хозяев.

Куизль нахмурился, оставив без внимания последнее замечание Иеремии. Он огляделся и в одной из ниш обнаружил небольшую кафедру с чернильницей и пером. Палач торопливо развернул на ней листок, зачеркнул несколько имен и рядом приписал несколько других.

Георг Шварцконц

Тадеуш Васольд

Магда Готцендёрфер Георг Готцендёрфер

Барбара Лойпниц Йоханнес Шрамб

Йоханна Штайнхофер Юлий Херренбергер

Адельхайд Ринсвизер Пауль Браун

– Вот эта комиссия нам и нужна, – сказал он наконец и вручил листок Иеремии. – Сможешь найти?

– Думаю, что смогу. – Старик задумчиво покивал. – Это, скорее всего, было в последнюю волну преследований, иначе среди них не могло быть молодого Пауля Брауна. Посмотрим…

Он прошел вдоль стеллажей и остановился напротив числа 1627.

– Думаю, начать следует отсюда. В этот год они и выстроили Ведьмин дом. Я и сейчас хорошо его помню.

– Лучше вспомни о тогдашних комиссиях, – напомнил ему Куизль.

Он уже начал рыться в выдвижных ящиках и торопливо перебирал документы, поднимая пыль. Ему попадалось бесконечное множество списков и протоколов, каждый из которых представлял собой своеобразное свидетельство человеческой жестокости. В темных камерах Ведьминого дома подозреваемых усаживали на стулья, которые потом медленно нагревали. Их кормили кашей из соленой сельди и перца, вызывая нестерпимую жажду. Их окунали в бадьи с известковым раствором и выжигали им глаза или запирали в крошечных, усеянных острыми колышками ящиках и держали там до тех пор, пока бедняги с криками и воплями не сознавались в самых абсурдных преступлениях.

Куизлю попался протокол допроса, до того ужасный, что даже у него, палача, волосы встали дыбом. На некоторых страницах были еще различимы красно-бурые пятна крови.

…женщина высечена розгами и снова растянута на дыбе, оставлена на весь день, ни в чем не призналась… после испанских сапог вывернуты руки, кричит, что ничего не умеет и не знает… вновь растянута на дыбе и высечена, очень ослаблена, но ни в чем не сознается… упрямится… in carcere mortua…

– Скончалась в камере, – перевел Якоб последнее предложение с латыни.

Он с отвращением встряхнул головой и вынул следующий протокол.

…в итоге установлено, что женщина телом и душой предалась сатане, посему следует раскаленными щипцами вырвать ей груди. Так как она неоднократно хулила святое причастие, ей необходимо отсечь правую руку, после чего вместе с другими женщинами предать смерти на костре…

Куизль украдкой взглянул на Иеремию, который, как и он сам, перебирал документы. Якоб задумался, какие чувства испытывал бывший палач, читая о собственных деяниях. Но Иеремия сохранял на удивление равнодушный вид. Он был внимателен и сосредоточен, не более того.

Держался бы и я так же, если бы сжег и обезглавил сотни людей? А может, я уже в чем-то похож на Иеремию? Что превращает человека в чудовище?

Но самое странное заключалось в том, что Иеремия не был чудовищем. Он был добрым старым калекой, начитанным человеком, любил животных и выполнял за других грязную работу, а теперь спокойно доживал свои дни. Даже убийство юной проститутки, похоже, не сильно его встревожило. Куизль задумался. Возможно, после стольких страданий и после смерти своей возлюбленной Иеремия настолько очерствел, что уже ничего не чувствовал.

А каким бы я стал на его месте?

В глубине души Якоб уже дал себе ответ, как вдруг Иеремия удивленно вскрикнул.

– Нашел! – прохрипел он и показал увесистый протокол: – Думаю, это то, что нам нужно! Он лежал на самом верху. Здесь все имена, что мы ищем! Я и сам теперь вспомнил… – Он потрясенно покачал головой: – Черт, как же я мог забыть об этом процессе? Что ж, годы берут свое…

– А что там? – спросил Куизль, еще погруженный в мрачные раздумья. – Что особенного в этом процессе?

Иеремия усмехнулся:

– Ха, особенный? Это самый громкий процесс из всех, что когда-либо случались в Бамберге. И господа из нашего списка действительно принимали в нем участие. Вот, сам посмотри.

Он протянул Куизлю протокол. Палач торопливо пролистал страницы.

И сразу понял, что они на верном пути.

* * *

Между тем Магдалена с братом и дядей бродили по улицам Бамберга, разыскивая Барбару и отца Катарины.

Георг уже неплохо ориентировался в городе и взял на себя его западную часть до овощного рынка, а Магдалена с Бартоломеем прочесывали восточные кварталы. Катарина сначала тоже хотела принять участие в поисках, но поняла, что слишком взволнована и растеряна. Вместо этого она согласилась присмотреть за Петером и Паулем у себя дома. Магдалена надеялась, что за скучной возней с детьми Катарина немного успокоится.

В отличие от предыдущих дней, в городе было на удивление спокойно. На улицы опустился ноябрьский туман и окутал дома, так что трудно было разглядеть что-либо дальше следующего поворота. В довершение этого заморосил дождь. Все звуки казались какими-то приглушенными, словно доносились сквозь мокрое полотно. Иногда навстречу попадались закутанные в плащи горожане с корзинами – наверное, возвращались с кладбищ, куда носили хлеб для усопших родственников. У небольших церквей сиротливо стояли нищие с чашами для подаяний. Казалось, чуть ли не половина Бамберга отправилась на службу в собор. День поминовения считался большим праздником, и работать было строго запрещено. Для многих это означало возможность сидеть дома в тепле, штопать одежду, готовить или чинить поломанную утварь.

Магдалена задумчиво поглядывала на дядю. Вид у того был довольно мрачный. Даже с покалеченной ногой Бартоломей шагал на удивление быстро. Они заглядывали в каждый пустующий дом, искали под мостами, расспросили старьевщика Ансвина и кое-кого из нищих, но так ничего и не добились. Все это время Бартоломей, казалось, думал совсем о другом. Магдалена решила, что у него никак не вылетали из головы резкие слова Катарины.

Зачем я только связалась с палачом…

Будучи дочерью палача, Магдалена прекрасно понимала, каково это, когда люди на тебя косятся и украдкой крестятся. Как это, наверное, тяжело, если собственная невеста жалеет о своем решении и, более того, верит в проклятие…

– То, что говорила Катарина, не воспринимай этого всерьез, – неожиданно заговорила Магдалена; они как раз шли по Длинной улице к городской стене в надежде разузнать что-нибудь от стражников. – Она напугана, чего только не скажешь в таком состоянии.

Бартоломей уставился на нее.

– С чего ты взяла, что я… – начал он сердито, но потом махнул рукой: – А, чего уж там… Катарина права – на этой свадьбе, видно, проклятие лежит. Палач должен жениться на дочери другого палача и не задирать нос. Нам этого попросту не дано.

– Мой отец женился не на дочери палача, – заметила Магдалена. – И я вышла не за палача, а за цирюльника и ученого лекаря. Так что все возможно.

– Твой отец всегда стремился к лучшему, – проворчал Бартоломей, – с самого детства. Ты, видать, по его стопам пошла.

Магдалена закатила глаза.

– И почему ты до сих пор его не простишь? Согласна, он совершил тогда ужасную ошибку, покинув вас. Но с тех пор прошло столько лет, и он был еще совсем ребенком! Почему бы вам не оставить прошлое в покое?

– Есть вещи, которые невозможно забыть. Что-то пульсирует и напоминает об этом, иногда каждый день. – Бартоломей показал на свою покалеченную ногу: – Как вот моя нога, например. Тебя не было тогда, Магдалена. Ты не смотрела ему в глаза, когда он бросил меня на крыше, как ненужный, слишком тяжелый мешок. Слишком многое пошло тогда прахом.

– Может, ты слишком многого ждешь от людей? Забывать тоже нужно уметь…

Бартоломей перебил ее с грустной улыбкой:

– Это твой отец так говорит? Притом что сам он забывать не умеет! Как ты думаешь, почему он сжег тогда колдовские книги нашего деда, Йорга Абриля? Потому что они напоминали ему о нашей семье, обо всем, за что стояли когда-то Куизли и Абрили! Мы были не только хорошими палачами, но и целителями и ведьмаками. Мы были сильны и внушали всем страх! А мой старший брат сбежал и подался в… солдаты! – он буквально выплюнул это последнее слово. – Предал не только меня, но и всех нас. Теперь ты понимаешь, почему я не могу забыть?

Магдалена нерешительно кивнула:

– Понимаю. И все-таки, если ты не пытаешься, откуда же тебе знать, что ты этого не можешь?

– Я пытаюсь, поверь. Иначе почему, думаешь, я согласился, когда Катарина попросила меня пригласить родственников из Шонгау? Якоб – мой старший брат, раньше я действительно любил его и почитал… – Бартоломей вздохнул: – Но чтобы его простить, это еще надо постараться. Слишком он упрям.

– В этом вы очень даже похожи, – заметила Магдалена.

Некоторое время они шагали молча, пока не дошли до конца улицы. Туман между тем сгустился настолько, что видны были лишь очертания домов. Где-то поблизости должны были находиться городские ворота.

– По-моему, пора прекращать это дело, – сказал Бартоломей, теперь с привычной уверенностью в голосе. – В такой туман я и собственного дома не отыщу, не то что пропавшего человека. К тому же у меня нога ноет от сырости и чертовой мороси.

– Дойдем только до ворот, – предложила Магдалена. – Потом вернемся домой. Может, Георг что-нибудь выяснил.

Она попыталась придать голосу уверенности, но из этого ничего не вышло. Магдалена и сама уже понимала, что поиски эти тщетны. Неужели они всерьез рассчитывали разыскать таким образом Барбару или Иеронима? Поначалу они звали их сквозь туман, словно искали заигравшихся детей. Но эти их розыски по заброшенным сараям и пустующим домам были продиктованы обыкновенным отчаянием. Если Барбара просто испугалась и где-нибудь спряталась, то рано или поздно объявится сама. Однако если их обоих кто-то похитил, то…

Об этом Магдалена не хотела даже думать.

– Все, поворачивай назад, – сказал вдруг решительно Бартоломей и прервал ее раздумья. Он показал вперед, где в тумане угадывались очертания ворот: – Смотри, там уже ворота. Пойдем лучше домой, к Катарине. Ей наша помощь нужна больше…

В этот момент где-то поблизости раздался приглушенный вопль и в следующую секунду повторился снова.

– Что… что это было? – нерешительно спросила Магдалена.

Бартоломей пожал плечами:

– Мне почем знать? В этом тумане и собственной руки не разглядишь, не говоря уж…

– Помогите! На помощь! – послышалось теперь совсем рядом. – Оборотень! За мною гонится оборотень! Помогите же!

– Здесь что, с ума все посходили? Дьявольщина…

Бартоломей цветисто выругался и, прихрамывая, пошел на крик. Стиснув кулаки и сгорбившись, как перед дракой, он тихо бормотал, словно самому себе:

– Может, кто-то вспугнул моего Брута… Пускай только тронет его!

– Глупости! – прошипела Магдалена, стараясь не отставать. – Не мог твой пес проникнуть в город незамеченным. В любом случае, что бы там ни было, надо быть осторожнее.

Между тем в тумане проступили очертания крупного строения. Это было последнее здание с левой стороны улицы и примыкало вплотную к городской стене. Оттуда кто-то мчался им навстречу. Когда он подбежал ближе, Магдалена разглядела в нем старого нищего. Поверх рваной рубахи на нем развевался поношенный шерстяной плащ. Старика трясло мелкой дрожью – Магдалена не могла понять, от холода или страха. Во всяком случае, глаза у него были навыкате.

– Оборотень! – просипел нищий и ткнул пальцем в строение у себя за спиной. – Я… я видел его. Там, внутри! Господи, до чего он страшный! У него серебристая шкура и длинные острые зубы. Сначала он ходил на четвереньках, а потом взял да и поднялся на задние лапы! – Он скривил рот в гримасе, обнажив остатки зубов, и поднял руки, согнув пальцы, точно когти. – Вот такой он был! Богом клянусь!

– Серебристая шкура, острые зубы и ходит сначала на четвереньках? – с задумчивым видом пробормотал Бартоломей. – Точно так же описывал оборотня сторож Маттиас, еще тогда, в первую ночь…

Погруженный в мысли, он почесал нос.

– Хм, может, вы напились одного и того же пойла. А может… – Он строго взглянул на нищего: – Ты же опять набрался, Йозеф! Признайся!

Нищий возмущенно приложил руку к впалой груди:

– Честью клянусь, я бы и рад, будь оно так на самом деле! Тогда мне легче было бы вынести этот кошмар. Но у меня уже несколько дней во рту ни капли не было.

– Тогда не мешало бы знать, каких размеров этот жуткий зверь, – допытывался Бартоломей.

– О, он просто огромный… хотя, может, и не такой уж огромный… – Йозеф замолчал и задумчиво поковырялся в носу. – В общем-то, я точно и не разобрался. Там темно, и вообще… – Нищий с вызовом посмотрел на Бартоломея и Магдалену: – Сами можете посмотреть. Он наверняка еще там.

Только теперь женщина улучила возможность рассмотреть дом, из которого выбежал нищий. Это был дом из числа тех, что остались заброшенными еще во времена охоты на ведьм и до сих пор не обрели новых хозяев. Когда-то он представлял собой красивое фахверковое сооружение, но краска постепенно облупилась, двери и окна были заколочены. Только в одном из окон зияла пустота.

– Я там иногда сплю, – начал объяснять Йозеф, показывая с опаской на дом. – Хотя люди говорят, будто там водятся призраки. Будто души казненных и по сей день бродят по комнатам. Ну, до сих пор, кроме крыс и мышей, мне там никто не попадался, а вот теперь… – Он поежился и перекрестился. – Уж теперь-то я в этот дом ни ногой! Клянусь всем, что еще свято для меня. И близко не подойду!

– Тебе и не придется, – ответил Бартоломей. – Ступай, приведи стражу. А мы тут пока покараулим. – Он подмигнул нищему: – Если это и в самом деле оборотень, то тебя уж точно ждет щедрое вознаграждение.

Ему не пришлось повторять дважды. Мгновением позже дряхлый старик уже скрылся в тумане. Бартоломей между тем полез в оконный проем.

– Ты… ты же не станешь лезть туда в одиночку? – ошеломленно спросила Магдалена. – Что, если там действительно оборотень…

– Будь оно так, думаешь, Йозеф был бы еще жив? – перебил ее Бартоломей. – Вот еще! Я, кажется, догадываюсь, в чем тут дело…

С этими словами он скрылся в оконном проеме.

– Вот дьявол, подожди меня! О чем ты там догадываешься?

Магдалена покачала головой и полезла следом. Похоже, что отец с дядей различались не так сильно, как им казалось. Оба они были в одинаковой мере любопытны, упрямы и бесстрашны.

Магдалена осторожно соскользнула с подоконника. Внутри, хоть и не было никакого тумана, оказалось гораздо темнее. Свет едва пробивался сквозь заколоченные окна, а в воздухе стоял противный запах плесени, мочи и дешевой выпивки. Вероятно, в том, что касалось воздержания от пьянства, заверения Йозефа ничего не стоили.

Магдалена прищурилась и посмотрела по сторонам. На полу лежали обломки мебели, в углу стоял шкаф. Возможно, когда-то он представлял большую ценность, но теперь разбитые двери косо висели на петлях. Стены были покрыты пятнами сажи. На одном месте кто-то не так давно пытался развести костер.

Бартоломея нигде не было – скорее всего, он уже прошел в соседнюю комнату. Оттуда вдруг послышались странные звуки, кто-то щелкал языком. В ответ раздалось какое-то тявканье, от которого у Магдалены все внутри сжалось.

Господи, это еще что такое? Может, оборотень? Или кто-то из призраков, о которых говорил нищий?

Магдалена сердито встряхнула головой. Она и сама уже попала под влияние всех этих кошмарных историй.

Снова послышалось тявканье, и вновь кто-то щелкнул языком. Магдалена прокралась по скрипучим доскам и остановилась у порога соседней комнаты. Сердце выскакивало из груди. Тьма была такая, что поначалу различить удалось лишь неясные очертания. Очень медленно глаза привыкали к темноте.

Магдалена заглянула в просторный вестибюль. Оттуда на верхний этаж и в подвал уводили роскошные когда-то лестницы. У нижних ступеней сидел, вытянув руку вперед, Бартоломей. Это он издавал те странные щелкающие звуки.

Несколькими ступенями выше сидел самый диковинный из зверей, каких только доводилось видеть Магдалене.

У него была серебристая шкура, а вокруг головы как будто росла львиная грива. Морда была вытянута, как у собаки, и над ней злобно сверкали маленькие красные глазки. Странный зверь помахивал хвостом и двигался на четвереньках, но тут ухватился за перила и поднялся на задние лапы. Магдалена вздрогнула.

У него были руки в точности как у человека! Внезапно зверь раскрыл пасть и зашипел, обнажив при этом ряд угрожающе острых зубов. Магдалена не закричала и не бросилась бежать только по одной причине.

Зверь был лишь немногим крупнее трехлетнего ребенка.

– Кто это? – взволнованно прошептала Магдалена, в то время как Бартоломей продолжал щелкать языком.

– Тсс! – шикнул он. – А то спугнешь еще. Поверь мне, эта тварь юркая, как ласка, и проворнее белки. Мы как-то раз полдня потратили на то, чтобы его изловить.

Магдалена в недоумении посмотрела на дядю:

– Так тебе… знаком этот монстр?

– Не то слово. Это одна из обезьян из зверинца епископа, так называемый павиан. Время от времени я приношу зверям внутренности или вычищаю навоз из клеток. Родом он, наверное, из Африки. По мне, так та еще скотина. Хитрый, подлый и невероятно умный, почти как человек. Мы с Алоизием тайком прозвали его Лютером.

– Лютером?

Бартоломей пожал плечами:

– Мне как-то пришлось четвертовать бродячего проповедника, лютеранского еретика. Чем-то он на него похож… Ну, иди сюда, Лютер, будь послушным малым. – Палач снова пощелкал языком и медленно выудил из кармана кусок черствого поминального хлеба. – Это Катарина дала мне, когда мы уходили. Посмотрим, может, удастся его приманить.

По-прежнему скованная ужасом, Магдалена рассматривала павиана. Тот вытягивал и снова отдергивал крошечную ручку. Видимо, он не мог решить, брать ли ему угощение.

– Ты говорил, что о чем-то догадываешься, – спросила Магдалена у Бартоломея. – Как ты узнал, что…

– Что это Лютер? Ну, капитан Лебрехт несколько дней назад сам намекнул мне об этом. Прямо сказать он, конечно, не мог – епископ ему запретил. Думаю, Ринек приказал ему взять несколько солдат и тайком разыскать мерзавца. Поэтому у Лебрехта был такой усталый вид. Он с некоторых пор вкалывал в две смены, ему ведь нужно было искать оборотня, а потом ловить для Ринека его никчемного питомца…

– Судя по всему, кому-то уже довелось познакомиться с этим Лютером, – бросила Магдалена. – Тот пьяный сторож, к примеру, про которого ты рассказывал.

– Маттиас? – Бартоломей ухмыльнулся: – В общем-то, я и тогда уже мог догадаться, когда он описал мне зверя. Но потом все принялись болтать про оборотня, и я решил, что в этом как-то замешан мой Брут. А потом я поговорил с людьми, которые утверждали, будто видели в городе оборотня. Описания их не сильно отличались: серебристая шкура, острые зубы, внезапно поднимается на задние лапы… Вчера я ходил в зверинец, приносил медведю остатки мяса. И на́ тебе, Лютер пропал, клетка его пустует. Думаю, с тех пор как он сбежал, прошло немало времени.

– Но ведь обезьяна не имеет никакого отношения ко всем этим зверствам? – спросила Магдалена.

– Лютер? – Бартоломей рассмеялся: – Ты посмотри на него. Пожалуй, он может до смерти напугать, но похитить человека, подвергнуть его пыткам и вырвать конечности у него вряд ли получится. Нет-нет, наш оборотень – кто-то другой.

Павиан тем временем начал выказывать некоторое доверие. Он спустился на несколько ступеней и потянулся за хлебом. Несмотря на злобные красные глазки и острые зубы, зверь вдруг показался Магдалене довольно забавным.

– Жаль, что он никакой не оборотень, – сказала она с улыбкой. – Ему даже Петер с Паулем обрадовались бы.

Не успела она протянуть к павиану руку, как тот вдруг взвизгнул и прыгнул на нее. Нападение оказалось столь неожиданным, что Магдалена повалилась на спину. Маленькие ручонки вцепились ей в волосы, острые зубы щелкнули в считаных сантиметрах от ее носа.

– Сделай что-нибудь! – крикнула Магдалена дяде. – Он сейчас укусит меня!

– Лютер, веди себя подобающе!

Бартоломей крепко схватил павиана за гриву и оттащил от жертвы. Тот визжал и яростно отбивался.

– Погреб! – проревел Бартоломей сквозь яростные вопли. – Открой крышку!

Магдалена не сразу поняла, о чем просит ее дядя. Но потом заметила дощатую крышку у подножия лестницы, ведущей в подвал. Она сбежала вниз, отыскала ржавое кольцо посередине люка и потянула. Сначала ничего не получилось, но Магдалена несколько раз с силой дернула за кольцо, и крышка наконец поддалась. Бартоломей спустился вниз со взбешенным павианом и швырнул его в проем, после чего быстро захлопнул люк. Снизу, словно из самих недр ада, продолжали доноситься вопли Лютера. Бартоломей с облегчением поднялся. Плащ у него был разорван, волосы растрепаны, лицо пересекала кровавая линия.

– Чертов ублюдок! – выругался палач и вытер со лба пот и кровь. – Пускай теперь Лебрехт думает, как доставить эту скотину обратно в зверинец. По мне, так пусть хоть епископа запрет в этом погребе. Тогда его сиятельство может вылавливать у павиана блох, а мы отдохнем наконец от двух этих обезьян.

Бартоломей сердито подковылял к двери, врезал по ней ногой, так что та с грохотом распахнулась, и скрылся в тумане.

* * *

– Бешенство?

Самуил озадаченно смотрел на Симона. Они по-прежнему стояли возле кровати, на которой неподвижно, словно полено, лежал на мягких подушках викарий. Лейб-медик со стоном хлопнул себя по лбу:

– Черт, может, ты и прав!

– Не может – я действительно прав, – ответил Фронвизер с некоторым самодовольством. – Вообще удивительно, как мы до сих пор до этого не додумались. Но мы думали только о всякой чертовщине и человеческих болезнях, а животных оставили без внимания. Вся эта история с оборотнями кого угодно собьет с толку, как плохое вино сбивает ход мысли.

Цирюльник скептически покачал головой и продолжил:

– Я ведь только сегодня утром снова об этом читал. У дяди Бартоломея изумительная коллекция работ по ветеринарии. Среди них есть несколько книг о собаках, которых он любит больше всего на свете. В одной из них есть глава про бешенство. Оно поражает не только собак, но также и лис, волков, кошек и даже мелких зверей. Если такой зверь укусит человека, то жертва тоже заболевает – с теми же симптомами, что у викария!

Симон вдруг замолчал и задумчиво посмотрел на Харзее, у которого со рта тянулась длинная нить слюны.

– И Алоизий, помощник Бартоломея, кажется, тоже говорил, что в округе замечено несколько случаев бешенства.

Теперь Симон действительно вспомнил, что Куизль рассказывал ему об этом несколько раз. Местный скорняк тоже упоминал об этой болезни.

– Так ты считаешь, что Харзее подхватил бешенство от какого-то животного? – спросил Самуил и взглянул на парализованного викария, который вытаращил на них глаза, как мертвая рыба.

Фронвизер кивнул.

– Должно быть, заражение началось с ранки на шее. Все симптомы указывают на это. Зараженные – неважно, люди или животные – становятся крайне агрессивными. Наступает онемение, мышцы затвердевают, и нарушается глотательный рефлекс, поэтому слюна отделяется в виде пены. В конце концов наступает помутнение рассудка…

Он склонился над Себастьяном Харзее. Тот дернулся, как если бы его удерживали внутренние оковы.

– Потом рано или поздно наступает смерть, чаще всего от жажды, – продолжил цирюльник. – Один только вид жидкости вызывает у них муки. Такое наблюдали у собак. Людей это, видимо, тоже касается.

Симон с грустью смотрел на трясущегося викария. Он считал Себастьяна Харзее человеком властолюбивым и даже фанатичным. Но теперь чувствовал к нему жалость.

Такой болезни даже врагу не пожелаешь. Быть похороненным заживо, пока самого тебя пожирает безумие…

– Все это подробно описано в книгах Бартоломея, – сказал Фронвизер, покачав головой. – Хоть и разбросано по разным трудам и написано довольно мудрено, но все же… Я и вправду мог бы раньше обо всем догадаться.

– Это ничего не изменило бы, – пожал плечами Самуил. – Насколько я знаю, бешенство не поддается лечению.

Симон нахмурился:

– Ну, некоторые ученые советуют Георгиев ключ, что-то вроде освященного гвоздя – его раскаляют докрасна и потом прижигают место укуса. Другие верят в силу каких-то магических символов. Но это все, наверное, шарлатанство… Да, ты прав, спасения, скорее всего, нет.

Симон снова склонился над Харзее. Теперь викария лишь мелко трясло. Самуил вынул лупу и осмотрел ранку.

– Место укуса довольно маленькое, – сказал он наконец. – Это точно не волк и не собака. Лиса, скорее всего, тоже исключается… Может быть, крыса?

Фронвизер склонил голову и выругался про себя. Закончатся эти загадки когда-нибудь или нет?

– Возможно, – ответил он через некоторое время. – По-моему, в книгах упоминались летучие мыши. Но это надо посмотреть еще раз. И еще кое-что никак не выходит у меня из головы…

Он помедлил. Самуил закатил глаза:

– Только не тяни, прошу тебя, говори!

Заложив руки за спину, Симон пересек комнату, собираясь с мыслями.

– Довольно странное совпадение. Весь город помешался на оборотнях – и именно в этот момент викарий подхватывает бешенство и в глазах простого люда становится этим самым оборотнем. Будь это театральная постановка, то режиссер мог бы по праву гордиться своим сценарием.

– Уж не считаешь ли ты, что его заразили… намеренно? – спросил озадаченный Самуил. – Как если бы викария отравили?

Симон кивнул:

– Да, причем самой ужасной заразой из всех существующих. По крайней мере, такое возможно. Харзее ведь сам говорил, что его укусили во сне. Что, если кто-то запустил к нему в спальню больную бешенством крысу? Или летучую мышь?

Самуил еще раз взглянул на ранку через лупу.

– Не знаю, – пробормотал он. – Крысиные укусы я уже видел, они меньше. А укусы летучих мышей мне хоть и не доводилось видеть, но это, как мне кажется, тоже исключено.

– В общем-то, неважно, что это был за зверь, – ответил Симон. – Ведь теперь мы знаем…

В дверь постучали, и в комнату заглянула старая Агата. Вид у нее был взволнованный.

– Господа… – начала она.

– Что там еще? – спросил Самуил сердито. – Вы же видите, что мы заняты.

– Э, к вам пришли, – ответила Агата. – Высокие гости.

– И кто же? – с любопытством спросил Симон. – Кто-нибудь из советников?

Агата помотала головой:

– Нет-нет, куда выше! Внизу дожидается его сиятельство курфюрст, епископ Вюрцбурга собственной персоной! О господи боже мой! – Она беспокойно потерла ладони. – Он говорит, что хочет побеседовать с вами.

Фронвизер глубоко вдохнул, потом пригладил волосы и попытался разгладить морщины на запыленном камзоле.

– Боюсь, было бы неучтивым заставлять его сиятельство ждать, – сказал он, обращаясь к Самуилу, и тяжело вздохнул: – И почему такие знатные особы приходят всякий раз, когда я одет совершенно неподобающе?

Спустя примерно полчаса Симон, Самуил и епископ Иоганн Филипп фон Шёнборн стояли в небольшой часовне, устроенной в доме викария. Ее убранство составляли три ряда церковных скамей, простой алтарь, на котором лежало простое распятие, ваза с высушенными розами и фигурка Девы Марии.

В священной обстановке Симону легче было вести разговор с епископом, который ко всему прочему был германским курфюрстом и другом кайзера. Старый Бонифаций Фронвизер всегда хотел, чтобы сын добился больших высот на врачебном поприще. Что ж, теперь Симон водил знакомство не то что с бургомистрами или фогтами, а с одним из самых могущественных людей в Германии…

«Был бы отец еще в живых! – подумал он. – Как бы он мной гордился!»

Но потом вдруг устыдился своего тщеславия.

Иоганн Филипп фон Шёнборн оказался весьма обходительным человеком. Симон уже узнал от Самуила, что епископ Вюрцбурга всегда прислушивался к голосу разума и вера в колдовство вызывала у него глубокую неприязнь. Впрочем, вчерашнее происшествие совершенно сбило его с толку, и ему захотелось поговорить с врачами еще раз. Стражники, приставленные для его охраны, дожидались, облаченные в кирасы и вооруженные шпагами и алебардами, в коридоре перед часовней. Один раз взволнованная Агата пыталась подать им кувшин вина, однако епископ учтиво ее отослал.

– Вы даже представить себе не можете, как успокоили меня, представив разумное объяснение этому явлению, – объявил Шёнборн и пожал потрясенному Симону руку. – Я уже усомнился было в собственной рассудительности… Спасибо вам.

Фронвизер в смущении поклонился:

– Надеюсь, ваша благодарность не преждевременна, ваше сиятельство. Это ведь только предположение…

– Предположение, основанное на точном диагнозе, – с улыбкой перебил его Самуил. – Не будь таким скромным, Симон. Досадно только, что я сам об этом не догадался. – Он покачал головой: – Бешенство! Мне следовало это знать.

Симон еще в спальне поделился с епископом предположением, что Харзее подхватил бешенство. Поначалу он не решался рассказывать Шёнборну о своем подозрении, что викария могли заразить намеренно. Но, убедившись в расположении курфюрста, цирюльник и об этом не стал умалчивать.

– И вы действительно полагаете, что все эти похищения и бешенство викария как-то взаимосвязаны? – с любопытством спросил Шёнборн. – За всем этим может стоять один и тот же человек?

Симон предостерегающе поднял руку:

– Ну, доказательств у меня пока нет, но это кажется мне все же более логичным, чем верить в кровожадных оборотней. В любом случае подозревать во всем артистов было слишком опрометчиво.

– Если бы только подозревали – кого-то из них уже убили и повесили! – Шёнборн сердито стукнул кулаком по алтарю, так что качнулось распятие. – Эти суеверные олухи решили, что могут выступить в роли судей! Правда, сам-то судья ничем не лучше… – Он понизил голос: – Старина Ринек, может, и превосходно ладит с животными, но вот в качестве правителя никуда не годится. К сожалению, епископ получает свой сан лишь по праву рождения, без учета способностей… Остается только надеяться, что Филипп рано или поздно исправится.

Шёнборн вздохнул и опустился на одну из скамей.

– С другой стороны, от него хотя бы никакого вреда. И он не столь фанатичен, как Харзее или прежний архиепископ Фукс фон Дорнхайм, при котором и начались эти злополучные преследования.

– Правда, что в ваших владениях на подобные судилища наложен запрет? – спросил Самуил.

Шёнборн задумчиво кивнул.

– Хорошо бы по всей Германии ввести такой запрет. Но время для этого, видимо, пока не настало. – Он взглянул на друзей: – Вам знаком труд Cautio Criminalis иезуита Фридриха Шпее фон Лангенфельда? В Кельне мне довелось лично познакомиться с этим ученым. Шпее еще тогда был убежден, что пытками невозможно докопаться до истины. Думаю, даже я сознался бы в сношениях с дьяволом, если б меня растянули на дыбе… До чего же это глупо!

– Насколько мне известно, артистов уже сегодня начнут допрашивать, – тихо произнес Симон. – Если хоть один из них признается, что они заколдовали викария, от наших доводов не будет никакого проку.

– Да, я понимаю, к чему вы клоните. – Шёнборн поднялся со скамьи. – Хорошо, я попробую убедить Ринека, чтобы тот отложил допрос. Но боюсь, моя власть небезгранична. Тем более что у этого Малькольма, их режиссера, действительно обнаружили какие-то магические безделушки… Послезавтра я покидаю Бамберг, и тогда вам придется полагаться лишь на себя. А до тех пор вам нужно представить доказательства столь убедительные, чтобы с ними согласился самый упертый тугодум.

– Нелегко бороться против суеверий, – заметил Самуил.

– Кому вы это говорите?

Епископ протянул им обоим руку. Симон с Самуилом собрались преклонить колени, однако Шёнборн остановил их.

– Сейчас, когда нас никто не видит, в этом нет никакой необходимости, господа. Иногда хочется простой искренности в обхождении, без лишних церемоний. – Он посмотрел Симону прямо в глаза: – Я верю вам, мастер Фронвизер. Покажите мне настоящего преступника, и я встану на вашу сторону. Филиппу нужны мои деньги, чтобы достроить свою резиденцию. Поэтому я смогу оказать на него некоторое влияние. Но помните: против целого города, охваченного безумием, даже я бессилен.

Он развернулся и вышел за дверь. Стражники смиренно склонили перед ним головы.

* * *

Куизль сосредоточенно листал многостраничный протокол, перешитый бечевкой и дополнительно проклеенный. Палач стоял с Иеремией в епископском архиве, напротив стеллажа с числом 1628. Документ у него в руках по объему намного превосходил все остальные. Заглавие на кожаной обложке гласило: ПРОЦЕСС НАД КАНЦЛЕРОМ БАМБЕРГА ДОКТОРОМ ГЕОРГОМ ХААНОМ.

– Неужели они самого канцлера осудили? – изумился палач.

Иеремия кивнул.

– Для власть имущих эти судилища стали хорошим предлогом, чтобы избавиться от себе подобных. В этом убедились по меньшей мере шесть бургомистров и несколько советников. – По его лицу скользнула улыбка. – Кстати, на костре они ничем не отличаются от простых смертных. Это ты, наверное, по собственному опыту знаешь. – Взгляд его снова стал серьезным. – И все-таки процесс над канцлером стал особенным. Хаан был умным человеком и поначалу пользовался покровительством епископа. Остальным патрициям, видимо, не давал покоя тот факт, что Хаан не был уроженцем Бамберга. Кроме того, он хоть и не собирался прекращать преследований, но пытался ограничить их масштабы. До сих пор судьи и обвинители делили между собой имущество казненного. Хаан хотел это запретить. И собирался распустить комиссии инквизиторов.

– Эти псы испугались за свою добычу, – проворчал Куизль.

– Именно. – Иеремия перевернул страницу и показал на имена. – Поэтому советники составили заговор, жертвой которого в конце концов стало все семейство Хаан.

Якоб потрясенно взглянул на калеку:

– Все семейство?

– Начали с жены и дочери, которых обвинили в сношениях с дьяволом. Ко всему прочему, благородные мужи утверждали, что обе женщины готовили мазь из детей, с помощью которой могли влиять на погоду. И, разумеется, на теле у них нашлись колдовские отметины. – Иеремия почесал лысину. – Я хорошо помню, как мои помощники нашли его у супруги под мышкой. Когда в него ткнули иголкой, кровь не потекла, и, в общем-то, уже тогда все стало ясно.

Куизль с возрастающим отвращением смотрел на бывшего палача Михаэля Биндера, который теперь под другим именем невозмутимо рассказывал о своих прошлых деяниях. Якобу самому приходилось искать такие колдовские отметины – родимые пятна подозрительной формы, которые дьявол якобы выжигал на теле ведьмы как знак их союза. Но ему удавалось вовремя прекратить осмотр.

– После супруги и дочери настала очередь самого канцлера и его сына, – спокойно продолжал Иеремия. – Должен признаться, Хаан выказал удивительную стойкость. Но под конец все-таки признался, что целовал дьявола в анус. – Он подмигнул Якобу: – Сам ведь знаешь, рано или поздно все признаются. Однако с ним нам пришлось повозиться. Ну, по крайней мере, он добился, чтобы перед костром его обезглавили…

Куизль закрыл глаза. Отвращение дурным привкусом ощущалось во рту.

Он – всего лишь орудие, как и ты. За ним нет никакой вины.

Но смириться с этим было не так просто.

– Что было дальше? – спросил он, чтобы отвлечься.

– Потом последовали остальные дочери и невестка. Таким образом было истреблено почти все семейство Хаан, одно из самых знатных и могущественных в Бамберге.

Куизль в полной растерянности держал в руках документ, который скупыми, бесцветными словами повествовал о таких неизмеримых страданиях.

– Избавиться от канцлера – это еще можно понять, – сказал наконец палач. – Но чтобы всю семью? Зачем?

– Звучит жутко и бессмысленно, но все шло по плану, – пояснил Иеремия. – Когда супругу и старшую дочь обвинили в колдовстве, канцлер отправился в Шпейер, чтобы подать жалобу в Высший суд. Это оказалось роковой ошибкой, намеренно спровоцированной его противниками. Епископа оскорбило такое самоуправство, и он отвернулся от Хаана. Остальных членов семьи устранили – вероятно, затем, чтобы потом не осталось свидетелей. Насколько я знаю, их родственники умирали при странных обстоятельствах даже после судилищ. Ни один из Хаанов не дожил до конца года.

– И кто же все это затеял? – спросил Куизль.

– Хм…

Иеремия задумчиво склонил голову, после чего открыл страницу, на которой были перечислены все члены комиссии. Это были те самые люди, которые значились в списке Куизля.

– Ну, так или иначе, каждый внес свою лепту, – продолжил Иеремия. – Но, как мне кажется, главным зачинщиком был все-таки председатель комиссии. Если не ошибаюсь, изначально должность канцлера обещали ему.

– И кто же был председателем? – Куизль стиснул кулаки. Он с трудом сдерживал голос. – Черт возьми, не заставляй каждое слово из тебя вытягивать!

Иеремия склонился над актом.

– А что, его имени нет в списках? – Он удивленно вскинул брови. – Действительно, тут что-то замазано чернилами… Видимо, впоследствии кое-кто решил обелить себя. Подожди-ка…

Старик полистал документ, пока не наткнулся на очередную запись. Под протоколом допроса кто-то оставил свою размашистую подпись.

– Пожалуйста! – торжествующе проговорил Иеремия. – Здесь он свое имя замазать не догадался… – Он опешил. – Ого, а это уже интересно! Смотри, кто тут у нас…

Зрение у Куизля было уже не то, и палач не сразу разобрал подпись. Когда же ему удалось это, он с шумом втянул воздух. Имя было ему знакомо – по крайней мере, часть его.

Доктор Иоганн Георг Харзее

– Чтоб мне провалиться, – пробормотал Куизль. – Это случайно не…

– Вот именно, это отец нашего викария Себастьяна Харзее, – ухмыляясь, перебил его Иеремия. – После смерти Хаана он все-таки получил пост канцлера. Странное дело. Все нынешние жертвы так или иначе связаны с той комиссией. А сын главного из зачинщиков вдруг превращается в настоящего оборотня… Если б я не понимал, что за всем этим кроется какой-то гнусный фокус, то уверовал бы, что сам Господь решил покарать их столь занятным образом.

– Господь или кто-то еще, – пробормотал Куизль. Потом ткнул пальцем под записью: – Смотри, здесь подписались и два секретаря, которые вели тогда протокол.

– Точно! – воскликнул Иеремия и хлопнул себя по лбу. – Секретарей было двое, а не один! Это еще прошлой ночью сбило меня с толку. Я понял, что кого-то недостает. Первым из секретарей был Йоханнес Шрамб, верно? Значит, я был прав.

Куизль кивнул.

– Со вторым секретарем все куда интереснее…

Он показал на вторую подпись, выполненную изящным почерком. В отличие от председателя, этот человек и не думал скрывать своего имени.

Иероним Хаузер

– Боюсь, кому-то придется выслушать не самую приятную новость, – задумчиво проговорил палач и закрыл протокол. – Похоже, Катарина знает своего отца не так уж хорошо, как думает.

В следующий миг снаружи зазвонил колокол.

Настало время возвращаться.

 

15

2 ноября 1668 года от Рождества Христова, в полдень где-то в подземелье

Адельхайд Ринсвизер провела худшую ночь в своей жизни – в темной сырой камере, наедине с урчащим, царапающим существом, которое пыталось добраться до нее. Впервые за все это время темница представилась ей надежным убежищем, и Адельхайд молилась, чтобы оно выдержало натиск.

Таинственное существо, что рыло снаружи землю, время от времени уходило, и все стихало. Но оно всякий раз возвращалось. Тогда оно снова принималось рыть, и теперь в камеру сквозь укрепленные в верхнем углу доски проникал солнечный свет.

Снаружи был чудесный день, чирикали воробьи, время от времени неподалеку вскрикивала сойка. Но Адельхайд лежала и, затаив дыхание, ждала лишь возвращения монстра. Долго ли он будет разгребать землю? И долго ли будут еще держаться доски? Когда же он все-таки доберется до нее? Связанная, Адельхайд не имела возможности ни сбежать, ни оказать хоть какое-то сопротивление.

В эти жуткие часы Адельхайд рисовала в воображении облик того существа. Кто это – тот самый монстр, который напал на нее в лесу, или сумасшедший, который держал ее здесь? Как бы то ни было, с тех пор как зверь наведывался в последний раз, прошло уже немало времени.

Быть может, он сдался?

В сердце вновь затеплилась надежда. Адельхайд дергала кожаные ремни. Холод и жажда сводили ее с ума. Но мужчина или зверь пока не возвращались, и до тех пор она была в относительной безопасности. Все это время Адельхайд судорожно соображала. Искала возможности для побега и думала, почему этот безумец запер ее здесь и как ей воспользоваться вновь обретенным знанием.

С некоторых пор Адельхайд была уверена, что знает этого человека.

Когда она увидела его без капюшона, что-то всколыхнулось у нее в памяти, но зацепиться за образ никак не получалось. Прошло немало времени, прежде чем она вспомнила. Но теперь сомнений быть не могло. Те же самые жесты, те же глаза и черты лица. Адельхайд знала, кто он.

И он, скорее всего, об этом догадывался.

Уже по этой причине он не мог оставить ее в живых.

Почему? Для чего ты устроил все это? Почему ты плакал? Что мне сделать, чтобы ты не убивал меня?

Женщина ломала себе голову, но ответа так и не нашла. Мольбами или слезами она вряд ли его убедит. Другие уже пытались, и тщетно. Адельхайд слышала их вопли, которые переходили в хрип, постепенно стихали и потом обрывались. Но если удастся выяснить, что им движет, тогда у нее появится хоть какой-то шанс разжалобить его.

Почему? Для чего все это?

Она вздрогнула, заслышав какой-то шум. Это был шорох и фырканье, которые всегда предшествовали рытью и царапанью.

Зверь вернулся.

Он побродил рядом, принюхался, почесался и зарычал. После чего вновь наступила тишина.

Адельхайд напряженно прислушивалась. Станет ли он снова рыть? Но по-прежнему все было тихо. Похоже, что зверь опять ушел.

Только вот надолго ли?

– Убирайся! – прошептала Адельхайд. – Возвращайся обратно в ад, откуда явился! Пожалуйста! Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с Тобою…

В страхе дожидаясь возвращения зверя, женщина повторяла с детства заученные молитвы, одну за другой. Они давали ей силы и душевный покой.

– …молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей…

Но, сколько она ни молилась, Пресвятая Дева не спешила на помощь.

* * *

– Понятия не имею, куда они запропастились, – пробормотал Симон. Он, словно волк взаперти, мерил шагами кабинет Иеронима Хаузера. – Давно уже за полдень перевалило!

– Успокойся ты наконец, – ответил Куизль. – Бартоломей, конечно, тот еще пройдоха, но рядом с ним твоя жена в полной безопасности. В такой туман нужно время, чтобы как следует прочесать целый город.

– Вы правы. И все равно я волнуюсь.

Симон тяжело вздохнул и, заложив руки за спину, продолжил вышагивать по заставленной сундуками и стеллажами комнате. Он, Якоб, Георг и старый Иеремия уже два с лишним часа дожидались Магдалену и Бартоломея. Они договорились встретиться в доме Хаузера еще и потому, что Фронвизер надеялся найти среди бумаг Иеронима что-нибудь связанное с его исчезновением. Но поиски успехом пока не увенчались. И, глядя на беспорядок, царивший вокруг, Симон уже и не рассчитывал что-либо отыскать.

По всему кабинету были разбросаны пергаментные свитки, тетради и потрепанные книги. На кафедре в углу высилась целая башня из актов. Бегло просматривая документы, цирюльник едва не опрокинул чернильницу, небрежно оставленную на полу.

Катарина сама проводила их в этот кабинет под крышей. Она немного успокоилась и теперь пекла с Петером и Паулем лепешки на кухне. Тем временем Алоизий выхаживал в доме Бартоломея израненного Матео. Бартоломей строго наказал своему помощнику хранить молчание. Для неразговорчивого батрака это не составило большого труда.

– Сейчас меня куда больше беспокоит Хаузер, – сказал Куизль через некоторое время.

Палач вынул трубку и пошарил по карманам в поисках табака, но ничего не нашел. Тогда он задумчиво пожевал мундштук и продолжил:

– После Себастьяна Харзее Иероним последний, кого недоставало нашему оборотню. Все указывает на то, что и он угодил в его лапы.

Симон с Якобом уже рассказали друг другу, что им удалось выяснить за это время. Куизль с Иеремией незамеченными вернулись в собор незадолго до окончания службы. Протокол процесса над Хааном они взяли с собой. Теперь он лежал, раскрытый, на запачканном чернилами столе посреди кабинета. Якоб постучал узловатым пальцем по записи, где были перечислены члены комиссии.

– Все в точности, как я сказал, – проговорил он не очень разборчиво, не вынимая трубки изо рта. – Все жертвы так или иначе участвовали в процессе против Хаана. А если члены комиссии были уже мертвы, убийца отыгрывался на родственниках. По-моему, кто-то решил отомстить им. И довольно жестоким образом.

– Ты прав. Если вспомнить, что мы сотворили тогда с бедным канцлером, то во всех этих пытках над жертвами нет ничего удивительного, – бросил Иеремия. Он взял кувшин и уже в который раз налил себе горячего вина с пряностями; обезображенный нос его стал красным. – По сути, убийца применяет только те пытки, которые были в ходу в то время. – Он нахмурился: – Не считая, конечно, этого бешенства. Это просто ужасно. Даже мы тогда не дошли до такого.

– С другой стороны, это вполне логично, – ответил Симон. – Чтобы сын главного из заговорщиков сам превратился в некое подобие колдуна – более изощренной мести не придумать. Никакая пытка с этим не сравнится.

Симон украдкой поглядывал на Иеремию, такого дружелюбного и безобидного. Впечатлительному цирюльнику трудно было находиться в одной комнате с человеком, который казнил в свое время сотни людей, не говоря уже об убийстве юной проститутки. Но были и такие моменты, когда Фронвизер испытывал к старому калеке едва ли не жалость.

– Я хорошо помню юного Харзее, – сказал Иеремия, с наслаждением глотнув пряного вина. – Себастьян был тогда студентом, усердно изучал теологию и постоянно носил за отцом документы. Не исключено, что и он был вовлечен в интригу против Хаана. Так что он понес вполне заслуженное наказание. – Старик почесал нос. – Чего не скажешь о других родственниках.

Рядом прокашлялся Георг. Он вернулся около часа назад, прочесав западную часть города, и за все это время обронил лишь пару слов. Похоже, что исчезновение Барбары не на шутку его напугало.

– Не пора ли хотя бы Катарине рассказать правду о ее пропавшем отце? – спросил он вполголоса. – Ведь не исключено, что он уже мертв.

– Она еще успеет узнать об этом, – проворчал Куизль. – А пока пусть присмотрит за этими вечно голодными сорванцами… Давайте лучше вместе поразмыслим, кто может стоять за всем этим. – Он повернулся к Иеремии: – Говоришь, никого из семейства Хаанов не осталось тогда в живых?

Старый палач кивнул.

– Насколько я знаю, да. Во время процесса умерли канцлер и его жена, потом еще сын, две дочери и невестка. Другого сына предположительно отравили спустя примерно год, и зять погиб от несчастного случая. Вот, по-моему, и всё.

– А внуки? – спросил Симон. – С тех пор прошло почти сорок лет. Если тот, кого мы разыскиваем, застал то время и теперь решил отомстить, значит, он еще довольно молод.

– Забудьте, у них не было внуков. Семейство вымерло. – Иеремия сделал еще один большой глоток. – Хорошо, что я вообще хоть что-то вспомнил и сумел провести вас в архив… Я всего лишь старый калека.

– Черта с два! Ты, помимо всего прочего, еще и бессовестный убийца, и я пока не решил, говорить ли о тебе капитану Лебрехту, – прорычал Куизль. – Если жизнь тебе дорога, заставь свою голову поработать. Иначе недолго ты ее будешь носить.

Иеремия застонал:

– Ты просишь слишком много. Я же не архивариус и даже не секретарь. Каким образом я…

– Секретарь! – взволнованно перебил его Симон. – Точно! Иероним ведь секретарь! Катарина говорила, что он часто забирает домой документы, чтобы поработать у себя. Может, среди них есть какие-нибудь записи, которые поведают нам о Хаане? Не могло же столь могущественное когда-то семейство исчезнуть совершенно бесследно.

– Этим записям несколько десятков лет, – заметил Куизль. – С чего бы Иерониму хранить их?

– Он и не хранил ничего, он просто их разыскал.

Фронвизер еще быстрее зашагал по комнате и продолжил, размахивая руками:

– До сих пор я полагал, что Иероним оставил какую-нибудь заметку. Но это не так. – Цирюльник показал на разбросанные по полу книги. – Оглянитесь вокруг, посмотрите на этот хаос! Хаузер искал что-то среди старых записей, на что прежде не обращал внимания. И, как мне кажется, он преуспел в поисках.

Симон остановился и повернулся к остальным:

– Надо обдумать все произошедшее. Я виделся с Иеронимом два дня назад. Вероятно, наш разговор о судилищах что-то пробудил в его памяти. Наверное, он вспомнил о заседании по делу Хаана и усмотрел связь между пропавшими людьми. Ему сразу становится ясно: если он прав, то и сам входит в число возможных жертв. Но он пока не уверен и поэтому отправляется в архив…

– Где и натыкается на протокол. – Куизль склонил голову и пожевал мундштук трубки. – Он лежал на самом верху. Значит, кто-то брал его совсем недавно. Возможно, Хаузер… Пока все хорошо. Но нам от этого никакой пользы.

– Вы сначала послушайте, – перебил его Симон. – Магдалена рассказывала, что Катарина видела, как ее отец перебирал здесь бумаги. И это после того, как он побывал в архиве. Видимо, хотел что-то проверить. После Иероним был очень взволнован. На приеме у епископа он постоянно оглядывался, словно искал кого-то…

– Возможно, убийцу, – вставил Георг и напряженно взглянул на Симона: – Так ты считаешь, он обнаружил что-то у себя в кабинете и это навело его на верный след? На убийцу?

Цирюльник кивнул.

– Но убийца, судя по всему, тоже его разыскал. Катарина говорила, что они с отцом разминулись во дворе замка. Вероятно, этот странный мститель был среди гостей и там нанес удар. Господи, кто бы это мог быть? Должна же быть какая-то зацепка, хоть что-нибудь…

Он оглядел царивший в комнате беспорядок.

– Если бы Иероним действительно что-нибудь обнаружил, где он стал бы держать это? – Цирюльник прошелся по кабинету и остановился перед полками. – Где?

Он закрыл глаза и попытался представить себя на месте Иеронима Хаузера. Как тот суетится в своем кабинете…

Я напуган. Я обнаружил нечто ужасное и теперь хочу в этом удостовериться. И вот я начинаю беспорядочно снимать книги с полок. Нет, не беспорядочно. Я ищу вполне определенные книги…

Симон открыл глаза, наклонился, поднял с пола один из увесистых фолиантов и принялся дрожащими пальцами перелистывать страницы. По всей видимости, это была старая счетная книга. В ней были указаны доходы от налогов и всевозможные расходы: на новую виселицу, строительный материал и содержание императорского посла…

…двести гульденов за восемь бочек рейнского вина, пять свиней на двадцать гульденов, телега досок…

Симон взялся за следующую книгу. В ней тоже перечислялись городские счета. Скучные списки, бесконечные столбики цифр, от которых начинало рябить в глазах. Симон припомнил, о чем говорил ему Иероним в их последнюю встречу. Что уж он тогда сказал?

Совет поручил мне переписать целую кипу старых отчетов. В прежних ничего не разберешь…

– Должно быть, он что-то обнаружил в этих старых книгах и счетах, – пробормотал цирюльник. – Только вот что? Что, черт возьми?

Он отложил книгу, закрыл глаза и снова попытался поставить себя на место секретаря. Остальные смотрели на него в ожидании.

…Я беру книги одну за другой. Я ищу, листаю – и нахожу то, что нужно! И вот я стою перед полкой, но книга слишком тяжелая, чтобы читать ее стоя. Мне трудно ее держать, поэтому я подхожу к…

Симон открыл глаза и огляделся.

…к кафедре.

В углу стояла кафедра, на которой высилась стопка книг. В самом низу лежал раскрытый фолиант, похожий на те, что валялись на полу. Симон быстро подошел к кафедре, взял стопку и поставил ее на пол. После чего просмотрел открытую страницу той самой нижней книги. Сначала его постигло разочарование, так как и здесь его ждали столбики цифр и списки доходов и расходов. Но тут Фронвизер выхватил взглядом определенное имя и сразу понял, что напал на след.

Конфискованное имущество семейства Хаан, 4865 гульденов, распределено равными частями между комиссией, городом и епархией Бамберга…

– Ну, разузнал что-нибудь? – спросил с любопытством Куизль. Он поднялся со стула и широкой тенью встал позади цирюльника.

Симон молча кивнул и стал читать дальше.

…за вычетом 400 гульденов в пользу кармелитского монастыря на содержание иждивенца Вольфа Кристофа Рёма, сына Мартина Рёма и Катарины Рём, урожденной Хаан. Запись от 17 декабря 1629 года от Рождества Христова…

Только теперь Симон поднял глаза и посмотрел на остальных.

– Кажется, наш оборотень наконец нашелся, – проговорил он тихо. – Здесь записано его имя – Вольф Кристоф Рём. Значит, у канцлера все-таки был внук… До чего забавно. – Он покачал головой. – Учитывая его последующие деяния, родители дали ему вполне подходящее имя.

* * *

Магдалена с Бартоломеем сидели в небольшом кабинете при городской тюрьме и не могли дождаться, когда же отпустит их капитан Лебрехт. Остальные наверняка уже заждались их и беспокоились. Но ничего не помогало, Лебрехт был неумолим. У Магдалены даже появилось такое чувство, будто капитан специально медлил с бумагами.

– Так, значит, ты из Шонгау, верно? – наверное, в десятый раз уже спросил он. – Где это?

Магдалена вздохнула:

– В нескольких часах к югу от Аугсбурга, в предгорьях Альп. Но я вам это уже говорила!

Мартин Лебрехт ничего на это не сказал и продолжил царапать пером в толстой тетради. Магдалена беспокойно ерзала на стуле и бросала на Бартоломея раздраженные взгляды.

Стоило им покинуть старинный дом с запертым в погребе павианом, как явились вызванные нищим Йозефом стражники. Общими усилиями им удалось выловить из погреба и связать яростно отбивающегося Лютера. Затем трое солдат понесли его, накрытого одеялом, обратно в зверинец, а Магдалене и Бартоломею капитан Лебрехт велел следовать за ним в городскую тюрьму. Он рассеянно записал их свидетельские показания, но женщина сразу поняла, что на уме у капитана совсем другое.

– Хотелось бы подчеркнуть, что всё – я повторяю, абсолютно всё, – о чем мы здесь говорили, должно остаться между нами, – сказал капитан и при этом строго взглянул на Магдалену. – Это, кстати, не мой приказ, а самого епископа – только чтобы вы уяснили, насколько это важно. Его сиятельство опасается, что народ обвинит его во всей этой истории с оборотнями.

– Но очевидно же, что Лютер не способен убивать и похищать людей, – возразила Магдалена. – Он для этого слишком маленький, а потом, следы пыток…

– Для тебя это, может, и очевидно, но большинство людей сочтут столь диковинного зверя посланцем дьявола, – устало перебил ее Лебрехт и потер виски. – Если вы не желаете выполнять приказов епископа, то сделайте это хотя бы ради меня. Я целыми днями гонялся за этим ублюдком и очень рад, что эта проблема наконец-то разрешилась. Никому не будет пользы, если разъяренная толпа ворвется в зверинец и откроет клетки.

Бартоломей осклабился:

– Ого, Соломон, старый медведь, будет только рад… Орущие люди понравятся ему куда больше тех вонючих объедков, что я ему приношу.

– У вас, мастер Бартоломей, тоже дел хватает, – ответил Лебрехт и показал в коридор: – У нас там с дюжину бедняг дожидаются пытки. По большей части артисты со вчерашнего представления. Надеюсь, они быстро сознаются и это безумие наконец прекратится… – Он вздохнул. – Но, как я слышал, с допросом придется повременить, пока его преосвященство епископ Шёнборн не покинет город. Господа сами не знают, чего хотят. А нам все это расхлебывать!

Тут капитан запнулся и взглянул на Магдалену:

– Я тут вспомнил… Главарь этой шайки, некий Малькольм, спрашивал сегодня тебя. Непременно хотел с тобой поговорить. Я послал его подальше, но раз уж ты здесь… – Он пожал плечами: – Если хочешь, я пущу тебя к нему ненадолго. Только будь осторожна! Мы нашли у него магические принадлежности. Похоже, он действительно ведьмак.

Магдалена задумалась. Ей давно следовало вернуться к Симону и остальным. С другой стороны, она не могла отказать сэру Малькольму в его просьбе. Женщина по-прежнему была уверена, что режиссер невиновен и колдовские принадлежности были лишь частью реквизита. Разумеется, она могла уделить ему немного времени. Кроме того, Магдалене было любопытно, о чем собирался сказать ей сэр Малькольм.

– Я к нему загляну, – ответила она капитану. – Где его искать?

Лебрехт показал в коридор.

– В последней камере. Стражники тебя проводят. Только пусть мастер Бартоломей пойдет с тобой. Возможно, парень будет более покладист, если увидит палача, и избавит нас от затяжной и разорительной пытки.

Бартоломей что-то согласно пробормотал, и стражники повели их в камеру сэра Малькольма.

Потребовалась целая вечность, чтобы отыскать в темноте камеры скорченное тело режиссера. Он лежал в дальнем углу, словно куча брошенного тряпья. Магдалена осторожно подошла к нему и наклонилась. Сэр Малькольм отвернулся лицом к стене и, судя по всему, спал.

«Или он уже мертв?» – пронеслось в голове у Магдалены. Она заметила брызги крови на его длинном плаще – вероятно, кое-кто из горожан успел выместить на нем свою злобу.

– Сэр Малькольм, – шепнула она. – Вы меня слышите?

Англичанин вздрогнул и повернулся к ней. Увидев его разбитое лицо, Магдалена закрыла рот ладонью, чтобы не вскрикнуть от ужаса. Он был избит до такой степени, что лицо его представляло собой оплывшее красно-синее нечто с щелками вместо глаз. Сэр Малькольм еще больше походил на монстра, чем обезображенный негашеной известью Иеремия. И все-таки он попытался улыбнуться, что удалось ему с явным трудом из-за нескольких выбитых зубов.

– А, прекрасная сестра нашего великого дарования! – пробормотал он как во сне. – Значит, моя просьба не осталась безответной. Этот капитан не такой плохой человек, как я думал.

– Лебрехт, возможно, спас твою шкуру, – вмешался Бартоломей. – Можешь сказать ему спасибо. Как я слышал, горожане собирались повесить тебя на самой высокой иве. Капитан подоспел как раз вовремя…

– Да-да, такова участь великого артиста, – тихо проговорил сэр Малькольм. Несмотря на увечья, ему удалось вложить нотку торжественности в голос. – Люби́м, почитаем – и все же обречен на изгнание.

– Лебрехт сказал, что вы хотели видеть меня, – сказала Магдалена. – Если я могу чем-то помочь вам…

Режиссер положил дрожащую руку ей на подол, призывая к молчанию.

– Боюсь, мне уже никто не поможет, – прошептал он. – Я умру, как Юлий Цезарь в третьем акте Шекспира, медленно, но молча. Однако мои люди не заслужили такого ухода… – Он закашлялся. – Они невиновны.

– Хочешь сказать, ты виновен? – спросил Бартоломей. – Отвечай, зачем тебе понадобилась вся эта колдовская дрянь? Может, ты и есть оборотень?

Сэр Малькольм сухо рассмеялся, но смех его вскоре перешел в мучительный кашель, и он выплюнул еще один зуб.

– Это был бы весьма жалкий волчок, – просипел он. – Несколько мещан в два счета спустили бы с него шкуру. Можете положиться на меня, палач, играй я оборотня, это был бы величайший оборотень всех времен. Громадный, устрашающий, с голосом, подобным надвигающейся буре…

– Боюсь, у нас нет времени на это, – перебила его Магдалена. – Стражники ждут нас. Что вы собирались мне сказать?

Малькольм кивнул:

– Да, вы правы, мне не помешало бы ограничить свои монологи. Я постоянно это слышу. Что ж… – Он тяжело вздохнул и продолжил тихим голосом: – Говорят, у меня нашли вещицы, с помощью которых я творил заклинания. Но клянусь вам, что прежде никогда не видел их! Я ведь понимаю, какую опасность может представлять подобный реквизит в католической епархии. Детский череп, я вас умоляю! – Он медленно покачал головой. – Не говоря уже о том, что это похоже скорее на дешевый балаган. Поначалу я решил, что Жискар подкинул мне всю эту дрянь…

– В отличие от тебя, ему и его людям удалось вовремя покинуть город, – бросил Бартоломей. – Лебрехт сказал мне об этом. Наверное, Жискар подкупил кого-то из стражников.

Малькольм осклабился:

– Ха, мы еще играли, а этот пройдоха уже собирал вещи! Я сам видел. Жискар понял, что проиграл! Как ловко я все провернул – вынудил их играть скучного «Папиниана», а сам поставил «Петера Сквенца»… Я им всем утер нос, и Барбара великолепно исполнила свою роль. Однозначно мы победили!

– У Жискара, скорее всего, сложилось иное мнение, – возразила Магдалена. – Все-таки он на свободе, а вы тут, в тюрьме… Но вы хотели рассказать, кто подкинул вам эти магические принадлежности. Я слушаю.

– Полагаю, это тот же самый человек, который стоит за всеми убийствами, что произошли в городе, – ответил сэр Малькольм и заговорщически понизил голос: – И у меня уже есть предположение, кто бы это мог быть. Ночью у меня было достаточно времени, чтобы поразмыслить. И в конце концов я сложил одно с другим…

Малькольм начал рассказывать. Когда он закончил, Магдалене стало не по себе.

Похоже, они все-таки разыскали оборотня.

* * *

Одинокая лодка неспешно скользила вниз по течению. В ней сидели два человека, один из которых, работая веслами, направлял лодку между бесчисленными островками из грязи, гальки и мусора. К юго-востоку от Бамберга лес подступал к самому берегу, всюду змеились небольшие ручьи и протоки, вынося в Регниц ветки и палую листву.

Барбара устало куталась в шерстяное одеяло, которое Маркус вручил ей перед отплытием. Она сидела на крепком ящике у кормы и смотрела на проплывающие мимо березы, ивы и небольшие деревушки, разбросанные по болотистой местности. Непрерывно моросил мелкий дождь, насквозь пропитывавший одежду.

– Долго еще? – спросила Барбара и потерла покрытые гусиной кожей руки.

Маркус помотал головой. Он ненадолго выпустил весла из рук и показал в сторону холма и кучки домов примерно в полумиле от них.

– Вон то небольшое селение под названием Вундербург, – ответил он ободряющим голосом. – Во время войны сюда нагрянули шведы, но там по-прежнему разводят лошадей для епископа. А это значит, что там есть теплые конюшни, где можно укрыться. Переждем какое-то время. Когда все немного утихнет, я вернусь в город и дам знать твоему отцу. Обещаю.

Он подмигнул ей, и девушка с благодарностью кивнула. Она была несказанно рада, что повстречала Зальтера. Полночи они провели в подземелье, и драматург утешал ее всякий раз, когда Барбара просыпалась от кошмаров. Он подбадривал ее, говорил, что скоро все это закончится, и даже рассмешил ее несколько раз стихами и короткими отрывками из комедий. Без него она, скорее всего, раньше времени выбралась бы из подвала – и угодила бы в лапы какой-нибудь из мародерствующих шаек, которые по-прежнему разгуливали по городу в поисках оборотней и ведьм.

Они просидели в этом подземелье до самого утра, и Маркус рассказывал о своей полной приключений жизни артиста и драматурга. Он вырос в богатой семье, его отец был патрицием и торговал сукном в Кельне. Маркус изучал юриспруденцию, но потом увидел на ярмарке сэра Малькольма и его артистов – и потерял голову. Он не раздумывая оставил дом и с тех пор жил в мире Шекспира, Марло и Грифиуса.

И хотя Маркус, несомненно, вел захватывающую жизнь, во время рассказа Барбара не раз приходила к выводу, что сама она к подобной жизни не готова. Даже эти несколько дней вдали от родных оказались для нее мучительными. Девушка даже представить не могла, как будет скитаться по свету одна, вдали от дома, от близких – пусть и таких брюзгливых упрямцев, как Куизли. Ей хотелось обратно к ворчливому отцу, к сестре и ее мальчикам, к брату, с которым они так долго не виделись…

Ей хотелось домой.

Маркус убедил ее подождать до утра, когда шайки в большинстве своем разойдутся и порядочные горожане отправятся на мессу по случаю Дня поминовения. Около девяти часов беглецы, переодетые кармелитами, пробрались к мельницам недалеко от замка, где Маркус вскоре подыскал им бесхозную лодку. На ней он собирался доставить ее в укрытие, о котором знал по прошлому визиту в Бамберг.

Сначала они двинулись вверх по течению, пока не оставили город позади. Затем по правому рукаву Регница снова поплыли в сторону Бамберга, намереваясь причалить у расположенного на восточном берегу местечка Вундербург. Между верхушками деревьев уже виднелись городские стены и собор, но вокруг царили тишина и спокойствие. Лишь изредка чирикали дрозды, и где-то в лесу раздавались удары топора.

Дождь между тем усилился. Несмотря на теплую монашескую рясу и теплое одеяло, Барбара продрогла до костей.

– А ты никогда не думал завести семью? – стуча зубами, спросила она у Маркуса.

Драматург как раз направил лодку к поросшей тростником протоке. У него еще побаливал правый бок, но Барбара, судя по всему, хорошо очистила рану. Во всяком случае, она не заметила признаков воспаления, когда ранним утром меняла повязку.

Маркус ненадолго задумался, прежде чем ответил:

– Боюсь, я не смогу привязаться к кому-либо. Слишком боюсь кого-нибудь потерять. Люди умирают, и порою намного раньше срока. Не только старики, но и любимые жены, и даже дети. Постоянный страх когда-нибудь снова остаться одному свел бы меня с ума.

Барбара наморщила лоб.

– Спроси своего отца или дядю. Они знают, как быстро может настичь тебя смерть. Ведь зачастую они сами ее несут… – Вид у Маркуса был мрачный. В монашеской рясе и надвинутом на лицо капюшоне худой артист походил на сурового проповедника. – Разве можно такое выдержать? Смотреть на все эти страдания? Я бы не смог – по крайней мере, долгое время. Это свело бы меня с ума.

– Мне кажется, отец с дядей в такие моменты воспринимают себя не людьми, а скорее… – Барбара помедлила, выбирая подходящее слово, – орудиями. Они служат высшей власти, городу или церкви.

– Орудия на службе у высшей власти. – Маркус кивнул. – Мне нравится. Если ты не против, я использую это в одной из своих трагедий. – Он улыбнулся: – Эта трагедия особенная, лучшая из мною написанных. Мне недостает лишь нескольких заключительных реплик.

Он уперся веслом в дно и подвел лодку к берегу, пока та не увязла в иле. Вокруг рос густой тростник, ветки плакучей ивы нависали над самой поверхностью воды и скрывали окружающий пейзаж.

– Причалим здесь? – удивленно спросила Барбара.

Маркус спрыгнул в воду, доходившую до колен, и прошел оставшиеся несколько шагов к берегу. Там крепко привязал лодку к стволу ивы.

– До Вундербурга отсюда рукой подать, – ответил он. – А здесь лодку никто ни увидит.

Драматург улыбнулся и протянул Барбаре руку:

– Пойдем.

Девушка поднялась и собралась уже перешагнуть борт, но потеряла равновесие в неустойчивой, скользкой от дождя лодке и не удержалась на ногах.

– Черт!

Она больно ударилась копчиком и ко всему прочему врезалась головой в ящик, на котором сидела. Когда же Барбара с проклятиями на устах оперлась об него, в глаза ей бросилось то, чего прежде она не заметила из-за моросящего дождя.

На досках ящика собралась кровь.

Барбара сначала решила, что это рыбья кровь. Ведь лодка принадлежала, скорее всего, рыбаку, и в ящике он, конечно, держал свой улов. Но потом она присмотрелась внимательнее. Крови было слишком много для рыбьей. Кроме того, субстанция имела выраженный красно-бурый оттенок, хорошо знакомый Барбаре, как дочери палача.

Кровь была не рыбья, а человеческая.

Девушка задумчиво смотрела на частично свернувшуюся жидкость, размазанную по доскам.

– Какого черта… – вырвалось у нее.

Потом она стала медленно поднимать крышку.

Барбара не знала, чего ожидать, но сердце у нее бешено колотилось. Предчувствие подсказывало, что содержимое ящика станет для нее глубоким потрясением.

Первое, что она увидела, это несколько звериных шкур, небрежно брошенных в ящик. Под ними лежала оленья шкура с рогами, лапы какого-то хищника, кабанья шкура, медвежья…

Барбара осторожно сдвинула зловонные шкуры в сторону. Когда она осознала наконец, что предстало ее взору, у нее на мгновение замерло сердце. Она захотела крикнуть, но не смогла выдавить ни звука.

Она в ужасе уставилась на залитое кровью лицо мужчины. Во рту у него был кляп, а туловище кто-то стянул рыболовной сетью, так что он походил на садок, полный рыбы. Мужчина показался ей знакомым, хотя лицо его было сплошь покрыто кровью.

– Господи, – одними губами произнесла Барбара; на большее у нее не хватило сил.

В это миг позади нее что-то со свистом рассекло воздух и врезалось ей в затылок. Барбара охнула и повалилась вперед. Прежде чем удариться о дно лодки, она провалилась в благословенное забытье. Над ней стоял Маркус Зальтер с обрызганным кровью веслом в руках, как палач с занесенным мечом.

– Орудие на службе высшей власти, – прошептал он, и губы у него задрожали.

Он откинул капюшон и подставил лицо дождю. Из груди его вырвался громкий волчий вой.

– Это мне по душе, Барбара. Я – всего лишь орудие.

Затем он подхватил обмякшую девушку, взвалил ее на плечо и понес к расположенному неподалеку болоту.

* * *

На лестнице, что вела в кабинет Хаузера, послышались торопливые шаги, и в следующую секунду дверь с грохотом распахнулась. Симон, по-прежнему стоявший над книгой у кафедры, встрепенулся. На пороге стояли Магдалена с Бартоломеем.

– Магдалена! – облегченно воскликнул Фронвизер. – Ну наконец-то! Я уже начал беспокоиться…

– Нет времени на обмен любезностями, – перебила она его, с трудом переводя дыхание. – Кажется, мы теперь знаем, кого нам нужно искать. Сэр Малькольм только что сказал нам!

– Сэр Малькольм? – Старший Куизль с удивлением взглянул на Магдалену. – Но он же сейчас в тюрьме. Что вы там забыли?

– Позже объясним, – ответил Бартоломей. – А сейчас послушай свою дочь. Хотя это всего лишь предположение бедного висельника; возможно, он все это выдумал в попытке вытянуть голову из петли… Но, признаюсь, звучит вполне убедительно.

Между тем они вошли в тесную комнату. Магдалена встала посередине и взволнованно посмотрела на Симона, отца и Иеремию.

– Нам нужен Маркус Зальтер! – объявила она. – Драматург из театральной труппы! Сэр Малькольм уже давно наблюдал за ним, потому что многое в нем казалось ему странным.

– И что же? – спросил цирюльник, стараясь придать голосу деловитый тон. Он так обрадовался, что Магдалена наконец вернулась, что готов был тут же обнять ее и расцеловать. Но не похоже, чтобы жена нуждалась сейчас в его объятиях.

– Некоторое время назад Зальтер написал пьесу и хотел, чтобы ее непременно поставили на сцене, – ответила она, задыхаясь. – Но Малькольму она показалась слишком уж кровавой и безумной. Это история о ребенке из знатного рода, всю семью которого истребляют в борьбе за власть. Затем, повзрослев, герой начинает жестоко мстить. Зальтер настаивал на том, чтобы Малькольм поставил эту трагедию. Он был просто одержим ею, хотя никому не показывал сценария. Все только намекал.

– И ты считаешь, что эта пьеса повествует о жизни самого Зальтера? – бросил Куизль. – Тебе не кажется, что это уж слишком натянуто?

– Я еще не закончила. – Магдалена сурово взглянула на отца. – Недавно Малькольму довелось тайком прочесть сценарий. В ней перечислены различные пытки, а в роли ужасного мстителя выступает оборотень. Малькольм сказал, что крови и безумия в этой пьесе больше, чем в «Тите Андронике» Шекспира. Я этой пьесы не знаю, но кровь там, по всей видимости, льется рекой.

– Господи! – выдохнул Симон. – Думаешь, Зальтер разыгрывает в Бамберге собственную пьесу? С настоящими людьми вместо артистов?

Магдалена взволнованно кивнула.

– Они же были здесь полгода назад. Сэр Малькольм говорит, что с тех пор Зальтер был сам не свой. Писал как одержимый свою пьесу. Это Зальтер настоял на том, чтобы перезимовать в Бамберге. Он уговорил Малькольма. И даже приехал раньше остальных, чтобы все подготовить.

– Если Зальтер действительно приехал в Бамберг раньше, то он вполне мог совершить все эти убийства, – вставил Бартоломей. – До сих пор мы считали, что артисты вне подозрения, потому что появились в городе гораздо позже…

– И это еще не все, – продолжала Магдалена. – Зальтер, вероятно, родился в Бамберге. Во всяком случае, он как-то рассказывал об этом сэру Малькольму. А мне говорил, что вырос в Нюрнберге, и судилища…

– Ну, если мы все правильно поняли, то судилища затронули его особенным образом, – перебил ее Симон и показал на записи в счетной книге. – Судя по всему, Маркус Зальтер – не кто иной, как Вольф Кристоф Хаан, внук канцлера Георга Хаана. Все их семейство, за исключением Вольфа, погибло во время преследований. То, что мы наблюдаем теперь, – это жестокая месть, спланированная до последней мелочи.

Магдалена задумчиво кивнула.

– Должно быть, это стоило ему много сил. Малькольм говорил, что Зальтер в последние дни выглядел очень усталым и рассеянным, постоянно пропускал репетиции…

– Если он действительно похищал и пытал всех этих людей, то дел у него и впрямь хватало, – хихикнул Иеремия.

Похоже, за это время старик выпил целый кувшин вина.

– Одна только пытка щипцами сколько времени занимает, – говорил он заплетающимся языком. – Сначала их надо как следует раскалить. Потом начинают с рук и ме-е-едленно…

– Довольно, спасибо, – перебил его Симон. Он с неприязнью взглянул на Иеремию, после чего продолжил: – Зальтер мог подкинуть Матео волчью шкуру. И возраст вполне соответствует… По документам, Вольфу Кристофу было тогда четыре года. Насколько я помню Зальтера, ему сейчас около сорока. Многое указывает на то, что Хаан и Зальтер являются одним и тем же человеком… – Он нахмурил лоб: – Непонятно только, как он заразил викария бешенством.

Магдалена с удивлением посмотрела на мужа:

– Каким еще бешенством?

– Ну, пока вы с Бартоломеем гуляли по городу, мы с Самуилом тоже не сидели без дела, – ответил Фронвизер с нескрываемой гордостью. – Во всяком случае, его превосходительство, епископ Шёнборн, с которым у нас состоялась непринужденная и весьма содержательная беседа, остался под впечатлением.

– Давай ближе к делу, болван напыщенный, – проворчал Куизль.

– А, да, конечно…

Симон в двух словах рассказал Магдалене и Бартоломею о жуткой участи Себастьяна Харзее и своих догадках.

– Правда, теперь мы в раздумьях, что за зверь мог заразить викария, – закончил он. – Это точно не собака, ранка слишком маленькая. Возможно, крыса или летучая мышь. Это, должно быть, какой-то мелкий хищник…

– Господи, Джульетта! – перебила его Магдалена. – Конечно, это Джульетта! Джульетта или Ромео.

Симон недовольно посмотрел на жену:

– Не знаю, о ком ты говоришь, Магдалена, но позволь тебе напомнить, что это был не человек, а…

– Черт возьми, это не человек, а хорек! – Магдалена рассмеялась. Остальные смотрели на нее в недоумении. – У Зальтера есть два ручных хорька, Ромео и Джульетта, это их клички. Ромео недавно сбежал – по крайней мере, так мне сказал Зальтер. Но что, если он заразил Ромео или Джульетту бешенством и каким-то образом запустил в спальню к Харзее? Такое возможно?

Симон громко простонал:

– Хорек, чтоб мне провалиться! Это и в самом деле мог быть хорек. Наверное, Зальтер сначала накормил его мясом умершего от бешенства животного. В доме викария нет никакой охраны. Пробраться туда ночью и запустить в спальню больного хорька не составило бы особого труда. Потом зверек сбежал через какую-нибудь щель или мышиную нору… До чего коварный план!

– Возможно, старина Зальтер теперь и отца Катарины похитил, – проворчал Куизль. – Иероним – последний из членов комиссии. Если не поторопиться, то…

– Отец… – Это Георг робко перебил палача.

– Дьявол! Я тебе тысячу раз говорил, чтобы ты не перебивал отца! – взорвался Куизль. – Бартоломей за эти два года, похоже, ничему тебя не научил.

– Как парню учиться, если ты постоянно к нему придираешься? – отпарировал Бартоломей. – Ты обращаешься с ним в точности как обращался когда-то со мною. Но я не стану…

– Да замолчите вы оба!

Георг ударил ладонью по кафедре, так что документы едва не разлетелись, и сердито взглянул на озадаченного отца и не менее растерянного Бартоломея.

– Как же мне осточертели ваши вечные споры! – выругался он. – Если вы не прекратите, то я не останусь ни в Бамберге, ни в Шонгау, а подыщу себе место на другом конце Германии, чтобы не слушать больше вашего ворчания. А теперь послушайте меня хоть раз!

Он перевел дух и показал на документы.

– Вы говорили, что Иероним был последним из участников. Но это неверно. Недостает еще одного.

– И кто же это, по-твоему? – спросил Симон, как и остальные, удивленный гневной вспышкой Георга.

Юноша пожал плечами так, словно ответ был совершенно очевиден.

– Палач, разумеется. На всех допросах он, можно сказать, был главным действующим лицом.

– Верно, черт возьми, – сказал Иеремия и задумчиво склонил тяжелую от выпивки голову. – Но меня этот Зальтер не знает. Даже если б он прочел обо мне в старых актах, то увидел бы некоего Михаэля Биндера. А его давно нет в живых.

Георг кивнул.

– Нет, вас он не знает. Он знает только нынешнего палача – и, конечно же, считает Бартоломея потомком прежнего палача. А почему бы и нет? Ведь должность почти всегда переходит от отца к сыну.

– Ха, пускай этот Зальтер попробует меня похитить, – проворчал Бартоломей. – Он у меня узнает… Я шкуру спущу с этого оборотня недоделанного!

– Ему и не нужно тебя похищать, дядя, – тихо сказал Георг. – Потому что в руках у него, возможно, уже есть кое-кто другой. – Он с печальным видом обратился к остальным: – Если для полной ясности нам чего-то еще недоставало, то вот оно. Оборотень схватил Барбару, ведь она приходится Бартоломею племянницей. И спасти мы ее сможем лишь в том случае, если вы прекратите наконец свои ссоры. – Георг взглянул на каждого по отдельности. – Пообещайте мне! Теперь мы должны действовать сообща. Иначе я больше не увижу свою сестру.

* * *

Услышав шум, Адельхайд встрепенулась и, очнувшись от беспорядочных грез, вновь оказалась в реальном мире.

Последние несколько часов женщина пребывала в полудремотном состоянии и непреходящем страхе, что загадочный зверь вот-вот вернется и снова примется копать. Однако вокруг было тихо – как в могиле. Даже птицы прекратили щебетать; доносился лишь отдаленный шелест дождя. Шум падающей воды превратил жажду в невыносимую муку, но Адельхайд все же удалось немного подремать. И вот где-то сверху послышались эти звуки. Сначала лязгнул…

…засов…

Потом скрипнула…

…дверь! Открылась дверь, он вернулся!

Адельхайд не знала, смеяться ей или кричать в ужасе. Она уже не сомневалась, что мужчина оставил ее умирать здесь. Слишком много времени прошло с тех пор, как мучитель появлялся в последний раз. Но вот он возвращался, а это означало только одно: настала ее очередь. А может, это и не он вовсе? Что, если это кто-то другой? Быть может, кто-то заглянул сюда из обыкновенного любопытства. Случайный путник…

Спаситель?

– На помощь! – словно вне себя закричала Адельхайд. – Я здесь! Здесь, в подвале! Кто бы там ни был, прошу вас, вытащите меня отсюда!

Женщина рванула ремни, которые и теперь не поддавались. Она с трудом повернула голову. За дверью послышались медленные шаги. Кто-то спускался по лестнице, ступая при этом очень тяжело, тяжелее обычного. Это точно был кто-то другой!

– Здесь, сюда! – захрипела Адельхайд. – Я здесь!

Снова послышался лязг, кто-то сдвинул засов в ее камеру. Дверь с грохотом распахнулась, и женщина оцепенела.

На пороге стоял ее мучитель.

Он нес на плечах черноволосую девушку лет пятнадцати, одетую почему-то в монашескую рясу. Она была то ли без сознания, то ли мертва. Волосы у нее слиплись от крови. На мужчине была такая же ряса. Он походил в ней на жреца какого-нибудь жуткого ритуала.

Адельхайд лишь заскулила, столь велико было ее разочарование.

– Здравствуй, радость моя, – просипел мужчина и осторожно опустил свою ношу на пол. – Пришлось задержаться, но вот я снова здесь. Все готово к заключительному акту.

Он вышел ненадолго и вернулся с факелом, который закрепил в железной скобе на стене. Потом вынул кожаный ремень и связал девушке руки и ноги. Адельхайд видела кровь в волосах и на лице, но девушка, вероятно, была жива. Иначе мужчина не утруждал бы себя, перетягивая ее, точно вязанку хвороста.

– Кто… кто это? – выдавила Адельхайд через некоторое время.

– Это?

Мужчина поднял на нее глаза и улыбнулся. Улыбка эта была добрая и в то же время невыразимо печальная, что никак не вязалось с его жутким занятием.

– Это последнее, чего мне недоставало, – сказал он тихо. – Дочь палача. Второй секретарь лежит пока в лодке. Не знаю, жив ли он еще… Но, так или иначе, все в сборе. – Он взмахнул рукой: – Поднять занавес, нас ждет грандиозная развязка!

Изнуренная, Адельхайд смотрела на своего мучителя. Она его узнала. Примерно полгода назад они с мужем были в Банкетном доме, где давала представление странствующая труппа. Женщина не могла уже толком вспомнить пьесу, какую-то комедию. На сцене кривлялся шут в окружении таких же болванов. Супруг ее смеялся от души, а вот у нее похабные шутки вызывали отвращение. Лишь один артист привлек тогда ее внимание. Тот самый мужчина. В нем чувствовался мрачный дух, совершенно не уместный в этом веселом действе. Редкие с проседью волосы и бледное лицо делали его привлекательным на свой особый лад. И было что-то невыразимо печальное в его взгляде…

Таким же печальным он был и теперь.

– Дочь палача… секретарь… – пробормотала Адельхайд с тем, чтобы выиграть время на раздумья. – Я… ничего не понимаю…

– А тебе и не надо ничего понимать, – ответил мужчина глухим голосом.

Он встал и стянул рясу, после чего вытер о камзол перепачканные грязью и кровью руки.

– В общем-то, вы… – Он помедлил. – Да, вы скорее статисты. Прошу прощения, мне нужно забрать секретаря. Потом я полностью в вашем распоряжении. Навеки.

Он поклонился, словно перед невидимой публикой, и вышел в коридор, захлопнув за собой дверь.

Адельхайд закрыла глаза и тихо застонала. Она поняла, что скоро все закончится. Может, ее мучитель и не был оборотнем, но в глазах его плескалось почти звериное безумие.

Спасения не было.

* * *

После слов Георга в кабинете на некоторое время воцарилось молчание. По крыше барабанил нескончаемый дождь. Наконец Якоб кивнул, медленно и раздумчиво, как пробуждающийся колосс.

– Черт возьми, Георг, а ты прав, – проговорил он тихо. – Мы за лесом не увидели деревьев. Этот полоумный решил, что в руках у него оказалась родственница прежнего палача. Он похитил не только Хаузера, но и мою малютку… Он об этом пожалеет.

Магдалена видела, как отец сжимает кулаки, лицо его стало почти непроницаемым. Она хорошо знала эти его состояния и помнила, что он куда опаснее сейчас, чем в те минуты, когда метал громы и молнии.

«Такой он перед казнями, – подумала она. – Холодный и ясный, как горный хрусталь».

Старший Куизль резким голосом обратился к Бартоломею и Георгу:

– Вы оба хорошо знаете город и окрестности. Куда этот Зальтер или Хаан мог увести мою дочь? Где вы еще не искали?

Георг склонил голову:

– Не сказал бы, что мы перебрали в городе каждый камень… Конечно, он мог спрятать ее в каком-нибудь подвале, хотя я так не думаю.

– А как же ты думаешь, умник?

– Думаю, она где-то за городом. – Казалось, Георг набирался мужества с каждым произнесенным словом; теперь он говорил более уверенно и пылко. – Зальтер мог вывезти их обоих на рыбацкой лодке. Тогда он избежал бы досмотра у ворот. И если накрыть пленников полотном или чем-нибудь еще, никто их и не заметит. Во всяком случае, я бы поступил именно так.

– Скорее всего, он увез их туда же, куда отвозил остальных пленников, чтобы там замучить и убить, – добавила Магдалена с дрожью в голосе.

От одной мысли о том, что грозило ее младшей сестре, у нее сводило внутренности. Но она попыталась полностью сосредоточиться на насущном.

– Это должно быть уединенное место, где ему никто не помешает, – продолжила Магдалена. – С другой стороны, нельзя, чтобы оно находилось слишком далеко. Ведь Зальтер должен был возвращаться на репетиции, особенно в последние дни.

Якоб потер свой мясистый нос, как поступал всякий раз, когда над чем-то размышлял. В конце концов он с сосредоточенным выражением обратился к Бартоломею:

– Помнишь, как мы ходили к старьевщику Ансвину? Он говорил тогда, что выловил труп Васольда из правой протоки Регница, как и остальные конечности. Что, если их всех принесло течением из какого-то одного места, расположенного выше по течению? Где-то там Зальтер избавлялся от трупов. Скорее всего, это недалеко от его укрытия. Ведь ему приходилось таскать трупы к реке.

– Возможно, ты прав, – Бартоломей кивнул. – Вот только где…

Он тоже задумчиво почесал нос.

Симон между тем принялся загибать пальцы, перечисляя все, что им было известно:

– Давайте рассуждать логически. Мы ищем уединенное место у реки, расположенное не слишком далеко от города. Кроме того, это должен быть подвал или хотя бы дом. Ведь этот полоумный подолгу пытает своих жертв. Значит, ему нужно где-то их держать. Ему нужен огонь, орудия…

– Уединенное место… – Бартоломей уставился куда-то перед собой. Казалось, он перебирает в голове все возможности. – Недалеко от реки, дом или подвал…

Тут он издал громкий стон:

– Точно! Там и впрямь все условия!

Магдалена устремила на него пытливый взор:

– Где?

– Старый охотничий дом близ Вундербурга, – начал торопливо объяснять Бартоломей. – Пару дней назад мы с Алоизием даже были там неподалеку, когда искали Брута. Я так волновался за пса, что ни о чем другом и не думал… – Он хлопнул себя по лбу: – Охотничий дом идеально для этого подходит! Когда-то там жил епископский егерь, но потом пришла война, а вместе с нею – шведы. Сейчас там одни руины, но еще вполне можно укрыться. Дом частично сложен из камня, и там есть подвал.

– Верно, ты рассказывал мне про него, – вставил Якоб. – В тот раз, когда мы впервые встретились у живодерни. Но я тогда не придал этому большого значения. Я думал, ты просто хочешь похвастаться новым подворьем, которое доверил тебе епископ…

– Это скверное место. Люди обходят его стороной, считают, что там водятся призраки, – продолжал Бартоломей, оставив без внимания замечание брата. – Но оно словно создано для укрытия. Дом стоит возле реки и от города не слишком далеко. – Он мрачно кивнул: – Если мы ничего не упустили, то искать нужно именно там.

– Может, Зальтер и раньше знал об этом доме, – сказала Магдалена задумчиво. – Или он узнал про него в прошлый раз, когда они приезжали в Бамберг. А может…

– Нет больше времени на болтовню, – резко оборвал ее отец. – Моя дочь в опасности, надо спешить.

– А если она не там? – с сомнением произнес Георг. – Что, если…

– Если, если, если… – Куизль сердито посмотрел на сына: – У тебя есть идеи получше? Или ты хочешь сидеть тут и раздумывать, в то время как этот сумасшедший, быть может, выдергивает Барбаре ногти?

– Может, хотя бы стражу оповестим? – вставил Симон. – Все же этот человек опасен. Он замучил и убил семь человек, не забывайте.

– Если ты об этом, то можешь не беспокоиться, – ответил Якоб. – Я куда больше народу отправил на тот свет, чем этот недоделанный оборотень. – Он оглядел остальных. – Ну, кто пойдет со мной?

Георг нерешительно поднялся, но отец лишь смерил его взглядом:

– Ты? Боюсь, это дело не для сопливых юнцов.

– Мы все пойдем, – заявила Магдалена. – Барбара не только твоя дочь. Она еще и наша сестра.

Отец пренебрежительно рассмеялся:

– Не хватало еще, чтобы собственная дочь указывала мне, кого брать, а кого нет.

– Ты ведь не думаешь, что я останусь дома с детками на коленях, в то время как мою сестру, возможно, пытают? – прошипела Магдалена. – Тебе придется связать меня.

– А кто же присмотрит за детьми и Катариной? – огрызнулся Якоб. – Может, Симон?

– Я тоже пойду с вами, – твердо ответил Фронвизер. – А Георг силен и отважен. Он нам не помешает.

– Думаю, Катарине будет только лучше, если мы оставим с нею ребят, – заметил Бартоломей. – Тогда ей будет чем заняться и она немного отвлечется. Я уже послал за ее кузиной. А эта баба до того болтлива, что Катарине просто некогда будет волноваться.

– Хочешь сказать, что ты тоже… – начал Якоб, но Бартоломей отмахнулся.

– Она мне все-таки племянница, – ответил он. – Даже не думайте, что можете отправиться без меня. Иначе Якоб начнет всем говорить, что его младший брат просто отсиживался… Идемте уже.

Он направился было к двери, но тут в дальнем углу комнаты икнул Иеремия. Поднялся, с шумом отодвинув стул. Его слегка пошатывало, но говорил он ясно и решительно.

– Я тоже пойду, – произнес старый палач и ухватился за стол. – Этому безумцу нужен ведь я, а не Барбара. Значит, надо к нему наведаться. Это самое меньшее, что я могу сделать для девочки. Довольно одной девицы, умершей по моей вине.

– Пожалуйста, лишь бы тебя не вывернуло в Регниц. – Якоб поднял голову и оглядел каждого по очереди, после чего громко вздохнул: – Судя по всему, меня никто уже не слушает. Видимо, я все-таки старею… Что ж, ладно, отправляемся все вместе на травлю. – Тут глаза у него неожиданно сузились. – Но клянусь вам, если этот оборотень хоть пальцем тронет мою Барбару, я собственными руками сниму с него шкуру и повешу у себя дома на стену.

* * *

Барбара стонала и беспокойно ворочалась. У нее раскалывалась голова.

Где я? Что произошло?

Девушка попыталась подняться, но что-то ее удержало. Она дернулась, и затылок снова пронзило болью. В тот же миг Барбара почувствовала, что руки и ноги у нее связаны. Тогда она все вспомнила.

Маркус Зальтер! Мужчина в лодке… кровь!

– Помогите… – прохрипела Барбара.

Она не знала, где находится и слышит ли ее кто-нибудь. Перед глазами все расплывалось – должно быть, от удара, которым Зальтер ее оглушил.

– На помощь! Есть тут кто?

– Можешь не стараться, – послышался рядом надтреснутый голос. – Здесь только я. А я помочь тебе не смогу.

Девушка с трудом повернула голову и поморгала. Через некоторое время взгляд немного прояснился. Она лежала на голом полу в камере, освещенной одним-единственным факелом. В крошечную щель под потолком задувал холодный воздух, и Барбара мерзла в промокшей рясе. Сквозь эту щель виднелось ночное небо.

В углу стояла хлипкая кровать, и на ней лежала женщина. Ее светлые волосы покрылись грязью и спутались, красивое когда-то платье изорвалось, лицо осунулось, как у покойницы. И все же она попыталась улыбнуться.

– Я бы с радостью сказала, что тебе нечего бояться, дитя, – сказала женщина слабым голосом. – Но боюсь, это будет ложью.

– Где… где он? – прохрипела Барбара.

– Наш мучитель? – Женщина со стоном повернулась в ее сторону, совсем немного. Только теперь Барбара заметила, что она тоже связана. – Я думала, ты мне об этом скажешь. Он сказал, что ему нужно забрать секретаря.

Секретарь…

Барбара пришла в ужас. Лицо у связанного мужчины было залито кровью, и она не сразу его узнала. Только сейчас девушка поняла, кто это: Иероним Хаузер, отец Катарины! Он как-то раз забирал свою дочь от Бартоломея. Безобидный с виду толстяк… Она почти забыла, как он выглядит. Господи, что же здесь происходит?

– Если хочешь знать, для чего он все это делает, то мне нечего сказать, – продолжала женщина, словно прочла ее мысли. – Мы тут не первые, чтобы ты знала. Он приводит сюда всех своих пленников, старых и молодых, мужчин и женщин. А потом пытает их, допрашивает и убивает, словно они колдуны и ведьмы. Я днями напролет раздумывала, зачем он это делает, но сие так и осталось для меня загадкой. И я понятия не имею, почему он щадил меня до сих пор.

– Он артист, – прошептала Барбара. – Он… он из бродячей труппы.

– Я знаю, родная моя. Он говорил что-то насчет последнего акта и что мы для него лишь статисты. Думаю, он просто сумасшедший. – Женщина тяжело вздохнула, и взгляд ее исполнился глубокой печали. – Поэтому, наверное, и нет смысла раздумывать над причинами. Мы умрем безо всякой причины. Хотя кто сказал, что для смерти непременно нужна причина?

Она устало улыбнулась и снова обратилась к Барбаре:

– Если я все правильно поняла, ты дочь палача. Это правда? Я еще не встречала тебя в городе.

– Я… я из Шонгау, – тихо ответила Барбара. – Это в предгорьях Альп.

Она рассказала немного о себе и о том, что пришлось ей пережить в Бамберге. Это помогло ей хотя бы ненадолго подавить страх и упорядочить мысли. Женщина поведала, что ее зовут Адельхайд Ринсвизер. Она оказалась супругой бамбергского аптекаря и, вероятно, была из числа пропавших за последние дни людей. В душе Барбары медленно росло осознание того, что славный Маркус Зальтер действительно оказался тем самым оборотнем, а она сама стала его жертвой.

Ей вдруг вспомнилась каждая мелочь. Постоянная усталость Зальтера, его мрачный взгляд, волчья шкура в сундуке Матео и внезапное решение драматурга вывезти ее из Бамберга… Это случилось сразу после того, как Барбара сказала ему, что приходится племянницей местному палачу. Она вспомнила, в какое изумление, даже ужас, пришел он после ее слов.

Они помолчали какое-то время, прислушиваясь к нарастающему шуму дождя.

– Что он с нами сделает? – спросила Барбара у Адельхайд. – Убьет, как и остальных?

– Когда настанет время, он отведет нас в другую камеру, – мрачно ответила женщина. – Я была там. Она… она ужасна, словно самый жуткий из кошмаров стал явью. – Она серьезно взглянула на Барбару. – Послушай, я еще не сдалась. Теперь нас двое или даже трое, если этот секретарь еще жив и примкнет к нам. Быть может, у нас еще есть шанс. Может…

Она запнулась. Сверху снова лязгнул засов. Послышались глухие шаги, по ступеням несколько раз стукнулось что-то тяжелое. Барбара предположила, что Зальтер спустил с лестницы тучного секретаря. Но драматург не стал останавливаться возле их камеры и прошел дальше. Со скрипом отворилась еще одна дверь.

– Господи! – прохрипела Адельхайд. – Он потащил его в камеру. Решил сразу начать с него! – Взгляд ее затуманился. – Не знаю, выдержу ли я это снова…

Они напряженно прислушивались к звукам в конце коридора. Похоже, Зальтер оставил дверь открытой. До них донесся стон, затем какой-то стук и лязг. Потом снова шаги.

В этот раз они приближались к их двери.

 

16

2 ноября 1668 года от Рождества Христова, вечером в правой протоке Регница

К тому времени их небольшой отряд переходил дощатый мост, который связывал город с расположенным на северо-востоке окруженным садами Санкт-Гангольфом. Сначала заглянули домой к Бартоломею и там наскоро вооружились. Братья Куизли выбрали крепкие ясеневые дубины, Георг с Магдаленой взяли у Алоизия охотничьи ножи. Симону достался старый пистолет, до такой степени ржавый, что пользу принести мог, наверное, лишь в качестве дубинки. Один только Иеремия остался безоружным.

– У меня лицо вместо оружия, – сказал он с ухмылкой, когда они шагали под дождем вдоль пристаней. – Вот посмотрим – когда этот ублюдок увидит меня в темноте, так сразу наутек пустится.

– Может, стоило взять меч Бартоломея? – спросила Магдалена и неуверенно взглянула на свой нож в зазубринах. – Он, во всяком случае, куда острее, чем этот тесак.

– Чтобы нарубить им дров? – Отец бросил на нее насмешливый взгляд. – Такое может предложить только женщина. В сражении от двуручника, может, еще есть толк; когда-то у меня у самого такой был. Но в лесу или болотах он только мешается! Если придется штурмовать дом, дубинка мне куда ближе.

Палач грозно взмахнул дубиной, и Магдалена невольно отступила в сторону. Она терпеть не могла, когда мужчины похвалялись оружием. С другой стороны, с охотничьим ножом в руках женщина и вправду чувствовала себя немного увереннее. Она вновь подумала о том, что дружелюбный Зальтер, возможно, повинен в смерти семерых человек.

И не исключено, что скоро к ним прибавятся еще двое.

Прощаясь с Петером и Паулем, Магдалена вдруг засомневалась, стоит ли ей вообще куда-то идти. Там могло быть опасно, а в бою толку от нее было немного. Но потом она снова подумала о Барбаре, и ее решимость только окрепла. Магдалена просто не смогла бы сидеть в четырех стенах, когда над сестрой нависла смертельная угроза.

Поэтому она поцеловала мальчиков и сказала, что ей с отцом и дедом нужно разыскать Барбару. При этом дети смотрели на нее так, словно понимали, сколь опасны и важны эти поиски.

– И потом Барбара вернется? – тихо спросил Петер.

Магдалена кивнула и крепко прижала к себе малышей, чтобы они не видели ее слез.

– Конечно! – шепнула она. – Вот увидите, сегодня же ночью она ляжет рядом с вами и споет вам перед сном. А пока слушайтесь Катарину и напеките с ней лепешек. Барбара обрадуется, когда… когда вернется.

Она смахнула слезы с глаз и вышла следом за остальными на залитую дождем, погруженную в сумерки улицу.

В свете уходящего дня Магдалена увидела массивные опоры великолепного моста. Столбы стояли на галечных островках, омываемых темной бурлящей водой. У второго от них столба покачивалась длинная лодка. Стоявший в ней человек помахал им.

– Нам повезло, что Ансвин сегодня в северной протоке, – сказал Бартоломей и помахал в ответ. – Я попросил Алоизия, чтобы тот сообщил ему, что нам понадобится его лодка.

– Ансвин? – спросил Симон неуверенно. – Это не тот ли старьевщик, про которого вы говорили?

Бартоломей кивнул:

– Тот самый. Но могу тебя успокоить, других пассажиров в его лодке нет. Во всяком случае мертвых, если ты об этом.

Между тем они дошли до опоры. Ансвин бросил им веревку, и отец с Бартоломеем подтянули лодку к берегу, после чего все по очереди перебрались в нее.

– Что за чудную компанию ты собрал, Бартоломей, – сказал Ансвин и насмешливо оглядел его спутников. – Калека, карлик, здоровяк, баба и сопливый юнец… Вы что, на ярмарку собрались?

– Кого это он карликом назвал? – шепнул Симон Магдалене. – Уж не…

Но Бартоломей не дал ему договорить.

– Соратников не выбирают, – осклабился палач. – К тому же толку от них куда больше, чем от пьяных стражников… – Тут он вновь заговорил серьезно: – Мы разыскиваем моего будущего тестя и племянницу. Если поможешь нам, я твой должник.

Ансвин отмахнулся:

– На свадьбу пригласить не забудь, этого довольно. И, раз уж на то пошло, расскажи мне, что тут вообще творится.

– По пути. Времени у нас предостаточно, – ответил Бартоломей. – Отчаливаем. Нам нужно к Вундербургу.

Им пришлось грести против течения, но в начале ноября оно было не таким сильным. Кроме того, отец, Бартоломей и жилистый Ансвин были хорошими гребцами, и цель их становилась все ближе.

Пока Бартоломей, работая веслами, в двух словах объяснял Ансвину, куда они плывут и что задумали, Магдалена смотрела на дождливый пейзаж, постепенно бледнеющий в сумерках. Как только городские стены остались позади, местность потянулась болотистая, изрытая множеством каналов, торфянистых ручьев и прудов. Окутанный туманом Хауптсмоорвальд подбирался к самому берегу, ивы и кривые березы жадно тянулись к воде. Вдали послышался жалобный волчий вой, и Магдалена невольно вздрогнула.

По пути к мосту Бартоломей рассказал остальным о сбежавшем павиане. Теперь они могли быть уверены, что никакого оборотня в лесу не было. Но окрестности не становились от этого менее зловещими.

«И все равно человек останется самым опасным из зверей», – подумала Магдалена.

Через некоторое время они повернули в протоку, почти целиком скрытую тростником. По лицу скользили нависающие ветки. Стемнело уже настолько, что деревья угадывались лишь темными силуэтами на берегу. Но Ансвин, похоже, знал, куда плыть.

– Раньше, когда Вундербург считался предместьем, здесь была небольшая пристань, – пояснил он вполголоса. – Но после войны все снова заросло. И все-таки отсюда удобнее всего подплыть к охотничьему дому… Ого! – Он запнулся и показал веслом в темноту: – Похоже, мы не первые решили сюда наведаться.

Магдалена прищурилась и увидела вторую лодку, привязанную у берега. Ансвин подплыл прямо к ней, и все сошли на берег. Бартоломей, прихрамывая, подошел к другой лодке.

– Так-так, – пробормотал он, бегло ее осмотрев. Потом поднял правую руку и потер пальцами. – Тут кровь на ящике. – Он осторожно поднял крышку и заглянул внутрь. – И внутри тоже. По-моему, мы на верном пути.

Магдалена услышала тихий скрежет. Она с некоторым запозданием поняла, что это стоящий рядом отец заскрипел зубами.

– Я убью его, – прошептал он едва слышно. – Очень медленно. Ему будет больно, очень больно.

– Все же я не думаю, что наш оборотень убил своих пленников прямо в лодке, – заметил Иеремия.

К этому времени он уже немного протрезвел и, похоже, услышал угрозу Якоба.

– Это пошло бы вразрез с его предыдущими действиями, – задумчиво продолжал старик. – Он ведь собирается пытать их. Так же, как я пытал тогда его родственников. Остается только надеяться, что он не зашел еще слишком далеко…

Магдалене опять стало дурно. Господи, что же этот безумец творил сейчас с ее сестрой?

– Тогда не будем терять время, – сказала она и огляделась. – Где этот чертов дом? Быстрее!

Бартоломей показал на узкую тропу, уходящую в лес.

– Это недалеко. Если хотим застигнуть ублюдка врасплох, действовать нужно очень тихо.

– Я останусь у лодки и подожду вас тут, – объявил Ансвин. – Поймите правильно, дома меня ждут жена и пятеро голодных ртов. Я нужен им живым. К тому же… – Он помедлил. – Разные слухи ходят об этом доме, и мне от них как-то не по себе. Говорят, прежний егерь был скверным малым и с браконьерами обходился на свой особый манер. Потом некоторых из них больше никто не видел. Так что смотрите, чтоб и с вами не случилось того же.

Бартоломей кивнул:

– Ладно, Ансвин, мы будем осторожны. Только попрошу тебя еще об одном одолжении. Если вдруг услышишь мой крик, значит, что-то пошло не так. Тогда оповести, пожалуйста, стражу.

– Это сразу надо было сделать, – мрачно заметил Симон. – Но меня, как обычно, никто не хотел слушать.

– Вот именно. Пошли. – Якоб двинулся в чащу, остальные последовали за ним.

Как только деревья сомкнулись над головой, перед глазами «охотников» словно выросла темная стена. Кроме того, дождь хлынул как из ведра. И все-таки они не решились зажечь фонарь, опасаясь выдать себя раньше времени. Через некоторое время заросли расступились, и они оказались в перелеске, состоящем из высоких сосен и редких буков. Тьма немного рассеялась. Где-то прокричал сыч, и только шум дождя да собственные шаги нарушали безмятежную тишину. Им то и дело приходилось огибать болотистые пруды.

Они прошли с четверть мили в сторону от реки. Потом Якоб внезапно остановился и показал вперед. Среди деревьев угадывались очертания массивного строения, окруженного низкой, обрушенной наполовину стеной.

– Это он? – спросил старший Куизль у брата, который остановился рядом.

Бартоломей сплюнул на землю.

– Он, чтоб его… Внутри темно, но это еще ничего не значит. Там есть несколько подвалов, окна в них давным-давно заколочены. Давайте подберемся поближе. Может, удастся разглядеть еще что-нибудь.

– Мне довольно того, что я вижу, – прошипел Якоб. – Где-то там моя Барбара. Я пойду туда и вытащу ее.

– Отец, не имеет смысла идти напролом, – тихо проговорил Георг, незаметно поравнявшись с ним. – В худшем случае Зальтер возьмет Барбару в заложники или убьет. Давай лучше поищем, где можно залезть внутрь незамеченными.

Палач проворчал что-то невнятное, что означало, по-видимому, согласие.

Они прошли в ржавую калитку и забрались в заросли ежевики, растущие в нескольких шагах от дома.

Теперь Магдалена увидела, что прежде он представлял собой внушительное строение. Сложенное из крепких сосновых и темных дубовых бревен, оно покоилось на каменном фундаменте. В нем было два этажа; слева примостилась разрушенная терраса, которая переходила в заросший сад с одичалыми деревьями и опрокинутыми статуями. Кровля пришла в негодность, доски были местами выломаны, и тем не менее дом по-прежнему выглядел массивным и неприступным.

«Как мрачный замок, – подумала Магдалена. – Обиталище злой колдуньи».

В некоторых сказках, которые она рассказывала детям, встречались такие зловещие дома. По большей части это были маленькие покосившиеся избушки, но теперь женщина поняла, как должно выглядеть настоящее логово ведьмы.

Дом был просто огромен.

Тут случилось нечто странное. Дождь вдруг прекратился, но поднялся ветер. Он свистел и завывал, словно пытался предостеречь обитателей дома о непрошеных гостях. Магдалена поежилась, и вовсе не холод был тому причиной. Она вспомнила, что сказал им Ансвин, когда они уходили.

Разные слухи ходят об этом доме, и мне от них как-то не по себе…

– С главного входа нам, наверное, не войти, – прошептал Иеремия и показал на массивную двустворчатую дверь со стороны террасы. – Но некоторые из окон открыты. К тому же наверняка есть задняя дверь для прислуги, откуда…

Он резко замолчал, когда из дома донесся протяжный крик, от которого у Магдалены мороз пробежал по коже.

– Барбара! – взревел отец и выскочил из кустов.

– Проклятье, тише ты! – прошипел Бартоломей. – Мы же хотим застать его врасплох, давай…

Но палач, словно взбесившийся бык, уже мчался к дому.

– Останови этого остолопа, пока он не погубил и себя, и Барбару! – сердито сказал Бартоломей Магдалене. – Ты, наверное, единственная, кого он сейчас послушает.

– Сильно сомневаюсь, – пробормотала молодая женщина.

Она закрыла глаза и произнесла короткую молитву.

После чего побежала вслед за отцом.

* * *

Дверь в камеру распахнулась, и Барбара оцепенела. На пороге стоял мокрый от дождя и пота Зальтер. По лицу его снова скользнула та скорбная улыбка. Вот только теперь в ней не было ничего печального – одно сплошное безумие. Он походил на ангела, падшего с небес.

– Пора, – сказал он хрипло. – Давайте покончим с этим.

Не сказав больше ни слова, Зальтер подошел к Адельхайд и развязал веревки в нескольких местах. Едва ли не с нежностью поднял ее, и женщина встала на подгибающихся, еще связанных ногах. Затем «оборотень» вынул кинжал и приставил Адельхайд к горлу.

– Сейчас мы пойдем очень медленно, – распорядился он. – Прошу тебя, не сопротивляйся. Иначе придется раньше времени причинить тебе боль. А мне бы этого не хотелось.

Адельхайд бросила на Барбару предостерегающий взгляд и скрылась вместе с Зальтером в коридоре. Вскоре оттуда донесся высокий жалобный крик, но издал его скорее мужчина, чем женщина.

Через некоторое время Зальтер вернулся один. Он развязал Барбаре ноги и помог подняться.

– Почему ты делаешь это? – прошептала она.

– Я восстанавливаю справедливость, – ответил он глухо. – Око за око, зуб за зуб. Так сказано в Библии.

Затем Маркус с неожиданной силой потащил свою пленницу по темному коридору в другую камеру, освещенную несколькими факелами. Барбара невольно вскрикнула. Адельхайд не преувеличивала.

Взору ее действительно предстал воплощенный кошмар.

Барбара помнила камеру пыток в Шонгау – несколько раз она помогала там отцу с уборкой. Но здесь было нечто совершенно иное. Комната даже не походила на привычную камеру пыток – такой она была скорее в представлении безумца.

Или же сам дьявол ее обставил.

Здесь были обычные орудия пыток вроде дыбы, подвеса, щипцов, тисков, «испанской лесенки» и жаровни. Последняя стояла в дальнем углу справа, и оттуда веяло каким-то неприятным теплом. Но среди привычных орудий было и несколько диковинных устройств, которых Барбаре видеть еще не доводилось. Запачканный кровью острый конус, ванна, наполненная белой жидкостью с едким запахом, клетка в форме головы на полке и пара сапог, снабженных шипами и винтами. Другие орудия были до того странными, что назначение их так и осталось для Барбары загадкой, сколько она ни раздумывала. Связки соломы, разбросанные по всей камере, покрывали красно-бурые пятна засохшей крови.

Но хуже всего были рисунки на полотнах, свисающих с потолка, как театральные занавесы. Барбара видела в церквях рисунки, на которых взорам верующих открывалась преисподняя, где страдали истекающие кровью грешники, раскрывая рты в беззвучном крике. Здесь было нечто подобное. Они отовсюду смотрели на Барбару, торопливо нанесенные наброски человеческой жестокости, как эскизы для будущего собора. Все в этой камере выражало одно-единственное чувство.

Боль.

На дыбе стонал, прикованный цепями, Иероним Хаузер. Старый секретарь, похоже, находился без сознания, глаза его были закрыты, и сам он дергался, как выброшенная на берег рыба. И все же Хаузер еще жил. У противоположной стены на связке соломы сидела Адельхайд. Она была связана, и от ее шеи к железному кольцу в стене тянулся кожаный шнур. Женщина неподвижно уставилась перед собой, но Барбара видела, как ее трясет от страха. Саму ее так парализовало увиденное, что она не испытывала совершенно никаких эмоций. Барбара даже не сопротивлялась, когда Зальтер подвел ее к стене, мягко усадил на пол и привязал, как Адельхайд, к железному кольцу. Еще одной веревкой драматург вновь связал ей руки и ноги, после чего поднялся и подошел к лежавшему на дыбе Хаузеру. При этом с лица его не сходила улыбка, едва ли не ласковая.

– Пьеса близится к завершению, – сказал он тихо. – Скоро чаши весов опять встанут вровень.

Зальтер играючи повернул колесо в изголовье дыбы, натягивая цепи.

– Я просил Малькольма поставить мою пьесу. Как часто я просил его об этом, но он не захотел… Жаль. Уверен, ее ждал большой успех. Знаете, какая главная движущая сила в любой хорошей пьесе? – Он вопросительно взглянул на девушек и, не дождавшись ответа, продолжил: – Любовь и месть. Все прочее берет начало от них. Все великие трагедии Шекспира основаны на этом. Моя пьеса начинается любовью и заканчивается местью, жестокой местью. Хотите, расскажу, о чем она?

– С удовольствием, – прошептала Барбара в надежде оттянуть таким образом неизбежное. – Расскажите.

– Что ж, пьеса повествует о маленьком мальчике, рожденном в большой счастливой семье. Отец, мать, тети, дед с бабушкой… Дед его не кто иной, как канцлер Бамберга! Мальчик родился, он уютно лежит на материнских руках… Конец первого акта, конец любви. – Улыбка Зальтера погасла, как пламя свечи на ветру. – Ибо группа могущественных людей решила истребить эту семью, жаждая власти, из холодного расчета. Они измышляют дьявольский план. И маленький мальчик вынужден наблюдать, как его бабушку и маму обвиняют в колдовстве, пытают и отправляют на костер. Он цепляется за отца, но и его казнят, как и деда, самого канцлера. Мальчику всего четыре, и мир его рушится по крупицам. Едва он приживается у новых родственников, как их тоже пытают и отправляют на костер. Его принимают дядя с тетей, но и до них дотягиваются руки палача. В итоге мальчик остается совершенно один… Конец второго акта.

Зальтер немного помолчал, глядя куда-то в пустоту.

– Невыразимая скорбь перерастает в более мощное чувство, – продолжил он глухим голосом. – Имя которому ненависть. Тетя, последняя из близких родственников, замученная, истекающая кровью, прежде чем распрощаться навеки, называет мальчику имена людей, которые погубили его семью и нажили на этом большие богатства. Он никогда не забудет этих имен, ни единого…

В глазах Зальтера блестели слезы. Он продолжал вращать колесо на дыбе. При каждом его обороте Хаузер издавал громкие стоны.

– Харзее, Шварцконц, Васольд, Готцендёрфер, Херренбергер, Шрамб, Браун…

При последнем имени Адельхайд тихо вскрикнула:

– Господи, Браун! Это… это же мой отец!

– Сироту отдают в кармелитский монастырь на Каульберге, – продолжал Зальтер, не обращая внимания на стоны и крики. – Монахи его невзлюбили. Они считают его порождением сатаны, истязают его словами и молитвами, бьют изо дня в день, запирают всякий раз в карцер глубоко под землей. Там он, словно молитву, повторяет имена убийц. Харзее, Шварцконц, Васольд, Готцендёрфер, Херренбергер, Шрамб, Браун… – Зальтер снова повернул колесо, и близкий к обмороку секретарь застонал еще громче. – Но однажды мальчик находит в песчаной горе путь к бегству…

– Камера под монастырем! – прохрипела Барбара. – Вы уже знали о ней… И поэтому там укрылись…

Зальтер, казалось, даже не слышал ее и спокойно продолжал:

– Тогда мальчик бежит из монастыря. На свободе он узнает, что и других его родственников убили, чтобы замести все следы. Но у него есть дальний дядя в Кельне, у него-то он и находит приют. Начинает учиться, принимает фамилию дяди, чтобы обо всем забыть. Но имена продолжают звучать у него в голове. Харзее, Шварцконц, Васольд, Готцендёрфер, Херренбергер, Шрамб, Браун…

В этот раз, когда Зальтер повернул колесо, Хаузер громко закричал. То был высокий, жалобный крик, словно взвыл какой-то зверь.

Барбара закрыла глаза, но крик остался.

– Почему я? – прокричала она сквозь вопли. – Какое я имею к этому отношение?

Зальтер улыбнулся ей:

– А ты разве не поняла, Барбара? Ты – дочь палача. На твоей семье тоже лежит груз вины. И ты за него расплатишься. Чаши весов становятся вровень. Приближается заключительный акт.

Он повернул колесо, и в суставах секретаря что-то хрустнуло.

В крике, который испустил Хаузер, уже не было ничего человеческого.

* * *

Магдалена мчалась к дому. Отец уже дергал массивную дверь. Изнутри по-прежнему доносились ужасающие вопли. Позади сквозь завывания ветра слышался крик Бартоломея:

– Якоб, нет! Не делай глупостей!

Но палач его не слышал. Он врезал плечом по тяжелой двери, но та даже не шелохнулась.

– Дьявольщина, закрыто! – выругался старший Куизль, когда Магдалена наконец настигла его. Он несколько раз врезал по двери ногой, но она не дрогнула.

– Отец, прекрати! – взмолилась Магдалена. – Это ничего не даст. Нам нужно вместе…

– Барбара! – крикнул Якоб, словно и не слышал свою дочь, и снова ударил в дверь. – Ты слышишь меня? Ты внутри?

Не дождавшись ответа, палач молча двинулся вокруг дома и остановился перед заколоченным окном. Могучими руками он принялся отдирать доски от стены, пока не образовался широкий проем.

– Ты… упрямый болван! – разозлилась Магдалена. – Подожди хотя бы остальных.

Но отец не обратил на нее внимания. Он подтянулся и скрылся в доме, откуда доносились приглушенные стоны. Теперь Магдалена была уверена, что кричала вовсе не Барбара. Но кто тогда? Быть может, Хаузер? Ей послышался также и женский голос, но она могла ошибаться.

В отчаянии женщина огляделась в поисках спутников. Симон, Георг и Бартоломей уже догоняли ее. Последнему этот забег по размокшей земле давался с большим трудом. Только Иеремия по-прежнему сидел в зарослях ежевики и боязливо поглядывал на остальных.

– Ну, замечательно! – пропыхтел Бартоломей, подбежав наконец к Магдалене. – Твой отец таки не исправился за все эти годы. Вечно прет напролом.

– Ну, по крайней мере, в этот раз он и для нас проломил проход, – заметил Симон и показал на оконный проем. – Это уже прогресс.

– Проклятье, что нам теперь делать? – выругалась Магдалена. – Кто знает, что ждет нас внутри?

– Боюсь, твой отец все решил за нас. Нам остается или решительно действовать, или молиться.

Бартоломей подтянулся на карнизе. Несмотря на свое увечье, он был на удивление проворен. Бамбергский палач повернулся к Симону, который в нерешительности стоял у окна, и показал на пистолет в его руках.

– Останешься тут с Иеремией на тот случай, если стервец как-нибудь ускользнет от нас. Ты хоть знаешь, как обращаться с этой штукой?

Симон неуверенно взглянул на оружие.

– Ну, Якоб в двух словах объяснил мне… Он, похоже, заряжен, но…

– Отлично, тогда все решено. – Бартоломей скользнул внутрь.

Из глубины дома снова донесся стон; в этот раз он был громче, а потом и вовсе перешел в нечеловеческий визг. Магдалена взглянула на Симона. Тот смотрел на пистолет, как на ядовитую змею.

– Может, он тебе и не понадобится, – утешила она мужа. – А если уж придется, то просто врежь им Зальтеру по голове.

– Магдалена, – попросил Симон, – не ходи туда! Довольно и того, что Бартоломей с Георгом подвергают себя опасности.

Женщина поколебалась, но потом приосанилась:

– Симон, ты не понимаешь. Где-то там, вероятно, моя младшая сестра, в руках у этого полоумного. Я не могу дожидаться снаружи! Если… если с нею что-нибудь случится, я никогда себе этого не прощу. – Она попыталась улыбнуться, но получилось не очень. – Все будет хорошо, вот увидишь.

С этими словами Магдалена полезла с Георгом вслед за Бартоломеем.

Внутри было темно, как в древнем склепе. Женщина различила какие-то предметы мебели, накрытые пыльными полотнами. Местами стены были светлее окружающего мрака. Магдалена предположила, что там располагались дверные проемы в следующие комнаты. В паре шагов от нее вырисовывались силуэты дяди и брата.

– Если б твой отец не вломился сюда как ненормальный, мы бы успели зажечь факел или фонарь, – тихо проворчал Бартоломей. – Теперь мы слепы, как кроты. И почему он не мог подождать нас!

– Возможно, где-то там сейчас пытают его дочь, не забывай, – напомнила Магдалена, хотя была, в общем-то, согласна с дядей.

Отец иногда как дите малое. Только силы в нем куда больше, а разума – меньше.

Только они дошли до первого светлого пятна, которое и в самом деле оказалось дверным проемом, как раздался громкий лязг и грохот. Снова послышались стоны, и в этот раз Магдалена не смогла определить, кто их издавал. В дальней части дома кто-то проревел имя Барбары. Затем вновь воцарилась тишина.

– Это отец, точно! – взволнованно сказал Георг. – Значит… значит, он разыскал ее!

– Судя по крику, с ним, скорее, что-то стряслось, – ответил Бартоломей и поспешил в следующую комнату. – Вот к чему привело его нетерпение!

Магдалена последовала за ним, щурясь и осторожно переставляя ноги. Они оказались в комнате, похожей на гостиную. Слева угадывались двери главного входа. Лунный свет пробивался в щель между створками, ветер сотрясал заколоченные ставни. Покосившаяся лестница вела на галерею, терявшуюся во мраке. Под ней располагались еще две двери, обе открытые.

– Куда теперь? – спросила Магдалена. – Мы понятия не имеем, куда направился отец. Возможно, он уже прошел обратно.

– Я бы сказал, будь тут хоть немного светлее… – проворчал Бартоломей. – Мой фонарь остался у Иеремии. Можно еще вернуться за ним и зажечь.

– Столько времени у нас нет, лучше идемте дальше. – Георг направился к правой двери, которая вела, судя по всему, в дальнюю часть дома. – Разницы, в общем-то, никакой. Если не разыщем отца там, всегда можно…

Внезапный шум заставил Магдалену обернуться. Она подняла голову и увидела, как на нее с Георгом несется что-то темное. В последний момент Магдалена прянула в сторону, увлекая за собой брата. Раздался грохот, и Георг вскрикнул.

– Черт! – прохрипел он. – Что это? Ух… больно-то как!

Магдалена почувствовала резкий, даже едкий запах, от которого закашлялась. Она отвернулась, задыхаясь, и ударилась ногой обо что-то металлическое.

– Осторожнее, это известь! – крикнул Бартоломей. – Видимо, на галерее стояла ванна и рухнула вниз. Идем отсюда, быстрее! Эта дрянь едкая, как моча у черта!

Магдалена почувствовала жжение на руке, быстро вытерла ее о подол, и боль немного утихла. Потом она осторожно отползла от галереи. У противоположной стены различила неясные силуэты Георга и Бартоломея.

– Я… почувствовал что-то ногой, – прошептал брат, тоже потирая руки. – Наверное, это была проволока, протянутая к галерее. Ублюдок расставил ловушки, чтобы отвадить незваных гостей… – Он повернулся к сестре: – Должен тебя поблагодарить. Если б ты меня не оттолкнула, я бы сейчас, наверное, ослеп.

– Я бы тоже, – пробормотала Магдалена.

Ей вспомнился Иеремия и его шрамы. Еще какой-то шаг – и она или Георг, вероятно, выглядели бы так же.

«Применял ли наш оборотень этот едкий раствор к своим жертвам? – подумала она с ужасом. – Может, он избавлялся от них таким образом?»

– Надо глядеть в оба, – тихо предупредил Бартоломей. – Возможно, Якоб тоже познакомился с одной из этих ловушек. Черт его знает, что еще нас ждет… С этой минуты мы должны выверять каждый свой шаг.

Они прошли в правую дверь под лестницей и оказались в следующей комнате. Такая же темная, она и размерами почти не уступала предыдущей, и из нее также вели два выхода. К тому времени глаза уже немного привыкли к темноте, и Магдалена смогла различить некоторые подробности. Вдоль стен тянулись ряды оленьих рогов, опутанных паутиной. Рядом висели картины в рамах, до того мерзкие, что даже мародерствующие шведы не стали их забирать. Что-то с писком прошмыгнуло под ногами – крыса или мышь, которую они вспугнули.

Вновь кто-то пронзительно завизжал – казалось бы, голос прозвучал где-то рядом и в то же время был очень далек. Магдалена почувствовала, как сердце замерло на мгновение. В следующий миг до них донесся громкий крик отца.

– Боже праведный! – прошептала Магдалена. – Если мы хотим еще помочь Барбаре и отцу, то нельзя терять времени. Боюсь, о ловушках теперь придется забыть.

И они бросились к следующей двери.

* * *

– Барбара! Где ты? Барбара!

Голос Якоба разносился по комнатам и коридорам старого дома. Палач сломя голову ворвался внутрь, пересек первую комнату и только тогда осознал, что совершил ошибку. Ему следовало дождаться остальных, потому что теперь он вынужден был рассчитывать только на себя. Теперь действовать следовало без промедления, этот полоумный наверняка услышал его крик. Куизль пытался размышлять четко и ясно, как он привык. Но страх за дочь лишил его всякой способности мыслить. Где этот сумасшедший прятал ее?

Барбара, моя малютка…

Палач бесцельно бродил в темноте, пересекал комнаты, спотыкался о сломанную мебель, снова поднимался и оглядывался. По углам таились какие-то большие существа – или это всего лишь сундуки и шкафы? Казалось, все это происходит во сне. Якоб ковылял дальше, через двери и по коридорам. Один раз что-то лязгнуло у самой его ноги, но палач не обратил на это внимания. В другой раз он услышал чей-то крик. Похоже было на голос Бартоломея, но, возможно, кричал кто-то другой. Может, этот сумасшедший?

Барбара… Где же Барбара?

Должно быть, он уже пересек весь первый этаж и теперь находился где-нибудь в задней части дома. Якоб больно ударился о стол; раздался звон и дребезг, как от разбитой посуды. Куизль решил уже вернуться в первую комнату, но тут заметил позади стола черный квадратный проем. Он осторожно подошел к нему и понял, что это проход к лестнице. Дощатый люк был открыт, словно кто-то недавно спускался по лестнице.

Подвал! Я на верном пути!

Снизу вновь донеслись крики, и это подтвердило его мысль. Якоб уже шагнул на первую ступень, когда уловил вдруг до боли знакомый запах. Внизу что-то горело, и чутье подсказывало палачу, что это вовсе не огонь в камине.

Куизль взялся за дубинку, висевшую до сих пор на поясе, и стал торопливо спускаться по крутой лестнице. Сюда уже не проникал лунный свет и темно было, как в заколоченном ящике. Запах гари усилился, глаза начали слезиться, и все же палач стремительно спускался в кромешную тьму.

Тут он почувствовал правой ногой какое-то сопротивление. Что-то тонкое и очень жесткое врезалось в голень, и ногу пронзила резкая боль, словно по ней хлестнули плетью. Якоб взмахнул руками и повалился, как подстреленный медведь. Он попытался удержаться за стену, но с тем же успехом можно было остановить падающий дуб. Куизль рухнул во тьму и при этом несколько раз перекувыркнулся на ступенях.

«Проволока! – пронеслось у него в голове. – Это была проволока! Этот подлый ублюдок, этот…»

Он скатился вниз, и чернота окутала его теплой волной.

* * *

Иероним Хаузер извивался на дыбе и орал как сумасшедший, в то время как Зальтер с интересом наблюдал за ним. Между тем Барбара с Адельхайд сидели связанные в углу, парализованные ужасом, который предстал их глазам.

– Мой дед кричал тогда точно так же? – спросил Зальтер и вновь повернул колесо. – Отвечайте, вы же были там. Будучи секретарем, вы прилежно все записывали. А записывали вы, как долго он кричал, как громко и как пронзительно? Записывали?

– Господи, прекратите, прошу вас! – визжал Хаузер. – Я всего лишь вел протокол. У меня… не было выбора!

– И все-таки вы получили свою долю, не так ли? – допытывался Зальтер. – Часть нашего состояния досталась и вам. Я видел ваш дом у Песочных ворот, мастер Хаузер. Простой секретарь не может себе такого позволить. Скажите, вы же выстроили его на крови нашей семьи? Ведь так?

Еще один оборот колеса, и сухожилия Хаузера затрещали, как сухие веревки.

– Да, это так! – завопил секретарь. – И клянусь, если бы мог, то вернул бы все вам! Поверьте мне, я… я сожалел. Мне каждую ночь снились эти пытки, я так и не смог их забыть!

– И в конце концов они настигли вас, – тихим голосом ответил Зальтер. – Вы предчувствовали это, не так ли? Я видел, как вы озирались в зале. И наслаждался вашим страхом. Вы думали, что можете сбежать от меня. Но в суматохе мне не составило никакого труда оглушить вас и перетащить в лодку. – Взгляд его на секунду померк. – Когда я вернулся, чтобы подсунуть Малькольму магические принадлежности, толпа добралась и до меня. Это… не входило в мои планы. Но таким образом я повстречал дочку палача. Сам Господь послал мне ее.

– Еще… не поздно вернуться на праведный путь, – прохрипел Хаузер. – Если вы меня отпустите, то обещаю…

– Мне противно ваше нытье! – перебил его Зальтер. – Уверен, мой дед, мой отец и мать и все Хааны приняли смерть куда как более достойно. Покончим же с этим жалким балаганом.

Он направился к жаровне, в которой уже раскалились щипцы, и в это мгновение где-то наверху раздался грохот. Затем послышался приглушенный голос, потом – рев, но до камеры долетели лишь обрывки каких-то слов. Похоже, голос донесся с верхнего этажа, и слов было не разобрать. Но Барбара сразу поняла, кто там кричит. И услышала имя.

Барбара…

У нее перехватило дыхание. Это отец, он звал ее! Он нашел ее!

Заслышав шум над головой, Зальтер вздрогнул. Он неподвижно застыл посреди камеры, как лиса внезапно замирает в открытом поле, и растерянно качал головой, снова и снова.

– Этого… не может быть, – бормотал он. – Так нельзя. Пьеса еще не закончилась! Хотя…

Тут по лицу его скользнула улыбка. Маркус взял раскаленные щипцы и подошел к Барбаре.

– Это твой дядя, ведь так? – прошептал он. – Или твой отец? В общем, кто-то из твоей проклятой семьи… Ну, кто бы там ни был, скоро он будет приятно удивлен. Ведь зрителям это нравится, верно? Неожиданности…

Он внимательно прислушался, словно ждал, что произойдет дальше. Никаких звуков больше не последовало. Тогда Зальтер пожал плечами и снова обратился к Барбаре и Адельхайд:

– Ваши родственники погубили мою семью. Теперь пусть они посмотрят, как я поступлю с вами. Око за око, зуб за…

Раздался металлический звон. Барбара заметила краем глаза, как опрокинулась тяжелая жаровня и раскаленные угли, словно галька, рассыпались по полу. Это Адельхайд, которая сидела возле самой жаровни и до сих пор молчала, изо всех сил толкнула ее связанными ногами. Камера тут же наполнилась едким запахом. Некоторые угольки упали на связки соломы, которые сразу начали тлеть и дымиться. Языки пламени побежали по разрисованным полотнищам к деревянному потолку. Зальтер в смятении отступил на несколько шагов.

– Что… что ты наделала? – пробормотал он. – Почему…

– Мы здесь! – закричала Адельхайд. – Внизу, в подвале! Спасите нас, кто-нибудь!

Снаружи снова послышался грохот. Казалось, что-то тяжелое скатилось с лестницы. Барбара по-прежнему не могла пошевелиться, скованная ужасом.

Господи, что же там происходит? Где отец? Он давно должен был спуститься к нам! Может, он не услышал нас?

Барбара перевела взгляд обратно на Зальтера. Опрокинутая жаровня дала им лишь краткую передышку. Драматург, похоже, пришел в себя.

– Что ж, воля ваша, можете сгореть! – взревел он. – Горите, как горели мои родители. Горите все!

Солома наконец занялась огнем, на ней заплясали красные и синеватые языки пламени. Одна из связок лежала рядом с дыбой, и пламя жадно лизало сухое дерево. Хаузер хрипел и извивался; он тихо заскулил, после чего закатил глаза и снова потерял сознание.

Зальтер поспешил было к двери, но резко остановился и с решительным видом вернулся к Адельхайд.

– Пойдешь со мной! – прохрипел драматург. Он подскочил к ней и схватил за волосы, так что женщина громко вскрикнула. – Палачка и секретарь пускай горят, но ты мне еще пригодишься. Неизвестно, кто меня там поджидает… Будешь моей заложницей. – Он внимательно посмотрел в ее изможденное, бледное лицо. – Ты мне всегда нравилась, Адельхайд. Такая сильная, такая воля к жизни… Я чуть было не отпустил тебя. Но еще не все кончено. Еще нет.

С этими словами он снял кожаную петлю с ее шеи, развязал ноги и потащил к выходу. Женщина бросила на Барбару отчаянный взгляд и скрылась в коридоре. Дверь с грохотом захлопнулась.

Дым горькой желчью забирался Барбаре в рот.

– Отец! – просипела она и поползла в сторону двери, но петля на шее удерживала ее и с каждым движением затягивалась все туже. – Отец! Я… здесь…

Затем все заволокло дымом.

* * *

Якоб не знал, как долго он пробыл без сознания. Час? Мгновение? В голове стоял гул, и вокруг не было ничего, кроме вязкого дыма и тьмы. Палач закашлялся и попытался подняться. По опыту многочисленных казней он знал, что внизу дым всегда был наиболее густым и ядовитым. «Если хочешь помереть скорее, держи голову пониже, – советовал он порой приговоренным. – Тогда ты как будто засыпаешь».

Но я не хочу умирать, не сейчас. Мне нужно разыскать Барбару…

Якоб поднялся, покачиваясь. Все кости болели, голова была как размякшая губка, однако при падении он, похоже, ничего не сломал. Теперь дым был не такой густой и дышалось свободнее. Вот только видеть палач по-прежнему ничего не мог. Он предположил, что находится где-то у подножия лестницы.

Куизль попытался было сориентироваться в клубах дыма, но тут слева донеслись приглушенные крики. Затем с грохотом распахнулась дверь, и коридор внезапно осветило красное зарево. В проеме показался мужчина. Он тащил за собой связанную по рукам женщину. Якоб прищурился, но дверь вдруг захлопнулась, и коридор вновь погрузился во тьму. Палач несколько раз зажмурился и встряхнул головой, старясь прийти в себя. Похоже, падение все-таки сказалось на нем сильнее, чем он решил вначале.

– Барбара! – просипел он. – Это… ты?

Раздался женский голос, но тут же умолк, словно кто-то зажал своей жертве рот. Однако Куизль был уверен: это его дочь! Он наконец разыскал ее, и она была жива!

– Барбара! Я здесь!

Палач вслепую побрел к тому месту, где увидел два силуэта. Он точно пьяный шарил руками во тьме, и тут что-то толкнуло его в бок. Послышались шаги, кто-то пропыхтел над самым ухом и задел вскользь, как бесплотный призрак. Якоб снова замахал руками, но схватил только воздух. В следующий миг где-то за спиной скрипнула еще одна дверь.

В этот раз палач решил действовать бесшумно. Он не хотел, чтобы этот сумасшедший притаился где-нибудь в углу и оглушил его выверенным ударом. Куизль по привычке потянулся к дубинке на поясе, но, должно быть, он выронил ее при падении.

Придется обойтись без нее…

Медленно и неповоротливо, словно голем, палач двинулся в ту сторону, где скрипнула дверь.

Вытянув перед собой руки, Якоб двинулся по заполненному дымом коридору. Где-то за спиной послышался сдавленный хриплый голос, но ему, возможно, лишь показалось. Справа тянулась шершавая стена, затем рука провалилась в пустоту.

Дверь! Ублюдок оставил дверь открытой! Вот ты и попался!

Ничего перед собой не видя, Куизль шагнул в проем. На него повеяло свежим воздухом, который разогнал клубы дыма. Должно быть, где-то есть окно! Но как такое возможно? Он ведь находился в подвале. Палач судорожно пытался вспомнить, как выглядел дом снаружи. Может, где-то есть туннель? Какой-нибудь запасной выход, который он в спешке даже не заметил?

По лицу его скользнуло что-то твердое и холодное. Якоб нашарил рукой цепь и железный крюк у нее на конце. Палач вытянул руку и поймал еще один крюк. Цепи покачивались с тихим звоном – похоже, кто-то задел их совсем недавно. Куизль потер слезящиеся от дыма глаза; он по-прежнему ничего не видел, кроме темных силуэтов.

Где я, черт возьми?

Якоб попытался сосредоточиться на прочих чувствах. Слух, осязание, обоняние… Сквозь запах гари он уловил еще что-то. Запах этот давно выветрился, но въелся глубоко в стены. Пахло кровью и солеными копченостями. Оленьими ножками, ребрышками, кабаньими окороками… Куизль вздрогнул.

Разделочная! Я в разделочной, и на самый верх отсюда ведет шахта, куда раньше спускали освежеванную дичь! Куда…

Внезапно из мрака на него налетела тень. Палач почувствовал жгучую боль, когда одна из цепей хлестнула его по лицу. Он отлетел и перекатился по полу, чтобы избежать второго удара. Но его не последовало. Вместо него послышались, затихая, быстрые шаркающие шаги.

Потом приглушенно всхлипнула женщина, лязгнул засов, и над головой распахнулся люк.

Куизль отмахнулся от боли, поднял голову и увидел льющийся в проем лунный свет. После кромешной тьмы этот бледный свет показался ему ярче солнечного. Широкая шахта оканчивалась железным люком, настежь распахнутым. Справа тянулась узкая, в одну ногу, лестница. На ней, у самого люка, стояли две фигуры. На одной из них было платье, которое развевалось на ветру. Больше Куизль ничего не успел разглядеть. Крышка с грохотом захлопнулась, и обе фигуры исчезли.

– Барбара! – проревел Куизль в шахту. – Барбара!

Он погрозил кулаком и выкрикнул проклятие в ночное небо:

– Я доберусь до тебя, ублюдок! Можешь бежать хоть на край света, я до тебя доберусь, и тогда даже Господь тебе не поможет! Никто не посмеет похищать мою дочь, никто!

Якоб тяжело поднялся и поплелся к лестнице, снова скрытой во мраке. Ему показалось, что из глубины коридора донесся тихий хриплый голос. Но палач был слишком слаб, чтобы что-то проверять.

Уже в который раз за день он осознал, что уже слишком стар для подобных приключений.

Барбара дергала кожаный шнур, которым она, точно собака, была привязана к кольцу в стене. Она кашляла, у нее слезились глаза. Дым стал до того густым, что в комнате почти ничего не было видно. Где-то справа находилась дыба, на которой лежал старый Иероним Хаузер. Секретарь не издавал больше ни звука. Должно быть, он уже задохнулся.

– На помощь! – хрипела Барбара. – Папа, на помощь! Я здесь!

Но ответа не было.

Вокруг ревело пламя, языки его взбирались по льняным полотнам к деревянному потолку и лизали бревна. Жар с каждой секундой становился сильнее. Одежда Барбары не начала тлеть исключительно благодаря тому, что на ней по-прежнему была мокрая от дождя ряса. В нынешнем положении она служила ей защитным панцирем. Но девушка понимала, что мучительная смерть в огне – это лишь вопрос времени.

Если я не задохнусь раньше, как Хаузер.

Уже в который раз Барбара попыталась распутать связанными руками узел на шее, но тот был затянут слишком туго. Она в отчаянии огляделась, и взгляд ее упал на раскаленную кочергу, лежавшую рядом на полу. Быть может, удастся с ее помощью разорвать шнур…

Барбара вытянула ногу и достала носком до кочерги. Раскаленный металл с шипением прожег тонкий кожаный башмак. Девушка со стоном стиснула зубы и попыталась не обращать внимания на боль. Спустя некоторое время она подтянула кочергу настолько, что смогла осторожно взять ее связанными руками за тот конец, который был не таким горячим. И все-таки жар был такой, что Барбара едва не лишилась сознания. Казалось, кожа липнет к раскаленному металлу. Но девушка терпела – и прижимала кочергу к натянутому шнуру, едва различимому в дыму. В то же время она дергала его и тянула. От кожи исходил едкий запах.

Наконец, когда боль стала почти нестерпимой, последовал рывок, и Барбара повалилась на спину.

Шнур был разорван!

Девушка понимала, что нельзя терять время. Пыхтя и отдуваясь, связанная по рукам и ногам, она поползла в ту сторону, где, по ее расчетам, находилась дверь. Дочь палача сознавала, что шанс у нее только один. Если она неверно выберет направление, возможности разыскать выход с другой стороны уже не будет.

Прошу тебя, Господи… не дай мне ошибиться!

Барбара шарила связанными руками по голой стене, отшатываясь от горящих полотен, и наконец коснулась горячего дерева.

Дверь! Она все-таки нашла ее!

Невыносимо медленно, едва не теряя сознание, Барбара поднялась и пошарила в поисках дверной ручки. Вот она! Девушка была так рада, что даже не почувствовала, как нагрелось железо. Барбара надавила на ручку и одновременно толкнула дверь. Та с шумом распахнулась. В темном коридоре тоже клубился дым, но не такой густой, как в камере. Но дышать от этого не стало легче, и по-прежнему ничего не было видно.

– Отец… отец… – попыталась крикнуть Барбара, но в горле так пересохло, что из груди вырвался лишь тихий хрип.

Она почти вслепую проползла несколько шагов во тьму, стукнулась в противоположную стену и в конце концов отыскала еще одну, уже приоткрытую дверь. Барбара толкнула ее и перевалилась через порог.

Где… где я?

Девушка перевернулась на спину и огляделась в поисках выхода. Но его нигде не было. Она оказалась в крошечной комнате, бывшем чулане, заваленном старым хламом. Лунный свет падал в узкое оконце высоко над головой. Воздуха в него проникало ровно столько, чтобы не задохнуться сразу.

Дым из коридора заползал в комнату; где-то поблизости ревело пламя, подбираясь все ближе.

Барбара заплакала. Слезы мгновенно высыхали на покрытых сажей и пеплом щеках.

Отец не смог ее разыскать.

* * *

На верхнем этаже Магдалена, Георг и Бартоломей по-прежнему блуждали в темноте. Ветер свистел в окнах и под дырявой крышей старого дома.

По углам таились тени, бесформенные очертания, похожие на застывших чудовищ, – но вблизи они оказывались покрытыми пылью и паутиной предметами мебели. Куизли как раз прошли мимо изъеденного молью чучела медведя, который, казалось, злобно уставился на Магдалену. Снова послышались приглушенные крики. Они совершенно точно доносились откуда-то снизу, из подвала, но вход туда отыскать так и не удалось. По всему дому стоял прелый запах древней плесени, мышиного помета и…

Магдалена насторожилась.

– Чувствуете? – спросила она тихим голосом. – Это дым, точно! Что-то горит.

– Черт, а ты права! – проворчал Бартоломей и принюхался. – Вот только откуда он?

Магдалена огляделась. Разве можно разглядеть что-нибудь в этой тьме, будь она неладна! Пламени нигде не было видно, но запах гари становился все сильнее. Тут женщина посмотрела на пол, и ей вдруг показалось, будто под ногами у нее клубится облако. Повсюду к потолку поднимался дым; в свете луны, что пробивался в щели между ставнями, его стало хорошо видно.

– Боже правый, пол дымится! – в ужасе воскликнул Георг. – В подвале, наверное, все пылает!

В считаные мгновения дым стал до того густым, что Магдалена принялась то и дело кашлять. Если прежде они видели хотя бы смутные очертания вокруг, то теперь окончательно ослепли.

– Уходим отсюда! – взревел Бартоломей. – Может, дальше дым не такой густой!

Он устремился к следующему проходу, Магдалена последовала за ним. Георга она потеряла из виду. Дым был теперь повсюду, он щипал глаза, и дышать становилось все труднее.

Потом что-то лязгнуло и одновременно раздался жалобный крик, в этот раз совсем рядом. Георг! Магдалена нагнулась и всего в нескольких шагах от себя смутно различила силуэт брата. Он корчился от нестерпимой боли.

– Что случилось? – взволнованно спросила сестра.

– Мне чем-то защемило ногу, – простонал Георг. – Наверное, еще одна ловушка. Черт… как же больно…

Магдалена подползла к брату и принялась ощупывать его ноги. На правой лодыжке она почувствовала что-то металлическое с острыми зубьями. На пальцах осталась липкая кровь. Пока она осматривала Георга, к ним подобрался Бартоломей. Откашливаясь и потирая глаза, он склонился над ногой племянника.

– Святые угодники, капкан! – прохрипел он. – Этот безумец не поскупился на ловушки…

Палач раздвинул пластины, впившиеся Георгу в голень. Тот вскрикнул, потом тихонько застонал.

– Надо быстрее вывести его отсюда и обработать рану, – сказал Бартоломей и с отвращением отшвырнул капкан в угол.

– Но отец и Барбара… – начала Магдалена.

– Забудь о них! – перебил ее дядя. – Если хочешь спасти Георга, его нужно вывести отсюда, и как можно скорее. Тем более что сейчас тут все запылает. Полы старые и сухие, а подвалы здесь во весь первый этаж. Любой огонек раздует по коридорам, как мехами! – Он взял Магдалену за руку: – Крепись. Если Барбара с твоим отцом где-то внизу, мы им уже ничем не поможем. Но мы можем помочь Георгу.

– Тогда… тогда ты помоги Георгу. – Женщина снова закашлялась. – А я поищу их…

– Магдалена, одумайся! Ты им уже не поможешь, твой упрямый отец сам все испортил! Надо спасать то, что еще можно спасти. – Бартоломей рванул на себя стонущего Георга. – А теперь помоги мне! С моей-то ногой и в таком дыму мне не вынести парня в одиночку. Окна все заколочены, нам придется возвращаться назад!

Магдалена закусила губу и стиснула кулаки. Никогда прежде она не чувствовала себя такой беспомощной. Неужели ей действительно придется выбирать между Георгом и Барбарой? Столь непохожие близнецы оставались для нее как дети. Сколько сказок рассказала она им на ночь, сколько песен спела! Они росли на ее глазах, и теперь она вынуждена решать их судьбу в этом одиноком доме, затерянном посреди леса… Неужели это конец?

Что же мне делать? Господи, помоги мне! Как мне поступить?

Бартоломей между тем поднял Георга. Тот стонал и передвигаться самостоятельно уже не мог.

– Идем! – крикнул Бартоломей и потянул Магдалену за платье. – Скоро тут все обрушится!

– Я… я не могу, – пробормотала она.

Пол под ногами нагревался все сильнее, в щелях плясали первые языки пламени.

– Ты должна! – Бартоломей подтолкнул ее. – Я вытащу вас отсюда. А потом вернусь и разыщу Барбару и отца. Я никогда…

В этот момент в одном из дверных проемов, окутанный дымом, возник еще кто-то. Он кашлял, но держался прямо. Спотыкаясь и отмахиваясь от дыма, неизвестный направился к ним, и в первый миг Магдалена решила, что перед нею призрак.

Но потом призрак заговорил, и она узнала его.

– Выбирайтесь, все трое! – прохрипел Иеремия. – Я знаю, где искать Барбару. И я вытащу ее – или не зваться мне палачом Бамберга. – Он прошел мимо них. – А теперь уходите; я знаю, что делать.

Где-то под ними начали рушиться первые балки.

 

17

2 ноября 1668 года от Рождества Христова, ночью в Хауптсмоорвальде

Симон сидел перед охотничьим домом, стиснув рукоять пистолета. Ветер между тем усилился. Со стоном гнулись верхушки сосен, и сквозь вой и свист невозможно было услышать, что происходит в доме.

С тех пор как Магдалена, Георг и Бартоломей влезли внутрь, прошло немало времени. Симон счел за лучшее спрятаться с Иеремией в зарослях ежевики и подождать, что будет дальше. Отсюда он видел весь дом и в случае чего мог…

Фронвизер задумался.

А что он, собственно, мог?

Он должен был остановить похитителя, если тот вдруг выберется из дома. Но как это сделать, Симону никто не сказал. Цирюльник с сомнением посмотрел на заряженный пистолет. Чтобы от этой рухляди был хоть какой-то толк, вероятно, придется встать прямо перед Зальтером… И даже тогда неизвестно, выстрелит ли он вообще.

Симон вздохнул и вытер с лица последние капли дождя. До недавних пор с ним был хотя бы Иеремия, но и тот все больше замыкался в себе. Старик то и дело устремлял взгляд на обветшалый дом, временами качал головой и что-то бормотал одними губами. Казалось, он над чем-то усиленно размышляет. Раз или два сквозь завывания ветра до Симона доносились со стороны дома приглушенные крики. Что же там творилось? Может, ему самому сходить и проверить? И вообще не следовало отпускать туда Магдалену! Но если его жена что-нибудь вобьет себе в голову, отговорить ее было чрезвычайно трудно.

Скорее даже невозможно…

Когда Симон уже решил подобраться ближе, из некоторых окон неожиданно повалил дым. Снизу, у самой земли, показалось красноватое зарево.

Тогда-то Иеремия и оставил его. Старик внезапно поднялся, подошел к дому и влез в окно.

С той самой минуты Симон был один.

Холодный металл пистолета странным образом успокаивал. И все-таки в душе нарастал страх. Страх и неуверенность, которые мучили его и лишали сил. Почти вся его семья находилась в этом зловещем доме. Симон не мог больше ждать, он должен был помочь! Вот только как? Просто ворваться в охваченный пламенем дом в надежде отыскать где-нибудь Магдалену и остальных? Но что, если…

Внезапно совсем рядом кто-то угрожающе зарычал. Это был низкий рык, словно гул надвигающейся бури.

«Оборотень!» – пронеслось у Симона в голове.

Однако его рассердила собственная глупость. Черт возьми, не было никакого оборотня! Какой-то сумасшедший жаждал мести, только и всего. И он был там, в доме, а не в зарослях ежевики.

Но что же это тогда?

Вновь послышалось рычание, потом шорох, словно что-то большое пробиралось сквозь заросли.

Прямо на Симона.

Для цирюльника это оказалось чересчур. С пистолетом в руках он бросился к дому, уже окутанному густым дымом. Несколько раз торопливо огляделся, но в темноте не смог ничего рассмотреть.

Зато теперь он увидел кое-что перед собой.

Из подвала выбрались два человека, мужчина и женщина. Сначала Симон принял их за Якоба и Барбару. Но стоило ему подойти ближе, и надежда улетучилась. Мужчина был куда ниже и тщедушнее Куизля, а женщина – заметно старше Барбары. Симон не знал их, но предположил, что перед ним был Маркус Зальтер. Драматург приставил к горлу женщины нож и вел ее перед собой.

Фронвизер решительно направил пистолет на похитителя. Теперь он точно знал, что должен делать! Его немного трясло, и он надеялся, что Зальтер этого не заметит.

– Ни с места, ублюдок! – выкрикнул Симон. – И брось нож, если хочешь пожить еще немного.

Казалось, Зальтер только теперь заметил его в темноте. Он обратил к цирюльнику свое лицо, на удивление спокойное и невозмутимое. Фронвизер был в замешательстве. На вид драматург был умным и чутким, не лишенным тонкого вкуса. Симон ни за что не поверил бы, что этот человек способен на столь ужасные деяния.

– Я сам решу, когда мне уходить из жизни, – проговорил Зальтер так тихо, что Симон едва расслышал его сквозь завывания ветра и рев пламени. – А занавес опускать еще не время.

Только теперь у цирюльника появилась возможность разглядеть женщину, худую и изможденную. Руки у нее, по всей видимости, были связаны. Платье на ней оказалось рваным, покрытым сажей. Вероятно, она была из числа похищенных Зальтером жертв. Быть может, в горящем подвале остался кто-то еще? Если так, то шансов выжить у них практически не было…

– Где Барбара? – спросил Симон дрожащим голосом. – Дочь палача. Что ты с ней сделал, изверг?

– А, вот что ты хотел выяснить. – Зальтер улыбнулся. – Ты, видимо, тоже приходишься ей родичем? Да, большая у вас семья… Почти как моя когда-то. – Улыбка померкла. – У меня к тебе предложение: я скажу тебе, где Барбара, а ты отпустишь нас.

– Если она еще там, то Богом клянусь, я тебе башку прострелю, – мрачно ответил Симон и кивнул на столб дыма, валившего из шахты.

Зальтер состроил невинную мину:

– А кто сказал, что она там? Может, я спрятал ее совсем в другом месте.

– Она… – начала женщина хриплым голосом, но Зальтер сдавил ей горло, и нож царапнул кожу.

– Заткнись! – прошипел драматург. – Или ты труп! – Потом снова обратился к Симону: – Ну так что? Брось пистолет, и я скажу.

– А если не скажешь? – спросил Фронвизер.

Зальтер улыбнулся:

– Придется тебе рискнуть.

Симон сделал глубокий вдох. Как ему поступить? Принять предложение этого сумасшедшего? Он уже собрался с ответом, чтобы потянуть время, но тут заметил краем глаза, как из подвала выбрался кто-то еще. И в этот раз у него не возникло сомнений в том, кто бы это мог быть.

Это был Якоб Куизль.

Зальтер не мог его видеть, потому что стоял спиной к дому. Их с Куизлем разделяло около тридцати метров. Палач предостерегающе поднял руку. По всей видимости, он заметил Симона.

«Надо задержать ублюдка! – подумал Фронвизер. – Совсем немного, пока Якоб не подберется достаточно близко…»

– Великолепное место ты подобрал, – сказал он, стиснув рукоять пистолета. – Жаль, что теперь его пожрет пламя.

Зальтер пожал плечами:

– Оно мне больше не нужно, дело сделано. Хотя обидно за… – Он помедлил. – Назовем это реквизитом. Кое-что обошлось мне весьма недешево, приходилось заказывать у опытных кузнецов в Форххайме. Но все остальное, к счастью, уже имелось в наличии.

– Ты имеешь в виду… орудия пыток? – удивленно спросил Симон.

– «Реквизит» нравится мне куда больше. – Зальтер улыбнулся. – Я обнаружил этот дом в прошлый раз, когда мы были в Бамберге. Люди сторонятся его, потому что здесь якобы водятся призраки. Видимо, поэтому никто толком и не обыскивал старые подвалы, даже шведы во время войны. У прежнего хозяина были весьма странные увлечения. Я наткнулся внизу на дыбу; там же были тиски, «испанские сапоги», щипцы… Казалось, сам Господь послал мне знак! Наконец-то я мог воплотить свой замысел в жизнь.

Симон украдкой бросил взгляд на Куизля. Тот медленно приближался, шаг за шагом. Он чуть прихрамывал – похоже, там внутри что-то стряслось. Симону оставалось только надеяться, что палач был ранен не слишком серьезно и сумеет одолеть Зальтера.

– Но почему только теперь? – спросил цирюльник. – Прошло столько лет. Почему ты не смог забыть? Почему…

– Я… я пытался забыть! – перебил его Зальтер, по-прежнему удерживая свою заложницу. На лбу у него заблестели капельки пота. – Я не хотел всего этого, поверь! Но полгода назад я снова оказался в Бамберге. Во время представлений я смотрел на этих жирных патрициев, частью тех самых людей, которые погубили мою семью! Они построили карьеру, устроили себе сладкую жизнь на деньги моего семейства, как личинки в куске мяса, в то время как я влачил жизнь бедного артиста! Но выяснил о них все. Места их проживания, привычки, поездки и политические интриги… Я отыгрывал множество ролей, чтобы к ним подобраться. И что ты думаешь? Старуха Готцендёрфер действительно жила в одном из наших домов. Ее супруг приобрел его за бесценок. И жадного Васольда я подкараулил перед старым домом, который тоже принадлежал нашему когда-то могущественному семейству. Приятное совпадение. – Он улыбнулся, но потом взгляд его снова стал серьезным и озлобленным. – Труднее всего было с Себастьяном Харзее. Сын главного из инквизиторов заполучил сан викария. При этом его отец, этот ублюдок, стоял во главе заговора!

– И поэтому Себастьян Харзее должен был умереть особенно ужасной смертью, – пробормотал Симон.

– Ха, так вы обо всем догадались? Вам известна настоящая история о Ромео и Джульетте? – Губы Зальтера скривились в ухмылке. – Викарий стал моим шедевром. С него все началось. Пару месяцев назад я нашел в этих лесах дохлую лису, и тогда мне пришла мысль заразить моих питомцев бешенством. С Джульеттой не вышло, а вот с Ромео – вполне. Я продал Харзее несколько религиозных книг и таким образом получил доступ в его покои. И потом его поцеловал Ромео… – Он захихикал. – Харзее должен был стать моим оборотнем, виновным во всех этих жутких убийствах. Долго пришлось ждать, даже слишком, но он все-таки заболел – и как раз вовремя. Викарий, этот фанатик, сам стал оборотнем! В итоге люди считали, что это он бродил по улицам в шкуре. А это все время был я, единственный наследник семейства, которое погубил жадный до власти отец Харзее…

– Но Харзее почти добрался до тебя, – мрачно ответил Симон. – Он отправил стражу к вашей труппе. Поэтому ты быстренько подбросил Матео шкуру.

Зальтер пожал плечами:

– Мне было жаль Матео. Но что оставалось делать? Меня загнали в угол. Позже я перевел подозрение на сэра Малькольма – подкинул ему в сундук детский череп и прочую ерунду на случай, если среди нас опять станут искать виновных.

Куизль был теперь всего в нескольких шагах от Зальтера. Он знаком велел Симону продолжать говорить.

– Ты… ты решил отомстить членам той злополучной комиссии, это еще можно понять, – попытался тот удержать разговор в нужном русле. – Но эти ни в чем не повинные женщины…

– Мои близкие тоже ни в чем не виноваты! – вскричал Зальтер и сдавил своей жертве горло; женщина захрипела. – Им нужен был только мой дед, но они истребили всю семью, потому что опасались нашей мести! Что ж, теперь я плачу им той же монетой… – Глаза его сузились. – Вот только палач тогда бесследно пропал. Говорят, у него не осталось родственников… Но потом я повстречал Барбару. Она говорила, что все палачи связаны между собой кровными узами и зовут друг друга кумовьями. Михаэль Биндер и Бартоломей Куизль – не исключение. Поэтому племяннице палача, как частичке большого семейства, пришлось умереть.

Симон вздрогнул. Что сказал Зальтер?

Поэтому племяннице палача пришлось умереть…

Так, значит, Барбара уже мертва? А что же с Магдаленой и остальными?

В этот момент Куизль приблизился к ничего не подозревающему Зальтеру. С хриплым криком он бросился сзади на драматурга и его заложницу, и все трое покатились по земле. Женщина тоже закричала – Зальтер по-прежнему держал ее, словно щит, между собой и палачом. Нож затерялся в общей неразберихе.

Симон стоял в нескольких шагах и в оцепенении взирал на происходящее. Лишь через некоторое время он вновь ощутил холодную сталь пистолета. Может, настал момент им воспользоваться? Но что, если он попадет не в того?

– Прекратите! – крикнул он в отчаянии, потрясая пистолетом. – Прекратите сейчас же, или… или я стреляю!

Но мужчины и не думали прекращать. Симон заметил, до чего ослаблен был Куизль, почти оглушен. Наверное, он наглотался в подвале дыма. Кроме того, у него текла кровь из многочисленных ран на голове.

В конце концов связанной женщине удалось откатиться в сторону. Она растянулась на земле, глотая воздух, в то время как рядом кипела схватка между неравными противниками. Зальтер был не так силен, как палач, но оказался изворотливым и очень крепким. Куизль навалился на него всем своим весом, но, когда он замахнулся для удара, Зальтер схватил ком грязи и швырнул палачу в лицо. Воспользовавшись его замешательством, драматург высвободился из хватки противника и выскользнул из-под него. Но вместо того, чтобы сбежать, Зальтер в бешенстве бросился на Куизля, ослепленного грязью. В нем проснулась сила безумца.

– Сколько же… народу в вашем… проклятом семействе, – хрипел он, обрушивая удар за ударом на оглушенного палача. – Сколько же еще… мне… придется отправить в ад?

Симон не мог больше медлить. Он задержал дыхание, направил пистолет на Зальтера, который совершенно забылся, и нажал на спуск.

– Сам отправляйся в ад! – крикнул он с дрожью в голосе, ожидая оглушительного грохота.

Раздался тихий щелчок – и больше ничего. Порох не воспламенился.

Зальтер на мгновение замер, а потом громко расхохотался.

– Из тебя вышел бы прекрасный актер, – сказал он, отсмеявшись. – Я уж было поверил, что пистолет заряжен… Вот видишь, поэтому я не пользуюсь ими. Разве что на сцене. Иногда достаточно простого камня. Им, по крайней мере, тоже можно убить…

Он подобрал с земли тяжелый камень, замахнулся и собрался уже обрушить на стонущего палача, но тут рядом кто-то угрожающе зарычал.

Симон вздрогнул. Это был тот же самый звук, который он слышал в зарослях.

Утробный рык, словно раскаты надвигающейся бури.

– Что еще за… – пробормотал Зальтер и огляделся.

В следующий миг из темноты на них устремилось нечто. Оно было светлым, почти белым, и размером с теленка.

«Оборотень! – успел подумать Симон. – Он все-таки существует!»

Словно посланный дьяволом призрак, монстр прыгнул на парализованного ужасом Зальтера и отбросил его от Куизля. Пламя было не таким ярким, и Симон не видел подробностей неравной схватки. Зальтер завизжал, когда существо принялось рвать громадными когтями сначала его камзол и рубашку, а потом и грудь. Вытянутая морда скользнула по окровавленному торсу жертвы и отыскала наконец горло.

Громадные челюсти сомкнулись на шее, и вопли Зальтера резко оборвались. Он несколько раз выгнулся, ноги бесконтрольно задергались, а зверь рвал ему горло и пил кровь. Наконец драматург затих…

…а существо подняло голову и посмотрело на Симона.

Цирюльник впервые увидел зверя в полную величину. У него были короткие острые уши и приплюснутая голова с широкой пастью и обвислыми губами, за которыми виднелся ряд длинных зубов. Красные глаза тускло сверкали, как маленькие угольки. Грудь была слишком массивная и широкая для головы, словно существо было составлено из собак различных пород. Шкура у него была бледно-серая и забрызганная кровью. Мускулистые передние лапы оканчивались длинными когтями. Размером примерно с годовалого медведя, зверь, казалось, был создан с одной-единственной целью.

Убивать.

Фронвизер смотрел на него с ужасом и благоговением. Нет, это был не оборотень, а обыкновенный пес.

Но не становился от этого менее опасным.

Зверь вновь угрожающе зарычал. Куизль лежал, по-прежнему оглушенный, всего в нескольких шагах. Монстр приблизился к безжизненному телу и с шумом его обнюхал.

Симон почувствовал, что дрожит всем телом. Что же зверь сотворит теперь с палачом?

– Стреляйте же! – закричала женщина, которая успела укрыться в зарослях. – Стреляйте же, пока он всех нас не загрыз!

Симон хотел ответить ей, что пистолет старый и ни на что не годится. Но потом взвел дрожащим пальцем курок и прицелился.

Надо хотя бы попытаться! Пока монстр живьем не сожрал Якоба! Надо попытаться. Господи, помоги мне…

Он нажал на спуск.

В этот раз раздался громкий хлопок, перед глазами ярко вспыхнуло, и руку подбросило вверх отдачей. Симон вскрикнул и выронил обжигающе горячий пистолет. Он решил уже, что ослеп, но тут услышал жалобный визг и открыл глаза. Зверь лежал на земле и вздрагивал. Белую шерсть на груди заливала кровь. Пес рыл землю и перебирал ногами, словно бежал по воображаемой лужайке.

Потом он неожиданно замер.

«Я попал! – пронеслось в голове у Симона. – Я и в самом деле застрелил его!»

На несколько мгновений мир как будто замер. Словно в отдалении ревело пламя на крыше охотничьего дома, завывал ветер, и сосны стонали под его порывами.

Затем со стороны дома послышались крики:

– Брут! Господи, Брут! Что же они с тобой сделали?

Симон посмотрел в сторону главного входа. Там стояли Магдалена с Бартоломеем и поддерживали Георга, близкого к обмороку.

Они пронесли юношу еще несколько шагов, пока не оказались вне досягаемости пламени. Затем Бартоломей выпустил его и заковылял к собаке.

– Брут, мой маленький Брут! – восклицал он скорбным голосом. – И зачем ты только сбежал от меня!..

Магдалена встала со стонущим Георгом посреди поляны. Языки пламени медленно взбирались по крыше охотничьего дома. Ветер между тем немного стих, но его силы было достаточно, чтобы превратить дом в огненный ад.

Последние события повергли ее в замешательство, буквально выбили из колеи. Вместе с Бартоломеем она, точно под гипнозом, тащила раненого Георга по комнатам, полным дыма и светлым от огня, мимо изъеденных мышами чучел, горящей мебели и рваных ковров, по которым плясали языки пламени. Магдалена кричала, плакала, причитала. Где-то в доме были Барбара и ее отец, но она ничем не могла им помочь! Единственным, кто еще мог их спасти, был старый калека, который, наверное, тоже уже сгорел или задохнулся в дыму.

Наконец они добрались до дверей, и тот же миг снаружи донесся выстрел. В некотором отдалении стояли Симон с незнакомой женщиной. Но на земле, вероятно, лежал ее отец, а рядом – что-то белое, разглядеть она не смогла. Магдалена испытала необыкновенное облегчение. Похоже, отцу удалось выбраться из огненного плена.

А Барбара? Что с Барбарой? И что с Иеремией?

Бартоломей выпустил Георга и устремился к остальным. Оставшееся расстояние Магдалена тащила брата одна. Наконец она осторожно опустила его на землю.

– Все будет хорошо, – пробормотала женщина, словно молитву, предназначенную ей самой. – Все будет хорошо.

Спустя некоторое время Магдалена стояла вместе с остальными возле трупа, над которым Бартоломей склонился, как над мертвым ребенком. Он гладил его окровавленную шерсть и шептал слова утешения. Симон между тем занялся Георгом и лоскутами, оторванными от своей рубашки, остановил кровь, которая еще текла из раны на ноге. Чуть поодаль лежал убитый Зальтер, точно растерзанный олень, однако на него никто не обращал внимания.

– Здесь я могу сделать для Георга лишь самое необходимое, – серьезным голосом сказал Симон Магдалене и потуже затянул повязку. – Рана довольно глубокая. Парню срочно нужны лекарства, чтобы не началось воспаление. – Он показал на ее отца, который сидел молча и ссутулившись на поваленном дереве. – Твоего отца тоже не помешало бы перевязать. Этот полоумный несколько раз врезал ему по голове. Но он, конечно же, никого к себе не подпустит.

– Ты что, не понимаешь? Он думает о Барбаре! – вскинулась на него Магдалена, и по телу ее прошла дрожь. – Мы все тут думаем о Барбаре. Кроме… кроме тебя, наверное!

– Может, она и не в доме вовсе, – попытался успокоить ее Симон. – Зальтер намекал, что, возможно, спрятал ее где-то в другом месте…

– Она была там, – послышался тихий голос рядом.

Это была незнакомая женщина, которая уже представилась Адельхайд Ринсвизер, женой аптекаря, пропавшей больше недели назад.

– Барбара стала его последней жертвой, – продолжала она скорбно. – Вместе со старым секретарем, с которым, видимо, была знакома… – Она робко тронула Магдалену за плечо: – Мне очень жаль.

Дочь палача почувствовала что-то мокрое на щеках. Это слезы ручьем потекли по лицу. Чувство было такое, словно кто-то со всей силы ударил ее в живот.

– Я… пойду к отцу… – пробормотала она едва слышно. – Я нужна ему.

Она поднялась и подошла к отцу. Тот по-прежнему сидел на поваленном дереве, похожий на каменную глыбу, принесенную сюда древними морями. Магдалена присела рядом, и они вместе стали смотреть на ревущее пламя, пожиравшее крышу дома.

– Это я виноват, – сказал вдруг палач. – Я был… так зол. Ворвался туда совсем один, как бешеный кабан… Барт все-таки прав: я ни на что не годен.

– Что ты такое говоришь? – тихо возразила Магдалена. – Ты бы не смог этому помешать. Мы все…

Она резко замолчала. В дверях дома вдруг показался кто-то еще. Позади него рушилась крыша, в воздухе летала горящая дрань, но человек, пошатываясь, продолжал идти. Только теперь Магдалена узнала в нем Иеремию. Он что-то нес на руках, осторожно, точно сокровище.

Это было хрупкое человеческое тело, плотно закутанное в обугленную монашескую рясу. И все же Магдалена сразу поняла, кто в нее завернут.

– Барбара! – закричала она и бросилась к ним.

Крик Магдалены вывел Якоба из глубокой скорби.

Когда старшая дочь выкрикнула имя Барбары, палач решил, что у него помутился рассудок. Но потом он поднял голову и увидел, как Иеремия ковыляет к ним с Барбарой на руках. Старший Куизль вскочил, преодолел разделявшие их несколько шагов и принял дочь в свои широкие крепкие руки. Он не плакал с тех пор, как умерла его жена, но теперь слезы катились по его заросшему, черному от копоти лицу.

– Барбара, Барбара! – всхлипывал он. – Девочка моя, мне… мне так жаль…

Магдалена уже стояла рядом, остальные тоже подбежали к ним. Волосы у Барбары почти полностью выгорели, лицо, так же как и ладони, было покрыто сажей и красными пузырьками ожогов. Руки и ноги у нее были связаны, но веревки уже основательно прогорели. Грудная клетка двигалась часто-часто, как у больной птицы.

– По крайней мере, она еще дышит, – заметил Симон тихим голосом и стал осторожно ее осматривать. – Эта ряса, похоже, спасла ей жизнь. Должно быть, она намокла под дождем и уберегла ее от сильных ожогов.

Он помог Якобу бережно уложить девушку на землю, и они вместе стянули с нее дымившуюся рясу.

– Принесите воды! – распорядился цирюльник. – Быстрее!

Куизль подхватил шляпу, бросился к ближайшему пруду и набрал там воды. Ею они умыли Барбаре лицо и дали немного попить. Девушка открыла глаза, взглянула на Якоба и на остальных. По лицу ее скользнула улыбка.

– Папа, – пробормотала Барбара. – Ты все-таки не бросил меня… Пить…

Потом она снова потеряла сознание.

– Я… раздобуду тебе всю воду мира, девочка моя, только не покидай нас, – прошептал Куизль и смочил растрескавшиеся губы дочери, выжав несколько капель из мокрого платка.

– Думаю, она будет жить, – сказал Симон через некоторое время, как следует смочив ее ожоги. – Правда, ей, как и Георгу, срочно нужны травы, которые мы раздобудем только в городе… – Он вздохнул: – Сейчас я был бы рад даже горсти пастушьих сумок или листьям бузины.

– Я могу набрать листьев! – оживилась Магдалена и показала в сторону горящего дома: – Там, в саду, кажется, растет большое дерево бузины, и не все листья еще опали.

С этими словами она скрылась во мраке. Симон же с Якобом остались выхаживать раненых.

Иеремия тоже нуждался в помощи. К старым шрамам добавилось несколько ожогов. Он хрипел при каждом вдохе.

Якоб склонился над ним и пожал его покрытую пузырями руку.

– Спасибо, – сказал он с дрожью в голосе. – Спасибо тебе, ты спас мою дочь.

– У меня был должок перед Господом, – просипел Иеремия. – Одна жизнь за другую. Мне… мне не следовало убивать Клару. Даже если бы она выдала меня, эта расчетливая тварь. Я… я не имел на это права.

– Только у Господа есть право забирать жизнь, – ответил Куизль. – Мы, палачи, всего лишь орудия.

Иеремия улыбнулся:

– Если так, то я побыл в употреблении. Стал старым, покрылся ржавчиной и ни на что больше не гожусь.

Он сухо закашлялся.

– Как ты узнал, где искать Барбару? – спросил Якоб. – Почему ты разыскал ее, а я не смог?

Иеремия задохнулся в новом приступе кашля и сплюнул сгусток сажи вперемешку с кровью.

– Я… я вспомнил, – прохрипел он наконец. – Я бывал здесь, еще совсем юным. Прежний егерь был жутким человеком. Если он ловил браконьеров, то вешать предпочитал их сам. Но прежде он иногда пытал их, чтобы те рассказали о сообщниках. У него… была собственная камера пыток в подвале. Мы с отцом помогали ему обустраивать ее. – Он с грустью посмотрел на Куизля. – Я столько скверного повидал за свою жизнь, братец… Многое пытался забыть. Но не всегда получалось.

– Меня тоже порой мучают кошмары, – едва слышно проговорил Якоб. – Как и моего отца, и Бартоломея, и всех, кому приходится выполнять за вельмож грязную работу. Никогда нам не отделаться от сновидений.

Он смотрел на Иеремию едва ли не с сочувствием. Жуткие события его прежней жизни превратили бывшего палача в черствого и, возможно, в чем-то безумного старика. Но теперь, под конец, он вновь стал таким, каким был в годы своей молодости, когда любил Шарлотту.

– Секретарю… я уже ничем не мог помочь, – просипел Иеремия, то и дело хрипло откашливаясь. – Камера… уже полыхала. Я отыскал Барбару в маленьком чулане напротив. Видимо, она добралась туда, где пламя было не такое… – Он вздрогнул и скривился от боли. – Дьявол! Больно, почти как в тот раз, когда я сиганул в негашеную известь.

Якоб решил снять с Иеремии рубашку, чтобы осмотреть раны, однако обугленная ткань пригорела к плоти. Палач сразу понял, что старику уже ничего не поможет.

– Оставь, – пробормотал Иеремия. – Рано или поздно всему приходит конец. В том числе и палачам. Позаботься лучше о своих детях… – Он улыбнулся: – Черт, да у тебя просто замечательные сорванцы. Тебе бы хвалить их почаще. Жаль, у меня самого… не было таких чудных детей…

Тут по телу его прошлась новая волна боли, и старик схватил Якоба за руки.

– Вот еще что, – прохрипел он. – Я… должен знать, прежде чем уйти. Ты бы выдал меня страже? Скажи, выдал бы?

Якоб помедлил и все же ответил:

– Думаю, да. Любое преступление должно быть наказано.

Иеремия отпустил его и с улыбкой закрыл глаза.

– Ты… хороший… человек, Якоб, – выдохнул он, и голова его завалилась набок.

Куизль послушал его сердце. Затем снял свой обугленный плащ и накрыл им старика. Казалось, Иеремия безмятежно спал. Улыбка так и не сошла с его губ. Вид у него был умиротворенный.

Якоб вздохнул и вернулся к остальным. Барбара лежала без сознания, однако дыхание у нее выровнялось. Симон тем временем отмыл ее, и кожа теперь казалась не такой черной и обожженной. Рядом постанывал от боли Георг, но зубья капкана, похоже, не задели сухожилий. Во всяком случае, юноша уже проковылял несколько шагов ради пробы. У самого Куизля до сих пор немного кружилась голова от дыма и полученных ударов. Но в трактирных потасовках он получал увечья куда более серьезные.

«И все-таки этот доходяга едва не забил меня, – подумал палач. – Господи, я и впрямь старею…»

Симон присел возле убитой собаки. Вместе с Бартоломеем он осмотрел животное, при этом вид у цирюльника был крайне задумчивый. Казалось, в голове у него крутилась какая-то мысль.

– Хм, думаю, Брут действительно подхватил бешенство, – сказал Бартоломей; похоже, он смирился со смертью своего любимца. – Пена на губах, агрессия и внезапное нападение, дрожащие лапы… К тому же пленница Зальтера, эта аптекарша, сказала, что бедняга давно бродил вокруг дома и рыл землю как одержимый. Когда мы с Алоизием обыскивали окрестности, он, наверное, был где-нибудь неподалеку… – Палач задумчиво склонил голову, после чего встал и тщательно вымыл в луже окровавленные руки. – Черт его знает, где он подцепил заразу. Теперь ясно, почему Брут без разбору убивал зверей по всему лесу и как сумасшедший набросился на Зальтера. – Он подмигнул Якобу: – Но он, похоже, спутал нас с тобою и решил, что на его хозяина напали.

– Я всегда знал, что у собак нет мозгов, – сухо ответил старший Куизль. – Разве нас с тобою можно спутать?

– У вас двоих больше общего, чем вы думаете. Когда же вы наконец поймете это, упрямцы? – раздался голос Магдалены.

Она с улыбкой приблизилась со стороны горящего дома; в руках у нее был связанный в узел платок, набитый листьями и травами.

– У меня для вас хорошие новости, – объявила женщина и торжествующе показала узелок. – В заброшенном саду растет не только бузина, но и заросшие грядки с травами. Теперь там, правда, мало что осталось, но в свете пожара мне удалось отыскать немного подорожника и сухих пастушьих сумок.

Она перевела взгляд на охотничий дом. Верхний этаж начал рушиться, столб черного дыма гигантским предостерегающим перстом устремился в ночное небо. Магдалена неожиданно поджала губы.

– Хотя Хаузера эти травы уже не спасут, – сказала она мрачно. – Отец Катарины сгорел там, внутри… До чего же ужасный конец для старика!

Она протянула Симону узелок и вместе с отцом помогла цирюльнику руками растереть травы и листья и приложить их к ранам Барбары и Георга. Бартоломей разорвал свой плащ на длинные полосы для повязок.

– Думаю, секретарю не пришлось долго мучиться, – проговорила через какое-то время Адельхайд Ринсвизер. Кутаясь в шерстяной плащ, который дала ей Магдалена, женщина стояла чуть в стороне; похоже, она еще не оправилась после пережитого. – Он был уже без сознания, когда Зальтер вывел меня из камеры. Наверное, задохнулся, не приходя в сознание.

– Вполне милостиво для человека, который нажил свое состояние на чужой крови, – проворчал Бартоломей и задумчиво посмотрел на горящий дом. – Будучи секретарем в комиссии, Иероним неплохо заработал на тех судах. Теперь ясно, как он смог позволить себе такое жилище у Песочных ворот… Я вообще его недолюбливал – во всем он только выгоду искал.

– И все же он согласился выдать свою дочь за палача, – напомнил Якоб.

Бартоломей с грустью отмахнулся:

– Если Катарина вообще за меня выйдет… После всего, что произошло за последние дни, я в этом сильно сомневаюсь.

Внезапно где-то вдали протрубил охотничий рог. Куизль огляделся в недоумении.

– Черт, а это еще что? Не думаю, что епископ решил поохотиться в такой час. Может, старина Ансвин?

– Ну, не совсем. – Симон наложил последнюю повязку и прокашлялся. – Должен признаться, я все-таки оповестил капитана Лебрехта и стражу перед тем, как мы отправились сюда. Алоизий был столь любезен и предупредил их. Судя по всему, стражники действительно будут здесь не лишними. – Он показал на Барбару и Георга: – Хотя бы для того, чтобы помочь с ранеными и потушить пожар, пока тот не перекинулся на лес.

Фронвизер в смущении почесал нос, а потом ухмыльнулся:

– Кроме того, они помогут с планом, который давно назревал у меня в голове и, возможно, положит конец всей этой истории с оборотнем.

– План, значит? А мне кажется, ты просто струхнул, – усмехнулся Якоб. – Ну почему в зятьях у меня такой трусишка? – Он сухо рассмеялся. – Но ты, черт возьми, пристрелил настоящего оборотня! Не всякий цирюльник может этим похвастать.

* * *

Не прошло и нескольких минут, как явились стражники. Всего их было двенадцать во главе с Мартином Лебрехтом. Симон между тем подумал, как привлечь капитана на свою сторону. План, который он составил, пока осматривал убитого пса, был очень рискованным. Все зависело от того, подыграет ли им Лебрехт.

Лебрехт и Адельхайд.

Взглянув на объятый пламенем дом, капитан медленно покивал.

– Может, оно и к лучшему, если этот дом наконец сгорит, – сказал он скорее самому себе. – С ним всегда что-то было нечисто. Поговаривали, что здесь собирался всевозможный сброд… Давно следовало снести его.

Капитан махнул стражникам, и те рассыпались по лесу, чтобы потушить отдельные очаги, которые разгорелись, несмотря на прошедший дождь. Только потом Лебрехт взглянул на небольшую группу, весьма жалкую на вид. Симон предусмотрительно укрыл труп Зальтера и собаку тростником, дабы избежать преждевременных расспросов. Иеремия, напротив, по-прежнему лежал между ними, едва прикрытый плащом Куизля. Рядом лежала без сознания Барбара, и Георг, стиснув зубы, опирался на импровизированный костыль.

– Господи Иисусе! – вырвалось у капитана. – Что здесь произошло? И что там за труп лежит?

Он наклонился и посветил факелом.

– Ну, это довольно долгая история, – ответил Симон. – Думаю, будет лучше, если для начала вы сами все выслушаете.

– Когда мне передали вашу просьбу, я сомневался, стоит ли мне вообще идти сюда. А тут такое… – Лебрехт, хмурясь, оглядел раненых, словно пытался истолковать увиденное. – Ну да ладно, моим людям и без того есть чем заняться. Поэтому выкладывайте!

– Мы изловили оборотня, – начал Симон твердым голосом. – И не одного, а сразу двух. В волчьем обличье и в человеческом. Взгляните сами.

Он отвел Лебрехта в сторону, где под кучей тростника лежали трупы Зальтера и Брута. Цирюльник раскидал стебли, и капитан побелел на глазах.

– Господи! – выдохнул он. – Это и есть оборотень? А человек рядом с ним… это же один из артистов! Это монстр так его растерзал? И кто же тот отчаянный, которому удалось приструнить зверя?

Симон залился краской.

– Ммм… это я. Но позвольте, я расскажу все с самого начала.

Цирюльник постарался быть как можно более кратким. Он в двух словах рассказал о процессе против семейства Хаан, о прежней жизни Зальтера под именем Вольфа Кристофа и его замысле, который стоил жизни викарию. Закончил он на том, как след привел их к старому охотничьему дому, где произошла решающая схватка.

– Зальтер то и дело переодевался в оборотня, чтобы посеять в городе панику. Сначала он наблюдал за своими жертвами, после чего похищал, пытал в этом заброшенном доме и убивал, – заключил Симон. Капитан слушал его, раскрыв от изумления рот. – Раньше он изучал юриспруденцию и подробно знал о различных ступенях пыток, описанных в своде уголовных законов. Зальтер пытал своих пленников так же, как пытали в свое время его родственников. Ступень за ступенью…

Он показал на Адельхайд, которая до сих пор держалась немного поодаль.

– Почтенная супруга аптекаря Ринсвизера и моя юная свояченица – единственные, кому удалось выжить. Они могут все подтвердить. Нет никакого оборотня. Это обыкновенная месть. Маркус Зальтер, он же Вольф Кристоф Хаан, хотел посеять в Бамберге панику, как во времена преследований ведьм. Чтобы горожане сами себе стали палачами. Должен признаться, ему это вполне удалось.

Лебрехт недоверчиво огляделся.

– Хотите сказать, этот Зальтер обвел моих людей вокруг пальца, сам подкинул им дохлого волка и устроил все это представление?

– Э, ну…

Симон на мгновение растерялся, но Магдалена его выручила.

– Вероятно, он хотел освободить своего друга Матео, потому что знал, что тот невиновен, а шкуры принадлежали ему, – выдала она с серьезным видом. – Мертвый волк должен был лишь отвлечь внимание, а ваши стражники сразу на это купились. Не исключено, что они пропустили стаканчик-другой… – Она подмигнула капитану: – Как говорят, от скверной выпивки и дьявол может примерещиться.

– Хм… – Лебрехт поскреб небритый подбородок. – Такое вполне возможно. Я действительно нашел в сторожке пустой бочонок… Уж молчу об ужасах, которые понарассказывали мне ребята. Слишком уж старались они себя выгородить. Я подумал было…

– Что это павиан епископа, которого вы так долго разыскивали? – перебила его Магдалена. – Ну, вряд ли он притащил бы туда мертвого волка.

Лебрехт одарил ее суровым взглядом:

– Я ведь предупреждал, чтобы ни единого слова не просочилось наружу!

Симон примирительно вскинул руки:

– Нам можно доверять, мы сохраним вашу маленькую тайну. Досадно только, что я раньше об этом не догадался. Мы ведь были с мастером Самуилом в зверинце, и я видел там пустую клетку. Но тогда я был занят совершенно другими вещами.

– Эта чертова обезьяна все нервы мне истрепала. Будь моя воля, привязал бы ей камень к шее и утопил в Регнице… Но тогда епископ, наверное, бросил бы меня следом за ним… – Лебрехт вздохнул: – Ну да ладно. Скотина снова сидит в своей клетке… – Он потрясенно покачал головой: – И что же, его высокопреподобие Себастьяна Харзее действительно заразили бешенством? Черт, я-то думал, его и в самом деле укусил оборотень!

Он окинул взглядом поляну, теперь освещенную факелами. Стражники по-прежнему выискивали тлеющие очаги и сдвигали в сторону горящие балки.

– Егерь епископа ведь и впрямь говорил мне еще на прошлой неделе, что в лесах участились случаи бешенства. По-моему, уже убили несколько волков и лисиц.

Лебрехт помедлил, а потом показал на убитого пса:

– Что же до этого зверя… Вы сказали, что нет никакого оборотня. А это тогда что? И что такому монстру понадобилось в такой близости от города?

– Думаю, это вам объяснит кое-кто другой.

Симон вопросительно посмотрел на Бартоломея. Тот стоял, скрестив руки на груди, и упрямо молчал. Через некоторое время Якоб наступил ему на ногу. Бартоломей злобно глянул на брата, но потом неуверенно проворчал:

– Это алан, древняя порода собак. Мне снова удалось ее вывести. Бедняга сбежал из сарая и, видимо, подхватил где-то бешенство.

– Бедняга? – Лебрехт сухо рассмеялся. – Мастер Бартоломей, это настоящий монстр! У вас вообще есть разрешение епископа на такие опыты?

– Нет. – Бартоломей уставился себе под ноги. – Собственно, кроме нас, о Бруте вообще никто не знает.

– Видите ли, именно к этому я и подводил вас.

Симон широко улыбнулся, как обычно, когда предлагал план, который сам же считал гениальным. Он обратился к Бартоломею:

– Значит, об этой собаке никто не знает?

– Ну да! – Палач снова скрестил руки. – Я ведь только что сказал! Почему ты спрашиваешь?

– Что ж, тогда позвольте представить вам настоящего оборотня…

Симон торжественно показал на Брута. Громадный, мускулистый и с длинными зубами, пес даже мертвым казался крайне опасным.

– Вот он.

Лебрехт взглянул на него в недоумении:

– Теперь я вообще ничего не понимаю. Вы же сами сказали, что никакого оборотня нет!

– Его и нет. И все-таки людям нужно показать такого оборотня. Потому что, пока они не увидят его мертвым, никто не успокоится. Подозрения и допросы продолжатся, людей так и будут хватать без вины, пытать, а кого-то, может, даже отправят на костер.

Фронвизер наклонился к Бруту, схватил за загривок и с трудом приподнял, так что пес, казалось, уставился на них с затаенной злобой.

– Людям нужен злодей. Он должен лежать перед ними мертвый, иначе никто не поверит, что он побежден, – продолжал цирюльник. – Брут станет нашим оборотнем. Он огромный, на вид необычный и опасный. И главное, он уже пойман и убит. Лучшего козла отпущения нам не найти.

– Минутку, – перебил его Бартоломей. – Хочешь сказать, мой Брут якобы утащил и прикончил всех этих людей?

– Да, поистине ужасный зверь. – Симон мрачно кивнул, и что-то сценическое появилось в его облике. – Мало того! Брут бродил по улицам Бамберга, он заколдовал викария и превратил его в оборотня. Поверьте, когда мы покажем горожанам пса, многие вспомнят, что уже видели его. Ночью, в темном закоулке, по пути из трактира… Они едва сумели убежать от него, а стражники со Старого двора будут убеждены, что это и есть настоящий оборотень.

– Ха, забудьте! – Лебрехт покачал головой: – Ничего не выйдет. Епископ ни за что…

– А что, если я скажу вам, что на нашей стороне его сиятельство епископ Вюрцбурга, Иоганн Филипп фон Шёнборн, иными словами, сам курфюрст? – строго перебил его Симон. – Он еще сегодня заверил меня, что поддержит нас во всех отношениях. Епископ не хочет, чтобы это происшествие переросло в то, что случилось здесь сорок лет назад. Как мы этому воспрепятствуем, целиком и полностью наша забота. Именно так он и сказал. – Цирюльник тонко улыбнулся. – А епископ Ринек не станет противиться его воле. Ведь он не обойдется без денег своего могущественного друга, чтобы завершить строительство дворца. Или вы думаете иначе?

Последовало напряженное молчание. Симону послышалось, как Якоб и Бартоломей от неожиданности втянули воздух сквозь зубы.

– Так вы… заручились поддержкой курфюрста? – Лебрехт с шумом сглотнул. – Что ж, это меняет дело. Мы… можем, по крайней мере, попытаться.

– Чу́дно. – Симон подмигнул ему и решительно хлопнул в ладоши. – Тогда я попрошу вас вот о чем, капитан. Позовите своих людей и покажите им этого ужасного оборотня. Скажите им, что мы одолели монстра в жестокой схватке, хотя не обошлось без погибших и раненых. Потом мы привяжем зверя к жерди, отнесем в Бамберг и завтра же выставим у позорного столба на овощном рынке. Чтобы все посмотрели на оборотня. Чтобы все убедились, что он мертв, – и с этим ужасом будет покончено.

Лебрехт помедлил, потом с задумчивым видом показал на Барбару и Адельхайд, которая, как и остальные, внимательно следила за разговором.

– А что же с ними? Они ведь знают, что все было не так.

Симон перевел напряженный взгляд на женщин. Барбара ничего не скажет, в этом он не сомневался. И неизвестно еще, что ей запомнилось из ночных событий. Но что же насчет Адельхайд?

«Вот он, момент истины, – подумал цирюльник. – Поможет ли она нам? Поймет ли, насколько важен наш замысел для будущего города?»

– Я… я ничего не скажу, – ответила наконец Адельхайд тихим голосом. – Все будет так, как вы сказали. Оборотень меня похитил. Он… он околдовал меня. Я только сегодня очнулась в этом доме и ничего больше не помню.

Симон вздохнул с облегчением. Но капитана, казалось, по-прежнему одолевали сомнения. Он задумчиво покусывал нижнюю губу и смотрел на громадный окровавленный труп.

Тут Якоб шагнул вперед, схватил зверя правой рукой и поднял, словно это был легкий тюк шерсти.

– Черт возьми, хватит выдумывать! – проворчал он. – Я не то чтобы часто хвалю своего зятя, но в этот раз он действительно предложил здравую идею. Вот что, повесьте этого монстра на городской виселице, чтобы всем было видно. Тогда народ наконец успокоится, и я смогу вернуться в Шонгау!

Он бросил пса. Рядом тихо застонал Бартоломей:

– На виселицу, значит? Собаку?

Лицо капитана неожиданно скривилось в ухмылке.

– Черт, это самая безумная идея из всех, что я слышал! – продолжил Лебрехт со смехом. – А что! Раз уж в нашем распоряжении сразу два опытных палача и сам курфюрст нас благословил, почему бы не попытаться? Ребята!..

Капитан подозвал стражников, и вскоре все столпились вокруг убитого Брута и принялись взволнованно переговариваться. Некоторые крестились или бормотали молитвы, другие осторожно наклонялись к огромному псу и выдергивали клок шерсти или обмакивали пальцы в спекшуюся кровь.

– Вот он, наш оборотень! – объявил Лебрехт громким, торжественным голосом. – Охота закончена. И слава Богу! Теперь давайте отнесем монстра в город и расскажем народу, что здесь произошло!

Солдаты заликовали. При этом они то и дело украдкой поглядывали на труп, словно тот мог внезапно ожить и броситься на них.

Пока стражники искали в лесу подходящую жердь, Якоб осторожно поднял Барбару и направился к реке, где их дожидался в лодке Ансвин. Бартоломей между тем помог хромающему Георгу. Было что-то трогательное в том, как палач и его племянник вместе ковыляли во мраке. Когда, попрощавшись, ушла и Адельхайд Ринсвизер, Магдалена с заговорщическим видом наклонилась к Симону.

– Скажи, насчет епископа Шёнборна, – спросила она вполголоса, – это правда? Курфюрст действительно на нашей стороне?

Симон улыбнулся и неопределенно повел рукой.

– Ну, думаю, когда мы обо всем ему расскажем, Шёнборн примет нашу сторону. Во всяком случае, он заверил меня, что поддержит нас, насколько это возможно. Курфюрст весьма рассудительный человек, он не верит ни в ведьм, ни в колдунов, ни в оборотней. Но пока… – Симон подмигнул ей: – Пока он знает не больше, чем остальные жители.

Магдалена рассмеялась и обняла его.

– Симон, Симон, – сказала она. – Ты у меня трусишка, плут и…

– И безжалостный убийца оборотней, – перебил ее цирюльник с нарочитой суровостью. – Не забывай об этом! А теперь пойдем проведаем детей. Думаю, они заслужили сказку-другую на ночь.

– Только не страшную, – попросила Магдалена.

– Не страшную, обещаю. Страшных историй мне на сегодня хватило.

Взявшись за руки, они пошли по темной лесной тропе, а позади догорали останки зловещего дома.

 

Эпилог

Бамберг, 7 ноября 1668 года от Рождества Христова, у приходской церкви Девы Марии

Над холмом Каульберг разносился мелодичный колокольный звон. В то утро он предназначался исключительно для палача и его невесты. Накрапывал дождь, и по улицам вновь стелился туман, но в такой особенный день это не могло испортить настроения.

Взявшись за руки, Бартоломей с Катариной стояли под каменным балдахином так называемого портала невест, где с давних времен венчались новобрачные. Тот факт, что этого удостоился обыкновенный палач, во многом объяснялся влиянием епископа Шёнборна. Курфюрст уехал два дня назад, но по просьбе Симона замолвил словечко перед священником, и венчание состоялось по всем правилам – пусть и не в воскресенье. Под взорами мудрых и безрассудных дев пастор благословил новобрачных и вручил им кольца.

У подножия лестницы стояли Магдалена с Симоном и остальные гости. Петер и Пауль были в относительно чистых штанах, а Симону друг Самуил одолжил по такому случаю новый наряд. Магдалена с улыбкой смотрела на свою будущую тетю: гордая, та стояла в пышном платье под балдахином, как светловолосая девочка, вступающая во взрослую жизнь. Катарина по-прежнему скорбела по умершему отцу, но в это мгновение радость оказалась сильнее.

Известие о смерти отца стало сильным ударом для Катарины, и она проплакала всю ночь напролет. Но на следующее утро, бледная и заплаканная, она явилась к Бартоломею и твердым голосом выразила свое согласие. С тех пор прошло четыре дня.

– Отцу хотелось бы этого, – сказала тогда Катарина и с любовью взглянула на будущего мужа. – Жизнь продолжается, а отец никогда не хотел, чтобы я влачила свое существование сварливой старой девой. Уверена, он радуется за нас на небесах.

Бартоломей благоразумно не стал рассказывать Катарине, как в действительности умер Иероним Хаузер. Умолчал он и о том, что почти все их состояние нажито на крови семейства Хаан. На ее долю и без того выпало достаточно горя.

– По-моему, Бартоломею крупно повезло, – проворчал отец, стоявший рядом с Магдаленой на нижних ступенях.

Ради брата Якоб надел чистую рубашку и даже отказался от своей трубки.

– Катарина, может, и полновата, зато сердце у нее в положенном месте, – продолжал он, разглядывая невестку, точно корову на рынке. – Если не считать вечных уборок и перестановок – от этого Барту следует ее отучить. От такого ведь спятить можно.

Магдалена усмехнулась:

– Думаю, тебе тоже не помешала бы в доме женщина. – Она подмигнула отцу: – Как знать, может, в Шонгау еще найдется такая, которая тебя вытерпит…

Якоб сухо рассмеялся.

– Боже упаси, мне тебя с Барбарой хватает! На что мне еще одна баба, которая болтает без умолку? Против такого на дыбу лечь удовольствием покажется.

Магдалена собралась уже с отповедью, но в это мгновение новобрачные стали спускаться по широкой лестнице, и немногочисленные гости зааплодировали. Бартоломей коротко кивал в ответ. Он явно был горд. До него еще ни один палач в Бамберге не проходил через портал невест.

– Смотри, как братца раздуло, как бы не улетел, – проворчал Якоб и сплюнул в траву.

– О чем мы договаривались? Никакой ругани в день свадьбы! – Магдалена сурово посмотрела на отца. – Не тебе же выходить за брата, а Катарине. А завтра мы все равно уезжаем домой.

Якоб что-то неразборчиво пробормотал в бороду. Они действительно решили уехать сразу после свадьбы. И отец, и в особенности Симон настаивали на скорейшем возвращении. Слишком долго пустовали в Шонгау купальня и дом палача. В последние дни Симон только и говорил о том, как новый врач переманивает в родном городе его пациентов…

Взглянув в последний раз на церковь, Магдалена примкнула к шествию, которое двинулось по улицам Бамберга в сторону городского рва. Когда викарий перестал представлять угрозу, советники все-таки позволили Бартоломею отпраздновать свадьбу в Банкетном доме. Но Катарина, ко всеобщему удивлению, предпочла скромный праздник в доме палача. После смерти отца она, вероятно, сочла неуместным пышное торжество. Хотя, возможно, просто осознала, что куда важнее праздник в узком кругу настоящих друзей, чем с кучей едва знакомых гостей, которые потом перемывали бы им кости и вообще пришли бы только ради выпивки и вкусной еды.

Они перешли мост возле ратуши и направились к овощному рынку. В это туманное утро народу там было куда меньше, чем в базарный день. Немногочисленные горожане, которые попадались навстречу, смотрели на них с презрением, страхом и почтением. С тех пор как солдаты принесли в город убитого оборотня и поведали первые жуткие истории, слухи разрослись до немыслимых пределов. Странствующий ученый, сведущий в алхимии и колдовстве, выстрелил в монстра серебряной пулей, единственным средством против оборотня! Другие утверждали, будто палач сам сотворил заклинание и сразу придушил зверя. Третьи говорили о сильном чужаке, который приходился братом палачу и сам был вурдалаком и в смертельной схватке одолел своего заклятого врага. О мертвом Иеремии, как и Маркусе Зальтере, почти никто не вспоминал. Адельхайд Ринсвизер тоже хранила молчание, как ни допытывался ее муж и другие любопытные. Магдалена узнала Адельхайд как сильную женщину и была уверена, что она будет верна своему слову – во благо города. Как бы то ни было, с тех пор не схватили ни одного человека. Артистов тоже освободили, когда выяснилось, что среди них не было колдунов. Вероятно, просвещенный курфюрст и на расстоянии оказывал влияние. Хотя Магдалена предполагала, что тут свою роль сыграла определенная сумма на строительство епископского дворца.

Бартоломей сначала выставил убитого оборотня у позорного столба, а после на глазах у орущей толпы повесил на виселице за городскими стенами. При этом палач даже виду не подал, что это его любимец Брут. Магдалена заметила только, как в уголках глаз у него блеснули слезы. Мертвый пес до сих пор висел там, хотя время и погода делали свое дело. Но самый большой вклад внесли люди, которые ночами ходили к висельному холму за клоками шерсти, зубами и когтями…

Они повернули налево к переулку у рва и вскоре подошли к дому палача. Покосившийся, он, несмотря на свои размеры, выглядел несколько потрепанным. Катарина приложила все старания, чтобы украсить его, насколько это было возможно. Вход украшали листья плюща и омелы. Внутри Катарина всюду развесила высушенные ароматные цветы и устлала пол свежим тростником. В воздухе пахло тушеным мясом, луком и клецками. Гости с жадностью набросились на еду; все смеялись, спорили, мальчики с воплями носились по комнате, кто-то разбил стакан. Магдалена разрезала горячий пирог и улыбнулась. Так проходил любой семейный праздник. Сторонний наблюдатель и не понял бы, что находится в гостях у палача.

Магдалена украдкой разглядывала гостей, собравшихся за большим столом. Общество было довольно пестрое. За дальним углом сидел старьевщик Ансвин – по всей видимости, он вымылся специально к празднику. Во всяком случае, Бертольд Лампрехт, трактирщик из «Лешего», который оживленно с ним разговаривал, не производил впечатления, будто принужден к этой беседе. Узнав о смерти Иеремии, Лампрехт оплатил подобающие похороны для старого управляющего. Бывший палач Бамберга покоился теперь на городском кладбище возле церкви Святого Мартина, недалеко от могилы, где лежала его невеста Шарлотта.

По другую сторону сидел помощник палача Алоизий, как всегда молча, и лакомился жарким. Пришел и старый скорняк. Он уже в который раз рассказывал историю о том, как Якоб покупал у него лисью шкуру для свадебного платья Катарины.

– Я советовал ему барсука, поверьте! – говорил он, хотя его, похоже, никто не слушал. – В ней любой будет выглядеть как король! А потом Георг покупает у меня все эти вонючие шкуры… Черт знает, на что они дались парню!

Он покачал головой и с удовольствием зачерпнул приправленных тмином овощей.

Магдалена усмехнулась, глядя, как отец краснеет от злости и стыда. Палач так и не смирился с тем, что переодетый Зальтер ускользнул тогда от него, а сам он, точно неповоротливый увалень, плюхнулся в воду.

Рядом со скорняком сидел Георг, погруженный в разговор с сестрой. Барбара над чем-то громко смеялась. Она неплохо справилась с ужасом, пережитым в охотничьем доме. Напоминанием об этом, вероятно, останутся лишь несколько небольших шрамов. Пышные черные волосы скоро отрастут, а до тех пор она носила нарядный платок. Ожоги на ладонях и ногах тоже заживали хорошо. А вот Георг посуровел, хотя стал при этом старше и мужественнее. Увечье от капкана оказалось серьезнее, чем показалось вначале. Возможно, он будет немного хромать, что придавало ему удивительное сходство с дядей. И все-таки Георг решил после обучения в Бамберге вернуться в Шонгау, чтобы когда-нибудь занять место отца.

Магдалена обсудила бы это с Симоном, но тот беседовал со своим приятелем Самуилом о какой-то новой теории по кровообращению. Магдалену от таких разговоров всегда клонило в сон. Только когда речь зашла о викарии, она вновь прислушалась.

– Харзее по-прежнему лежит неподвижно, как полено, – говорил Самуил. – Только глаза таращит с ненавистью. Это поистине жутко. Он, наверное, уже не соображает. Во всяком случае, я на это надеюсь, иначе его муки просто невообразимы… – Он вздохнул. – Я время от времени вливаю ему в рот немного воды, но он чахнет день ото дня. Епископ уже готовит его похороны. Думаю, еще день или два, и все будет кончено.

Симон сокрушенно покачал головой:

– Просто ужасно, что против бешенства не существует лекарства. Очень надеюсь, что ученые когда-нибудь его отыщут. Быть может, через сотню лет, а возможно, и намного позже.

– Нельзя терять надежду, – возразил Самуил. – Харви тоже понадобилось немало времени, чтобы отстоять свою теорию о кровообращении. Еще старина Гален…

Разговор вновь зашел о венах и артериях. Магдалена повернулась к отцу, который сидел слева от нее и с недовольным видом жевал кусок мяса.

– Сейчас не помешало бы выкурить трубку, – проворчал он с набитым ртом. – Надымить как следует, чтоб не видеть эту болтливую толпу.

– Ты пообещал Катарине не курить сегодня в доме, не забывай, – напомнила Магдалена. – И от твоего табака действительно невозможно дышать. Довольно и того, что дома в Шонгау им все провоняло.

Якоб усмехнулся и поковырял в зубах.

– Ты говоришь в точности как моя Анна, помилуй Господи ее душу. Знала ты об этом?

Магдалена сменила тему.

– Что, кстати, стало с двумя другими собаками? – спросила она. – Бартоломей ведь не может и дальше держать их у себя, после того как люди сочли Брута оборотнем.

– Алоизий сказал, что Барт подыскал покупателя для своих монстров. Какого-то дворянина из Франконии, владельца большой псарни… – Отец пожал плечами: – Бартоломей получит за них кучу денег. Думаю, он сможет купить на них дом еще больше этого. Или сразу приобретет гражданское право, старый бахвал.

Магдалена вздохнула:

– Смирись ты уже. И вообще, вы же хотели вместе выпить пива и поговорить, ты и Бартоломей. Во всяком случае, ты мне так обещал. – Она вопросительно взглянула на отца: – Ну, так что ты решил?

Якоб в смущении принялся гонять клецку по тарелке.

– Ну… Мы разругались, пока выбирали трактир, в итоге каждый пил в одиночку. По-моему, в этой жизни у нас с Бартоломеем ничего уже не выйдет.

– Не говори глупостей! Вам же не придется обниматься каждый день. Просто помиритесь, это не так уж трудно! Хотя бы ради Катарины.

Магдалена украдкой кивнула на тетю: та гордо восседала рядом с женихом и обозревала гостей. Слева от нее сидела не менее полная кузина; она как раз отобрала у Петера одну из книг Бартоломея, которую мальчик схватил жирными руками.

– Ей не хочется ссор в семье, – тихо проговорила Магдалена. – Так что наберитесь смелости и поговорите, прежде чем мы уедем.

– Не знаю… – пробормотал отец.

– Пообещай мне, или же я пообещаю, что каждый день буду прибираться в доме и переставлю мебель!

– Дьявол! – простонал Якоб. – Теперь ты точно как моя Анна… Ладно, обещаю. Только теперь оставь меня, наконец, в покое!

Магдалена усмехнулась и повернулась к детям, которые выпрашивали у нее намазанных медом кренделей. Только она наклонилась к ним, как в дверь постучали.

– Ух ты, – удивленно проговорила Катарина. – Я больше гостей не ждала.

– Быть может, это епископ собственной персоной, – со смехом заметил трактирщик Лампрехт. – По-моему, он теперь ваш большой должник.

Катарина покачала головой и направилась к двери. Отворив дверь, она радостно вскрикнула:

– Боже правый, Матео! А с ним еще и господин режиссер, если не ошибаюсь… Вот так сюрприз!

Барбара торопливо поднялась и вытерла перепачканный соусом рот. Магдалена заметила, как сестра немного покраснела.

В дверях стоял сэр Малькольм. Чтобы войти в низкую комнату, долговязому режиссеру пришлось пригнуться. За ним вошел стройный Матео. Юноша, похоже, не совсем оправился после ареста. Пройдут, наверное, недели и месяцы, прежде чем заживут все ссадины на лице. И все же он радостно улыбался. Сэр Малькольм держал в руках букет зимовников, который он с низким поклоном протянул Катарине. Лицо его украшали многочисленные кровоподтеки, полученные в тюрьме, которые он попытался скрыть с помощью грима. В своем парике англичанин напоминал дешевую пародию на падшего парижского придворного.

– Прежде чем навсегда покинуть этот славный город, мы решили выразить свое почтение молодоженам, – сказал Малькольм в привычной своей вычурной манере. – Mylady, нижайше благодарю вас за то, что приняли и выходили одного из моих артистов.

– Но… иначе ведь и быть не могло, – в смущении ответила Катарина и приняла букет. – Правда, я думала, вы давно уехали из города…

Малькольм отмахнулся:

– У нас еще куча дел. Все-таки наш инвентарь серьезно пострадал в этой жуткой истории. Нет, мы еще стоим лагерем у городских стен. Теперь там снова безопасно, ведь, хм… оборотень наконец убит.

Он хитро улыбнулся, и Магдалена заметила, что пребывание в тюрьме стоило ему переднего зуба.

– Когда мы уладим наконец все дела, то отправимся в Вюрцбург, – продолжал Малькольм с нескрываемой гордостью, хоть и шепелявил немного. – Епископ Шёнборн лично предложил нам жилье на зиму! Поэтому мы будем играть в его дворце и произведем там настоящий фурор. – Малькольм выпрямился во весь свой рост и торжественно раскинул руки: – Ха! Труппа сэра Малькольма прославится на всю Германию, а до Жискара скоро никому не будет дела. Как изволил выразиться Шекспир? «Весь мир – театр, в нем женщины, мужчины – все актеры»! – Он подмигнул Катарине. – Или вот еще: коли повесят на доброй веревке, то уж не женят на злой бабе.

– Что верно, то верно, – ответила Катарина и показала на два свободных стула: – Садитесь же, поешьте с нами и выпейте.

Малькольм взглянул на горшки, полные жаркого, и облизнулся.

– Ну, думаю, мы можем еще немного задержаться… Что скажешь, Матео?

Юноша подмигнул Барбаре, и Катарина наполнила артистам тарелки.

– Скажи, у вас с Матео…

Магдалена перегнулась через стол и многозначительно посмотрела на сестру, но та лишь отмахнулась.

– Можно и не шептаться, как заговорщики, – пожала она плечами. – Мы с Матео еще вчера все обсудили. Я всю ночь пробыла у него в лагере, и…

– Ты всю ночь была у него? – Магдалена едва совладала с собой. – Черт, что ты хочешь сказать этим? И… и почему я об этом ничего не знаю?

Барбара взглянула на нее с грустью:

– Ну вот, ты прямо как мама заговорила…

– Занятно, – пробормотала Магдалена. – Кое-кто уже говорил мне это сегодня… Ну да ладно, рассказывай. Что ты делала с Матео в их лагере?

– Ну, мы с ним попрощались, только и всего. – Барбара помедлила. – Мне… мне кажется, что у нас с Матео… Ну, скорее, хм… платонически. Матео мне объяснил. Это значит, что люди друг другу нравятся, но любви как таковой нет. К тому же я не могу представить себе, как буду скитаться всю свою жизнь. Хотя сэр Малькольм вчера опять говорил, что у меня настоящий талант…

Она смерила Магдалену суровым взглядом, но потом черты ее вновь разгладились.

– Когда я укрылась в саду после того жуткого представления, мне еще не приходилось чувствовать себя такой одинокой, – продолжила она тихим голосом. – И я поняла, что без семьи мне куда тяжелее, чем я думала.

Магдалена улыбнулась:

– Что ж, когда-нибудь ты, наверное, заведешь свою собственную.

– Да, но до тех пор еще есть время. До тех пор мне хочется побыть с вами еще немного.

Барбара откинулась на стуле и окинула взглядом болтающих, спорящих и смеющихся гостей. Потом подмигнула старшей сестре:

– И вообще у нас замечательная семья. Не лишенная своих причуд, зато с вами никогда не соскучишься.

 

Послесловие

Вниманию любопытных!

Как всегда, читать исключительно после романа. Или, как сказал бы Якоб Куизль: лапы прочь, гром вас разрази к чертям собачьим!

Когда меня спрашивают, за что я так люблю исторические романы, я, как правило, отвечаю одно: еще не написано истории лучше, чем сама история.

Действительно, всякий раз, копаясь в книгах, я натыкаюсь на столь невероятные, необычные, забавные или просто смешные факты, что сам бы вряд ли додумался. Моя жена, когда читает рукопись, часто качает головой и говорит, что я, наверное, зашел слишком далеко. А я от радости себя не помню каждый раз, когда могу заявить, что такое было на самом деле.

Если говорить о данной книге, то рассказчика во мне пробудили два факта. (Но прежде советую вам дочитать роман, если не хотите лишить себя удовольствия от разгадки…)

Первым открытием стала заметка в историческом труде, в котором упоминался так называемый «Волколак из Ашбаха». В 1685 году окрестности баварского города Ашбах терроризировал волк, пожиравший людей. Жертвами его стали два ребенка и молодая женщина. Горожане были убеждены, что в громадного зверя перевоплотился покойный бургомистр Михаэль Ляйхт. При жизни он был мошенником и теперь якобы превратился в оборотня. Его видели даже на собственных похоронах!

Настоящий волк вскоре угодил в яму, и его забили камнями. Но люди по-прежнему верили в жуткого монстра. С волка сняли шкуру, ему сделали человеческое лицо из бумаги, надели парик и плащ. В таком виде горожане под всеобщее ликование повесили оборотня на виселице.

Оборотень в Баварии? Я взялся за книги и вскоре наткнулся на другие случаи. Например, в 1641 году в Штраубинге, где по окрестным лесам бродила целая свора этих чудищ. Или в Бедбурге близ Кельна, где в 1589 году колесовали некоего Петера Штумпа. Его обвинили в ужасных злодеяниях: в волчьем обличье он загрыз более дюжины детей и даже съел мозг собственного сына.

Действительно, по всей Германии, а особенно во Франции, то и дело вспыхивали процессы над людьми, которые, согласно обвинению, превращались в кровожадных чудовищ. Цифры разнятся, некоторые эксперты говорят о 30 000 предполагаемых оборотней в Европе лишь за период с 1520 по 1630 год. Число, которое меркнет на фоне жутких процессов над ведьмами.

Разумеется, о настоящих оборотнях при этом и речи не шло. Зачастую под обвинение попадали простые пастухи или углежоги, которые жили в лесу и уже поэтому вызывали подозрение. Среди них могли быть некоторые психически больные. Люди того времени всякую форму безумия могли объяснить связью с дьяволом.

Есть интересное предположение, что иногда оборотнями считали людей, зараженных бешенством. Симптомы и по сей день практически неизлечимой болезни действительно придавали зараженным сходство с волками. У людей начинались припадки, во время которых они кусались, иногда издавали вой и брызгали пеной. Лицевые мускулы сводило судорогой, и зубы казались длиннее. Кроме того, больные панически боялись воды. Как и в наши дни, бешенство переносили собаки и волки, а также хищники помельче, вроде лис и хорьков, и даже летучие мыши.

Когда я узнал из газетной заметки об этой связи между оборотнями и бешенством, я сразу понял, что обнаружил занятный способ убийства. Волнительный момент для всякого автора, пишущего детективы…

Вторым историческим фактом, побудившим меня написать этот роман, стал бамбергский процесс над ведьмами 1612–1630 годов, во время которого погибло около тысячи человек. Наряду с вюрцбургским процессом он считается самым опустошительным в Европе. В Цайле-на-Майне была сооружена специальная печь, чтобы сжигать многочисленные трупы. Многие дома в Бамберге потом пустовали десятилетиями и ветшали на глазах, потому что их владельцы погибли на костре. Развалины, дома с призраками, упадок некогда богатого города… В романе все это создает зловещую атмосферу, основанную на исторических данных.

Кроме того, я когда-то давно наткнулся на заметку, в которой упоминался так называемый Ведьмин дом в Бамберге. Для своего времени это сооружение было, вероятно, новейшим пыточным и тюремным комплексом. Скажем так, Гуантанамо XVII века. Наряду с привычными пытками заключенных окунали в известковый раствор, кормили кашей из соленой сельди, сажали на железные стулья, которые затем нагревали на огне, или в крошечные камеры, пол которых был усеян мелкими деревянными шипами. Я уже говорил, что историческая действительность зачастую куда ужаснее любого писательского вымысла?

Когда в 1632 году во время Тридцатилетней войны шведы захватили Бамберг, горожане, видимо, осознали, что они натворили. Последние десять заключенных были в спешке освобождены, а Ведьмин дом снесли. Ничто не должно было напоминать об ужасных деяниях.

Неплохое представление о том, как это зловещее сооружение выглядело изнутри, можно получить в виртуальном музее www.malefiz-haus.de или в иллюстрированном научно-популярном труде «Охотники за ведьмами во Франконии» Ральфа Клооса и Томаса Гёлтля. Оттуда я позаимствовал выдержку из текста принятого в Бамберге приговора для ведьм. Если вам интересен Бамберг времен охоты на ведьм, то настоятельно рекомендую весьма достоверный роман Сабины Вайганд «Души в огне», из которого я также перенял краткую выдержку из протоколов допроса.

Я часто задавался вопросом, какое значение все эти процессы оказали на палача Бамберга. Ему все-таки приходилось пытать и казнить сотни людей. Выдержит ли у человека психика? Или бесконечные убийства превратят его в бесчувственное чудовище? Если вам хочется получить представление о пытках того времени, можете посетить Италию и музей пыток в Сиене и Сан-Джиминьяно. Хотелось бы обратить ваше внимание, что маленьких детей в эти музеи брать не рекомендуется ни в коем случае! Я говорю это лишь потому, что во время своих изысканий постоянно видел смущение в глазах многих родителей.

Тот факт, что человек столь жуткой профессии может спать с чистой совестью и дожить до преклонных лет, доказывает не только созданный мною палач Иеремия, он же Михаэль Биндер, но и историческая личность. Последний немецкий палач Иоганн Райхарт только во времена национал-социализма обезглавил почти три тысячи человек. Своеобразный рекорд среди палачей. Но даже после войны, в американской оккупации, Райхарт продолжал свою деятельность. Солдаты союзников сначала избили его, а затем отправили в Ландсберг вешать военных преступников. А после упекли в трудовой лагерь. Райхарт быстро и с неизменным профессионализмом выполнял за других грязную работу – неважно, на чьей стороне. И все же он умер в нищете и изгнании в возрасте 79 лет. В своих деяниях, по его собственным словам, он никогда не раскаивался.

И процесс над семейством Хаан я, кстати, не выдумал. Он отмечен в хрониках. Об участниках той инквизиционной комиссии я узнал из специализированной литературы, так что и они по большей части реальные люди. А вот выжил ли кто-то из Хаанов, чтобы спустя десятилетия отомстить… Что ж, я все-таки позволил себе определенную вольность. Кроме того, Себастьян Харзее не был в то время викарием. И, насколько я знаю, процессов над оборотнями в Бамберге тоже никогда не было. Хотя такое вполне можно допустить.

Несколько слов о театре, который доставил мне немало удовольствия (все-таки я в свое время увлеченно изучал театральное искусство, исключительно ради интереса. Да-да, в то время такое еще было в ходу!). Действительно, уже тогда в Германии ставили пьесы Шекспира, хоть и в несколько измененном виде. На первом месте стояло действие, а поэзия и характеры героев отходили на второй план. Скажем так, Голливуд середины XVII века… Распространялись ли тогда эти работы под именем Уильяма Шекспира, по данным Библиотеки Шекспира в Мюнхене, достоверно неизвестно. Поэтому не исключено, что Барбара могла листать такую книгу.

В остальном же я верен своему девизу: еще не написано истории лучше, чем сама история. Может, слышали историю о том, как в 1184 году в Эрфурте обрушилась уборная и вся немецкая знать в прямом смысле слова захлебнулась в собственном дерьме? Нет? А про Четвертый крестовый поход, который по недоразумению окончился в Константинополе, потому что христианские рыцари разграбили и сожгли христианский же город? А про казнь пирата Штёртебекера, во время которой…

Как видите, еще столько историй можно рассказать. Но ведь и я собираюсь написать еще столько книг…

Как всегда, хотелось бы поблагодарить множество людей, внесших вклад в создание этого романа. В первую очередь выражаю благодарность искусствоведу и экскурсоводу Кристине Фризе-Вонка, которая терпеливо рассказывала мне все, что нужно было знать о Бамберге. То же самое относится к Рите Хойдн из Баварского ведомства замками и озерами, Анне-Марии Шуляйн из бамбергского туринфо и любезным сотрудникам бамбергского архива.

Петра Нерретер позволила мне взглянуть на свою магистерскую работу о палачах Бамберга. Профессор Томас Лёшер из института тропиков Мюнхенского университета рассказал мне все, что нужно знать о бешенстве. Доктор Беттина Беккер из Библиотеки Шекспира просветила меня по вопросу о постановках шекспировских пьес в Германии XVII века.

Также благодарю Кристину Хартнагель, она проводит действительно классные экскурсии, рассказывая о палачах Бамберга, и подала мне ценную идею для следующего романа о дочери палача. Склоняю голову перед почтенным коллегой, всезнающим Рихардом Дюбеллем, который уже не раз помог мне в моих изысканиях.

Кого я еще не упомянул? Ах да, разумеется, благодарю своих агентов Герда Румлера и Мартина Кушека за пробное чтение и слова поддержки, Уту Рупрехт и Нину Вегшайдер за редактуру, полную энергии Штефани Мартин из отдела продаж издательства «Ульштайн», моих братьев и отца за помощь в вопросах медицины, Кристиана Видемана за рабочее место с видом на северный склон Айгера. И конечно же, мою жену, которая помогает мне всякий раз, когда я оказываюсь в тупике. Спасибо тебе за множество советов, я люблю тебя, хоть и бываю временами ворчливым, как Куизль!

И как всегда: все ошибки на моей совести. Если вы обнаружили что-то, дайте мне знать. Век живи, век учись.

 

Краткий путеводитель по Бамбергу

Вам понравилась моя история? Вам захотелось подробнее узнать о Бамберге и всех местах, упомянутых в романе? Нет ничего проще. Как обычно, я составил небольшой путеводитель, который проведет вас по следам этой книги. Только прошу вас, дочитайте сначала роман! Вы ведь не хотите раньше времени узнать, кто убийца?

Так что наберитесь терпения, а после вернитесь на эту страницу – и начинайте прогулку, которая займет у вас примерно полдня. Но чтобы подробнее изучить культурное наследие Бамберга, времени потребуется куда больше. Только подумайте, вас ждет ни много ни мало 400 сортов пива, чтобы… ознакомиться с ними!

Наша прогулка начинается со второго по важности символа Бамберга, Старой ратуши. Она расположена между двумя частями города, так называемым островным и верхним городом – прямо посреди реки. Сделано это по той причине, что враждующие порой кварталы могли таким образом делить здание. Кстати, во времена Куизля это было простое фахверковое сооружение, украшения в стиле рококо появились позднее. И части города еще не обрели тогда привычных на сегодняшний день названий.

Фахверковое строение слева называлось капральским домиком и служило зданием городской стражи. Именно там Якоб с Бартоломеем осматривали труп зверски убитой проститутки. Припоминаете?

Тогда, уняв дрожь, повернем к Островному городу и перейдем мост. Оттуда повернем налево к Старому порту.

Раньше здесь не ходили толпами туристы, зато шумели рыбаки, плотогоны и торговцы, которые плавали вниз по Регницу и добирались до самых Нидерландов. Теперь отсюда отчаливают лишь удобные прогулочные лодки, которые ползут по реке с черепашьей скоростью. Я бы не назвал поездку богатой на события, но в солнечный день, с хорошим историческим романом в одной руке и кружкой темного пива в другой, можно и прокатиться, не так ли? К тому же таким образом лучше всего можно полюбоваться «Маленькой Венецией». Чудные рыбацкие домики тянутся вдоль восточного берега по левой протоке Регница. Именно здесь Якоб Куизль гнался за странным незнакомцем – и плюхнулся при этом в воду. Смотрите, чтобы после второй или третьей кружки с вами не приключилось того же.

Кран, подобный тому, на котором по сюжету линчевали незадачливого торговца, и по сей день стоит в порту. Банкетный дом, в котором толстой Катарине так хотелось сыграть свадьбу с Бартоломеем, расположен прямо напротив. Раньше здесь устраивались крупные пиршества, но теперь здание принадлежит университету, и здесь заметно тише. Можете войти внутрь, однако зала артистов вы уже не найдете. Как и трактира «У лешего», в котором придуманный мною калека Иеремия был управляющим. Но в то время «Леший» считался лучшим трактиром в округе. Небольшой китайский ресторанчик с ним, может, и не сравнится, зато вкусно и по цене приемлемо. Кроме того, его владелец, Ю Кси, издает крупнейшую в Европе газету на китайском языке. Он дипломированный германист, интересный собеседник и даже заседает в городском совете Бамберга. Кстати, его слоган на выборах – «На сытый желудок все хорошо».

От порта пройдем немного по Ауштрассе, которая затем переходит в «Университетскую» и выводит нас к Сенному рынку (Heumarkt). Здесь раньше находился Городской двор, где проживал городской врач. Когда писал о мастере Самуиле, я часто думал о своем отце. Он такой же врач по призванию и тоже любит выпить чашечку хорошего кофе, как Симон и Самуил.

Миновав Дровяной рынок (Holzmarkt), выйдем к Переднему рву (Vorderer Graben), который прежде представлял собой зловонную часть города. Во времена Куизля здесь находился Дом палача, который в течение столетий располагался в разных частях Бамберга. Если хотите его разыскать, то на его месте теперь стоит желтое здание под номером 26. Разумеется, жилище Бартоломея выглядело далеко не так привлекательно. К тому же сейчас там не живет никаких палачей. Так что не пытайтесь стучаться и упрашивать, чтобы вам показали меч…

Пройдем дальше по Переднему рву, пока не выйдем на Хауптвахштрассе. Слева можно увидеть правый рукав Регница, который отделяет остров от Города-сада (бывшего Тойерштадта вокруг Санкт-Гангольфа), где Якобу пришлось закупать цветы к свадьбе. Но мы повернем направо и по левую руку увидим узкую Улицу роз (Rosengasse), которую в те времена облюбовали шлюхи. Помните отчаянный крик проститутки, которая лишилась жизни недалеко отсюда?

Отлично, тогда пройдем к Максимилианплац, где прежде находилась приходская церковь Святого Мартина, которая, к сожалению, была снесена в 1804 году. Сейчас на ее месте стоит Новая ратуша. Площадь выглядит какой-то пустой и унылой. Просто закройте глаза и представьте, как мимо проходит Симон, направляясь к дому одержимого викария.

Далее углубимся в город и пройдем Овощной рынок. Еще сто лет назад здесь расхваливали свои товары садовники из Города-сада. Здесь уже нет позорного столба, но суета и теперь царит, как во времена Магдалены.

Теперь можно пересечь Овощной рынок и вернуться к ратуше или сделать небольшой крюк и свернуть на Франц-Людвиг-Штрассе. На углу Променадештрассе во времена охоты на ведьм стоял печально известный Ведьмин дом, снесенный в 1635 году. Теперь на его месте построена пекарня, которая в предрождественский период превращается в забавный домик ведьмы вроде того, что в сказке «Гензель и Гретель». Вряд ли владельцы делают это с каким-то умыслом, но есть в этом что-то жуткое – там, где раньше пытали людей, теперь под украшенной пряниками крышей продают кренделя.

Если решили сделать крюк, то пройдите еще немного по Променадештрассе и поверните направо на Длинную улицу (Lange Straße). По этой самой улице Куизли вошли в Бамберг. И многие дома здесь действительно пустовали, так как их владельцы погибли во время охоты на ведьм.

Вновь оказавшись у Старой ратуши, повернем перед мостом налево и выйдем к Замку Гейерсвёрт, расположенному на острове между двумя протоками реки. Здесь во времена Куизля жил епископ – правда, только летом. Сейчас здесь располагается часть администрации Бамберга. Большой зал, в котором состоялся театральный дебют Барбары, к сожалению, часто бывает закрыт. Но вы все-таки попытайте счастья (через внутренний двор и дверь справа по коридору) или просто попросите в туринфо, чтобы вам открыли. Наглость часто помогает – я поступил именно так.

Выше по течению к замку примыкает бывший парк, где Симон впервые повстречался со старым другом, а потом нашла укрытие Барбара. Сейчас там находится туринфо. Хорошее место, чтобы передохнуть, узнать о многочисленных экскурсиях или подкрепиться в расположенном рядом ресторанчике. Потому что теперь наш путь лежит в Верхний город и, как следует из названия, придется подниматься в гору.

Пройдитесь по мосту Бишофсмюльбрюке, прямо напротив туринфо, и поверните налево, пока не окажетесь на Шиммельгассе. Справа тянется Юденштрассе, где раньше располагался еврейский квартал, у подножия Каульберга. Поднимаясь по отлогому склону, вспомните, что здесь тянулось несколько подземных ходов, в которых добывали песок. При этом постоянно случались обвалы. Поэтому Барбара, спасаясь в одном из туннелей, опасалась не напрасно.

Слева покажется приходская церковь Девы Марии, где под так называемым «порталом невест» обвенчались Бартоломей с Катариной. Как знать, может, когда-нибудь вы сами решите здесь обвенчаться?

Немного выше по склону располагается монастырь кармелитов, где Барбара с Маркусом Зальтером провели зябкую ночь. Если есть желание, можете взглянуть на крестный ход, он довольно красив. Лестница справа от монастыря спускается к небольшому парку Домгрунд, где раньше располагался зверинец епископа. Обезьян и медведей здесь уже нет, но место довольно тихое, здесь можно немного задержаться. Сделайте короткую передышку, потому что впереди нас ждет главная цель любой экскурсии по Бамбергу – Соборная площадь (Domplatz).

По другую сторону парка начинается подъем на Домберг. Наверху вашему взору предстанет сразу несколько достопримечательностей. Начнем со Старого двора, расположенного к северу от собора. Это мое любимое место в Бамберге. Как Магдалена, Якоб и Бартоломей, пройдем через «Прекрасные ворота». Раскинувшийся перед вами внутренний двор является ядром Бамберга. Еще в X веке на этом месте стояла крепость. Позднее она служила резиденцией епископа и дворцом кайзера. С XV–XVI веков сохранились, помимо всего прочего, конюшня, зал Совета на первом этаже дворца и часовня Святого Фомы, где держали беднягу Матео, предполагаемого оборотня. Здесь были разыграны многие сцены романа. Поэтому присядьте у колодца во дворе и прочувствуйте атмосферу.

Советую также посетить исторический музей на втором этаже, где в свое время помещался епископский архив. Между собором и архивом, кажется, не было никаких потайных проходов (уж простите, люблю я потайные проходы…), но на тот момент собор и дворец действительно были соединены между собой.

Если у вас еще есть время, то пройдитесь к задним воротам Старого двора, где находится множество канонических построек. Здесь в основном тихо и спокойно, отличное место для автора детективов, чтобы придумать новый способ убийства.

По другую сторону Соборной площади располагается Новая Резиденция, которая во время действия романа только строилась. Непременно посетите Розовый сад. Не столько ради множества красивых цветов, сколько ради потрясающего вида на город.

И вот, почти под конец нашей прогулки, нас ждет собор – главный символ города. Хм, с чего бы начать? Со знаменитого Бамбергского всадника, Княжеского портала, Императорской гробницы или Папской? Настоятельно рекомендую вам раздобыть путеводитель по собору, потому что иначе в издательстве просто не примут такие объемы авторского текста. Проясню лишь один момент: вход в потайной туннель, по которому Якоб с Иеремией пробрались в архив, находится в западной крипте. Только никому не говорите!

После такой долгой прогулки вы заслужили кружечку пива. И не где-нибудь, а в самой известной таверне Бамберга, в «Шленкерле». Как, вы такую не знаете? Самое время отправиться туда!

Чтобы попасть туда, спуститесь немного с Домберга и пройдите налево по лестнице, пока не окажетесь на Верхней Зандштрассе. По сюжету неподалеку отсюда расположен дом Хаузера, а в наши дни это известнейшая в Бамберге трактирная улица. Вообще можете зайти в любую из таверн, плохих здесь нет. Но самая старая – это «Шленкерла», которая в романе называется «У синего льва». Темное пиво, которое здесь подают… скажем так, не совсем привычно. На вкус, как будто в кружку окунули кусок копченого окорока. Но поверьте, выпив две-три кружки, вы не захотите останавливаться. Однако не нужно поглощать его, как старина Георг, который впервые здесь напился.

В «Шленкерле» собираются все: горожане и туристы, завсегдатаи и любопытные, пьяницы и гурманы… Чтобы попить колу и съесть пиццу, отправляйтесь куда-нибудь в другое место, а здесь подают оригинальные блюда бамбергской кухни. Мое любимое – фаршированный лук с картофельным пюре под коричневым соусом. Думаю, сам Господь ел это блюдо, когда создавал такой замечательный город. С кружечкой темного пива…

Наша прогулка подошла к концу. Если останетесь в Бамберге подольше, вот вам несколько советов.

Поднимитесь на Михельсберг и выпейте в итальянском ресторане чашечку капучино, наслаждаясь живописным видом холмов…

Съездите на экскурсионном автобусе в Альтенбург и поднимитесь к крепости. Пять сотен ступенек, но оно того стоит…

Возьмите напрокат велосипед и посетите Хауптсмоорвальд, по следам бамбергского оборотня…

Обязательно возьмите одну из многочисленных экскурсий. К примеру, достоин внимания тур «Как палач за женой ходил», во время которого даже такому эксперту, как я, было чему поучиться…

И выделите на все много, очень много времени! Ведь Куизлям больше недели понадобилось на то, чтобы отыскать злодея в этом сказочном, романтическом, шумном, хмельном и захватывающем городе.

А теперь всем пока – до следующей истории!