– Господа, прошу тишины! Тихо!

Сидя на жестком стуле в углу большого стола, Симон внимательно наблюдал, как достойнейшие представители Бамберга спорили, точно уличные мальчишки. Собрание началось всего полчаса назад, но страсти уже накалились до предела. Мужчины в дорогих одеждах орали друг на друга, некоторые готовы были пустить в ход кулаки; другие сидели молча и качали головами, словно не могли оправиться от ужаса. Даже председатель созванного в спешке собрания, викарий Харзее, не придумал ничего лучшего, как стучать маленьким молоточком по столу, обводя присутствующих свирепым взглядом.

– Тихо! – кричал он беспрестанно. – Тихо! Разве так ведут себя знатные господа? Тихо, в последний раз говорю! Или я велю освободить зал.

Симон с Самуилом обменялись хмурыми взглядами.

Ранним утром посыльный, сморщив нос, постучал в дом палача и отвел Фронвизера сначала к дому лейб-медика, а оттуда препроводил их обоих на Домберг. Миновав собор, они прошли к Старому двору, а оттуда – в зал собраний, где викарий совершенно неожиданно созвал первое чрезвычайное совещание так называемой комиссии по разоблачению оборотней – сразу после утренней службы. Кроме Симона и Самуила, здесь присутствовали шесть городских советников, ученый иезуит из школы, расположенной недалеко от церкви Святого Мартина, два доктора юриспруденции, епископский канцлер и даже старший пастор собора. Последний, правда, только и делал, что причитал и громко молился.

Повод и в самом деле был весомый. В прошлую ночь оборотень вновь напомнил о себе, и жертвой его стал не кто иной, как почтенный патриций Тадеуш Васольд, в свои почти восемьдесят лет старейший из советников. Слуга Васольда видел монстра собственными глазами, а вот сам советник бесследно пропал. Возрастающий страх за собственную жизнь вызвал оживленный спор между горожанами и учеными.

– Говорю вам, – вопил как раз один из советников, худой старик в старомодных брыжах, – надо запереть ворота! Этот оборотень обитает за городскими стенами, два углежога еще вчера видели его в лесу. И он заявляется к нам, когда ему вздумается!

– Ха, и как ты себе это представляешь? – съязвил второй советник с отвислыми щеками. – Ты хоть понимаешь, что станет с нашими делами, если мы тут все запремся? Тем более что ворота прошлой ночью были, скорее всего, заперты. И это не помешало монстру забрать старого Тадеуша!

– Не забывайте, что он может колдовать, – подал голос один из юристов. Он прокашлялся и не спеша процитировал из толстой книги, лежавшей перед ним: – Согласно нестареющему «Формикариусу» доминиканца Йоханнеса Нидера, оборотни могут принимать любой облик, животного или человека. Кто знает… – Он огляделся для пущего эффекта. – Может, оборотень сидит сейчас среди нас за этим столом?

Снова поднялся крик; два патриция чуть было не бросились на юристов с кулаками.

– В последний раз говорю, тихо! Успокойтесь, черт вас подери!

Викарий вновь принялся тщетно стучать молоточком по столу. Вид у Себастьяна Харзее был какой-то бледный, неухоженный. Симону даже показалось, что его мелко трясет. И все-таки глаза его сверкали так же злобно, как и в первую встречу в саду.

В итоге положить конец этому безобразию удалось мастеру Самуилу при помощи нехитрой уловки.

– Помолимся же за нашего друга Тадеуша Васольда, – произнес он громко и перекрестился. – Думаю, он этого заслужил. Или кто-то считает иначе?

Советники прервали спор и принялись вполголоса молиться, не спуская друг с друга недоверчивых взглядов.

– Аминь, – проговорил затем с облегчением викарий и, облизнув пересохшие губы, продолжил суровым голосом: – Господа, что касается способностей оборотня, мы можем придерживаться разных мнений. Но после этой ночи, по крайней мере, не осталось сомнений в том, что он действительно существует. Слуга Васольда безошибочно узнал в чудище оборотня.

– Как и пьяный сторож две ночи назад, – пробормотал Самуил так тихо, чтобы услышал только Симон. – А слуга у Васольда тупой под стать размерам, об этом весь город знает. Он и теленка за оборотня примет, если его подольше допрашивать. Но это никого не волнует.

– Хотите что-то сказать, мастер Самуил? – спросил недовольно викарий. – Или ваши слова предназначены только для вашего ученого друга?

Врач помотал головой:

– Я только сказал, что не стоит безоглядно верить всем этим очевидцам. Хотя вынужден признать, в случае с советником Васольдом это уже пятый пропавший. Так или иначе, а причину сему необходимо найти.

– Что я слышу – он вынужден признать…

Викарий с ядовитой улыбкой оглядел присутствующих. Симон вновь обратил внимание на темные круги у него под глазами.

– В этой связи членам комиссии, возможно, будет интересно, что вчера господин доктор под свою ответственность отпустил подозреваемого, – продолжил Харзее самодовольно. – Пастуха из Хауптсмоорвальда, между прочим, который явился в город продавать свои колдовские зелья. Мне доложил об этом незадолго до собрания кое-кто из обеспокоенных горожан.

Поднялся шепот, многие из присутствующих злобно косились на Самуила.

– Колдовскими зельями вы называете арнику и порошок из коры дуба, – возразил врач. – Безвредные ингредиенты. И то и другое используется при лечении животных, и доктор Фронвизер охотно это подтвердит.

Самуил призывно кивнул Симону. Тот вздрогнул, но потом кивнул с мудрым видом, на какой только был способен.

– Э, действительно. Я сам написал об этом трактат, – стал он сочинять на ходу. – О сущности и росте лечебных трав, с особым уклоном в целебные свойства мать-и-мачехи, арники и…

– Хорошо-хорошо, – Харзее раздраженно отмахнулся. – Нам нужны не пространные монологи, а конкретные суждения. Не исключено, что травы были вполне себе безобидные. Но и подозреваемого как следует допросить не помешало бы.

– Ваше высокопреподобие, а что насчет этих артистов, которые обосновались недавно в городе? – спросил встревоженно старший пастор, худой мужчина с перекошенным лицом. – Прихожане рассказывают мне жуткие вещи. На сцене якобы имеют место дьявольские ритуалы! Даже сегодня, в воскресенье, они устраивают этот шабаш! Возможно, что именно это богохульство и привело к нам оборотня?

Харзее кивнул.

– Вы затронули весьма важный вопрос, ваше преподобие. Мне эти колдовские происки под личиной созидания тоже поперек горла. – Он вздохнул: – Но епископ, к сожалению, смотрит на это иначе. Как и в случае с его излюбленными зверушками, он питает к театру большую слабость. Как я слышал, в Бамберг даже заявилась вторая труппа, и его сиятельство подумывает и для них подписать разрешение. В любом случае мы будем внимательно наблюдать за этими распутными личностями.

– Наблюдать? Это все, что мы станем делать? Наблюдать? – вскочил советник средних лет, его трясло от ярости. По вышитым на бледно-серой одежде ступке и пестику Симон узнал герб аптекарской гильдии. – Этот монстр, наверное, растерзал мою Адельхайд, как косулю, а вы будете наблюдать?

– А нечего было таскаться посреди ночи по лесу! – прошипел другой советник, помоложе. – Видимо, снова собирала какие-нибудь колдовские травы… Не удивлюсь, если окажется, что она с этим оборотнем заодно. Ха, может, они и сейчас где-нибудь вместе шатаются!

Аптекарь резко повернул голову:

– Что вы сказали?

– А что я сказал, мастер Ринсвизер? – ответил молодой, оглядываясь в поисках поддержки на присутствующих. Одетый по последней моде, он выглядел крайне самоуверенным. – Что ваша Адельхайд варила колдовские зелья. Об этом каждая собака в городе знает.

– Да как вы смеете, мастер Штайнхофер? – Аптекарь размашистыми шагами двинулся на молодого человека. – Слышал бы это отец Адельхайд! Когда-то они заседали здесь с вашим отцом, были друзьями, а теперь вы клеймите его дочь ведьмой? Вы… вы…

– Не забывайте, что моя дорогая Йоханна тоже пропала, – перебил его оппонент и подкрутил короткую бородку. – После того, кстати, как она купила у вашей супруги какое-то странное варево!

– Ах, я слышал, она сбежала от вас сломя голову после ссоры, во время которой даже стулья летали, – съязвил в ответ аптекарь. – Видимо, вы ей просто-напросто опротивели. И вообще, не очень-то вы сокрушаетесь, что ваша молодая жена словно в воздухе растворилась. Может, вы и женились на ней только ради приданого?

– Это дерзкая клевета!

Мужчины готовы были вцепиться друг другу в глотки, но тут поднялся и примирительно вскинул руки епископский канцлер. Он был довольно толст и походил скорее на трактирщика, чем на одного из высших сановников Бамберга.

– Любезные коллеги, – начал он дружелюбно, – не будем ссориться. Полагаю, у меня есть решение. Хоть его сиятельства, почтенного епископа Филиппа Ринека, нет среди нас, думаю, я могу говорить от его имени. Нам… стоит подумать о создании уголовной комиссии.

– Уголовную комиссию? – Мастер Самуил нахмурил лоб. – Это еще зачем? Разве нам этой комиссии мало?

– Думаю, господин канцлер совершенно прав.

Себастьян Харзее улыбнулся. У Симона было такое впечатление, будто викарий чрезвычайно доволен ходом собрания. Покосившись на канцлера, цирюльник даже предположил, что подобное развитие событий было оговорено заранее.

– Сорок лет назад, когда в Бамберге шли ведовские процессы, – продолжал Харзее, – тоже потребовались решительные меры, чтобы справиться с многочисленными подозреваемыми. Поэтому была создана уголовная комиссия, состоявшая из нескольких человек, которые решали, кого следует подвергнуть допросу с пристрастием. Затем они передавали отчет архиепископу, и тот подписывал смертный приговор.

– Несколько человек будут решать, кому жить, а кому нет? – Мастер Самуил растерянно покачал головой. – Так для чего мы собрали эту…

– Предлагаю решить все голосованием, – перебил его викарий и огляделся, останавливая взор на каждом по отдельности. – Присутствующие здесь, разумеется, вне всяких подозрений. Ни один из высказанных здесь упреков не возымеет последствий, нас заботят прежде всего чужаки. Эти артисты, например, или цыгане и прочий бродячий люд. Я сам в случае необходимости назову членов этой комиссии. Разумеется, с благословения его сиятельства князя-епископа. Все согласны?

Некоторое время все хранили молчание. Канцлер первым поднял руку. Его примеру последовал молодой щеголь с бородкой, а за ним и все остальные. Только Симон с Самуилом остались сидеть неподвижно.

– Как я вижу, всего два голоса против, – произнес наконец викарий и шелковым платочком вытер пот с лысины. – Что ж, этого более чем достаточно. Тем более что один из противников даже не из города, – добавил он самодовольно и повернулся к канцлеру: – Прошу вас, сообщите о нашем решении его сиятельству. Уверен, он его одобрит.

Канцлер кивнул:

– И я так думаю, ваше высокопреподобие. – Он поднял бокал с вином. – Во благо города.

– Во благо города, – повторили остальные и тоже подняли бокалы.

Советники и ученые большими глотками пили вино, а Симон чувствовал, как что-то медленно стискивает ему горло.

* * *

Грязь доходила ей до щиколоток, но Барбара словно ступала по облакам. Они с Матео брели по тесному, грязному переулку, ведущему от овощного рынка к Длинной улице. В воздухе стоял запах хмеля и жареного мяса, из окон свешивалось свежевыстиранное белье, дети в подворотне играли с юлой.

Так как было воскресенье, после представления сэр Малькольм дал артистам выходной. Барбара и Матео уже около часа гуляли по Бамбергу, как молодожены. Время от времени юноша останавливался у одного из многочисленных лотков, подбрасывал в воздух несколько монеток и преподносил восхищенной Барбаре какое-нибудь угощение. При этом он был так галантен, словно выходец из какого-то знатного семейства.

Словно бы невзначай Барбара взяла Матео за руку, и тот помог ей обойти большую лужу. Сегодняшний день, несомненно, был лучшим в ее жизни. Она впервые шла рядом с юношей, которого действительно любила. Не с каким-нибудь неотесанным крестьянским сыном из Шонгау, для которого прокричать ей вслед скабрезный стишок считалось проявлением внимания. И не со слабоумным сыном живодера из соседнего Пайтинга, от которого несло, как из бочки с дубильным раствором, во рту осталось всего три зуба, и который всерьез надеялся на скорую свадьбу. Нет, этот юноша как будто явился из красивой сказки, какие Магдалена когда-то рассказывала ей на ночь. Матео был мускулистым и загорелым, как турецкий принц, с загадочным блеском в глазах и здоровыми белыми зубами, сверкавшими, когда он смеялся. Он был умен и не лишен чувства юмора. Вот и теперь юноша манерно поклонился, как придворный щеголь.

– Сударыня, позвольте сопроводить вас по этому сумрачному кварталу, – произнес он с подчеркнутым высокомерием и показал налево, где начинался широкий переулок.

– Сударыня… – Барбара усмехнулась. – Ты, видно, позабыл, из какой я семьи. Или мы еще в театре?

– Не вся ли наша жизнь – театр? – подмигнул в ответ Матео.

Их сегодняшнее совместное выступление увенчалось оглушительным успехом. Выступал, конечно, Матео, а Барбара лишь подбрасывала ему мячи или обручи. Но зрителям понравилась комедия, они смеялись и хотя бы на время забыли свои страхи. Лишь краем уха Барбара услышала, что ночью в Бамберг снова заявился оборотень, но была слишком взволнована, чтобы размышлять над этим. Под аплодисменты Матео вывел ее на сцену, и она поклонилась перед всеми зрителями. Ликование публики захлестнуло ее теплым, приятным дождем.

Теперь Барбара сама мечтала стать артисткой. Более того, она чувствовала, что у нее есть к этому задатки! Еще совсем ребенком Барбара любила переодеваться и выкидывать всевозможные фокусы. Может, вот она, долгожданная возможность избежать уготованной судьбы? Ездить бы на тряской повозке, веселя и доводя до слез людей… Разве артисты не столь же нечестивы, как живодеры или палачи? В общем-то, даже не придется изменять своему положению. Вот только как сообщить о своем намерении семье, Барбара еще не знала. Предчувствие подсказывало ей, что отец вряд ли придет в восторг от этих планов.

– Еще сушеную сливу?

Матео протянул Барбаре маленький сморщенный плод и тем самым вывел ее из задумчивости. Они как раз проходили мимо решетчатых ворот городской тюрьмы на Грошовой улице. Барбара невольно задумалась: ведь ее дядя иногда стегал здесь розгами приговоренных, прежде чем отвести на висельный холм или лобное место. Матео, похоже, заметил ее обеспокоенный взгляд.

– А твоему отцу не снятся в кошмарах те, кого он казнил? – спросил он с любопытством и сдвинул на затылок мятую шляпу. Хоть и с южным акцентом, юноша на удивление хорошо говорил по-немецки. – Ведь, как мне кажется, ему приходится иногда пытать или вешать людей, которых ему искренне жаль. Или нет?

Барбара, пожав плечами, положила в рот сливу и стала медленно пережевывать. Некоторое время они хранили молчание.

Наконец она проглотила сладкий фрукт и ответила:

– Он не разговаривает с нами о работе. Никогда. Никто, в общем-то, и не знает о его чувствах. Может, мама знала, но она, к сожалению, умерла. – Она приняла серьезный вид. – Мой брат, Георг, видимо, станет палачом в Шонгау после отца. И он, упрямец, тоже часто молчит. Это, наверное, передается по наследству, во всяком случае по мужской линии. Дядя Барт такой же. – Девушка вздохнула и вытерла рот. – Поговорим лучше о чем-нибудь приятном. Например, как ты стал артистом.

Барбара искоса взглянула на Матео. Они свернули на широкую мощеную улицу.

Юноша ухмыльнулся:

– Рассказывать особо и нечего. Я рос уличным мальчишкой на Сицилии. Отца не было, а мать пила и только рада была, что я сбежал. Я примкнул к группе артистов, и у меня, видимо, оказался талант. Во всяком случае, сэр Малькольм заметил меня на ярмарке в Сиене. С тех пор я скитаюсь с ним по свету. – Он рассмеялся. – До сих пор я в основном играл прелестных девиц. Но голос постепенно грубеет и стала появляться щетина. Вот, потрогай.

Он взял Барбару за руку и приложил себе к подбородку. У девушки побежали мурашки по коже.

– Де… действительно, – проговорила она, запинаясь. – Значит, скоро женские роли придется играть другому юноше?

Матео отмахнулся:

– С недавних пор женские роли разрешено исполнять и женщинам, хоть церковь этого не одобряет… Ну да ладно! Роли молодых любовников удаются мне куда лучше.

– Могу… себе представить.

Последние несколько минут пролетели для Барбары как под гипнозом. Когда она опомнилась, оказалось, что они стоят недалеко от Длинной улицы, возле заросшего сада, к которому в дальней его части примыкало большое строение. Стены обветшали и заросли ежевикой, сквозь щели между камнями угадывалось несколько одичалых яблонь, на ветках которых еще висело с десяток сморщенных яблок.

– Может, сорвем пару яблок? – Матео подмигнул Барбаре. – Можно даже немного отдохнуть в тенечке. Стражники, конечно, не любят, если кто-нибудь туда забирается, но нас и не заметят.

Барбара вспомнила встречу со стражниками, когда она заглядывала в заброшенный дом. Однако большие темные глаза Матео ее переубедили.

– От… отдохнуть? Ха-ха! – Девушка принужденно рассмеялась. – А почему бы и нет? Фух, мне что-то и вправду жарко… – В следующую секунду она вспомнила, что стоял конец октября и на плечах у нее тонкий плащ поверх кофты. – Э, в смысле, я немного устала после представления. Может… может, нам и вправду стоит перевести дух?

Матео уже вскарабкался по выступающим камням наверх и протягивал ей руку. Барбара перебралась через стену, и город словно бы остался далеко позади. Кругом царила тишина, только на ветках чирикало несколько воробьев, дул слабый ветерок. Матео по-прежнему держал ее за руку.

– Красивое место, – проговорила Барбара нерешительно и взглянула на большое сооружение, стоявшее в некотором отдалении. Еще одна стена отделяла заброшенный участок от ухоженного сада, принадлежащего, судя по всему, внушительному зданию. – Так спокойно, и прямо посреди города…

– Оно не всегда было таким красивым, – тихо ответил Матео. – Маркус Зальтер рассказывал мне, когда мы приезжали сюда в прошлый раз. Местные жители зовут этот сад проклятым. Еще сорок лет назад на этом самом месте стояло здание, где допрашивали и пытали предполагаемых ведьм и колдунов. Так называемый Ведьмин дом. Слышала когда-нибудь об этом?

Барбара молча помотала головой, и Матео стал рассказывать дальше:

– Все началось с того, что у сына бургомистра нашли и конфисковали книгу о Докторе Фаусте.

– Докторе Фаусте, которого Зальтер играл в пьесе? – уточнила Барбара.

– Да, его самого, – кивнул Матео. – Четырнадцатилетний парень принял работу за магическую книгу и принялся всех без разбору обвинять в колдовстве. Вскоре началась волна настоящих арестов, которая захлестнула и самого мальчишку. Подозреваемых, видимо, было так много, что городской тюрьмы оказалось недостаточно. Вот и решили выстроить это проклятое здание. – Он показал на заросший сад. – Застенки, камеры пыток, сараи, даже часовня для исповедания и зал суда. Все устроили так скрытно, что снаружи не было ничего заметно. Но горожане знали, что здесь происходит. Незадолго до прихода шведов последних арестованных отпустили, а строение спешно разобрали. Наверное, и потому, что стыдились собственных злодеяний.

Матео с грустью опустился на поваленный ствол дерева.

– Но к этому времени были убиты сотни людей. В соседнем Цайле даже выстроили большую печь, чтобы сжигать предполагаемых ведьм и колдунов. Разве это не ужасно?

Барбара опасливо огляделась. На солнце вдруг наползла туча, и сад накрыла тень. Среди зарослей вереска и яблонь угадывались останки фундамента с прямоугольниками комнат. В них валялись ржавые гвозди и гнилые, изъеденные временем балки. Сад больше не казался девушке таким уж уютным.

– Как хорошо, что это время давно позади, – проговорила она наконец.

Матео мрачно кивнул.

– Будем надеяться, что такое не повторится. Но если с этим оборотнем так и не угомонятся, то, наверное, скоро снова понадобится такой вот Ведьмин дом.

Он встряхнул головой, словно хотел отогнать дурные мысли. Потом поманил к себе Барбару, приглашая сесть рядом.

– По-моему, из нас с тобой вышла бы хорошая пара, – начал юноша нерешительно, когда Барбара устроилась рядом. Он смущенно рассмеялся: – Я… конечно, имею в виду на сцене. Мне кажется, у тебя талант, правда! Люди глаза таращат, когда тебя видят. От тебя исходит естественное сияние.

– Естественное… сияние? – Барбара придвинулась поближе к Матео. – Что это означает?

– Так называют…

В этот самый момент со стороны большого строения донеслись сердитые голоса. Похоже, в ухоженном саду, что примыкал к яблоневой роще, спорили двое или больше мужчин. Матео умолк на полуслове и недоуменно нахмурил лоб.

– Чтоб мне провалиться, если это не голос сэра Малькольма, – пробормотал он. – Что ему здесь понадобилось?

Юноша спешно поднялся и побежал к стене.

Барбара вздохнула и последовала за ним. Она не знала, как все сложилось бы, просиди они подольше под этими яблонями. Но с удовольствием выяснила бы это.

Матео между тем отыскал в стене щель, сквозь которую мог наблюдать за происходящим. Взволнованно подозвав Барбару, он прошептал:

– Это и вправду Малькольм! Там еще несколько человек. Боюсь, один из них и есть этот Жискар, про которого говорил наш трактирщик. Сад, видимо, принадлежит таверне, и чертов француз здесь обосновался…

Барбара тоже отыскала щель и стала подглядывать. Она увидела небольшой ухоженный сад, обставленный столиками и скамейками, пустующими в это время года. Под одним из деревьев стоял английский режиссер в окружении трех незнакомых мужчин. Двое из них были в поношенных одеждах и сжимали в руках шпаги, направленные на сэра Малькольма. Третий, как и сэр Малькольм, был в парике, на ярко-красном жилете его сверкали медные пуговицы. Жесткий кружевной воротничок и лихо надвинутая на лицо шляпа придавали ему сходство с каким-нибудь дворянином. Лишь присмотревшись, Барбара заметила многочисленные пятна от вина и неумело зашитые прорехи на рубашке и брюках.

– Tout de suite заберите свои слова назад, – приказал он сэру Малькольму.

Незнакомец говорил с напускным французским акцентом, и было в этом что-то чопорное, женское. Тогда Барбара заметила, что он был чуточку накрашен.

– Il y va de mon honneur! – продолжал француз, стуча себя в грудь. – Вы не поняли? Если я снова услышу подобную клевету, то прикажу своим людям проткнуть вас, как старый мех с вином!

– Ну а если это правда? – съязвил в ответ сэр Малькольм. – Вы подлый вор, Жискар! Жаль, за кражу пьесы не предусмотрено наказаний, иначе вы давно болтались бы на виселице. – Он напыжился. – «Венецианского дожа» играет моя труппа! Славный Зальтер написал ее для меня и моих актеров. А вы теперь разъезжаете с этой пьесой, как… как лоточник! Даже название толком не изменили. «Венецианский собор»! – Он насмешливо рассмеялся. – Что за нелепица! Как будто собор играет там существенную роль…

Жискар отмахнулся:

– Звучит хорошо, а это главное. Тем более вы сами знаете: несколько погонь, схватки на шпагах, немного страданий… Собственно, пьесу можно играть повсюду.

– Ха, так вы признаете, что украли у нас пьесу?

Француз рассмеялся.

– Вы же сами минуту назад сказали, что нельзя говорить о краже в отношении пьесы. Стоит ей выйти из-под пера, она тут же становится общим достоянием. А теперь excusez-moi, – он попытался обойти Малькольма. – У нас еще репетиция. Уверен, «Венецианский собор», – он ставил ударение на каждом слове, выдерживая паузу, – уверен, эта пьеса возымеет громадный успех в «Виноградной лозе». А за нею и многие другие пьесы. Епископ предложил нам остаться на всю зиму в Бамберге.

– Епископ пригласил нас, только нас! Вы… лягушатник!

Долговязый сэр Малькольм был выше своего заклятого врага на целую голову. Словно ожившее пугало, он толкнул Жискара на землю, и тот театрально взвизгнул.

– Убивают! Караул! – заверещал он, схватившись за грудь, как будто его терзали невыносимые боли. – Друзья, спасите меня от этого гнусного убийцы!

Двое неотесанных молодчиков со шпагами наперевес кинулись на английского режиссера. Тот метался между столами, отбиваясь руками и ногами, и пытался спастись бегством.

– Надо помочь сэру Малькольму, – прошипел Матео. – Иначе они его заколют!

– Но как… – начала Барбара.

Однако юноша уже перелезал через стену. Шляпа слетела у него с головы. Оказавшись на другой стороне, он подобрал толстую ветку, бросился на молодчиков и выверенным ударом треснул сзади одного из противников. Тот вскрикнул и рухнул на землю. Второй отвлекся от сэра Малькольма и недоуменно уставился на Матео.

– А ты что здесь забыл, малец? – прорычал он. – Хотя без разницы. Один черт, ты заработал себе кучу неприятностей.

– Я знаю паренька, – посетовал Жискар Броле. Он уже поднялся и со страдальческим выражением промокнул лоб шелковым платочком. – Это красавчик из труппы Малькольма. Отделайте его как следует! Посмотрим, сойдет ли он потом на юного героя. – Француз тонко улыбнулся: – А без прекрасного героя не будет пьесы, а без пьесы – приглашения епископа. Compris?

Ушибленный приспешник Жискара вновь поднялся на ноги. Вместе с напарником они двинулись на Матео. Юноша отчаянно озирался в поисках пути к отступлению. Он по-прежнему сжимал в руках дубинку, но оружие заметно подрагивало.

– Еще шаг, Жискар, и я натравлю на вас всю мою труппу! – пригрозил сэр Малькольм, спрятавшись за деревом. – Тогда… тогда для вас за счастье будет своими ногами убраться из города!

Жискар рассмеялся – пронзительно, как маленькая девочка.

– И где же ваша отважная труппа? Я вот вижу только хилого да дерзкого на язык юнца.

– Мы здесь! – раздался вдруг высокий голос. – Убирайтесь, пока земля вашей кровью не пропиталась!

Жискар с удивлением посмотрел на стену, за которой пряталась Барбара. Его приспешники тоже замерли.

Барбара сказала это без раздумий. И теперь лихорадочно соображала, как помочь друзьям. Драться она не могла, а бежать за стражниками было бы слишком долго. Если они вообще обратили бы внимание на драку нечестивых артистов. Тогда Барбара вспомнила свое излюбленное детское занятие – и стала говорить на разные голоса.

– Точно, проваливайте, изнеженные лягушатники! – прорычала девушка хриплым басом трактирного задиры.

– Пока мы вам ноги не переломали, французы чертовы! – проворчала она еще более низким голосом с легким швабским акцентом.

– Давай, за ними! – Теперь Барбара сказала звонким, почти срывающимся голосом, на чистейшем баварском говоре. – Их всего трое! Ха, устроим бойню!

Она ловко метнула несколько камней. Потом схватила шляпу Матео, лежащую среди цветов, надвинула на лоб и забралась по куче мусора вплотную к стене, чтобы оттуда забросать Жискара и его людей камнями. Одному из них снаряд угодил точно в висок, и молодчик громко вскрикнул.

– Проклятье, там и впрямь кто-то прячется! – выругался раненый.

Он пригнулся, как пришибленная дворняга, и побежал к задней двери трактира. Следующий камень угодил его товарищу в плечо. Тот опасливо огляделся и тоже пустился в бегство, заметив за стеной шляпу предполагаемого противника.

– Мосье Броле, скорее! – крикнул он своему хозяину. – Приведем подкрепление. Их слишком много!

– Sacrément! Трусы!

Изрыгая проклятия на французском, Жискар подскочил и побежал вслед за своими телохранителями, которые уже скрылись в дверях.

– Вы… вы еще пожалеете обо этом, Малькольм! Пожалеете! – крикнул он английскому режиссеру, который по-прежнему прятался за деревом. – Мы еще свидимся, и тогда в Бамберге останется только одна труппа. Наша!

Дверь с грохотом захлопнулась.

Некоторое время в саду царила тишина. Потом сэр Малькольм вышел из-за дерева и обратился к своему соратнику:

– Эй, Матео, сколько же ты привел с собой людей? И почему они не показываются из-за стен?

Юноша, еще не оправившись от изумления, вдруг громко расхохотался. При этом он качал головой и восторженно хлопал в ладоши.

– Mamma mia, это… это лучшее представление из всех, что я видел! – наконец выдавил Матео, от смеха по щекам у него текли слезы. – У этой девушки врожденный талант!

Сэр Малькольм взглянул на него с недоумением:

– У девушки? Какой девушки? Не пойму ничего.

Матео еще несколько раз хлопнул в ладоши и громко позвал:

– Барбара, можешь выходить. Представление закончено.

Барбара нерешительно поднялась из-за стены. Она по-прежнему была в шляпе Матео, но теперь под ней угадывалось бледное, напуганное лицо.

– Они… они ушли? – спросила девушка, запинаясь.

Сэр Малькольм смотрел на нее сначала с крайним изумлением, но потом рот его растянулся в широкой улыбке.

– Это наши люди? – спросил он. – Целая труппа, сыгранная одной девушкой из-за стены? – Он низко поклонился. – Клянусь честью, юная леди, если вы разыграли это представление, чтобы я оценил ваши способности, то все прежние претенденты вам и в подметки не годятся.

У Барбары перехватило дыхание.

– Претенденты? – спросила она тихо. – Боюсь, я не понимаю.

Сэр Малькольм оскалился.

– Я по глазам вашим вижу, что актерство у вас в крови. Вы когда-нибудь думали выступать на сцене? Ну? Теперь, когда Матео повзрослел, нам все равно нужен кто-то на женские роли… – Он восторженно охнул. – Вы с Матео прекрасно смотрелись бы в «Ромео и Джульетте». Так красиво еще никто никогда не умирал!

Ноги у Барбары стали вдруг ватными. Она пыталась ответить, но в этот раз голос ей отказал.

– Я… – только и сумела она выдавить. – Матео…

Задыхаясь от восторга, сэр Малькольм шагнул к ней с распростертыми объятиями.

– Mylady, добро пожаловать в мою труппу! Ваш необузданный талант так и просится на сцену. Много я платить, конечно, не смогу, но обещаю, you’ll get the whole world at your feet!

* * *

Адельхайд Ринсвизер прислушивалась к воплям из камеры в конце коридора. Они походили на звериный рев, но Адельхайд понимала, что кричал мужчина. Крики то и дело прерывались тихим бормотанием, когда незнакомец принимался задавать вопросы. Разобрать их толком Адельхайд не могла, но знала, как они звучат.

Признавайся, колдун! Кто обучил тебя колдовству?

Кто твои братья и сестры?

Где вы собираетесь? В лесу? На кладбище? На Альтенбурге?

Куда вы отправляетесь в Вальпургиеву ночь?

Как вы изготавливаете напиток, который позволяет вам летать?

Признавайся, колдун, признавайся, признавайся, признавайся…

– Господи, я… я ничего не знаю! – верещал в ответ пленник. – Кто ты такой? Что тебе нужно от меня, дьявол?

Адельхайд сама с удовольствием это узнала бы. Для нее по-прежнему оставалось загадкой, почему этот незнакомец держал здесь именно ее и к чему все эти пытки и допросы в жуткой камере. Он, наверное, был сумасшедшим. Сумасшедшим убийцей. И все они по чистой случайности стали его жертвами. Объяснить это как-нибудь иначе было нельзя.

Или все-таки можно?

Крики молодой женщины оборвались накануне. Была ли она мертва или только искалечена и теперь лежала без сознания? Адельхайд не знала. Но незнакомец, очевидно, нашел себе следующую жертву и снова дал пленнице отсрочку.

Снова раздался истошный крик, и Адельхайд оцепенела. Ей вспомнилось чудище, которое напало на нее в лесу. Шорох в кустах, запах мокрой шерсти… Может, это всего лишь наваждение, плод ее собственных страхов? Что, если сумасшедший и был тем самым чудовищем? Или же, кроме этого безумца, есть еще и существо, послушное его воле?

– Да, клянусь! Я колдун! Да, я целовал дьявола в анус! Да! Да! Да! Что угодно, только прекратите… Пре-е-е-кра-а-а-ти-и-и-те-е-е!!!

Пленник верещал теперь тонким голосом, и Адельхайд чуть не вырвало. Страх мелким зверьком вгрызался во внутренности.

Когда наступит мой черед?

До сих пор незнакомец почему-то щадил ее. Он еще дважды заходил к ней в келью, но в ту ужасную камеру больше не водил. Просто принес новую свечу и молча смотрел на нее сквозь прорези в маске. Адельхайд казалось даже, что его мелко трясет. Потом он резко выбегал, как одержимый, и запирал дверь на засов.

Когда незнакомец несколько часов назад занялся новой жертвой, Адельхайд, к своему ужасу, испытала облегчение. Облегчение – и в то же время чувство вины.

Как хорошо, что не я там страдаю… Господи, прости мне греховные мысли!

Женщина дернула цепь, которой с некоторых пор была прикована к стене. Незнакомец отказался от кожаных ремней и приковал ее к стене, так что она могла теперь встать и даже сделать пару шагов. Боль в руках и ногах немного утихла. Адельхайд двигала и разминала конечности, чтобы разогнать кровь. Сколько ее здесь продержали? Дни и ночи сливались в одну вязкую массу. Но, несмотря ни на что, Адельхайд не сдавалась, только тем и занимаясь в бесконечные часы между приходами незнакомца, что размышляла о бегстве. Она перебрала все возможности и наконец приняла решение.

Быть может, еще есть шанс.

Но для этого следовало дождаться, когда мужчина придет вновь и снимет цепи, чтобы отвести ее в камеру.

Этот шанс, возможно, будет последним.

Адельхайд сделала глубокий вдох, закрыла глаза и попыталась унестись подальше. Туда, где нет места крикам и страхам.

* * *

– Приглашены кожевники и несколько местных рыбаков, потом семейство ткачей, это дальние родственники Катарины, и, ты не поверишь, даже Алоизий, этот нелюдимый батрак с живодерни! Ха, в Шонгау такое ни за что не прошло бы! Но трактирщик из «Лешего», некий Бертольд Лампрехт, плевать хотел на пересуды. Он разрешил дяде Бартоломею отпраздновать свадьбу, пусть и не в большом зале, но все же… У советников и без этого забот сейчас полно.

Куизль молчал, и Магдалена болтала себе без умолку. Они шагали, глотая пыль, вслед за повозкой по широкому дощатому мосту. Рядом семенили Петер и Пауль. День клонился к вечеру. Последние несколько часов палач с дочерью и внуками провел в Тойерштадте, северном пригороде Бамберга, где крестьяне сеяли лук и лакрицу. Оба продукта славились далеко за пределами Бамберга, отчего местных жителей в шутку прозвали лукотопами. Однако местность вокруг монастыря Святого Гангольфа была засажена не только овощами. Всюду росли фруктовые деревья и цветы бесчисленных сортов, большинство из которых, правда, уже отцвели. Дороги здесь были шире, а дома хоть и поменьше городских, но куда приветливее и опрятнее.

Катарина попросила Магдалену помочь с украшением стола. Один только разговор со старой беззубой зеленщицей растянулся для палача на целую вечность. После этого Якоб поддался уговорам и отправился вместе с Магдаленой и внуками в Тойерштадт заказать к следующему воскресенью астр, очитков и безвременников. Теперь Куизль глубоко сожалел об этом решении. Хорошо хоть в Бамберге его никто не знал. В Шонгау палачу до конца жизни пришлось бы терпеть насмешки, если бы он не виселицы чинил, а вдыхал ароматы фиалок.

Но эта прогулка в Тойерштадт была не единственной его ошибкой. Ему вообще не следовало приезжать в Бамберг. Якоб проделал этот путь лишь по одной причине – ему хотелось повидаться с сыном Георгом, впервые за два года. И теперь палач увидел, что дядя совершенно его испортил. Георг стал строптивым и дерзким – более того, он восставал против отца и выгораживал его брата! Вчерашняя драка их немного сблизила, но по поведению Георга палач понял, что Бартоломей рассказал парню больше, чем ему, Якобу, того хотелось бы.

– Не понимаю, к чему вся эта возня со свадьбой, – проворчал Куизль через некоторое время.

Повозка впереди тащилась невыносимо медленно. Палач взял внуков за руки и протиснулся вперед нее. Внизу неспешно нес свои воды Регниц.

– Во всяком случае, нам с твоей мамой не нужно было никаких пиршеств. Да и денег не было. Пригласили знахарку Штехлин, живодера с помощником да ночного сторожа, вот и всё. И нам все равно было весело. Без этих так называемых друзей, родственников, кумовьев, дядь и теть, которым лишь бы пожрать задарма.

Магдалена с недоумением взглянула на отца:

– Тебе что же, не хотелось, чтобы брат и сестра разделили с тобой праздник?

– Ха, спроси у Барта! Он ни за что не приехал бы ко мне на свадьбу!

– Это еще почему? – Магдалена остановилась и схватила отца за локоть. – Что-то ведь произошло между вами… Не хочешь рассказать?

– Может, в другой раз. Что-то я устал. И если я ничего не путаю, моя будущая невестка еще о чем-то нас просила. Так что идем.

Якоб высвободил руку и двинулся дальше – через открытые городские ворота, потом по короткому переулку к рыбному кварталу, расположенному к северу от ратуши у левого рукава Регница. Магдалена с детьми следовала за ним на некотором отдалении.

Они действительно обещали Катарине подобрать у скорняка лисью шкуру для каймы к свадебному платью. Невестка Якоба подробно объяснила им дорогу, но отыскать нужный дом в хитросплетении улиц, ведущих иногда прямо к берегу, было нелегко. Вода плескалась о покосившиеся молы, и лодки покачивались на волнах. При многих домах имелись открытые к реке лодочные сараи, пахло тухлой рыбой и гнилыми сетями, развешанными на балконах и пристанях.

Якоб вынырнул из очередного тесного переулка, заканчивавшегося прямо у пристани. Несколько рыбаков смерили его недоверчивыми взглядами. Перед небольшим домиком слева на ветру колыхалось несколько кожаных лоскутов и хлопало по стене. На деревянной стойке сушилась еще окровавленная шкура косули. Куизль развернулся к Магдалене.

– Этот, наверное, – проговорил он. – Лучше тебе остаться с детьми на пристани, чтобы те не потонули. Я быстро.

Он постучал в дверь, и ему тут же открыл щуплый старик с морщинистым небритым лицом, спрятанным под шапкой из медвежьего меха. В нос ударил запах гнили; он был Куизлю куда ближе, чем аромат фиалок.

– Чего тебе? – спросил старик мрачно. – Ты от кожевника Йоханнеса? Так передай скряге, что его шкуры еще не готовы и не снижу цену ни на крейцер.

– Я от Катарины, невесты здешнего палача, – ответил Куизль. – Ей нужна лисья шкура покрасивее на свадебное платье.

– А, женитьба палача. – Человечек ухмыльнулся, обнажив три последних зуба. – Народ все чертыхается из-за того, что хозяин «Лешего» пускает палача в свое славное заведение. Так ведь, если кто помрет, воняет-то от всех одинаково. – Он хихикнул. – Кому, как не мне, это знать, я все-таки местный скорняк… Проходи, здоровяк.

Он поманил Якоба внутрь. Палачу пришлось пригнуться, чтобы протиснуться под низкую притолоку. Первая половина комнаты была сплошь завешана мехами. У стены стоял сундук, накрытый роскошной медвежьей шкурой. На Якоба таращились пустые глазницы, из отверстой пасти торчали острые зубы. На столе посреди комнаты лежало несколько скребков и шкурки куниц, ласок и хорьков. Над печью, подвешенные за уши, висели заячьи шкурки. Пахло дичью, охотой и смертью.

– А ты уверен, что Катарине не захочется барсучьего меха? – спросил старый скорняк и поворошил шкурки на столе. Отыскал красивый черный экземпляр и потряс у палача перед носом. – На вид, конечно, так и кричит, но ее сословию такие и положено носить… – Он вдруг замолчал и взглянул на палача с недоверием. – А ты вообще кто? Я тебя раньше не встречал.

– Я их родственник, – резко ответил Куизль и пожал плечами: – Катарина хотела лисий мех, я и принесу ей лисий мех. Сколько с меня?

Коротышка отмахнулся, отложил барсука в сторону и порылся в сундуке среди остатков пропахших плесенью, облезлых шкур.

– Не надо мне твоих денег, здоровяк. Наладить добрые отношения с будущей женой палача будет нелишним, верно? Тем более что лиса – это тебе не какой-нибудь горностай. – Он протянул Якобу рыжую, всю в дырах, шкуру. – Вот, возьми. Она на прошлой неделе угодила в мою ловушку. Кусалась и пеной брызгала во все стороны, пока я ее не прибил. По мне, так у скотины бешенство было. Жуткая зараза снова по лесу разбушевалась. Помнится, племянника моего зятя укусила лиса, и он…

Он замолчал, увидев, как Якоб склонился над сундуком, вынул другую шкуру и задумчиво повертел ее в руках. Шкура была темно-серая, с длинным хвостом, и на лапах висели острые когти.

– На что тебе волчья шкура? – спросил старик угрюмо. – Не думаю, что Катарина захочет нацепить ее на платье. – Он хихикнул и махнул рукой. – Ну в самом деле, это только для бедняков. Я вот совсем недавно сразу пять штук продать сумел. Повезло. Иначе не знаю, сколько б они еще тут гнили.

– Что ты там сумел?

Куизль уставился на скорняка, будто увидал привидение.

Коротышка нерешительно пожал плечами:

– Ну, мне это и самому показалось немного странным. Волчьи шкуры вообще-то никому не нужны. Несчастья, как говорят, приносят. А уж как в городе этот оборотень объявился, так тем более. Только вот когда у тебя за хорошую цену покупают дырявое старье, как-то не до вопросов. У меня еще осталось две штуки, так что, если надо…

– Как выглядел тот человек? – перебил его Куизль.

Старик сдвинул меховую шапку на затылок и крепко задумался.

– Точно уж и не помню. Забавный какой-то, если мне память не изменяет. Хм, погоди… – Тут он просиял: – Ага, вспомнил! У него борода была и шляпа с длинными полями. И сам он в плаще был. Точно!

Якоб сплюнул.

– Так выглядит каждый второй на улице. Больше ничего не помнишь?

– Нет, прости уж. – Коротышка нахмурил лоб: – А тебе зачем вдруг понадобилось?

– Спасибо за лису.

Оставив вопрос без ответа, Якоб отложил волчью шкуру, подхватил лисью и двинулся к выходу. В дверях он вдруг обернулся:

– И вот еще что. Если этот человек снова здесь появится, дай знать. Как ты сам сказал, с палачом поладить лишним не будет.

– Ты так и не сказал, кто ты такой, – ответил скорняк и недоверчиво сверкнул глазами. – Откуда мне знать, может, ты какой-нибудь прохвост, которого палач на ближайшем дереве вздернет?

– Я брат вашему палачу. И сам вздергиваю прохвостов. Прохвостов, а иногда и любопытных умников.

С этими словами Куизль развернулся и, пригнувшись, будто выбирался из кукольного домика, вышел на улицу.

Магдалена тем временем пыталась обуздать детей, чтобы те не скинули друг друга в воду. Некоторое время ребятишки играли в прятки среди развевающихся шкур и кож, но теперь затеяли драку в опасной близости от журчащей воды. Пауль был хоть и младше, но примерно одного роста с братом, и Петер, как всегда, оказался в проигрыше. В скором времени он лежал на причале, и Пауль безжалостно оттеснял его к краю.

– Мама, мама! Пауль хочет утопить меня, как ведьму! – кричал Петер.

– Господи, вы хоть раз можете поиграть как… как?..

Магдалена хотела сказать «девочки», но прикусила язык. Иногда во сне или в минуты спокойствия она видела у себя на коленях маленькую дочку, которой рассказывала сказки, как раньше Барбаре. Тогда возвращалось горе по умершему ребенку. Вот и теперь она ощутила горечь в горле. Магдалена всем сердцем любила сыновей, но чувствовала в них что-то такое, чего не сможет с ними разделить. Петер пошел в отца, а Пауль… Бывали дни, когда Магдалена пугалась вспышек его ярости.

Она подскочила к мальчикам и растащила их в стороны. К счастью, у нее осталось немного лакрицы из садов Тойерштадта. Магдалена дала каждому по полоске, они принялись за лакомство, и ссора осталась позади.

Женщина нетерпеливо поглядывала на дом скорняка. Где там отец застрял? На мгновение она даже пожалела, что не пошла с Барбарой на сегодняшнее представление. Но будущая тетка попросила ее о помощи. Магдалене и без того совестно было каждый день оставлять на нее сыновей, хоть Катарине и нравилось с ними возиться. Разумеется, ей хотелось своих детей. Почему, интересно, она до сих пор не нашла себе мужа? Катарина была из хорошей семьи. Может, несколько полновата, зато со всеми была приветлива и замечательно готовила. Магдалена знала, как нелегко палачу подыскать подходящую жену. Бартоломею действительно повезло, что…

Какой-то скрип вывел Магдалену из задумчивости. Она осторожно оглянулась и заметила человека, стоявшего на одном из причалов, за натянутой рыбацкой сетью.

Это определенно был мужчина, потому что на нем были шляпа и плащ. Кроме того, Магдалена различила, как ей показалось, бороду. Сперва она решила, что это один из местных рыбаков, но потом заметила, что он не работал с сетями, а просто стоял и наблюдал – очевидно, за ней и детьми. Может, это разбойник дожидается наступления темноты, чтобы напасть на них? Мужчина почему-то показался ей знакомым. Магдалена с беспокойством взглянула на небо. На западе багровый диск солнца уже опускался за Михельсберг, часть города уже укрывала тень. Магдалена раздумывала, что же могло задержать отца.

Она двинулась было к дому скорняка, но тут дверь распахнулась и навстречу вышел отец. В руках он, точно грязную тряпку, держал лисью шкуру. Вид у него был задумчивый.

Магдалена облегченно вздохнула. Она медленно шагнула ему навстречу, стараясь при этом двигаться так, словно ничего не случилось.

– Человек в шляпе, там, за сетью, видишь? – проговорила она вполголоса. – По-моему, он за нами наблюдает.

Палач посмотрел в сторону незнакомца и едва заметно вздрогнул. Потом кивнул:

– Да, вижу. И с удовольствием с ним побеседовал бы. С глазу на глаз, если ты понимаешь, о чем я, – добавил он со злостью.

Он развернулся, но Магдалена его удержала:

– Отец, что бы ты там ни задумал, помни, что ты уже не так молод. Я боюсь, как бы ты…

– Проклятье… В день, когда дочь будет тревожиться о моем возрасте, я по собственной воле лягу в могилу! – сердито перебил ее палач. – Но прежде я хочу задать тому парню несколько вопросов. Подожди здесь.

Он почти бесшумно скрылся за стойкой с кабаньей шкурой, только доски тихо поскрипывали под ногами. Вскоре стих и этот звук.

Магдалена вздохнула и покачала головой.

– Дед у вас жуткий упрямец, да еще и дуралей, знаете? – сказала она сыновьям.

Дети мирно лакомились лакрицами и болтали ногами с причала.

– Ты и про Георга так говоришь, – отозвался Петер. – И про папу. И про возчиков в Шонгау, которые вечно играют в карты и напиваются у Земера. Получается, мама, все мужчины – упрямцы и дуралеи?

Магдалена невольно усмехнулась:

– Ну, во всяком случае, большинство. Но ваш дед самый твердолобый из всех. Лишь бы он этот свой лоб как-нибудь не расшиб…

Под прикрытием развешанных шкур палач прокрался за дом скорняка, а оттуда двинулся по пыльному переулку, что тянулся вдоль реки и вел к другим причалам. Игравшие в грязи дети испуганно поднимали глаза, когда мимо проносился свирепый гигант в развевающемся плаще.

Мысли вихрем кружили в голове. Когда Якоб увидел в сундуке у скорняка волчью шкуру, его вдруг осенила странная мысль. До того странная, что вполне могла навести на след. Особенно после того, как выяснилось, что совсем недавно кто-то купил у скорняка целую кучу этих шкур.

Неужели правда?

Куизлю хотелось как можно скорее проверить свои подозрения. Если этот человек за сетями и вправду тот самый, о котором говорил скорняк, то скоро все прояснится.

Но если это так, то зачем он вернулся?

Справа от переулка сбегала грязная тропа, к тому самому причалу, где притаился незнакомец. Куизль прижался к стене дома. Краем глаза он заметил, что с лодок за ним недоверчиво наблюдают несколько рыбаков. Но сейчас ему не было до этого дела. Он глубоко вдохнул и шагнул на тропу.

Незнакомец стоял на том же самом месте. В сумерках вырисовывался лишь его силуэт. Якоб разглядел только плащ и шляпу с широкими полями. Он медленно шагнул на причал. Попасть сюда можно был только по тропе, так что бежать его жертве, в общем-то, некуда. Разве что незнакомец затеет драку. Но и в драке палач был далеко не новичком.

– Эй, ты! – окликнул он незнакомца. – Подойди-ка. Разговор есть.

Мужчина понял, что его обнаружили, и на секунду замер, точно застигнутое врасплох животное. А потом сделал такое, на что Куизль никак не рассчитывал.

Он прыгнул.

До ближайшего причала было не менее трех шагов, но незнакомец уверенно приземлился на скрипучие доски. Казалось, он сейчас упадет на спину, но бородач тут же выправился и побежал с причала к набережной. Куизль заметил, что незнакомец чуть прихрамывает, и невольно вздрогнул. Якоб знал лишь одного хромого человека в Бамберге – собственного брата.

«Но ведь этого не может быть! – подумал он. – Или все-таки может?»

Палач с проклятиями развернулся и бросился обратно в переулок, загроможденный перевернутыми лодками, тележками и бочками. Человек в шляпе опережал его шагов на двадцать, и Куизлю вспомнились слова Магдалены. Он и в самом деле был уже не молод. В схватке мог положиться на опыт, но в беге начал уступать молодым. И все-таки Якоб наверстал несколько метров. Тогда незнакомец резко повернул и снова побежал к одному из причалов.

– Вот ты и попался, – прохрипел Куизль.

Палач вылетел на причал и только тогда понял, что задумал беглец. К одному из столбиков была привязана лодка с небрежно брошенными веслами. Незнакомец легко прыгнул в нее, выхватил нож и в мгновение ока перерезал канат. Когда Якоб добежал до конца причала, лодку уже относило течением. Расстояние увеличивалось с каждой секундой.

Времени на размышления не оставалось. Якоб просто промчался дальше, чтобы сохранить скорость разбега. Оттолкнулся обеими ногами, прыгнул за лодкой и…

…плюхнулся рядом.

Его захлестнуло холодное течение, и в следующий миг одежда промокла насквозь и стала тянуть ко дну. Извернувшись, Куизль стянул с себя тяжелый плащ и только потом в несколько сильных толчков вынырнул на поверхность. Загребая руками, он хрипло вздохнул и огляделся.

Лодка отплыла уже на значительное расстояние и теперь неспешно скользила вниз по течению. Якоб успел заметить, как незнакомец вставил весла в уключины и сделал несколько мощных гребков.

Затем лодка скрылась за изгибом реки.

Человек в лодке тяжело переводил дух. Мимо неспешно проплывали маленькие дома рыбацкого квартала с их балконами и причалами. Над Бамбергом сгущались сумерки, но в этот раз тени не исполняли его предвкушением, а вселяли страх. Нога болела, и сам он дрожал всем телом. Очевидно, перепрыгнув на другой причал, он ко всему прочему еще и подвернул лодыжку. Ничего серьезного, но это происшествие показало, что он тоже был уязвим.

В первый раз он из охотника превратился в жертву.

Человек тихо выругал себя за то, что снова явился к скорняку. Но в прошлый раз ему так понравились эти замечательные шкуры, что он решил купить и две оставшиеся, чтобы в них продолжить свои набеги. Ему стал нравиться их мускусный запах, мягкий мех – заворачиваясь в них, он становился другим. В первый раз он напал в ней на жену аптекаря. Шкура была как вторая кожа, давала защиту и превращала в нечто чудовищное.

Нечто такое, чего люди боялись. Боялись так сильно, как боялся когда-то он сам.

Но потом человек совершил непростительную ошибку. Разглядывая свою возможную жертву, он ощущал могущество, мнил себя незаметным, почти невидимым. Это сладостное чувство чуть его не погубило. Он прикусил губу от досады. Плащ, шляпа и борода хорошо скрывали его истинное лицо, но следовало быть осмотрительнее…

Домов вдоль берега становилось все меньше; вот мимо проплыли несколько сараев, старая мельница – и начался лес, царство зарослей и зверья. Царство, где человек с каждым разом чувствовал себя все лучше. Особенно теперь, когда близилась ночь. В последнее время он ждал ее наступления с возрастающим нетерпением.

Старый Шварцконц признался быстрее всех – и умер раньше остальных. Первая женщина, что постарше, тоже долго не продержалась. У нее остановилось сердце от страха, и пришлось избавиться от трупа обычным способом. Но он быстро учился. Следующая на очереди молодая женщина выдержала четыре допроса, прежде чем умерла.

Тогда он впервые почувствовал жалость. Чувство, которое он сразу же подавил. Сочувствие означало слабость, а ему нельзя выказывать слабости! И все-таки он затягивал с допросом следующей жертвы, жены аптекаря. Всякий раз, когда он смотрел ей в глаза, по телу у него пробегали мурашки, и он самому себе был противен.

Но, к счастью, прошлой ночью ему подвернулся Тадеуш Васольд.

Старый дурак сам пришел к нему в руки. Каким наслаждением было смотреть в его морщинистое, онемевшее от страха лицо! Чувство возмездия было сладким, как густой золотистый мед. Теперь старик связанным дожидался в камере следующего допроса.

Признавайся, колдун, признавайся…

Старик был пятым по счету.

При этом высшее удовлетворение еще только предстояло. Сколько лет он ждал, когда его лучший план наконец воплотится в жизнь… Теперь ждать осталось недолго.

Всего трое…

Из леса донесся волчий вой. Он прислушался. Казалось, звери приветствовали его. Он испытал странное чувство родства, дома. До сих пор совершенно неведомое.

Волки принимали его в свою стаю.