Туман, который в это время года едва ли не каждый день нависал над лесами вокруг Бамберга, уже понемногу рассеивался. Рваные облака громадными призрачными покрывалами плыли над верхушками деревьев. На последних желтых и красных листьях собиралась влага, и мелкие капли падали на землю. Сапоги Куизля с чавканьем тонули в сырой листве, что устилала землю и мох в стороне от дороги.

В отличие от прошлого раза Якоб решил подойти к живодерне с обратной стороны. Он понятия не имел, что Бартоломею понадобилось в это время в лесу, но не хотел давать ему возможность избежать разговора.

А причин, чтобы поговорить, было предостаточно.

Когда Георг сказал ему, что Бартоломей отправился на живодерню, Якоб немедленно пошел за ним. Его недоверие к младшему брату росло с каждым днем. Пометка в травнике Лоницера стала последней каплей. Неужели Бартоломей и в самом деле готовил снотворное? Снотворное, которым предполагаемый оборотень усыплял своих жертв? Обвинение было достаточно серьезное, и поначалу старший Куизль отказывался в это верить. Но потом ему вспомнилось множество других странностей. Тот незнакомец в плаще и шляпе, которого Якоб видел рядом с домом скорняка, – он хромал и даже издалека показался Магдалене знакомым. Когда речь заходила об оборотнях, Бартоломей всякий раз обрывал разговор, словно не хотел, чтобы Якоб лез в это дело. Он постоянно, без всяких объяснений, шатался по лесу. И его помощник Алоизий, видимо, тоже чего-то недоговаривал. Куизль уже дважды пытался пройти на задний двор живодерни, и каждый раз его в грубой форме одергивали. Что же от него там прятали такое, чего не позволялось видеть?

Что ж, в этот раз от него так просто не отделаются. Якоб обогнул поляну и направился к постройкам с противоположной стороны. Собаки заливались радостным лаем – похоже, кто-то был возле псарни.

Подкравшись к строениям, уже видневшимся за деревьями, Куизль тихо выругался. Стен или заборов с этой стороны не оказалось, но в этом и не было необходимости. Проход загораживали густые, усеянные шипами заросли боярышника. Палач попытался пролезть сквозь них, но продвинулся всего на пару шагов, а колючки, как длинные когти, уже разодрали одежду. Пробираться дальше вообще не имело смысла. Якоб выбрался из колючих зарослей и двинулся вдоль кустарника, пока не обнаружил среди папоротника, плюща и чертополоха естественный лаз высотой до колена. По всей видимости, здесь совсем недавно пролез какой-то зверь.

Выругавшись вполголоса, палач пригнулся и пополз на четвереньках сквозь заросли. Шипы без конца цеплялись за одежду, колючие ветки царапали лицо, и репьи путались в бороде. Но Якоб все-таки перебрался на другую сторону.

Он оказался возле одного из сараев, расположенных позади дома. Собаки уже не лаяли, но где-то совсем рядом слышался низкий, злобный рык.

И доносился он не из псарни.

Куизль огляделся. В нос ударил приторный запах, и к горлу сразу подступила тошнота. По левую руку тянулся длинный ров, в котором, присыпанные известью, виднелись ошметки шкур и кости. Над ямой черным облаком кружили мухи.

Свальная яма. Хоть в этом отношении Алоизий не солгал.

Задержав дыхание, Куизль направился к ближайшим двум строениям. Одно из них представляло собой сколоченный на скорую руку сарай, и держали в нем, скорее всего, дрова. Второе было куда внушительнее, устроенное из крепких досок и с массивной дверью. На уровне глаз по всему периметру были проделаны узкие щели.

Оттуда и доносился рык.

Палач осторожно подошел к двери. На сырой земле были видны следы, они вели со стороны дома к сараю и обратно. Похоже, кто-то был здесь совсем недавно. Куизль взглянул на засов, запертый на ржавый замок. Присмотревшись, он заметил, что скоба замка была отодвинута. Тот, кто был здесь, не потрудился запереть его как следует.

Или он вернется в ближайшее время.

Рев стал еще громче. Низкий и угрожающий, он походил на медвежий. Якоб вынул замок из засова и неслышно положил на землю.

Потом принялся медленно отодвигать засов.

Что-то царапнуло дверь изнутри.

Куизль помедлил, но потом все-таки приоткрыл дверь. Если и существовала какая-то опасность, ему просто необходимо было взглянуть на нее. Возможно, тогда он получит ответы на многие свои вопросы…

В этот миг за спиной у него послышался шум, и палач заметил краем глаза, как мелькнула дубинка. Он инстинктивно пригнулся, так что удар пришелся не по затылку, а в плечо. Но удар оказался такой силы, что Куизль рухнул как подкошенный и уткнулся лицом в грязь и мокрую листву.

Прежде чем нападавший замахнулся во второй раз, палач перевернулся на спину и выбросил вперед обе ноги. В глаза набилась сырая земля, но Якоб, не видя, почувствовал, что удар достиг цели. Противник вскрикнул и повалился на спину.

Только теперь у Куизля появилась возможность вытереть грязь с лица. Он вскочил и приоткрыл глаза. Перед ним, всхлипывая, лежал Алоизий и держался за промежность. Рядом валялась дубинка, которой он свалил палача.

– Чертов ублюдок! – прохрипел Якоб. – Тебе чего…

– Осторожно, дверь! – прогремел вдруг громкий голос.

В следующий миг из-за сарая показался Бартоломей. Несмотря на хромоту, он был проворен, как черт. Брат метнулся к двери, уже распахнувшейся. В нее ударилось что-то тяжелое, раздался свирепый лай и рев. Дверь приоткрылась, и Якоб заметил белесый силуэт и пару красных сверкающих глаз.

– Быстрее, помоги! – крикнул Бартоломей.

Якоб вскочил и встряхнул головой, словно хотел отогнать дурное видение. Потом всем весом налег на дверь. Младший Куизль со вздохом облегчения задвинул засов и защелкнул замок. Яростный лай не утихал еще какое-то время, дверь сотрясалась под ударами, но выдерживала. В конце концов лай сменился тихим ворчанием. Рядом постанывал Алоизий.

– Что… черт возьми, что это было? – спросил Якоб, отдышавшись.

– Это? – Бартоломей вытер пот со лба. – Алан. Да не один, а сразу два. Если б я не подоспел вовремя, они бы загрызли тебя, как олененка. Дьявол! Может, и поделом было б тебе за твое любопытство!

– Алан? – Якоб старался не обращать внимания на угрожающий рык за дверью. – Что еще за алан такой?

– Наверное, прекраснейшая из собачьих пород, когда-либо созданных Богом. Сильные, отважные, с белоснежной шерстью, идеальные охотники, – Бартоломей глубоко вздохнул, голос у него стал куда мягче. – К сожалению, за последние столетия они практически вымерли. Остались только в испанских Пиренеях, да и тех совсем немного. Когда-то в древности аланы были бойцовыми собаками, и от них произошло большинство крупных пород. Доги, громадные молоссы, в том числе и мастифы, которых мы держим здесь для епископа… – Он показал в сторону загонов и гордо улыбнулся: – Но аланы самые крупные и сильные, величиной с теленка. Мне удалось вывести несколько особей…

Бартоломей с любовью посмотрел на сарай. Вместо рычания оттуда доносились визг и радостный лай. Похоже, собаки узнали голос хозяина.

– Брут, Демиан и Цербер. Вот моя настоящая гордость.

– Ты говорил, что в сарае их двое, – заметил Якоб. – Где же третий? Отвечай!

Бартоломей помедлил с ответом. Но потом лишь махнул рукой:

– Черт с ним, все равно ты рано или поздно узнал бы. Да третий сбежал. Бедняга Брут, самый крупный из них. Алоизий оставил дверь приоткрытой, когда кормил их, и глупая псина умчалась сквозь заросли.

Якоб вспомнил, как несколько дней назад увидел в лесу что-то большое и белое, вспомнил зловещий рык… По спине у него побежали мурашки.

– Хочешь сказать, по лесу шатается такая вот зверюга и рвет животных и людей только потому, что мой младший братец заделался собаководом? – спросил он, стараясь сохранять спокойствие.

Бартоломей закатил глаза:

– Я знаю, что ты имеешь в виду. Что Брут и есть тот оборотень. Многие так и решили бы, если б узнали о нем. Поэтому я держу это в тайне и разыскиваю его сам, с Алоизием. Мы уж и у реки искали, у старого охотничьего дома. В каждую нору заглянули. Должен же он где-то быть! Верно, Алоизий? Мы разыщем его. Если не сегодня, так завтра уж точно!

Он повернулся к своему помощнику. Алоизий, покорно кивнув, подошел ближе, по-прежнему кривясь от боли и потирая промежность.

– Поверь мне, Якоб, – чуть не с мольбой в голосе продолжал Бартоломей, – Брут не имеет никакого отношения к этим жутким историям! Да, может, он и задрал кое-кого из зверей и представляет опасность для одиноких путников. Но подумай же! Некоторые из жертв совершенно точно были убиты в городе, там же нашли их конечности. Брут просто не мог этого сделать! Как бы он попал в город? Кроме того, он сбежал всего неделю назад, а эти убийства начались гораздо раньше. Он где-то в лесу, поверь мне!

Якоб нерешительно кивнул. Похоже, Бартоломей говорил правду. Теперь становилось понятным, почему и он, и Алоизий старались не пускать его на задний двор. И почему Алоизий так подробно рассказывал о том, как трудно украсть собак епископа.

– Полагаю, его преосвященству о них ничего не известно? – спросил палач.

Бартоломей кивнул.

– Если бы Филипп Ринек узнал про них, то наверняка упрятал бы в свой зверинец к обезьянам, павлинам и попугаям. Епископ любит редких зверей. Но бедняги, скорее всего, умрут в этих жалких клетках. Я знаю, о чем говорю. Мне уже приходилось кормить там зверей и убирать за ними. От медведя там одно название осталось, а старый павиан с каждым годом все злее, потому что живет без сородичей…

Бартоломей поджал губы, в уголках глаз у него подозрительно заблестело. По всей видимости, животные в зверинце были ему столь же дороги, как и его жуткие псины. Куда дороже, чем все пропавшие люди. Якоб задумался, будет ли брат питать такую же любовь к Катарине или своим будущим детям, какую питал к этим собачонкам.

– Почему ты отметил запись о снотворных в травнике Лоницера? – неожиданно спросил он.

Бартоломей взглянул на него в недоумении.

– Почему… – начал он, на секунду опешив. Потом рассмеялся и покачал головой: – Нет, Якоб. Только не говори, будто ты в самом деле считаешь, что это я усыпил и прикончил шлюху. Как ты себе это представляешь? Мы же вместе ее нашли. Я тебя умоляю!

– Может, и не ты ее прикончил, – возразил Якоб малость неуверенно. – Но это не значит, что ты не можешь пропитать губку снотворным. От шлюхи пахло беленой, а это зачастую дело рук палачей! Ты не хуже меня знаешь, что мы иногда используем ее, чтобы успокоить приговоренных в их последние минуты. Поэтому ответь, зачем ты подчеркнул запись?

– Господи, до чего же ты мнителен, Якоб! Я твой брат! Или забыл? – Бартоломей был вне себя. – Но ты всегда был таким! Или не ставил меня ни во что, или приписывал мне все грехи. А ты не думал, что я тоже мог заметить этот странный запах? Я не такой дурак, каким ты меня считаешь! У меня тоже появились кое-какие мысли. Поэтому я и подчеркнул запись. Но нет – ты тут же обвиняешь меня в убийстве! – Он с ненавистью взглянул на брата: – Ты и впрямь ничуть не изменился, Якоб. По-прежнему себе на уме, по-прежнему умнее всех. А на деле одно только хвастовство да пустые слова!

Якоб молчал. Он понял, что совершил ошибку. Из недоверия к собственному брату он что-то надумал, составил ложное представление о Бартоломее, которое не имело ничего общего с действительностью. Якоб вспомнил, как преследовал незнакомца по пристани. Ему показалось, что тот человек хромал. Но он захромал после того, как перепрыгнул на другой причал. Возможно, просто подвернул ногу. И то, что Магдалене он показался знакомым, могло оказаться лишь совпадением. И, несмотря на все это, Якоб подозревал брата…

Бартоломей прав, я дурак. Просто дурак. Хоть самому себе морду бей!

И все-таки палач не смог пересилить себя и попросить прощения. Он открыл рот, но слова застряли в горле. Вместо этого он сказал спокойно:

– Бартоломей, если ты не поймаешь своего монстра, он загрызет кого-нибудь из людей. Если уже не загрыз. Не исключено, что кто-то из пропавших – на его совести. Жена этого аптекаря, например, она ведь пропала в этом лесу. – Якоб спокойно смотрел на брата. – Попроси людей из городского ополчения, чтобы помогли тебе в поисках.

– Чтобы они прикончили Брута и забрали у меня Цербера с Демианом? Вот еще! Мы с Алоизием сами разыщем мерзавца, и потом…

– Дьявол, никакой это не мерзавец, это опасный зверь! – резко перебил его Якоб. – Пойми ты это наконец!

– Не вздумай мне указывать!

Бартоломей перешел на крик, и Алоизий робко отступил на шаг.

– Может, когда-то ты и мог говорить мне, что делать, старший братец! – в бешенстве продолжал младший Куизль. – Но это время осталось давно позади! Ты трус! Георг давно об этом знает, и Магдалена с Барбарой тоже скоро узнают.

Якоб с трудом сглотнул, лицо у него побелело.

– Так ты… рассказал ему?

Бартоломей насмешливо ухмыльнулся:

– Конечно. Можешь быть уверен, ты здорово упал в его глазах. Я ведь уже говорил тебе, что Георг хочет остаться у меня. И когда Барбара забудет этого своего артиста, то и она, может, поразмыслит об этом. Особенно после того, как узнает, что ее отец предал…

– Ты… чертов ублюдок!

Не раздумывая ни секунды, Якоб бросился на брата. Они сцепились и покатились по земле, при этом мутузя друг друга с переменным успехом.

– Я заткну твой поганый рот! – прошипел старший Куизль. – Давно надо было это сделать…

Он занес руку для удара, но Бартоломей вдруг извернулся, как угорь, схватил лежащую рядом палку и, лежа на спине, словно одержимый принялся колотить брата.

– Слово не воробей! – кричал он. – Что было, того уже не вернуть! Это вся семья должна знать!

– Ни черта она не должна!

Якоб выхватил у брата палку и отшвырнул в сторону, чуть не зацепив при этом Алоизия. Тот едва успел пригнуться. Все это время он не двигался с места и нерешительно наблюдал за дракой. Братья дрались, как двенадцатилетние мальчишки, катаясь по земле и сплевывая листья и грязь. И Якобу вдруг вспомнилось: точно так же они дрались и тогда, почти сорок лет назад…

«Незадолго до того, как я ушел», – подумал он мрачно.

Драка близилась к завершению. Даже по прошествии стольких лет Якоб по-прежнему был сильнее брата. Он сжал кулак, собираясь врезать Бартоломею промеж глаз. Но тут раздался звонкий, до боли знакомый голос и заставил его опустить руку:

– Прекратите сейчас же! Господи, видела бы тебя мама, как ты валяешься в грязи с собственным братом… Стыдно должно быть обоим, мужланы!

Это была Магдалена. Она стояла, скрестив руки, возле сарая. Глаза у нее сверкали.

Она была в бешенстве.

Магдалена смотрела на пожилых мужчин, сцепившихся в драке, и не знала, плакать ей или смеяться. Ее отцу давно перевалило за пятьдесят, дядя был ненамного моложе. Их с головы до ног облепила грязь вперемешку с листьями, одежда была изорвана, и, несмотря на возраст, оба походили на мальчишек. Рядом стоял растерянный Алоизий. Сама сцена не вызывала ничего, кроме улыбки, но Магдалена видела кровожадный блеск в глазах братьев. И поняла, что ничего забавного в этом нет, что все серьезно.

«Откуда эта ненависть? – подумала она. – Что же между ними произошло?»

Как ни старалась молодая женщина, догнать отца по дороге ей не удалось. Она решила, что он где-то сошел с тракта и двинулся через лес. Во всяком случае, следов на разъезженной колее уже не было видно. Потом, еще издалека, Магдалена услышала ругань и сразу поняла: дело дошло до драки. Она бегом пересекла поляну и в конце концов застала отца и дядю сцепившимися, как дворняги.

– Разве так решаются споры в семье? – напустилась она на мужчин. – Прекратите сейчас же и ведите себя как взрослые!

Злость помогла ей преодолеть страх. Уж если отец вцепился Бартоломею в горло, то помощи они теперь точно не дождутся. Все случилось именно так, как она опасалась.

– Отец, ты… дурень упрямый! – кричала Магдалена. – Прекрати немедленно! Если не ради меня, то хотя бы ради Барбары…

Эти слова возымели действие. Палач слез с брата, потом тяжело поднялся и убрал с лица слипшиеся от крови и грязи волосы. Его шляпа лежала на земле, измятая и изорванная.

– Тебя это не касается, – проворчал он. – Это наше с Бартоломеем дело.

– О, еще как касается! – прошипел младший Куизль. Он тоже поднялся, его немного шатало, и он старался не наступать на больную ногу. – Ей так или иначе придется узнать.

Магдалена нахмурила лоб:

– Что мне придется узнать?

Последовало неловкое молчание. Якоб старался не смотреть Магдалене в глаза. В конце концов он попросил тихим голосом:

– Отошли Алоизия.

Бартоломей кивнул и знаком велел своему помощнику уйти.

– Займись тушей перед домом. У нас тут семейное дело.

– Но собаки… – начал Алоизий.

– Убирайся, я сказал!

Тот молча удалился, бросив опасливый взгляд на своего хозяина. Бартоломей между тем вытер бороду от крови и грязи и вопросительно посмотрел на брата:

– Мне начать или сам расскажешь?

Якоб пожал плечами. Потом присел на замшелую кучу дров и вынул трубку.

– Давай же, дерзай, – проворчал он. – Выкладывай. Может, успокоишься наконец.

Бартоломей тяжело вздохнул и тоже уселся на поленницу. Драка явно его утомила, у него дрожали руки.

– Я хочу рассказать тебе историю нашей семьи, – сказал он Магдалене. – Причем полностью, с самого начала. Скажи, что ты знаешь о своем прадедушке?

Магдалена удивилась:

– Прадедушке? Он… его звали Йоргом Абрилем. Он был палачом, как и все в нашем роду.

– Он был не просто палачом, – поправил ее Бартоломей. – Он был лучшим палачом во всей Германии и самым известным. Где бы ни нуждались в его услугах, туда он и ехал вместе с семьей. У него была повозка, лошади, челядь, а за его репутацией никто и не угнался бы. Это он колесовал и посадил на кол злополучное семейство Паппенхайм в Мюнхене. А в Шонгау и Верденфельсе в тысяча пятьсот девяностом году обезглавил и сжег свыше сотни женщин, обвиненных в колдовстве. Поговаривали, будто Йорг Абриль уже издали мог распознать ведьму, он чуял их. Ну, возможно, так оно и было… – Бартоломей усмехнулся и выдержал паузу, после чего добавил: – Все-таки он и сам был ведьмаком.

Магдалена взглянула на него с недоверием. Отец то и дело рассказывал и ей, и остальным о прославленном Йорге Абриле. Но то, что упомянул Бартоломей, было для нее внове.

– Мой прадед был… ведьмаком? – спросила она после некоторого замешательства. – Это как понимать?

– Доподлинно неизвестно, но его жена и твоя прабабка Евфросина, вероятно, торговала магическими зельями и амулетами. Кроме того, у Йорга Абриля имелось несколько колдовских книг. По слухам, в них собраны все заклинания, которые он пытками выведал у ведьм. Я сам еще ребенком видел эти книги. Переплеты из тончайшей кожи, отделанные серебром, просто загляденье. Они считались самыми ценными и правдивыми из всех колдовских книг, когда-либо существовавших.

– Где же эти книги теперь? – спросила Магдалена.

Бартоломей сокрушенно развел руками. Взгляд у него был мрачный.

– К сожалению, нет. Твой папочка сжег их, после того как бросил нас. И только много лет спустя рассказал мне об этом.

– Потому что они от дьявола! – бросил Якоб. Все это время он молча слушал, но теперь не сдержался. – Написаны кровью сотен ни в чем не повинных женщин. Меня тошнило от них!

– Это было наше наследие! – крикнул в ответ Бартоломей. – Пусть ты был старшим, ты не имел на это права! – Он снова повернулся к Магдалене: – На плечи твоего отца легла тогда большая ответственность, но он ушел от нее. Наш отец Йоханнес был хорошим палачом, пока не запил… – Взгляд его устремился куда-то в пустоту. – Многие палачи приходят к этому, когда их преследуют сновидения. Некоторые даже сходят с ума. Вот и отец не выдержал. В итоге…

– Он был неудачник и пьяница, – перебил его Якоб. – Когда ты поймешь наконец, Бартоломей? Он избивал маму и нас, детей. Да, когда-то я тоже любил и почитал его, но потом увидел его истинное лицо. Я не хотел становиться таким, как он! Никогда!

Младший Куизль мрачно кивнул.

– И поэтому ты просто поджал хвост и сбежал. Не преминув при этом сжечь колдовские книги, наше наследие. А нас ты просто бросил в беде. Мне было двенадцать, Лизель едва исполнилось три. Когда ты ушел, у матери была тяжелая лихорадка. Помнишь? Она так и не оправилась после болезни. Но в конце концов ее убило горе, а не болезнь! О чем ты только думал тогда? – спросил он.

И снова, но теперь совсем тихо:

– Господи, о чем же ты только думал, Якоб?

Магдалена молча взглянула на отца. Тот избегал ее взгляда и смотрел себе под ноги. Она знала, что отец еще в юности отказался от семейного ремесла и отправился на войну. Но о том, что стало с его братьями и сестрами, он никогда не рассказывал. О тете Элизабет было известно лишь то, что после смерти родителей она росла сначала у знахарки, а потом у Якоба, когда тот вернулся. А потом и она уехала с каким-то цирюльником в Регенсбург. О Бартоломее Магдалена впервые услышала лишь несколько лет назад. Отец выстроил неприступную стену молчания вокруг своей семьи и ее прошлого.

Теперь Магдалена узнала почему.

Бартоломей вдруг поднялся и задрал правую штанину. От лодыжки и выше тянулся старый белесый шрам.

– Посмотри на мою ногу, Якоб, – прошипел он. – Внимательно посмотри! Это твоих рук дело. Когда ты после смерти отца бросил меня на крыше, одного против тех кровожадных молодчиков, я прыгнул. Но не достал до следующего карниза, а камнем рухнул вниз. Переломанные кости, как рыбьи, торчали из ноги. Старый цирюльник, этот чахоточный коновал, покромсал ее и сделал только хуже. С тех пор я калека, Якоб. Из-за тебя!

– Отец, – начала Магдалена нерешительно. – Это… это правда? Прошу тебя, поговори со мной! Что произошло тогда?

Старший Куизль прокашлялся и, запинаясь, принялся рассказывать:

– Магдалена, твой дед был пьяницей, – начал он. – В последние два года с ним просто житья не было. Он бил нас, транжирил деньги, которых и так не хватало, и позорился во время казней. Люди ворчали и чернили единственного потомка прославленного Йорга Абриля, ужаснейшего из палачей. – Он скривил рот в насмешливой улыбке. – Палачей, конечно, мало кто любит, но они, по крайней мере, пользуются уважением. Твоего же деда никто не уважал. Когда он в третий раз устроил цирк на эшафоте, люди забили его камнями, как собаку. Мы с Бартоломеем были тогда помощниками – и еле ноги унесли…

– Проклятье, Якоб, из нас двоих ты был старшим! – перебил его Бартоломей. – Ты знал, как проходит казнь. Ты должен был помочь отцу! Но нет, ты просто стоял столбом. Мой любимый старший брат, образец для подражания, просто наложил в штаны от страха! И в довершение всего оставил меня на крыше, Бертхольдам на растерзание.

– У меня не было другого выхода. Когда же ты наконец поймешь?

Якоб запнулся, потом все же продолжил; слова теперь лились из него рекой.

– Да, я оставил тебя одного на крыше! Я ведь должен был предупредить остальных, маму и Лизель! Бертхольд-старший и его люди уже шли за ними. Обе едва успели спрятаться. И если бы судебный секретарь не…

Тут Бартоломей снова его перебил:

– Вот только через пару недель ты все же бросил нас, причем всех разом. Просто взял и ушел! – В голосе его слышалась горечь.

– Потому что мне все опротивело! Ты, отец, само это место! Я… я не хотел становиться таким, как отец или даже как дед. Да, я забрал и сжег колдовские книги, а потом просто ушел на войну. Подальше от вас, подальше от семьи и дурной славы, от которой никогда не отмыться. Черт, да мне и четырнадцати тогда не было!

– Ты бросил нас, – повторил Бартоломей дрожащим голосом. – Ты хоть представляешь, каково это – жить отродьем палача, которого к тому же забили камнями? Нам каждый день приходилось терпеть насмешки и придирки. Когда мама наконец умерла от горя, маленькую Элизабет приютила знахарка в Пайтинге. А я, еще малолетний, пошел скитаться по свету. То было тяжелое время, Якоб. И только здесь, в Бамберге, я занял наконец место палача. Я почти забыл тебя. – Он горестно рассмеялся. – И вот ты являешься в один прекрасный день, в самый разгар войны. Дослужился до фельдфебеля, крепкий осанистый парень, такой же заносчивый, как и прежде… Я помню, как ты поморщился, когда вошел в мою вонючую хижину.

– Это неправда, – пробормотал Якоб.

– Ты, видно, думал, что протянешь мне руку и все забудется, – продолжал Бартоломей, словно и не слышал брата. – Но не все так просто. Я все это время надеялся, что ты сохранил колдовские книги. Думал, ты забрал их и где-нибудь спрятал. Но потом я узнаю от тебя, что ты спалил их, как кучу листьев… Этого я тебе никогда не прощу. И этого тоже. – Он показал на свою покалеченную ногу. – Некоторые раны не заживают, Якоб. Никогда.

– И все-таки ты взял Георга в подмастерья, – тихо ответил старший Куизль. – Я благодарен тебе за это, Барт. Хоть ты и не простил меня.

– Знаешь, чего я никак не пойму? – произнес Бартоломей через некоторое время. Он опустил штанину и сел рядом с братом. – Почему ты все-таки стал потом палачом? Почему не остался на войне, а вернулся в Шонгау? Насколько я знаю, палач из Штайнгадена неплохо справлялся вместо тебя.

Якоб смотрел куда-то сквозь верхушки деревьев, словно искал там ответ.

– Я встретил женщину и полюбил ее, – ответил он наконец. – А война – это бесконечная кровавая дрянь. Не место для плаксивых младенцев. Я искал место, где мог бы остаться и кормить семью. – Он с грустью взглянул на брата. – А кроме как убивать, мы, Куизли, ничего и не умеем. В этом мы мастера. Уж если и приходится убивать людей, так пусть этим занимаются те, кто делает это лучше других, не причиняя при этом страданий. Вот что я усвоил на войне.

Он глубоко вздохнул. Теперь все было сказано. Казалось, сильнейшая буря наконец миновала.

– И что Георг, все знает? – спросил старший Куизль через какое-то время.

– Все, – Бартоломей кивнул. – Я рассказал ему еще в прошлом году. Его это здорово потрясло. – Он неожиданно улыбнулся. – Похоже, это у нас в крови, вечно приходится друг друга разочаровывать.

Над поляной воцарилось молчание, слышался лишь отдаленный голос кукушки. Магдалена тоже молчала. Отец, всегда большой и сильный, вдруг показался ей старым и очень ранимым. Он сидел на поленнице с погасшей трубкой во рту, серый и неподвижный, как древний памятник. Магдалена никогда еще не любила его так крепко, как в эту минуту.

– Ты… ты меня не разочаровал, отец, – сказала она тихо. – Наоборот. Но хорошо, что ты…

Тут из сарая, возле которого она стояла, послышалось глухое рычание. Магдалена вздрогнула.

– Господи, это еще что? – спросила она опасливо.

Отец устало улыбнулся:

– Это алан. Да не один, а сразу два. Любимцы твоего дяди… – Он вздохнул и принялся набивать трубку. – Боюсь, придется пока оставить наше семейное прошлое. Нужно еще много всего рассказать.

Через некоторое время Магдалена сидела на сырой поленнице между отцом и дядей и обдумывала все услышанное. При этом она осторожно оглядывалась на сарай, откуда временами доносилось рычание или когти царапали по дощатой стене.

– Что ж, теперь мы хотя бы знаем, что за чудовище растерзало оленя, которого Симон с мальчиками видели в лесу у ручья, – сказала наконец Магдалена. – Будем надеяться, что на людей этот монстр еще не нападал, – добавила она мрачно. – Но это явно не тот оборотень, которого мы разыскиваем.

Бартоломей вздохнул:

– Ума не приложу, почему Брут не возвращается. Здесь у него есть все, что нужно.

С тех пор как разговор зашел о его пропавшей собаке и оборотне, он немного успокоился. По всей видимости, братья заключили хоть и временное, но перемирие.

– Лично я по твоему любимцу как-то не особо скучаю, – с мрачным видом отозвался Якоб и, затянувшись, выпустил в небо тонкую струйку дыма. – Я тогда видел его лишь мельком, но мне и этого хватило. Он здоровый, как теленок.

– Крупнее. – Бартоломей усмехнулся: – Три алана за день съедают почти половину лошади… – Он вдруг запнулся и нахмурил лоб: – И вот еще что. Вам наверняка будет интересно знать. У этого Матео нашли несколько волчьих шкур, ведь так?

– А что с ними? – спросила Магдалена.

– Ну, у меня из сарая вчера целую кучу шкур украли. Все, что осталось в награду за последние несколько недель. Лошадиные и телячьи шкуры, оленьи рога, несколько собачьих шкур… Даже старая медвежья шкура, вся в дырах, и та пропала!

– Ха, так я и знал! – Якоб шлепнул себя по бедру. – Тот тип у скорняка! Сукин сын накупил волчьих шкур и разгуливал в них по городу. А когда почуял неладное, подбросил шкуры Матео.

– И раздобыл себе новые на живодерне, – закончила за него Магдалена и задумчиво кивнула: – Скорее всего, так оно и есть. Но почему он это делает и, главное, кто он – об этом мы не имеем ни малейшего понятия. – Она вздохнула: – И до тех пор, пока мы не укажем епископу на преступника, будут умирать другие. Не только Матео.

Женщина в двух словах рассказала о толпе возле реки и бедном торговце, который, наверное, уже захлебнулся.

– Боюсь, это только начало, – закончила она. – Будет как во времена тех преследований. Тогда ведь тоже казнили сотни людей, пока все не утихло. Палач трудился не покладая рук.

– Если вы думаете, будто я потираю эти самые руки в предвкушении, то сильно заблуждаетесь! – бросил Бартоломей сердито. – Я и сам знаю, что во время этих процессов страдают в основном невиновные. Для палача в этом нет никакого удовольствия, хоть и заработок хорош. – Он беспокойно вытер рот ладонью. – О предыдущем палаче рассказывают, будто он лишился рассудка. Чувство вины свело его с ума. Он скрылся в лесах, и больше его никто не видел. Я… я занял его место. Но уже после того, как все миновало… – Бартоломей в отчаянии взглянул на брата и Магдалену: – Я не хочу такого, поверьте мне! Повесить грабителя, вытянуть признание из воришки, колесовать поджигателя – да, это я могу. Но чтобы такую травлю… – Он запнулся. – Ну… возможно, мне придется. Якоб, ты лучше меня знаешь, что ждет палача, если он наложит в штаны. Его самого вздернут на ближайшем дереве.

Старший Куизль кивнул:

– Не исключено. Уж такое наше ремесло. Им лишь бы найти кого-нибудь, чтобы делал за них грязную работу.

– Тогда помоги нам найти настоящего преступника! – предложила Магдалена дяде. – Может, нам еще удастся остановить это безумие…

– И не мечтай! – Бартоломей горестно рассмеялся. – Уж если безумие началось, его не остановить. У них ведь уже есть один оборотень, этот Матео. Я вытяну из него жуткое признание, можешь не сомневаться. Викарий будет мучить его до тех пор, пока не увидит пред собою настоящего оборотня.

– Настоящий оборотень…

Якоб глубоко затянулся и выпустил в осеннее небо несколько дымных колечек. На лбу у него проступили глубокие морщины, как это бывало, когда он усиленно размышлял.

– Настоящий оборотень… Ну конечно, нам нужен настоящий оборотень, – бормотал палач из Шонгау.

Магдалена покосилась на него в недоумении:

– Как ты сказал?

Якоб выпустил еще одно колечко дыма, и рот его расплылся в широкой улыбке.

– Да, может, и получится, – сказал он скорее самому себе.

– Дьявол, что ты там еще выдумал? – вскинулся на него брат. – Ты и раньше этим всегда меня раздражал. Вечно строишь из себя загадочного умника! Как будто философским камнем испражнился…

Якоб улыбнулся.

– Может, философского камня и не будет, но жуткий монстр – вполне себе. Обещаю, смолой и серой нести будет так, будто сотня ведьм разом ветру напустили.

Магдалена вздохнула. Как и дядя, и Симон, она терпеть не могла, когда из отца каждое слово приходилось вытягивать.

– Ну, говори уже, – попросила она. – Что ты там задумал?

– Если мы хотим, чтобы это безумие прекратилось, нужно показать горожанам настоящего оборотня, – невозмутимо пояснил Якоб. – Тогда они будут довольны и охота, быть может, закончится.

– Настоящего оборотня? – Магдалена опешила. Она надеялась, что отец нашел какое-то решение, но он еще больше ее запутал. – Ну и кто же этот оборотень, скажи на милость? – спросила она недовольно.

– Матео.

– Матео? – Магдалена в ужасе встряхнула головой. – Ты в своем уме? Беднягу и так считают оборотнем! Барбара никогда к нам не вернется, если…

– Проклятье, дай сначала хоть объяснить все, наглая девка! – выругался Якоб. – Да, мы вытащим Матео из тюрьмы. Но устроим все так, будто бы он снова обратился в зверя. С грохотом, серой, смолой и всем прочим, что там еще полагается. Матео исчезнет, а в камере останется волк. Правда, дохлый. Оборотень изголодался в заключении и околел от фимиама и бесконечных молитв. Конец охоты. – Он ухмыльнулся и показал в сторону Алоизия, занятого мертвой тушей: – Твой помощник только вчера поймал в лесу несколько волков. Одного для нашего представления будет вполне достаточно. Лишь бы покрупнее был… – Якоб вопросительно посмотрел на брата и Магдалену: – Ну, что скажете?

В первую секунду дочь палача даже не нашлась что ответить, в таком она была изумлении. Затея была до того дерзкой и сумасшедшей, что хотелось отбросить ее, не раздумывая. Но потом она решила, что все не так уж и плохо.

Скорее всего, потому, что других вариантов у них не было.

– Может, и вправду получится, – пробормотала Магдалена – Рискованно, конечно, но попробовать стоит.

– Чепуха! – прошипел Бартоломей. – Люди ни за что на такое не поведутся! А если и поведутся, как вы собираетесь вытащить парня из тюрьмы?

– Ты нам поможешь, – ответил Якоб.

Бартоломей рассмеялся:

– Я помогу? Слишком у тебя все просто. Я не могу…

– У тебя есть ключи от камер или нет? – резко перебил его Якоб.

– Ну, ключи-то у меня от всех камер имеются. – Бартоломей пожал плечами: – Но ты забыл о стражниках. Тюрьма находится при Старом дворе, прямо возле ратуши. Там стражники на каждом шагу.

– Я знаю, когда можно будет все провернуть, – объявила Магдалена взволнованно. – Завтра вечером в замке Гейерсвёрт будет состязание между этими труппами. Симон говорил, что в этот же день приезжает его преосвященство вюрцбургский епископ со свитой. В замке каждый человек будет на счету. Возможно, что охрана в тюрьме будет не самая надежная.

Бартоломей отмахнулся:

– Там достаточно двух или трех солдат. Если от них избавиться, это вызовет недоверие. Сразу будет понятно, что Матео кто-то освободил. И первым заподозрят меня.

– Черт! – Магдалена стукнула кулаком по полену. – Бартоломей прав. Так у нас ничего не выйдет.

– Еще как выйдет. Если немного доработать наш план…

Якоб вытряхнул пепел из трубки и положил ее в карман разорванного сюртука. Потом задумался ненадолго и наконец удовлетворенно кивнул:

– Сначала оборотень попытается сбежать и сам нападет на стражу. И только потом испустит дух в схватке. Солдаты решат, что перед ними настоящий монстр. – Он усмехнулся: – Уж поверьте, безмозглые стражники еще правнукам будут об этом рассказывать.

– А что, если я откажусь помогать вам? – не унимался Бартоломей. – Что тогда?

Якоб пожал плечами:

– Тогда Цербер и Демиан проведут остаток дней в зверинце епископа, в окружении злобных обезьян и голодных медведей. Боюсь, кто-то должен рассказать о них страже.

– Это… шантаж! – вскинулся Бартоломей. – Ты шантажируешь собственного брата!

– Не шантажирую, а лишь настаиваю ради твоего же блага. Все-таки я твой старший брат и могу себе это позволить.

Палач поднялся и направился к дому.

– Пойдемте, подыщем с Алоизием волка покрупнее. Если понадобится, я и зубы ему начищу, чтобы выглядел пострашнее.

* * *

Себастьяна Харзее бил страшный озноб. Викарий лежал в кровати и проклинал дьявола и всех демонов ада, которые так не вовремя наслали на него эту болезнь. Вообще-то он отличался богатырским здоровьем, за всю жизнь болел раза два или три. И вот на тебе!

Лихорадка дала о себе знать еще несколько дней назад. С тех пор Харзее чувствовал усталость, его мутило и мучили головные боли, как будто в затылок вгоняли толстые иглы. Совершенно пропал аппетит. Правда, до сих пор болезнь удавалось сдерживать горячим отваром из липы и железной самодисциплиной. Но сегодня утром произошло нечто странное. Когда Себастьян собрался выпить свежего отвара, то испытал ужасное отвращение. Он заставил себя выпить варево, и его тут же вырвало. С тех пор отвращение при виде любой жидкости только росло. Конечно, предпочтительнее было бы пролежать весь день в постели. Но потом он узнал об умершей вдове Готцендёрфер и, обливаясь потом, отправился на заседание Совета, а после – комиссии по особым делам. В конце концов он едва добрался до своего жилища неподалеку от церкви Святого Мартина. И с той самой минуты лежал, сотрясаемый ознобом и выстукивая зубами.

Харзее сжал кулак и с такой силой ударил по изголовью кровати, что боль в руке хоть ненадолго заглушила головную боль. Как же не вовремя он заболел – это теперь, когда все складывалось как нельзя лучше. Он полжизни ждал этого оборотня! По Бамбергу бесчинствовал дьявол и сеял страх. Именно страх держал жителей города в узде. Наконец-то паства возвращалась к своему пастырю, и в нужде люди вновь обращались к Господу. С помощью этого оборотня Харзее закончил бы то, чего не удалось добиться сорок лет назад: превратить Бамберг в Царство Господне. И теперь эта проклятая болезнь приковала его к постели!

Мало того, завтра вечером в Бамберг заявится сам курфюрст в лице епископа Иоганна Филиппа фон Шёнборна. Вместе с епископом Ринеком они собираются смотреть на это идиотское состязание двух театральных трупп. Его глупейшее сиятельство затеял его в надежде произвести впечатление на могущественного соседа…

Харзее сердито встряхнул головой, и его накрыла новая волна боли. Пора наконец взять бразды правления в свои руки. Учитывая любовь епископа к своему зверинцу, обезьянам, медведям, павлинам и прочим бесполезным занятиям, не исключено, что скоро он переедет в одно из своих поместий и передаст управление соборному капитулу. А соборный капитул Харзее уже подчинил себе путем всевозможных интриг, и там ему доверяли. Наконец-то он, Себастьян Харзее, станет самым преданным служителем Господа, надеждой Бамберга. Могучим борцом против мирских пороков, особенно со стороны соседней епархии Вюрцбурга…

Харзее и тамошний епископ давно питали неприязнь друг к другу. В отличие от бамбергского князя-епископа, Иоганн Филипп фон Шёнборн решительно выступал против любых судов над ведьмами. С некоторых пор в Вюрцбурге были запрещены преследования ведьм. Харзее не сомневался, что Шёнборн сделает все, чтобы ограничить его влияние, добиться которого стоило немалых усилий. Намерение это вполне могло увенчаться успехом, если учитывать, что Шёнборн был не только епископом Вюрцбурга, но также епископом Вормса и архиепископом Майнца. И, будучи курфюрстом и другом кайзера, принадлежал к числу самых могущественных людей Германии…

Харзее стиснул зубы и застонал, сотрясаемый очередным приступом озноба. Нельзя допустить, чтобы этот неженка Шёнборн и епископ Ринек обсуждали историю с оборотнями без его участия. В худшем случае Шёнборн отговорит Ринека продолжать преследования. Весь его план окажется под угрозой, если в ближайшее время не встать на ноги! По крайней мере, ему удалось запретить эту гнусную свадьбу в Банкетном доме. Чтобы палач выплясывал среди порядочных горожан! Это противоречило божественному укладу и всем нормам морали. Давно пора направить этот город на путь истинный.

В дверь постучали, и в спальню вошел и низко поклонился напуганный слуга.

– Что еще? – недовольно спросил Харзее и вытер холодный пот со лба.

– Вы… вы велели позвать лейб-медика, ваше высокопреподобие, – ответил слуга, потупив взор. – Он как раз пришел.

– Ну так впусти этого еврейского шарлатана, иначе за что ему столько платят?

Слуга удалился, и Харзее облизнул пересохшие губы. Он долго не решался звать мастера Самуила. Будучи ярым приверженцем христианства, викарий терпеть не мог еврея, хотя его семья давно сменила веру. Кроме того, епископ Ринек беззаветно доверял доктору. С тех пор как Самуил взялся лечить любовницу епископа от французской болезни, его превосходительство все больше благоволил этому шарлатану. Харзее опасался, что доктор мог нашептать Ринеку дурных советов – все-таки он тоже выступал против преследований. И зачем его только допустили в эту комиссию!

И этот низкорослый ученый, которого Самуил привел на собрание, с самого начала ему не понравился. Кто он вообще такой? Может, мошенник? Что ж, Харзее наведет справки, как только выздоровеет. Возможно, потом этим знакомством удастся попортить репутацию и мастеру Самуилу…

В дверь снова постучали, и в спальню, небрежно поклонившись, вошел лекарь. В руках он держал большую кожаную сумку.

– Ваше преподобие, вы посылали за мной? – спросил Самуил и с беспокойством взглянул на викария. – Вы уже утром, на собрании, выглядели неважно. По-моему, у вас сильная лихорадка.

Харзее кивнул с явным нетерпением.

– Об этом я и без врача могу догадаться, – ответил он с трудом. – Я послал за вами, чтобы вы предприняли что-нибудь, и побыстрее. Можете вы это сделать?

– Все зависит от болезни. Лучше расскажите подробнее, как вы себя чувствуете?

Харзее с недовольным видом рассказал врачу об острых головных болях, тошноте и головокружении. Мастер Самуил молча слушал. Потом он раскрыл свою сумку, поделенную на десятки маленьких кармашков и отделов, порылся немного в содержимом и выудил длинную деревянную палочку.

– Господи, это еще что? – проворчал Харзее. – Поварешка?

– Это лопатка для рта, ваше преподобие. Я хотел бы взглянуть на ваше горло, для этого мне и нужен сей инструмент. Будьте любезны, откройте рот.

Викарий пожал плечами и позволил доктору делать свое дело. Мастер Самуил надавил ему на язык и влез своей лопаткой чуть не в самую глотку.

– И-р-р-бав-р-р-те м-ня… – с трудом проговорил Харзее.

– Что вы сказали? – Самуил вынул лопатку у него изо рта.

– Я говорю, избавьте меня от этих своих новомодных процедур, – прокряхтел викарий. – Лучше пустите кровь, как обычно. И скоро мне станет лучше.

Самуил нахмурился:

– В вашем состоянии это противопоказано. Вы и так слишком слабы. Кровопускание может убить вас.

– Убить? Ха! – Харзее встряхнул головой, и снова лоб пронзила острая боль. – Проклятье, это простая лихорадка, только и всего! Если уж не станете пускать мне кровь, то придумайте какой-нибудь другой способ, чтоб к завтрашнему вечеру поднять меня на ноги. Вы же сами знаете, что к нам приезжает епископ Вюрцбурга. Я должен быть там.

– Сожалею, ваше высокопреподобие, но епископу, вероятно, придется обойтись без вас, – невозмутимо возразил доктор. – Полный покой сейчас – все, что…

– Проклятье, я… я приказываю…

Харзее вскочил было с кровати, но голова чуть не разорвалась от боли. Он со стоном откинулся на подушку и не стал сопротивляться, когда Самуил расстегнул ему рубашку и приставил к груди странную трубку. С сосредоточенным выражением доктор приложил к ней ухо.

– Что… что вы там делаете? – прохрипел викарий. – Что это еще за чертовщина?

– Я придумал этот инструмент, чтобы проверять, как бьется сердце, – ответил через некоторое время доктор и убрал трубку. – У вас оно бьется слишком часто. Вам нельзя волноваться.

Самуил обеспокоенно коснулся груди Харзее и неожиданно насторожился.

– А это у вас что? – спросил он, показывая на маленькую, покрытую корочкой ранку на шее викария.

– А, это? Ничего особенного. – Харзее отмахнулся. В эту секунду ранка снова начала зудеть, и он как следует почесался. – Наверное, укусил кто-то. Никак не заживет, вот и все.

Самуил вынул из сумки очередной диковинный инструмент – толстую линзу на ручке – и принялся внимательно рассматривать рану.

– А кто именно укусил, не знаете? – спросил он.

– Понятия не имею. – Викарий недоверчиво покосился на линзу. – Должно быть, ночью… Может, крыса, черт бы ее побрал… Какая разница?

Доктор смерил его задумчивым взглядом.

– Вокруг ранки красный обод. Не нравится он мне. Вам следовало перевязать это место.

– Проклятье, если б мне понадобилось перевязать ранку, я пошел бы к цирюльнику, – проворчал Харзее. – А не стал бы звать для этого лейб-медика… Скажите лучше, что можно сделать от этой чертовой лихорадки и головных болей!

Самуил по-прежнему рассматривал ранку. Похоже, мысленно доктор пребывал где-то в другом месте. Наконец он поднялся.

– Скажу, чтобы вам сделали отвар из бузины и бенедикта. Он собьет лихорадку. А еще возьмите ивовой коры от головной боли. – Самуил достал небольшую бутылочку с бурой жидкостью. – Я всегда ношу с собой немного вытяжки. Можно прямо сейчас разбавить вином и принять пару ложечек…

Викарий отмахнулся:

– Поставьте на стол, я не хочу пока пить.

Самуил взглянул на него с тревогой:

– Но вам нужно много жидкости. Это важно.

– Я сказал… не хочу! – крикнул Харзее. – Меня мутит от одного лишь вида любой жидкости. Так что уберите эту дрянь с глаз долой!

Самуил пожал плечами и поставил бутылочку на стол. Потом снова повернулся к пациенту:

– Если вы действительно хотите поправиться, то могу лишь посоветовать пить побольше. Кроме того, в ближайшие несколько дней вам ни в коем случае нельзя вставать с постели. Вы тяжело больны, ваше высокопреподобие.

– Это уже моя забота. – Харзее немного успокоился и с усилием ухмыльнулся: – Кроме того, как я полагаю, епископ и вас пригласил на завтрашнюю аудиенцию и вечернее представление. Вы же с ним так хорошо ладите… – добавил он желчно.

Самуил кивнул:

– Все верно. Он пригласил и меня, и моего друга Симона Фронвизера. Это большая честь.

– Ну вот видите! Если со мной что-нибудь случится, рядом будут сразу два врача. Я там буду как у Христа за пазухой.

Самуил покорно вздохнул, после чего поднялся и закрыл сумку.

– Разумеется, я не могу вам приказывать, ваше высокопреподобие, – сказал он, пожимая плечами. – Поступайте, как сочтете правильным. Я просто подумал, что вам эти представления все равно не особенно интересны.

– Поверьте мне, в этот вечер играть будут не только на сцене, – сухо ответил викарий. – Политика – это тоже пьеса, и она не развивается по уготованному сценарию. И я ни в коем случае не хочу пропустить свой выход. – Он властно махнул рукой: – А теперь ступайте. Я жду своих лекарств. До тех пор в вас нет нужды, еврей.

При последнем слове мастер Самуил, похоже, вздрогнул. Он молча поклонился и ушел. Харзее подождал, пока закроется дверь, после чего простонал протяжно и громко. Эта головная боль убьет его.

Он рассеянно почесывал ранку на шее, пока не почувствовал на пальцах кровь.

По крайней мере, зуд отвлекал его от лихорадки.

* * *

– Сбежавшая… собака?

Симон вытаращил на Магдалену глаза. День уже клонился к вечеру, но его жена только сейчас вернулась с отцом и дядей. Георг был уже дома и составил цирюльнику компанию. От него же Симон узнал о том, что случилось у реки. В конце концов Георгу удалось оповестить стражников в ратуше, и незадачливого торговца спасли в последний момент. Сейчас он дожидался своей дальнейшей участи в городской тюрьме.

Поначалу Симон собирался рассказать остальным о странной встрече с Иеронимом Хаузером. Но то, что рассказала сейчас Магдалена, звучало до того неправдоподобно, что о собственных приключениях цирюльник решил пока умолчать.

– Я так и подумал, что Бартоломей не имеет никакого отношения к снотворному, – сказал он и с пониманием посмотрел на дядю, сидевшего, скрестив руки, за дальним концом стола. – Что ж, теперь мы хотя бы знаем, кто растерзал оленя, которого мы видели по дороге сюда. И почему некоторые утверждают, будто видели чудовище? – Он покачал головой: – Значит, это всего лишь собака…

Магдалена мрачно улыбнулась.

– Поверь мне, это не всего лишь собака. Это скорее… – начала она, но отец нетерпеливо ее перебил.

– Это настоящий монстр, – проворчал он. – Размером с теленка и с длиннющими зубами. Пусть это и не оборотень, но с чудовищем у него много общего.

– Вы не знаете Брута, – возразил Бартоломей. – Я растил его с самого рождения. Он не сделает ничего плохого, просто играется…

– Перестань, черт бы тебя побрал! – Якоб ударил кулаком по столу и одарил брата свирепым взглядом. – На счету твоего милого Брута, возможно, несколько человек, Барт! Не будь у нас столько проблем, я бы тут же сообщил о тебе страже.

– Ха, сдал бы собственного брата? – проворчал Бартоломей. – Это на тебя похоже!

– При чем здесь это, дурья твоя башка! Нужно защитить людей от этого монстра, вот о чем речь! А теперь лучше помолчи, пока я чего другого с тобой не сделал…

Симон с грустью смотрел на братьев. Поначалу казалось, что они стали чуть лучше понимать друг друга. Магдалена намекнула, что между ними произошел разговор, во время которого они затронули и события давно минувших лет. Но, по всей видимости, вражда коренилась слишком глубоко.

– Вы сказали, что у вас есть план, как помочь Матео, а вместе с ним и Барбаре, – напомнил Симон тестю, чтобы оставить щекотливую тему. – Так что же вы предлагаете?

– Ха, какой же это план? Это самоубийство! – проворчал Бартоломей.

Потом он все же замолчал и с недовольным видом откинулся на спинку, словно его это все не касалось.

Якоб прокашлялся и, не вдаваясь в подробности, стал рассказывать о своей затее. Симон с Георгом молча слушали, причем у цирюльника то и дело мороз пробегал по коже.

– Мы… разыграем народ и покажем настоящего оборотня? – Симон недоверчиво покачал головой. – Вы и вправду считаете, что это сработает?

– Нет, конечно, это не сработает, – вскинулся Якоб. – Потому что вы все хвосты поджали. Черт, вот я как-то на войне…

– Только не начинай о войне, – перебила его Магдалена и примирительным тоном обратилась к остальным: – Я понимаю, на первый взгляд это похоже на сумасшествие. Но именно поэтому и может сработать. Но лишь в том случае, если мы объединим усилия.

Симон нахмурился:

– Меня в этот вечер пригласил к себе епископ. И этот Себастьян Харзее очень мнительный тип, постоянно смотрит на меня с недоверием. Если я…

– Не бойся, трусишка, для тебя у меня есть другое задание, – перебил его Куизль. – Такое, при котором ты уж точно не запутаешься в ногах и не запачкаешь свой дорогой наряд. Вы же с этим еврейским шарлатаном приятели? Нам нужны от него кое-какие ингредиенты, которых у Барта в доме нет. А именно – мак, мандрагора, белена и болиголов.

Симон опешил:

– Белена и болиголов? Так это же…

– Ингредиенты для снотворного. Правильно, – Куизль кивнул. – Если оборотень может, то и у нас получится. Таким образом мы избавимся от стражников. Правда, средство не то чтобы надежное, их скорее одурманит, и то ненадолго. Все, что с ними произойдет, покажется им сном. – Палач лукаво ухмыльнулся: – А мы постараемся сделать так, чтобы сон превратился в кошмар. Георг, – он повернулся к сыну, – сходишь чуть позже к скорняку и раздобудешь дешевых шкур и кож.

– Шкуры и кожи, будет сделано. – Георг нерешительно кивнул. – Но почему…

– Вы еще не поняли? – Магдалена нетерпеливо посмотрела на брата с Симоном. – Отец с дядей Бартоломеем переоденутся в чудовищ, чтобы стражники подумали, будто на них напал настоящий оборотень. Потом среди них останется убитый волк. Они решат, что это тот самый оборотень, который на них бросился!

– И где же этот волк? – спросил Симон.

Его жена показала на дверь:

– Там, в сарае. Здоровый такой, совсем недавно угодил к Алоизию в капкан. Он уже околел, но стражники в возбуждении на это даже внимания не обратят. – Она подмигнула дяде: – Ведь перед этим на них нападет страшный оборотень.

– Минуточку! – Бартоломей грозно перегнулся через стол. – Ключ от камеры я вам, может, и дам. Но не ждите, что я стану закутываться в вонючие шкуры!

– Подумай о своих питомцах, – пригрозил ему Якоб. – Ты ведь хочешь, чтобы они остались с тобой? Тогда помоги нам. Все просто.

– Да перестань ты!

Магдалена сердито взглянула на отца. Потом примирительным тоном обратилась к Бартоломею:

– Ты делаешь это ради Барбары. Все-таки она твоя племянница. К тому же ты сам говорил, что не хочешь этих преследований. Если мы покажем людям убитого оборотня, то нам, возможно, удастся остановить это безумие. Катарина наверняка сказала бы то же самое.

– Только Катарину в это не впутывайте! Довольно и того, что вы меня втянули… – Бартоломей прикусил губу. Казалось, его обуревали сомнения. – Ладно, – сказал он наконец. – Согласен. Но если что-то пойдет не так…

– Тебя с нами не было, – перебил его Якоб. – Я тебя понял.

Он повернулся к Симону:

– Как думаешь, можно у твоего приятеля выпросить еще кое-какие ингредиенты?

Фронвизер склонил голову набок:

– Смотря какие. Что вам нужно?

– Сера, древесный уголь и селитра.

Якоб снова ухмыльнулся. Несмотря на его возраст, Симон видел в нем мальчишку, задумавшего какую-то особенную выходку.

– По отдельности все они используются в качестве снадобий, – с нескрываемым удовольствием пояснил он. – Но если их смешать, получится самая жуткая субстанция, когда-либо придуманная человеком. Порох. Мы же хотим устроить нашему оборотню такой побег, о котором будет говорить весь город? – Он хлопнул в ладоши. – Чтобы ничего не удалось утаить. К тому же сера так воняет… все решат, будто зверюга явилась прямиком из ада. Матео будет свободен, и никто не заподозрит моего брата в том, что он открыл дверь в камеру.

Магдалена кивнула.

– Значит, каждый знает свои обязанности. Симон сегодня же раздобудет у мастера Самуила необходимые ингредиенты. Георг идет к скорняку за шкурами. И завтра ночью отец, дядя и я проберемся в тюрьму при Старом дворе.

Фронвизер растерянно взглянул на жену:

– Э, ты? Почему ты? Я-то думал…

– Я поначалу тоже был не в восторге, – вмешался Куизль. – Но Магдалена убедила меня, что сумеет отвлечь кого-нибудь из стражников. Мы же не знаем, сколько их там. С двумя или тремя мы с Бартоломеем справимся. Но если их окажется больше, могут возникнуть трудности.

– Черт, если что-то пойдет не так, вас повесят как еретиков и приспешников дьявола! – вскинулся Симон. – Это вы понимаете?

– Полагаю, сначала нас колесуют и выпотрошат, – задумчиво проговорил старший Куизль. – Во всяком случае, так раньше поступали в Шонгау. Как считаешь, Бартоломей?

Тот кивнул.

– А могут сварить в кипящем масле, как обычно поступают с колдунами и фальшивомонетчиками… Правда, для этого потребуется умелый палач, а разыскать его не так уж просто. Может, пригласят из Нюрнберга?

– Хватит уже! – простонал Симон. – Это… это же ужасно. – Он посмотрел на жену: – Магдалена, я запрещаю тебе участвовать в этом безумии!

Но та лишь отмахнулась:

– Ладно тебе, Симон. Мы и не в таких передрягах бывали. И не забывай, что большинство стражников, скорее всего, отправят в замок. Ничего не случится.

Цирюльник закрыл глаза и потер виски. И чего он женился на такой упрямой, своенравной женщине?

Остается только надеяться, что дети пошли в меня. Хотя насчет Пауля приходится сомневаться.

Симон вздрогнул. В суматохе он совершенно забыл спросить про детей.

– А где Петер и Пауль? – спросил он, нахмурив лоб. – Явно не у Катарины. Она в себя все никак не придет.

Магдалена взяла его за руку:

– Не беспокойся. Они в надежных руках. Старый управляющий в трактире «У лешего» присматривает за ними и развлекает всякими историями. Я заглянула к ним по пути, у них все хорошо. И я подумала, что лучше нам поговорить в тишине. – Она улыбнулась младшему брату: – Но Георг, когда вернется от скорняка, посидит с любимыми племянниками. Так ведь?

Георг скрестил руки на широкой груди и выпятил подбородок:

– Так мы не договаривались! Магдалена, значит, отправится с отцом и дядей выручать Матео, а я в это время буду укачивать детей и петь колыбельные? Это несправедливо.

– Проклятье, Георг, тебе всего пятнадцать! – прорычал Куизль. – Довольно и того, что Магдалена в этом участвует. Ты останешься дома, и это не обсуждается.

Георг хотел возразить, но под строгим взглядом отца промолчал. Лишь через некоторое время Бартоломей нарушил молчание.

– Я вот еще что забыл сказать, – начал он осторожно. – Днем, перед тем как отправиться в лес, я ходил к реке. Заглянул к старьевщику Ансвину, поговорить насчет городского рва. Ансвин ведь следит и за тем, чтобы Регниц был относительно чистым. Вот я и решил, что он поможет нам вычистить ров.

– Ну и что? – спросил Якоб нетерпеливо.

– Ну, Ансвин сегодня утром выловил из воды еще один труп. Я только мельком взглянул на него. Выглядит скверно, но, по-моему, это Тадеуш Васольд. Помните, пропавший советник…

– Проклятье! – Якоб вскочил. – А раньше ты не мог сказать? Непременно нужно осмотреть труп! Каждая жертва что-нибудь рассказывает о своем убийце. Сейчас уж Ансвин наверняка отвез тело к страже.

Бартоломей пожал плечами:

– Не обязательно. Иногда он держит трупы у себя. Особенно если они в таком скверном состоянии, как Васольд. Потом приходят стражники и на месте осматривают тело, прежде чем похоронить.

– Тогда давай поскорее заглянем к Ансвину, пока не стемнело. – Старший Куизль уже стоял в дверях. – Не уверен, что нам удастся, как в прошлый раз, взглянуть на труп, когда он окажется у стражи… – Он потер свой большой нос. – А я нутром чую, что этому Васольду еще есть что нам порассказать.

С этими словами палач вышел на улицу.

* * *

Чуть позже Симон с Магдаленой остались одни за столом. Бартоломей ушел вслед за Якобом к реке, а Георг, поворчав немного, отправился к скорняку. На обратном пути он заберет детей из трактира. Симон отметил, что впервые за долгое время они с Магдаленой остались наедине – без шумливых и капризных детей и без ворчливого тестя, который вечно указывал всем, что делать.

В печи потрескивали поленья, распространяя по комнате аромат смолы, и Фронвизер вдруг понял, до чего он голоден. После скудного завтрака перед собранием поесть ему сегодня так и не довелось. Симон подошел к очагу, отрезал немного от подвешенного там окорока и разложил мясо с хлебом на две тарелки. Одну он пододвинул Магдалене, и та жадно принялась за пищу.

Некоторое время они молча ели, и Симон собирался с мыслями. Им столько всего предстояло обсудить, что он не знал даже, с чего начать! Магдалена стояла на своем и хотела дождаться свадьбы, отложенной на неопределенное время. Хотя возможно, что теперь все пойдет куда быстрее, чем ожидалось. Если Матео окажется на свободе, у Барбары не останется причин прятаться от отца. Быть может, скоро они смогут уехать домой.

А может, нас четвертуют и сварят в масле, как колдунов и заклинателей…

У него сразу пропал аппетит. Симон налил себе и Магдалене по кружке разбавленного вина и взял жену за руку.

– Ты точно уверена в том, что делаешь? – спросил он с тревогой. – Если завтра ночью что-то пойдет не так…

– Все пойдет как надо, – резко ответила Магдалена и высвободила руку. – К тому же семья должна держаться вместе. Как бы ни было тяжело. Придется тебе это усвоить, если хочешь стать настоящим Куизлем. – Она тонко улыбнулась. – Отец с дядей вместе вытащат этого парня из тюрьмы – вот что меня особенно радует. Может, хоть это положит конец их вражде.

– Ты до этого уже намекала несколько раз, – сказал Симон. – Значит, ты узнала наконец, что произошло тогда между ними?

Магдалена кивнула с мрачным видом:

– О да, узнала. Может, теперь я знаю даже больше, чем хотелось бы.

Она, запинаясь, рассказала Симону о смерти своего пьяного деда и неожиданном бегстве отца из Шонгау.

– И он просто взял и оставил Бартоломея и маленькую Элизабет? – Цирюльник нахмурился: – О чем он только думал?

– Черт возьми, Симон, он был тогда мальчишкой! И не хотел становиться палачом. Я его прекрасно понимаю. – По лицу Магдалены пролегла тень. – И вообще у меня такое впечатление, будто дядя совсем не из-за этого таит обиду. Это… касается нашей семьи, наследия моего прадеда.

– Какого наследия? – удивился Симон. – Я об этом ничего не знаю.

Но Магдалена лишь покачала головой:

– Может, расскажу как-нибудь в другой раз. Это… семейное дело. – Она запнулась, потом решительно кивнула. – Сейчас лишь бы это безумие поскорее осталось в прошлом. – Она с любопытством взглянула на мужа: – Ты ведь еще не рассказал мне, что было на сегодняшнем собрании.

Симон вздохнул и пожал плечами:

– Да, кроме того, что викарий подхватил какую-то лихорадку, и рассказывать-то нечего. За любые сведения, которые помогут изловить оборотня, назначена награда. Сама можешь представить, сколько оборотней теперь объявится в Бамберге…

Он глотнул разбавленного вина и ненадолго задумался.

– Правда, потом я заметил кое-что странное. Это связано с отцом Катарины, поэтому я не хотел говорить в присутствии Бартоломея. Может, еще отказался бы нам помогать…

Симон тихим голосом рассказал Магдалене о своем визите к Хаузеру, об их разговоре и странном поведении секретаря.

– Он отправился прямиком к Старому двору, – закончил он. – А оттуда, скорее всего, в епископский архив.

– В епископский архив? – изумилась Магдалена. – Что ему там понадобилось?

– Ну, к нашему делу это, может, не имеет никакого отношения. А может, и наоборот. Кто знает, вдруг там есть какие-нибудь записи и Хаузер решил их проверить?

– Хочешь сказать, мы могли бы выяснить, что это? – спросила женщина.

Фронвизер горестно рассмеялся.

– Боюсь, это будет не так просто. Если архив тех размеров, каким я его представляю, то там хранятся тысячи документов. Это все равно что искать иголку в стоге сена… – Он покачал головой: – Разве что Иероним сам все расскажет, а он вряд ли станет это делать.

Цирюльник со вздохом отодвинул кружку и встал из-за стола.

– Мне пора. Загляну к Самуилу и попрошу все необходимое для вашего представления. – Он серьезно посмотрел на Магдалену. – А потом не помешает помолиться, чтобы эта авантюра всех нас не погубила.

* * *

– Да подожди ты, дьявол тебя забери!

Якоб услышал за спиной громкий голос брата и характерный шорох, с которым Бартоломей подволакивал покалеченную ногу.

Старший Куизль остановился и обернулся.

– Решил все-таки пойти со мной? – спросил он грубым голосом.

– Ты… ты же совсем не знаешь Ансвина, – просипел Бартоломей, догнав брата. – Если явишься к нему без меня, ни черта он тебе не скажет.

– Уж я-то развязал бы ему язык, – проворчал Якоб и двинулся дальше по тесным переулкам, по большей части уже лежавшим в тени.

Несмотря на свой грубый ответ, в глубине души палач был рад, что младший брат пошел с ним. Не только потому, что вместе с ним у него было больше шансов разговорить старьевщика. Его собственное признание в лесу что-то в нем пробудило. Мальчишками они много играли с Бартоломеем, учились рубить головы на подвешенных свеклах, бегали по лесу с деревянными мечами и наблюдали, как отец полировал меч точильным камнем и кожаной лентой. Якоб никогда не любил младшего брата, для этого они были слишком разными. И все-таки что-то их связывало. Даже теперь, по прошествии стольких лет. Их ссора в лесу в очередной раз показала Якобу, что от семьи никуда не сбежишь.

Они всегда с тобой, куда бы ты ни ушел…

С тех пор он лишь раз навестил Бартоломея в Бамберге. Это случилось еще во время войны, Якоб был тогда фельдфебелем под началом генерала Тилли. Он совершенно случайно узнал, что палачом в Бамберге был некий Бартоломей Куизль. А так как обоз проходил тогда недалеко от города, Якоб решил удостовериться, действительно ли этот самый Бартоломей его брат. Разговор у них в тот день получился напряженный и недолгий, так как Якоб надеялся, что ему простят его побег. Но прощения он так и не получил. И почувствовал, что младший брат от него отдалился.

Но это было не единственной причиной, почему они расстались тогда в разладе. В большей степени это было связано с их дедом, Йоргом Абрилем, самым известным и грозным палачом в Священной Римской империи.

Якоб сказал Бартоломею, что, перед тем как уйти, уничтожил колдовские книги Абриля. При этом он и не думал, какое значение имели эти книги для его брата. Бартоломей с ужасом и отвращением выслушал новость о том, что Якоб просто взял и сжег самое ценное, что было в их семье.

Что он в действительности сделал с книгами, Бартоломей никогда не узнает. Потому что Якоб поклялся навсегда сохранить это в тайне.

Бартоломей никогда не простил брату этого поступка. А Якоб с тех пор с презрением смотрел на своего младшего. Работа палача приносила ему неплохие деньги, но он совершенно не смыслил в медицине. Вместо же этого искал утешения в древних, написанных кровью сотен женщин гримуарах.

Их пути разошлись. Но потом Якоб сам стал палачом и вынужден был отправить своего сына Георга в ученики к Бартоломею. И он уже сам не знал, когда поступил правильно, а в чем ошибся.

– Когда придем к Ансвину, говорить буду я, – сказал Бартоломей и прервал мрачные мысли Якоба. – Он немного странный, что неудивительно с его-то работой.

– Он же старьевщик, – возразил Якоб, шагая по оживленной улице. – Что в этом странного?

– Ну, чтоб ты знал, Ансвин не только старье собирает. Река приносит кучу всякой дряни, и он вылавливает ее. У мельниц и в заводях много всего набирается, и все бы так и осталось на дне. – По лицу Бартоломея пробежала тень. – Каждый год ему попадается с десяток трупов. Несчастные, что упали в воду, самоубийцы или жертвы ограблений… Стража постоянно бывает у Ансвина. Так что он не только старье собирает, он еще и на трупах неплохо зарабатывает.

Якоб хмуро взглянул на брата:

– Это как же?

Бартоломей остановился и показал на реку, что темной зловонной лентой змеилась между сараями и рыночными лотками. За ней вздымались Домберг и остальные холмы.

– Родственники зачастую отчаянно разыскивают труп, чтобы похоронить как подобает, – пояснил он. – Ансвин – их последняя надежда. За каждого покойника он просит по три гульдена. С богатых, соответственно, берет больше. Он справедлив, в том числе и к своим трупам.

Между тем они подошли к правому рукаву Регница, служившему границей между старой и новой частями города. По правую руку, недалеко отсюда, располагалась ратуша, а слева в лучах заходящего солнца тянулись причалы и пристани, возле которых покачивались привязанные лодки. Якоб вспомнил, как они с Бартоломеем почти неделю назад оставляли здесь тележку, прежде чем отправиться в ратушу. Возле причала лежали две перевернутые лодки, у одной из которых стоял неряшливый на вид мужчина с растрепанными огненно-рыжими волосами и заделывал щели пахучей смолой.

– Здравствуй, Ансвин! – окликнул его Бартоломей. – Это снова я.

Старьевщик поднял голову, и Якоб заметил, что он слеп на один глаз; на месте другого чернел рубцеватый струп. Здоровым глазом Ансвин недоверчиво смотрел на гостей.

– Кто это там с тобой? – спросил он мнительно. – Я его здесь еще не встречал.

– Это мой брат из Шонгау. Приехал ко мне на свадьбу.

Ансвин ухмыльнулся:

– На свадьбу, которая, может, и не состоится, если верить слухам… Жаль, а то я уже выловил из реки кое-какую одежонку…

– Чтоб на празднике от тебя несло, как от сома? – Бартоломей рассмеялся. – Может, оно и к лучшему, что мы отпразднуем в узком кругу… – Тут он снова подобрался. – Но я не болтать с тобой пришел. Мы насчет трупа, который ты выловил сегодня утром. Он еще здесь?

– Советник-то? – Ансвин кивнул: – Конечно. Куда он сбежит!

Теперь, оказавшись совсем рядом, Куизль уловил знакомый сладковатый запах, исходивший от старьевщика. Не такой сильный, но перебивающий все остальные запахи.

Это был запах разлагающегося трупа.

– Я уж давно сообщил стражникам, но заглянуть так никто и не удосужился, – продолжал Ансвин. – У них, как говорят, дел по горло. Особенно у капитана Лебрехта, вид у него в последнее время совсем затравленный. Хотел бы я знать, что с ним творится. Ну да ладно… – Он фыркнул: – Сегодня утром толпа горожан пыталась утопить какого-то беднягу в порту, и стражники теперь всюду ищут следы этого проклятого оборотня. – Старьевщик понизил голос и осторожно огляделся. – Город просто как один пчелиный улей. Если так и дальше пойдет, то я куда больше трупов из реки выловлю.

– Можно мы еще разок взглянем на покойника? – спросил Бартоломей.

– Да, конечно. – Ансвин поставил ведро со смолой и пошел к берегу. – Только свежее он с тех пор не стал. Если в ближайшее время никто за ним не придет, он там вообще развалится.

Братья последовали за ним на причал. Доски были старые и гнилые, а сбоку находилось нечто вроде купели, составленной из необструганного бруса. На воде что-то покачивалось, и Якоб поначалу принял это за кучу тряпья. Но, присмотревшись, понял, что это труп, плавающий спиной кверху. На нем был разбухший черный плащ, который слабо колыхался в воде.

– Я держу в купели угрей, а когда придется, и утопленников, – пояснил Ансвин. – И то и другое дольше сохраняется в холодной воде. А чего вам так сдался этот труп?

– Это долгая история, Ансвин… Расскажу как-нибудь в другой раз. – Бартоломей подмигнул ему: – Кто знает, может, и за хорошим паштетом на моей свадьбе, если она, конечно, состоится.

– Ммм, паштет, вкуснятина… Особенно люблю, когда в него добавляют бруснику.

Старьевщик облизнулся. Вид утопленника и мерзкий запах, который исходил от него, несмотря на прохладную воду, похоже, нисколько его не смущали. Якоб с любопытством наблюдал, как Ансвин спустился по скользкой лестнице к купели и потянул покойника за плащ, пока тело не перевернулось на спину. На палача уставились холодные, как у мертвой рыбы, глаза.

Куизль вздрогнул. Человеку перед ним было лет семьдесят; седые волосы, словно водоросли, колыхались в воде, кожа была белая и отечная. Брюки, камзол и рубашка висели на нем лохмотьями, правая рука отсутствовала, рыбы и раки уже потрудились над телом. Но не это все привело палача в ужас.

Все тело испещряли следы пыток.

Якоб вспомнил женскую ногу, которую осматривал в казарме. На ней тоже были следы пыток. Бартоломей, стоявший рядом на причале, видимо, тоже заметил раны. Он с шумом втянул воздух сквозь зубы.

– Господи, да его пытали по всем правилам, – сказал он с отвращением, но при этом одобрительно покивал. – Вырванные ногти, следы щипцов, ожоги на ногах, рука, скорее всего, вывернута… Тот, кто это сделал, знает толк в пытках. Интересно, он ему руку еще живьем отрубил?

Ансвин тихо рассмеялся.

– Должен признаться, я поначалу решил, что это твоих рук дело, – сказал он Бартоломею. – Уж больно похоже на работу палача. А кроме тебя, я других палачей не знаю.

– Работа палача, все верно…

Это были первые слова, произнесенные Якобом. Он осторожно расстегнул на утопленнике изорванную рубашку, стараясь при этом не обращать внимания на приторный запах.

– Трудно сказать, как долго он пробыл в воде, – задумчиво пробормотал палач из Шонгау. – Но, судя по разложению, времени прошло не так уж много. Однозначных причин смерти не видно. Наверное, он просто скончался от последствий пыток.

Якоб принялся осторожно стягивать с убитого плащ. Рубашка под ним висела лохмотьями.

– Посмотри на это, – сказал вдруг Бартоломей и показал на труп. – Полосы на спине. Наверняка от плети. В народе это называют бамбергской пыткой, потому что применяется она в основном здесь. – Он пожал плечами. – Сам-то я лучше подвешу парня за руки, привяжу к ногам камни и подтяну повыше. Старая школа.

– Значит, наш оборотень знает свое дело, – тихо проговорил Якоб. – Интересно, где он научился?

– Ну, ему было на ком упражняться, – ответил Бартоломей. – Если все пропавшие и убитые и впрямь на его счету, то это седьмая его жертва. А сколько их еще будет?

Якоб оторвал взгляд от изуродованного тела и повернулся к Ансвину.

– Где же ты его нашел? – спросил он.

Старьевщик почесал переносицу.

– Он застрял в лопастях бумажной мельницы. – Он показал рукой на север. – Знаете, наверное, мельница в правой протоке Регница, недалеко от Санкт-Гангольфа, за городом.

– А я-то думал, его принесло по левому рукаву, – проговорил Бартоломей.

– Нет, вовсе нет. Я и сам удивился, потому что трупы в основном по левому рукаву приносит. Там куда больше мельниц, где они могут застрять.

– Хм. – Якоб наморщил лоб: – Значит, убийца избавился от тела за пределами города, где-то в правой протоке… Почему он это сделал? Ведь слуга говорил, что оборотень напал на Тадеуша Васольда в городе. Так мне рассказывал Симон. Значит, этот монстр уволок его из Бамберга. Зачем?.. – Он снова обратился к старьевщику: – А других конечностей ты в воде не находил?

Ансвин помотал головой.

– Только ногу и руку. Вторая нога лежала в куче грязи недалеко от реки. Дети нашли ее, когда играли.

– Если она лежала недалеко от реки, то ее тоже могло принести течением. А какая-нибудь собака вытащила ее на берег. – Палач задумчиво поскрипел зубами. – А где ты нашел руку и ногу?

Ансвин снова показал на север, в сторону правого рукава Регница.

– Их прибило к опорам моста. Там посреди реки есть несколько мелей и островков и постоянно что-нибудь застревает. Я сразу же доложил стражникам. – Он со скучающим видом поковырял в зубах. – Там уже и смотреть не на что было, звери все обгрызли. Наверное, волки или еще кто оторвали руки уже после смерти.

Якоб легонько толкнул тело, так что оно стало медленно поворачиваться вокруг своей оси. Потом поднялся по лесенке обратно на причал.

– Сначала несколько конечностей, а теперь и тело целиком, – сказал он, поднявшись. – И всё, так или иначе, выловили в правой протоке… Должно быть, кто-то сбрасывал туда, а рыбы или какие-нибудь хищники делали свое дело. – Куизль задумчиво покивал. – Я и сам вылавливал в Лехе самоубийц. Если они застревали в плотинах или их находили звери, могло статься так, что несчастных только по частям и находили. Ничего сверхъестественного в этом нет.

– Ты забыл про руку нашего советника. – Бартоломей снова показал на труп. – Говорят, ее нашли перед дверью покойной вдовы Готцендёрфер. Она туда явно не из воды попала. И еще одну руку вы видели в лесу по пути сюда, разве нет?

– Она лежала на берегу небольшого ручья. Тут, насколько я понял, вся местность пронизана ручьями и речками. Возможно, что руку выбросили где-нибудь в другом месте и ее принесло туда течением. Что касается руки Васольда перед домом вдовы… – Якоб сплюнул в мутную воду. – По мне, так кто-то намеренно оставил ее там, чтобы посеять в городе панику. И ему это вполне удалось.

Бартоломей нахмурился:

– Но кто это сделал? И зачем? – Он пнул по гнилому столбику причала. – Проклятье, это все больше походит на ту охоту за ведьмами! Я появился здесь уже после того, как прежний палач внезапно исчез. Но, по рассказам, паника в городе царила такая же, как сейчас.

– Такая же, как сейчас…

Якоб уставился куда-то вдаль, лоб его исчертили морщины.

– Паника, такая же, как сейчас… – повторил он.

Он хотел еще что-то добавить, но в этот момент со стороны улицы послышался размеренный топот. Вскоре у реки показалось с полдюжины солдат. Во главе их шагал капитан городской стражи Мартин Лебрехт. Вид у него был еще более изнуренный, чем в их последнюю встречу в казарме. Завидев двух палачей, Лебрехт в недоумении остановился и снял шлем.

– Мастер Бартоломей? – сказал он раздраженно. – Что вы здесь делаете?

– Э, я только хотел спросить у Ансвина, не поможет ли он нам с братом вычистить ров, – ответил Бартоломей в некотором смущении. – А потом он показал нам еще один труп. – Он показал в сторону купели. – Должен вас огорчить: это советник Тадеуш Васольд. Его нетрудно опознать.

– Проклятье! Как будто у меня других забот мало! – Капитан на секунду прикрыл глаза, словно собирался с силами. – Ансвин уже дал мне понять. И, должен признаться, я сам рассчитывал рано или поздно найти труп Васольда. После того, как сегодня утром обнаружили его руку.

– Я думал, вы куда как раньше придете, – проворчал Ансвин, прислонившись к столбику. – Целый день вас жду! Видно, мертвый советник для вас ничего не стоит.

Лебрехт вздохнул:

– Поверь мне, Ансвин, я пришел бы раньше. Но все как с цепи сорвались! С тех пор как викарий назначил награду за любые показания, нам просто житья нет. Я как раз от старого Гансвинера, что живет на Каульберге. Он совершенно серьезно утверждает, будто его сосед каждую ночь обращается в мохнатое чудище и воет, как волк. И по чистой случайности Гансвинер давным-давно положил глаз на соседскую землю. – Капитан громко простонал. – Он врет как дышит, но попробуй докажи это. Если я не приму его показания, он тут же побежит к викарию, и в итоге я сам окажусь оборотнем. – Он горестно рассмеялся. – Так завтра еще приезжает его курфюршеское сиятельство, епископ Вюрцбурга, и мне придется заново распределить стражу, чтобы там ничего не стряслось. Не говоря уже о том, что я… – Капитан запнулся и расстроенно покачал головой. – В общем, голова идет кругом.

Он задумчиво посмотрел на братьев.

– Но раз уж вы здесь… Скажите хоть, отчего умер Васольд? Его слуга клянется, что на него набросился оборотень. Но возможно, что старик просто напился и свалился в реку…

– Это вряд ли. – Якоб мрачно усмехнулся. – На него посмотришь, так там с полдюжины оборотней потрудилось.

Лебрехт побледнел:

– Господи! Неужели все так плохо?

Бартоломей кивнул:

– Хуже. Всего вам доброго.

Прежде чем они ушли, младший Куизль показал на старьевщика:

– И не забудьте заплатить Ансвину. Говорят, того, кто пожалеет для него денег, самого скоро найдут в реке.

Он украдкой подмигнул старьевщику и заковылял вслед за братом вдоль Регница, несущего свои зловонные воды вперемешку с листьями и обломанными ветками.

* * *

В этот вечер, когда Симон постучал к городскому врачу, ему открыла не чванливая экономка, а сам хозяин. Вид у Самуила был совершенно разбитый. Он был бледен и небрит, но при виде Симона губы его растянулись в улыбке.

– Слава Богу! – воскликнул он радостно. – Я уж думал, это опять какой-нибудь пациент явился за зельем, защищающим от укусов оборотня…

Симон наморщил лоб:

– А что, и такие приходят?

– Ха! – Самуил горестно рассмеялся. – Сегодня уже трое приходили! Притом что у Магды сегодня выходной и некому избавить меня от этого суеверного сброда. Один даже потребовал посеребренный волчий клык! Я их всех отослал домой и сказал, что я врач, а не чародей или какой-нибудь шарлатан. – Он простонал. – Но так как я еврей по происхождению, они, видно, считают меня особо даровитым колдуном. Все жду, когда же меня наконец объявят оборотнем…

Самуил жестом пригласил Симона внутрь.

– Да что я тут болтаю! Проходи. У меня есть немного свежего кофе, если хочешь.

Через некоторое время они сидели в небольшом кабинете Самуила и попивали горький черный напиток. Доктор печально взглянул на Симона.

– Просто кошмар что творится, с тех пор как Харзее назначил эту награду, – посетовал он. – Я слышал, сегодня уже с полдюжины человек арестовали. И наверняка это только начало.

Симон кивнул:

– Я тоже этого опасался. По мне, так единственный настоящий оборотень в городе – это сам викарий. Он своей ненавистью скоро всех остальных заразит.

Самуил тихо рассмеялся.

– Хорошее сравнение. Но в ближайшее время насчет Харзее можно не беспокоиться. У него тяжелая лихорадка, и в следующие несколько дней он вряд ли встанет с постели. Хоть он и не желает этого принимать… – Доктор вдруг задумался. – Я был у него сегодня днем. Он и вправду плох. Сильные головные боли, ломота в суставах, потливость… И это еще не всё…

Помедлив, Самуил рассказал Симону о маленькой ранке на шее.

– Опасаться, в общем-то, нечего. Но мне не нравится красный обод вокруг раны, – закончил он.

– Может, ранка воспалилась? – предположил Фронвизер. – И ты думаешь, это как-то связано с лихорадкой?

Лекарь нахмурился:

– Не знаю. Но мне это все кажется странным. К тому же он наотрез отказывается пить. Говорит, его мутит от одного вида жидкости… – Он покачал головой. – Я хотел еще порыться в книгах, да все руки никак не дойдут в этом водовороте.

Самуил вздохнул и глотнул кофе, потом с улыбкой взглянул на Симона.

– Насколько я тебя знаю, ты пришел не только кофе попить, – подмигнул он другу. – Что тебя привело ко мне?

Цирюльник глубоко вздохнул. Он долго размышлял, посвящать ли Самуила в их замысел, и решил, что лучше не стоит. Если что-то пойдет не так, желательно, чтобы как можно меньше людей знали об этом. Он не хотел без нужды обременять друга.

Кроме того, Симона вот уже несколько дней мучил один вопрос, но он всякий раз отметал его прочь.

– То, что я скажу тебе сейчас, прозвучит несколько странно, – начал он нерешительно. – Но поверь мне, я знаю, что делаю.

Цирюльник назвал Самуилу ингредиенты, о которых просил его Куизль.

У Самуила от удивления отвисла челюсть.

– Мандрагора, белена, сера, селитра… – проговорил он потом, покачав головой. – Черт возьми, Симон, для чего это? Для колдовского обряда? Вы что, решили собственного оборотня сотворить?

Симон тонко улыбнулся.

– Вроде того. Но поверь мне, городу это пойдет во благо, и в этом нет никакого колдовства. Даже наоборот. И все-таки лучше тебе пока не знать подробностей.

Самуил откинулся на стуле и смерил друга недоверчивым взглядом.

– Не так уж мало ты просишь… И я должен дать тебе все эти ингредиенты, не зная, для чего они?

– Потому что я не хочу без нужды подвергать тебя опасности, пойми же ты! А если все получится, ты будешь первым, кому я расскажу об этом.

Через некоторое время Самуил кивнул:

– Ладно. Но только потому, что ты попросил! У меня в процедурной есть почти все, только серу с селитрой нужно взять в придворной аптеке. Но и с этим трудностей возникнуть не должно. Я просто скажу, что хочу опробовать новый метод лечения. Будучи лейб-медиком, я могу себе кое-что позволить… – Он подался вперед: – Когда тебе это все нужно?

Симон сглотнул:

– Э… к завтрашнему дню.

– К завтрашнему? – Самуил явно был озадачен. – Но завтра же прием у епископа! Я-то думал, ты пойдешь со мной…

– Я прошу не для себя, а… для друга, – неуверенно ответил Фронвизер.

Самуил закатил глаза.

– Ладно, договорились. Завтра с утра отправлюсь в аптеку. – Он погрозил пальцем: – Но смотри у меня, если я не узнаю, что вы задумали.

– О, на этот счет не беспокойся. Боюсь, об этом быстро… э… заговорят.

Симон отставил чашку с кофе, беспокойно поерзал на стуле и почувствовал, что краснеет.

– И еще об одном одолжении я хотел тебя попросить, – проговорил он, запинаясь.

Самуил простонал:

– Господи, что еще?

– Это насчет завтрашнего приема в замке, – начал Симон нерешительно. – Там будет много благородных людей. Даже вюрцбургский епископ, настоящий курфюрст. Ты представил меня как приезжего ученого, и не то чтобы я не умел вести себя подобающим образом… Только… – Он взглянул на свою пропитанную потом рубашку и грязные ренгравы. – Боюсь, у меня нет ничего подходящего из одежды. Может, у тебя…

Громкий смех Самуила заглушил его вопрос.

– Симон, Симон, – сквозь смех проговорил лекарь и вытер слезы. – Ты и в самом деле не изменился. Все тот же щеголь, каким был в студенческие годы… – Он поднялся со стула. – Что ж, пойдем в гардеробную. Конечно, мы разного с тобой роста, но уверен, мы тебе что-нибудь подберем. Будешь самым модным ученым в Бамберге.