Среда 16 июня 1666 года от Рождества Христова, утренняя служба, в Андексе

Надвинув на лицо капюшон, Куизль сидел на заднем ряду галереи и оттуда наблюдал за другими монахами.

С губ палача сорвалось тихое проклятие, явно неуместное в столь благочестивом окружении. С самого утра Магдалена уговорила отца сходить на утреннюю службу и посмотреть, что к чему. Чертовка переняла его же упрямство! После продолжительных уговоров Якоб наконец сдался и согласился провести еще один день в этом ужасном наряде. Хотя он и сам вынужден был признать, что в нем проснулось любопытство. Кроме того, речь шла о жизни лучшего друга.

Палач внимательно осмотрелся: в церкви не осталось ни одного свободного места. Плакали дети, многие из паломников кашляли и тяжело хрипели, где-то хлопала дверь. Служба уже пятнадцать минут как должна была начаться, и сотни пилигримов беспокойно перешептывались в нефе под балюстрадой.

Монахи на галерее тоже были явно взволнованы. Они переговаривались вполголоса, и палач понял из обрывков фраз, что все они дожидались настоятеля и приора, которые должны были вести сегодня богослужение. Взглянув еще раз вниз, Куизль заметил, что пустовало и место графа. Его жена пыталась утихомирить шумливых детей и то и дело поглядывала на двери, словно надеялась, что муж ее войдет с минуты на минуту.

Якоб откинулся на жесткой скамье, стараясь привлекать как можно меньше внимания. С его внушительным ростом попытка эта изначально обречена была на провал. Когда он поднялся полчаса назад на балюстраду, монахи несколько всполошились. Брат Экхарт в конце концов пояснил с угрюмым видом, что это странствующий минорит и настоятель действительно позволил ему входить в монастырь.

Постепенно волнение по поводу его присутствия улеглось, и любопытных взглядов стало меньше. Таким образом, у палача появилась возможность подслушать разговоры монахов.

— Где это видано, чтобы и настоятель, и приор проспали утреннюю службу! — пробурчал тощий монах справа от Куизля.

Сосед его, обритый наголо старик, согласно покивал.

— Будем надеяться, что ничего худого не случилось, — прошептал он. — Ты заметил, с каким видом брат Маурус сидел вчера вечером в трапезной? Весь бледный был, и губы дрожали. Как по мне, так он этой лихорадкой заразился. Не приведи Господь, чтобы нам не пришлось снова выбирать настоятеля!

— Что ж, тогда приор получит наконец место, которого так старательно добивался, — худой монах тихонько хихикнул. — Если сам с лихорадкой не сляжет. Его ведь тоже нигде нет.

— Тихо! Вон они выходят из сокровищницы.

Лысый показал на низкую дверь справа от галереи, откуда вышли друг за другом приор и настоятель. Куизль сразу почувствовал, что что-то не так. И Маурус Рамбек, и брат Иеремия выглядели так, словно только что повстречали самого дьявола. Оба были бледны, с них ручьями катился пот. Когда настоятель наклонился к библиотекарю, сидевшему в первом ряду галереи, губы его дрожали; он что-то шепнул на ухо старику, тот вздрогнул и тоже побелел. Приор тем временем наклонился к брату Экхарту и молодому наставнику, и последний в ужасе зажал рот ладонью.

Палач нахмурился. Что, черт возьми, здесь происходит?

В это мгновение двери главного входа с грохотом распахнулись, и в церковь вошел граф Вартенберг. Вид у него был крайне озлобленный: казалось, все тело его тряслось от ярости. Он стремительно прошел к своему месту и уселся в мягкое кресло. Когда жена его с беспокойством к нему наклонилась, он отстранил ее властным жестом и уставился прямо перед собой. Даже с высоты галереи Куизль видел, как яростно сверкали глаза графа.

«Да что же это такое случилось? — подумал палач. — Неужели снова кого-то убили?»

Но не успел он снова прислушаться к шепоту монахов, как заметил, что настоятель и приор, а за ними и келарь со старым библиотекарем двинулись обратно к дверце в конце галереи и скрылись в направлении Святой обители. Наставник Лаврентий спустился тем временем по лестнице к центральному нефу и дрожащим, но громким голосом начал службу:

— In nominee patri et filii et spiritus sancti, amen…[13]

Паломники встали, и за галереей зазвучал орган: сотни богомольцев ревностно, в один голос затянули Хвалебный псалом. Монахи присоединились к ним, но при этом растерянно переглядывались. Они, видимо, тоже не понимали, что происходило у них на глазах.

Несколько секунд Куизль не двигался с места, после чего принял решение. Он закашлялся и, отхаркиваясь, поднялся со скамьи с таким видом, будто его сейчас вывернет. Зажав рот ладонью, он стал протискиваться между монахами, и все как один испуганно сторонились. Они боялись заразиться лихорадкой от своих же собратьев. Бродячий францисканец, видимо, тоже не уберегся от проклятой болезни, и бенедиктинцы с готовностью перед ним расступались.

В считаные секунды палач дошел до конца галереи. Толстый келарь как раз захлопнул за собой дверцу, Куизль устремился к проходу, но остановился и подождал, пока монахи не опустились на колени и не склонили головы. Тогда он приоткрыл дверь и бесшумно скользнул вслед за святыми отцами в сокровищницу монастыря.

Как только палач прикрыл за собой дверь, голоса богомольцев стали заметно тише. В крошечном тамбуре на стене мерцал одинокий факел, вверх поднимались древние стоптанные ступени. Оттуда доносились взволнованные голоса монахов. Судя по звуку, бенедиктинцы находились в комнате неподалеку.

Куизль осторожно двинулся вверх по ступеням. По стене вдоль лестницы висели бесчисленные иконы, повествующие о чудесных спасениях некоторых паломников. Палач не обратил на них никакого внимания, он внимательно прислушивался к голосам: они становились все ближе.

Впереди показалась вдруг небольшая комната, закрытая на тяжелую железную дверь, усиленную клепками и стяжками. Над входом красовались три ярких герба; возле сундука стояли прислоненные к стене три железных стержня, служивших, вероятно, засовами. По краям двери Куизль заметил и запоры.

Палач подкрался на цыпочках немного ближе и понял с облегчением, что железная дверь была лишь прикрыта. Он заглянул сквозь узкую щель внутрь: тусклый свет падал лишь через маленькие зарешеченные окошки.

Куизль затаил дыхание. Перед ним действительно находилась Святая обитель.

Она представляла собой каменную, почти кубической формы комнатку, снабженную по бокам нишами и полками. На них стояли всевозможные кубки, кресты и ларцы, частью до того ржавые и позеленелые, словно их держали здесь с начала времен. По центру располагался небольшой алтарь, накрытый красным бархатом. И перед алтарем стояли четыре монаха.

Палач не сразу сообразил, чего недоставало в общей картине. Алтарь был пуст.

Монахи, похоже, о чем-то яростно спорили: размахивали руками, хватались за волосы и без конца крестились, словно это помогало им уберечься от скверны. Вот прогудел громкий бас брата Экхарта.

— Но это… это же невозможно! — причитал келарь. — Ни один смертный не может украсть дароносицу со святыми облатками! Только не из этой часовни!

— И все-таки это случилось, дурья твоя башка! — ответил приор. — Подумаем лучше, как такое могло произойти. И желательно — прежде, чем кто-нибудь об этом прознал. Это всем нам может стоить головы!

— Я бы на твоем месте тоже опасался за голову, — пробормотал старый библиотекарь. — У тебя как-никак хранится один из трех ключей, без которых не открыть часовню. Или я ошибаюсь?

Приор побагровел. В первую секунду он, казалось, готов был вцепиться старику в глотку, но ограничился лишь тем, что ткнул его указательным пальцем в грудь.

— Хочешь сказать, я имею какое-то отношение к пропаже облаток? Не забывай, что отворить дверь можно только тремя ключами. А другие два находятся у брата Мауруса и графа. Ты всерьез решил, что мы втроем сговорились украсть облатки? Так ты думаешь?

— Прекратите, братья! — раздался усталый голос настоятеля.

Маурус Рамбек выглядел так, словно уже распрощался с жизнью и теперь готовился к вечному пламени возмездия.

— Нет проку во взаимных упреках, — продолжал он тихо. — Подумаем лучше, что нам делать, если облатки не найдутся до праздника через четыре дня.

Приор покачал головой, словно до сих пор не мог поверить в то, что произошло.

— Да как такое возможно-то? — посетовал он. — Когда мы вместе с графом открывали часовню прошлым вечером, все было на месте. А спустя всего несколько часов облатки исчезли! Из комнаты с зарешеченными окнами и запертой на три запора тремя разными ключами! Богом клянусь, я со своим ни на минуту не расставался. — Он перебрал цепочку, застегнутую на шее, и показал всем ключ. — Я даже сплю с ним!

Настоятель по его примеру вынул ключ из-за пазухи.

— То же самое относится и ко мне, — пояснил он слабым голосом. — Не знаю, правда, где хранит свой ключ граф. Во всяком случае, вчера вечером и сегодня утром тот висел у него на поясе.

— А чего вам вообще вздумалось снова заходить сюда утром? — спросил библиотекарь. — Между прочим, часовня до самого праздника должна быть под замком.

Приор Иеремия вздохнул.

— Потому что так захотелось графу. Он решил, что ему нужно еще раз помолиться перед мессой, причем перед святыней. Разве могли мы отказать в просьбе Виттельсбаху? Сам знаешь, что мы до гроба вверены курфюрсту.

— Вам еще вчера не следовало водить его сюда! — ругнулся библиотекарь. — Все это лишь навело его на дурные мысли! И что вообще графу понадобилось здесь так рано? Обычно он являлся только к самому празднику…

— Это действительно странно, — согласился приор. — Хотя вчера войти в сокровищницу предложил Маурус. Кстати, зачем?

— Проклятие! Потому что у меня возникло смутное чувство, что что-то не так, — ответил настоятель дрожащим голосом. — И как видите, чутье меня не обмануло. И вообще, что это за допрос такой? Тебе-то, Иеремия, до́лжно радоваться, что облатки пропали! Если об этом узнают, я лишусь своего сана. Будто я не знаю, что ты только и ждешь того момента, когда сможешь занять мое место…

— Клевета! — вспыхнул Иеремия. — Пустая клевета! Нам давно следовало вызвать судью из Вайльхайма. Все здесь пошло наперекосяк! Пойми наконец, что ты уже не справляешься со всеми этими происшествиями.

— Да как ты смеешь… — начал настоятель.

Но в это мгновение Куизль задел плечом одну из множества икон, и тяжелая рама с грохотом упала на пол. Палач прикусил губу, чтобы не выругаться в голос, но промах было уже не исправить.

— Тихо! — прошипел библиотекарь. — Там кто-то есть!

— Это голем! — взвыл брат Экхарт. — Господи, он пришел за нами! Вот наш конец! Пресвятая Богородица, молись за нас теперь и в час…

— Заткнись, идиот, — перебил его приор. — Лучше посмотрим, что там стряслось.

Послышались шаги. Тихо, словно тень, палач отделился от стены и сбежал по ступеням. В следующую секунду он уже скользнул за низкую дверь и снова подсел к монахам, внимавшим беспокойной проповеди брата Лаврентия.

Куизль опустился на колени, сложил руки и зашевелил губами, точно бормотал молитву, но сам уже усиленно соображал. Он с трудом пытался собрать воедино все сведения, полученные за последние пятнадцать минут. Они, словно обрывки книги, вихрились у него в голове и распадались всякий раз, когда палач, казалось, находил две подходящих части.

Куизль сосредоточенно кусал губы, скрипел зубами, точно большими жерновами, и впервые искренне жалел, что монахам нельзя курить во время службы.

— Она закрыта на три запора! — взволнованно рассказывал Симон, пока готовил в дальней части зловонного лазарета отвар из ивовой коры. — Три запора, открыть которые можно только тремя разными ключами, а те хранятся у трех разных людей. В этой хронике из библиотеки все подробно расписано. Святая обитель, вероятно, самая надежная сокровищница во всей Баварии.

Погруженный в раздумья, лекарь помешивал кипящий, бурого цвета отвар. Магдалена тем временем обмазывала тряпки пахучей мазью, чтобы затем наложить их на грудь пациентов. Супруги уже целый час возились с больными паломниками, которым числа не было. В бывшей конюшне уже не осталось ни одной свободной койки, а пациенты все прибывали.

Магдалена со вздохом убрала непослушную прядь со лба и размяла затекшую спину. Безмолвный подмастерье Маттиас оказался столь любезен, что согласился присмотреть немного за детьми. Он жестами объяснил, что пойдет с малышами собирать мед на монастырскую пасеку. Магдалена надеялась, что на этот раз он проявит больше ответственности, нежели прошлой ночью. Сорванцы, наверное, уже с головы до ног перемазались медом.

— Теперь в часовне хранится, наверное, несколько сотен реликвий, — восторженно продолжал Симон, разливая отвар через сито.

Лекарь до поздней ночи изучал Андексскую хронику. Лицо у него стало бледным, под глазами темнели круги, но, как это часто бывало, чтение старинных книг привело его в состояние крайнего возбуждения.

— Среди прочих святынь там есть крест Карла Великого и подвенечное платье святой Елизаветы, — рассказывал он с воодушевлением. — Но наибольшую ценность представляют, конечно, три святые облатки! Они хранились здесь еще во времена, когда здесь стояла крепость, а с тех пор прошла не одна сотня лет. Когда крепость разграбили, облатки вместе с остальными реликвиями спрятали, и только потом, гораздо позднее, их чудом разыскали вновь. С тех пор их держат в той часовне под хорошей защитой в серебряной дароносице весом в восемнадцать футов. Она одна только стоит, наверное, как бо́льшая часть этого монастыря.

— И что придает этим облаткам такую ценность? — спросила Магдалена, по-прежнему обмазывая тряпки клейкой мазью.

Симон наморщил лоб и попытался припомнить.

— Ну, две из них восходят предположительно еще к папе Григорию, который якобы обнаружил на них знак Божий. Позднее папа Лев добавил к ним еще одну — на ней проявилась, как утверждают, кровавая монограмма Иисуса Христа. Поэтому со дня основания монастыря сюда каждый год приходят тысячи паломников, чтобы посмотреть на святыню в Праздник причастия. Говорят, Господь услышит тебя лишь в том случае, если молиться перед ними достаточно долго.

— Тебя послушать, так не очень-то ты и веришь во все это, — ответила насмешливо Магдалена. — Мы сами не для того разве пришли в Андекс, чтобы помолиться перед облатками?

— Признаться честно, я прельстился возможностью провести целую неделю с тобой, без малышей. Как раньше… — Лекарь вздохнул. — А в итоге не только детей получил, но и ворчливого тестя в придачу.

— До сих пор мой отец всегда что-нибудь придумывал, — возразила Магдалена с улыбкой. — Радуйся, что он пришел.

— Может, ты и права… — Симон вдруг просиял. — Теперь я, по крайней мере, знаю кое-что об этой болезни. Сегодня утром я снова заходил в аптеку, взять кое-каких трав. Приор и его люди действительно все там вверх дном перевернули, чтобы найти какие-нибудь колдовские растения. Остальное они, слава богу, не тронули. — Он ухмыльнулся. — В шкафу у Непомука я нашел, помимо всего прочего, иезуитов порошок. Поистине лучшее лекарство против лихорадки! Правда, хватит там только на одну порцию… А среди его книг я отыскал вот это.

Лекарь достал толстый, переплетенный в кожу фолиант.

— Это книга некоего Джироламо Фракасторо, и в ней описаны те самые симптомы, которые мы теперь наблюдаем. Усталость, головная боль, лихорадка, а также красные точки на груди и обложенный желтым язык.

— А твой синьор Фракасторо не пишет, как эту болезнь можно вылечить?

— Э… так далеко наука, к сожалению, еще не зашла, но…

— Боюсь, придется твоим объяснениям немного подождать, — перебила его Магдалена. — Судя по тому, как заглядывает к нам отец, он пришел явно не затем, чтобы беседовать с нами о лекарствах.

Она кивнула на дверь: палач как раз переступил порог и, точно громадный корабль, двинулся, пригнувшись, в их сторону. Вид у него был крайне угрюмый.

— Нам надо поговорить, — проворчал Куизль. — Случилось нечто непредвиденное. И уверен, это связано с нашими убийствами.

Спустя четверть часа Симон и Магдалена сидели на ограде неподалеку от лазарета, а палач беспокойно расхаживал перед ними из стороны в сторону. Не вдаваясь в подробности, он рассказал им о пропаже святых облаток и разговоре, услышанном в сокровищнице. Для немногих проходивших мимо паломников все выглядело так, словно сердитый монах выговаривал двум пилигримам.

— Но… это же ужасно! — прошептала Магдалена. — Если облатки не найдут до праздника, люди наверняка решат, что их украл голем. И весь Андекс превратится в колдовское сборище!

— Может, именно этого и добивается этот полоумный, — отозвался Симон.

Магдалена взглянула на него вопросительно:

— Так ты считаешь, что между убийствами, исчезновением Виргилиуса и пропажей облаток существует связь?

— Во всяком случае, это было бы в духе нашего незнакомца, — пожал плечами Симон. — Этот сумасшедший явно хочет породить панику среди паломников. Сначала убийства и автомат, теперь эта кража… Надо подумать, чего безумец этим добивается.

Куизль остановился и вытер вспотевший под капюшоном лоб.

— Панику породить? Не уверен, — пробормотал он. — Возможно, тут замешано нечто совершенно иное. Не забывайте, Виргилиус говорил, что проклятые эксперименты могут кого-то заинтересовать. Я, во всяком случае…

— Тсс!

Магдалена стиснула руку отца и незаметно кивнула в сторону переулка, по которому приближались еще два паломника. Это оказался бургомистр Карл Земер в сопровождении сына. Старый патриций двинулся прямиком к Симону, не обратив на его собеседников ни малейшего внимания. Куизль в последний момент успел спрятать лицо под капюшоном.

— Фронвизер, хорошо, что я вас встретил, — начал бургомистр властным голосом. — Уверен, при последнем нашем разговоре между нами случилось недопонимание.

Он с улыбкой протянул лекарю руку, но тот ее проигнорировал.

— Что ж, ладно, — продолжил Земер и разгладил в некотором смущении сюртук. — Скажите, вы в последнее время общались с настоятелем? Для меня его преподобие недосягаем, да и граф Вартенберг явно не в духе. Сначала опаздывает на мессу, потом уходит прежде времени и хлопает дверьми… Вы, случаем, не знаете, что произошло?

Симон скрестил руки на груди.

— Сожалею, но я почти все время провожу с больными, — ответил он бесстрастно. — Я и вправду ничем не могу помочь вам.

Бургомистр вздохнул.

— Если не мне, то, быть может, моему сыну…

Он кивнул на Себастьяна: тот злобно сверкал глазами и явно противился этому разговору больше, чем отец.

— Дела в Шонгау скоро переймет мой сын, — прошелестел Земер. — Дела и, возможно, мою должность. Если вы поможете мне, Фронвизер, то в убытке не останетесь… — В голосе его вдруг зазвучали грозные нотки. — Но если сделка с графом не состоится, если не окупятся мои вложения в предстоящий праздник, то я… — Он выдержал паузу. — Я могу усложнить вам жизнь, господин цирюльник. Налоги, разрешение практики, одобренные апробации… Есть у вас такие апробации, Фронвизер?

— Вы осмеливаетесь угрожать нам? — прошипела Магдалена. — Мы и не с такими дело имели!

Она настолько возвысила голос, что проходившие мимо паломники стали оборачиваться на них.

— Подумайте, Земер, — продолжила Магдалена немного тише. — Вам ведь тоже рано или поздно потребуется врач. И не приведи Господь, если муж мой перепутает лекарство…

— Заткнись, палачка! — Бургомистр не удостоил ее даже взглядом, а уставился вместо этого куда-то вдаль. — Змеиное отродье! Скажи спасибо, что тебе позволили выйти за цирюльника. В другом месте тебя за такие слова отправили бы к позорному столбу или прямиком на дыбу… Ну так что, Фронвизер? — Земер требовательно выпятил подбородок и снова повернулся к Симону. — Устроите вы так, чтобы изверга-аптекаря отправили под суд и все здесь улеглось? Или предпочтете, чтобы вас вместе с безродной и задиристой женой выставили из города?

Симон собрался уже ответить в грубой форме, как вдруг услышал подле себя тихий хруст. Он посмотрел в ту сторону и заметил с ужасом, как тесть его стиснул кулаки, так что побелели костяшки. В капюшоне Куизль походил теперь на воплощенную смерть, готовую взмахнуть косой.

«Господи, Якоб, держите себя в руках! — пронеслось в голове у Симона. — Если Земер вас узнает, то все пропало! Вас осудят вместе с другом, и палачу Вайльхайма доведется собственного коллегу высечь плетьми».

Бургомистр, похоже, заметил взгляд лекаря. Он сердито взглянул на громадного монаха и наморщил лоб.

— Мы не встречались с вами прежде? — спросил он, обращаясь к Куизлю. — В монастыре я вас еще не видел. На такую громадину я бы обратил внимание.

— Это… странствующий францисканец, помогает мне с больными, — пробормотал Симон, прежде чем Куизль успел ответить что-нибудь. — Брат Як… Якобус. — Он вовремя исправился. — Талантливый целитель. Мы благодарим Господа за то, что он свел его с нами.

Бургомистр не сводил глаз с молчаливого «монаха». Наконец проговорил:

— Забавно… Каким-то он мне кажется знакомым, этот ваш целитель… — Он повернулся к сыну. — Что скажешь?

Себастьян Земер со скучающим видом пожал плечами:

— Не знаю. По мне, так все монахи одинаковые.

— Ну да ладно. — Бургомистр развернулся наконец к Симону и Магдалене. Про минорита в капюшоне он, похоже, и думать уже забыл. — Подумайте хорошенько, Фронвизер, стоит ли вам связываться со мной, — пригрозил он снова. — До сих пор совет Шонгау смотрел на вашу купальню с благосклонностью. Но это быстро можно исправить. Что, интересно, скажут в Мюнхене, когда узнают, что цирюльник женился на бесчестной? Да еще цирюльник без апробаций…

Симон сделал вид, что сдался.

— Ну ладно, — вздохнул он. — Ваша взяла. Я поговорю с настоятелем. А теперь мне действительно пора заняться больными.

— Хорошо-хорошо. — Земер тонко улыбнулся. — Вижу, мы поняли друг друга. Я загляну к вам вечером. А пока всего доброго.

Он брезгливо кивнул на Магдалену:

— А отцу этой девки я рано или поздно велю вырезать дочери язык. Пока она своей болтовней не довела вас до беды.

Магдалена яростно вскинулась, но Симон удержал ее предостерегающим взглядом.

— Я… я сам позабочусь о том, чтобы впредь она выбирала выражения, — добавил он поспешно. — Обещаю.

— Ну, тогда ладно.

Бургомистр делано поклонился и вместе с сыном двинулся было прочь, но потом вдруг снова оглянулся на Симона.

— Кстати, Фронвизер… — начал он нерешительно. — Вы говорили, что ваш тесть собирался в Андекс. Я его пока не видел. Он уже приехал?

Симон внутренне напрягся, но ответить постарался как можно более спокойно.

— Он… его жена, к сожалению, сильно заболела, и ему пришлось остаться в Шонгау.

Губы бургомистра растянулись в надменной улыбке.

— И вправду очень жаль, — ответил Земер. — При том, что паломничество наверняка пошло бы на пользу старому упрямцу. Подобные предприятия приучают к смирению, не находите? Каждому следует знать свое место.

Не дожидаясь ответа, бургомистр скрылся за узкой дверью. Магдалена задыхалась от ярости, а отец ее так громко скрежетал зубами, что у Симона кожа покрылась мурашками. Лицо Куизля, скрытое под капюшоном, побелело.

— Дворянские отродья, чтоб их, — глухо пробормотал палач. — Думают, что мы, бесчестные, и грязи не стоим… Я молю у Бога того дня, когда один из них угодит ко мне на дыбу.

— Размазня! — Магдалена гневно уставилась на Симона. — И этот человек называется моим мужем! Чего ты пресмыкался перед этим торгашом?

— Потому что бойни не хотел допустить, дуреха ты! — прошипел Симон. — Как ты понять не можешь? Если бы дело дошло до ссоры, отец твой мигом вцепился бы Земеру в глотку — и отправился бы на эшафот. Проклятие! И почему все Куизли такие упертые?

Магдалена упрямо молчала, но отец ее тихо засмеялся. Похоже, он начал понемногу успокаиваться.

— Ты прав, Симон, — проговорил палач. — Быть может, ты спас этим жизнь и Земеру, и мне.

Он неспешно зашагал к лазарету, посмеиваясь:

— Брат Якобус… Бродячий монах и целитель!.. Симон, Симон, и где ты только сочинять так научился?

Он с ухмылкой поманил их за собой.

— А теперь брат Якобус покажет вам, как следует варить хорошую микстуру. А не то пойло, которое мешает вшивый цирюльник.

Спустя пару часов Магдалена резвилась с детьми на одном из лугов неподалеку от монастыря. Трехлетний Петер гонялся за бабочкой, а младший брат его рвал цветы и дикие травы и с наслаждением запихивал их в рот. Магдалена внимательно следила, чтобы он не съел чего-нибудь ядовитого.

Женщина вдыхала ароматы раннего лета и пыталась забыть тревоги минувших дней. Симон и ее отец тем временем вернулись в дом Греца и теперь раздумывали над пропажей облаток. Палачом овладела некая мания: в стремлении спасти своего друга он напрочь забыл все остальное. В том числе и внуков.

Петер и Пауль битый час приставали к деду, но даже когда внуки захныкали, Куизль не взял их на колени и не подбросил вверх, и тогда они принялись донимать маму. В конце концов Магдалена со вздохом сдалась и отправилась с ними на улицу. Теперь она признала, что прогулка и ей пошла на пользу.

Напевая вполголоса, она бродила с детьми вдоль опушки, показывая им найденные перья дятлов или бросаясь шишками в пугливых белок на радость малышам. Смех детей благотворно подействовал на Магдалену, и впервые за несколько дней она почувствовала себя по-настоящему счастливой.

Но потом ей снова вспомнились исполненные ненависти слова бургомистра.

Заткнись, палачка!

Земер называл ее шлюхой и змеиным отродьем, считал ее всего лишь безродной выскочкой, забывшей положенное ей место. Палача бургомистр уважал, а может, даже и побаивался, но Магдалена была для него не более чем площадной девкой. Она с грустью подумала о том, что будет, если отца ее однажды не станет. Что, если горожане выгонят ее из Шонгау?

Плач маленького Пауля вернул ее в действительность. Малыш упал и расшиб колено о замшелый камень. Магдалена принялась утешать его и, взяв за руку, огляделась в поисках старшего сына. И тут сердце ушло в пятки.

Петера нигде не было.

Магдалена начала озираться по кругу и взглядом прочесывать опушку и лужайки, но мальчик пропал.

— Петер! — перекричала она плач младшего сына. — Петер, где ты? Спрятался куда-нибудь?

Где-то в отдалении кричала сойка, по воздуху с гулом носились пчелы да плакал навзрыд Пауль — больше слышно ничего не было. У Магдалены участилось дыхание.

— Петер! — крикнула она еще раз и ринулась в лес. — Это уже не смешно! Ты где-то здесь? Мама тебя ищет!

С маленьким Паулем на руках Магдалена, спотыкаясь о корни, углублялась все дальше в заросли, и лес окружал ее армией молчаливых великанов. Внезапно она остановилась: прямо перед ней отвесно вниз уходил обрыв. На глубине нескольких метров лежали булыжники, палая листва и сухие ветки.

«Господи! — пронеслось у нее в голове. — Не допусти этого! Только бы он не свалился вниз!»

В первую секунду Магдалене показалось, что сын ее, точно изломанная кукла, лежит среди листьев. Но тут же она поняла с облегчением, что это всего лишь гнилое дерево. Однако ею снова овладел страх. Петеру вовсе не обязательно лежать где-то на дне ущелья — его исчезновение объяснялось совершенно иными причинами.

Что, если его утащил этот голем?

Магдалена прикусила губу, чтобы не взвыть. Симон и отец, конечно, говорили ей, что големов не существует. Но за последние дни случилось столько всего, что она могла поверить во что угодно. Сердце у нее билось уже с такой силой, что даже маленький Пауль взглянул на нее испуганно.

— Мама? — спросил он осторожно. — Мама плачет?

Магдалена помотала головой.

— Петер… — ответила она так спокойно и радушно, как только могла. — Он пропал, и нам нужно его найти. Ты мне поможешь?

— Петер с дядей? — спросил Пауль.

Магдалена растерянно посмотрела на сына, и он повторил:

— Петер с большим дядей?

— С ка… каким дядей? — Магдалена пришла в такой ужас, что едва не выронила мальчика. — Скажи, Пауль! Про какого дядю ты говоришь?

— Хороший дядя. У него вкусные ягоды.

— Господи! — Голос у Магдалены стал визгливым. — Проклятие, Пауль! Что за дядя давал вам ягоды?

— Он там.

Пауль показал вниз: на дне обрыва виднелся высокий, почти в человеческий рост, валун. Из-за него доносился смех. Через секунду из-за каменной глыбы показался сияющий Петер, кто-то нес его на плечах.

Это был немой Маттиас.

Магдалена почувствовала, как огромный камень свалился у нее с сердца. Она рассмеялась, и от облегчения по щекам у нее потекли слезы. И как ей только взбрело в голову, что какой-то призрак прибрал к рукам ее сына? Она уже свихнулась в этом монастыре.

— Ты про этого дядю говоришь? — сказала Магдалена младшему сыну и помахала Петеру и Маттиасу.

Штаны у сынишки были перепачканы и облеплены листьями, рубашка изорвалась, но сам он, похоже, не пострадал. Мальчик радостно помахал в ответ.

— Мама! — взвизгнул он. — Я тут, мама! Я свалился, но дядя мне помог.

— Ты… ах ты, негодник бессовестный! — выкрикнула Магдалена, несмотря на облегчение, она попыталась придать голосу строгости. — Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не убегал от меня? Посмотри теперь на себя!

— Дядя мне помог, — упрямо повторил Петер, и Маттиас издал громкий звук, означавший, видимо, приветствие.

Магдалена в который раз уже подивилась красоте немого подмастерья. Рыжие волосы и широкая грудь придавали ему сходство со святым Христофором, несущим на плечах маленького Иисуса.

— Дядя или кто там, но спать сегодня ты отправишься без сладкой каши, — пригрозила Магдалена и поискала место, откуда могла безопасно спуститься с Паулем. — Слышишь меня, нет?

Наконец она отыскала более-менее пологий спуск и съехала по влажной листве вниз. На дне ущелья ее подхватил ухмыляющийся Маттиас. Он слегка наклонился, так чтобы Магдалена смогла обнять Петера.

— Больше никогда не сбежишь от меня, понял? — бранилась она на сына, крепко прижимая его к груди. — Никогда больше!

Маттиас по-прежнему ухмылялся. Потом он порылся в кармане брюк и требовательным жестом сунул женщине под нос сушеную сливу. Только теперь она обратила внимание, что у старшего сына весь рот перемазан сливовой мякотью.

— Вот теперь-то мне все понятно! — засмеялась она. — Ты свалился сюда, а Маттиас утешал тебя сушеными сливами. Неудивительно, что я тебя не слышала… Куда там, с набитым-то ртом!

Петер выхватил сливу у нее из-под носа и жадно слопал. Маленький Пауль захныкал; Маттиас и ему дал сливу, и малыш тут же запихал ее в рот.

Они все вместе двинулись по дну расселины, мимо замшелых утесов и буков, отливающих изумрудом под полуденным солнцем. После пережитого ужаса Магдалена как заново родилась. Маттиас тем временем усадил маленького Пауля на плечи, а Петера повел за руку. Немой подмастерье, похоже, пришелся детям по душе. Он указывал на птиц в лесу, подбрасывал в воздух охапки листьев и корчил рожицы, глядя на которые дети хихикали и смеялись. Магдалена невольно улыбнулась.

«Лишь бы Симон не узнал, — подумала она. — Уж и не помню, когда дети в последний раз так с ним смеялись. Что ж, он просто уделяет им слишком мало времени».

Через некоторое время они вышли к скоплению камней, расположением своим похожих на останки круговой стены. Еще дальше высилось нечто вроде скального пика. Петер отпустил руку Маттиаса и бросился к скалам, чтобы забраться на них. Оказавшись наверху, прошелся по кругу, но потом вдруг застыл на месте.

— Что там, Петер? — спросила Магдалена с тревогой в голосе. — Что-то не так?

— Вон там, мама…

Петер показал на еще одну каменную глыбу, расположенную на некотором отдалении. Отсюда она походила на гигантскую голову тролля. Голос у мальчика звучал теперь тихо и боязливо.

— Там опять эта ведьма. Я боюсь ее.

— Что еще за ведьма?

Сердце снова заколотилось; Магдалена устремилась к каменному кольцу, Маттиас с Паулем на плечах следовал за ней. Обойдя круг примерно наполовину, она увидела у подножия скалы старую женщину в лохмотьях, сгорбленную, точно под неподъемной ношей. Седовласая старуха повернулась к Магдалене, и та догадалась по ее белесым глазам, что она слепая.

— Дети! — прошептала женщина, голос у нее подвывал, словно ветер. — Дети в большой опасности. Кто-то желает им зла, я чувствую!

— Что… что ты такое говоришь, женщина? — спросила Магдалена и пододвинулась поближе к Маттиасу. — Кто хочет зла моим детям?

Немой великан злобно заворчал и, шагнув к скале, стащил к себе онемевшего от страха Петера. Мальчик не мог отвести взгляда от старухи в лохмотьях.

— Зло повсюду! — взвыла старуха. — Я стерегу вход в преисподнюю, но зло уже давно поселилось в ваших домах. Я больше не в силах его сдерживать. Остерегайтесь, дети! Остерегайтесь!

Она слепо зашарила руками и шагнула к Маттиасу и Магдалене с детьми. Длинные, с грязными ногтями пальцы потянулись к маленькому Паулю. Подмастерье оттолкнул ее, так что старуха повалилась назад и рухнула на листву.

— Страшитесь! — визжала она, словно обезумев. — Страшитесь! Зло расползается, я слышу, как оно клокочет в недрах горы. Слышу его песню, каждую ночь! Конец близок!

В некотором смятении Магдалена схватила детей за руки и медленно попятилась обратно к обрыву, откуда они пришли.

— Послушай, почтенная, — попыталась она успокоить старуху. — Мы ничего тебе не сделаем. Прости, если напугали тебя.

Магдалена все пятилась и при этом что-то примирительно бормотала. Старуха явно была не в своем уме. Но ведь именно сумасшедшие зачастую насылали проклятия, которые позже сбывались. Во всяком случае, так говорили опытные люди, и своя доля истины в этом, видимо, была.

Старуха продолжала причитать, но теперь жалобы ее перешли в невнятное бормотание. Она скорчилась на земле, и Магдалена понадеялась, что Маттиас не сильно ее ушиб. Она решила уже вернуться к старухе и посмотреть, не случилось ли с ней чего, но подмастерье глухо заворчал, схватил ее за плечо и потянул назад. Он сделал жест, означавший, видимо, что старуха немного не в себе, и показал в сторону монастыря. Взгляд его служил явным предостережением, а дружелюбия в глазах как не бывало.

— И-ие-м… у-чш-е и-ем-м… — протянул он.

— Ты прав, Маттиас, — вздохнула Магдалена. — Лучше нам вернуться, пока она с детьми ничего не сотворила. Здесь мы уже бессильны, она давно уже живет своим миром.

Дочь палача бросила на сумасшедшую последний обеспокоенный взгляд, затем отвернулась и поспешила вместе с детьми и Маттиасом обратно к обрыву. Некоторое время до них еще доносились вопли старухи, но постепенно лес погрузился в тишину. Вскоре дети снова начали смеяться, а спустя пару минут уже забыли эту необычную встречу. Минут через пятнадцать они вместе забрались по косогору и оказались на опушке перед ароматной лужайкой.

Магдалена облегченно вздохнула, словно пробудившись от кошмарного сна.

— Бога ради, кто это был? — спросила она у Маттиаса.

Но подмастерье лишь пожал плечами и с призывным жестом двинулся дальше.

Они спешно пересекли лужайку и направилась к монастырским стенам. Вокруг церкви с громкими молитвами расхаживали группы паломников. Среди нескольких богомольцев Магдалена неожиданно увидала отца. В этот раз он не стал надевать монашеской рясы, и вид у него был несколько затравленный. Заметив дочь, Куизль стремительно зашагал в ее сторону.

— Где ты, черт побери, шаталась? — проворчал он и рассеянно погладил внуков по головам. — Мы с Симоном беспокоиться уже начали.

— Я ходила в лес с детьми и Маттиасом, — постаралась успокоить отца Магдалена. — Вам же за разговорами не до нас было.

— Так это и есть помощник Греца? — Палач оценивающе оглядел рыжеволосого гиганта. — Что ж, по крайней мере, ты была не без защиты. И все-таки впредь в лес лучше не ходи.

— Так вы с Симоном что, запереть меня решили? — К Магдалене вернулась ее прежняя самоуверенность. — Забудьте! — проворчала она. — Я пойду туда, куда мне вздумается!

Сначала она собралась рассказать отцу о странной встрече с безумной старухой, но потом передумала. В нынешнем положении это лишь сыграло бы отцу на руку. Вместо этого женщина обратилась к нему шепотом:

— Смотри лучше, чтобы Земер тебя здесь не увидел. Иначе ему в голову что-нибудь взбредет.

— Ха! — гаркнул палач. — Плевать мне на Земера с высокой колокольни. — Он демонстративно сплюнул на мостовую. — А теперь мы пойдем, куда вздумалось мне. В отличие от тебя, курица бестолковая, мы с твоим мужем кое-чего надумали.

— Ну и что же, позволь спросить?

— Об этом лучше поговорить наедине. И лучше всего без детей… — Палач снова взглянул на немого Маттиаса. — Ну что, сумеет твой защитник отвести сорванцов домой к Михаэлю и немного за ними присмотреть?

Магдалена фыркнула.

— Лучше вас с Симоном, вместе взятых.

Петер с Паулем напыжились, но Маттиас достал еще две сушеные сливы, и дети с готовностью за ним последовали. Только когда малыши и их безмолвный товарищ скрылись за поворотом, палач развернулся к дочери.

— Ну? — спросила она с любопытством. — Что вы задумали?

Якоб ухмыльнулся и достал свернутую рясу, которую до сих пор прятал за пазухой.

— Брат Якобус и святой Симон еще раз наведаются в обитель, — сказал он насмешливо. — Мне нужно проверить там кое-что. Ну что, могут двое святош рассчитывать на помощь слабой женщины?

— Если нужна слабая женщина, подыщи кого-нибудь другого.

Палач вздохнул.

— Ладно, просто женщина. Главное, чтобы монахи пялились на тебя, а не на нас.

Магдалена улыбнулась и последовала за отцом, который уже двинулся в сторону церкви. Судя по всему, дело это захватило его окончательно.

Перед входом они встретили Симона, который с нетерпением дожидался жену.

— Ты хоть представляешь, как я волно… — начал он, но Куизль прервал его:

— Она была с Маттиасом и, как видишь, жива. Так что оставим это.

— С немым помощником Греца? — Симон изумленно уставился на жену. — А он-то тебе на что сдался?

— По крайней мере, он смотрит за малышами, пока господин папа копается в книжках, — огрызнулась Магдалена.

— Минуточку, я занимаюсь этим лишь для того, чтобы распутать убийство. Ведь это ты говорила…

— Уймитесь! — прикрикнул палач на спорщиков. — Ругаться в Шонгау будете, сколько влезет. Сейчас нужно выручить Непомука, а для этого мне нужно посмотреть часовню. Так что пойдемте уже, черт бы вас побрал!

Он отворил двери и вошел в церковь. В полдень паломников внутри было совсем немного: человек двадцать преклонили колена на задних рядах и молились с закрытыми глазами. Впереди, у главного алтаря, одинокий монах занимался приготовлениями к следующей службе. К своему ужасу, Магдалена узнала в нем келаря, брата Экхарта.

— Ну, превосходно, — прошептала она. — Один раз этот жирдяй меня уже выставил. Не думаю, что смогу его отвлечь.

— Хотя бы попытайся, — прошипел Симон. — Нам нужно всего две минуты, чтобы подняться на галерею и дойти до двери. Если Экхарт отвлечется, этого времени нам вполне хватит.

— Две минуты? — Магдалена вскинула брови. — Так это в целую вечность растянется… Но ладно, я попробую, что смогу.

Она смочила пальцы святой водой в купели возле входа, перекрестилась и благочинно поклонилась, после чего двинулась в сторону придела. Брат Экхарт был занят тем, что начищал полотенцем кубок для святого причастия. Заметив девушку, он демонстративно отвернулся.

— Ээ, ваше преподобие… — начала Магдалена.

Но келарь никак не отреагировал.

— Я не присутствовала сегодня при сборе, но очень хочу пожертвовать немного на строительство монастыря, — попыталась она еще раз.

Наконец толстый монах поднял голову.

— Можешь дать деньги мне, — ответил он высокомерно. — Я пущу их на благочинные цели.

«Пропьешь ты их, пьяница раздутый», — подумала Магдалена, продолжая улыбаться.

— Как скажете, ваше преподобие, — ответила она наивно. — А можно мне прежде кое-что спросить у вас?

Келарь взглянул на нее недоверчиво.

— А это не тебя ли я на днях выставил с галереи? — спросил он. — Ты та самая, которая так рьяно выспрашивала про нашу сокровищницу?

— Э, да… — ответила Магдалена, подумав. — Эти реликвии… они… очень много значат для меня. — Она приняла несколько мечтательный вид. — Они мне даже снятся! Во сне ко мне являются Карл Великий и святая Елизавета и говорят со мной. Говорят мне, когда скотина заболеет или молоко прокиснет… И ведь правда, когда я заглядываю наутро в горшок, молоко прокисшее! Это же чудо!

— Поистине чудо… А теперь позволь, я почищу кубок к следующей мессе.

Вероятно, келарь уже привык к подобным россказням верующих, и недоверие его рассеялось. Магдалена украдкой оглянулась: отец и Симон как раз поднимались по лестнице к галерее. Следовало срочно придумать что-нибудь.

— Это… та вон картина. — Она захихикала и показала на первую попавшуюся картину в дальней части придела. — Там же мышь. И она забирается прямо на палантин священника.

— Бестолочь! Ты и вправду ничего не смыслишь!

Брат Экхарт спустился со ступеней алтаря и, покачивая головой, шагнул к Магдалене. Она поняла, к великому своему облегчению, что он действительно повел ее к образу.

— То, что ты видишь, есть знаменитая мышь, которая после стольких лет вернула христианам их святыни. Видишь? У нее кусочек пергамента в зубах.

Магдалена, признательная такому повороту событий, наклонилась к посеревшей от времени картине: во время богослужения из-под алтаря бежала крохотная мышь, действительно держа в своей пастишке кусочек пергамента.

— После того как крепость, стоявшую здесь прежде, разрушили, сокровища считались утерянными, — продолжал брат Экхарт поучительным тоном. — Монахи спрятали их под алтарем часовни, и о тайнике забыли. Но мышь отгрызла кусок пергамента, на котором значились некоторые из реликвий. Так и нашлись святыни, и это есть чудо… — Монах насмешливо улыбнулся. — А теперь давай сюда свое пожертвование и возвращайся к кислому молоку.

— Ах да, пожертвование…

Магдалена вымученно улыбнулась и одновременно покосилась на Симона с отцом; они все еще стояли перед дверью в сокровищницу и, как на беду, похоже, не могли ее отворить.

Проклятие! Чего вы там возитесь? Долго мне тут еще клушу безмозглую разыгрывать?!

Магдалена наклонилась и полезла рукой в корсаж, словно между грудями у нее лежало несколько монет. Келарь жадно уставился на неожиданное зрелище.

— Может, хм… ты могла бы сослужить монастырю и иную службу, — пробормотал он и облизнулся. — В убытке не останешься. Я же келарь, и у меня имеется ключ от кладовой и проходов поглубже; там и вино есть, и сало, и колбаса. Ну, и местечко, где нам никто не помешает…

— Чтобы помолиться? — спросила Магдалена и захлопала ресницами.

Монах рассмеялся:

— Можешь и помолиться. Мне это не помешает.

В это мгновение дочь палача заметила, к своему облегчению, как Симон и отец скрылись за приоткрытой дверью. Лицо ее мигом преобразилось.

— Ну, чего ты ждешь? — спросил похотливо брат Экхарт. — Пойдем помолимся вместе…

— Знаете что, ваше преподобие? — прошипела она, и все простодушие с нее как рукой сняло. — Вы для меня слишком старый, жирный и безобразный. И я вообще сомневаюсь, способны ли к такого рода молитвам. Думаю, я лучше пожертвую привычным образом.

Она вынула ржавый грошик и швырнула его ошалевшему монаху под ноги.

— А теперь прошу простить, святая Елизавета ждет меня к аудиенции.

Она развернулась на каблуках и прошествовала к выходу, не преминув при этом поклониться двум статуям Девы Марии.

Когда Симон дернул ручку и понял, что дверь заперта, он с трудом сдержался, чтобы не выругаться. Похоже, что они пришли зря.

— Конечно, заперто! — прошептал он. — Могли бы и сами догадаться.

Он посмотрел на неф; Магдалена как раз уходила вместе с келарем в глубь придела.

— Лучше вернемся, пока Магдалена заболтала монаха.

— Вот еще, — проворчал палач. — Последи только, чтобы нас никто не заметил. Остальное предоставь мне.

Он вынул кусок гнутой проволоки и принялся ковыряться ею в замочной скважине, пояснив:

— Я такой штукой и кандалы в Шонгау отпираю, когда ключ куда-нибудь запропастится. — Проволока медленно поворачивалась из стороны в сторону. — Я недолго, сейчас уже́… Ну, что я говорил?

Раздался слабый щелчок, дверь приоткрылась, и они прокрались внутрь.

— С замками в сокровищницу вам это мало чем поможет, — заметил Симон, пока они поднимались по витой лестнице мимо бесчисленных образов. — Они из другого теста.

— Балда, я и без тебя это знаю. Я и не хочу заходить внутрь часовни, а только в коридоре осмотреться.

Симон озадаченно уставился на тестя:

— Коридор? Он-то вам зачем?

— Сейчас поймешь.

Между тем они поднялись к небольшой комнатке перед сокровищницей. В единственное запертое окно с северной стороны пробивался слабый солнечный свет, воздух стоял затхлый и спертый. Не в пример прошлому разу, усиленная железом дверь была заложена тяжелыми засовами. Они замыкали дверь на уровне глаз, груди и колен, и каждый запирался на большой замок.

Симон показал на три герба, нарисованных на двери:

— Бело-синий герб Виттельсбахов, орел и лев Андекса и святой Николай; последний символизирует приора как хранителя третьего ключа, — пояснил лекарь. — Так и в хронике написано. Ума не приложу, как из такой сокровищницы можно украсть что-нибудь. Там окна хоть есть?

Куизль кивнул:

— Три штуки. Но все они зарешечены толстыми прутьями.

— Ну как из такой комнаты можно вынести тяжеленную дароносицу с облатками? — изумленно спросил Симон. — Замки, как вы говорите, были не тронуты… Настоятель с приором утверждают, что не расставались со своими ключами… То же самое, думаю, касается и графа. Может, и вправду колдовство?

— Чушь! — проворчал палач. — Колдовство есть выдумка дьявола, которой он пытается заморочить нам головы. А здесь дело рук человека.

— В таком случае возможны лишь два варианта, — возразил Симон. — Либо кто-то умудрился за одну ночь взломать все три замка, либо это дело рук кого-то из хранителей. Тогда ему нужно было лишь заполучить другие два ключа, чтобы войти внутрь.

— Возможно, все обстояло иначе.

Палач внимательно огляделся. Коридорчик был почти пуст: всюду висели образы с чудесными спасениями, слева под окном стоял железный сундук. Куизль наклонился и отворил его.

— Пусто, — пробормотал он задумчиво. — В этом сундуке, наверное, время от времени переносят реликвии.

Симон кивнул:

— Я об этом читал. Только во время войны святые облатки несколько раз перевозили в Мюнхен, потому что люди боялись шведских набегов. Потом их каждый раз возвращали обратно.

— А теперь они и вовсе пропали… — Палач захлопнул сундук. — Но, думаю, теперь я знаю, кто за этим стоит.

— Что, простите? — У Симона на мгновение отвисла челюсть от изумления. — Вы знаете, кто за этим стоит?

Куизль с ухмылкой взглянул на зятя.

— А ты разве нет? Если все сложить воедино, то решение само в руки просится. Симон, Симон… — Он сочувственно покачал головой. — И чему вас только учат в этих ваших университетах. Уж точно не думать.

Фронвизер закатил глаза. Куизль далеко не впервые подначивал зятя тем, что лекарь хоть и учился, но все равно знал меньше палача. Его явно задевало, что из-за низкого происхождения ему был закрыт доступ в университет.

— Тогда, может, хоть вы проявите милость и приоткроете мне дверь в сокровищницу своих знаний? — насмешливо спросил лекарь. — Или мне придется помереть в неведении?

— Нужно еще кое-что проверить, — грубо ответил палач. — Мы все-таки хотим выяснить, связан ли наш воришка с убийствами. А до тех пор придется тебе потерпеть.

Он направился к лестнице.

— А теперь пошли отсюда, пока келарю не вздумалось иконы здесь почистить. Если кто-нибудь увидит нас на галерее — я просто молился, а ты разыскивал меня из-за какого-то больного. Ты ведь не только соображаешь с трудом, но и лечишь, видимо, так же.

Куизль стал спускаться по лестнице; и хотя он шел спиной к Симону, лекарь не сомневался, что по лицу его блуждала самодовольная ухмылка. Бранясь вполголоса, Симон последовал за палачом. Бывали такие минуты, когда он готов был собственными руками растянуть тестя на дыбе.

Прежде чем Куизль объяснил Фронвизеру, что к чему, времени прошло гораздо больше, нежели надеялся лекарь.

Вместе с Магдаленой Симон целыми днями возился с больными. При этом им помогал Якоб Шреефогль; он нанял нескольких неустрашимых батраков, которые помогли расставить новые койки в соседнем помещении. Кроме того, две служанки из деревни следили за тем, чтобы в наличии всегда были необходимые травы и чистая вода. Правда, с тем условием, что Симон окуривал комнаты полынью и зверобоем. Сам он, конечно, сомневался, что это поможет избежать заражения, но лишь при этом условии люди соглашались помогать лекарю. Из монахов никто к ним так и не заглянул.

Симон непрестанно листал книгу Джироламо Фракасторо, чтобы узнать еще что-нибудь об этой загадочной болезни. Итальянский ученый высказывал мнение, что болезни разносятся не через скверные запахи, как это повсеместно считалось, а посредством крошечных частиц в пище, воде или воздухе. Могло ли это послужить причиной для эпидемии в Андексе?

Когда закатное солнце скользнуло последними теплыми лучами по крошечным окнам лазарета, желудок недовольным урчанием напомнил Симону, что лекарь с самого утра ничего не ел. Он отложил грязный фартук, ополоснул лицо чистой водой и огляделся в поисках Магдалены: она как раз поила жаропонижающим сиропом шестилетнюю девочку. Их собственные дети играли в углу резными игрушками, которые резчик отдал вместо денег.

— Я помираю с голоду, — жалобно признался Симон. — Что скажешь? Может, сходим в трактир, поедим супа, выпьем стакан-другой вина? Здесь нам все равно делать особо нечего. С нами или без нас, кашлять они будут одинаково.

Магдалена беспокойно оглянулась на Петера с Паулем.

— Я, наверное, пойду лучше с детьми домой к Михаэлю, — ответила она и вытерла руки о передник. — Они и так слишком долго пробыли среди больных. Да и спать им уже пора… — Она кивнула на Пауля, который устало тер глаза. — Но ты иди, если хочешь, я не обижусь.

Симон усмехнулся:

— Потому что с немым угодником тебе нравится больше?

— С Маттиасом? — Магдалена засмеялась и покачала головой. — На этот счет можешь не беспокоиться. Ты хоть и болтаешь иногда лишнего, но и человека, который все время молчит, я бы тоже не вынесла.

Она взяла зевающих детей за руки и, уже стоя в дверях, подмигнула мужу.

— Но вообще он недурен, этот Маттиас.

Прежде чем Симон успел что-либо ответить, жена скрылась в сгущающихся сумерках. Лекарь осмотрел еще нескольких больных и тоже засобирался; наступил вечер, дул теплый ветерок. В животе снова заурчало. В радостном предвкушении Симон направился к монастырской таверне. В тот же миг кто-то шагнул к нему навстречу.

Он слишком поздно узнал в этом человеке Карла Земера.

«Проклятие! — пронеслось у лекаря в голове. — Про него-то я и вовсе забыл!»

— Господин бургомистр, — начал он и развел, извиняясь, руками. — Знаю, вы насчет разговора с настоятелем. Но я, к сожалению, пока не…

— Забудьте, — перебил его Земер.

По злорадной улыбке Симон понял, что бургомистр собрался преподнести ему очередной сюрприз.

— Мне тут довелось-таки поговорить с приором, — продолжал Земер. — И знаете, его преподобие полностью разделяет мои взгляды. Сегодня же после обеда он послал за судьей в Вайльхайм. Я уверен, что тот приедет уже завтра и колдун понесет заслуженное наказание.

— Но… как же… — пролепетал Симон.

— Настоятель? Его согласие и не требовалось. — Бургомистр со скучающим видом поковырялся в зубах, выплюнул кусочек мяса и самодовольно продолжил: — Раз уж дело дошло до процесса, то и дни Мауруса тоже сочтены. Судье не слишком понравится, что от него скрыли столь вопиющее злодеяние. На монахов надавят как следует, и Маурус Рамбек, возможно, отступится добровольно. Так или иначе, приор обещает быть достойным преемником.

Симон прикусил губу и молча уставился на бургомистра. Он не хуже Земера знал, что с приездом судьи судьба Непомука будет предрешена. Последуют пытки, затем признание, а после и приговор. Другого исхода не дано.

— Я… я все равно напишу отчет для монастыря, как было условлено. — Симон старался говорить как можно увереннее. — Есть еще много нестыковок, которые следует прояснить.

— Давайте-давайте, — ответил Земер. — Хотя я не думаю, что земельного судью заинтересуют измышления… — тут губы его насмешливо скривились, — цирюльника. А если вы думаете таким образом затянуть процесс, уж не знаю, по каким причинам… — Он пренебрежительно пожал плечами. — То прежде праздника вашего аптекаря все равно не сожгут. Для этого жернова правосудия вращаются, к сожалению, слишком медленно. Но тогда мы будем хотя бы знать, кто преступник, и в монастыре станет чуть поспокойнее. Ибо спокойствие, мастер Фронвизер, — он ткнул Симона мясистым пальцем в грудь, — есть первейшая забота горожан и, кроме того, главное правило при заключении сделок… Ну, счастливо оставаться.

Земер развернулся, и Симон увидел, что он направился к таверне, где его, по всей вероятности, уже дожидался сын и, быть может, граф Вартенберг. Несмотря на полноту, поступь у бургомистра была легкой, даже воздушной.

У Симона вдруг пропал всякий аппетит.

Когда сумерки темным покрывалом окутали Андекс и в переулках воцарилось наконец спокойствие, высокая тень прокралась к дому часовщика. Закутанная в монашескую рясу, она держала в правой руке светильник, закрытый колпаком настолько, что лишь узкая полоска света падала на землю. Оглянувшись в последний раз, тень осторожно толкнула обгоревшую дверь, и та с тихим скрипом подалась внутрь.

Палач удовлетворенно кивнул. Монахи, видимо, до такой степени боялись этого нечестивого места, что никто не удосужился запереть и опечатать дом для последующего расследования. А может, так случилось из-за того, что странные происшествия в монастыре пока прекратились. Куизль надеялся найти здесь что-нибудь связывающее воедино все эти события: пропажу облаток, убийства и исчезновение часовщика вместе с автоматом. Он уже догадывался, кто украл святыни из сокровищницы, но вот причина кражи пока оставалась для него загадкой. Внутреннее чутье подсказывало ему, что решение крылось в мастерской. Иногда у него начинало вдруг пощипывать в носу, и это значило, что подсознание опережало разум.

Вот и теперь в носу нестерпимо защекотало.

Палач бесшумно прокрался в дом. Он приоткрыл светильник настолько, что тонкий луч света хоть немного озарил комнату. Внутри, похоже, ничего не изменилось с тех пор, как Симон с Магдаленой обнаружили здесь четыре дня назад труп послушника. Столы и стулья, частью разбитые, валялись на полу, всюду лежали осколки пробирок и обугленные куски металла. Из угла на Куизля таращилась оторванная кукольная голова.

Что-то скрипнуло, и палач испуганно взглянул наверх. Под потолком покачивался на веревке набитый «дракон», про которого уже рассказывал Симон. Секунду-другую Куизль и крокодил смотрели друг на друга, как два единомышленника: страшные, овеянные легендами существа, перед которыми люди испытывали страх и о которых рассказывали ужасные истории.

«И что же такое довелось тебе лицезреть, страшилище немое? — подумал палач. — Что же, черт возьми, здесь произошло?»

Он посветил вокруг себя и отыскал наконец пятно сажи возле двери, на том месте, где ужасная гибель постигла юного послушника. Следующее, почти с человека размером, горелое пятно находилось посреди комнаты — там огонь прожег дощатый пол. Доски предостерегающе заскрипели под тяжестью Куизля. Он прищурился, чтобы лучше видеть в блеклом свете, и попытался восстановить ход событий.

Кто-то обсыпал беднягу Виталиса фосфором. Он попытался сбежать и бросился к двери, и вот тогда-то по затылку ему пришелся смертельный удар. Примерно так все произошло. Но куда подевались автомат и его создатель? Что сделали с ним? Может, он убит?

Якоб осторожно обошел комнату в поисках чего-либо могущего ему помочь. У дальней стены стоял большой закоптелый камин, в его трубе свистел ветер. Справа к нему примыкала еще одна комнатка с узкой кроватью — вероятно, постель подмастерья. Оттуда вела лестница на второй этаж, где находились, как полагал палач, комнаты часовщика.

Куизль поднялся по узким стоптанным ступеням и оказался в коридоре с двумя дверьми. За одной располагалась спальня с кушеткой и ночным горшком. А вот другая комната была интереснее: там располагалась на нескольких полках хорошо отобранная домашняя библиотека.

Якоб присвистнул сквозь зубы. В Шонгау у него у самого имелась внушительная коллекция книг, но то были в основном работы, связанные с медициной. А здесь собраны книги скорее технического уклона.

Палач взял несколько тяжелых фолиантов и задумчиво полистал. Среди них были греческие работы на пергаменте, сочинения Герона Александрийского, Гомера и Аристотеля — все в переводе на латынь; но нашлись также и новые книги Декарта, Кардано и некоего Саломона де Косса.

Работа последнего оказалась особенно зачитанной, многие места были помечены красным. Наскоро перелистав книгу, палач заключил, что этот Саломон де Косс, вероятно, экспериментировал с силой пара и с его помощью пытался приводить в действие технические устройства. Куизль даже пожалел, что уже не сможет побеседовать с братом Виргилиусом. Этот часовщик оказался бы весьма интересным собеседником.

«Или был таковым, — подумал Якоб. — Тот, кто предается еретическим знаниям вроде этих, в монастыре быстро наживает себе врагов».

Палач задумчиво поставил книгу на место и спустился обратно на первый этаж, при этом его не покидало чувство, что он что-то упустил. Куизль снова оглядел разгромленную комнату: разбитые стулья, осколки, кукольная голова в углу, «дракон» под потолком…

Что, черт побери, здесь не так?

Снаружи внезапно послышались шаги, и палач вздрогнул. Кто-то подходил к дому! Якоб спешно погасил светильник и встал у стены, так что его полностью поглотил мрак.

Шаги быстро приближались к двери, но потом резко остановились. Неизвестный, похоже, засомневался.

«Дьявол меня раздери, совсем мозгов у меня не осталось! — пронеслось в голове у Куизля. — Я же дверь не захлопнул, она теперь приоткрыта!»

Тишина затягивалась, и палач слышал лишь собственное приглушенное дыхание. Но через некоторое время снаружи снова донеслись шаги. Они громко прошаркали по гравию в палисаднике, а затем стали быстро удаляться. Кто-то убегал прочь.

Ни секунды не раздумывая, палач бросился к двери, распахнул ее и уставился во тьму. Но на улице никого не оказалось, лишь какая-то кошка зашипела на Куизля с ограды. Где-то во мраке прошуршали шаги по утоптанной глине, неясная тень скрылась за поворотом. И снова воцарилась тишина.

Бранясь вполголоса, Якоб закрыл за собой дверь и отправился домой. Это каким же надо быть идиотом, чтобы так себя выдать! Куизль не сомневался: кто-то вынашивал те же мысли, что и он сам, и вознамерился поискать след в мастерской часовщика. Вот только кто? Настоящий ведьмак? Или же просто любопытный монах? Либо парень из соседнего селения решил испытать свое мужество? Что ж, теперь он этого никогда не узнает… И палач с угрюмым видом зашагал по пыльному переулку в направлении Эрлинга.

А в это время холодный, исполненный ненависти взгляд буравил ему спину. Белки глаз сверкали во тьме призрачным блеском. Потом незнакомец отвернулся и растворился во мраке.