Мотоциклист в темно-фиолетовом кожаном и шлеме доставил упакованный в целлофан конверт. В графе «обратный адрес» значилось (Том прочитал, пока расписывался на бланке о получении): кафедра английского языка и литературы, Вашингтонский университет. Только срочное деловое послание от Шивы Рэя имело право претендовать на подобную роскошь — доставку на дом; хотя в письме Шива и упоминался, речь шла главным образом не о нем.

Дорогой Том!

К сожалению, именно мне приходится ставить тебя в известность: сегодня утром состоялось экстренное заседание кафедры, на котором решили, что, если учесть нынешние обстоятельства, твои занятия могут вызывать «ненужные толки», поэтому ты временно выходишь в отпуск — оплачиваемый.

Замечу (конфиденциально) — предложение прошло с перевесом всего в один голос, и лично я оказался в меньшинстве. На самом деле я доказывал настолько рьяно, насколько позволяет мое положение, что подобного рода действия станут нарушением твоих основных гражданских прав и дискредитируют кафедру и университет. Увы, эти доводы во внимание не приняли.

Я и многие другие преподаватели мысленно с тобой в такое тяжелое для тебя время. Очень и очень надеюсь снова увидеть тебя в университете и уверен — ты вернешься к нам в ближайшие недели, если не дни. Студенты высоко ценят твои семинары (уж лучше бы молчали авторы той галиматьи в «Стрейнджер»), и им будет очень не хватать занятий, пока ты будешь отсутствовать.

С целью привнесения позитива в нынешние обстоятельства скажу: возможно, тебе удастся использовать образовавшееся свободное время для улаживания последних формальностей с «Ассоциацией» Рэя (ты давно с ним говорил?), а также для дальнейшей работы над новой (долгожданной!) книгой.

С сердечным приветом.

Подпись по виду напоминала небольшое взрывное устройство с тянущимся от него длинным запалом. Чуть ниже следовала расшифровка: «Бернард С. Голдблатт, заведующий кафедрой английского языка и литературы».

«Заведующий, — горько подумал Том, — а ему больше подходит председатель». Председатель — значит сидящий перед всеми… ну да, в кресле. А что, Бернард чрезвычайно гармонирует именно с креслом, мягким, уютным, обитым плюшем. А еще больше с Голдблаттом сочеталось бы тоже чем-нибудь мягким обитое сиденье без спинки — такие попадаются в общественных местах и вмещают обычно много народу. Без разбору. Неразборчивость присуща Голдблатту. «Доказывал настолько рьяно, насколько позволяет мое положение» — то есть издал возглас легкого удивления, точно так, когда курс лекций о Мильтоне выбросили из стандартного учебного плана. Очевидные горестные интонации письма порождены, уж конечно, не личной принципиальностью, заставляющей сожалеть о решении кафедры. Скорее они вызваны неловкостью от самой необходимости писать Тому.

Проблема «нарушения гражданских прав» — та вообще лежит вне Берпардовых интересов. Этот вопрос вполне могли затронуты неравнодушные к политике Расс Ван Стрэнд и Грэг Уимз. Оба они, надо думать, активно защищали Тома в его отсутствие. Типичное для Бернарда поведение: сначала председательствовать на уничтожившем человека голосовании, неумело прикрывшись маской легкого и чуть насмешливого недоумения, а после претендовать на признание и уважение. Маска нужна, чтобы окружающим в произнесенных банальностях и плоских остротах мерещилась тончайшая ирония. Будучи аспирантом, Бернард год провел в Оксфорде, и, по подозрению Тома, главным академическим достижением Голдблатта стало приобретение улыбки Моны Лизы.

Завкафедрой и пальцем бы не пошевелил, пытаясь помочь Тому. Никаких сомнений и быть не может.

Том мстительно подумал о своем стареньком издании стихотворений Грэя и Коллинза, по мнению обозревателя из Ассоциации современного языка, «закономерно пришедшего на смену» изданию Остина Лэйна Пула 1917 года. Дело в том, что всевозможные «издания» были коньком Бернарда: он коллекционировал книги бездумно, а их содержанием интересовался весьма поверхностно. Том вспомнил его седенький волнистый паричок, его кстати и некстати проскакивающую присказку «mutatis mutandis». Несомненно, Голдблатт ввернул ее, подсчитав, поднятые руки голосовавших. Мелкий лжец и притворщик Бернард!

Мог ли он все инспирировать? Не исключено. Прочел «Стрэйнджер», запаниковал, созвал кафедру… Нет, такие действия не в его характере — Голдблатт никогда не станет инициатором чего бы то ни было, а подождет, посмотрит, куда подует ветер, и даст этому ветру себя увлечь. За трусливым письмом Бернарда Том различил тени извечных любительниц экстренных заседаний и совещаний, Иоладнды Банчи и Лоррэйн Коул, имевших на него зуб с тех самых пор, как он появился в университете. Они поддерживали кандидатуру Камиллы Тарук Санчес, когда выбирали преподавателя, который получит грант от компании «Уэйерхойзер», и соответственно считали Тома незаконным претендентом на кругленькую сумму. Статья в «Стрэйнджер» предоставила им долгожданный шанс, а бесхребетный Голдблатт пошел у них на поводу по своему проклятому обыкновению.

Том с тоской поглядел за реку, на нелепое стеклянное строение, заслонявшее Клондайк-билдинг, и, уже держа трубку в руке, явственно услышал, словно предупреждение, голос Бет, усталый и равнодушный — таким он будет, стоит только ей узнать, кто звонит. Том оставил свою затею, так и не набрав номер.

Вот если бы Финн был здесь… Но слишком хорошо можно представить пристальные взгляды со всех сторон в «Стебельке» и директрису, названивающую Бет — «просто удостовериться, действительно ли отец должен забирать Финна сегодня». Том прекрасно сознавал: вынести подобное чудовищное унижение у него не хватит мужества.

Вдруг ему пришло в голову: уже три часа дня, а он с утра ничего не ел. Спускаясь в кухню и проходя мимо нового окна, Том заметил машину, подъехавшую к дому и притормозившую позади «фольксвагена». Из автомобиля высунулись две лунообразные физиономии, очевидно, в надежде хоть одним глазком взглянуть на «человека, не рассматривающегося в качестве подозреваемого». Он поспешил скрыться в тени. В собственном жилище — как беглец.

Холодильник был пуст. Том нашел два яйца столетней давности, жалкий кусочек масла, на самом донышке пластмассовой коробки — недоеденные остатки мятного мороженого с шоколадной крошкой, засохший ломтик сыра пармезан, три просроченных йогурта, шоколадный пудинг «Джелло», сомнительную упаковку маленьких морковок «Кроличья радость» и порядочный слипшийся ком неизвестных продуктов, протухших так, что их даже не удавалось идентифицировать. Том приготовил и съел несколько экзотический обед, потом отправился побродить по Интернету. Посетив сайт Би-би-си и загрузив кроссворд с электронной странички «Гардиан», он незаметно для себя оказался на «HomeGrocer.com». Там можно было сколько угодно гулять между рядами полок, и Том, не возбуждая ничьего любопытства, нагрузил виртуальную тележку изрядным количеством продуктов, которого хватило бы на период длительной осады. Не надо увиливать от встреч с соседями в овощном отделе, никакой тебе тут кассирши — той самой, сидевшей однажды вечером с Финном. Интернет-магазин — настоящий рай, мирный, уединенный. Том получал несказанное удовольствие, долго раздумывая, какие продукты взять, снимая что-то с полки и возвращая на место. Сыр камамбер или бри? А может, и тот и другой? В итоге решил: брать оба. В приливе радужного оптимизма прихватил пару упаковок сладких хлопьев на завтрак, копченую рыбу, пакет крекеров (к черту водоросли зеленые и всю дурацкую диету Бет вообще). В винном отделе Тома надолго задержали орегонские вина «Пино Нуар». Наконец он остановился на трех бутылках «Кена Райта» и трех — «Кристома». В общей сложности Том пробыл в электронном магазине час. Насколько ему помнилось, самый — нет, не счастливый — а почти счастливый час за последнее время.

Он превратился — по его собственному сравнению, использованному в саркастическом электронном письме, адресованном Бет — в виртуального Александра Селкирка. Все шторы на окнах первого этажа Том задвинул, опасаясь любителей подглядывать. Воодушевленный закупкой провизии, переместился на сайт «MyLackey.com». Одетый в униформу «лакей» приехал к Тому в лимонно-желтом фургончике и доставил из магазина издательства «Эллиот Бэй» книги «Домашние нравы американцев» Фанни Троллоп и «Процесс» Франца Кафки, из винного магазина — бутылку виски «Тичерз», из «Бартелла» — никотиновую жвачку, а из видеопроката «Блокбастер» — фильмы «Двойная компенсация», «Бульвар заката», «Колесо фортуны», «Квартира» и «Потерянный уик-энд».

«Лакею», на вид едва ли достигшему возраста, начиная с которого он мог беспрепятственно приобрести заказанное Томом виски, пришлось обойти вокруг дома и постучать в заднюю дверь, чтобы доставить заказ. Мальчишка, по-видимому, твердо вознамерился соблюдать дистанцию. Том расписался в бланке, поблагодарил парня, сунул ему десять долларов на чай и, пытаясь растопить лед, спросил, как тот поживает.

— Нормально.

— Вас наименование вашей профессии не смущает, нет?

— Чего?

— Ну, видите ли, «лакей» все-таки…

— Сойдет. У нас служащим биржевой опцион предоставлен, — ответил паренек и поспешно ретировался.

Говорят, Селкирк, высаженный на одном из островов архипелага Хуан-Фернандес в южной части Тихого океана, в первые недели своего одиночества вырезал на деревьях собственное имя. Том же слал электронные письма. Ректору Вашингтонского университета, редактору «Стрэйнждер», шерифу округа Кинг. Хотя акценты в каждом послании расставлялись различные, тема у всех была одна: ничего не подозревающий мистер Дженвей решил прогуляться по людной, часто посещаемой гражданами дороге (то есть «тропе») и по чистой случайности прошел недалеко от места печального происшествия — исчезновения ребенка. Никто всерьез и не предполагал, что Том беседовал с девочкой, а тем более — что он и есть похититель. Судя по всему, единственным признаком, отличавшим его от прочих пешеходов, стал зафиксированный рядом свидетелей факт курения («привычка дурная, однако пока еще преступной не считающаяся»), а также схожесть Тома с самим собой — естественно, с кем же еще. Вот за это-то мистера Дженвея и очернили в прессе, в результате им потеряна — пусть временно и с сохранением заработной платы — работа, ради которой он покинул Англию, а общественность подвергает его порицанию и позорному осмеянию. Дом осажден, семейная жизнь повержена в хаос. Переехав сюда, писал Том, будучи вдохновленным Джефферсоновским идеалом свободы и стремления к счастью, он теперь испытывает, как неотъемлемые эти права отъемлются у него, и возможно, нет надежды вновь обрести их. Мистер Дженвей — сам отец малолетнего сына, скорбящий вместе со всеми об ужасной судьбе Хэйли Топольски и охотно оказывающий всемерное посильное содействие полиции. В то же время для Тома, иммигранта, подмечающего особенности непривычной для него американской жизни, явилось потрясением открытие того, насколько непрочен каркас справедливости и порядочности, на котором, по его твердому убеждению, изначально зиждилось американское общество.

Том опасался, что выходит перебор с высокопарными цветистыми выражениями, и каждое новое письмо (от послания к посланию формулировки оттачивались) отправлялось в папку «Черновики» для дальнейшей правки. В процессе работы пришлось отвлечься на три анонимных звонка, а отлучившись в туалет, Том увидел из маленького окошка уборной новоприбывшую партию любопытных придурков.

По дороге назад в кабинет Том, поразившись упругости своих шагов, понял, как драматизм происходящего странным образом заряжает его энергией. Вопреки ожиданиям, даже близко нет тупого уныния и тоскливой безысходности, от которой опускаются руки. В крови бурлит адреналин, отчего возникает ощущение свободы, и даже стаканчик спиртного не требуется. Клавиатура зовет: надо сделать дело.

Когда Том в «Немногих» писал о войне, он часто, поддразнивая самого себя, задавался вопросом: а как, собственно, солдаты воюют? Чистят ли зубы в силу привычки накануне сражения? Как удается им хоть немного поспать перед битвой? Если бы ему довелось воочию видеть красные всполохи ракет и разрывающиеся в воздухе бомбы, у него, вне всякого сомнения, позорно схватило бы живот, и осталось бы горе-вояке только скрючившись сидеть на корточках под кустом, тихонько скуля в ожидании роковой пули. И вместе с тем людей, робких в обычной жизни, призывают на военную службу, и некоторые возвращаются с грудью в орденах. Взять, например, преподавателя истории из Илфорда, добродушного, немного гнусавого человечка, похожего на незаметного ежика и награжденного медалью за выдающуюся отвагу, проявленную при Анцио.

А старина Уилли Уодсворт, каким образом ему дались его победы? И если уж речь зашла о смелости, как решились родители Тома с ним, еще крошкой, на руках улететь в 56-м из Будапешта? Тоже тайна, ибо каждый раз, стоило заговорить об этом, отец с матерью сразу замолкали.

Тому не случалось лично противостоять резко неблагоприятным, ставящим жизнь под угрозу условиям. Да, была родильная палата шведской больницы, где Финн появился на свет, но тогда Том исполнял роль донельзя встревоженного, изнервничавшегося зрителя. Сдача выпускных экзаменов в Сассексе? Едва ли. Летний полдень в Голден Гарденс Парк, наверное, наиболее приблизил его к экстремальной ситуации — чуть не пропал сын, — но лишь на десять минут… честно говоря, нет, даже минуты на четыре, от силы пять.

Переживаемое же Томом сейчас давало хотя бы отдаленное представление о том, каково, должно быть, приходится солдатам на войне, и он чувствовал совершенно неожиданный душевный подъем. Есть небольшое сходство со школьным спектаклем: спасительный густой слой грима скрывает тебя от присутствующих и от себя самого, можно забыть стыд и поцеловать девчонку на глазах у целого зала, заполненного родителями и учителями, или пристрелить врага — пиф-паф! — из настоящего пистолета.

Том выправил черновики, и письма полетели в киберпространство. Настоятельная потребность писать никуда не делась, он открыл файл ЧУЖЕСТРАНЦЫ. dос, с легкостью завершил начатый кусочек, воодушевленно проработав двадцать минут, и отправил его Мириам в округ Колумбия, сделав приписку, в которой просил позвонить, когда выпадет свободная минутка.

Том откупорил бутылку кристомского кюве из винограда с горы Джефферсон, смастерил омлет со спаржей и сел полдничать, захватив с собой «Процесс». Книга в последний раз читана более двадцати лет назад. Том приготовился упорно продираться через строки. Фраза «Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К.» получила уже такую известность, что действовала раздражающе, наподобие рекламной перетяжки, то и дело назойливо попадающейся на автомагистрали. Однако, одолев шесть страниц, Том уже хохотал в голос.

Когда сцену в соборе нарушило треньканье звонка у входной двери, Том не прореагировал. Треньканье повторилось, по он не отрывал глаз от страницы. Потом неизвестный гость принялся стучать. На цыпочках, в одних носках Том пробрался к выходу, опустился на корточки и приоткрыл выемку для писем. Виднелись только чьи-то мятые брюки и размытым серым пятном — шерстяной свитер, затем вместо брюк возникла пара широко раскрытых глаз.

— Извини, я совсем некстати, да? Просто с собакой гулял и случайно проходил мимо…

Том не сразу сообразил, что голос принадлежит Яну Тэтчеллу.

— А, ты с Энгельсом, тогда лучше обойди и зайдите с той стороны.

Том отворил кухонную дверь, и пес Энгельс, заметно прихрамывающий, с седеющей шерстью, запрыгнул в дом и поскакал по комнатам, по которым раньше так любил носиться — если, конечно, помнил то давно минувшее время. С момента приговора Бет «в доме, где есть маленький ребенок, собаке не место» Тэтчеллы стали приходить еще реже, чем обычно.

— Вижу-вижу, новое крыльцо, — сказал Ян. На голове у него была зеленая шляпа, отдаленно напоминающая тирольскую, в руках он держал палку, появившуюся после первого же приступа подагры.

— Да, точнее, кусочки нового крыльца. Что тебе предложить — вино? Виски?

Тэтчелл притворился, будто сверяется с часами.

— О, думаю, для спиртного малость рановато. Знаешь, а ведь я наврал. Мне был отдан строгий приказ, вот почему я к тебе пришел. Сара так и сказала: если не вытащишь Тома к нам сегодня на ужин, будешь есть магазинные макароны в сырном соусе. Короче, догадывайся сам, где я видел твое личное благополучие. Я преследую исключительно корыстные интересы.

Том уже привык чувствовать себя изгоем, и приглашение на ужин никак не совпадало с этим самоощущением. Тому очень захотелось отказаться.

— Непременно поблагодари Сару, но…

— Да не будь ты таким занудой, пошли, черт тебя дери!

— Ну, если так…

— Ты сам-то вообще когда-нибудь пробовал эту хренотень — магазинные макароны в сырном соусе?

— А твой папа что-то плохое сделал. — В туалете для мальчиков Спенсер мыл руки под краном.

— Нет, не сделал!

— А вот и сделал!

— А вот и нет!

— Сделал, сделал! В газете про это написали. Твой папа… Его фотография в газете, потому что он плохое натворил. И мне мама сказала никому не говорить.

Краешком глаза Финн увидел Спенсера в зеркале, и мальчика потрясло, насколько серьезно лицо его маленького приятеля.

— Неправда! — пронзительно крикнул Финн. — Спенсер! Еще будешь врать, и я тебе покажу тогда!

— Да не вру я! Я твоего папу на фотке видел. В газете. Он с маленькой девчонкой что-то сделал…

Финн бросился на Спенсера, сбил его с ног. Мальчик толком не умел драться, но смотрел когда-то, как дерутся собаки, и теперь ринулся в атаку по-собачьи, рыча, кусаясь и царапаясь. Он и не видел, что делает, поскольку дрался и одновременно плакал. Во рту у него оказался рукав футболки и еще мягкое, и Финн изо всех сил куснул это мягкое. Спенсер заорал благим матом.

Позже, у себя в кабинете, уже в присутствии Бет, директриса ужасалась:

— Я всегда считала — сад «Стебелек» не для этого ребенка!

Дом Тэтчеллов на улице Гарфилда — сиротливый обломочек Англии, заброшенный на Дальний Запад. В 1998 году родители Яна собирались прилететь на Рождество, Ян и Сара должны были встретить их в Нью-Йорке. 21 декабря пожилые Тэтчеллы вылетели из Хитроу рейсом 103 компании «Пан Американ», но самолет разбился над Локерби. Так Ян, придерживающийся левых политических взглядов и по-спартански неприхотливый, вступил во владение старинным фамильным особняком в Дорсете. Дом он продал, а обстановку перевезли через океан в Сиэтл. Смотрящие из позолоченных рам предки Тэтчеллов — целый выводок серьезных, буржуазного вида дам за письменными столами, судьи в париках, епископы в духовном облачении, военные в форме былых времен, придававшей им несколько голубоватый вид — соседствовали теперь с Грамши, Адорно, Рэймондом Уильямсом и бледными корешками подборки номеров «Нью лефт ревью» за целых сорок лет. Случайно брошенный взгляд падал или на гигантских размеров корзину для бумаг, или на викторианский журнальный столик, или на шпагу в ножнах, висящую на стене. Сначала Ян намеревался избавиться от большей части старинных вещей, снеся их в антикварный магазин, но бережливая Сара, уроженка Пафкипси, не желала утратить ни единого предмета. В отличие от Яна она знала наперечет всех предков на портретах и могла изложить подробности военных походов генерал-лейтенанта и европейских поездок вон той леди за столом.

Эти диковинные осколки Англии всегда приводили Тома в замешательство. Между особняком Тэтчеллов, расположенным среди сельских пейзажей Дорсета, и жилищем Дженвеев на окраине Илфорда пролегла социальная пропасть чуть ли не в Марианскую впадину глубиной, и несколько уменьшенная копия данной пропасти словно бы разделила дом на улице Гарфилда и его, Тома, пристанище на Десятой Западной. Но в одном отношении оба дома были весьма схожи, причем самым естественным образом: благодаря им родимый английский хлам и родимая английская пыль прочно обосновались на благопристойном Квин-Энн-Хилл.

Развалившись в кресле с одним отвалившимся колесиком и драной кожаной обивкой (некогда оно принадлежало затянутому в корсет генералу королевы Виктории), Том держал бокал дрянного красного вина и чувствовал себя на свободе, в другой стране. Удивительно, как богачи — а Ян теперь обладал состоянием, о котором большинство преподавателей и мечтать не могли — упорно сохраняют приверженность дешевому вину, будто бы стойко придерживаются некоего морального принципа.

Сара сказала:

— Вся твоя история словно у Кафки позаимствована.

— А я ведь сейчас Кафку и читаю, — ответил Том. — А знаете что? У него много общего с Вудхаузом. Кафка тоже невероятно забавен, чего я раньше никак не улавливал. Общеизвестный факт: Кафка читал главы из «Процесса» своим пражским приятелям и буквально лопался от смеха, но я всегда относил это на счет его весьма специфического чувства юмора. Лично меня «Процесс» нисколько не смешил. До сегодняшнего вечера. А тут я вдруг понял, что Йозеф К. — прямо-таки кузен Берти Вустера. Во-первых, Йозеф К. гораздо богаче, чем вам наверняка помнится из книги. Я-то думал, автор хотел изобразить этакого неимущего клерка, но куда там, герой очень даже состоятелен. Получает приглашения на помпезные воскресные завтраки на яхте, у него запасы отличного коньяка и полный шкаф костюмов, он лежит на кушетке, покуривая сигары… Кухарка каждое утро приносит ему завтрак в постель. Раз в неделю Йозеф К. развлекается с проституткой, а в остальное время отбивается от весьма достойных девиц вроде Лени и фрейлейн Бюрстнер. Легко представить его вудхаузовским холостяком, у которого и без того невеликий разум постоянно затуманен от чрезмерной любви прикладываться к бутылке.

Том продолжал:

— Если бы подобное произведение писал Вудхауз, у него Берти проснулся бы в одно прекрасное утро с симптомами сильнейшего похмелья. Позвонил бы в колокольчик, вызывая Дживса, а тот по необъяснимым причинам не проскользнул бесшумно в комнату, неся одно из своих испытанных средств. Вместо этого Берти слышит доносящиеся из соседней комнаты чужие голоса и встает узнать, в чем дело. А в комнате полно — и не полицейских агентов, а тетушек. А тетя Агата — инспектор.

— И еще присутствует сэр Родрик Глоссоп, — добавил Ян. — Из кошмарной Гонории Глоссоп вышла бы, кстати, рьяная поклонница Кафки. Во время своей двухнедельной помолвки с Берти она бы, возможно, среди прочего заставила Вустера грызть «Процесс». Предварительно напичкав беднягу Рескиным. «Я читал серьезную литературу, пока у меня глаза на лоб не полезли…» — чем не Кафка?

— У Кафки с Вудхаузом разница в возрасте — года два. И вот что странно, старший — Вудхауз. А вдруг они читали друг друга? Самый светлый и самый мрачный автор современности. И если в «Процессе» есть доля вудхаузовской комедии, то мир Берти обречен на превращение в кафкианский кошмар.

— Да, но ведь имеется Дживс.

— Ну, стоит контрабандным образом запихнуть Дживса на пару дней в «Процесс», и Йозеф К. забренчит на банджо «Взмахну рукой я и скажу „фить-фить“»!

— На твоем месте не стал бы я его запихивать. К суду привлекут за опошление.

— Кафки или Вудхауза?

— Обоих.

— Можно сигарету?

— Я думал, ты бросил.

— Бросил. А потом опять начал, в качестве эксперимента. Вот смешно: сигареты ведь и послужили непосредственной причиной моих неприятностей. Почему все меня запомнили во время той прогулки, о которой я уже тысячу раз пожалел? Потому что я курил.

В громадной кухне стол был сервирован серебряными приборами с фамильным гербом. Ян обошел своим вниманием принесенное Томом «Кен Райт Пино Нуар» и предпочел вторую двуквартовую бутыль итальянского пойла, на вкус — чистого бензина. Вынимая из духовки кусок бараньего бока, сильно и пряно пахнущего розмарином, Ян заметил:

— Эх, спасибо тебе, давно я так не веселился. Больше всего на свете преподаватели-историки любят, когда их коллеги-литераторы валяют дурака. Нам прямо не терпелось тебя послушать.

— Так ты знаешь об экстренном заседании кафедры?

— Милый мой, мне столько о нем наговорили, что кажется, я сам там присутствовал.

— Сдается мне, это дело рук наших леди.

— Кто сказал? Нет, думаю, они за тебя стояли горой. Самую белиберду наплели «мужчины нового поколения», из бригады сменщиков пеленок. Демонстрировали, наверное, солидарность с детьми всего мира или еще что. Кто тот отвратительный низкорослый идиот в круглых очечках и с бритой башкой?

— Расс Ван Стрэнд?

— Точно, он самый. Он кашу заварил — болтался повсюду с постной мордой и зудел о том, как университет каждому студенту in loco parentis. Вот кретин, все моралиста из себя корчит.

У Расса и Эмили есть сын на несколько месяцев младше Финна. Они пару раз приходили к Тому и Бет на ужин, а прямо перед Рождеством Расс приглашал Тома к себе в Уоллингфорд с ночевкой.

Том сказал:

— А я-то грешил на Иоланду Банчи и Лоррэйн Коул.

— Слабак и неудачник и есть слабак и неудачник, хоть бы даже мужского пола, — ответила Сара. — И если этому Рассу хотелось навлечь на себя бед, он ничего лучше и придумать не мог. In loco parentis? Почему бы не поднять над зданием университета флаг в защиту патриархата?

— Расс Ван Стрэнд тянет только на очень вшивенького патриарха, — отозвался Ян.

— Нет, я поражаюсь… Я был уверен, что дамочки меня терпеть не могут.

— Вполне возможно, — согласилась Сара. — Так они же чувствуют себя вдвойне добродетельными, когда становятся на твою сторону.

— Из всех участников мышиной возни ваш заведующий кафедрой, кажется, представляет наибольший интерес.

— Бернард? — переспросил Том. — У него вечно — и нашим, и вашим.

— Да, у меня аналогичная информация. Правда, на сей раз он точно с цепи сорвался. Слова разумного сказать не может. Глаза выпучит, весь прямо кипит и давай нести околесицу о маккартизме, деле Дрейфуса, и ничуть этому не удивлюсь, если еще и о Томасе Беккете, Жанне д’Арк, Галилее и Гае Фоксе. Эх, бедный старый гомик!

— Бернард?

— Да-да, многие говорят… Он стал достопримечательностью для туристов, вроде статуи, проливающей всамделишные слезы в день Благовещения. — Ян плеснул вина в свой бокал. — По-моему, ты явственно напоминаешь Бернарду его самого в молодости. Шестидесятые годы, Йельский университет, ом без пяти минут преподаватель. Но тут кто-то разоблачает Бернарда в анонимном письме, и пошло-поехало: поползли слухи о мальчиках — не студентах, просто местных юношах. Думаю, Голдблатт имел обыкновение шататься по набережной и снимать парнишек. В общем, должность он не получил.

— Никогда об этом не слышал.

— И никто не слышал, что самое удивительное. В смысле, когда я здесь появился давным-давно, он прочно держался на своем посту и был бесполым, как комнатное растение в кадке. Уже в те дни — этакий толстенький и кругленький человечек. А теперь вдруг возник Бернард-ревизионист, голубой король нью-хейвенских доков. Конечно, довольно трудно себе представить.

— Он прислал мне письмо. Мне показалось, там одна пустая болтовня. А на самом деле, выходит, правда?

— О да. Все эти годы Бернард не забывал о несправедливости, учиненной над ним в Йельском университете, и ждал события, которое помогло бы ему избавиться от давнишней обиды. А тут, на счастье, подвернулся ты.

— Расс ведь тоже выпускник Йельского…

— Ты попал в точку. Только этот несчастный Ван Стрэнд начинает митинговать, и Голдблатт не выдерживает, что-то в нем взрывается.

— Где он живет? — спросила Сара.

— В Равенне, — ответил Том. — В малюсеньком, вычурно украшенном домике. Такое строеньице в колониальном стиле, выкрашенное голубой краской и набитое оригинальными изданиями восемнадцатого века. У него есть собака, чихуахуа. — Последнее слово почему-то выговорилось с трудом. После неудачной первой попытки Том более-менее совладал с ним со второй.

— Мальтиец вообще-то, — поправил Ян. — Мы с ними однажды столкнулись на территории кампуса, и Энгельс по ошибке принял собачонку Бернарда за свой завтрак. С тех пор практически не общаемся.

При звуке своего имени Энгельс положил длинную, в серых пятнах морду на стол и тихонько грустно подвыл, глядя на остатки баранины.

Том извинился и пошел вниз, в уборную, но стены, дверные косяки и мебель точно сговорились и постоянно в него врезались. Благополучно закрывшись на задвижку, он смочил лицо холодной водой и ожесточенно замигал, чтобы мир вновь обрел прежние очертания. Том кивнул, как старым знакомым на улице, крамбовскому коту Фрицу, репродукции с гравюры Диего Риверы, изображавшей женщину с корзиной лилий, а также черно-белой фотографии мальчиков в полосатых кепи, блейзерах и белых шерстяных брюках. Подпись внизу называла Тэтчелла Я.КЛ. из Касл-хауза капитаном крикетной команды 1957 года.

Сидя уже непосредственно в туалете, уперев локти в колени и спрятав лицо в ладони, Том от страшной досады на себя самого издал приглушенный стон. Если б только по теории вероятности человек хоть иногда оказывался прав! Но теория эта утверждает: если монета сто раз подряд упала вверх решкой, шансы на то, что после очередного подбрасывания она упадет орлом, составляют пятьдесят процентов. И в сто первый раз, наверное, Том не угадал. Опять решка. Он горько сожалел о своем недовольном письме в две строчки, отправленном Бернарду Голдблатту. Отрывая туалетную бумагу, Том в то же время мысленно совершил кровавое злодеяние: взорвал с помощью дистанционно управляемой бомбы серебристый «додж караван» Расса Бол-Вана Стрэнда. Споласкивая руки, посмотрелся в зеркало, и собственное лицо показалось пугающе незнакомым: изможденное, покрытое лихорадочным румянцем, а взгляд — осоловевший.

На кухне в воздухе висела сочная пелена табачного дыма. На столе появились сыр и виноград, а также старинный фамильный нож для первого и старинные фамильные ножницы — для последнего. Тэтчеллы весело пререкались, обсуждая сенатора Джона Маккейна — он, по словам Сары, несомненно, должен обставить Джорджа Буша на предварительных выборах в Нью-Хэмпшире.

Памятуя о теории вероятности, Том сказал:

— Я считаю, выиграет Буш.

В 7 утра в Клондайк-билдинг армия Стива Литвинова практически изнемогла в битве. Все воины, независимо от пола, были облачены в форму, состоящую из свитеров и широких штанов с множеством карманов. Многие закутки казались пустыми, и только если приглядеться внимательнее, становились видны их обитатели, улегшиеся на полу в спальных мешках. Бойцы забылись сном лишь незадолго до рассвета. Отдельные личности с помятыми физиономиями и бессмысленно приоткрытыми ртами мертвой хваткой сжимали кружки с двойным и даже тройным «эспрессо». Кое-кто озадаченно пялился в экраны мониторов, словно страдал снежной слепотой. Некоторые настойчиво, но вряд ли убедительно говорили по внешней связи. Было девять по центральному времени, и каждому надлежало идти в ногу с Чикаго.

Через семь недель и два дня там открывался сайт «НайдиДом. com», и от успеха зависело все — ну, абсолютно все! Такой большой город компания еще не штурмовала, к тому же это первый прорыв «НайдиДом» на восток от Миссисипи. В течение последнего года с небольшим — а начался он уж никто и не помнил когда — Стив произносил слово «Чикаго» с такой интонацией, будто говорил о Святом Граале. Город Ветров решительно определит, правильно ли Стив уловил характерные черты групп интернет-пользователей в мегаполисах, не ошибся ли мистер Литвинов, полагая, что по выходным людей чуть ли не поголовно тянет пооколачиваться у чужих домов и посплетничать. Если проект заработает в Чикаго, значит, он будет работать и во всем мире. Так местное население любой точки земного шара навек свяжет себя с виртуальной реальностью, словно крепчайшими брачными узами.

За год Стив незаметно завоевал Сан-Франциско, потихоньку двигаясь от одного населенного пункта к другому, перебравшись сначала через мост Бэй-бридж в Окленд, а несколько недель спустя, через другой мост, «Золотые Ворота» — в округ Марин. И, воодушевленный хлынувшим недавно потоком инвестиций, Литвинов пообещал захватить Чикаго одним энергичным натиском. Четвертого марта более сотни городских районов одновременно должны были оказаться в зоне охвата «НайдиДом».

В «физическом» же пространстве Чикаго, выражаясь языком сотрудников компании, каждая автомагистраль пестрела еженедельно меняющимися рекламными щитами, призванными сделать кампанию как можно более завлекательной. Лозунг этой недели гласил: «Найди… Жизнь!», и одновременно акция проходила на местном радио и телевидении. К последним перед главным событием выходным вряд ли найдется местный житель, не наслышанный о сайте. Если Сан-Франциско пал благодаря информации, передаваемой из уст в уста, то Чикаго капитулирует, не устояв перед натиском рекламных роликов, пущенных в прайм-тайм, — их стоимость по меньшей мере удвоит перерасход «НайдиДом» в будущем квартале.

Оставалось менее двух месяцев, и Стив опасался, что его проект натолкнется на глухую стену высокомерного цинизма, свойственного приверженцам старой экономики на Среднем Западе. Сам мистер Литвинов определял это явление как «ментальность животноводов». Риэлторы неохотно соглашались сотрудничать, дожидаясь появления людей, действительно способных выставить недвижимость на продажу, а те не спешили из-за малоактивных риэлторов. В нескольких районах, фигурирующих уже на сайте, улицы еще не содержали гиперссылок, однако еще больше было таких, в которых виртуальная карта показывала один-два дома и здание «Бэнк оф Америка». И даже хуже — около сорока районов не существовало вообще: ни карты, ни сопроводительных текстов, ни ссылок, ничего.

Половина отдела маркетинга перебазировалась в «Чикаго-Хилтон». Стив лично проводил два, а иногда и три дня в неделю на Мичиган-авеню, вылетая полночным рейсом из аэропорта Сиэтла-Такомы и приземляясь в чикагском «О’Хэйре» в половине шестого. Целый день пробивал дорогу родной компании на многолюдных собраниях и в тот же вечер около девяти вновь появлялся в сиэтлском офисе, с видом измотанным и грозным. Поговаривали даже, он летает экономическим классом.

Пока ждали чикагского триумфа, стоимость акций за первые недели января выросла на 21 доллар. Одиннадцать из восемнадцати аналитиков на рынке ценных бумаг в один голос со специалистами по инвестициям весьма рекомендовали покупку акций «НДЦ», однако предостерегали о наличии высокой степени риска. Тем не менее в самом Клондайк-билдинг не наблюдалось обычной эйфории по поводу нового повышения курса, скорее котировки американской фондовой биржи воспринимались как мера тяжести некоего груза, лежащего на всех служащих и ежедневно увеличивающегося. Стоит сейчас не оправдать серьезных ожиданий на рынке, и возникнет угроза провала чикагской операции и сама компания «НайдиДом» подвергнется опасности.

В офисе от одного стола к другому ходили порошки и таблетки, далеко не всегда безобидные: стимуляторы, транквилизаторы и даже кокаин; средства успокоительные, тонизирующие, расслабляющие, снотворные и, наоборот, прогоняющие сон. Гетто курильщиков на углу Первой авеню пополнилось дюжиной новых завсегдатаев, равно как и мексиканский ресторанчик на Второй, в двух кварталах от Клондайк-билдинг — там техперсонал глушил «отвертки» с текилой в любое, часто самое неподходящее время. В лифтах повис тяжелый запах немытых тел. Штатная массажистка теперь проводила большую часть времени за чтением «Гарри Поттера», ибо к ней в кабинет никто не заглядывал. Наиболее ленивые подчиненные Стива были вынуждены по крайней мере симулировать абстрактное рвение и, лишь соблюдая строжайшую секретность, посещать сайт «Priceline.com» в поисках кратковременных недорогих туров в Акапулько и Гонолулу.

Даже Роберт, помощник Бет, казалось, быстро повзрослел за минувшие недели. «Скоро будем есть трупы своих товарищей, как те американские первопроходцы», — говорил он.

В этой напряженнейшей атмосфере только один человек чувствовал себя совершенно спокойно и свободно. Временно отстраненный от посещения детского сада Финн вышагивал по редакционному отделу с видом парижского flâneur, беспрепятственно таскал из вазочек сладкие батончики и горошины «Эм-энд-Эмс» и попивал из банки холодную газировку. В большой общей комнате обнаружилось целых семь собак, каждую мальчик знал по имени и навещал всех по очереди, угощая разными вкусностями. Финн надолго задержался в кухне, ведь там ему разрешили бесплатно взять упаковку попкорна и засунуть ее в микроволновку — взрывалось просто класс. Еще он успел попользоваться игровым автоматом и нарисовать семерых своих знакомых собак на белой доске, орудуя найденными тут же маркерами.

Финну страшно нравилось в «НайдиДом». Бери что хочешь, а денег платить не надо. Не надоедает никто. Не сердятся и не вопят. Мальчик ни разу не заметил, чтобы кто-то здесь кем-то командовал. Все заняты своими делами: в компьютер играют или болтают с друзьями по телефону, да мало ли чем. Когда устанут, заваливаются спать прямо на пол. И им не нужно спрашивать, если понадобится в туалет. Просто выходят, и дело с концом, а на обратном пути еще и конфет из вазочки ухватят.

Приглядываясь к лабиринту освещенных закутков, Финн различал мир, который он вполне понимал и который восхищал его. Особенно когда сядешь на корточки и увидишь под перегородками в увлекательнейшем беспорядке разные ноги отдельно от тел, хозяйственные сумки, туфли, извивающиеся черные провода, корзины для мусора, дамские сумочки, рюкзаки, принтеры, ноутбуки в блестящих кожаных футлярах, игрушечных роботов (на них Финн обратил особое внимание), спящих собак и спящих людей. Мальчик смотрел, как притоптывает по полу одна босая ступня под волосатой лодыжкой. У папы на ногах волос гораздо меньше, вспомнил ребенок. Замечательнее всего было то, что Финн даже отдаленно не представлял, чья же это нога с грязными и давно не стриженными ногтями. Пока он глядел, в такт притоптыванию сочинилась песенка:

Сидевшая у себя в боковом закутке Бет пребывала одновременно везде и нигде. На экране компьютера рядом с видами Гайд-Парка помещалось окошко с незаконченным письмом в «Стебелек». В наушниках внешней связи говорил автоответчик доктора Карен Юсбио, Роберт подавал знаки, махая руками над перегородкой, а на коленях у Бет лежала распечатка текста о Ригливилле, написанного автором из «Чикаго ридер».

Телефон-факс отсутствовал в поле зрения, однако уже слышались похожие на хихиканье звуки, возвещавшие о приходе очередного, срочно требующего внимания документа. Бет наивежливейшим голосом выпускницы колледжа Смита просила доктора Юсбио перезвонить и одновременно делала гримасу Роберту: «Меня нет!» Тем не менее мысли ее были о другом.

С момента подъема в 4.30 утра и до сих пор она мысленно бранилась с Деброй, которая накануне вечером мимоходом, даже весело, признала Тома виновным в совершении тяжких преступлений, за которые его должны отправить пристегнутым ремнями к больничной каталке в государственную тюрьму города Уолла-Уолла, где ему сделают смертельную инъекцию. «Все так говорят», — твердила Дебра. Бет положила трубку, прервав подругу на полуслове, и упала на диван, сотрясаясь от рыданий и жутко боясь разбудить Финна. На несколько секунд она действительно представила каталку и сначала капсулу физиологического раствора, потом барбитурат, используемый для мгновенного успокоения, потом… Однако вскоре гнев и осознание нелепости подобных видений вытеснили у Бет из головы кошмарные картины.

Как она смеет?

Ну, разумеется, Том безнадежен. Отстранен, дальше уж и некуда, от окружающих, да и от себя самого. Только на первый взгляд человек, а вообще сгусток тумана какой-то. Но то, что Дебра считает его маньяком-психопатом и предполагает, будто скорейшая изоляция «честно, пойдет ему же на пользу», это просто непростительно. Мерзко это.

Все говорят? Вот сама Дебра и говорит, когда чешет языками со своими подружками из «Oroonoko» во время перерывов, да еще потом пыжится, точно с Тедом Банди поужинала.

Компьютер громко гуднул, и внимание Бет снова переключилось на экран — там сообщение от Стива Литвинова закрыло и Гайд-Парк, и письмо в «Стебелек». За время рождественских выходных техники переоборудовали систему, и теперь у Стива появилась возможность пренебречь электронным почтовым ящиком и отправлять особые послания, моментально попадавшие несчастным жертвам сразу на экраны. Эти послания были помечены кроваво-красными звездочками и имели заглавие «От Стива». Роберт при виде своей первой весточки от начальства гнусаво пропел: «Да, я ваш Бог, но ревнивый Бог, да не возлюбите вы больше никого».

В сообщении значилось:

форест глен

только что заходил туда не согласен с вашим вариантом он рассчитан не на ту целевую группу но окружение исполнено неплохо убедительно и перебора нет кроме того когда я отправляюсь в какой-либо район я хочу видеть конкретное место а не программное приложение хочу больше ощущать ВДОХНУТЬ ВОЗДУХ буквально вот лейквью сильно сделан от начала до конца форест глен же подкачал гл. обр. потому что имеющийся вариант чересчур навороченный а наша цель не в этом

помните в центре нашей корпоративной культуры клиент всегда задавайтесь вопросом а сам я хочу здесь что-л. покупать? в лейквью мне хочется самому стать местным жителем а в форест глен смех один

поручаю переделать первый вариант не использовать

алоха стив

Бет прекрасно сознавала, что Форест Глен никуда не годится. Она поместила на сайт информацию о нем только для заполнения одной из многих пустот на карте, но следовало бы догадаться: Стив, докучно следящий за работой каждого, инстинктивно почует халтуру и подвергнет ее уничтожающей критике.

Маленьким паучком мелькнула где-то на периферии сознания Бет мысль — когда она в следующий раз встретит в лифте уже бывшую подругу, то выскажет ей свое истинное мнение о ее дерьмовой рыболовной рубрике.

— Приветик! — Финн появился у входа в закуток, сжимая в руке мигающую, говорящую, движущуюся игрушку.

— Ой, привет, Финик. Как делишки?

— Хорошо. Джейсон мне вот этого робота дал. Насовсем.

Бет понятия не имела, кто такой Джейсон.

— Красотища, — ответила она.

Финн заметил: у мамы будто синяки под глазами. И на себя мама не похожа.

— Извини, малыш. Извини, я так занята.

— Ну ладно. — Ему хотелось съесть еще один сладкий батончик и проведать мопса Сашу.

— Я изо всех сил стараюсь, чтобы ты вернулся в «Стебелек». Может, даже завтра ты снова туда пойдешь.

— Не хочу обратно в «Стебелек». Там меня никто не любит.

Кто-то ломился в дверь: или любопытные, или полиция.

Непрерывный стук в парадный вход сменился отдельными настойчивыми ударами. Том неосторожно дернул головой, не отрываясь от подушки, и в череп точно вонзили металлическую вязальную иглу — она прошла над самыми ушами, чуть впереди, ближе к вискам. Том запахнулся в старый купальный халат Бет и почувствовал себя странно невесомым, все его существо сосредоточилось в пульсирующей боли в висках и чистой, высочайшей пробы ярости, вызванной визитерами, которые, судя по звуку, уже таранили дверь телеграфным столбом. Том нашарил очки на прикроватной тумбочке.

— Перестаньте, бога ради! Иду!

Он моментально скатился по лестнице, при этом ощущение было такое, будто прыгнул на эластичном тросе с моста. Задвинутые шторы не давали различить, ночь ли еще или уже день. Том рывком распахнул входную дверь и обнаружил одинокую коленопреклоненную фигуру в голубой куртке, забивавшую гвоздь в планку.

— A-а… Это ты.

Не день, не ночь. В мокром воздухе вырисовывался туманный ореол уличного фонаря. Под капюшоном блестевшей от дождя куртки лицо Чика, обращенное к Тому, было бледно и серьезно, хотя черты его расплывались в полумраке.

— Привет. Как поживать?

Подрядчик говорил, не меняя интонации, и это настораживало.

— Я сбрасывал сообщения тебе на пейджер. Ездил, искал тебя по всей округе.

— Ага. — Чик заколотил еще один гвоздь, и удары будто пришлись Тому прямо в лоб, отозвавшись дикой болью в голове. — Я тут болтаться, балду гонять.

И снова голос прозвучал без всякого выражения, приглушенно и — послышалось Тому — враждебно.

— Рад тебя видеть.

— Без проблем. — Чик занес молоток.

Том зажмурился в ожидании удара и спросил:

— А Ласаро и остальные? Их нет сегодня?

Подрядчик пристально на него посмотрел. В глазах китайца было не больше человеческого тепла, чем у драконов с Комодо — рептилий из Вудлендского зоопарка.

— Их нет сегодня. — В своем ответе Чик передразнил интонацию вопроса, заданного Томом.

— Послушай, извини, что я тогда… Я был в панике. Оказалось необяза…

— В панике, — повторил Чик с явным интересом.

— Да. В панике. Это когда… — Том в состоянии вустеровского похмелья затруднялся в выборе слов. — Когда испытываешь иррациональный страх перед чем-то.

Теперь растолковывай, что такое «иррациональный». Том уже открыл рот для дальнейших объяснений, но тут странная, вовсе недружелюбная улыбка появилась на лице Чика, и в ней Том увидел себя: в халате на несколько размеров меньше он похож на великана, и руки неуклюже торчат из слишком коротких рукавов. Вдобавок от него несет вчерашним вином и несвежим бельем, а седые волосы всклокочены.

Том сказал, защищаясь:

— Мне нужно выпить кофе. Ты будешь?

— Кофе — нет. — Чик взял с крыльца «Нью-Йорк таймс», поднялся и протянул газету Тому. — Пожалуйста — я в туалет. По большому надо.

На кухне, насыпая нетвердой рукой кофе в кофеварку, Том услышал звук льющейся наверху воды. Ванну он, что ли, принимает? Вытряхнув газету из голубого пластикового конверта, Том попробовал читать. Буквы скакали перед глазами. Даже знакомые слова выглядели незнакомыми, исковерканными. Сегодня состоятся предварительные выборы в Нью-Хэмпшире. После второго абзаца пришлось начать заново, чтобы вникнуть в смысл статьи. Потом вдруг в поле зрения попало слово «Сиэтл» из соседней колонки. Произошла авиакатастрофа, насколько Том мог судить, собрав воедино отдельные фрагменты прыгающего текста. Ничего больше уловить он не успел: появился подрядчик, похожий на моржа, — намокшие его усы пристали к верхней губе. Мелькнуло болезненное видение: Чик — спасшаяся жертва упомянутой катастрофы.

— Что-что? — переспросил Том, глядя поверх очков.

— Девятьсот доллар.

— Сколько?

— Девятьсот доллар. Закончить крыльцо.

Том догадался, что Чик, должно быть, говорит уже довольно долго. Когда у человека сильное похмелье, время выделывает странные фокусы. События или происходят будто бы в замедленном темпе, или несутся как при ускоренной перемотке. Все обычные фрагменты вырезаны, отчего происходящее напоминает некий экспериментальный фильм.

— Ах да, конечно.

Том сознавал свое недавнее недостойное поведение и чувствовал: 900 долларов, которые в его собственном восприятии продолжали оставаться четырьмястами пятьюдесятью, — это наименьшее, чем можно искупить нанесенную обиду.

В мучительнейшем замедленном темпе подрядчик разразился возмущенной тирадой о стоимости краски, словно, тщательно подготовившись к спору, не желал быть обманутым и лишенным возможности изложить все доводы. Теперь Чик болтал по-английски бойко, речь его текла бурлящим потоком, не хуже, чем если б китаец пользовался родным языком. «Совершенно», — говорил подрядчик, и «непомерно», и «эль ропо», и «подонки». Том послушно кивал. «Умники хреновы», — подытожил Чик и вышел на крыльцо, возобновив зубодробительный грохот, к которому немедленно присоединилось радио, включенное на полную катушку и настроенное на рок-волну. Том, пытаясь выяснить из газеты обстоятельства авиакатастрофы, услышал Эдди Веддера, исполнявшего «Ноттингем».

Самолет, следовавший вечерним рейсом из Пуэрто-Вальярты в Сиэтл через Сан-Франциско, потерпел крушение в Тихом океане вблизи Малибу. «Небо было ясное», — сообщала «Таймс». Пилоты констатировали технические неполадки и попросили разрешить посадку в международном аэропорту Лос-Анджелеса незадолго до того, как самолет упал в воду с высоты 17 000 футов. Том представил себе падение. Вероятно, оно длилось несколько минут, не секунд, — достаточно долго, чтобы осознать происходящее и подумать: вот, мог же я, ведь мог вовсе не лететь… Кто дома бы остался, кто на работе, кто продолжал бы нежиться на пляже в Мексике. Когда самолет находится в состоянии свободного падения, скоро ли человек теряет сознание? Нескоро — по прошествии нескончаемых веков.

А ведь Бет поговаривала: не свозить ли Финна в Пуэрто-Вальярту, «если наступит затишье в чикагском джихаде»?

На борту находились пятеро членов экипажа и восемьдесят три пассажира. Катера береговой охраны и спасательные вертолеты обнаружили на поверхности воды лишь тела погибших, спастись не удалось никому. Священнослужители и «сотрудники службы психологической помощи», убийственные личности, для которых смерть и горе — часть рабочей обстановки, организованно прибыли в аэропорты Сан-Франциско и Сиэтла-Такомы. Том вообразил: он идет встречать Бет с Финном, а тут из-под земли вырастает и начинает, мерзко улыбаясь, пожимать руку какой-нибудь преподобный, смахивающий на Урию Гипа. Что же этот тип сморозит? «Сегодня не получится, извините»?

«Служба информации обоих аэропортов периодически обращалась к гражданам, встречающим пассажиров рейса 261, с просьбой подойти к агенту по продаже билетов».

Сначала, наверное, думаешь — не расслышал номер рейса. Агент по продаже билетов, конечно же, ничего не скажет. Отправит в специальное помещение вдали от касс и справочных, а там, оказывается, полным-полно людей с перекошенными лицами, плачущих, трясущихся или тупо уставившихся в одну точку. Но к тому времени ты уже догадался и внутренне скрепился. Чувствуешь даже какое-то облегчение оттого, что твои страхи подтвердились настолько полно — так пациент благодарит врача, сообщающего бедняге: жить вам осталось полтора месяца. Самое трудное — умудриться сбежать от сотрудника службы психологической помощи и найти уединенное место, где можно выплакаться без помех.

Толи похмелье прошло, толи внешний мир принял очертания, в точности соответствующие его похмельной искаженности, только состояние крайней оторванности от происходящего у Тома бесследно прошло, и он снова настроился на один лад с окружающим. «Таймс» не приводила списка погибших пассажиров. С жутковатой уверенностью, будто среди них есть кто-то знакомый, Том взял чашку кофе и пошел наверх — поискать в Интернете самые последние новости о катастрофе. Между двумя лестничными маршами он остановился и услышал: Чик ударял молотком в такт музыке голосящих по радио фурий.

Во «Входящих» лежало письмо от Мириам.

Том!

Мириам.

«Спасибо за Чужестранцев» — своевременно, красноречиво, забавно, и объем мне кажется вполне подходящим. К сожалению, у нас здесь общий настрой таков, что в свете твоего нынешнего положения мы не можем выпустить тебя в эфир прямо сейчас. Ты же знаешь — несколько позже в текущем месяце «KUOW» проводит кампанию по привлечению инвестиций, и, ясное дело, нам очень не хотелось бы вызвать толки и разногласия среди своих слушателей. И конечно, нецелесообразно будет где-то передавать твое выступление, а в Сиэтле и Такоме — нет. Тем не менее, как только положение изменится, я договорюсь с тобой о дне записи. Кусочек ведь просто прелесть!

Мне очень жаль, что все так вышло, но ты, я уверена, поймешь.

С наилучшими пожеланиями,

Том сам себе удивлялся: ему влепили оплеуху, а он воспринимает ее смиренно, почти безразлично. Теперь, значит, стал персоной нон грата в Вашингтоне. Дальше что? «Нью-Йорк пост» грязью обольет? Опасаясь вновь вернуться к письму и предаться тягостным раздумьям об употребленных в нем выражениях, Том щелкнул «Удалить». Мириам Глэйзбрук убралась с экрана.

Сайт «Пост-интеллидженсер» пестрел заметками о катастрофе. Авиакомпания Аляски называла имена пяти членов экипажа, но молчала пока о пассажирах. Были статьи о характеристиках безопасности реактивных лайнеров MD-80 и возможной причине страшного падения самолета, летевшего рейсом 261. Том буквально проглотил их, жадный до каждой новой подробности.

Его самого полеты пугали. Он всегда требовал сиденье возле окна, отчасти из-за открывающегося вида, а отчасти потому, что так заметнее возможные признаки изношенности на заклепках крыльев. Том никогда не спал во время перелетов. Мешало навязчивое убеждение: нужно все время бодрствовать, только тогда машина сможет удержаться в воздухе. Если нечаянно задремать, рискуешь очнуться уже в разваливающемся на куски самолете или не очнуться вовсе. И всю ночь Том сидел, таращась в полумрак, прислушивался, не начинает ли барахлить двигатель, и посматривая на свой коньяк в стаканчике, дабы убедиться, не выплескивается ли он от дрожания самолета. После пересечения Атлантики Том ступал на твердую землю вымотанный неимоверными усилиями, приложенными, чтобы полет проходил на нужной высоте, а посадка совершилась благополучно. Когда они с Бет прибывали в Хитроу, жена, стараясь перекричать рев моторов, интересовалась, сколько «Бритиш Эйрвейз» ему платит за напряженнейшую работу. Пусть подтрунивает сколько хочет, но после гибели родителей Яна все страхи Тома лишь укрепились.

Он был специалистом по авиакатастрофам: за долгие бессонные ночи во время перелетов из Лондона в Сиэтл и обратно ему случалось мысленно перебирать бомбы террористов; неполадки в двигателе; стаи скворцов, попавших в реактивную струю; некомпетентных пилотов; рассеянных диспетчеров; наледь на крыльях; удары молнии; замыкания в проводке; столкновения; возгорания в грузовом отсеке; неожиданный перерасход топлива; всевозможные поломки; турбулентные потоки; неисправное шасси и среди прочего — погрузчиков, случайно загородивших взлетно-посадочную полосу. Но вероятной причиной недавней аварии — судя по информации о жутком последнем разговоре пилотов с наземными механиками — явилось то, что Тому никогда и в голову не приходило: триммер. Вероятно, заклинило стабилизатор, крепящийся к хвосту самолета.

«Если выходит из строя стабилизатор, летательный аппарат не может сохранять правильное положение в воздухе. Самолет теряет управление и под действием силы притяжения уходит в пике».

Ага, тогда ясно. Том мысленно свел катастрофу к единственному пугающе реальному факту: в одно прекрасное утро кто-то забыл смазать какую-то штуковину.

Вечерняя газета «Сиэтл таймс» разместила самые последние новости на своем сайте, где Том как раз и обнаружил ожидаемое им сообщение. Среди пассажиров действительно находился его знакомый — собственный корреспондент «Таймс», пишущий о винах, Том Стокли. Он рассказывал о винах штата Вашингтон в университетском тематическом клубе, объединяющем людей, интересующихся виноделием, и просто гурманов. Это происходило вскоре после приезда Тома в Сиэтл. Их со Стокли представил друг другу Бернард Голдблатт. Тезка Тома держался любезно и скромно и, казалось, состоял в теснейшей дружбе с каждым виноделом северо-запада. Еще до рождения Финна супруги Дженвей несколько раз встречали Стокли с женой — также погибшей — в маленьком греческом ресторанчике на юге Квин-Энн-Хилл. Они были едва знакомы, однако Тома остро кольнуло горькое сожаление о тезке, отправившемся в мир иной.

И все же по мере прочтения списка жертв катастрофы в душу потихоньку прокрадывалась неуместная веселость. На фоне упавшего самолета и восьмидесяти восьми резко оборвавшихся жизней собственные трудности показались Тому лишь досадной мелочью вроде гриппа или потерянной кредитной карточки. Известие об аварии будто даровало ему свободу. И, освобожденный, Том открыл папку «Удаленные», нашел письмо Мириам и хладнокровно перечитал его. «А не пошла бы ты!» — подумал он с такой беспечностью, на которую никак не был способен еще полчаса назад.

Стоя в очереди в банке с чеком на 1000 долларов, Том увидел на экране монитора диковинное зернистое изображение своего черно-белого двойника. Повертел головой, не отрывая взгляда от экрана, пытаясь разглядеть себя анфас и точно определить, где же находится скрытая камера. Только когда кассир нетерпеливо крикнул: «Следующий, пожалуйста!», Том сообразил, что со стороны имеет вид тот еще: явно криминальный элемент с замашками психа. Успокаивало одно — вроде бы никто, кроме кассира, не обратил на него ни малейшего внимания.

Дома, под аккомпанемент оглушительно орущего радио, Том расплатился с Чиком новенькими, хрустящими сотенными бумажками.

— О катастрофе слышал? — приходилось кричать.

— Ай? Нет, чушь все собачья, ну его.

Оказалось, звонит телефон. Том взял трубку на кухне. Левой рукой прикрыл свободное ухо, спасаясь от кошмарной музыки Чика.

— Томас! Я пролетаю прямо над штатом Вашингтон! А путь держу из Лондона в Сан-Франциско. М-да, тучи сгустились…

Значит, даже Шива Рэй в курсе дела.

— …и ничего, ну совсем ничего не видно. Такая жалость. А ведь Гудзонов залив прекрасен, знаешь — «ужас бескрайний непроходимых льдов».

— «Мера за меру»?

— Томас, ты для меня слишком умен. Беседовать с тобой всегда безумно интересно. Вот я тут и подумал — а не наладить ли с тобой телефонную связь, узнать, что да как.

— Произошла авиа…

— Ах это, да, слышал по Би-би-си. Ужасно. Признаюсь, взойдя нынче утром на борт самолета, я ощутил легкую дрожь, но лишь беспокоясь о судьбе моей ассоциации, могущей остаться без руководителя.

— Да, кстати. С Делилло в этом году не получается, но ему, возможно, удастся приехать в 2001-м. И мы продолжаем прощупывать почву насчет Сола Беллоу и Маргарет Этвуд, да, и насчет Родди Дойла также. Ну разумеется, Дэвид… Дэйв Райс прибывает в апреле, а апрель уже на носу и…

— Дэйв Райс?

— Да, вы же просили меня пригласить его. В ноябре просили. Вы прочли «Хрустальный дворец» и…

— Ах да. Дэйв Райс. Конечно. Но, Томас, ты уверен, что он автор достаточного для нас масштаба? Он — фигура значительная?

— Видите ли, я написал ему, лишь следуя вашим настойчивым пожеланиям. Он ваш протеже. Вряд ли можно сейчас отменить приглашение. И потом…

— Да, да, да, Райс у нас будет на закуску, то есть нет, я надеюсь, и в качестве основного блюда, и десерта тоже. А что там с этим малым, африканцем… как бишь его?

— Воле Шоинка?

— В самую точку! Он-он, Воле. Как с ним дела обстоят?

— Мне кажется, он в большей степени драматург, нежели романист, хотя мы, конечно же, могли бы разузнать и насчет Шоинки, если у вас есть желание.

— Желание есть. Спросите его, Томас. Спросите Воле. Он фигура значительная.

— Шива, это в принципе не моя забота… Однако мне стало известно — в отделе развития нашего университета уже слегка тревожатся по поводу окончательного урегулирования всех вопросов, связанных с пребыванием Дэйва Райса у нас. Тем более что он скоро…

На другом конце провода — на высоте семи миль — сердито фыркнули.

— Говорю тебе, кое-кому в вашей чертовой конторе надобно шутиху подложить под кресло — тогда, быть может, они почешутся. Сколько раз я уже встречался со своим главным финансовым консультантом, а он никак не может получить бумажки от ваших чинуш, ведающих развитием. А недели летят! Все сосредоточено на столе какого-то недостойного глупца. Две подписи нам нужны. О бюрократические пытки! Я просто закипаю от гнева!

— Господи, Шива, извините, пожалуйста. Мы с вами поговорим, и я сразу позвоню заведующему кафедрой, поставлю его в известность. Кошмар какой.

— Скажи, чтоб он лично подложил шутиху кому надо. Жаль только, я лично не смогу присутствовать.

— Если понадобится, я сам с ними встречусь.

— Хотелось бы, Томас. И, переходя к более приятному, должен сообщить: я затеваю новое предприятие. В настоящее время оно держится под большим секретом, но с тобой могу поделиться следующим. Это большое дело. Глобальное. И участие в нем ничего не стоит. Лондон — я пробыл там только сутки — в совершеннейшем восторге. На Уолл-стрит у всех тоже потекли слюнки. И если тебе удастся запалить ту шутиху и быстренько доставить мне бумажонки, то, думаю, я преподнесу Вашингтонскому университету свой подарок. Мы планируем устроить публичное размещение акций в июне. Люблю июнь. Подходящий месяц для первичного открытого размещения акций, судя по моему опыту, и если начнем, к примеру, в полдень, ставь последний доллар, что закончим к полуночи. Удвоим капиталы! Тогда Сол Беллоу будет у нас в кармане.

— Чудесно, — ответил Том, подумав: в действительности он сейчас нуждается, и срочно, в тридцати пяти тысячах долларов наличными для оплаты пребывания Скотт-Райса в стране. Сумма внезапно и грозно показалась больше, нежели в тот момент, когда Том позволил Дэвиду на себя надавить. Однако университетские бюрократы явно разозлили Шиву, и сейчас именно университету предстояло раскошеливаться, независимо от того, скоро ли обещанный Рэем подарок обернется звонкой монетой.

— Эх, после Лондона я пребываю в отличном настроении, и даже недоумкам из вашего отдела развития не выбить меня из колеи. Говорю тебе, Томас, Лондон в восторге. О! Просвет в облаках…

Связь оборвалась, как почти всегда получалось в беседах с Шивой, и фраза повисла в воздухе. Впрочем, кладя трубку, Том услышал там, на другом конце, далекий, но отчетливый вой, сопровождавшийся бешеным «уа-уа-уа» сирены. Подумал с тупым безразличием: пожарные машины обычно не летают на высоте 39 000 футов над Вашингтоном.

Следующие несколько минуту него в голове творился какой-то пинбол, катались шарики и мигали лампочки. Вот последний шарик закатился наконец в гнездо, и Том удивился тому, сколь мало он удивлен. Существование Шивы всегда казалось ему недостаточно реальным. Теперешнее же разоблачение фальшивой не-реальности Рэя стало желанным подтверждением того, что скептицизм Тома иногда — не считая случаев с Бет — приходится кстати, хотя бы чуть-чуть. Жаль одного: не достало смелости пустить по радио свои давно возникшие сомнения относительно мажорно-помпезного Шивы. Но здесь, в городе, где деньги и впрямь растут на деревьях, Рэй по сути своей не более нереален, чем Джефф Безос, или Стив Литвинов, или Пол Аллен, или Говард Шульц.

Том поднялся наверх — написать Бернарду Голдблатту, потом Дэвиду Скотт-Райсу.

«…кажется, всех нас провел фантазере мобильным телефоном. Нет, нельзя сказать: он — мошенник, хотя, возможно, у него есть зуб на университет. Мне этот человек представляется безработным программистом, сидящим где-нибудь в Силиконовой долине и выдумывающим „модели предприятий“ для несуществующих интернет-компаний. Вероятно, он сам в них верит, как и в то, что действительно собирается преподнести нам подарок — если только ему удастся состыковаться с нужным предпринимателем-авантюристом и заработать миллионы, миллиарды долларов (его собственное выражение). Увлечение литературой, пусть очень наивное, по-моему, достаточно искренне в нем. Он явно весьма изобретателен, и я не понимаю, почему к нему и вправду не стекаются миллионы. Видимо, так уж сложилось.

Я действительно думаю, в данном случае нам уже не на что надеяться. Когда послышалась пожарная сирена, я убедился в том, о чем давно почти догадывался, хотя и малодушно молчал. У нашего великого благодетеля нет за душой ни гроша».

Пока он набирал текст, пришло электронное письмо от Бет, озаглавленное «Fw: Финн».

«Из-за этого Чикагского кризиса мне торчать на работе всю ночь. Сможешь забрать Финна сегодня вечером из офиса? Прочти ниже».

«Ниже» следовало послание от Мидж, директрисы «Стебелька»:

«Бет!

Я побеседовала с доктором Юсбио. Осмыслив особые обстоятельства вчерашнего происшествия в туалете для мальчиков и учитывая нынешнюю ситуацию в семье Финна, мы решили разрешить ему посещать детский сад, но при определенных условиях.

До того, как ребенок поступит в нулевой класс в сентябре, он будет находиться здесь с испытательным сроком. В случае повторных агрессивных действий мне придется поднять вопрос об исключении, причем внесенная месячная оплата вам возвращена не будет.

Благодарю за сотрудничество (должны же мы заботиться и о других детях!!!)

Мидж:-)»

Сначала Том ничего не понял. Потом вышел из себя. Он не знал, кто злит его больше: жена или эта так называемая воспитательница, чья улыбающаяся рожа давно просит хорошей затрещины. Поразмыслив, Том решил, что все же больше сердит на Бет — она даже не сообщила, какое, черт побери, происшествие послужило поводом для гнусного письма. Полез в карман рубашки, достал измятую сигарету, положенную туда еще у Тэтчеллов за ужином.

Спичек нет.

С драгоценной сигаретой в зубах Том спустился вниз, собираясь прикурить от газовой плиты.

Когда он поравнялся с парадной дверью, вошел Чик.

— Проблемы! — прокомментировал подрядчик с убийственным удовлетворением в голосе.

— Так просто, — говорил Финн.

— Ну была же какая-то причина, Финик.

— Спенсер — дурак, — только и повторял мальчик.

Они застряли в пробке на Первой, прямо напротив входа в Белгрейв Пуант. В магазинах и ресторанах зажглись огни, в густеющих сумерках их залы стали похожи на многочисленные сцены с декорациями. Финн отвернулся, рассматривая витрину галереи, торговавшей дорогими индейскими подделками, выглядевшими сплошным китчем. Напротив ярко освещенной витрины с Гром-птицами, жуткими масками, расписными сундучками и «ловцами снов» стоял и три женщины, одна из них оживленно жестикулировала.

Уловив взгляд Финна, Том сказал:

— Наверное, она переводчик и пользуется языком жестов. Теперь определи, кто из них глухая, кто — покупательница, а кто — продавщица.

— Вот эта — покупательница, ну та, которая в пальто. И она глухая. На вид — прямо совсем глухая. Как пень.

Машина проползла тридцать ярдов и остановилась возле корейского магазинчика, открытого допоздна.

— Мама мне немножко рассказала, что произошло в «Стебельке». — Том обнял Финна за худенькие плечики и торопливо прижал к себе. — Спасибо, Финик.

— Пожалуйста.

— Я очень тебя люблю, малыш.

— И я тебя. — Но голосок его звучал еле слышно, мальчик с притворным интересом разглядывал корейского продавца, метавшего яростные взоры на пустой прилавок.

Том никак не мог найти нужных слов. Невыносимо было думать, что Финн защищал отца от наговоров детей из детского сада. Умный родитель, считал Том, сумел бы освободить ребенка от непосильной, взрослой ноши, однако в силу самого присутствия маленькой фигурки, упорно не отрывающей глаз от окна, он чувствовал себя по-детски беспомощным.

— Финик…

— Что?

— Ну, просто… Финик.

— Можешь дальше рассказать про мистера Гадкера?

Так они двинулись вперед, тащась в хвосте у фургона службы «MyLackey», отец и сын, изображающие, будто с головой поглощены приключениями Мойры и мистера Гадкера, уплывших на пароме в открытое море и прихвативших с собой кучу ребятишек. Том вдруг испытал внезапное, неприятное дежа-вю: вспомнил себя с отцом и послеобеденные субботние поездки в Аптон-парк, на матчи «Уэст-Хэм юнайтед».

Выехали на Белл-стрит и увидели причину пробки: вспышки яркого света озарили смешавшиеся в беспорядке обломки гигантского грузовика и красного автомобиля с откидным верхом. К месту происшествия подоспели полдюжины полицейских машин и две «скорые помощи». Один полицейский махнул Тому — проезжайте. Финн комментировал происходящее:

— Это несчастный случай, и люди пострадали… Мертвых вытаскивают…

— Не смотри туда, пожалуйста.

— А я крови не вижу. А ведь ее много должно быть. Папа, смотри! Мертвый разговаривает!

На остававшемся до дома отрезке пути и отец, и сын испытывали облегчение: отпала необходимость сосредоточиваться на мистере Гадкере, можно обсудить аварии. Финн слышал об авиакатастрофе.

— Так это грустно, — сказал мальчик. — Но если б я летел на том самолете, тебе не пришлось бы волноваться. Я плавать умею.

Чик почти закончил отделку крыльца деревянными планками. Завидев Финна, он спросил:

— Эй, парень, твой собака где?

— Он у мамы. А мы аварию видели. Ничего себе авария! Столько кровищи!

— Финн, что ты выдумываешь!

— А вот и не выдумываю, я сам все видел.

Чик явно не понял, о чем речь.

— Может, новый собака тебе сообразим, а? — Китаец похлопал по одной из сероватых, по виду якобы ионических колонн, поддерживающих козырек крыльца. Сказал, обращаясь к Тому: — Тут я находить решение.

— Да, конечно, — ответил Том. Напоминаний о прогнивших колоннах ему сейчас хотелось меньше всего.

Несколько часов назад Чик объявил, что в трех колоннах из пяти древесина никуда не годится, и напоследок огорошил: «Вы на них раскошеливаться скоро», издав смешок, звучавший в ушах у Тома всю дорогу до Клондайк-билдинг.

Вечером Финн одержал серию нелегких побед в видеоигре и уже в восемь лежал в кровати — утомленный, счастливый воин. Ребенок уснул, и Том тихонько выбрался из-под одеяла. Поднялся наверх, в кабинет. Пришло электронное письмо от Дэвида Скотт-Райса. Оно сразу, без всяких приветствий, начиналось так: «Ты и вправду собираешься возложить на меня финсовую ответственность за ваше идиотское легковерие?»

«Финсовую»? Том посмотрел на время отправления: 16.45 по местному времени, пьяный час — у Скотт-Райса. Намекнул бы ему кто-нибудь — пусть приучится оставлять плоды своих нетрезвых измышлений в папке «Черновики». Ибо сейчас наприходило видимо-невидимо обрывочных посланий: тут и воинственные заявления, и жалобы; Дэвид обращался к Тому то как к общественной организации, то как к вероломному другу. Грозился подать в суд, называл неисчислимые беды, на которые его обрекло Управление по налоговым сборам, слезно вспоминал «годы совместной борьбы с халтурой и литературной поденщиной», затем снова и снова угрожал судебным процессом. «Утром я непременно встречусь со своими адвокатами». Адвокатами, во множественном числе?

Хотя в одном месте Том был обозван предателем, он все же скорее сочувственно отнесся к излияниям Дэвида. Разумеется, Скотт-Райсу хоть малая толика, да причиталась, если не обещанное месячное проживание, то по крайней мере приличная «финсовая» компенсация.

Дорогой Дэвид!

Том.

Не мог бы ты изложить свои претензии покороче (и менее эмоционально)? Мне нужно нечто, что я мог бы предъявить университетскому руководству, ведь ты едва ли захочешь выставлять на всеобщее обозрение записки, недавно мной полученные. Чем смогу, постараюсь тебе помочь, насколько позволит мой въедливый и беспокойный характер.

Пока местом ночлега Чику служил контейнер размером восемь на восемь для хранения отходов на Никерсон-стрит, арендуемый китайцем якобы под инструменты. Чик считал 75 долларов в месяц настоящим грабежом, однако же в контейнере имелся температурный корректор и электрическая розетка — к ней можно было подключать многочисленные приборы, тем более что их у подрядчика становилось все больше и больше. Еще за 9 долларов 50 центов компания, владеющая контейнером, обеспечила Чика личным номером почтового ящика до востребования.

Дела шли неплохо. На счете, оформленном на имя Чарльза Онга Ли, в Объединенном ссудно-сберегательном банке на Джексон-стрит лежало почти 9000 долларов. Кассиры в том банке объяснялись по-китайски. Чик вполне усвоил американский английский, но денежные дела, тайные и серьезные, казалось безопаснее обсуждать по-китайски. Побеседовав с управляющим банка, он решил инвестировать свои деньги в деньги, иными словами, в валюты всех стран, ежечасно изменяющие курс по отношению друг к другу, то понижая, то повышая его. На счете, превратившемся в валютный рынок, доллары словно ожили, уподобились соперничающим на скачках лошадям. Банкир объяснил Чику: деньги будут постоянно в работе, в деле, капитал будет непрерывно расти, поскольку из убытков станет извлекаться прибыль. Упадет доллар — на помощь придет иена. Упадет иена — швейцарский франк тут как тут. Чика, уплетавшего «Биг Мак», страшно радовала мысль об усердных, неутомимых, ловких деньгах. Скоро они сами смогут зарабатывать ему на гамбургер быстрее, чем он вот сейчас проглотит свой обед.

Банковскую книжку Чик держал во внутреннем кармане джинсов, самолично им пришитом и все время застегнутом безопасности ради. Работая, китаец надежно чувствовал наличие книжки именно там, куда легла бы ласковая женская рука — еще одна мысль, вызывавшая у него улыбку. Но пока деньги волновали Чика больше, чем любые девушки. Придет час, и им он уделит внимание — когда капитал возрастет достаточно, чтобы хватило на самую шикарную девочку.

Сейчас Чик крайне нуждался в мексиканцах. Пусть вернутся не все, достаточно даже двоих. Каждый раз, завидев их грузовик, он пускался следом и дважды уверенно и бодро подходил, однако встречал непонимающие, враждебные взгляды. Ласаро слишком боялся мистера Дона и лишь сказал Чику, где обычно бродят мексиканцы, ищущие работу, однако в само то место в центре города китайца отводить не стал. И там никого не оказалось. Всех мексиканцев уже разобрали на стройки и ремонт домов, людей не осталось вовсе. Чику стало обидно, будто от обмана. Он ведь вовсе не жадничает, ему бы только двоих ребят, и расчищали бы они город от старых ненужных деревьев за четыреста баксов в день. А без мексиканцев Чику максимум 120 долларов светит — да, за последние несколько недель он вплотную приблизился к грошовым заработкам Ласаро и компании. Маловато будет!

Нехватка рабочих рук целиком занимала мысли Чика, когда он обнаружил присутствие еще одного ночного постояльца в своем контейнере. В предрассветный час сосед материализовался в лучах лампы: старый, седой, в костюме и галстуке. Руки висят, точно плети, живот провалился и походка утиная. Чик думал: «7 долларов в час», притаившись во тьме и меряя незнакомца взглядом. Даже этот немощный гвеило лучше, чем ничего. Китаец незаметно проследил за стариком, дойдя за ним до синего «доджа неона», новенького, кстати. Сев за руль, семидолларовый тип как-то сразу выдвинул вперед челюсть, прищурил глаза и превратился в типа двадцатидолларового. Съехав с обочины, он уже походил на важную шишку из торговой фирмы: вот он попрощался на пороге собственного дома с женой, погрузился в машину и попылил по дорожке, посыпанной галькой.

На следующее утро Чик сам показался чужаку на глаза. Старик посмотрел сквозь него, будто китайца и не существовало. Изобразив покровительственную улыбку, перенятую у мистера Дона, Чик сделал два шага вперед. Незнакомец вздрогнул, испуганно, протестующе замахал дрожащими руками и кинулся к воротам, сверкая сбитыми до самых подошв каблуками. Перелез через заграждение, глянул назад — по его лицу можно было решить, что за ним гонятся злые духи.

Наблюдая за улепетывающим пристыженным гостем в бедняцких ботинках, Чик почувствовал себя неожиданно и приятно разбогатевшим, точно нашел на дороге серебряный доллар.

Детский сад «Стебелек», стремясь, видимо, отчасти оправдать свое название, тянулся по возможности кверху и помещался сначала на третьем этаже арендуемого здания на Квин-Энн, где также находились пиццерия, тренажерный зал, турфирма и магазин эзотерической литературы. Сменив еще два каких-то помещения, «Стебелек» перекочевал в подвальное помещение унитарной церкви, и комнаты «Кипарисик», «Платанчик», «Башенка», «Горка», а уж тем более «Лучик» не имели никакого отношения к видам из окон, пропускавшим так мало дневного света, что приходилось круглый год день-деньской жечь электрические лампочки мощностью в 150 ватт, съедающие огромное количество энергии.

Том держал Финна за руку, спускаясь в его подземный мир, и точно сделался одним из героев книг, использованных для написания «Немногих». Он стал Кеннетом, совершившим побег из Колдица и пробирающимся в опорный пункт эсэсовцев с фальшивыми документами и знанием немецкого в объеме разговорника. У двери комнаты «Лучик» Том поцеловал Финна, ощущая присутствие Спенсера, пристально глядящего на них из-за игрушечной крепости, и Салли, отметившей появление Тома жеманной улыбочкой и коротким нервным взмахом руки.

— Всего тебе самого-самого на сегодня, Финик.

— Ты можешь меня забрать пораньше? Пожалуйста!

Личико Финна побледнело — ведь и он ступил на вражескую территорию.

Том крепко обнял сына.

— Да, как только у вас закончится обед. Если будет хорошая погода, поедем в зоопарк.

— Обещаешь?

— Чтобы тут же я пропал, если я сейчас соврал. — Он взъерошил мальчику волосы и ушел, оставив сына среди нацистов.

Но еще надлежало явиться в кабинет обер-фюрера. Внутренне собираясь перед беседой (Бет сказала: главное, поблагодарить Мидж за разрешение Финну вернуться), Том специально старался вызвать у себя интерес к листочкам на доске объявлений: благотворительный аукцион, марафон в поддержку борьбы с раком груди, продается плетеная колыбелька с верхом. Ему показалось: ведь до омерзения просто добавить ко всем этим бумажонкам жуткую картинку: невозмутимую физиономию под заголовком, набранным жирным 72-м шрифтом и кричащим «РАЗЫСКИВАЕТСЯ!».

Когда Том показался в дверях, директриса живо перекроила выражение искреннего изумления, состроив гримасу, очень похожую на ее подпись в электронном сообщении, этакое двоеточие-черточка-скобочка.

— Я просто хотел поблагодарить…

— О, мы рады сделать все, что в наших силах. И вы же знаете, мы очень любим Финна. Только вот…

— Его действительно подначили. Насколько я понимаю, ребенок пытался защитить мое доброе имя.

— Мама Спенсера очень расстроена. По вполне понятным причинам.

Наум моментально пришли слова: «А что я испытал, ты, черт подери, не подумала?», но Тому удалось смолчать, и вслух он произнес совсем другое:

— Думаю, она скоро оправится.

— Будем надеяться, с вашим мальчиком сложностей больше не возникнет. — Тон ее не выражал даже притворной надежды. — Финн — очень… очень творческий ребенок.

Том вырвался из директорского кабинета с мыслью, что Бет повела бы беседу совершенно по-другому. Добрался до ведущих на улицу двойных дверей пожарного выхода и столкнулся еще с одним покидающим здание отцом — из тех аккуратных, молодцеватых, коротко стриженных мужчин, которых Том знал в лицо, но никогда не мог отличить друг от друга. Он хотел было придержать дверь открытой, когда мужчина — Скотт, или Брэд, или Тодд — тоже взялся за ручку и сказал:

— Проходите сначала вы.

Приняв это за неуклюжий знак уважения к его возрасту, Том проигнорировал приглашение и не отпустил дверь, ожидая, пока мужчина пройдет.

— Нет, пожалуйста, вы. — Незнакомец повертел руками в воздухе, дескать, давайте, идите-идите.

Том пожал плечами и стал подниматься по лестнице. Лишь переходя улицу, он догадался, что тот наглый мерзавчик хотел, видимо, благополучно выпроводить его с территории детского сада. Уже сев в машину, Том повернулся и заметил нахальный взгляд стоящего на верхних ступеньках «бдительного» гражданина, радеющего за общественный порядок. По дороге домой Том раздваивался между подавленностью и слепой яростью, из-за чего не увидел знак «Уступите дорогу». Ярко-зеленый «рэнджровер» осуждающе просигналил, излишне громко и назойливо.

Дома ждал Чик. И пять деревянных столбов, наверное, чудом спасенных китайцем от окончательной гибели и, судя по виду, когда-то — году приблизительно в 1900-м — бывших частью роскошного деревянного особняка. Грязно-коричневая краска на столбах пузырилась и отставала.

— Как вам, ничего? Неплохо, а?

Рядом с изящными серыми колоннами, которые Чик заклеймил как негодные, толстые неказистые чушки смотрелись просто чудовищно. Если их подогнать под размеры крыльца, они будут выглядеть смехотворно: настоящие борцы сумо, да еще и присевшие на корточки.

Чик погладил массивный деревянный бок.

— Не гнилой! Я починить — новенький будет. Говорить я вам, вы дом свой не узнать, когда ремонт конец.

Том был уверен, что китаец сначала откопал неизвестно где свои столбы, а потом сочинил историю про сгнившие колонны. Но знать — это одно, а спорить — совсем другое.

— Дешево, — заявил Чик. — Для вас брать по выгодная цена.

— Сколько?

— За все я платить… — Он смерил Тома внимательным взглядом. — Сто пятнадцать долларов.

Том ожидал тысячи или даже больше. Сумма оказалась и впрямь ничтожная. Наверное, Чик сорвет немалый куш, получив плату за саму работу, а столбы явно краденые. Тому они никогда и не были особенно нужны, и тем не менее он согласно закивал и по лицу его скользнула слабая улыбка облегчения. Да, да, треклятые деревяшки — страшно выгодное приобретение и достались почти даром.

— Сегодня день у вас счастливый, верно? — засмеялся Чик.

Парадную дверь приходилось держать открытой, чтобы подрядчик мог протянуть внутрь шнуры от своих инструментов. Дом наполнился звуками радио, бензопилы, шлифовального станка и смолистым запахом ели. Опилки вылетали во двор, Чик занес их и наверх, поднимаясь в туалет. Фигура китайца вырисовывалась нечетко: он работал прямо в центре небольшого ярко-желтого смерча. В начале двенадцатого пошел дождь, и опилки, уже лежавшие перед домом густым слоем, свалялись в комки и приобрели грязно-серый оттенок.

Том вышел на улицу и с трупом узнал Чика из-за бровей и усов, посветлевших от древесной пыли. Ею же припорошило и скулы, отчего запавшие глаза китайца словно еще глубже скрылись в глазницах.

Он выключил шлифовальный станок.

— Эй, смотреть-ка сюда.

Две серые колонны уже лежали на земле. Чик припер одну к краю крыльца, затем поднял молоток, занес его над головой и с силой ударил. Колонна расщепилась надвое, словно какая-нибудь палочка, а из трещины взвилось облачко белой пыли.

— Гнилой. А вы думать, я вам мозги дурить.

Том вторично скрепя сердце входил в комнату «Лучик». Поспешно укутывая Финна в пальтишко, он старался держаться как среднестатистический папаша, чей фоторобот никогда не показывали по телевизору и не печатали в газетах. Перед самым выходом к ним подошла Салли и таинственно шепнула: мол, у Финна «день прошел хорошо». Имеет в виду, решил Том, что тяжких телесных повреждений другим детям мой ребенок сегодня не нанес.

Из-за дождя и сырости в зоопарк не поехали и отправились в Тихоокеанский научный центр смотреть силиконовых динозавров. Там, слава богу, было практически безлюдно этим будним вечером. Немногочисленные посетители не обращали на Тома особого внимания, насколько он сам мог судить. Вдали от дома к нему, кажется, вновь благополучно возвращалась безымянность.

Исчезновение Хэйли перестало быть новостью. Нелицеприятная правда, по-видимому, заключалась в том, что у Топольски недоставало денег или там фотогеничности, а потому им не удалось надолго приковать к себе переменчивое внимание СМИ. Живи Хэйли в одном из приозерных особняков и будь ее история чуть больше похожа на громкое убийство Джон Бенет Рэмси, дела обстояли бы совсем по-иному. Но пропажа ребенка из бедненького съемного бунгало, находящегося в районе лагеря жилых автоприцепов, — сюжет, которому не суждено долго оставаться популярным и который быстро оттеснили на второй план десятки новых лиц и происшествий. Насильник с озера Гринлейк, сумасшедший с топором из Лорелхерста, групповое убийство в Такоме, полицейский, застреливший чернокожего водителя без всяких очевидных причин, эксгибиционисты на улице, гибель рейса 261, наконец. Общественность подзабыла Хэйли Топольски, а вместе с ней и Тома Дженвея. Последний раз он общался с Нэйджелом десять дней назад. А вдруг, думал Том, детективу тоже наскучила похищенная девочка и он просто принялся за расследование другого дела?

Финн играл в управляемого робота — тираннозавра реке. Мальчик застыл с лишенным всякого выражения лицом и выпяченной нижней губой; он заставлял чудовище запрокидывать огромную башку и издавать тоскливый, похожий на всхлипывание рев. Том, сидевший на скамейке в центре зала, изобразил комический ужас, но Финн будто ничего не заметил. Динозавр отступил, вопросительно повернул голову, снова рыкнул. На сей раз Том, не улыбнувшись, посмотрел в маленькие, без проблеска ума глазки и попробовал какое-то время не мигать. Наверное, целую нескончаемую минуту тираннозавр оставался без движения, потом Финн двинул рычажок, избавив отца от обиженного, корящего взгляда доисторического зверя.

На столе уже появилась любимая еда Финна, сосиски с пюре, когда в заднюю дверь вошел Чикс таким довольным и лукавым видом, что Том приготовился к известиям о какой-нибудь ужасающей неприятности. Пыль тонкими струйками посыпалась из складок потертой голубой куртки, а глаза китайца внимательно забегали по съестному на тарелках и на плите.

— Ты уже ел?

— Да как сказать. Эй, парень, хочешь, показать тебе что? — Чик полез в один из своих многочисленных карманов и достал живой шевелящийся комочек, завернутый в невероятно запачканное полотенце.

— Это щеночек! Папа, это щеночек! Можно его погладить?

— Ну конечно, — ответил Чик и выпустил собаку.

Финн уже стоял на четвереньках.

— Собачка! Эй, собачка, собачечка! Ой, какой хорошенький! Папа, смотри!

Щенок был коричнево-желтый, крепенький, с чересчур короткими задними лапами и огромными выпученными глазами. В его запутанной родословной наверняка фигурировали каким-то боком и такса, и мопс, но Тому пришли на ум другие предки, включая древесную лягушку, рыжую амбарную крысу и здоровенную свинью.

— Это что же такое? — спросил он.

— Собака это, — авторитетно заявил Чик, поднял щенка, задрал ему хвостик и, повернув, показал Тому. — Девочка. — И снова опустил на пол, откуда послышался тоненький голосок Финна, повторявшего на разные лады свое «собачка, собачка, собачечка».

— У нее и имя есть. Душечка. — Чик обернулся к Тому. — Как в том кино.

— Не понял?

— Ну в том кино. — Китаец качнул бедрами и изобразил, будто играет на гавайской гитаре. — Душечка.

— А, «В джазе только девушки»!

— Точно, то самое кино.

— Ду-у-ушечка? — пропел Финн. — Ду-у-у-ушечка!

У плиты Том, отвернувшись, накладывал пюре и сосисок в третью тарелку. Этот малоприятный сюрприз сильно разозлил его.

— Финн, оставь собаку Чика, вымой руки и садись ужинать.

Сосиски так и подпрыгнули, когда он резко поставил тарелку перед китайцем.

— Душечка — ваша собачка, да?

— Теперь твой собачка, парень.

— Моя? Она — моя? — Финн широко раскрыл глаза, надул щеки, губки его зашевелились, как две маленькие красные рыбы. Сначала он кинулся обнимать подрядчика, потом — отца. — Душечка! Ой-ой-ой, Душечка! Ты — моя собачка! Папа!

— Да, очень мило со стороны Чика. Чик, сколько я тебе должен?

Лицо Чика начало принимать обиженное выражение, больше всего пугавшее Тома, и он сразу же обмяк:

— Спасибо. Он всегда хотел собаку…

— Я всегда хотел собаку! Душечка! А Душечка докуда вырастет?

Чик вытянул руку над полом на высоте приблизительно роста терьера и стал поднимать, поднимать ее, остановившись лишь тогда, когда уже запросто мог бы опустить ладонь на голову взрослого ирландского волкодава.

— Вот досюда.

— И конечно, у собаки нет ни ошейника никакого, ни поводка?

— В магазине купить, — отрезал Чик, поддевая вилкой вторую сосиску.

— Финн, давай руки мой, еда остывает. С собакой потом будешь играть.

— Ее Душечкой зовут!

— Вот потом с ней и поиграешь!

Щенок закружил по кухне, сосредоточенно обнюхивая пол. Потом внезапно резко остановился, оглядел присутствующих и весь съежился, вытянув шею, а задок отставив. Лобик собаки собрался в складки, глаза чуть ли не вылезали из орбит. Хвостик мелко дрожал. Никто не произносил ни слова. Трагическое представление — Изольда в исполнении слишком усердной дилетантки, думал Том, — она поет свою предсмертную арию, «Liebestod». Дело дошло до «Ertrinken, versinken, unbewuβt, höchste Lust», и собачонка гордо отошла в сторону, демонстрируя аккуратненькую внушительную кучку, лежавшую на белом линолеуме спиралевидным ископаемым аммонитом.

— Хорошая соба-а-ачка, — сказал Финн и протянул ей сосиску.

— Финн, я тебя прошу, не корми ее со стола.

Но щенок уже торопливо заглатывал сосиску, показывая белые остренькие зубки. Том забыл заказать в «HomeGrocer.com» бумажные полотенца, из-за чего пришлось туалетной бумагой, марая пальцы, убирать нечистоты с пола. Вонь стояла непередаваемая. Том откупорил бутылку красного вина, налил себе полный стакан и выпил его содержимое большими глотками, как пьют лекарство. Потом вспомнил о госте.

— Чик? Ты будешь?

— Конечно, — ответил китаец. К вину он, однако, так и не притронулся.

— А Душечка гавкать умеет?

— Ага, еще как. Хочешь послушать? — Чик повернулся вместе со стулом, сделал грозное лицо и занес над головой кулак. Собачонка сжалась, взвизгнула, чуть отползла назад, прижимаясь брюхом к полу, а потом разразилась таким бешеным тявканьем, точно беднягу заживо потрошили. Она выдавала звуки страшно пронзительные, Том и не знал, что человеческое ухо, оказывается, способно воспринять подобное.

— Видал? Гавкать подходяще! — Чик, ухмыляясь, обратился к Тому: — Сторожевой собака.

— Душечка! Все хорошо. Бедненькая Душечка. Все хорошо, маленькая. Это он так просто. Он пошутил. Ты моя миленькая…

— Где ты ее нашел? — спросил Том, думая между тем, после каких же бед животное подобным образом реагирует на занесенный кулак.

— Сказать же я парню, сообразить ему новая собака.

Щенок и впрямь напоминал смастеренную Чиком вещицу — было в собачонке что-то от находчиво состряпанной буквально из ничего поделки. Тот же отпечаток лежал и на строительных лесах, возведенных китайцем, и на новых колоннах для крыльца.

— Настоящий американский собака! — Подрядчик безудержно расхохотался над собственной шуткой.

— Папа! Можешь подержать Душечку, если хочешь.

Том терпимо относился к кошкам и успел почти полюбить Ходж, а собаки ему никогда не нравились за их необузданность в сочетании с чувствительностью натуры. Он проворно взял щенка на руки, и тот поглядел на него с неожиданным у такого малыша видом усталого цинизма, потом попытался куснуть за палец — не очень сильно, но ощутимо.

— Ай-ай! — Том отдал щенка Финну, звонившему матери, чтобы сообщить потрясающую новость. По обоим номерам срабатывал автоответчик.

— С ней нужно заниматься, — сказал мальчик. Он не пропускал ни одного выпуска «Планеты животных», поэтому премудрости, касающиеся воспитания собак, били из него ключом. — Нам надо купить специальный брелок, знаешь, для дрессировки. И поводок для прогулок. Косточку резиновую. И корм. Нам очень нужен собачий корм, папочка. Пойдем к «Кену», а?

— Что она ест? — спросил Том.

Чик призадумался.

— Сосиска, — последовал ответ.

— Сидеть, Душечка, сидеть! Сидеть! Хорошая собачка! Папа, смотри! Нет, собачка, нельзя! Мы тебе таких косточек принесем!

Поставив локти на колени и уперев подбородок в ладони, улыбающийся Чик смотрел на мальчика и собаку с собственнической, пиквиковской благожелательностью. Глянул на Тома, подмигнул.

— Довольный, как поросенок в луже, а?

Отвинченная от тюбика с горчицей крышечка. Остатки ужина по всему столу. Вот полный стакан Чика, а вот пустой — Тома. Сцена из семейной жизни. Мысль «А ведь мы и есть семья!» поразила Тома. И налицо неотъемлемая составляющая существования семьи — маски на лицах, разговор будто на разных языках. И мимолетность именно такого положения вещей. Семьи сегодня долго не держатся, и эта с минуты на минуту распадется, но эфемерность не делает ее менее реальной, даже наоборот. Каждая семья заводит такую собаку, какую заслуживает, думал Том. Страшненькая Душечка неожиданно точно вписалась в обстановку, будто уже давно тенью шныряла по дому, выжидая момент, чтобы материализоваться.

Том спросил, извлекая никотиновую подушечку из упаковки:

— Где ты сейчас живешь?

— Место есть. Снимать.

— Просто знаешь, если тебе еще нужно где-нибудь…

Щенок зубами ухватил брючину Финна и дергал ее туда-сюда, мотая головой. Время от времени собачонка издавала тонюсенький рык, напоминающий звук маленького двухтактного двигателя на игрушечной модели самолета.

— Нельзя, Душечка, нельзя!

— Уанг-уанг-уанг! — Чик оскалил на Душечку кривые зубы, и она тотчас отпустила штанишки Финна и бегло что-то уанг-уангнула подрядчику по-китайски.

— Мороженое кто-нибудь будет? — поинтересовался Том, надеясь удержать свою внезапно образовавшуюся семью еще хотя бы ненадолго. — Кто за то, чтобы навернуть мороженого?

— Шахматы! — воскликнула Бет.

В Битве за Чикаго наступило затишье, и поздно вечером Бет с Робертом отправились поужинать в «Летучей рыбе». Вовсю гремела музыка, и им приходилось близко склоняться друг к другу, перегибаясь через узкий столик, иначе бы они не смогли разговаривать. Бет ела морского окуня в ананасах и подливку из анчоуса, Роберт — тайские крабовые котлетки с лемонграссовым майонезом. Платила Бет.

— Шахматы?

— Да. Сейчас я играю не очень, но в детстве неплохо умел. — Роберт наморщил нос, как всегда, когда строил из себя скромника. — У, когда я в четвертом классе учился, стал чемпионом штата Мичиган. Почти до национального турнира дошел, да в полуфинале продул тому индусику из Оксфорда, из штата Миссисипи. Радживу. Вообще я тогда был ботаник, но Раджив — тот был просто мега-ботаник! Носил толстенные очки, вот такущие, замотанные пластырем, и вслух болтал сам с собой всю игру. Думаю, стоило Радживу помаячить у меня перед носом часа четыре, чтобы я сразу понял: шахматы — не мое.

Роберт пошевелил в воздухе указательными и средними пальцами рук, заключая в кавычки слово «мое». Еще одна его привычка — дистанцироваться от собственных высказываний, закавычивая их. Однако молодой человек делал так нечасто, жест этот не был предсказуемым или раздражающим. Бетон вполне нравился.

— Теперь я просто для развлечения играю.

— И ты каждый день играешь с тем парнем из Сараево?

— Да, мы с Бранко поигрываем. Почти каждый день. И только по одной партии. Мы встречаемся на сайте для шахматистов, когда здесь одиннадцать утра, а у них в Сараево девять вечера.

— И сколько длятся ваши партии?

— Недолго. Минут тридцать, сорок пять.

— А я тебя за этим ни разу не застала.

— Мой брандмауэр действует. В реальном времени отслеживает местопребывание босса.

— Ага, и меня заодно ты все время водил за нос!

— Каждому ведь нужно о чем-то еще думать помимо аятоллы. Вот ты — что бы ты без Финна делала?

— Ты сказал — аятоллы?!

— А ты вспомни, как он свои рубашки застегивает под горло. Ох уж мне его костюмчики!

— О, он еще меньшее из двух зол. По крайней мере это тебе не полоумный Компьютерный Мессия.

Роберт точно воспроизвел, правда, тактично понизив голос, скрипучий смех Джеффа Безоса. Бет захихикала.

Роберт поднял руки — сдаюсь мол, сдаюсь — и сказал:

— Виноват, ни в коем случае не следовало о нем заводить речь. Давай не будем о Стиве, а то весь ужин пойдет насмарку.

— Хорошо. Так что там насчет твоего приятеля-серба, Бранко?

— Он парень остроумный.

— А, вы еще по телефону общались, да?

— Нет, я имею в виду его манеру играть. Я над ходами Бранко вечно ухахатываюсь.

— Разве можно смешно играть в шахматы?

— Ну да. — Ответ Роберта прозвучал несколько озадаченно. — Я и не разговаривал с ним никогда… Мы только вместе отвисаем.

— И выходят идеальные взаимоотношения. Когда просто с кем-то «отвисаешь».

Бет пришло в голову, что на протяжении последнего часа с небольшим она и Роберт как раз этим и занимались — «отвисали».

— И я того же мнения. Ну, слон D3-C4. Король G8-H8. Ферзь E4-F4…

— Шах и мат?

— Спасский сдал ту партию. В 1972-м, в Рейкьявике. Классическая встреча. Но не возникает особого желания пообщаться, скажем, с Бобби Фишером. Или со Спасским. — Роберт засмеялся. — Настоящие шахматисты — психи будь здоров.

На десерт съели одно на двоих мороженое с кусочками банана. Бет, на несколько сантиметров переставив ногу под узеньким столиком, коснулась колена Роберта. Ни один из них не придвинулся ближе, но положения они также не изменили. В принципе их ноги даже не соприкоснулись; соприкасались, думала Бет, скорее джинсы. Она не была уверена, заметил ли Роберт вообще этот контакт.

Принесли счет, и он сказал:

— Ну, я пойду, наверное, а то опоздаю на автобус в Кэпитол-хилл.

Неуверенности в его словах как раз хватило для того, чтобы Бет произнесла:

— Можешь в любой момент приземлиться у меня. Я живу через дорогу. Финн сейчас у моего бывшего мужа — свободная комната есть. В общем… если хочешь…

Да — робко и очень вовремя — он хотел.

Полиция в доме. Полисмены в форме складывают и складывают что-то в прозрачные целлофановые пакеты. Уже забрали компьютер Тома, каталог детской одежды из магазина «Гэп Кидс», целый конверт фотографий купающегося в ванне Финна. Женщина-полицейский показывает своему коллеге книгу, название которой Том не видит. Женщина перелистывает страницы, и на лице мужчины возникает явное отвращение.

Том пытается говорить, но, похоже, от ужаса он онемел. У него выходит лишь сдавленное «ахххх!», совершенно не привлекающее внимания посетителей. Мужчина и женщина продолжают укладывать вещи Тома в свои пакеты.

Полицейские спускаются ниже, вот уже почти обыскали второй этаж, и рано или поздно они найдут то, что спрятано в подвале. Том давно знал: оно там — просто никому не говорил. Нет, сам он ничего не сделал, вернее, ничего не помнит, однако ему известно о свершившемся, и значит, скоро на него наденут наручники и увезут в специальной машине с зарешеченными окнами. От вины никуда не деться. Том, видимо, всегда втайне догадывался — так и будет, и вот теперь он понесет ужасное наказание.

Один из полицейских прошел мимо, неся пакет, доверху набитый одеждой Финна.

— Все с тобой ясно, парень, — сказал полисмен, удивив Тома лондонским акцентом.

На офицере — черная каска с огромной серебряной восьмиконечной звездой впереди.

Полицейский пошел дальше, вниз по ступенькам, а Том вяло размышлял: что лондонский констебль делает здесь, в Сиэтле?

Нет, невозможно. Том почувствовал волну облегчения, когда стало ясно — происходящее ему снится. Он умел спасаться от страшных снов. Надо набрать в легкие, а потом с силой вытолкнуть из себя воздух, пропустив его через сомкнутые стенки гортани. Просто-напросто требуется напряжение воли.

Полицейские с пакетами продолжали ходить по спальне Финна и комнате Тома, но теперь понятно: они — химеры. Том сделал усилие, вдохнул полной грудью и с громким криком освободился от кошмара.

Проснулся в пустом доме — полиция уже ушла. Однако это не его спальня, это подвал. В воздухе — тошнотворный сладкий запах, как от гнилой рыбы, и, несмотря на позднюю ночь, Том одет и держит черный электрический фонарик с резиновым корпусом.

Он посветил на паутину под балками, на кучу коробок с разным старьем, на потрескивающую печку. Собравшись с духом перед тем, что вот-вот случится, Том шагнул в прямоугольник утоптанной земли, где Чик когда-то устроил себе жилище.

Вот оно, как Том и представлял: грязный сверток размером с упитанного младенца, завернутый в перепачканную синюю клеенку и обвязанный грубой веревкой. Измятая клеенка, практически не освещаемая фонарем, оказалось, протекла. Темное пятно неправильной формы расползалось по земляному полу слева от свертка, и неровные края пятна образовывали рисунок, напоминавший мысы и фьорды. Оно появилось недавно, это точно. Том опустился на корточки, направив луч фонарика на землю вокруг свертка. Черные катышки — крысиный помет. Пару лет назад Бет вызывала сотрудников эпидемстанции, но крысы, видимо, вернулись. Вблизи зловоние было невыносимо. Ощущая горечь во рту и подавляя тошноту, Том попытался развязать веревку. Она вся растрепалась, узла и не найдешь. Черная крыса с прилипшей к тельцу мокрой шерстью выскользнула из свертка и прошмыгнула мимо печки в темноту.

Том закричал. На сей раз, пробудившись, он руками и ногами цеплялся за несуществующие выступы на твердой поверхности, круто уходившей вверх. Ощупью Том обнаружил, что лежит поперек кровати, в изголовье, и лицом прижимается к стене. Темная спальня была словно продолжением страшного подвала, поскольку в воздухе повисло слабое эхо вырвавшегося у Тома крика, наверняка разбудившего соседей и напугавшего Финна.

Из коридора не доносилось ни звука. Еще не совсем выкарабкавшись из кошмара, Том неловко накинул на плечи халат Бет и, поеживаясь, заковылял к полуотворенной двери в комнату сына.

В призрачном свете ночника — голубой луны — Финн разметался на кроватке, прижавшись щекой к мишке и замотавшись в одеяло. Том, не дыша, прислушался к дыханию сына. Пришлось совсем низко склониться к постели тем ухом, которое «работало» лучше, и вот он уловил мерное посапывание, легкое, как слабый ветерок над водой. Том подтянул одеяло и укутал плечики Финна. В картонной, бывшей винной, коробке, стоявшей у кровати, зафыркали — значит, и щенок тоже жив-здоров.

Том, пошатываясь, прошел наверх, сел за кухонный стол и закрыл лицо руками. Торжество жизни в комнате Финна должно бы было его приободрить, однако бодрости он не ощущал. Пятно на земле, голубая клеенка, веревка, завязанная узлом, — едва ли все это ушло вместе со сном. А вдруг сон и не закончился?.. Запах чувствовался по-прежнему — густой, жирный аромат, — в первый момент его можно спутать с благоуханием какой-нибудь невероятной гибридной дамасской розы. Возможно — во всяком случае, такая возможность не исключена, — началась третья часть кошмара, и Том вскоре проснется от собственного крика уже в новом эпизоде, причем каждый последующий кусок будет обладать обманчивой реальностью теперешнего.

Надо развязать узел и узнать, кто завернут или что завернуто в клеенку. В бесформенном свертке запросто могут оказаться слипшиеся, смердящие части расчлененных тел: туловище одной жертвы, обрубок ноги другой. Если и есть там какая-то часть трупика Хэйли Топольски, то явно содержимое свертка этим не ограничивается. Да, Том проявил потрясающую невнимательность в тот вечер, но неужели только отсюда происходит острое, гложущее чувство вины за случившееся с девочкой, пусть даже во сне? Или это из-за Финна? У ребенка ведь не стало семьи, она погибла из-за легкомыслия и небрежности отца, точно растение, которое забывали поливать. «Да» — следует ответить на первое предположение, и «да» — на второе. Однако остается еще нечто большее и худшее.

Невинным людям не снятся сны убийц.

— Папочка?

Том понятия не имел, давно ли Финн стоит на пороге. Мальчик держал на руках мишку и казался напуганным. То были не обычные ночные страхи, что исчезают, стоит лишь покрепче обнять малыша. Финн боялся отца. Встревоженное заспанное личико ребенка побелело, глаза широко раскрылись. Финн будто бы все знал.

— Что такое? — вырвалось у Тома из пересохшего горла.

Не успел мальчик ответить, как мишка стал корчиться и пищать.

Бет проснулась первой. Она лежала тихонько и рассматривала Роберта — насколько удавалось разглядеть его в предрассветных сумерках, к тому же одним глазом. По-мальчишески растрепанные волосы, густые и светлые, неровной челкой падали на лоб. Выражение легкой насмешки застыло на лице, словно губы умели улыбаться лишь иронически. Бет прислушалась к напоминающему шум прибоя гудению первых машин на скоростной автостраде и нашла Роберта без очков невероятно привлекательным, почувствовала себя недостойной этой красоты. Так, бывает, проснешься в номере отеля, а тебе по ошибке принесли на завтрак деликатесы, предназначавшиеся другому человеку, однако кушанья от этого не становятся менее заманчивыми. Бет осторожно вытащила руку из-под одеяла, взглянула на часы. Времени оказалось больше, чем хотелось бы.

Она шепнула:

— Роберт…

Ни звука. Ресницы у него тоже светлые-светлые.

Женщина попробовала еще разок:

— Роберт, милый…

Открылся один глаз. Потом другой. Роберт широко улыбнулся. Он совершенно — как приятно! — не удивился, увидев ее.

Бет улыбнулась в ответ и спросила:

— Помнишь Чикаго?