Глава 1

ФОРМИРОВАНИЕ СОВНАРКОМА

Жестокая неудача, которую потерпели на первом заседании Второго Всероссийского съезда Советов умеренные большевики, не ослабила их попыток, как и попыток других левосоциалистических фракций, сформировать — на съезде или сразу после него — многопартийное «однородное» социалистическое правительство. Все эти дни их усилия были направлены на восстановление того движения за создание широкой социалистической коалиции, которое оказалось разрушено насильственным свержением Временного правительства, устроенного Лениным накануне открытия съезда Советов. А когда это не получилось, они изо всех сил стремились добиться гарантий того, что избранный, в конце концов, на съезде исключительно большевистский кабинет — Совет народных комиссаров — будет строго подотчетен многопартийному Всероссийскому Центральному Исполнительному Комитету (ВЦИКу).

* * *

Первое, сумбурное, заседание съезда Советов, состоявшееся в ночь с 25 на 26 октября, закрылось, санкционировав переход власти в руки Советов, но не избрав нового правительства. В результате Россия на время осталась без действующей исполнительной власти. 24 октября, на последнем перед свержением Временного правительства заседанием ЦК партии большевиков, Каменеву и Берзину было поручено провести переговоры с левыми эсерами по поводу их вхождения в Советское правительство (1), и на следующий же день ведущие левые эсеры были опрошены на предмет их готовности составить коалицию с большевиками (2). Вопросы о целесообразности дальнейшего присутствия на съезде и вхождения в новое правительство были главными темами дискуссии на заседании фракции левых эсеров 26 октября. Несмотря на все симпатии к большевикам, с которыми они последние месяцы тесно сотрудничали, члены левоэсеровской фракции остались верны убеждению, что логика выживания революции диктует необходимость создания широкой правительственной коалиции, которая включала бы в себя представителей всех советских партий пропорционально их присутствию на съезде Советов. Они понимали, что для скорейшего достижения этой цели важно поддерживать связи с большевиками и революционными массами, однако идею составить правительство с большевиками отвергли (3). На состоявшейся ближе к вечеру 26 октября встрече членов ЦК партии большевиков и руководителей левых эсеров последние отказались занять предложенные им посты в кабинете до тех пор, пока не будет создана широкая социалистическая коалиция (4).

Наконец в 9 часов вечера 26 октября, когда стало очевидно, что образовать правительство с левыми эсерами не удастся, Каменев открыл второе заседание съезда Советов. Под одобрительные возгласы собравшихся он объявил, что Президиум, выражая волю съезда, издал постановления об отмене смертной казни на фронте и об освобождении из тюрем солдат, осужденных за политические преступления, об освобождении членов земельных и крестьянских комитетов, осужденных при прежнем правительстве, и об аресте Керенского. Соответствующие декреты, юридически закрепляющие эти шаги, были единодушно одобрены съездом (5).

Первым пунктом повестки вечернего заседания должен был стать вопрос о создании правительства. Однако нежелание левых эсеров составить коалицию с одними большевиками усложнило задачу. Очевидно, поэтому было решено изменить повестку, с тем чтобы сначала принять программу Советского правительства, а затем уже обсуждать его состав. На трибуну для зачтения декларации о мире «К народам и правительствам всех воюющих держав» поднялся Ленин. Это было первое появление Ленина на съезде, и, по единодушному утверждению всех источников, он был встречен громом оваций. Его декларация, чтение которой прерывалось взрывами аплодисментов, обещала положить конец тайной дипломатии и предлагала всем воюющим народам и их правительствам заключить немедленное перемирие и приступить к переговорам о справедливом, демократическом мире без аннексий и контрибуций. Декларация также предусматривала право на самоопределение для всех не суверенных наций, не зависимо от срока давности утраты ими самостоятельности (6). Выступивший позднее Троцкий дал понять, что декларация была адресована преимущественно революционным массам во всем мире. «Мы, разумеется, не думаем влиять на империалистические правительства своими воззваниями, но, пока они существуют, мы не можем их игнорировать, — говорил он. — Всю же надежду свою мы возлагаем на то, что наша революция развяжет европейскую революцию. Если восставшие народы Европы не раздавят империализм, мы будем раздавлены» (7).

И в декларации, и в последовавшей затем дискуссии Ленин изо всех сил старался подчеркнуть, что источником легитимности Советского правительства является не съезд Советов, а именно «революция 24–25 октября». Впоследствии это станет одной из главных тем его выступлений и статей. Более того, ассоциация с мифическим Октябрьским вооруженным восстанием станет основной в большевистской идентификации. Также Ленин подчеркивал, что, как и все прочие декреты съезда, декларация о мире является «временной» и подлежит утверждению Учредительным собранием. Тем не менее, после съезда Советов именно поддержка принятой им программы окажется тем оселком, которым будет проверяться приемлемость всех политических групп и институтов, в том числе и самого Учредительного собрания. Идеи, заложенные в декларации о мире, годами были основой программы крайних левых, так что неудивительно, что она была принята съездом единогласно. Затем собравшиеся делегаты устроили Ленину еще одну оглушительную овацию, спели Интернационал — гимн международного социалистического движения — и перешли к следующему пункту повестки дня (8).

Следующим стал представленный Лениным декрет о земельной реформе, который отменял частную собственность на землю и передавал все помещичьи и церковные земли в распоряжение местных земельных комитетов и Советов крестьянских депутатов для распределения между крестьянами согласно потребностям. Противоречивший основным положениям коммунальной аграрной программы самих большевиков, этот декрет, по сути, воспроизводил более популярную среди крестьян аграрную программу эсеров. Когда ряд делегатов съезда указали ему на это, Ленин парировал: «Пусть так… Как демократическое правительство, мы не можем обойти постановление народных низов, хотя бы мы с ним были не согласны…». После перерыва, понадобившегося левым эсерам на ознакомление с декретом, он был принят подавляющим большинством голосов без обсуждения (9).

Было уже почти 2.30 ночи, когда съезд наконец приступил к обсуждению структуры и состава нового национального правительства. Представлять позицию Ленина (10) выпало Каменеву — человеку, который в свое время, во главе прочих, выступил против единоличного захвата власти большевиками и который, как по теоретическим, так и по практическим соображениям, продолжал оставаться твердым приверженцем идеи широкой социалистической коалиции. Он зачитал съезду короткий декрет, к которому был приложен список нового, «временного», правительства, состоящего исключительно из большевиков. Согласно этому декрету, рабочее и крестьянское правительство, создаваемое съездом — Совет народных комиссаров — действует лишь в период до созыва Учредительного собрания. Во главе каждого крупного департамента этого правительства — народного комиссариата — стоит руководящая коллегия. Председатели коллегий вместе с председателем правительства и образуют Совнарком. В тесном сотрудничестве с массовыми организациями Совнарком претворяет в жизнь решения съезда Советов. Контроль за деятельностью Совнаркома и право смещения отдельных комиссаров принадлежит новому ВЦИКу, который должен избрать съезд. В конце своего выступления Каменев зачитал предлагаемый список народных комиссаров из одних только большевиков во главе с Лениным — Председателем Совнаркома и Троцким — наркомом иностранных дел. Бросалось в глаза отсутствие в списке Зиновьева — в недавнем прошлом одного из ближайших соратников Ленина (11).

После Каменева на трибуну поднялся Борис Авилов, представлявший объединенных социал-демократов интернационалистов и группу оставшихся на съезде меньшевиков-интернационалистов, и высказался решительно против немедленного создания исключительно большевистского правительства, аргументируя свое мнение — которое, надо сказать, разделяли и многие делегаты-большевики, включая добрую половину предлагаемого кабинета — замечательно пророческими соображениями. Он выразил глубокое сомнение в том, что правительство, состоящее исключительно из большевиков, сумеет справиться с продовольственными трудностями. Не принесет оно и мира, поскольку, по мысли Авилова, правительства союзных держав не признают его, а европейские рабочие и крестьяне еще не готовы к решительному революционному выступлению. Следовательно, Россия либо станет разменной монетой в мирных переговорах между Центральными державами и Антантой, либо будет вынуждена пойти на тяжелый сепаратный мир с Германией. Авилов предложил проект резолюции, призывающей не голосовать пока за большевистский кабинет, а избрать вместо него Временный исполнительный комитет по формированию правительства, который смог бы учесть мнения всех представленных на съезде революционно-демократических сил, включая тех, кто покинул съезд на первом заседании (12). Однако этот проект не прошел.

Позицию Авилова, настаивавшего на необходимости создания правительства, представляющего весь спектр революционной демократии, разделяли левые эсеры, а также умеренные большевики. Владимир Карелин, один из лидеров левых эсеров, заявил, что «жизнь требовала создания однородной демократической власти» и что «однородная власть вряд ли сможет… проводить свою политику, не опираясь на доверие тех партий, которые ушли со съезда». В то же время он подчеркнул, что в уходе со съезда меньшевиков и эсеров вины большевиков нет, что «с судьбой большевиков связана судьба всей революции, их гибель будет гибелью революции». Это, однако, не помешало ему критиковать большевиков за создание «готового правительства» вместо временных комитетов для решения насущных вопросов, не терпящих отлагательства, за враждебность по отношению к другим революционно-демократических партиям, в том числе левым эсерам, и за нарушения свободы слова. Кроме того, он озвучил принципиальное условие, на котором неизменно настаивали левые эсеры: новый национальный орган исполнительной власти должен быть подчинен и строго подотчетен многопартийному ВЦИКу (13).

Поскольку председательствующий Каменев был солидарен с точкой зрения Авилова и Карелина, отстаивать большевистскую позицию по правительству пришлось Троцкому. Теперь, когда вопрос о создании однопартийного правительства перешел в практическую плоскость, Троцкий, как и Ленин, не желал упускать такую возможность. Он решительно отверг доводы Авилова о необходимости создания широкой правительственной коалиции для преодоления растущего кризиса в стране. Коалиция с такими личностями, как Федор Дан и Михаил Либер — оба известные меньшевики — не только не упрочит достижения революции, но, напротив, приведет ее к неминуемому краху, заявил Троцкий. Столь же бескомпромиссным был его ответ Карелину. Он предупредил левых эсеров, что если те попытаются противопоставить себя большевикам, то рискуют утратить поддержку масс и связь с беднейшим крестьянством, которое идет за большевиками. Кроме того, он заявил, что большевики открыто «подняли знамя вооруженного восстания», и отмел обвинения в том, что они поторопились это сделать до съезда, переложив ответственность за вооруженное столкновение 24–25 октября на Керенского. Заклеймив покинувших съезд меньшевиков и эсеров: «они — предатели, с которыми мы никогда не объединимся», — Троцкий пообещал приветствовать любую политическую фракцию, которая будет готова помогать в осуществлении программы съезда и до конца стоять по одну сторону баррикад с большевиками (14).

После заявления Троцкого к трибуне пробился представитель Всероссийского исполкома профсоюза железнодорожников (Викжель), чтобы зачитать телеграмму, содержавшую решительный протест против «захвата власти одной какой-либо партией» и призыв к созданию «революционного социалистического» правительства, ответственного перед «всей революционной демократией». До тех пор пока такое правительство не будет создано, говорилось в телеграмме, Викжель намерен взять под свой контроль всю железнодорожную сеть России. Но еще более угрожающе для большевиков прозвучало заявление о том, что в борьбе между старым и новым руководством Советов Викжель остается на стороне первого (15). После того как официальный представитель профсоюза сошел с трибуны, выступили двое рядовых железнодорожников, которые подвергли сомнению право Викжеля вмешиваться в национальную политику, а один из них впрямую заявил, что Викжель является «политическим трупом», от которого давно отвернулись массы рядовых железнодорожных рабочих (16). Декрет Ленина об однородном большевистском правительстве был принят большинством голосов; за предложение Авилова проголосовали лишь около 150 делегатов из примерно 600 присутствовавших (17). Тем не менее, нависшая угроза железнодорожной забастовки в случае, если состав правительства не будет расширен, омрачила заключительные моменты Второго Всероссийского съезда Советов.

Избрав новый ВЦИК в составе 62 большевиков, 29 левых эсеров, 6 объединенных социал-демократов интернационалистов, 3 украинских социалистов и 1 эсера-максималиста, съезд постановил, что состав этого органа, председателем которого стал Каменев, может быть расширен за счет представителей крестьянских советов, армейских организаций, а также тех фракций, которые покинули съезд накануне (18). Потенциальная возможность вхождения в состав ВЦИКа представителей крестьянских советов имела особенно большое значение, учитывая перспективу расширения состава правительства, поскольку большинство сельских советов все еще находилось под преимущественным влиянием эсеров. На этом исторический Второй Всероссийский съезд Советов завершил свою работу.

* * *

Когда утром 27 октября делегаты, съехавшиеся на съезд со всей России, покидали Смольный, большинство из них, включая умеренных большевиков, полагали, что как только страсти улягутся, структура и состав Совнаркома будут пересмотрены в соответствии с той моделью, которая была заложена в дооктябрьской программе партии. То есть, это будет многопартийное, однородно-социалистическое, коалиционное правительство, состав которого будет отражать расстановку политических сил на съезде Советов к моменту его открытия. Только такого рода центральная власть под эгидой Советов, считали они, способна предотвратить экономическую катастрофу, поставить заслон контрреволюции и отвести угрозу общенациональной гражданской войны. Ленин и Троцкий, однако, думали иначе. Для них в тот момент важнее всего было сохранить свободу действий, с тем чтобы максимально увеличить гальванизирующий эффект социального потрясения в России на революционных рабочих в других странах.

Кроме того, покидавшие Смольный делегаты были уверены, что новое — временное — правительство, как было сказано в соответствующем декрете съезда, будет ответственно перед ВЦИКом, в котором уже были представлены левые эсеры, социал-демократы интернационалисты, украинские социалисты и эсеры-максималисты, а, теоретически, могли участвовать и все другие советские фракции, в том числе те, что покинули съезд и/или не были представлены на нем в достаточной степени. В любом случае, декрет о создании Совнаркома, казалось, однозначно предполагал, что это правительство должно вскоре уступить свои полномочия Учредительному собранию, которому теперь, когда с буржуазией было покончено, оставалось официально закрепить и использовать как фундамент для построения светлого будущего те первые шаги, которые, как полагали делегаты, они уже сделали. Существует свидетельство Троцкого, согласно которому Ленин в первые часы после закрытия съезда Советов склонялся к мысли о переносе выборов в Учредительное собрание и пересмотре его структуры в пользу крайних левых сил (19). Однако большинство в руководстве партии настаивало на необходимости придерживаться ранее принятых обязательств в отношении Учредительного собрания — одни, как Каменев, по причине несогласия с ленинскими взглядами и стратегией, другие, как Яков Свердлов, из опасения, что нарушение прежних обязательств и срыв выборов вызовут гневный протест масс. В результате изданный Лениным 27 октября декрет подтвердил, что выборы в Учредительное собрание состоятся, как и было намечено, 12–14 ноября, а само собрание откроется 28 ноября (20).

Протест против исключительно большевистского правительства и попытки избавиться от него были особенно сильны в первые дни после свержения Керенского. Как в Петрограде, так и в Москве произошли жестокие вооруженные столкновения между сторонниками смещенного Временного правительства и сторонниками Советской власти. Большинству интернационалистов, вне зависимости от партии, казалось, что если немедленно не заключить перемирие и не попытаться сформировать из всех социалистических сил некое правительство «единого фронта», революция из единого порыва выльется в кровавую внутреннюю усобицу. С одной стороны, кадеты, а также правые и центр партий меньшевиков и эсеров считали большевиков бессовестными узурпаторами. Большевистское правительство и сама идея диктатуры пролетариата и беднейшего крестьянства воспринимались ими как оскорбление. В разгар октябрьских событий эти оппозиционные фракции, поддержанные военными и казачеством, сплотились вокруг Петроградской городской думы, которая вместе с созданным ею и находящимся под влиянием умеренных социалистов общероссийским органом — Коми гетом спасения родины и революции — претендовала на роль главной действующей политической власти в России (21). С другой стороны, получив одобрение съезда Советов, Ленин и Троцкий (который теперь в большевистской иерархии шел сразу за Лениным) объявили свое правительство единственной законной политической властью в революционной России. Лица или учреждения, выступившие против него, считались контрреволюционными по определению и подлежали соответствующему обращению со стороны Военно-революционного комитета Петроградского Совета. Поддержку ВРК оказывали отряды вооруженной рабочей милиции («красная гвардия»), моряки Балтийского флота и, в меньшей степени, солдаты Петроградского гарнизона.

Поскольку большинство столичных газет выступило на стороне Комитета спасения против большевистского правительства, их оказалось легко обвинить в подстрекательстве к его свержению. Этим не замедлил воспользоваться ВРК. Вечером 26 октября, когда Второй съезд Советов еще продолжал свою работу, в редакции ряда оппозиционных газет нагрянули вооруженные представители ВРК и опечатали их (22). В течение следующих нескольких дней были закрыты еще несколько изданий, особенно враждебно настроенных по отношению к большевикам. 27 октября Ленин, от имени Совнаркома (23), издал декрет, узаконивший все акты закрытия органов прессы. В декрете разъяснялось, что временные нарушения свободы печати являются оправданными, поскольку в такой критический для революции момент оппозиционная пресса «не менее опасна… чем бомбы и пулеметы» (24).

Ситуация с осуществлением власти большевиков в Петрограде зашла в тупик уже 28 октября, когда значительная часть чиновничества центральных и муниципальных учреждений, опираясь на поддержку Петроградской городской и большинства районных дум, отказалась признать власть Совнаркома и местных революционных органов и саботировала работу — прогулами или сидячими забастовками. Тем временем, генерал Петр Краснов, за спиной которого маячила фигура Керенского, во главе почти семи сотен дисциплинированных, как отмечалось, и антиреволюционно настроенных казаков выступил из Гатчины и, без труда сломив сопротивление неорганизованных отрядов революционных солдат, матросов и красногвардейцев, занял Царское Село, расположенное всего в тридцати километрах от Петрограда. Попытки ВРК мобилизовать на защиту города части и прежде не отличавшегося надежностью Петроградского гарнизона оказались безуспешными. Что касается красногвардейцев, то большинство их отрядов страдало от недостатка организации и руководства. Потребовалось личное вмешательство Ленина и Троцкого, чтобы внести хотя бы видимость порядка в ряды революционных сил и, что более важно, заставить их выдвинуться на оборонительный рубеж, спешно воздвигнутый вдоль Пулковских высот в непосредственной близости от южной окраины революционной столицы (25). Одновременно предпринимались усилия по организации силами женщин — фабричных работниц агитации в поддержку Советского правительства среди крестьян сельских пригородов Петрограда (26).

29 октября дожидавшиеся в Царском Селе подкреплений Краснов и Керенский объявили о своем намерении на следующий день предпринять масштабное наступление на столицу. В помощь им Комитет спасения совместно с эсеровской военной комиссией наметили одновременно организовать антибольшевистское восстание внутри Петрограда, главными участниками которого должны были стать юнкера петроградских военных училищ. Воспользовавшись тем, что ВРК был занят отражением атаки Краснова, они должны были взять под свой контроль главные столичные военные объекты и узлы связи. Однако об этих планах стало известно ВРК: поздно вечером 28-го, благодаря случайности, один из руководителей восстания был задержан с копиями соответствующих документов. Поэтому было решено начать восстание днем раньше, не дожидаясь поддержки Краснова. Несмотря на нарушенные планы, поначалу восставшим — нескольким сотням юнкеров и офицеров — сопутствовал успех. Однако регулярные части Петроградского гарнизона и расквартированные в городе казаки на призыв Комитета спасения поддержать восстание не откликнулись, тем самым не оставив восставшим шанса. К вечеру 29-го антибольшевистское выступление в Петрограде было жестоко подавлено. Всего, по некоторым оценкам, в ходе уличных боев 29 октября погибли или были ранены две сотни юнкеров (27). Эти потери значительно превышали число пострадавших в столице в ходе Февральской и Октябрьской революций.

Между тем, вооруженные силы, которыми располагали в тот момент большевистские власти в Петрограде, были слишком рассредоточены, для того чтобы добиться подчинения их указам. Многие оппозиционные газеты, закрытые в первые послеоктябрьские дни, поспешили возобновить выпуск под слегка измененными названиями. Их страницы были полны шокирующих подробностей о большевистских эксцессах, о повальных обысках и арестах, о повсеместных грабежах, об опасности ходить по улицам, о стрельбе, продолжающейся глубоко за полночь. Много было статей о том, что женщины-военные, состоявшие в охране Зимнего дворца и арестованные в ходе штурма, подверглись изнасилованию, что своих узников ВРК расстреливает прямо на улицах и что положение всех задержанных не поддается описанию. Не менее пугающие рассказы то и дело звучали и на круглосуточных заседаниях Петроградской городской думы (28). Даже сегодня отделить правду от вымысла в том, что касалось раннебольшевистского «террора», довольно трудно. Петроград был зоной боевых действий, городом, охваченным страхом, тревогами, раздираемым на части жестоким антагонизмом. И хотя новые власти были слишком слабы и неорганизованны, чтобы пресечь постоянные вылазки казаков против рабочих и красногвардейцев в привилегированных центральных районах столицы, «власть народа» была официально провозглашена. Богатая публика — «эксплуататоры», чья власть перешла к трудовому народу, — видела со своих балконов, как колонны солдат, матросов и красногвардейцев, вооруженных винтовками и лопатами, маршируют в южном направлении. Корабли Балтийского флота, бросившие якорь в Неве, нацелили свои орудия на южные пригороды, занятые казаками Краснова. На улицах поспешно рылись окопы, возводились баррикады, натягивалась колючая проволока. В таких условиях даже самые невероятные слухи моментально обретали правдоподобие.

Некоторые из самых сенсационных обвинений того времени в адрес большевиков были исследованы и оказались ложью. Тем не менее, часть из того, что писала о большевистском произволе оппозиционная пресса, имело место, что подтверждается достоверными источниками. После подавления юнкерского восстания ВРК, чьи наспех сколоченные вооруженные силы были оттянуты на «красновский фронт», для поддержания порядка в городе был вынужден в основном опираться на такие институты, как районные советы, которые, в свою очередь, зависели от радикально настроенных и часто неуправляемых красногвардейских отрядов, движимых желанием свести личные счеты с «буржуями».

Утром 29 октября, с началом запланированного Комитетом спасения антибольшевистского восстания, ВРК ввел в Петрограде военное положение. Чуть позже он назначил левого эсера подполковника Михаила Муравьева командующим обороной Петрограда. Талантливый военный, но фанатичная личность, расстрелянный большевиками за предательство всего девять месяцев спустя, Муравьев оказался самым высокопоставленным офицером, пожелавшим принять на себя эту ответственность. «Приказ № 1», изданный им сразу после назначения, давал рабочим право на месте, без суда и следствия, расправляться с предполагаемыми контрреволюционерами (29).

Если ситуацию в Петрограде можно было охарактеризовать как умеренный хаос, то, судя по приходившим с задержкой сообщениям из Москвы, там положение было гораздо хуже. Развернувшаяся в Москве вооруженная борьба за власть между созданным сторонниками Временного правительства Комитетом общественной безопасности и большевистским ВРК больше недели шла с переменным успехом. Ожесточенные уличные бои и артобстрелы, начавшиеся 28 октября, привели к серьезным повреждениям зданий, в том числе в Кремле и вокруг него; человеческие жертвы исчислялись сотнями. В ответ на сообщения о боях в Москве крупные профсоюзы и левые социалистические фракции Петрограда, не присоединившиеся пока ни к одной из двух главных воюющих сторон, выступили с настоятельным призывом о прекращении огня и немедленном начале переговоров о создании взаимоприемлемого коалиционного однородно социалистического правительства. Среди этих «неприсоединившихся» наиболее важную роль играли меньшевики-интернационалисты и, особенно, левые эсеры. 31 октября газета «Знамя труда» — рупор петроградских левых эсеров — вышла с редакционной статьей Бориса Камкова, в которой он сетовал, не без основания, что «старое коалиционное правительство пало, а нового нет». «“Совет комиссаров’', — писал он, — является чем угодно: штабом армии сражающихся против Керенского войск, Центральным комитетом партии большевиков, — только не правительством». Призыв, размещенный на первой полосе, рядом со статьей Камкова, настаивал: «Все, как один человек, требуйте немедленного создания однородного революционного правительства из представителей всех социалистических партий».

* * *

Еще одной ключевой организацией, добивавшейся в то время, как и левые эсеры, примирения воюющих сторон, был Викжель. Следуя своей позиции, изложенной в телеграмме Второму Всероссийскому съезду Советов, 29 октября Викжель пригласил представителей всех ведущих «демократических» фракций принять участие в переговорах под своей эгидой, целью которых было создание однородного социалистического правительства, охватывающего весь спектр — от большевиков на крайнем левом фланге до народных социалистов на правом. Переговоры должны были начаться в тот же день. Кроме того, Викжель заявил о своем намерении начать в полночь общенациональную забастовку железнодорожников, если к тому моменту в Петрограде и Москве не будет объявлено военное перемирие и не будут начаты всерьез переговоры о новом правительстве (30). Требование Викжеля немедленно прекратить вооруженный гражданский конфликт и заняться формированием правительства на более широкой социалистической основе было подхвачено Петроградским Советом крестьянских депутатов, отдельными профсоюзами, а также Петроградским советом профессиональных союзов и Центральным советом фабрично-заводских комитетов, где большевики имели большинство (31).

В тот момент, когда это все происходило, Ленин и Троцкий были заняты ликвидацией мятежа Комитета спасения и организацией обороны столицы от красновских казаков. В их отсутствие ЦК большевистской партии, вскоре после объявления ультиматума Викжеля, поспешил подтвердить свое участие в предполагаемых переговорах и определить свою позицию в них. Самое главное, на заседании 29 октября ЦК принял единодушное решение, что состав правительства должен быть расширен за счет всех прочих советских партий. Было также решено, что новое правительство, в соответствии с наказом съезда Советов, должно формироваться ВЦИКом, быть перед ним ответственным и руководствоваться в своей деятельности декретами съезда. Что касается персонального состава нового кабинета — вопроса особенно щепетильного еще и потому, что умеренные социалисты и гордума требовали снять кандидатуры Ленина и Троцкого с высших постов в правительстве, — то пятью голосами против трех при одном воздержавшемся ЦК принял расплывчатую формулировку, допускающую «право взаимного отвода партийных кандидатур» (32). Чуть позже, на пленуме ВЦИКа, Каменев высказался по этому поводу более определенно, заявив, что в вопросе «об организации однородного социалистического правительства… центр тяжести лежит не в составе правительства или в личных группировках, а в признании основоположений, принятых Съездом Советов» (33). В сложившейся ситуации это заявление Каменева, логично продолжавшее его позицию до свержения Временного правительства, прозвучало как намек на то, что Ленин и Троцкий вовсе не неприкасаемые фигуры, и что даже большевистское большинство в правительстве, представляющем все социалистические партии, не является непременным условием. Ленин впоследствии утверждал, что для большевиков в те дни смысл участия в переговорах по правительственному вопросу заключался в создании «дипломатического прикрытия военных действий» (34). Нет оснований сомневаться, что для него и Троцкого все было именно так. Однако в их отсутствие большинство ЦК явно думало иначе. Резолюция о Совнаркоме, принятая ЦК 29 октября, была немедленно разослана во все крупные партийные организации страны в качестве официального документа, отражающего политику партии (35).

В то время как в ЦК большевиков идея существенного расширения состава правительства в первые, полные хаоса, послеоктябрьские дни пользовалась наибольшей поддержкой, этого явно нельзя было сказать про те социалистические фракции — прежде всего центристов и правых меньшевиков и эсеров — которые весь 1917 год поддерживали Временное правительство и покинули Второй съезд Советов в знак протеста против его свержения большевиками. Действительно, те же самые факторы, которые подтолкнули «колеблющихся» большевиков к компромиссу: угроза, исходящая от Викжеля, изоляция партии от других политических групп, ее кажущаяся неспособность в одиночку управлять страной и защищать завоевания революции, — в умеренных социалистов вселили уверенность, что большевики находятся на грани краха, и, следовательно, разумнее будет не договариваться с ними, а оказать сопротивление.

Эта точка зрения нашла отражение в жесткой резолюции, принятой ЦК партии меньшевиков 28 октября. Эта резолюция не только запрещала любые переговоры с большевиками до тех пор, пока их «авантюра» не будет полностью ликвидирована, но и содержала призыв к Комитету спасения вступить в переговоры с Временным правительством, Предпарламентом и рабочими организациями на предмет создания нового правительства. Более того, меньшевики были настолько уверены в том, что ситуация складывается в их пользу, что в своей резолюции призвали Комитет спасения предложить ВРК немедленно сдаться — в обмен на гарантии личной безопасности для его руководителей, до тех пор пока вопрос о том, предавать ли их суду, не решит Учредительное собрание (36).

Эта отчетливо антибольшевистская позиция сказалась и на поведении представителей умеренно-социалистических фракций и Комитета спасения во время первых трех раундов организованных Викжелем переговоров 29–30 октября, и на работе «Особой комиссии», созданной участниками переговоров для разработки проекта соглашения о составе и программе нового правительства утром 30-го (37). Лидеры меньшевиков и эсеров настойчиво требовали немедленного отстранения от власти правительства Ленина и замены его исключительно социалистическим коалиционным кабинетом, в котором не будет ни большевиков, ни представителей господствующих классов. Они также настаивали на необходимости разоружения рабочих, роспуска ВРК и признания не имеющими законной силы всех решений Второго съезда Советов, включая и сам факт его созыва. Со своей стороны, они обещали приложить усилия к тому, чтобы удержать от актов возмездия войска Краснова, когда те войдут в столицу (38).

Что касается большевиков, то они на переговорах Викжеля, напротив, ратовали за создание нового Советского правительства с более широким представительством. Так, Каменев, выступая в ночь с 29 на 30 октября, убеждал меньшевиков и эсеров, что рабочие не поддержат правительство, из которого будут исключены большевики (39). Позже, когда стало ясно, что умеренные социалисты отвергают любую возможность соглашения, представитель ЦК РСДРП (б) Григорий Сокольников заявил, что «большевики не стремятся к власти» и принимают предложение железнодорожников при условии, что новое правительство будет ответственно перед ВЦИКом и будет следовать решениям Второго съезда Советов. «Мы не собираемся отсрочить Учредительное собрание… — убеждал он. — Ему-то и будет передана наша власть» (40). Умеренный большевик Давид Рязанов, присутствовавший на этих переговорах как представитель профсоюзного руководства, готов был пожертвовать советским характером правительства ради сохранения социалистического единства (41). Однако он опасался, что разоружение рабочих, на котором настаивал Дан, приведет к резне пролетариев. Впоследствии в своих замечаниях в ходе дискуссии он неоднократно подчеркивал эту опасность (42).

На этой стадии переговоры о создании нового правительства постоянно прерывались сообщениями о тяжелых сражениях на улицах Петрограда и Москвы, а также в районе Пулково к югу от Петрограда. Восстание юнкеров и его жестокое подавление в день начала переговоров (29 октября) также не способствовали достижению соглашения. Предложения по структуре и составу нового правительства перемежались взаимными обвинениями и отчаянными попытками найти приемлемые условия для немедленного прекращения боевых действий (43). А. А. Блюм от лица объединенных социал-демократов интернационалистов, Мартов от лица меньшевиков-интернационалистов и Борис Малкин от левых эсеров взывали к здравомыслию сторонников Комитета спасения. «А даете ли вы себе отчет, что значит поражение большевиков? — вопрошал Блюм. — Ведь выступление большевиков есть выступление рабочих и солдат, вместе с ними будет раздавлена партия пролетариата… Должен быть создан единый революционный фронт» (44). «Нам нужна мирная ликвидация кризиса, путем соглашения обеих сторон», — вторил ему Мартов. По его мнению, только создание правительства, объединяющего всю демократию, а не только Советы, но исключающего участие представителей господствующих классов, давало надежду на предотвращение гражданской войны, гибели демократии и установления правой диктатуры (45).

Малкин тоже выступил с пылкой речью в поддержку инициативы Викжеля. Повторив, вслед за большевиками, что новое правительство должно быть подконтрольно ВЦИКу и обязано принять декреты Второго съезда Советов, он, однако, попытался смягчить это требование, чтобы сделать его более приемлемым для умеренных социалистов. Он предложил реформировать, наряду с правительством, еще и ВЦИК, с тем чтобы уравнять в нем представительство большевиков и «оборонцев» и предоставить значительное влияние центру, а конкретно — 40 процентов большевикам, 40 процентов «оборонцам» (т. е., в основном меньшевикам и эсерам) и 20 процентов «интернационалистам» (т. е., прежде всего левым эсерам и меньшевикам-интернационалистам) (46). Учитывая, что в начале работы Второго съезда Советов большевики не имели большинства и набирали его лишь при поддержке других «интернационалистов», это предложение не было таким нереальным, как могло показаться. Проблема, однако, заключалась в том, что и на двух пленарных заседаниях в Викжеле, и на заседании «Особой комиссии» 30 октября меньшевики и эсеры пресекали все пути к компромиссу, настаивая на полном удалении большевиков из правительства.

После подавления восстания, организованного Комитетом спасения (29 октября), неожиданно быстрого устранения угрозы со стороны якобы преданных Керенскому войск под Пулковом и, что не менее важно, настойчивых требований компромиссного соглашения, озвученных представительной делегацией рядовых рабочих (47), меньшевики смягчили свою позицию по невключению большевиков в правительство (48). Это произошло на заседании ВЦИК в ночь с 30 на 31 октября, а 31 октября ЦК меньшевиков перевесом в один голос одобрил участие партии в формировании коалиционного социалистического правительства, в том числе с большевиками (при этом, правда, и меньшевики, и эсеры были решительно против включения в новый состав правительства Ленина и Троцкого) (49). Со своей стороны, завидев реальную возможность компромисса, шаг навстречу сделали умеренные большевики. На заседании, проходившем ночью с 30 на 31 октября, представители меньшевиков и эсеров предложили создать абсолютно новый представительный орган — Временный народный совет, которому и будет подотчетно новое общесоциалистическое правительство. Задуманный с целью исключить возможность большевистского большинства, он предполагал участие, помимо прочих, представителей первого ВЦИКа, Петроградской и Московской городских дум, Всероссийского исполкома Советов крестьянских депутатов, Центрального совета профсоюзов и Викжеля. Каменев и его коллеги из ЦК большевиков согласились, но в ответ настаивали на том, что ядром нового органа должен стать новый ВЦИК. Впоследствии Ленин обвинил их в том, что они поступились данным принципом. И хотя однозначных свидетельств на этот счет не существует, несомненно одно: решение о создании Временного народного совета и ответственности перед ним правительства, состоящего из представителей всех социалистических партий было принято на том заседании большинством голосов (50).

Следующей ночью (с 31 октября на 1 ноября) Каменев, Сокольников и Рязанов в составе еще одной специально созданной комиссии приняли участие в обсуждении деталей создания нового правительства, которое было бы ответственно перед Временным народным советом. Работа этой комиссии оказалась внезапно прервана появлением тридцати разгневанных представителей рабочих Обуховского завода, которые потребовали прекратить тянуть волынку и немедленно заключить соглашение о коалиционном правительстве, ответственном перед ВЦИКом и призванном воплотить в жизнь программу Второго Всероссийского съезда Советов (51). Один из делегатов, стукнув кулаком по столу, крикнул: «Кончайте, вы слышите, кончайте… Люди уже идут штык на штык… К черту всех… Лениных, Керенских, Троцких… Нам нужно, чтобы состоялось это соглашение, мы не уйдем отсюда, пока этого не будет» (52).

После нескольких часов яростных дебатов комиссия большинством голосов приняла решение об исключении Ленина и Троцкого из числа кандидатур на министерские посты и об ограничении присутствия большевиков в новом правительстве портфелями министров просвещения (Луначарский), торговли и промышленности (Леонид Красин), а также, возможно, труда, иностранных и внутренних дел (на эти посты большевики предлагались в числе соискателей, соответственно: Александр Шляпников, Михаил Покровский и Алексей Рыков). Согласно предложенному комиссией предварительному списку, Виктор Чернов числился главным кандидатом на пост премьер-министра, а другой эсер, Николай Авксентьев, один из руководителей Комитета спасения, публично замешанный в недавнем восстании, — на пост министра иностранных дел (53). Много лет спустя Рафаэль Абрамович, известный меньшевик, один из членов той комиссии, вспоминал, что входящие в ее состав большевики согласились отказаться от кандидатур Ленина и Троцкого на посты в новом правительстве (54)

Викжель, с подачи Каменева, объявил, что база для заключения окончательного соглашения по вопросу о форме и структуре нового правительства подготовлена. Кроме того, было объявлено, что все участники переговоров признают необходимость немедленного прекращения боевых действий (55). При этом в посланиях представителей Викжеля в Петрограде московским коллегам сквозила уверенность, что взаимоприемлемое решение уже практически достигнуто (56). Даже советская пресса в Петрограде, казалось, не сомневалась, что соглашение вот-вот будет подписано. Так, 1 ноября подконтрольная большевикам советская газета «Рабочий и солдат» в своей передовице известила читателей, что «между всеми фракциями достигнуто принципиальное соглашение о том, что правительство должно быть составлено из представителей всей социалистических партий, входящих в Советы». «Выдвигая эту формулу [власть должна принадлежать революционной демократии], — говорилось далее в статье, — большевики… понимали состав Советского правительства именно в смысле не господства одной партии, а коалиции всех социалистических партий, представленных в Советах».

* * *

Ленину обо всех усилиях его коллег по ЦК, предпринимаемых с целью достичь компромисса в правительственном вопросе, стало известно, судя по всему, в ночь с 29 на 30 ноября, сразу после подавления юнкерского восстания. Ни минуты не сомневавшийся в том, что социальная революция и гражданская война в России являются кануном решающих социалистических революций в Европе, он предыдущие полтора месяца только и делал, что отчаянно толкал свою партию к единоличному захвату власти, и, с помощью Керенского, сумел-таки этого добиться. Затем он одержал верх над умеренными большевиками и левыми эсерами на Втором съезде Советов — на сей раз, благодаря, частично, уходу меньшевиков и эсеров. А еще чуть позже, воспользовавшись поддержкой рабочих, солдат и матросов, воодушевленных блестящими перспективами, открывавшимися в программе съезда Советов, он с Троцким возглавил подавление восстания Комитета спасения и был готов отразить атаку войск Краснова.

Поток резолюций, поступавших с заводов и фабрик, из профсоюзных организаций и частей военного гарнизона, показывал, что после этих начальных успехов поддержка однородно-социалистической Советской власти и, одновременно, отвращение ко всему, что подразумевало сотрудничество с буржуазией, были сильны в народе как никогда. Петербургский комитет большевиков, например, уже 29 октября поставил на рассмотрение вопрос об отношении партии к переговорам, начатым Викжелем (57). Перед этим ПК обратился к районным комитетам партии с просьбой собрать и предоставить сведения о преобладающих на местах массовых политических настроениях. Из полученных сообщений в пользу соглашательской позиции оказалось меньшинство. Так, в центральном, респектабельном Литейном районе даже рядовые большевики выступали за существенные уступки умеренным социалистам в целях достижения соглашения по вопросу о расширении правительства. Но гораздо более типичными были настроения в заводском Нарвском районе, откуда сообщалось, что «на соглашение масса смотрит с точки зрения сохранения и введения в жизнь завоеваний октябрьской революции… К эсерам и меньшевикам отношение враждебное» (58).

Заседание Петербургского комитета 29 октября началось с новых сообщений с мест. Это был критический момент, когда в разгаре было восстание Комитета спасения и нависла неминуемая угроза столкновения с войсками Краснова под Пулковом. Поэтому в докладах с мест преобладала озабоченность такими проблемами, как контроль над стратегически важными железнодорожными путями, наличие транспорта и вооружений, боеспособность отрядов Красной гвардии и рабочих вообще, а также ситуация в районных советах в связи с предстоящими боевыми действиями и необходимостью обеспечивать безопасность населения. Тем не менее, в целом доклады давали понять, что боевой дух рабочих, вдохновленных завоеваниями Второго съезда Советов, пребывает на высоте. Частично под воздействием этих сообщений, большинство членов ПК большевиков, хотя и выражали надежду на расширение правительства за счет интернационалистических групп — левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, позицию умеренных большевиков на организованных Викжелем переговорах, состоявшую в достижении соглашения любой ценой, не поддержали. Напротив, они были уверены, что партия должна продолжать отстаивать Советскую власть и программу, принятую Вторым съездом Советов. Резолюция, принятая ими по окончании дискуссии, еще раз подтвердила, что главной задачей момента ПК считает осуществление лозунга «Вся власть Советам» в центре и на местах и что целью Советской власти является проведение в жизнь программы, принятой Вторым съездом Советов. Никакие компромиссы в этом отношении не допускались (59).

На самом деле, ни до, ни после Октября преобладавшие в массах настроения не были сугубо большевистскими — в смысле сознательной поддержки или предпочтения однопартийной власти большевиков. Однако, судя по упомянутым сообщениям с мест и гневным протестам рабочих делегаций на переговорах, Ленин имел все основания утверждать и утверждал, что любые компромиссы, подрывающие Советскую власть и завоевания Октября, будут восприняты революционными массами как предательство обещаний большевиков. А тут коллеги по партии, которые не разделяли его принципиальных теоретических воззрений и которые неоднократно, начиная с Февральской революции, возглавляли оппозицию наиболее спорным из его тактических и стратегических директив, принялись подталкивать партию к политическому соглашению, которое, по его мнению, неминуемо вернуло бы правительство в руки умеренных социалистов и, тем самым, разрушило его планы превращения России в плацдарм мировой революции.

1 ноября Ленин разразился гневными речами по этому поводу на заседаниях Петербургского комитета (на котором присутствовали ряд членов ЦК) и Центрального комитета (на котором присутствовали представители ПК, Военной организации большевиков и большевистского руководства профсоюзов) (60). На заседании Петербургского комитета Ленин, которому с видимым трудом удавалось сдерживать себя, назвал предательством поведение представителей ЦК на организованных Викжелем переговорах. Из всего большевистского руководства один только Троцкий удостоился его похвалы: «Троцкий давно сказал, что объединение невозможно… и с тех пор не было лучшего большевика». «Если будет раскол — пусть, — кипятился он. — Если будет их большинство — берите власть в Центральном Исполнительном Комитете и действуйте, а мы пойдем к матросам» (61). Члены ПК, на глазах которых разворачивалась острая борьба между лидерами партии по вопросу о будущем правительстве, сидели как громом пораженные. Ленин не слишком часто присутствовал на заседаниях столичного комитета партии. За предыдущие семь месяцев это случилось лишь трижды. Зато теперь члены комитета слышали из первых уст взгляды Ленина на правительство, на будущее революции, на кризис в высшем партийном эшелоне. После Ленина выступил Луначарский, попытавшийся защитить взгляды умеренных большевиков; затем Троцкий, продолживший начатую Лениным яростную и безжалостную атаку на Каменева, Зиновьева и их сторонников; за Троцким — Ногин с последним отчаянным призывом к компромиссу.

Луначарский настаивал на том, что не большевистское и даже не советское, а именно однородное социалистическое правительство является необходимостью. В ответ на категорический отказ Ленина идти на компромисс, он доказывал, что если большевики не добьются сотрудничества существующего госаппарата, они «не наладят ничего». Он признавал, что у партии есть выбор: «Можно террором — но на что?» — спрашивал он. Арестами, считал Луначарский, решить ничего нельзя: государственная бюрократия слишком многочисленна и многолика, чтобы подчинить ее террором. Единственный реальный путь, утверждал он, «действовать по линии меньшего сопротивления, а не брать в штыки каждую станцию» (62).

Для Троцкого предпочтение Луначарским переговоров — вооруженному насилию и террору и постепенных шагов — решительным действиям было наследием «мелкобуржуазной психологии». По его мнению, вся эта «мещанская сволочь», включая Викжель, которая сейчас не в состоянии принять чью-либо сторону, немедленно качнется к большевикам, как только убедится, что их власть сильна. Класс бюрократии имеет свои интересы и привычки, говорил он. «Его нужно разбить и обновить, только тогда можно работать». Компромисс с умеренными социалистами в правительстве может принести только колебания, а колебания «убьют» авторитет большевиков в массах (63).

Ногин был одним из руководителей Московской городской организации большевиков, а со 2 октября — еще и председателем Московского Совета. В период подготовки к Второму съезду Советов он особенно активно отстаивал необходимость увязать вопрос создания однородного Советского правительства с дискуссией на съезде. Он уехал в Петроград как раз тогда, когда ситуация в Москве достигла критической стадии для большевиков, уехал, чтобы доложить ЦК о состоянии дел, выступить в дискуссии с аргументами в пользу компромисса и принять свой пост народного комиссара торговли и промышленности в правительстве. Протокольная запись его речи на первом заседании Совнаркома 3 ноября показывает, что чудовищная жестокость классового столкновения в Москве и воцарившаяся там анархия убедили его в том, что если большевики не сумеют внести раскол в оппозицию путем договора с Викжелем, то будут «уничтожены, после того как… после продолжительнейшей войны истратили все свои силы» (64). На заседании Петербургского комитета партии 1 ноября он призвал к немедленному прекращению кровопролития. Он также вслух выразил недоумение по поводу того, почему слово «примирение» так раздражает Ленина и Троцкого. Ему представлялся не требующим доказательств тот факт, что партия не сможет выжить в одиночку и что попытка сделать это, со стороны тех, кого он называл «меньшинством из ЦК», неизбежно приведет к затяжной гражданской войне, голоду, распаду Советов, уничтожению партии и триумфу контрреволюции (65).

Споры между отстаивавшими противоположные позиции членами ЦК оказались настолько долгими и упорными, что мало кому из членов собственно заседавшего Петербургского комитета удалось вставить слово. Одним из них был радикальный журналист и член исполнительной комиссии ПК Антон Слуцкий. Заняв сторону Ленина и Троцкого, он заклеймил соглашение как «замаскированный путь отступления от власти» и еще раз подчеркнул крайнюю важность последовательного отстаивания идеи исключительно Советской власти. Любая другая власть, по мнению Слуцкого, не найдет отклика в революционных массах (66). После его выступления было принято решение назначить на следующий день расширенное заседание Петербургского комитета, пригласив на него представителей районных комитетов, чтобы разъяснить им позицию городского партийного руководства (это заседание состоялось только 4 ноября), вскоре после чего заседание ПК закрылось, чтобы дать возможность ряду его участников успеть на начинавшееся расширенное заседание Центрального Комитета.

На заседании ЦК 1 ноября, так же как на предыдущем заседании Петербургского комитета, Ленин, рука об руку с Троцким, вновь повели наступление на предлагаемое соглашение с социалистами. Заявив, что партии, не принявшие участия в вооруженном восстании, теперь хотят воспользоваться переговорами, чтобы отобрать власть у тех, кто сумел одержать верх, Троцкий настаивал, что каким бы ни было новое правительство, преобладать в нем должны большевики, а возглавлять — Ленин (67). В тот момент Троцкий, как и Ленин, если не больше, был поглощен идеей разжигания, с помощью революционного взрыва в России, пожара социалистических революций в развитых странах Европы, и, судя по его заявлениям, большая часть его представлений о российской политике определялась этой, без преувеличения, всепоглощающей идеей (68). Что касается Ленина, то он снова предельно ясно обозначил свою позицию: никаких дальнейших переговоров с меньшевиками и эсерами (69).

Подвергшись такой решительной атаке, лидеры умеренных большевиков, включая Каменева, Рыкова, Луначарского и Рязанова, отказались от обсуждения некоторых аспектов наметившегося на викжелевских переговорах соглашения. Однако, обосновывая необходимость заключения компромисса с социалистами на тех условиях, которые были согласованы в ЦК 29 октября, они были столь же непримиримы, как Ленин и Троцкий. Взять, к примеру, Рязанова. Наряду с Каменевым, Рыковым и Луначарским, Рязанов в августе-сентябре 1917 г. вел яростную и подчас успешную борьбу против ленинского радикализма. Опыт этой борьбы, а также дискуссии с другими членами партии во время работы Второго съезда Советов убедили его в том, что большинство партийных руководителей в Москве и провинции разделяют его взгляды. Кроме того, высказываясь в пользу расширенного состава правительства, Рязанов, как председатель Петроградского совета профессиональных союзов, мог по праву претендовать на роль рупора 450 тысяч организованных рабочих столицы, что он и не преминул подчеркнуть во время острой полемики с Лениным, состоявшейся в Петроградском совете профсоюзов 6 ноября (70). А на заседании ЦК 1 ноября он выступил с особенно настойчивым призывом к компромиссу. «Если мы сегодня отказываемся от соглашения, то мы останемся совершенно одни и безнадежно одни… без левых эсеров, без всего… останемся перед фактом, что мы обманули массы, обещав им советское правительство… Соглашение неизбежно» (71).

Категорически отрицательная позиция Ленина и Троцкого в отношении переговоров с оппозицией не встретила понимания и у центристов, включая Яна Берзина, Моисея Урицкого, Андрея Бубнова и Якова Свердлова, которые 29 октября проголосовали за участие партии в переговорах с Викжелем. Однако впечатление от успехов партии на местах, а также влияние Ленина и, возможно, товарищей из Петербургского комитета убедили даже их в том, что Каменев и другие большевики на переговорах с Викжелем превысили делегированные им 29 октября Центральным Комитетом полномочия и что ряд условий предварительного соглашения является неприемлемым. Урицкий, в частности, заявил: «Мы не должны уступать ни Ленина, ни Троцкого, ибо это, в известном смысле, отказ от нашей программы» (72).

От Петербургского комитета на расширенном заседании ЦК 1 ноября выступил Слуцкий. Вновь продемонстрировав солидарность с Лениным и Троцким, он заявил, что действия представителей большевиков на переговорах «идут вразрез со всеми решениями рабочих». С точки зрения масс, вопрос [о Советской власти] является решенным, «и ни о каких расширенных Советах говорить не приходится» (73).

В конце заседания Центральный Комитет десятью голосами против четырех отверг требование Ленина о немедленном прекращении переговоров с Викжелем. Было решено, что партия примет участие еще в одном, последнем, раунде переговоров, изложив свои минимальные требования в виде ультиматума — только чтобы продемонстрировать левым эсерам невозможность соглашения. Этот ультиматум предусматривал, помимо прочего, признание новым правительством незыблемости декретов Второго съезда Советов, а также признание Второго съезда и избранного им ВЦИКа единственным источником правительственных полномочий. Еще раз было подчеркнуто, что в составе расширенного ВЦИКа могли быть представлены только партии и фракции, входившие в Советы. Это означало, что представительство городских дум в ВЦИКе и создание неких гибридных органов типа Народного совета было недопустимо (74). Характерно, что объявить об отказе партии от предложенного Викжелем соглашения и представить новый ультиматум на заседании ВЦИК в ночь с 1 на 2 ноября было поручено не Каменеву, а В. Володарскому.

Несмотря на молодость, 26-летний Володарский (Моисей Гольштейн) был ветераном революционного движения, прославившимся своим полемическим талантом, энергичностью и умением «зажечь» толпу. После возвращения из эмиграции в Россию в мае 1917 г. он занял влиятельную позицию в Петербургском комитете большевиков. Ленинец в душе, он оказался в предоктябрьские дни в рядах тактических прагматиков, призывавших к осторожности и тщательной подготовке восстания против Временного правительства. Эта позиция была обусловлена его неуверенностью в том, сумеют ли большевики наладить хлебные поставки населению, а также в том, что делать с войной: объявлять ли сразу о выходе из «империалистической» войны или продолжить ее как революционную. Скептически относился он и к перспективе скорых социалистических революций в Европе. «Мы должны знать, — предупреждал он в свое время, — что, став у власти, нам придется понизить заработную плату, увеличить количество выходов на работу, придется ввести террор… Отказываться от этих средств мы не имеем права, но и спешить к ним нам нет надобности» (75). На заседании ВЦИКа, начавшемся вечером 1 ноября, вскоре после завершения работы Центрального Комитета большевиков, Володарский, покривив душой, заявил, что среди большевиков «вряд ли найдется кто-то, кто не желал бы соглашения…». Но, продолжил он, «мы не можем идти на соглашение при всяких условиях… Нужно сделать все возможное для того, чтобы не были сданы те позиции, в защиту которых боролись сотни тысяч рабочих, крестьян и солдат». Затем он представил на рассмотрение ВЦИКа, председателем которого по-прежнему являлся Каменев, резолюцию, почти в точности повторявшую вышеизложенный ультиматум ЦК (76).

От лица объединенных социал-демократов интернационалистов выступил Владимир Базаров. Явно ошеломленный таким резким отступлением большевиков от их прежней, гораздо более сговорчивой позиции на переговорах с Викжелем, он внес довольно резкую резолюцию, осуждавшую нарушение большевиками ранее взятых обязательств и объявлявшую о выходе его фракции из ВЦИКа до тех пор, «пока большинство этого учреждения не станет на почву честного и искреннего блока с другими социалистическими партиями». Карелин, не менее Базарова обескураженный крахом недавних блестящих перспектив мирного разрешения вопроса, изо всех сил пытался найти новый фундамент для соглашения. Он предложил увеличить перевес в революционном парламенте, которому будет подотчетно новое правительство, в пользу Советов, а также обязать новое правительство, каким бы оно ни было, следовать принципам, заложенным в декретах Второго съезда Советов. Резолюция Володарского при первичном голосовании набрала 38 голосов против 29, поданных за резолюцию Карелина. Однако после принятия нескольких незначительных поправок левые эсеры, считавшие по-прежнему своей главной задачей создание широкой социалистической коалиции, включавшей в том числе и большевиков, проголосовали за предложение Володарского (77).

Между тем, борьба большевистской партии за лидерство нарастала. Воссоздать все детали этой фазы конфликта вокруг правительства и того, что происходило в данной связи в Центральном Комитете большевиков, мешает отсутствие протоколов соответствующих заседаний ЦК, хотя известно, что они имели место 2, 4 и 5 (или 6) ноября (78). Достоверно известно, что проходящие под эгидой Викжеля переговоры стали предметом долгой и яростной дискуссии на заседании ЦК 2 ноября. Эта дискуссия завершилась принятием, с перевесом в один голос, предложенной Лениным резолюции, которая осудила умеренных большевиков за то, что они, поддавшись давлению, согласились на формирование нового правительства партиями, представлявшими меньшинство в Советах, нарушив тем самым волю Второго Всероссийского съезда Советов. Резолюция также одобрила деятельность существующего правительства как полностью соответствующую главной цели — триумфу социализма в России и Европе (79).

Ленинские методы достижения победы, даже такой неубедительной, как эта, вызывают, однако, сомнения. В двух предыдущих случаях голосования о приемлемости существенных уступок умеренным социалистам голоса в ЦК разделились поровну, после чего Ленин обратился за помощью к Петербургскому комитету (80). Судя по не очень ясной записи в протоколе заседания ПК от 2 ноября, едва начавшись, оно было внезапно прервано для зачтения срочной записки от Ленина, в которой он просил столичных товарищей срочно принять резолюцию против соглашения с социалистами и передать ее на заседание Центрального Комитета. Яков Фенигштейн, доставивший послание Ленина, объяснил дело так, что «москвичи», то есть, очевидно, Ногин и Рыков, требуют заключения соглашения с меньшевиками и эсерами, и, чтобы дать им отпор, нужна помощь Петербургского комитета (81).

Вячеслав Молотов, будущий сталинский нарком иностранных дел, как раз делал доклад о «текущем моменте», когда принесли записку от Ленина. В ответ Петербургский комитет делегировал одного из своих признанных лидеров, Глеба Бокия, проинформировать ЦК о своем негативном отношении к уступкам, которые ведут к размыванию Советской власти и уводят в сторону от программы реформ, принятой Вторым съездом. После ухода Бокия на трибуну один за другим поднимались воинственно настроенные руководители местных партийных организаций, чтобы высказаться против включения в состав правительства умеренных социалистов. За продолжение переговоров с Викжелем не выступил ни один человек. В завершение всего был одобрен ультиматум, принятый накануне Центральным Комитетом и ВЦИКом. Чуть позже из ЦК вернулся Бокий, сообщивший, что ему не удалось получить слово, чтобы выразить солидарность Петербургского комитета с Лениным. После этого в ЦК спешно были отправлены Молотов со Слуцким — сообщить о последних решениях ПК (82).

Помогло ли вмешательство Петербургского комитета склонить ЦК на ленинскую сторону? Мы не знаем. Известно лишь, что ленинские нападки не заставили умеренных большевиков отказаться от попыток удержать на плаву переговоры о реформировании правительства. Это стало очевидно на заседании ВЦИК, открывшемся поздно ночью 2 ноября (83). Когда речь зашла о переговорах с Викжелем, Малкин, который, по видимости, уже знал о возобладавшей среди большевиков ленинской позиции, зачитал декларацию левых эсеров, обвинявшую большевиков в недостатке гибкости в правительственном вопросе, что «толкает страну в пропасть дальнейшей гражданской войны». Декларация заканчивалась ультиматумом большевикам: либо принимайте более приемлемые условия переговоров, либо останетесь одни (84). Возможно, даже скорее всего, на выдвижение ультиматума левых эсеров подтолкнули умеренные большевики, надеясь таким образом укрепить свою позицию. На состоявшемся несколько недель спустя Первом съезде партии левых эсеров Камков вспоминал, как тогда к ним пришли «ответственные члены» партии большевиков и сказали: «Товарищи левые эсеры, ведите энергично свое дело, мы вас поддержим и надеемся, что… мы пойдем на соглашение» (85).

В ответ на декларацию Малкина Зиновьев, выполняя свой долг, представил ВЦИКу ленинскую позицию, одобренную накануне вечером Центральным Комитетом и отвергавшую любые соглашения с умеренными социалистами. Однако он тут же дал понять, что это заявление не является последним словом большевиков, что его еще должна рассмотреть большевистская фракция ВЦИКа, и попросил для этого часового перерыва. Никаких записей об этом совещании не сохранилось, но его результат в виде наспех составленного и немедленно представленного Каменевым ВЦИКу предложения о формировании нового правительства, не позволяет усомниться в том, что путем, как он позже выразился, «неимоверных усилий» ему и Зиновьеву удалось убедить большинство фракции в необходимости смягчить новую, более жесткую, позицию ЦК. Сохранив многие из минимальных требований, изложенных в ультиматуме Центрального Комитета от 1 ноября (приоритет ВЦИКа, признание декретов Второго съезда Советов, отказ от создания любых новых парламентских структур), новое предложение умеренных большевиков оказывалось более приемлемым для левых эсеров: во-первых, оно позволяло включить в состав ВЦИКа представителей социалистических фракций в Петроградской городской думе (тем самым открывая двери ВЦИКа Советов для несоветских фракций), а во-вторых, предусматривало для большевиков «не меньше половины» портфелей в новом кабинете (в отличие от численного преимущества, которое предполагал большевистский ультиматум от 1 ноября). Предложение также настаивало на включении в состав правительства Ленина и Троцкого, правда, не уточняло, на какие именно посты (86).

Самое важное заключалось в том, что и ультиматум ЦК от 1 ноября, и недвусмысленная атака Ленина на умеренных большевиков были нацелены на немедленное прекращение переговоров по поводу реформирования правительства, а предложение, представленное Каменевым, предполагало, в первую очередь, их продолжение. Для левых эсеров это было шаг вперед. Они отозвали свой собственный ультиматум и заявили, что поддерживают новое предложение большевиков в принципе (87). Было решено, что Каменев, Рязанов и Зиновьев — от большевиков и Карелин и П. Прошьян — от левых эсеров будут представлять ВЦИК на дальнейших переговорах по вопросу о новом правительстве (88).

Участникам переговоров новое предложение ВЦИКа было представлено Рязановым 3 ноября. Для умеренных социалистов заседание с самого начала не сулило ничего хорошего. Они предполагали, что предварительное соглашение, достигнутое комиссией Викжеля в ночь с 31 октября на 1 ноября, станет основой для формирования нового правительства, которое, в свою очередь, будет подконтрольно Народному совету, где влияние большевиков будет сведено к минимуму. Однако председательствующий А. Малицкий начал с того, что зачитал резолюцию, переданную ему делегацией рабочих Путиловского завода. Как и рабочие Обуховского завода, представившие свое мнение несколькими днями раньше, путиловцы подтвердили свою приверженность созданию однородного социалистического правительства, но требовали, чтобы оно приняло советскую программу, воплощенную в декретах Второго съезда о земле, о мире, о рабочем контроле и о немедленном созыве Учредительного собрания; признало необходимость беспощадной борьбы против контрреволюции; признало Второй съезд Советов с представительством крестьянских депутатов, единственным легитимным источником политической власти; признало свою ответственность перед ВЦИК и обеспечило представительство в ВЦИКе исключительно советских организаций. Иными словами, резолюция путиловских рабочих, так же как и представленное затем Рязановым предложение ВЦИК, означала отказ от многих важных уступок, достигнутых в предварительном соглашении от 31 октября — 1 ноября. Так что Абрамович, представлявший на переговорах объединенных социал-демократов интернационалистов, выразил, вероятно, мнение не только своей фракции, но и меньшевиков-интернационалистов (не говоря уже об основной массе меньшевиков и эсеров), когда заявил, что представленное Рязановым предложение делает заключение соглашения невозможным и что ответственность за последствия этого ложится на ВЦИК. Остальная часть заседания была посвящена острой критике умеренными социалистами большевистского «террора» и принятию резолюции, требующей создания полноценно представительного социалистического правительства, ответственного перед органом, представляющим всю российскую «демократию» (то есть, Временным народным советом) (89).

* * *

Несмотря на очевидный провал организованных Викжелем переговоров, Ленин был взбешен, узнав, что возглавляемая Каменевым и Зиновьевым большевистская фракция в ВЦИКе продолжила участие в политических переговорах вокруг формирования нового правительства. Этот публичный акт неподчинения стал для него последней каплей. Острые внутрипартийные дебаты последних дней показали, что многие из его авторитетных коллег все еще были заинтересованы в компромиссном соглашении с другими социалистами. Поэтому он попросил каждого из членов ЦК, напрямую не связанных с Каменевым, подписать официальное обращение с призывом вынести спор с умеренными большевиками на суд партийных комитетов регионального и национального уровня, а если понадобится, то и экстренного съезда партии, если «меньшинство ЦК» не согласится подтвердить, категорически и в письменном виде, приверженность духу и букве его резолюции от 2 ноября, где оговаривались структура и задачи его правительства (90). Помимо самого Ленина документ подписали Троцкий, Свердлов, Сталин, Урицкий, Дзержинский, Сокольников, Бубнов, Адольф Иоффе и Матвей Муранов (91). Анализ существующих документов показывает, что хотя некоторые из перечисленных членов ЦК и продолжали симпатизировать идее компромисса (за что и проголосовали 29 октября), мало кто из них был готов спорить с Лениным по вопросу о недопустимости серьезных нарушений партдисциплины в преддверии гражданской войны.

Со своей стороны, «меньшинство»: Каменев, Рыков, Зиновьев, Ногин и Владимир Милютин, — будучи глубоко уверенными в правоте и значимости своего дела, поспешили выйти из Центрального Комитета, чтобы, как они писали в ответном заявлении, «иметь право откровенно сказать свое мнение массе рабочих и солдат и призвать их поддержать наш клич: Да здравствует правительство из всех советских партий! Немедленное соглашение на этом условии» (92).

Каменев и его единомышленники, очевидно, надеялись, что их выход из ЦК обеспечит им поддержку внутри партии. По свидетельству Свердлова, их шаг действительно вызвал некоторые «колебания» в ряде мест (93). Однако ретроспективный анализ показывает, что для них было бы полезнее остаться в ЦК, где важнейшие теоретические баталии, в которых они могли бы одержать верх (например, по вопросу об отношении к Учредительному собранию), еще только предстояли. К тому же, им стоило принять предложение Ленина о созыве партийного съезда или конференции для выяснения того, кто же виновен в расколе партийного руководства, поскольку далеко не очевидно, что общенациональный партийный форум принял бы сторону Ленина. Покинув же Центральный Комитет и не поддержав идею о созыве чрезвычайного съезда, умеренные большевики оказались за рамками арены, где происходили самые важные сражения революции, и помогли победе ленинской линии — так же, как это сделали меньшевики и эсеры, покинув Второй съезд Советов.

Тем временем, не прекращающиеся эксцессы со стороны ВРК вновь ужесточили позицию умеренных социалистов по отношению к сотрудничеству с большевиками. Кроме того, выход ряда большевиков из ЦК был истолкован меньшевиками и эсерами как признак начала ожидаемого ими распада большевистской партии (94). При таком подходе, естественно, всякие остатки заинтересованности в компромиссе с большевиками оказались уничтожены. В ночь с 5 на 6 ноября социалисты, хотя и появились, в отсутствие большевиков с левыми эсерами, на предварительно намеченном заседании комиссии Викжеля, вести переговоры явно не были склонны. На этой ноте переговоры под эгидой Викжеля были свернуты и перенесены на неопределенный срок (95).

Неудаче меньшевиков и эсеров способствовало то, что первые революционные декреты большевиков и их жесткая позиция по отношению к внутренней и внешней контрреволюции оказали мобилизующее влияние на революционный дух петроградских трудящихся масс — факт, который нашел отражение в широкой поддержке ленинской позиции на местном уровне. Наглядный пример тому — городская партийная конференция, созванная Петербургским комитетом большевиков 4 ноября. Перед собравшимся на ней делегатами (примерно 112 партийных активистов от всех районных организаций столицы) с пламенной речью выступил Троцкий, рассказавший о заслугах партии большевиков и о идущей внутри нее борьбе вокруг компромисса в правительственном вопросе. Только большевики, заявил он, взяли на себя смелость возглавить вооруженное восстание народа — вопреки возражениям умеренного меньшинства, в октябрьские дни выступившего против вооруженного восстания и даже против лозунга «Вся власть Советам». Только под руководством [ленинского крыла] большевистской партии рабочие смогли достичь целей, к которым они так долго стремились. «Происходит, — продолжал он, — революция социалистическая, революция рабочего класса, когда осуществление нашей программы… максимум — дело ближайших дней» (96). Все это звучало очень захватывающе. Принятая конференцией резолюция подтвердила, что «для осуществления своей программы… партия [большевиков]… нуждается не в содействии мелкобуржуазных групп, а в беззаветной поддержке трудящихся и угнетенных масс» и что «более чем когда-нибудь [ей нужна] твердая революционная линия, строжайшая дисциплина… и никакого дезертирства с ответственных постов» (97).

Похожую картину массового перехода на ленинские позиции можно было наблюдать на открытии организованной большевиками конференции фабричных работниц 5 ноября (она получила название Первой конференции работниц Петрограда). Подготовка к этой конференции, задуманной, прежде всего, с целью мобилизовать работающих женщин на поддержку большевистских кандидатов на выборах в Учредительное собрание, была начата еще до Октября группой большевичек, объединившихся вокруг журнала «Работница» (98). На первом заседании почти пятьсот женщин-делегатов явно тяготели к поддержке позиции умеренных большевиков в вопросе формирования правительства, пока слово не взяла Людмила Сталь — член редакции «Работницы», пламенный оратор и убежденная сторонница Ленина — и не убедила их в крайней важности сохранения существующего, полностью большевистского, правительства и прекращения внутрипартийных распрей (99). Той же ночью избранная женской конференцией делегация отправилась в Смольный известить о своей новой позиции большевистское руководство (100).

Однако нигде переход от поддержки умеренных большевиков к поддержке ленинской позиции не был столь демонстративным, как на заседаниях Петроградского совета профсоюзов. 31 октября совет, возглавляемый умеренными большевиками Рязановым и Лозовским, принял четко сформулированную резолюцию, призывающую к немедленному созданию однородного социалистического правительства из представителей всех партий, входящих в Советы, и ответственного перед ВЦИК (101). Аналогичные резолюции были приняты и большинством отдельных профсоюзов из числа представленных в совете. 6 ноября, то есть уже после ленинской атаки на умеренных и развала переговоров под эгидой Викжеля, позиция руководства совета, уверенного в необходимость скорейшего примирения всех социалистических сил, оставалась неизменной (102). Однако рядовых членов профсоюзов она больше не устраивала. Это стало очевидно 9 ноября, на созванном советом совещании представителей входивших в него петроградских профсоюзов. В совещании приняли участие около двухсот человек. С речью «О текущем моменте» выступил Ленин, после чего члены совета набросились на лидера большевиков с упреками в том, что вместо кадетов он сосредоточил огонь своей критики на меньшевиках и эсерах. Кто-то из меньшевиков-интернационалистов заявил, что репрессивные меры Ленина и Троцкого есть признак слабости, а вовсе не силы или стремления угодить массам, и что партия, которая ставит перед пролетариатом невозможные задачи, не может быть его другом. Судя по протоколу совещания, в защиту Ленина открыто не выступил никто. Тем не менее, заключительная ленинская резолюция, поддержавшая существующее правительство как «верно отражающее интересы подавляющего большинства населения», была принята большинством голосов: 112 против 33 (103). Ясно, что в глазах местных профсоюзных деятелей и рядовых рабочих большевистская твердость в обращении с классовыми врагами выглядела привлекательно, по крайней мере, до поры до времени.

Это был последний раз, когда вопрос о создании однородного социалистического правительства и внутрипартийной дискуссии по этому поводу обсуждался Петроградским советом профсоюзов. В ВЦИКе вопрос был рассмотрен последний раз 6 ноября, два дня спустя после развала переговоров Викжеля, и снова безрезультатно (104). Таким образом, чистый итог недельных, зачастую круглосуточных, переговоров по правительственному вопросу и острой борьбы вокруг этого внутри партии большевиков оказался нулевым. Все места в Совнаркоме остались за большевиками.

* * *

Несмотря на неудачную попытку изменения структуры и состава Совнаркома на переговорах под эгидой Викжеля, сторонники идеи многопартийного социалистического правительства, включая умеренных большевиков, утешали себя тем, что, согласно декрету о создании Совнаркома, он был ответственен перед ВЦИКом, а в составе ВЦИКа должны были присутствовать представители всех советских партий, групп и организаций, даже тех, которые в свое время покинули Второй съезд Советов или вовсе не присутствовали на нем. В резолюциях ЦК большевиков по правительственному вопросу этого периода, неважно, были ли они предложены умеренными или ленинцами, приоритет ВЦИК по отношению к Совнаркому неизменно подтверждался. В интерпретации умеренных большевиков и левых эсеров, это должно было означать, что ВЦИК будет главным законодательным органом, а Совнарком — исполнительным, призванным, главным образом, претворять в жизнь его решения (105). По крайней мере, были уверены они, ни одно политическое решение не могло обрести силу закона без санкции ВЦИКа.

Даже Ленин, в принципе, признавал подотчетность Совнаркома ВЦИКу. Но на практике все формальности, связанные с распределением полномочий между органами, с самого начала Совнаркомом игнорировались. До середины ноября, пока правительство не начало собираться регулярно, Ленин и другие народные комиссары издавали декреты самостоятельно, от своего имени, без ссылки на ВЦИК. Эти декреты, непрерывным потоком издававшиеся в первые послеоктябрьские дни и недели, представляли собой, главным образом, наспех составленные декларации о революционных принципах. Их главной целью было добиться упрочения Советской власти в Петрограде и остальной России и дать толчок решающим революционным восстаниям в других странах.

Таким же произволом характеризовалось и поведение Военнореволюционного комитета. В первые недели после свержения правительства Керенского ВРК стал командным пунктом, отвечающим за безопасность в Петрограде и распространение Советской власти по стране. Помимо этого, в Петрограде, по причинам, о которых будет рассказано в следующей главе, ВРК оказался ответственным и за многие гражданские функции, быстро превратившись в государство в государстве (106). Самостоятельная роль, которую после свержения Временного правительства играл в общенациональной и местной политической жизни ВРК, еще ждет проявления к ней исследовательского интереса, которого она, несомненно, заслуживает. Но совершенно очевидно, что в ответ на нежелание правительственных, муниципальных и финансовых институтов признавать законность Советской власти, ВРК не только издавал, но и часто осуществлял силой декреты и приказы, которые не были, а в некоторых случаях, и не могли быть одобрены Совнаркомом, не говоря уже про ВЦИК.

Заявив 29 октября, что в России нет действующего национального правительства, Камков был близок к истине. В чем он ошибался, так это в том, что приписывал правительственные функции Центральному Комитету партии большевиков (107). В принципе, в то время ни Центральный Комитет, ни партийные органы на местах еще не играли значительной роли в формировании правительственной политики. О взаимоотношении между партией и правительственными институтами в этот ранний период можно судить по признанию заведующего Секретариатом ЦК Свердлова. В письме местным партийным организациям от 28 октября он советовал: «Если… вам нужно знать линию ЦК, то рекомендую вашему вниманию все декреты Совета Народных Комиссаров» (108).

Возможно, в первые послеоктябрьские дни, когда угроза внутренней и внешней контрреволюции была высока, особый {ad hoc) характер большевистского правительства был оправдан. Многие члены ВЦИКа, включая большинство большевиков и всех левых эсеров, рассматривали первые репрессивные декреты, изданные от имени Совнаркома, а также декреты ВРК как чрезвычайные меры для борьбы с временными трудностями. Они продолжали считать ВЦИК главным законодательным органом революционной России и источником политической власти и надеялись, что как только политическая ситуация в Петрограде стабилизируется, Совнарком заработает как исполнительный орган при ВЦИКе.

В начале ноября обстоятельства, представлявшие непосредственную угрозу революции в Петрограде, казалось, были устранены. Однако декретный произвол не ослабевал. Одним из первых воспротивиться этому официально попытался член ВЦИК, умеренный большевик Юрий Ларин. 2 ноября он выступил по этому поводу на открытии заседания ВЦИК. Ларин был влиятельным левым меньшевиком, примкнувшим к большевикам вскоре после Шестого съезда РСДРП (б). Уже тогда он продемонстрировал полную поддержку каменевского крыла партии и выступил против «быстро действующих средств» и большевиков, которые отдавали им предпочтение (109). На заседании ВЦИК 2 ноября Ларин сосредоточил свое внимание на непопулярном «Приказе № 1» Муравьева, который крупным шрифтом был опубликован в тот день на первой полосе «Известий» без разрешения на то ВЦИК или Совнаркома (110). Для него и его единомышленников-большевиков, не говоря уже о большинстве левых эсеров, поощрение Муравьевым «суда Линча» было абсолютно неприемлемым и отвратительным. Памятуя о прерогативах ВЦИКа, определенных декретом Второго съезда о правительстве, Ларин, поддержанный Рязановым, призвал коллег воспользоваться ими и попросту отменить приказ. Этот вариант серьезно рассматривался ВЦИКом, но, учитывая непростую ситуацию в отношениях внутри партии и правительства, большинство членов ВЦИК решили не идти на прямое столкновение с Лениным и Совнаркомом. ВЦИК скорее попросил, чем приказал наркому внутренних дел Рыкову объявить недействительным приказ Муравьева, что и было сделано несколько дней спустя (111).

Вопрос о взаимоотношениях между Совнаркомом и ВЦИК возник снова уже на следующем заседании ВЦИК 4 ноября, на сей раз в связи с ленинским декретом об ограничении свободы печати (112). И вновь инициатором дискуссии выступил Ларин. Признав, что жесткий контроль за прессой, возможно, был оправдан в первые послеоктябрьские дни, он заявил, что теперь, когда ситуация стабилизировалась, печатные средства должны быть свободны от ограничений, до тех пор пока не призывают напрямую к восстанию или саботажу. Он предложил резолюцию, отменяющую ленинский декрет о печати и налагающую запрет на любые репрессивные акты, не санкционированные особым представительным трибуналом, который специально для этой цели должен быть создан ВЦИК (113). Интересно, что на этот раз левые эсеры были готовы пойти еще дальше. Они потребовали, чтобы декрет о печати был рассмотрен в более широком контексте узурпации Совнаркомом законодательных полномочий ВЦИК вообще, и настаивали на отмене всех репрессивных мер, введенных декретами Ленина и других народных комиссаров за десять послеоктябрьских дней (114).

В ответ на это секретарь ВЦИК, большевик-ленинец Варлаам Аванесов, возразил, что Совнарком по-прежнему нуждается в неограниченных полномочиях, так как борьба в защиту завоеваний революции еще далеко не закончена. Он внес резолюцию о запрете восстановления свободы печати и об одобрении всех принятых на тот момент Совнаркомом декретов (115). Затем в защиту декрета о печати как абсолютной необходимости в чрезвычайных условиях один за другим выступили Троцкий и Ленин, примчавшиеся на заседание ВЦИК, едва заслышав о назревающем там конфликте. Так инициатива Ларина очень скоро переросла во второй острый институциональный конфликт между ВЦИК и Совнаркомом по поводу властных полномочий, а также в прямую конфронтацию по этому вопросу между умеренными большевиками и левыми эсерами, с одной стороны, и большевиками-ленинцами — с другой.

В результате голосования победила резолюция Аванесова. Но дело на этом не кончилось. Разочаровавшись в своей надежде расширить Совнарком или умерить его поведение с помощью ВЦИКа, левые эсеры объявили, что они выходят из состава ВРК и из всех прочих властных структур, кроме ВЦИКа (116). Это была сенсация, однако она не шла ни в какое сравнение с тем, что случилось потом. Слово взял Ногин. Сначала он обратился к коллегам с эмоциональным призывом к компромиссу в правительственном вопросе, а затем сделал заявление, поразительное как своей неожиданностью, так и прозорливостью. Единственная альтернатива компромиссу, утверждал он, «сохранение чисто большевистского правительства средствами политического террора… Это ведет к отстранению массовых пролетарских организаций от руководства политической жизнью, к установлению безответственного режима и к разгрому революции и страны». Заявив, что умеренные большевики не могут взять на себя ответственность за подобное развитие событий, он сообщил об отставке с правительственных постов четырех членов Совнаркома: Рыкова, Милютина, И. Теодоровича и Ногина, то есть самого себя, — а также о солидарности с их протестом еще семи видных большевистских деятелей Совнаркома (117).

На самом деле, трое из подавших в отставку (Ногин, Рыков и Милютин) были членами ЦК большевиков, чьи позиции по теоретическим и тактическим вопросам были близки к позиции Каменева, и их выход из правительства был логическим продолжением выхода из Центрального Комитета. Кроме того, большинство из тех, кто поддержал протест, но из правительства не вышел, также принадлежали к умеренному крылу партии. Впрочем, это не было общим правилом. Например, нарком труда Александр Шляпников до этого обычно примыкал к ленинцам.

Одно из самых ярких обвинений умеренных большевиков в адрес Ленина и Троцкого и продавливаемой ими жесткой линии ЦК по отношению к политическому компромиссу прозвучало на совещании большевистской фракции, которое предшествовало заседанию ВЦИКа 4 ноября, из уст Лозовского. Предваряя каждый пункт обвинения рефреном «во имя партийной дисциплины, я не могу молчать», он обвинил ленинскую фракцию в поддержке экстремизма ВРК, отражением которого стал потворствующий массовому насилию приказ Муравьева; в подавлении оппозиционной печати, оскорблениях, преследованиях, обысках и арестах; в ограничении свободы собраний; в узурпации Военно-революционным комитетом полномочий гражданской власти; в обмане трудящихся масс, которые боролись за [многопартийное] Советское правительство, а это правительство, по неясным для них причинам, вдруг оказалось чисто большевистским; наконец, в том, что она поставила соглашение о новом правительстве в зависимость от включения в него определенных личностей [то есть, Ленина и Троцкого], тогда как каждая минута промедления оборачивалась дальнейшим кровопролитием (118).

Обвинительная речь Лозовского на совещании в ЦК была взвинченной и точно передавала царившую там эмоционально-напряженную атмосферу. Предстоящий выпад Ларина против ограничений прессы и вопрос об отставках, несомненно, обсуждались фракцией на этом совещании. Зато для небольшевиков заявление Ногина о выходе ряда членов из правительства, прозвучавшее на заседании ВЦИК, имело эффект разорвавшейся бомбы. Внезапно стало очевидно, что ни в ЦК большевиков, ни в Совнаркоме нет стабильности и порядка. Левые эсеры решили воспользоваться этим обстоятельством, чтобы еще раз попытаться отстоять приоритет ВЦИКа перед Совнаркомом. В официальном письменном запросе на имя Ленина один из левых эсеров усиленно подчеркивал, что именно ВЦИК был наделен съездом Советов верховной властью и Совнарком должен быть ему полностью подотчетен. Автор запроса требовал немедленно объяснить, на каком основании Совнарком издает декреты без одобрения и обсуждения ВЦИКом и намерен ли он в будущем отказаться от «совершенно недопустимого порядка — декретирования законов» (119). Ленин в ответ заявил, что принадлежащей ВЦИКу прерогативы отстранения министров вполне достаточно, чтобы он мог контролировать политику Совнаркома, и что принятие всех спорных декретов было обусловлено острой необходимостью. Если же, сказал Ленин, ВЦИК это не устраивает, то у него есть право созвать новый Всероссийский съезд Советов, когда ему вздумается (120).

Левые эсеры признали ответ неудовлетворительным и тут же попытались закрепить это декларативно. Однако предложенная ими соответствующая резолюция не прошла, набрав 20 голосов против 25 при 12 воздержавшихся (6 левых эсеров и 6 большевиков) (121). Пиком столкновения стало инициированное Урицким, от имени ЦК большевиков, голосование о доверии правительству Ленина. С учетом исторической перспективы, это событие может быть названо критическим моментом начальной стадии развития Советской системы. Ассоциация партии с Советами и защитой Советов как воплощением революции была главным источником авторитета большевиков в массах. Открытый разрыв между Совнаркомом и ВЦИК, пусть и временный, мог в тот момент существенно подорвать авторитет ленинского правительства и увеличить шансы на возобновление переговоров Викжеля.

Силы противоборствующих сторон: умеренных большевиков, меньшевиков-интернационалистов, объединенных социал-демократов интернационалистов и левых эсеров, с одной стороны, и большевиков, на которых мог положиться Ленин, с другой, — были настолько близки к равенству, что для обеспечения численного перевеса Ленин был вынужден настоять, чтобы к голосованию были допущены и присутствовавшие на заседании наркомы-большевики. Получалось, что члены правительства принимают участие в голосовании о доверии самим себе (122). Результат поголовного голосования оказался 29 против 23 при 3 воздержавшихся. Рязанов и другие лидеры умеренных большевиков, включая Ларина, Ногина и Каменева, по-видимому, не проголосовали. Это обстоятельство вкупе с голосами «за» четырех наркомов: Ленина, Троцкого, Сталина и Крыленко, — оказалось решающим (123).

* * *

Благополучно пережив это испытание (заседание ВЦИК 4 ноября), Ленин от своего имени направил Каменеву, Зиновьеву, Рязанову и Ларину ультиматум, в котором, угрожая исключением из партии, настаивал, что они должны либо немедленно, в письменной форме, безоговорочно поддержать политику Центрального Комитета и в дальнейшем отстаивать ее во всех своих речах, либо прекратить любую публичную деятельность до вынесения решения съездом РСДРП (б) (124). В последовавшем немедленно ответном совместном письме Каменев, Рязанов и Ларин (правда, без Зиновьева) отказались подчиниться ультиматуму и выразили сомнение в праве Ленина заставлять их отстаивать политику ЦК, с которой они в корне не согласны, усмотрев в этом беспрецедентное требование говорить против совести (125).

В то же время, важно отметить, что когда некоторые сподвижники Каменева подавали в отставку со своих постов в правительстве, сам он продолжал занимать потенциально весьма влиятельную позицию председателя ВЦИК и, в отличие от некоторых других большевиков, воздержался даже от формального выражения солидарности с «отступниками». Однако эта предосторожность не помогла уберечь его от ленинского гнева. Решив порвать с умеренными любой ценой, Ленин неизбежно стал бы стремиться устранить Каменева из руководства и из большевистской фракции ВЦИК и заменить его более податливой, зависимой фигурой. Такой фигурой, прежде всего, из-за своей безоговорочной преданности и подчиненности Ленину в качестве главы секретариата ЦК, без сомнения, был Свердлов.

С подачи Ленина участники утреннего заседания ЦК большевиков 8 ноября согласились отстранить Каменева от руководства ВЦИКом(126). О состоявшемся позже в тот же день заседании большевистской фракции ВЦИКа, на котором обсуждалось это решение, никаких записей не сохранилось. Неужели Каменев сдался без борьбы? Учитывая, что несколькими днями раньше он был решительно настроен остаться на своем посту, это кажется маловероятным. Во всяком случае, сообщая 9 ноября на страницах газеты «Новая жизнь» о своей отставке с поста председателя ВЦИК, Каменев ясно дал понять, что он идет на этот шаг под давлением. Так что, выбрав на место Каменева Свердлова, Ленин получил то, что хотел. Сначала, под нажимом со стороны левых эсеров, оживилась было борьба за верховенство ВЦИКа над Совнаркомом, и левым эсерам даже удалось достичь в ней кое-каких успехов (127). Однако впоследствии под жестким контролем Свердлова роль ВЦИКа оказалась сведена к роли «фигового листка» (128).

* * *

Одобрение программы Второго Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов Вторым (чрезвычайным) Всероссийским съездом Советов крестьянских депутатов и последовавшее затем объединение ЦИК Советов крестьянских депутатов с ВЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов еще больше укрепило стратегические позиции ленинского правительства. Открывшийся в Петрограде 11 ноября, Второй (чрезвычайный) Всероссийский съезд Советов крестьянских депутатов имел свою непростую историю. Здесь достаточно только отметить, что он был созван, в основном по инициативе большевиков и левых эсеров, с вполне определенной целью: добиться дальнейшего упрочения Советской власти, в частности, за счет обеспечения слияния ВЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов с ЦИК Советов крестьянских депутатов. Следует также отметить, что, в отличие от Первого Всероссийского съезда Советов крестьянских депутатов, состоявшегося в мае 1917 г., где доминировали центристы и правые эсеры, второй общероссийский форум крестьянских представителей имел прочное левоэсеровское большинство (129).

Вопрос о создании единого ВЦИКа обсуждался на совместном заседании ЦК большевиков и бюро левоэсеровской фракции ВЦИК в ночь с 14 на 15 ноября и, чуть позже, на совместном заседании ВЦИК и чрезвычайного крестьянского съезда. Той же ночью условия объединения были согласованы двумя президиумами (ВЦИК и съезда) и на следующий день утверждены всем съездом. Тем самым, Советская власть обрела символическое представительство большинства российского народа. Согласно этим условиям, к 108 членам существующего ВЦИКа присоединялось такое же количество представителей крестьянского съезда, 100 представителей солдатских и матросских комитетов и 50 представителей профсоюзов. Официальная церемония вхождения в ВЦИК 108 представителей от съезда Советов крестьянских депутатов прошла с большой помпой 15 ноября (130).

Среди новых, «крестьянских», членов ВЦИКа преобладали левые эсеры. В результате, в течение почти двух недель они имели численное преимущество над большевиками в этом органе. Однако левые эсеры договорились до прибытия других новых членов не использовать это преимущество для реорганизации правительства (131). Как оказалось, среди новоприбывших представителей профсоюзов и солдатских и матросских комитетов преобладали большевики, и к концу ноября они составили большинство в объединенном ВЦИКе. Ввиду традиционно высокого авторитета эсеров среди солдат крестьянского происхождения, напрашивается вопрос, было ли восстановление большевистского большинства в окончательном составе нового ВЦИКа легитимным выражением народного мнения или результатом невидимых манипуляций большевиков, особенно в отношении новых членов из числа военнослужащих. Но каким бы ни был ответ на этот вопрос, остается непонятным, почему левые эсеры, получив временное большинство во ВЦИКе, не пожелали воспользоваться им и, особенно, почему они не сделали попытки сформировать кабинет с левоэсеровским большинством.

По поводу легитимности новых представителей от вооруженных сил следует сказать, что массовый переход войск от поддержки умеренных социалистов к поддержке большевиков, нашедший отражение в численном преобладании последних среди солдатских делегатов, произошел еще в конце лета и осенью 1917 г. (132). Что касается второго вопроса, о видимом нежелании левых эсеров воспользоваться своим большинством в объединенном ВЦИКе, то в это время левоэсеровскому руководству, похоже, просто не доставало уверенности и воли бросить вызов большевикам по поводу руководства правительством. В этой связи важно отметить, что как раз в это время (19–28 ноября) проходил учредительный съезд партии левых эсеров. На Четвертом Всероссийском съезде партии левых эсеров в октябре 1918 г. Карелин, говоря об этом периоде, объяснял причины явления, названного им «властебоязнью» левых эсеров в конце 1917 г., тем, что несмотря на растущее влияние, как самостоятельная структура они только начинали существовать и еще не имели развитой партийной организации. «Эта властебоязнь и свойственный ей политический аскетизм и монашество, — вспоминал он, — были для нас характерны в течение долгого периода» (133).

Влияние этой осознаваемой самими левыми эсерами слабости, вкупе с их страстным желанием остаться у руля революции, было настолько сильно, что несмотря на все признаки того, что ленинское правительство и дальше будет действовать по своему усмотрению, левые эсеры вступили в переговоры о коалиции с большевиками. Впервые вопрос об участии левых эсеров в правительстве был, очевидно, поднят на совместном заседании ЦК большевиков и бюро левоэсеровской фракции ВЦИК ночью 14/15 ноября, где рассматривался вопрос о создании единого ВЦИКа (134). Дискуссия по этому поводу продолжилась два дня спустя, когда Свердлов принял участие в заседании левоэсеровской фракции уже объединенного ВЦИКа (135). Выступая на проходившем как раз в эти дни Первом съезде партии левых эсеров, Мария Спиридонова, в характерной для левоэсеровских взглядов манере, оправдывала тесное сотрудничество с большевиками. Слывшая с 1906 г. легендой среди российских крестьян за убийство высокого полицейского чина в Тамбовской губернии и страдания, которые она претерпела за это, будучи всего 22 лет от роду (136), Спиридонова была одной из самых выдающихся фигур в партии левых эсеров в 1917 г. «Мы находимся на пороге громадного социального движения, — убежденно говорила она на съезде. — Много неизведанного нам придется пережить. С этой стороны мы должны подходить к большевикам. Как нам ни чужды их грубые шаги, но мы с ними в тесном контакте, потому что за ними масса…» (137). «Наша партия вошла в блок с большевиками для того, чтобы умерить их страсти», — вспоминал почти год спустя, уже после того как эта затея провалилась, другой известный левый эсер (138). Вот почему в середине ноября лидеры левых эсеров были столь решительно настроены на партнерство с большевиками, а неприятие ими тех или иных репрессивных мер большевистских властей только усиливало эту решительность. Публичное подтверждение готовности левых эсеров войти в Совнарком прозвучало на заседании ВЦИК 17 ноября в речи Спиридоновой, в которой она обрушилась с критикой на большевиков за роспуск ими Петроградской городской думы без предварительной санкции ВЦИК (139).

После Спиридоновой выступил Свердлов. Он представил проект установления, регулирующего взаимоотношения между ВЦИК и Совнаркомом, составленный по настоянию левых эсеров как предварительное условие для дальнейших переговоров о создании коалиционного кабинета. Согласно этому документу, который получил название «Наказ о взаимоотношениях ВЦИК и Совнаркома» и был принят после минимального обсуждения, Совнарком был полностью ответственен перед ВЦИКом. Прежде чем вступить в законную силу, «все законодательные акты, а равно и распоряжения крупного общеполитического значения» должны были быть представлены Совнаркомом «на рассмотрение и утверждение Центрального Исполнительного Комитета». Р1сключение могло быть сделано только для мер, связанных с борьбой с контрреволюцией, при условии, что Совнарком отчитывается о них перед ВЦИК. Каждый народный комиссар был обязан еженедельно составлять отчеты для ВЦИК и отвечать на запросы последнего незамедлительно (140).

22 ноября, за несколько дней до восстановления большевистского большинства во ВЦИКе, Камков победно докладывал на заседании Первого съезда партии левых эсеров, что отныне «ни один декрет не может быть опубликован, если он предварительно не принят Ц.И.К. Таким образом, законодательной властью является Ц.И.К., а Совет Народных Комиссаров представляет из себя власть исполнительную. Это было крупной победой в позиции, занятой левыми с.-р.» (141) Однако это было не вполне так. Как покажет время, эта трактовка не учитывала переменную — добрую волю большевиков — и оставляла значительный простор для произвола Совнаркома. Тем не менее, какое-то время наркомы добросовестно строчили отчеты о своей работе и посылали их во ВЦИК (142). Кроме того, многие важные декреты, хотя, безусловно, далеко не все, после принятия Совнаркомом передавались во ВЦИК для утверждения.

* * *

Период между 25 октября и 4 ноября 1917 г. знаменовал собой важный поворотный пункт в развитии русской революции. В течение него было пресечено движение за создание многопартийного, исключительно социалистического правительства Вторым съездом Советов рабочих и солдатских депутатов и было создано полностью большевистское правительство. Принятие съездом Советов большей части партийной программы большевиков, а также первые победы Советского правительства над контрреволюцией упрочили народную поддержку большевиков в Петрограде. Попытки умеренных большевиков и поддержавших их левых эсеров, меньшевиков-интернационалистов и других левых социалистических фракций ВЦИК ограничить произвол Совнаркома потерпели поражение. Умеренные большевики были выдавлены из ЦК и вышли из состава Совнаркома. Легитимность Советского правительства еще более выросла после того, как программа Второго Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов была одобрена Вторым Всероссийским съездом Советов крестьянских депутатов и образован единый ВЦИК Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.

Конечно, такие факторы, как запоздалая атака Керенского на левых, уход умеренных социалистов со Второго съезда Советов и их нереалистическая позиция на переговорах Викжеля, способствовали подобному развитию событий. Однако, несомненно, самым важным фактором, сыгравшим определяющую роль, был Ленин (поддержанный Троцким) — его абсолютная уверенность в собственной способности верно оценить революционную ситуацию в России и в мире, его железная воля и решительность в достижении целей любой ценой, не взирая на оппозицию, его исключительное мастерство политика и отсутствие моральных принципов. Таким образом, несмотря на лежащий в основе Октябрьской революции в Петрограде народный порыв, политические события в Петрограде 25 октября — 4 ноября 1917 г. являются подтверждением того, что иногда в истории решающую роль играет личность.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б), август 1917 — февраль 1918 года — М, 1958 С 120

2 Разгон А. И. Забытые имена //Первое Советское правительство — М.1991 С 455

3 Знамя труда. 1917. 27 октября С 4 См также Мстиславский С. Пять дней. Начало и конец февральской революции — М — СПб — Берлин, 1922 С 13 1

4 Разгон А. И. Правительственный блок //Исторические записки Т 117 1989 С 108 См также Савицкая Р. М. Источники о В. И. Ленине по подготовке и проведению 2-го Всероссийского съезда Советов //Великий Октябр. история, историография, источниковедение — М, 1978 С 263, Второй Всероссийский съезд Советов р и с д. Под ред. Покровского и Яковлевой С 26. 83 О причинах этого отказа см позднейшие объяснения Камкова — Протоколы первого съезда партии левых социалистов-революционсров интернационалистов Петроград. 1918 С 43

5 Покровский, Яковлева Второй Всероссийский съезд Советов С 13, 56-57

6 Там же С 15–16,59-62

7 Там же С 29, 86-87

8 Там же С 15–21, 59-68

9 Там же С 21–25, 69-77

10 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т 35 С 28-29

11 Помимо Ленина и Троцкого, список включал в себя следующие кандидатуры на посты наркомов Алексей Рыков — по внутренним делам, Иван Теодорович — продовольствия, Владимир Милютин — земледелия Александр Шляпников — труда, Владимир Антонов-Овсеенко. Николай Крыленко и Павел Дыбенко — по делам военным и морским. Виктор Ногин — торговли и промышленности, Анатолий Луначарский — просвещения. Иван Скворцов-Степанов — финансов, Георгий Ломов — юстиции, Николай Авилов — почт и телеграфов и Иосиф Сталин — по делам национальностей

12 Покровский, Яковлева Указ. соч. С 25, 80-82

13 Там же С 25–26, 82-83

14 Там же С 26–30, 83-87

15 Там же С 30, 87-89

16 Там же С 30–31, 89-90

17 Суханов Записки о революции Т 3 С 361

18 Покровский, Яковлева Указ. соч. С 90-92

19 Ttotsky. Lenin — New York, 1959 P 110

20 Декреты Советской власти Т 1 —М, 1957 С 25-26

21 Созданный в ночь с 25 на 26 октября, Комитет спасения состоял из представителей Петроградской городской думы, бывшего Предпарламента, «старого» ВЦИК рабочих и солдатских депутатов и исполкома Всероссийского совета крестьянских депутатов, а также фракций меньшевиков и эсеров, покинувших Второй съезд Советов

22 РГАСПИ Ф5 On 1 Д2857 Л 1

23 Первое официальное заседание Совнаркома произошло 3 ноября и затем он не собирался до 15 ноября — РГАСПИ Ф 19 On 1 Д 1 и 1а. См. в этой связи мемуары Секретаря Совнаркома Н. П. Горбунова — ЦГАИПД Ф 4000 Оп 5 Д 2220 Л 8

24 Декреты Советской власти Т 1 С 24-25

25 См протокол совещания представителей частей Петроградского гарнизона, организованного большевиками 29 октября, на котором Ленин, Троцкий и историк-марксист Михаил Покровский, представивший себя как специалиста по партизанской борьбе, сумели добиться поддержки военных — Совещание полковых представителей Петроградского гарнизона 29 октября 1917 г //Красная летопись 1927 № 2 (23) С 220-225

26 ЦГАИПД Ф 1 On 1 Д 26 Л 19,26

27 Новая жизнь. 1917. 31 октября. С 3

28 Российская национальная библиотека, Санкт-Петербург, Рукописный отдел (далее PH Б СПб РО) Стенографические отчеты Петроградской центральной городской думы созыва 20 августа 1917 г Т 1 С 368-369

29 Известия. 1917. 2 ноября. С 1-2

30 John L Н Keep, trans and ed The Debate on Soviet Power Minutes of the All- Russian Central Executive Committee, Second Convocation — Oxford. 1979 P 44–45. Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов Р., С, Кр и Каз Депутатов 2-го созыва М, 1918 С 9-10 Документальная реконструкция заседаний нового ВЦИК Советов, предпринятая Кипом, является гораздо более полной, по сравнению с «Протоколами». Cм. также Вомпе П. Дни Октябрьской революции и железнодорожники — М. 1924 С 21-22

31 Протоколы Петроградского совета профессиональных союзов за 1917 год Под ред А. Анского — Л, 1918 С 128–129, Гарви П. А. Профессиональные союзы в России — Нью-Йорк. 1981 С 29, 128–129, прим 1

32 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б) С 122–123, 269-270

33 Keep The Debate Р 46, Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов С 10

34 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б) С 127

35 Бубнов А. Октябрьские бюллетени ЦК большевиков //Пролетарская революция 1921 № 1 С 10-11

36 Меньшевики в 1917 году. Под ред. 3 Галили и А Г1 Ненарокова T 3 4 2 — М, 1994 С 261–262, Тютюкин С. В. Меньшевизм. Страницы истории — М. 2002 С 435

37 Подробные протоколы этих заседаний см ГАРФ Ф 5498. On 1 Д 67 Л 1-31 Копия этого документа из РГАСПИ (Ф 275 On I Д 43) опубликована Галили и Ненароковым в их сборнике Меньшевики в 1917 году T 3 4 2 С 602–628. См. также Тютюкин Указ. соч. С 437-440

38 См, напр, задавшие непримиримый тон дискуссии выступления Дана — ГАРФ Ф 5498 On 1 Д 67 Л 6–7, 10

39 Там же Л 1–2, 11

40 Там же Л 8–9. См также дневниковую запись не установленного представителя Викжеля с описанием этой дискуссии — Там же Д 56 Л 7-8

41 Об отчаянии Рязанова, остро ощущавшего необходимость немедленного соглашения между всеми социалистическими силами в то время, см Анский С. После переворота 25-го октября 1917 г //Архив русской революции Т 8 С 47

42 ГАРФ Ф 5498 On 1 Д 1 Л 11-12

43 РНБ СПб РО Стенографические отчеты Петроградской городской думы Т 1 С 369-405

44 ГАРФ Ф 5498 On 1 Д 67 Л 3-4

45 Там же Л 4-6

46 Там же Л 9

47 О значении этого фактора для меньшевиков см Абрамович Р. Страницы истории Викжель (ноябрь 1917 г) //Социалистический вестник 1960 № 5 С 99, № 6 С 118–119, Никочаевский Б. И. Меньшевики в дни Октябрьского переворота — Нью-Йорк, 1962 С 5–9 См также ГАРФ Ф 5498 On 1 Д 56 Л 9

48 ГАРФ Ф 5498 On 1 Д 67 Л 24–25, Никочаевский Указ. соч. С 6-7

49 Меньшевики в 1917 году ТЗ 4 2 С 271, Никочаевский Указ. соч. С 4, Абрамович Указ. соч. С 119, Тютюкин Указ. соч. С 439

50 ГАРФ Ф 5498 On 1 Д 67 Л 24–29, Д 57 Л 31, РНБ СПб РО Стенографические отчеты Петроградской городской думы Т1 С 456–458, Известия. 1917. 3 ноября С 4 См также Разгон А. ВЦИК Советов и первые месяцы диктатуры пролетариата — М, 1977 С 130 и Вомне. Дни Октябрьской революции С 37

51 Резолюция с этими требованиями была принята на массовом митинге рабочих Обуховского завода 31 октября и, судя по всему, отражала мнение значительной части заводских рабочих вообще — ГАРФ Ф 5498 On 1 Д 70 Л 3

52 РНБ СПб РО. Стенографические отчеты Петроградской городской думы Т 1 С 463-464

53 Фрайман А. Л. Форпост социалистической революции Петроград в первые месяцы Советской власти — Л, 1969 С 86–87. Автор ссылается на стенограмму этого заседания и отчет, опубликованный в приложении к газете «Известия Гельсингфорсского Совета» от 2 ноября 1917 г. Мне не удалось обнаружить ни один из этих источников. Черновой вариант списка министерских кандидатур, близкий к тому, что приводит Фрайман, содержится в ГАРФе Ф 5498 On 1 Д 57 Л 31. О ходе заседания комиссии можно судить также по устному докладу, представленному в Петроградской городской думе несколькими часами позже и совпадающему с данными Фраймана — РНБ СПб РО. Стенографические отчеты Петроградской городской думы Т 1 С 456–473. См. также Гусев К. В. В. М. Чернов. Штрихи к политическому портрету — М, 1999 С 104

54 Абрамович. Страницы истории//Социалистический вестник 1960 № 6 С 119

55 РГАСПИ Ф 275 On 1 Д 208 Л 46-47

56 См, напр, оптимистический доклад председательствующего на переговорах А Малицкого относительно перспектив скорого соглашения, сделанный им 1 ноября — ГАРФ Ф 5598 On 1 Д 57 Л 40

57 Петербургский комитет РСДРП (б) Протоколы и материалы заседании Под ред. Т. А. Абросимовой, Т. П. Бондаревской, Е. Т. Лейкиной и В. Ю. Черняева — СПб. 2003 С 523–534. Это постсоветское прекрасно аннотированное собрание протоколов заседаний Петербургского комитета большевиков за 1917 год является более полным и точным, чем первое, «истпартовскос», издание под редакцией П. Ф. Кудели. Первый легальный Петербургский комитет большевиков в 1917 г — М — Л, 1927

58 ЦГАИГ1Д Ф 1 Оп 4 Д 92 Л боб, 10–15,22-25

59 Петербургский комитет РСДРП (б) С 523-530

60 Там же С 535–550, Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б) С 124–130, Троцкий Л Д Сталинская школа фальсификации — М, 199 °C 116-130

61 Петербургский комитет РСДРП (б) С 533–538, Троцкий Указ. соч. С 117-119

62 Петербургский комитет РСДРП (б) С 538–540, Троцкий Указ. соч. С 120-122

63 Петербургский комитет РСДРП (б) С 540–544, Троцкий Указ. соч. С 120-122

64 РГАСПИ Ф 19 On 1 Д 1 Л 1. См также Горбунов Н. П. Как создавался в октябрьские дни рабочий аппарат Совета народных комиссаров //Утро страны Советов Под ред. М. П. Ирошникова — Л, 1988 С 149-150

65 Петербургский комитет РСДРП (б) С 543–544, Ttofsky The Stalin School P 120

66 Петербургский комитет РСДРП (б) С 544–545, Trotsky The Stalin School P 121 — 122

67 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б) С 125

68 См, напр, РГАСПИ Ф 67 On 1 Д 46 Л 175

69 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б) С 126

70 Протоколы Петроградского совета профессиональных союзов за 1917 год С 136

71 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б) С 128

72 Там же С 124-129

73 Там же С.126

74 Там же С 130,274-275

75 См Рабинович Александр Большевики приходят к власти Революция 1917 года в Петрограде — М, 1989 С 224-225

76 keep The Debate Р 51–53, Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов Р, С, Кр и Каз Депутатов 2-го созыва С 12-13

77 Keep The Debate Р 53–58, Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов С 13, 15

78 Подтверждение того, что заседания ЦК по вопросу о лидерстве в правительстве состоялись именно в эти дни, см Известия ЦК КПСС 1989 № 1 С 23 1-232

79 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б) С 131-132

80 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б) С 275

81 Петербургский комитет РСДРП (б) С 555. 560

82 Там же С 556-559

83 Keep The Debate Р 59–67, Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов С 17-22

84 Keep The Debate Р 60–61, Протоколы заседаний Исполнительною Комитета Советов С 20-21

85 Протоколы первого съезда партии социалистов-революционеров С 44

86 Keep The Debate Р 62–63, Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов С 21-22

87 Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов С 22

88 Там же См также Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б) С 275–276, прим 176

89 ГАРФ Ф 5498 On 1 Д 67 Л 34–39. РГАСПИ Ф71 Оп 34 Д 88 Л 2

90 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б) С 133–134, 275, прим 175

91 Там же С 134

92 Там же С 135–136. См. также Фраймин А. Л. Форпост социалистической революции С 94, Абрамович. Страницы истории С 123

93 Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями Т 2 — М, 1957 С 27, Е: юв Б О партийных конференциях РКП Петроградской организации//Справочник петроградского агитатора 1921 № 1 °C 96, РГАСПИ Ф 60 On 1 Д 26 Л 31

94 См, напр, Протоколы заседаний ВЦИК и Бюро ВЦИК С Р и С Д 1-го созыва после Октября //Красный архив 1925 Т 1 °C 99.

95 ЦГВИА Ф 1343 On 1 Д 5. Л 12 В середине ноября, пытаясь возобновить переговоры, Викжель созвал в Москве двухдневную конференцию путейцев Конференция попытку одобрила, но это ни к чему не привело — РГАСПИ Ф71 Оп 34 Д 88 Л 49-79

96 РГАСПИ Ф 67 On I Д 46 Л 173–175, Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника Т 5 — М, 1974 С 32

97 Рабочий и солдат. 1917. 6 ноября. С 4

98 Журнал «Работница» был большевистским периодическим изданием для женщин-работниц, в состав редакции которого вошли ряд влиятельных большевичек. Первый номер журнала вышел в феврале 1914 г, но после выпуска семи номеров в июне 1914 г. издание было приостановлено царскими властями. Возобновив выход в мае 1917 г., журнал стал центром большевистской работы среди петроградских женщин-работниц в период подготовки партии к захвату власти. Однако в январе 1918 г. дефицит бумаги и типографской краски вынудил журнал закрыться — Barbara Clements Bolshevik Women — Cambridge, 1997 P 131-132

99 Новая жизнь 1918 7 ноября С 4, Известия 1918 7 ноября С 3, Elizabeth А Wood The Baba and the Comrade Gender and Politics in Revolutionary Russia — Bloomington, 1997 P 69-70

100 Известия. 1918. 7 ноября. С 7

101 Протоколы Петроградского совета профессиональных союзов за 1917 год С 129-130

102 Там же С 134-135

103 Там же С 137

104 Keep The Debate Р 91–94. Протоколы заседаний исполнительного комитета Советов С 35

105 См, эту позицию в изложении Камкова Протоколы первого съезда партии левых социалистов-революционеров С 46

106 См ниже, глава 3

107 См выше

108 Известия ЦК КПСС 1989 № 1 С 229

109 Шестой съезд РСДРП (большевиков), август 1917 г Протоколы — М, 1958 С 69-70

110 Известия 1917 2 ноября С 1 См также выше.

111 Keep The Debate Р. 59–60; Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов С 18

112 См выше

113 Keep The Debate Р 68, Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов С 23

114 Keep The Debate Р 69

115 Ibid Р 69–70, Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов С 23-24

116 Keep The Debate Р 77, Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов… С 27

117 Keep The Debate Р 77–78, Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов С 27–28. В число этих семи вошли, помимо Шляпникова, Николай Дербышев (нарком по делам печати), С. В. Арбузов (нарком правительственных печатных средств), Илья Юренев (нарком по делам красной гвардии), Георгий Федоров (глава конфликтной секции Наркомата груда), Ларин и Рязанов

118 Новая жизнь. 1917. 6 ноября. С 1–2.

119 Keep The Debate Р 78–79; Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов С 28

120 Keep The Debate Р 80–81, Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов С 28-29

121 Keep The Debate Р 86, Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов С 31–32, Рейган ВЦИК Советов С 162.

122 Keep The Debate Р 86, Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов С 32 Сравнительный анализ возможностей сторон при голосовании на этом заседании см Разгон ВЦИК Советов С 155 Следует отмстить, что состоявшееся ранее голосование по процедурному вопросу, в котором наркомы не принимали участия, ленинская фракция проиграла

123 Keep The Debate Р 86, Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов С 32

124 Этот ультиматум содержался в официальном письме, адресованном этим четверым и написанном Лениным 5 или 6 ноября — Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б) С 137

125 Там же С 142

126 Бонч-Бруевич В. На боевых постах Февральской и Октябрьской революций — м, 193 I С 164, Протоколы ЦК РСДРП (б) С 146

127 См ниже

128 Определение Елены Стасовой — РГАСПИ Ф 17 Оп 4 Д 11 Л 24-26

129 Из 330 делегатов съезда 195 были левыми эсерами, 65 — правыми эсерами. 37 — большевиками, 14 — независимыми делегатами, 7 — максималистами, 4 — народными социалистами, 3 — меньшевиками и 2 — анархистами См Лавров В М «Крестьянский парламент» России Всероссийские съезды крестьянских депутатов в 1917–1918 годах — М. 1996 С 130

130 Лавров Указ. соч. С 169, 172–176 См также Известия ЦК КПСС 1989 № 1. С 234

131. Протоколы первого съезда партии левых социалистов-революционеров С 46

132 См об этом Allan К Wildman The End of the Russian Imperial Army The Road to Soviet Power and Peace — Princeton, 1987 (особенно глава IX)

133 РГАСПИ Ф 564 On 1 Д5 Л 74-75

134 Известия ЦК КПСС 1989 № 1 С 234, Ленин Биографическая хроника Т5 С 59

135 См выше

136 Убедительный образец анализа и интерпретации мифотворчества, связанного с именем Спиридоновой, см в еще не опубликованной рукописи диссертации Sally Вошесе Maria Spiridonova, 1894–1918 Feminine Martyrdom and Revolutionar\ Mythmaking Ph D diss. Indiana University

137 Протоколы первого съезда партии левых социалистов-рсволюционсров С 36

138 РГАСПИ Ф 564 On I Д4 Л 280

139 Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов. С 71

140 Знамя труда. 1918. 18 ноября. С 3, Keep The Debate Р 141–142, Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов. С 71

141 Протоколы первого съезда партии левых социалистов-революционеров С 68. См. также Разгон. ВЦИК Советов С 203-204

142 См, напр, Keep The Debate. Р 100-108

Глава 2

ИЗ РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ В ПРАВИТЕЛИ

Крах попыток расширить состав Совнаркома или хотя бы сделать его подотчетным многопартийному ВЦИКу вкупе с нежеланием политических партий (всех, кроме большевиков и левых эсеров) признавать законность Советской власти означали, что после Октября на большевиков ложилась исключительная ответственность за поддержание порядка и работу муниципальных учреждений, а также снабжение Петрограда и окрестностей продовольствием и топливом. Провозглашая переход всей государственной власти в России в руки Советов и отказываясь от многопартийных политических альянсов, Ленин и Троцкий не слишком беспокоились о практической стороне своих действий. Они были поглощены более важными задачами: защитой Советской власти и ее консолидацией, а также стимулированием революционного процесса в мировом масштабе. Без решающих социалистических революций в других странах, считали они, русская революция нежизнеспособна, а потому стремились любыми способами ускорить их. Следствием же их позиции стало то, что большевики из Петроградского комитета партии, Петросовета и петроградских районных Советов были вынуждены превратиться из революционеров в правители и заняться восстановлением либо созданием заново местных органов власти и управления. Положение усугублялось тем, что сколько-нибудь конкретных представлений о том, как управлять, у них не было, как не было и указаний сверху на этот счет; более того, от них требовалось поставлять кадры в формирующиеся учреждения центральной власти, а также заботиться о защите революции и ее дальнейшем распространении по стране. Все эти проблемы, в одночасье свалившиеся на Петроградскую организацию партии большевиков, не могли не привести к фундаментальной трансформации ее состава, структуры, методов работы и отношений с массами.

* * *

После того как в октябрьские дни вся власть в России, сверху донизу, в принципе, перешла к Советам, можно было предположить, что в Петрограде городской и районные Советы начнут немедленно перенимать обязанности у старых институтов местного самоуправления, таких как созданные на излете царской эпохи городская дума, районные думы и их многочисленные управы. Однако, по ряду причин, имеющих важное значение для понимания эволюции Советской власти в Петрограде и взаимосвязи между этой эволюцией и той ролью, которую играли в осуществлении власти большевистские партийные комитеты, этого не произошло. Возьмем, например, руководящие органы Петроградского Совета. Начиная с сентября 1917 г., исполком Петросовета и его президиум, в которых все еще значительную роль играли меньшевики и эсеры, были практически парализованы внутриполитическими разногласиями и переходом в октябре ряда влиятельных большевиков, таких как Троцкий, в ВРК и Совнарком. Эта дисфункция продолжала существовать до конца ноября, когда были избраны новые исполком и президиум — оба под председательством Зиновьева и преимущественно болыиевистско-левоэсеровским составом. Только тогда, месяц с лишним спустя после формального прихода большевиков к власти, исполнительные органы Петроградского Совета начали, наконец, играть значительную роль в управлении столицей революционной России (1). Фактическим главой Петросовета, благодаря председательству в его исполкоме и президиуме, стал Зиновьев, порвавший к тому времени с умеренными и вернувший себе доверие Ленина. На этом посту он оставался до конца 1925 г. (2)

В первые недели Советской власти Петроградский Совет собирался регулярно и в полном составе. Однако, насчитывавший более тысячи рабочих и солдатских депутатов, из которых несколько сотен являлись почти на каждое заседание, он был попросту слишком велик, чтобы служить эффективным органом обсуждения и принятия решений. Его пленарные заседания, за небольшим исключением, представляли собой скорее митинги для распространения информации и мобилизации общественного мнения в поддержку позиции большевиков по тем или иным вопросам внутренней и внешней политики, нежели серьезные рабочие встречи для решения важных проблем (3).

Что касается Петроградской городской думы, то 9 ноября ВРК предложил распустить ее по причине активной оппозиции Советской власти (4). 16 ноября декретом Совнаркома дума была распущена официально (5), а на следующий день Петроградский Совет принял предложенную Троцким резолюцию, призывавшую «порвать с гнилым буржуазным предрассудком, будто управлять государством могут только буржуазные чиновники», и предусматривавшую немедленное создание при Петросовете и районных Советах отделов, отвечающих за ту или иную область государственного управления (6).

Впрочем, вместо этого, в соответствии с декретом Совнаркома о роспуске существующей Петроградской городской думы, на 26 ноября были назначены выборы в новую городскую думу, рассчитанные на то, чтобы удержать на рабочих местах буржуазных служащих, составлявших ее аппарат. Ведь на практике, несмотря на предпочтения Троцкого, Советы не имели ни навыков работы, ни стабильного состава, ни инфраструктуры, необходимых для осуществления городского самоуправления. Когда Советское правительство распускало Петроградскую городскую думу по причине очевидной невозможности эффективного сотрудничества с нею в прежнем составе, это не означало отмену новых выборов. Напротив, Совнарком был заинтересован провести выборы в новую городскую думу как можно скорее, чтобы сохранить в целости думский аппарат, специализированные отделы и комиссии на всех уровнях. Выборы в Петроградскую городскую думу состоялись 27–28 ноября. Поскольку кадеты и умеренные социалисты бойкотировали их, новый состав думы оказался почти полностью большевистским.

Послеоктябрьские усилия большевиков по сохранению старых муниципальных учреждений были продиктованы еще и тем, что новое советское руководство не слишком жаждало заниматься решением рутинных городских проблем. Посвятив себя всецело делу революции, они поначалу воспринимали Советы не столько как органы народного самоуправления, сколько как политические институты, которые, во-первых, не до конца еще исчерпали свою задачу консолидации сил революции и, во-вторых, должны были, в лучшем случае, определять политику, но не осуществлять ее. В частных беседах это откровенно признавали местные большевики. Например, типичным можно считать ответ члена большевистского партийного комитета Охтинского района на вопрос, почему бы районным Советам просто не взять на себя функции районных дум. «Местное самоуправление, — заявил он, — организация чисто хозяйственная, а районные Советы организация политическая. Советам не следует брать на себя хозяйственные функции, это может затруднить только их работу политическую, с которой Советам нелегко справляться» (7).

Конечно, районных большевистских руководителей беспокоило, что местные думы и их управы, в силу своей природы, могут оказаться настолько враждебно настроены по отношению к революционным переменам, что у Советов не останется выбора, кроме как взять на себя ответственность за непосредственное осуществление городского управления. Но для большинства из них это было весьма неприятной крайней мерой. Некоторые партийные активисты предлагали, в случае особого упорства местных дум и управ, решать проблему с помощью административной подтасовки: изменения границ или уменьшения числа городских районов (8). Хотя это предложение не было принято, оно показывает, насколько глубоко было желание большевиков развести функции районных Советов и дум, оставив рутину городского самоуправления профессиональным думским чиновникам.

После Октября городская и все районные думы Петрограда, за исключением Выборгской, находились под влиянием кадетов и умеренных социалистов, оказавших активное сопротивление Советской власти. Тем не менее, поначалу районные Советы ограничились тем, что установили контроль за районными думами и управами и попытались воздействовать на них через работавших в их рядах большевиков. Лишь в ноябре-декабре (когда во главе практически всех петроградских районных Советов встали большевики), перед лицом забастовок чиновников, инициаторами которых выступали, в том числе, и районные думы, местные Советы начали, наконец, распускать их.

Процесс роспуска районных дум часто начинался с того, что местный комитет большевиков, в ответ на жалобы по поводу саботажа чиновников, принимал резолюцию, призывающую к роспуску и перевыборам местной думы. Резолюция также предусматривала проведение голосования по этому вопросу на расширенном партийном собрании или совещании представителей предприятий и воинских частей района, а осуществление роспуска возлагала на местный районный Совет (9). На этой ранней стадии становления Советской власти в Петрограде процесс принятия партийных решений на городском и районном уровнях носил децентрализованный характер. Партийные организации в разных районах зачастую имели разную структуру и даже разные центры власти, а в своей деятельности еще проявляли относительную демократичность и гибкость. Решения партийных комитетов, по крайней мере, в некоторых районах не были непреложным законом для общих собраний членов партийной организации, которые являлись высшими партийными инстанциями на местах (10).

Решения районных партийных комитетов и районных Советов о роспуске дум предусматривали их перевыборы. В действительности же, несмотря на начатую во многих районах подготовку к ним, перевыборы эти так и не состоялись. Хотели того руководители районных Советов или нет, но обстоятельства вынуждали их, постепенно и по мере сил, прибирать к рукам думские управы и самим превращаться в органы местного самоуправления. Между тем, к началу января забастовки старых госслужащих постепенно прекратились — но не потому, что были подавлены новой властью, или, как предлагал Троцкий, на смену буржуазным чиновникам пришли новые специалисты — представители революционных масс. Просто для большинства городских чиновников основным источником существования была заработная плата, и когда их накопления подошли к концу, они вернулись на работу (11). Из них, начиная с декабря 1917 г. и до середины 1918 г., районные Советы Петрограда принялись формировать свои отраслевые отделы, ведающие главными муниципальными службами.

С приходом в Петроград Советской власти можно было также ожидать, что Петербургский комитет РСДРП (б) примет самое непосредственное участие в разработке основ городской политики и что и он, и районные комитеты, на своем уровне, будут осуществлять контроль за городским управлением. Однако процесс, приведший к такому итогу, начался далеко не сразу и оказался долгим, трудным и болезненным. Заседания Петербургского комитета сразу после Октября были посвящены, главным образом, вопросам общенационального значения, таким как переговоры Викжеля, выборы в Учредительное собрание и его судьба, оценки текущего момента, а также сугубо организационным вопросам. Чаще всего рассмотрение тех пунктов повестки дня, которые могли спровоцировать общую дискуссию о роли комитета в местном самоуправлении, откладывалось из-за нехватки времени.

Районные комитеты партии большевиков, вне зависимости от их структуры, в этот период также большую часть времени посвящали рассмотрению и принятию решений по национальным вопросам (12). Они играли непосредственную роль в мобилизации сил для отражения ожидаемой атаки на Петроград со стороны войск Краснова, в проведении избирательных кампаний большевиков во время выборов в Учредительное собрание и в Петроградскую городскую думу, и для этого — без всяких указаний сверху — начали устанавливать связи с предприятиями, районными Советами и районными думами. Связи эти не были систематическими и варьировались, в зависимости от района. Как следовало из их периодических отчетов Петербургскому комитету, районные комитеты считали своим долгом информировать высшее руководство партии о политических настроениях в низах. Но самым главным их назначением было служить кузницей кадров для управленческих должностей всех уровней, для революционных судов, красной гвардии, рабочей милиции и других военных сил, призванных помогать распространению революции по стране и защищать ее от врагов, собиравших силы на окраинах Центральной России.

Первая серьезная угроза такого рода возникла на Дону еще до провала организованных Викжелем переговоров о социалистическом коалиционном правительстве. В начале ноября генерал Михаил Алексеев, главнокомандующий русской армией в первые недели после Февральской революции и начальник штаба у Керенского после провала корниловского путча, спешно выехал в Новочеркасск, столицу Области войска Донского. Заключив непрочный альянс с атаманом донских казаков, генералом Алексеем Калединым, он начал сколачивать ядро будущей антибольшевистской и проантантовской Добровольческой армии. В последующие недели к нему присоединились генерал Антон Деникин и, что было особенно важно в тот момент, — генерал Корнилов, который бежал из монастыря, где он содержался под стражей после провала попытки переворота, и согласился, наряду с Алексеевым и Калединым, возглавить руководство этим первым крупным Белым движением.

Ленин преувеличивал серьезность угрозы, которую представляла для революции Добровольческая армия. Возможно, это объяснялось тем, что он недооценивал силу антивоенных устремлений в среде молодых казаков и их прохладное отношение к Каледину, а также скрытую поддержку Советской власти со стороны рабочих Ростова и Донбасса и неказацкой части крестьянства (в основном русского происхождения). Ленинское беспокойство по поводу Добровольческой армии усиливалось, вероятно, еще и потому, что число примкнувших к ней офицеров, юнкеров, студентов, а также консервативных и либеральных политических деятелей непрерывно росло. В конце ноября, в ответ на настойчивые призывы Ленина покончить с контрреволюцией на Дону, тысячи петроградских большевиков, красногвардейцев, моряков-балтийцев и рядовых рабочих, многие из которых были мобилизованы районными большевистскими комитетами, начали вступать в ряды спешно создаваемого советского войска, готового выступить на юг. Уже в феврале 1918 г. это войско под командованием Владимира Антонова-Овсеенко, того самого, который в Октябре руководил взятием Зимнего дворца, а затем вошел в состав «коллективного наркома» по военным и морским делам, одержало верх над еще относительно слабой Добровольческой армией и оттеснило ее за Дон, в замерзшие кубанские степи.

Этот первый эпизод российской гражданской войны был типичным для послеоктябрьского периода, если рассматривать его с точки зрения утечки большевистских кадров из Петрограда. Уже тогда, на этой ранней стадии Советской власти, без конца возникавшие чрезвычайные ситуации, как мирного, так и военного характера, вынуждали районные партийные комитеты уделять большое внимание на своих заседаниях кадровым назначениям и перемещениям.

Надежды на систематический контроль за думами и Советами со стороны большевистских фракций были похоронены. Свернута оказалась даже массовая политическая агитация среди петроградских рабочих и солдат. И эта ситуация, чреватая катастрофическими для партийного контроля за органами власти последствиями, развивалась с ошеломительной скоростью.

Уже 29 октября отчеты, поступающие в Петербургский комитет от представителей районных комитетов партии, зафиксировали падение активности и влияния партийных организаций, и об этом же свидетельствовали протоколы партийных собраний низовых ячеек по всему Петрограду. «Жизнь сосредоточилась в Совете, где идет бой… — сообщали из Охтинского района. — Партийная организация никакой роли не играет». «Партийная работа падает: работники отвлечены то в красной гвардии, то в другие места», — писал представитель Нарвского района. «В партии работа прекратилась», — вторил представитель Невского района (13).

К примеру, когда 11 ноября большевистский комитет Колпинского района отобрал 12 кандидатов в депутаты Петроградского Совета, в этот список вошли его самые опытные руководители во главе с его председателем и секретарем. Многие из кандидатов уже были членами местного районного Совета или местной думы. Кроме того, на том же собрании еще 25 человек были избраны кандидатами в депутаты районного Совета (14). 22 ноября на одном партийном собрании в том же районе четыре человека были делегированы для работы в исполкоме районного Совета, три — в местную продовольственную управу, а один — на пост главы районной думы и управы (15).

Документы свидетельствуют, что в Петрограде в первый год Советской власти массовый отток наиболее квалифицированных партийных кадров, ведущий к организационной дисфункции, был характерным явлением для всех районов. Поначалу, несомненно, предполагалось, что эти назначения временные или что их возможно совмещать с партийной работой. В некоторых случаях это было так. Однако, поскольку зачастую назначенцы имели по несколько должностей вне рамок своей партийной организации и поскольку обязанности большевиков в таких органах, как районные Советы, революционные трибуналы и других, имели тенденцию только увеличиваться, то на практике, чаще всего, назначенцу приходилось полностью порывать с активной партийной агитационной и организационной работой. Вслух озабоченность этой проблемой высказал на заседании Петербургского комитета большевиков 16 ноября Слуцкий. В докладе о текущем моменте он напомнил о том, как минувшим летом власть поглотила эсеровскую партию, и предупредил, что то же самое теперь происходит и с большевиками. «Что сейчас делается в районах: все разбрелись и поглощены властью», — констатировал он и призвал: «Мы должны принять все меры к тому, чтобы не быть растворенными «октябрьскими» [т. е., вступившими в партию после Октября, неопытными] большевиками» (16). Рядовые ветераны партии повсеместно разделяли это опасение, но были бессильны что-либо поделать (17).

В декабре, если не раньше, Петербургский комитет, действуя через районные комитеты партии, начал набор новичков на курсы ускоренной партийной подготовки, которые не раз потом возобновляли свою работу в течение 1918 года (18). Но даже не успев закончить эти курсы, самые толковые и знающие слушатели из числа новых большевиков получали направления на работу, не имевшую отношения к партийной. Кроме направления в партийные школы новых членов, районные комитеты пытались компенсировать потери старых кадров, назначая специальных, освобожденных и оплачиваемых, организаторов, которые должны были воссоздавать партийные ячейки на предприятиях и координировать усилия по набору новых членов и агитации среди рабочих. Неслучайно поэтому Колпинский районный комитет, после того как 11 ноября делегировал ряд своих самых компетентных членов на государственную работу, избрал такого освобожденного организатора для восстановления серьезно пострадавших от кадровых потерь цеховых партячеек. Но даже эти шаги реально помочь уже не могли. Очень быстро районные партийные комитеты и их заботливо выстроенные и сплоченные организации оказались в состоянии беспорядка и замешательства. Тесные взаимосвязи с рабочими и другими представителями петроградских низов, обеспечившие большевикам массовую поддержку летом 1917 г. и позволившие им развить успешную стратегию и тактику накануне и в ходе Октябрьской революции, были нарушены.

Что касается Совнаркома, то еще до 15 ноября, то есть, даже до начала его регулярных заседаний, Ленин и другие народные комиссары начали издавать от его имени декреты по Петрограду, например, декрет об ограничении свободы печати. Во второй половине ноября, после роспуска Петроградской городской думы, Совнарком, не колеблясь и не советуясь с местными органами власти, начал издавать декреты, регулирующие столичное городское управление. И все же, как свидетельствует абсолютное большинство источников, главным органом власти в Петрограде, от октябрьских дней до роспуска 5 декабря, был ВРК. Созданный Петроградским Советом с целью контролировать перемещения войск Петроградского гарнизона Временным правительством, он был умело использован большевиками для свержения правительства Керенского (19). Теоретически ВРК по-прежнему оставался органом Петросовета, но практически он после Октября сам превратился в государственную структуру, самостоятельную и в основном неподконтрольную. Хотел он того или нет, но ведя борьбу с антибольшевистскими силами и пытаясь одновременно поддерживать порядок и безопасность — в условиях вакуума, порожденного саботажем старых специалистов-управленцев, с одной стороны, и бесконечными кризисами, вызванными дезорганизацией управления на всех уровнях, с другой, — ВРК был вынужден расширять сферу своей деятельности от военно-полицейской до таких областей, как поставки и распределение продовольствия, топлива и других предметов первой необходимости; транспорт и транспортное сообщение; трудовые отношения и зарплата; здравоохранение; тюремная администрация; распределение жилья (20).

Во главе ВРК стояло бюро, призванное координировать работу его многочисленных и постоянно меняющихся отделов, чьи обязанности, к тому же, часто пересекались. Его комиссары — в основном большевики и левые эсеры, пришедшие сюда из партийных комитетов и прямо с заводов и воинских частей — получив неограниченные полномочия, десятками направлялись в правительственные учреждения, на предприятия, в военные и полицейские структуры. Разумеется, мероприятия ВРК носили беспорядочный и примитивный характер, несмотря на постоянные попытки придать им систему. Из-за непрекращающегося «хаоса» в организации приблизительно 22 ноября в отставку подал секретарь Петроградского ВРК, глава его секретариата Сергей Гусев. Объясняя мотивы своего поступка, он с горечью писал: «В Военно-революционном комитете неоднократно обсуждался вопрос о постановке работы ВРК, принимались резолюции об образовании отделов и комиссий, с назначением в каждый отдел членов ВРК… Все эти постановления оставались невыполненными, и работа ВРК велась в прежнем беспорядочном, хаотическом виде». Заявив, что у него не осталось больше надежд на реформирование ВРК, Гусев просил освободить его от обязанностей в 24 часа (21).

Гусева удалось убедить остаться на своем посту, в частности, потому что решением Совнаркома круг обязанностей ВРК был сокращен (22). Так или иначе, но за организационными проблемами ВРК не следует забывать о той огромной власти и возможностях, которые он сосредоточил в своих руках в первые недели после Октября. В глазах народных масс авторитет ВРК как командного пункта Советской власти значительно вырос после подавления юнкерского восстания 28 октября и разгрома войск Краснова под Пулковом несколькими днями позже. С этого момента контролируемые большевиками районные Советы начинают искать у ВРК поддержки и указаний. С имевшейся в его распоряжении военной силой в лице рабочих-красногвардейцев, солдат Петроградского гарнизона, моряков-балтийцев, а также арсеналами оружия и боеприпасов, ВРК был единственной структурой в Петрограде, способной гарантировать исполнение приказов. Кроме того, невзирая на все организационные недостатки, к его руководству, в тот или иной момент, были причастны самые выдающиеся члены большевистского руководства. Решающая роль ВРК в управлении Петроградом — насколько можно вообще говорить об управлении — не подлежит сомнению. В этом смысле, неоспоримым представляется вывод современного петербургского историка А. Н. Чистикова о ситуации с властью в Петрограде сразу после Октябрьской революции. «ВРК, — пишет он, — олицетворял собой… власть Советов… заменив и Петроградский Совет, и во многом центральную городскую думу» (23).

* * *

Произвол и хаотичность действий большевиков в первые недели Советской власти, исполнителем которых часто становился ВРК, враждебно настроили по отношению к ним все крупнейшие оппозиционные политические группы. Кроме того, результатом этих мер, по крайней мере, в ближайшей перспективе, должно было стать дальнейшее ускорение темпов и углубление политической, социальной и экономической дезинтеграции Петрограда. Большевики обвиняли в ширящемся хаосе своих предшественников и настаивали, что предпринимаемые ими решительные меры являются самым быстрым и надежным способом исправления ситуации. Но готовы ли были согласиться с этим аргументом революционные рабочие, крестьяне в солдатской форме и матросы, на завоевание поддержки которых, в частности, были рассчитаны эти шаги? Или, как утверждали меньшевики и эсеры, лояльность масс по отношению к большевикам и Советской власти носила непрочный и переменчивый характер?

Полное и всестороннее представление о политических настроениях и предпочтениях в Петрограде и в войсках соседнего Северного фронта дают результаты состоявшихся 12–14 ноября выборов в Учредительное собрание (24). В этой связи важно отметить, что несмотря на гражданскую сумятицу, последовавшую за захватом власти большевиками, справедливость этих выборов, в общем и целом, не подлежит сомнению (25). Ограничения, наложенные на прессу и на распространение агитационных и информационных листков, были ослаблены в достаточной степени, чтобы дать шанс всем конкурирующим партиям и группам представить свои программы и свое видение будущего, несмотря на общий негативный тон этой избирательной кампании. Как уже отмечалось, большевики обладали определенным преимуществом — возможностью издавать революционные декреты, которые, они надеялись, сделают узы, связывающие их с революционными массами, еще крепче. Начиная с исторических решений Второго Всероссийского съезда Советов, большевики стремились использовать это преимущество в полном объеме. Впрочем, ценность его была ограничена из-за коммуникационных проблем. Действительно, даже спустя недели и месяцы после Октябрьской революции, жители многих регионов России имели весьма смутное представление о событиях в Петрограде. 25 ноября на заседании Совнаркома нарком финансов Вячеслав Менжинский вслух посетовал на то, что «декреты правительства не опубликовываются по всей России телеграфно и, таким образом, являются опубликованными только петроградской прессой» (26). Совнаркомом были согласованы меры по устранению этой проблемы, но, независимо от их конечных результатов, они, безусловно, последовали слишком поздно, чтобы повлиять на ход выборов в национальном масштабе.

Накануне свержения Временного правительства Петербургский комитет партии большевиков создал свой комитет по выборам в Учредительное собрание (27). Однако в октябрьские дни его работа оказалась естественным образом прервана и возобновилась лишь за несколько дней до выборов. Вопрос о подходе большевиков к избирательной кампании обсуждался Петербургским комитетом только однажды — на экстренном совещании с партийными активистами 8 ноября. Во вступительном докладе, с которым от имени руководства комитета выступил Володарский, он рассказал о том, что беспокоит руководство в связи с предстоящей кампанией. Явно опасаясь, помимо прочего, что упрочение Советской власти в Петрограде может снизить значимость выборов в глазах потенциальных большевистских избирателей, Володарский делал особый упор на необходимость разъяснения массам, что осуществление Учредительным собранием решений съезда Советов полностью зависит от успеха большевиков на выборах.

Ну, а если большевики проиграют? Еще в начале доклада Володарский заявил, что выборы в Учредительное собрание есть неизбежное проявление борьбы за власть между классами, и, следовательно, революционные массы должны быть ориентированы на то, что если большевики не получат большинства на выборах, понадобится третья революция. Чуть позже, когда это заявление Володарского просочилось в печать, оно вызвало общественный фурор (28). Однако участники совещания 8 ноября не стали тратить время на обсуждение принципиальных вопросов стратегии партии, в случае если верх на выборах одержат противники Советской власти. Большинство было согласно с руководством, что насущной задачей, заслуживающей наибольшего внимания, является организация максимально мощной избирательной кампании и проведение выборов в установленные сроки. Таким образом, внимание было направлено на то, чтобы добиться на выборах большинства, которое бы, по мнению Володарского, «выражало мнение рабочих, солдат и крестьян» (29).

На бесконечных заводских собраниях и митингах, в наводнивших рабочие районы кратких, но убедительных листовках и особенно в партийной печати большевики представляли себя как партию немедленного мира, коренных социальных изменений и твердого, решительного действия — партию революционного пролетариата, в одиночку ведущую борьбу против кадетов — партии буржуазной контрреволюции (30). Главные партии центра — эсеры и меньшевики — были не в счет. 10 ноября Троцкий начал выполнять предоктябрьское обещание большевиков разоблачить империалистический характер войны путем публикации соответствующих документов из секретной дипломатической переписки между Россией и союзниками. Более того, активная деятельность Советского правительства, направленная на скорейшее достижение мира, как раз в тот момент возымела эффект; немцы, похоже, были готовы пойти на перемирие. Одна из главных идей большевистской избирательной кампании, отраженная в первополосном заголовке и редакционной статье в «Правде» от 13 ноября, заключалась в том, чтобы показать: голосование за большевистский список означает поддержку этих усилий и наилучший способ скорее покончить с войной. Как следовало из редакционной статьи, голосуя за список № 4, т. е. за большевиков, избиратели выражали солидарность с Октябрьской революцией и Советской властью (31).

Особые усилия петроградские большевики прилагали к тому, чтобы сохранить поддержку женщин — фабричных работниц. Красноречивым отражением этих усилий является протокол заседания от 12 ноября организованной большевиками Первой конференции работниц Петрограда. Как уже отмечалось (32), главная задача этой конференции заключалась в мобилизации трудящихся женщин на поддержку большевистского избирательного списка. В своей пылкой речи о том, почему трудящиеся женщины должны голосовать только за большевиков, председатель конференции Клавдия Николаева — печатница по профессии и одна из редакторов «Работницы», несмотря на четыре класса образования — поясняла, что из девятнадцати избирательных списков только один, а именно большевистский, обязуется представлять интересы рабочего класса и бороться за упрочение завоеванных им революционных достижений. Она также особо предостерегла своих слушательниц, чтобы они не дали ввести себя в заблуждение и не проголосовали за список № 7, представлявший в основном кадетскую Лигу за равноправие женщин. Ведя избирательную кампанию на фабриках и заводах, говорила она, представительницы Лиги обещают защищать интересы работающих женщин. А на деле, если их изберут в Учредительное собрание, они будут представлять интересы женщин привилегированных классов. «Мы, сознательные работницы, знаем, что не должно быть отдельных женских организаций, — заявила Николаева. — Мы сильны лишь тогда, когда мы сорганизованы в одну братскую пролетарскую семью с всеми рабочими в борьбе за социализм» (33).

Позже на том же заседании конференции слово попросила некая гражданка Дорошевская от Лиги за равноправие женщин. По настоянию Александры Коллонтай, слово ей предоставили. В своем выступлении она говорила о том, что Лигу посещали женщины со всего мира и они высоко оценили ее усилия; что Лига выступает лидером успешной борьбы за права женщин в революционной России и что мужчины не могут отстаивать женские интересы, потому что не способны их понять. «Я сама трудовая женщина — врач, меня бросил мой муж, и я своим собственным трудом прокармливаю своих детей», — завершила она свое выступление (34).

Речь Дорошевской никакого сочувствия у собравшихся работниц фабрик не вызвала. Напротив, их симпатии явно были на стороне другой делегатки, которая скептически отнеслась к идее того, что у всех женщин — общие интересы, и насмешливо предложила спросить об этом у тех «товарищей-прислуг», которые работают на таких, как Дорошевская. Они также были солидарны с еще одной выступавшей, которая поинтересовалась, где была Лига, когда рабочий день женщин на фабрике составлял четырнадцать часов и когда беременные женщины теряли ребенка прямо у станка. Поддержали они и ту делегатку, которая заявила, что несправедливо нападать на мужчин только за то, что они мужчины: «Нет и не может быть разногласия между нами и товарищами-рабочими, с которыми мы работаем одним станком, с которыми мы боремся за свободную жизнь, за честный демократический мир — в рядах одного класса».

Судя по воинственному ответу Коллонтай на выступление Дорошевской, призыв последней поддержать на выборах Лигу за равноправие женщин мгновенно заслонил собой проявившиеся на конференции фундаментальные разногласия между Коллонтай, которая была уверена, что у трудящихся женщин действительно есть свои собственные, уникальные интересы, и для их защиты необходимы специализированные структуры в партии, и большинством петроградских большевичек типа Клавдии Николаевой или Конкордии Самойловой, которые отвергали саму идею разнополых интересов, посвящали большую часть времени общей партийной работе и считали женские печатные издания и женские отделы в партии не более чем средством привлечения женщин-работниц к участию в общем деле борьбы за социализм (35). Главные идеи большевистской избирательной кампании среди женщин нашли также отражение в листовках и агитационных статьях в периодической печати, например, в редакционной статье К. Самойловой «Учредительное собрание и работницы» в «Работнице». Вследствие Февральской революции, говорилось в статье, революционные работницы, рука об руку с рабочими и солдатами, завоевали такие права, как свобода слова, печати и собраний, а также право голосовать вне зависимости от пола. Поскольку Учредительное собрание должно разработать основы нового государственного порядка и принять массу новых законов, для женщин-работниц чрезвычайно важно, чтобы эти законы защищали их права так же, как и права рабочих вообще. Только подлинные защитники интересов рабочих мужского и женского пола, большевики, смогут обеспечить принятие таких законов, как закон об охране материнства, о здравоохранении и пенсионном обеспечении в старости, и позаботятся о создании на предприятиях выборных женских инспекций, которые будут следить за соблюдением условий женского труда (36).

Главные противники большевиков, кадеты, в своей избирательной кампании также изображали выборы в Учредительное собрание, прежде всего, как выбор между двумя диаметрально противоположными перспективами. Как писалось в передовице кадетской газеты того времени, «перед страной два пути — путь углубленной классовой борьбы и разрушения государства, с одной стороны, путь собирания России и установления в ней твердого государственного порядка, с другой. Первый путь ярче всего представляют большевики, второй — партия народной свободы [т. е. кадеты]». Все, что необходимо, резюмировала газета, это сделать твердый и определенный выбор (37). Кадетская предвыборная листовка, озаглавленная «Списки», давала ясно понять, что голосование за ее список, список № 2, возглавляемый Павлом Милюковым, есть голосование за переход всей полноты государственной власти к Учредительному собранию и против большевиков и Советской власти. «Приближаются выборы в Учредительное собрание, — говорилось в листовке. — Этот орган есть единственный подлинный ‘‘Хозяин земли Русской”, и не тем, чьи руки обагрены кровью братьев (т. е., большевикам), должно принадлежать право строить новую Россию, а носителям подлинной государственности, которые по-настоящему любят свою страну и готовы освободить ее от врага, которые уважают свободу народа». Листовка заканчивалась призывом отдать свой голос «за партию народной свободы — единственную действительно национальную, неклассовую и демократическую партию» (38).

Меньшевики тоже выступали в защиту Учредительного собрания и, со своей стороны, клеймили и большевиков, и кадетов. «Сегодня выборы. Голосуйте за список № 16. Ни одного голоса большевикам!» — гласил набранный крупным шрифтом призыв на первой странице «Рабочей газеты» от 12 ноября. Передовая статья того же номера убеждала читателей, что эти выборы — последняя надежда революционной России на выживание. Только Учредительное собрание, в котором будут представлены подлинно демократические организации, иными словами, все социалистические партии, профсоюзы, земства, городские думы и т. д., сможет положить конец узурпации власти большевиками и создать законное и авторитетное правительство, в равной степени уважаемое в России и за рубежом. Только Учредительное собрание, ведомое подлинными социал-демократами, сможет дать народу реальный мир, демократическую республику и землю крестьянам. Кадеты не прочь восстановить монархию, они выступают против экспроприации земель без компенсации и готовы принести Россию в жертву интересам империалистических союзников. А большевики поощряют анархию и гражданскую вражду, а также готовы пойти на позорный мир, который приведет к распаду страны и краху российской государственности (39).

Так же, как и меньшевики, эсеры основной огонь своей предвыборной кампании сосредоточили на кадетах и большевиках, в равной мере. Это выглядело так, словно предыдущих месяцев тесного сотрудничества с главной либеральной партией страны не было вовсе. Свою ненависть к кадетам и большевикам они выплеснули в двух статьях, опубликованных на одной странице газеты «Дело народа» от 12 ноября под заголовками «Не голосуйте за большевиков!» и «Ни одного голоса кадетам!» Никто не должен голосовать за большевиков, утверждала газета, потому что они захватили власть путем вооруженного заговора и нарушили или нарушают все свои обещания. Более того, они угрожают разогнать Учредительное собрание, если оно пойдет вразрез с их ожиданиями (40). За кадетов никто не должен был голосовать, потому что они доказали, что не являются ни революционерами, ни подлинными демократами, ни даже твердыми республиканцами. Вместо скорейшего демократического мира без победителей и побежденных, идеалом кадетов оставалась война до победного конца. Для них любая система, благоприятная для классов, бывших до революции господствующими, была приемлема (41).

Несмотря на резко отрицательное отношение к кадетскому реформизму, в эсеровской предвыборной платформе, по современным меркам, было мало радикального. В самом деле, если не считать революционную аграрную программу, предусматривавшую социализацию земли (т. е., не ограниченную сроками экспроприацию всех пахотных земель в пользу сельских «тружеников» без компенсации владельцам), программа эсеров была вполне сопоставима с критериями современного вэлферного государства. Ключевыми пунктами в ней были переход всей государственной власти к Учредительному собранию; скорейшее заключение справедливого для всех мира (хотя оставалось неясным, как именно этот справедливый мир должен быть достигнут); подтверждение статуса России как демократической республики; принятие законов, гарантирующих основные права граждан и их равенство перед законом; равноправие для женщин (как и большевики, эсеры стремились привлечь женские голоса (42) и принятие либерального трудового законодательства, предусматривавшего восьмичасовой рабочий день, минимальный размер заработной платы и государственные пособия по безработице и в случае утраты трудоспособности.

В отличие от них, предвыборная платформа левых эсеров действительно призывала к революционным политическим и социальным изменениям. Конечно, какое-то время левые эсеры продолжали поддерживать священный ореол вокруг Учредительного собрания как воплощения верховной власти революционной России. Однако для них, как и для большевиков, и выборы в Учредительное собрание, и сами его заседания были естественной ареной классовой борьбы. К тому же, как и большевики, они не чувствовали себя сколько-нибудь связанными парламентскими формами ведения борьбы ради осуществления революционных целей. Предвыборные обещания левых эсеров включали немедленное прекращение деятельности правительства Ленина и Троцкого; создание наконец-то, после долгих мытарств, однородно-социалистического коалиционного правительства, ответственного перед Советами; немедленное заключение мира без победителей и побежденных (если понадобится, путем непосредственного обращения к народам воюющих стран); борьба за триумф социализма в мировом масштабе; рабочий контроль на производстве. Иными словами, они стояли за ликвидацию политического ущерба, причиненного «преждевременным» захватом власти большевиками и за осуществление, через Учредительное собрание, базовых декретов Второго Всероссийского съезда Советов.

Левым эсерам не повезло в том, что во время выборов в Учредительное собрание они переживали серьезный структурный кризис. На своем первом общероссийском съезде, собравшемся ровно через неделю после выборов, левые эсеры сорганизовались в самостоятельную партию. Но, в соответствии с положением дел на дни выборов, их кандидаты оказались зажаты между центристами и правыми эсерами в общем партийном списке № 9. Этот список, в котором кандидаты размещались согласно их должности и статусу в партии, был составлен в сентябре, то есть до того, как разногласия между эсерами превратились в непреодолимые противоречия. Избиратели были лишены возможности делать различия между эсеровскими кандидатами (даже понимай они, в чем эти различия состоят), и, обладая контролем над составлением и ранжированием большинства эсеровских списков по всей стране, центристы и правые эсеры могли гарантировать максимальное прохождение своих кандидатов.

Каков же оказался итог этих выборов? В национальном масштабе больше всего голосов получили эсеры, пользовавшиеся преобладающим влиянием среди крестьян. Вместе с другими умеренно социалистическими и либеральными партиями (в общей сложности, 62 % голосов) они получили доступ к контролю над Учредительным собранием. Однако в Петрограде и окрестностях результаты выборов, являющиеся показателем политических предпочтений на местах, оказались совершенно иными. Активность избирателей в столице была очень высока: 942333 гражданина, или примерно 80 % тех, кто имел право голосовать, явились на избирательные участки. Получив мощную поддержку избирателей центральных, буржуазных, округов, кадеты финишировали вторыми: они набрали 246506 голосов, или 26,3 % от общего числа (43). Лига за равноправие женщин получила 5 231 голос, что составило 0,5 % (44). По сравнению с предыдущими городскими выборами, умеренные социалисты в значительной мере уступили свои позиции: кадетам справа и большевикам слева (эсеры набрали 152 230 голосов, или 16,2 %, а меньшевики — 29 167 голосов, или 5 %). Большевики с 424027 голосами, что составляло 45,2 % от общего числа, были безусловными победителями (45). Имея абсолютное превосходство в пролетарских районах Петрограда, они доминировали в 12 из 18 городских избирательных округов. Кроме того, они имели значительный успех среди солдат петроградского гарнизона, традиционно бывшего эсеровской «вотчиной», где набрали 75 % голосов. Следует также отметить продемонстрированный выборами высокий авторитет большевиков среди моряков Балтийского флота и войск стратегически расположенного Северного фронта. В шести оставшихся округах победу одержали кадеты (46).

В общем итоге, результаты выборов в Учредительное собрание продемонстрировали твердую поддержку низами петроградского региона революционной политики большевиков и Советской власти. Примечательно, что после выборов Викжель окончательно признал свое поражение. Он официально признал руководящую власть ВЦИКа и сосредоточил свое внимание на установлении контроля над Наркоматом путей сообщения (47). Комментируя итоги избирательной кампании в Петрограде, разочарованный корреспондент «Новой жизни» был недалек от истины, когда писал: «Надо признать одно: рабочие Петрограда и для Учредительного собрания признали большевиков своими вождями и выразителями своих классовых чаяний» (48). Ленин отныне мог быть уверен, что петроградские рабочие, солдаты и матросы, а также войска Северного фронта поддержат большевиков в случае конфронтации с Учредительным собранием по вопросу о будущем Советской власти.

* * *

После того как стали известны результаты выборов в Учредительное собрание, в политике ленинского руководства большевистского Центрального Комитета по отношению к нему постепенно наметились два направления. Первое — это поощрение отзыва уже избранных делегатов, которые выступали против Советской власти. Проект декрета о повторных выборах был написан Лениным и одобрен ВЦИКом вскоре после обнародования результатов выборов. Декрет предоставлял право отзыва и перевыборов делегатов Учредительного собрания местным Советам (49). И хотя, судя по недавно опубликованным данным, «отзывное» движение имело потенциальные шансы на успех (50), до намеченной даты открытия Учредительного собрания оставалось так мало времени, да и само оно, начавшись, оказалось столь скоротечным, что практический эффект этой меры получился незначительным. Второе направление политики большевистского руководства заключалось в пресечении попыток кадетов, эсеров, меньшевиков и других партий и организаций, враждебно настроенных к Советской власти, возглавить приготовления к созыву Учредительного собрания и мобилизовать общественное мнение в его поддержку и защиту. Следуя этой цели, большевики стремились взять под свой контроль все вопросы, связанные с открытием и работой Учредительного собрания. Они также старались вывести из игры влиятельных противников Советской власти, заклеймив их и подвергнув аресту как врагов народа, и подготовить партийные организации и широкие массы Петрограда к возможности роспуска Учредительного собрания.

Декретом Совнаркома от 16 ноября была закрыта Петроградская городская дума — национальный центр сопротивления Советской власти и поддержки Учредительного собрания (51). Ее роспуск спровоцировал новый взрыв протеста со стороны не только либералов и умеренных социалистов, но даже левых эсеров. Городская дума ответила принятием совместной эсеро-кадетской резолюции, в которой отказалась признавать власть и распоряжения Советского правительства, и продолжала заседать, как ни в чем не бывало. Развязка наступила 20 ноября. Прибывших на вечернее заседание гласных у входа в думу встретили вооруженные матросы и красногвардейцы, которые попытались преградить им путь. Сумев прорваться внутрь, гласные занялись своими обычными делами, но очень скоро были силой выставлены вон (52). Возобновив заседание в другом месте, они завершили его принятием решения о провозглашении 28 ноября, дня открытия Учредительного собрания, национальным праздником. Поздно вечером ВРК произвел обыски в квартирах лидеров думской оппозиции; ряд лидеров были арестованы. Все они, за исключением городского головы Григория Шрейдера и его ближайшего помощника, были наскоро допрошены и отпущены (53). Стенографические записи свидетельствуют, что старая городская дума продолжала время от времени собираться подпольно, в разных местах, по крайней мере, до середины января 1918 г. (54).

22-23 ноября лидеры оппозиции из числа участников старой городской думы и Комитета спасения родины и революции — преимущественно эсеры, а также кадеты, народные социалисты и меньшевики-оборонцы — объединились для создания организации, получившей название Союз защиты Учредительного собрания. Разместившийся в здании почтенного Вольного экономического общества, Союз сформировал отделения в ряде районов Петрограда, а также в нескольких крупных российских городах. Цель его, как было заявлено, состояла в том, чтобы быть национальным центром расширения и упрочения народной поддержки Учредительного собрания как законной верховной власти в России и обеспечения его безопасности. Такую же цель преследовала полуавтономная военная комиссия партии эсеров, в свое время помогавшая Комитету спасения организовать антисоветское восстание 29 октября. По мере приближения заветной даты (28 ноября), Союз постепенно захватил лидерство в подготовке массовых демонстраций по всей стране в ознаменование дня открытия Учредительного собрания, объявленного старой городской думой национальным праздником. Почти одновременно эсеровские делегаты, большинство из которых квартировали сообща, в тесной комнате, наскоро переоборудованной в общежитие, на Болотной улице, начали приготовления к работе Учредительного собрания (55).

* * *

В эти дни ленинское руководство партии большевиков придерживалось в своей политике тех направлений, которые были выработаны, как только стали известны результаты выборов в Учредительное собрание, а именно: организация частичных перевыборов, подрыв авторитета Учредительного собрания в народном сознании и установление контроля за подготовкой к нему. Что касается последнего пункта, то главная проблема состояла в том, что делать с национальной комиссией, еще в августе созданной Временным правительством для координации усилий по подготовке и выборам в Учредительное собрание. Эта Всероссийская комиссия по делам о выборах в Учредительное собрание находилась под влиянием партий, оппозиционно настроенных к Советской власти, прежде всего, кадетов и эсеров. В октябрьские дни, в знак протеста против действий большевиков, комиссия приостановила свою работу и возобновила ее только 6 ноября, когда стало ясно, что выборы в Учредительное собрание, по всей вероятности, состоятся в срок. Однако при этом комиссия упорно отказывалась признавать Советскую власть и, как могла, препятствовала попыткам Совнаркома вмешаться в ее работу. 23 ноября, в ответ на стойкое нежелание комиссии идти на контакт, советские власти арестовали ряд ее членов из числа кадетов и эсеров, всего примерно 12–15 человек, и четыре дня продержали их в заключении (56). Тем временем Моисей Урицкий, член ЦК большевиков и сотрудник наркомата внутренних дел, был назначен специальным комиссаром, призванным осуществлять строгий контроль за работой комиссии (57). Однако после этого комиссия просуществовала еще день-два, а затем была распущена — якобы по причине нежелания сотрудничать с Урицким (58). На самом деле, к тому времени уже был создан новый орган подготовки к Учредительному собранию, который и возглавил Урицкий.

Еще до роспуска эсеро-кадетской комиссии по делам о выборах стало очевидно, что процесс голосования и обработки результатов выборов по стране не укладывается в установленные сроки и, следовательно, только малая часть получивших мандат делегатов сможет прибыть в Петроград к 28 ноября. Для Ленина отсутствие всякого намека на кворум было удобным предлогом отсрочить Учредительное собрание. 26 ноября он издал постановление, согласно которому оно должно открыться только тогда, когда в Петроград прибудут 400 делегатов — приблизительно половина от общего числа. Этим же постановлением оговаривалось, что открывать Учредительное собрание будет человек, назначенный Совнаркомом (59).

Между тем, ВРК, в пику демонстрации, намеченной на 28 ноября старой городской думой, решил провести — по собственной, не согласованной ни с Совнаркомом, ни с Петросоветом инициативе — контршествие. Однако в последний момент Совнарком вынудил ВРК отказаться от этой акции (60). К несчастью для ВРК, распоряжение об отмене шествия не дошло до газеты «Рабочий и солдат». И в тот день, когда «Правда» вышла с огромным пробелом на первой полосе в том месте, где должны были быть напечатаны призывы ВРК к контршествию, первая полоса «Рабочего и солдата» пестрела такими провокационными и безответственными лозунгами, как «Долой кадетов, корниловцев, калединцев — врагов народа!», «Долой соглашателей социал-революционеров и меньшевиков — лакеев буржуазии!», «Долой кадетов из Учредительного собрания!», «Долой буржуазию! Да здравствует народ!» (61).

Сюжет с назначением и отменой этого шествия, как и тактика большевиков по отношению к Учредительному собранию вообще, позволяют глубже заглянуть в процесс принятия важнейших политических решений на этом отрезке времени, который в целом подтверждает картину, сложившуюся в первые недели после прихода большевиков к власти. Политика большевистского руководства в отношении Учредительного собрания определялась Совнаркомом и большевиками из ВРК — оба органа заседали ежедневно. Важно отметить, что заседавший нерегулярно Центральный Комитет партии ограничился рассмотрением вопросов, связанных с позицией большевистской делегации. Не похоже, чтобы ЦК рассматривал хоть какие-то вопросы, касающиеся Учредительного собрания, до 29 ноября — следующего дня после намеченной даты его открытия. На том заседании Урицкий обратился к членам комитета за указаниями по поводу того, как следует обращаться с Учредительным собранием. Николай Бухарин ответил риторическим вопросом, а следует ли вообще созывать Учредительное собрание, и сам себе ответил: да, поскольку «в широких массах еще живы конституционные иллюзии». Он предложил созвать собрание, выдворить кадетов, а из левых депутатов организовать «революционный конвент». Хотя идея революционного конвента была подхвачена Троцким, на голосование она поставлена не была. Отвергнуто было и предложение вызвать в Петроград сразу всю делегацию большевиков — из опасения преждевременно «выдернуть» с работы на местах ценные провинциальные кадры, а также, возможно, не желая способствовать скорейшему достижению заветного числа 400 делегатов, необходимого для открытия Учредительного собрания. В большинстве своем, Центральный Комитет, в задачу которого входило определять политику партии в таких основополагающих вопросах, был не прочь либо отложить принятие решений по Учредительному собранию до лучших времен, когда революционная ситуация в России и в мире станет более ясной, либо переложить эту ответственность на Совнарком, а самим заняться провоцированием оппозиции, с тем чтобы заставить ее сделать первый шаг.

Этот выжидательный подход нашел свое отражение в докладе о политике партии по отношению к Учредительному собранию, с которым выступил на заседании Петербургского комитета 12 декабря Урицкий. «Сейчас мы вступаем в вопросе об Учредительном собрании в самый острый момент… Наша тактика не может быть определена заранее даже за час… — уверял он. — Как мы поступим, что мы сделаем, будет зависеть от того, что и как они будут делать… Созовем ли мы Учредительное собрание? — Да, созовем. Разгоним? — Да, может быть, все зависит от обстоятельств» (62).

Следует отметить, что для членов Петербургского и районных комитетов партии, как и для членов Центрального Комитета (за вычетом умеренных), выжидание имело отношение к тактике и никак не затрагивало базового принципа: Учредительное собрание ни в коем случае не должно заменить собой Советскую власть. Протоколы заседаний ЦК от 26 ноября и ПК от 12 декабря сомнений на этот счет не оставляют (63).

Эту позицию в полной мере разделяли и левые эсеры. Их решительная оппозиционность по отношению к Учредительному собранию проявилась на заседаниях первого общероссийского съезда левых эсеров во второй половине ноября. Во время дискуссии о «текущем моменте» 23 ноября член игравшего ведущую роль Петроградского комитета левых эсеров Екатерина Кац выразила мнение большинства делегатов, заявив: «Учредительное собрание должно считаться с волей и тактикой Советов. Поскольку же оно будет противостоять этой воле, мы за ним не пойдем, и никакими фетишами нас ничто и никто не повернет». Еще более решительно прозвучало выступление П. Прошьяна: «Если мы верим и видим, что началась социальная революция, то власть должна принадлежать Советам р., с. и кр. деп… Конечно, отдать власть Учредительному собранию, сложить свое боевое оружие мы не можем и не должны… Если Учредительное собрание с первого же шага своего приступит к организации власти… мы ему этой власти не отдадим» (64).

Несмотря на то, что полного единства по поводу отношения к Учредительному собранию среди левых эсеров на съезде не было, имевшиеся разногласия касались в основном механизма и сроков его роспуска (в случае отказа большинства депутатов признать верховенство Советской власти), а не вопроса о том, является ли прерогатива Учредительного собрания учреждать форму правления в России неприкосновенной даже в том случае, если она означает конец Советской власти. Большинство левоэсеровских лидеров полагали, что нужно позволить созвать Учредительное собрание в том составе, который дали результаты выборов, но с учетом отозванных и переизбранных делегатов. Многие были согласны с Евдокимом Муравьевым из Воронежа, который считал, что если с самого начала четко не заявить своей отрицательной позиции по отношению к Учредительному собранию, «…массы отойдут от нас, как в свое время отошли от правых с. р. и меньшевиков… и мы останемся без армии». Однако более осторожные, в плане тактики, лидеры, такие как Штейнберг, Карелин и Камков, считали, что Учредительное собрание еще слишком популярно в массах, поэтому любая мысль о прямом действии против него должна быть оставлена на время, достаточное для того, чтобы оно успело дискредитировать себя в глазах масс. Рассуждая об этом на заседании съезда 27 ноября, за день до первоначально намеченной даты открытия Учредительного собрания, Камков предположил, что на это понадобится не больше недели. В резолюции, принятой съездом, говорилось, что первоочередной задачей является немедленное осуществление на практике власти рабочих и крестьян и что если Учредительное собрание такую власть установит и обязуется следовать основополагающим решениям Второго Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов, а также Чрезвычайного съезда Советов крестьянских депутатов, то оно должно быть всемерно поддержано. Однако любая попытка Учредительного собрания превратить себя в орган борьбы против Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов как законного воплощения государственной власти будет признана посягательством на завоевания революции и потребует решительного отпора (65).

* * *

Хорошо осведомленные о враждебном отношении большинства большевиков и левых эсеров к Учредительному собранию, противники Советской власти из Союза защиты Учредительного собрания расценили ленинское постановление от 26 ноября о переносе даты открытия как часть заговора большевиков с целью вообще сорвать его проведение. Поэтому, несмотря на беспокойство по поводу собственной слабости и плохой организации, они продолжили подготовку к проведению массовых демонстраций в поддержку Учредительного собрания и его торжественного открытия 28 ноября (66). На заседании ЦК кадетской партии вечером 27 ноября было решено придерживаться ранее намеченного плана с одной лишь поправкой: поскольку слишком мало избранных делегатов успело прибыть в Петроград, было признано необходимым собирать их на ежедневные подготовительные совещания, до тех пор пока в городе не соберется достаточное количество делегатов, чтобы можно было начать собственно Учредительное собрание (67).

Демонстрация в поддержку Учредительного собрания 28 ноября стала свидетельством глубокого раскола, произошедшего за шесть недель Советской власти среди населения Петрограда. Около полудня процессия из преимущественно хорошо одетых граждан численностью, по разным оценкам, от десяти до ста тысяч человек (68), многие из которых пришли прямо из храмов, где в тот день служили благодарственные молебны, под перезвон церковных колоколов, двинулась от здания городской думы вниз по Невскому проспекту. Невский был украшен яркими флагами и транспарантами с приветствиями в адрес Учредительного собрания. Процессию возглавляли бывший городской голова Григорий Шрейдер, только что отпущенный из тюрьмы; его коллеги по старой городской и районным думам; участники съезда партии эсеров в полном составе (включая более 300 делегатов из всех российских губерний); умеренные социалисты из числа членов старых ВЦИКов (ВЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов и ЦИК Советов крестьянских депутатов), тайком продолжавших собираться; а также оставшиеся на свободе члены руководства партий народных социалистов и кадетов. По наблюдениям очевидцев, рабочие, солдаты и матросы в толпе встречались редко (69).

На повороте с Невского на Литейный демонстрантов встретил натянутый через улицу огромный транспарант: «Дорогу народным избранникам!» Дойдя до Таврического дворца, они, однако, обнаружили, что ворота в окружавшем его заборе чугунного литья заперты и надежно охраняются. Тогда сторонники Учредительного собрания перелезли через забор и штурмом взяли прилегавший к дворцу сад. Там, в саду, они выслушали яростные речи эсеров Чернова и Питирима Сорокина (будущего основателя факультета социологии в Гарварде) и известного кадета Федора Родичева о том, что советскому правлению нужно немедленно положить конец. Затем, протиснувшись мимо Урицкого на входе, толпа устремилась во дворец. Там в четыре часа дня было объявлено о начале совещания, в котором приняли участие 60 из 127 находившихся тогда в Петрограде делегатов Учредительного собрания (из них 4 кадета, а все остальные — эсеры). После избрания Чернова председателем делегаты выслушали еще несколько пылких речей и завершили совещание, получившее название Первого частного совещания делегатов Учредительного собрания, принятием обязательства впредь собираться в Таврическом дворце ежедневно, до тех пор пока в зале не будет занято достаточное количество мест, после чего будет назначена дата открытия Учредительного собрания (70). 29 ноября им удалось вновь собраться в Таврическом дворце. Это собрание делегатов, однако, было разогнано силой, и с тех пор вход во дворец для них был закрыт.

События 28 ноября и их возможные последствия стали предметом обсуждения на заседании Совнаркома вечером того же дня. В центре внимания оказался Троцкий, который изобразил события минувшего дня ни много ни мало как вооруженное восстание против Советской власти во главе с кадетским ЦК — координационным центром контрреволюции и оппозиции Советской власти во всероссийском масштабе (71). Возможно, большевистские лидеры, пользуясь доходившими до них тайными сведениями, и преувеличивали влияние кадетов на оппозицию Советской власти в Петрограде и организацию движений сопротивления по всей стране (72). Лидеры кадетов, в том числе Павел Милюков, в тот момент как раз принимали самое активное участие в контрреволюционном выступлении на Дону, возглавляемом генералами Корниловым, Алексеевым и Калединым. Однако показателем того, что Совнарком воспользовался кадетской акцией в Таврическом дворце всего лишь как предлогом для репрессий, служит тот факт, что солдаты и красногвардейцы, вооруженные санкциями ВРК на арест, начали облаву на главных кадетских лидеров утром 28 ноября, за несколько часов до начала демонстрации (73).

Как бы то ни было, по окончании доклада Троцкого члены Совнаркома, принимавшие участие в заседании ночью 28/29 ноября (все — большевики, так как нарком земледелия левый эсер Андрей Колегаев отсутствовал), одобрили текст правительственного заявления, заклеймившего партию кадетов «как организацию контрреволюционного мятежа партией врагов народа» (74). Они также приняли написанный Лениным декрет о немедленном аресте кадетских лидеров и предании их суду революционного трибунала. Декрет возлагал на местные Советы по всей стране обязанность «особого надзора за партией кадетов ввиду ее связи с корниловско-калединской гражданской войной против революции» (75).

Оба документа: и объявившее кадетов «врагами народа» заявление, и ленинский декрет о их немедленном аресте, — были опубликованы в «Известиях» на следующее утро. Большинство рабочих и солдат Петрограда, скорее всего, всерьез восприняли атаку большевиков на кадетов. Однако для умеренных социалистов, не говоря уже о самих кадетах, она стала подтверждением их опасений, что большевики намерены либо сорвать Учредительное собрание, либо подорвать единство его рядов. Так, Владимир Базаров в газете М. Горького «Новая жизнь» рассуждал о том, что, возможно, вместо того чтобы отменить Учредительное собрание вовсе, большевики и их «верные оруженосцы — левые эсеры» задумали превратить его в послушный инструмент выражения своей воли (76).

Разжалованные Базаровым в «оруженосцы» большевиков, левые эсеры, на самом деле, были не меньше умеренных социалистов встревожены — пусть и по другим причинам — объявлением партии кадетов вне закона и возможными политическими последствиями этого акта для Учредительного собрания. Они считали этот шаг непродуманным, потому что он лил воду на мельницу тех, кто полагал, что Советская власть намерена покончить с Учредительным собранием прежде, чем оно получит шанс явить свое подлинное лицо. Укрепляя это и без того широко распространенное убеждение, большевики, по мнению левых эсеров, наносят гораздо больший вред Советам, чем Учредительному собранию (77). Левоэсеровская фракция ВЦИКа немедленно подготовила и направила на рассмотрение Совнаркома срочный запрос по поводу нарушения депутатской неприкосновенности кадетских делегатов (78). На следующем заседании ВЦИК 1 декабря левый эсер Исаак Штейнберг, от лица своей фракции, обрушился с критикой на антикадетский декрет, доказывая, что такие неоправданные репрессивные меры, как объявление кадетской партии вне закона и арест ее членов, являются неприемлемыми методами ведения классовой борьбы. Революционер со стажем, известный публицист и юрист, получивший европейское образование, Исаак Штейнберг, наряду с Карелиным и Спиридоновой, был самым смелым и откровенным критиком большевистской политики произвола и репрессий в партии левых эсеров. Теперь, от ее имени, он потребовал от большевиков, чтобы те вели революционную борьбу открыто и честно, намекнул, что декрет Совнаркома о запрете партии кадетов выдает намерение сорвать созыв Учредительного собрания и высказался категорически против подобной акции (79).

Ответить на запрос левоэсеровской фракции и на выступление Штейнберга взялся сам Ленин. Еще раз повторив и расцветив деталями уже известное обвинение, что ЦК кадетской партии превратился в генеральный штаб контрреволюции, он заявил, что все политические и социальные элементы, стоявшие ранее правее кадетов, теперь объединились с ними в один грандиозный антисоветский заговор. Прикрываясь лозунгами о поддержке Учредительного собрания, кадеты открыто разжигали гражданскую войну в стране. «На эго, — считал Ленин, — может быть только один ответ — тюрьма. Так поступила Великая Французская революция — она объявила буржуазные партии вне закона» (80).

Ленинский ответ Штейнбергу мог показаться бледным на фоне коротких, но преисполненных пафоса и многозначительности замечаний Троцкого. Чуть ранее Троцкий прервал заседание, чтобы в радостном возбуждении объявить, что германское правительство приняло предложенные большевиками условия перемирия (81). Эта очевидная уступка германского империализма, возможно, чрезвычайно вдохновила Троцкого, пробудив его революционный пыл и драматический талант. Если ленинская речь преследовала в основном конкретную, насущную цель: оправдать действия Совнаркома в ответ на официальный запрос и критику Штейнберга, — то для Троцкого это было слишком мелко. В репрессиях против кадетов он увидел предвестие террора более грандиозного масштаба. Стуча по трибуне, чтобы подчеркнуть значение своих слов, он громогласно вещал: «В том, что пролетариат добивает падающий класс, нет ничего безнравственного… Вы [левые эсеры] возмущаетесь тем нагим террором, который мы направляем против своих классовых противников — но знайте, что не далее, как через месяц, этот террор примет более грозные формы, по образцу террора великих революционеров Франции. Не крепость, а гильотина будет для наших врагов» (82).

Левый эсер Сергей Мстиславский, в ответ на ссылки Ленина и Троцкого на Французскую революцию, заметил, что большевики, при всех их разговорах о социалистической революции, на самом деле замыкаются «в тесном кругу чисто буржуазных политических революционных форм». Одновременно он подверг критике умеренных социалистов за их обособление от движения масс, чего, как считали левые эсеры, делать никак нельзя. Поэтому, невзирая на отчетливо выраженное высокомерие Ленина и Троцкого, он дал понять, что левые эсеры намерены продвинуться в переговорах об их вхождении в правительство. Перед лицом большевизма, который не мы придумали, заявил он, мы сделаем все возможное, чтобы уменьшить вред, который он наносит делу революции (83).

Мстиславский внес проект резолюции, запрещающей Совнаркому препятствовать созыву уже избранного Учредительного собрания. Эта резолюция также предусматривала отмену декрета о запрете кадетской партии и еще раз подтверждала принцип ответственности Совнаркома перед ВЦИКом, воплощенный в «Наказе» Свердлова от 17 ноября (84). Настаивая на принятии данной резолюции, Штейн- берг буквально умолял большевиков «освободиться от [бессмысленного] кадетского кошмара». Однако затем дискуссия была прекращена, и ВЦИК большинством в 150 голосов против 98 при 3 воздержавшихся (очевидно, голоса разделились строго по партийным линиям) принял большевистскую резолюцию, которая подтвердила, что созыв Учредительного собрания состоится по прибытии в столицу 400 делегатов, и не только признала правомерность запрета кадетской партии, но и санкционировала принятие любых других мер для борьбы с контрреволюцией, какие Совнарком сочтет необходимыми в будущем (85). Продолжая вести переговоры с левыми эсерами об их вхождении в Совнарком, большевики и не подумали сделать уступку их чувствам.

* * *

Вследствие политики, настойчиво и успешно проводимой Лениным и Троцким, в первые дни и недели после Октября петроградские большевики оказались в ситуации, когда на них легла полная ответственность за все стороны жизни и управления в Петрограде. Однако ни опыта, ни подготовки, ни тяги к этой работе у них не было. Поэтому они попытались использовать для управления существующие политические институты — прежде всего, Петроградскую городскую думу и районные думы и их административный аппарат — управы. Лишь после того как стало ясно, что этот подход не работает, властные и управленческие функции стали постепенно переходить к Советам. Образовавшийся в переходный период вакуум местной власти восполнял Петроградский ВРК, который, вольно или невольно, превратился в главный орган власти в Петрограде.

Одновременно все больше петроградских большевиков из числа наиболее эффективных партийных кадров направлялось на работу в новые советские и военные структуры, а также за пределы Петрограда — укреплять Советскую власть на местах. В результате, партийная работа среди заводских рабочих Петрограда и рядового состава воинских частей практически замерла. Конечно, поддержка, которой продолжала пользоваться большевистская программа в массах, вкупе с организованным в последний момент пропагандистским натиском обеспечили большевикам успех на выборах в Учредительное собрание в Петрограде и петроградском регионе. Более того, это неоценимое преимущество позволило большевикам в союзе с левыми эсерами взять под свой контроль процесс созыва Учредительного собрания. Однако в дальнейшем растущая изоляция большевистской организации от ее социальной базы не могла не привести к самым печальным последствиям.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 ЦГАСПб Ф 9618 On 1 Д 185 Л 1-42

2 О Зиновьеве как политическом руководителе Петрограда см содержательный очерк А. Н. Чистикова. Чистиков А. Н. У кормила власти //Петроград на переломе эпох Под ред. В. А. Шишкина и др. — СПб. 200 °C 35-42

3 См там же С 11

4 Петроградский Военно-революционный комитет Документы и материалы Под ред. Д. А. Чугаева и др. — М, 1966 Т 1 С 277

5 РГАСПИ Ф 19 On 1 Д 2 Л 2

6 Известия. 1917. 18 ноября. С 4-5

7 ЦГАИПД Ф 1 On 1 Д 12 Л 8об — 13об

8 Там же

9 См. напр ЦГАИПД Ф 2315 On 1 Д 2 Л 19–20 и Д 3 Л 48 (Колпинский район), Ф6 Oil 1 Д 1 Л 3 1 об, 32 об. 39-39об, 40–41 (Петербургский район), Ф 10 On 1 Д 12 Л 4–5 (Охтинский район)

1 °Cм, напр, протокол общего собрания партийной организации Новодеревенского района от 11 декабря 1917 г Раскритиковав в пух и прах работу районного комитета большевиков, собрание проявило властные полномочия, отвергнув предложенные комитетом кандидатуры в Новодеревенский районный Совет — ЦГАИПД Ф 13 Оп.1 Д 1 Л 21об

11 По этому поводу см. Чистиков. У кормила власти С 43

12 Обычно, прежде чем занять позицию по отношению к тому или иному общеполитическому вопросу, районный комитет заслушивал доклад на эту тему кого-то из своих руководителей или представителя района в городском комитете партии, а также доклады о настроениях с мест См, напр, дискуссию по переговорам Викжеля на заседании большевистского партийного комитета Второго городского района (ЦГАИПД Ф 1817 On 1 Д 3. Л 56–57) или дискуссии в Охтинском комитете по вопросу о созыве и роли Учредительного собрания и о мирных переговорах (Там же Ф 10 On 1 Д 12 Л 1-10)

13 Петербургский комитет РСДРП (б) С 523-524

14 ЦГАИПД Ф 2315 On 1 Д2 Л 18, ДЗ Л 41, Д4 Л 3

15 Там же Д2 Л 19, ДЗ Л 42

16 Петербургский комитет РСДРП (б) С 571–572. См. также ЦГАИПД Ф6 On 1 Д 1. Л 39

17 См в этой связи отчет партийного комитета и дискуссию о кадровых потерях на общем собрании партийной организации Петербургского района Петрограда 11 декабря 1917 г — ЦГАИПД Ф6 On 1 Д 1 Л 29об — 30 об

18 ЦГАИПД Ф 1 Оп 4 Д 84 Л 20–25, Ф 2315 On 1 Д 4 Л 3, Ф 6 On 1 Д 33

19 См выше. Пролог

2 °Cамым лучшим, хотя и неполным, источником по истории ВРК остается сборник под редакцией Д. А. Чугасва Петроградский Военно-революционный комитет Т 1–3 — М,1966-67

21 Петроградский Военно-революционный комитет Т 3. С 270

22 РГАСПИ Ф 19 On 1 Д 11 Л 2 См также ниже, глава 3

23 См Чистиков. У кормила власти С 10–11. См. также отчет о деятельности ВРК Владимира Алгасова, одного из его членов, на первом съезде партии левых эсеров — Протоколы первого съезда партии левых социалистов-революционеров. С 47.

24 Самое полное и всестороннее исследование, посвященное ходу избирательной кампании по выборам в Учредительное собрание, а также его итогам и судьбе, см Протасов Л. Г. Всероссийское Учредительное собрание. История рождения и гибели — М., 1997

25 См О N Radkey Russia Goes to the Polls The Election to the All-Russian Constituent Assemblev — Ithaca, 1989 P 87-135 См по этому поводу также Вишняк М. В. Всероссийское Учредительное собрание. Париж, 1932 С 92

26 РГАСПИ Ф 19 On 1 Д 11 Л 10об

27 Вторая и третья Петроградские общегородские конференции большевиков в июле и октябре 1917 г. Протоколы Под ред. И. Ф. Куделли М-Л, 1927 С 115-117

28 Протасов. Указ. соч. С 266

29 Петербургский комитет РСДРП (б) С 564

30 ГОПБ Коллекция листовок

31 Правда. 1917. 13 ноября. С 1. Эти выборы, как и большинство других в России в то время, осуществлялись по партийным спискам. Число мест, которое партия могла получить в том или ином избирательном округе, зависело от числа голосов, поданных за ее список. Порядок кандидатов в каждом списке определялся партийными комитетами. Место в списке могло значительно повлиять на избирательные шансы кандидата

32 См. выше, глава 1

33 Работница. 1917. 8 декабря. С 10-11

34 Работница. 1918. 26 января. С 10-11

35 Там же С 11–12. О разногласиях между двумя сторонами на конференции см Wood. The Baba and the Comrade P 69-70

36 Работница. 1917. 18 октября. С 5-7

37 Цит по Знаменский О. Н. Всероссийское Учредительное собрание. История созыва и политического крушения Л, 1976 С 257

38 См. James Bunyan and Н Н Fisher, eds The Bolshevik Revolution 1917–1918 Documents and Materials — Stanford, 1965 P. 345–346

39 Рабочая газета. 1917. 12 ноября. С 1, 13 ноября. С 1

40. Дело народа. 1917. 12 ноября. С 2

41 Там же

42 См. напр. листовку «Женщины, голосуйте на выборах в Учредительное собрание!»— ГОПБ Коллекция листовок

43 Radkey О Н Russia Goes То the Polls Р 36

44 Знаменский Указ. соч. Табл 1 в конце книги

45 Radkey Russia Goes То the Polls P 36

46 Знаменский. Указ. соч. С 277 и таблица в конце. См. также Октябрьское вооруженное восстание. 1917-й год в Петрограде Т 2 — Л, 1967 С 491

47 РГАСПИ Ф 19. On 1 Д 15 Л 2, 30

48 Новая жизнь. 1917. 16 ноября. С 1

49 Keep The Debate P. 144–146

50 Осипова T. В. Российское крестьянство в революции и гражданской войне — М, 2001 С 66. Осипова показывает, что поскольку Декрет о земле уже осуществлялся на практике, многие крестьяне больше не были заинтересованы в Учредительном собрании и в решениях своих сходов настаивали, что если оно не захочет подтвердить декреты Советской власти, то должно быть распущено. Основываясь на данных о крестьянских сходах в 415 волостях, она делает вывод, что большинство крестьян (53,5 %) выступало за Советскую власть. 30 % по-прежнему настаивали на переходе власти к Учредительному собранию, а 16,5 % крестьян колебались между этими альтернативами

51 О связи между роспуском Петроградской городской думы и опасениями по поводу контрреволюционной деятельности, связанной с Учредительным собранием, см Разгон ВЦИК Советов С 250

52 Журнал Петроградской городской думы. 1917 № 123. Заседание 20 ноября 1917 г. С 1-24

53 Там же С 3–5; РНБ СПб РО. Стенографические отчеты Петроградской центральной городской думы Т.З. С 21.

54 РНБ СПб РО. Стенографические отчеты Петроградской центральной городской думы. Т 3

55 Соколов Борис. Защита Всероссийского Учредительного собрания //Архив русской революции Т 13 —Берлин, 1924 С 30.

56 Декреты Советской власти. Т 1 — М, 1957. С 167-168

57 ГАРФ Ф 130 On 1 Д 10а Л 30. См также Знаменский. Указ. соч. С 301-302

58 Декреты Советской власти. Т 1 С 167

59 Там же ТЗ С 159

60 Любимов И. И. Революция 1917 года. Хроника событий Т6. Октябрь-декабрь — М, 193 °C 222

61 Правда. 1917. 27 ноября. С 1, Рабочий и солдат 1917. 27 ноября. С I

62 Петербургский комитет РСДРП (б) С 596-600

63 Дискуссия по вопросу об Учредительном собрании стояла также в повестке дня заседания ПК 2 декабря, протокол которого не сохранился. Однако в пересказе она была подробно изложена на заседании Охтинского районного комитета 4 декабря. Этот пересказ также не оставляет сомнений в том, что, по степени легитимности в глазах руководства петроградских большевиков, Учредительное собрание явно уступало Советской власти — ЦГАИПД Ф 10 On 1 Д 12 Л 1-4

64 Протоколы первого съезда партии левых социалистов-революционеров С 65-66

65 Там же С 87, 91–92, 111

66 Знаменский Указ. соч. С 301–302. Демонстрации в поддержку Учредительного собрания прошли 28 ноября во многих российских городах

67 William G Rosenberg Liberals m the Russian Revolution The Constitutional Democratic Party, 1917–1921 —Princeton, 1974 P 277–278. Думова II. Г. Кадетская контрреволюция и се разгром — М, 1982 С 54, Городецкий Е. Н. Рождение Советского государства, 1917–1918 гг. — М, 1965 С 276

68 По мнению Льва Протасова, ведущего российского специалиста по истории Учредительного собрания, цифра «сто тысяч», названная журналистами — сторонниками Учредительного собрания, была, вероятно, раздута, но она была гораздо ближе к реальной, чем «десять тысяч», фигурирующие в советских источниках. См Протасов Указ. соч. С 271

69 Знаменский. Указ. соч. С 308, Любимов. Указ. соч. Тб С 225

70 Знаменский. Указ. соч. С 309, Вигиняк. Указ. соч. С 95

71 РГАСПИ Ф 19 On 1 Д 13 Л 2

72 Бонч-Бруевич. На боевых постах. С 187-189

73 Протоколы Центрального Комитета Конституционно-демократической партии, 1915–1920 Рук. проекта В. В. Шелохаев. — M.I998 С 6, 412

74 РГАСПИ Ф 19 On 1 Д 13 Л 6–7, Декреты Советской власги Т 1 С 165–166. Колегаев вошел в Совнарком несколькими днями ранее

75 РГАСПИ Ф 19. On 1 Д 13 Л 2. Декреты Советской власти Т 1 С 161–162.

76 Новая жизнь. 1917. 30 ноября. С1

77 Знамя труда. 1917. 30 ноября. С 1

78 Keep The Debate Р 172–173, Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов. С 124, Разгон ВЦИК Советов С.300

79 Keep The Debate Р 172–173, 354

80 Там же Р 175-176

81 Там же Р 177

82 Там же Р 177–178,356

83 Там же Р 177-179

84 См выше, глава 1

85 Keep The Debate Р 180, Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов. С 121-122

Глава 3

СОБИРАНИЕ СИЛ

В декабре 1917 г., несмотря на напряженность, вызванную расхождением между жесткой политикой большевиков и левоэсеровскими идеалами и нашедшую отражение в конфликте вокруг репрессий против кадетов и вокруг взаимоотношений Совнаркома и ВЦИК, левые эсеры согласились войти в состав Совнаркома. Вопреки общепризнанному мнению, создание ВЧК — Всероссийской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем — одного из главных инструментов репрессий в раннесоветский период, было напрямую связано с этим событием.

Согласно традиционной трактовке, в первых числах декабря 1917 г. Петроградский ВРК, сочтя свою миссию, связанную с захватом и консолидацией Советской власти в Петрограде, полностью исчерпанной, объявил о самоликвидации. Это произошло 5 декабря на заседании Совнаркома. Там же была создана координационная группа по осуществлению самороспуска ВРК в семидневный срок. Но, как утверждается, уже на следующий день всероссийский масштаб забастовок государственных служащих заставил Ленина обратиться к Совнаркому с предложением поручить Феликсу Дзержинскому составить особую комиссию для выяснения революционных способов подавления политического саботажа. О чрезвычайном значении, которое придавалось этой задаче, говорил тот факт, что на следующий день, 7 декабря, когда в Совнаркоме стало известно, что комиссия Дзержинского еще заседает, члены правительства решили не расходиться до тех пор, пока та не закончит свою работу. На том заседании комиссии Дзержинский предложил: для борьбы с контрреволюцией и саботажем создать при Совнаркоме временный орган с широкими полномочиями. Предложение было немедленно принято, и на свет родилась ВЧК (1).

Между тем, советские архивные документы, проливающие свет на перипетии последних недель существования ВРК и его взаимоотношений с Совнаркомом в этот период, заставляют меня усомниться в этой трактовке. После Октября ВРК заполнил вакуум, созданный прекращением работы старых государственных учреждений, и взял на себя ответственность за осуществление основных муниципальных функций и координацию усилий по поддержанию безопасности и защите революции в Петрограде. Особенно в период между 4 и 17 ноября, когда после отставки Рыкова пост наркома внутренних дел оставался вакантным, в руках ВРК оказались сосредоточены необычайно большие полномочия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией.

В середине ноября успехом завершилось слияние центральных исполкомов крестьянских и рабоче-солдатских Советов в единый Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и начались переговоры о создании коалиции большевиков и левых эсеров в Совнаркоме (2). В течение следующих двух недель невозможно было сказать с определенностью, какая из двух левых социалистических партий: большевики или левые эсеры, — окажется у руля объединенного ВЦИКа. В руках левых эсеров в этот период находились чрезвычайно мощные рычаги влияния. Среди прочего они потребовали от большевиков равного представительства в ВРК, и большевики пошли на эту неудобную для них уступку (3). С первых послеоктябрьских дней левые эсеры подвергали яростным нападкам насилие, применяемое ВРК к политическим оппонентам, и ограничение их гражданских прав. Равенство левых эсеров и большевиков в ВРК грозило ограничить свободу действий последних в деле подавления политических противников. На заседании Совнаркома 15 ноября было высказано мнение в пользу отмены ВРК. Председатель ВЦИК Свердлов выступил решительно против подобного шага. Вместо этого он предложил существенно сократить круг обязанностей ВРК и направить в его распоряжение из Наркомата внутренних дел средства, предназначенные для борьбы с контрреволюцией, и другие не подлежащие учету средства. А чтобы левые эсеры, пользуясь своим равенством, не мешали осуществлять репрессии против политических оппонентов, он предложил попытаться сохранить под своим контролем Военную комиссию ВРК и предоставить ей право производить самостоятельные аресты, не подразумевающие участия всего ВРК (4).

Протокольная запись этого заседания Совнаркома не содержит указаний на какие-либо действия, предпринятые в соответствии с этими рекомендациями. Однако на заседании ВРК 21 ноября большевистское руководство комитета попыталось предпринять шаги, направленные на создание полностью нового органа борьбы с контрреволюцией, исключавшего участие левых эсеров. Попытка эта оказалась перечеркнута уже на следующий день, когда левые эсеры настояли на своем участии в новом органе (5). Понимая, что ВРК стал разменной фигурой в переговорах между большевиками и левыми эсерами о коалиционном правительстве, большевистское руководство ВРК предпочло на время отложить его реорганизацию (6).

Несмотря на то, что все это время накал левоэсеровской критики по поводу большевистского «террора» не ослабевал, и теперь было ясно, что левые эсеры будут иметь влиятельное представительство и в ВРК, и в его специальном отделе по борьбе с контрреволюцией, на заседании Совнаркома 25 ноября Ленин по-прежнему с надеждой смотрел на ВРК как на главный орган внутренней безопасности молодого Советского правительства. На том заседании были представлены три предложения, касающиеся будущего ВРК. Ленин, вслед за Свердловым, настаивал на том, чтобы все обязанности ВРК, напрямую не связанные с борьбой против контрреволюции и саботажа, были немедленно переданы соответствующим наркоматам. Мартин Лацис предложил включить ВРК в состав отдела ВЦИКа по борьбе с контрреволюцией, а Урицкий — вовсе ликвидировать ВРК. В накаленной политической атмосфере, вызванной приближением даты открытия Учредительного собрания и усилением саботажа госслужащих, предложение Урицкого, возможно, было сочтено преждевременным. Против предложения Лациса, скорее всего, сыграла затянувшаяся неопределенность по поводу того, какая партия будет контролировать ВЦИК после его преобразования. Принято было предложение Ленина о сужении круга задач ВРК (7).

Тем не менее, спустя две с небольшим недели, ВРК был ликвидирован и его место заняла новорожденная ВЧК. Как это произошло? Некоторые фанатично настроенные и независимо мыслящие товарищи в большевистском руководстве ВРК были возмущены теми ограничениями, которые навязали им Ленин и Совнарком, лишив тем самым полной свободы действий. Их раздражало то, что Совнарком, заигрывая с левыми эсерами, жертвует возможностями ВРК бороться с контрреволюцией. Отражением напряженности, возникшей между радикально настроенным ВРК и более осторожным Совнаркомом, стала вооруженная демонстрация, которую ВРК организовал и вознамерился провести, без санкции Совнаркома, чтобы противопоставить шествию в поддержку Учредительного собрания 28 ноября (8). Не готовый к подобной лобовой атаке и, вероятно, опасавшийся последствий, к которым могла привести физическая, а то и кровавая конфронтация двух демонстраций, Совнарком отменил акцию ВРК. Многие военревкомовцы были, без сомнения, в ярости от подобного публичного унижения, усугубленного публикацией в «Рабочем и солдате» их призывов к контрдемонстрации и «выволочкой», которую, по поручению Совнаркома, им устроил Владимир Бонч-Бруевич (9). Судя по объявлению, сделанному Вячеславом Молотовым на заседании исполкома Петросовета 29 ноября, в тот день или накануне ночью ВРК принял решение о самоликвидации (10).

Как связан вопрос об отношениях большевиков и левых эсеров с роспуском ВРК и созданием ВЧК? Теперь мы видим, что, вероятно, ВРК принял решение о самороспуске не потому, что считал свою роль исчерпанной, а потому что его радикальное большевистское руководство было недовольно поведением Совнаркома. Мы также видим, что для Совнаркома решающим фактором, заставившим его принять самоликвидацию ВРК и пойти на создание ВЧК, было осознание того, что для успешной борьбы с чиновничьим саботажем и, что более существенно, с той опасностью, которую представляли для Советской власти сторонники Учредительного собрания, ему необходим временный орган, свободный от вмешательства со стороны левых эсеров. В подготовленном в 1922 г. для внутреннего пользования и долго остававшемся недоступным историкам докладе об организационных вопросах, связанных с деятельностью ВЧК, Лацис признавал значение «левоэсеровской проблемы» в принятии решения о создании ВЧК. Левые эсеры, в его интерпретации, «сильно тормозили борьбу с контрреволюцией, выдвигая свою “общечеловеческую'" мораль, гуманность и воздержание от ограничения права свободы слова и печати для контрреволюционеров. Для руководителей Советской власти становилось ясным, что совместно с ними будет немыслимо повести борьбу с контрреволюцией. Поэтому выдвигалась мысль о создании нового органа борьбы с контрреволюцией вне Военно-революционного комитета, куда бы не входили левые с.-р.» (11).

Для того чтобы оценить значение левоэсеровского фактора в ликвидации ВРК и создании ВЧК, необходимо реконструировать ход переговоров между большевиками и левыми эсерами по вопросу о формировании правительственной коалиции. 16 ноября Свердлов доложил на заседании Совнаркома о дискуссиях, которые состоялись у него в тот день в левоэсеровской фракции нового, объединенного, ВЦИКа по поводу возможной коалиции большевиков и левых эсеров, и их обнадеживающих результатах. Привлеченный перспективой расширения правительства перед решающей схваткой с Учредительным собранием, а также вдохновленный результатами сотрудничества с левыми эсерами в рамках ВЦИКа, Совнарком избрал делегацию, призванную закрепить и развить успех Свердлова (12).

Делегация приступила к переговорам на следующий день. К тому моменту левые эсеры были разгневаны произведенным большевиками накануне роспуском Петроградской городской думы. Они были уверены, что сумеют сохранить большинство в новом, объединенном, ВЦИКе, когда реорганизация его полностью завершится. Кроме того, они надеялись иметь достаточное количество номинально эсеровских крестьянских голосов в Учредительном собрании, чтобы играть в нем решающую роль. Поэтому они дали понять большевикам, что цена их вхождения в Совнарком будет высока. Вначале они настаивали на том, что левым эсерам должны быть отданы посты наркомов внутренних дел, военных дел, железнодорожных дел и юстиции (помимо наркомата земледелия, уже возглавляемого левым эсером Колегаевым). Наряду с вопросами, касающимися крестьянства и земельной реформы, эсеры испытывали особенно пристальный интерес к строительству вооруженных сил, способных встать на страже революции в России и поддержать социалистические восстания за рубежом. Это заставляло их проявлять особую настойчивость в борьбе за право контроля над наркоматом по военным делам. Не меньшее значение они придавали созданию в России справедливой системы революционного законодательства, что объясняло их упорство в продвижении кандидатуры Штейнберга на пост наркома юстиции.

Совершенно очевидно, что уступить все эти посты левым эсерам для большевиков-переговорщиков было неприемлемо. Кроме того, новые провокационные акты со стороны большевиков, совершенные ими во второй половине ноября, способствовали дальнейшему росту раздражения левых эсеров и неоднократно заводили переговоры в тупик, подчас грозя и вовсе развалить их. Среди этих актов, всякий раз вызывавших горячий протест со стороны левых эсеров, были арест членов Всероссийской комиссии по выборам в Учредительное собрание, объявление кадетов партией «врагов народа», арест руководителей кадетской партии и разгон с помощью вооруженной силы первого частного совещания делегатов Учредительного собрания. Таким образом, переговоры затянулись почти на три недели. Наконец, 7 декабря Совнарком, первым вопросом повестки дня рассмотрев последние условия левых эсеров по вхождению в правительство, счел, что они приемлемы с некоторыми поправками. Русский историк-эмигрант Анатолий Разгон, подробнее других изучивший историю этих переговоров, утверждает, что вопрос о равенстве распределения ключевых наркомовских постов между большевиками и левыми эсерами, на котором настаивали последние, все еще обсуждался (13). Возможно и так. Однако к тому моменту было уже ясно, что во ВЦИКе большевистское большинство будет восстановлено. Левоэсеровские лидеры полагали, что участие в правительстве Ленина дает им шанс, возможно единственный, обуздать экстремизм большевиков и сыграть заметную роль в деле продвижения революции в России и за ее пределами. Петроградские рабочие, солдаты и матросы, чьи симпатии были на стороне левых эсеров, также оказывали на них давление, подталкивая к вхождению в Совнарком (14). К тому же, одно из главных условий левых эсеров, поддержка их программы земельной реформы, было принято большевиками (15). Поэтому 9 декабря левые эсеры согласились войти в Совнарком на большевистских условиях, хотя они были и далеки от равенства. Вскоре после этого компанию Колегаеву (нарком земледелия) в правительстве составили Штейнберг (нарком юстиции) и еще шесть наркомов-левых эсеров (16). Помимо этого, левые эсеры были введены в состав всех коллегий наркоматов и в другие центральные правительственные учреждения. В результате, накануне созыва Учредительного собрания левые эсеры занимали примерно четверть постов в Совнаркоме и около трети мест во ВЦИКе, будучи также заметно представлены во всех других органах Советской власти.

Представленная на этом фоне, становится ясно видна главная причина замены ВРК на ВЧК, а также той спешки, которую проявил Совнарком, создавая новый орган 7 декабря — день, когда левоэсеровские условия формирования правительства «с некоторыми поправками» были приняты большевиками. Суть была такова: Штейнберг должен был возглавить потенциально беспокойный Наркомат юстиции, и для Ленина было принципиально важно, чтобы ВЧК — состоящая исключительно из надежных большевиков и подчиненная напрямую Совнаркому, в котором сохранялось преимущество большевиков — приступила к работе до того, как это произойдет. Официальное извещение о создании ВЧК было опубликовано в «Известиях» 10 декабря (17). Оно доводило до сведения читателей, что штаб-квартира нового органа разместится на Гороховой, 2. До Февральской революции по этому адресу располагались приемная градоначальника Петербурга, городская полиция и печально известная охранка — Охранное отделение Департамента полиции.

Следует заметить, что ленинские опасения насчет Штейнберга полностью оправдались. Не прошло и недели после его вступления в должность, как он, без обсуждения с Совнаркомом, издал 15 декабря декрет, в соответствии с которым все заключенные из Смольного и тюремных помещений революционного трибунала должны были быть переведены в одну из пяти главных городских тюрем. Там специальные временные комиссии, созданные по согласованию с Петроградским и районными советами, должны были рассмотреть их дела на предмет справедливости ареста и либо заключить до суда под стражу, либо освободить в течение 24 часов. Этим же комиссиям предписывалось произвести немедленно подобную ревизию заключенных во всех прочих тюрьмах Петрограда (18). Позволить этому декрету осуществиться значило подорвать уже начатую ВЧК практику превентивных арестов и изоляции политических оппонентов — не в наказание за конкретные контрреволюционные акты, а для предотвращения возможных проблем с их стороны. Поэтому для Ленина, Дзержинского и их единомышленников опубликование декрета Штейнберга было равносильно объявлению войны. Более того, на следующий день Штейнберг дал интервью прессе, в котором сообщил о своем намерении лично посетить Смольный и ревтрибунал, чтобы выпустить на свободу заключенных, не виновных в каких-либо конкретных преступлениях (19).

На следующий день Штейнберг издал еще один декрет, в котором содержался перечень учреждений, имеющих право санкционировать и осуществлять обыски и аресты, а также предписывалось обо всех неправомерных действиях со стороны этих учреждений сообщать в их вышестоящие организации и ему лично (20). ВЧК входила в этот перечень. Однако предписание направлять жалобы ему лично ясно говорило о намерении Штейнберга осуществлять контроль над ВЧК в соответствии с критериями, определенными народным комиссаром юстиции. Это намерение обозначилось еще более отчетливо чуть позже, когда Штейнберг распорядился все материалы ВЧК присылать ему на просмотр (21). Получив отказ, Штейнберг направил официальное прошение в Совнарком о предоставлении ему права инспектировать работу ВЧК. Это прошение также было отклонено (22). Продолжая гнуть свою линию, нацеленную на искоренение произвола в осуществлении революционного правосудия, Штейнберг назначил своего заместителя, тоже левого эсера, Александра Шрейдера ответственным за подготовку свода российских революционных законов и инструкций для революционных трибуналов, призванных систематизировать их структуру и порядок работы.

Между тем, в условиях эскалации политической напряженности, вызванной задержкой созыва Учредительного собрания и началом сепаратных переговоров о мире с Германией, ВЧК только усилила преследование политических оппонентов. Так, 16 декабря в штаб-квартире Союза защиты Учредительного собрания были арестованы 15 умеренных социалистов (23). Спустя чуть более суток, с санкции ВЧК, был арестован и заключен в тюрьму Николай Авксентьев (24). На следующий день Дзержинский издает приказ о немедленном аресте и предании суду революционного трибунала еще одиннадцати лидеров оппозиции и делегатов Учредительного собрания, среди которых Ираклий Церетели, Виктор Чернов, Федор Дан, Л.М. Брамсон, Матвей Скобелев, Абрам Гоц и Владимир Розанов (25). А вечером того же дня (18 декабря), очевидно, в надежде схватить кого-нибудь из указанного списка, вооруженный отряд во главе с сотрудником ЧК устраивает обыск в штаб-квартире Союза защиты, где на рабочее совещание собрались 135 представителей оппозиционных партий и умеренно-социалистических делегатов от фабрик, профсоюзов, воинских частей, районных дум и Петросовета. Организаторы этого совещания договорились заранее, что, в случае чекистского рейда, они не будут называть своих имен и постараются продолжить заседание. Поэтому они проигнорировали приказ чекиста переписать имена и адреса всех присутствующих и продолжали заседать как ни в чем не бывало. Тогда чекист объявил всех арестованными и поставил в дверях охрану, чтобы никто не сбежал.

Новость об арестах в штабе Союза защиты сообщил на вечернем заседании Совнаркома Ленин (26). Судя по всему, хотя в протокольных записях это и не отразилось, Совнарком постановил, что после опознания все задержанные, не упомянутые в списке Дзержинского, должны быть отпущены (27). Вооружившись этим мандатом, Штейнберг и Карелин поспешили на место происшествия, чтобы попытаться разрешить ситуацию, которая принимала все более взрывоопасный характер. Не обращая внимания на чекиста и его отряд, они пояснили собравшимся, что их группа также выступает против «террора», но считает своим долгом подчиняться распоряжениям законного правительства и обращается к участникам совещания с просьбой назвать свои имена, с тем чтобы разрешить очевидное недоразумение мирным путем. Их призывы собравшиеся также отвергли и с вызовом настаивали на том, чтобы их препроводили в тюрьму. Тогда Штейнберг обратился к председательствующему и попросил его засвидетельствовать, пусть устно, что в зале нет никого из тех, кто фигурирует в приказе Дзержинского об аресте. Получив отказ, Штейнберг и Карелин решили положить конец тупиковой ситуации, обязавшись лично подтвердить, что это действительно так, и отпустив всех.

Отныне открытое, назревшее раньше срока столкновение между Штейнбергом и другими левыми эсерами в правительстве, с одной стороны, и Дзержинским и наркомами-большевиками во главе с Лениным, с другой, становилось неизбежным. Оно произошло на заседании Совнаркома 19 октября, после того как Ленин, с опозданием, внес в уже переполненную повестку вопрос «об освобождении арестованных 18 декабря членов Общества защиты Учредительного Собрания по ордеру тов. Дзержинского народным комиссаром Штейнбергом» (28). Шесть из семи левых эсеров в правительстве присутствовали на этом заседании — небывало высокая явка. Однако большевики, среди которых были Ленин и Троцкий, численно превосходили их более, чем вдвое. Дискуссию открыл Дзержинский, заявив, что своей акцией накануне вечером Штейнберг унизил и деморализовал его комиссию (29). Сухие строки протокола этого заседания не дают представления о накале страстей в развернувшихся дебатах. Завершились они, как и следовало ожидать, принятием резолюции, подтверждающей, что распоряжения комиссии Дзержинского могут быть пересмотрены только после подачи официальной апелляции в Совнарком. Резолюция также содержала пункт о вынесении выговора Штейнбергу и Карелину (30).

Левоэсеровские наркомы, впрочем, сдаваться не собирались. Во время обсуждения одного из вопросов Штейнберг даже пригрозил отставкой (31). Однако самое большее, чего левым эсерам удалось тогда добиться, это договориться отложить осуществление уже принятого решения, в том числе, о выговоре Штейнбергу (32). Эта неудача Штейнберга не остановила. Так, вскоре после этого он телеграфировал всем российским Советам свое распоряжение приостановить систематические репрессии на том основании, что Советская власть стабилизировалась и, следовательно, настало время ввести борьбу с контрреволюцией в рамки нового революционного законодательства (33). Однако и Совнарком продолжал гнуть свою линию, пытаясь помешать ему. Только в декабре-январе поднятые Штейнбергом вопросы относительно действий ВЧК одиннадцать раз обсуждались на заседаниях Совнаркома — и все безрезультатно (34).

Между тем, надежды большевиков на то, что им удастся сохранить ВЧК при себе как своего рода преторианскую гвардию, оказались недолговечными. В начале января 1918 г. Штейнберг, после безуспешных попыток добиться подотчетности ВЧК, попытался обуздать ее экстремизм изнутри, вынудив большевиков включить левых эсеров в состав чекистского руководства. 4 января, после того как кандидатуры левых эсеров, попытавшихся войти в ВЧК, были отметены на том якобы основании, что членство в ней исключительно выборное, Штейнберг направил Дзержинскому письмо, в котором вежливо, но твердо заявил, что левые эсеры из Петросовета и ВЦИКа имеют право на места в руководстве ВЧК и это право должно быть соблюдено незамедлительно и без всяких выборов (35). 7 января требование Штейнберга рассмотрел Совнарком. Это было время накануне открытия Третьего Всероссийского съезда Советов, где поддержка левых эсеров имела для большевиков решающее значение. Это соображение, а также благодарность за помощь, которую левые эсеры оказали большевикам в деле роспуска Учредительного собрания 5/6 января, вероятно, объясняют ту уступку Штейнбергу, на которую пошли большевики, несмотря на возражения Дзержинского (36). На следующий день четыре левых эсера были утверждены членами коллегии ВЧК, а известный левоэсеровский деятель Вячеслав Александрович стал заместителем Дзержинского (37).

* * *

В течение первой декады декабря, параллельно со сколачиванием коалиции с левыми эсерами и формированием ВЧК, ЦК большевиков предпринял шаги по установлению контроля над своей многочисленной делегацией Учредительного собрания. На первый взгляд, могло показаться, что из всех проблем большевистского руководства это была самая незначительная. Однако для того, кто помнит о том, какие жаркие споры вызывало в ЦК в течение всего 1917 года обсуждение фундаментальных вопросов развития революции, а также об относительной независимости крупных, номинально подчиненных ЦК, органов партии в тот период, наличие глубоких разногласий в партии по вопросу о роли Учредительного собрания не является неожиданностью. И в этом случае, как и раньше, речь шла о принципиально разном видении теоретических и стратегических составляющих проблемы Лениным и его товарищами в ЦК, с одной стороны, и умеренными большевиками во главе, по-прежнему, с Каменевым, с другой.

Как мы помним, в конце октября — начале ноября умеренные были разочарованы безуспешностью своих попыток способствовать созданию широкого социалистического коалиционного кабинета или хотя бы обеспечить реальную подотчетность Совнаркома ВЦИКу. После этой своей неудачи они оказались, добровольно или вынужденно, лишены руководящих позиций в партии и правительстве. При этом, однако, они не утратили ни веры в правильность и важность своего дела, ни решимости сделать все, что потребуется, чтобы вернуть партию с взятого ею курса на насилие и экстремизм на более умеренный путь. Во всяком случае, нарастание политических противоречий и хаоса в экономике в последующие недели ноября только укрепили их уверенность в том, что Ленин с Троцким ведут и революцию, и страну к неизбежному краху. Свою последнюю надежду они возлагали на Учредительное собрание, которое неизменно рассматривали как единственную инстанцию, которая может решить вопрос о будущем политическом и социальном устройстве революционной России.

Ближе к концу ноября, когда вопрос о судьбе Учредительного собрания начал выходить на передний план, Каменев, Рыков, Милютин и Ногин направили в ЦК заявление с просьбой о восстановлении на своих постах. Ни это заявление умеренных, известное в историографии как «Письмо 4-х», ни письменный ответ Ленина на него до сих пор не опубликованы и не рассекречены. Однако едва ли можно сомневаться в том, что стремление умеренных вернуться было продиктовано их желанием побороться за свои взгляды на Учредительное собрание внутри партийного руководства. Протокол заседания ЦК от 29 ноября, на котором обсуждалось заявление умеренных, дает понять, что оно было встречено отказом, потому что было очевидно, что их позиция не изменилась и что, как сказал Урицкий, «совершенно нет гарантии, что, оставшись вновь в меньшинстве, они опять не выступят с такими же [как перед Октябрьским восстанием и во время переговоров с Викжелем] письмами и выступлениями» (38).

Тем не менее, у четверки еще оставались карты на руках. Дело в том, что практически все ведущие представители умеренных большевиков были избраны делегатами Учредительного собрания, поскольку избирательные списки большевистской партии формировались в конце сентября, когда влияние умеренных было на пике. Предсказать, как делегация в целом поведет себя в отношении Учредительного собрания в сложившихся условиях, было невозможно. Однако умеренные подбадривали себя тем, что во время Демократического совещания в конце сентября 1917 г. значительное большинство большевистской делегации, бывшей, по существу, последним официальным собранием руководителей партийных организаций страны (эквивалентным по численности партийному съезду), выступило на их стороне по вопросу о Предпарламенте против Троцкого и ленинистов (39).

Многое из того, что касается кампании умеренных большевиков по поддержанию в партии незыблемости авторитета Учредительного собрания в то время, остается неясным. Известно лишь, что на первом организационном собрании большевистских делегатов Учредительного собрания, состоявшемся в начале декабря в Таврическом дворце, после замечаний Ленина об отношении ЦК и Совнаркома к Учредительному собранию, умеренные получили большинство на выборах во Временное бюро фракции. В его состав вошли Каменев, Ногин, Рыков, Милютин, Рязанов и Ларин — короче говоря, большинство из тех, кто в начале ноября покинул высшие посты в партии и правительстве (40).

Под руководством этого умеренного бюро, большевистская фракция начала проводить собственную линию, основанную на принципе верховенства Учредительного собрания как высшей инстанции, определяющей дальнейшую политическую судьбу России. Игнорируя принятое на заседании ЦК 29 ноября и, несомненно, доведенное до их сведения Лениным решение о нецелесообразности преждевременного вызова в Петроград всего большевистского делегатского корпуса, фракция дала задание Временному бюро обеспечить немедленную явку всех недостающих делегатов. Тем временем, бюро должно было начать подготовку проекта законодательства для представления на рассмотрение Учредительного собрания. Фракция также проголосовала за немедленный созыв всероссийского партийного съезда или конференции для выработки партийной линии по отношению к Учредительному собранию. В ожидании решений этого партийного форума, делегация выступила против попыток Совнаркома контролировать процесс созыва Учредительного собрания и определять его структуру (41).

Расхождения в действиях между ЦК большевиков и большевистской фракцией Учредительного собрания, проявившиеся в этих шагах умеренных, стали главной темой обсуждения на заседании ЦК 11 декабря (42). На нем было принято решение немедленно вызвать в Петроград всю партийную делегацию Учредительного собрания. Также было решено, что на следующий день (12 декабря) на одобрение фракции будет представлен написанный Лениным проект «Тезисов по вопросам Учредительного собрания». Существующая республика Советов, говорилось в этих «Тезисах», представляет собой значительно более высокую форму демократии, чем буржуазная республика и Учредительное собрание. Единственная возможность разрешить кризис, вызванный противоречиями между общими итогами выборов в Учредительное собрание и народными чаяниями, заключается в максимально широком использовании перевыборов и безоговорочном признании Советской власти Учредительным собранием (43). Иначе говоря, «Тезисы» представляли собой строгий запрет на отношение к Учредительному собранию как к легитимному выражению воли народа, т. е., так, как относились умеренные большевики. Учредительное собрание должно было быть лишено власти и влияния, но при этом состояться. Наблюдать за тем, чтобы в своей дальнейшей деятельности большевистская фракция руководствовалась этими принципами, было поручено Бухарину и Сокольникову. На том же заседании ЦК 11 декабря была принята еще одна, также написанная Лениным, резолюция о необходимости избрать новое Временное бюро. Требование прежнего бюро о созыве партийного съезда или конференции даже не рассматривалось (44). В связи с этим, едва ли можно считать совпадением тот факт, что в тот же самый день (11 декабря) Каменев, Рыков, Рязанов, Ларин и Милютин были выведены из состава большевистской фракции ВЦИК (45).

О заседании большевистской делегации Учредительного собрания, состоявшемся 12 декабря, известно немногое. Согласно извещению, посланному Свердловым Временному бюро, заседание было перенесено из Таврического дворца в Смольный, с тем чтобы в нем могли принять участие члены ЦК (46). Это обстоятельство, а также то, что делегаты, еще не прибывшие в Петроград, не успевали на это заседание, давало ленинистам огромное преимущество. Повестка дня заседания, одобренная накануне Центральным Комитетом, включала доклад представителя ЦК (несомненно, предусматривавший разнос поведения фракции), рассмотрение ленинских «Тезисов» и выборы нового бюро — в таком порядке (47). Известно, что Ленин лично представил собравшимся свои «Тезисы», и они были одобрены (48). Что же касается выборов нового бюро, то все, что о них известно, это то, что председателем, вместо Каменева, был избран Александр Шляпников (49). Умеренное крыло партии потерпело новое сокрушительное поражение.

* * *

Главный пункт ленинских «Тезисов» об Учредительном собрании — мысль о том, что любая форма государственного устройства, предложенная Учредительным собранием, будет непозволительным шагом назад от республики Советов, созданной народом в ходе Октябрьской революции, — лег в основу энергичной пропагандистской кампании, которую вели среди петроградских рабочих и солдат большевики, а также левые эсеры во второй половине декабря 1917 г. и в первые дни нового года. В начале этой кампании, 20 декабря, Совнарком, под нажимом левых эсеров, принял решение созвать Учредительное собрание 5 января — при условии, что необходимые 400 делегатов будут к тому времени на месте (50). Двумя днями позже это решение было подтверждено резолюцией ВЦИКа. Одновременно, явно в противовес Учредительному собранию (если такая необходимость возникнет), ВЦИК назначил созыв всероссийских съездов Советов рабоче-солдатских и крестьянских депутатов на 8 и 12 января соответственно (51).

Вопросы, касающиеся открытия и работы Учредительного собрания, должны были обсуждаться на заседании Совнаркома 2 января. Однако это обсуждение было отложено до совместного чрезвычайного заседания центральных комитетов большевиков и левых эсеров, которое должно было состояться тем же вечером, но позднее (52). Информации об этом заседании сохранилось мало, хотя с уверенностью можно сказать, что там обсуждались ленинская Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа и сопровождавший ее закон. На следующий день, 3 января, и то, и другое без возражений было принято ВЦИК, а 4 января опубликовано в «Правде». Подготовленная для первоочередного принятия Учредительным собранием, Декларация была призвана с самого начала и самым решительным образом противопоставить Советы и Учредительное собрание, исключив всякую возможность для консолидации власти последнего. В категорической форме Декларация провозгласила, что Россия была и остается Республикой Советов и что вся власть в центре и на местах принадлежит этим Советам. Она безоговорочно подтвердила все важнейшие внутри- и внешнеполитические законы и мероприятия Советского правительства, а на случай, если что-то было упущено, предусмотрела отказ от любых законодательных претензий со стороны Учредительного собрания. В сопровождавшем Декларацию законе подчеркивалось, что любая попытка отдельного лица или учреждения, в том числе Учредительного собрания, взять на себя те или иные функции государственной власти будет расценена как контрреволюционный акт и подлежит подавлению любыми средствами, включая применение вооруженной силы (53). Недвусмысленность посыла была очевидной: либо Учредительное собрание добровольно уступает свои полномочия и покидает сцену, либо его заставят это сделать. В этом состояло серьезное тактическое отличие Декларации от более ранних ленинских «Тезисов» по Учредительному собранию, которые предусматривали возможность широкого сотрудничества Советов и Учредительного собрания при главенстве Советов.

* * *

Пока большевики и левые эсеры готовили сцену для скорой кончины Учредительного собрания, их оппоненты — особенно эсеры, поскольку фракция меньшевиков была совсем малочисленной — продолжали подготовку к его работе. Правда, после событий 28 ноября у эсеровского ЦК были серьезные сомнения в том, что Учредительному собранию все-таки будет позволено собраться (54). Тем не менее, в течение первой половины декабря эсеровские делегаты, прибывшие в Петроград из провинции, продолжали регулярно собираться, нередко в их импровизированном общежитии на Болотной улице (55). Ближе к середине месяца, когда эсеровская делегация в столице насчитывала уже примерно 150 человек, она собиралась ежедневно, чтобы обсудить и пересмотреть проект законодательства, отобрать кандидатуры выступающих, проинструктировать их и даже отрепетировать выступления главных докладчиков. Были созданы различные комиссии, распределившие между собой такие задачи, как координация агитационной и пропагандистской работы в Петрограде; установление и поддержание связей с Советами и партийными организациями в провинции; координация деятельности эсеровской фракции с другими фракциями Учредительного собрания, включая левых эсеров (это была задача межфракционной комиссии); подготовка и публикация ежедневных бюллетеней, брошюр и листовок; написание проектов базовых законов, касающихся формы политической власти и политического устройства новой России, а также основ экономической и социальной реформ. Эсеры считали принципиально важным как можно раньше продемонстрировать подлинное лицо большинства Учредительного собрания и даже записали эту задачу первым пунктом в резолюции, принятой четвертым съездом их партии, состоявшимся в начале декабря (56).

Так, самыми важными комиссиями у эсеров были комиссия по основным законам и специальный комитет первого дня, единственным назначением которого было строить планы открытия Учредительного собрания и координировать стратегию и тактику первого заседания (57). Уже 18 декабря эсеровская фракция одобрила проект предложенной комитетом декларации, которая официально приветствовала факт свержения политической и юридической системы царизма; навечно дезавуировала самодержавие как форму правления; провозглашала Россию демократической федеративной республикой и подчеркивала, что до момента принятия основных законов вся государственная власть в стране принадлежит Учредительному собранию (58).

В конце месяца большая часть проектов реформенного законодательства, написанных комиссией по фундаментальным законам, была рассмотрена и одобрена преимущественно центристским бюро эсеровской фракции, и основные мысли этих проектов были включены в краткий программный манифест, получивший широкое хождение (59). Этот манифест призван был привлечь внимание к мерам, разработанным или разрабатываемым фракцией для немедленного осуществления Учредительным собранием. Для решения вопроса о мире предлагалось создать представительную делегацию, способную вести переговоры на высшем уровне со всеми воюющими державами. Целью этих переговоров должно было стать скорейшее заключение всеобщего мира, без победителей и побежденных. Но еще до окончания этих переговоров все желающие военнослужащие должны были быть демобилизованы, а российская армия переведена на добровольную основу. Национальный вопрос предполагалось решать путем самоопределения национальных меньшинств внутри Российской федеративной демократической республики. Что касается аграрной реформы, имевшей принципиальное значение для эсеров, то манифест предусматривал, что еще до начала осенней страды все частнособственнические земли будут перераспределены земельными отделами между трудящимися крестьянами в соответствии с принципом равного землепользования и без компенсации владельцам. В сфере промышленности предусматривалось введение государственного регулирования и контроля при самым широким участии рабочих организаций, а со временем, переход управления производством в руки самих трудящихся. Манифестом также предусматривалось законодательное перекладывание бремени выплаты военных долгов с трудящихся на собственнические классы; введение восьмичасового рабочего дня, минимальной заработной платы и всех форм социального страхования; ведение активной борьбы с безработицей и обеспечение масс предметами первой необходимости. Из манифеста было видно, как далеко влево готово зайти большинство эсеровской фракции и бюро, для того чтобы привлечь голоса сторонников Советской власти. Если сравнить пункты манифеста с программой умеренных большевиков до и сразу после свержения Временного правительства, то, возможно, единственным отличием будет отсутствие требования исключения несоциалистических партий из состава правительства (60). Неслучайно убежденный правый эсер, аграрий Николай Огановский презрительно окрестил деятельность бюро фракции «викжелистой» (61).

Около 20 декабря, когда была объявлена дата открытия Учредительного собрания, эмиссары эсеровской межфракционной комиссии встретились с Штейнбергом, Карелиным и Колегаевым, чтобы прозондировать почву на предмет возможного сотрудничества. Николай Святицкий, один из эмиссаров, позже вспоминал, что у них был долгий, напряженный спор, после которого левые эсеры дали ясно понять, что они «по другую сторону баррикад», т. е., с большевиками (62). Еще бы! Кроме того, нужно отметить, что многие левые эсеры надеялись, что им удастся привлечь на свою сторону достаточное количество номинально эсеровских крестьянских делегатов, чтобы играть в Учредительном собрании самостоятельную решающую роль.

И до, и после этой неудачи руководство партии эсеров неизменно поддерживало забастовки госслужащих, требующих немедленного созыва Учредительного собрания, и стремилось использовать все возможности, чтобы расширить агитацию в его пользу среди петроградских рабочих, солдат и матросов, в частности, силами Союза защиты Учредительного собрания (63). Оно также пыталось воздействовать на большевиков с помощью крестьян, поддерживающих Учредительное собрание. Отражением этих усилий может служить телеграмма, подписанная Черновым от лица старого, эсеровского ЦИК Советов крестьянских депутатов, которая получила хождение в сельских районах в конце декабря. В этой телеграмме Чернов утверждал, что назначение советскими властями Третьего Всероссийского съезда Советов крестьянских депутатов на 15 января, т. е., много позже Учредительного собрания (5 января), а Третьего Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов на 8 января направлено на то, чтобы лишить крестьян решающего голоса и облегчить подавление Учредительного собрания. Через голову нового, объединенного, ВЦИКа старый ЦИК Советов крестьянских депутатов перенес дату крестьянского съезда на 8 января — так, чтобы он совпал со съездом Советов рабочих и солдатских депутатов. Затем он обратился к верным Учредительному собранию крестьянским Советам с призывом прислать своих представителей в Петроград, снабдив их политическими инструкциями на предмет поддержания неприкосновенности Учредительного собрания до 5 января — несомненно, чтобы противостоять возможным посягательствам на него со стороны сторонников Советской власти (64).

Впрочем, это было и все. Невзирая на усилия, предпринимаемые Союзом защиты и эсеровской военной комиссией с целью обеспечить безопасность Учредительного собрания, руководство партии эсеров опасалось вести серьезные приготовления к защите из навязчивого страха, что они могут спровоцировать правительство на ответные действия. В ответ на настойчивые призывы военной комиссии перейти, наконец, от заслушивания докладов и подготовки резолюций к вопросам безопасности оно заявило, что поскольку Учредительное собрание было избрано всем народом для устройства новой политической системы и жизни в России, то его защита также есть дело народа (65).

К тому же, многие эсеровские лидеры считали Учредительное собрание настолько священным, что просто не могли представить, что кто-то попытается посягнуть на него (66). Борис Соколов, член военной комиссии эсеров, позже признавал, что деятели типа него, предпочитавшие активные и даже превентивные меры в защиту Учредительного собрания, составляли незначительное меньшинство эсеровской фракции и вызывали раздражение большинства. Поэтому, когда военной комиссией был одобрен план другого ее члена, Федота Онипко, состоявший в организации похищения или убийства главных руководителей большевиков, эта идея была немедленно заблокирована эсеровским ЦК на том основании, что «безумные террористические акты» могут «вызвать такое возмущение среди рабочих и солдат, что это может окончиться всеобщим погромом интеллигенции» (67). Еще 12 декабря ЦК партии эсеров, всерьез обеспокоенный тем, что агрессивные шаги личностей типа Соколова могут дать Совнаркому повод отменить Учредительное собрание, специальным постановлением запретил террористические акты и сформировал особую комиссию, призванную «обследовать работу тех товарищей, которые заняты организацией обороны Учредительного собрания» (68).

Однако принятая в тот же день (12 декабря) резолюция Семеновского полка, выразившая поддержку Учредительному собранию как «полновластному хозяину земли Русской» (69), вероятно, приободрила военную комиссию. Примерно в это же время Союзу защиты Учредительного собрания удалось наладить выпуск ежедневного «Бюллетеня Всероссийского союза защиты Учредительного собрания», а ближе к концу месяца и военная комиссия сумела издать несколько номеров своей собственной газеты для солдат отъявленно антибольшевистского толка «Серая шинель» (70). Представители многочисленных петроградских заводов и фабрик регулярно принимали участие в рабочем совещании, а также в различных лекциях и дискуссиях, организованных Союзом защиты Учредительного собрания. Хотя значение этих мероприятий невозможно просчитать или оценить с точки зрения готовности к политическому действию, ясно, что эсеры пользовались немалым влиянием среди рабочих ряда важнейших предприятий, в том числе государственной типографии и Обуховского оружейного завода. Так, 28 декабря рабочие Обуховского завода отказались принимать резолюцию о безоговорочной поддержке Советской власти, а вместо нее приняли заявление, осуждающее внешнюю и внутреннюю политику Совнаркома как ведущую страну и революцию к неизбежному краху. Провозгласив в заявлении, что Учредительное собрание является последней надеждой революции, обуховцы потребовали немедленного его созыва (71).

Эсеровская военная комиссия очень хотела создать что-то вроде собственной красной гвардии, но, как горестно признавал Соколов, «на бумаге у нас числилось до двух тысяч рабочих дружинников, но именно только на бумаге» (72). Им удалось перебросить в Петроград несколько сот вооруженных солдат и офицеров с фронта. Предполагалось, что часть из них будет использована для укрепления настроений в поддержку Учредительного собрания в Семеновском и Преображенском полках, а остальные, будучи официально прикреплены к фиктивному солдатскому университету, сформируют летучие боевые отряды, готовые выступить 5 января. Эти шаги, однако, также были отвергнуты ЦК партии эсеров как слишком опасные (73).

Одновременно руководство Союза защиты Учредительного собрания начало прорабатывать планы мирной массовой военногражданской демонстрации в поддержку Учредительного собрания, совпадающую по времени с его открытием 5 января. 29 декабря эти планы получили одобрение на четвертом заседании организованного Союзом рабочего совещания. Их практическое воплощение, начавшись на этом заседании, было продолжено на следующем, 3 января (74). Похоже, что, по крайней мере, некоторые из организаторов этого марша надеялись, что он может перерасти в вооруженное восстание под лозунгом «Вся власть Учредительному собранию». Описывая очень подробно планы шествия, Борис Соколов утверждал, что, чем ближе была дата открытия Учредительного собрания, тем выше были шансы на то, что в нем примет участие значительное количество рабочих и солдат. Основу солдатского участия должны были составить Семеновский и Преображенский полки, а также 5-ый дивизион бронемашин. Однако даже он признавал, что говорить о чем-то с уверенностью нельзя (75). В любом случае, когда эти планы были представлены ЦК партии эсеров на утверждение, последний, не вняв аргументам об их перспективности, наложил абсолютный запрет на вооруженное шествие и потребовал, чтобы даже солдаты оставили оружие в казармах, дабы избежать всякой возможности кровопролития (76).

* * *

В это же время советские власти обратились к рабочим и солдатам с призывом воздержаться от участия в любых демонстрациях в поддержку Учредительного собрания. Высшие органы партии большевиков в решении вопросов безопасности участия не принимали. И Центральный, и Петербургский комитеты партии были всецело поглощены обсуждением возможных последствий для перспектив мировой революции сепаратного мира, рассмотрением условий которого занимались советская и германская делегации (77). Между тем, находившиеся в распоряжении правительства органы и силы безопасности были дезорганизованы. ВРК был распущен, а процесс создания ВЧК находился еще в рудиментарном состоянии. Будучи замыслена как всероссийский орган, она пока могла действовать только в пределах столицы, но даже и там ее влияние, в силу ряда причин, было ограничено. В Петрограде действовало несколько постоянных учреждений, чьи функции и полномочия пересекались с функциями и полномочиями ВЧК. Среди них были следственная комиссия революционного трибунала при Петроградском Совете (прежде — военно-следственная комиссия ВРК) (78), чрезвычайная комиссия безопасности Петрограда (во главе с Георгием Благонравовым), комитет по борьбе с погромами (во главе с Бонч-Бруевичем) — все только недавно созданные (79) — а также те или иные районные следственные комиссии, некоторые из которых были еще в проекте. Эти и прочие органы безопасности действовали независимо друг от друга и находились в разной степени неорганизованном состоянии.

Кроме того, в этот период у ВЧК практически не было своей вооруженной силы. Даже при проведении небольших операций она была вынуждена в основном полагаться на недисциплинированные, зачастую необученные и плохо поддающиеся контролю красногвардейские отряды, многие из которых существовали при районных Советах. Следует также отметить, что вначале руководители ВЧК, включая Дзержинского, принципиально избегали использовать «методы охранки»: услуги тайных осведомителей, агентов-провокаторов и т. д. Они надеялись, что им будет достаточно бдительных рабочих, которые станут глазами и ушами ВЧК (80). Так что, даже в том, что касалось сбора тайной информации, польза от ВЧК была ограниченной. Эта изначальная стойкая неприязнь ко всему, что хоть как-то напоминало о ненавистной охранке, помогает объяснить те огромные трудности в подборе лояльных и квалифицированных сотрудников, с которыми столкнулась ВЧК на этом раннем этапе своего существования и которые продолжала испытывать в течение почти всего 1918 года. Конечно, острую нехватку надежных кадров испытывали все советские учреждения. Однако кадровая проблема ВЧК имела уникальное свойство, о котором позднее вспоминал Яков Петерс, в 1918 г. — член президиума ВЧК. Он писал, что для старых большевиков слишком свежи еще были воспоминания об агентах царской охранки — тех, что боролись с рабочими, производили обыски, ссылали неугодных в Сибирь, отправляли в застенки и на виселицы. Пришла новая власть — и все начинается сначала: снова обыски, аресты, насилие. Многие просто не видели разницы между репрессиями в прошлом и в настоящем и отказывались служить в органах ВЧК (81). Трудности, связанные с призывом на службу в ВЧК большевиков и даже беспартийных рабочих, помогают объяснить, почему в ее ряды сумело просочиться так много бывших агентов охранки и просто преступников, а также почему, с точки зрения Советского правительства, ее возможности как органа безопасности были изначально ограничены. Несколько месяцев спустя один из руководителей ВЧК, Иван Полукаров, в официальном отчете так описывал этот период: «Не было сил, умения, знания, и размер комиссии был незначительным» (82).

Ввиду этого, важная роль в обеспечении безопасности Советской власти в Петрограде во время Учредительного собрания выпадала президиуму Петроградского Совета, который, в свою очередь, возлагал надежды на помощь районных Советов, отрядов красногвардейцев и латышских стрелков, отдельных частей Петроградского гарнизона и балтийских матросов. Это видно из протоколов заседаний президиума, состоявшихся в конце декабря — начале января (83). 31 декабря, меньше чем за неделю до назначенной даты открытия Учредительного собрания, президиум собрался, чтобы обсудить вопросы безопасности. После того как главный докладчик по этой теме откровенно заявил, что на существующие военные силы положиться нельзя, вербовку пятисот самых проверенных, стойких и опытных товарищей в так называемый «Первый революционный пулеметный батальон Кольта». По замыслу было решено начать, невзирая на праздники, не позднее 2 января экстренную президиума, батальон в таком составе был бы надежным вооруженным подразделением, пригодным для решения особенно важных задач. Члену президиума, большевику Петру Залуцкому было поручено без промедления поставить в известность о кризисе безопасности районные Советы (84).

Поздно вечером первого дня нового 1918 года произошло событие, которое только усилило тревоги советских властей в Петрограде и еще больше раскалило и без того взрывоопасную политическую атмосферу. Автомобиль, в котором Ленин возвращался с выступления перед красногвардейцами, отправляющимися на Дон сражаться с войсками генералов Корнилова, Алексеева и Каледина, был обстрелян неизвестным. Ни сам Ленин, ни его пассажиры — сестра Мария и швейцарский социал-демократ Фриц Платген — серьезно не пострадали; злоумышленник скрылся. Однако советские власти сразу же решили, что за попыткой убийства стоят правые эсеры. На следующий день в помещении газеты «Воля народа», главного печатного органа правых эсеров, был произведен обыск, а члены редакции и бюро эсеровской фракции Учредительного собрания Питирим Сорокин и Андрей Аргунов арестованы (85).

По личной просьбе Ленина, расследование инцидента было поручено возглавляемому Владимиром Бонч-Бруевичем комитету по борьбе с погромами, а не ВЧК или чрезвычайной комиссии безопасности Петрограда (86). Результаты расследования по делу, собранные в соответствующей папке, содержат не всю информацию. В 1935 г., когда НКВД обратился к Бонч-Бруевичу с просьбой прояснить некоторые детали в деле одного из предполагаемых участников заговора против Ленина, тот в секретном письме ответил, что попытка покушения была организована и осуществлена группкой молодых фронтовых офицеров-идеалистов, прибывших в Петроград защищать Учредительное собрание (87). 22 января они были схвачены, и непосредственные участники покушения признали свою вину. Остальные арестованные, среди которых было несколько активных членов Союза кавалеров ордена Св. Георгия, вскоре были отпущены. Дела сознавшихся были переданы в следственную комиссию революционного трибунала. Однако во время германского наступления в конце февраля 1918 г. узники официально попросили предоставить им возможность искупить свою вину в бою и, с одобрения Ленина, были амнистированы и отправлены на фронт (88).

В первые дни января 1918 г. очень многие петроградские рабочие и рядовые военнослужащие трактовали попытку покушения на Ленина как проявление борьбы между Учредительным собранием и Советской властью. Но даже в этих условиях некоторые крупные части Петроградского гарнизона подтвердили свое намерение поддержать Учредительное собрание. Особое беспокойство большевиков, вероятно, вызвала клятва верности Учредительному собранию, провозглашенная Преображенским полком (89) — из-за близости его казарм к Таврическому дворцу. И хотя его верность зависела от принятия Учредительным собранием законов о немедленном демократическом мире, равном, безвозмездном распределении земли между крестьянами и народном контроле в сфере промышленного производства и распределения, гарантии осуществления этих мер со стороны большинства эсеровской фракции уже были получены и стали достоянием широкой публики.

В ночь с 2 на 3 января состоялось экстренное совместное заседание ЦК большевиков и левых эсеров, посвященное Учредительному собранию (90). Последовавшая за ним общая дискуссия левоэсеровского руководства (в составе ЦК партии, фракции ВЦИК и делегации Учредительного собрания) по этому поводу признала «почти единодушно», что атака на Советскую власть со стороны правоэсеровских делегатов собрания должна получить решительный, организованный отпор «революционной демократии» и что «поскольку Учредительное собрание является органом, подвластным революции, проводящим в жизнь ее завоевания, он не пойдет в разрыв с Советами». В противном случае, «конфликт с Учредительным собранием, вернее, с фракцией правых эсеров — неизбежен» (91). Ясно, что внимание левоэсеровского руководства было сосредоточено на мерах, направленных на утверждение превосходства Советской власти.

Того же подхода придерживались большевики. 3 января, заслушав сообщение Зиновьева о демонстрации, которую Союз защиты Учредительного собрания готовился провести 5 января и которую Зиновьев охарактеризовал как часть заговора с целью свержения Советской власти, президиум исполкома Петросовета принял решение не пытаться запрещать шествие. В то же время, он обратился с публичным призывом к рабочим и солдатам не участвовать в нем, а также предупредил граждан вообще, что в случае, если демонстрация не окажется мирной, следует ожидать принятия самых крайних мер (92).

Позже в тот же день, выступая с большим докладом перед Петроградским Советом, Зиновьев с самого начала заявил, что большевики не обвиняют в попытке убить Ленина какую-то одну партию. Однако сам он в своем продолжительном докладе именно это и сделал, возложив ответственность непосредственно на правых эсеров. По мнению Зиновьева, индивидуальные террористические акты и стрельба в спину были их визитными карточками. Эсеровская пресса в открытую приветствовала все формы борьбы в их схватке не на жизнь, а на смерть с большевиками. И это понятно, пояснял он, ведь правые эсеры настолько обанкротились в глазах революционных масс, что единственное, что им осталось, это поднять оружие против лидеров рабочего класса. Вслед за Зиновьевым, якобы для того, чтобы прояснить факты, касающиеся попытки покушения на Ленина, на трибуну поднялся Бонч-Бруевич. Но вместо того, чтобы рассказать об инциденте, он — возможно, потому что 1 января его самого не было в Петрограде, и его расследование этого дела еще не началось, — зачитал длинный список деяний правых эсеров, представлявших собой угрозу Советской власти. «Нами все будет сделано, чтобы избежать кровопролития [5 января], но пусть будет уверенность, что мы готовы отразить и подавить, если нужно, беспощадно, каждый направленный против нас удар», — заявил он и добавил, что каждый рабочий и солдат должен быть готов, если потребуется, взять дело защиты революции в свои руки (93).

Резолюция, принятая под шумное одобрение зала после выступления Бонч-Бруевича, обвинила правоэсеровскую печать в подстрекательстве к актам террора против представителей Советской власти и поставила «буржуа и их прислужников — правых эсеров» в известность, что новое насилие с их стороны получит ответ в виде массового террора (94). Еще одна резолюция, принятая на этом заседании, призвала рабочих оставаться 5 января на своих рабочих местах, а солдат — в казармах. Ближе к концу заседания выступили представители некоторых военных частей, чтобы опровергнуть сообщения о том, что войска гарнизона колеблются в выражении поддержки Советской власти и склоняются в сторону Учредительного собрания. Затем депутаты Петросовета единогласно предоставили Благонравову карт-бланш принимать любые меры, какие он сочтет нужными, для поддержания порядка в столице 5 января (95). Не менее однозначной была резолюция, практически без обсуждения принятая ВЦИКом: «Вся власть в Российской Республике принадлежит Советам и советским учреждениям, — говорилось в ней. — Поэтому всякая попытка со стороны кого бы то ни было или какого бы то ни было учреждения присвоить себе те или иные функции государственной власти будет рассматриваться как контрреволюционное действие… [и] будет подавляться всеми имеющимися в распоряжении Советской власти средствами» (96).

Вечером того же дня (3 января) Благонравов ввел в Петрограде военное положение, оправдывая этот шаг необходимостью обезопасить Советскую власть от посягательства, запланированного на 5 января. В указе о введении военного положения Благонравов предупредил граждан, что все попытки погромов будут подавляться вооруженной силой, что отказ подчиняться постановлениям правительства подлежит суровому наказанию и что, начиная с 5 января, все попытки контрреволюционных групп приблизиться к Таврическому дворцу или Смольному будут пресекаться вооруженным путем (97). Было ясно, что советские власти были твердо настроены любой ценой избежать давления со стороны огромной, враждебно настроенной толпы, подобной той, что вышла на улицы Петрограда 28 ноября. Инструкции, специально изданные для участников демонстрации, организованной Союзом защиты Учредительного собрания, предписывали, что они должны пройти мимо Таврического дворца без остановки (98). Однако запрет даже приближаться к окрестностям дворца делал кровавое столкновение между защитниками Учредительного собрания и защитниками Советской власти неизбежным.

5 января «Известия» сообщили, что массовые митинги во всех частях Петроградского гарнизона, имевшие место в предыдущие дни, завершились принятием обязательств поддержать Советское правительство в любом конфликте с Учредительным собранием. В реальности, впрочем, все было не столь однозначно. Солдаты Семеновского и Преображенского полков по-прежнему оставались источником беспокойства для Советской власти. Преображенский полк, например, официально решил не принимать участия в демонстрации в поддержку Учредительного собрания, но, в то же время, пообещал выступить, если понадобится защищать ее от попыток срыва (99).

Ввиду сохранения подобных угроз, президиум исполкома Петроградского Совета днем 4 января созвал представителей районных Советов и фабзавкомов на экстренное совещание (100). Совещание открыл большевик Михаил Лашевич — военный комиссар, работавший в тесном контакте с Благонравовым. «Демонстрации не запрещены, гак как все равно их демонстрация будет, — заявил он. — Наша стратегия — чтобы во всех местах был наш кулак, и если бы они попытались захватить какое-либо учреждение, мы могли бы напрячь свои силы». «Особые меры, — продолжал он, — приняты по охране Смольного и Таврического. Завтра с утра летают наши аэропланы для разведки, они будут связаны с морским штабом». Чтобы избежать паники, Лашевич настоятельно советовал оповестить о полетах жителей городских районов. «Может быть, — предупредил он, — наступление завтра, надо быть все время наготове» (101).

Когда Лашевич закончил, Зиновьев, чей дискант из-за панического возбуждения звучал выше обычного, выкрикнул: «Мы переживаем дни третьей революции!» — и добавил, что для того чтобы удержать рабочих от участия в демонстрации, агитаторам придется метаться от предприятия к предприятию. В отличие от лидера большевиков, присутствовавшие на совещании представители районных Советов в целом были спокойны. Правда, некоторые из них принесли тревожные вести. Так, представитель отдаленного Колпинского района предупредил, что у них «на демонстрацию пойдут, неизвестно, вооруженные или мирно». При этом, пожаловался он, «у нас нет опоры, так как лучшая часть красногвардейцев отправлена на фронт». В том же тревожном ключе прозвучало выступление представителя Невского района, охарактеризовавшего свою территорию как «гнездо оборонцев» и предупредившего, что некоторые рабочие собираются принять участие в демонстрации. Местные красногвардейцы, сказал невский представитель, находятся под влиянием анархистов, поэтому ни нападать на Совет, ни защищать его не станут (102).

На этом, к общему облегчению участников совещания, перечень проблемных мест оказался исчерпанным. Представитель Петербургского района сообщил, что несмотря на то, что уличные митинги и студенческие демонстрации в поддержку Учредительного собрания уже шли вовсю, об участии рабочих в них можно было не беспокоиться. Из центрального Первого Городского района сообщали, что сил для наведения порядка у них вполне достаточно, однако, учитывая близость района к Таврическому дворцу, броневик и пулемет не помешают. Представитель Второго Городского района также обнадежил собравшихся. Из его выступления следовало, что ситуация в этом буржуазном районе пока спокойная: местная полиция разоружена, красногвардейцы наготове, рабочие на демонстрацию не собираются.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 См. напр, Geotge Leggett The Cheka' Lenin's Political Police The All-Russian Extraordinary Commission for Combating Counterrevolution and Sabotage — Oxford and New York, 1986 P 15–18, Кутузов В. A., Лепетюхин В. Ф., Седов В. Ф. Степанов О. И. Чекисты Петрограда на страже революции — Л, 1987 С 53-56

2 См выше, глава 1

3 К тому времени левые эсеры составляли только 20 % общего числа членов ВРК

4 ГАРФ Ф 130 On 1 Д 1 Л 10об

5 Чугаев. Петроградский Военно-революционный комитет. Т 3. С 232. 259

6 Там же С 285

7 РГАСПИ Ф 19 On 1 Д 11 Л 2

8 См выше, глава 2

9 ГАРФ Ф 1236 Он 1 Д 3 Л 149. К тому времени трения между ВРК и Совнаркомом усилились настолько, что сведения о них просочились в несоциалистическую печать 1 декабря газета «Наш век» сообщила, что левая оппозиционная группа внутри ВРК, недовольная стараниями Ленина направить внутреннюю политику большевиков в законное русло, одержала верх, и теперь ВРК действует «совершенно автономно и принимает свои решения, не считаясь с Советом народных комиссаров» — Наш век. 1917. 1 декабря. С 3

10 ЦГАСПб Ф 9618 On 1 Д 186 Л.11

11 Лацис М. Отчет Всероссийской чрезвычайной комиссии за четыре года се деятельности (20 декабря 1917 г — 20 декабря 1922 г) 1 Организационная часть — М, 1922 С 8

12 РГАСПИ Ф 19 On 1 Д2 Л 1 3об, Разгон. Правительственный блок С 121

13 Разгон. Правительственный блок. С 128

14 См, напр, резолюцию по вопросу о правительстве, принятую на совещании представителей частей Петроградского гарнизона в середине ноября. Заслушав доклады представителей ВЦИКа, городской думы и всех социалистических партий, солдаты приняли резолюцию, в которой выразили доверие Советскому правительству и заявили, что вхождение в него представителей левых эсеров является насущным — ЦГА СПб Ф 9618 On 1 Д 53 Л 376

15 Смирнов Н // Третий Всероссийский съезд Советов Л, 1988 С 111

16 Среди них были Прош Прошьян (нарком почт и телеграфов), Владимир Трутовский (нарком по местному самоуправлению), Александра Измайлович (нарком дворцов республики), Владимир Карелин (сонарком по военным и морским делам и нарком имуществ Российской республики), Владимир Алгасов (нарком внутренних дел без портфеля)

17 Известия 1917. 10 декабря. С.7

18 Знамя труда. 1917 16 декабря. С 2

19 Там же. С 3

20 Там же. 19 декабря. С 3.

21 Лацис М. Указ. соч. С 14

22 Там же

23 Меньшевики в 1917 году. Т 3. 4 2 С 559

24 Наш век. 1917 19 декабря С. 3

25 РГАСПИ Ф 5. On 1 Д 2565 Л 1

26 Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т5 С 142

27 РГАСПИ Ф5 On 1 Д 2565 Л 1 об

28 Там же Ф 19 On 1 Д 30 Л 2

29 IN Steinberg Als ich Volkskommissar war Episoden aus der russischen Oktoberrevolution — Munich, 1929 P 35-37

30 РГАСПИ Ф 19 On 1. Д30

31 Sternberg Als ich Volkskommissar P 35-37

32 РГАСПИ Ф 19 On 1 Д 30 Л.2об

33 Партия левых социалистов-революционеров. Документы и материалы. Под ред. Я. В. Леонтьева. Рук. проекта. В. В. Шелохаев — М, 2000 Т 1 С 179

34 По подсчетам Разгона — Разгон. Правительственный блок С 135

35 ЦА ФСБ РФ Ф 1 Оп 10 Д 52 Л 5-6

36 РГАСПИ Ф 19 On 1 Д 42 Л 1 об

37 Там же

38 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б) С 154. См также Известия ЦК КПСС. 1989 № 1 С 236

39 Рабинович. Большевики приходят к власти С 215

40 Городецкий Е, Шарапов Ю. Свердлов — М, 1971 С 233–234, Ленин В. И. Сочинения 3-е изд Т 22 — М, 1931 С 130, 593, прим 62, Известия ЦК КПСС 1989 № 1 С 236, Новая жизнь. 1917. 2 декабря С 3, Наш век. 1917. 2 декабря. С 3

41 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б) С 160–161, 279, прим 192, Известия ЦК КПСС 1989 № 1 С 237, Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т 35. С 469, прим 70, Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т5. С 125

42 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). С 160–161, Известия ЦК КПСС. 1989. № 1. С 137-138

43 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т 35. С 162-166

44 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). С 161

45 Быстрова А. Борьба за укрепление диктатуры пролетариата. Первые шаги диктатуры пролетариата //Октябрь в Петрограде. Под ред. О. А. Лидак — Л, 1933 С 325

46 Городецкий. Шарапов. Свердлов. С 234. Короткие сообщения в прессе об этом заседании см. Дело народа. 1917. 14 декабря. С 2, Социал-демократ. 1917. 14 декабря. С 2

47 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). С 161

48 Там же. С 280

49 Октябрьское вооруженное восстание. Т 2 С 493

50 РГАСПИ Ф 19 On I Д31 Л 2об

51 Keep The Debate Р 247

52 РГАСПИ Ф 19. On 1 Д 39 Л 1, Знамя труда. 1918. 4 января. С 3, Известия ЦК КПСС. 1989. № 2. С. 176

53 Keep Tfee Debate Р 257–258, Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т 35 С 221-224

54 Архив Бахметьева (Columbia University, New York). Коллекция Зензинова. Протоколы Центрального Комитета партии эсеров. С 19

55 См выше, глава 2

56 Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Под ред. Д. Б. Павлова. Рук. проекта В. В. Шелохаев — М, 2000 Т. 3, Ч. 2. С 197

57 РГАСПИ Ф 274 On 1 Д 45 Л 1-340, Святицкий Н Фракция партии С Р, Учредительное собрание и се деятельность //Партийные известия 1918 № 5 С 32–42, Ога- новскийН Дневник члена Учредительного собрания //Голос минувшего 1918 № 4–6 С 145–148, Соколов Б Защита Всероссийского Учредительного собрания //Архив русской революции — Берлин. 1924. Т 13. С 33–34, 58

58 РГАСПИ Ф 274 On 1 Д 45 Л 15,45-46

59 Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т 3. Ч 2. С 197

60 Там же. С 271-274

61 Огановский Н. Указ. соч. С 143, 151

62 Святицкий Н. 5–6 января 1918 года. Из воспоминаний бывшего эсера //Новый мир 1928 № 2 С 220-22 1, Соколов Б. Указ. соч. С 31, 35

63 Архив Бахметьева. Коллекция Зензинова. Протоколы ЦК партии эсеров С 18-19

64 ЦА ФСБ РФ Ф 1 On 1 Д 5 Л 144

65 Соколов Б. Указ. соч. С 31, 35. См также Святицкий Н. 5–6 января 1918 года. С 222

66 Быковский Н. Я. Всероссийский Совет крестьянских депутатов 1917 г. — М. 1929 С 34

67 Соколов Б. Указ. соч. .С 48. Было ли как-то связано с планом Онипко покушение на Ленина 1 января 1918 г. остается неясным

68 Архив Бахметьева. Коллекция Зензинова. Протоколы ЦК партии эсеров С 19

69 ЦА ФСБ РФ Ф 1 Оп 2 Д 7 Л 42

7 °Cоколов Б. Указ. соч. С 42

71 Бюллетень Всероссийского союза защиты Учредительного собрания. 1918. 3 января. С 2

72 Соколов Б. Указ. соч. С 44, Семенов Г. Военная и боевая работа партии социалистов-революционеров — М, 1922 С 13

73 Соколов Б. Указ. соч. С 41, 44. См также Владимирова В. Год службы «социалистов» капиталистам — М — Л, 1927 С 106. Семенов Г. Указ. соч. С 10-1 1

74 Бюллетень Всероссийского союза 1917. 31 декабря. С 2. 1918. 5 января. С 2. См. также Быковский Н. Я. Указ. соч. С 349

75 Соколов Б. Указ. соч. С 50

76 Там же С 60. Слегка иную версию этих событий см Семенев Г. Указ. соч. С 13. См также Владимирова В. Указ. соч. С 109-110

77 Так, последние две недели декабря заседания ПК, похоже, были почти полностью посвящены этому вопросу — Петербургский комитет РСДРП (б). С 607-623

78 ЦГА СПб Ф 143 On 1 Д 52 Л 29-29об

79 Следственная комиссия ревтрибунала при Петроградском Совете была создана 24 ноября Чрезвычайная комиссия безопасности Петрограда и комитет по борьбе с погромами появились в начале декабря

80 Лацис М. Отчет Всероссийской чрезвычайной комиссии С 11. См также Леонов С. В Рождение Советской империи — М, 1997 С 248-249

81 Петерс Я. X. Воспоминания о работе в ВЧК в первый год революции //Пролетарская революция 1924 № 10(33) С 10

82 ЦА ФСБ РФ Ф 1 Оп 2 Д 25 Л 1

83 ЦГА СПб Ф 9618 On I Д 185 Л 1-26

84 Там же Л 19, Президиум Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, декабрь 1917 г. //Красная летопись 1932 № 1–2 (46–47) С 111

85 ГАРФ Ф 337 On 1 Д4 Л 1, 13, 17

86 ЦА ФСБ РФ № Н-972 Т 8 Л 23

87 Там же

88 Там же Т1 Л 1–2, Т2 Л 30, Т 8 Л 24–25,Т10 Л 169-176

89 ЦГАИГ1Д Ф 1 Оп 1. Д 273 Л 2

90 Знамя труда. 1918. 4 января. С 3, Известия ЦК КПСС 1989 № 2 С 176

91 Знамя труда. 1918. 4 января. С 3

92 ГАРФ Ф 9618 On 1 Д 185 Л 20

93 Известия. 1918. 5 января С 3. Подробнее о мерах безопасности, принятых петроградскими властями в преддверии Учредительного собрания, см Октябрьское вооруженное восстание. Т 2. С 496-500

94 Известия. 1918. 5 января. С 3

95 Там же

96 Там же. 4 января. С 1

97 Там же Указ был опубликован в прессе и усиленно распространялся другими способами 4 и 5 января

98 Бюллетень Всероссийского союза защиты Учредительного собрания 1918. 4 и 5 января. С 1

99 Петроградское эхо 1918. 5 января. С 1

100 ЦГА СПб Ф 9618. On 1 Д 185 Л 26–30. ЦГАИПД Ф 1 Оп 4 Д 121 Л 1-4

101 ЦГАИПД Ф 1 Оп 4 Д 121 Л 1

102 Там же Л 2-4

103 Там же

104 Там же Л 4. См также Первые шаги большевистского Петроградского Совета в 1917 г. Протоколы заседаний //Красная летопись 1927 № 3 (24) С 80-82

105 Известия. 1918. 5 января. С 1, Знамя труда. 1918. 5 января. С 4, Ильин-Женевский А. Ф. Большевики у власти Воспоминания о 1918 годе — Л, 1929 С 24-26

106 Известия.1918. 5 января. С 1

Глава 4

СУДЬБА УЧРЕДИТЕЛЬНОГО СОБРАНИЯ

5 января 1918 г., день, которому на долгие десятилетия было уготовано символизировать конец усилий по созданию в России многопартийной демократической системы западного образца, наступил. Открытие Учредительного собрания было намечено на час дня. Участники массовой демонстрации в его поддержку, организованной Союзом защиты Учредительного собрания, согласно широко обнародованным планам Союза, должны были собраться утром в девяти сборных пунктах. Оттуда им предстояло выдвинуться к мемориальному захоронению на Марсовом поле, слиться там в одну большую процессию и проследовать к Таврическому дворцу. Предполагалось, что участники шествия пройдут, не останавливаясь, мимо заснеженного дворцового парка и выйдут на Невский проспект, чтобы, пройдя через центр города, вернуться затем на свои сборные пункты.

Поздно ночью с 4 на 5 января советские власти были встревожены слухами об изменениях в настроениях некоторых частей гарнизона, в последнюю минуту решивших поддержать Учредительное собрание (1). Это очевидное подтверждение ненадежности войск Петроградского гарнизона заставило советское руководство спешно искать дополнительные источники силовой поддержки за пределами города. Поскольку воспоминания о беспорядках у Таврического 28 ноября были еще свежи и поскольку советское руководство было уверено, что запланированная Союзом защиты Учредительного собрания демонстрация является частью заговора с целью свержения Советской власти, его главные усилия были направлены на то, чтобы сохранить контроль над важнейшими правительственными зданиями, государственным банком и средствами связи. Кроме того, оно было намерено не дать демонстрантам собрать возле Таврического дворца значительные силы, которые могли бы как-то повлиять на происходящее в нем. На пересечениях Литейного проспекта с главными улицами, ведущими к дворцу (Шпалерной, Сергеевской, Фурштатской и Кирочной), были сооружены баррикады из бревен. Такие же баррикады были устроены в стратегически важных местах на небольшой площади перед дворцом. Рано утром 5 января правительственные войска (преимущественно рабочие-красногвардейцы, моряки-балтийцы и немногочисленные солдаты гарнизона) заняли оборонительные позиции позади этих укреплений. В примыкающие к дворцу улицы и переулки были направлены вооруженные патрули, а на крышах ближайших домов установлены пулеметы. Прибывшие позже днем из Гельсингфорса и Кронштадта моряки подкрепления были брошены на усиление предполагаемых слабых мест.

В рядах этих сил безопасности были в основном новобранцы, наскоро призванные и собранные в отряды. Дело в том, что наиболее опытные в военном отношении и надежные войска находились в это время за пределами столицы — были направлены укреплять Советскую власть в провинции и помогать Антонову-Овсеенко бороться с контрреволюцией на Дону. Не имевшие ни опыта, ни специальной подготовки в обращении с актами гражданского неповиновения, эти новобранцы были просто отправлены на улицы с оружием, запасом боеприпасов и идеей о том, что на них возложена ответственность защищать Советскую власть от врагов, сплотившихся вокруг Учредительного собрания и вознамерившихся вернуть несправедливый старый порядок. Их командиры, тоже профессионально не подготовленные, получили такую же общую установку и, в лучшем случае, самые приблизительные инструкции о том, что именно они должны делать. Им следовало организовать оцепление и патрулирование определенных зон, быть готовыми направить подкрепление туда, где возникнут проблемы, и следить за тем, чтобы ни один человек без пропуска не проник в окрестности Таврического и Смольного. Подтверждением могут служить неопубликованные мемуары моряка с линкора «Заря свободы». Он вспоминал, как рано утром 5 января был назначен командовать сводным отрядом из нескольких сот человек и как потом получал периодические приказы, больше подходящие для руководства боевой операцией на фронте, чем для поддержания общественного порядка в городе. Демонстрантов, которые отказывались остановиться, следовало разоружить и арестовать (предполагалось, что у них будет с собой оружие). Если начнется стрельба, «безжалостно» открыть ответный огонь. Исключение должно быть сделано только для рабочих, в отношении которых полагалось применить все возможные методы убеждения, прежде чем прибегнуть к насилию (2). О том, что делать в случае, если безоружная толпа попытается прорвать или обойти заграждение, в инструкциях ничего не было — как не было, насколько можно судить, и близко системы налаженных связей между отрядами, а также между ними и слишком поздно образованным Чрезвычайным штабом.

С раннего утра сторонники Учредительного собрания, с пением революционных песен, с поднятыми высоко в воздух транспарантами, на которых красовались такие лозунги, как «Вся власть Учредительному собранию!», «Долой политический террор!» и «Да здравствует братство народов!», начали стекаться со всех сторон на сборные пункты. В большинстве своем это были студенты, государственные служащие, сотрудники разных учреждений (среди которых было много женщин), лавочники и специалисты. По общему признанию очевидцев, за редким исключением (например, рабочие Экспедиции заготовления государственных бумаг (Гознак), Обуховского завода, других промышленных предприятий Невского района), рабочих среди демонстрантов не было. Они, как и солдаты, вняв призыву Петросовета, остались на заводах и в казармах. Подчинились демонстранты и другому приказу — о запрете оружия, о чем настойчиво предупреждали всех организаторы акции. Даже броневики, которые должны были сопровождать шествие, были успешно реквизированы рабочими-большевиками, что оставило демонстрантов совершенно беззащитными (3).

Первые столкновения между демонстрантами и правительственными силами произошли, когда участники шествия из пригородов были задержаны патрулями по дороге в город (4). Однако самые крупные и кровавые столкновения случились на баррикадах, перегородивших подходы к Таврическому дворцу со стороны Марсова поля, а также на примыкающих к дворцу и парку боковых улицах. Все началось, по-видимому, около 10 часов, когда примерно тысячная толпа демонстрантов, пришедшая через Неву с Петроградской стороны, была остановлена на Сергеевской улице отрядом красногвардейцев. В ответ на приказ остановиться и повернуть назад демонстранты, с пением «Марсельезы» и красными знаменами в руках, продолжали двигаться вперед. Красногвардейцы сделали несколько предупредительных выстрелов в воздух, а когда это не подействовало, принялись беспорядочно палить в толпу (5). Часом позже у баррикады на углу Литейного и Шпалерной красногвардейцы и солдаты с винтовками наперевес преградили дорогу еще двумстам демонстрантам, пришедшим с другого берега Невы, из Выборгского района. Приказав толпе поворачивать назад, они практически сразу же начали стрелять в воздух, разгоняя демонстрантов. Выхватывая из их рук транспаранты и знамена, они отрывали полотнища от палок и швыряли их в костры или с Литейного моста вниз, на лед Невы. Граф Луи де Робьен, французский военный атташе, наблюдавший эту картину, запомнил, как они, порхая в воздухе, опускались на «сверкающую, замерзшую поверхность Невы, словно гигантские пурпурные бабочки» (7). А писатель-футурист Виктор Шкловский позже видел дворников, которые использовали древки от знамен в качестве рукояток для своих метел (8). Подобные ситуации, когда, с одной стороны, демонстранты сознательно стремились удержать в своих руках революционные символы — красные знамена, а солдаты и красногвардейцы, со своей стороны, спонтанно стремились их отобрать, были характерным признаком всех крупных столкновений в Петрограде 5 января.

Инциденты, подобные описанным выше, в которых никто не пострадал, стали прелюдией к нескольким более кровопролитным стычкам, случившимся примерно в том же районе позже. В период от полудня до заката северный конец Литейного проспекта, особенно в местах пересечения с улицами, ведущими к окрестностям Таврического дворца, фактически превратился в боевую зону, и блестевшие на солнце сугробы вскоре покраснели от крови демонстрантов. Так, остановленная баррикадой на Кирочной улице, толпа, по некоторым оценкам, из десяти тысяч человек, с пением и транспарантами, попыталась прорваться к Таврическому дворцу по Фурштатской улице, но была остановлена красногвардейцами и солдатами в полном боевом снаряжении. Практически без предупреждения военные открыли огонь по толпе из винтовок и пулеметов. Стрельба продолжалась добрых четверть часа, в течение которых несколько демонстрантов были убиты и ранены (9).

Среди первых известных погибших был Г. Л. Логвинов, прибывший в Петроград из Тамбова по призыву старого ЦИК Советов крестьянских депутатов, чтобы принять участие в поддерживающем Учредительное собрание Всероссийском съезде Советов крестьянских депутатов (10). С большим красным знаменем в руках, он шел во главе одной из многих процессий, вышедшей с Марсова поля в начале второго. Достигнув баррикады на углу Литейного и Кирочной, он и его товарищи услышали окрик и приказ повернуть назад. Затем, почти тотчас же, из-за баррикады раздались винтовочные выстрелы, а с крыши ближайшего здания ударил пулемет. В этом инциденте, как сообщалось, пять человек были убиты (Логвинов, два студента и два работника Красного креста) и еще восемь — ранены (11).

Примерно в то же самое время колонна демонстрантов, двигавшаяся к Марсову полю с юга, от сборных пунктов у Царскосельского вокзала и Александринского театра (Московский район), на углу Садовой и Невского была обстреляна снайперами, засевшими в окрестностях здания Думы. Чуть позже примерно 15-тысячная толпа демонстрантов из юго-восточного Невского района, в рядах которой было немало рабочих Обуховского завода, фабрики Паля и других предприятий района, по дороге к Марсову полю остановилась на импровизированный митинг на Знаменской площади. Если в отдаленных районах города демонстрантов частенько встречали оскорблениями и улюлюканьем просоветски настроенные солдаты и рабочие (некоторые выходили с семьями), то в этом благополучном коммерческом районе их встретили радостными приветствиями. Эта процессия, возглавляемая духовым оркестром Обуховского завода, попала под обстрел дважды. Первый раз обошлось без потерь: патруль стрелял в воздух. Зато во втором инциденте, случившемся, как и большинство других кровавых инцидентов этого дня, в северной части Литейного проспекта, пострадали девять демонстрантов, семь из которых — серьезно (12).

Немногим более удачливыми оказались те участники шествия, которые попытались обойти эту зону по более дальним, боковым улицам. Например, несколько тысяч демонстрантов, пытавшихся приблизиться к Таврическому дворцу с юга по Преображенской улице, были остановлены солдатами в Саперном переулке. Приказав толпе поворачивать назад и получив отказ, военные открыли огонь, убив двоих и ранив одиннадцать человек (13). Примерно в это же время одна из самых больших процессий дня также попыталась обойти баррикады на Литейном с юга, на сей раз по Бассейной улице. Первые, предупредительные, выстрелы их не остановили. Но на пересечении Преображенской улицы и Гродненского переулка, откуда уже виднелись окрестности Таврического дворца, они попали под огонь окопавшихся в снегу красногвардейцев и были рассеяны. Несколько демонстрантов были убиты или получили серьезные пулевые ранения. Другие пострадали от грубого обращения со стороны военных (14).

К концу дня письменные жалобы с описанием некоторых из этих столкновений были направлены эсеровской и меньшевистской фракциям Учредительного собрания в Таврический дворец. Текст одной из них зачитал для протокола известный меньшевик Матвей Скобелев. «В 4 ч. дня, при проезде по Литейному проспекту, на углу Пантелеймоновской, я лично видел, как несколько групп красногвардейцев стреляли в толпу беззащитных людей, среди которых были солдаты, рабочие, женщины и дети… мирно шедшие к Таврическому дворцу заявить о нуждах своих, — говорилось в жалобе. — Стрелявшие действовали без всякого предупреждения и прямо в толпу. Я видел, как несли на носилках и везли на извозчиках раненых, видел одного солдата, двух рабочих и женщин» (15).

Хотя имеющиеся описания эпизодов со стрельбой 5 января не отличаются ни точностью, ни полнотой, ни последовательностью, ни даже абсолютной достоверностью, в сумме своей они позволяют судить об общих характерных чертах всех этих столкновений. Во-первых, очевидно, что общее число участников марша в поддержку Учредительного собрания было гораздо выше десяти тысяч, по оценкам советских властей, но значительно ниже ста тысяч, заявленных Союзом защиты Учредительного собрания. Во-вторых, хотя надежды советских властей на полный бойкот демонстрации рабочими и солдатами не сбылись, они, тем не менее, составляли относительно незначительное меньшинство участников шествия. В-третьих, при очевидном нежелании участников процессий и их руководителей соблюдать запрет советских властей на демонстрации в окрестностях Таврического дворца, нет сведений о том, что кто-либо из них имел при себе оружие или проявлял признаки агрессии. Даже попав под обстрел, они не делали попыток оказать сопротивление нападавшим, а просто старались их обойти. И, наконец, последнее, что отличает эти столкновения, это шокирующая жестокость красногвардейцев, солдат и матросов. Они расстреливали демонстрантов из-за баррикад, из окон и с крыш домов, избивали их и, с удовольствием триумфаторов, ритуально уничтожали их знамена и транспаранты. Очевидно еще и то, что когда советским властям стало известно о кровопролитии и они оказались перед выбором: снять запрет на демонстрации возле Таврического дворца, отдать приказ о прекращении стрельбы или не делать ничего, — они выбрали последнее. Согласно докладу Свердлова, сделанному им на заседании Третьего Всероссийского съезда Советов 11 января, в ходе столкновений убит был 21 демонстрант. Поскольку эта цифра превышает ту, что была приведена в горьковской «Новой жизни» (газете, симпатизирующей Учредительному собранию), со ссылкой на данные петроградских больниц, полученные по окончании столкновений, скорее всего, она была ближе к истине (16).

* * *

Ближе к началу Учредительного собрания в зоне, непосредственно примыкающей к Таврическому дворцу, было выстроено еще одно военное оцепление. Народу здесь было немного, и все пространство перед дворцом — низким, вытянутым, бледно-желтого цвета зданием — было заполнено вооруженными красногвардейцами и солдатами, полевыми орудиями, пулеметами на оборудованных позициях, пулеметными лентами и ящиками с боеприпасами. Все ворота в кованом железном заборе, ограждавшем дворец, были закрыты (17). Из окон первого этажа, выходивших на подъездные аллеи, торчали пулеметные дула.

Около часа дня одни-единственные боковые ворота были открыты для пропуска делегатов, которых на входе тщательно проверяли матросы в бушлатах, крест-накрест опоясанных пулеметными лентами. Также войти внутрь было позволено многочисленным гостям — в основном делегированным от предприятий и воинских частей рабочим, солдатам и матросам, многие из которых имели при себе винтовки со штыками и были увешаны гранатами и прочей амуницией. Одними из первых — в полном составе, сразу после утреннего заседания фракции — прибыли эсеры. Шагая по шестеро в ряд, делегаты щеголяли отличительными бантами-розетками и несли в руках свечи и свертки с бутербродами. Примерно половина из них была облачена в деловые костюмы, а сверху, чтобы уберечься от мороза — в тяжелые шубы и галоши. Другую половину составляли крестьяне в грубых овчинных полушубках и валенках. Николай Святицкий впоследствии заметил, что такие лица, какие были у его коллег, он прежде «видал у приговоренных» (18). А Владимир Зензинов позже вспоминал: «[Когда] мы входили в здание… мы были убеждены, что большевики произведут насилие над Учредительным собранием, многие из нас были уверены, что не вернутся живыми домой» (19).

На входе в нарядный Белый зал дворца — просторный, окруженный галереей амфитеатр под стеклянным куполом — делегатов встретила еще одна группа красногвардейцев, какое-то время не пропускавшая никого внутрь. Бывший зал заседаний царской Государственной Думы после Февральской революции служил местом проведения первых национальных конференций и съездов Советов. Для Учредительного собрания он был заново декорирован и предстал делегатам увешанный черными транспарантами — «как будто для похорон», как выразился Зензинов. Цвет, вероятно, был выбран советскими властями сознательно, чтобы усугубить образ Учредительного собрания как реакционного учреждения. Эсеровской делегации, несмотря на статус большинства, отвели для совещаний заднюю комнату. Всю минувшую ночь и утро эсеры провели, оттачивая свою программу первого дня. Из партийной платформы было выброшено все лишнее, а закон о мире и аграрная реформа были сжаты до размеров конспектов, чтобы не тратить много времени на представление и принятие (20). Делать было решительно нечего, поэтому эсеровские делегаты сновали бесцельно по коридорам, нервно досадуя на свою беспомощность и прислушиваясь к подчас истерическим рассказам очевидцев о творящемся на улице кровопролитии.

Гораздо более скромная большевистская делегация прибыла после эсеров и сразу удалилась на совещание в отведенную ей просторную гостиную, светлую от искрящегося за окном снега (21). Какие- либо записи с заседаний большевистской фракции Учредительного собрания, включая совместное заседание с левыми эсерами (22) и долгое отдельное совещание перед официальным открытием Собрания, никогда не публиковались и следов их в российских архивах не найдено. Мемуарные источники показывают, что хотя Ленин и присутствовал на совещании, председательствовал на нем Свердлов. Позиции умеренных большевиков были ослаблены отсутствием Каменева, который в составе российской делегации принимал участие в мирных переговорах с Германией в Брест-Литовске. Утверждение советских источников о том, что совещание прошло быстро и гладко, опровергает тот факт, что длительная задержка с открытием Учредительного собрания была вызвана именно затянувшимся дольше положенного совещанием большевиков. Совещание началось с обсуждения повестки дня и механизма работы Учредительного собрания. Есть основания полагать, что обсуждались фракцией и фундаментальные вопросы, касающиеся роли Учредительного собрания и отношений между ним и Советской властью. Из-за трудностей со связью, а еще больше из-за того, что позиция Ленина помешала умеренным большевикам созвать общенациональные съезды партии в ноябре и декабре, у партийных руководителей в масштабах страны просто не было возможности обсудить тактику подхода к Учредительному собранию раньше. Многие большевистские делегаты из провинции явились на совещание прямо с вокзала, и никто не затруднился заранее поставить их в известность о последних изменениях в политике партии по отношению к Учредительному собранию, не говоря уже о том, чтобы предварительно обсудить с ними эти изменения (23). Кроме того, присутствие на совещании таких независимо-мыслящих фигур, как Рязанов и Лозовский, которые наверняка попытались бы оспорить позицию Ленина, делало дискуссию неизбежной. Судя по воспоминаниям Раскольникова, на долгую жизнь Учредительного собрания рассчитывали, по крайней мере, несколько большевистских делегатов. Он отмечает, что Бухарин, который к тому времени уже оставил свою идею о самостоятельном революционном конвенте, насмехался над ними и говорил о трехдневном сроке как максимально возможном для Учредительного собрания (24).

В какой-то момент левые эсеры, которые заседали отдельно, передали большевикам свою просьбу внести некоторые изменения в Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа. В чем именно состояли эти изменения, неизвестно, однако резонно предположить, что они касались того, что больше всего тогда волновало левых эсеров, а именно, как сделать Декларацию более привлекательной для теоретически еще готовых поддержать ее эсеровских крестьянских делегатов и отсрочить роспуск Учредительного собрания, с тем чтобы оно успело дискредитировать себя. Так или иначе, но левоэсеровские поправки были отвергнуты. После того как Свердлов зачитал Декларацию, нарочно составленную так, чтобы избежать компромисса и спровоцировать решительный разрыв с Учредительным собранием уже в самом начале, идея о том, чтобы дать ему просуществовать, по крайней мере, до начала Третьего Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов, была отброшена за ненужностью (25). Теперь было решено, что Свердлов, действуя от имени ВЦИКа, включит Декларацию, в качестве предложения для немедленного принятия, в свою официальную речь при открытии Учредительного собрания. После того как Декларация будет проигнорирована, в чем никто не сомневался, большевики (и, как они надеялись, левые эсеры) быстро покинут Собрание, чтобы лишить эсеров, с их новой, «викжелистой», программой, возможности пробить бреши в массовой поддержке Советской власти (26).

* * *

Около половины четвертого двери в Белый зал были открыты, а полчаса спустя снова закрыты, после того как все четыреста делегатов разместились на отведенных им местах: большевики — в крайнем левом секторе, меньшевики и эсеры — в крайнем правом, левые эсеры — посередине, разделенные островком в центре зала (кадеты отсутствовали). С одной стороны были большевики, прижавшие своих умеренных и твердо намеренные следовать заготовленному сценарию, и левые эсеры, преданные идее превосходства Советов над Учредительным собранием. С другой — эсеровское большинство, настроенное приступить к созданию нового демократического порядка и в тот же день принять законы о мире, о земле и о будущем политическом устройстве России, как будто бы Советского правительства не было вовсе.

Это полярное расхождение во взглядах на Учредительное собрание и стратегическая слабость эсеровского большинства в сложившейся ситуации проявились уже в самом начале, в столкновении по поводу того, кто будет открывать Собрание. Эсеры, естественно, были намерены контролировать ход заседаний от первого звонка. Что касается большевиков и левых эсеров, то и они, считая себя представителями единственной законной революционной власти в России, а Учредительное собрание в его нынешнем виде — не более, чем анахронизмом, также стремились с самого начала взять его под свой контроль.

В общем, ровно в четыре часа старейший из присутствующих делегатов, бывший народник и земец с Дона, а ныне правый эсер, Сергей Шевцов, следуя инструкциям своей фракции и пользуясь отсутствием Свердлова, поднялся на трибуну и попытался призвать делегатов к порядку. Правые ряды зааплодировали, в то время как большевики и левые эсеры разразились криками протеста, устремились к трибуне и скрыли из виду несчастного Шевцова. В этот момент как раз появился Свердлов, который оттеснил Шевцова в сторону, взял в руки блестящий председательский колокольчик и решительно позвонил. В зале случилась потасовка среди делегатов, сидящих по разные стороны от островка. Бонч-Бруевич, который выполнял обязанности ленинского секретаря, вспоминал, что в этот момент всеобщего хаоса, когда казалось, что Учредительное собрание вот-вот выйдет за рамки управляемости, Ленин был взволнован и бледен, как никогда (27). Наконец, среди всего этого невообразимого гвалта: оглушительные вопли и оскорбления справа, громоподобные аплодисменты слева и рев одобрения с рабоче-солдатской галерки, — Свердлову, который возвышался на трибуне, «как мраморный монумент», удалось каким-то образом улучить минуту тишины, чтобы открыть Собрание (28). Не имевшему возможности оказать физическое сопротивление, эсеровскому большинству ничего не оставалось, как принять такое неудачное для себя начало.

Неудивительно, что, начавшись с таких неподобающих сцен, история первого в России Учредительного собрания оказалась бурной и недолгой. Поспешив воспользоваться своим временным председательством, Свердлов зачитал Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа и предложил, от имени ВЦИКа, сделать ее рассмотрение первым пунктом повестки дня (29). Когда он закончил, левые ряды, по-видимому, по указанию Ленина, громко запели «Интернационал». Даже правые эсеры были вынуждены сделать вид, что подпевают (30).

После музыкальной паузы эсеры, решившие избегать нежелательных провокаций до момента изложения собственной программы, не стали делать замечаний по поводу Декларации. Затем они одержали пиррову победу, когда Виктор Чернов выиграл у Марии Спиридоновой право председательствовать в Собрании. Большевики выдвинули Спиридонову, надеясь, видимо, сделать уступку левым эсерам, полагавшим, что поданные за нее голоса крестьянских делегатов помогут перевесить эсеровское большинство. Как бы то ни было, результаты голосования: 244 голоса за Чернова, 153 — за Спиридонову (31), — точно передавали соотношение сил между соперничающими сторонами.

К моменту, когда Чернов начал свою программную речь, стемнело, и в зале включили электрический свет (зря, оказалось, эсеры приносили свечи). В самых общих чертах он обрисовал амбициозную программу реформ, которая весьма напоминала предоктябрьскую платформу большевиков — вплоть до настойчивых призывов от слов поскорее перейти к делу (32). («Акробатические упражнения на лозунгах большевиков», как выразился Огановский (33).) Тщательно избегая прямой критики в адрес большевиков или Советов, чем еще больше возмутил тех, кто только что проголосовал за него, Чернов указал на, по сути, социалистическое Учредительное собрание революционной России как на единственный в мире орган, обладающий авторитетом и властью, для того чтобы созвать международную мирную конференцию для немедленного заключения всеобщего, справедливого и демократического мира. Во имя интересов уставших от войны российских войск, он призвал к организации совершенно новой, революционной, добровольной армии, которая сменит солдат на фронте и защитит страну, в то время как та приступит к реформированию отживших институтов и образов жизни. В связи с хаосом в промышленности и растущей безработицей, усугубленной начавшейся демобилизацией войск, Чернов предложил развернуть грандиозную программу общественных работ и ввести временный государственный контроль за производством — до тех пор пока рабочие не станут достаточно квалифицированными, чтобы взять его в свои руки. В области национальной политики Чернов — после того как методично отдал дань уважения каждой из присутствовавших национальных делегаций — нарисовал картину будущей свободной ассоциации равноправных, полунезависимых народов и территорий, составляющих Российскую Федеративную республику. Внутри нее сеть национальных учредительных собраний и местных органов самоуправления, рука об руку с Всероссийским Учредительным собранием, будет работать над созданием новой политической системы, защищающей права меньшинств и отвечающей чаяниям народа.

В наиважнейшем земельном вопросе Чернов пообещал провести немедленное и безвозмездное перераспределение всех земель в пользу «трудящегося крестьянства». Кроме того, ловко воспользовавшись заявлениями советских властей о непредставительном составе Учредительного собрания и даже сославшись на ленинские попытки «осовременить» его в свое время путем перевыборов, Чернов предложил либерально прибегнуть к плебисцитам, чтобы убедиться, что действия Учредительного собрания совпадают с народной волей. В частности, он предложил большевикам немедленно провести общенациональный плебисцит по вопросу отношения народа к Учредительному собранию, если у них имеются сомнения в его праве выражать волю народа (34).

Хотя речь Чернова представляла собой призыв к единству демократических сил, к компромиссу и окончанию гражданской войны, в ней ничего не было сказано о союзе с кадетами или другими либеральными группами. Подспудно предполагалось, что если в революционной России господствующей силой является социализм, это означает, что эпоха Советов подошла к концу и пришел черед эпохи институтов, которые создаст Учредительное собрание.

С точки зрения левого эсера Сергея Мстиславского, речь председателя Собрания была «по-черновски» витиеватой, тщательно, «со стишками и цитатками» закрученной, но при этом «тягучей и монотонной» (35). Правые эсеры были возмущены тем, что Чернов размыл границы между их партией и большевиками. Проанализировав его речь, западный историк партии эсеров Оливер Рэдки пришел, впрочем, к совсем иному выводу. По его мнению, Чернов сослужил своей партии огромную службу тем, что сделал ее законодательные предложения достоянием гласности, что давно уже нужно было сделать (36). Возможно, и так. Но суть в том, что теперь, когда умеренные большевики ушли в тень, и партия большевиков находилась под контролем ленинистов, это уже не имело значения. Не успел Чернов закончить, как большевистские члены Совнаркома потихоньку выскользнули из зала, собрались в приемной и еще раз подтвердили свое намерение покончить с Учредительным собранием в тот же день (37).

В отсутствие Троцкого, который находился на пути из Бреста в Петроград, и Ленина, который предпочитал дирижировать процессом из-за кулис, отвечать Чернову выпало тридцатилетнему Бухарину (38). В своей резкой и пылкой речи, которая длилась почти так же долго, как черновская, он потребовал немедленно принять Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа. Он утверждал, что хотя с высокими целями, обрисованными Черновым, не поспоришь, суть проблемы не в них, а том, какие классы будут находиться у власти во время их осуществления. Опыт Временного правительства ясно показал, что в любом правительстве, находящемся под контролем умеренно-социалистических партий, решающее слово будет за крупной буржуазией, а, значит, в любой из затронутых Черновым областей власть Учредительного собрания способна привести лишь к новому закабалению рабочих и крестьян, ничуть не отличающемуся от их прежнего рабства при царизме. Что действительно нужно революционной России, настаивал Бухарин, так это не гражданский мир, насаждаемый правительством национального единства, которое собирается создать Учредительное собрание, а единственно советская диктатура рабочих и крестьян, которую предлагает Декларация, представленная Свердловым (39).

После Бухарина выступил Николай Пумпянский, который представил план работы Собрания, разработанный эсеровским комитетом первого дня (40). Чтобы поскорее довести до собравшихся свою позицию, комитет предложил Собранию еще до перерыва предпринять предварительные шаги в отношении центральных вопросов революции, начав с вопросов о мире, земле и форме государственного устройства. В ответ нарком юстиции, левый эсер Штейнберг потребовал, чтобы Учредительное собрание прекратило ходить вокруг да около и рассмотрело, наконец, и одобрило Декларацию Свердлова. «Все вопросы, стоящие перед революцией, уже были намечены, проводятся и осуществляются каждый час существующей властью Советов, — сказал он. — Учредительное собрание, которое хочет слить свою волю с волей Советов трудовых масс, не может обойти первой своей обязанности — приступить немедленно к обсуждению и принятию Декларации Ц.И.К.» (41).

После Штейнберга на трибуну поднялся грузинский меньшевик, один из лидеров меньшевистской партии Ираклий Церетели. Ветеран российского социал-демократического движения, обладатель галантных манер и умения ясно излагать свои мысли, Церетели был чтим в революционных кругах как жертва печально-известной столыпинской атаки на Вторую Государственную Думу в июне 1907 г. Освобожденный из сибирской ссылки в результате Февральской революции, в 1917 г. он был, без преувеличения, самой авторитетной фигурой в умеренно-социалистическом руководстве Советов, наиболее влиятельным сторонником сотрудничества с либералами и непримиримым противником большевизма. Как вспоминал Мстиславский, это был «один из немногих в стане идейных противников наших, [который]… всегда бился честно» (42). В основном из-за своей прямоты и откровенной враждебности к большевизму, а также, возможно, из-за того, что, помимо Чернова, другие известные «оборонцы» либо сидели в тюрьме, либо скрывались, Церетели выступал в роли главного врага Советской власти. Его появление на трибуне вызвало неистовство в левом секторе и на галерке (43).

Шум и ярость толпы Церетели ничуть не испугали. Похоже, он даже черпал вдохновение в них. Предыдущие умеренно-социалистические ораторы, по примеру Чернова, сознательно избегали прямого столкновения с большевиками. Оправдывая эту стратегию, Огановский писал: «Мы должны сперва “окопаться” в Таврическом, а потом уже пойдем в атаку» (44). Прямодушный Церетели ничего подобного делать не собирался. Отметая как смехотворную идею о том, что Учредительное собрание должно просто слепо одобрить Советскую власть, он настаивал на том, чтобы для начала делегатам привели хотя бы один аргумент, подтверждающий, что советская политика в том или ином вопросе дала положительные результаты. Находясь более двух месяцев у власти, говорил он, большевики все еще пытаются списать все проблемы на саботаж буржуазии и делают все возможное, чтобы задушить вполне оправданную критику в свой адрес.

В ответ на крики слева: «Вы ввели смертную казнь!» — Церетели признал: «Быть может, мы много ошибались, быть может, наши шаги были чем-то худшим, чем ошибка… но мы в то время, когда делали политику, умели бесстрашно на каждый запрос ответить и обосновать свои действия» (45). Впрочем, основную массу выкриков с места и оскорбительных замечаний в адрес политики Временного правительства Церетели оставил без внимания и смело обрушился с критикой на то, что считал главными провалами советской политики. «Вы, которые обещали хлеба всему населению, можете ли вы, положа руку на сердце, сказать, что Петроград гарантирован от голода в ближайшие недели? — вопрошал он. Вы дали землю народу, — констатировал он, — но те вести, которые приходят из деревни… вселяют в вас уверенность, что именно беднейшее крестьянство обзавелось землей… завоеванной революцией?» «И… в области внешних отношений, довольны ли вы положением дела?» — допытывался он. Ведь если не придут те внешние силы, на которые сделана «азартная ставка», «не поставлено ли дело так, что погибнет на долгие годы не только дело социализма в России, но и дело укрепления и утверждения элементарных начал демократизма в России?» «Считаются ли [немцы] с вами… как обязаны были бы при всяких условиях считаться с общенародной, общепризнанной властью, не основывающейся на затягивании гражданской войны?» (46).

Всякий раз, когда его пытались перебить или сбить с толку, Церетели успевал парировать замечания и возвращал внимание аудитории к исходной теме. Так, когда кто-то из наиболее докучливых делегатов насмешливо крикнул, в пику его замечаниям о слабости советской позиции в мирных переговорах: «Неужели Керенского позвать?» — Церетели тут же отреагировал: «Пусть Керенский хуже вас, но это не доказывает, что вы лучше Учредительного собрания. Вы не с Керенским, не с Церетели ведете борьбу в настоящую минуту — вы ведете борьбу с организованной общенародной волей» (47).

В конце своей речи Церетели, как и Чернов, заявил, что не видит в будущем сотрудничества вне пределов демократии (причем для обоих это означало существенный разрыв с их позициями в 1917 г.). При этом, по мнению Церетели, буржуазия в России была слишком слаба, чтобы представлять угрозу революции. Настоящую опасность для революции он видел в расколе в рядах демократии, вызванном большевиками. Единственной гарантией окончания хаоса и выполнения поставленных революцией задач было, по его мнению, единство «всех ответственных элементов демократии» в Учредительном собрании.

Меньшевистская позиция, подразумевающая ключевую роль Учредительного собрания в создании демократического государства нашла воплощение в официальной декларации партии «О задачах Учредительного собрания», которой Церетели завершил свое выступление. Реформы, на которых настаивала декларация, кое в чем совпадали с теми, что предлагали эсеры. Однако, в отличие от эсеровской программы, программа меньшевиков напрямую бросала вызов Советской власти. Откровенно заявив о неприятии основных положений Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа, она прямо призвала российских рабочих отвергнуть советскую диктатуру и грудью встать на защиту неограниченной власти и авторитета Учредительного собрания. Не Учредительное собрание должно быть опорой Советской власти, как утверждал в начале декабря Ленин, и продолжают утверждать многие лидеры левых эсеров, а Советы и другие организации рабочего класса должны превратиться в надежные бастионы поддержки Учредительного собрания (48).

Мощная речь Церетели вызвала широкий резонанс и заслужила лестные отзывы даже от его противников. Мстиславский позже вспоминал, что «из сказанных в этот день в стенах дворца речей речь Церетели была, несомненно, лучшей и по силе, и по искренности, и по содержательности». «Благородный, истинный народный трибун показывает себя во всей красоте», — такова была оценка Огановского. Американский журналист и социалист Альберт Рис Уильямс вспоминал, что как только Церетели начал говорить, его коллега, американская журналистка Луиза Брайант шепнула на ухо своему мужу Джону Риду (все трое сидели рядом на галерее): «У него такой величественный вид» (49). Похоже, даже Ленин невольно отдал Церетели своеобразную дань уважения. По сведениям коллеги Церетели, меньшевика Юрия Денике, когда несколько дней спустя в Петрограде группой пьяных матросов и красногвардейцев были убиты два лидера кадетов (Федор Кокошкин и Александр Шингарев), Ленин через посредников передал Церетели совет вернуться в более безопасную Грузию (50).

Как только Церетели покинул трибуну, делегаты, сидящие в правом секторе и в центре, устроили овацию — это был момент их триумфа. Чуть позже Зензинов попросил принять решение по повестке дня, предложенной Пумпянским, и попытался обосновать необходимость принятия решений о мире и земле прежде рассмотрения вопроса о форме власти. Цель его была ясна: он хотел добиться принятия эсеровской программы мира и аграрной реформы до решающей схватки с большевиками и левыми эсерами по поводу Советской власти. Московский большевик Иван Скворцов-Степанов, бывший редактор «Социал-демократа», заявил, что его партия не будет представлять другой декларации, кроме уже представленной Свердловым Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа. Однако, к удивлению большинства делегатов, левые эсеры не последовали примеру большевиков. Вместо этого на трибуну поднялся, ковыляя на костылях, пожилой крестьянин из дальневосточной Амурской области по имени Федор Сорокин (51), который зачитал отдельную левоэсеровскую декларацию — и это при том, что левые эсеры, как и большевики, твердо пообещали поддержать вциковскую Декларацию (52). По ряду ключевых позиций декларация Сорокина совпадала с Декларацией прав трудящегося и эксплуатируемого народа. Она безусловно признавала легитимность Октябрьской революции и Советской политической системы и отвергала всякие претензии на независимую власть со стороны Учредительного собрания. Но, вместо того чтобы потребовать от Учредительного собрания немедленного самороспуска, она прочила ему долгую вспомогательную роль в революционной реконструкции под руководством Советов.

Эта разница между двумя декларациями, возможно, просто отразила все еще бытовавшие среди более умеренной части левых эсеров возражения против немедленного насильственного роспуска Учредительного собрания — возражения, вытекавшие, во-первых, из их убеждения, что достаточно дать Учредительному собранию шанс, и оно само быстро дискредитирует себя; во-вторых, из предпочтения, отдаваемого ими (в отличие от более радикально настроенных левых эсеров типа Прошьяна) такому естественному, мирному ходу событий, и, в-третьих, из их желания (в резонности которого они могли успеть убедить большинство фракции) обособить себя от тех жестких, диктаторских тенденций, которые, по их мнению, были присущи большевикам. Желание обособиться в самостоятельную общность могло также стать причиной особого внимания, которое в представленной Сорокиным декларации было уделено правам человеческой личности. Так, декларация самым решительным образом ратовала за освобождение людей, посвятивших себя полезному и созидательному труду, за право таких личностей на реализацию своего потенциала, а также за их право на достойные условия жизни и социальную помощь в случае нужды (53). При этом в разделе о правах человека сорокинской декларации отсутствовала жесткая классификация людей, вне зависимости от их поведения, на неизменно хороших и неизменно плохих, что подразумевалось в Декларации ВЦИКа и в ленинизме вообще.

Но, возможно, самым интересным аспектом выступления Сорокина оказались его личные замечания, сделанные им после того, как он закончил читать декларацию. Под громогласное одобрение справа и взрыв протеста слева, он намеренно отказался проводить четкую черту между двумя сторонами, недвусмысленно заявив, что все крестьянские делегаты Учредительного собрания, вне зависимости от партии, приехали в Петроград с наказами добыть землю и свободу. Только выполнив эти наказы, они смогут вернуться в родные деревни с честью. «В этом отношении, — заявил он, — у нас, у крестьян, никакой разницы нет. Мы все здесь одинаковы — и правые, и левые». И добавил: «Последний призыв и последняя моя просьба к вам, крестьянам: те наказы и приказы мы выполним в точности». Это его заявление было воспринято большинством как твердое намерение решить земельный вопрос в стенах Учредительного собрания, а значительным числом его однопартийцев, не говоря уже о большевиках, как «саботаж» (54). Как бы то ни было, сорокинская декларация и его замечания внезапно спровоцировали активную дискуссию среди крестьянских делегатов по эсеровскую и левоэсеровскую сторону от срединного островка и возродили надежду на возможность компромисса (55).

В имеющихся источниках сведений о дискуссии по поводу выступления Сорокина в Учредительном собрании или на заседаниях партийных фракций, которые начались вскоре после того, как он закончил, не сохранилось. О том, что личные замечания Сорокина поставили левоэсеровское руководство в неловкое положение, говорит тот факт, что о них даже не было упомянуто в подробном сообщении о заседании Учредительного собрания, опубликованном в «Знамени труда» (56). Были ли его замечания об общности, существующей между крестьянскими делегатами, несмотря на партийную принадлежность, всего лишь спонтанным откровением, отразившим страстные мечты миллионов крестьян о мире и земле и уставших от фракционной борьбы? Или за этим скрывалось нечто большее? Ответить невозможно. На голосование были поставлены только два предложения из представленных на заседании: Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа, безоговорочно одобряющая Советскую власть и ее политику, и программа комитета первого дня, представленная Пумпянским, — полностью игнорирующая Советы, подразумевающая, что Учредительное собрание есть верховная политическая власть в России, и призывающая немедленно рассмотреть эсеровское законодательство о мире, о земле и о государственной власти, основанное на этом убеждении. Ни впечатляющая речь Церетели, ни замечания Сорокина на разрыв в численном соотношении между двумя главными соперничающими сторонами не повлияли. Большинством в 237 голосов против 146, без обсуждения было принято предложение Пумпянского (57).

Сразу после голосования, сначала эсеры, затем большевики потребовали сделать перерыв — по выражению Мстиславского, не столько для того чтобы решить, «что делать… но для сговора о том, как сделать, т. е., каким порядком уходить» (58). Сведений о том, как проходили совещания левоэсеровской и большевистской фракций, имеется очень мало. Согласно сообщению в «Новой жизни», предложение большевиков уйти немедленно, вызвало стойкое сопротивление крестьянских делегатов левоэсеровской фракции, которые заявили, что их избиратели не поймут, почему нужно было порывать с Учредительным собранием только из-за того, что оно не захотело обсуждать вциковскую декларацию в первую очередь. Дебаты по этому вопросу были острыми. Некоторые из крестьянских делегатов пригрозили, что останутся на своих местах, если предложение большевиков будет принято фракцией. В конце концов, был достигнут компромисс, согласно которому Штейнберг должен был предложить собранию, в ультимативной форме, рассмотреть только один вопрос из Декларации — вопрос о мире. Если этот ультиматум не будет принят, вся левоэсеровская фракция покинет Собрание (59).

На совещании большевистской фракции решающим влиянием явно пользовался Ленин, который почти все предыдущие восемь часов провел, наблюдая за происходящим на трибуне Учредительного собрания из занавешенного помещения на галерее, скрытый от глаз публики, тайно совещаясь то с Совнаркомом, то с ЦК (60). Повлияло ли увиденное и услышанное им: реформистский путь, предложенный Черновым и Пумпянским, или подчеркнутое Сорокиным нежелание крестьянских депутатов делиться по партийному признаку, — на его решимость покончить с Учредительным собранием без промедления? Снова мы не можем ответить. Руководство партии приложило чрезвычайные усилия, чтобы сделать это совещание фракции тайным и закрытым для посторонних. Прежде чем начать, всех попросили покинуть комнату, отведенную для заседаний большевиков, впустив обратно, после тщательной проверки мандатов, только членов фракции (61). Все, что можно почерпнуть из имеющихся источников, это то, что Ленин прибыл на совещание воинственно настроенный и, от имени ЦК, потребовал немедленного ухода большевиков и роспуска Учредительного собрания в конце дня.

Трудно поверить в то, что все участники совещания согласились с этой стратегией. Те же Рязанов и Лозовский, оба — члены фракции, скорее всего, выступили против. Однако, в конечном итоге, предложения Ленина были приняты. Раскольникову и Ломову, членам фракции от Кронштадта и Москвы, соответственно, было поручено вернуться в зал и зачитать заявление большевиков об уходе. Написанное Лениным, заявление это было представлено фракции уже в отпечатанном виде (62). Было решено, что фракция целиком возвращаться в зал заседаний не будет — якобы для того, чтобы избежать возможной потасовки. По свидетельству Раскольникова, после совещания его и присутствовавших членов правительства позвали в министерское крыло дворца на спешное заседание Совнаркома. Он вспоминал, что на этом заседании Ленин предложил, и все с ним согласились, что оставшихся делегатов ни в коем случае не следует разгонять силой, а дать им возможность «выболтаться», говоря словами Ленина, «и свободно разойтись по домам», после чего уже обратно в дворец не пускать (63).

Тем временем, около часа ночи Учредительное собрание, наконец, возобновило работу после перерыва. В отсутствие большевиков и левых эсеров, делегаты приступили к обсуждению первого пункта повестки дня Пумпянского — вопроса о мире. Дискуссия по этому вопросу постоянно прерывалась различными чрезвычайными заявлениями: украинского эсера Афанасия Северова-Одоевского — о конфликте между украинскими националистами и Советами по вопросу о будущем Украины; крестьянина-эсера из Воронежа — о требовании крестьян немедленно решить вопросы о мире и земле; и, наконец, Раскольникова — об уходе большевиков (64).

Во время предыдущих заявлений в зале не прекращались разговоры и движение: делегаты и зрители реагировали на ход дискуссии, болтали между собой или выходили в буфет за чаем. Однако, с появлением Раскольникова на трибуне, все внезапно стихло, так как пустые места большевиков безошибочно указывали на то, зачем он здесь. Несколько любопытных большевиков столпились в дверях, силясь услышать, как Раскольников зачитывает ленинское заявление об уходе фракции:

Громадное большинство трудовой России — рабочие, крестьяне, солдаты — предъявили Учредительному собранию требование признать завоевания великой Октябрьской революции… и прежде всего признать власть Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов… Большинство Учредительного собрания, однако, в согласии с притязаниями буржуазии, отвергло это предложение, бросив вызов всей трудящейся России… Не желая ни минуты прикрывать преступлений врагов народа, мы заявляем, что покидаем это Учредительное собрание, с тем, чтобы передать Советской власти окончательное решение вопроса об отношении к контрреволюционной части Учредительного собрания (65).

Последние слова Раскольникова потонули в яростном взрыве негодования со стороны эсеров. «Чепуха!», «Ложь, ложь!», «Болван!», «Погромщики!» — кричали они, в то время как левые эсеры и галерка бурно аплодировали (66). В последовавшей неразберихе какой-то матрос из охраны поднял винтовку и, прицелившись в дородную фигуру эсеровского делегата из Москвы Осипа Минора, спустил бы курок, если бы не был остановлен в последнюю секунду более здравомыслящим товарищем (67). В следующее мгновение левоэсеровские делегаты уже крутили руки своему коллеге — молодому импульсивному украинцу Василию Феофилактову, который готов был с помощью «браунинга» заткнуть рот крикуну из соседнего правоэсеровского сектора (68). После того как удалось восстановить подобие порядка, еще один крестьянский делегат и бывший депутат Государственной думы, Лавр Ефремов, обратился к большевикам и левым эсерам, умоляя не бросать Учредительное собрание до тех пор, пока чаяния народные не будут реализованы. Кто, кроме Учредительного собрания, сможет осуществить наши мечты, кто сможет положить конец гражданской войне? — кричал он в отчаянии (69).

Затем Штейнберг, следуя инструкциям своей фракции, потребовал, чтобы делегаты немедленно высказались по поводу Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа. Свое требование он аргументировал тем, что отказ большинства Учредительного собрания даже обсуждать Декларацию, в угоду программы Пумпянского, может быть воспринято как знак того, что оно выступает против Советов и имеет намерение создать свою собственную власть, направленную против завоеваний революции. В то же время, заявил Штейнберг, позиция большинства не была изложена достаточно ясно, чтобы этот вопрос можно было бы закрыть. Поэтому его фракция объявляет ультиматум: либо Учредительное собрание откладывает программу эсеров и выражает солидарность с Советской властью и достижениями Октября, немедленно приступив к обсуждению той части Декларации ВЦИКа, которая связана с решением вопроса о мире (как раз обсуждаемого), либо левые эсеры и весь русский народ окончательно убеждаются в контрреволюционном характере Собрания и его намерений, а также в необходимости дистанцироваться от него (70).

Хотя руководство эсеровской фракции осознавало всю важность немедленного заключения мира, оно, естественно, не желало уступать ультиматуму Штейнберга, который, как признавал сам Штейнберг, де-факто означал признание Советской власти. Вскоре после того, как это стало ясно, около четырех часов утра 6 января, левые эсеры последовали за большевиками. Как и большевики, они мотивировали свой уход непредставительным составом Учредительного собрания и его нежеланием принимать Советскую власть. Как говорилось в заявлении фракции, которое зачитал с трибуны Карелин, в то время как левые эсеры, один за другим, шли к выходу: «Мы идем для того, чтобы наши силы, нашу энергию принести в советские учреждения… [чтобы] в настоящий решительный момент великой российской революции… все отдать на пользу трудящихся классов, на то, чтобы принести под этим красным знаменем революции победу трудящимся» (71).

После того как последний левый эсер покинул зал, шум и гам на балконах стали нестерпимыми. Зрители перелезали через барьеры, занимали опустевшие места в левой части зала, и крики «хватит», «долой вас всех!» мешались с лязгом штыков и клацанием передергиваемых затворов. Изо всех сил пытаясь преодолеть чудовищный шум, Чернов начал торопливо зачитывать проект резолюции по земельному вопросу — продукт нескольких недель упорного труда эсеровской земельной комиссии, составленной из ведущих агрономов страны. Когда он дошел до середины, его похлопал по плечу начальник охраны дворца — как стало известно позже, это был уже успевший обрести сомнительную славу кронштадтский матрос, анархист-коммунист Анатолий Железняков. «Я получил инструкцию, чтобы довести до вашего сведения, — заявил Железняков, — чтобы все присутствующие покинули зал заседания, потому что караул устал» (72). Под крики одобрения с галерки, Чернов попытался возразить, что «все члены Учредительного собрания также очень устали, но никакая усталость не может прервать оглашения того земельного закона, которого ждет Россия». И добавил: «Учредительное собрание может разойтись лишь в том случае, если будет употреблена сила» (73).

После этого оставшиеся двести или около того делегатов продолжили заседание, но, по понятным причинам, темп его ускорился. Представитель украинских эсеров, оскорбленный наглостью Железнякова, объявил, что его фракция из восьмидесяти человек, в знак протеста, переходит от поддержки Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа в вопросах о мире и земле к поддержке аналогичных эсеровских резолюций. Затем все проекты законов, подготовленные для рассмотрения в первый день, были поспешно поставлены Черновым на голосование. В пакет вошли проекты эсеровских резолюций по мирному вопросу, аграрная программа и постановление об объявлении России «федеративной республикой» (74). Все эти предложения были одобрены единогласно, без прений. При этом измученные депутаты изо всех сил старались зафиксировать свои намерения в протоколе, т. е., в определенном смысле, на бумаге добиться того, чего они не сумели сделать за семь месяцев совместного правления с кадетами. Как позже пояснял правый эсер, юрист Марк Вишняк, «надо было уже первое заседание непременно закончить так, чтобы после него что-нибудь осталось» (75).

Наконец, около пяти часов утра 6 января первое заседание Учредительного собрания было объявлено закрытым, и делегатам, к вящему удивлению многих из них, было позволено разойтись по домам. Подгоняемые морозом, под нестройный перезвон церковных колоколов, единственно нарушающий тишину раннего петроградского утра, Святицкий и его товарищ по эсеровской партии осмысливали события минувшего дня. «Ну, мы еще посмотрим. Это еще не конец», — мрачно решили они. Вспоминая этот момент десять лет спустя, Святицкий отметил, что в ту ночь Учредительное собрание умерло — и причина была не в том, что у его сторонников не хватило мужества умереть вместе с ним, и не в том, что так пожелали матросы, а «в том равнодушии, с каким отнесся народ к нашему разгону и которое позволило Ленину махнуть на нас рукой: «Пусть себе расходятся по домам!» (76).

* * *

Позже днем 6 января факт роспуска Учредительного собрания был официально признан Совнаркомом и подтвержден ВЦИКом. На том же заседании Совнаркома был одобрен еще один комплект ленинских тезисов об Учредительном собрании. Вошедшие в декрет, подготовленный для утверждения ВЦИКом, тезисы эти одобряли роспуск, обосновывая его тем, что после ухода большевиков и левых эсеров Учредительное собрание превратилось не более чем в дымовую завесу, маскирующую попытки контрреволюции свергнуть Советскую власть. Поправка, внесенная левыми эсерами, предлагала вынести на рассмотрение Третьим Всероссийским съездом Советов вопрос о создании принципиально нового постоянного законодательного органа — Федерального конвента. Воплотившая намерения левых эсеров окончательно превратить Совнарком в исполнительный орган, расширить базу Советской власти и усилить свое руководящее влияние, а заодно смягчить впечатление от роспуска Учредительного собрания в народных массах, эта поправка была отвергнута большевистским большинством (77). Со своей стороны, Штейнберг, как нарком юстиции, настаивал также на необходимости назначения комиссии для расследования инцидентов со стрельбой накануне.

Рассмотрение вопроса о роспуске Учредительного собрания, намеченное первым пунктом повестки дня заседания ВЦИКа 6 января, задержалось из-за срочного заявления Рязанова. Самым решительным образом выразив протест против стрельбы, учиненной накануне, он потребовал отложить заседание ВЦИКа до съезда Советов, который должен вынести решение о правомерности действий Совнаркома, допустившего подобные эксцессы. Как и ранее Штейнберг, он настаивал, чтобы предварительно случаи со стрельбой расследовала специально назначенная комиссия. Это предложение было принято без обсуждения. Однако требование Рязанова перенести заседание ВЦИК было проигнорировано — в частности, возможно, потому что даже Штейнберг чувствовал, что проблема стрельбы раздувается несообразно масштабам самого события (78).

После незапланированного рязановского вмешательства слово взял Ленин, чтобы представить соображения, оправдывающие роспуск Учредительного собрания. «Столкновение между Советской властью и Учредительным собранием подготовлено всей историей русской революции», — провозгласил он с самого начала и назвал «смехотворными» утверждения о том, что развитие революции может быть делом рук одной партии или одного человека. «Пожар революции воспламенился исключительно благодаря неимоверным страданиям России». Признавая, что «в процессе развития революции… встретится ряд всевозможных ошибок и промахов», он уверял, что «всякое революционное движение неизменно всегда сопровождается временным проявлением хаоса, разрухи и беспорядков». «Социалистическая революция не может сразу быть преподнесенной народу в чистеньком, гладеньком, безукоризненном виде, не может не сопровождаться гражданской войной и проявлением саботажа и сопротивлением». «Народ хотел созвать Учредительное собрание… — продолжал он. — Но он сейчас же почувствовал, что из себя представляет это пресловутое Учредительное собрание». «Учредительное собрание опять изъявило готовность отложить все больные, назревшие вопросы и задачи, предъявленные ему Советами» (79). Стало быть, тянуть с его роспуском было уже невозможно.

Согласно сообщению в «Правде», речь Ленина была встречена бурными аплодисментами, перешедшими в продолжительную овацию (80). В то же время, представитель партии объединенных социал-демократов интернационалистов Василий Строев, который обвинил Ленина в нарушении воли Второго съезда Советов, обязавшегося соблюсти прерогативы Учредительного собрания, подвергся оскорблениям со стороны членов ВЦИКа, причем не только словесным. Уклоняясь от пинков и тычков, Строев ухитрился зачитать резолюцию, призывающую ВЦИК настоять на возобновлении и бесперебойной работе Учредительного собрания. Эта резолюция даже не была поставлена на голосование. Не меньшее мужество продемонстрировал Рязанов, заявивший, что он никогда не делал из Учредительного собрания фетиша, но считает, что раз оно было созвано, следовало дать ему время показать собственное лицо. Суханов резонно заметил, что, с точки зрения соответствия фактам, неправильно полагать, будто Учредительное собрание отказалось признавать завоевания Октябрьской революции, и призвал отменить роспуск Учредительного собрания. То же сделал Лозовский, заявивший, что одобрить роспуск было бы ошибкой и даже преступлением. Все тщетно. Левому эсеру Карелину выпала сомнительная честь представить ВЦИКу текст ленинского декрета о роспуске Учредительного собрания, и рано утром 7 января он был принят подавляющим большинством голосов (81). Рязанов и Лозовский были среди тех, кто голосовал против (82).

Этот исторический шаг, наряду с другими решениями Совнаркома и ВЦИК, был постфактум одобрен Третьим Всероссийским съездом Советов рабочих и солдатских депутатов (83), проходившим в Петрограде 10–18 января 1918 г. 13 января произошло слияние Третьего съезда рабочих и солдатских депутатов с аналогичным съездом Советов крестьянских депутатов. Декрет объединенного съезда о государственных учреждениях Российской республики подтвердил, что высшим органом государственной власти в период между съездами Советов является объединенный ВЦИК. Однако в том, что касалось распределения полномочий между Совнаркомом и ВЦИК, ясности не прибавилось. В декрете указывалось только, что ВЦИК имеет право назначать или отстранять членов правительства (полностью или частично) (84). По настоянию левых эсеров, полуавтоном- ная крестьянская секция, существующая при объединенном ВЦИКе, заменила исполком Всероссийского съезда Советов крестьянских депутатов (85). В ее обязанности входили доработка аграрной программы левых эсеров (программы «социализации земли»), контроль за ее реализацией и координация крестьянских законопроектов вообще (86). Возглавляемая Марией Спиридоновой, эта секция, которой суждено было стать оплотом левых эсеров, даже не была упомянута в декрете Третьего съезда о государственных учреждениях. В декрете говорилось, что задача уточнения функций государственных учреждений возлагается на новый ВЦИК, в котором абсолютное большинство оставалось за большевиками, и на следующий съезд Советов (87). Возможно, из-за занятости более насущными вопросами, связанными с ведением революционной войны или принятием «позорного» мира, у ВЦИКа, избранного Третьим съездом Советов, так и не нашлось времени вернуться к рассмотрению структуры государственной власти.

* * *

Пресечение Лениным в середине декабря 1917 г. попыток умеренных большевиков соблюсти прерогативы Учредительного собрания знаменовал конец их существования как влиятельной и сплоченной внутрипартийной силы. А разгон большевиками Учредительного собрания три недели спустя похоронил надежды российских либералов и умеренных социалистов на то, что революция 1917 г. еще может завершиться формированием в России демократической политической системы западного образца. Конечно, свою роль в этом сыграли такие факторы, как мощная народная поддержка большевиков в Петроградском регионе, которую продемонстрировали ноябрьские выборы в Учредительное собрание, и отказ эсеровского руководства прибегнуть к физической силе ради защиты Учредительного собрания — в отличие от большевиков и левых эсеров, готовых с оружием в руках защищать Советскую власть. Но самый главный фактор, возможно, указал Святицкий, который объяснял судьбу Учредительного собрания глубоким безразличием русского народа, позволившим Ленину просто дать отмашку: «Пусть расходятся по домам!».

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Новая жизнь. 1918. 6 января. С 2

2 ЦГАИПД Ф 4000 Оп 5 Д 2365 Л 1-12

3 Протасов Л. Г. Всероссийское Учредительное собрание. История рождения и гибели — М. 1997 С 306

4 Наш век. 1918. 6 января. С 3

5 Новая жизнь. 1918. 6 января. С 2

6. Новая жизнь. 1918. 6 января. С.2.

7 Louis de Robien. The Diary of a Diplomat in Russia, 1917–1918. — New York and Washington, 1969. P.196.

8 Шкловский Виктор. Сентиментальное путешествие. — М., 199 °C. 144–145.

9. Новая жизнь. 1918. 6 января. С.2.

10. См. выше, глава 3

11. Наш век. 1918. 6 января. С. 3

12. Новая жизнь. 1918. 6 января. С.2.

13. Там же.

14. Наш век. 1918. 6 января. С.2.

15. Всероссийское Учредительное собрание. Под ред. M.H. Покровского и Я. А. Яковлевой. — 1930. С.68.

16. Новая жизнь. 1918. 6 января. С.2.

17. Вишняк М. В. Всероссийское Учредительное собрание. — Париж, 1932. С.99.

18 Святицкий И. 5–6 января 1918 года: Из воспоминаний бывшего эсера //Новый мир. 1928. № 2 С.223.

19. Зензинов В. И. Из жизни революционера. — Париж, 1919. С 99 См. также Вишняк. Указ. соч. С. 100.

20. Огановский Н. Дневник члена Учредительного собрания //Голос минувшего. 1918. № 4–6. С.148.

21. Раскольников Ф. Ф. Рассказ о потерянном дне //Новый мир 1933 № 12 С.96.

22. Социал-демократ. 1918. 6 января. С.З.

23. В неопубликованных мемуарах Подвойского, написанных им в 1920-е годы, есть указание на то, что большинство провинциальных делегатов были не в курсе самых последних указаний Ленина насчет Учредительного собрания. — РГАСПИ. Ф 146. On 1. Д.47. Л.12–14.

24. Раскольников. Указ. соч. С. 96–97.

25. По этому поводу см. Знаменский О. Н. Всероссийское учредительное собрание- История созыва и политического крушения. — Л., 1976 С.339.

26. Там же. См. также Всероссийское Учредительное собрание. Под ред. Покровского и Яковлевой. С.203.

27. Бонч-Бруевич. На боевых постах. С.248.

28. Там же. См. также Раскольников. Указ. соч. С 97–98; Мстиславский Пять дней. С. 144–145; Огановский. Указ. соч. С 154–155; Святицкий. Указ. соч. С.225.

29. Всероссийское Учредительное собрание. Под ред. Покровского и Яковлевой. С. 4–5.

30. Святицкий. Указ. соч С.225. Идеализируя этот инцидент, Святицкий пишет: «Это была величественная картина, когда Всероссийское Учредительное собрание в целом, без разграничения фракций, единодушно пело боевой гимн революционных социалистов».

31. Всероссийское Учредительное собрание. Под ред. Покровского и Яковлевой. С.9.

32 Там же С. 17 По поводу критических оценок выступления Чернова см Огановский. Указ. соч С. 156–171, Вишняк Указ. соч С. 108–109; Мстиславский. Указ. соч С. 149–150,

33. Огановский. Указ. соч. С 157.

34 Всероссийское Учредительное собрание Под ред Покровского и Яковлевой С. 9–23; Чернов В М Перед бурей — Нью-Йорк, 1953 С 362–380.

35. Мстиславский Указ. соч. С. 149–150.

36. О. N. Radkey The Sickle Under the Hammer: The Russian Socialist Revolutionaries in the Earliest Months of Soviet Rule. — New York, 1963. P 394.

37 ЦГАСПб Ф 1000. On 1. Д7. Л.27

38. Личность Бухарина и его роль в большевистской и советской истории прекрасно освещены в книге Stephen F Cohen Bukharin and the Bolshevik Revolution A Political Biography. — New York, 1973 (русский перевод — Коэн Стивен Бухарин Политическая биография, 1888–1938. —М., 1988)

39. Всероссийское Учредительное собрание. Под ред. Покровского и Яковлевой. С 25–31.

40. Там же. С 32–34.

41. Там же С. 35–36.

42. Мстиславский. Указ. соч. С. 151.

43 Всероссийское Учредительное собрание. Под ред Покровского и Яковлевой. С 36

44 Огановский. Указ. соч. С 150.

45 Всероссийское Учредительное собрание Под ред. Покровского и Яковлевой С.38

46. Там же. С 41–44.

47. Там же. С.45.

48. Там же. С. 50–53.

49 Мстиславский Указ. соч. С. 152, Огановский. Указ. соч С 158; Albert Rhys Williams. Journey into Revolution: Petrograd, 1917–1918 — Chicago, 1969. P.20 °Cм также Вишняк. Указ. соч. С. 152; Leopold Haimson. The Mensheviks After the October Revolution Part 3 11The Russian Review July 1980. P 467–469.

50. Денике Ю.П И. Г. Церетели //Новый журнал. 1959. № 57 С.284 51 Не путать с Питиримом Сорокиным, в то время все еще находившимся в заключении

52. Всероссийское Учредительное собрание. Под ред. Покровского и Яковлевой. С. 61–64; Огановский. Указ. соч. С 158

53 Всероссийское Учредительное собрание Под ред Покровского и Яковлевой. С. 62–63

54. Там же. С. 63–64.

55. Огановский. Указ. соч. С. 158

56. Знамя труда. 1918. 7 января. С 4.

57. Всероссийское Учредительное собрание. Под ред. Покровского и Яковлевой. С.64.

58. Мстиславский. Указ. соч. С. 152.

59. Новая жизнь. 1918. 7 января. С.2.

60 Раскольников Указ. соч С. 102.

61. Новая жизнь. 1918 7 января. С.2.

62 Раскольников. Указ. соч. С. 102\ Вишняк. Указ. соч С 112-113

63 Раскольников. Указ. соч. С 102; Святицкий Указ. соч. С 227

64 Всероссийское Учредительное собрание. Под ред Покровского и Яковлевой. С 85-90

65 Там же. С 88-90

66 Там же С.89.

67 Раскольников Указ. соч. С 103.

68 Всероссийское Учредительное собрание Под ред. Покровского и Яковлевой С 90, Мстис чавский Указ. соч. С 154-155

69 Всероссийское Учредительное собрание. Под ред. Покровского и Яковлевой С 90-91

70 Там же С 91-94

71 Там же С 108-109

72 Там же С 110, Мстиславский. Указ. соч. С 157–160, Огановский. Указ. соч. С 160, Вишняк. Указ. соч. С 1 15

73 Всероссийское Учредительное собрание Под ред. Покровского и Яковлевой С 110

74 Там же С 110-113

75 Вишняк. Указ. соч. С 105

76 Святицкий. Указ. соч. С 228

77 РГАСПИ Ф 19 On 1 Д 41 Л 1, ГАРФ Ф 130 Оп 2 Д 1 Л 9-10. См также Разгон. ВЦИК Советов С 287

78 Keep The Debate Р 260, Знамя труда. 1918. 7 января. С 4.

79 Ленин В. И. Полн. собр. соч. T 35. С 138–142, The Debate Р 260-264

80 Keep The Debate P 264

81 Ibid P 265-266

82 Знамя труда. 1918. 9 января. С 3

83 Третий Всероссийский съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов — Пг, 1918 С 43–44, 87

84 Там же С 93-94

85 Партия левых социалистов-революционеров. Документы и материалы. T 1. С 235-237

86 Там же. По поводу крестьянской секции см ниже, гл 11, а также Сивохина Т.А. Образование и деятельность крестьянской секции ВЦИК //Вестник Московского Университета 1969 № 2 С 14–16. См также отчет Спиридоновой о работе крестьянской секции Пятому Всероссийскому съезду Советов — Пятый Всероссийский съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Стенографический отчет — М, 1918 С 50-59

87 Третий Всероссийский съезд Советов С 87, 94 ВЦИК, сформированный Третьим съездом Советов, состоял из 160 большевиков. 125 левых эсеров, 2 меньшевиков-интернационалистов, 3 анархистов-коммунистов, 7 эсеров-максималистов, 7 правых эсеров и 2 меньшевиков

Глава 5

В БОРЬБЕ С ЛЕНИНЫМ

Для уставших от войны российских крестьян, рабочих и солдат обещание немедленного мира без аннексий и контрибуций было одним из самых привлекательных аспектов большевистской программы, пользовавшейся большой популярностью в 1917 г. После краха попыток умеренных социалистов организовать летом 1917 г. мирную конференцию в Стокгольме, РСДРП (б) — единственная среди ведущих политических партий России — продолжала выступать за немедленный мир. Стойкая приверженность идее о том, что кошмару мировой войны нужно как можно скорее положить конец, помогает объяснить, почему в августе 1917 г, к большевикам примкнули такие представители левых меньшевиков, как Давид Рязанов, Соломон Лозовский и Юрий Ларин, а также почему они и лидеры умеренных большевиков, такие как Каменев, не вышли из партии в начале ноября, несмотря на принципиальное расхождение с ленинским большинством ЦК в вопросе о составе правительства.

Один из самых первых декретов, принятых Вторым Всероссийским съездом Советов 26 октября, ленинский Декрет о мире, призвал все воюющие страны прекратить военные действия и немедленно начать мирные переговоры. После того как первые мирные инициативы Советского правительства не нашли позитивного отклика у руководства Антанты, Совнарком вступил в сепаратные переговоры о перемирии и мире с Центральными державами. Эти переговоры начались 20 ноября 1917 г. в городе Брест-Литовске, где на территории оккупированной Польши располагалась ставка германского командования, и два дня спустя (22 ноября) между двумя сторонами было достигнуто соглашение о десятидневном перемирии, впоследствии продленном еще на 28 дней. Было оговорено, что продление будет осуществляться автоматически, пока одна из сторон не откажется от него, предупредив об этом другую сторону за семь дней. Предполагалось, что за время перемирия стороны согласуют условия постоянного мирного договора.

Близкая перспектива сепаратных мирных переговоров между Советским правительством и Центральными державами вызвала серьезное беспокойство не только среди бывших военных союзников России и отечественных критиков Советской власти, но и в рядах самой большевистской партии. Принято считать, что первыми свою озабоченность на этот счет высказали руководители радикального Московского областного бюро РСДРП(б)(1). Однако схожие настроения возникли одновременно и в Петрограде. 16 ноября на заседании Петербургского комитета партии, которое было посвящено вопросам, связанным с роспуском и перевыборами городской думы, отдельные члены комитета выразили беспокойство по поводу предстоящих переговоров с Центральными державами. После того как Слуцкий в сообщении о текущем моменте предположил, что Ленин и Крыленко намерены заключить сепаратный мирный договор с Гинденбургом, представитель Выборгского райкома Виктор Нарчук предупредил, что если партия не выполнит своих обязательств относительно достижения всеобщего мира, она лишится поддержки масс. Впрочем, для большинства участников того заседания мысль о том, что Ленин и Троцкий могут повести себя предательски на переговорах с немцами, выглядела абсурдной. Тем не менее, они зафиксировали свою твердую позицию в вопросе о мире, избрав новую исполнительную комиссию, свой главный руководящий орган, в составе, в котором доминировали яростные противники сепаратного мира — будущие «левые коммунисты» (2).

Озабоченность части петроградских большевиков по поводу того, что цель — достижение «всеобщего пролетарского мира» — может быть искажена в ходе переговоров с Центральными державами, еще более усилилась, когда стало ясно, что Англия и Франция не собираются присоединиться к ним и что советские призывы к европейским рабочим взять миротворческий процесс в свои руки не находит достаточного отклика. Рост этой озабоченности продемонстрировала состоявшаяся 23 ноября встреча членов Петербургского комитета с районными агитаторами, на которую поделиться своими взглядами на внешнюю политику был приглашен Карл Радек. Выдающийся партийный лидер, известный своим интернационализмом, Радек был убежден, на основании собственного военного опыта в Центральной Европе, что рабочие и солдаты Германской и Австро- Венгерской империй вполне созрели для того, чтобы последовать российскому примеру, и что вся Европа, к тому же, находится накануне решающих революционных потрясений. Его обращение к ПК являло собой страстный призыв к отказу от любых «сделок с капиталистами». Россия указала путь массам во всем мире, заявил он и подчеркнул, что судьбы русской и мировой революции неразделимы. Вступление Советского правительства в сепаратные переговоры с Германией является правильным шагом — постольку, поскольку он сопровождается усиленной кампанией по революционизированию мирового пролетариата, и настолько, насколько безжалостная борьба против соглашателей ведется в самой партии (3).

Большинство присутствовавших на встрече местных руководителей были полностью согласны с мнением Радека о недопустимости сделок с капиталистами. Однако, судя по замечаниям Радека, он априори был уверен, что среди русских войск на фронте найдется значительное количество солдат, способных вести священную революционную войну. Это предположение Радека в последовавшей затем дискуссии оспорил Дмитрий Мануильский (Безработный), который однозначно заявил, что «в России нет возможности дольше воевать». Впрочем, это обстоятельство не вызывало у него беспокойства, поскольку мировая революция, считал он, быстро ликвидирует последствия невыгодного мира. Несколько человек, в том числе Григорий Евдокимов, еще один представитель Выборгского района, и Павел Пахомов из Второго городского района, не разделили пессимизма Мануильского в отношении возможности мобилизации русских солдат и рабочих на революционную войну. Евдокимов полагал, что демобилизация ненадежных элементов и улучшение снабжения оставшихся войск помогут поднять моральный дух армии в случае, если возобновление военных действий станет необходимым. Он подчеркнул, что очень важно открыто говорить о возможности революционной войны, чтобы рабочие, солдаты и матросы были бы готовы к такому повороту событий. Тех же взглядов придерживался и Пахомов, который настаивал, что «если будет необходимость вести революционную войну, то массы поймут». В то же время, коллега Пахомова по Второму городскому району Моисей Харитонов косвенным образом отверг саму идею того, что революционная война может стать необходимостью, заявив, что не представляет себе, чтобы немцы стали бы навязывать невыгодные условия мира.

Хотя официальной резолюции по мирному вопросу на этой встрече принято не было, дискуссия продемонстрировала, что большинство членов ПК и районных активистов Петрограда настроены решительно против сепаратного мира (4).

* * *

Официальные мирные переговоры в Брест-Литовске начались 9 декабря (5). В этот день глава российской делегации Адольф Иоффе еще раз повторил, что Советское правительство твердо привержено идее о мире без аннексий и контрибуций. Затем он изложил главные принципы, на которых, по мнению Советского правительства, должны строиться переговоры. Они включали быстрый вывод иностранных войск со всех оккупированных территорий; восстановление независимости всех стран, утративших ее с 1914 г.; проведение абсолютно свободных референдумов для определения будущей политической судьбы всех подчиненных наций, пожелающих отделиться от тех стран, частью которых они являются. Кроме того, они предусматривали защиту прав национальных меньшинств где бы то ни было и отказ от аннексий и контрибуций в любой форме.

12 декабря ответ на эти требования Советского правительства, от имени Центральных держав, представил граф Чернин, министр иностранных дел Австро-Венгрии. Поначалу его речь внушила оптимизм советской стороне. Чернин заявил, что желание Центральных держав — заключить, как можно скорее, общий, справедливый мир и что принципы, сформулированные Иоффе, включая отказ от аннексий и контрибуций, обеспечивают фундамент для обсуждения условий такого мира. Однако затем он сделал две существенные оговорки, практический смысл которых, по-видимому, ускользнул от внимания Иоффе. Первая объявляла условием принятия советских принципов принятие их, без лишнего промедления, всеми воюющими странами. Вторая заключалась в том, что принцип самоопределения в отношении подчиненных наций не мог быть принят Центральными державами огульно. Судьбу таких наций каждое государство должно было решать в соответствии с собственной конституцией.

Несмотря на некоторое разочарование, вызванное этими оговорками, Иоффе и его коллеги были довольны тем, что они восприняли как обнадеживающий тон ответа Чернина. Он, как им казалось, не только давал основания для усиления давления снизу на руководство Антанты с целью заставить ее присоединиться к переговорам, но и означал, что Центральные державы готовы вывести свои войска с оккупированных территорий бывшей Российской империи, вне зависимости от действий Антанты. Чтобы избавить советскую сторону от этого заблуждения, Центральные державы два дня спустя (14 декабря) выступили с разъяснениями по поводу статуса оккупированных территорий, в которых еще раз подтвердили, что их обязательство освободить российские территории полностью зависит от симметричности действий Антанты. Более того, они сообщили неожиданную новость о том, что народы оккупированных ими Польши, Литвы и большей части Латвии, основываясь на принципе самоопределения, уже выразили желание отделиться от России (тем самым, практически провозгласив свое намерение превратить эти страны в протектораты).

Телеграмма с сообщением о якобы положительном ответе на озвученные Иоффе революционные принципы заключения мира ушла в Смольный 12 декабря и была всерьез воспринята как сенсационная победа советской делегации. 14 декабря газета «Правда» в заголовке на первой полосе не только сообщила, что немцы приняли российские принципы мирных переговоров и согласились на всеобщий мир без аннексий и контрибуций, но и потребовала, чтобы солдаты Франции, Англии и Италии ответили на эти уступки выступлением против своих правительств.

На состоявшемся поздним вечером того же дня (14 декабря) заседании ВЦИК советские лидеры все еще пребывали в эйфории. Когда Троцкий поднялся на трибуну, чтобы сообщить об успехе переговоров, все встали и приветствовали его продолжительной овацией, которую он даже не пытался приглушить. Напротив, он дал понять, что разделяет всеобщий восторг по поводу потрясающего успеха революционной дипломатии в Бресте. Германия, возглашал он, приняла «в полной мере… то условие, которое было продиктовано съездом Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов». Даже враги Советской власти, «еще так недавно предсказывавшие нам, что немецкая дипломатия не захочет даже говорить с нами… эти враги видят в немецком предложении громадный и совершенно неожиданный для них успех нашей политики». Исаак Штейнберг, который обычно выступал с критикой большевиков, на сей раз тоже воздал хвалу их революционному миротворчеству. «За все время нашей революции наша революционная дипломатия сегодня имеет впервые крупный успех… — заявил он. — Невооруженная революция пошла в стан врагов и говорила с ними не только как с равными, но и как с подвластными. Империализм получил роковой удар». Он предложил ВЦИКу принять резолюцию, одобряющую миротворческие усилия Совнаркома, которую все единогласно поддержали. Зиновьев поспешно, чтобы не дать опередить себя, предложил в воскресенье, 17 декабря, провести по всей стране «грандиозные мирные демонстрации» в честь большой победы в Бресте. Его предложение также было принято единогласно (6).

Весть о разъяснениях, с которыми выступил 14 декабря Чернин и которые, по сути, перечеркнули изначально позитивную советскую трактовку позиции Центральных держав, достигла Смольного, вероятно, вечером 16 декабря. В это время в мирных переговорах был объявлен перерыв, и советская делегация находилась на пути из Бреста в Петроград. Прибыв в столицу на следующее утро (17 декабря), она направилась прямиком в Смольный, чтобы выступить с отчетом на утреннем заседании Совнаркома. На заседании присутствовали почти все ведущие члены правительства (7). По протокольным записям трудно судить о содержании отчета делегации. Однако обстоятельный доклад Каменева, с которым тот выступил на расширенном заседании ВЦИК 19 декабря, дает довольно ясное представление о том, что сообщила советская делегация Совнаркому двумя днями раньше (8). Она по-прежнему держалась мнения, что выраженная вначале Центральными державами готовность вести переговоры на основе представленных Иоффе принципов была крупной победой, несмотря на лицемерие, с которым они, очевидно, собирались эти принципы применять. По поводу будущих экономических отношений, делегация, по-видимому, поделилась впечатлением, что немцы понимают, что каких-то особых выгод и привилегий от сепаратного мира не получат. Однако в важнейшем вопросе об оккупированных российских территориях позиция Германии, несмотря на все усилия советской делегации смягчить ее, оставалась жесткой — особенно это касалось явного намерения немцев манипулировать принципом самоопределения, для того чтобы сохранить контроль над Польшей, Литвой и большей частью Латвии. Как выразился в своем докладе ВЦИКу Каменев, «принцип самоопределения из формулы национального освобождения превратился в руках германцев в вывеску для аннексионистов» (9).

Получив отчет своей делегации, Совнарком запросил, чтобы ему, как можно скорее, доставили точный текст условий германской стороны, а сам, тем временем, продолжил обсуждать их возможные последствия (10). Косвенные свидетельства позволяют предположить, что Каменев и Троцкий выразили сомнение по поводу способности немцев подкрепить свои аннексионистские намерения силой (оба полагали, что любая попытка сделать это приведет к свержению кайзера). Кроме того, эти двое, скорее всего, выразили оптимизм по поводу перспектив сложившейся ситуации — как в плане скорейшего изменения отношения к компромиссному миру со стороны западных союзников, так и в плане развязывания успешной революционной войны в случае, если другие средства не помогут.

Остается только гадать, питал ли Ленин подобные надежды на этом отрезке мирного процесса. Однако, какие бы надежды по поводу эффективности революционной войны ни таил он в душе, они были, безусловно, разбиты во время продолжительной встречи, которую он имел в тот же день (17 декабря), позже, с представителями фронтов, крупных городских гарнизонов и военно-морских сил, прибывших в Петроград на конференцию по демобилизации. Это был как раз момент, когда на юге России наметилась серьезная контрреволюционная угроза, и целые эшелоны красногвардейцев отправлялись из Петрограда на Дон, на подмогу войскам Антонова- Овсеенко (11). Организация социалистической армии еще не началась. Поэтому для Ленина вопрос о боеспособности «старой армии» имел решающее значение. Он забросал армейских представителей устными вопросами, а также попросил их заполнить письменно опросные листы — все на тему вероятности возобновления наступления германских войск и их продвижения к Петрограду, возможного результата такого развития событий, а также боеспособности российских войск на фронте в случае, если Россия прервет мирные переговоры (12).

Все имеющиеся источники свидетельствуют, что результаты ленинского опроса оказались удручающими. Большинство делегатов ответили, что в случае возобновления военных действий максимум, на что можно будет надеяться, это на организованное отступление русской армии. Однако, даже при самых благоприятных обстоятельствах, утрата артиллерии и эскалация стихийной демобилизации неизбежны. Очевидно было также, что основная масса представителей полагала, что в случае возобновления германского наступления русские войска будут не способны организовать серьезное сопротивление и предотвратить быструю оккупацию Петрограда. В связи с этим, подавляющее большинство военных настаивали, чтобы переговоры в Бресте затягивались как можно дольше, и, если понадобится, чтобы мир был заключен любой ценой (13).

Результаты этого опроса не были преданы тогда широкой огласке. Вместе с тем, лопнувшие надежды на скорейшее заключение мира на российских условиях поставили в затруднительное положение организаторов мирной демонстрации, запланированной ВЦИКом. Уже 15 декабря они начали энергичные приготовления к шествию, продолженные с еще большим рвением на следующий день. Просто отменить выступление было бы политически неловко. Поэтому, учитывая, что в Петрограде в тот момент находилась высокопоставленная германская делегация, было решено произвести на нее впечатление, переключив акцент мероприятия с празднования мира на демонстрацию военной мощи, массовую поддержку советской политики и нетерпимость к врагам революции внутри страны. Так что, пока Совнарком заслушивал пугающий отчет брестской делегации о территориальных амбициях Германии, около шестидесяти тысяч вооруженных солдат Петроградского гарнизона, сотни представителей фабрик и заводов и несколько полковых оркестров прошли колоннами через центр города к Марсову полю, где промаршировали строем мимо парадной трибуны, заполненной советскими официальными лицами. Транспаранты с мирными лозунгами терялись в море красных флагов и плакатов, славящих Советское правительство и клянущих Учредительное собрание, «врагов народа» всех мастей, «саботажников», «авксентьевых и черновых» и «кадетов-корниловцев» (14).

Учитывая полученные Лениным от военных данные, не было ничего удивительного в том, что именно состояние армии в связи с возможными последствиями германских требований стало главной темой дискуссии на очередном заседании Совнаркома ночью 18/19 декабря (15). На этом заседании Ленин расспрашивал главнокомандующего Крыленко о том, что он и представители солдатских комитетов думают насчет того, пойдут ли российские солдаты воевать, если немцы начнут наступление. Так же, как и военные, которых Ленин опрашивал накануне, Крыленко прямо ответил, что армия утратила свою боеспособность, что она не потерпит задержки с окончанием войны — словом, что, с военной точки зрения, альтернативы принятию мира на любых германских условиях нет (16).

Перед заседанием Ленин просмотрел опросные листы, заполненные военными представителями накануне. Для него лично их ответы явились крайним потрясением. Теперь с ними ознакомили участников заседания Совнаркома (17), среди которых были сотрудники Наркомата военных дел, такие как Николай Подвойский и Павел Дыбенко. Протокол заседания от 18/19 декабря не содержит каких-либо указаний на характер последовавшей дискуссии, однако присутствие нескольких левых эсеров, в том числе Колегаева, Карелина, Штейнберга и Трутовского, а также будущих «левых коммунистов», таких как Коллонтай, Луначарский, Валерий Осинский (В. В. Оболенский) и Урицкий, дает основания полагать, что она была оживленной. В итоге было решено считать результаты ленинского исследования в отношении состояния существующей армии «исчерпывающими». Вместе с тем, была одобрена ленинская резолюция, предусматривающая усиление агитации против германского экспансионизма, выделение на это дополнительных средств, перемещение мирных переговоров в Стокгольм, затягивание переговоров и препятствование германским попыткам завершить их поскорее, активизацию усилий по восстановлению боеспособности армии, принятие мер, направленных на предотвращение прорыва германских войск к Петрограду, и начало пропагандистской кампании внутри страны, призванной продемонстрировать необходимость революционной войны (18).

* * *

Несмотря на единогласное признание полной деморализации старой армии, Совнарком все же попытался подготовиться к возможному возобновлению боевых действий. В этой связи Крыленко издал приказ, в котором предупредил своих командиров, чтобы они были готовы к тому, что война может возобновиться. Одновременно он призвал добровольцев вступать в новую, социалистическую армию (19). Однако совершенно определенно не так виделась военная политика Совнаркома Петербургскому комитету большевиков. Он по-прежнему испытывал глубокие опасения по поводу правительственного пораженчества. В этой связи важно отметить, что первыми пунктами повестки дня заседаний ПК 19 и 21 декабря стояли доклады Радека «Западная Европа и мирные переговоры» и «Международное положение» (20). Судя по выступлению Радека перед ПК 23 ноября и его речам и статьям в период между 23 ноября и 19 декабря, не приходится сомневаться, что в этих двух докладах он призвал к жесткости в переговорах в Бресте и, если понадобится, к оказанию сопротивления любой военной угрозе со стороны Германии. Навязчивой идеей Радека в этот период было стремление убедить Советское правительство не совершать никаких действий, способных подорвать революционный процесс в Центральной и Западной Европе. Ясно также, что исполнительная комиссия ПК и большинство самого комитета разделяли позицию Радека, выступавшего решительно против любых сделок с империалистами.

После заседания 21 декабря исполнительная комиссия ПК разработала проект тезисов о мирных переговорах, вынесенных на одобрение комитетом на его очередном заседании 28 декабря. Хотя текст самих тезисов не найден, об их цели и главной идее можно судить по речи Якова Фенигштейна, который, от лица исполнительной комиссии, представил их комитету, и последующей дискуссии.

Фенигштейн сразу пояснил, что исполнительная комиссия решила поставить на голосование вопрос о российской мирной стратегии, потому что убеждена, что такой жизненно важный вопрос нельзя оставлять только в распоряжении правительства, что контроль широких масс и их революционной партии придаст его рассмотрению нужное направление.

Остаток речи Фенигштейна представлял собой сплошную критику того, как ведутся мирные переговоры, и содержал страстный призыв помнить о революционных целях. Германские солдаты, говорил он, не желают воевать. С другой стороны, российские вооруженные силы готовы защищать революцию. Что в такой ситуации должно делать Советское правительство? Для Фенигштейна и для всех его коллег из исполнительной комиссии ответ был очевиден. Какими бы ни были обстоятельства, абсолютно ничто не могло оправдать отступление от революционных принципов. «Каждое отступление от нашей формулы [всеобщего мира без аннексий и контрибуций] будет гибелью политики рабочих и крестьян», — настаивал он. «Нет иного исхода, как борьба за тот мир, о котором мы говорим». «Что нам делать, если мы не придем к определенным решениям в мирной конференции? — вопрошал он и отвечал: Мы должны прервать переговоры». Таким образом, аннексионистские цели германских империалистов будут выставлены напоказ перед всеми народами мира. «Война, которая может явиться следствием такой политики, будет отличаться от всякой другой войны», — продолжал Фенигштейн. «Сознательные рабочие, крестьянские и солдатские массы поймут, что другого исхода нет». «Мы сделали ошибку, когда мы несли в массы надежду на заключение мира обязательно, только бы начались переговоры», — добавил он. «Теперь нам придется проделать огромную идейную работу в этих массах о невозможности идти на германские условия мира и о возможности революционной войны с нею» (21).

После этого Фенигштейн представил собравшимся тезисы исполнительной комиссии, которые, как становится ясно из последовавшей затем оживленной дискуссии, имели целью поставить ЦК в известность об однозначно отрицательном отношении Петербургского комитета к капитуляции в любой форме. Возможно, самым поразительным в этой дискуссии было то, что все ее участники разделяли тревогу исполнительной комиссии по поводу возможных уступок представителям кайзера. Несколько выступающих от районов значительно менее оптимистично, чем Фенигштейн, оценивали готовность русских солдат и рабочих вести революционную войну. Однако большинство было склонно надеяться на своевременную помощь европейского пролетариата (как Сара Равич и Федор Дингельштедт) или, во всяком случае, оптимистично полагало, что переговоры в Бресте будет возможно затянуть до тех пор, пока не будут созданы более благоприятные условия для революционной войны (как Семен Семков и Моисей Горелик).

Фактически почти все без исключения участники заседания, прямо или косвенно, отвергли возможность компромисса с Центральными державами. Иван Наумов из Выборгского района больше всего опасался того, что бывшие союзники России могут попытаться присоединиться к революционной войне против германского империализма. Вопрос об уместности принятия помощи в такой войне от капиталистических держав уже поднимался другими, и Наумов полагал, что Фенигштейну следовало его затронуть. Также, по-видимому, все были согласны, что срочное вмешательство Петербургского комитета необходимо, чтобы укрепить твердость духа правительства и высшего партийного руководства. Как заметил Станислав Косиор из Нарвского района, «мы имеем основания предполагать, что известные колебания на верхах нашей партии есть». Но ситуация требует решительности: «не мы должны вести теперь оборонительную политику, а мы должны наступать». «Лучше мы удержим хоть что-нибудь, чем потерпим поражение, говорят товарищи [например, Ленин]. Я же думаю, что лучше потерпеть поражение, чем идти на компромисс» (22).

Но, возможно, самый страстный призыв, от лица традиционно радикального Петербургского комитета, к соблюдению, любой ценой, верности революционным принципам, прозвучал из уст Володарского — пожалуй, наиболее авторитетного и популярного из рядовых членов ПК. Как и Фенигштейн и Косиор, он, по-видимому, понимал, что, с новым витком переговоров, что-то происходит наверху, что держится в секрете от ПК, что внутри правительства существует крайне опасная тенденция принять позорный мир, который выставит большевиков в неприглядном свете перед всем мировым революционным движением, и что Петербургскому комитету просто необходимо будет вмешаться, чтобы спасти ситуацию, как он не раз делал в решающие моменты в 1917 г.

На сей раз Володарский был удивительно оптимистичен в том, что касалось перспектив сопротивления немцам и подстегивания решающих революций за рубежом. В то же время, он отмечал, что люди объясняют необходимость заключение мира любой ценой экономической разрухой и невозможностью прокормить 11-миллионную армию, и с этим ничего не поделаешь. Однако в ответ он заявлял, что прокормить два-три миллиона солдат совсем не то, что одиннадцать. Большевики разрушили существующий экономический механизм, и если они не смогут его воссоздать, то им все равно крышка, даже без войны. «Легче, конечно, идти на компромисс и через две недели получить мир, — заключил он. — Но к чему он поведет?» (23).

После Володарского выступила Равич, которая не согласилась с его выводом, который, как ей показалось, вытекал из его замечаний — о том, что вести революционную войну будет легко. При этом она сразу же добавила: «Но это не должно нас останавливать». По ее мнению, надежды на выживание революционной России связаны не столько с ее собственными вооруженными силами, сколько с мировым пролетариатом. Тезисы исполнительной комиссии, считала она, были бы очень полезны советской делегации на переговорах в Бресте. Под занавес заседания 28 декабря ПК одобрил тезисы и, после минимальной редакции, передал их в Центральный Комитет. Одновременно ПК рассмотрел вопрос о созыве общероссийской партийной конференции, «чтобы выпрямить политическую линию партии». Однако, после того как Володарский намекнул, что для рассмотрения спорных вопросов уже намечено созвать съезд партии и ведется соответствующая подготовка, вопрос о созыве конференции был временно снят (24).

* * *

В последние дни (24–27 декабря) уходящего, одного из важнейших в российской истории, 1917 года Ленин отдыхал в Финляндии (25). Он вернулся в Петроград 28 декабря, за неделю до открытия Учредительного собрания, убежденный, что революционная война будет означать самоубийство и что нужно принимать аннексионистский мир на германских условиях, причем чем скорее, тем лучше.

Вопрос об эволюции ленинских взглядов на проблему мира является предметом споров историков. Некоторые не только полагают, что Ленин получал от немцев деньги весной и летом 1917 г., но и что Октябрь и даже, возможно, брестское предательство были этапами одного совместного, германо-большевистского, предприятия с целью дестабилизировать Россию и прекратить военные действия на Восточном фронте (26). Если оставить в стороне вопрос о германских дооктябрьских субсидиях большевикам, мой опыт прочтения имеющихся источников приводит меня к выводу, что Ленин пришел к власти, убежденный в том, что если революционной России суждено выжить, ей срочно необходим мир, но эта проблема не слишком волновала его по причине абсолютной уверенности в том, что за Октябрьской революцией в России немедленно последуют решающие социалистические революции за рубежом. Однако в декабре у него появились сомнения в возможности положиться на них и, следовательно, в возможности скорого заключения всеобщего демократического мира. После поездки в Финляндию он совершил один из характерных для него поворотов на 180 градусов, придя к выводу, что иного выхода, кроме принятия мира на любых предложенных Германией условиях, у большевиков нет. Сцена для самого глубокого за всю историю ленинского руководства Советским государством внутрипартийного кризиса была подготовлена.

К этому моменту на переговорах в Бресте Центральные державы официально объявили, что их прежние трактовки мирных принципов являются недействительными, так как Антанта на них не отреагировала. Затем они представили Троцкому текст договора на подпись. Они даже снабдили его картой, на которой были четко выделены бывшие российские территории, остающиеся по договору под германской оккупацией. Помимо всего прочего, Центральные державы вступили в тайные сепаратные переговоры о мире с Украинской Радой. После нескольких дней безуспешных попыток убедить противоположную сторону сдвинуться с занятой ею жесткой позиции, Троцкий телеграфировал Ленину, что подписывать договор в том виде, который был ему представлен, невозможно, и попросил разрешения объявить о прекращении войны и начале демобилизации русской армии без подписания мирного договора. В своей телеграмме Троцкий заверил Ленина, что из-за сложной внутриполитической ситуации немцы будут не способны возобновить боевые действия на Восточном фронте, и сообщил, что ждет его решения ответной телеграммой (27). Однако, с ленинской точки зрения, выводы Троцкого были ошибочными. Убежденный в том, что немедленный, приемлемый для Германии, формальный мирный договор является единственным средством предотвращения нового германского наступления и неизбежного краха большевистского проекта в России, Ленин 3 января телеграфировал Троцкому, чтобы тот договорился о перерыве в переговорах и вернулся в Петроград для консультаций (28).

Как только критическая ситуация вокруг Учредительного собрания завершилась, Ленин изложил свои взгляды по поводу абсолютной необходимости срочного заключения мирного договора в «Тезисах по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира» и назначил на 8 января частное совещание с участием примерно шестидесяти трех видных партийных деятелей со всей страны, съехавшихся в Петроград на Третий Всероссийский съезд Советов. В своих тезисах Ленин утверждал, что для того чтобы победить внутренних врагов Советской власти и поставить страну на социалистические рельсы, понадобится время и что социалистические революции в Европе неизбежно произойдут, но когда это случится, предсказать невозможно. (Это было значительным отступлением от его прежней позиции, которую он занимал во время и сразу после Октябрьской революции.) Следовательно, считал он, перед Россией стоит выбор: либо немедленно начать революционную войну, либо подписать сепаратный мирный договор, предусматривающий огромные территориальные потери и значительную денежную контрибуцию.

Аргументация сторонников немедленного развязывания революционной войны, продолжал он, является ошибочной от начала до конца. Вопреки их утверждениям, подписание Советским правительством сепаратного мирного договора не будет ни изменой делу международного социализма, ни нарушением предоктябрьских обязательств, поскольку полученная мирная передышка будет использована для подготовки к революционной войне. Самое важное, как писал Ленин в «Тезисах», сторонники революционной войны отказываются принять во внимание тот факт, что крестьянская армия на фронте совершенно небоеспособна и что, в любом случае, она не поддержит революционную войну. Между тем, создание социалистической армии, состоящей из рабочих и беднейших крестьян, только началось. Без поддержки социалистических революций в Европе Россия потерпит поражение, а Советская власть падет в считанные недели, после чего Россия будет вынуждена принять еще более унизительный мир, чем тот, что ей предложили сейчас. Революционная война не выбор, утверждал Ленин. Как это ни тяжело, интересы мировой революции диктуют необходимость заключения мира на германских условиях и немедленно (29).

После того как Ленин представил свои «Тезисы», он подвергся огню критики со стороны адвокатов революционной войны, которые к тому времени уже получили название «левые коммунисты». Судя по беглым ленинским заметкам, Ломов и Осинский из Московского областного бюро заняли позиции, аналогичные тем, что были отражены в тезисах ПК от 28 декабря (30). Обосновывая необходимость прекращения переговоров и начала революционной войны, Осинский доказывал, что германские солдаты откажутся воевать против революционной России и что в самой Германии близится восстание против империализма. Варвара Яковлева из Саратова предложила сделать все возможное, для того чтобы разжечь революционный пожар в Европе, и выразила готовность умереть за это под революционными стягами. Уральский выходец Евгений Преображенский заявил, явно со ссылкой на ленинское замечание о военной слабости России, что революция, не способная защитить себя на фронте, уже мертва; что Французская революция показала, что самое важное в такой ситуации — вера в победу; и что немцы, в любом случае, не смогут атаковать, потому что зимние дороги непроходимы (31).

Троцкий на этом совещании занял промежуточную позицию, отраженную в его телеграмме Ленину из Бреста. Он был согласен с Лениным, что у России нет сил затевать революционную войну. Однако он, как и «левые коммунисты», скептически смотрел на способность немцев возобновить наступление. Поэтому он предлагал просто объявить, что Россия считает войну оконченной, а армию распускает — пусть идет домой строить социализм. В своих мемуарах Троцкий пояснял, что не был уверен тогда, что немцы не способны наступать, но что в этом важно было убедиться до подписания аннексионистского мира; в случае необходимости, Россия успела бы капитулировать после (32). По воспоминаниям одного из участников совещания, Ленин был настолько раздражен беспощадной критикой своих взглядов, что выбежал вон (33). В конце совещания было проведено голосование, в котором «левые коммунисты» одержали уверенную победу над Лениным и Троцким, вместе взятыми (32 участника проголосовали за революционную войну, 16 поддержали Троцкого и только 15 — Ленина) (34).

Члены Петербургского комитета (не говоря уже о Московском областном бюро) были, вне всякого сомнения, воодушевлены результатами голосования. Впрочем, с точки зрения партийных правил, результаты эти ни к чему не обязывали: в перерывах между общенациональными съездами партии решение важнейших вопросов политики страны находилось в компетенции ЦК. Поэтому на заседании ЦК 11 января Ленин предпринял еще одну попытку привлечь партийное руководство на свою сторону. По данным Троцкого, накануне этого заседания он и Ленин достигли договоренности, что если тактика «ни мира, ни войны» будет опробована, но не сработает, он поддержит «немедленный мир» (35). Большинство из присутствовавших на заседании 11 января членов ЦК были участниками совещания 8 января, так что Ленин имел возможность начать с того места, где он закончил тогда. Открывая дискуссию, он повторил главные аргументы своих «Тезисов», касающиеся безнадежности революционной войны и предложения Троцкого, и заявил, что это международное политическое позерство, которое не поможет сдержать германский экспансионизм. Если Советская республика не согласится немедленно принять мир на германских условиях, добавил он, она рискует спровоцировать германское наступление, и тогда ей придется соглашаться на гораздо более тяжкие условия (36).

К разочарованию Ленина, его аргументы встретили в ЦК как минимум такой же прохладный прием, как на более широком форуме партийных представителей тремя днями раньше. Из шестнадцати членов ЦК, присутствовавших на заседании, только три: Артем (Федор Сергеев), Сокольников и Сталин, — встали на сторону Ленина. К тому же, их комментарии, по сравнению с пылкими выступлениями «левых коммунистов», выглядели казенными и автоматическими. Тем не менее, пылкость речей ленинских противников не означала, что за время, прошедшее с 8 января, в их взглядах не произошло изменений. 8 января абсолютное большинство из них голосовало за немедленное прекращение мирных переговоров с Германией и объявление всеобщей революционной войны против капитализма. На заседании ЦК три дня спустя даже самые ярые «левые коммунисты» явно склонялись к идее Троцкого просто выйти из переговоров, не объявляя «ни мира, ни войны», а предварительно потянуть их как можно дольше, с тем чтобы за это время активизировать усилия по укреплению собственных вооруженных сил и международного революционного движения за рубежом.

В ходе дискуссии 11 января Бухарин, признанный лидер «левых коммунистов», прямо заявил, что «позиция тов. Троцкого самая правильная», и добавил: «Пусть немцы нас побьют, пусть продвинутся еще на сто верст — мы заинтересованы в том, как это отразится на международном [рабочем] движении». В Вене растет всеобщая забастовка, связанная с переговорами в Бресте, сообщил он; если мир будет подписан, она сорвется. Необходимо использовать любую возможность, чтобы затягивать переговоры и не подписывать позорный мир. Это придаст энергии западноевропейским массам (37). Еще один ярый «левый коммунист», Урицкий, признавая неспособность России в данный момент вести революционную войну, предупреждал, что принятие аннексионистского мира оттолкнет петроградский пролетариат. «Отказываясь от подписания мира, производя демобилизацию армии… мы, конечно, открываем путь немцам, — признал он, — но тогда, несомненно, у народа проснется инстинкт самосохранения и тогда начнется революционная война» (38).

Против ленинского аргумента о том, что мирная передышка позволит провести социальные реформы, выступил Ломов, который считал, что Германия этого не допустит, поскольку, заключая мир, революционная Россия отдается на милость германского империализма. Поэтому, утверждал он, «надо принять позицию тов. Троцкого, но с проявлением максимума активности по организации подготовки к революционной войне». Дзержинский заявил с места, что подписание мирного договора будет означать капитуляцию всей большевистской программы, и обвинил Ленина в том, что тот делает «в скрытом виде то, что в октябре делали Зиновьев и Каменев», а именно, думает только о России и игнорирует огромное международное значение событий в России. Только Косиор, представлявший на этом заседании Петербургский комитет, продемонстрировал преданность первоначальному требованию «левых эсеров» о немедленном объявлении революционной войны. Опираясь на тезисы ПК от 28 декабря, он заявил, что «Петербургская организация протестует и будет протестовать, пока может, против точки зрения тов. Ленина и считает возможной только позицию революционной войны» (39). Косиор мог не знать, но это было не вполне так. Настроения в некоторых райкомах Петрограда в то время были уже ближе к точке зрения Троцкого, чем к позиции ПК (40).

К концу дискуссии в ЦК 11 января непопулярность ленинской позиции была настолько очевидной, что за нее даже не стали голосовать. За немедленное объявление революционной войны проголосовали двое, против — одиннадцать, один воздержался. Большинством голосов (девять против семи) высшее руководство партии одобрило формулу Троцкого: «ни мира, ни войны» плюс демобилизация армии. Вместе с тем была принята резолюция, предложенная Лениным, о том, что будет сделано все возможное, чтобы затянуть переговоры. «За» проголосовали двенадцать членов ЦК, «против» — один (41). В тот же вечер, по сообщениям газет, бюро левоэсеровской фракции Третьего Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов и ЦК левых эсеров проголосовали за продолжение войны любыми средствами, если приемлемый мир не будет заключен (42). Однако эта позиция просуществовала недолго. В ночь с 12 на 13 января совместное заседание ЦК большевиков и ЦК левых эсеров большинством голосов отвергло и немедленный мир на германских условиях, и немедленную революционную войну и также выступило в поддержку тактики Троцкого. На какое-то время эта резолюция примирила все стороны. Для Ленина она означала, что когда дальнейшее затягивание переговоров станет невозможно, мир будет подписан, а «левые коммунисты» и левые эсеры восприняли ее как зеленый свет для подготовки революционной войны. Что касается Троцкого, то он получил добро на провозглашение «ни мира, ни войны» и решил для себя, что если Германия и возобновит военные действия, что маловероятно, подписание мира на ее условиях произойдет не раньше, чем возникнет ясность в отношении ее способности организовать успешное наступление и в отношении реакции европейского рабочего класса.

* * *

Докладывая вечером 11 января Третьему Всероссийскому съезду Советов о задачах и достижениях своего правительства, Ленин обошел вопросы, связанные с мирными переговорами (43), оставив их рассмотрение Троцкому. В свою очередь, Троцкий, который выступал 13 января, сосредоточился на перечислении того, что было достигнуто советской делегацией на переговорах в Бресте. Согласно его отчету, вскрыв империалистические замыслы Германии, переговоры подняли революционные процессы в Австрии и Германии на новую высоту (44). О том же говорил в своем дополнении к докладу о событиях в Бресте и их международном значении и Каменев (45). Если судить по опубликованной стенограмме съезда, нигде: ни в докладе Троцкого, ни в дополнении Каменева, ни в официальной резолюции съезда о мире, — не было даже упоминания о тактике «ни мира, ни войны» или о возможности объявления революционной войны. Совместная большевистско-левоэсеровская резолюция о мирной политике, принятая съездом 14 января, одобрила и высоко оценила все заявления и шаги, уже сделанные Советской властью в интересах достижения всеобщего демократического мира; выразила уверенность в том, что революционное рабочее движение в Центральной Европе является лучшей гарантией от империалистического мира; и наказала российской мирной делегации хранить верность мирным принципам, изложенным в программе русской революции (46). Напрашивается вывод, что формула Троцкого «ни мира, ни войны» не была представлена на одобрение съезда, как было рекомендовано центральными комитетами большевиков и левых эсеров, из-за того, что правительство, спохватившись, решило, что обнародование раньше времени российской переговорной тактики может повредить переговорам. Впрочем, это молчание может иметь более сложное объяснение. Некоторые «левые коммунисты», включая руководство Петербургского комитета (47), в то время были убеждены, что резолюция, принятая съездом, была намеренно нечетко сформулирована большевистской фракцией, в которой преобладали ленинисты, с тем чтобы окончательное решение о том, подписывать или не подписывать аннексионистский мир, осталось за Лениным и Совнаркомом. Как мы увидим дальше, именно так впоследствии интерпретировали эту резолюцию Ленин и Свердлов (48).

В одном месте своего выступления, возможно, из уважения к Ленину, Троцкий дал понять, что при том, что рабочие представители в Бресте будут продолжать изобличать германское лицемерие, возможность того, что им придется подписать мир с капиталистическими представителями (который явно противоречит интересам рабочих) не может быть полностью исключена (49). В более позднем выступлении перед съездом Зиновьев также затронул возможность того, что Россия будет вынуждена подписать аннексионистский мир. Однако он тут же добавил, что этот мир на деле будет всего лишь перемирием (50). В то время как подобные туманные намеки на возможность принятия Россией аннексионистского мира, без сомнения, способствовали росту опасений «левых коммунистов» и левых эсеров, для остальных они остались непонятыми. Так, несмотря на нелюбовь к большевизму (а дело было неделю с небольшим спустя после роспуска Учредительного собрания), даже Мартов, выслушав Троцкого, приветствовал «шаги к заключению всеобщего мира… [которые] являются поразительным по своей смелости и революционности актом, предпринятым творцами всемирной международной революции» (51).

Оценка Мартова, возможно, явилась отражением кратковременного подъема революционного движения в Европе, который, как казалось, был связан именно с российскими миротворческими усилиями. Пока делегаты съезда Советов в Петрограде пытались сформулировать основы революционной мирной политики, последние новости из Вены, Будапешта, Варшавы, Гельсингфорса, Берлина и других крупных европейских городов на мгновение заставили поверить, что страстно ожидаемые решающие социалистические революции на Западе не за горами. Любая новость, даже самая незначительная, о тех или иных признаках революционного возмущения за рубежом восторженно подхватывалась большевистской прессой в Петрограде и доносилась до сведения торжествующих депутатов съезда.

Петроградцев, расхватывающих номера большевистской «Красной газеты» 13 января, встречал крупный, кричащий заголовок:

В АВСТРИИ, В ВЕНГРИИ И В ВАРШАВЕ РЕВОЛЮЦИОННЫЕ РАБОЧИЕ СОЗДАЮТ СВОИ СОВЕТЫ РАБОЧИХ ДЕПУТАТОВ… ЗАГОРАЕТСЯ ВЕЛИКИЙ ПОЖАР ВО ВСЕМ МИРЕ! (52)

И 17 января:

КОГДА В ОКТЯБРЕ РАБОЧИЕ, СОЛДАТЫ И КРЕСТЬЯНЕ СВЕРГЛИ ВЛАСТЬ ПОМЕЩИКОВ, ФАБРИКАНТОВ И ЗАВОДЧИКОВ, ОНИ ЗНАЛИ ОДНО: БЕЗ РЕВОЛЮЦИИ В ДРУГИХ СТРАНАХ НАШЕЙ РЕВОЛЮЦИИ НЕ ПОБЕДИТЬ… А МЕЖДУНАРОДНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ РАСТЕТ, ВЕЛИКИЙ МИРОВОЙ ПОЖАР РАЗГОРАЕТСЯ ВСЕ БОЛЬШЕ И БОЛЬШЕ… ЛИШЬ НА ДНЯХ ВЗОРЫ ВСЕГО МИРА БЫЛИ ОБРАЩЕНЫ НА АВСТРИЮ, ВЕНГРИЮ И ПОЛЬШУ, ГДЕ ВОССТАВШИЙ НАРОД ПОТРЯСАЛ ТРОНЫ ЦАРЕЙ.

Еще более радостная новость:

В ВЫБОРГЕ, ГЕЛЬСИНГФОРСЕ, ТАММЕРФОРСЕ И РЯДЕ ДРУГИХ ГОРОДОВ ФИНЛЯНДИИ КРАСНАЯ ФИНЛЯНДСКАЯ ГВАРДИЯ НАНОСИТ УДАР ЗА УДАРОМ ФИНСКИМ КАПИТАЛИСТАМ… ТО ЖЕ ПРОИСХОДИТ В ЮЖНОЙ ФРАНЦИИ… И В АНГЛИИ НАЧИНАЮТСЯ ГРОМАДНЫЕ СТАЧКИ… МИРОВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ БЛИЗКА (53).

И, наконец, 19 января появляется самая долгожданная весть:

ТЕЛЕГРАФ ПРИНЕС ИЗВЕСТИЯ О ТОМ, ЧТО РЕВОЛЮЦИОННОЕ ДВИЖЕНИЕ В ГЕРМАНИИ НАЧАЛОСЬ И РАЗРАСТАЕТСЯ С МОЛНИЕНОСНОЙ БЫСТРОТОЙ… ПОБЕДОНОСНО ШЕСТВУЕТ ВПЕРЕД МЕЖДУНАРОДНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ. И ПОБЕДА ЕЕ, БЕЗУСЛОВНО, БЛИЗКА! (54).

Своего пика эта волна революционного подъема достигла 21 января. В этот день «Красная газета» вышла с заголовком на первой полосе:

ВОССТАНИЕ ТРУДОВЫХ МАСС ВСЕХ НАРОДОВ, ВСЕХ СТРАН, ВСЕХ НАЦИЙ РАЗРАСТАЕТСЯ…

ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ НАЗАД РЕВОЛЮЦИОННАЯ РОССИЯ БЫЛА СТРАШНО ОДИНОКОЙ…

А ТЕПЕРЬ?

ТЕПЕРЬ ВО ВСЕХ ПОЧТИ СТРАНАХ ПОЯВИЛАСЬ НОВАЯ СИЛА, УДАРИВШАЯ НАШИХ ВРАГОВ В ТЫЛ… БЕЙ ЖЕ СИЛЬНЕЙ, ТАРАН МЕЖДУНАРОДНОЙ РЕВОЛЮЦИИ! (55).

Признаки нарастающей революции в Европе породили радостное возбуждение в рядах «левых коммунистов»: их позиция по мирному вопросу, казалось, получила подтверждение. Вдохновения им должны были добавить решение Совнаркома от 15 января о начале формирования «Рабоче-крестьянской Красной армии» и создание при Наркомате по военным делам специальной коллегии для координации усилий по осуществлению этого решения (56). В то же время, рассмотрение вопроса о мире на съезде Советов не давало им забыть о возможности, что Ленину каким-то образом еще может удаться реализовать свой план заключения сепаратного мира с Германией, невзирая на позицию партийного большинства и обнадеживающие события за рубежом. Этого, полагали они, нельзя допустить. 15 января двенадцать наиболее влиятельных «левых коммунистов» подписали заявление с требованием созвать в недельный срок всероссийскую партийную конференцию для вынесения твердого и определенного решения по вопросу о мире. Если мирный договор будет подписан до созыва такой конференции, они покинут свои посты в партии и правительстве (57).

В тот же день (15 января) исполнительная комиссия Петербургского комитета выступила со своим, не менее решительным заявлением. Подписанное Косиором, Глебом Бокием, Фенигштейном, Равич и Афанасием Плужниковым (все — «левые коммунисты»), оно явилось отражением глубокого недоверия петроградской организации большевиков к ЦК:

В ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ РСДРП

Политическая линия, которую сейчас ведет ЦК и которая, как следует заключить из резолюции большевистской фракции съезда, направлена на заключение так называемого «похабного мира», что означает сдачу наших позиций… и несомненную гибель нашей партии как авангарда революции… Исполнительная комиссия от имени Петербургской организации заявляет самый решительный протест как против определившейся уже в общих чертах основной линии [в мирном вопросе], так и против политики замалчивания и недомолвок даже по отношению к ответственным органам самых больших организаций партии.

Мы имеем все основания утверждать, что подписание «похабного мира» явно противоречит мнению большинства партии… Продолжение мирной политики в том духе, как это намечается теперь… может грозить расколом нашей партии.

Принимая все это во внимание, И[сполнительная] К[омиссия]… требует немедленного созыва… экстренной партийной конференции, которая одна только при создавшихся условиях может решить вопрос о нашей мирной политике (58).

В самом Петербургском комитете продолжительная дискуссия по мирному вопросу состоялась во время встречи с партийными активистами приблизительно 18 января. Одно за другим в течение второй половины января созывались заседания ПК для обсуждения дилеммы «мир или война». На первом из этих заседаний с докладом по главному вопросу выступил Бухарин. Судя по другим его заявлениям и статьям этого периода, в этом докладе он, без сомнения, должен был яростно воспротивиться подписанию аннексионистского мирного договора в Брест-Литовске и, возможно, поддержать тактику «ни мира, ни войны» — и все это в сочетании с призывами к активизации усилий по подготовке к скорой революционной войне. Возможно также, он призвал усилить давление на ЦК с целью добиться поскорее созыва партийной конференции. Однако, судя по его заявлению в ЦК, он неодобрительно относился к скрытой угрозе партийного раскола, сквозившей в декларации исполнительной комиссии ПК от 15 января (59).

Что касается рассмотрения вопроса о мире в ПК около 18 января, оно завершилось принятием (единогласно, при одном воздержавшемся) еще одного комплекта тезисов по мирному вопросу. Эти тезисы, проект которых был написан Бухариным, не касались впрямую ни тактики Троцкого «ни мира, ни войны», ни вопроса о немедленной революционной войне. Не содержали они и призыва к общенациональной партийной конференции по мирному вопросу. Вместо всего этого, основное внимание в них было сосредоточено на опровержении, с интернационалистической точки зрения и в свете последних международных событий, ленинских аргументов в пользу немедленного заключения сепаратного мира. Переговоры в Брест-Литовске продолжались, и, следовательно, для Бухарина в тот момент это было самым важным.

В тезисах указывалось, что единственным значимым критерием для принятия или отвержения невыгодного, аннексионистского мира является польза для дела пролетарской революции; что в международном пролетарском движении наметился решающий прорыв, которому способствовали мирные переговоры и который надолго будет уничтожен принятием «похабного мира»; что даже поражение революционной России на фронте принесет пользу мировой революции в виде дальнейшего революционизирования вооруженных сил противника; что идея о том, что полученная мирная передышка позволит удержать в России Советскую власть, является иллюзией, так как международный империализм нападет на революционную Россию сразу, как только сможет (60).

Вопрос о том, как реагировать на требования созыва партийной конференции, был главным на заседании большевистского ЦК 19 января (1 февраля) (61). Все участники этого заседания признавали серьезность внутрипартийного кризиса, возникшего в связи с вопросом о войне и мире, и были, похоже, решительно настроены не допустить его перерастания в официальный раскол. Впрочем, на этом единодушие кончалось. В самом начале заседания Ленин ясно дал понять, что его правительство, скорее всего, все-таки подпишет договор с Германией на ее условиях и что у него на этот счет есть полномочия, данные ему Третьим Всероссийским съездом Советов (62). Что же касается требований созыва партийной конференции, его позиция, сложившаяся в ходе заседания ЦК, состояла в том, чтобы провести, как можно скорее, еще одно заседание Центрального Комитета совместно с руководителями крупнейших региональных партийных организаций, прибывшими на Третий съезд Советов и еще остававшимися в Петрограде, а в перспективе созвать внеочередной съезд партии. Хотя решение съезда будет обязательным для нового ЦК, избранного там же, на подготовку съезда уйдет, как минимум, месяц. Поэтому съезд, даже созванный в кратчайшие сроки, не успеет связать Ленину руки в переговорах с немцами.

Сталин, Свердлов, Стасова, Артем и Сокольников, в той или иной форме, выразили поддержку ленинской позиции. Троцкий отсутствовал, так как к тому времени вернулся в Брест. А присутствовавшие «левые коммунисты» отвергли доводы Ленина о полномочиях его правительства на переговорах. Ломов, еще до выступления Ленина, заявил, обосновывая необходимость созыва конференции, что речи Троцкого и, особенно, Зиновьева на съезде Советов заставили многих членов партии подозревать, что сепаратный мир с Германией — дело уже решенное. Поэтому, считал он, необходимо услышать голос всей партии, которого так долго не было слышно (63). Урицкий, выступивший сразу после Ленина, подчеркнул, что точка зрения Троцкого преобладала на съезде Советов и именно ее принял ЦК. Мирной политике большевиков, по единодушному признанию «левых коммунистов», не хватает ясности и стройности, поэтому общепартийная конференция необходима, чтобы привести ее в порядок. На заседании ЦК 19 января эти доводы Бухарин и Ломов подчеркивали с особой силой. Заседание завершилось назначением на 20 февраля (5 марта) экстренного съезда партии и на 21 января — еще одного совещания в ЦК, на котором представители различных мнений в партии по вопросу о мире снова смогут высказаться.

Участники совещания в ЦК 21 января голосовали по десяти вопросам, связанным с переговорами о мире и мирной политикой большевиков вообще. Только пять из четырнадцати участников выступили за немедленное подписание аннексионистского мира (Ленин, Сталин, Муранов, Артем и Сокольников). Значительное большинство, в том числе Ленин, по-видимому, под кратковременным влиянием революционных событий за рубежом (64), проголосовали за затягивание переговоров. Только Иннокентий Стуков считал необходимым прервать переговоры немедленно. Большинство полагало, что подписание аннексионистского мирного договора возможно, если ой будет представлен в форме ультиматума. «Нет» на этот вопрос ответили только «левые коммунисты» Осинский и Стуков. Бухарин и Урицкий, похоже, покинули совещание до голосования, но даже если бы они остались и голосовали против, это не повлияло бы на общий результат голосования по этому вопросу. Судя по поставленным вопросам, можно заключить, что тактика «ни мира, ни войны», которой руководствовался в Бресте Троцкий, предметом споров уже не была. В остальном голосование явилось точной проекцией острых разногласий по мирному вопросу, разделявших в то время партию (65).

Теперь все, казалось, зависело от революционных событий в Европе и, конечно, от переговоров в Брест-Литовске. Троцкий вернулся в Брест 17(30) января. Возобновление переговоров совпало с военными успехами большевиков в Финляндии и на Украине, а также с взрывом революционного возмущения в Европе, что, в общей сложности, выглядело как хороший знак для русских. Однако это мимолетно обнадеживающее положение дел длилось недолго. Самое главное, что были подавлены, быстро и жестоко, представлявшие наибольшее значение рабочие стачки и революционные протесты в Германии. Это обстоятельство вернуло Ленина к мысли о необходимости принять германские условия мира и как можно скорее. Последний письменный доклад о состоянии российских войск на фронте и в тыловых гарнизонах, представленный Крыленко Совнаркому, усилил это ленинское убеждение. Между тем, в Бресте Троцкий и его коллеги продолжали тягаться со своими германскими визави. Германский генеральный штаб к тому времени уже начал проявлять нетерпение. В результате дискуссий, которые состоялись во время перерыва в переговорах 23–24 января (4–5 февраля) между германским командованием, с одной стороны, и правительствами Германии и Австро-Венгрии, с другой, последние согласились ускорить подписание сепаратного договора с Украиной и, как только это будет сделано, вручить Троцкому ультиматум — иными словами, свернуть мирную конференцию в Брест-Литовске в недельный срок. Условия ультиматума, который Кюльман должен был представить Троцкому, были таковы: либо Троцкий принимает предложенные ему мирные условия, либо военные действия возобновляются.

Несмотря на то, что умеренные силы в германо-австро-венгерской делегации до последнего момента продолжали спорить, стараясь придать хоть толику легитимности аннексионистским требованиям своих правительств, растущее влияние на переговоры германского генерального штаба в лице генерала Макса Гофмана и, следовательно, невозможность дальнейшего затягивания переговоров стали очевидны российской стороне. 27 января (9 февраля) Центральные державы подписали сепаратный пакт с Украиной. На следующий день, 28 января (10 февраля), — настал момент, который Троцкий предвкушал все это время. В то время как ничего не подозревавшие представители Центральных держав были уверены, что Россия вот-вот капитулирует, Троцкий взорвал свою «бомбу». Он объявил, что Россия, отказываясь формально подписать мирный договор, со своей стороны, считает состояние войны с Германией, Австро-Венгрией, Болгарией и Турцией прекращенным и демобилизует свои войска (66).

Позже в тот же день главные члены делегации Центральных держав собрались на последнее заседание. Все они, за одним серьезным исключением, были склонны оставить Россию в покое. Кюльман и Чернин полагали, что поскольку русские своим заявлением молчаливо признали, что оккупированные территории остаются в руках Германии, то воевать больше не за что. Исключением был генерал Гофман. Следуя инструкциям своего начальства, он настаивал, что раз цель перемирия с Россией, состоявшая в заключении мирного договора, не достигнута, то, как следует из условий перемирия, боевые действия должны быть возобновлены в семидневный срок (67).

Немцы спорили до поздней ночи, а в это время российская делегация ехала на железнодорожный вокзал, чтобы отбыть в Петроград, уверенная, пусть и не до конца, что для России кошмар мировой войны закончился. Перед самым отправлением Троцкий отбил срочную телеграмму Крыленко в Могилевскую ставку с сообщением о том, что произошло, и указанием издать приказы о демобилизации, что Крыленко тут же и сделал. Впрочем, на следующий день, по настоянию Ленина, приказы были объявлены недействительными, но отменить их психологически негативный эффект на и без того безнадежно деморализованную армию было уже невозможно. В самую последнюю минуту, когда российские переговорщики уже садились в поезд, их надежды на мир были упрочены сообщением о том, что германские и австро-венгерские дипломаты прилагают усилия, чтобы убедить военных не прибегать к крайним мерам. Итак, довольно посмеиваясь и расслабившись, члены российской делегации размещались в вагоне и поздравляли друг друга с тем, как они замечательно обвели вокруг пальца германский империализм. Много лет спустя Троцкий вспоминал: «На обратном пути в Петроград мы все находились под впечатлением, что немцы не начнут наступление» (68).

* * *

В конце сентября и в первой половине октября 1917 г. одним из главных аргументов Ленина в пользу немедленного захвата власти было убеждение, что все страны Европы стоят на пороге пролетарских революций и что большевики в России, в силу своего более выгодного положения, могут и обязаны показать им пример. Ждать съезда Советов для отстранения от власти Временного правительства, настаивал он, значит предать дело мировой революции.

В начале декабря 1917 г., когда в Брест-Литовске начались сепаратные переговоры между Германией и Советским правительством о мире, Ленин все еще верил в то, что решающие социалистические революции в Европе не за горами. Однако к концу месяца ответные революции, в близости которых он был уверен, так и не стали явью. Между тем, полная деморализация русской армии на фронте была налицо, а на Дону началась экспансия контрреволюционных сил. Учитывая все это, Ленин пришел к выводу, что немедленное заключение мира с Германией на ее условиях является абсолютно необходимым для выживания революционной России. К несчастью для него, однако, многие из его ближайших сподвижников в руководящих органах партии — в Петрограде, в Москве и по всей стране — остались преданы его прежним идеям стойкого интернационализма (это было особенно заметно в случае с лидерами Петербургского комитета). Убежденные в том, что заключение сепаратного мира с кайзером отбросит революцию в Германии на долгие годы, что революционная война — дело сложное, но возможное и что русской революции не выжить в одиночку, они («левые коммунисты») решительно отвергли ленинские доводы о необходимости мира любой ценой.

В этой ситуации формула Троцкого «ни мира, ни войны» — тактическая уловка, основанная на предположении, что если революционная Россия просто объявит войну оконченной и демобилизует армию в одностороннем порядке, германское правительство будет не в состоянии заставить свои войска воевать, и война для России действительно закончится — получила широкое признание среди большевиков и левых эсеров. В середине января 1918 г. большинство членов руководства обеих партий (но не Ленин) одобрили ее. После того как породившая надежды волна революционных беспорядков в Европе была подавлена, 28 января (9 февраля) Троцкий огорошил германскую делегацию в Бресте своим заявлением и вернулся в Петроград, оптимистически уверенный, что перехитрил своих противников. Однако все зависело от ответа германской стороны.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. См. Ленин В И Полн собр. соч. Т.35. С.253.

2. Петербургский комитет РСДРП(б) С. 571–576.

3. Там же. С. 579–593.

4. Там же С 581–587.

5 Глубокий анализ этих переговоров см. в книге. Richard К Debo Revolution and Survival: The Foreign Policy of Soviet Russia, 1917–1918. — Toronto, 1979 P45-112.

6 Keep The Debate P 213–217; Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов р, с, кр. и каз депутатов С. 152–155

7. РГАСПИ. Ф. 19 On 1. Д 28 Л 2

8. Keep The Debate. Р 223-239

9 Ibid. Р.228; Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов р, с, кр и каз депутатов С 164.

10 РГАСПИ. Ф. 19. On 1. Д 28 Л.2.

11 См выше, глава 2.

12 Кедров М. Из красной тетради об Ильиче //Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. — М., 1957. Т.2. С.97; Подвойский Н. И. От красной гвардии к красной армии //Историк-марксист. 1938. № 1. С. 16–34 Текст ленинского опросного листа см. Ленин В. И. Полн собр. соч Т.35 С. 179–180, 472.

13 См. Debo. Revolution and Survival. P.60; Городецкий E.H. Демобилизация армии в 1917–1918 гг. //История СССР. 1958. № 1. С. 15–19

14. Вечерний час. 1917. 18 декабря. С.2.

15 РГАСПИ. Ф.19. Оп.1. Д.29 Л.2.

16. Там же; Ф.5. On 1 Д.2424 Л.19; Симонян М.Н. Его профессия революция: Документальный очерк о жизни и деятельности Н. В. Крыленко. — М., 1985 С. 93–94. В 1920-е годы в письме в Истпарт Крыленко указывал, что после той встречи военных представителей он подготовил для Ленина специальный письменный доклад, в котором подчеркнул, что рассчитывать на боеспособность старой армии абсолютно бессмысленно, так как она воспринимает перемирие и начало мирных переговоров как знак того, что война закончилась — Протоколы съездов и конференций ВКП(б). Седьмой съезд, март 1918 г. — М.-Л., 1928 С. 261–262, прим. 48.

17 Ленин В. И. Полн собр. соч. Т.35. С.472; Чубарьян А.О. Брестский мир. — М, 1964 С.106

18. РГАСПИ. Ф.19 Оп.1. Д.29. Л.28; Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т 35. С.181.

19. РГАСПИ. Ф 5. Оп.1 Д.2423. Л.19об.

20. Петербургский комитет РСДРП (б). С.607, 608.

21. Там же. С. 609–611, 621–622.

22. Там же. С. 611–618.

23. Там же. С 615–616.

24. Там же. С 619.

25. Владимир Ильич Ленин Биографическая хроника. Т.5. С. 156–157.

26 См., напр: Волкогонов Д. И. Ленин. Политический портрет. В 2-х кн. — М, 1994. Кн 1 С. 197–232; Richard Pipes. Three 'Whys' of the Russian Revolution. — New York, 1995. P 45–46; Richard Pipes The Russian Revolution. — New York, 1994. P. 410–412, 431–438, 612–624; Richard Pipes, ed. The Unknown Lenin- From The Secret Archive. — New Haven, 1996 P6, 15-16

27 Троцкий Л.Д. Сочинения. T 17. 4.1 М.-Л, 1926 С.631, прим. 38.

28. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т 35 С.225.

29 Там же. С 243-252

30 Ленинский сборник. Т 11. — М, 1929. С 43–44; Седьмой (экстренный) съезд РКП (б), март 1918 г. Стенографический отчет. — М., 1962. С. 216–218

31 Там же

32. L Trotsky. My Life. — New York, 1970. Р 382–383.

33 Кедров. Указ. соч. С. 10.

34 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). С. 168 См также Смирнов Н Н. Третий Всероссийский съезд Советов. — Jl.s 1988. С.98.

35. См. по этому поводу Debo. Revolution and Survival. P.79.

36. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). С 168–169 37 Там же С. 169–170.

38. Там же С. 170.

39. Там же. С. 172. Ленинские заметки об этом заседании см.: В. И. Ленин. Неизвестные документы, 1891–1922 — М, 1999. С. 223–224.

40. Такой сдвиг произошел, например, в Охтинском районном комитете большевиков. — ЦГАИПД Ф 10. Оп.1. Д 11 Л 1об.-2об.

41. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). С. 173.

42. Петроградское эхо. 1918. 12 января. С.2; Наши ведомости 1918. 13 января. С.2.

43. Третий Всероссийский съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Пг., 1918. С. 21–34.

44. Там же. С. 48–55; Троцкий Л. Д. Сочинения. Т.17. 4.1. С. 53–69.

45. Третий Всероссийский съезд Советов. С. 56–58.

46. Там же. С.71, 92–93.

47. См. заявление исполнительной комиссии в: Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). С. 180–183.

48 См. ГАРФ. Ф.1235. Оп.18. Д 7. Л.31.

49. Третий Всероссийский съезд Советов. С.52.

50. Там же. С.64.

51. Там же. С.59

52. Красная газета. 1918 13 января. С.1.

53 Там же 17 января. С. 1.

54. Там же 19 января. С 1.

55. Там же 21 января. С 1

56 РГАСПИ. Ф 19. Оп.1. Д 47.

57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). С. 181.

58. Там же. С. 182–183.

59. Там же. С. 176. См. особенно тезисы 5–8.

60. Там же. С. 183–184.

61. Там же. С. 174–180.

62. Там же. С. 175–176, 283–284, прим. 207.

63. Там же. С. 175, 283, прим. 206.

64. См. в этой связи 22-ой тезис, добавленный Лениным к его «Тезисам о войне» 21 января. — Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т.35. С. 251–252.

65. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). С. 190–191. См. также В. И. Ленин Неизвестные документы. С 225–227.

66 Троцкий Л. Д. Сочинения. Т. 17. 4.1. С. 103–104, Max Hoffman. War Diaries and Other Papers Trans by Eric Sutton Vol 2 —London, 1939 P 218–219/

67. Hoffman War Diaries. — London, 1929. Vol.2. P.219; John W. Wheeler-Bennet. Brest-Litovsk. The Forgotten Peace, March 1918. — London, 1963 P.229

68. Trotsky. My Life. P.386.

Глава 6

«СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ ОТЕЧЕСТВО В ОПАСНОСТИ!»

В Смольном известие о сенсационной декларации Троцкого и видимом признании ее Центральными державами было получено по прямому проводу около полуночи 28/29 января. Зиновьев тут же подготовил триумфальное заявление для прессы, которое, должно быть, озадачило журналистов не меньше, чем заявление Троцкого — представителей Центральных держав в Бресте. Когда заинтригованный корреспондент спросил его, что на практике означает фраза «ни войны, ни мира», Зиновьев уверенно объяснил, что смысл ее сводится к продлению перемирия. «Мы считаем, что Центральным державам на русском фронте не удастся наступать, ибо этого не пожелают трудовые массы», — сказал он и быстро добавил, что «не в интересах Германии и Австрии бесконечно аннексировать чужие территории» (1). Как вспоминал Штейнберг, «гордое умиротворение, омрачаемое беспокойством, опустилось на Петроград» (2).

На следующее утро весь Петроград гудел, возбужденный вестью о беспрецедентных событиях в Бресте. Экстренно собравшиеся по этому поводу центральные комитеты большевиков и левых эсеров одобрили шаг Троцкого (3). На заседании Петроградского Совета бывший член Военной организации большевиков, военный комиссар Михаил Лашевич безапелляционно заявил: «Немецкие войска не пойдут против тех, кто всему миру заявил о нежелании проливать братскую кровь» (4). Принятая на этом заседании резолюция «Об окончании войны», проект которой был внесен Зиновьевым, одобрила российскую позицию в Брест-Литовске, обратилась к рабочим Германии, Австрии, Болгарии и Турции с призывом помешать империалистическим державам учинить насилие над народами Польши, Литвы и Курляндии, а также провозгласила создание новой, социалистической Красной Армии главной задачей дня. Впрочем, главной заботой Петросовета, что и отразила резолюция, было, похоже, не столько формирование новой армии, сколько привнесение хотя бы подобия порядка в тот, демобилизованный из старой армии, неуправляемый сброд, который многотысячными потоками устремился домой с фронта (5).

В петроградской прессе оценки сделанного Троцким шага были, как и следовало полагать, различными. Либеральные и умеренносоциалистические газеты, которые с самого начала настороженно относились к факту сепаратных переговоров с противником, назвали его катастрофой, не способной принести и без того уничтоженной, беззащитной России ничего, кроме новых испытаний, мучений и унижений. «Начало конца революции» увидел в этом акте Троцкого меньшевистский «Новый луч». Напротив, большевистские газеты приветствовали новости из Бреста с нескрываемой радостью. Судя по заголовку в «Красной газете», война была окончена:

НА ДРУГОЙ ДЕНЬ ПОСЛЕ ОКОНЧАНИЯ ВОЙНЫ

Мы живем на другой день после окончания войны… [Р]усский пахарь может вернуться к своей заждавшейся земле. Русский рабочий может вернуться в давно оставленный им город. Весь русский народ может теперь с удвоенной силой и энергией заняться устройством своей новой, вольной, свободной жизни (6).

Левоэсеровская пресса, как и большевистские издания, была склонна считать, что германское правительство уже не сможет возобновить наступление на Восточном фронте, как бы ему этого ни хотелось. «После такого заявления [как сделанное Троцким] трудно будет германскому штабу двинуть войска против России, потому что нельзя ничем будет оправдать это новое нашествие, и германский солдат будет знать, что он защищает только и только аннексионистские вожделения своей буржуазии», — писала 30 января газета «Знамя труда». «Теперь, когда мир сорван только волею делегации Центральных держав, теперь естественно, что революционное движение вспыхнет с новой силой» (7).

Конечно, для западных союзников, готовивших решающее весенне-летнее наступление на Западном фронте, перспектива прекращения военных действий на востоке определенно не сулила ничего хорошего. Так, за пару недель до заявления Троцкого британское Министерство иностранных дел направило в Петроград со специальной миссией опытного молодого дипломата, «доку» в российских делах, Роберта Брюса Локхарта. Главной задачей Локхарта было убедить Советское правительство поддержать союзнические военные усилия. Одновременно руководство военно-морских сил Великобритании дало поручение своему новому военно-морскому атташе в Петрограде, капитану Фрэнсису Кроуми, организовать эвакуацию военного имущества союзников из Балтийского региона. До этого своего назначения Кроуми был боевым офицером, командиром британской подводной флотилии, действовавшей совместно с русским флотом на Балтике (8). Став военно-морским атташе, он писал секретные донесения адмиралу Реджинальду Холлу, главе военно-морской разведки Великобритании. Однако никакого опыта шпионской или подрывной работы и даже дипломатической деятельности у Кроуми не было. В августе 1918 г. латышские офицеры, оказавшиеся информаторами ЧК, обманули его доверие и навлекли на британского военно-морского атташе подозрения в попытках свергнуть Советскую власть на северо-западе России. Возможно, его также предала Мария (Мура) Бенкендорф — привлекательная русская сотрудница британского посольства. Косвенные доказательства свидетельствуют, что Мура, ставшая любовницей Локхарта, была осведомителем ЧК (9). «Граммофон какой-то для всех гнусных сплетен в посольстве», — так писала она про Кроуми в письме к Локхарту (10).

Троцкий, Радек и Карелин вернулись в Петроград из Бреста в 5 часов утра 31 января. Троцкий сразу же отправился в Смольный, где кратко изложил Ленину содержание финальной стадии переговоров. В тот же день Троцкий и Карелин выступили также с докладами о переговорах на совместном заседании большевистской и левоэсеровской фракций ВЦИКа и на заседании Совнаркома, а вечером следующего дня, 1 (14) февраля, ставшего первым днем нового российского календаря (11), — на специальной сессии полного ВЦИКа (12).

Троцкий подробно рассказал ВЦИКу о своей тактике в Бресте. Январская волна стачек в Германии и Австро-Венгрии на короткое время усилила российскую позицию на переговорах и ослабила германскую. Однако после подавления беспорядков германская делегация возобновила свои экспансионистские претензии с новой силой. Дальнейшему ослаблению позиции российской делегации на последних стадиях переговоров способствовали сепаратные действия украинской делегации, а также откровенные публикации в русской прессе о продолжающемся развале русской армии. После подписания 27 января (9 февраля) соглашения между Центральными державами и украинской делегацией стало ясно, что немцы от своих притязаний не отступятся, а, значит, затягивать переговоры больше невозможно. В этих обстоятельствах он, Троцкий, и сделал свое заявление.

С нескрываемым удовольствием описывал Троцкий потрясение, написанное на лицах участников переговоров с противоположной стороны, а также реакцию германских солдат из размещенной в Бресте особой части, которые постарались заверить его, что революционной России нечего бояться германского наступления. Даже их офицеры заявили, что никто и ничто не заставит их выступить против России. И хотя, предупредил Троцкий, полностью отметать возможность возобновления Германией военных действий нельзя, ему она кажется маловероятной. Он рассказал, что лично проехался по русским позициям на линии фронта и был потрясен царившими в войсках хаосом и анархией. Поэтому он не разделял свойственной «левым коммунистам» иллюзии, что русские солдаты смогут защитить революцию от нападения, если оно случится. Он считал, что немедленная, открытая и всеобщая демобилизация продемонстрирует всему миру решительное и однозначное намерение Советской России покончить с войной и переложит бремя защиты русской революции, если в этом возникнет необходимость, непосредственно на плечи европейских революционных масс (13).

Карелин, выступая перед ВЦИКом, подчеркнул, что основной проблемой, стоявшей перед российской делегацией в Бресте, было не выставить напоказ грабительские условия, предложенные Центральными державами, что было несложно, а предъявить свои требования, которые не сводились просто к возврату к довоенному территориальному status quo. Суть была в том, что последнее не сочеталось с социалистическими принципами мира без аннексий и контрибуций и права наций на самоопределение вне зависимости от срока давности их подчинения — принципами, заявленными в Декрете о мире, принятом Вторым съездом Советов, и позже подтвержденными (14). Заявление Троцкого, по мнению Карелина, естественным образом вытекало из этой трудноразрешимой задачи. Позиция, занятая Россией в Бресте, привела к тому, что русская революция стала маяком для порабощенных народов во всем мире. Для иллюстрации этого Карелин описал дружеский прием, полученный им и Троцким в Варшаве, куда они отправились во время перерыва в переговорах. На массовом уровне прежняя враждебность к России сменилась уважением к русской революции. Признавая, что трюк с простым объявлением войны оконченной без подписания мирного договора содержит риск возобновления военных действий, Карелин, как и Троцкий, сомневался в том, что германские солдаты на Восточном фронте способны участвовать в наступлении (15).

Отвечая Троцкому и Карелину, Пумпянский, от лица эсеров, похвалил брестскую делегацию за то, что они не подписали сепаратный мирный договор, однако назвал результаты переговоров неудовлетворительными, поскольку фронт оказался открыт для германского вторжения. Вновь, как на Учредительном собрании, под насмешливые реплики и крики, он призвал к организации международной социалистической мирной конференции в Стокгольме и к формированию, посредством Учредительного собрания, правительства единого народного фронта.

От левых эсеров выступал Штейнберг. Он высоко оценил успехи советской дипломатии и отметил, что трудящиеся Европы и Америки являются естественными союзниками революционной России, и теперь, благодаря Бресту, связи с ними станут крепкими, как никогда. Отвергнув призыв Пумпянского к повторному созыву Учредительного собрания, он, тем не менее, поддержал его идею немедленной организации социалистической мирной конференции в Стокгольме и прекращения ненужных политических распрей внутри страны в качестве меры подготовки к возможному наступлению Центральных держав. Россия, считал он, должна быть готова защитить себя, а «для этого прежде всего необходимо прекратить ту гражданскую войну внутри демократии, которая раздирает страну на части».

Мартов выразил несогласие с мнением Троцкого, что позиция австро-германской стороны после Бреста оказалась слабее, чем была в начале переговоров. С его, Мартова, точки зрения, все указывает на обратное. Одобряя в душе формулу «ни мира, ни войны», он считал необходимым учитывать возросшую уверенность Центральных держав в своих силах в противостоянии с революционной Россией, а также, самое важное, создать условия, которые позволят всем российским гражданам принять участие в защите страны от германского вторжения.

В своем заключительном слове Троцкий, отвечая Мартову, заявил, что ответственность за предотвращение гибели России от рук германских империалистов лежит, в первую очередь, на народе Германии. Тем не менее, он согласился, что в случае необходимости, «мы будем вынуждены защищаться». Большевистская резолюция, принятая на этом заседании, одобрила позицию, занятую российской делегацией на мирных переговорах в Бресте, и выразила уверенность, что при поддержке социалистических рабочих всех стран австро-германские рабочие и солдаты доведут до победного конца борьбу против империалистов и узурпаторов, начавшуюся в Вене и Берлине. Предупредив об опасности вражеского окружения, в котором оказалась русская революция, резолюция подчеркнула, что создание добровольной социалистической Красной армии является одной из важнейших задач момента (16). Было также решено направить Каменева со специальной миссией в Великобританию и Францию — для разъяснения российской мирной политики и в поисках поддержки среди западноевропейских социалистов (17).

На следующий день (15 февраля) Троцкий выразил еще более твердую уверенность в том, что немцы наступать не будут. На вечернем пленарном заседании Петроградского Совета он определил степень вероятности германского наступления в 10 % — против 90 %, что его не будет (18). Отражением широко распространенного среди петроградских большевиков убеждения, что для России война закончилась и пора вплотную заняться внутренними проблемами, является тот факт, что в этот день Троцкий получил назначение руководить поставками и распределением продовольствия — на тот момент, самой грозной и сложной из внутренних проблем революционной России (19).

Троцкий и не догадывался, как скоро его прогнозу предстоит подвергнуться испытанию. На самом деле, решающие события, ставшие кульминационным моментом в борьбе между германскими военными и гражданскими властями по поводу того, как реагировать на декларацию Троцкого «ни войны, ни мира», произошли еще два дня назад (13 февраля) на заседании Коронного совета Германии. Дебаты вокруг политики в отношении революционной России завершились там принятием решения о проведении на Восточном фронте ограниченной наступательной операции. Цель этого наступления состояла в том, чтобы продвинуть германские позиции на восток, к Нарве и Пскову, а в более широком смысле — поставить большевиков на место. Начало наступления было назначено на 18 февраля (20).

Весть о том, что срок германского перемирия с Россией истекает в полдень 18 февраля, после чего восстанавливается состояние войны, достигла Смольного вечером 16 февраля (21). Когда принесли телеграмму, Троцкий был в кабинете Ленина на совещании, на котором, кроме него и Ленина, присутствовали Карелин и еще один левый эсер, коллега Карелина. Ленин, явно глубоко взволнованный, молча передал телеграмму Троцкому. Вспоминая этот эпизод в своих мемуарах, Троцкий писал, что Ленин быстро завершил совещание, выпроводил левых эсеров из кабинета и выпалил: «Все-таки они нас обманули… Эта зверюга своего не упустит» (22).

После того как Ленин напомнил Троцкому, что, согласно их договоренности, он должен поддержать немедленное подписание мирного договора, Троцкий ответил, что способность немцев реально начать наступление на Россию остается под вопросом. Возможно, поэтому какое-то время эта новость не была обнародована (23). О ней даже не поставили в известность ответственных за оборону страны высших военных руководителей и Совнарком (24). Только вечером 18-го, после того как русская разведка перехватила телеграмму, адресованную командующим германскими войсками на Восточном фронте, с указанием, что поскольку Троцкий нарушил перемирие, им предписывается возобновить наступательные действия, русские военные узнали о возникшей угрозе (25).

* * *

Новость о возобновлении германского наступления немедленно вернула в повестку дня спорный и болезненный вопрос о том, заключать или не заключать сепаратный мир с Центральными державами — вопрос, который, благодаря тактике Троцкого «ни войны, ни мира», был оставлен без ответа. Вспыхнувшие с новой силой дебаты по этому вопросу, характер которых постоянно менялся в связи с развитием событий на фронте и неопределенностью по поводу германских конечных намерений, бушевали фактически без перерыва с 17 по 24 февраля. Дебаты велись в прессе, в центральных комитетах большевистской и левоэсеровской партий, в Совнаркоме, в большевистской и левоэсеровской фракциях ВЦИК, на заседаниях ВЦИКа, Петросовета, ПК большевиков, Четвертой городской конференции петроградских большевиков, в петроградских районных Советах и районных комитетах большевиков, а также на фабриках, заводах, в солдатских казармах и матросских корабельных кубриках.

Дебаты начались поздно вечером 17 февраля на заседании ЦК большевиков. Среди опубликованных документов ЦК за этот период имеется таблица, показывающая, как участники заседания (всего присутствовало одиннадцать членов ЦК) голосовали по ряду вопросов о войне и мире. С точки зрения Ленина, самым важным из этих вопросов был первый: должно ли правительство предложить возобновить мирные переговоры? — который для него означал согласие немедленно принять мир на германских условиях. В этом вопросе Ленин проиграл: пять человек ответили «да», шесть — «нет» (26). Не менее важным был последний вопрос: нужно ли заключать мир, если германское наступление станет реальностью, а революционных восстаний в Германии и Австрии не последует? Здесь Ленин одержал верх: Троцкий выполнил свое обещание и проголосовал за мир.

На следующее утро (18 февраля), незадолго до назначенного часа возобновления германского наступления, ЦК пересмотрел свою оценку развития ситуации. К тому моменту поступили сообщения о многочисленных признаках усиления германской военной активности в непосредственной близости от линии фронта. Вражеские аэропланы были замечены над Двинском (находившимся в российской фронтовой полосе), и, судя по всему, готовился удар по крупнейшему балтийскому порту Ревелю. Германское радио настойчиво вещало о необходимости поставить заслон от угрозы «заразы» с востока. Но хуже всего, с точки зрения ЦК, было то, что нигде: ни среди германских войск на фронте, ни в германском тылу, — не было видно ни одного признака протеста. Наступление, однако, пока не началось. И, поскольку на обсуждение вероятных сценариев было потрачено достаточно много времени накануне, Свердлов предложил прервать заседание до тех пор, пока ситуация на фронте не прояснится. Ленин был против, и из уважения к нему было решено продолжить обсуждение, сосредоточившись исключительно на вопросе о том, стоит ли немедленно послать немцам телеграмму с предложением немедленного мира. В конце дискуссии, при голосовании по этому вопросу, ленинское требование без промедления принять германские условия мира опять потерпело поражение, недобрав один голос (27).

Это помогает объяснить поведение большевистских наркомов на заседании правительства, начавшемся ранним вечером 18 февраля и посвященном, главным образом, одному вопросу: как справиться с разразившимся военным кризисом (28). Помимо членов кабинета — большевиков и левых эсеров, на этом заседании, в тот или иной момент, присутствовали также представители Президиума ВЦИК, брестской мирной делегации и генеральных штабов «старой армии» и новорожденных Красной Армии и Флота. С перерывами, позволяющими участникам посещать заседания центральных комитетов своих партий, это заседание Совнаркома растянулось на всю ночь и раннее утро. Дискуссия сосредоточилась, похоже, в основном на путях преодоления практически полного отсутствия у России регулярных вооруженных сил и способах самостоятельной защиты революции до прибытия помощи извне. Среди рассмотренных вопросов были немедленное объявление всеобщей мобилизации (признанное преждевременным по причине все еще ожидаемого «вмешательства» германского пролетариата или рейхстага); заключение оборонного соглашения с умеренно-социалистическими партиями (предложенное левыми эсерами и отвергнутое большевиками); возможность ведения партизанской войны (рассматривалась необычайно серьезно, поскольку «практически у всех есть оружие») и начало эвакуации из Петрограда (не рекомендованное, так как будет отвлекать от оборонных усилий).

Тем временем, сообщения о развертывании германского наступления становились все более тревожными. В считанные часы немцы захватили Двинск и Минск и теперь широким фронтом двигались к Петрограду. Хотя наступающие войска состояли из немногочисленных, наскоро укомплектованных, нерегулярных частей, охваченные паникой русские солдаты не оказывали им ни малейшего сопротивления. Даже не пытаясь взрывать за собою железнодорожные пути и мосты, они опрометью бежали при первых же признаках приближения немцев. Меньше сотни германских солдат потребовалось, чтобы захватить Двинск.

Около полуночи в заседании Совнаркома был объявлен перерыв. Начавшееся вскоре после этого ночное заседание ЦК большевиков было назначено в последнюю минуту: одним из поводов, возможно, послужило ленинское нетерпение отправить телеграмму о согласии принять германские мирные условия, чтобы приостановить наступление немцев на Петроград. На этом, третьем за сутки, заседании ЦК Ленин беспрестанно призывал к немедленной капитуляции (29). «Теперь невозможно ждать, — настаивал он, — ибо положение определено вполне… Игра зашла в такой тупик, что крах революции неизбежен, если дальше занимать политику среднюю… Если бы немцы сказали, что требуют свержения большевистской власти, тогда, конечно, надо воевать; теперь никакие оттяжки дальше невозможны».

Заседание Совнаркома, январь 1918 г. Слева направо: И.3. Штейнберг, И.И. Скворцов-Степанов, Г.Ф. Федоров, В. Д. Бонч-Бруевич, В Е. Трутовский, А Г. Шляпников, П П. Прошьян, В И Ленин, И. В. Сталин (стоит), А. М. Коллонтай, П.Е. Дыбенко (стоит), Е.К Кокшарова, Н И Подвойский, Н.П. Горбунов, В.И. Невский, В.И. Шотман и Г.В. Чичерин.

Главным оппонентом Ленина на том заседании, как и вообще в течение всего брестского кризиса, был Бухарин, который, несмотря на молодость, не испытывал ни малейшей робости. Взяв слово, Бухарин заявил, что Ленин и те, кто ратует за мир чуть ли не любой ценой, просто поддаются панике, тогда как на самом деле ничего неожиданного не происходит. Империалистические силы твердо намерены подавить революцию, чтобы не допустить ее дальнейшего распространения. Теперь борьба неизбежна. По мнению Бухарина, «события развиваются так, как должны. Все, что сейчас случается, мы предвидели. Мы говорим, что либо русская революция развернется, либо погибнет под давлением империализма».

Ленин считал бухаринские аргументы безнадежной утопией. «Если мы не подготовлены [к революционной войне], мы должны подписать мир», — бушевал он. Даже если к первоначальным требованиям немцы «присоединят невмешательство в дела Украины, Финляндии, Лифляндии и Эстляндии, — то и это надо безусловно принять». Для Ленина это была цена выживания. Спасти революцию в России как плацдарм мировой революции — вот единственное, что имело значение.

Соглашаясь с Лениным, что выступать против немцев с разношерстным сбродом, имеющимся в распоряжении Советского правительства, невозможно, Троцкий все еще надеялся на то, что европейские рабочие придут на помощь революционной России. На заседании ЦК ночью 18/19 февраля он предложил, явно с целью выиграть время, вместо немедленной капитуляции, направить Вене и Берлину ноты, с тем чтобы выяснить характер их требований. Судя по всему, Троцкий был уверен, что оглашение этих требований само по себе будет иметь пропагандистский эффект. Однако, когда стало ясно, что эта идея неприемлема для обеих сторон, он вновь выполнил свою часть сделки с Лениным, обеспечив ему при голосовании необходимый для перевеса голос. Семью голосами против пяти (при одном воздержавшемся) большевистский ЦК признал необходимым немедленно информировать германское правительство о готовности России подписать мирный договор. Ленину и Троцкому было поручено подготовить соответствующее послание. Короткое время спустя ЦК левых эсеров, в составе всего шести членов из пятнадцати, также проголосовал за мир и одобрил идею капитуляции, проект которой уже был подготовлен Лениным и Троцким (30).

Несмотря на все эти решения, в Совнаркоме, который возобновил свое заседание после перерыва, оппозиция Ленину существенно слабее не стала. Хотя настроение участников становилось все более мрачным по мере поступления сообщений о скорости продвижения германских войск, упор продолжал делаться на сопротивление (31). Под утро, когда вопрос о капитуляции впервые, по-видимому, был поставлен ребром, эта идея вызвала новый всплеск острых дебатов. Ленин, к которому теперь присоединился Троцкий, возглавил борьбу за немедленный мир. Штейнберг и Дыбенко выступили главными адвокатами революционной войны. Порой атмосфера в споре достигала такого накала, а расхождения между спорящими сторонами такой глубины, что одному обозревателю показалось, что дело непременно закончится отставками. Голосование, проведенное в конце заседания, когда число присутствующих наркомов постепенно сократилось до девяти, перевесом в один голос решило вопрос в пользу «немедленного мира» (32). После этого, без согласования с ВЦИКом, Ленин и Троцкий немедленно отправили в Берлин радиограмму с сообщением о готовности Советского правительства подписать мирный договор на условиях, предложенных германской стороной в Брест-Литовске. (33).

Как реагировали на этот акт другие политические партии, помимо большевиков и левых эсеров? Узнав о германском наступлении, практически все они заявили о своей готовности забыть былые распри и объединиться для защиты страны от внешнего врага. Неудивительно, что их реакцией на сообщение о российской капитуляции, последовавшей спустя чуть более суток, была растущая волна негодования. В самых жестких выражениях кадетская, эсеровская и меньшевистская печать осудили принятие правительством германских условий мира и потребовали немедленного повторного созыва Учредительного собрания.

Для Ленина в категорическом неприятии его политики со стороны либеральных и умеренно-социалистических групп не было ничего неожиданного. Гораздо более тревожным и потенциально опасным был гневный протест, которым решение сдаться немцам без боя было встречено в рядах его собственной партии и в партии левых эсеров. То, что этот вопрос продолжает оставаться взрывоопасным, стало немедленно очевидно на заседаниях большевистской и левоэсеровской фракций ВЦИК, созванных во второй половине дня 19 февраля для выработки позиций по мирной политике правительства перед рассмотрением на вечернем пленарном заседании ВЦИКа. Помимо уже известных разногласий между требующими немедленного мира сторонниками Ленина и выступающими за революционную войну «левыми коммунистами» и между соответствующими левоэсеровскими группировками, на этих заседаниях фракций были высказаны серьезные претензии в адрес правительства по процедурным вопросам, связанным с уже обретшей недобрую славу радиограммой Ленина-Троцкого. Противников капитуляции из рядов обеих партий возмутило то, что решение по такому серьезному, фундаментальному политическому вопросу было принято Совнаркомом без кворума, перевесом всего в один голос и без ведома ВЦИКа. Даже Свердлов, обычно верно и послушно следующий за Лениным, выразил протест против отправления радиограммы без санкции ВЦИКа (34). Многочисленная левоэсеровская фракция была так возмущена, что немедленно возобновила попытки добиться существенного усиления контроля за Совнаркомом и отдельными народными комиссарами со стороны ВЦИКа. Кроме того, хотя факт одобрения радиограммы Ленина-Троцкого левоэсеровским ЦК оставался фактом, многие левые эсеры были недовольны тем, что за все их руководство решение приняла незначительная группка его членов (35).

Итак, центральным вопросом, вокруг которого вертелась дискуссия на заседаниях большевистской и левоэсеровской фракций 19 февраля, был вопрос о том, нужно или не нужно объявлять недействительным послание Ленина-Троцкого и пересматривать всю проблему заново. Споры по этому вопросу и в той, и в другой фракции породили глубокие противоречия. Вначале позиции сторонников революционной войны (или, как предпочитали говорить левые эсеры, «восстания» против империализма) в левоэсеровской фракции были сильнее, чем у большевиков. Однако вечером накал борьбы в обеих фракциях был настолько высок, что большевистское руководство ВЦИКа, предвидя крайнюю проблематичность одобрения всем ВЦИКом немедленной российской капитуляции и опасаясь почти неминуемой жестокой стычки, чреватой катастрофическими последствиями не только для правящей коалиции большевиков и левых эсеров, но и для существующей власти вообще, в последний момент отменило вечерний пленум. Он был заменен крайне редкой формой совещания — закрытым совместным заседанием большевистской и левоэсеровской фракций (36).

На этом заседании с двухчасовым докладом, в котором были собраны воедино все мыслимые аргументы в пользу немедленного мира, выступил Ленин. Однако его оппоненты во главе с Сергеем Мстиславским (от левых эсеров) и Карлом Радеком (от большевиков) остались не убеждены ленинскими доводами, и около полуночи две фракции, по сообщениям газет, разошлись на отдельные заседания, с антиленинистами во главе. Фракции заседали — с перерывами, то сходясь вместе, то снова расходясь — в течение ночи и всего следующего дня. Обе встречались за закрытыми дверями с Крыленко, который твердо стоял на необходимости заключать мир как можно скорее. Впрочем, встречи с ним, похоже, особого эффекта не имели. В тот момент ни та, ни другая фракция были не в состоянии достичь консенсуса (37).

Если для фракций большевиков и левых эсеров, заседавших в Таврическом дворце, девизом оставались неопределенность и непрерывные споры, за пределами дворца все было по-другому. Вскоре после возобновления германского наступления Петербургский комитет большевиков провел опрос мнений во всех районных комитетах партии. За исключением Выборгского райкома, где мнения разделились, подавляющее большинство членов районных комитетов были против капитуляции (38). Так случилось, что начало этого нового военного кризиса совпало с проведением в Петрограде Четвертой городской конференции РСДРП (б). Конференция, в которой приняли участие ПК и выборные представители от всех районных комитетов партии, открылась 17 февраля. К этому моменту в большевистской организации Петрограда насчитывалось, по оценкам, тридцать шесть тысяч членов; сокращение, по сравнению с началом года, составило около двенадцати тысяч человек (39). Однако это были приблизительные цифры; специально за колебаниями партийной численности — особенно связанными с непрерывным оттоком из Петрограда ветеранов партии, начавшимся сразу после захвата власти — никто не следил. К тому же, значительный процент старых большевиков, еще остававшихся в Петрограде, был занят на государственной и военной службе; их связи с партийной организацией, по практическим соображениям, были прерваны.

Чтобы компенсировать все эти потери, участники городской партконференции приняли новый партийный устав (40). Численность Петербургского комитета была сокращена с сорока с лишним членов, избираемых от всех районных комитетов на основе пропорционального представительства, до девяти членов, избираемых списком на ежеквартальных городских конференциях. Все шестнадцать районных комитетов больше не были представлены в ПК. Чтобы сгладить негативный эффект от этого изменения, новый устав предусматривал создание совершенно нового представительного органа — Делегатского совета, состоящего в основном из делегатов от районных комитетов партии, по одному от каждых пятисот членов. Предполагалось, что он должен заменить ПК в качестве самого авторитетного местного партийного органа в период между городскими конференциями. Одновременно или почти одновременно был создан новый совещательный орган, который даже не был упомянут в новом уставе, — Собрание организаторов. Созываемый по усмотрению ПК, он состоял из платных ответственных организаторов от каждого района. Возможно, отчасти потому что ответственными организаторами нередко выбирали секретарей районных партийных комитетов, в их составе было непропорционально много увлеченных молодых женщин (41).

Если Собрание организаторов действовало довольно долгое время (42), то выборный Делегатский совет никогда не функционировал так, как было запланировано (43). В итоге, преобразование и сокращение петроградской партийной организации на Четвертой городской конференции петроградских большевиков видится, в ретроспективе, как серьезный шаг на пути к уничтожению той относительно широкой внутрипартийной демократии, которая была одним из основных источников силы большевиков в 1917 г. Впрочем, в контексте острого противоречия по вопросу о принятии германских условий мира, самым характерным моментом было то, что на городской партконференции, как и в Петербургском комитете, доминировали «левые коммунисты». Поэтому вполне естественно, что 20 февраля конференция обратилась к рассмотрению спорного решения правительства о немедленном мире (44). Выслушав доклады Ленина и Радека, представивших, каждый свою, точку зрения на вопрос о войне и мире, участники конференции даже не стали обсуждать их. Пренебрегши ленинским предупреждением о том, что цвет петроградского пролетариата падет жертвой в борьбе с немцами, конференция приняла резкую резолюцию, критикующую Центральный Комитет и требующую отмены решения Совнаркома о принятии германских условий мира (45).

Но самый, во многих отношениях, грозный протест против мирной политики Совнаркома содержался в заявлении — по сути, объявлении войны большинству большевистского ЦК — подписанном четырьмя членами меньшинства ЦК (Бухариным, Урицким, Ломовым и Бубновым) и еще семью известными деятелями партии (Яковлевой, Покровским, Смирновым, Пятаковым, Мечеславом Бронским и Андреем Спундэ). В своем заявлении они осудили усилия большинства ЦК, направленные на заключение мира на германских условиях, как наносящие «удар делу международного пролетариата, особенно жестокий», которые «сведут на нет работу социалистического строительства, проделанную пролетариатом со времени Октябрьской революции». С точки зрения Ленина, наибольшую тревогу представляло декларированное авторами заявления твердое намерение агитировать среди членов партии против мирной политики большинства, с тем чтобы изменить ее на ближайшем съезде партии (46).

Такие же бунтарские, направленные против мира, резолюции были приняты в это же время ЦК и местными партийными комитетами левых эсеров. Самое главное, что 20 февраля протест против сепаратного мира выразило твердое большинство ЦК левых эсеров, тем самым отказавшись от своей позиции, занятой на заседании ночью 18/19 февраля. Отличавшаяся надежностью газета «Новая жизнь» сообщала, что настроения против принятия сепаратного мира на заседании 20 февраля были настолько сильны, что большинство выразило готовность немедленно порвать с большевиками, если Ленин и Троцкий не аннулируют свою капитуляцию (47).

Вскоре после поворота на 180 градусов в позиции ЦК левых эсеров, консенсус в пользу революционной войны был достигнут и в левоэсеровской фракции ВЦИКа (48). Более того, примерно в это же время равновесие сил, установившееся в большевистской фракции ВЦИКа, по-видимому, под воздействием событий на Петроградской городской партийной конференции, также качнулось, и даже в большей степени, в сторону «левых коммунистов» (49).

* * *

Росту воинственности в обоих — большевистском и левоэсеровском — лагерях в первые дни после отправления капитулянтской телеграммы Ленина-Троцкого способствовал тот факт, что германское правительство явно не спешило на нее отвечать. Германские войска продолжали наступать широким фронтом, захватывая город за городом, вдоль стратегически важных железнодорожных путей на Ригу, Ревель и Псков. Очень скоро и сам Петроград оказался перед неминуемой угрозой нападения, к которому он ни в психологическом, ни в военном отношении не был готов.

Весть о германском наступлении захватила Советское правительство и руководство Наркомата по военным делам врасплох. Осознавая как никто другой (за исключением, возможно, Ленина), насколько уязвима Россия, военные руководители в первые дни после объявления Троцким «ни мира, ни войны», похоже, продолжали изо всех сил надеяться, что немцы не захотят вмешиваться. Попытки привнести какое-то подобие порядка в процесс демобилизации старой армии и начать формирование новой, социалистической Красной армии успеха не имели. В мемуарах, написанных много лет спустя, Ильин-Женевский вспоминал, что он чувствовал в эти дни тревожного ожидания: «Каждый новый, мирно проведенный день вливал новые надежды. И вдруг, словно среди ясного неба, ударил гром. Немцы перешли в наступление и с невероятной быстротой устремились на Петроград». «Мне никогда не забыть, — продолжал он, — того гнетущего, тяжелого настроения, которое охватило тогда наши партийные и советские ряды… Многим казалось, что теперь все погибло, что мы будем раздавлены вооруженной мощью германского империализма, и Советская республика должна будет превратиться в германскую колонию». Не все сумели справиться с охватившим их отчаянием, и одной из первых жертв его стала жена Ильина-Женевского. 20 февраля она застрелилась (50).

Ночью 19/20 февраля Совнарком обсудил возможности организации обороны и ведения революционной войны на случай, если это станет необходимым (51). По сообщениям в прессе, эта дискуссия велась не столько вокруг возможности ведения оборонительных действий, в традиционном смысле слова, сколько вокруг шансов на выживание, до тех пор пока германский пролетариат не сможет нанести германскому империализму «удар с тыла». Кроме того, ввиду очевидного провала, который терпела в столкновениях с германскими войсками российская сторона, состоящая из остатков старой армии, красногвардейцев и наспех собранных частей Красной армии, вновь всплыл вопрос об уместности стратегии партизанской войны (52). Успешные наступательные действия нерегулярных сил Антонова-Овсеенко на Дону, без сомнения, говорили в пользу этой идеи.

20 февраля Совнарком заслушал доклады Крыленко и Василия Альтфатера (заместителя начальника штаба военно-морских сил) о нарастании хаоса на фронте и принял программу мер, рассчитанных на крайний случай и предусматривающих мобилизацию населения Петрограда на защиту столицы, создание финансового резерва и эвакуацию из города граждан, не годных к военной службе. Также на случай чрезвычайного положения, по инициативе левых эсеров, Совнарком избрал Временный исполнительный комитет в составе Ленина, Троцкого и Сталина — от большевиков и Карелина и Прошьяна — от левых эсеров, который должен был действовать от имени правительства между заседаниями Совнаркома (53).

Трехчасовое чрезвычайное пленарное заседание Петроградского Совета, состоявшееся в Смольном ночью 21/22 февраля, продемонстрировало дилемму, которую предстояло разрешить большевикам, выступающим за немедленный мир: с одной стороны, им нужно было учитывать все убывающую вероятность того, что немцы еще могут согласиться на приемлемые условия мира, а с другой, вести мобилизацию рабочих, солдат и крестьян на борьбу с врагом, которая, чем дальше, тем больше виделась как смертельная схватка за выживание революции (54). Созывая этот пленум, Зиновьев прежде всего рассчитывал добиться его поддержки для принятия германских мирных условий. Позиция большевистской фракции Петросовета по этому вопросу сформировалась в ходе острых дебатов на заседании фракции, которое длилось настолько дольше запланированного, что из-за него пленум задержался на два с лишним часа. Обладавшая пока еще существенной партийной автономией и свободой от внешнего контроля, фракция не была связана в выборе позиции ни решением ЦК, с минимальным перевесом проголосовавшего за мир 18/19 февраля, ни приверженностью революционной войне, громогласно провозглашенной городской партконференцией 20-го. Зиновьев с помощью Лашевича приложил значительные усилия, чтобы подтолкнуть фракцию к ленинской точке зрения. Радек и Рязанов, отстаивавшие позицию «левых коммунистов», призвали коллег воздержаться от одобрения радиограммы Ленина-Троцкого и потребовать от Совнаркома и ВЦИК, чтобы они прекратили заигрывать с немцами и сосредоточились на обороне. Судя по аплодисментам, симпатии фракции были на стороне Радека с Рязановым. Однако результат голосования был в пользу Зиновьева и Лашевича. Это решение являлось обязательным для всех членов фракции; пока собравшиеся расходились, Зиновьев не переставал твердить им об этом (55).

Зиновьев открыл пленарное заседание долгой и пылкой речью в защиту действий правительства (56). «К стыду нашему, приходится сознаться, — говорил он откровенно, — что солдаты не оказывают почти никакого сопротивления. Имеются сведения, что в некоторых случаях безоружные немецкие солдаты разгоняли сотни наших солдат» [курсив оригинала — А.Р.]. В то же время, утверждал он, если немцы не дадут России мирную передышку, у нее не останется иного выбора, кроме как защищать революцию «до последнего человека и последней пули». На протяжении всей своей речи Зиновьев метался между этими двумя, тактически несоединимыми, позициями: абсолютной необходимостью мира, с одной стороны, и превосходящей все прочие соображения важностью защиты революции, с другой. Зиновьев сделал особый упор на последней, громко объявив «Социалистическое Отечество в опасности!» — звучный призыв к защите революции, опубликованный ранее днем в советских газетах.

Крыленко, основываясь на документально подтвержденных данных, продолжил рисовать картину растущей катастрофы на фронте и ее возможных экономических последствий. Он обрисовал состояние крайнего хаоса, охватившего значительную часть железнодорожной сети страны, не способной справиться с перевозкой миллионов бегущих с фронта солдат. Если эту человеческую волну каким-то образом не остановить, утверждал он, голод в Петрограде станет неизбежным, и всякая возможность построения социализма будет утрачена, независимо от успешности или неуспешности попыток положить конец войне. Крыленко призвал немедленно отобрать и отправить на фронт большое количество агитаторов из числа самых опытных и надежных петроградских рабочих и солдат. Если этим агитаторам удастся восстановить хотя бы видимость порядка в войсках, заверил он, это ослабит углубляющийся продовольственный кризис и облегчит защиту Петрограда, если в том возникнет необходимость (57).

После выступлений Зиновьева и Крыленко представителям всех фракций Петросовета было дано время, чтобы представить свои позиции. С соответствующими резолюциями выступили Михаил Левинсон — от левых эсеров и Ефрем Берг — от эсеров и меньшевиков. Резолюция Левинсона, которая содержала требование аннулировать послание Ленина-Троцкого и мобилизовать все силы страны на борьбу с немцами, подтолкнула Зиновьева сделать выговор левым эсерам за нарушение единства рядов революции «в один из самых критических ее моментов». Представленная Бергом совместная резолюция эсеров и меньшевиков потребовала немедленно назначить новое, представительное правительство, объявить «второе сидение» Учредительного собрания и созвать международную социалистическую мирную конференцию.

От большевиков резолюцию представил Антон Слуцкий. В ней в полной мере отразилась стоящая перед партией тактическая дилемма. После одобрения телеграммы Ленина-Троцкого резолюция выразила уверенность, что немцы вознамерились попытаться сокрушить революцию. В связи с этим резолюция призвала петроградских рабочих и солдат «немедленно встать на защиту социалистической России и ее революционной столицы». Резолюция предусматривала создание Комитета революционной защиты Петрограда, призванного координировать и направлять оборонные приготовления (58). Наконец, она призвала районные Советы формировать группы агитаторов для отправки на фронт, чтобы попытаться упорядочить процесс демобилизации. Все три резолюции были поставлены на голосование, и большевистская резолюция победила. Дополнительно был согласован состав Комитета революционной защиты Петрограда, и ему было передано большинство функций, связанных с руководством оборонными приготовлениями (59).

* * *

В десять часов вечера 21 февраля, в тот самый момент, когда Петроградский Совет приступил к рассмотрению мирной политики Совнаркома, Свердлов созвал наконец долго откладываемое заседание ВЦИКа — формально, чтобы обсудить тот же вопрос (60). Для исследователя крайне важно не забывать о различиях в политической значимости и характере двух этих заседаний. Особенно нужно учитывать то, что в Петросовете конфликт между левыми эсерами и большевиками по вопросу о войне и мире хотя и был, без сомнения, нелегким, большевики-ленинцы там были в большинстве. Во ВЦИКе же подобные разногласия могли запросто привести к расколу большевистско-левоэсеровской коалиции и даже, не исключено, к падению ленинского кабинета, поскольку на этом заседании, отчасти благодаря отсутствию многих «левых коммунистов», перевес был явно на стороне левых эсеров (61). Человеком, на котором лежала главная ответственность за недопущение потенциально летального раскола, был искусный тактик Свердлов. Как никто другой в партии, понимавший всю взрывоопасность вопроса о мире, а также ощущавший растущее во ВЦИКе недовольство Совнаркомом за сепаратные действия последнего в деле с телеграммой Ленина-Троцкого, Свердлов решил отложить заседание ВЦИКа до тех пор, пока страсти поулягутся. Кроме того, он, по-видимому, приложил значительные усилия, чтобы убедить Ленина в возможных серьезных последствиях этого недовольства, и взял с него обязательство, что в дальнейшем, вне зависимости от германского ответа, Совнарком не будет действовать в мирных переговорах в одиночку, без предварительной консультации с ВЦИКом (62).

То, что даже Ленин к моменту, когда Президиум ВЦИКа собрался для обсуждения плана вечернего заседания, начал смиряться с мыслью о неизбежности обороны, работало на Свердлова. Как только члены Президиума (все большевики и левые эсеры) убедились в том, что в дальнейшем в принятии решений по мирному вопросу прерогативы ВЦИКа будут соблюдены, они разработали повестку дня и процедурные ходы, которые должны были обезопасить заседание от серьезного накала страстей. В частности, было решено, что заседание начнется с вступительного доклада Свердлова о положении дел в мирном процессе. Затем участников заседания попросят отбросить политические разногласия и принять резолюцию Президиума, формально одобряющую мирную политику правительства и выражающую уверенность в том, что все рабочие, солдаты и крестьяне как один встанут на защиту «социалистической Советской власти от всяких на нее покушений» (63). Спасение социалистической революции от внешних и внутренних врагов — вот, что должно было стать лейтмотивом заседания.

Таков, по-видимому, был план, и он сработал как нельзя лучше. Хотя Свердлов в своем вступительном докладе не исключил полностью возможности позитивного ответа немцев на послание Ленина- Троцкого, было очевидно, что он разделяет преобладающее неверие в такое развитие событий. Затем он вслух зачитал перечень уже изданных Совнаркомом призывов к борьбе с врагом (в том числе «Социалистическое Отечество в опасности!»). Эта декламация была призвана, во-первых, продемонстрировать, что правительство, несмотря на все усилия достичь скорейшего мира, твердо намерено защищать революцию, а во-вторых, придать собранию атмосферу нависшей военной угрозы. Затем Свердлов объявил, что, по согласованию с Президиумом, он не будет открывать дискуссию, так как «каждый из членов Ц.И.К. в достаточной степени обдумал и обсудил создавшееся положение вещей», а предложил сразу, без промедления, принять резолюцию с одобрением политики правительства и призывом к защите революции. Тщетно меньшевик-интернационалист Рафаэль Абрамович возмущался, что в резолюции, предложенной Президиумом, не нашел отражения ни один из вопросов о войне и мире, требующих немедленного прояснения, и вопрошал, почему вот уже два дня высшему органу власти страны не позволяют высказаться, и вообще, почему «оппозиции» все еще затыкают рот (64). Из 150 членов ВЦИКа только шестеро проголосовали против резолюции Президиума — все, кроме одного, умеренные социалисты (65). На этом долгожданное заседание ВЦИК завершилось. Оно продолжалось менее часа.

* * *

Ночью 22/23 февраля радиостанция в Царском Селе, используемая советскими властями для особо важных трансляций, так как это было самое надежное в петроградском регионе средство дальней связи, приняла два сообщения от Георгия Чичерина, главы российской делегации в Бресте. В первом Чичерин информировал Совнарком, что германский ответ на российское предложение мира передан советскому курьеру, который везет его в Петроград. Второе было адресовано Троцкому и ставило его в известность, что Австро-Венгрия с союзниками собирается завершить мирные переговоры (66). Германские условия прибыли в 10:30 утра, и, несмотря на жесткость, едва ли явились сюрпризом для Ленина. В дополнение к тем требованиям, которые немцы уже выдвинули в Бресте, они настаивали, чтобы Россия отказалась от контроля над Ливонией и Эстонией; покинула территорию и признала независимость Финляндии, Украины и Грузии; немедленно демобилизовала старую русскую армию, новую Красную армию и Красную гвардию; интернировала или разоружила российский флот; восстановила торговый договор 1904 г. и, в итоге, выплатила внушительную контрибуцию; а также воздержалась от распространения революционной пропаганды на территориях, принадлежащих Центральным державам. На раздумье советскому правительству давалось сорок восемь часов. Положение усугублялось тем, что к моменту прибытия условий больше половины этого срока уже прошло (67).

Можно только догадываться, какие мысли промелькнули в голове Ленина, пока он осмысливал новые германские условия. Может быть, он испытал облегчение от того, что они не оказались еще более жесткими? В конце концов, они были близки к тем, которые он был готов принять, когда доказывал необходимость немедленного заключения мира на заседании ЦК 18/19 февраля. С другой стороны, те несколько дней, которые прошли с начала германского наступления, показали, насколько сильно и глубоко у части, если не у большинства, его соратников нежелание склониться перед германским империализмом. Бесспорно, трудно найти лучший пример проявления легендарной ленинской твердости и силы воли, чем его яростное стремление преодолеть сопротивление оппонентов в этот критический момент в истории большевизма и русской революции.

На карту в этот исторический момент было поставлено так много, что этого не могли не понимать члены большевистского ЦК, собравшиеся днем 23 февраля, чтобы обсудить новые германские условия. Обсуждались два диаметрально противоположных рецепта выживания революции. При этом каждая из сторон в готовой разразиться внутрипартийной битве была уверена, что политика, предлагаемая оппонентами, равнозначна самоубийству.

Краткая, механическая протокольная запись с этого заседания выглядит особенно контрастирующей с действительностью (68). «Товарищ Свердлов оглашает германские условия», — записывает секретарь. Почти тотчас же Ленин выкладывает карты на стол. В протоколе читаем: «Товарищ Ленин считает, что политика революционной фразы окончена. Если эта политика будет теперь продолжаться, то он выходит из правительства и из ЦК. Для революционной войны нужна армия, ее нет. Значит, надо принять условия». «Левые коммунисты» сразу поняли, что ленинская угроза отставки не является ни привычной оговоркой, ни блефом, и что если германские условия не будут приняты, им придется взять на себя ответственность за управление Советской Россией и за ведение борьбы не только против германского империализма, но и русской буржуазии и той части пролетариата, которая шла за Лениным. Ленин приложил все усилия, чтобы сомнений на этот счет ни у кого не осталось.

Один за другим, члены ЦК высказывали свое отношение к принятию мирных условий. «Выводы В.И. [Ленина] далеко не убедительны», — декларировал Троцкий. Зиновьев возразил Троцкому, указав: «По опыту последних дней ясно, что нет энтузиазма… Мы теперь подведены к тому, чтобы принять предложение [немцев]». Бухарин камня на камне не оставил от германских условий, добавив, что они «нисколько не оправдывают того прогноза, который был дан Лениным [насчет возможности мирной передышки для подготовки к революционной войне]». Сталин занял сторону Ленина. «Либо передышка, либо гибель революции — другого выхода нет», — вставил он. Свердлов и Сокольников дали ясно понять, что они будут голосовать вместе с Лениным, Зиновьевым и Сталиным. Урицкий и Ломов не менее откровенно продемонстрировали, что они решительно против подписания этих мирных условий и будут голосовать соответствующе. Урицкий убеждал, что «Советская власть не спасется подписанием этого мира». Ломов был не согласен с Зиновьевым и его оценкой настроения масс. «Паники той, о которой здесь говорят…. нет, — считал он. — Можно многое сделать у нас [в смысле организации обороны]».

Ломов был единственным из «левых коммунистов», кого не испугала возможность идти вперед без Ленина. «Если Ленин грозит отставкой, то напрасно пугаются, — утверждал он. — Надо брать власть без В.И. [Ленина]». Но многие «левые коммунисты» явно не были столь решительно настроены. Это касалось Дзержинского, Крестинского, Иоффе и Троцкого. Троцкий не согласился с Лениным, что революция обречена, если германские условия не будут подписаны. Напротив, он выразил уверенность, что организация обороны дело вполне осуществимое и в международном плане плодотворное — при условии, что партия едина. Но, поскольку этого нет, ведение революционной войны невозможно.

Непосредственно перед тем, как вопрос о германских условиях был поставлен на голосование, Бухарин предпринял еще одну атаку на них, но потерпел поражение. Результат голосования был таков: семь голосов за принятие условий (Ленин, Стасова, Зиновьев, Свердлов, Сталин, Сокольников и Смилга), четыре против (Бубнов, Урицкий, Бухарин и Ломов) и четыре воздержавшихся (Троцкий, Крестинский, Дзержинский и Иоффе). В письменном заявлении, зачитанном Крестинским сразу после голосования, воздержавшиеся объяснили свою позицию тем, что хотя они и против подписания мира, раскол в партии, которым грозит Ленин, они считают потенциально еще более катастрофичным (69). От имени тех, кто голосовал против, выступил Урицкий. В заявлении, подписанном Урицким, Бухариным, Ломовым и Бубновым, а также присоединившимися к ним Яковлевой, Пятаковым и Смирновым, подчеркивалось, что большинство членов ЦК выступили против капитуляции перед немцами. Авторы также предложили подать в отставку со своих высоких партийных и правительственных постов, с тем чтобы иметь развязанными руки для ведения агитационной кампании против договора как внутри партии, так и за ее пределами (70). Было очевидно, что в первую очередь «левые коммунисты» стремятся заблокировать принятие условий договора большевистской фракцией ВЦИКа и ВЦИКом вообще. Для Ленина опасность ситуации крылась не только в дополнительном риске, что «левые коммунисты» сумеют одержать верх в партийной фракции ВЦИКа и, объединившись с левыми эсерами, меньшевиками и правыми эсерами, — во всем ВЦИКе. Отставки «левых коммунистов» в сложившихся условиях могли привести к расколу в партии и, почти наверняка, ускорить распад большевистско-левоэсеровской коалиции.

Поэтому Ленин был готов пойти почти на все, чтобы удержать «левых коммунистов» от решительных шагов. В начале этой части заседания, когда Ломов спросил Ленина, позволит ли тот левым агитировать против мира, Ленин тут же ответил утвердительно. Более того, он не стал возражать, когда Свердлов, ближе к концу дискуссии, молча согласился с условием Урицкого, обещавшего не подавать пока в отставку, если ему и его коллегам будет предоставлена полная свобода агитировать и даже голосовать против мирного договора во ВЦИКе. Позже Ленин предложил «левым коммунистам» покинуть зал во время голосования по мирному вопросу во ВЦИКе, однако не настаивал на этом. В итоге, негласно сойдясь на том, что вопрос об отставках откладывается до завтра, когда он будет рассмотрен более обстоятельно, ЦК приступил к обсуждению планов на совместное заседание большевистского и левоэсеровского ЦК, совместное заседание их же фракций во ВЦИКе, а также совместное пленарное заседание ВЦИКа и Петросовета (все они должны были состояться, одно за другим, в Таврическом дворце сразу по окончании заседания ЦК). В конпе заседания Ленин набросал записку для радиста в Царском Селе с предупреждением быть готовым передать радиограмму германскому правительству до семи часов утра — времени истечения срока германского ультиматума (71).

* * *

Совместное заседание большевистской и левоэсеровской фракций ВЦИКа началось в одиннадцать часов вечера 23 февраля новым пугающим докладом о положении с бегством русских солдат с фронта и отчаянным призывом Крыленко немедленно сдаться. Замечания Крыленко были встречены криками протеста со стороны левых эсеров, которые считали нарисованную им картину однобокой. Кто-то из присутствующих крикнул: «А где наш флот?» — на что Раскольников, сделав отчаянный жест рукой, ответил: «Флота нет… Матросы бегут домой, бросая свои корабли неприятелю» (72).

Предполагалось, что от каждой фракции выступят только два докладчика: один с речью в поддержку мира, другой против. Дискуссия не дозволялась. От фракции большевиков в защиту мира выступал Ленин, против — Радек (73). Левые эсеры отказались выставлять докладчика в защиту мира: как настойчиво подчеркивал Камков, в его фракции все единодушно были против принятия германских условий мира. В итоге, единственным выступающим от левых эсеров оказался Штейнберг, пылкий сторонник революционной войны. Никакого голосования на этом заседании фракций не проводилось, так как левые эсеры уже решили для себя, что они не принимают новые германские условия, а большевистская фракция их еще не обсуждала.

Поскольку время поджимало, последовавшее за совместным отдельное заседание большевистской фракции Свердлов начал с предложения обойтись без дискуссии по поводу, принимать или не принимать германские условия, а сразу перейти к голосованию. «А вопросы можно задавать?» — осторожно поинтересовался кто-то из членов фракции. «Можно», — ответил Свердлов. И тут-то, по свидетельству Л. Ступоченко, принимавшей участие в этом заседании, «начался один из самых интересных разговоров, какие я когда-нибудь слышала». Противники мира забросали Ленина вопросами, «один другого ехиднее» (74). Атаку возглавил Юрий Стеклов. Когда, наконец, дело дошло до голосования, ленинская позиция получила семьдесят два голоса против двадцати пяти, отданных за «левых коммунистов» (75). «Левых коммунистов» поджидал еще один удар: когда Стеклов предложил считать это решение необязательным для членов фракции, с тем чтобы на заседании ВЦИКа они могли голосовать по совести, как это было негласно принято в ЦК, это предложение не прошло (76).

Ввиду всех этих предварительных обстоятельств, Свердлов смог созвать заседание ВЦИК только в три часа ночи (77), когда до истечения срока германского ультиматума оставалось всего четыре часа. Используя это как оправдание, Свердлов, от имени Президиума, предложил собравшимся следующую программу: сначала заслушать германские условия мирного договора и 15-минутный доклад представителя Совнаркома, затем дать слово представителям фракций — по одному от каждой — чтобы они представили позицию своей группы в вопросе о том, принимать или нет германские условия, а затем провести голосование. Это предложение было принято, что, в итоге, начисто лишило «левых коммунистов» возможности хотя бы заявить свою позицию.

После зачтения Свердловым германских мирных условий слово взял Ленин как глава Совнаркома. Пожалуй, самым примечательным моментом в этой процедуре было то, что новые мирные условия не только не были приняты, но даже не рассматривались кабинетом. По сути дела, ленинская речь выражала его и только его взгляды на подписание мира. Всего на заседании обозначились три позиции по мирному вопросу (1): позиция большевистского большинства, представленная Лениным и Зиновьевым; (2) позиция левых эсеров, представленная Камковым; и (3) позиция меньшевиков-интернационалистов, эсеров и объединенных социал-демократов интернационалистов, представленная, соответственно, Мартовым, Михаилом Лихачом и Гавриилом Линдовым.

Выступления Ленина и Зиновьева в комментариях не нуждаются. Оба не добавили ничего нового к уже сказанному ими раньше (78). Речь Камкова обнажила глубину трещины, возникшей в союзе большевиков и левых эсеров из-за расхождений по мирному вопросу. Он ясно и убедительно изложил аргументы в пользу продолжения борьбы и отверг ленинские обвинения в том, что противники мира-де отказываются признать неприятную правду и ведут себя безответственно. В противовес утверждению Ленина, что альтернативы подписанию мира нет, Камков настойчиво доказывал, что все надежды на спасение русской революции как социалистической революции связаны с категорическим отказом от принятия новых германских условий и провозглашением всеобщего «восстания» против мировой буржуазии, даже если это будет означать временную, до победы революций в Центральной Европе, утрату Петрограда и значительных территорий страны (79).

Мартов считал, что германские мирные условия являются доказательством того, что их принятие обречет русскую революцию на скорую гибель. Идею мирной «передышки», бывшую краеугольным камнем ленинских построений относительно выживания революции в России, он назвал «самообманом». Как выразился Мартов, германские условия практически гарантируют, что «на второй день по подписании этого мира, Советская власть в Петрограде будет пленницей немецкого правительства». «Вы должны понять и, понявши, сказать, можно ли покупать этой ценой существование Советской власти», — добавил он. По мнению Мартова, приемлемых путей было только два: сражаться в надежде победить или, если победа невозможна, сражаться, чтобы умереть с честью, как поступили парижские коммунары. Он дал понять, что, с его точки зрения, ситуация не выглядит безнадежной — что разумной стратегией могло бы стать отступление вглубь России и организация оттуда обороны, основанной на единстве всех жизненных сил революции. Что касается крайнего решения, принятия которого так добивается Ленин, а именно, немедленной капитуляции, то оно, по мнению Мартова, никакое не решение, а рецепт катастрофы (80). Тот же акцент на неприемлемости германских мирных условий и необходимости попытаться противостоять немцам, каким бы трудным это противостояние ни было, был характерен и для выступлений Лихача и Линдова (81).

Во время этих выступлений представителей оппозиции Ленин стоял на трибуне, рядом с председательским местом, нервно ожидая начала голосования. Все указывало на то, что голоса разделятся практически поровну. Опять из-за отсутствия чрезвычайно большого количества членов, в том числе многих «левых коммунистов», у большевиков не было большинства на этом собрании, насчитывавшем примерно 230 участников (82) Даже если бы все присутствующие «левые коммунисты» подчинились бы партийной дисциплине, как того требовало большинство фракции, и проголосовали за принятие германских мирных условий, Ленину все равно понадобилась бы помощь других фракций, чтобы это решение победило. Между тем, в кулуарах противники Брестского мира из числа левых эсеров прилагали максимум усилий, чтобы привлечь на свою сторону «левых коммунистов» (83). По договоренности, голосование проходило в два этапа: предварительное голосование, где фиксировалось число поднятых мандатов, а затем сразу же поименное. Сначала Свердлов попросил поднять мандаты тех, кто за принятие мира. Результат — 112 — оказался на грани риска. Затем проголосовали те, кто против и воздержался, — 86 и 22, соответственно. Кто-то из солдат-большевиков зааплодировал; это вызвало гневную реакцию Штейнберга, который закричал и забарабанил кулаками по ограждению правительственной ложи, в которой сидел (84).

В 4:30 утра, за два с половиной часа до истечения срока германского ультиматума, Ленин обрел право действовать. Когда он торопился на заседание Совнаркома, чтобы получить одобрение текста ответного послания германскому правительству, во ВЦИКе началось поименное голосование. Один за другим, члены ВЦИКа поднимались на трибуну, чтобы огласить свою позицию. Умеренные социалисты и левые эсеры зааплодировали, когда, в числе первых, Бухарин проголосовал против мира (85). Говорили, что Луначарский, проголосовав «за», заплакал. Итоги поименного голосования лишь слегка отличались от предварительных: 116 «за», 85 «против», 26 воздержавшихся. «Пятью голосами Россию продать нельзя!» — выкрикнул кто-то из задних рядов. Среди воздержавшихся было 22 левых эсера — сторонников мира. Им Ленин, несомненно, был многим обязан. В рамках соблюдения партийной дисциплины, проголосовали за мир и некоторые наиболее активные «левые коммунисты» из Петербургского комитета, в том числе Бокий, Володарский, Косиор и Равич. Рязанов и Иосиф Пятницкий, вслед за Бухариным, нарушили партийное единство и проголосовали против мирного договора. Коллонтай, Дзержинский, Крестинский, Иоффе, Бубнов и Урицкий оказались среди тех «левых коммунистов», которые на заседание не явились (86).

Около семи часов утра 24 февраля радиостанция в Царском Селе передала в Берлин, что «согласно решению, принятому Центральным Исполнительным Комитетом… Совет Народных Комиссаров постановил условия мира, предложенные германским правительством, принять и выслать делегацию в Брест-Литовск» (87).

* * *

После того как Троцкий провозгласил свое «ни войны, ни мира» в Брест-Литовске, многие в революционном Петрограде, хотя и, разумеется, не все, праздновали «конец войны». Даже Троцкий был уверен, что его гамбит удался. Однако 18 февраля немцы в ответ возобновили наступление на русские позиции, намереваясь продвинуть линию фронта значительно ближе к Петрограду.

Это нападение спровоцировало новый виток дебатов о сепаратном мире в большевистском руководстве. Сначала большинство ЦК партии, так же как и Совнаркома, выступало решительно против немедленной капитуляции, на которой настаивал Ленин, предпочитая подождать и посмотреть, как будет реагировать на действия Германии европейский пролетариат. Однако развал русской армии на фронте шел такими быстрыми темпами, что уже в ночь на 19 февраля Троцкий своим голосованием обеспечил Ленину необходимый перевес, чтобы провести решение о принятии германских мирных условий через большевистский ЦК. Той же ночью и с таким же минимальным перевесом решения о немедленном мире были приняты малочисленными собраниями ЦК левых эсеров и Совнаркома, и Ленин с Троцким отправили свое злополучное «капитулянтское» послание в Берлин.

После этого конфликт в обоих лагерях — большевистском и левоэсеровском — по вопросу о сепаратном мире разгорелся с новой силой. Так, Петербургский комитет большевиков не переставал остро критиковать мирную политику партии и правительства. В этом ключе Четвертая городская конференция петроградских большевиков, посвященная организационным реформам (вызванным необходимостью компенсировать внушительные кадровые потери организации и сохранить, хотя бы частично, демократизм принятия партийных решений), осудила позицию ЦК и потребовала отмены решения Совнаркома о принятии германских условий.

Между тем, немцы продолжали стремительно наступать, и очень скоро над Петроградом нависла зримая угроза вражеской оккупации. Эта суровая реальность поставила ленинское большинство в руководстве партии и правительства в двойственное положение, когда оно было вынуждено одновременно пытаться агитировать за сепаратный мир и организовывать оборону Петрограда. По странной иронии, это противоречие позволило Свердлову на заседании 21/22 февраля переключить внимание ВЦИКа с решений о мире на оборону, тем самым облегчив прохождение резолюции, которая, формально одобрив миротворческие усилия Советского правительства, призвала российские массы до последнего защищать революцию.

Однако, не успело это решение войти в силу, как полученные из Германии еще более жесткие условия заключения мира снова вызвали в советском руководстве острые дебаты о войне и мире. В этот момент ленинская угроза отставки с высших постов в партии и правительстве, похоже, оказалась решающим аргументом, заставившим большинство ЦК большевиков одобрить принятие новых германских условий. В то же время, «левые коммунисты» во главе с Бухариным и левые эсеры продолжали выступать резко против сделки с империалистами. Эти глубокие разногласия проявились особенно ярко на историческом заседании ВЦИК ночью 23/24 февраля, на котором сторонники немедленного мира во главе с Лениным одержали — с минимальным перевесом — победу над сторонниками войны. Конечно, одно из главных препятствий на пути к выходу из войны было пройдено. Однако в условиях, когда германские войска были уже на подступах к Петрограду, а среди большевиков и левых эсеров оставалось значительное количество стойких противников сепаратного мира, новые препятствия были еще впереди.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Новые ведомости. 1918. 29 января. С 2

2 IN Sternberg In the Workshop of the Revolution — New York, 1953 P 237

3 Социал-демократ. 1918. 13 февраля. С 2

4 Известия. 1918. 31 января. С 3

5 ГАРФ Ф 1235 Оп 18 Д4 Л 1

6 Красная газета. 1918. 31 января. С 1

7 Знамя труда. 1918. 30 января. С 1

8 См недавнюю биографию. Кроуми Rov Bamlon Honored By Strangers The Life of Captain Francis Cromie CB DSO— 1882–1918 — Shrewsbury, 2002

9 Классическое произведение Нины Берберовой «Железная женщина, 1892–1974» (Нью-Йорк, 1991), будучи не слишком современным, остается лучшим исследованием, посвященным Муре Бенкендорф. См также превосходный сокращенный перевод этой книги. Nma Berberova Moura The Dangerous Life of Moura Budberg Trans by Marian Schwartz and Richard D Sylvester — New York, 2005

10 Hoover Institution Lockhart Collection Box 6 Sidney Reilly

11 1 (14) февраля 1918 г Россия перешла с Юлианского на Григорианский календарь. Далее все даты, если не помечено «ст ст.» [старый стиль], приводятся по новому стилю

12 По счастью, подробный протокол этой специальной сессии ВЦИК, подготовленный для публикации в 1918 г, но так и не опубликованный, сохранился (см ГАРФ Ф 1235 Он 18 Д 5 Л 1-25). Моя реконструкция хода заседания основана на этом архивном документе и подкреплена сообщениями в прессе. Новая жизнь. 1918. 15 февраля. С 2, Наш век. 1918. 15 февраля. С 2; Знамя труда. 1918. 15 февраля. С 4

13 ГАРФ Ф 1235 Оп 18 Д5 Л 1-4

14 См выше, глава 1, Декреты Советской власти. T 1 С 39–41, Третий Всероссийский съезд Советов. С 43-44

15 ГАРФ Ф 1235 Оп 18 Д 5 Л 4-11

16 Там же Л 11–21,23

17 Миссия Каменева бесславно провалилась. Высланный из Великобритании почти сразу по прибытии, он был арестован при попытке проскользнуть в Россию через Финляндию финскими белыми и до августа 1918 г. пробыл в заключении на Аландских островах

18 Известия. 1918. 19 февраля. С 2

19 По сведениям Свердлова, многие члены правительства, а не только Троцкий, полагали, что после трехмесячного перемирия и русские, и германские солдаты будут не способны сражаться — ГАРФ Ф 1235 Оп 18 Д7 Л 32

20 Debo Revolution and Survival P 116–120, 7. A В Zeman, ed Germany and the Revolution in Russia Documents from the Archives of the German Foreign Ministry — London, 1958 P 274–275, Wheeler-Bennett Brest-Litovsk P 229–232, Gordon Craig Germany, 1866–1945 — New York, 1959 P391,7>o/5At My Life P 386

21 Документы внешней политики СССР — М, 1957. Т 1. С 105, Майоров С. М. Борьба Советской России за выход из империалистической войны — М, 1959 С 217, Самойло А. Дни жизни — М, 1958

22 Trotsky My Life Р 387-388

23 В петроградских газетах о возобновлении военных действий не было ничего вплоть до 19 февраля, когда германское наступление уже шло в полную силу

24 Это видно из изданных в тот день, 17 февраля, военных директив, не учитывающих такой вариант развития событий — ЦГА ВМФ Ф Р-342 Оп.1 Д 144 Л 1. Что касается Совнаркома, то сообщение Самойло могло поступить, когда заседание 16 февраля уже закончилось, а заседание, намеченное на следующий день, 17 февраля, судя по архивным источникам, было отменено

25 См ЦГА ВМФ Ф Р-342 On 1 Д 20 Л 14

26 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). С 194–195.

27 Там же. С 197-199

28 Сведения об этом заседании неполны и противоречивы. Моя реконструкция основана на очень кратком протоколе (РГАСПИ Ф 19 On I Д64) и заметках в газетах Новая жизнь. 1918. 20 февраля. С 3, Вечерняя звезда. 1918. 19 февраля. С 1, Новый день. 1918. 20 февраля. С 3, Новый вечерний час. 1918. 20 февраля. С 1, Новый луч. 1918. 20 февраля. С 1, Новые ведомости. 1918. 19 февраля. С. 1; Петроградское эхо. 1918 19 февраля. С. 1, 20 февраля. С. 1; Красная газета. 1918. 20 февраля. С.1.

29. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б) С 200–205. См также Петроградский голос. 1918. 21 февраля. С.2, Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т.5 С 263

30 Новая жизнь. 1918. 20 февраля. С 3.

31 Русские ведомости. 1918. 21 февраля. С 2, Петроградское эхо. 1918. 19 февраля. С1

32 Новая жизнь. 1918. 21 февраля. С 3, Новый день. 1918. 20 февраля. С 3, Наши ведомости.1918. 20 февраля. С 2; Русские ведомости. 1918. 21 февраля. С 2, Петроградский голос. 1918. 21 февраля. С 2

33. Петроградский голос. 1918. 21 февраля. С 2

34 Петроградский голос. 1918. 21 февраля. С 2, Новый день. 1918. 21 февраля. С 3

35 Социал-демократ. 1918. 20 февраля. С 2, Петроградское эхо. 1918. 19 февраля. С1

36 ГАРФ Ф 1235. Оп 33 Д 10 Л 1

37 Протоколов заседаний большевистской и левоэсеровской фракций ВЦИК за этот период, как отдельных, так и совместных, в российских архивах найти не удалось Наиболее подробные описания заседаний 19–20 февраля в прессе см. Наш век. 1918. 21 февраля. С 2, Новый день. 1918. 21 февраля. С 3; Новая жизнь. 1918. 20 февраля. С 3, 21 февраля. С 2, Социал-демократ. 1918. 21 февраля. С 2–3.

38 Коммунист. 1918. 14 марта. С 2

39 Эти цифры привел Свердлов на Седьмом съезде партии в начале марта 1918 г — Седьмой (экстренный) съезд РКП (б). С 4.

40 ЦГАИПД Ф 4000 Оп 7 Д814 Л 12–17, Коммунист 1918 5 марта С 4

41 В качестве примера увлекательного исследования судеб известных и влиятельных большевичек, в том числе нескольких петроградских ответственных организаторов, см Barbara Evans Clements Bolshevik Women — Cambridge, 1997

42 См протоколы заседаний Собрания организаторов за март, апрель и июнь в ЦГАИПД Ф1 On 1 Д 66 Л. 1-25, 50–33 и Ф 4000 Оп.7 Д814 Л 1-81 Собрание организаторов функционировало, по крайней мере, до 25 декабря 1918 г этой датой помечен последний найденный в архивах протокол заседания

43 Протоколы заседаний Делегатского совета за апрель-июль 1918 г. см ЦГАИПД Ф 4000 Оп 7 Д 820

44 Коммунист. 1918. 5 марта. С 4, Правда. 1918. 19 февраля. С 4

45 ЦГАИПД Ф 12 On 1 Д4 Л 1 об, Коммунист. 1918. 5 марта. С 4, Наш век. 1918. 21 февраля. С 2, Русские ведомости. 1918. 21 февраля. С 2

46 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). С 209-210

47 Новая жизнь.1918. 21 февраля. С 2. Третья конференция петроградских левых эсеров немедленно одобрила этот поворот — Знамя труда. 1918. 26 февраля. С 1

48 Наш век. 1918. 21 февраля. С 2

49 Там же. См также Ознобишин Д. В. От Бреста до Юрьева — М, 1966 С 88

50 Ильин-Женевскии. Большевики у власти С 29-30

51 РГАСПИ Ф 19 On 1 Д 65 Л 1

52 Новая жизнь. 1918. 23 февраля. С 3

53 РГАСПИ Ф 19 On 1 Д66 Л 1 об —2, Наш век. 1918. 22 февраля. С 2

54 Известия. 1918. 22 февраля. С 2–3, Новый вечерний час. 1918. 22 февраля. С 2, Наш век. 1918. 22 февраля. С 3

55 Ступоченко Л. В брестские дни — М, 1926. С 10-12

56 Наш век. 1918. 22 февраля С. 3; Известия. 1918. 22 февраля. С 3, Новый вечерний час. 1918. 22 февраля. С.2

57 Замечательно точное описание почти тотального хаоса в войсках дано в докладе комиссара Красной армии. См РГАСПИ Ф 146. Оп.1 Д 169 Л 30

58 Известия. 1918. 22 февраля. С.3. Как считал Свердлов, этот комитет должен был иметь неограниченные полномочия. — ГАРФ Ф 1235 Оп 18. Д 8 Л 40

59 По этому поводу см Фраймст А Л Революционная защита Петрограда в феврале-марте 1918 г — М — Л, 1964 С 82. Первыми членами Комитета революционной защиты Петрограда стали большевики Зиновьев. Свердлов, Лашевич, Володарский и Залуцкий, а также левые эсеры Яков Фишман и Михаил Левинсон Впоследствии его состав был расширен и включал в себя одного представителя Наркомата по военным делам, всех пятерых членов Чрезвычайного штаба Петроградского военного округа, сформированного ранее в тот же день (21 февраля), пять представителей ВЦИК и по два члена от большевистской и лсвоэсеровской партии — Правда. 1918. 23 февраля. С 2

60 ГАРФ Ф 1235 Оп 18 Д7 Л 32–41, РГАСПИ Ф 86 On 1 Д 76 Л 1-15

61 ГАРФ Ф 1235 Оп 18 Д 7 Л 30-32

62 Там же Л 39

63 Там же Л 37

64 Там же Л 34-38

65 Там же Л 38

66 Наш век. 1918. 24 февраля. С 2

67 Debo Revolution and Survival P 142, Wheeler-Bennett Brest-Litovsk P 255-257

68 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). С 21 1-218

69 Там же. С 216

70 Там же.

71 Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. T5. С 274. Текст самой записки см Ленинский сборник. T 11 С 27

72 Ступоченко. Указ. соч. С 18-19

73 Конспект ленинской речи см. Ленин В. И. Полн. собр. соч. T 35. С 372

74 Ступоченко. Указ. соч. С 24

75 Наш век. 1918. 26 февраля. С 2

76 Ступоченко Указ. соч. С 27

77 ГАРФ Ф 1235 Оп 18 Д 8 Л 91-110, Наш век. 1918. 26 Февраля. С 2

78 ГАРФ Ф 1235 Оп 18 Д 8 Л 101

79 Там же Л 99. 102

80 Там же Л 95-97

81 Там же Л 97–98, 103–104, Наш век. 1918. 26 февраля. С 2

82 Цифры относительно количества участников этого заседания расходятся 230 соответствует общему числу поданных голосов В том, что у большевиков не было большинства. сомнений быть не может См данные о количестве присутствующих по фракциям и о распределении голосов по партийной принадлежности. ГАРФ Ф 1235 Оп 18. Д 8 Л 70, 109-110

83 В 1924 г некоторые бывшие «левые коммунисты» признались, что Камков тогда подходил к Бухарину и Пятакову и предлагал им порвать с Лениным, образовать лево-коммунистическое большинство в своем ЦК и объединиться с левыми эсерами для формирования нового, «антибрестского», правительства Бывшие «левые коммунисты» заявили, что предложение Камкова было высказано между прочим, и они не восприняли его серьезно — Правда 1924 3 января С 5 Возможно, это было и так, однако сомневаться в серьезности предложения Камкова нет оснований

84 Наш век 1918. 26 февраля. С 2-3

85 Свердлова К. Т. Яков Михайлович Свердлов — М, 196 °C 350

86 ГАРФ Ф 1235 Оп 18 Д 8 Л 109-110

87 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т 35. С.381

Глава 7

ПОХАБНЫЙ МИР

Отправляя ранним утром 24 февраля в Берлин сообщение о согласии принять новые, более жесткие, условия мирного договора, Ленин надеялся таким образом предотвратить оккупацию Петрограда стремительно наступающими германскими войсками. Разумеется, он не мог знать о том, что в планы немцев входило только вплотную приблизиться к Петрограду, но не брать его. Поэтому вести о захвате Пскова (города, расположенного в 240 км к юго-западу от Петрограда и соединенного с ним прямым железнодорожным сообщением), а также отказ, которым германское главное командование ответило на просьбу Крыленко прекратить огонь, и сообщения о продолжении вражеского наступления в петроградском направлении вновь разбудили его страхи о том, что немцы вознамерились захватить российскую столицу и сокрушить революцию. Одновременно немецкие войска продолжали продвигаться на восток и юго-восток, вглубь территорий нынешних Белоруссии и Украины. Формальное подписание договора, покончившего с участием России в мировой войне, состоялось в Брест-Литовске 3 марта. Тогда же Президиум ВЦИК постановил, что Четвертый Всероссийский съезд Советов соберется для ратификации мирного соглашения 12 марта в Москве (1). Между тем, пока договор не был подписан и германские войска продолжали наступать, ленинское правительство и партийное руководство были вынуждены готовиться к возможной эвакуации и, одновременно, руководить обороной Петрограда и бороться не только с контрреволюцией, но и яростной оппозицией «левых коммунистов» и левых эсеров по отношению к «похабному» сепаратному миру.

* * *

Вопрос об эвакуации правительства в Москву обсуждался 26 февраля на заседании Совнаркома, и принятая там формальная резолюция подтвердила намерение продолжить подготовку к переезду (2). Этому решению предшествовала череда кризисов и мер, принятых в ответ на них в последние дни. Взятие немцами Пскова 24 февраля сопровождалось беспорядочным бегством русских войск перед наступающими, как казалось, широким фронтом на Петроград германскими войсками. В то же время, в результате всеобщей мобилизации и отправки на фронт петроградских рабочих, существенно возросла уязвимость правительства перед лицом внутренних заговоров. 22 февраля Совнарком назначил Чрезвычайную комиссию по эвакуации, которая должна была начать приготовления к переезду (3). Еще раньше, 20 февраля, Совнарком сформировал Временный исполнительный комитет, призванный действовать от имени правительства в период быстро развивающегося военного кризиса. К вечеру следующего дня (21 февраля) столица была объявлена на осадном положении, а Петроградский Совет сформировал Комитет революционной обороны Петрограда и передал ему все функции, связанные с руководством защитой города (4).

В первые же часы своего существования Временный исполнительный комитет Совнаркома издал ряд прокламаций, призывающих русский народ с оружием в руках защитить завоевания революции. Самой важной из них была прокламация «Социалистическое Отечество в опасности!»:

СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ ОТЕЧЕСТВО В ОПАСНОСТИ!

Чтоб спасти изнуренную, истерзанную страну от новых военных испытаний, мы пошли на величайшую жертву и объявили немцам о нашем согласии подписать их условия мира… [Однако] германские генералы хотят установить свой «порядок» в Петрограде и в Киеве. Социалистическая республика Советов находится в величайшей опасности. До того момента, как поднимется и победит пролетариат Германии, священным долгом рабочих и крестьян России является беззаветная защита республики Советов против полчищ буржуазно-империалистской Германии.

Написанная Троцким и отредактированная Лениным, эта прокламация сообщала о принятии Совнаркомом декрета о том, что все силы и средства страны должны быть отданы исключительно революционной обороне, что все Советы и другие революционные организации должны защищать свои позиции до последней капли крови, и что должно быть сделано все возможное, чтобы не дать немцам воспользоваться российскими железнодорожными путями и оборудованием, а также не допустить попадания в руки врага продовольственных запасов и другой ценной собственности. Помимо этого предусматривалось немедленное закрытие контрреволюционных печатных изданий и расстрел «на месте преступления» «неприятельских агентов, спекулянтов, громил, хулиганов, контрреволюционных агитаторов, германских шпионов». Прокламация «Социалистическое Отечество в опасности!» была разослана телеграфом во все Советы на территории России и опубликована на следующий день в «Правде» и «Известиях» как декрет Совнаркома (5).

К моменту, когда собравшийся на вечернее заседание 21/22 февраля ВЦИК принял решение о необходимости начать приготовления к всеобщей обороне от «германских полчищ», работа в соответствующем направлении уже началась. Однако задача организации дееспособной обороны была чрезвычайно трудным делом, вне зависимости от мощи германских войск. Состояние полной деморализации, в котором пребывала старая армия, свидетельствовало о безнадежности попыток использовать ее в этих целях. Что касается частей Петроградского гарнизона, то и они, как однозначно дал понять на заседании Петросовета 21 февраля Крыленко, находились в последней стадии разложения.

Ненадежность войск гарнизона стала очевидной 25 февраля, когда большевик Константин Еремеев, командующий Петроградским военным округом и член Комитета революционной обороны Петрограда, попытался двинуть номинально подчиненные ему войска на Северный фронт. За исключением единственного полка латышских стрелков, части гарнизона, отобранные для переброски на фронт, чтобы встретить немцев, отказались подчиниться приказу (6). При этом накануне вечером и ночью (так называемой «ночью заводских гудков» 24/25 февраля), когда было получено сообщение о падении Пскова и все в городе сочли его предвестием скорого и неминуемого наступления немцев на Петроград, в большинстве гарнизонных частей прошли массовые митинги, где были приняты обязательства стоять насмерть на защите столицы. На деле же никто не тронулся с места. Несколько частей отказались идти сражаться, пока им не будут гарантированы усиленное довольствие и оплата. Однако более типичным оказалось поведение Петроградского и Измайловского полков. Когда, с огромными усилиями, большевикам в этих полках удалось вывести солдат из казарм и построить, только несколько немногочисленных и неоднородных групп пожелали двинуться к Варшавскому вокзалу, где их ожидали эшелоны, но и они, в конце концов, отказались грузиться в поезда. Лишь отдельные солдаты- большевики из этих полков согласились поехать на фронт (7).

С мобилизацией заводских рабочих дело обстояло еще сложнее. По сравнению с концом октября 1917 г., когда на столицу наступал Керенский, в феврале-марте 1918 г. в отношениях между петроградским пролетариатом и большевиками произошло охлаждение, которое негативно сказалось на мобилизационных усилиях. В определенной степени, это изменение явилось результатом разочарования масс экономическими итогами Октябрьской революции и особенно продовольственными трудностями и растущей безработицей. Среди прочих факторов, тормозивших процесс мобилизации рабочих, были: общая деморализация; поредение рядов пролетариата за счет ухода значительного количества партийных и беспартийных рабочих в Красную гвардию, отряды которой уже сражались, упрочивая победу революции по всей стране и отражая натиск контрреволюции на Дону; внезапность возобновления немцами наступательных действий; а также крайне сложная военно-политическая ситуация. Важно также помнить, что после 10 февраля петроградских рабочих заставили поверить в то, что война окончена. Поскольку полученное 16 февраля предупреждение Германии о возобновлении военных действий в полдень 18-го не было сразу доведено до сведения масс, и они узнали о нем уже после того, как наступление началось, получалось, что рабочих вдруг, ни с того ни с сего, стали призывать отправиться на фронт, чтобы сражаться не на жизнь, а на смерть за спасение революции. К тому же, приказ о мобилизации совпал по времени с первой военной победой войск Антонова-Овсеенко над корниловско-калединской контрреволюцией на юге (23 февраля красными был взят Ростов). В разгаре были общественные дебаты вокруг вопроса о войне и мире с Центральными державами, и создавалось впечатление, что Советское правительство не исключает возможности, что мир на приемлемых условиях еще может быть достигнут. Отсюда недоумение и даже паника, с которыми рабочие поначалу реагировали на мобилизацию (8).

В советскую эпоху российские историки, писавшие об этом периоде, неизменно подчеркивали, что партийной организации большевиков удалось успешно организовать оборону Петрограда (9). Это утверждение явно не соответствовало действительности (10). Когда немцы возобновили наступление, Петербургский комитет, пытаясь остановить растущую катастрофу, обратился к районным комитетам партии с призывом выделить людей для отправки на фронт, и они постарались сделать все, что могли (11). Однако 24 февраля ПК издал распоряжение, согласно которому все партийные активисты должны были перейти в распоряжение районных Советов, что еще больше сократило кадровые ресурсы районных комитетов (12). В то время как роль большевистских партийных органов в Петрограде во время февральской военной тревоги 1918 г. оказалась уменьшена за счет перераспределения в пользу местных Советов, левоэсеровские боевые дружины — самостоятельные военные подразделения, созданные и действующие под руководством и контролем партии левых эсеров — множились (при поддержке большевиков) и играли важную роль, в оборонительных мероприятиях. 26 февраля в их распоряжение были переданы казармы и оружейный склад Литовского полка. В тот же день, с разрешения большевистских властей, левые эсеры захватили запасы оружия, принадлежавшие бывшему Пажескому корпусу, и разместили в его помещении свой штаб. На протяжении всего военного кризиса левый эсер Михаил Левинсон исполнял обязанности заместителя председателя Комитета революционной обороны Петрограда, а левоэсеровские боевые дружины были одними из самых надежных его воинских подразделений (13).

Помимо левых эсеров и их боевых дружин, Комитет революционной обороны Петрограда опирался на районные Советы, в которых поначалу сильна была оппозиция принятию германских мирных условий. Это делает понятным решение ПК большевиков укрепить их состав партийными кадрами. Со своей стороны, многие районные Советы, опираясь на такие руководящие документы, как прокламация «Социалистическое Отечество в опасности!», ускорили оборонные приготовления. Так, Совет Петроградского района принял решение создать свой собственный Комитет революционной обороны, что и было сделано на встрече с представителями гарнизонных частей и фабзавкомов (14). Столь же энергично взялся за дело и Васи- леостровский районный Совет, заявив о своем праве призывать на военную службу, в случае надобности, всех своих депутатов, членов революционных партий и фабзавкомов, приостановив увольнения заводских рабочих в возрасте от 18 до 50 лет и введя 6-часовой рабочий день, чтобы рабочие могли два часа в день посвящать учебе военному делу (женщины-работницы должны были осваивать навыки санитарно-медицинской службы). Кроме того, было решено из представителей среднего класса района формировать бригады для рытья окопов (15).

Рождественский районный Совет призвал фабзавкомы организовать круглосуточное дежурство на местных предприятиях, поставить на учет всех способных носить оружие или рыть траншеи и активизировать призыв в Красную армию (16), который тогда только начинался. Петергофский районный Совет, обсудив вопросы, связанные с призывом в Красную армию, постановил создать собственную военную секцию для работы в этом направлении в тесном контакте с штабом местной Красной гвардии (17). Другие районные Советы в это же время отправили самых толковых своих депутатов на фронт, чтобы попытаться навести хоть какой-то порядок в войсках старой армии. Так поступил, например, Совет окраинного Новодеревенского района (18).

Вечером 22 февраля Комитет революционной обороны Петрограда начал предпринимать попытки упорядочить и направить в единое русло все подобные усилия. В телефонограмме, разосланной в районные Советы и полковые гарнизонные комитеты, он обязал их немедленно начать комплектовать отряды Красной армии, которые могли бы отправиться на фронт не позднее 24 февраля (19). Однако районные Советы не терпели посягательств на свою свободу действий и на директивы сверху обычно реагировали, исходя из собственных, независимых, оценок происходящего.

Потенциально важными, с точки зрения мобилизации рабочих, органами являлись также профсоюзы. 22 февраля Петроградский совет профсоюзов, по-прежнему возглавляемый «левым коммунистом» Рязановым, собрался на экстренное заседание, чтобы обсудить вопрос о войне и мире (20). Среди участников этого заседания были представители двадцати крупнейших и наиболее активных петроградских профсоюзов. Сначала перед собравшимися с бодрой речью выступил Рязанов, который призвал профсоюзы, во-первых, настроить рабочих на то, что для спасения революции от них потребуется максимум дисциплины, энергии и самопожертвования, а во-вторых, воспользоваться своей организационной структурой, чтобы помочь создать мощную социалистическую Красную армию. Затем Совет обратился к профсоюзам с призывом сплотить свои ряды вокруг ВЦИКа и Совнаркома ради общей самоотверженной защиты революции. Среди профсоюзов, принявших самое активное участие в оборонных приготовлениях, были профсоюзы металлистов, транспортных рабочих, работников пищевой и деревообрабатывающей промышленности (21).

Среди более масштабных мероприятий исполком Петроградского Совета запланировал на вторую половину дня 23 февраля проведение целой серии призывных митингов в различных залах и театрах столицы. В числе известных выступающих были Бухарин, Зиновьев, Луначарский, Володарский, Раскольников и Слуцкий — от большевиков и Камков, Штейнберг и Трутовский — от левых эсеров. Пресса сообщала по поводу настроений петроградских рабочих на этих собраниях: «Минутная паника бесследно растворилась в подъеме чувства революционного долга» (22). Впрочем, в готовность воевать революционный энтузиазм не перерос. Эти митинги дали сравнительно ничтожное число призывников, и то же можно сказать об усилиях районных Советов (23). Распоряжения, отданные Комитетом революционной обороны Петрограда массовым организациям вечером 24 февраля, сразу после оккупации Пскова германскими войсками, свидетельствовали о панике: «всем Советам, всем, всем» предписывалось объявить всеобщую мобилизацию рабочих и солдат и срочно направить их к Смольному, затем собрать все лопаты и все автомобили и также доставить их в Смольный. Жителям столицы было приказано быть готовыми к воздушным налетам и газовым атакам противника (24).

* * *

Стараясь преодолеть массовое сопротивление призыву в Красную армию, оправдать подавление контрреволюционной активности в Петрограде и увеличить полномочия органов безопасности, большевистские власти предприняли попытку соединить в массовом сознании германское наступление с усилиями русской буржуазии, эсеров и даже меньшевиков свергнуть Советскую власть изнутри. С точки зрения большевиков, призывы умеренных социалистов к борьбе единым фронтом против германского империализма, с которыми они выступили на заседании ВЦИКа ночью 23/24 февраля, объяснялись единственно надеждой на то, что заведомо проигрышная война приведет к гибели большевизма. Обвинять меньшевиков в причастности к заговорам было особенно несправедливо, поскольку меньшевистская партия как раз выступала против подобной деятельности. Тем не менее, многочисленные документальные свидетельства того времени показывают, что роспуск Учредительного собрания в начале января, а затем мирные переговоры Советского правительства, завершившиеся принятием Брестского мира, способствовали активизации деятельности контрреволюционных групп в Петрограде.

Еще в первой половине января Смольный неоднократно получал угрозы с предупреждениями о заложенных бомбах (25). В конце месяца ВЧК успешно раскрыла заговор, нацеленный на свержение Советского правительства, в котором, как предполагалось, принимали участие несколько тысяч хорошо вооруженных офицеров, вполне возможно, при поддержке британцев. Иван Полукаров, возглавлявший в ВЧК отдел по борьбе с контрреволюцией, позже назвал этот заговор самым опасным из тех, с которыми пришлось столкнуться ВЧК в первые полгода ее существования, поскольку, по его словам, «этот штаб имел всюду своих агентов» (26). Неопубликованные документы того времени проливают свет на ситуацию, связанную с этой контрреволюционной группой. Так, срочное послание Дзержинского районным Советам от 27 января, а также протоколы чрезвычайных заседаний исполкома Василеостровского Совета от 28 января и Петергофского Совета и его исполкома от 28 и 29 января указывают, что в ночь на 27-ое ВЧК провела общегородское экстренное совещание с представителями районных Советов с целью попросить у них помощи и обсудить директивы, связанные с подавлением контрреволюционного заговора (27). Все петроградские районные Советы получили указание привести свой персонал в 24-часовую готовность, мобилизовать ресурсы, докладывать об успехе операции по подавлению заговора на их территории и создать свои, районные, ЧК (28).

Несколько недель спустя возобновление германского наступления и опасения, что его цель — оккупация Петрограда, привели к значительному расширению полномочий ВЧК. Одна из самых решительных прокламаций, опубликованных в самом начале вражеского наступления, «Социалистическое Отечество в опасности!», предусматривала расстрел на месте преступления как обычных преступников, так и контрреволюционеров. Прокламация была издана Временным исполнительным комитетом без предварительного обсуждения полным составом Совнаркома (29). Ни следующий день, 22 февраля, на заседании правительства вспыхнула дискуссия между левыми эсерами и большевиками по поводу этого карт-бланша на внесудебные расстрелы. Левые эсеры потребовали убрать этот пункт из прокламации как создающий опасный прецедент. Но, как и следовало ожидать, при голосовании по этому вопросу они оказались в меньшинстве (30). Впоследствии Штейнберг указывал на этот пункт в этом первом официальном документе, санкционировавшем применение к политическим противникам расстрела без суда и следствия, как на «расчистивший путь террору ВЧК» (31). ВЧК немедленно ухватилась за этот мандат, заявив 22 февраля, что «в данный момент, когда гидра контрреволюции наглее с каждым днем, Всероссийская чрезвычайная комиссия… не видит других мер борьбы с контрреволюционерами, шпионами, спекулянтами, громилами, хулиганами, саботажниками и прочими паразитами, кроме беспощадного уничтожения их на месте преступления» (32).

Не только ВЧК, но и другие органы поспешили воспользоваться прокламацией для оправдания внесудебных расстрелов (33). Среди них были петроградские районные Советы и Чрезвычайный штаб Петроградского военного округа. Последний, вслед за ВЧК, 22 февраля разрешил частям Красной армии применять расстрелы на месте, однако это разрешение вскоре было отменено. Тем не менее, начиная с этого момента, набранные в спешке красноармейские новобранцы стали грозой Петрограда.

В циркулярном послании от 23 февраля ВЧК объявила, что ею раскрыт еще один общенациональный заговор русской буржуазии, направленный на то, чтобы помочь немцам и нанести Советской власти удар в спину путем организации вооруженных восстаний в Петрограде, Москве и других российских городах. ВЧК предупреждала районные Советы Петрограда и другие рабочие организации, что многие контрреволюционные банды свили гнезда в таких якобы благотворительных организациях, как организация помощи раненым офицерам. Это ставило под подозрение практически все гуманитарные организации, неподконтрольные правительству. Советам предписывалось выявлять, арестовывать и расстреливать всех участников контрреволюционных заговоров. В циркуляре ВЧК были упомянуты такие контрреволюционные организации, как «Организация борьбы против большевиков и за отправку войск Каледину», «Все для Отечества», «Белый крест» и «Черная точка». Примерно в это же время группа офицеров и кадетов, выступавших против брестского соглашения, обосновалась в стенах недавно возобновившей свою работу Михайловской артиллерийской академии. Под прикрытием академии они вели антисоветскую агитацию среди солдат и рабочих и занимались приобретением оружия для своих сторонников. Руководили этой группой правые эсеры, в том числе некий Владимир Перельцвейг, о котором еще пойдет речь далее (34).

Заявление ВЧК о ее намерении расстреливать контрреволюционеров на месте, сделанное 22 февраля, было опубликовано в прессе. Этот акт вполне можно рассматривать как пример упреждающего государственного террора. Однако то, что озабоченность советских органов безопасности по поводу «гидры контрреволюции» была подлинной, а вовсе не декларативной, подтверждают документы, никогда не публиковавшиеся и не предназначенные для широкой публики. Так, в записке от 24 февраля, помеченной «секретно» и «очень срочно», Комитет революционной обороны Петрограда приказывал районным Советам создавать, наряду с воинскими формированиями для переброски на фронт, летучие отряды для борьбы с внутренней контрреволюцией (35). 26 февраля районные Советы получили распоряжение немедленно организовать обыски подозрительных организаций, учреждений и домов отдельных представителей буржуазии на предмет поисков оружия (36). Еще одно секретное и срочное послание районным Советам, датированное 27 февраля, отразило тревогу Комитета в связи с сообщениями о передвижениях германских войск восточнее Пскова. «Немедленно, — требовал он, — принять энергичные меры к уничтожению расклеенных по городу прокламаций под заглавием «Россия продана немцам»… Всех расклеивающих, коих застанете на месте, расстреливайте сейчас же» (37). По мнению представителей районных Советов, собравшихся на Междурайонное совещание, это было уже слишком. Совещание приняло и распространило директиву, ограничивающую применение расстрелов на месте случаями, когда подозреваемые оказывают вооруженное сопротивление (38). Эта директива вполне может быть расценена как попытка снизу пресечь эксцессы, спровоцированные прокламацией Временного исполкома СНК от 21 февраля.

* * *

Между тем, реакцией масс на мобилизационные усилия в дни после падения Пскова 24 февраля стал кратковременный всплеск призывной активности среди рабочих. Этот скромный прогресс отразили отчеты из Выборгского, Нарвского, Охтинского, Первого и Второго городских и Рождественского районов о призыве в Красную армию, о продовольственном обеспечении призывников и о политических настроениях рабочих на местах в период 23–26 февраля (39). Несмотря на неполноту, взятые в совокупности, эти отчеты образуют довольно репрезентативный срез ситуации в Петрограде.

Особый интерес — и из-за своей исторической роли оплота большевизма в 1917 г., и из-за того, что теперь, в феврале 1918 г., это была зона промышленного бедствия — представлял отчет из Выборгского района. Он сообщал, что 26 февраля в Красную армию записались 3600 добровольцев, почти все — рабочие. Районный Совет сумел обеспечить новобранцев оружием и боеприпасами. С продовольствием дело обстояло сложнее. Однако в отчете отразилась уверенность, что эта трудность преодолима. Что касается настроения рабочих в целом, то оно оценивалось как «самое революционное». Контрреволюционная агитация в районе, как было отмечено, «пресекается в корне». Среди рабочих ведется разъяснительная работа, проводятся собрания, которые «посещаются охотно». В общем, жизнь в районе «обыкновенная» (40).

Отчет из неоднородного в экономическом и политическом отношении Нарвского района, расположенного к югу от центра города, сообщал, что предоставление точных данных о количестве призывников осложняется тем соображением, что в районе имеется несколько призывных пунктов. Однако автор отчета выразил уверенность, что цифра составляет «более двух тысяч». Оружия у них достаточно, но проблема с продовольствием. Составлен список «буржуазных» жителей, и «по первому требованию» их привлекут к выполнению работ, связанных с оборонными нуждами. По поводу настроения рабочих автор замечал, что хотя оно и оптимистическое, говорить, что оно отражает желание воевать, было бы неправильно. У населения вообще настроение «контрреволюционное»; антисоветская агитация растет (41).

Данные из полупромышленного правобережного Охтинского района свидетельствовали, что в Красную армию записались тысяча человек (большинство из них рабочие с небольшой примесью ветеранов-солдат). Настроение рабочих в районе оценивалось как «бодрое», а зажиточных обывателей — «трусливое». Завершался отчет констатацией: «Жизнь обыденная, никакой паники, ни контрреволюционных] выступлений» (42).

Отчеты из небольших по размеру, менее индустриализованных и более благополучных коммерческих, правительственных и обывательских районов в центре города были не так вдохновляющи, как те, что поступили из пролетарских районов. Например, сообщение из Первого городского района, где находилось несколько крупных, недавно закрытых государственных оборонных заводов, содержало информацию, что «запись [в Красную армию] идет оживленно», и что настроение в рабочих кругах «бодрое», даже «приподнятое». В то же время, настроение обывателей, в результате контрреволюционной агитации, «забито-растерянное». Автор этого отчета затруднился назвать конкретные цифры призыва в Красную армию по району. Однако он указал, что этим утром (26 февраля) на фронт из района отправились 250 призывников и еще 250 должны отправиться вече» ром (43). Общая ситуация во Втором городском районе была примерно такой же, как и в Первом, только в отчете Второго района отсутствовали цифры (44). Сведения из Рождественского — маленького района в центре города, имевшего стратегическое значение, так как там находились Смольный и Таврический дворцы — как и следовало ожидать, порадовать не могли. Согласно отчету районного Совета, призыв в Красную армию там шел «очень вяло» (45).

Общая численность добровольцев, записавшихся в армию в этих шести районах за отчетный трехдневный период (23–26 февраля), составила 10320 человек — не слишком впечатляющая цифра, если учесть, что враг, как считалось, стоял на пороге Петрограда. Однако она могла не отражать всей полноты картины. Судя по имеющимся данным, даже те заводские рабочие, которые были готовы воевать, часто предпочитали записываться во временные, нерегулярные партизанские отряды, формируемые на их предприятиях или при профсоюзах, нежели связывать себя более долговременными и жесткими обязательствами, которые влекло за собой вступление в Красную армию (46). Кроме того, цифры призыва в Красную армию не включали тех, кто записался в левоэсеровские боевые дружины.

Но, даже учитывая все это, оценить отношение рабочих к делу защиты революции от германской угрозы все равно очень трудно. В воспоминаниях, опубликованных в 1927 г., Федор Дингельштедт, член ПК большевиков, «левый коммунист» и агитатор, работавший на заводах и фабриках Петроградской стороны, полагал, что, оценивая реакцию на призывную агитацию этого периода, нужно проводить различие между местными партийными лидерами и рабочими активистами, с одной стороны, и рядовой рабочей массой, с другой. Первые, по его мнению, хотя и начали в это время пересматривать свою позицию относительно масштабов германской угрозы, в основном продолжали сочувствовать идее революционной войны и демонстрировали искреннюю готовность сражаться с немцами. Что касается рядовых рабочих, то они не хотели идти воевать с самого начала.

Воспоминания Дингельштедта особенно ценны тем, что основаны на его личных дневниковых записях этого периода. Кроме того, как «левый коммунист», он не стал бы преувеличивать пассивность рабочих по отношению к войне с немцами. В качестве иллюстрации своего мнения он описывает два собрания на Трубочном заводе, на которых он выступал в один день, 23 февраля. На первом собрались члены заводской организации большевиков, которые, вспоминал Дингельштедт, встретили его «замечательным подъемом». Вторым был массовый митинг рабочих завода, и картина там была прямо противоположной: резкий спад настроения в беспартийных массах, выразившийся в жалобах и недовольстве, вызванном ухудшением экономической ситуации и международного положения (угроза новой войны). «Такая картина, по-видимому, может считаться более или менее характерной для широких слоев рабочего Питера тех дней», — подвел итог Дингельштедт. В качестве дополнительного примера он привел митинг в вагоностроительном цехе Александровского машиностроительного завода, состоявшийся 27 февраля, на котором он столкнулся с аналогичной ситуацией (47).

В отличие от Дингельштедта, большинство современников, писавших на эту тему, наблюдали сравнительно быструю перемену в отношении к войне и миру (от поддержки революционной войны к требованиям немедленного мира) и у районных партийных активистов, и у рядовых рабочих. Выступая 7 марта на Седьмом (экстренном) съезде партии большевиков, Кирилл Шелавин, один из немногих членов Петербургского комитета, кто с самого начала был за мир, обратил внимание на момент, когда, по его мнению, в массовом сознании произошел поворот на 180 градусов:

Две недели тому назад рабочие стояли за революционную войну… Но когда рабочие увидели, что враг страшен, что это не одна лишь белая гвардия, а и вооруженные по всей технике современности [войска]… все коллективы, один за другим, стали выносить постановления о невозможности ведения революционной войны и о заключении мира…. Прошло то время, когда петербургские рабочие по призыву фабричных гудков шли на защиту революционного Петербурга (48).

Под давлением рядовой массы, точно такой же поворот, как и описанный Шелавиным, произошел, похоже, в профсоюзах и районных Советах. Как отмечалось ранее, на экстренном заседании 22 февраля Петроградский совет профсоюзов принял предложенную Рязановым резолюцию с призывом оказать всемерную поддержку революционной войне. На заседании 28 февраля, уже после того, как Совнарком принял новые, более жесткие, условия мирного договора, Совет профсоюзов снова принял левокоммунистическую резолюцию, внесенную Рязановым (49). Однако это был его последний успех. 9 марта на совещании представителей входящих в Петроградский совет профсоюзов рязановская позиция потерпела поражение. Большинство из присутствовавших на совещании пятисот профсоюзных представителей проголосовали за ратификацию мирного договора (50).

Аналогичную перемену в отношении к войне и миру можно было наблюдать и в районных Советах. Если в начале германского наступления большинство из них тяготело к поддержке «левых коммунистов», то в марте это было уже не так. Ситуация в Выборгском районе, где призыв в Красную армию поначалу шел относительно успешно и где в конце февраля настроение рабочих характеризовалось как «самое революционное», является показательной в этом отношении (51). В начале марта, когда казалось, что атаки немцев на Петроград не избежать, Выборгский районный Совет вплотную занялся практическими мерами, связанными с эвакуацией, уничтожением собственности, которую нельзя было вывезти, организацией обороны каждого дома (на случай, если до этого дойдет), и планами насчет буржуазии (что с нею делать, если ситуация будет развиваться в этом направлении).

Подобные вопросы, похоже, занимали умы всех участников заседания исполкома Выборгского Совета, состоявшегося 4 марта. Это был момент, когда мирный договор в Брест-Литовске уже был подписан (3 марта), но германское наступление продолжалось, как и усилия Комитета революционной обороны Петрограда по укреплению обороны города. Председатель собрания Александр Куклин, бывший член Петербургского комитета большевиков, заявил, что ввиду жестокого обращения немцев с рабочими в Пскове и Нарве, необходимо держать наготове все транспортные средства и организовать рабочих в красногвардейские отряды. Последнее явно подразумевало самооборону, в случае если рабочих не удастся вывезти из города. Как осуществить все это систематически, не вызывая при этом паники, было непонятно, тем более что, как выразился еще один докладчик, «ждать с центра распоряжения не приходится, так как центр опирается на нас». Серьезному рассмотрению подвергся вопрос об изоляции всех противников Советской власти — «от лавочника до профессора» — в одном месте, где они могли бы находиться под контролем. В конце было решено предложить Совету принять резолюции, предусматривающие такие шаги, как мобилизация всех рабочих в возрасте от 18 до 50 лет, независимо от партийной принадлежности; уничтожение всех объектов, могущих представлять ценность для немцев; и расстрел контрреволюционеров, если они попытаются предпринять какие-то действия (52). Пленарное заседание Совета внесло в этот список дополнительно эвакуацию рабочих семей (53).

* * *

В то время как в массовом сознании по отношению к борьбе с немцами происходили перемены, большинство Петербургского комитета большевиков, верное своей радикальной, независимой традиции, упорно придерживалось идеи революционной войны. 25 февраля, на следующий день после принятия новых мирных условий Германии, ПК собрал на совещание представителей районных парткомитетов. На встрече была принята резолюция, осуждающая действия правительства, поскольку они, как было указано, не остановят наступления Германии, и настаивающая, что нет иного выхода, кроме самозащиты «с оружием в руках» (54). Четвертая городская конференция петроградских большевиков, работа которой была приостановлена 20 февраля, после того как ее участники потребовали аннулировать принятие правительством германских мирных условий (55), 1 марта собралась вновь, чтобы пересмотреть свою позицию по войне и миру и выбрать представителей на Седьмой Всероссийский съезд РСДРП (б), открывающийся через неделю (56).

К моменту, когда конференция возобновила свою работу, страхи по поводу возможной оккупации Петрограда и отчаянные усилия Совнаркома обеспечить его защиту на короткое время усилились. Обстоятельства, вызвавшие эту новую тревогу в начале марта, были близки к комическим. 1 марта новый секретарь российской мирной делегации в Брест-Литовске Лев Карахан отправил в Петроград Совнаркому две телеграммы. В первой, шифрованной, излагались дипломатические подробности, связанные с подписанием мирного договора. Вторая, набранная открытым текстом, содержала просьбу прислать поезд, чтобы забрать делегацию из Бреста. Просьба эта была продиктована нежеланием русской делегации задерживаться во вражеском тылу, как только договор будет подписан. По несчастному недоразумению, вторая телеграмма опередила первую, и Ленин тут же решил, что переговоры провалились, о чем 2 марта и было объявлено в «Правде». Опубликованное там экстренное обращение Ленина призывало все Советы и «всех, всех, всех» приготовиться к неминуемой атаке немцев на Петроград (57). Редакция «Правды» пошла еще дальше, поместив на первой странице следующий заголовок: «Наша мирная делегация возвращается в Петроград. Вопрос о войне и мире решен: ВОИНА!.. Старый капиталистический мир обрушивается на нас всей своей мощью». Видимо, неслучайно, что именно в этот день Ленин подписал декрет о сосредоточении командования всеми советскими вооруженными силами в руках нового органа — Высшего военного совета.

Эта новая вспышка страха оккупации произошла на следующий день после того, как возобновившая свою работу Четвертая конференция петроградских большевиков обсуждала вопрос о войне и мире, и, следовательно, повлиять на это обсуждение не могла. А, поскольку делегаты на эту конференцию были избраны еще в середине февраля, то столь же невероятно, чтобы на их взглядах успели отразиться недавние изменения в настроениях рабочих по отношению к миру. Главными докладчиками на конференции были представители высшего партийного руководства: Радек и Бухарин — от «левых коммунистов», Свердлов и Зиновьев — от ленинистов. Обосновывая свою позицию в защиту революционной войны, Радек строил доказательство на том, что идея мирной передышки является бессмысленной, поскольку ситуация такова, что Россия будет вынуждена «делать уступку за уступкой — или через две-три недели начать новую войну». «Третьего нет», — заключал он. Свердлов доказывал обратное. Его главный аргумент состоял в том, что для ведения войны у России нет практической возможности: «когда понадобилось отправить отряды на фронт, в нашем распоряжении не оказалось ни одного человека». «Мы будем после заключения мира организовывать Красную армию, — пообещал он. — Мы перед всем народом объявляем, что мы подписываем этот гнусный мир, для того чтобы добиться передышки…». По поводу отвергающей мир позиции «левых коммунистов» Свердлов намекнул, что она содержит в себе «семена раскола», и призвал делегатов отказаться от этого курса (59).

Намек Свердлова на то, что «левые коммунисты» ведут партию к расколу, возмутил Бухарина. Раскол, как совершенно справедливо заметил он, инициировал Ленин, когда, в ответ на поддержку большинством ЦК революционной войны, пригрозил подать в отставку (60). Выступавший последним Зиновьев в своем доказательстве необходимости ратификации исходил из настроений рабочих, о которых он мог судить по Петроградскому Совету. Выслушав «революционные фразы» «левых коммунистов», представители Совета продолжали настаивать на необходимости мира. Не отметая полностью утверждения «левых коммунистов» о присутствующем у рабочих революционном энтузиазме, Зиновьев утверждал, что «уход рабочих на фронт, уход на фронт всех большевиков… означает физическую смерть партии, избиение цвета пролетариата» (61). В конце своего выступления Зиновьев призвал «левых коммунистов», которые в это время готовились издавать в Петрограде свою собственную газету, «Коммунист» (62), отказаться от этого шага. Аргументы Свердлова и Зиновьева, впрочем, не повлияли на большинство делегатов конференции. Одобрив позицию «левых коммунистов», они избрали делегацию на Седьмой съезд партии и новый Петербургский комитет, причем и там, и там «левые коммунисты» были в большинстве (63). Первый номер газеты «Коммунист» вышел в свет 5 марта.

В этот момент петроградские «левые коммунисты» были убеждены, что районные партийные комитеты и значительное число рядовых рабочих все еще на их стороне. Однако ко времени открытия Седьмого съезда (8 марта) эта их уверенность существенно пошатнулась, в чем «левые коммунисты» откровенно признались. Так, после констатации негативного влияния, которое оказали на структуру и деятельность партийной организации в Петрограде, особенно в таких промышленных районах, как Выборгский, закрытия заводов и призыв в Красную армию, автор статьи в «Коммунисте» 14 марта писал: «По вопросу о войне и мире мнение в районах изменилось. В то время, как раньше представители районов, отражая мнение последних, определенно защищали позиции революционной войны, сейчас преобладает настроение в пользу ратификации мирного договора» (64). Протоколы заседаний районных комитетов партии в середине марта служат подтверждением этого изменения (65).

5 марта вопрос о мире обсуждался на пленарном заседании Петроградского Совета. После открытого, лоб в лоб, столкновения между Зиновьевым и Камковым собрание отказалось поддержать антибрестскую резолюцию, на принятии которой настаивали меньшевики, эсеры и левые эсеры, и проголосовало за одобрявшую ратификацию резолюцию большевиков — вопреки стойкой поддержке революционной войны со стороны Петербургского комитета. Следует добавить, что на проведенном Зиновьевым перед пленумом собрании большевистской фракции Петросовета была принята резолюция, осуждающая издателей «Коммуниста» и требующая переизбрания ПК (66). Как сообщала «Красная газета», голосование за эту неправомерную резолюцию было «несколько сот к одному» (67). И это было еще одно свидетельство произошедшего в низах перелома в сознании в пользу ратификации мирного договора и против «левых коммунистов».

* * *

В самом начале марта, когда угроза германской оккупации Петрограда виделась реальной и неизбежной, Петербургский комитет обратился к ЦК с предложением перенести в Москву намеченный на 5 марта Седьмой съезд большевистской партии (68). Кроме того, по настоянию Петербургского комитета, Зиновьев передал ЦК срочную просьбу о выделении городской партийной организации нескольких сот тысяч рублей на обеспечение существования в условиях подполья, если возникнет такая необходимость (69). В районных комитетах к тому времени подготовка к переходу на нелегальное положение уже началась. Между тем, несмотря на то, что переезд правительства в Москву был уже делом решенным, обе просьбы ПК были отклонены. Справедливо предположить, что прохладное отношение ЦК к заботам Петербургского комитета было вызвано яростной оппозицией последнего в вопросе о подписании мирного договора. Симптоматичным в этой связи является тот факт, что 9 марта на своем последнем заседании в Петрограде ЦК проголосовал за роспуск Петербургского комитета. Зиновьеву, Смилге и Лашевичу, возглавившим поход против ПК в большевистской фракции Петросовета, было поручено осуществить это решение и, предположительно, проследить за формированием более послушного, «пробрестского», Петербургского комитета (70).

Возможно, самым примечательным аспектом Седьмого Всероссийского съезда большевистской партии, главной целью которого было добиться одобрения партией ратификации Брестского мирного договора перед вынесением ее на Четвертый съезд Советов, было то, что он вообще состоялся. Учитывая трудности передвижения до Петрограда: немцы стояли буквально «у ворот» плюс разруха на железнодорожном транспорте, — ЦК большевиков заранее решил, что этот съезд будет считаться правомочным, если на нем соберется больше половины численности делегатов Шестого съезда (71). На том съезде, состоявшемся в начале августа 1917 г., присутствовало 157 делегатов с решающим голосом и 110 — с совещательным. Следовательно, даже если не брать в расчет «совещательных» делегатов, для кворума на Седьмом съезде было необходимо, как минимум, 79 делегатов с решающим голосом. 5 марта, в день, когда съезд должен был открыться, в столице присутствовали только 17 делегатов с решающим голосом. На следующий день их стало 36, и еще несколько человек, как отмечалось, были в пути (72). И хотя это составляло меньше половины необходимой для кворума численности, съезд было решено начать. Вероятным объяснением такого отступления от согласованной ранее процедуры является то, что дальнейшее промедление не устраивало Ленина, которому нужно было успеть нейтрализовать «левых коммунистов» и добиться мандата партии на ратификацию Брестского договора перед решающей схваткой с левыми эсерами и умеренными социалистами на быстро приближающемся Четвертом съезде Советов. Кроме того, все боялись, что немцы в любой момент могут начать наступление на Петроград.

Ленин воспользовался своей ролью докладчика от Центрального Комитета, чтобы начать дебаты о ратификации и задать их формат. Основной упор он сделал на той степени, в которой полная и бесповоротная катастрофа на фронте оправдала его почти двухмесячные призывы к немедленному миру, и, как неразумных детей, отчитал «левых коммунистов» за гораздо более тяжелые условия мира, которые теперь революция вынуждена принять. Значительную долю вины за трудное положение, в котором оказалась Советская Россия, Ленин возложил также на Троцкого. Хотя первоначальные усилия Троцкого по использованию переговоров в Брест-Литовске для стимулирования мировой революции заслуживали всяческих похвал, его отказ принять первый, представленный в виде ультиматума, вариант германских мирных условий и объявление вместо этого «ни мира, ни войны» было неоправданной ошибкой и, как намекнул Ленин, нарушением предварительной договоренности. Впрочем, даже несмотря на то, что все его предсказания относительно военной слабости России оказались верными, и противник легко победил ее малыми силами за 11 дней, не все еще было потеряно. Да, Петроград, похоже, был обречен, Ленин был в этом уверен и, как нам теперь известно, действовал, исходя из этого допущения. Однако, ратификация мирного договора, считал он, даже в его существующем виде, обеспечит стране мирную передышку, как минимум, в несколько дней, а, может быть, и больше, которую можно будет использовать для продолжения эвакуации столицы, создания новой армии, наведения порядка, налаживания экономической жизни, ремонта железных дорог и других существенных оборонных мероприятий. В целом, Ленин однозначно дал понять, что какую бы высокую цену ни пришлось заплатить за мир, она является необходимой ценой выживания (73).

Спокойное, взвешенное выступление Бухарина, представлявшее ответ «левых коммунистов», резко контрастировало с вступительным «залпом» Ленина. В ответ на неоднократные ленинские обвинения в том, что «левые коммунисты» упорно не желали посмотреть в лицо действительности и признать необходимость отступления, он напомнил Ленину, что «левые коммунисты», наоборот, всегда последовательно придерживались принципа, что русская революция либо будет спасена международной революцией, либо погибнет под ударами международного капитала. Более того, «левые коммунисты» всегда признавали, что схватка России с империализмом начнется с поражений. С точки зрения Бухарина, фундаментальное различие между двумя позициями заключалось во взглядах на мировую революцию. В отличие от ленинистов, пессимистически оценивавших ближайшие перспективы революции за рубежом, «левые коммунисты» видели в международном рабочем движении признаки существенного сдвига в сторону революции, и это оправдывало их позицию.

Бухарин также не согласился с утверждением Ленина, что даже несколько дней передышки облегчат проведение оборонных мероприятий в том объеме, который он наметил. Выступивший позднее Урицкий отнесся к этому ленинскому тезису еще более скептически. По представлениям Бухарина и Урицкого, очень короткая передышка в войне с Германией — а даже Ленин, похоже, понимал, что на большее надеяться не приходится — не спасет Россию, так как за это время невозможно будет провести все то, что наметил Ленин для укрепления ее военных и оборонных сил. Что же могло помочь революции оптимизировать возможности выживания? Ответ Ленина: мирная передышка, тщательно разработанную теорию которой он только что представил съезду. Ответ Бухарина: революционная война. По мере того как германские войска будут продвигаться вглубь России, все больше рабочих и крестьян, возмущенных угнетением и насилием, будет подниматься на борьбу. Вначале не имеющие опыта партизанские отряды будут терпеть поражение. Однако в ходе этой борьбы рабочий класс, разобщенный в условиях экономического хаоса, объединится под лозунгом священной войны против милитаризма и империализма. Рабочие и крестьяне научаться пользоваться оружием, создадут армию и, в конце концов, победят (74). По убеждению Бухарина, судьба и русской, и международной революции зависела от принятия этой стратегии.

Яростные дебаты вокруг Бреста продолжались на Седьмом съезде два дня, или, в общей сложности, двенадцать часов. Помимо Ленина и Бухарина, выступили еще 17 делегатов, из них 10 за ратификацию договора, 7 против. При голосовании голоса распределились следующим образом: 30 за ратификацию, 12 против, 4 воздержались (75). Этот результат стал последней каплей для Рязанова. Предательство интересов международного пролетариата, воплощенное в ленинской резолюции о признании Брестского мира, шло вразрез с его самыми глубокими революционными убеждениями, и он открыто объявил о выходе из партии (76).

Крестинский, задетый за живое ленинской критикой Троцкого за его тактику «ни войны, ни мира», предложил принять резолюцию, одобряющую действия Троцкого на переговорах. Как справедливо заметил Крестинский, позиция Троцкого в свое время была с энтузиазмом принята огромным большинством партийного руководства.

Тем не менее, резолюцию эту отвергли. Троцкий счел себя оскорбленным таким афронтом, резонно заключив, что из него делают козла отпущения за те трудности, с которыми столкнулась партия, и что отказ съезда принять резолюцию Крестинского означает выражение недоверия ему лично. В ответ он объявил, что отказывается от всех своих постов в правительстве (77). Зиновьев попытался успокоить Троцкого. По Бресту на съезде было предложено и вынесено на голосование множество резолюций, из которых, по крайней мере, несколько были истолкованы Лениным как завуалированные попытки дать шанс партийным сторонникам революционной войны на съезде Советов. Естественно, он был против этого. В конце концов, предложенная Зиновьевым резолюция, которая положительно оценила общую стратегию поведения советской делегации в Бресте, но при этом скрыто критиковала ее за упущенную возможность принять германские мирные условия, когда они были изложены в форме ультиматума, получила подавляющее число голосов (78).

На последнем заседании съезда вечером 8 марта делегаты согласились с доводом Ленина о том, что формальное название партии — Российская социал-демократическая партия (большевиков) — устарело, и партия должна быть переименована в Российскую коммунистическую партию (большевиков), сокращенно — РКП (б) (79). Как удалось уговорить Троцкого отказаться подавать в отставку, неизвестно. На выборах в ЦК, которыми съезд завершил свою работу, только он и Ленин получили максимум — 34 голоса из 39 (пятеро делегатов воздержались) (80). Возможно, такая большая поддержка помогла залечить обиду, причиненную критикой его провальной брестской тактики. Как бы то ни было, но именно в тот момент, когда Седьмой съезд партии заканчивал свою работу, некоторые правительственные структуры уже обосновывались в Москве, а тайные приготовления к переезду Совнаркома, ВЦИКа, ЦК РКП (б) и ЦК левых эсеров вступили в завершающую стадию.

* * *

26 февраля, в день, когда было принято решение покинуть Петроград, Совнарком распорядился в первую очередь немедленно эвакуировать Экспедицию заготовления государственных бумаг и золотой запас казны (81). Спешные приготовления к переезду вели также ключевые наркоматы и иностранные посольства. Второстепенные департаменты, такие, например, как Наркомат просвещения Луначарского, должны были оставаться в Петрограде как можно дольше. Американское посольство во главе с послом Дэвидом Фрэнсисом было эвакуировано в Вологду — город в 560 км к востоку от Петрограда, прямым железнодорожным сообщением связанный с северным портом Архангельском. Британское и французское посольства попытались покинуть Россию через Финляндию, но удалось это сделать только британцам. Французский посол Жозеф Нуланс и его сотрудники вскоре присоединились к американцам и другим, менее крупным, группам союзников в Вологде (82). Эти события и ожидания деловых кругов, что германская оккупация задушит революцию, привели к взлету цен на обмелевшей петроградской фондовой бирже (83).

В конце февраля Зиновьев во главе высокопоставленной делегации приехал в Москву, чтобы начать приготовления к размещению там правительства (84). Чтобы освободить помещения для работы и проживания прибывающих правительственных чиновников, из Москвы было приказано эвакуировать маловажные институты и лишних граждан. В Петроград Зиновьев вернулся 4 марта, но еще до его возвращения некоторые правительственные подразделения потянулись в новую столицу. Хотя операцию подобного масштаба невозможно было удержать в секрете, и, в подтверждение этого, несоветская пресса регулярно публиковала точные детали происходящего, 1 марта Президиум ВЦИК объявил, что все слухи относительно эвакуации из Петрограда Совнаркома и ВЦИКа являются ложными, что и Совнарком, и ВЦИК остаются в городе и заняты самыми энергичными приготовлениями к обороне столицы, и что вопрос об эвакуации может встать только в самую последнюю минуту, в случае, если безопасность Петрограда окажется под самой страшной и непосредственной угрозой, чего пока не наблюдается (85). Подобные опровержения звучали всю следующую неделю (86).

Между тем, большевиков на местах всерьез беспокоил вопрос о негативном влиянии эвакуации правительства на петроградских рабочих. Это беспокойство всплыло на заседании Петербургского комитета партии 6 марта 1918 г. (87). Фенигштейн сообщил, что эвакуация уже началась и что ведется она неправильно, первыми эвакуируются правительственные структуры. Это грозит тем, что массы могут остаться без руководства, и, если это случится, угроза контрреволюции возрастет многократно.

К этому моменту уже стало известно, что Германия советскую капитуляцию приняла, и, учитывая это, Станислав Косиор выразил уверенность, что ранее принятый план эвакуации будет пересмотрен. Однако даже он выступил с протестом против «панического характера эвакуации». Шелавин, который, в отличие от Фенигштейна и Косиора, не был «левым коммунистом», тем не менее, разделил их опасения. Он предложил проводить эвакуацию, опираясь на следующие принципы: 1) приоритет должен быть отдан эвакуации ценного заводского оборудования, а не государственным структурам; 2) эвакуация Советов недопустима, так как это оставит город и городское хозяйство без управления, а при эвакуации правительственных институтов не следует проявлять поспешность; 3) эвакуацию партийных органов нужно готовить постепенно и 4) когда возникнет необходимость, в первую очередь должны быть эвакуированы ВЦИК и Петербургский комитет большевиков. Эти принципы были приняты ПК с оговоркой, что о любой эвакуации население должно быть предупреждено заблаговременно, и что она не должна быть панической и внезапной. Затем они были переданы ЦК. но какого-то внятного эффекта на характер эвакуации не оказали, несмотря на то, что угроза немедленного нападения немцев на Петроград к тому времени заметно ослабела.

7 марта даже «Красная газета», которая еще накануне уверяла, что никто из правительственных служащих не уехал и не собирается уезжать, внезапно признала, что правительство действительно переезжает. Шаг этот объяснялся невозможностью осуществления перестройки политических и экономических институтов и руководства страной в условиях, когда враг находится так близко. Новость была скрашена сообщением о том, что Петроград будет объявлен свободным городом, и что этот статус сулит бесконечные экономические выгоды. «Новые ведомости» написали, что даже некоторые промышленники теперь предвкушают превращение Петрограда во «второй Нью-Йорк» (88). На следующий день, 8 марта, «Красная газета» сообщила, что Наркомат юстиции переезжает в Москву и возобновит свою деятельность на новом месте в следующий понедельник. Следует отметить, что ВЧК попыталась воспользоваться тем, что Штейнберг был полностью занят переездом, чтобы расстрелять некоторых политических заключенных. Узнав об этих планах чекистов буквально за пару часов до отъезда в Москву, Штейнберг набросал записку своему заместителю Александру Шрейдеру, приказывая остановить расстрелы (89).

Изначально решение Совнаркома эвакуировать правительство предполагало, что в Москву будет переведено минимальное количество служащих центрального аппарата (с семьями) и, соответственно, переправлены только самые важные бумаги и оборудование (90). На практике же руководство большинства наркоматов воспользовалось возможностью бежать подальше от немцев, чтобы вывезти в Москву своих многочисленных чиновников, от начальников до рядовых письмоводителей, с их семьями, а также огромное количество мебели и оборудования — буквально, до последней чернильницы. Этот массовый исход тяжким бременем лег на и без того перегруженные российские железные дороги, не говоря уже о жилищном фонде Москвы, и порождал сомнения в заявлениях Совнаркома о том, что переезд — явление временное и, ~в любом случае, подлежит утверждению Четвертым Всероссийским съездом Советов. Длинные перечни предметов, переправляемых в Москву, служат иллюстрацией этого явления. Например, среди 1806 предметов, вывозимых Морским генеральным штабом, присутствовали документы, карты, кабинетное оборудование и мебель, а также иконы (в описях многих кабинетов стояли первым номером), шторы, ковровые дорожки, зеркала, пепельницы, печки, кухонная утварь, тарелки, столовые приборы, самовары, обеденные столы и стулья, полотенца, одеяла и множество прочих нужных вещей. Полностью опустошены были примерно пятьдесят комнат в бывшем помещении штаба (91). Бонч- Бруевич забрал два грузовых вагона, предназначенных для транспортировки в Москву партийной литературы, чтобы вывезти обширную личную библиотеку и другую личную собственность (92). ВЧК также подчистила свои кабинеты, после того как 8 марта ее руководство приняло решение эвакуировать в Москву всю комиссию в полном составе, «не оставляя никого» (93). Вывозя из Петрограда в Москву все свои архивы, ВЧК оставляла сотни узников, томящихся в заключении на Гороховой, 2 и в «Крестах», без документов, свидетельствующих о причинах их ареста (94). Все это не только изрядно осложняло и затягивало процесс эвакуации центрального правительства, но и добавляло нелегких проблем советским властям, остававшимся в Петрограде. Неудивительно, что в конце марта руководство петроградских большевиков направило в ЦК письмо протеста, в котором выражало недовольство тем состоянием, в котором правительство, уехав, оставило город. Особенно возмутило петроградских большевиков поведение ВЧК и ее руководителя: «бумаги он вывез, следователей вывез, а подсудимых оставил здесь» (95).

Высшие органы Советской власти — Совнарком и ВЦИК — и центральные комитеты большевистской и левоэсеровской партий покинули Петроград под покровом ночи 10/11 марта. План поездки был тщательно проработан Бонч-Бруевичем. Согласно строго секретным инструкциям, члены правительственного и партийного руководства вместе с семьями и личными вещами отправлялись в Москву точно в назначенное время по специальному запасному пути Николаевской железной дороги, соединяющей две российские столицы. Для поездки были подготовлены, как минимум, три отдельных состава под охраной латышских стрелков. Ленин, Крупская, сестра Ленина Мария Ульянова и другие члены Совнаркома и их семьи ехали в головном составе. За ним, с интервалом в несколько минут, следовали поезда, перевозившие членов ВЦИК и ЦК правящих партий.

Все шло гладко до тех пор, пока поезда не достигли маленькой станции Малая Вишера, примерно в 120 км к юго-востоку от Петрограда. Здесь правительственный конвой был остановлен неожиданным присутствием на путях эшелона с вооруженными и неуправляемыми балтийскими матросами. На то, чтобы успокоить их, ушло несколько часов, после чего правительство смогло продолжить путь дальше уже без инцидентов. В советской литературе эпизоду под Малой Вишерой не придавалось большого значения: считалось, что анархически настроенные матросы, самовольно сбежавшие домой с фронта, случайно оказались в этом месте (96). Возможно, это действительно было так, поскольку блуждающие по стране банды мародерствующих солдат и матросов были в ту пору обычным явлением на российских железных дорогах. Правительственный конвой благополучно прибыл в Москву вечером 11 марта.

Однако возможность того, что матросы сознательно вознамерились остановить эвакуацию правительства, нельзя исключать. Кронштадтские матросы в целом, как группа, были особенно активными и упорными сторонниками революционной войны. Проявлением их независимости и радикализма стало сильное влияние, которым пользовались в Кронштадтском Совете левые эсеры (выступавшие в союзе с эсерами-максималистами — небольшой радикальной группой, отколовшейся от партии эсеров) в первые месяцы 1918 г. Типичным для массового сознания кронштадтцев в это время можно считать письмо, резко обращавшее на себя внимание в номере «Известий Кронштадтского Совета» от 2 марта (97). «Для того ли [мы] свергнули русский царизм и буржуазию, чтобы без борьбы склониться перед немецкими душителями? — спрашивал автор письма. — Нет, и тысячу раз нет!.. Позор трусам, бегущим из Петрограда!». Кронштадтский Совет продолжал призывать к отказу от мирной политики Совнаркома и возобновлению войны против Германии даже после того, как массовое мнение и большинство районных Советов Петрограда качнулось в сторону поддержки ратификации мирного договора. Впоследствии, как отмечал на Втором съезде партии левых эсеров в апреле 1918 г. кронштадтский левый эсер Александр Брушвит, «в большевистских кругах Кронштадт попал под подозрение; они [большевики] уже больше не хвалятся тем, что это краса и гордость революции» (98).

* * *

Четвертый Всероссийский съезд Советов проходил в Москве. Он открылся вечером 15 марта, спустя три дня после того, как основная масса государственных и партийных деятелей прибыла туда из Петрограда. Делегатам съезда предстояло вынести решение по поводу fait accompli в отношении главных вопросов повестки дня — ратификации Брестского мирного договора и перевода столицы из Петрограда в Москву. Согласно официальным спискам мандатной комиссии, из 1172 делегатов с правом голоса, присутствовавших на съезде, 814 были большевики (большинство из которых прибыли на съезд с обязательством поддержать ратификацию), 238 — левые эсеры и 114 — члены других партий и беспартийные (99). Представительство по Советам было неровным, прежде всего, в силу отсутствия твердо соблюдаемых правил избрания делегатов, а также проблем с транспортом и связью. Однако, по крайней мере, в том, что касалось соотношения между «ленинистами», «левыми коммунистами» и левыми эсерами, состав съезда не выглядел несправедливым. Несмотря на публичное обещание Штейнберга перед съездом проверить все делегации на предмет выявления «мертвых душ», только 14 мандатов большевиков с правом голоса были оспорены (100). Ни во время, ни после съезда ни у кого из левых эсеров или «левых коммунистов» не возникло сомнений в легитимности съезда.

Опубликованные данные опроса местных Советов о войне и мире, организованного Совнаркомом и ВЦИКом, в свое время выявили гораздо более сильную поддержку революционной войны, чем у делегатов съезда (101). Однако в середине марта считаться адекватными показателями общественного мнения они не могли, так как основная их масса относилась ко времени до заключения между Советской Россией и Германией предварительного мирного соглашения (3 марта) и до проведения в регионах и на местах собраний по выборам делегатов на Четвертый съезд Советов. Наибольшее влияние на выбор большевистских фракций на этих собраниях, вероятно, оказали итоги Седьмого Всероссийского съезда большевистской партии, полностью одобрившего ратификацию, и известия о полной катастрофе на фронте.

То, что подавляющее большинство большевистских делегатов съезда Советов поддерживают ратификацию, стало очевидно уже на первых заседаниях фракции 13 и 14 марта, на которых Ленин изложил аргументы в пользу ратификации, с докладами выступили представители провинциальных партийных организаций, и было решено, что Ленин будет представлять позицию партии на съезде. «Левые коммунисты», в очередной раз потерпевшие поражение, позже собрались отдельно, чтобы обсудить свою стратегию поведения на съезде (102). На этом собрании было решено, что свою антибрестскую позицию и будущую тактику «левые коммунисты» представят съезду в виде формального заявления. При этом, в интересах поддержания партийной дисциплины, они воздержатся от участия в дебатах по ратификации и от голосования по этому вопросу.

Проходившее одновременно собрание левоэсеровской фракции съезда заслушало доклады своих представителей в местных Советах, большинство из которых было против мирного договора. Камков и Штейнберг призвали однопартийцев продолжить бойкотирование ратификации, и, после продолжительной дискуссии, эта позиция была одобрена фракцией. Главный упор в ней был сделан не столько на отказе поддержать ратификацию Брестского договора, сколько на решении ЦК левых эсеров, обязавшем левоэсеровских представителей в Совнаркоме в случае, если договор будет одобрен, выйти из правительства, с тем чтобы оставить за партией право возглавить продолжающиеся «восстания» против германского империализма.

Ввиду всего этого, обсуждение ратификации на Четвертом Всероссийском съезде Советов, как и следовало ожидать, оказалось простой формальностью. Почти все первое заседание 15 марта заняло пространное выступление Ленина в пользу ратификации мирного договора. Поскольку победа над противниками ратификации уже была одержана, Ленин постарался избежать ненужных выпадов в адрес «левых коммунистов» в надежде на скорейшее, хотя бы частичное, восстановление партийного единства. Центральной в его выступлении стала мысль о том, что силы мирового империализма и финансового капитала пошли в атаку на русскую революцию, началом которой стало наступление германских войск в середине февраля, и что дальнейшее развитие не имеющей сил противостоять этому натиску самостоятельно русской революции зависит от успешного восстания европейского пролетариата (103).

Поскольку «левые коммунисты» хранили молчание, главными докладчиками от оппонентов ратификации выступили Камков и Штейнберг. Камков посчитал нелепой саму идею того, что съезд должен ратифицировать мирный договор, в то время как некоторые области бывшей Российской империи, такие как Украина, продолжают оказывать немцам упорное сопротивление. Для него лично, Советская Россия все еще находилась в состоянии войны с Германией. Ратификация, утверждал он, не остановит Германию, она будет продолжать предъявлять России невозможные требования, так что ратификация неизбежно приведет к удушению русской революции и полному уничтожению всего того, что было достигнуто трудящимися в прошлом году.

В своей речи Ленин не стал останавливаться подробно на понятии «мирной передышки», которое было центральным в его аргументации в защиту мира на Седьмом съезде партии и в его статьях этого периода. Однако Камков эту тему вниманием не обошел. Он дал понять, что для него идея того, что «мир» на условиях, предложенных немцами, может иметь какое бы то ни было стратегическое значение, является смехотворной. Строительство армии, к примеру, при соблюдении германских условий будет невозможно. Под каким углом зрения ни смотри, подчеркивал Камков, ратификация ничего не решает. При этом он не переоценивал возможности ведения успешных оборонительных действий русской армией, делая упор не столько на традиционную военную стратегию, сколько на эффективность партизанской борьбы и вероятность того, что на помощь революционной России придут назревшие социалистические революции за рубежом — если капитуляция России перед германским империализмом не уничтожит их. Ратифицируя Брестский договор, Советская Россия не только обречет на смерть себя, но и совершит глубоко предательский акт по отношению к международному пролетариату. Ратификация подорвет массовый революционный подъем, который непременно возникнет при виде борющейся, возможно, даже погибающей, но непобежденной революционной России — но не подавленной, растоптанной, поставленной на колени, какой ее сделает капитуляция, предлагаемая Лениным (104).

В заключение Камков обрисовал тактику левых эсеров в случае, если мирный договор с Германией будет ратифицирован. Они сделают все возможное, чтобы сорвать выполнение мирных условий, и будут перебрасывать свои вооруженные силы туда, где борьба русских рабочих и крестьян против немцев будет продолжаться, до тех пор пока международный пролетариат не придет к ним на выручку, а в том, что это, в конце концов, произойдет, они были уверены (105). Штейнберг также с презрением отозвался о позиции Ленина и заявил, что требования немцев не оставили Советской России иного выбора, кроме как бороться и своим примером поднимать на борьбу международный пролетариат. Если мирный договор будет ратифицирован, предупредил он, левые эсеры выйдут из Совнаркома, после чего, поведя за собой лучшие элементы трудящихся классов, плечом к плечу с здоровыми элементами большевистской партии, они продолжат борьбу (106). Это замечание Штейнберга было единственным упоминанием на съезде о том, что левые эсеры надеются на сотрудничество с «левыми коммунистами».

В промежутках между выступлениями Ленина, Камкова, Штейнберга, а также Зиновьева съезд выслушал замечания Мартова от меньшевиков, Михаила Лихача от правых эсеров и центристов, Александра Ге от анархо-коммунистов, Григория Ривкина от эсеров- максималистов и Валериана Плетнева от объединенных социал-демократов интернационалистов. Все они, от Мартова до Плетнева, выступали решительно против ратификации и предлагали соответствующие резолюции. В этих резолюциях все вышеназванные партии, за исключением анархо-коммунистов и эсеров-максималистов, предлагали отстранить большевиков от власти путем нового созыва Учредительного собрания, выборов нового правительства на основе всеобщего избирательного права или фундаментального изменения структуры существующей Советской системы.

То, что съезд подавляющим большинством голосов проголосует за ратификацию, было ясно с самого начала. И только после того, как результат голосования был зарегистрирован, Свердлов позволил «левым коммунистам» обнародовать свою последовательно анти- брестскую позицию. В официальном заявлении, явно рассчитанном на то, чтобы быть представленным до голосования, в последний день съезда (16 марта) «левые коммунисты» требовали отказаться от ратификации договора, заменив ее призывом к священной защите социалистической революции. Заявление, подписанное 58 левокоммунистическими делегатами с правом решающего голоса и еще 9 «левыми коммунистами» — членами ВЦИК, заканчивалось разъяснением, что поскольку его авторы чувствуют себя обязанными открыто изложить свои взгляды, но понимают, что раскол партии несет угрозу делу революции, то после зачтения заявления они намерены воздержаться от участия в голосовании по ратификации договора. В целом, уклонившись от ратификации договора и открытого раскола в партии, «левые коммунисты» ясно дали понять, что они продолжат выступать против сепаратного мира и за организацию обороны революционной России (107).

Одобрив ратификацию мирного договора, съезд перешел к не менее формальному рассмотрению вопроса о переносе столицы из Петрограда в Москву. Представлять позицию большевиков по этому вопросу выпало Зиновьеву, все еще являвшемуся председателем Петроградского Совета. По его словам, переезд в Москву был продиктован крайне тяжелым стратегическим положением, в котором оказался Петроград (на что кто-то из правых делегатов выкрикнул: «что, чемоданов не хватает?»). Признавая, что перемещение столицы есть вопрос не недель и не месяцев, он, тем не менее, настаивал, что оно будет относительно коротким. Резолюция, которую он представил и которая была одобрена почти единогласно, просто констатировала, что в связи с изменением военно-политической ситуации в Петрограде столица Российской Социалистической Федеративной Советской Республики «временно» переносится в Москву (108).

* * *

Левые эсеры и «левые коммунисты» выполнили свою угрозу выйти из правительства, если Брестский договор будет ратифицирован. Два дня спустя после закрытия съезда Советов, на первом московском заседании Совнаркома (18 марта) главным вопросом повестки дня стоял «общеминистерский кризис», вызванный отставками из правительства левых эсеров и «левых коммунистов» Александры Коллонтай, Владимира Смирнова, Валериана Оболенского (Осинского) и Павла Дыбенко. В наспех написанных заявлениях практически все выходящие из правительства левые эсеры обосновывали свой поступок решением своего ЦК (109).

У наблюдателей вполне могла закружиться голова от скорости, с которой менялись отношения между большевиками и левыми эсерами на высшем уровне. На Третьем съезде Советов в январе Ленин с восторгом отзывался об альянсе большевиков и левых эсеров, утверждая, что он крепнет не просто с каждым днем, а с каждым часом, и что большинство решений в двухпартийном Совнаркоме принимается единодушным голосованием (110). А чуть больше двух месяцев спустя, после Четвертого съезда Советов, он без сожаления распустил союз двух партий, считая, что то была «без радости любовь, разлука будет без печали» (111).

Уход «левых коммунистов» и левых эсеров из Совнаркома не отразился на их участии в советских органах на более низком и местном уровнях, где они продолжили свою борьбу против Брестского мира. Кроме того, левые эсеры усилили партизанскую войну против немцев в Прибалтике и на Украине и даже предприняли шаги к осуществлению программы индивидуального террора в отношении высших германских чинов (112).

Между тем, в Петрограде между ленинистами и «левыми коммунистами» разыгралась схватка за политическое лидерство. 9 марта Петербургский комитет принял решение созвать 20 марта Пятую, чрезвычайную, городскую конференцию петроградских большевиков. Предполагаемой целью этой конференции должно было стать определение отношения рядовых членов партийной организации к принятому накануне (8 марта) решению Седьмого Всероссийского съезда РКП (б) о ратификации Брестского договора (113). Очевидно, только 12 марта, в промежутке между Седьмым съездом партии и Четвертым съездом Советов, ПК впервые обсудил направленную против него резолюцию, принятую большевистской фракцией Петросовета 5 марта. Реакция ПК на атаку фракции против «Коммуниста» и на беспрецедентное требование перевыборов Петербургского комитета была на редкость сдержанной, что отчасти, несомненно, было вызвано его пошатнувшимся положением. ПК просто еще раз подтвердил дату созыва чрезвычайной городской партийной конференции для рассмотрения всех спорных вопросов и отчетливо напомнил партийной фракции Совета, что его левокоммунистические тезисы были приняты на продолжении Четвертой городской партийной конференции 1 марта (114).

Соответствующее заявление было опубликовано в «Коммунисте» 14 марта (115). Левокоммунистическое большинство Петербургского комитета, без сомнения, надеялось, что после осмысления и обсуждения, да с помощью «Коммуниста», большевики «в районах» откажутся признать поддержку Брестского мира Седьмым съездом партии и его формальную ратификацию Всероссийским съездом Советов (если съезд это сделает). Иначе говоря, они надеялись, что рядовые петроградские большевики останутся верны революционным принципам, как их представляли себе «левые коммунисты», и что на выборах делегатов городской партийной конференции они проголосуют соответствующим образом. Но этому не суждено было сбыться. Во время дебатов о войне и мире на Пятой (чрезвычайной) городской конференции петроградских большевиков 20 марта Радек, выступавший от левокоммунистического Петербургского комитета, заклеймил Брестский мир как серьезное поражение социалистической революции и призвал положить конец уступкам Германии. От сторонников ратификации на конференции выступил Зиновьев, который обрушился с критикой на «левых коммунистов», потребовал закрыть «Коммунист» и настойчиво советовал «левым коммунистам» перестать сеять рознь в общих партийных организациях. Итогом этого столкновения стало голосование, полностью противоположное тому, что состоялось 1 марта. За антибрестовскую резолюцию Радека было подано семь голосов, а за резолюцию Зиновьева в поддержку ратификации — пятьдесят семь (116).

* * *

В первые дни после возобновления германского наступления 18 февраля советские власти в Петрограде лихорадочно взялись за укрепление городской обороны. Однако эти усилия подрывались такими факторами, как глубокая деморализация войск петроградского гарнизона и колебания в среде городского пролетариата, разочарованного экономическими итогами Октябрьской революции, поредевшего от предыдущих мобилизаций и дезориентированного внезапностью германского наступления. Ни старания районных Советов, в которых были сосредоточены наиболее опытные большевистские местные руководящие кадры, ни призывы национального руководства партий большевиков и левых эсеров не помогли существенно увеличить численность призывников Красной армии. Еще более усугубляла кризисную ситуацию в Петрограде активизация подрывной деятельности различных контрреволюционных групп, несмотря на усиленную борьбу с ними органов безопасности. Оккупация немцами Пскова 24 февраля способствовала некоторому прогрессу в деле мобилизации советских войск, особенно, если учитывать рост численности не только регулярной Красной армии, но и нерегулярных партизанских отрядов и боевых дружин левых эсеров. Однако, по мере того как распространялись сведения о размерах катастрофы на фронте и рабочие приходили к выводу, что сражаться с немцами значит обречь себя на неминуемую гибель, от умеренного подъема призывного энтузиазма не осталось и следа.

Все это время левокоммунистическое руководство петроградской организации большевиков продолжало яростно противиться заключению Брестского мирного договора и твердо стояло за революционную войну. Это подтверждает и позиция ПК на возобновившей 2 марта свою работу Четвертой городской конференции петроградских большевиков, и выход 5 марта первого номера «Коммуниста». Однако очень скоро петроградские «левые коммунисты» оказались вынуждены признать слабость массовой поддержки своих взглядов. Кроме того, независимая позиция Петербургского комитета вызвала возмущение проленинской партийной фракции Петроградского Совета и спровоцировала решение ЦК о его роспуске и перевыборах. Открывшаяся 20 марта Пятая (чрезвычайная) городская конференция петроградских большевиков, на которой ленинисты во главе с Зиновьевым одержали победу над «левыми коммунистами» во главе с Радеком, знаменует собой конец независимого левокоммунистического движения в Петрограде.

Между тем, Брестский мирный договор был ратифицирован малочисленным Седьмым Всероссийским съездом большевистской партии, состоявшимся в Петрограде незадолго до переезда Советского правительства в Москву. Хотя ратификация была официально подтверждена Четвертым Всероссийским съездом Советов, борьба вокруг договора не утихала и продолжала оказывать негативное влияние на политическую жизнь страны. В результате «левые коммунисты», как и левые эсеры, вышли из состава Совнаркома, и многие из них после этого заняли независимую позицию. Кроме того, если Ленин после переезда правительства в Москву видел главную ценность Петрограда в его человеческих и промышленных ресурсах, которые можно было спасти от немцев и использовать где-то еще, того же нельзя было сказать про оставшихся в городе большевистских лидеров. Для них «красный Петроград» был по-прежнему гордостью — главным штабом и оплотом приближающейся мировой революции. А самое главное, им предстояло решить трудную задачу выживания Советской власти в Петрограде во все более сложных и враждебных условиях.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Декреты Советской власти. Т1. С 512, Известия. 1918. 3 марта. С 1

2 РГАСПИ Ф.19 On 1 Д 70 Л 1

3 Там же. Д 68 Л 1–1 об

4 См выше, глава 6

5 Известия. 1918. 22 февраля. С 1; РГАСПИ. Ф 19 On 1 Д 67

6. Фрайман. Революционная защита Петрограда. С 132

7 ЦГАИПД Ф 4000. Оп 5 Д 212 Л 148.

8. См, напр, в этой связи. Знамя труда. 1918. 24 февраля. С 3

9 См, напр Фрайман. Указ. соч. С 122

10 Военная организация партии большевиков, которая подготовила части Петроградского гарнизона к революционным действиям в 1917 г и из которой вышли первые военные руководители, командиры и комиссары Красной армии (в их числе Подвойский. Крыленко, Антонов-Овсеенко и Еремеев), к тому времени фактически прекратила существование Формальный роспуск сс состоялся в конце марта 1918 г — Петроградская правда 1918 26 марта С 1

11 См, напр, положительный отклик на этот призыв, полученный на общем собрании членов большевистской партии и сочувствующих Охтинского района 24 февраля ЦГАИПД Ф 10 On 1 Д. 12 Л 5-6

12 Там же Ф 4000 Оп 7 Д 814 Л 91

13. См, напр., ЦГА СПб Ф.9618. Оп.1. Д.229 Л.83. В конце марта ПК большевиков, с опозданием, начал организовывать свои подобные отряды. Однако этот процесс оказался замедлен из-за организационных разногласий и из-за «изымания» личного состава из этих отрядов и переброски его в части Красной армии, а позже — в продотряды — ЦГАИПД Ф 4000. Оп 7 Д 64 Л 5, 6-6об, 12. 23, 37, 58–60, 215-218

14 Фрайман. Указ соч. С 91

15 Известия. 1918. 26 февраля. С 3, Фрайман. Указ. соч. С 91

16 Известия. 1918. 23 февраля. С 3

17 ЦГА СПб Ф 101 On 1 Д38 Л 120

18 Там же. Ф 150 On 1 ДЗ Л 121

19 Там же. Ф9618. On 1 Д.240 Л 19

20 Протокол этого заседания см ЦГА СПб Ф 6276 Оп 3 Д 163 Л 5-6

21 Фрайман. Указ. соч. С 93. По поводу металлистов см. Крах германской оккупации на Псковщине. Сборник документов. Сост. Фрайман Л, 1939. С 73, по поводу транспортников см. ЦГА СПб Ф 6276 Оп. З Д.123. Л.6–7, по поводу пищевиков — Ф6261 Оп 2. Д 2. Л 29; по поводу деревообработчиков — Ф.5937 Оп 2. Д 4. Л 49

22 Известия. 1918. 23 февраля. С 1, 26 февраля. С 6.

23 См., напр, Фрайман. Указ. соч. С 88-89

24 ЦГА СПб Ф 9618 On 1. Д 240 Л 30; Ф 2421 On 1 Д4 Л 18-19

25 ГАРФ Ф 130 Оп 2. Д 1098 Л 8

26 См. заявление Полукарова на этот счет на открытии Первого Всероссийского совещания чрезвычайных комиссий 11 июня 1918 г. — ЦА ФСБ Ф 1 Оп 3 Д 11 Л 4

27 ЦГА СПб. Ф 9618 On 1. Д266 Л.6; Ф47 On 1 Д.28 Л 32-32об, Ф 101. On 1. Д30 Л 119. Д 38 Л 2-Зоб

28 Василеостровский и Петергофский районные Советы создали свои ЧК в это время (ЦГА СПб Ф 47 On 1 Д 28 Л 32-32об; Ф 101 On 1 Д38 Л 2-Зоб), возможно, то же сделали и другие районные Советы

29 См РГАСПИ Ф 19 On 1 Д 67

30 Там же Д 68 Л 2

31 Shteinberg In the Workshop P 146

32 Из истории ВЧК, 1917–1921 Сборник документов — М, 1958 С 95-96

33 Правда 1918 22 февраля С 2

34 АУ ФСБ СПб и ЛО № П-47037. По поводу Перельцвейга см ниже, глава 12

35 ЦГА СПб Ф 96) 8 On J. Д 226 Л 43

36 Там же Ф 101 On 1 Д 53 Л 14, Д 226 Л 39

37 Там же Ф%18 On 1 Д 240 Л 59. Хотя нет сведений о том, что расстрелы на месте где-нибудь были осуществлены на практике, многие горожане были арестованы и подвергнуты суду Революционного трибунала Петроградского Совета за распространение антисоветской пропаганды в дни этого кризиса. См, напр, ГАРФ Ф 336 On 1 Д 149, 216

38 ЦГА СПб Ф47 On 1 Д 44 Л 85

39 Сводку этих отчетов см в ГАРФ Ф 393 Оп 2 Д 70 Л 137— 138об

40 ГАРФ Ф 393 Оп 2 Д 70 Л 138об

41 Там же Л 137об

42 Там же Л 137об-138

43 Там же Л. 137

44 Там же

45 Там же

46 Старцев В. И. Очерки по истории Петроградской красной гвардии и рабочей милиции. — М — Л., 1965 С 244–246.

47 Дингельштедт Ф. Из воспоминаний агитатора Петроградского комитета РСДРП (б) (с сентября 1917 г. по март 1918 г) //Красная летопись 1927 № 1(22) С. 65–68

48. Седьмой (экстренный) съезд РКП(б) С 90

49 ЦГА СПб Ф 6276 Оп 3 Д6 Л 12

50 Там же Л 14об.

51 Там же Ф9618.0п1 Д 191 Л 44-64

52 Там же Л 45-47

53 Там же Л 57-58

54 РГАСПИ Ф 17 Оп 65 Д 57 Л 35

55 См выше, глава 6

56 ЦГАИПД Ф 1 Оп4 Д 113 Л 7-9об См также On 1 Д.67

57 Правда 1918 2 марта С 1

58 Там же

59 ЦГАИПД Ф 1 Оп 4 Д 113 Л 7-8об

60 Там же. Л 9. Бухарин имеет в виду заседание ЦК 23 февраля, о котором шла речь в главе 6

61. ЦГАИПД Ф 1.0п4 Д ИЗ Л 9об.

62 Не путать с одноименным теоретическим журналом, издаваемым Московским областным бюро большевиков с апреля по июнь 1918 г

63 Коммунист. 1918. 5 марта. С 4. См также Коммунист. 1918. 14 марта. С 2

64 Коммунист. 1918. 14 марта. С3. Были и исключения. Так, на заседании партийного комитета Нарвского района большинство проголосовало за революционную войну — Коммунист. 1918. 15 марта. С 4, 17 марта. С 4

65 См, напр, ЦГАИПД Ф2315 On 1 ДЗ Л 83; Ф 8 On 1 Д2 Л 1-1об

66 ЦГА СПб Ф 9618 On 1 Д 201 ЛЗ

67 Красная газета. 1918. 6 марта. С 2

68 ЦГАИПД Ф I. Оп4 Д 128 Л 3

69 Там же On 1 Д 3 Л 2. Параллельно Петербургский комитет направил в ЦК аналогичную просьбу самостоятельно — ЦГАИПД Ф 1 Он 1 Д 105 Л 1

70 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). С 165. Протокол этого заседания был внесен в издание протоколов ЦК РСДРП (б) за 1917–1918 гг., опубликованное в 1958 г. Однако он был датирован 19 января, что, как впервые указал в 1966 г советский историк Е. В. Клопов, было несомненной ошибкой. Французский историк Эва Берар, напротив, считает, что 19 января было правильной датой этого заседания. Но, хотя она убедительно доказывает, что одним из факторов, заставивших правительство эвакуироваться в Москву, было стремление обезопасить себя от непрекращающихся контрреволюционных заговоров в Петрограде, очевидно, что это заседание все-таки имело место 9 марта. По поводу этого спора см. Клопов Е. В. Даты заседаний ЦК РКП(б) необходимо уточнить (9 марта 1918 г) //Вопросы истории КПСС. 1966 № 11 С 118–119 и Берар Эва. Почему большевики покинули Петроград //Минувшее Исторический альманах № 14 1993 С. 226–250

71. Седьмой (экстренный) съезд РКП(б). С 1.

72 Там же

73. Там же С 7-24

74 Там же С 24–40.

75 Там же. С 127–128.

76. Там же С 128.

77 Там же С 129

78. Там же С. 137

79. Там же. С 176-177

80 Там же С 170.

81 РГАСПИ Ф 19.0п 1 Д70 Л 1

82 О Вологде как дипломатической столице см Быков А., Панов II. Дипломатическая столица России — Вологда, 1998

83 Известия. 1918. 27 февраля. С 2

84 Наше время (Москва). 1918. 7 марта. С 3, Красная газета. 1918. 6 марта. С.4.

85 Знамя труда. 1918. 1 марта. С 3.

86. Только 6 марта Президиум Петроградского Совета издал указ об аресте граждан, распространяющих ложные слухи о бегстве правительства — ЦГА СПб. Ф9618. On 1 Д 240. Л.8 °Cм. также Ф.47 On 1 Д 42. Л.49.

87 ЦГАИПД Ф 1 Оп.2 Д.З. Л 1-5

88 Новые ведомости. 1918. 21 марта. С.4

89 ГАРФ. Ф 6148. On 1 Д 2. Опубликовано в- Пути революции Статьи, материалы, воспоминания. — Берлин, 1923. С.357

90 РГАСПИ Ф 19 Оп.1 Д 70 Л 1

91 РГА ВМФ Ф р-342. Оп.1 Д116 Л 34-56об

92 Из переписки Е. Д. Стасовой и К Т. Новгородцсвой (Свердловой), март-декабрь 1918 г //Вопросы истории 1956 № 1 °C 91-92

93. Левые эсеры и ВЧК. Сборник документов / Под ред. А. Л. Литвина — Казань, 1996 С 51-52

94 Новая жизнь 1918 14 марта С. 1. ВЧК покинула Петроград в полдень 9 марта

95 РГАСПИ Ф446. Оп.1. Д.1. Л.2-2об.

96 См, напр, Бонч-Бруевич В Д Переезд Советского правительства из Петрограда в Москву (по личным воспоминаниям) — М., 1926. С 16-1.8 и Яковлев В. Мало-Вишерский эпизод (Переезд Совнаркома в Москву в 1918 г.) //Красная летопись 1934 № 1 (58) С 94-102

97. Известия Кронштадтского Совета. 1918. 2 марта. С 3

98 Партия левых социалистов-революционеров. Документы и материалы. С 261

99 Стенографический отчет 4-го чрезвычайного съезда Советов рабочих, солдатских, крестьянских и казачьих депутатов — М, 192 °C 83

100 Там же С 82. По поводу обещания Штейнберга. см Новый вечерний час. 1918. 14 марта. С 115

101 См, напр, Ознобишин Д. В. Ленинский свод ответов местных Советов на запрос СНК о заключении Брестского мира //Источниковедение истории советского общества Вып 2 — М, 1968 С 189-243

102 Социал-демократ. 1918. 15 марта. С.2

103 Стенографический отчет 4-го чрезвычайного съезда. С 18-22

104 Там же С 23-31

105 Там же С 48-51

106 Там же С 40-43

107 Там же С 64-65

108 Там же С 70-73

109 РГАСПИ Ф 19 On 1 Д 77 Л 9-14 Из всех подавших в отставку наркомов — «левых коммунистов» только Александра Коллонтай, нарком госпризрсния, объяснила причины своего поступка письменно Она писала, что поддержка ею революционной войны и убежденность в том, что ратификация соглашения с «австро-германскими империалистами» ослабляет революционный порыв мирового пролетариата и подрывает стабильность Советской власти в России, не оставляют ей иного выбора, кроме отставки — РГАСПИ Ф 19 On 1 Д 79. Л 10

110 Третий Всероссийский съезд Советов. С 23

111 Вечерние ведомости 1918 18 марта. С 4

112 См ниже, глава 11

113 Объявление ПК о созыве конференции и ее задачах см. Коммунист. 1918. 10 марта. С.1

114 ЦГАИПД Ф.4000. Оп 7. Д 814. Л 82-83

115. Коммунист. 1918. 14 марта. С2

116 ЦГАИПД Ф 1 On 1 Д 69 Л 2об — 8, Лурье М. Из истории борьбы с «левыми коммунистами» в Петроградской организации большевиков //Красная летопись 1934 № 2(59) С 105-111

Глава 8

ТРУДНАЯ ВЕСНА

Бегство центрального правительства в Москву совпало по времени с ухудшением топливно-продовольственной ситуации и резким обострением социальных проблем в Петрограде. К тому же, большевистские лидеры, оставшиеся в городе, оказались перед лицом растущей оппозиции со стороны петроградских рабочих, во многом благодаря которым они смогли прийти к власти в 1917 г. В конце весны — начале лета 1918 г. эти проблемы обострились еще больше, и к ним добавились новые, в том числе, совершаемые при поддержке германских войск и представлявшие угрозу для все еще боеспособного русского Балтийского флота атаки белофиннов; выступление недовольных рабочих Обуховского завода, поддержанное моряками-балтийцами; а также страшная эпидемия холеры. Причем все это происходило на фоне разворачивающейся в стране, от Волги и Дона до Тихого океана, гражданской войны и мобилизации рабочих и красноармейцев в продовольственные отряды, призванные силой выбить хлеб у крестьян для городов и армии. Все это новым, тяжким бременем ложилось на непрерывно убывающие человеческие ресурсы, еще находившиеся в распоряжении большевистских властей в Петрограде. В борьбе с этими кризисами Совет комиссаров Петроградской трудовой коммуны (СК ПТК) сначала придерживался относительно умеренного политического курса. И даже перейдя впоследствии к более жестким мерам, он старался избегать использования крайних форм репрессий, на которых настаивала Москва. В этот чрезвычайно сложный период жизнеспособность Советской власти в Петрограде была, в немалой степени, плодом эффективного сотрудничества большевиков и левых эсеров в сфере управления регионом.

* * *

Основанием, заставившим Совнарком и ЦК большевиков поспешно покинуть Петроград в ночь с 10 на 11 марта, стала угроза скорой оккупации города немецкими войсками. За два дня до этого, на Седьмом съезде партии, Ленин признал, что подписание мира сможет лишь на несколько дней уберечь Питер, однако, спохватившись, тут же велел: «Пусть секретари и стенографы не вздумают этого писать» (1). Вследствие этой установки на обреченность Советской власти в Петрограде, Совнарком, несмотря на то, что приготовления к эвакуации велись несколько недель, не счел нужным уделить внимание вопросам управления и безопасности покидаемой столицы. На своем предпоследнем заседании в Петрограде 8 марта Совнарком обсуждал приготовления к беспрепятственному переезду. На следующий день он рассматривал возможные проблемы, связанные с эвакуацией из Петрограда важнейших промышленных предприятий и их персонала. В связи с последним вопросом, члены Чрезвычайной комиссии по эвакуации Петрограда получили указание оставаться на своих постах «до последней возможности» (2). Кроме того, было, похоже, решено, что до падения Петрограда ответственность за управление городом ложится на Петроградский Совет и его исполком, которые будут осуществлять его по директивам из Москвы. Совнарком не считал, что в сложившихся условиях требуются какие-либо серьезные структурные изменения в петроградском руководстве.

В то время как Совнарком собрался на свое последнее петроградское заседание (9 марта), исполком Петросовета созвал представителей районных Советов, чтобы сформировать Петроградскую ЧК (ПЧК). Как всегда, от районных Советов требовалось выделить «самых энергичных» людей, способных полностью отдавать себя делу (3). Главой ПЧК был назначен бывший пылкий «левый коммунист» Урицкий. Хотя впоследствии противники большевиков часто называли его «петроградским Робеспьером», его методы борьбы с контрреволюцией были куда более умеренными, чем те, что практиковал Дзержинский во главе ВЧК в Москве (4).

По мнению Зиновьева, мысль о целесообразности создания в Петрограде авторитетного органа местного самоуправления, структурно аналогичного Совнаркому, пришла на ум петроградским большевикам не ранее ночи отъезда центрального правительства (5). Как бы то ни было, несомненно одно: на следующий день после этого исполком Петроградского Совета сформировал совет комиссаров Петроградской трудовой коммуны (СК ПТК) — связав тем самым в массовом сознании образ брошенного «красного Петрограда» с героическим мифом о Парижской коммуне. Согласно «конституции» Петроградской трудовой коммуны, совет комиссаров был ответственен перед Петроградским Советом; его комиссариаты, слившись с соответствующими отделами Петросовета, брали на себя полномочия и функции, ранее принадлежавшие местным органам центральных наркоматов; отраслевые отделы в районных Советах преобразовывались в местные органы соответствующих комиссариатов СК ПТК (6). Хотя эта «конституция» в полном объеме так и не была воплощена в жизнь, она отразила стремление Петрограда декларировать свою независимость от Москвы, а также стремление правительства «Коммуны» создать вертикальную структуру подчинения, интегрировав в нее отделы районных Советов.

Спустя годы Александр Ильин-Женевский (большевистский военный деятель, чья жена застрелилась, узнав о возобновлении наступления немцев на Петроград) вспоминал радостное возбуждение, которое он испытал, услышав о создании Петроградской трудовой коммуны:

Помню, когда на другой день после объявления коммуны я вышел на улицу, мне такой странной показалась обычная уличная картина: падает снег, по тротуарам идут спешащие куда-то пешеходы, изредка промелькнет извозчик. Все как буднично и обыденно. А ведь у нас коммуна! Та коммуна, о которой до сих пор приходилось только читать… Это кружило голову и создавало необыкновенный подъем настроения (7).

С самого начала петроградские большевики надеялись, что в новый орган управления войдут левые эсеры. С соответствующим предложением, например, Зиновьев обратился к Алексею Устинову. Однако, поскольку большинство левоэсеровских лидеров уже находились в Москве, на Четвертом съезде Советов, тот не решился дать определенный ответ. Так что состав СК ПТК оказался полностью большевистским, что было закреплено на заседании Петроградского Совета 12 марта. Возглавил правительство Зиновьев, а в числе комиссаров оказались Луначарский (просвещение) (8), Вячеслав Менжинский (финансы), Михаил Калинин (городское хозяйство), Михаил Лашевич (продовольствие), Петр Стучка (юстиция), Вячеслав Молотов (Скрябин) (экономика), Адольф Иоффе (социальное призрение), Мирон Владимиров (транспорт) и Ивар Смилга (Петроградский военный округ) (9). Самой влиятельной фигурой в новой структуре должен был стать Троцкий. Ему предложили возглавить в коммуне уникальный Военно-Революционный комиссариат с неограниченными полномочиями в сфере защиты Петрограда от внешних и внутренних врагов (10).

Этот пост Троцкий занимал всего несколько дней — ровно столько, чтобы успеть опубликовать несколько жестких заявлений (11). По настоянию большинства Петроградского бюро ЦК большевиков (составленного из оставшихся в городе членов ЦК), он был вынужден его оставить, поскольку выступал против вмешательства политических комиссаров в стратегические и военно-технические распоряжения так называемых военных специалистов, или спецов (бывших царских офицеров, перешедших на службу в новую Красную армию и флот). По рекомендации ближайших партийных товарищей, Троцкий был направлен в Москву, где был назначен наркомом по военным и морским делам (12). Еще один член первоначального состава СК ПТК, Стучка, вскоре был отозван в Москву сменить в Совнаркоме Штейнберга (13). В спешном порядке были произведены новые назначения: Крестинский получил пост комиссара юстиции, а Урицкий, Позерн и Иоффе возглавили, соответственно, комиссариаты по внутренним, военным и иностранным делам. Врач Евгений Первухин был поставлен во главе комиссариата здравоохранения.

Ни Петроградское бюро ЦК, ни Петербургский комитет большевиков, по всей видимости, участия в этих назначениях не принимали (не считая вмешательства первого в инцидент с отстранением Троцкого). За советом СК ПТК предпочитал обращаться к советским, а не к партийным органам (14). Это было время, когда отношения между советскими и партийными структурами в Петрограде еще не были жестко установившимися. Местные партийные органы, лишившиеся большинства своих самых опытных членов, уже начинали обсуждать широкие политические и экономические вопросы, однако от прямого участия в управлении они пока воздерживались. Причиной тому было не только уважение, которое они питали к большевистским лидерам в Советах, но и бытовавшие представления о должном соотношении между советской и партийной работой. В своей мемуарной статье об истории петроградских большевиков в 1918 году Кирилл Шелавин, ведавший в ту пору в ПК организационными вопросами, писал, что среди петроградских большевиков существовало два мнения по этому вопросу. Часть руководителей была пропитана исключительно «советским» духом и смотрела на партийную работу как на не имеющую большого значения в деле построения социалистического государства. (Наряду с загруженностью большевиков, находившихся на советской работе, этот взгляд помогает объяснить их практически полное отстранение от партийных дел.) Другие же — «хранители старых преданий», как их называли в то время — считали государственную службу «грязным» делом, по сравнению с «чистой» партийной работой. Однако и те, и другие, по свидетельству Шелавина, понимали под партийной работой только агитацию и пропаганду (15).

На заседании ПК 6 марта, когда до переезда центрального правительства еще оставалось несколько дней, но эвакуация из Петрограда уже началась, среди стоявших на повестке дня вопросов числились такие, как предварительная подготовка к переходу в подполье в случае германской оккупации, другие внутрипартийные дела, касающиеся, в частности, организации Седьмого съезда партии и издания «Коммуниста» (16), а также проблемы, связанные с характером осуществления эвакуации (17). 12 марта, на следующий день после отъезда правительства, ПК обсуждал выпад против его негативной позиции по Брестскому договору со стороны большевистской фракции Петроградского Совета и приготовления к Пятой, чрезвычайной, городской конференции петроградских большевиков (18). На этом заседании рассматривался также вопрос о наборе членов партии в ЧК. После распределения норм чекистского призыва по районным комитетам, городское руководство партии, как тогда было принято, сняло с себя дальнейшую ответственность за правительственный орган (в данном случае, ПЧК). Кроме того, на повестке дня заседания ПК 12 марта стояли такие неправительственные вопросы, как снабжение членов партии огнестрельным оружием (оно было признано «желательным», и было решено, что формирующийся военный отряд ПК предоставит инструкторов для обучения пользованию оружием) и подготовка к «торжественному» вечернему заседанию Петросовета по случаю первой годовщины Февральской революции (19). Вопрос о выборе кандидатуры, представляющей городскую партийную организацию в Петроградском Совете, был отложен. При этом ни 6-го, ни 12-го ровным счетом ничего не было сказано о том, как, в отсутствие Совнаркома и ВЦИКа, должно осуществляться управление Петроградом.

25 и 27 марта состоялись первые заседания Собрания организаторов — органа, созданного Четвертой городской конференцией большевиков. На этих заседаниях выяснилось, что партийная работа в большинстве районов парализована, причиной чему явились переход опытных большевистских кадров на государственную и военную работу; закрытие заводов и, как результат, массовая безработица среди рабочих; негативный эффект внутрипартийного конфликта по поводу Брестского мира. На текстильных фабриках, которые оставались одними из немногих работающих предприятий в городе, специфическая проблема заключалась в крайней пассивности работающего там преимущественного женского контингента (20).

26 марта Петербургский комитет отменил свое решение от 24 февраля о приоритете советской работы над партийной (21). 6 апреля Первая партийная конференция [большевиков] Северной области сформулировала задачу усиления авторитета партийных органов в Советах, а 8 апреля на заседании ПК была принята программа мер, направленных на установление если не контроля, то влияния районных комитетов партии в районных Советах (22). Например, была начата работа по организации в районных Советах большевистских фракций, номинально подчиненных районным комитетам партии. Хотя подобные меры негласно свидетельствовали о признании превосходства партийных органов на советскими — линия, которую в это время в Москве проводили Ленин и центральное партийное руководство — постоянные утечки кадров из районных комитетов и тот факт, что самые опытные и достойные члены партии были сконцентрированы как раз в Советах, позволяли говорить о неэффективности этих мер. Как записала 22 мая Стасова, «партийная работа находится в большом упадке, так как все силы ушли на советскую работу» (23).

Это положение дел нашло замечательно правдивое отражение в отчете, представленном Шестой городской конференции петроградских большевиков в июне 1918 г. партийным комитетом Второго городского района. «Члены партии, уходившие на работу в советские, муниципальные и др. учреждения, — сообщалось в нем, — в большинстве своем совершенно теряли связь с своим районом и ни о каком контроле над их работой со стороны Р[айонного] К[омитета] не было и речи… Работа свелась к еженедельным регулярным заседаниям РК… Попытки воздействия на работу Советов были неудачны… Вопрос о постановке партийной работы в районе и те или иные решения по этому пункту оставались решениями на бумаге…» (24).

* * *

В этот начальный период превращения из первой столицы во вторую состояние городского хозяйства Петрограда напоминало о хаосе первых недель Советской власти, с той лишь разницей, что теперь гниющие отбросы и туши павших животных были милосердно скрыты от глаз под гигантскими сугробами никем не убираемого снега. Только за одну предшествующую бегству правительства неделю в городе было зафиксировано 205 новых случаев тифа, а потепление, по мнению врачей, почти гарантировано должно было принести с собой мощную вспышку холеры. «Я бывал в Китае, в Персии, изъездил всю Азию, — признавался в газетном интервью обеспокоенный ситуацией эпидемиолог из Военно-медицинской академии, — но то, что мне приходится видеть сейчас в Петрограде, я не видел нигде» (25).

Характерно, что в своем стремлении наладить каким-то образом управление городом и преодолеть растущие, как снежный ком, проблемы СК ПТК не встречал почти никакой поддержки из Москвы. С самого начала петроградские власти испытывали нехватку средств. Ресурсы центрального правительства в этом отношении также были весьма ограничены. Однако, судя по протоколам заседаний Совнаркома, финансовые просьбы СК ПТК, при всей их экстренности и чрезвычайности, неизменно безжалостно отклонялись. Так, после одного из первых своих заседаний СК ПТК направил в Москву срочное прошение о выделении ему на содержание суммы в сто миллионов рублей. Эту просьбу Совнарком рассмотрел только на третьем после переезда в Москву заседании 21 марта, но его ответ: отложить вынесение решения до получения разъяснений, — впоследствии стал типичным (26). Кроме того, запрашиваемая сумма была определена как аванс в счет сметных расходов. Несмотря на обидный ответ, разъяснения были вскоре предоставлены. На сей раз, 28 марта, Совнарком одобрил выделение Петрограду двадцати миллионов рублей при условии, что контроль за расходом этих средств будет осуществлять государственный контролер и что в дальнейшем петроградское руководство будет заранее предоставлять бюджет авансовых расходов. Дополнительно, по предложению Троцкого, были предусмотрены следующие условия: 1) руководство Петрограда должно произвести опись всех имеющихся в его распоряжении материальных ресурсов и продовольственных запасов и излишки вывезти из города; 2) те излишки военных и других ресурсов, которые не могут быть эвакуированы из Петрограда, но имеют рыночную стоимость, с одобрения центрального правительства, должны быть проданы. Распределение вырученных от этих продаж средств являлось прерогативой центрального правительства (27).

11 апреля Зиновьев отправил в Москву с курьером еще одну срочную просьбу о выделении средств. На сей раз он мотивировал необходимость предоставления Петрограду дополнительных ста миллионов рублей нарастанием кризисной ситуации в сфере безработицы и продовольственных поставок, что являлось благодатной почвой для контрреволюционной и антисемитской агитации среди рабочих. Зиновьев справедливо видел в этом новую, очень опасную угрозу Советской власти. «Безработица в Петрограде… приняла особенно острый характер, — писал он. — Каждый день из Выборгского и других районов к нам приходят делегации от наших же заводов, которые указывают нам… что так дальше жить нельзя… Необходимо не дать рабочим умереть с голоду — при рабочем правительстве… Необходимо не менее 100 миллионов рублей… Петроградский Совет принял декрет об ассигновании этих 100 миллионов и о ходатайстве перед Совнаркомом, чтобы эта сумма была нам отпущена немедленно [выделено в оригинале. — А. Р.]… Иначе Петроград попадает в самое критическое положение» (28). В отдельном послании, адресованном центральному партийному руководству, Петроградское бюро ЦК большевиков решительно заявило, что снимет с себя ответственность за партийную работу в бывшей столице, если ходатайство Зиновьева будет отклонено (29). 12 апреля Совнарком, по рекомендации Свердлова, одобрил выделение Петрограду ста миллионов рублей. Однако условием получения этих денег (за вычетом тех двадцати миллионов, что были выделены 28 марта) должно было стать предоставление гарантий целевого и разумного использования средств, согласно плану, разработанному специально назначенной комиссией Совнаркома (30).

Подобная реакция Москвы, которая не могла не вызывать раздражения у петроградского руководства, вполне возможно, была продиктована стремлением заставить его эффективно использовать собственные ресурсы, ввести строгую отчетность в бюджетных вопросах и взять власть в городе в свои руки. Но, в то же время, она выдавала безразличие центральных властей к нуждам Петрограда, и это вызывало глубокую обиду и возмущение в бывшей столице, внезапно ставшей ненужной. Из того же разряда было стремление новой столицы единолично решать вопросы, касающиеся Петрограда, не связывая себя консультациями и согласованиями. Так, Совнарком мог по собственному усмотрению отзывать петроградских большевиков из города и назначать их на посты в других местах. 9 апреля, после того как несколько ключевых фигур в петроградском руководстве внезапно получили назначение в Москву, СК ПТК решил поставить центральное правительство в известность, что впредь «ответственные работники Петроградской Трудовой Коммуны без согласия Коммуны не могут отрываться от работы» (31). Прислушались ли в Москве к этому предупреждению, неизвестно.

Совнарком также пытался руководить таким важным для Петрограда внутренним делом, как эвакуация промышленности, организацию и проведение которой местные власти считали своей прерогативой. В своем письме в Москву от 23 марта Зиновьев сообщил о решении петроградского руководства взять эвакуацию под свой контроль, поскольку, как он объяснил, в данный момент эвакуация ведется без предварительного плана, что оборачивается бесполезными простоями как тех предприятий, которые предназначены к выводу из города, так и тех, которые уже эвакуированы (32). Судя по имеющимся источникам, односторонняя административная реорганизация, неважно, осуществлялась она из Москвы или из Петрограда, только усугубляла беспорядок, царивший в деле эвакуации. Во всяком случае, протоколы заседаний центрального Совнаркома и СК ПТК, а также переписка между Петроградским бюро ЦК и ЦК бесспорно свидетельствуют о том, что взаимные обмены нелюбезностями по поводу бюджета, кадровых перестановок, эвакуации и других, менее значимых, но имеющих символический смысл, проблем сильно осложняли отношения между Петроградом и Москвой в это время. Вдобавок хаотический характер директив и практических мероприятий, связанных с эвакуацией, способствовал росту недовольства петроградского рабочего класса.

* * *

Стремясь преодолеть московское пренебрежение к нуждам Петрограда и усилить массовую поддержку Советской власти в петроградском регионе, изрядно подорванную «паническим» бегством правительства в Москву, сокращающимися поставками продовольствия, растущей безработицей и беспорядочной эвакуацией промышленности, СК ПТК вначале, пусть и не всегда успешно, придерживался умеренного политического курса. Заметить эту перемену в петроградской политике можно по контрасту между Петроградом и Москвой в сфере политических репрессий. Только встав на ноги, Петроградская ЧК начала арестовывать подозреваемых в контрреволюционной деятельности, воровстве и спекуляции (33). Однако многие из этих подозреваемых, особенно из числа задержанных по политическим мотивам, вскоре отпускались (34). Между тем, расстрелы заключенных в Петрограде, в основном, за особо тяжкие преступления, продолжались, но их производили другие уполномоченные органы, не ПЧК (ВЧК начала делать это в феврале). Стремительно росло число краж и убийств, совершаемых уголовными преступниками, многие из которых были членами банд и очень часто выдавали себя за чекистов. Участились также случаи необоснованной стрельбы на улицах, в которой часто оказывались замешаны новобранцы Красной армии, красногвардейцы и анархисты (35). Каждую ночь в петроградские больницы поступали десятки тел, подобранных на улицах. Часто убийцы забирали одежду своих жертв. Большинство неопознанных трупов неделями лежали в моргах, после чего их скопом свозили на кладбища и хоронили в общих могилах (36). Однако Урицкий, как глава ПЧК, упорно отказывался санкционировать расстрелы. Он был заинтересован не столько в восстановлении порядка путем террора, сколько в осуществлении конкретных мер, направленных на обуздание роста насилия, экономических преступлений и злоупотреблений властью.

Этот подход, который разительно отличался от подхода ВЧК в Москве (37), нашел отражение в самых первых директивах Урицкого. 15 марта он издал предварительные правила, нацеленные на жесткое упорядочивание обысков, а также на выявление и задержание фальшивых и недостойных чекистов (38). Характерно, что из числа органов, получивших право на проведение обысков, были исключены отряды Красной армии (39). Неделю спустя Урицкий издал получивший широкую известность приказ о том, что граждане должны в трехдневный срок сдать все незарегистрированное оружие, бомбы, гранаты и взрывчатые вещества. Те, кто отказывался исполнять этот приказ, подлежали суду революционного трибунала (но без угрозы расстрела). Одновременно районным Советам было дано указание усилить патрулирование улиц, с тем чтобы выявлять и конфисковывать оружие у граждан, не имеющих разрешения на него (40).

4 апреля на пост комиссара юстиции в СК ПТК был назначен Николай Крестинский. Как и Урицкий, он имел высшее юридическое образование и внушительный опыт революционной борьбы, в споре вокруг Брестского мира поддерживал «левых коммунистов» и выступал против крайних форм репрессий. Его назначение вкупе с давлением со стороны Урицкого, видимо, подтолкнуло СК ПТК, который в тот момент пытался, демонстрируя «человеческое лицо», обрести поддержку в массах, ускорить юридические действия против арестованных политических деятелей. На это решение также явно повлияла необходимость сократить быстрорастущее население петроградских тюрем, хотя бы потому, что кормить, содержать и контролировать распространение инфекционных заболеваний среди заключенных было непосильной задачей для руководства коммуны (так, тиф в тюрьмах стал обычным делом). Кроме того, попытки разместить избытки арестованных на военно-морской базе в Кронштадте вызвали недовольство моряков-кронштадтцев. Их позиция была изложена в редакционной статье в «Известиях Кронштадтского Совета» от 10 марта:

В Кронштадт направляются отдельные лица и целые группы арестованных… Причем большей частью не препровождаются даже материалы и не даются указания, что именно надлежит делать с арестованными.

Такому уродливому пониманию роли Кронштадта должен быть положен конец… Он не может и не хочет быть каким-то революционным Сахалином; он не хочет, чтобы его имя было синонимом тюрьмы и палача (41).

Всего несколько дней спустя после своего назначения Крестинский получил указание сделать все возможное, чтобы ускорить все юридические процедуры в отношении арестованных (42). Продолжением этой линии стало принятое СК ПТК 27 апреля постановление о первомайской амнистии для широких категорий уголовных преступников, осужденных за незначительные преступления, политических заключенных и заключенных старше 70 лет, а также о 50 %-ном сокращении сроков заключения для уголовных преступников, осужденных за более тяжкие преступления (43). Комментируя это решение СК на заседании большевистской фракции Первого съезда Советов Северной области, одобрившего его, Зиновьев изо всех сил старался подчеркнуть политическое значение амнистии. «Советской власти, — говорил он, — необходимо отказаться от прямых методов борьбы с политическими противниками. Советская власть настолько окрепла, что ей не страшны отдельные политические противники. Рабочие и солдаты… не хотят поступать с ними, побежденными в экономической и политической борьбе, так, как это делается во всех империалистических и монархических странах» (44). А на заседании Петросовета, который также одобрил амнистию, Зиновьев хвалился, что идея первомайской амнистии возникла в Петрограде независимо от Москвы (45).

Тем временем, запрет на расстрелы, который ПЧК установила для самой себя, был распространен и на другие органы. 16 апреля Урицкий представил в СК ПТК доклад об ограничении компетенции Комитета революционной охраны Петрограда (входил в состав комиссариата внутренних дел) следственными мероприятиями. Доклад, судя по всему, вызвал в городском правительстве всестороннюю дискуссию о применении расстрелов органами правопорядка Петрограда, главным из которых был Комитет революционной охраны, продолжавший и после отъезда ВЧК и введения Урицким для ПЧК запрета на расстрелы практиковать внесудебные расправы. В итоге было принято решение поручить Крестинскому разработать инструкцию, предусматривающую а) запрет на расстрелы и б) ситуации, когда обращение правоохранительных органов к оружию считалось бы правомерным (46). После того как через неделю инструкция была представлена, СК ПТК выступил с публичным заявлением о том, что с этого момента «ни одно учреждение в городе Петрограде не имеет права проводить расстрелов» (47). Этот запрет распространялся на ПЧК, Комитет революционной охраны Петрограда, революционные трибуналы, Красную гвардию, Красную армию и районные Советы. Таким образом, было официально отменено разрешение на расстрелы, введенное во время германского наступления в конце февраля. В то время как в Москве, в ответ на усиление контрреволюционной активности и рост преступности, неофициально установился «красный террор», в Петрограде запрет СК ПТК на применение высшей меры революционной защиты действовал до конца лета.

* * *

Растущее разочарование петроградских рабочих большевистской Советской властью весной 1918 г. нашло отражение в создании Чрезвычайного собрания уполномоченных фабрик и заводов Петрограда (далее — Собрание уполномоченных) — широкого оппозиционного движения умеренных социалистов и беспартийных рабочих, впоследствии распространившегося и на другие промышленные районы страны. Среди факторов, повлиявших на становление этого движения, главную роль сыграл чудовищный продовольственный кризис. В середине января 1918 г. уже бывшая тревожной ситуация с продовольствием резко обострилась. Положение дел слегка выправилось в феврале, но с началом весны вновь значительно ухудшилось. Причин у этого кризиса было множество, но главное место среди них занимали последствия Брестского договора. В 1917 г. более половины хлебных запасов России приходилось на Украину (350 из 650 млн. пудов) (48), 110 млн. пудов — на Северный Кавказ, 143 млн. пудов — на Степной край и Западную Сибирь, а остальное — на Центральный район. После вступления в силу Брестского договора Украина и ее хлеб оказались для России утрачены. Захват немцами Курской и Воронежской губерний блокировал подвоз зерна с Северного Кавказа. В результате все, на что Советская Россия могла рассчитывать, это примерно 150 млн. пудов хлеба, в основном из Западной Сибири (49).

Сокращение хлебных запасов было не единственной проблемой, осложнявшей положение с продовольствием в Петрограде. Железнодорожные пути и подвижной состав, необходимый для доставки зерна из Западной Сибири, находились в ужасающем состоянии. Добыча угля, без которого железнодорожный транспорт не мог существовать, сократилась, в связи с переходом Донецкого угольного бассейна под контроль немцев и украинцев, более чем на 25 %. Из-за царившей повсеместно разрухи на 40–70 % сократился посев зерновых. Не имея возможности обеспечить деревню достаточным количеством промышленных товаров, Советское правительство прибегло к выпуску большого количества бумажных денег, реальная стоимость которых постоянно падала, что лишало крестьян стимула для производства зерна на рынок. Вдобавок ко всему, традиционные механизмы закупок и последующей продажи зерна оказались нарушены: сказались такие факторы, как взаимные враждебность и недоверие между старыми, компетентными, организациями и специалистами, с одной стороны, и конкурирующими с ними, неопытными советскими продовольственными органами и чиновниками, с другой (50).

Второй главной причиной недовольства петроградских рабочих большевистской Советской властью и организации Собрания уполномоченных была массовая безработица, отчасти вызванная и значительно приумноженная неэффективной политикой демобилизации и эвакуации. Промышленный кризис в Петрограде начался задолго до Октябрьской революции и был вызван, в первую очередь, нехваткой топлива и сырья. Ситуация еще более усложнилась в конце 1917 г. — начале 1918 г., когда заводы, производящие военную продукцию, были эвакуированы на восток или вынуждены приспособиться под выпуск товаров мирного времени или вовсе закрыты.

По-своему способствовала углублению кризиса и ранняя экономическая политика Советской власти. До Октябрьской революции одним из главных лозунгов большевиков было введение «рабочего контроля» на производстве. Сразу после революции рабочие, естественно, принялись осуществлять его на практике. Попытки Совнаркома упорядочить процесс предоставления рабочим права голоса в управлении производством путем создания наблюдательных советов рабочего контроля оказались неудачными: советы были не способны удержать большевизированных рабочих, возглавляемых фабзавкомами, от вмешательства, по делу и без дела, в процесс заводского управления. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. столкновения между рабочими и заводским руководством заставили Советское правительство национализировать ряд петроградских предприятий, чтобы предотвратить их закрытие недовольными собственниками (51). Кроме того, отказавшись в начале декабря от практики создания советов рабочего контроля, Совнарком основал Высший совет народного хозяйства (ВСНХ) в качестве единого центра управления экономикой. В последующие годы ВСНХ и общенациональная сеть местных советов народного хозяйства превратились в главные органы централизации управления промышленностью при Советском правительстве. Однако поначалу эти организационные зигзаги, производимые на фоне стихийного движения рабочего контроля, только добавили хаоса петроградской промышленности (52).

Достаточно привести несколько цифр, чтобы стали понятны масштабы этой социально-экономической катастрофы. За период с 1 января до начала апреля 1918 г. примерно 134 тыс. рабочих, или 46 % промышленной рабочей силы Петрограда, пополнили ряды безработных (53). По некоторым оценкам, 265 городских заводов и фабрик простаивали. Больше всего пострадали рабочие крупнейших металлургических и химических заводов, а также таких рабочих районов города, как «красный» Выборгский район, бывший в 1917 г. одной из главных опор большевиков и Советской власти в массах (54). По мере того как ситуация с продовольствием в городе продолжала обостряться, значительное число безработных рабочих бежало из Петрограда в деревню.

Возникновению Собрания уполномоченных способствовало также распространение убеждения, что такие институты, как профсоюзы, фабзавкомы и Советы — и, возможно, особенно районные Советы — не являлись больше представительными и демократическими органами рабочего класса, а, напротив, превратились в казенные бюрократические инстанции. Оснований для подобного вывода было предостаточно. К этому моменту практически все функции бывших подрайонных дум и управ оказались переданы или находились в процессе передачи районным Советам, которые, в результате, превратились в самопровозглашенных властителей своих территорий. Они ревностно охраняли свою независимость во всех вопросах местного управления не только «горизонтально», от посягательств местных большевистских комитетов, но и «вертикально», от вмешательства в работу их отделов «сверху», из соответствующих департаментов СК ПТК (55).

Однако заявить свое право на высшую районную власть было одно, а подобрать квалифицированные, надежные кадры, способные эффективно управляться с растущими обязанностями, — совсем другое. До Октябрьской революции весь штат районных Советов состоял из горстки бескорыстных добровольцев, легко набираемых из числа избранных депутатов. Этого было вполне достаточно, чтобы вести текущую работу и поддерживать связь с рабочими избирателями. Короткое время после Октября Советы могли рассчитывать, в случае необходимости, на привлечение дополнительных кадров из большевистских и левоэсеровских партийных комитетов. Однако в первые три месяца 1918 г. число большевистских и левоэсеровских деятелей в районных Советах заметно убавилось. Многие из них были переброшены на работу в другие районы страны. Продолжающаяся перекачка большевистских кадров из партийных структур в советские не могла компенсировать эти утраты. Действительно, кадровый состав районных партийных комитетов к тому времени уже настолько истощился количественно и качественно, что руководство комитетов часто само потом сожалело о своих назначениях и сетовало по поводу бюрократизации районных Советов (56). В то же время, преданные делу ветераны советской работы, еще остававшиеся в них, занимали подчас по две и более должностей, к чему они, в любом случае, не были готовы. В этих условиях значительная часть функций в районных Советах все чаще оказывалась в руках случайных, неподготовленных, а иногда и коррумпированных чиновников. Из-за повышенной занятости депутатов и постоянной текучки кадров пленарные заседания районных Советов созывались все реже и реже и плохо посещались. Даже по важным вопросам решения зачастую принимались случайным составом членов. Как и в случае с районными комитетами большевистской партии, связи между районными Советами и заводскими рабочими, имевшие решающее значение для успеха левых сил в 1917 г., оказались нарушены. Кто станет тратить время на митинги и агитацию среди избирателей, когда немцы на пороге?

Лихорадочно-поспешный переезд правительства в Москву после нескольких недель отрицания, что подобный шаг рассматривается в качестве возможного, явился еще одним стимулом к возникновению оппозиционного Собрания уполномоченных. На многих фабриках и заводах этот шаг верхушки советского руководства, совершенный ночью, тайком, вызвал негодование и даже панику. «[Рабочие] день 12 марта назвали кончиной революции», — заявил на первом заседании Собрания уполномоченных 13 марта представитель паровозных мастерских Николаевской железной дороги (57). «В прошлом году кричали “долой Николая”, теперь кричат “долой большевиков”», — поведал представитель машиностроительного завода «Старый Лесснер». Представитель завода Речкина добавил, что рабочие «затерты», им кажется, что все гибнет. А рабочие Ижорского завода, по свидетельству их представителя, выступившего на следующем заседании Собрания уполномоченных 15 марта, были настолько возмущены отъездом правительства, что предлагали даже взорвать поезда (58).

Говоря о происхождении Собрания уполномоченных, некоторые исследователи видят его истоки в дискуссиях, имевших место в правых кругах меньшевистской партии в середине января 1918 г., после роспуска Учредительного собрания (59). Юрий Денике конкретно указывает на своего коллегу-меньшевика Бориса Богданова, участника этих дискуссий, как на главного инициатора этого движения (60). Сам Богданов, выступая от имени организационного бюро на первом заседании Собрания уполномоченных 13 марта, заявил, что мысль о созыве Собрания первоначально возникла «у группы [меньшевистских] партийных работников», а затем была подхвачена рабочими промышленного Невского района, где меньшевики и эсеры сохранили сильное влияние. 3 марта состоялось организационное собрание умеренно-социалистических и беспартийных рабочих, и на следующий же день они приступили к организации выборов уполномоченных в своем районе и агитации за создание организационных бюро для проведения выборов уполномоченных в других районах (61).

Отсюда понятно, что меньшевики явно приложили руку к созданию Собрания уполномоченных и что избранные представители от фабрик и заводов, в числе которых были меньшевики, эсеры и беспартийные квалифицированные рабочие, сыграли ключевую роль в организации, политической ориентации и руководстве движением. Многие из них выводили рабочих на улицы еще в дни Февральской революции. Кроме того, благодаря им умеренные социалисты доминировали в Петроградском Совете до самой осени 1918 г., когда были окончательно побеждены большевиками. Пользовавшиеся растущим влиянием на своих предприятиях, они теперь по праву заявляли, что Собрание уполномоченных является движением рабочих и для рабочих. На первом же заседании Собрания представители политических партий были категорически лишены права голоса (62). Эта позиция отразила распространенное в рабочих кругах разочарование не только большевиками, но и всеми политическими партиями вообще, и свидетельствовала о стремлении руководства движения, по крайней мере, внешне подняться над партийными интересами.

Вначале большинство уполномоченных Собрания, которые в совокупности представляли значительное число наиболее важных петроградских предприятий, надеялись работать в рамках Советской системы, чтобы добиться возврата к революционным принципам и повторного созыва Учредительного собрания. Поэтому одним из первых актов Собрания уполномоченных была отправка делегации на Четвертый Всероссийский съезд Советов в Москву. Однако большевистско-левоэсеровское руководство съезда отказалось предоставить ей слово (63). Несмотря на такие неудачи, в ранний период своего существования (март-апрель 1918 г.) Собрание уполномоченных продолжало заниматься, в первую очередь, выяснением и формулированием позиций по имевшему решающее значение продовольственному вопросу, по проблемам безработицы и эвакуации, а также укреплением своих организационных основ. Все это делалось в открытую, публично. Руководство Собрания принципиально отвергало секретность. Даже когда угрозы репрессий со стороны правительства стали особенно резкими, оно не строило планов перехода на нелегальное положение. Репортеры присутствовали на всех заседаниях Собрания уполномоченных, и полные и подробные отчеты о них регулярно публиковались в несоветской прессе (64).

В этот начальный период политические цели Собрания были еще достаточно неопределенными — настолько, что в его заседаниях принимал участие типографский наборщик К. Ф. Григорьев, записавшийся «беспартийным», а позже признавшийся, что был большевиком, и, возможно, другие большевики (65). Более того, по крайней мере, в одном ключевом районе Петрограда — Выборгском — районный комитет большевиков даже распространял агитационные материалы Собрания уполномоченных среди заводских трудовых коллективов (66). Следует сказать также, что советские власти в Петрограде в течение нескольких месяцев удерживались от принятия решительных мер в отношении Собрания уполномоченных — возможно, потому что оно выросло из недр главной социальной опоры большевиков, заводского пролетариата; потому что оно действовало открыто и представляло собой реакцию масс на сложившуюся в городе крайне тяжелую ситуацию, которую большевики были не в состоянии разрешить; потому что трудно было оценить его потенциальную силу и взрывоопасность; и потому что после отъезда центрального правительства в Москву советские власти в Петрограде чувствовали себя неуверенно.

Менее двух недель спустя после первого заседания Собрания уполномоченных газета «Петроградская правда» повела наступление против него (67). 31 марта отряд красногвардейцев учинил обыск в помещении руководящего Бюро организации (68). Однако на тот момент это было и все. Конечно, рост недовольства рабочих и первые успехи Собрания уполномоченных не могли не беспокоить советское руководство Петрограда. Это была одна из причин, заставившая Зиновьева в конце марта — начале апреля настоятельно просить Совнарком о срочном выделении финансовой помощи на борьбу с голодом среди петроградских рабочих. Рязанов, который в ту пору уже вышел из большевистской партии, но еще оставался главой Совета петроградских профессиональных союзов, обратился к своим коллегам с призывом вдохнуть жизнь в уснувшие и безынициативные профсоюзы. Появление Собрания уполномоченных, указал он, свидетельствует о том, что «профессиональные организации не реагируют на вопросы, волнующие сейчас петроградский пролетариат» (69).

К началу апреля руководство Собрания уполномоченных начало понимать, что попытки изменить существующую систему «изнутри» не имеют успеха. Между тем, все те проблемы, которые привели к возникновению движения, только продолжали обостряться. Мало того, в это время к ним добавился новый источник беспокойства, состоявший в том, что недовольные и разочарованные рабочие стали все больше поддаваться влиянию правой пропаганды и, помимо прочего, все чаще выплескивали свое недовольство в антисемитских погромах. Со своей стороны, советские власти Петрограда теперь были, похоже, готовы пойти на любые меры, включая аресты рабочих, чтобы сдержать массовый протест (70). Это, в свою очередь, рождало страх, безразличие и пассивность в других сегментах петроградского рабочего класса.

Поначалу среди делегатов Собрания, похоже, преобладала уверенность, что после Октября и вплоть до роспуска Учредительного собрания большинство петроградского пролетариата еще поддерживало большевиков. Существенные перемены в настроениях масс начались, считали они, во второй половине января — феврале 1918 г. Однако противоречивые события начала апреля привели к расколу Собрания в вопросе об оценке этих перемен на «оптимистов» и «пессимистов» (71). «Пессимисты» имели серьезные сомнения насчет возможности мобилизации рабочих и шансов на победу в случае открытого столкновения с правительством. В сложившейся ситуации «нельзя производить эксперименты», утверждал «пессимист» Грабовский, представитель Патронного завода, на заседании Собрания уполномоченных 3 апреля. «В тот момент, когда есть перелом, но не очень серьезный, надо действовать очень осторожно, чтобы не произошло кровопускания», — призывал он. «Оптимисты», напротив, требовали более, а не менее решительных действий против правительства. Так, представитель фабрики Отто Кирхнера Коссирский заявил: «Разгрузка [Петрограда] придумана, чтобы услать отсюда рабочих. Бояться того, что грозил Грабовский, не следует» (72).

Эти разногласия впервые проявились в полной мере в период подготовки первомайской демонстрации под лозунгами Собрания уполномоченных. В ходе приготовлений к этой демонстрации, которые начались в середине апреля, «пессимисты» беспокоились, что Собранию не удастся вывести на улицы значительные силы, а также, что могут произойти кровавые столкновения с правительственной демонстрацией. (Впрочем, они считали этот риск необходимым.) Напротив, «оптимисты» видели в возможном столкновении явную пользу. Кровопролитие во время первомайской демонстрации подорвет репутацию правительства и, соответственно, усилит позиции Собрания уполномоченных. Во всяком случае, Алексей Смирнов (ветеран-меньшевик, рабочий Патронного завода, один из организаторов и член Бюро Собрания уполномоченных) явно выразил мнение всех собравшихся на заседании 17 апреля, когда заявил: «Россия у пропасти — уйти в сторону теперь преступление» (73).

В период между 17 и 24 апреля не только специальная комиссия по подготовке майской манифестации, но и все члены Собрания уполномоченных активно занимались приготовлениями к демонстрации, несмотря на угрозы Зиновьева в адрес их марша, который якобы может помешать официальным праздничным мероприятиям, запланированным на этот день Петроградским Советом. Кроме того, митрополит Вениамин наложил запрет на все политические акции в период Великого поста, на который выпадал праздник 1 мая. На заседании Собрания уполномоченных 24 апреля некоторые представители заводов сообщали, что рабочие плохо реагируют на их призывы и что на демонстрацию они не пойдут, поскольку запутаны, запуганы, подавлены, реакционны и/или религиозны. Под влиянием этих сообщений, которые нашли также отражение в падении посещаемости заседаний Собрания уполномоченных, «пессимисты» заговорили о необходимости отмены демонстрации. Однако в итоге, следуя духу провозглашенной Смирновым 17 апреля максимы, все согласились, что они обязаны продолжить приготовления к демонстрации, что бы ни случилось. «Мы должны умереть, если придется», — храбро заявил кто-то из присутствовавших (74).

Однако уже на следующем заседании Собрания 29 апреля после череды пессимистических сообщений по поводу перспектив участия рабочих в запланированном шествии, от этого воинственного духа не осталось и следа. Эсер, уполномоченный от одного из крупнейших петроградских предприятий — Обуховского завода, где влияние эсеров продолжало преобладать, описывал настроение рабочих там как подавленное и делал вывод, что если рабочие и выйдут на улицу 1 мая, это будут маленькие кучки, которых не стоит и показывать. Представитель огромного Путиловского завода (75) Николай Глебов, рабочий-слесарь, меньшевик, сторонник идеи рабочей солидарности и независимости, объявил, что настроение рабочих «инертное», 1-ым мая никто не интересуется.

Смирнов, с опозданием, поведал, что на состоявшемся несколько дней назад экстренном совещании майской комиссии с представителями рабочих организаций было решено, что в сложившихся обстоятельствах вопрос о проведении демонстрации должен быть пересмотрен. Он сказал, что «застращивание» со стороны Советской власти является не единственной причиной пассивности рабочих. Влияют на нее и такие факторы, как германская опасность и общее положение рабочего класса. «Не сегодня-завтра город возьмут немцы, — говорили на одном из рабочих собраний, — а мы будем участвовать в торжественном шествии?» В результате Бюро пришло к заключению, что вместо общей демонстрации празднование 1 мая следует ограничить устройством митингов и собраний в районах. Против отказа от манифестации выступили только несколько «оптимистов». Затем, с оговоркой, что там, где возможно, районные шествия все-таки следует устраивать, позиция Бюро была принята (76). Празднование 1 мая 1918 г. в Петрограде прошло с преобладанием официальных советских демонстраций и других мероприятий, правда, довольно скромных по размаху и количеству принявших в них участие рабочих.

Собрание уполномоченных недолго переживало свою неудачу. События, произошедшие в начале мая: новое резкое ухудшение продовольственной ситуации; расстрел в Колпино протестовавшей группы женщин и рабочих; незаконные аресты рабочих в другом пригороде, Сестрорецке; закрытия газет и аресты среди тех, кто протестовал против колпинских и сестрорецких событий; новая волна недовольства рабочих и конфликтов с властями на предприятиях города, — способствовали оживлению его активности и радикализации. События в Колпино и Сестрорецке явились прямым следствием ухудшения продовольственной ситуации. По свидетельству очевидцев, беспорядки в Колпино начались с нехватки хлеба перед Пасхой. Утром 9 мая толпа женщин, не найдя хлеба в лавке, двинулась к Колпинскому Совету. Там они обрушили свой гнев на представителей властей, вышедших к ним в сопровождении нескольких красноармейцев. Женщины потребовали дать гудок, явно желая созвать жителей на общее собрание. Когда один из членов Совета, комиссар Трофимов, отказался, какая-то женщина замахнулась на него сумкой, а кто-то из подростков дал гудок. Трофимов вытащил револьвер и начал стрелять. Затем стрелять начали красноармейцы. Несколько женщин и случайных наблюдателей были ранены в этом первом инциденте.

Вечером того же дня рабочие Ижорского завода, главного промышленного предприятия Колпино, собравшиеся на заводе, чтобы обсудить ответные действия, были встречены войсками. Красноармейцы и красногвардейцы, расположившиеся во дворе напротив здания завода, явно были готовы к боевым действиям. Пришедшие на митинг представители Советской власти наотрез отказались признать свою ответственность за утренний расстрел. На вопрос, зачем здесь красногвардейцы и солдаты, они отвечали, что те здесь по случаю «маневров». Рабочие приняли резолюцию, в которой решительно осудили действия Совета и потребовали его немедленного переизбрания. Они также выразили протест против присутствия на территории завода войск Красной армии и гвардии и постановили, что они должны быть разоружены. Когда митинг закончился и рабочие вышли с завода, по ним начали стрелять. В этом втором инциденте несколько рабочих были ранены, а один электромонтер убит (77).

Примерно в это же время в Сестрорецке толпа женщин и рабочих местного оружейного завода, возмущенных тем, что вместо хлеба им выдали по четверти фунта овсяной муки, избила представителя местного Совета. В ответ местные власти арестовали нескольких рабочих. Товарищи арестованных потребовали освободить их под залог и назначить комиссию для расследования этого инцидента. После того как эти требования властями были отвергнуты, сестрорецкие рабочие три дня бастовали и обратились к Собранию уполномоченных за помощью в этом деле (78). Между тем, подобные эпизоды, когда требования хлеба голодными рабочими и их семьями пресекались насилием, происходили все чаще.

Протоколы заседаний Собрания уполномоченных этого периода показывают, что переломный момент в стратегии организации произошел в середине мая, в ответ на резкое ухудшение продовольственной ситуации и вызванное им насилие. Если раньше руководство Собрания еще надеялось, что оно сумеет добиться изменений, работая внутри существующей системы, то теперь оно впервые открыто заговорило о свержении Советской власти и, в этой связи, о необходимости координации наступательных действий с единомышленниками по всей стране, прежде всего в Москве. На заседании 18 мая против посылки делегации в Москву выступил только большевик Григорьев; он призвал Собрание забыть распри и совместно с советскими властями работать над решением продовольственного вопроса. Однако остальные члены Собрания были настроены по-другому. Без возражений ими были приняты резолюции о продовольственном вопросе (с осуждением политики правительства в этой области) и о посылке делегации в Москву (79).

Между тем, в Петрограде распространились слухи, что советские власти близки к тому, чтобы разогнать Собрание уполномоченных. (Впоследствии оказалось, что руководство Петроградского Совета отложило на время рассмотрение этого вопроса.) Поэтому в оставшиеся дни мая и весь июнь Собрание было озабочено преимущественно превращением своей организации в общенациональную и подготовкой петроградских рабочих к всеобщей однодневной забастовке в случае разгона Собрания. Руководство Собрания полагало, что всеобщая стачка покажет, насколько сильна поддержка организации в рабочей среде, и заставит власти отступить.

Однако целенаправленно готовить рабочих к политической стачке и при этом сдерживать рабочий протест, держать его под контролем, до тех пор пока правительство не пойдет в наступление, оказалось трудной задачей. На протяжении всего этого периода нетерпеливые рабочие усиливали давление на Собрание уполномоченных, призывая их не откладывать забастовку, и острые споры о том, как реагировать на эти призывы, стали характерной чертой практически всех заседаний Собрания. В самом конце мая и начале июня, когда волна забастовок в знак протеста против отсутствия хлеба охватила предприятия родного для Собрания Невского района, большинство уполномоченных, заслушав неоднородные сообщения о настроениях рабочих в других районах города, решили призвать забастовщиков вернуться на работу и продолжить подготовку к всеобщей политической стачке (80). Однако 26 июня, на своем, как оказалось, последнем заседании, Собрание узнало, что члены его делегации арестованы в Москве и что в ряде городов центральной России произошли забастовки рабочих, сопровождавшиеся кровавыми столкновениями с советскими властями. Эти тревожные новости дополнили сообщения о подавлении выступления рабочих Обуховского завода совместно с моряками стоящих на Неве напротив завода судов Минной дивизии и о «победе» большевиков на заведомо нечестных выборах в Петроградский Совет (81). В такой ситуации терять Собранию, похоже, было больше нечего, и даже «пессимисты» проголосовали за проведение 2 июля всеобщей однодневной забастовки (82).

* * *

Растущее недовольство петроградских рабочих экономическим положением, а также эволюция структуры и образа действий советских политических институтов, нашедшие отражение в возникновении и росте Собрания уполномоченных, не могли не беспокоить большевистское руководство Петрограда. Это касалось не только высшего уровня руководства, но и собравшихся на свое Междурайонное совещание представителей петроградских районных Советов. Разумеется, представители районных Советов гордились своими административными усилиями и упорно защищали от посягательств свою властную независимость, однако их тревожила собственная растущая изоляция. В конце марта, движимые отчасти стремлением подорвать влияние Собрания уполномоченных за счет усиления связей между районными Советами и рабочиими, они самостоятельно (хотя большинство из них были большевиками) приняли решение о созыве во всех районах города беспартийных рабочих конференций. Они даже выпустили инструкции по организации и проведению этих конференций (83).

На фоне отчетливых признаков раскола между большевистскими советскими органами власти и рядовыми рабочими подобные конференции, организуемые под эгидой Советов, привлекли внимание руководства Петроградского Совета. В тот момент петроградские власти испытывали растущее давление со стороны различных сил, требующих переизбрания Петроградского Совета, а также районных Советов. Однако Зиновьева, к примеру, чрезвычайно волновали результаты таких поспешных перевыборов Советов, поскольку он осознавал негативное влияние, которое оказывали на рабочих растущие продовольственные трудности и степень изоляции существующих большевистско-лвоэсеровских Советов от их избирателей. Он откровенно заявил, что районные Советы превратились в «палаты лордов» (84). Беспартийные рабочие конференции, действующие под эгидой Советов и состоящие из рабочих, избранных напрямую от фабрик и частей Красной армии, по-видимому, представлялись ему средством восстановления значительно ослабшей массовой поддержки большевистской Советской власти. Кроме того, когда тянуть с выборами в Петроградский Совет будет уже невозможно, делегаты конференций могут составить лояльное ядро нового депутатского состава Совета, в дополнение к тем депутатам, которые будут избраны непосредственно от предприятий и воинских частей. Следуя настойчивым рекомендациям Зиновьева, президиум Петросовета одобрил инициативу Междурайонного совещания.

Товарищи Зиновьева по Петроградскому бюро ЦК РКП (б) были явно не в восторге от его идеи. Хотя они разделяли его беспокойство по поводу шансов большевиков на победу в случае немедленного проведения выборов, они выступили против радикального пересмотра способа комплектования Совета (85). Следует заметить, что в то время связи между Бюро ЦК и Петербургским комитетом были настолько нерегулярными, что ПК не сразу узнал о позиции Зиновьева в отношении беспартийных рабочих конференций и месте, которое он отводил им в будущей структуре Петросовета. 14 мая, когда вопрос о конференциях впервые был поднят официально, реакцией ПК было попытаться отложить их созыв до тех пор, пока не исправится ситуация с продовольствием (86). Однако три дня спустя, когда стало ясно, что во многих районах беспартийные конференции либо уже созваны, либо намечены к созыву, городскому партийному руководству ничего не оставалось, как идти дальше (87).

20 мая, до того как вопрос о беспартийных рабочих конференциях стал предметом внутрипартийных дебатов на высшем уровне, Зиновьев, до сих пор избегавший личного участия в работе низовых партийных организаций, внезапно появился на еженедельном заседании Собрания организаторов ПК (88). Там он сумел преодолеть мощную оппозицию ветеранов большевиков, отстаивавших принцип демократической, тесно связанной с массами Советской власти, и убедил собрание в необходимости как можно скорее созвать беспартийные рабочие конференции в районах, где они еще не были созваны, так как они являются средством восстановления связей с трудящейся массой. Он также дал понять, что не настаивает на четком следовании инструкциям о беспартийных рабочих конференциях, принятых Междурайонным совещанием Советов, поскольку эти инструкции препятствуют достижению максимального представительства большевиков в них, и косвенно признал их связь с будущим составом Советов (89).

В конце весны — начале лета беспартийные рабочие конференции состоялись в большинстве районов Петрограда (90). Опубликованные материалы такой конференции в Первом городском районе дают полную и исключительно ценную картину, во многом применимую к движению беспартийных рабочих конференций вообще (91). Конференция в Первом городском районе открылась 25 мая и закончилась 5 июня (92). С самого начала руководство местного Совета или, по крайней мере, часть его, воспринимало ее не как разовое средство борьбы с кризисной ситуацией, а как первую в ряду такого рода встреч с рабочими избирателями, где они смогли бы разъяснять свою политику и консультироваться с рабочими по поводу будущих решений. То есть, эта конференция рассматривалась ее организаторами как более или менее постоянный институт, обеспечивающий легитимность работы районного Совета и новый, столь необходимый ему канал связи с массами (отсюда официальное название конференции — «Первая конференция рабочих и красноармейских депутатов Первого городского района»).

Хотя в Совете Первого городского района большевики и левые эсеры имели очевидное большинство, созыв районной рабочей конференции не был исключительно их предприятием. В организационной и мандатной комиссиях конференции были представлены все политические фракции районного Совета (впрочем, так было не во всех районах). Среди делегатов с правом голоса были представители районных предприятий и красноармейских частей, районного Совета, профсоюзов, объединенных кооперативов, безработных, заводских больничных касс, а также районных комитетов партий большевиков, левых эсеров, меньшевиков-интернационалистов, меньшевиков и эсеров (93). Большинство делегатов были избраны на специальных собраниях трудовых коллективов предприятий и учреждений и митингах безработных, согласно установленным нормам (94). Всего, как считается, на конференции были представлены от 23 до 25 тысяч «трудящихся граждан». Несмотря на преимущества, которыми пользовались большевики и левые эсеры при выборах делегатов (95), по окончании конференции даже оппоненты большевиков, похоже, согласились что в целом она была организована и проведена справедливо. В цифрах состав конференции выглядел так: из 201 делегата с правом голоса 134 были большевики (67 %), 13 — левые эсеры (6 %), 30 — меньшевики и меньшевики-интернационалисты (15 %) и 24 — эсеры (12 %) (96).

Программа конференции включала отдельное обстоятельное рассмотрение таких проблем, как безработица, продовольственный кризис, формирование Красной армии (все еще вызывающее споры), структура и деятельность районного Совета и оценка «текущего момента». В данном контексте из вопросов повестки дня наибольший интерес представляют сообщения примерно 50 рядовых делегатов о ситуации и настроениях на местах, с которых началась конференция (97), и отчет районного Совета о развитии и деятельности после Октября, а также критика его, которыми конференция закончилась (98).

Сообщения с мест показывали, что часть рабочих считала, что у них после Октября дела идут хорошо; поддержка Советской власти в этой среде оставалась крепкой. Также позитивно относились к Советской власти представители мелких служащих, которые, по словам одного делегата, считали себя не столько служащими, сколько «верными слугами революции», и, как ни странно, представители почти пятитысячного отряда организованных безработных. Но с наибольшим энтузиазмом Советскую власть поддерживали делегаты от расквартированных на территории района красноармейских подразделений. Один из представителей военных уверенно пообещал, что какими бы ни были враги Советской власти, «как бы они ни прикрывались беспартийными, меньшевиками или эсерами» (явно намекая на Собрание уполномоченных), солдаты его части, «по первому зову Советской власти», поднимутся на ее защиту. Столь пылкие проявления преданности, однако, не слишком успокаивали районных советских лидеров — во-первых, из-за отсутствия дисциплины, которое было свойственно красноармейцам, а во-вторых, из- за того, что их бодрые речи тонули в потоке жалоб рабочих на ухудшение экономического положения и требований политических перемен. Последние чаще всего заключались в созыве Учредительного собрания и замены Советского правительства правительством на более широкой демократической основе. Средоточиями недовольства в районе и, соответственно, беспокойства советских властей были крупные предприятия, такие как механический завод «Вестингауз», металлургический и машиностроительный завод «Сан Гали», а также Гильзовый отдел Патронного завода.

На заводе «Вестингауз» рабочих больше всего беспокоил продовольственный кризис. «Раньше хотя и была дороговизна, — сетовал делегат от завода, — но кое-как ухитрялись от спекулянтов прикупать… продукты и питали себя… [Теперь же] были случаи, что у станков падали люди [от голода]». Завод «Сан Гали» в революционный период был островком относительного благополучия, с точки зрения отношений между рабочими и заводским руководством; до декабря 1917 г., когда руководство было вынуждено сократить персонал завода вдвое, серьезных трудовых конфликтов там не наблюдалось. Последовавшая напряженность, результатом которой стали новые, еще более масштабные, увольнения, стала периодом, когда рабочие глубоко разуверились в существующем правительстве. Теперь им казалось, что их бросили на произвол судьбы. Свое выступление представитель завода закончил оглашением «наказа», который рабочие вручили ему и который содержал требование хлеба для голодных, работы для безработных и гарантий того, что посылаемые в деревню хлебозаготовительные экспедиции будут действовать мирными методами.

Сообщение делегата Патронного завода внушало не меньшее беспокойство. До Октября, заявил он, практически все рабочие завода сочувствовали большевикам, но политика Советского правительства, в том числе непродуманная, крайне хаотичная эвакуация, плохо сказались на мнении рабочих. Теперь, в результате всего этого, настроение рабочих Патронного завода, как выразился его представитель, «удручающее, рабочие изверились во власти». Свое выступление он также завершил чтением «наказа», данного ему рабочими завода: «твердо отстаивать демократические начала, стоять за созыв Учредительного собрания, за демократическую власть, избранную тайным и равным голосованием».

Рассмотрение деятельности районного Совета Первого городского района началось с доклада его бессменного председателя с 1917 г. и одного из лидеров Междурайонного совещания, большевика Антона Корсака и докладов некоторых руководителей отделов. И Корсак, и его коллеги признали, что не все в работе Совета было правильным и продуманным, и что усилия его руководителей часто подрывались отсутствием квалифицированных кадров. Однако, оглядываясь назад, они, по большей части, рассматривали минувший семимесячный период как время значительных достижений, когда прочный союз большевиков и левых эсеров в руководстве Совета успешно отразил натиск контрреволюции, принял на себя ответственность за все аспекты местного самоуправления и выжил, чтобы принять участие в грядущей мировой революции и социалистическом строительстве на местном уровне.

В ходе дискуссии по ключевым вопросам выступающие от эсеров и меньшевиков не обошли критикой практически ни один из аспектов послеоктябрьской деятельности Совета. Выводы Корсака и его коллег обеспечили им последнюю возможность развить свою критику. Они сосредоточились на трех главных темах: о том, что Корсак и его коллеги завалили конференцию подробностями работы Совета, но при этом не потрудились объяснить принципы формирования политики и ее цели; что работники Совета совершенно не подготовлены к решению таких сложных задач, за которые они взялись, чем только способствуют кризисной ситуации; и что за послеоктябрьский период характер Совета в корне изменился к худшему и, самое главное, что из института, чье подлинное назначение защищать интересы рабочего класса, он превратился в раздутый, закрытый от всех, бюрократический орган, состоящий из некомпетентных платных чиновников.

Вывод оппозиции о том, что, получая плату за работу, деятели Совета якобы превратились в чиновников, особенно обидел Корсака. «Я сам получаю от Совета деньги, но я не чиновник и позорного в том, что я на существование свое и своей семьи получаю от Совета, я не вижу», — заявил он в ответном слове. Однако его прочие замечания, а также принятая конференцией резолюция о прошлом и будущем Совета содержали косвенное признание того, что, по крайней мере, некоторые из обвинений оппозиции были справедливы. В то же время, в резолюции нашла отражение убежденность большевистско-левоэсеровского советского руководства в том, что районный Совет сумеет защитить себя не только от оппозиции, но и от идущих сверху централизаторских тенденций и по-прежнему будет играть главную роль в политических и административных делах района.

На других беспартийных районных конференциях, протоколы которых сохранились, Советская власть и деятельность местных Советов подверглись не менее жесткой критике, однако большинство из них имело внушительное большевистско-левоэсеровское большинство. Следовательно, как и предполагал Зиновьев, на него можно будет, в случае надобности, опереться при выборах в Петроградский Совет.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Седьмой (экстренный) съезд РКП (б) С 113.

2 РГАСПИ. Ф.19. Оп.1. Д76 Л 2.

3 ЦГАСПб Ф.9618 On 1 Д 226. Л 55.

4 Об Урицком как главе ПЧК см. Рабинович А. Моисей Урицкий. Робеспьер революционного Петрограда?//Отечественная история 2003 № 1 С. 3–21.

5 См выдержки из речи Зиновьева на заседании Петросовета 12 марта, объясняющие этот шаг (Копейка. 1918. 14 марта. С 3), и его доклад по этому вопросу на Первом съезде Советов Северной области 25 апреля (ЦГА СПб Ф 143 On 1 Д 3 Л 5)

6 Сборник декретов и постановлений по Союзу коммун Северной области. Вып 1 4 1 — Пг, 1919 С 23

7 Ильин-Женевский. Большевики у власти С 35

8 Луначарский должен был совмещать пост комиссара просвещения в СК ПТК и в Совнаркоме

9 Новая жизнь. 1918. 14 марта. С 1

10 Красная газета. 1918. 12 марта. С 1. ПЧК и Красная армия становились подотчетными Троцкому

11 См, напр, первое заявление Троцкого, опубликованное в «Красной газете». Красная газета. 1918. 12 марта. С 1

12 РГАСПИ Ф5 On 1 Д. 1032 Л.6–7. После отъезда Троцкого в составе Петроградского бюро ЦК остались Зиновьев, Стасова, Крестинский, Лашевич, Смилга и Иоффе

13 Первое Советское правительство. Октябрь 1917 — июль 1918 / Под ред. А П. Ненарокова — М., 1991 С 426.

14. Так, когда встал вопрос о главе комиссариата по делам национальностей, СК ПТК обратился в Президиум Петросовета с просьбой подобрать подходящую кандидатуру — ЦГА СПб Ф 144 On 1 Д 1 Л 30

15 Шелавин К. И. Из истории Петербургского комитета большевиков в 1918 году //Красная лсгопись 1928 № 2(26) С 110-1 И

16 ЦГАИПД Ф 1 Оп2 Д 3 Л 1

17 Там же On 1 ДЗ Л 1–2 См также выше, глава 7

18 ЦГАИПД Ф 4000 Оп 7 Д814 Л 82-85

19 Там же Л 82

20 Там же Ф 1 On 1 Д 66 Л 1–3. О создании Собрания организаторов см выше, глава 6

21 ЦГАИПД Ф 4000 Оп 7 Д814 Л 91.

22 Петроградская правда. 1918. 9 апреля. С 3, ЦГАИПД Ф1 On 1 Д 64 Л 6-6об. О Первой партийной конференции [большевиков] Северной области см ниже, глава 9

23 РГАСПИ Ф 17 Оп 4 Д 10 Л 38

24 ЦГАИПД Ф 1817 On 1 Д 29 Л 1-30.

25 Страна. 1918. 5 апреля. С.4, см также Новые ведомости. 1918. 21 марта. С 7

26 РГАСПИ Ф 19 On 1 Д 79 Л 3

27 Там же Д 84 Л 3

28 Там же Д 94 Л 13-13об

29 Там же Ф 82 Оп 2 Д 7 Л 107-110

30 Там же Ф 19 On 1 Д 94 Л 2-3

31 ЦГАСПб Ф 144 On 1 Д 1 Л 1

32 РГАСПИ Ф 5 On 1 Д 2858 Л 6-6об

33 Наш век. 1918. 17 марта. С 4, Красная газета. 1918. 30 марта. С3

34 См, напр, сообщение об освобождении шести заключенных ПЧК. Новые ведомости. 1918. 18 марта. С 5

35 Это явление нашло отражение, в частности, в протоколах заседаний Выборгского районного Совета. См ЦГАСПб Ф 148 On I Д51

36 См. рассказы сотрудников морга в статье «Ужасы времени». Новые ведомости. 1918. 13 апреля. С 7

37 Российский историк Альтер Литвин (Казань) опубликовал отрывочные протоколы 14 заседаний ВЧК за период с января по май 1918 г. В них явственно отразилась поддержка большинством руководства ВЧК внесудебных расстрелов как средства контроля и пресечения уголовной и политической преступности. См. Левые эсеры и ВЧК. / Под ред. А. Л. Литвина. С 48-65

38 Наш век. 1918. 16 марта. С 1

39 Сборник декретов и постановлений по Союзу коммун Северной области. Вып 1. Ч 1. С 97

40 ЦГАСПб Ф 2421 On 1 Д 1 Л 142

41 Известия Кронштадтского Совета. 1918. 10 марта. С 2

42 ЦГА СПб Ф 143 On 1 Д 31 Л 126

43 ГАРФ ФИО Оп 2 Д 342 Л 27, ЦГАСПб Ф 143 On 1 ДЗ Л 32, Сборник декретов и постановлений по Союзу коммун Северной области. Вып 1. Ч. 1. С 539-540

44 Новые ведомости. 1918. 29 апреля. С 6

45 Наш век. 1918. 1 мая. С 3

46 ЦГА СПб Ф 144 On 1 Д 1 Л 13об

47 Там же Ф 143 On 1 Д 31 Л 163, Ф 144 On 1 Д 1 Л 32

48 1 пуд = 16 кг

49 См отчет С. О. Загоского. Собранию уполномоченных 18 мая. 1918 г — ЦГА СПб Ф 3390 On 1 Д 13 Л 119. См. также Hoover Institution archives Isaac Steinberg Collection, XX692-10V, «The Events of July 1918» P 5-9

50. ЦГА СПб. Ф 3390 Оп.1 Д 13 Л. 119-121

51 В качестве примеров первых декретов о национализации см. Декреты Советской власти о Петрограде, 1917–1918 гг. / Под ред. М. П. Ирошникова — Л, 1986 С 76–79, 87–89,94-96, 98, 111-112

52 О связи между проблемами, вызванными рабочим контролем, первыми национализациями в промышленности и созданием ВСНХ см Е Н Carr The Bolshevik Revolution, 1917–1923. Vol 2 — Baltimore, 1966. P 72-90

53 ЦГАСПб Ф 9618 On 1 Д.185 Л 50-51

54 К марту примерно 30 тыс рабочих Выборгского района остались без работы (Новая жизнь 1918 27 марта С 3). В это время там оставались действующими только четыре предприятия (ЦГА СПб Ф9618 On 1 Д 191 Л 46)

55 О том, как это происходило в одном из петроградских районных Советов, см A Rabinowitch The Evolution of Local Soviets in Petrograd, November 1917 — June 1918 The Case of the First City District Soviet //Slavic Review Vol 46 № 1 1987 P 20-37

56 Эта ситуация получила отражение в примечательном своей откровенностью секретном письме Выборгского районного партийного комитета, которое циркулировало среди районных большевиков в конце весны и выражало протест против бюрократического поведения Выборгского районного Совета. См. ЦГАИПД Ф2 On 1 Д7а Л.1.

57 ЦГА СПб Ф 3390 On 1 Д 13. Л 4об.

58 Там же Л.2об,11.

59 См, напр, Аронсон Г. Я. Движения уполномоченных от фабрик и заводов в 1918 году. — Нью-Йорк, 1960. См. также Чураков Д. Революция, государство, рабочий протест. Формы, динамика и природа массовых выступлений рабочих в Советской России 1917–1918 гг. — М., 2004 С 124-128

60 Денике Ю. Б. О Богданов в начале 1918 г //Социалистический вестник 1960 Январь С 48, Denike Yu From the Dissolution of the Constituent Assembly to the Outbreak of the Civil War //The Mensheviks from the Revolution of 1917 to the Second World War / Leopold H Haimson, ed — Chicago and London, 1974 P 115–116 Прямой связи между богдановской инициативой и рабочими совещаниями, проводимыми Союзом защиты Учредительного собрания вплоть до начала марта, по-видимому, не было

61. ЦГАСПб Ф 3390 On 1 Д 13 Л 1об-2.

62. Там же Л 2. Это решение было принято, несмотря на тот факт, что больше половины уполномоченных от фабрик и заводов представляли либо меньшевиков, либо эсеров, и то, что представители умеренно-социалистического руководства были специально приглашены на заседание в качестве консультантов по ключевым вопросам стратегии

63 ЦГА СПб Ф 3390 On 1 Д 13 Л 72

64 На самом деле, Собрание уполномоченных издавало и свой собственный журнал. где публиковало подробные отчеты о первых заседаниях, до тех пор пока он не был закрыт См Чрезвычайное собрание уполномоченных фабрик и заводов Петрограда 1918 № 1–2(18 марта) и № 3–4 (16 апреля)

65 ЦГАСПб Ф 3390. Оп.1 Д 13 Л 137, Д 9 Л 16

66 ЦГАИПД Ф 4000 On 1 Д 4 Л 3

67 Петроградская правда. 1918. 24 марта. С 1,27 марта. С1

68 Сообщения об этом см ЦГАСПб Ф 3390 On 1 Д 13 Л 60

69 ЦГА СПб Ф 6276 Оп 3 Д 163 Л 14

70 Документальным свидетельством этого изменившегося подхода являются списки арестованных за этот период. См, напр, ЦГА СПб Ф 506 On 1 Д 1а Л 1–4, 7об-9, 13–32, 34–41, 44–45, 46об

71 Термины, использовавшиеся в то время для различения двух этих точек зрения. См, напр. ЦГА СПб Ф 3390 On 1 Д 13 Л 149

72 Там же Л 65–66.

73 Там же Л 89

74 Там же Л 98-102

75 На Путиловском заводе в это время продолжали трудиться 11400 рабочих, и еще 500 были заняты на Путиловской верфи — ЦГА СПб Ф 3390. On 1 Д 11 Л 14

76 Там же Д 13 Л 105–113.

77 Там же Д2 Л 1-31, Д 13 Л 115–117, Ф 9672 On 1 Д 246 Л 20

78 Там же Ф 3390 On 1 Д 13 Л 124 Фунт равен 1/40 пуда, или 0.4 кг

79 Там же Л 133–140, Д 17 Л 16, 16об, 38-38об

80 Там же Д 13 Л 156–169, 172, 181

81 См. ниже, глава 9

82 ЦГАСПб Ф 3390 On 1 Д 13 Л 219-225

83. По поводу этих инструкций см. ЦГА СПб. Ф 101. Оп.1 Д68 Л 14—14об

84 ЦГАИПД Ф. 1. Оп.1 Д66.Л 18

85. РГАСПИ. Ф 466. On 1 Д 1 Л 15об.

86 ЦГАИПД Ф 4000. Оп 7 Д814 ЛЛ 35-137.

87 Там же. Л. 139, Шелавин К. Из истории Петербургского комитета //Красная летопись. 1928. № 2 (26). С 110 и № 3 (27) С 162-164

88 О создании Собрания организаторов в середине февраля 1918 г. см выше, глава 6

89. ЦГАИПД Ф 1. On 1 Д 66 Л. 18–19.

90 Там же, а также Ф 4000 Оп 7 Д 820. Л 94–99; Д 814 Л.142

91 Первая конференция рабочих и красноармейских депутатов 1-го городского района (стенографические отчеты 25 мая — 5 июня) — Пг, 1918. Протоколы беспартийных рабочих конференций Василеостровского и Пороховского районов см., соответственно ЦГАСПб Ф 47 On 1. Д 27 Л 1–9 и Ф 511. On 1 Д 1 Л 1-14об

92 Подробный анализ этой конференции см Rabmowitch. The Evolution of Local Soviets in Petrograd, November-lune 1918 P 20-30

93 Первая конференция рабочих и красноармейских депутатов. С IX

94 Там же. С VIII–XV.

95 Большевики, к примеру, контролировали большинство фабрично-заводских комитетов, которые, как правило, занимались организацией заводских собраний, на которых избирались делегаты на конференцию Кроме того, большевистско-левоэсеровское руководство опиралось на блок из примерно сорока пяти красноармейских делегатов, преданных Советской власти, что называется, по долгу службы.

96 Первая конференция рабочих и красноармейских депутатов С xv, 269–274.

97 Там же С 19-85

98 Там же С 300-361

Глава 9

ТРУДНОСТИ НЕ КОНЧАЮТСЯ

Помимо растущего недовольства рабочих, весной и в начале лета 1918 г. над Петроградом продолжала висеть угроза германской оккупации. Реальность этой угрозы усугубляло поведение германских войск, которые 3 марта высадились в Ханко на юго-западной оконечности Финляндии и присоединились к белофиннам, с победами продвигавшимся в восточном направлении. Очень скоро их продвижение стало представлять опасность для кораблей русского Балтийского флота в бухте Гельсингфорса и создало новую внешнюю угрозу для Петрограда — с северо-запада.

Особую обеспокоенность по поводу возможного захвата немцами Балтийского флота проявляли британцы. Британскому морскому атташе в Петрограде, капитану Фрэнсису Кроуми, было поручено, помимо эвакуации из Петрограда драгоценных металлов и военного имущества союзников, заняться приготовлениями к затоплению собственной подводной флотилии, курсировавшей в заливе, и сделать все возможное, чтобы не допустить попадания русского флота в руки противника. В конце января он обсуждал с руководством Центрального комитета Балтийского флота возможность финансирования его британским правительством, что явилось бы гарантией сохранения союзнического контроля над ним (1). Мирные переговоры в Брест-Литовске сделали эту инициативу бессмысленной. Во второй половине февраля, когда казалось, что германской оккупации Петрограда не избежать, Кроуми строил планы уничтожения Балтийского флота при содействии его главнокомандующего, адмирала Александра Розвозова (2). Однако в марте Розвозов, стоявший за полную автономию флота в боевых операциях (3), был отстранен от командования за отказ присягнуть на верность Советской власти. В конечном итоге, флот был спасен от немцев благодаря героизму капитана первого ранга Алексея Щастного, сменившего Розвозова на его посту.

В своей другой работе я подробно описал подвиг Щастного и его трагическую судьбу (4). Впервые он привлек к себе внимание в конце февраля 1918 г., когда возглавил переход шестидесяти двух кораблей из Ревеля (Таллинна) через замерзшие воды Финского залива в Гельсингфорс, главную морскую базу Балтийского флота, чтобы уберечь их от стремительно наступавших через Эстонию немецких войск. Однако этот его подвиг меркнет перед тем, что он совершил позже, во второй половине марта — апреле, когда оккупация Гельсингфорса немцами и белофиннами грозила потерей большей части Балтийского флота. Согласно статье VI Брестского договора, Советское правительство было обязано немедленно очистить территорию Финляндии и Аландских островов от русских войск и русской Красной гвардии, а финские порты — от русского флота и русских военно-морских сил (5). 20 марта Морской генеральный штаб издал распоряжение перевести из Гельсингфорса в Кронштадт столько судов, сколько сумеют пробиться через толстые льды залива, а остальной флот подготовить к уничтожению. Как ни противился в душе Щастный последнему распоряжению, оно было добросовестно выполнено (6). Три недели спустя германское правительство дало Совнаркому срок до 12 апреля, чтобы выполнить свои обязательства в отношении Балтийского флота. Наркомат по морским делам во главе с Троцким приказал Щастному снять вооружение со всех кораблей флота, на 11 апреля остающихся в Гельсингфорсе. Одновременно ему было предписано продолжить работу по перемещению как можно большего количества судов в Кронштадт (7). Тем временем капитан Кроуми, лишившийся всякой надежды на спасение его любимой подводной флотилии, оказавшейся запертой в Финском заливе немцами, отдал приказ о затоплении британских подлодок (8).

В период между 12 марта и 11 апреля, когда немцы и белофинны заняли Гельсингфорс, Щастный организовал отправку в Кронштадт трех конвоев судов, в том числе крупнейших дредноутов флота. Корабли могли двигаться только днем, а наутро ледоколам приходилось высвобождать их из намерзшего за ночь льда. Этот беспрецедентный переход, вошедший в историю как «Ледовый поход» Балтийского флота, впоследствии несколько замедлился из-за резкого сокращения экипажей судов в связи с демобилизацией и кадровыми перемещениями, а также из-за необходимости двигаться по узким каналам вблизи береговой линии, что делало конвои уязвимыми перед огнем финских береговых батарей. Тем не менее, к концу апреля основная часть флота — более двухсот судов — благополучно прибыла в Кронштадт (9). Большинство из них встали здесь же на якорь; некоторые разместились в устье Невы, вне черты Петрограда, а другие, включая суда крупной Минной дивизии, с разрешения Троцкого, поднялись, преодолевая мосты, по Неве в самое сердце бывшей столицы и остались там в ожидании дальнейшего перемещения в Ладожское озеро (10). После этого виртуозного перехода русская публика окрестила Щастного «Адмиралом», хотя он продолжал оставаться лишь капитаном первого ранга. Он превратился в народного героя, уважаемого рядовыми матросами не меньше, чем офицерами.

«Ледовый поход», при всей его сенсационности, не ослабил военную угрозу, нависшую над Балтийским флотом, Кронштадтом и Петроградом. Германский флот контролировал Финский пролив, который быстро освобождался ото льда и становился полностью навигационным. Еще более тревожным признаком было то, что действия германских и финских войск в отношении России становились все более агрессивными. Самым важным и показательным эпизодом в цепи вражеских акций на Балтике в этот период был эпизод, связанный с фортом Ино. Расположенный на финском побережье к северо-западу от Петрограда, форт Ино был выстроен незадолго до Первой мировой войны как часть системы фортификационных укреплений, призванных обеспечить оборону Петрограда. Весной 1918 г. контроль Германии над Финским заливом, оккупация ею Эстонии и преобладание в Финляндии создали реальную угрозу для этих русских укреплений. К двадцатым числам апреля прибрежная территория, примыкающая к форту Ино, была занята белофинскими войсками, и 24 апреля финны, действующие под контролем германских офицеров, потребовали его сдачи (11).

Еще до получения этого требования, когда угроза со стороны Финляндии только стала очевидна, СК ПТК с огромным рвением взялся за осуществление декрета ВЦИКа об обязательной военной подготовке для всех граждан из неэксплуататорских классов (декрет СК ПТК распространялся только на рабочих, в то время как декрет ВЦИК подразумевал рабочих и крестьян). Кроме того, районные Советы и фабзавкомы получили задание обеспечить призыв своих лучших кадров в Красную армию, хотя бы на временной основе (12). 25 апреля, после получения требования о сдаче, СК ПТК заявил о необходимости «во что бы то ни стало удержать форт Ино» (13). Исполком Петроградского Совета немедленно потребовал от районных Советов и профсоюзов мобилизовать боеспособных рабочих в возрасте от 18 до 40 лет, а военный отдел Петросовета и исполком Петроградского губернского Совета привели в боевую готовность все имеющиеся в их распоряжении силы. Затем Кронштадтский Совет объявил «мирную передышку» в войне с Германией оконченной и приказал военным организовать оборону Ино с моря и с суши. Одобряя эту директиву, Щастный заявил: «Форт Ино не может быть оставлен и его надлежит защищать всеми средствами от всяких нападений» (14).

Следует отметить, что ни на одном из заседаний ПК большевиков, состоявшихся 26 и 30 апреля, 3, 5, 7 и 10 мая, форт Ино даже не был упомянут (15). Верный своей обычной практике, главный орган петроградских большевиков предпочел предоставить принятие решений по такому жизненно важному вопросу советским властям — несмотря на принятый принцип партийного контроля за деятельностью государственных органов. Тем не менее, 26 апреля «Петроградская правда», отражая произошедший существенный сдвиг в позиции большевистского большинства в Петросовете, объявила, что брестская «передышка» близится к концу, что Советское правительство не может больше делать уступок Германии и что очень скоро Петрограду предстоит решающая борьба за выживание (16).

Если в Петрограде советское руководство (не говоря уже о Щастном и его коллегах из командования Балтийского флота) было решительно настроено защищать форт Ино, даже ценой разрыва Брестского договора, в Москве Ленин и Троцкий смотрели на ситуацию по-другому. Берлин и так, без всякой связи с Ино, забросал их нотами и ультиматумами относительно выполнения Советской Россией условий Брестского договора. В то же время, советская морская разведка сообщала о массовых скоплениях германских войск на новых, сократившихся, границах России, о частых случаях нарушения ими этих границ, а также захвата и затопления российских судов. Учитывая, что формирование Красной армии находилось пока на очень ранней стадии, Ленин и Троцкий, по-видимому, понимали, что для продления хрупкого мира с Германией без новых уступок не обойтись. И их, скорее всего, совершенно не устраивало, чтобы ситуация, сложившаяся вокруг форта Ино, привела к возобновлению полномасштабной войны. Эта разница во взглядах руководства в Петрограде и Москве остро проявилась во время напряженных переговоров, состоявшихся между Щастным, Троцким и Высшим военным советом в Москве 25 апреля.

В отличие от Петроградского бюро ЦК и Петербургского комитета, ЦК большевиков к этому времени уже активно участвовал в процессе выработки и принятия государственных решений. Поздно вечером 6 мая ЦК собрался на экстренное заседание, чтобы рассмотреть важнейшие внешнеполитические вопросы, в том числе требования немцев о сдаче форта Ино, нарастание союзнической интервенции в Мурманске и Архангельске и угрозы британцев поддержать японское проникновение на Дальнем Востоке (17). Была принята предложенная Лениным резолюция, предписывавшая «немецкому ультиматуму уступить». В рукописной пометке к этому пункту резолюции Ленин добавил: «Начать тотчас эвакуацию на Урал всего вообще и Экспедиции заготовления государственных бумаг в частности» (18). Это было еще одно подтверждение ленинской уверенности в том, что Петроград был обречен.

Несмотря на строгую секретность, сопровождавшую обсуждение этих вопросов в ЦК, немногие еще продолжавшие выходить в Москве и Петрограде небольшевистские газеты были полны сенсационных сообщений о новых требованиях германского правительства и о скорой германской оккупации обеих российских столиц (19). Примерно в это же время в Петрограде получили хождение копии писем, якобы написанных представителями германского руководства и подтверждавших широко распространенное убеждение, что советская политика на Балтике диктуется немецким Генеральным штабом в соответствии с секретными статьями Брестского договора (20). Соединение слухов о скором германском наступлении и о несамостоятельности Советского правительства вызвали такое волнение, что большевистское руководство Петрограда было вынуждено опубликовать заявление о том, что все подобные разговоры являются полной выдумкой (21).

Заявление не помогло. Даже Стасова настолько была обеспокоена слухами о скорой оккупации Петрограда, что попыталась переправить партийный печатный станок в Екатеринбург. В свою очередь, капитан Кроуми резко активизировал свои усилия по предотвращению захвата Балтийского флота немцами. Среди его планов, в разное время, фигурировали такие варианты, как затопление на подступах к Кронштадту британских пароходов, уничтожение флота взрывом и обширная программа компенсаций, выплачиваемых британским правительством российским морским офицерам в возмещение утративших боеспособность судов. Также предусматривалось, что российские сообщники Кроуми получат убежище в Великобритании (22). Начиная с середины мая, британское Министерство иностранных дел и Адмиралтейство уделяли самое серьезное внимание перераспределению своих финансовых средств в России, чтобы обеспечить быструю реализацию того или иного варианта планов Кроуми (23). Сам Кроуми отлично осознавал, в какую опасную игру он ввязался и что, скорее всего, в результате ему придется бежать из России (24). Хотя на протяжении большей части мая он противился союзнической интервенции в Россию и даже пытался сотрудничать с Троцким, усилия, предпринимаемые им для уничтожения, в определенный момент, Балтийского флота, вынуждали его также искать пособничества антисоветских элементов в России. Это и привело его в итоге к совершению тех действий, которые он предпринял летом и которые были нацелены на свержение власти большевиков (25).

Растущее беспокойство по поводу намерений немцев и финнов, как и по поводу германо-советских отношений вообще, стало причиной срочного совещания гражданского руководства Петрограда с представителями верхушки военных комиссаров и военспецов 9 мая (26). Спецы представили тревожные данные о наращивании немецкой военной мощи на границах Петроградской губернии и, вследствие этого, о необходимости срочно мобилизовать все население «защищать Отечество… а не Советскую власть». Некоторые из присутствовавших на совещании лидеров петроградских большевиков расценили национал-патриотический энтузиазм спецов, отдельные представители которых находились в контакте с Кроуми, как «предательство». Тем не менее, Зиновьев заявил, что «все надо бросить на чашу весов» для обороны города. Одновременно он дал понять, что окончательное решение по поводу того, защищать или не защищать Петроград, еще не принято. Его неопределенность явилась следствием разногласий по этому вопросу между петроградскими лидерами, твердо стоявшими за оборону своего города, и представителями центральной власти в Москве, такими как Ленин и Троцкий, для которых Петроград (не говоря уже о Балтийском флоте) имел второстепенное значение. В конечном итоге, из-за столь полярных позиций двух сторон совещание 9 мая так и не пришло к соглашению по поводу мер, которые следует предпринять для обороны города.

Твердое намерение Ленина и Троцкого избежать возобновления войны с Германией в мае 1918 г. проистекало не только из их убежденности, что оборона Петрограда бессмысленна. Весомым фактором также было то, что как раз в этот момент в России начинала разгораться гражданская война. 6 мая казаки генерала Краснова отвоевали назад Новочеркасск, свою столицу, и очень скоро вся Область войска Донского вновь стала очагом активного сопротивления Советской власти. На Кубани в это же время набирала силу Добровольческая армия генералов Деникина и Алексеева (Корнилов был убит в апреле шальным артиллерийским снарядом). Однако самую непосредственную угрозу в тот момент представлял мятеж мощного Чехословацкого корпуса.

Чехословацкий корпус состоял из более чем сорока тысяч хорошо вооруженных, дисциплинированных и преданных идее создания после войны независимой Чехословацкой республики чехов и словаков, многие из которых побывали в плену или дезертировали из австро-венгерской армии. Сформированный в 1916 году, чтобы воевать вместе с русскими войсками на Восточном фронте, в марте 1916 г. корпус, с одобрения Советского правительства, погрузился в Курске в эшелоны, чтобы пересечь Сибирь и из Владивостока морским путем эвакуироваться во Францию, где сражались другие чехословацкие части. Во второй половине мая — начале июня 1918 г., когда поезда с военнослужащими корпуса растянулись по Транссибирской магистрали на 4000 км, от Самары до Иркутска, череда катастрофических недоразумений, ошибок и несчастных случаев привела к восстанию корпуса, захвату им крупных городов и железнодорожных станций, расположенных вдоль магистрали, и участию в антисоветских движениях на этой огромной территории.

Это начало масштабной гражданской войны в России совпало с переходом в критическую стадию скрытого конфликта между Щастным и Троцким, начало которому было положено на их встрече в Москве 25 апреля. В первые недели мая раздражение, которое испытывал Троцкий по отношению к Щастному, еще более усилилось. Причин тому (точнее, причин в трактовке Троцкого) было несколько, самыми важными из которых были неудача Щастного с переводом Минной дивизии в Ладожское озеро; его стойкое нежелание готовить флот и военно-морские сооружения к уничтожению; и, возможно, особенно — попытки дискредитации его, Троцкого, путем разглашения подчиненным его секретных приказов об уничтожении Балтийского флота. Данные из архивов ВЧК и ВМФ свидетельствуют, что все эти обвинения в адрес Щастного были большей частью или полностью беспочвенны. Особенно это касалось двух последних: на самом деле, флот к уничтожению, в случае необходимости, Щастный приготовил, а разглашение им приказов Троцкого было не столько проявлением стремления подорвать авторитет Троцкого, сколько показателем его тесного сотрудничества с офицерскими и матросскими комитетами Балтийского флота. Как бы то ни было, 22 мая Щастный, разочарованный политикой Троцкого и отсутствием доверия к себе, подал в отставку. Троцкий отставку не принял и вызвал Щастного в Москву. Там он спровоцировал его арест, самостоятельно организовал расследование, фиктивный судебный процесс и смертный приговор по ложному обвинению в попытке свержения Петроградской коммуны и, впоследствии, борьбы против Советской республики (27).

* * *

Недоверие к спецам-командирам в революционном Петрограде было настолько велико, что нередки были случаи их ареста и избиения без всякой причины (28). Щастный в этом смысле был примечательным исключением. Весть о его аресте была встречена на Балтийском флоте грозным шквалом протеста, а его казнь, состоявшаяся в ночь на 22 июня, превратила шквал в бурю. Это недовольство стало одной из главных причин выступления против Советской власти в Петрограде в конце июня. Кроме народного негодования по поводу судьбы Щастного, в основе этого неудавшегося мятежа лежали еще две причины. Первая состояла в растущем беспокойстве со стороны части флота по поводу агрессивных действий немцев на Балтике и пассивной реакции на них советского командования. О масштабе этого беспокойства можно было судить уже по первым заседаниям Третьего съезда делегатов Балтийского флота, проходившего 29 апреля — 24 мая 1918 г. Несмотря на преимущественно большевистский состав, делегаты съезда отвергли телеграфное приветствие Троцкого и настойчиво потребовали, чтобы он прибыл лично и объяснил им позицию правительства по поводу будущего флота. Не менее показательной была овация, устроенная съездом Щастному, когда он вышел на трибуну заявить, что для центрального правительства настал момент подняться на борьбу с немцами (29).

Пару недель спустя еще более непосредственный вызов был брошен гражданскому руководству Петрограда офицерами и моряками мощной Минной дивизии, пришедшей «Ледовым походом» из Гельсингфорса и до сих пор стоявшей на якоре вдоль русла Невы в самом центре города (30). Узнав о предпринимаемых Троцким чрезвычайных усилиях по обеспечению в нужный момент взрыва флота, они приняли 11 мая резолюцию, в которой потребовали роспуска Петроградской коммуны и установления диктатуры Балтийского флота, бравшего на себя ответственность за осуществление обороны и управления в Петроградском регионе (31). Несмотря на безнадежную наивность этого требования, наделавшего немало шума, оно было продиктовано искренним стремлением моряков-минеров найти выход из ситуации, созданной нежеланием большевистского правительства выступить против немцев. На заседании корабельных комитетов дивизии на следующий день два стойких противника большевиков, помогавшие организовать митинг протеста моряков накануне, офицеры Феодосий Засимук и Григорий Лисаневич, вступили в острую схватку с Луначарским и Федором Раскольниковым по поводу военной и внешней политики правительства. Собрание радостными криками поддержало Засимука и Лисаневича и освистало Луначарского и Раскольникова. Хотя ничего конкретного моряки не предприняли, враждебность Минной дивизии по отношению к существующей Советской власти, отразившаяся в ее более раннем требовании роспуска Петроградской коммуны, невольно настроила против нее большинство делегатов Третьего съезда Балтийского флота. При всей озабоченности делегатов дальнейшей судьбой флота, они оставались верны Советской власти. 13 мая они выступили с осуждением антиправительственной позиции минеров, обвинили их в «преступной агитации» и постановили уволить из флота Лисаневича и Засимука (32). Однако экипажи кораблей, где служили последние, вопреки ожиданиям делегатов съезда, отказались выдать их властям, а советские власти, в свою очередь, не решились настаивать на этом. К тому же, последующие события, такие как взрыв форта Ино 14 мая, ошибочно воспринятый как подтверждение версии о зависимости большевиков от воли немцев, укрепили их позицию еще больше (33).

25 мая общее собрание делегатов от Минной дивизии приняло решение защищать Лисаневича и Засимука, используя для этого «в полной мере все доступные… средства». На этом собрании была также принята резолюция, выражающая поддержку Советской власти как воплощению народовластия, но осуждающая существующее, преимущественно большевистское, репрессивное правительство как контрреволюционное и несущее гибель Отечеству (34). Собравшись два дня спустя (27 мая), делегаты вновь продемонстрировали независимость, отказавшись признать полномочия ставленника Троцкого Ивана Флеровского, назначенного им главным комиссаром Балтийского флота. Арест Троцким Щастного, случившийся в тот же день, еще больше разозлил моряков Минной дивизии.

Второй составляющей мятежа против Советской власти, вспыхнувшего в Петрограде в конце июня 1918 г. стали рабочие Обуховского завода, в свое время принимавшие участие в манифестациях в защиту Учредительного собрания 28 ноября и 5 января. Позже представители завода играли заметную роль в Собрании уполномоченных. Один из крупнейших в России производителей артиллерийских орудий, снарядов, а также железа и стали для военных нужд, Обуховский завод тяжело переживал внезапное прекращение военных заказов, последовавшее за объявлением в декабре 1917 г. демобилизации. Топливный кризис свел на нет усилия руководства завода по переводу его производства на выпуск мирной продукции, и вскоре завод был закрыт, а его 14,5 тысяч рабочих остались без работы. Те, кто мог, тогда покинули Петроград, присоединившись к растущему потоку беженцев. Весной 1918 г. заводу удалось получить необходимое количество топлива и заказов, чтобы возобновить производство и вернуть на работу около четырех тысяч рабочих (35).

Частичное возобновление работы завода совпало с углублением продовольственного кризиса и резким ростом недовольства рабочих, нашедшими отражение в создании Собрания уполномоченных. Начиная с апреля, работа завода то и дело прерывалась митингами протеста против ухудшающейся продовольственной ситуации. Как и рабочим других промышленных предприятий Петрограда, обухов- цам не хватило энтузиазма, чтобы выйти на манифестацию 1 мая. Но уже 8 мая ситуация на заводе стала приближаться к критической. В тот день заводской комитет партии большевиков под давлением рабочих попытался добиться увеличения дневной хлебной нормы для работающих, к тому времени сократившейся до 1/8 фунта (36).

Вечером на массовом митинге, собравшем три тысячи рабочих завода, эсеры и меньшевики обрушились с критикой на правительство большевиков, доведшее ситуацию с продовольствием до степени чрезвычайности. Принятая на митинге резолюция содержала требования увеличения нормы хлеба и других продуктов до размеров, соответствующих потребностям рабочих, немедленного созыва Учредителльного собрания и окончания гражданской войны (37). Следующая резолюция, принятая на митинге 12 апреля, облекла требование хлеба в форму ультиматума: либо правительство коммуны увеличит продовольственные поставки до нужного уровня, либо рабочие восстанут. Разжиганию антиправительственных настроений на этом митинге способствовали сообщения о кровавых столкновениях на почве нехватки хлеба в Колпино (38). Делегация обуховцев была послана на Путиловский завод, где также было велико недовольство продовольственной ситуацией, чтобы узнать, что думают путиловские рабочие по поводу совместного антиправительственного выступления (39). В конце мая петроградские власти попытались охладить пыл обуховских рабочих, закрыв завод на несколько дней, но безрезультатно. В то же время технические трудности помешали осуществить переброску Минной дивизии в Ладожское озеро (40). Поскольку суда дивизии стояли на якоре напротив Обуховского завода, недовольные моряки и раздраженные рабочие в течение второй половины мая и в июне постоянно пересекались и на общих массовых митингах обсуждали план совместной политической акции. Таким образом, две главных составляющих неудавшегося мятежа, вспыхнувшего в Петрограде 22 июня, соединились. 16 июня, на следующий день после объявления выборов в Петроградский Совет, на Обуховском заводе состоялся особенно жаркий митинг, на котором было решено использовать выборы для превращения Советов в инструмент агитации за возвращение всеобщего избирательного права и созыв нового Учредительного собрания. Кроме того, рабочие обратились к Собранию уполномоченных с призывом начать борьбу за власть и к морякам Минной дивизии — присоединиться к этой борьбе (41).

На митинге 16 июня было также решено направить делегацию к Зиновьеву с требованием расширить, до созыва Учредительного собрания, состав правительства за счет включения в него представителей всех левых партий. Это требование, естественно, было отвергнуто — на том основании, что предстоящие выборы в Совет должны послужить своего рода референдумом для выявления народной воли. Тем не менее, под давлением обуховской делегации Зиновьев согласился выступить перед рабочими завода на массовом митинге 20 июня. На этом митинге его речь и речь Луначарского буквально потонули в гневных выкриках сотен рабочих. Луначарский даже не сумел закончить свое выступление. Он уехал задолго до окончания митинга, принявшего еще одну резолюцию с требованием созыва Учредительного собрания (42).

Пока на митинге обуховских рабочих кипели страсти, в Невском районе, неподалеку от Обуховского завода, был убит Володарский (43). В результате тщательного, подомного, прочесывания близлежащих окрестностей были задержаны 15 человек. После допроса всех, кроме троих, отпустили. Под арестом остались эсеры Григорий Еремеев и два его товарища. Григорий Еремеев, как и его брат Алексей, был одним из самых популярных рабочих лидеров Обуховского завода и, самое главное, не имел никакого отношения к убийству Володарского. Документы ПЧК дают основание считать, что советские власти воспользовались поиском убийцы, чтобы арестовать его и других зачинщиков беспорядков на Обуховском, а затем заставить ПЧК удержать их под стражей (44).

На следующий день, 21 июня, рабочие Обуховского завода объявили «итальянскую забастовку» (45), то есть, выгнали руководство и взяли завод под свой контроль до освобождения Еремеева. 22 июня на очередном митинге рабочих завода было решено потребовать от Собрания уполномоченных объявить 25 июня на всех заводах и фабриках Петрограда политические стачки в знак протеста против политических репрессий в отношении рабочих. Дополнительно было решено: продолжить «оккупацию» завода до тех пор, пока Еремеев не будет выпущен на свободу; послать совместную делегацию рабочих и моряков-минеров в Смольный с ультиматумом об освобождении Еремеева к 22 часам текущего дня; собраться вновь в это время, чтобы принять более решительные меры против правительства в случае, если Еремеева не отпустят (46). Тем временем, весть о казни Щастного в Москве привела моряков Минной дивизии в еще большее негодование. Лисаневич, командир эсминца «Капитан Изыльметьев», в знак откровенной солидарности с бастующими обуховскими рабочими, велел пришвартовать свой корабль у самого завода.

Возглавляемое Зиновьевым петроградское руководство оказалось 21–22 июня между двух огней. С одной стороны были рабочие и матросы (в лице обуховцев и минеров), возмущенные нехваткой продовольствия, репрессиями против рабочих, робостью Советского правительства перед Германией, и готовые к решительной схватке с властями. А с другой — горячие советские головы, жаждущие мести за убийство своего прославленного героя — Володарского. В этих обстоятельствах в отношении последних Зиновьев, под давлением Урицкого, применил сдерживающую тактику (47). Что же касается первых, то, взвесив все обстоятельства, он решил действовать жестко. Так, для начала он отправил делегацию рабочих и матросов, пришедшую к нему требовать освобождения Еремеева, на Гороховую, 2, к Урицкому, с обещанием, что тот все организует. Одновременно он послал эмиссара на Путиловский завод узнать, собираются ли путиловцы поддержать бастующих обуховских рабочих. Выяснилось, что убийство Володарского произвело на рабочих там сильное впечатление и, пусть на время, приглушило антисоветские настроения. Когда стало ясно, что другие предприятия обуховцев не поддержат, руководить подавлением их выступления было поручено созданной внутри правительства тройке. Тройка распорядилась Обуховский завод закрыть, а на следующий день, 23 июня, в окрестностях завода было введено военное положение, местные лидеры эсеров арестованы, эсеровский клуб закрыт, как и штаб-квартиры партии эсеров в Невском и Обуховском районах (48).

Состоявшиеся 22 июня похороны Володарского усилиями большевиков и левых эсеров были превращены в массовую демонстрацию поддержки Советской власти. В этой обстановке симпатии масс оказались не на стороне восставших моряков Минной дивизии, и их выступление удалось легко подавить. Для этой цели были привлечены около пятисот кронштадтских матросов, принимавших участие в похоронах (49). Как и в случае с рабочими-путиловцами, убийство Володарского заглушило негодование матросов, вызванное расстрелом Щастного, и помогло повернуть их против минеров. Газета Горького «Новая жизнь», до этого стойко поддерживавшая политический протест рабочих, точно уловила этот поворот в настроениях масс. В редакционной статье 23 июня газета выразила сожаление в связи с утратой Володарского, «неутомимого агитатора… социаписта-вождя, отдавшего свою душу рабочему классу», и, назвав его убийство «безумием», пожелала, чтобы его смерть не повлекла за собой цепь кровопролитий (50).

В помощь кронштадтцам были даны три канонерки. Когда «Капитан Изыльметьев» попытался сняться с якоря и уйти, они преградили ему путь. После недолгих переговоров экипаж судна был разоружен, а несколько офицеров и матросов арестованы; Лисаневичу удалось ускользнуть. Три других эсминца, снявшись с якоря, поднялись вверх по течению и приготовились к бою. Однако их экипажи также удалось уговорить сдаться без кровопролития, после чего некоторые офицеры и матросы были арестованы (правда, Засимук, как и Лисаневич, сумел скрыться) (51). В последующие дни минеров постигла судьба обуховских рабочих. Флеровский устроил тщательную чистку рядов дивизии, арестовав всех, кого сумел, из тех, кто так или иначе участвовал в организации беспорядков.

* * *

8-10 июня петроградские большевики собрались на свою Шестую ежеквартальную городскую конференцию. Открывая форум, Зиновьев дал положительную оценку результатам подписания Брестского договора. Однако он не пытался скрыть ни тяжелого международного положения, в котором оказалась Советская Россия, ни негативного влияния продовольственных трудностей на петроградских рабочих, ни катастрофического состояния партийных организаций на местах. Численность петроградских большевиков упала с 36 тыс. чел. в феврале 1918 г. до 13472 чел. в июне (52), при этом значительное, в процентном отношении, количество их было занято на государственной и военной работе и полностью утратило связь со своей партийной организацией. Ситуация осложнялась тем, что среди новичков, недавно пришедших в организацию, были, по оценке Зиновьева, «сотни и тысячи жуликов». Последовавшая за докладом Зиновьева дискуссия о различных аспектах состояния партии подтвердила эту мрачную картину. На фоне недавнего указания ЦК о необходимости положить конец конфликту между партийными комитетами и партийными фракциями в Советах и усилить партийную работу и дисциплину на местах, эти реалии подтолкнули делегатов принять серьезные меры по перестройке районных партийных комитетов и заводских организаций, а также признать усиление партийной работы на местах первоочередной задачей всех большевиков, вне зависимости от занимаемых постов (53).

В это время снизу все настойчивее раздавались требования перевыборов Петроградского Совета (54). И хотя делегаты большевистской конференции, похоже, дружно согласились, что выборы следует отложить до тех пор, пока продовольственный кризис не ослабеет, несколькими днями позже (13 июня) руководство Петросовета объявило о том, что перевыборы будут проведены в семидневный срок, начиная с 17 июня (55). На этот шаг его подтолкнули, помимо давления снизу, еще ряд факторов, такие как решение ВЦИКа в Москве созвать в ближайшее время Всероссийский съезд Советов и инициировать чистку Советов от умеренных социалистов, а также желание дать отпор Собранию уполномоченных, присвоившему себе право представлять интересы рабочих, и успех большевиков в районных беспартийных рабочих конференциях. (Последнее обеспечивало механизм, помогающий компенсировать электоральную слабость правящих партий на предприятиях.)

Новые правила организации выборов были утверждены на пленуме Петросовете 15 июня (57). Возможно, главное отличие состава нового Совета от предыдущего состояло в численном преимуществе, которое получали при выборах организации, где преобладали большевики: Петроградский Совет профсоюзов, отдельные профсоюзы, фабзавкомы закрытых предприятий, районные Советы и районные беспартийные рабочие конференции (58). Левые эсеры потребовали сократить представительство профсоюзов в Совете и убрать из него представителей беспартийных рабочих конференций, но безрезультатно (59).

Иллюстрацией преимущества, которым, по новым правилам, обладали большевики, может служить избирательная квота, выделенная беспартийной рабочей конференции Первого городского района. Собравшись накоротке 22 июня, конференция большинством голосов, образованным объединенными силами большевиков и левых эсеров, вместо пропорциональной системы представительства в Совете приняла принцип «победитель получает все». В результате все 28 кандидатов, избранных конференцией в Петроградский Совет, оказались либо большевиками, либо левыми эсерами. Значительное (27 %) меньшевистско-эсеровское меньшинство осталось вовсе без представительства (60). Аналогичная процедура и с теми же результатами была совершена в Нарвском районе (61). Вообще, судя по соответствующим архивным документам, подобные вещи имели место в большинстве районных рабочих конференций и в большинстве районных Советов. Представителями от районных Советов были либо два большевика и один левый эсер, либо три большевика. Наконец, красноармейские подразделения, из которых меньшевики и эсеры были, по сути, исключены, получили равную с рабочими норму представительства (1 депутат от 500 красноармейцев) (62).

Лишь около 260 из общего количества порядка 700 депутатов нового Совета избирались непосредственно на предприятиях, что заранее гарантировало большевикам значительное большинство в нем (63). Так что, заявляя в начале голосования: «Судьба большевистской власти в Петрограде зависит от результатов перевыборов… и если перевыборы не дадут желательных результатов, то, само собой разумеется, большевики уйдут от власти», — Зиновьев ничем не рисковал (64). Таким же лукавством выглядело и заявление руководителя избирательной кампании большевиков Володарского, сделанное им за несколько дней до гибели, о том, что сохранение большевистского большинства послужит своего рода мандатом на осуществление репрессий в отношении таких оппозиционных движений, как Собрание уполномоченных (65). Вместе с тем, большевистские лидеры реалистично оценивали неуспех партии на выборах непосредственно от предприятий как потенциально весьма опасное поражение.

В первый день перевыборов руководство ПК большевиков призвало рабочих голосовать только за кандидатов, стойко преданных Советской власти, ведущих беспощадную борьбу с врагами трудового народа и, при вынесении решений в новом Совете, готовых соблюдать принцип подчинения меньшинства большинству (66). ПК также назначил на вечер 17 июня заседание Собрания организаторов, на котором выступил Володарский — это оказалось его последним выступлением на партийном форуме — с разъяснением выборной стратегии большевиков. Резолюция, принятая по итогам его выступления, отразила не только серьезное отношение, которое партия придавала выборам на заводах и фабриках, но и проблему нехватки опытных кадров для ведения избирательной кампании. Так, резолюция одобрила образование — там, где это необходимо для победы над оппозицией — блоков с левыми эсерами, а также предложила отправить имеющихся в наличии немногочисленных опытных агитаторов курсировать по районам с целью охватить агитацией весь город (67).

Володарский полагал, что, ответственность за проведение избирательной кампании большевиков на низовом уровне ляжет на комиссии по перевыборам при районных партийных комитетах, а также на сами партийные комитеты, и некоторые районные комитеты успели создать у себя подобные органы (68). Однако узкие временные рамки кампании и паралич большинства партийных комитетов помешали им сыграть в ней значительную роль. В результате основная тяжесть работы легла на плечи главных лидеров большевиков и левых эсеров. Вдобавок, по распоряжению Володарского и Зиновьева, которые сами принимали самое деятельное участие в кампании, из Кронштадта на подмогу были спешно вызваны «политически сознательные» матросы (69). С помощью массированной пропагандистской «блиц-атаки» адвокаты существующего режима попытались вновь завоевать поддержку масс, в значительной мере утраченную в предшествующие недели и месяцы, когда партийная работа на производстве практически замерла. Центральной темой их кампании, ежедневно муссируемой на страницах большевистских и левоэсеровских газет и на бесконечных собраниях и митингах, стало утверждение, что из всех соперничающих партий только большевики и левые эсеры последовательно отстаивали воплощение в жизнь революционных лозунгов. Соперники, меньшевики и эсеры, стремились вернуть капиталистов к власти и вскоре реставрировать ненавистный старый режим. Так же, как и в ходе большевистской кампании по выборам в Учредительное собрание, голосование за оппозицию приравнивалось к голосованию за контрреволюцию. Третьего было не дано (70).

Не только большевики и левые эсеры отнеслись к перевыборам серьезно. После недолгих раздумий то же самое сделали меньшевики и эсеры, однако их подход к избирательной кампании оказался полностью противоположным большевистскому. В то время как большевики стремились переключить внимание масс с текущих экономических трудностей на долговременные революционные задачи и подчеркивали, что требование оппозиции о новом созыве Учредительного собрания есть не что иное, как путь возврата к прежнему несправедливому порядку, меньшевики и эсеры попытались использовать беспокойство масс по поводу конкретных проблем (угроза голода, вероятность германской оккупации, распространение инфекционных заболеваний и занимающийся в стране пожар гражданской войны), чтобы продемонстрировать банкротство советского эксперимента и спасительную роль Учредительного собрания как единственного средства предотвращения тотальной катастрофы (71).

К 26 июня, когда Собрание уполномоченных постановило назначить на 2 июля всеобщую политическую стачку, перевыборы Петроградского Совета практически завершились. Процедура отбора, изобретенная большевиками, достигла цели, обеспечив их партии подавляющее большинство в Петроградском Совете (72). Но, хотя сегодня документы позволяют проследить, как технически это большинство было достигнуто, оценить результаты выборов с точки зрения политических настроений рабочих по-прежнему очень трудно. Судя по официальным данным, там, где выборы осуществлялись непосредственно от предприятий, успех большевиков был довольно скромным: 127 из 260 фабричных делегатов. Второе место заняли левые эсеры, получив примерно 75 мест. Большинство, набранное правящими партиями, составляло три к одному. Эсеры, меньшевики и беспартийные кандидаты имели успех на крупных предприятиях, таких как Путиловский, Обуховский, Патронный, Невский, Балтийский заводы и завод «Арсенал», в типографиях и среди женщин-работниц, многие из которых трудились на табачных и текстильных фабриках. Обусловленный, возможно, продовольственными трудностями и боязнью увольнений (73), результат этот свидетельствовал, что время, когда большевики имели крепкую поддержку в рядах работниц (как при выборах в Учредительное собрание), давно прошло. После выборов Конкордия Самойлова, возглавлявшая избирательную кампанию большевиков среди фабричных работниц, призналась, что это было ужасно, что женщины отказывались даже выслушать большевиков (74). Тем не менее, анализируя результаты выборов, «Новая жизнь», хотя и отметила провалы большевиков и успехи меньшевиков и эсеров, а также использование метода запугивания избирателей, пришла к выводу, что «многие рабочие еще не изжили большевистского "коммунизма” и продолжают считать Советскую власть… представительницей своих интересов, с ней связывают свои судьбы и судьбы рабочего движения» (75).

Несомненно, так оно и было. Однако остается назойливый вопрос: сколько оппозиционных депутатов от предприятий не были избраны в Совет, уступив места большевикам, из-за ограничений печати, запугивания избирателей, нечестной процедуры голосования и просто слишком короткой избирательной кампании? В отдельных районах организацией выборов на предприятиях занимались избирательные комиссии при местных Советах, из которых представители оппозиции были исключены. Внутри самих предприятий выборы осуществлялись силами фабзавкомов, многие из которых не переизбирались с 1917 г. Фабзавкомы закрытых фабрик и заводов также имели право избирать и избирали депутатов в Совет (так называемые «мертвые души») — по одному депутату от каждого предприятия с численностью более тысячи рабочих на момент закрытия. Даже безработные получили право избирать своих представителей и нормы представительства, едва ли не равные нормам для действующих предприятий. Организацией предвыборных собраний безработных занимались профсоюзные избирательные комиссии, в которых преобладали большевики (76). 15 июня Володарский «великодушно» позволил возобновить выход некоторых оппозиционных газет, в том числе эсеровского «Дела народа» и меньшевистского «Луча». Но это случилось всего за пару дней до начала голосования. До того большая часть умеренной социалистической прессы была вынуждена молчать.

В канун решительного разрыва, произошедшего между большевиками и левыми эсерами в начале июля (77), левые эсеры откровенно признавали факт большевистских злоупотреблений во время этих выборов. На третьем съезде партии левых эсеров в Москве (28 июня — 1 июля) Спиридонова заявила, что из четырехсот большевистских депутатов в новом Совете триста имели незаконные мандаты. «Мы этого не оглашали, не боролись против этого, потому что в Петрограде так сильна контрреволюция, так сильна оборонческая партия, что там победить большевиков значит… погубить всю Советскую власть и отдать Петроград в руки черной реакции. Пришлось замолчать этот факт, несмотря на то, что возмущение рабочих… было громадное» (78). К чему это, в итоге, нас приводит? По-видимому, самое меньшее, что мы можем теперь сказать, это то, что «победа» большевиков на июньских выборах в Петроградский Совет — даже на уровне предприятий, что было чревато самыми серьезными политическими последствиями — была сомнительной.

25 июня ПК большевиков предпринял меры к созданию и установлению контроля над своей партийной фракцией в новом Совете, которая должна была впервые собраться через два дня (79). Хотя эта попытка осуществления принципа подчинения советских фракций партийным комитетам провалилась, это была примечательная, потенциально создающая прецедент инициатива. Примерно в это же время были усилены попытки организовать большевистские фракции и организации, номинально ответственные перед местными партийными комитетами, и во всех районных Советах, а также в других городских учреждениях, в которых их до сих пор не было.

Одновременно был взят курс на оживление партийной работы среди женщин-работниц. После закрытия в конце января журнала «Работница» (80) связанные с ним ведущие петроградские большевички сосредоточились на общепартийной работе либо в ПК, либо в районных комитетах партии. Исключение составляла Александра Коллонтай, которая, как член Совнаркома, в середине марта уехала в Москву. В июне потребность партии в новых кадрах взамен покинувших Петроград, а также катастрофические для большевиков результаты выборов в Совет на «женских» предприятиях подтвердили необходимость усиления влияния партии в среде работниц. Вопрос об усилении партийной работы среди трудящихся женщин впервые был поднят и одобрен Петербургским комитетом накануне выборов. 14 июня ПК фактически обязал Самойлову организовать особую секцию агитации и пропаганды среди работающих женщин (81). 26 июня на заседании Собрания организаторов Самойлова выступила с докладом, в котором подчеркнула как важность, так и трудность ведения разъяснительной работы среди разгневанных женщин, озабоченных угрозой голода и возможной потерей работы.

Затем она предложила создать при ПК и районных комитетах партии специальные секции для ведения подобной работы среди женщин. Некоторые районные организаторы выступили с критикой подобных предложений — либо потому, что считали пропаганду среди «серых», «реакционных» работниц бесполезным занятием, либо потому, что были уже настолько перегружены работой, что создание еще одной секции казалось им, как выразился один из участников собрания, «сплошной иллюзией».

Евгения Егорова, организатор от Выборгского комитета большевиков и член ПК, хотя и разделяла взгляды Самойловой на важность партийной работы среди работниц, полагала, что инициатива в этом деле должна исходить «сверху», от женского отдела при ПК. В защиту предложения Самойловой выступила организатор от Нарвского райкома Анна Иткина, заявившая, что именно отсутствие низовой организационной базы было главной причиной слабости прежней партийной работы среди женщин. Собрание организаторов приняло решение создать секции партийной работы среди женщин одновременно на городском и районном уровне. Однако, несмотря на то, что все районные комитеты партии сформировали у себя подобные секции (82), добились они немногого — в основном, из-за непрекращающихся экономических трудностей, которые оказывали на женщин гораздо большее воздействие, а также из-за традиционно пренебрежительного отношения большевиков-мужчин к женщинам вообще и к партийной работе среди женщин-работниц, з частности. О проблеме половой дискриминации и ее негативном воздействии на партийную работу в этот период говорила впоследствии Самойлова, выступая в декабре 1918 г. на Восьмой городской конференции петроградских большевиков. В качестве иллюстрации она привела следующий пример: когда на одном из крупнейших петроградских заводов женщины избрали свою представительницу в заводской рабочий комитет, мужчины-рабочие отказались признать ее на том основании, что если, мол, давать отдельное представительство женщинам, то тогда нужно будет давать его и детям (83).

На заседании Собрания организаторов 26 июня Самойлова также подняла вопрос о возобновлении выхода «Работницы». Не сомневаясь в необходимости возрождения журнала, она, правда, была не вполне уверена в том, где он должен издаваться, в Петрограде или в Москве, поскольку в столице для этого было больше возможностей. Егорова была настроена более решительно. Явно большая, чем Самойлова, противница феминизма, она однозначно заявила, что перемещение издания в Москву, где его содержание будет диктовать архифеминистка Коллонтай, совершенно «недопустимо!» (84). В результате отсутствия единодушия, было решено оставить окончательное решение этого вопроса за ПК (85). Рассмотрев вопрос о «Работнице» на двух заседаниях, 28 июня и 2 июля, Петербургский комитет согласился взять издание журнала на себя, как только в районах закончится формирование секций по партийной работе среди женщин. Самойлова, Николаева и Прасковья Кудели, составлявшие редколлегию «Работницы» в 1917 г., были назначены руководить возрожденной версией журнала (86). Однако позже, 19 июля, в рамках процесса слияния партийной и правительственной печати (по причине финансовых и кадровых трудностей), это решение было пересмотрено. Было решено на время отказаться от издания самостоятельного журнала «Работница», предоставив, вместо этого, его редакции еженедельную полосу в «Красной газете» (87).

Первая из этих «страничек» «Работницы» в «Красной газете» увидела свет 4 августа, и ее редакторы с самого начала постарались дистанцироваться от любых проявлений сепаратизма или «коллонтаевского» феминизма. Так, во вступительной редакционной статье они с удовлетворением отметили, что совместная работа в одной газете позволит укрепить единство трудящихся мужчин и женщин в борьбе за великое дело освобождения всех рабочих от гнета капитализма. Подобно своей предшественнице, которая освещала жизнь работниц только под углом зрения общих задач рабочего класса, «Работница» в «Красной газете» рассматривала женщин-рабочих как один из отрядов великой армии труда (88). Конечно, таким значимым для женщин вопросам, как нехватка продовольствия и кровавая гражданская война, в полосе уделялось немалое место, но все-таки самой важной и последовательной темой для «Работницы», часто фигурирующей среди набранных жирным шрифтом лозунгов, была та, что призывала женщин не отставать от мужчин в решении общих задач.

* * *

Между тем, большевистские лидеры в переизбранном Петроградском Совете поспешили опереться на свой сомнительным образом полученный «мандат», чтобы расправиться с Собранием уполномоченных и пресечь намеченную им на 2 июля всеобщую стачку. Резолюция, объявившая Собрание уполномоченных контрреволюционной организацией, была одобрена на первом пленарном заседании нового Совета 27 июня (89), за несколько дней до окончания выборов. Все петроградские газеты были обязаны вынести это обвинение на первые полосы. Заводы и фабрики были предупреждены о том, что в случае участия во всеобщей забастовке они будут немедленно закрыты, а отдельным бастующим пригрозили штрафами и/или увольнениями. Агитаторы и члены забастовочных комитетов подлежали немедленному аресту, и впоследствии все эти предупреждения были выполнены (90).

Днем 30 июня исполком Петросовета собрал на экстренное совещание представителей районных Советов и районных комитетов большевиков и левых эсеров, чтобы выработать дополнительные антизабастовочные меры (91). Уже 1 июля подозреваемые в симпатиях к оппозиции типографии были опечатаны, в помещениях оппозиционных профсоюзов произведены обыски, на железной дороге в пределах петроградского узла объявлено военное положение, а в важнейших точках города поставлены на круглосуточное дежурство вооруженные патрули с полномочиями пресекать попытки забастовщиков остановить работу предприятий. Обратив внимание на все эти жесткие меры, корреспондент газеты «Новая жизнь» подметил, что «никогда, даже в пору самых суровых преследований большевиков при Керенском после июльского выступления, не была так стеснена свобода и воля рабочих, как при террористической опеке нынешнего рабоче-крестьянского правительства» (92). А Бюро Собрания уполномоченных, копнув еще глубже в историю, заявило в своем информационном листке, что «никакое правительство в Романовской России не принимало таких мер против забастовки, какие приняло Советское правительство» (93).

По крайней мере, отчасти из-за этих жестких мер на призыв Собрания уполномоченных о забастовке откликнулось очень небольшое количество предприятий. В воцарившейся после неудавшейся забастовки атмосфере репрессий (усугубленной реакцией на «заговор» левых эсеров несколькими днями позже (94)) Собрание уполномоченных было обречено. Последнее заседание его Бюро состоялось 19 июля. Протокольные записи этого заседания, явно делавшиеся в спешке, показывают, что оно занималось исключительно вопросами, связанными с ликвидацией дел Бюро и расчетами с персоналом (95).

Дальнейшие события, имевшие отношение к Собранию уполномоченных, происходили в Москве и были связаны исключительно с организацией общероссийского Рабочего съезда. Задача этого съезда состояла в том, чтобы дать представителям рабочего класса страны возможность самим искать ответы на вопросы, волнующие Россию. На своих последних заседаниях Собрание уполномоченных, наряду с призывом к всеобщей забастовке, приняло решение созвать съезд рабочих промышленных центров, прежде всего, Северной и Центральной областей, с тем чтобы подготовить съезд общенациональный. Кроме того, сразу после заседания 26 июня Собрание направило двух своих ведущих представителей, Алексея Смирнова и Николая Борисенко, в Москву, чтобы помочь подготовить региональный съезд. Предварительное совещание по этому вопросу состоялось в Москве 28 июня. Присутствовавшие на нем делегаты от Петрограда, Москвы, Тулы, Ярославля, Нижнего Новгорода, Сормова, Владимира, Коломны, Мальцевского района, Брянска и Твери постановили созвать съезд в Москве 20 июля и сформировали организационный комитет по его созыву (96).

Организационный комитет приступил к работе немедленно и подготовил повестку дня съезда, которая явно не учитывала твердого намерения Советского правительства удержать власть практически любой ценой. Предполагалось, что Рабочий съезд Центральной и Северной областей будет открыто обсуждать и принимать решения по самым серьезным и злободневным политическим и экономическим вопросам. Эти решения станут руководством к действию для последующего Всероссийского Рабочего съезда, который будет опираться на поддержку вновь обретшего единство рабочего класса. В повестке, однако, не нашел отражения тот факт, что распад Собрания уполномоченных в Петрограде и далекая от свободы политическая обстановка, сложившаяся в Москве и других промышленных центрах, с самого начала подрывали усилия организационного комитета. Действительно, так мало делегатов смогли добраться до Москвы к 20 июля, что открытие съезда пришлось перенести на 22-ое. 21 июля число делегатов было по-прежнему настолько незначительно, что они, собравшись на частное совещание, были вынуждены договориться о снижении статуса предстоящего мероприятия и сокращении его повестки дня. Было решено, что если не произойдет внезапного скачка численности прибывающих делегатов, собрание будет именоваться «совещанием», а не «съездом» и даже не «конференцией». Соответственно, вместо выработки позиций по ключевым внутри- и внешнеполитическим и экономическим вопросам для всероссийского съезда рабочих делегатов, «совещание» ограничится заслушиванием докладов с мест и обсуждением вопросов, связанных с организацией и общими задачами общероссийского съезда (97).

Примерно тридцать пять участников этого «совещания» 22–23 июля едва успели начать выполнение своей урезанной повестки дня, как их дискуссии были прерваны ворвавшимися в зал красногвардейцами с винтовками наперевес (98). После грубого и бесцеремонного обыска всех делегатов арестовали и, погрузив в машины, отвезли в ЧК на допрос, а оттуда — в Таганскую тюрьму. Помимо рабочих представителей, среди задержанных оказались четыре видных деятеля социалистического движения, представлявшие на съезде свои партии: Рафаил Абрамович (меньшевики), Александр Бейлин (эсеры), Андрей Вецкалн (Латышская социал-демократическая рабочая партия) и Виктор Альтер (Бунд) (99).

Документы Рабочего съезда (совещания) Северной и Центральной областей, хотя и не отличаются полнотой, представляют значительный интерес, так как раскрывают особенности поведения государства и рабочего класса в условиях гражданской войны, безработицы, голода и болезней. Необходимость подготовки и созыва общероссийского Рабочего съезда на совещании не оспаривалась, а проблема отношения съезда к существующей Советской власти была едва упомянута (что существенно затруднило ВЧК процедуру выдвижения обвинений против арестованных участников). Единственный существенный вопрос, который вызвал споры, был вопрос о возможности создания единого общенационального мощного рабочего «союза» (или «партии»), свободного от влияния интеллигенции. Возникновение этого вопроса, как и самой идеи Рабочего съезда, явилось, в какой-то мере, отражением того разочарования рабочих в существующих политических партиях, которое ранее способствовало созданию Собрания уполномоченных.

* * *

Первые признаки мощной вспышки холеры, о которой эпидемиологи предупреждали еще весной, появились 1 июля, когда внимание петроградских властей было сосредоточено на предотвращении намеченной на 2 июля всеобщей стачки. В тот день в городских больницах были зафиксированы сразу семь случаев подозрения на грозное заболевание. Эпидемия развивалась по типичной для холеры схеме: астрономическая скорость распространения вначале, затем недолгий пик, после которого число новых случаев заболевания начало неуклонно снижаться, но длился этот спад значительно более продолжительное время. В первую неделю (1–7 июля) число подтвержденных случаев холеры и подозрения на нее составило 456, из них 59 — со смертельным исходом. На второй неделе (8-14 июля) эпидемия достигла своего пика: 4247 случаев заболевания, из них 1264 — со смертельным исходом. В течение третьей недели эпидемии (15–21 июля) заболеваемость снизилась до 2304 случаев, из них 1044 — со смертельным исходом, а в течение четвертой (22–28 июля) эти показатели сократились еще на 50 %: 1219 заболевших, из них 507 умерших. Численность заболевших и умерших в августе и сентябре, хотя и оставалась пугающей, продолжала неуклонно снижаться: в августе за весь месяц был зарегистрирован 2331 случай заболевания, в том числе 861 — со смертельным исходом, а в сентябре, соответственно, 1091 и 372 случая. Естественно, больше всего пострадали от эпидемии беднейшие районы и кварталы Петрограда, население которых (в основном неквалифицированные рабочие и безработные и их семьи), в силу нищеты и неграмотности, было наименее способно противостоять инфекции (100).

Общее число зарегистрированных случаев холеры в июле-сентябре составило 12047, из них 8223 — подтвержденных, 4305 — со смертельным исходом. Эта статистика не учитывает большое количество жертв заболевания, умерших вне стен больниц (дома и на улице). Тем не менее, огромное число зарегистрированных случаев делает эту вспышку холеры крупнейшей в истории города. Она была в три раза крупнее эпидемии холеры в Петрограде (тогда Петербурге) в 1892 г. и в полтора раза крупнее той, что свирепство- вала в городе в 1902 г. (101). Доклад об эпидемии, представленный на заседании ПК большевиков 10 июля, в момент ее пика, свидетельствовал, что среди жертв необычайно большой процент составляют женщины — фабричные работницы (102).

На фоне жестокой классовой войны, которая велась в городе в уже описанный период, борьба за обуздание петроградской холерной эпидемии 1918 г. явилась своего рода коротким перемирием, во время которого традиционно враждующие в политическом отношении элементы населения объединились для совместной работы на общее благо. Быстрее всего на весть об эпидемии отреагировали большевистские и левоэсеровские представители отделов здравоохранения местных Советов, объединившихся в Междурайонное совещание. В течение всего времени эпидемии эти отделы и/и ли созданные районными Советами специальные тройки, при поддержке эпидемиологов, медицинских работников и фармацевтов, были на переднем крае борьбы с инфекцией на местном уровне, просвещая население и обучая его способам предохранения от заражения. Районными отделами здравоохранения были также созданы многочисленные станции холерной скорой помощи и центры вакцинации, которые действовали круглосуточно; кроме того, большое внимание они уделяли уничтожению источников инфекции (103). Областной Комиссариат здравоохранения сформировал чрезвычайную комиссию по борьбе с холерой, ставшую городским координационным центром противохолерных мероприятий.

На первом заседании 9 июля чрезвычайная комиссия, возглавляемая комиссаром здравоохранения большевиком Первухиным, разработала план создания в районах собственных медико-санитарных центров по борьбе с холерой (104). Однако, как показывают документы, многие из своих мероприятий на местном уровне чрезвычайная комиссия все же осуществляла через отделы здравоохранения районных Советов и тройки. Успешно сотрудничала, по-видимому, чрезвычайная комиссия и с центральным рабочим комитетом по борьбе с холерой, сформированным Петроградским Советом.

Хотя представители районных Советов вошли (не сразу) в состав чрезвычайной комиссии, где они работали бок о бок с ведущими городскими медицинскими специалистами, центральный рабочий комитет взял на себя функцию координации усилий по борьбе с холерой на районном уровне (105). Часто он служил каналом связи между чрезвычайной комиссией и районными Советами, а также рабочими организациями вообще. В борьбу с холерой оказался втянут даже ПК большевиков. В разгар эпидемии он распорядился прекратить уличную торговлю фруктами, ввести, как можно скорее, на фабриках и заводах систему экстренных профилактических мер для рабочих, мобилизовать рабочих на рытье могил под огромное количество скопившихся на городских кладбищах гробов (106). Рабочий протест, связанный с эпидемией, был минимальным и объяснимым. Перегруженные сверх меры могильщики Успенского кладбища потребовали увеличения своего мизерного хлебного пайка. С таким же требованием выступили работники городского водопроводного хозяйства, особенно истопники, среди которых процент смертности от холеры был необычайно высок (они настаивали на необходимости выдачи им дополнительного пайка, равного тому, что получали медицинские работники, чьи обязанности были сопряжены с высоким риском). Рассмотренные и одобренные чрезвычайной комиссией, эти требования затем были, вероятно, удовлетворены (107).

* * *

В течение первой половины 1918 г. политические, экономические и социальные проблемы в Петрограде чрезвычайно обострились. Поначалу СК ПТК, предоставленный Совнаркомом в Москве самому себе, пытался справиться с этими проблемами, не прибегая к крайним мерам, однако безуспешно. Быстрый рост Собрания уполномоченных явился отчасти отражением этого неуспеха. Даже сегодня, когда объемные архивные дела, связанные с деятельностью Собрания уполномоченных, доступны для изучения, невозможно с точностью оценить количественный состав этого движения. Однако, судя по этим документам, несомненно, что весной 1918 г. за Собранием уполномоченных шло значительное число рабочих, представлявших широкий срез петроградских промышленных предприятий. Очевидно также, что в середине марта, когда Собрание пыталось что-то изменить, действуя через существующую политическую систему, поддержка рабочих была обусловлена в основном насущными вопросами: нехваткой продовольствия, безработицей, бессистемной эвакуацией и т. д., — вкупе с нежеланием или неспособностью существовавших рабочих организаций и органов самоуправления реагировать на них. Однако в середине мая, когда все эти проблемы обострились, цели Собрания уполномоченных и идущих за ним масс стали более откровенно политическими и антисоветскими (108).

В ответ на это районные Советы Петрограда предприняли попытку восстановить свои связи с массами и поддержку среди рабочих с помощью собственных беспартийных рабочих конференций. Несмотря на преобладание в них большевиков и левых эсеров, эти конференции, как и заседания Собрания уполномоченных, стали показателем растущего отчаяния петроградских рабочих, не способных более терпеть тяжесть продовольственного кризиса и катастрофической безработицы. Между тем, Брестский договор не снял ни угрозу захвата русского Балтийского флота немцами, что стало причиной опасного «Ледового похода» русских кораблей под руководством Алексея Щастного из Гельсингфорса в Кронштадт, ни угрозы оккупации Петрограда, символом которой стала новая военная тревога, охватившая город в дни, когда решалась судьба форта Ино.

Но не столько это, сколько непрекращающиеся запросы из Москвы подрывали силу петроградской большевистской организации, лишая ее и без того поредевших ценных кадров, сводя на нет все попытки укрепления партии с целью возобновления ее политической активности на производстве и перехода — после преодоления разногласий по поводу существа партийной работы — на руководящие позиции в петроградском руководстве. Среди событий, отражающих глубокий кризис Советской власти в Петрограде в этот период, были неудачное совместное выступление моряков Минной дивизии и рабочих Обуховского завода, вынужденные манипуляции, к которым прибегли большевики на июньских перевыборах Петроградского Совета, чтобы обеспечить себе победу (независимо от легитимности голосования на предприятиях), и жестокое подавление всеобщей забастовки, объявленной Собранием уполномоченных.

В начале 1917 г. население Петрограда, по самым консервативным оценкам, составляло примерно 2,3 млн. чел. Городская перепись — первая после 1910 г. — завершенная в начале июня 1918 г., показала, что эта цифра сократилась почти на миллион и не превышала 1,5 млн. чел. (109). Только за вторую половину мая и первую половину июня примерно 150 тыс. жителей покинули бывшую столицу. Большой процент от этого числа составляли рабочие, бежавшие в деревню от голода (110). Еще более усугубившаяся ситуация с продовольствием, растущая угроза «красного террора» и беспрецедентная эпидемия холеры в середине лета усилили этот массовый исход. Неудивительно, что в августе Стасова в письме Новгородцевой в Москву жаловалась: «Питер пуст, жалко на него смотреть» (111).

Опорой большевикам в борьбе с этими многочисленными трудностями служило сотрудничество с левыми эсерами. О первостепенной важности большевистско-левоэсеровского союза для выживания Советской власти в Петроградском регионе весной и в начале лета 1918 г. говорит история так называемой Северной коммуны.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 The National Archives of the UK (TNA) Public Records Office (PRO) FO 371/3315/34853

2 Ibid

3 TNA- PRO ADM 137/1731/82

4 См. Рабинович А. Досье Щастного. Троцкий и дело героя Балтийского флота //Отечественная история 2001 № 1 С 61–81 Сокращенный англоязычный вариант этой статьи см Alexander Rabmowitch The Shchastny File Trotsky and the Case of the Hero of the Baltic Fleet//The Russian Review 1999. Vol 58 № 4 P 37-47

5 Советско-германские отношения. От переговоров в Брест-Литовске до подписания Рапальского договора. Т 1 — М, 1968. С.368

6 АУ ФСБ СПб и ЛО № 3614 Л 50, Балтийские моряки в борьбе за власть Советов (ноябрь 1917 — декабрь 1918)/ Под ред. А. Л. Фраймана — Л, 1968 С.51, 126, 131

7 Красная армия и флот. 1918. 9 апреля. С 2, Балтийский флот в Октябрьской революции и гражданской войне / Под ред. А. К. Дрезена — Л, 1932 С 81

8 F N A Ciomie Letters [on Russian Affairs] from Captain Cromie RN — N p, 1919 P 118-189

9 РГА ВМФ Ф p-92 On 1 Д 135 Л 27–30, Сташевич П. Ледовый поход Балтийского флота //Октябрьский шквал Моряки Балтийского флота в 1917 году — Л., 1927 С 129–144. Муранов А И и Звягинцев В Е Досье на маршала Из истории закрытых судебных процессов — М, 1996. С 14-78

10 Предложение Щастного перевести суда в Ладожское озеро было одобрено Троцким 22 апреля — АУ ФСБ СПб и ЛО № 3614 Л 55

11 РГА ВМФ Ф р-52 Оп 5 Д 1 Л 44. О кризисе, связанном с фортом Ино, см Рупасов А. И., Чистиков А. И. Советско-финляндская граница, 1918–1938 — СПб. 200 °C 13-14

12 ЦГАСПб Ф 144 Оп.1 Д1 Л 30–32. О декрете ВЦИКа см Протоколы заседаний Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета 4-го созыва — М, 192 °C 10–13, 169-193

13 ЦГАСПб Ф 144 On 1 Д 1 Л 41. См также ГАРФ Ф 130 On 1 Д 342 Л 25

14 ЦГАСПб Ф47 On 1 Д42 Л 93; Ф 9618 On 1 Д 240 Л 99, Ф 1000 Оп 79 Д 12 Л 48-48об, РГА ВМФ Ф р-661 On 1 Д 138 1 23, Ф р-52 On 1 Д4 Л1,Ф р-852 Оп.1 Д 25 Л 32

15 ЦГАИПД Ф 4000 Оп 4 Д815 Л 108-134

16 Петроградская правда. 1918. 26 апреля. С 1

17 Об интервенции союзников см ниже, глава 12

18 Известия ЦК КПСС. 1989. № 4. С 141–142, 155, прим 1, Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т 36. С 315. 607, прим 122

19 См, напр, Новые ведомости. 1918. 9 мая. Вся первая страница этого номера была посвящена германским требованиям и приближающейся оккупации Петрограда и Москвы

20 Тщательно изучив образцы подобных «германских писем», покойный Джордж Кеннан пришел к выводу, что они являются подделкой. См. Geotge F Кеппап The Sisson Documents//Journal of Modern History. 1956 Vol 28 № 2 P 130-154

21 Новые ведомости. 1918. 10 мая. С3

22 TNA PRO ADM 137/1731 P 53–54, 59-60

23 Ibid P51,77, ADM 137/1773 P 7, FO 371/3329/86376

24 Letters [on Russian Affairs] from Captain Cromie RN P 136

25 См. выше

26 Подробный протокол совещания см АУ ФСБ СПб и ЛО № 3614 Л 2&6-300

27 Так, например, Троцкий был единственным свидетелем, допущенным давать показания на «процессе» Щастного — возможно, первом советском «показательном процессе». В 1995 г все обвинения с Щастного были сняты, и он был официально реабилитирован — РГА ВМФ Ф р-2244 On 1 Д 14 Л 1

28 ЦГАИПД Ф.1 On 1 Д. 109 Л 13. См также Ф 1817 On 1 Д 24 Л 15

29 РГА ВМФ Ф р-96 On 1 Д 72 Л 6

30 В состав дивизии входило около 25 судов, из них 17 эсминцев. В период между 14 и 16 мая Минная дивизия, предназначенная для переброски в Ладожское озеро, преодолев мосты через Неву, встала на якорь напротив Обуховского завода в юго-западном Невском районе Петрограда

31 АУ ФСБ СПб и ЛО №Н-3614 Л 170

32 Там же Л 21. См также РГА ВМФ Ф. р-96 On 1 Д 72 Л 27-29

33 На самом деле приказ об уничтожении форта Ино отдал, на свой страх и риск, комендант Кронштадта Константин Артамонов, действовавший из опасения, что форт может вот-вот оказаться в руках финнов или немцев, и тогда дальнобойные пушки Ино превратятся в угрозу для Кронштадта и самых ценных судов Балтийского флота — РГА ВМФ Ф р-52 On 1 Д 1а Л 3-6

34 Балтийский флот в Октябрьской революции и гражданской войне. С 121

35 РГА ВМФ Ф р-5 On 1 Д93 Л 117-118

36 ЦГА СПб. Ф 9672 On 1 Д 200 Л 20

37 Там же Л 19

38 О происшествии в Колпино см предыдущую главу

39 Шкаровский М. Бескровный мятеж С 3 [Неопубликованная рукопись]

40 РГА ВМФ Ф р-342 On 1 Д 111 Л 19

41 ЦГАСПб Ф 9672 On 1 Д 246 Л 29

42 Там же Л 30–31, Шкаровский. Указ. соч. С 8-9

43 О Володарском, его убийстве и политическом значении этого убийства см ниже, глава 1 1

44. См, напр, ЦА ФСБ №Н-199 Л 112, 118, 125

45 Наш век. 1918. 26 июня. С3

46 ЦГАСПб. Ф 143 On 1 Д31 Л 235

47 См ниже, глава 12.

48 Наш век. 1918. 26 июня. С3

49 Шишков Е. И. Наморси А. М. Щастный — СПб, 2001 С 299

50 Новая жизнь. 1918. 22 июня. С 1

51 РГА ВМФ Ф р-342 On 1 Д 115 Л 16

52 ЦГАИПД Ф1 Оп 4 Д116 Л. 1, 6-13, День великой революции 1921. 7 ноября

53 ЦГАИПД Ф 1 Оп 4 Д 116 Л 18, Петроградская правда. 1918. 14 июня. С 4, Красная газета. 1918. 18 июня. С 4

54 Показателем этого растущего давления снизу может служить резолюция, принятая 28 мая на массовом митинге рабочих Путиловского завода, собравшихся, главным образом, для обсуждения проблемы продовольственного кризиса. Резолюция потребовала отозвать представителей завода из Петросовета и немедленно произвести выборы новых делегатов (ЦГА СПб Ф 1788 Оп 23 Д 5а Л 4). Эта инициатива рабочих крупнейшего петроградского завода породила опасение, что бесконтрольное перевыборное движение, основанное на недовольстве рабочих продовольственной политикой Совета, может быстро перекинуться и на другие предприятия

55 Северная коммуна. 1918. 13 июня. С1

56 См ниже, глава 10

57 Северная коммуна. 1918. 16 июня. С 2-3

58 Избирательная норма для беспартийной рабочей конференции составляла 1 депутат на 1000 рабочих и красноармейцев, в ней представленных. Кроме того, каждый районный Совет, независимо от размера мог избрать трех депутатов — Северная коммуна. 1918. 18 июня. С 1

59 Красная газета. 1918. 16 июня. С3

60 Вестник Совета 1-го городского района. 1918. 4 июля. № 16–17. С 8-9

61 ЦГАСПб Ф 100 On 1 Д 10 Л 22, Народное дело. 1918. 27 июня. С 2

62 Северная коммуна. 1918. 18 июня. С 1

63 Там же. 5 июля. С 3

64 Газета-копейка. 1918. 19 июня. С3

65 Там же. 16 июня. С 2, Петроградская правда. 1918. 16 июня. С 2

66 Петроградская правда. 1918. 18 июня. С 1

67 ЦГАИПД Ф 4000 Оп 7 Д814 Л 25

68 Так было, к примеру, в Охтинском и Выборгском районах — ЦГАИПД Ф 10 On 1 Д 12 Л 23 и Ф2 On 1 Д4 Л 6

69 РГА ВМФ Ф р-661 On 1 Д 1 Л 30

7 °Cм выше, глава 2 Передовицы главных большевистских газет, «Петроградская правда» и «Красная газета», газеты Петросовета «Северная коммуна» и левоэсеровского «Знамени борьбы» в холе избирательной кампании были полны подобной аргументации

71 Новая жизнь. 1918. 18 июня. С 2

72 Опубликованные в прессе, окончательные результаты выборов выглядели следующим образом большевики и сочувствующие — 474 депутата, левые эсеры и сочувствующие — 87, правые эсеры и сочувствующие — 44, меньшевики и сочувствующие — 35, другие партии — 2, беспартийные — 35 (Северная коммуна. 1918. 6 июля. С 3)

73 К тому времени многих женщин-работниц сменили и продолжали сменять возвращавшиеся на прежние места работы демобилизованные мужчины. Кроме того, женщины, трудившиеся на текстильных фабриках, находились под угрозой безработицы из-за прекращения подвоза хлопка из Туркестана

74 ЦГАИПД Ф 1 On 1 Д 66 Л 28-29

75 Новая жизнь. 1918. 2 июля. С 1

76 Северная коммуна. 1918. 18 июня. С1

77 См ниже, глава 10 и 11

78 РГАСПИ Ф 564 On 1 Д4 Л 201

79 ЦГАИПД Ф 4000 Оп 7 Д814 Л 166–174, 183-184

8 °Cм выше, глава 1, прим 98

81 ЦГАИПД Ф 1 On 1 Д 66 Л 30

82 Там же Л 30–33, Ф 2 Оп 3 Д 4 Л 8-8об. В июле секции партийной работы среди женщин были созданы в Петербургском, Василеостровском и Выборгском комитетах партии (ЦГАИПД Ф 6 Оп 6 Д 6 Л 67, Ф 4 On 1 Д 1 Л 16, Ф 2 On 1 Д 4 Л 7-8об и Д I Л 6), а в начале августа — во Втором городском и Нарвском комитетах (Ф 1817 On 1 Д24 Л 26-26об, Красная газета. 1918. 7 августа. С 3). 31 августа ПК объявил о завершении их создания — Красная газета. 1918. 1 сентября. С3

83 ЦГАИПД Ф 1 On 1 Д 75 Л 144-145

84 Там же Д 66 Л 33

85 Там же Л 29-33

86 Там же Д.64 Л 24, 26об

87 Там же Л 32-32об.

88 Красная газета. 1918. 4 августа. С3

89 Красная газета. 1918. 28 июня (вечерний выпуск). С3

90 Многочисленные документальные свидетельства о репрессиях в отношении относительно небольшого числа предприятий и отдельных лиц, принявших участие в забастовке, имеются в петербургских архивах. Например, когда забастовали руководство, сотрудники и рабочие сохранившей и после переезда в Москву значительные мощности Экспедиции заготовления государственных бумаг, шестнадцать руководящих работников се были немедленно уволены с утратой пенсионного пособия и казенного жилья. Рабочие, участвовавшие в забастовке, были оштрафованы — ЦГАИПД Ф 1949 On 1 Д 11 Л 70–71, Д 7 Л 4, ЦГАСПб Ф 143 On 1 Д31 Л 257

91 Новая жизнь. 1918. 30 июня. С1

92 Там же 2 июля С 1

93 ЦГА СПб Ф 3390 On 1 Д 17 Л 34, 35

94 См ниже, глава 11

95 ЦГАСПб Ф 3390 On 1 Д 12 Л 33-33об

96 Там же Д 4 Л 3-4

97 ЦА ФСБ РФ Ф 1 Оп 2 Д 126 Л 87-87об

98 Мое краткое изложение истории «совещания» основано на отрывочных заметках одного из участников, обстоятельном описании, содержащемся в письме Алексея Смирнова, которое он отправил петроградским товарищам сразу после события, а также показаниях арестованных в ВЧК — ЦГА СПб Ф 3390 On 1 Д 4 Л 5-18, ЦА ФСБ РФ Ф 1 Оп 2 Д 126 Т1 Л 114–119, 135–174, Т 2 Л 16. 18, 58, 76, 83, 90, 104, 123

99 О процессе против задержанных см ниже, глава 12

100 Федоров И. Г. Эпидемия холеры в Петрограде в 1918 г. //Известия комиссариата здравоохранения союза коммун Северной области. 1918. № 1. С 82-88

101 Там же С 84-85

102 ЦГАИПД. Ф 4000 Оп 7 Д814 Л 160-162

103 В этом отношении особенно полно освещена источниками деятельность Выборгского районного Совета (см ЦГА СПб Ф 148 On 1 Д43 Л 76об — 77об, Д51 Л 143, 145 об), а также Первого городского районного Совета (см Вестник Совета 1-го городского района 1918. 17 июля. С 2, 20 июля. С 5, 27 июля. С 5–6, 7 ноября. С 7–8) Репрезентативная коллекция печатных материалов, изданных районными Советами в период эпидемии (плакаты, листовки, брошюры, объявления о лекциях и т п), сохранилась в архивном деле комиссариата здравоохранения СК СО — ЦГА СПб Ф 2815 On 1 Д342

104. Протоколы заседаний комиссии см. ЦГАСПб Ф2815 On 1 Д 337 и 338

105 Известия комиссариата здравоохранения союза коммун Северной области. 1918. № 1. С 14

106 ЦГАИПД Ф 1 On 1 Д 109 Л 15

107 ЦГАСПб Ф 2815 On 1 Д 344 Л 78, Д 388 Л 24об, Д 337 Л 26

108 По поводу разногласий исследователей в оценках источников и размеров недовольства петроградских рабочих и степени их поддержки Собрания уполномоченных весной 1918 г. см William G Rosenberg Russian Labor and Bolshevik Power after October //Slavic Review Vol.44 № 2 (1985) P. 227–238, Moshe Lewm More than One Piece of the Puzzle is Missing //Slavic Review. Vol 44. № 2 (1985)

109 Наш век. 1918. 10 июля. С 4, Материалы по статистике Петрограда. Вып 2 — Пг. 192 °C 113

110 Новые ведомости. 1918. 17 июня. С 4

111 РГАСПИ Ф 17 Оп 4 Д 10 Л 38

Глава 10

СЕВЕРНАЯ КОММУНА

В свое время, в марте 1918 г., Зиновьев выступил против переезда правительства в Москву, допетровскую столицу России, прекрасно понимая, что перенос столичных функций туда, а не в какой-то другой, менее центральный и менее значительный город (Зиновьев предлагал Нижний Новгород) сокращает шансы на возвращение их когда-нибудь Петрограду. Уже после переезда он настаивал, что поскольку в глазах русского народа Петроград все еще остается столицей, Советскому правительству нужно будет поделить властные полномочия между Петроградом и Москвой (1). (Этот взгляд разделяли и другие известные петроградские большевики, в том числе Стасова (2).) Чуть позже, в начале апреля, вернувшись с сумбурного пленума ЦК в Москве, Зиновьев, Лашевич и Иоффе пришли к убеждению, что центральное руководство партии парализовано и всерьез нуждается в подкреплении из Петрограда (причиной паралича являлся острый, незатухающий конфликт между ленинским ЦК и Совнаркомом и находившимися под контролем «левых коммунистов» Московским областным бюро и руководством области) (3). Впоследствии собственный опыт усилил и общую напряженность в их отношениях с Москвой, и их подозрение, что многие решения (особенно в области внешней политики), которые они бы не одобрили, принимаются за их спиной (4). Кроме того, военные соображения, а также положение дел с продовольствием и здравоохранением требовали укрепления петроградского руководства если не в национальном, то в областном масштабе.

Формированию областного правительства предшествовало создание областной организации РКП (б) для координации партийной работы в Северной области. 20 марта Петроградское бюро ЦК большевиков приняло решение объединить партийные комитеты северозападных губерний России в единую партийную организацию Северной области. С этой целью 3–6 апреля в Петрограде состоялась конференция представителей партийных организаций Петроградской, Архангельской, Вологодской, Новгородской, Олонецкой и Псковской губерний (5). На этой конференции, получившей название Первой партийной конференции [большевиков] Северной области, был сформирован представительный Северный областной комитет РКП (б) — руководящий партийный орган в Северной области (6).

Одновременно Совет комиссаров Петроградской трудовой коммуны (СК ПТК) начал готовить съезд Советов Северной области (7). Этот съезд состоялся в Петрограде 26–29 апреля. Поскольку его результат (создание областного правительства) был известен заранее, интерес он представлял, главным образом, из-за спора, который разгорелся на нем между Зиновьевым и известным петроградским левым эсером Яковом Фишманом по поводу структуры нового правительства и участия в нем левых эсеров.

23 марта СК ПТК, в ответ на проявленную заинтересованность со стороны левых эсеров, дал добро на переговоры о включении их в состав областного правительства (8). Эти переговоры явно прошли успешно. 11 апреля, выслушав отчет Зиновьева, СК ПТК вновь подтвердил свой интерес к созданию коалиции с левыми эсерами и определил портфели, которые мог бы им предложить («земледелия, путей сообщения и внутренних дел, [но] ни в коем случае не… военных дел») (9). За неделю до открытия Первого съезда Советов Северной области Зиновьев провел соответствующие переговоры с руководством петроградских левых эсеров (10).

Однако за день или два до съезда большинство делегатов Второго Всероссийского съезда партии левых эсеров (проходил в Москве с 17 по 23 апреля) (И), после недельных острейших дебатов по поводу того, выходить или нет из Совнаркома в связи с подписанием Брестского договора, приняло решение о выходе. В то же время, членам партии левых эсеров было рекомендовано активно участвовать в других государственных структурах на общероссийском и региональном уровне (12). Открытие Первого съезда Советов Северной области совпало также с появлением новой серьезной военной угрозы, связанной с фортом Ино (13). Как мы помним, руководство Петрограда опасалось, что эта угроза является прелюдией к нападению немцев на их город, и потому немедленно заявило о своей решимости защитить Ино «во что бы то ни стало» (14). Неудивительно, что свой доклад о деятельности СК ПТК в первый день съезда Зиновьев начал с подтверждения взятого обязательства. Далее, предвосхищая центральную тему ленинских «Очередных задач Советской власти» (15), он перечислил стоящие перед Петроградом серьезные проблемы и заключил, что разрешить их можно только с помощью установления в области крепкой диктатуры, дисциплины, безусловного подчинения и революционного единства.

Эти соображения «безусловного подчинения» и «революционного единства», вкупе с продолжающимся левоэсеровским бойкотом Совнаркома, явно стали катализатором яростной атаки, с которой Зиновьев обрушился на левых эсеров. Возможно также, он старался не отстать от Ленина, недавно презрительно отозвавшегося о левых эсерах. Так или иначе, Зиновьев обвинил их в лицемерии, обмане и саботаже. Отказавшись поддержать ратификацию Брестского договора, они, по его мнению, совершили «роковую ошибку» и, как следствие, утратили поддержку масс. Они также ошибались, полагая, что могут выйти из Совнаркома и при этом продолжать сотрудничать в других советских структурах. В сложившихся условиях база для успешного политического сотрудничества большевиков и левых эсеров оказалась подорвана. Петроградские левые эсеры оказались перед выбором: либо работать вместе с большевиками на всех уровнях, либо покинуть все советские органы, примкнуть к контрреволюции и попытаться свергнуть большевиков. Отсутствие ясности в политике левых эсеров, как в очередной раз подчеркнул Зиновьев, недопустимо. Однако при этом он, несколько противореча самому себе, заявил, что если левые эсеры захотят участвовать в правительстве Северной области, они будут приняты при условии, что они намерены не «саботировать» политику большевиков, а работать с ними в тесном контакте и поддерживать постановления центрального правительства и Четвертого Всероссийского съезда Советов (иными словами, способствовать выполнению условий Брестского договора) (16).

В связи с тем что настойчивые просьбы левых эсеров обсудить доклад Зиновьева немедленно были отвергнуты большевистским большинством (17), только в последний день съезда, 29 апреля, докладчик от левых эсеров Яков Фишман получил возможность ответить на его выпад. Тем временем, более здравомыслящие головы, сознавая всю важность помощи левых эсеров в деле выживания Советской власти в северо-западном регионе, договорились об их участии в областном правительстве (18). Несмотря на это, Фишман, известный как пламенный оратор, не стал смягчать риторику, отвечая Зиновьеву (19). Ухватившись за пылкое обещание Зиновьева во что бы то ни стало отстоять форт Ино, Фишман заявил, что до тех пор пока Петроградская коммуна остается верна этому обязательству, большевики и левые эсеры едины. По этому вопросу, центральному в конфликте большевиков и левых эсеров, у петроградских большевиков могут быть разногласия с Совнаркомом в Москве, но никак не с левыми эсерами. По мысли Фишмана, общая решимость защищать любой ценой Петроград обеспечивала большевикам и левым эсерам вполне прочную базу для сотрудничества.

По поводу «саботажа» левых эсеров, Фишман спрашивал, как большевики себе представляют, этот «саботаж» будет проявляться. Если они имеют в виду, что левые эсеры будут требовать социализации земли вместо «огородничества» и подлинного рабочего контроля вместо приглашения экспертов из представителей торгово-промышленных кругов, то тогда левые эсеры саботажники (здесь Фишман намекал на пропаганду разведения на открытых пространствах в городе и окрестностях огородных культур как средства борьбы с продовольственным кризисом и на использование в военной и промышленной области в качестве платных советников буржуазных специалистов).

В ответ на вывод Зиновьева о том, что выход левых эсеров из Совнаркома якобы естественным образом влечет за собой их неучастие в областном правительстве, Фишман пояснил, что у этого акта была единственная причина: Четвертый Всероссийский съезд Советов принял резолюцию (о ратификации Брестского договора), которая, убеждены левые эсеры, поставила Октябрьскую революцию в совершенно безнадежное положение. Следовательно, оставаясь в Совнаркоме, левые эсеры оказались бы соучастниками политики, которая, по их мнению, ведет к удушению революции. Совнарком в Москве, продолжал Фишман, будет вынужден выполнять условия Брестского договора. Пусть так. Это не означает, что левые эсеры должны порвать с большевиками. Они не утратили веры в большевиков. Большевики сказали, что Советская Россия получит мирную передышку на одну-две недели, и, если условия окажутся нестерпимыми, она разорвет договор. Если так, сказал Фишман, то левые эсеры могут участвовать в областном комиссариате «со спокойной душой». «Там вы не будете проводить в жизнь мирного договора, вы будете обмениваться только нотами с германскими представителями, и мы вам всецело предоставляем это приятное дело», — пояснил он, усмехаясь. В общем, пока большевики хранят верность разделяемым обеими партиями революционным принципам, заявил Фишман, левые эсеры будут рады работать с ними вместе.

Далее Фишман рассказал о том, как петроградские левые эсеры представляют себе Советскую власть в целом и структуру будущего областного правительства, в частности. Здесь контраст между Фишманом, выражавшим господствующее мнение левых эсеров Петрограда, и Зиновьевым, который теперь, как и Ленин, пренебрегал демократическими принципами и видел спасение революции в строгой дисциплине и централизованном управлении, был весьма значительным. В основе левоэсеровского преставления о власти, как его сформулировал Фишман, лежала стойкая вера в способность рабочих и крестьян, организованных вокруг демократических Советов, двигать вперед революцию. Подлинная Советская власть и революционная демократия должны непременно опираться на здоровые социальные силы, а именно, те элементы городского и сельского населения, которые живут собственным трудом. Так как городской пролетариат переживает процесс миграции из города 6 деревню, главной социальной базой революционного правительства должен стать по-прежнему многочисленный, здоровый и политически дееспособный класс российского трудового крестьянства (то есть, среднего и беднейшего, своим трудом возделывающего небольшие наделы земли — в отличие от более крупных собственников, использующих наемный труд). Поскольку этот класс жив и здоров, нет необходимости привносить в советскую систему чисто бюрократические институты или вводить диктатуру партийных комиссаров. Причиной этой болезни, развившейся в эпидемию, стало то, что естественная социальная база большевиков в среде промышленных рабочих утратила былую силу и сплоченность. Чтобы компенсировать это, вводится диктат партийных чиновников, подменяющий собой классовую демократию, осуществляемую через свободно избранные, представительные Советы. Фишман считал крайне важным повернуть вспять этот процесс. (На неофициальном уровне правящие петроградские большевики во главе с Зиновьевым, конечно, были и сами озабочены растущей изоляцией Советов от их трудящихся избирателей и надеялись исправить ситуацию с помощью беспартийных рабочих конференций (20).)

Выдвинутые Фишманом от лица левых эсеров предложения по структуре областного правительства вытекали из признания властного приоритета представительных, подконтрольных народу, демократически избранных и действующих Советов. Так, он считал, что СК ПТК следует упразднить, а главным органом власти в Северной области должен стать Исполнительный комитет съезда Советов. Его нужно сделать гибким и эластичным, его члены должны в любой момент подлежать отзыву со стороны избирателей, с тем чтобы он всегда являлся отражением народной воли. В состав его должны входить отделы, соответствующие существующим комиссариатам. Над отделами должен быть установлен прямой и полный контроль. Возглавлять отделы должны члены исполкома, не образуя при этом отдельного руководящего органа. (Предполагалось, что на местах власть будут осуществлять имеющие такую же структуру и подконтрольные демократически избранным Советам местные исполкомы.) Если все это сделать, подытожил Фишман, исполнительные комитеты не будут такой же фикцией, какой стал ВЦИК в Москве, и массы вновь окажутся вовлечены в политическую жизнь страны и революции (21).

Затем делегатам для голосования были предложены две резолюции, касающиеся структуры правительства Союза коммун Северной области (как часто называли Северную область, или, более коротко — Северная коммуна). Одна включала радикальные (можно сказать — донкихотские) предложения Фишмана. Другая, представленная большевиками, предлагала следовать существующим моделям Советской власти. Кроме того, большевистская резолюция обещала, что новое правительство будет придерживаться курса, взятого на Четвертом Всероссийском съезде Советов, выполнять решения всех предыдущих съездов Советов (что бы это ни значило) и работать в тесном сотрудничестве с Совнаркомом и ВЦИКом. Счет в голосовании был 45 — за резолюцию левых эсеров к 82 — за резолюцию большевиков (22).

В состав избранного 29 апреля Совета комиссаров Северной области (СК СО), вошли следующие большевики: Зиновьев (председатель), Шейман (финансы), Луначарский (просвещение), Крестинский (юстиция), Урицкий (внутренние дела), Залуцкий (труд), Володарский (печать), Малышев (экономика), Лилина (призрение), Анвельт (национальности), Первухин (здравоохранение), Позерн (военные дела) и Восков (продовольствие) (23). В начале мая к ним присоединились четверо левых эсеров: Прошьян, сменивший Урицкого на посту главы комиссариата по внутренним делам и Комитета революционной охраны Петрограда (Урицкий остался главой ПЧК); М. Д. Самохвалов (областной контроль); Николай Корнилов [Кирилл Коренев] (земледелие) и Леонид Беклешов (почта и телеграф) (24).

Большевики не только уступили левым эсерам четыре поста в новом правительстве вместо трех, как первоначально планировалось, но и продемонстрировали открытость в том, что касалось взаимоотношений между институтами нового областного правительства. Согласно резолюции, принятой 14 мая Центральным исполнительным комитетом Северной области, в период между съездами Советов Северной области руководящим и контролирующим органом в регионе являлся ЦИК, состоящий из 25 большевиков и 14 левых эсеров. СК СО становился его исполнительным комитетом. Все члены ЦИК СО распределялись между комиссариатами и должны были собираться на заседания не реже двух раз в месяц. Члены СК СО, не входившие в состав ЦИКа, получали в нем лишь право совещательного голоса (25). На первый взгляд, эта схема представляла собой попытку снять опасения левых эсеров по поводу безграничной власти комиссаров и доказать превосходство ЦИК над СК СО. Как бы то ни было, о ней быстро забыли. На практике, как и в случае с центральным ВЦИКом, ЦИК СО был подчинен Совету комиссаров Северной области, который, располагаясь в Смольном, по сути, произвольно принимал решения и издавал указы, касающиеся Петрограда и прилегающего к нему региона. В то же время, создание СК СО и ЦИК съезда Советов Северной области еще больше запутало систему управления Петроградом, добавив новый слой институтов, претендующих на власть в городе. Ситуацию несколько упрощало (но не разрешало) то, что руководящие посты и в СК СО, и в СК ПТК, а также в президиуме и исполкоме Петроградского Совета часто занимали одни и те же люди, а председателем везде был Зиновьев (26).

Дебаты между Зиновьевым и Фишманом на Первом съезде Советов Северной области, оказавшиеся, в ретроспективе, центральным моментом съезда, явились наглядной иллюстрацией как связей, объединяющих большевиков и левых эсеров, так и глубоких различий между двумя партиями. Для петроградских большевиков, испытывающих острый кадровый голод, левые эсеры были источником энергичных, грамотных работников, зачастую бесконечно более преданных делу революции, чем набранные без разбора и в спешке новые члены большевистской партии. В период после съезда Советов Северной области левые эсеры в Петрограде оставались активны и даже расширили свое влияние в отдельных комиссариатах, в ПЧК и в таких институтах городского управления, как Петросовет и районные Советы.

Дальнейшие события покажут, что Фишман не кривил душой, когда заявлял, что левые эсеры все еще верят в большевиков. Конечно, большинство левоэсеровских лидеров в Петрограде считали Брестский договор позорным предательством по отношению к мировой социалистической революции. Тем не менее, большевики для них по-прежнему были героическими творцами «Октября». У них оставалось здоровое ядро — «левые коммунисты», с которыми у левых эсеров было особенно много общего. Казалось, что под их напором и вся большевистская партия неизбежно вернется на революционный путь, с которого она свернула, и обе партии вместе будут работать на благо мировой революции. Альтернативы — повернуть против большевиков, то есть, по сути, примкнуть к контрреволюции, или продолжать бороться в одиночку — были для петроградских левых эсеров неприемлемы. Ведь еще буквально накануне, на втором съезде левых эсеров, их новая и в организационном смысле слабая партия едва не развалилась.

В то же время, полемика между Зиновьевым и Фишманом показала, что по ряду серьезных программных принципов между большевиками и левыми эсерами существовало значительное расхождение. Большевистское руководство видело решение проблем, связанных с непрекращающимся хаосом в экономической и политической жизни страны и угрозами внешних и внутренних врагов, в диктатуре, институциональной централизации, использовании технического опыта буржуазных специалистов и офицеров царской армии и продлении даваемой Брестским миром «передышки» в войне с Германией фактически любой ценой. Для левых эсеров, которые были преданы идеалу рабоче-крестьянской власти, осуществляемой через демократические Советы, и которые видели единственную надежду на выживание русской революции в всемирном восстании трудящихся, такие политические методы были отвратительны.

* * *

Озабоченность левых эсеров по поводу направления большевистской политики вскоре после создания Северной коммуны усилили два обстоятельства. Первым стала носившая программный характер новая работа Ленина, «Очередные задачи Советской власти», опубликованная в «Правде» и в специальном приложении к «Известиям» 28 апреля, а также в сжатом виде изложенная в докладе, с которым он выступил на заседании ВЦИК 29 апреля (последний день съезда Советов Северной области) (27). Работа представляла собой развернутый ответ на тезисы «левых коммунистов», представленные ими во время дискуссии с ленинским большинством в ЦК 4 апреля и опубликованные в «Коммунисте» 20 апреля (28). Это также был ответ Ленина левым эсерам и их нападкам на внутреннюю и внешнюю политику большевиков, прозвучавшим на Втором съезде партии левых эсеров. Высказав уверенность, что деструктивная стадия революции, связанная с уничтожением власти крупнейшей буржуазии и помещиков, в основном завершилась, Ленин определил «очередные», более важные, задачи Советской власти как приостановку наступления на капитал и ликвидацию хозяйственной разрухи — с целью восстановления экономической и военной мощи России. Эти задачи требовали неукоснительного исполнения постановлений Советского правительства, подчинения отдельным диктаторам (комиссарам), использования платных «буржуазных специалистов», введения вновь единоначалия в управлении, трудовой дисциплины и прочих «капиталистических» мер в промышленности, таких как восстановление стимулирующей дифференцированной оплаты труда. Ленин называл эту смешанную экономическую систему «государственным капитализмом» и не скрывал, что за образец взял германскую экономику военного времени. Все эти ленинские идеи были несовместимы с взглядами левых эсеров, как дал понять Карелин на заседании ВЦИК 29 апреля. На этом заседании, в отличие от письменной работы, Ленин уделил гораздо больше внимания критике левых эсеров за их непонимание требований момента — факт, который Карелин, занятый оспариванием фундаментальных ленинских положений, упорно не замечал (29).

Среди петроградских левых эсеров ленинские «Очередные задачи Советской власти» вызвали большой переполох. Седьмая городская конференция петроградских левых эсеров 3 мая поддержала решение Второго съезда партии о выходе, в знак протеста против Брестского мира, из Совнаркома; она также одобрила пребывание левых эсеров в составе Совета комиссаров Северной области «до тех пор, пока этот совет в целом не отступит от лозунгов Октябрьской революции». Кроме того, конференция одобрила принятые левоэсеровской фракцией ВЦИКа «тезисы», которые были направлены против ленинского «нового курса», особенно той его части, которая касалась развития «деловых» отношений с буржуазией и введения диктатуры в политике и управлении экономикой. Вслед за Карелиным, остро критиковавшим ленинскую работу на заседании ВЦИК 30 апреля, эти тезисы обвинили новую программу в систематическом отступлении от принципов, лежавших в основе Октября, в сознательном отступлении от курса на социальную революцию, вытекающем из ошибочной оценки социальной роли трудящегося крестьянства и неверия в созидательную способность городского пролетариата. По мысли авторов тезисов, решение экономических проблем России кроется не в диктатуре и компромиссах с внутренней и внешней контрреволюцией, а неотделимо от мировой революции. Тезисы содержали призыв к немедленному выступлению против германского империализма и самому широкому участию рабочих и крестьян в революционном строительстве и борьбе за счет усиления роли и влияния демократических Советов (30).

Вторым обстоятельством, усилившим беспокойство левых эсеров по поводу направленности большевистской политики стало решение Ленина об использовании вооруженной силы для разрешения все более острой продовольственной проблемы в городах. 23 марта Совнарком издал предложенный Лениным декрет о наделении Наркомата путей сообщения и назначенных им ответственных лиц в каждом местном центре неограниченными полномочиями с целью восстановления и обеспечения бесперебойной работы железнодорожного транспорта по всей стране. Декрет также предусматривал создание чрезвычайных отрядов военной охраны для поддержания порядка на железных дорогах (31). Судя по ситуации на Петроградском железнодорожном узле, однако, если не считать появления еще одного слоя неопытных, часто не умеющих пользоваться данной им властью вооруженных людей, мало что было сделано для воплощения этого декрета в жизнь. Во всяком случае, он совершенно точно не предотвратил дальнейшего ухудшения продовольственной ситуации в Петрограде в конце весны и начале лета. Уже в марте дневной рацион петроградских рабочих составлял всего 1082 калории (при норме 3600 калорий). В апреле, мае и июне эти цифры составляли, соответственно, 1013, 899 и 714 калорий в день. Однако даже они не отражали реального положения дел, поскольку часто имеющегося в наличии продовольствия было недостаточно, чтобы восполнить эти нормы. В своих мемуарах, написанных годы спустя, питерский большевик из Выборгского района Василий Каюров вспоминал, что за май рабочие съели большое число городских лошадей, а затем, неделями, единственное, что могли получить большинство рабочих на свои карточки, были семечки и орехи (32).

На заседании Петроградского Совета 9 мая и большевики, и левые эсеры еще надеялись справиться с ситуацией мирными методами (33). Ухудшение продовольственного положения стояло также в повестке дня заседания Делегатского совета большевиков 17 мая (34). Явка делегатов от районных комитетов на это заседание оказалась очень низкой. Но так как ситуация была уже угрожающей и так как прибыл большевистский представитель из Центральной продовольственной управы А. И. Пучков, было решено объявить заседание «частным совещанием» и выслушать, что тот скажет. Объясняя причины продовольственного кризиса, Пучков указал на такие факторы, как нежелание крестьян отдавать хлеб в обмен на ничего не стоящие бумажные деньги, транспортные трудности и обструкционизм со стороны антисоветских элементов на всех ступенях процесса заготовления, доставки и распределения продовольствия. Не считая возможным решением отмену ограничений свободной торговли и не веря, что можно добыть достаточное количество хлеба с помощью нажима на кулаков, Пучков сделал особый акцент на необходимость производства достаточного количества промышленных товаров для крестьян, создания надежной бартерной системы между городом и деревней, улучшения условий транспортных перевозок и руководства транспортом и создания единой для всей страны классовой системы распределения продовольствия.

Выступление Пучкова оказало деморализующее воздействие лишь на нескольких делегатов, да и то потому, что в существующих условиях топливного и продовольственного кризиса они не видели возможности для производства необходимого для бартера количества промышленных товаров. Другие делегаты смотрели на возможность разрешения кризиса мирным путем менее пессимистически и, помимо мер, предложенных Пучковым, предлагали свои, как-то: изыскание ресурсов, необходимых для развития транспорта, эвакуация безработных в районы с более благополучной, чем в Петрограде, продовольственной ситуацией, развитие рыболовства на Севере, пропаганда разведения огородов в черте города и окрестностях, а также выделение значительного числа рабочих для контроля за продовольственными поставками и пресечения саботажа в соответствующих ведомствах, до тех пор пока им не будет подготовлена надежная замена.

Практически все выступавшие понимали опасность провоцирования паники и то, что предание огласке масштабов кризиса играет на руку контрреволюции. Невысказанной, но сквозившей и в выступлении Пучкова, и в последовавшей дискуссии осталась мысль о том, что выживание Советской власти в Петрограде зависит от улучшения или, по крайней мере, недопущения дальнейшего ухудшения продовольственной ситуации. При этом ни у кого из делегатов не возникло вопроса в правомерности сделанного Пучковым исключительного акцента на ненасильственных методах преодоления кризиса (35).

Подход Пучкова, однако, противоречил подходу Ленина и Совнаркома. 9 мая, заявив, что в то время как потребляющие губернии голодают, «кулаки и богатеи» хлебопроизводящих губерний придерживают значительные запасы зерна в надежде заставить правительство заплатить за него дороже, Совнарком постановил ответить на давление на голодающих бедняков со стороны владельцев зерна давлением на буржуазию. Был принят декрет, предписывающий, что все излишки зерна сверх минимума, необходимого для обсеменения полей и пропитания семей до следующего урожая, должны быть сданы на специальные сборные пункты в течение недели.

Все крестьяне, сохранившие у себя хлебные излишки по истечении данного периода, объявлялись «врагами народа». После ареста они подлежали суду революционного трибунала, который приговаривал их не менее чем к десяти годам каторжных работ, лишению всех прав собственности и исключению навсегда из их общины. Нарком продовольствия Александр Цюрупа и его заместители получили полномочия использовать вооруженную силу для получения излишков. Они могли распустить любой местный продовольственный орган, если он отказывался подчиняться их приказам, и уволить и привлечь к суду любых служащих государственных и частных органов, мешающих их работе (36). Во время обсуждения этого декрета во ВЦИКе в тот же день (9 мая) Карелин, от лица левых эсеров, выдвинул серьезные возражения (37). Однако они были оставлены без внимания. 13 мая декрет был утвержден Президиумом ВЦИК (38).

* * *

Широкомасштабное осуществление ленинской политики нажима на крестьянство с целью накормить голодных рабочих, результатом которой стала почти настоящая война между городом и деревней, началось поздней весной и летом 1918 г. В деревню в хлебопроизводящих губерниях были посланы вооруженные отряды рабочих и красноармейцев (так называемые продотряды), чтобы силой оружия отнять у крестьян «излишки». Затем в деревнях стали создавать комитеты деревенской бедноты (комбеды), куда не допускались кулаки и сельские торговцы и предприниматели (39). Главная задача комбедов состояла в том, чтобы помогать продотрядам выявлять хлебные излишки и иным образом способствовать осуществлению продовольственной диктатуры.

Декрет о создании комбедов был одобрен Совнаркомом 8 июня и 11 июня представлен на утверждение ВЦИК. Там он подвергся острой критике со стороны Карелина, который обвинил его в подрыве всей структуры Советской власти в деревне. С его точки зрения, получалось, что выборные крестьянские Советы, которые уже начали создавать у себя продовольственные отделы, должны были теперь перейти в подчинение к совершенно новым, «обособленным», институтам. Кроме того, целый класс мелких землевладельцев, виновных лишь в том, что они хотят сохранить тот минимум зерна, который им необходим для обмена на промышленные товары, попадает в категорию классовых врагов, а их ничтожные «излишки» конфискуются. Крестьян обязуют сдавать зерно по фиксированным ценам, а цены на промышленные товары остаются нефиксированными. Все это, по мнению Карелина, свидетельствовало о предвзятости большевиков, действующих исключительно в интересах рабочих, и их склонности к бюрократической централизации.

С самого начала Ленин стремился мобилизовать в продотряды как можно больше петроградских большевиков и рядовых рабочих, не думая о том, как это скажется на стабильности Советской власти в городе. Так, 10 мая, на следующий день после принятия Совнаркомом декрета об изъятии излишков зерна у крестьян с помощью вооруженной силы, он попросил представителя Путиловского завода передать петроградским рабочим его призыв принять массовое участие в создаваемых продотрядах. Сопровождаемый письменным предписанием Цюрупы использовать все силы, необходимые для добывания хлеба, этот ленинский призыв требовал мобилизации в одном только Петрограде двадцати тысяч рабочих — не всяких, а «по отбору» — для «беспощадного военного похода на деревенскую буржуазию» (40). Вдобавок 21 мая Ленин телеграфировал в адрес Зиновьева и ПК текст открытого письма к петроградским рабочим по поводу мобилизации в продотряды. В этом письме, опубликованном на следующий день в прессе, Ленин призвал немедленно мобилизовать десятки тысяч сознательных петроградских рабочих, чтобы силой оружия добыть у крестьян хлеб и, тем самым, избежать «протягивающейся костлявой руки голода» (41).

Всего день спустя (22 мая), после очередного бурного заседания ВЦИКа, на котором Карелин и еще один видный левый эсер, Трутовский, вновь подвергли критике отношение большевиков к крестьянству и их безрассудную хлебозаготовительную политику, Ленин написал второе открытое «Письмо к питерским рабочим». В отличие от первого, оно было более агрессивно-настойчивым в агитации рабочих за присоединение к священному походу в деревню и уж точно более паникерским. Но, возможно, самой главной чертой, отличавшей это письмо от предыдущего, была яростная критика левых эсеров. Они отныне были партией слабовольных людей, так же склонных защищать кулаков, подрывать жизненно необходимую политику хлебной разверстки и, тем самым, способствовать падению Советской власти, как и представители внутренней и внешней контрреволюции (42).

Второе письмо Ленина к питерским рабочим было напечатано на первой странице «Красной газеты» 26 мая и вызвало новую вспышку раздражения у петроградских левых эсеров, которые в тот момент тесно сотрудничали с большевиками в коалиционном правительстве Северной коммуны, созданном после съезда Советов Северной области. Атака Ленина пришлась особенно некстати в бывшей столице, поскольку совпала с дальнейшим ухудшением продовольственной ситуации в регионе, ростом недовольства рабочих, нашедшем отражение в активной поддержке Собрания уполномоченных, вспышками антисемитизма среди рабочих и другими тревожными признаками проявления активности правых элементов и возобновлением опасений по поводу германской оккупации, связанной с ситуацией вокруг форта Ино. Все это подчеркивало исключительную важность единства в рядах петроградского руководства, если Советской власти на северо-западе суждено было выжить.

Острейшая редакционная статья в петроградской левоэсеровской газете «Знамя труда» от 28 мая начиналась и заканчивалась яростной критикой бездумной ленинской атаки на левых эсеров. Двумя днями ранее (26 мая) лидеры петроградских левых эсеров и представители районных комитетов партии собрались на свою восьмую городскую конференцию, где ленинское второе письмо, опубликованное в утренних газетах, вызвало вполне объяснимый взрыв негодования. «Ленин окончательно утратил чувство меры», — кричал один из делегатов. «Он не стесняется ничем, даже извращать факты», — возмущался другой. «Необходимо сдержать зарапортовавшегося диктатора!» — призывал третий. Участники конференции приняли резолюцию, в которой заявили, что «Ленин в своей демагогии утратил всякую меру», и призвали левоэсеровский ЦК обратиться к большевистской партии с просьбой немедленно выразить свое мнение по поводу ленинской позиции (43).

Документальных свидетельств о реакции на это обращение мне найти не удалось. Зато возглавляемый Зиновьевым Президиум Петросовета без промедления откликнулся на ленинские призывы. 23 мая, еще до появления второго письма Ленина в прессе, он призвал районные Советы сформировать продовольственные отряды «не позднее 27 мая». К 28 мая списки личного состава этих отрядов необходимо было предоставить в продовольственную комиссию Петросовета. Каждому районному Совету была назначена начальная квота — от 50 до 20 новобранцев (из общего числа 515 новобранцев). На себя Президиум Петросовета брал обязательство обучить и вооружить эти формирования (44). 29 мая этот план был одобрен на экстренном пленарном заседании Петроградского Совета, и 2 июня его Президиум объявил, что первые петроградские продотряды в составе 400 рабочих покинули Петроград (45).

31 мая Петроградское бюро ЦК большевиков выступило инициатором созыва редкого общего совещания партийных лидеров из СК СО, Северного областного и Петербургского комитетов, районных комитетов, профсоюзов и других органов. Главной причиной созыва этого совещания, по-видимому, стала необходимость обсудить полученные из ЦК директивы о восстановлении строгой внутрипартийной дисциплины и, в очередной раз, усилении партийной работы (46). Прежде всего, совещанию надлежало обсудить вопрос о том, как увязать эти требования с настойчивым призывом Ленина о выделении еще большего количества «лучших» партийных кадров для службы в продотрядах (что лишало партийную работу всяких шансов на усиление). Пытаясь как-то разрешить эту дилемму, совещание постановило создать комиссию из трех человек (Зиновьев, Стасова, Равич) с «диктаторскими полномочиями» в области назначения и распределения кадров и определило нормы мобилизации в продотряды для местных партийных организаций (25 % от общего числа членов) (47).

5 июня предложение об отправке из Петрограда с продотрядами 25 % наиболее эффективных членов партии обсуждало Собрание организаторов Петербургского комитета. Организаторы сосредоточили внимание на негативном влиянии, которое такой огромный отток квалифицированных партийных кадров может оказать на их усилия по восстановлению партийных организаций на предприятиях. Поддержав в целом идею создания продотрядов, они признали цифру 25 % нереальной для партийной мобилизации, но, в то же время, призвали районные партийные комитеты сделать все возможное, чтобы отправить в продотряды максимальное количество товарищей (48).

Продотрядная мобилизация стояла в повестке дня заседания ПК большевиков 19 июля, после того как Ленин написал третье письмо к питерским рабочим и передал его с большевиком Каюровым для распространения в Петрограде (49). В этом письме Ленин призывал отправить в деревню для заготовки хлеба дополнительно 10 тысяч рабочих. К тому времени примерно 2,5 тысячи партийных товарищей уже покинули Петроград в составе продотрядов, и это при том, что призыв новобранцев и партийные мобилизации в Красную армию также оттягивали значительное число партийцев из Петрограда (50). Члены ПК проигнорировали масштаб ленинских требований, которые, будучи выполнены в полном объеме, просто обескровили бы партийную организацию и ее самые надежные источники кадров. Однако к самим директивам они отнеслись серьезно, потому что считали, что «от этого зависят все дальнейшие судьбы революции», и постарались принять меры по улучшению качественного состава участников продотрядов, оставив, в то же время, достаточное число компетентных работников в Петрограде, чтобы можно было продолжить важную для партии организационную работу.

Одновременно Каюров представил послание Ленина на заседании исполкома Выборгского районного Совета, который отреагировал на него, делегировав в продотряды нескольких своих ведущих представителей. Впоследствии утвержденная ПК процедура отбора кандидатур, а также тот факт, что Ленин доверил распространение его письма Каюрову, минуя и ЦК в Москве, и петроградское партийное руководство, способствовали расколу в Исполкоме Петроградского Совета. Это заставило Петроградское бюро ЦК собраться 22 июля на совместное с Петербургским комитетом заседание. Резолюция, которая была принята на этом заседании, подтвердила, что участники продотрядов несут двойную ответственность — перед ПК и Президиумом Петросовета. Резолюция также содержала критику Ленина и Зиновьева: первого — за нарушение организационной процедуры (передачу письма через Каюрова, минуя партийные структуры), а второго — за публичные нападки на ПК в Исполкоме Петроградского Совета (51).

Что касается левых эсеров, то ЦК их партии запретил своим членам вступать в «карательные отряды», как они называли продотряды (52), и в Петрограде этот запрет соблюдался. Однако, следуя своей практике избегать серьезных конфликтов с большевиками, петроградские левые эсеры не стали делать проблему из большевистской хлебозаготовительной политики. Так, на заседании Петроградского Совета, где эта политика получила одобрение, их докладчик ограничился рекомендацией также послать в деревню агитаторов, которые будут разъяснять, что происходит, а остаток времени потратил на критику меньшевиков и правых эсеров (53).

10 июня СК СО издал декрет, которым упразднил существующую бюрократическую систему продовольственных поставок и ввел в Петрограде централизованную продовольственную диктатуру. Вся ответственность за поставки и распределение продовольствия сосредоточивалась в руках Наркомата продовольствия в Москве и Петроградского Совета. Кроме того, районные Советы получили право выдвигать кандидатуры на посты в продовольственных органах в своих районах (54). Оба этих отступления от московских директив явились реакцией на реалии и проблемы, волновавшие местных большевиков и левых эсеров. Действительно, одним из самых интересных моментов во всем этом эпизоде было то, насколько ярко он демонстрировал стремление петроградских левых эсеров и большевиков избегать, несмотря на все разногласия в политических, социальных и экономических вопросах, жесткой полемики во имя концентрации усилий на решении важнейших проблем, определяющих выживание Советской власти на северо-западе.

* * *

В июне, частично благодаря сдерживающему влиянию левых эсеров, особенно Прошьяна, большевистское руководство Петрограда всячески противилось введению «красного террора» как меры пресечения контрреволюционной деятельности (55). Более того, в середине июня комиссар по внутренним делам Прошьян, с самого начала откровенно враждебно относившийся к институту ЧК, разработал всесторонний план организации охраны порядка в Петрограде, который включал использование профессиональной «гвардии» Комитета революционной охраны Петрограда, действующей на городском и районном уровне, и рядовых граждан, периодически привлекаемых к исполнению функций по охране порядка по месту жительства. Из последних Прошьян планировал создавать невооруженные патрули, которые должны были нести круглосуточное дежурство по городу. Их главной задачей было сообщать обо всех признаках преступной, в том числе подозрительной политической, деятельности профессиональной полиции для принятия соответствующих мер. При всей своей нереалистичности этот план демонстрировал отсутствие необходимости в таких специфических органах, как ПЧК (56).

Есть резонные основания полагать, что в это время взгляды Урицкого на ПЧК совпадали с взглядами Прошьяна. Взять хотя бы тот факт, что ее буквально наводнили спекулянты. 20 апреля в письме в Москву Новгородцевой Елена Стасова, в ответ на недовольство Центрального Комитета сложившимся в Петрограде негативным отношением к ЧК, заметила: «Если бы мы считали, что обе комиссии [в Москве и в Петрограде] абсолютно не имеют ничего положительного, то мы тотчас же подняли бы немедленную кампанию против них и добились бы их ликвидации… Критика существующего всегда необходима». «Не знаю, как Дзержинский, — продолжала она, — а Урицкий определенно говорит, что в смысле борьбы со спекуляцией они постоянно наталкиваются на то, что нити приводят именно к ним на Гороховую, которая, таким образом, является центром спекуляции» (57).

Две другие причины, по которым, вероятно, Урицкий не возражал против роспуска ПЧК, заключались в том, что руководство этим органом претило ему и, что более важно, его отношения с Дзержинским, его патроном, были весьма напряженными. Отношения между ними испортились еще в самом начале, из-за той невозможной ситуации, которую оставила после себя ВЧК, спешно переехав в Москву. Неоднократные обращения Урицкого к Дзержинскому с просьбой вернуть следственные дела на заключенных ЧК в Петрограде были им проигнорированы. Но самое главное, Урицкий считал расстрелы, применяемые ВЧК, контрпродуктивными, а ее методы дознания — отвратительными (58).

Со своей стороны, Дзержинский был возмущен имевшим место в начале июня фактом ареста Урицким Алексея Филиппова, одного из первых чекистских агентов внешней разведки, и его помощника по подозрению в причастности к контрреволюционной организации «Каморра народной расправы» (59). Но, что было более существенно, Дзержинский знал о курсе на умеренность, взятом главой ПЧК после отъезда ВЧК в Москву, и считал Урицкого слишком самостоятельным и слишком мягким для занимаемой должности. В середине апреля, например, он был возмущен, узнав, что ПЧК отпустила на свободу нескольких заключенных, которых он приказал выслать бессрочно из России по подозрению в шпионаже (60). Беспокойство Дзержинского по поводу Урицкого нашло отражение в решениях, принятых 12 июня на заседании большевистской фракции Первой всероссийской конференции чрезвычайных комиссий, которая собралась в Москве 11–14 июня, чтобы обсудить особенно щекотливые политические и организационные вопросы (61). В принятой фракцией резолюции содержалось указание на необходимость пользоваться секретными сотрудниками; «изъять из обращения» видных и активных лидеров контрреволюционных партий (кадетов, правых эсеров и меньшевиков); установить слежку за генералами и офицерами; взять под наблюдение командный состав и другие структуры Красной армии; применить меру расстрела к особо злостным контрреволюционерам, спекулянтам, грабителям и взяточникам. Следуя духу этой жесткой линии, фракция постановила обратиться к ЦК партии с предложением отозвать Урицкого с его поста и заменить его «более стойким и решительным товарищем, способным твердо и неуклонно проводить тактику беспощадного пресечения и борьбы с враждебными элементами, губящими Советскую власть и революцию» (62). Председательствовал на заседании фракции Иван Полукаров — одна из центральных фигур в ВЧК, благодаря занимаемой им важной должности главы отдела по борьбе с контрреволюцией. Едва ли вероятно, чтобы Полукаров смог самостоятельно провести любое крупное решение на уровне большевистской фракции, тем более решение об отстранении Урицкого, без предварительного одобрения его Дзержинским.

Однако проблема была не только в Прошьяне и Урицком. Есть указания на то, что их взгляды на будущее ПЧК разделяли большинство членов Петроградского бюро ЦК большевиков, некоторые петроградские районные Советы, а также комиссар юстиции СК СО Крестинский. Еще 13 апреля Петроградское бюро ЦК рассмотрело резолюцию, предложенную Иоффе и рекомендующую Центральному Комитету упразднить ВЧК и ПЧК, поскольку они «более вредны, чем полезны». За резолюцию, в конце концов, проголосовал только сам Иоффе. Но самым показательным было то, что бюро затем приняло решение «временно не возбуждать дела против существования комиссии Дзержинского и Урицкого, ввиду того что это является только красивым жестом с нашей стороны» (63).

Оппозиция ПЧК со стороны ряда районных Советов возникла во время обсуждения плана организации безопасности Петрограда на заседании Междурайонного совещания 22 мая (64). В этот период петроградские районные Советы были озабочены больше всего сохранением собственной власти над своею территорией. Поэтому они враждебно относились к иерархически выстроенной ПЧК и строили планы реструктуризации Комитета революционной охраны Петрограда, с тем чтобы предоставить ему и его районным подразделениям главную ответственность за борьбу с контрреволюцией, спекуляцией и уголовными преступлениями на местах (65).

Что касается отношения Крестинского к ПЧК, то ключ к пониманию его дают сообщения в прессе о совещании высших руководителей Комиссариата юстиции, состоявшемся 20 июня. Согласно газетной информации, которая не была опровергнута, совещание было созвано с целью рассмотреть работу «комиссии Урицкого» и реформировать следственный отдел Комиссариата. Однако дискуссия на совещании свелась в основном к обсуждению проблем ПЧК. В результате было вынесено решение «комиссию Урицкого ликвидировать» (66).

Нетрудно представить, как был обеспокоен Дзержинский, когда два дня спустя до него дошли эти газетные сообщения. Его собственное видение исключительной роли ЧК в сравнении со всеми другими органами безопасности нашло отражение в решении июньской конференции чрезвычайных комиссий страны взять на себя все бремя беспощадной борьбы с контрреволюцией, спекуляцией и злоупотреблениями чиновников по всей России. Отражением этого видения стали также решение конференции о роспуске всех прочих органов безопасности и ее заявление о том, что чрезвычайные комиссии являются высшими органами административной власти Советской России. И вот, несмотря на эти решения, делающие ЧК единственным органом защиты внутренней безопасности России, и утвержденную на этой же конференции независимую, жесткоиерархическую структуру подчинения, ЧК во втором по значимости городе России оказалась на грани несогласованного роспуска (67). После обсуждения этой ситуации с членами коллегии, Дзержинский направил Зиновьеву телеграмму, в которой предельно ясно выразил свое несогласие с роспуском ПЧК. «В газетах имеются сведения, — говорилось в телеграмме, — что Комиссариат юстиции пытается распустить Чрезвычайную комиссию Урицкого. Всероссийская Чрезвычайная Комиссия считает, что в настоящий наиболее обостренный момент распускать таковой орган ни в каком случае не допустимо, напротив, Всероссийская конференция чрезвычайных комиссий, по заслушании докладов с мест о политическом состоянии страны, пришла к твердому решению о необходимости укрепления этих органов при условии централизации и согласованной их работы[.] О вышеупомянутом комиссия В.Ч.К. просит сообщить товарищу Урицкому» (68). Как будет указано ниже, в начале июля, после убийства Володарского и появления грозных признаков массовых волнений, советское руководство Петрограда направило Дзержинскому ответную телеграмму, в которой опровергло сообщения в прессе о роспуске ПЧК (69).

* * *

Влияние левых эсеров в СК СО значительно превышало их численность (4 из 13 комиссаров). Взять, к примеру, отличавшегося независимым мышлением и импульсивностью Проша Прошьяна. В бытность свою народным комиссаром центрального правительства (с декабря 1917 г. до середины марта 1918 г.), Прошьян яростнее всех нападал на Ленина и его сторонников, когда политика и практика большевиков приходили в столкновение с левоэсеровскими принципами. После ратификации Брестского мира он последовательно отстаивал необходимость выхода левых эсеров из Совнаркома, что, по его мнению, было неотъемлемой частью стратегии международной революции. Получив пост комиссара внутренних дел в правительстве Северной коммуны, второй по значению после председателя — Зиновьева, Прошьян обнаружил, что его комиссариат не является пока работающим органом (70). Однако, за короткий срок своего комиссарства он приложил колоссальные усилия, чтобы превратить его в эффективный административный институт, слаженно действующий в региональном масштабе. Главным шагом в этом направлении стал организованный им в начале июня съезд представителей отделов внутренних дел Советов Северной области (71). На нем была одобрена организационная структура Комиссариата внутренних дел и территориальных отделов внутренних дел вплоть до волостного уровня (72). 15 июня ЦИК Северной области одобрил его организационный план (73). Веденная при Прошьяне организационная структура продолжала существовать и после его ухода с поста комиссара внутренних дел. Так же, как и в бытность его наркомом почт и телеграфов в Совнаркоме, он заменил враждебно настроенный персонал лояльными к Советской власти сотрудниками, многие из которых были левыми эсерами. О значимости его фигуры в Северной коммуне говорило то, что многие декреты этого периода были изданы за подписью его и Зиновьева. Его назначение в начале июня в состав чрезвычайной и полномочной внутриправительственной тройки также свидетельствовало о важности его фигуры. Тройка была сформирована для борьбы с контрреволюционной погромной деятельностью, которую вели в рабочей среде правые группы, а также с угрозой Советской власти со стороны новых оппозиционных сил, таких как Собрание уполномоченных (74).

Не менее деятельным, энергичным и амбициозным руководителем был занимавший пост комиссара земледелия левый эсер Николай Корнилов. Как и Прошьян, он был вынужден создавать свой департамент с нуля, однако его работу, возможно, несколько облегчила сформированная за несколько недель до его назначения специальная комиссия при СК СО по разработке плана организации Комиссариата земледелия (75). 23 мая, вскоре после вступления в должность, Корнилов разослал по земледельческим отделам Советов Северной области четко сформулированный программный меморандум. Целью его, помимо объявления о создании данного комиссариата и стремления наладить взаимополезные связи с отделами Советов, было довести до них свою главную задачу: подготовить, в тесном сотрудничестве с ними, проведение в жизнь левоэсеровской программы фундаментальных земельных реформ. В этой связи он наметил ряд насущных задач, таких как реорганизация растениеводства, животноводства и лесоводства; улучшение почв; переселение и просвещение сельских жителей; а также сбор устной и письменной информации, имеющей отношение к решению этих задач. Также он объявил о намерении создать под своим руководством «временный земельный совет», в состав которого вошли бы члены его коллегии и выборные, наиболее компетентные представители земледельческих отделов губернских Советов, чтобы совместными усилиями разрабатывать планы реформы, отвечающие местным реалиям (76). За время пребывания Корнилова в должности были разработаны подробные установления, касающиеся всех сторон организации и деятельности Комиссариата земледелия и его подразделений на местах (77). Кроме того, им были созданы плановая и бюджетная процедуры, подразумевающие немедленное исполнение. Явно рассчитывая на продолжительное пребывание в должности, он распорядился подготовить подробный бюджет на весь 1918/1919 финансовый год (78). Следует также отметить, что его внутриведомственные инструкции показывают, что он был въедливым и жестким руководителем (79).

Большевики и левые эсеры работали также рука об руку в таких организациях, как Петроградский Совет и районные Советы. К этому времени большевики, поддержанные левыми эсерами, имели большинство во всех петроградских районных Советах, кроме одного. Исключением был Рождественский Совет, в котором большинство принадлежало левым эсерам. Эта взаимная поддержка длилась почти до середины лета. Так, 3 июля, на заседании беспартийной конференции в Пороховском районе, левый эсер выступил с защитой большевиков от критики со стороны меньшевиков и эсеров (80).

Хотя, по его мнению, большевики были не правы, приняв Брестский мир, но «не ошибается тот, кто ничего не делает», добавил он. «Мы можем временно расходиться с большевиками, но мы идем вместе, тесно связанные», — выразил он затем типичное и, что немаловажно, публичное, отношение левых эсеров к большевикам в Петрограде (81).

В начале мая газета «Известия», орган Петроградского Совета, была переименована в «Северную коммуну»; в составе ее редакции было два большевика и один левый эсер. Относительно спокойные, рабочие отношения между большевиками и левыми эсерами в Петрограде в период трудностей весны и начала лета 1918 г. резко контрастировали с ситуацией, сложившейся в Москве. Конечно, московские левые эсеры продолжали работать в коллегиях отдельных наркоматов, в городском и районных Советах и в ВЧК. Однако, если в их газете «Знамя труда» внутренняя и внешняя политика большевиков ежедневно подвергалась самой острой критике, то в «Знамени борьбы» (петроградском органе левых эсеров) критика политики большевиков — за исключением нападок на Брестский мир и хлебную разверстку — была относительно мягкой, осторожной и приглушенной. Значительно больше внимания петроградские левые эсеры уделяли критике общих с большевиками внутренних и внешних врагов, особенно Собрания уполномоченных.

Когда видные деятели партии левых эсеров приезжали из Москвы в Петроград, они были озабочены не столько выискиванием ошибок большевиков, сколько защитой Советской власти, а иногда и самих большевиков. Мария Спиридонова провела в Петрограде несколько дней в начале июня; главной целью ее визита было участие в работе Первого съезда партии левых эсеров Северной области. Пару недель спустя вместе с Борисом Камковым она участвовала в избирательной кампании блока левых эсеров с большевиками на выборах в Петросовет (82). Как видно из выступлений Спиридоновой на заседаниях крестьянского отдела ВЦИКа и ЦК партии левых эсеров перед поездкой, она была глубоко разочарована Брестским миром и резко отрицательно относилась к большевистской политике хлебозаготовок — прежде всего, из-за ее губительного воздействия на крестьянство. Однако, будучи в Петрограде, во время бесконечных митингов и заседаний, она старалась не давать выхода своему растущему негодованию по поводу большевистской политики и практики. Напротив, она призывала своих слушателей, обычно рабочих, не слушать меньшевиков и эсеров с их требованиями о созыве Учредительного собрания; очнуться от политической летаргии и сконцентрироваться на главной задаче — восстановлении промышленного производства и продолжении борьбы с буржуазией. Меньшевики и эсеры изо всех сил эксплуатировали тему голода, чтобы настроить массы против Советской власти и партии большевиков, которая, говорила Спиридонова, «несет бремя государственного управления, пытаясь защитить до конца завоевания народа» (83). Учредительное собрание не даст народу ничего, кроме нового порабощения. С другой стороны, Советская власть представляет собой первый опыт в истории, когда рабочие и крестьяне правят сами, в своих собственных интересах. Выживание этой власти невозможно без суровой дисциплины и длительного периода страданий и жертв. Зато конечный результат будет во всех отношениях прекрасным (84).

Красной нитью через все выступления Спиридоновой этого периода проходила мысль о том, что Европа находится накануне грандиозного революционного взрыва, и что терпение по отношению к германскому империализму достигло крайней точки. Однако в тот момент, когда германские войска угрожали Петрограду, едва ли многие из ее слушателей уловили разницу между этой ее мыслью и призывами большевистских властей бывшей столицы крепить оборону города. В некоторых своих выступлениях Спиридонова высказывалась резко против сотрудничества с капиталистами в любой форме (85). Но, несмотря на недавние выпады Ленина против левых эсеров, она не стала связывать эту критику с его именем.

В целом, руководство партии левых эсеров в Москве было гораздо более сочувственно настроено по отношению к СК СО, чем их коллеги и большевистской партии. С момента его (СК СО) создания центральный Совнарком оставался неизменно холоден к призывам о финансовой помощи из Петрограда. Более того, нарком внутренних дел Григорий Петровский упорно отказывался признать само существование Северной коммуны. Так, 22 мая заместитель Петровского Мартин Лацис провокационно писал: «Об образовании Северной области центральной власти известно только по газетам и случайным бумагам, поэтому центральная власть не могла считаться с Северной коммуной и не приняла никаких мер к урегулированию отношений» (86). К тому же, еще до того как Зиновьев получил возможность ответить на это послание, Петровский разослал подобные меморандумы по шести губерниям Северной области (87). Выпады такого рода продолжались месяцами.

Проблемы с Петровским были не только у Зиновьева. Губернские Советы и главы отдельных комиссариатов в Петрограде тоже испытывали трудности. Особенно несладко приходилось Прошьяну — как комиссару внутренних дел и левому эсеру. Заняв свой пост, Прошьян направил Петровскому просьбу вести всю переписку с губернскими Советами и другими официальными институтами Северной области только через него. В этой телеграмме Прошьян также просил Петровского выслать ему все имеющиеся в центре данные по губернским Советам Северной области (88). Некоторое время спустя, вслед за телеграммой, Прошьян направил Петровскому письмо, в котором поднял важные бюджетные вопросы и еще раз настойчиво просил, чтобы «ни одно дело и ни одна ссуда для губерний Петроградской, Псковской, Новгородской, Олонецкой, Вологодской и Архангельской не выдавалась непосредственно, помимо Комиссариата по внутренним делам Северной области». Кроме того, он просил направить ему копии всех информационных материалов по Северной области, а также декретов и директив Петровского, касающихся назначения денежных пособий и создания сил внутренней безопасности (89). Ответов Петровского на эти послания мне найти не удалось.

Для оправдания своей позиции в отношении Северной коммуны Петровский использовал множество предлогов. Когда один исчерпывал себя, он находил другой. Так, сначала он оправдывался тем, что не может признать областное правительство, прежде чем его одобрит ВЦИК (90). Когда же требуемое одобрение было получено, он заявил, что его руки связаны, до тех пор пока он не получит официального подтверждения желания присоединиться к коммуне от всех губернских Советов области (91). Ясно, что этот конфликт являлся отражением неприязни центрального правительства (в особенности Ленина) к полуавтономным областным объединениям и ленинской тяги к предельной централизации. И напротив, одобрение руководством партии левых эсеров децентрализованных принципов правления помогают объяснить их поддержку Северной коммуны.

* * *

Созданное Первым съездом Советов Северной области большевистско-левоэсеровское коалиционное правительство — СК СО — работало эффективно и относительно слаженно, несмотря на стойкую антипатию левых эсеров к Брестскому миру и ряду последовавших за ним, далеко не самых благоприятных, явлений и событий. Среди наиболее важных из них были глубокая неприязнь левых эсеров к «государственному капитализму», провозглашенному Лениным в «Очередных задачах Советской власти», грубый подход Ленина к хлебозаготовкам и недовольство левых эсеров его несвоевременными публичными нападками на них, а также отказ наркома внутренних дел Петровского даже признавать Северную коммуну.

Успех коалиции отчасти объяснялся кадровым дефицитом, который испытывали большевики и который только усугублялся бесконечными и все более настойчивыми требованиями Ленина о мобилизации членов партии в Красную армию и в продотряды. Так что, левые эсеры были нужны петроградским большевикам. Однако главные причины прочности коалиции заключались в общности взглядов лидеров петроградских большевиков и левых эсеров на некоторые вещи (в частности, общей неприязни Прошьяна, Урицкого и Крестинского к ЧК), в эффективности и организаторском таланте таких членов правительства, как левые эсеры Прошьян (комиссар по внутренним делам) и Корнилов (комиссар земледелия), и в способности петроградских левых эсеров закрыть глаза на фундаментальные разногласия с большевиками во имя общей цели — выживания Советской власти на северо-западе России.

Для Советской власти в регионе период с середины марта до июля 1918 г. был временем непрерывных трудностей и проблем. То, что она сумела выжить, не прибегая к террору, было во многом результатом эффективного сотрудничества петроградских большевиков и левых эсеров и их взаимной сдержанности по отношению друг к другу. Разрыв большевистско-левоэсеровского союза в Петрограде и Северной области был обусловлен московскими событиями и директивами.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. ЦГА СПб. Ф. 143. On. 1. Д.З. Л.5–6.

2 РГАСПИ Ф 17. Оп 4 Д 11 Л 24–26. В письме Новгородцевой в Москву Стасова писала «Мало сказать, что Питер не столица. Пока народ привыкнет, что Москва столица, пройдет не один месяц и не два и, вероятно, даже не год Сколько времени прошло, пока Москва уступила пальму первенства Питеру1».

3 Протокол заседания Петроградского бюро ЦК от 13 апреля показывает, что, заслушав доклады Зиновьева, Лашевича и Иоффе о пленуме, бюро в полном составе пришло к заключению, что поездка была напрасной, что на деле никакого пленума и не было, так как Ленин и Сталин отсутствовали, а Троцкий появился лишь на короткое время, и что не только партийное руководство, но и центральное правительство в Москве пребывает в беспорядочном состоянии. В связи с этим бюро приняло единогласное решение «ввиду отсутствия в Москве партийной работы и необходимости сохранения и укрепления партийного аппарата, Петроградскому бюро Ц К работать в всероссийском масштабе» — РГАСПИ Ф466 On 1 Д 1 Л 10

4 РГАСПИ Ф 466. On 1 Д 1 Л 2-2об

5. ЦГАИПД Ф 1. On 1 Д 107 Л 3. См Хмелевский В. П. Северный областной комитет РКП (б) — Л, 1972. С. 32–35

6 Хмелевский Указ. соч. С 36–38. По поводу этой конференции см. РГАСПИ Ф 67 On 1 Д 1

7. Роляков М. Союз коммун Северной области //Хозяйство Северо-западного края. 1927. № 9. С 13

8 ГАРФ Ф 130 Оп 2 Д 342 Л 4

9 ЦГА СПб Ф 144 On 1 Д 1. Л 7. Об этом решении Зиновьев проинформировал товарищей из Петроградского бюро ЦК. Прерогатива правительства принимать такие важные политические решения без обсуждения с руководящим партийным органом ни у кого в бюро вопросов не вызвала — РГАСПИ Ф 466 On 1 Д 1 Л 10об

10 ЦГАСПб Ф 143 On 1 Д 3 Л II

11 Стенограмму 2-го съезда партии левых эсеров см в РГАСПИ Ф 564 On 1. Д 1–3 (опубл в сборнике Партия левых социалистов-революционеров Документы и материалы Т.1 С. 210–672)

12 Партия левых социалистов-революционеров. T1. С 241-242

13 См выше, глава 9

14 ЦГАСПб Ф 144 On 1. Д 1 Л 41, ГАРФ Ф 130 Оп 2 Д.342. Л 25

15 Эта работа Ленина впервые обсуждалась на заседании ЦК большевиков 26 апреля, на следующий день после выступления Зиновьева на съезде Советов Северной области. Тем не менее, основные пункты зиновьевской речи отразили главное направление ленинской работы и проводимой Совнаркомом после Четвертого съезда Советов политики

16 ЦГА СПб Ф 143 On 1 Д 3 Л 8-12.

17 РГАСПИ Ф67 On 1 Д 106 Л 58-59

18 Решение о включении левых эсеров в состав правительства было принято СК ПТК. 27 апреля — ЦГА СПб Ф 144 On 1 Д 1 Л 41

19 ЦГАСПб Ф 143 On 1 ДЗ Л 43-48

2 °Cм выше, глава 8

21 ЦГАСПб Ф 143 Oп 1 ДЗ Л 47–48. Как мы видели, уменьшение власти Совнаркома в области принятия политических решений и установление в ней приоритета ВЦИКа и всей системы Советов-исполкомов сверху донизу было одной из главных задач левых эсеров, начиная с ноября 1917 г Эта структура отразила взгляды лсвоэссровского руководства на первостепенную роль ВЦИКа в развитии советской демократии после Октября и нашла воплощение в проекте Советской Конституции, одобренном Третьим съездом партии левых эсеров в конце июня 1918 г — РГАСПИ Ф 71 Оп 34 Д.224 Л 75

22 ЦГАСПб Ф 143 On. 1. Д 3 Л.52

23. Новая жизнь. 1918. 30 апреля. С 3.

24 Известия Петроградского Совета. 1918. 11 мая. С 1. В качестве примера современного критического взгляда на создание СК СО см. Чистиков А. Н. У кормила власти //Петроград на переломе эпох. Под ред. В. А. Шишкина. С 29-31

25 ЦГАСПб. Ф 142 Оп.1 «Справка». Л 5, Ф 143 Оп.1 Д.2 Л.6

26 См по этому поводу Гоголевский А. В. Петроградский Совет в годы гражданской войны. — Л., 1982. С.60.

27 Протоколы заседаний Всероссийского центрального исполнительного комитета 4-го созыва. С 206-219

28. В сжатом виде анализ различий между взглядами Ленина и «левых коммунистов» на проблемы внутренней политики, которые были аналогичны различиям между Лениным и Левыми эсерами, см Cohen Bukharin and the Bolshevik Revolution P. 69–78.

29. Протоколы заседаний Всероссийского центрального исполнительного комитета 4-го созыва. С 222-223

28 Знамя борьбы. 1918. 8 мая. С 4

29 Декреты Советской власти. Т 2 С 18–21.

30 Декреты Советской власти о Петрограде, 1917–1918 гг. С. 171

33. Известия Петроградского Совета. 1918. 10 мая С. 2–3, 11 мая. С. 2–3.

34 О создании Делегатского совета см. выше, глава 6.

35. ЦГАИПД Ф 4000 Оп 7. Д 820 Л 68-88

36 РГАСПИ Ф 19 On 1. Д 112

37 Протоколы заседаний Всероссийского центрального исполнительного комитета 4-го созыва. С. 254–256

38 Декреты Советской власти. Т.2 С 264-266

39 Поскольку крестьяне вступали в комбеды неохотно, в их составе оказалось большое количество пришлых работников, дезертиров, демобилизованных солдат и перебравшихся в деревню недавних рабочих

40 Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т 5 С 442, Иванов А. В. Путиловский рабочий на приеме у Ильича //Воспоминания о В. И. Ленине Т 2 — М, 1957 С. 336–338

41 Красная газета. 1918. 22 мая. С 1

42 Там же. 26 мая. С 1.

43. Знамя борьбы. 1918. 28 мая. С.4.

44. Красная газета. 1918 23 мая. С.2.

45 Известия Петроградского Совета. 1918. 30 мая. С 2, 31 мая. С.3

46 Эти директивы содержались в двух циркулярных письмах, рассылаемых Центральным Комитетом всем партийным организациям во второй половине мая — Переписка секретариата ЦК РСДРП(б) — РКП(б) с местными партийными организациями. Т 3 С 72–74, 81-83

47 РГАСПИ Ф 17 Оп4 Д 11 Л 52об

48 ЦГАИПД Ф 1. On 1 Д 66 Л 21–21 об, Ф 4000 Оп7.Д814 Л 67-70

49 ЦГАИПД Ф 4000 Оп 7 Д814 Л 175–178, 202, Ф 1 ап 1 Д 54 Л 32 Текст ленинского письма см Ленин В И Полн. собр. соч. Т 36 С 521–522.

5 °Cм ниже, глава 12

51 ЦГАИПД Ф 1 On 1 Д 54. Л 33, РГАСПИ Ф 17 Оп 4 Д 59 Л 15

52. РГАСПИ Ф 564 On 1 Д 11 Л 17об-18

53 Известия Петроградского Совета. 1918. 31 мая. С 2

54 Сборник декретов и постановлений по Союзу коммун Северной области. Вып 1.Ч. 1. С 319

55 По этому вопросу см ниже, глава 12, а также Рабинович. Моисей Урицкий. Робеспьер революционного Петрограда. С 8-9

56 См комментарии Прошьяна к его плану в газете Новые ведомости. 1918. 18 июня. С 7. Протоколы заседаний президиума Комитета революционной охраны Петрограда свидетельствуют, что он разделял негативное отношение Прошьяна к ПЧК. См, напр, ЦГАСПб Ф73 On 1 Д4 Л 16, 17, 20-20об, 25

Поначалу руководители ВЧК также старались принципиально избегать «методов охранки» использования тайных агентов, агентов-провокаторов и т. д. Как и Прошьян, они надеялись, что им будет достаточно бдительных рабочих, служащих «глазами и ушами» ВЧК — Лацис. Отчет Всероссийской чрезвычайной комиссии за четыре года ее деятельности. С 11. По этому вопросу см также Леонов. Рождение Советской империи. С 248-249

57 РГАСПИ Ф 17 Оп4. Д 11 Л.24–26. По крайней мере, некоторые из тех, кто слышал выступление Урицкого по вопросам безопасности в Петрограде в конце мая, пришли к выводу, что он ищет оправданий для роспуска ПЧК См, напр, комментарии Сергеева на заседании президиума Комитета революционной охраны Петрограда. 23 мая в ЦГА СПб Ф 73 On 1 Д 3 Л 35

58. Возмущение Урицкого последними нашло отражение в письме без даты, посланном им Дзержинскому. Поводом для этого письма послужили оказавшиеся в его распоряжении показания некоего 14-летнего Всеволода Аносова, допрашивая которого, следователи ВЧК в Москве применяли грубые угрозы и запугивание Урицкий выразил протест против инцидента и потребовал от Дзержинского провести расследование его и призвать к ответу упомянутых Аносовым следователей — РГАСПИ Ф 76 Оп 3 Д 10 Л 1–1 об

59. Краткий очерк по делу о «Каморре», основанный на документах ЧК, см. Рабинович. Моисей Урицкий. Робеспьер революционного Петрограда. С 7–8. О Филиппове см. Очерки истории внешней разведки. Под ред. Е. М. Примакова Т 2 — М, 1997 С 19-24

60 ЦГА СПб Ф 142 Оп 9 Д 1 Л 34

61 Судя по протоколам конференции, ни Урицкий, ни кто другой от ПЧК на ней не присутствовали. См ЦА ФСБ РФ Ф 1 Оп.3 Д 11

62 РГАСПИ Ф 17 Оп4 Д 194 Л 3-3об

63 Там же. Ф466. On 1. Д 1 Л 9-10.

64 ЦГАСПб Ф 73 On 1 Д 1 Л. 150, Новая жизнь (Петроград). 1918. 23 мая. С3

65 См, напр, ЦА ФСБ СПб и ЛО № 30377 ТЗ Л 310-320

66 Новая жизнь (Петроград). 1918. 22 июня. С 3, Новые ведомости. 1918. 22 июня. С3

67 ЦА ФСБ РФ Ф 1 Оп 3 Д 11 Л 77-78

68 ЦГАСПб Ф 143 On 1 Д49 Л 50

69 См ниже, глава 12

7 °Cм изложение доклада Прошьяна на Восьмой городской конференции петроградских левых эсеров 26 мая в газете Знамя борьбы. 1918. 28 мая. С 4

71 Знамя борьбы. 1918. 8 июня. С3. О ключевом значении этого совещания в развитии Комиссариата внутренних дел СК СО (без ссылки на Прошьяна) говорил в своем докладе 20 октября 1918 г. один из его преемников — ЦГА СПб Ф 143 Оп 4 Д4 Л 2. О важной роли, которую играл в петроградском правительстве Комиссариат внутренних дел при Прошьяне, см выступление делегата от Петрограда Каспаряна на Третьем съезде партии левых эсеров в июне 1918 г. — РГАСПИ Ф 564 On 1 Д 4 Л 166

72 Знамя борьбы. 1918. 12 июня. С 3, Северная коммуна. 1918. 13 июня. С 6

73 ЦГА СПб Ф 143 Оп 3 Д 6 Л 5об-6

74 Северная коммуна. 1918. 5 июня. С 1, Знамя борьбы. 1918. 4 июня. С 3, 5 июня. С 1. Помимо Прошьяна в состав тройки вошли Урицкий и главный комиссар Петроградского военного округа большевик Михаил Лашсвич

75 О назначении этой комиссии см указатель к фонду Комиссариата земледелия СК СО ЦГА СПб Ф 8957

76 ЦГАСПб Ф 8957 On 1 ДЗ Л I, 1об

77 Там же Ф 143 Ori 1 Д40 Л 4-15

78 Там же Ф 9857. Оп 3 Д 13 Л З-Зоб

79 Там же Oп 1 Д 10 Л 16

80 На беспартийной конференции в Пороховском районе умеренные социалисты были особенно сильны

81 ЦГАСПб Ф511 On 1 Д 1 Л 13об

82 Мильштейн А. Л. Рабочие Петрограда в борьбе за укрепление Советов Перевыборы Петроградского Совета в июне 1918 г. //Рабочие Ленинграда в борьбе за победу социализма — М-Л., 1963 С. 152

83 Первая конференция рабочих и красноармейских депутатов 1-го городского района. С 255

84 Там же. С 258

85 См, напр, Знамя борьбы. 1918. 7 июня. С 4

86 ГАРФ Ф 393 Оп 2 Д 70 Л 185-185об

87 Там же On 1. Д.58 Л. 150

88 Там же. Л 90

89 Там же Л 45

90 ЦГА СПб. Ф 143 On 1 Д 9 Л 245

91 Там же Л 232, 234

Глава 11

САМОУБИЙСТВО ЛЕВЫХ ЭСЕРОВ

В то время как в Пегрограде большевики и левые эсеры, закрыв глаза на свои разногласия, совместно работали для сохранения Советской власти в городе, расхождение между коммунистами и левыми эсерами в центральном правительстве в Москве стремительно нарастало. Их «медовый месяц» оказался внезапно прерван во второй половине марта, после ратификации Брестского мирного договора Четвертым съездом Советов и выхода левых эсеров из Совнаркома. В апреле-июне отношения между национальным руководством партии левых эсеров и ленинским Совнаркомом становились все хуже по причине постоянных уступок последнего немцам, а также многих внутриполитических шагов большевистского правительства. Такие меры, как введение продовольственной диктатуры; использование рабочих продотрядов и комитетов деревенской бедноты для насильственного изъятия хлеба у крестьянства; опора на буржуазных специалистов в управлении промышленностью и техническом руководстве вооруженными силами; восстановление высшей меры наказания, символом которого стала казнь «Адмирала» Щастного, шли вразрез с принципами большинства левых эсеров. С их точки зрения, эти меры были несовместимы с революционной этикой, международным характером социальной революции, определениями класса и классовой борьбы и народно-демократическими принципами, лежащими в основе Советской власти.

С другой стороны, в глазах Ленина и большевистского правительства, все более активные выпады левых эсеров против их политики, наряду с резко возросшей поддержкой левых эсеров в массах, особенно крестьянских (1), представляли угрозу и хрупкому миру с Германией, и весьма непрочной власти самих большевиков. Ответом Ленина стала острая критика левых эсеров во ВЦИКе и во втором открытом «Письме к питерским рабочим» (2). В результате, с началом лета левые эсеры и большевики вступили на путь неминуемого столкновения, что имело серьезные последствия для большевистско- левоэсеровского сотрудничества в Петрограде.

* * *

Документальным свидетельством ухудшения отношений между руководством двух партий с левоэсеровской точки зрения, пусть и фрагментарно, служат протоколы заседаний ЦК партии левых эсеров за май и начало июня (3). Борьба также развернулась на страницах газет «Знамя труда» и «Правда» и, как мы уже знаем, на пленарных заседаниях ВЦИКа. Растущий антагонизм между большевиками и левыми эсерами, вызванный политикой правительства по отношению к крестьянству и хлебозаготовкам, особенно неблагоприятно сказывался на оплоте левых эсеров — Крестьянском отделе ВЦИКа, возглавляемом легендарной Марией Спиридоновой.

Крестьянский отдел, созданный в январе 1918 г. как самостоятельная структура ВЦИКа, имел свой собственный исполнительный комитет и партийные фракции, издавал собственную общероссийскую ежедневную газету — «Голос трудового крестьянства». Можно с полным правом сказать, что в первые месяцы 1918 г. это был главный в Советской России руководящий орган, занятый подготовкой крестьян к земельной реформе, мобилизацией их в поддержку Советской власти, организацией Советов в отдаленных районах, а также определением, формулированием и защитой крестьянских интересов. Немаловажной задачей Крестьянского отдела, как поясняла Спиридонова, было также «связать в единое целое пролетариат и крестьянство… связать город и деревню» под единым советским знаменем (4).

С января по апрель Крестьянский отдел выдвинул множество инициатив, нацеленных на закладывание фундамента земельной реформы и, в более широком смысле, на создание опоры Советской власти в сельской России. Он организовывал программы интенсивной подготовки сельских агитаторов по вопросам, связанным с осуществлением левоэсеровской аграрной реформы, и создавал курсы дополнительного агрономического и социального образования для сельских учителей (в обоих случаях действовало правило набора слушателей из тех районов, где им предстояло работать). Он подготовил горы литературы по аграрным, социальным и политическим вопросам для распространения среди крестьян (5). Отдел вел оживленную переписку с сельскими Советами, крестьянскими кооперативами и отдельными крестьянами, а также, с помощью грамотно составленных опросных листов, занимался систематическим сбором информации, касающейся политических, экономических и социальных аспектов крестьянской жизни (6). В результате ему удалось собрать богатую базу данных о российской деревне. Благодаря мифу, окружавшему фигуру Спиридоновой в глазах крестьян, Крестьянский отдел превратился в национальный центр, куда крестьяне всей России обращались за помощью и советом.

В докладе о деятельности Крестьянского отдела на Втором съезде партии левых эсеров 17 апреля 1918 г. Спиридонова подчеркнула, что благосклонность большевиков по отношению к нему закончилась в середине марта, после выхода левых эсеров из состава Совнаркома. С этого момента, по словам Спиридоновой, между большевистским руководством ВЦИКа и левоэсеровским руководством Крестьянского отдела шла непрерывная борьба вокруг «сепаратизма» последнего. ВЦИК перестал выделять средства на запланированные отделом расходы. В итоге, Крестьянский отдел оказался близок к ситуации, когда он больше не мог продолжать свою работу (7).

Справедливости ради следует сказать, что, с точки зрения большевиков, обвинения Крестьянского отдела в «сепаратизме» выглядели обоснованными. После того как ВЦИК проголосовал за принятие германских условий мирного договора, отдел оказался втянутым в левоэсеровскую деятельность, направленную на срыв Брестского мира. На Втором съезде партии левых эсеров это признала и сама Спиридонова, когда сообщила, что большое количество агитаторов отдела уже направлено в районы, граничащие с германским фронтом (8). Понятно, что в их задачу входили не столько сбор данных и распространение социализма, сколько организация сопротивления германским оккупационным войскам. Подтверждением этого может служить телеграмма, датированная концом июня, в которой большевистский представитель выражает протест против дезорганизаторской деятельности агитаторов Крестьянского отдела в Псковском районе (9).

16 июня, после одобрения ВЦИКом декрета Совнаркома о комбедах, Карелин публично заявил, что левые эсеры сделают все возможное, чтобы воспрепятствовать его осуществлению. Если в январе — феврале печатные материалы, распространяемые Крестьянским отделом в деревне, включали левоэсеровские и большевистские тексты примерно в равной пропорции, то к концу весны, когда большевики и левые эсеры разошлись в крестьянской политике, ситуация изменилась. В начавшейся войне между городом и деревней левые эсеры из Крестьянского отдела, естественно, заняли сторону крестьян. Существуют также многочисленные свидетельства того, что в хлебопроизводящих районах левые эсеры из местных Советов намеренно препятствовали осуществлению продовольственной политики большевиков, особенно созданию комитетов бедноты, способствовавших изъятию хлеба у крестьян (10).

С начала июня, то есть момента, когда продотряды начали свои рейды в хлебопроизводящие губернии, благодаря тесным связям и особому статусу Крестьянского отдела в крестьянской среде, а также наработанным традициям сбора информации, он оказался завален данными и полными подробностей рассказами очевидцев о зверствах продотрядов в деревне. Большое количество подобных рассказов хранится в архиве нынешней Федеральной службы безопасности России — преемницы ВЧК — в фонде, отражающем деятельность Спиридоновой в Крестьянском отделе (И). В открытом письме в адрес ЦК большевиков Спиридонова обильно цитировала письма крестьян, свидетельствующие о жестокости действий продотрядов. Их авторы подробно описывали насилие, чинимое против голодных крестьян продотрядами и помогающими им комбедами, и возникшее в результате этого состояние войны в деревне. Как писал один из крестьян:

Мы не прятали хлеб, мы, как приказали, по декрету, себе оставили 9 пудов на год на человека. Прислали декрет — оставить себе 7 пудов, два пуда отдать. Отдали. Пришли большевики с отрядами. Разорили в конец. Поднялись мы. Плохо в Юхновском уезде, побиты артиллерией. Горят села. Сровняли дома с землей. Мы все отдавали, хотели по-хорошему. Знали, город голодный. Себя не жалели (12).

К середине июня протесты против грубых действий возглавляемых большевиками продотрядов из Петрограда достигли Петербургского комитета РКП (б). На заседании ПК 18 июня Егорова жаловалась, что отряды «плохо организуются, состав нежелательный, которых надо арестовать», и настаивала, что в будущем необходимо подходить к набору продотрядовцев очень избирательно. Возражать Егоровой или оспаривать ее рекомендации никто не стал; будучи одним из руководителей Выборгского районного комитета большевиков, она хорошо знала, о чем говорила. Было даже решено на основе ее соображений подготовить специальный доклад для ВЦИК в Москве (13). Сведений о дальнейшей судьбе данного доклада мне найти не удалось. Но 6 августа Совнарком под влиянием паники, вызванной началом интервенции стран Антанты, принял резолюцию, подтверждающую все предыдущие декреты о применении насилия против классовых врагов, включая крестьян, сопротивляющихся вооруженной хлебной разверстке (15).

Менее года спустя, на Восьмом съезде партии большевиков в марте 1919 г., выступавший с отчетом о деятельности ЦК за минувшие двенадцать месяцев Ленин признал, что в своем подходе к крестьянству большевики «погрешили чрезвычайно». «По неопытности советских работников, по трудности вопроса, — сказал он, — удары, которые предназначались для кулаков, падали на среднее крестьянство» (16). Но отчего, резонно спросить, вопрос оказался таким трудным? И кто, как не Ленин, больше всех был виновен в этих «грехах»?

* * *

Постепенное удушение большевиками Крестьянского отдела привело к тому, что некоторые левоэсеровские члены отдела стали требовать созыва отдельного Всероссийского съезда Советов крестьянских депутатов. Однако до поры до времени Спиридонова и ее коллеги из ЦК левых эсеров противились осуществлению этих требований, отдавая предпочтение агитации в пользу скорейшего созыва Всероссийского съезда Советов рабочих и крестьянских депутатов (17). Они надеялись, что им удастся объединить крестьян, подвергнуть внутреннюю и особенно внешнюю политику большевистского правительства критике с трибуны самого широкого народного форума и, таким образом, вызвать глубокие политические перемены. Лидеры большевиков, естественно, также были против созыва отдельного крестьянского съезда Советов, поскольку он разрушил бы ту de facto существующую консолидацию Советской власти под контролем большевиков, которая была достигнута в январе, и еще больше укрепил бы позиции левых эсеров. И хотя никто не мог гарантировать, что на легитимно избранном рабоче-крестьянском съезде Советов большевики будут иметь большинство, он был предпочтительнее, чем отдельный крестьянский съезд, контролируемый левыми эсерами. Ленин был вынужден уступить. 10 июня ВЦИК постановил созвать Пятый Всероссийский съезд Советов рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов в Москве 28 июня (18).

Конфликт в партии большевиков на национальном уровне между ленинистами и «левыми коммунистами» в мае — июне продолжал усугубляться. Это давало лидерам левых эсеров надежду, что в столкновении на съезде Советов по поводу совнаркомовской внешней политики «левые коммунисты» будут на их стороне. Однако к концу июня трещина в большевистском руководстве в значительной степени затянулась. Это подчеркнул Ленин в интервью шведской газете «Folkets dagblad politiken» 1 июля. «Оппозиция в партии большевиков против Брестского мира успокоилась, — заявил он в начале интервью. — Бухарин, Радек и другие снова участвуют в работе» (19). Это обстоятельство также помогает объяснить готовность большевиков пойти на риск созыва всероссийского съезда Советов. Ленину больше не нужно было опасаться альянса левых эсеров с «левыми коммунистами» на съезде или неизбежных требований со стороны «левых коммунистов» о созыве партийного съезда для предварительного разрешения спорных вопросов. Теперь левым эсерам противостояла внешне единая партия большевиков, решительно настроенная урезать независимую власть Крестьянского отдела и, в более широком смысле, нейтрализовать левых эсеров.

* * *

После назначения даты открытия Пятого Всероссийского съезда Советов на 28 июня и большевики, и левые эсеры сосредоточили внимание на завоевании большинства на нем. Оснований для оптимизма в этом вопросе у Ленина явно не было. Он понимал, что установленных избирательных норм, дающих значительное преимущество рабочим над крестьянами, может быть недостаточно, чтобы перевесить вероятное доминирование левых эсеров в сельских районах (20). По инициативе большевистского руководства, ВЦИК на заседании 14 июня исключил меньшевиков и эсеров из своего состава и призвал Советы по всей стране сделать то же самое. Едва ли можно сомневаться, что это неожиданное решение, официально объясненное тем, что меньшевики и эсеры стали частью контрреволюции, было продиктовано необходимостью устранить двух конкурентов в борьбе за делегатские мандаты съезда (21).

Насколько мне известно, выборы делегатов на Пятый съезд Советов никогда не подвергались беспристрастному исследованию, а сегодня это, вероятно, и невозможно сделать. Предварительный расклад делегатов по партийной принадлежности, оглашенный на вступительном заседании съезда, выглядел следующим образом: большевики — 678; левые эсеры — 269. Остальные 88 мест распределились между [эсерами]-максималистами (около 30), социал-демократами интернационалистами (5–6) и беспартийными делегатами (около 48), составив, в общей сложности, 1035 делегатов с правом решающего голоса (22). Оценивая это неожиданное огромное преимущество большевиков, кто-то из левоэсеровских делегатов, скорее всего, член ЦК партии Александра Измайлович, позже писала, что «партия левых эсеров не учла всей способности партии большевиков творить чудеса». «Библия говорит нам о том, — продолжала она, — что Бог создал небо и землю из ничего… В двадцатом веке большевики то и дело творят не меньшее чудо: из ничего они создают… правомочные мандаты» (23).

На самом деле, существует значительный объем косвенных свидетельств в пользу того, что невероятное большевистское большинство на съезде было получено в результате фальсификации, и что численность законным образом избранных левоэсеровских делегатов примерно равнялось численности легитимных делегатов-большевиков. Резко возросшая накануне Пятого съезда поддержка левых эсеров в крестьянских Советах, как и итоги уездных и губернских съездов Советов, где происходили выборы делегатов на общероссийский съезд, давали лидерам левых эсеров, собравшимся в конце июня в Москве на третий съезд своей партии, уверенность, что большинство на Всероссийском съезде Советов будет за ними (24). Предварительные списки прибывающих на съезд делегатов, публикуемые в течение недели перед съездом в «Знамени труда», показывали примерное равенство численности большевистских и левоэсеровских делегатов. То же впечатление накануне открытия съезда передавали независимые московские газеты «Новости дня», «Наше слово» и «Жизнь» (25).

К несчастью для левых эсеров, эти списки не включали приблизительно 399 большевистских делегатов, чье право заседать на съезде было оспорено левоэсеровским меньшинством в мандатной комиссии съезда (26). Примерно 25 июня, одновременно с объявлением Свердлова о переносе даты открытия съезда с 28 июня на 3 июля (а затем на 4 июля), из ЦК большевиков в провинцию полетели срочные призывы немедленно прислать в Москву дополнительное количество делегатов. Легитимность этих делегатов была оспорена левоэсеровским меньшинством мандатной комиссии и левыми эсерами в составе тех институтов, откуда эти делегаты прибыли. В начале съезда левоэсеровские требования паритета в мандатной комиссии с целью разоблачения этих махинаций большевиков были отвергнуты пофракционным голосованием, что наводило на мысль о стремлении избежать огласки (27). Архивные документы по Могилевской губернии, большая часть которой была оккупирована немцами, являются наглядной иллюстрацией этого мошенничества (28).

Неудивительно, что первые заседания съезда, который проходил в Большом театре, превратились в сплошную словесную перебранку (29). При председательствующем Свердлове, который был далек от беспристрастности, левые эсеры оказались в чудовищно невыгодном положении. Троцкий прямо в день открытия съезда, 4 июля, потребовал принять постановление о расстреле «на месте» любого, кто будет сопротивляться аресту за выступление против германских оппозиционных сил на Украине (30). Спиридонова, от лица левых эсеров, закономерно интерпретировала это как прямую угрозу (31). После того как предложение Троцкого было принято в форме официальной резолюции, сомнений в том, что оно было частью превентивного удара по левым эсерам, уже не осталось. На следующий день (5 июля) Ленин то и дело подначивал левых эсеров уйти со съезда. Так, в самом начале доклада о деятельности Совнаркома он сослался на нежелание Спиридоновой считаться с фактом огромного большевистского большинства на съезде и бесцеремонно заявил, что «если такие люди предпочитают со съезда уходить, то скатертью дорога» (32). Позже Ленин заявил: «Если найдутся из партии лев[ых] с.-р. люди, которые скажут, как предыдущий оратор [Спиридонова]… “мы с большевиками работать не можем, мы уходим”, — мы не пожалеем об этом ни на одну минуту. Те социалисты, которые уходят в такую минуту… те враги народа» (33).

Карелин и Камков, которые, наряду со Спиридоновой, были на съезде главными докладчиками от левых эсеров, стояли на своем. Они резко нападали на большевиков и на германский империализм, в то время как члены высокой правительственной делегации Германии гневно взирали на них из центральной ложи. Главное, однако, заключалось в том, что к концу первого дня надежда левоэсеровских лидеров на то, что им удастся воспользоваться трибуной общего, рабоче-крестьянского, съезда, чтобы изменить политику Совнаркома, оказалась разбита. В результате, они ощутили необходимость прибегнуть к традиционному оружию эсеров — индивидуальному террору, а именно, к убийству германского посла в Москве графа Вильгельма Мирбаха. Это решение было принято поспешно, из страха, что их лидерам грозит физическая расправа, и в надежде, что убийство Мирбаха, развязав войну с Германией, может спасти им жизнь.

* * *

Вопрос об использовании террора против зарубежных «империалистических» лидеров как средства борьбы с Брестским миром впервые обсуждался и был решен положительно на закрытом заседании Второго Всероссийского съезда партии левых эсеров в апреле. Генерал Эйхгорн, командующий германскими оккупационными войсками на Украине, посол Мирбах и кайзер Вильгельм были намечены в качестве потенциальных объектов. В мае Григорий Смолянский, секретарь ВЦИКа и член Боевой организации левых эсеров, тайно ездил в Берлин разузнать мнение немецких социал-демократов насчет убийства кайзера. Их испуганная реакция заставила левых эсеров на время отказаться от этой затеи (34). 24 июня, в день, когда Свердлов объявил о переносе даты открытия съезда Советов с 28 июня на 3 июля и возникло опасение, что съезд может вовсе не состояться, ЦК левых эсеров вернулся к идее политических убийств. Он принял резолюцию, предусматривающую организацию серии террористических актов против высших представителей германского империализма (35). Имя графа Мирбаха или какого бы то ни было конкретного объекта уничтожения в резолюции названо не было, но поскольку он являлся главным символом германского империализма в России и стоял в начале списка потенциальных жертв, составленном левыми эсерами в апреле, резонно предположить, что и в июне он оставался одной из главных мишеней.

Текст резолюции, принятой ЦК левых эсеров 24 июня, показывает, что в ней предусматривалось, что для мобилизации военных сил и подготовки масс и местных партийных организаций к террористическим актам понадобится время, а также оговаривалось, что целью этих актов является борьба против политики ленинского Совнаркома, но никак не против большевиков (если только не возникнет необходимость самообороны). Следовательно, эти меры стали бы ненужными, воплотись левоэсеровские надежды на отмену Брестского мира Пятым Всероссийским съездом Советов. Иначе говоря, резолюция от 24 июня была запасным вариантом ЦК левых эсеров. Как бы то ни было, в завуалированной форме она была одобрена Третьим съездом партии левых эсеров (36).

Серьезные приготовления к убийству Мирбаха начались вечером 4 июля, после первого заседания съезда Советов. Сначала планировалось осуществить его на следующий день (5 июля) (37). Однако, когда стало ясно, что времени для подготовки недостаточно, было решено перенести его еще на день (6 июля). Убийство было совершено двумя левыми эсерами-чекистами, Яковом Блюмкиным и Николаем Андреевым, в гостиной германского посольства. Тем временем, практически все левоэсеровское руководство собралось в штабе отряда ВЧК, куда были стянуты внушительные военные силы под командованием бывшего черноморского моряка, левого эсера Дмитрия Попова.

В середине дня 6 июля Ленин получил известие о крупном восстании против Советской власти в Ярославле, губернском центре на Волге, примерно в 240 км к северо-востоку от Москвы (38), что потребовало переброски туда дополнительных войск из Москвы. Эта необходимость, последовав сразу после отправки значительных воинских сил в Мурманск и на чехословацкий фронт, оставила Москву на попечении относительно немногочисленных подразделений латышских стрелков и чекистов, а также пестрых формирований недисциплинированных красногвардейских и красноармейских отрядов, многие из которых находились еще в процессе формирования и подготовки.

Короткое время спустя Ленину позвонил Владимир Бонч-Бруевич, сообщив первую весть о покушении на Мирбаха. Поначалу было неясно, насколько сильно пострадал посол. Однако вскоре последовало сообщение о его смерти. В эти первые лихорадочные минуты Ленину даже не пришло в голову, что убийство может быть делом рук левых эсеров (39). То, что Мирбаха убили Блюмкин и Андреев, он впервые узнал от Дзержинского, когда ближе к вечеру заехал в германское посольство выразить соболезнования. Там же он выяснил, что за Блюмкиным стоят военные из главного вооруженного формирования ВЧК и что этот отряд возглавляют левые эсеры. Ленин также получил тревожные новости от Георгия Чичерина, наркома по иностранным делам, предупредившего его о настойчивом желании германского правительства разместить свои войска в Москве.

Дзержинский, в сопровождении двух помощников, прямо из посольства отправился в свой военный штаб, превратившийся в командный центр левых эсеров, чтобы арестовать Блюмкина и Андреева. В тот момент Дзержинский, похоже, еще полагал, что эти двое действовали на свой страх и риск (40). Но он в этом быстро разубедился. Обыскивая штаб ВЧК в поисках убийц, он встретил там множество левоэсеровских деятелей из числа высшего партийного руководства, в том числе Доната Черепанова, Георгия Саблина, Спиридонову, Камкова, Прошьяна, Карелина, Трутовского, Фишмана и своего старшего заместителя, Александровича. Они сообщили ему, что Мирбах был убит по приказу ЦК левых эсеров, который взял на себя всю ответственность за этот акт. В ответ на это Дзержинский арестовал Прошьяна и Карелина и пригрозил расстрелять Попова, если тот не выдаст Блюмкина и Андреева. Впоследствии он рассказывал, что затем несколько моряков силой разоружили его. Спиридонова пояснила, что Дзержинский и его помощники задержаны за то, что они «с Мирбахом», а Черепанов добавил: «Мир сорван, и с этим фактом вам придется считаться. Мы власти не хотим, пусть будет так, как на Украине [т. е., партизанская война против немецкой оккупации]… пусть займут немцы Москву» (41).

О масштабах вовлеченности в убийство Мирбаха левых эсеров вернувшийся в Кремль Ленин узнал только к вечеру. Бонч-Бруевич, который находился с ним в это время, вспоминал, что Ленин был ошарашен этой новостью и на какой-то момент утратил самообладание: побелел, как обычно с ним бывало, когда он был разгневан или потрясен неприятным, неожиданным поворотом событий (42). Однако, по-прежнему не сомневаясь в том, что полноценная война с Германией будет катастрофой для дела революции, Ленин быстро пришел в себя и сосредоточился на том, чтобы продемонстрировать немцам, что большевики вполне в состоянии легко справиться с левыми эсерами. Трудность заключалась в том, что сказать с уверенностью, что имеющиеся в его распоряжении военные силы не уступают тем, что были у левых эсеров, было невозможно. Его главный орган безопасности, ВЧК, оказался наводнен левыми эсерами.

Однако ставки, без сомнения, были чрезвычайно высоки, и последующие события показали, что Ленин был готов пойти на риск. Заклеймив убийство Мирбаха как часть масштабной попытки со стороны левых эсеров свергнуть Советскую власть, он поручил ее подавление Троцкому. Троцкий, в свою очередь, назначил Ивара Смилгу командующим всеми воинскими подразделениями, привлеченными для выполнения этой задачи (43). Непосредственное руководство операцией штурма штаба Попова было поручено полковнику Иоакиму Вацетису (командующему дивизией латышских стрелков), Николаю Подвойскому (тогда — члену Высшего военного совета) и Николаю Муралову (комиссару Московского военного округа) (44). Ленин также приказал Урицкому и Петру Заславскому (секретарю Петербургского комитета большевиков) немедленно вернуться в Петроград, чтобы успеть пресечь возможные действия левых эсеров там. Все телефонное и телеграфное сообщение в городе Москве и между Москвой и остальной территорией страны (кроме правительственного) было прервано. Был установлен жесткий контроль за движением автомобильного транспорта в Москве, а также за железнодорожным сообщением столицы.

В 8 часов вечера левоэсеровская фракция Пятого съезда Советов в полном составе была арестована в фойе Большого театра. Члены фракции и их гости, всего более четырехсот человек, собрались там в ожидании вечернего заседания съезда и ничего не знали ни о планах собственного ЦК убить Мирбаха, ни, тем более, о самом убийстве (45).

Вскоре последовало первое официальное заявление Советского правительства об убийстве Мирбаха, которое было передано телеграфом на всю страну. Помимо обвинений «негодяев левых эсеров» в том, что они поставили Россию на грань войны с Германией и подняли восстание против Советской власти, в нем сообщалось, что все левоэсеровские делегаты Пятого съезда Советов задержаны в качестве заложников и что принимаются все необходимые меры к немедленной ликвидации «мятежа новых слуг белогвардейских замыслов». Заявление призвало «всех» к оружию для защиты революции (46).

К досаде Ленина, надеявшегося покончить с «мятежом» левых эсеров без промедления, намеченный Вацетисом на два часа ночи штурм штаба отряда Попова столкнулся с серьезной загвоздкой. 7 июля было воскресенье и большой религиозный праздник (Иванов день), солдаты были отпущены по домам, и к назначенному времени ни одна из групп красногвардейцев, красноармейцев или латышских стрелков, принимавших участие в операции, не оказалась на исходных позициях. В результате, как смущенно признали в докладе Ленину несколько дней спустя Подвойский и Муралов, «был проигран ночной характер операций и операции должны были принять характер дневного боя» (47). Штурм начался только в полдень, когда штаб Попова и два соседних здания подверглись разрушительному обстрелу из артиллерийских орудий, подведенных «на двести шагов». Затем, после непродолжительной перестрелки из винтовок и пулеметов, бойцы отряда Попова и левоэсеровское руководство обратились в бегство — оставив Дзержинского.

Начавшиеся убийством Мирбаха действия левых эсеров уже вечером 6 июля получили определение «восстания против Советской власти». Так же этот эпизод часто описывают и историки. Но так ли это? Тщательно изучив имеющиеся, опубликованные и неопубликованные, свидетельства, я пришел к выводу, что нет. При внимательном рассмотрении, все действия московских левых эсеров, последовавшие за убийством Мирбаха — за исключением, возможно, кратковременного захвата Прошьяном центрального телеграфа и его поведения там, что вполне могло быть его собственной инициативой — были сообразны их цели изменения политики ленинского Совнаркома, но не захвата власти и даже не борьбы против большевиков, кроме случаев самообороны.

* * *

Ленин и Григорий Петровский предприняли решительные действия, чтобы устранить левых эсеров как политический фактор, пока они были в бегах. Блюмкину и Андрееву удалось ускользнуть, как и одиннадцати из четырнадцати прочих лидеров левых эсеров, впоследствии обвиненных в причастности к убийству Мирбаха. Однако более четырехсот левых эсеров, преимущественно рядовых членов партии, были схвачены, и часть их расстреляна (в том числе Александрович) (49).

Членов левоэсеровской фракции Пятого съезда Советов втиснули в две комнаты на верхнем этаже Большого театра, где они пробыли несколько дней, после чего тринадцать «главных виновников» были отправлены в заключение в Кремль, сто человек были освобождены, а остальные помещены в казармы Александровской военной академии и постепенно также отпущены на свободу. Важно отметить, что среди тринадцати главных обвиняемых были левые эсеры — члены мандатной комиссии съезда. Их отпустили лишь после окончания съезда, т. е. тогда, когда их претензии к мандатам большевистских депутатов уже не имели смысла. Левые эсеры из Крестьянского отдела ВЦИКа, не входившие в число делегатов съезда, также подверглись аресту и заключению в кремлевской тюрьме (50). Спиридонова, которую арестовали, когда она появилась на съезде, чтобы объяснить смысл действий левых эсеров, пробыла в камере до конца ноября 1918 г.

7 июля две центральные левоэсеровские газеты, «Знамя труда» и «Голос трудового крестьянства», были закрыты — без разрешения когда-нибудь возобновить выпуск. Пятый съезд Советов, уже без левых эсеров, 9 июля продолжил свою работу. Он принял резолюцию, заклеймившую события 6–7 июля как наглую попытку левых эсеров захватить власть, одобрил действия Советского правительства по пресечению выступления и наложил запрет на членство левых эсеров в Советах — в случае, если они отказываются признать действия своего ЦК преступными (51). Исполняя решение съезда, нарком внутренних дел Петровский пошел на шаг дальше: он дал указание местным Советам убрать с ответственных постов всех левых эсеров, не зависимо от их отношения действиям своего ЦК (52). Крестьянский отдел ВЦИКа, по сути, прекратил свое существование.

Перед своим закрытием 10 июля съезд принял первую советскую Конституцию. Как признал, представляя этот документ съезду, Юрий Стеклов, член комиссии по подготовке проекта Конституции, хотя ее главным отличием является демонстрация перехода политической власти в стране в руки рабочих и крестьян, а также их цели — построения равноправного демократического социалистического общества, свободного от экономической эксплуатации и политического господства, — в переходный период от капитализма к социализму борьба против национальной и мировой буржуазии требует установления сильной централизованной диктатуры (53). Конституция закрепила миф о том, что выборный Всероссийский съезд Советов является высшим органом государственной власти, а в период между его созывами (за исключением чрезвычайных обстоятельств) правительство — Совнарком — подчиняется ВЦИКу, являющемуся верховным законодательным, исполнительным и распорядительным органом власти. На практике все по-прежнему было наоборот. В период между Пятым (июль 1918 г.) и Шестым (ноябрь 1918 г.) съездами ВЦИК собирался только восемь раз (Совнарком, как правило, заседал ежедневно), и эти заседания, после исключения из него меньшевиков, эсеров и левых эсеров, носили в основном церемониальный характер (54).

Все граждане Советской России, мужчины и женщины старше 18 лет, которые зарабатывали средства к существованию собственным трудом, производительным или общественно-полезным, военнослужащие и нетрудоспособные получили избирательные права. Лица, эксплуатирующие наемный труд или получающие доход от частных предприятий — в целом, средний и высший классы — этих прав лишались. В последнем черновом проекте Конституции присутствовал также пункт, который явно ограничивал избирательные права трудящихся женщин, но в окончательном варианте, представленном съезду и одобренном им, он был опущен (55). Однако избирательное преимущество рабочих над крестьянами, которое помогло большевикам (хотя и не гарантированно) получить огромное большинство на Пятом съезде, было также закреплено в Конституции. В будущих выборах на Всероссийский съезд Советов городские Советы получили право посылать одного депутата от 25 тысяч избирателей, а губернские съезды Советов — одного депутата от 125 тысяч избирателей (56).

Два дня спустя после роспуска съезда Советов, 14 июля, случилось то, чего Ленин опасался больше всего. Временно исполнявший обязанности посла Германии в России Курт Рицлер обратился к нему с официальным прошением о вводе в Москву батальона германских войск, вооруженных пулеметами, минометами и огнеметами, для защиты германского посольства. Это обращение поставило Ленина перед явно неразрешимой дилеммой. Ответить утвердительно значило нарушить суверенитет Советской России. По практическим соображениям, это сделало бы Совнарком заложником прихоти германского высшего командования. С другой стороны, отказ почти наверняка гарантировал возобновление полномасштабной войны с Германией, что, с точки зрения Ленина, было равнозначно самоубийству.

Начавшаяся в полночь 14 июля вторая битва на Марне, связавшая немецкие войска по рукам и ногам крупным наступлением на Западном фронте, позволила Ленину перевести дыхание. Чичерин немедленно ответил отказом на требование Рицлера, пообещав сделать все возможное, чтобы обеспечить безопасность германского посольства (57). Ленин подтвердил ответ Чичерина официальным заявлением на спешно созванном первом заседании нового ВЦИКа (58). Немедленный кризис в советско-германских отношениях закончился соглашением, что для охраны германского посольства в Москве будет выделена тысяча красногвардейцев, а в качестве усиления немцы могут использовать триста своих военнослужащих, но без оружия и в штатском.

* * *

События в Петрограде, последовавшие за убийством Мирбаха, подтверждают, что этот необдуманный акт был именно тем, чем он был, по заявлению левых эсеров, а вовсе не частью неудавшегося левоэсеровского заговора с целью захвата власти. Иванов день 7 июля 1918 г. в Петрограде выдался солнечным и жарким. К полудню улицы бывшей столицы заполнились гуляющими людьми. Единственным упоминанием о событиях в Москве в утренних газетах были две строчки официального сообщения, переданные по телефону из столицы сразу после убийства Мирбаха — еще до того, как телефонное и телеграфное сообщение было прервано: «Убит германский посол Мирбах. В него брошены две бомбы». Примечательно, что это оказалось единственным указанием на чрезвычайные события в Москве, появившимся на страницах левоэсеровского «Знамени борьбы». Лозунг этого номера, как и в предыдущие дни, призывал приложить усилия к изменению внешней политики на Пятом съезде Советов: «Долой брестскую петлю, удушающую русскую революцию!»

Накануне вечером те немногие из большевистских руководителей Петроградского Совета, кто не поехал на съезд, получили указание из Москвы предотвратить левоэсеровское выступление у себя. Они немедленно сформировали Военно-революционный комитет, дав ему неограниченные полномочия для борьбы с возникшей опасностью. Этот ВРК тут же начал приготовления к разоружению главного левоэсеровского отряда, размещавшегося в военном штабе левых эсеров в Пажеском корпусе. Он также принял решение закрыть газету «Знамя борьбы» и попытаться захватить Петроградский комитет партии левых эсеров — и то, и другое располагалось в бывшем доме Перцова на Лиговской улице, недалеко от Пажеского корпуса. Кроме того, он распорядился создать в районных Советах военно-революционные тройки из большевиков, также с чрезвычайными полномочиями, чтобы держать под неусыпным наблюдением местных лидеров левых эсеров и руководить упреждающими ударами против левоэсеровских органов в районах. В ночь с 6 на 7 июля и на следующий день такие тройки были созданы в большинстве районных Советов Петрограда (59). Они взяли на себя ответственность за отстранение левых эсеров от ключевых должностей, усиление безопасности и разоружение левоэсеровских дружин на своей территории.

Стоит отметить, что даже теперь партийные организации большевиков играли второстепенную роль в принятии этих решений и их осуществлении. В конце доклада об управлении народным хозяйством Северной коммуны на вечернем заседании большевистского Делегатского совета 6 июля в зал неожиданно вбежал член ПК Сергей Гессен и поспешно зачитал сообщение об убийстве Мирбаха и директиву ВРК в адрес районных Советов. Это было и все. Несмотря на тот факт, что там присутствовали делегаты от всех крупных районов Петрограда (всего 27 человек), новость Гессена, похоже, даже не обсуждалась, и к делегатам никто не обратился за помощью в деле организации подавления левоэсеровского выступления (60). Более того, ПК большевиков даже не собрался на специальное заседание по этому поводу. Очередные заседания ПК состоялись 5 и 10 июля; в промежутке между этими датами, похоже, заседаний не было (61). Реагируя на сложившиеся чрезвычайные обстоятельства, по крайней мере, три районных комитета партии большевиков (Рождественский, Охтинский и Василеостровский), действуя по собственной инициативе, 7 июля сформировали или активизировали свои чрезвычайные тройки (62). Однако, за исключением Рождественского района, где большинство в местном Совете принадлежало левым эсерам, деятельность партийных троек, похоже, везде оказалась быстро вытеснена военно-революционными тройками, созданными районными Советами.

Многочисленные свидетельства показывают, что большевистские власти Петрограда узнали о роли левых эсеров в убийстве Мирбаха задолго до того, как это стало известно петроградским левым эсерам. 10 июля левый эсер Н. Красиков, член комиссариата по делам печати, заявил в газетном интервью, что в Петроградском комитете левоэсеровской партии «известие о выступлении в Москве было встречено с изумлением. Для нас это явилось полной неожиданностью». Сам Красиков узнал эту новость 7 июля, после того как не сумел попасть в свой кабинет в Смольном. Тогда же он услышал и большевистскую интерпретацию событий (63).

Опыт Красикова подчеркивает одно важное обстоятельство. В условиях, когда газета «Знамя борьбы» была закрыта, а телефонное и телеграфное сообщение с Москвой прервано, информацию о событиях там петроградские левые эсеры в течение нескольких дней получали только из большевистских источников (это касалось даже сообщений в небольшевистской прессе), и этот факт необходимо учитывать при оценке их реакции на происходящее. А эти источники во все более вызывающей и обвинительной манере сообщали не только, что ЦК левых эсеров был виновен в убийстве Мирбаха, но и что левые эсеры совершили ряд шагов, направленных на свержение Советской власти, что должно было выглядеть уж совсем необъяснимым. Гегемония революционно-демократических Советов была стержнем левоэсеровского политического кредо.

Урицкий вернулся в Петроград около трех часов дня 7 июля и взял на себя руководство Военно-революционным комитетом. Начавшийся ранее в тот же день процесс замены левых эсеров, стоявших во главе комиссариатов и занимавших другие руководящие должности в Северной коммуне, на большевиков пошел интенсивнее. Урицкий сохранил за собой председательство в ПЧК и забрал назад у Прошьяна пост комиссара по внутренним делам. Но еще до этого кабинеты левых эсеров в Александровском крыле Смольного были отрезаны от основного здания преданными большевикам военными, в результате чего ни о чем не подозревавшие левоэсеровские чиновники оказались в ловушке. Около двух часов дня их ведомства были закрыты. Одновременно была арестована левоэсеровская фракция Петроградского Совета, все члены которой были отправлены на Гороховую, 2(64). Вскоре после этого Петроградский комитет левых эсеров узнал о приготовлениях правительства к разоружению боевых дружин партии. Он немедленно направил своему военному штабу, а также районным комитетам и дружинам предупреждение об угрозе возможных нападений большевиков с указанием перейти на нелегальное положение (65). Сами члены комитета также ушли в подполье.

Информация, которая поступала в ВРК во второй половине дня, показывала, что среди левых эсеров на всех уровнях это предупреждение вызвало шок и недоумение. Говорили, что влиятельные местные лидеры спрашивали друг друга: «Почему нам предписывают перейти на нелегальное положение?» (66). Репортер «Вечерних огней», надеявшийся получить какие-то разъяснения в Петроградском комитете левых эсеров и в редакции «Знамени борьбы», нашел их в конце дня пустыми, если не считать одинокого мальчишки-газетчика и какого-то левого эсера из соседнего Александро-Невского района, зашедшего выяснить, что происходит. В ответ на вопрос репортера этот левый эсер сказал: «Мы, петроградские левые эсеры, знаем только об аресте Центрального Комитета нашей партии. Ни о каком выступлении левых эсеров мы ничего не знаем. Полученная нами телефонограмма от нашего Петроградского комитета была принята с полным недоумением. Почему нас разоружают? Почему Петроградский комитет предписывает нам перейти на нелегальное положение? По-видимому, произошли какие-то события» (67).

Путиловский рабочий-большевик позже вспоминал, что утром 7 июля у них в районе все было спокойно, «члены партии левых эсеров преспокойно гуляли с женами и детьми, по-видимому, ничего не зная о случившемся, хотя… за наиболее видными из них [уже] было установлено наблюдение» (68). Выступавшие на заседании ПК большевиков 10 июля представители районных комитетов партии сообщали похожие данные, свидетельствующие о замешательстве среди левых эсеров 7 июля. «Авантюра застала левых эсеров врасплох, — сообщал представитель Первого городского района. — Называли это провокацией» (69). Короче говоря, советские власти в Петрограде с самого начала прекрасно знали, что левые эсеры в бывшей столице не принимали участия ни в каком «заговоре против Советской власти», даже если он имел место в Москве. Рядовые петроградские левые эсеры были настолько растеряны, что и не думали сопротивляться конфискациям оружия. Единственный известный эпизод с жертвами, произошедший во время разоружения левоэсеровских дружин в районах, был результатом несчастного случая. Когда латышские стрелки отбирали оружие у левых эсеров в окрестностях Обуховского завода, одна граната упала и взорвалась. Четыре человека погибли и четырнадцать получили ранения (70).

* * *

Главной сценической площадкой, на которой разворачивалось действие «мятежа левых эсеров» 7 июля 1918 г. в Петрограде и его подавления, стала территория, примыкающая к Пажескому корпусу. То, что происходило там, было не столько драмой, сколько трагикомедией. Размещавшаяся в здании бывшего Пажеского корпуса главная левоэсеровская боевая дружина под командованием матроса по фамилии Сандуров представляла собой лишь слабую тень того, чем она была феврале-марте 1918 г., когда была сформирована при поддержке большевиков, чтобы помогать защищать Петроград от немцев (71). Так же, как и в случае с большевистскими военными формированиями, расширение в конце весны — начале лета ареала гражданской войны привело к тому, что наиболее опытные и надежные бойцы дружины были отправлены на фронт. В итоге, из 350–380 солдат, остававшихся в Пажеском корпусе в начале июля, большинство были наемники, в основном совсем юные, необученные и беспартийные. Значительная часть их только недавно была переманена из Красной армии и из флота обещаниями более высокого жалования и лучших условий службы (72).

Утром 7 июля личный состав дружины был проинформирован об убийстве Мирбаха; военнослужащим запретили покидать стены корпуса и предупредили о возможном нападении германских или белофинских войск. О том, что в убийстве замешаны левые эсеры, и о возможности нападения со стороны Красной армии, им не сказали (73). В пять часов вечера телефонное сообщение с корпусом было прервано. С этого момента дружина не имела связи ни с политическим руководством левых эсеров, ни с районными дружинами. Час спустя на Невском проспекте и других стратегически важных улицах и у правительственных зданий появились конные красноармейские патрули. На подходах к Пажескому корпусу были устроены пикеты, в расположенных поблизости Мариинском, Александрин- ском и Малом театрах отменены вечерние спектакли, а из примыкающей к зданию корпуса Императорской публичной библиотеки выставлены все читатели. В здании Городской Думы (также расположенной рядом) был размещен медицинский пункт. Военно-революционный комитет, на который было возложено руководство разоружением левоэсеровской дружины, расположился в юго-западном крыле Гостиного двора (двухэтажной торговой галереи на Невском проспекте, своим главным фасадом выходящей на Пажеский корпус). В Банковском переулке (позади Государственного банка), на углу Невского и Садовой и в переулке Чернышевского были расставлены легкие артиллерийские орудия (74).

Перед этими последними приготовлениями Урицкий направил Залуцкого и еще одного партийного товарища, Николая Кузмина, в Пажеский корпус попытаться договориться о добровольном разоружении и сдаче дружины (75). Это предложение было отвергнуто. Последовавшая за этим большевистская попытка внезапного штурма корпуса была сорвана, так как защитники забросали наступавших гранатами из окон. Большевики снова попытались договориться о сдаче. Эти переговоры еще продолжались, когда отдельные лица с обеих сторон возобновили боевые действия. Между тем, слухи о «событии» привлекли в окрестности Пажеского корпуса тысячи любопытных зевак. Было еще очень светло, до ночи было далеко, и праздные толпы давили на оцепившие территорию пикеты, чтобы хоть мельком увидеть происходящее.

В семь часов вечера толпа увидела, как солдаты, некоторые с пулеметами, окружили Пажеский корпус. Час или около того спустя начался главный штурм здания правительственными войсками, которые обрушили на него град артиллерийских снарядов, не считая винтовочного и пулеметного огня. Время от времени защитники отвечали, лупя снарядами по фасаду и витринным окнам Гостиного двора. Оглушительный грохот артиллерии, от которого с дребезгом повылетали окна в соседней публичной библиотеке, напугал ничего не подозревавших горожан, гулявших с детьми в парке Аничкова дворца. Когда обстрел усиливался, толпы зевак устремлялись в укрытие, но тут же возвращались назад, едва канонада стихала. Едкий, плотный дым, которым заволокло все вокруг, их. похоже, не беспокоил. Среди них были и предполагаемый осведомитель ПЧК Мура Бенкендорф с капитаном Кроуми (последний уничтожил все свои записи, как только понял, что происходит) (76).

Когда начался артиллерийский обстрел Пажеского корпуса, ручеек выбегающих из здания и сдающихся правительственным войскам солдат превратился в поток. Ближе к концу боя можно было увидеть, как по крышам соседних домов стремительно убегают матросы. Наконец, около девяти часов вечера зрители заметили белое полотенце, вывешенное из одного из окон Пажеского корпуса. Огонь прекратился; тем временем, было достигнуто соглашение о разоружении и сдаче левоэсеровской дружины в обмен на гарантии безопасности для ее личного состава. Почти сразу же после этого в здание вошли правительственные войска, разоружили и арестовали 150 еще находившихся там бойцов дружины и отвезли их на Гороховую, 2.

То, что штурм Пажеского корпуса был не спровоцированным левыми эсерами, а превентивным ударом, показывают имеющие отношение к этому делу документы ПЧК. В своих показаниях большинство арестованных свидетельствовали, что вступили в левоэсеровскую дружину, чтобы защищать Советскую власть, поэтому, не желая сражаться с нею, не принимали участия в стрельбе в Пажеском корпусе. ПЧК не сумела найти каких-либо свидетельств в пользу того, что левоэсеровское руководство давало указание своей дружине оказывать сопротивление правительственным войскам или любые другие указания, кроме распоряжения уйти в подполье. Судя по подсчетам Главного политического управления (ГПУ), сделанным в июле 1935 г. (и подтверждающим документы ПЧК), из 161 подозреваемого, арестованного по делу «О вооруженном сопротивлении левых эсеров в Петрограде», 36 были освобождены тем же вечером. Что касается оставшихся 125 подозреваемых, результаты следственных действий в их отношении ГПУ установить не удалось, поэтому можно предположить, что они также были вскоре отпущены за недостаточностью обвинительных доказательств (77). Расследование ПЧК по этому делу было официально закрыто 10 декабря 1918 г., а все документы по нему сданы в архив, поскольку, как было сказано в секретной резолюции, «все лица по данному делу освобождены и дальнейшее следствие… не велось» (78). Тем не менее, штурм Пажеского корпуса стал важным элементом официального мифа, окружившего заговор левых эсеров против Советской власти в общенациональном масштабе (79), и использовался для оправдания репрессий против левых эсеров.

* * *

Резолюции, принятые 9 июля Пятым съездом Советов, не говоря уже о последующей еще более жесткой директиве Петровского, обязывали большевистские власти Петрограда исключить из Советов левых эсеров, которые откажутся порвать со своим ЦК (80). 10 июля Петроградский Совет во главе с вернувшимся из Москвы Зиновьевым одобрил это решение. Однако на практике он ограничился исключением левых эсеров, не пожелавших отречься от своего ЦК, из исполкома Петросовета, а также отстранением от руководящих должностей в районных Советах. Задача полного исключения левых эсеров из Советов была возложена на перевыборы (81). Эта сдержанная позиция, характерная для большевистского руководства Петросовета в условиях продолжающегося недовольства среди рабочих, была задним числом одобрена на заседании ПК большевиков 19 июля — именно тогда «левоэсеровская проблема» впервые возникла в повестке дня этого форума (82).

На заседании Петросовета 10 июля было также решено очистить от левых эсеров, не желающих порвать со своим ЦК, вооруженные силы. В этой связи особое беспокойство Совета вызывали моряки Кронштадтской военно-морской базы. В марте 1918 г. мощное влияние левых эсеров в революционной политике Кронштадтского Совета выразилось в яростной оппозиции последнего по отношению к Брестскому миру. В мае, во время кризиса вокруг форта Ино, Кронштадтский Совет и его исполком приняли ряд резолюций, провозгласивших, что брестская «передышка» подошла к концу (83). А совсем недавно, накануне Пятого съезда Советов, когда левые эсеры в союзе с эсерами-максималистами составляли большинство в Кронштадтском Совете, он принял резолюцию, выразившую неприятие централизованной диктатуры как противоречащей принципу «Вся власть Советам» и представляющей возврат к буржуазным формам правления (84).

В отличие от Петрограда, где левые эсеры явно не представляли опасности для большевистской власти во время июльских событий в Москве, угроза того, что тысячи вооруженных, независимо мыслящих кронштадтцев, направляемых левыми эсерами, могут, в ответ на известие о левоэсеровском «мятеже» в Москве, поднять собственное восстание, была весьма реальной. Большевистские власти в Петрограде осознавали эту угрозу. Воспользовавшись кратковременным замешательством кронштадтского левоэсеровского руководства, они 7 июля сформировали на базе Революционный комитет, куда вошел Кронштадтский комитет большевиков в полном составе, что позволило взять политическую ситуацию на базе под жесткий контроль (85). Опасения большевиков подтвердились, когда кронштадтские левые эсеры, все, как один, отказались подписать обязательство подчиняться Революционному комитету. В результате, 9 июля большевистские власти в Петрограде распустили Кронштадтский Совет, заменив его марионеточным комитетом. Этот комитет закрыл газету «Известия Кронштадтского Совета», бывшую рупором революционного Кронштадта с марта 1917 г., организовал разоружение кронштадтских левых эсеров и максималистов и запретил любые политические собрания на базе (86). В дальнейшем он издал постановление о правилах выборов нового Совета, которые исключали членство левых эсеров. Практически они были объявлены вне закона (87). Все эти меры оправдывались «преступной нерешительностью и неспособностью [Кронштадтского Совета] защищать Советскую власть», а также «необходимостью установить твердую революционную диктатуру, чтобы не дать восторжествовать замыслам агентов империалистов» (88).

Что касается петроградских левых эсеров, то в первые день-два после сообщения о «мятеже левых эсеров против Советской власти» некоторые левоэсеровские деятели районного уровня были настолько ошеломлены кажущейся неопровержимостью свидетельств, обвиняющих центральное руководство их партии в попытке свергнуть Советскую власть, что официально отказались от него (89). На предприятиях большевики попытались воспользоваться дезориентацией партийных организаций левых эсеров, чтобы постепенно оторвать от них рабочих (90). Впоследствии, испытывая постоянное давление со стороны враждебной большевистской пропаганды, некоторые петроградские левые эсеры не смогли снова найти общий язык со своим руководством. Они либо примкнули к большевикам, либо вошли в состав народников-коммунистов — отколовшейся от левых эсеров партийной группы, организованной в сентябре 1918 г.

Однако это не было типичной реакцией. Картины «левоэсеровского заговора против Советской власти» в Петрограде, рисуемые большевистской и советской печатью, так разительно отличались от того, что левые эсеры знали о происшедшем, что очень скоро у большинства из них возникли сомнения и по поводу правительственной версии событий в Москве. Эти сомнения усилились, когда до Петрограда дошли листовки протеста, выпущенные их товарищами в Москве (91). В совокупности они представляли собой убедительное свидетельство фальсификации большевистского большинства на Пятом съезде Советов, мотивов, лежавших в основе убийства Мирбаха, размаха репрессий против левых эсеров в Москве и большевистских злоупотреблений властью в целом. В итоге, петроградские левые эсеры все решительнее отвергали требования дезавуировать действия своего ЦК в обмен на сохранение «ответственных постов» или даже просто мест в Советах. Время от времени они обвиняли большевиков в том, что это они нападают на левых эсеров, а не левые эсеры на них, и требовали положить конец гонениям.

Каким-то чудом, учитывая ту степень преследований, которым они теперь подвергались, петроградским левым эсерам удалось в середине июля созвать Десятую городскую конференцию партии левых эсеров. Там они приняли резолюцию, одобряющую действия левоэсеровского ЦК, и потребовали немедленного освобождения из тюрем лидеров своей партии (92). Несколькими днями ранее, на заседании Петроградского Совета 10 июля, большинство левоэсеровской фракции отказалось осудить действия своего ЦК (93). Свою позицию члены фракции упорно отстаивали и на заседании Петросовета 16 июля, на котором, по сути, большевики предоставили им последнюю возможность одуматься, а затем сформировали новый исполком без левых эсеров (94). С этого момента, какие бы серьезные проблемы ни стояли перед городом, левые эсеры были вытеснены из центрального советского руководства. Во время обсуждения на пленарных заседаниях Петросовета вопросов текущей политики, будь то военная мобилизация, недовольство рабочих или даже здравоохранение, с левыми эсерами обращались, как с изгоями (95).

На низовом уровне стремление петроградских левых эсеров сплотиться вокруг своего ЦК, пусть и заплатив за это дорогую цену, наглядно проявилось в их поведении в районных Советах. Взять, к примеру, Петергофский районный Совет. 9 июля его исполком, собравшийся без левых эсеров, официально назначил большевиков на руководящие должности, прежде занимаемые левыми эсерами. Одновременно исполком запретил левым эсерам появляться в своих кабинетах и обязал их сдать личное оружие (96). В полном составе Совет сумел собраться, чтобы обсудить отношения с левыми эсерами, только 14 июля. За пару дней до этого сотни рабочих расположенной в районе Путиловской верфи приняли и распространили резолюцию, протестующую против преследования большевиками «истинной защитницы рабочих и крестьян, партии левых социалистов-революционеров». Рабочие требовали освободить из тюрем лидеров левых эсеров, чтобы они имели возможность объясниться перед рабочими, вновь открыть газеты «Знамя труда» и «Знамя борьбы» и провести беспристрастное расследование по делу (97). Однако большевики в Петергофском районном Совете проигнорировали эти требования значимой доли своих избирателей. На заседании Совета 14 июля они потребовали от присутствующих левых эсеров прямо заявить, с большевиками они или против них, и одобряют ли они действия своего Центрального комитета. «Если одобряете, — сказали они, — то мы причислим вас к нашим врагам, в противном случае, бывшие дружеские отношения не будут разорваны».

Левые эсеры ответили, что, как советская партия, они стояли и будут стоять за Советскую власть. Однако они будут бороться с диктатурой отдельных личностей. Само по себе убийство Мирбаха они не осуждают и не будут рвать со своим ЦК до тех пор, пока не возобновит выход левоэсеровская пресса, и вопрос о том, имело ли место левоэсеровское восстание против Советской власти, не будет окончательно прояснен. Затем выступающий от левоэсеровской фракции отверг обвинения в том, что петроградские левые эсеры принимали участие в заговоре. Он предположил в ответ, что приказ о разоружении левых эсеров в районе пришел сверху, и что местные большевистские товарищи, на самом деле, не утратили веры в левых эсеров, да и интереса в будущей совместной работе. Поэтому он настаивал, чтобы большевики открыто заявили, так это или не так. Ответ на этот вопрос дала большевистская резолюция, принятая на этом заседании. Она одобрила меры, принятые исполкомом «по отношению [к] партии, изменившей делу революции», и призвала «рабочих дать беспощадный отпор авантюристам… желающим втянуть Россию в войну» (98). Похожие процессы имели место в Выборгском и Нарвском районных Советах (99).

Насколько я могу судить, местные партийные комитеты большевиков как таковые не оказывали влияния на решения Петергофского, Выборгского и Нарвского районных Советов о смещении левых эсеров с руководящих позиций. Они действовали по общему сигналу из Петроградского Совета. В отличие от них, в Василеост- ровском районе инициатива перевыборов исполкома местного Совета, изменения организационной структуры Совета и снятия с ответственных постов подозрительных левых эсеров принадлежала как раз районному комитету большевиков (100). Через большевистских лидеров районного Совета эти решения районного комитета были озвучены и осуществлены на заседаниях исполкома Василеостровского районного Совета 16 июля и Совета в полном составе 18 июля (101).

Ситуация в Рождественском районе была более сложной. Из-за близости Смольного и Таврического дворцов переход всей власти в нем в руки большевиков после июльских событий приобрел особую важность. Однако сделать это было непросто по причине сильных позиций левых эсеров в районе. На заседаниях районного Совета 8, 11, 12 и 15 июля большевики обрушили на левых эсеров поток обвинений, от которых последние, поддерживаемые эсерами-максималистами, энергично защищались. Как смеют большевики нападать на партию, в которой есть такие личности, как Спиридонова, которая так пострадала за революцию, восклицали они. Что бы там ни произошло в Москве, со стороны московских левых эсеров это был шаг против компромиссов с империалистами и против диктатуры отдельных личностей, а не против Советской власти. В Петрограде же именно большевики, а не левые эсеры повели себя, как агрессоры. Петроградский комитет левых эсеров издал срочные инструкции, запрещающие левоэсеровским вооруженным частям предпринимать наступательные действия. По какому праву большевики создали в районе всевластную тройку, узурпировали Совет и беззаконно выметают отовсюду левоэсеровских сотрудников? Вы, не мы, должны отвечать, настаивали левоэсеровские депутаты Рождественского районного Совета и добавляли, что они хотели бы продолжить работу в Совете, но только на равных условиях с большевиками.

Такое упорное сопротивление настолько сбило с толку большевиков в Рождественском районном Совете, что их главный докладчик заявил, будто «Адмирал» Щастный затопил Черноморский флот, чтобы угодить левым эсерам (!) (102). В другом случае этот же докладчик настаивал, что раз петроградские левые эсеры оправдывают действия своего ЦК, это значит, что они были осведомлены о них заранее. Тем не менее, яростная защита левых эсеров произвела эффект, и большевистская фракция районного Совета, которая поначалу исключила левых эсеров из исполкома, пошла на попятную и избрала исполком, где большевики и левые эсеры были представлены поровну (103). Районный комитет партии большевиков был настолько разгневан этим актом, что немедленно назначил экстренное заседание фракции с целью добиться соглашения о выводе левых эсеров из исполкома и с руководящих должностей в Совете вообще (104). Это прямое вмешательство в деятельность районного Совета со стороны местного партийного комитета большевиков, аналогичное тому, что имело место в Василеостровском районе, достигло своей цели. Решение об исключении из исполкома левых эсеров было принято на заседании Рождественского районного Совета 18 июля; при этом было указано, что три из шестнадцати мест в исполкоме будут оставлены за левыми эсерами, которые формально осудят действия своего ЦК (105). В течение трех дней левые эсеры были устранены из исполкома, и на должности глав всех отделов назначены большевики (106).

Совет Первого городского района был в числе немногих петроградских районных Советов, где левые эсеры уступили мощному давлению большевиков и отказались от своего ЦК (107). Но даже в таких Советах, так же, как и там, где левые эсеры проявили непокорность, они так и не смогли вернуть себе прежний статус надежных партнеров в сфере местного управления.

Впрочем, не стоит думать, что левые эсеры полностью исчезли из органов власти. Петроградские большевики так отчаянно нуждались в кадрах, что какое-то время им ничего другого не оставалось, кроме как продолжать полагаться на левых эсеров в качестве работников. Даже несколько недель спустя, уже в конце августа, Стасова, обращаясь от лица Северного областного комитета РКП (б) к районным Советам за кадровой помощью, жаловалась, что «на 117 человек служащих… Комиссариата по внутренним делам имеется всего 4 коммуниста, так что при всем желании посылать для расследования конфликтов на местах товарищей коммунистов, это невыполнимо, и товарищу Урицкому волей-неволей приходится посылать левых эсеров» (108). Однако отношение к левым эсерам, как можно заключить из сожаления Стасовой по поводу данной ситуации, было теперь, в лучшем случае, как к неизбежному злу. Как партия, они преследовались наряду с умеренно-социалистическими, либеральными и консервативными партиями и группами.

* * *

Конец большевистско-левоэсеровского альянса знаменует собой решительный поворот к однопартийной власти в Советской России. Примерно в это же время происходит дальнейшая централизация власти в Петрограде, выразившаяся в отмене налоговых полномочий районных Советов и постепенной ликвидации автономии некоторых наиболее важных отделов их исполкомов. К примеру, Совет народного хозяйства Северного района, начиная с момента своего создания в конце марта, ведший борьбу с тем, что его председатель Молотов называл «местничеством» народнохозяйственных отделов районных Советов, чтобы установить контроль над ними (109), теперь предпринял дипломатический подход. СНХ СР издал правила для отделов народного хозяйства исполкомов районных Советов, которые определяли их цели и задачи, пытались систематизировать организационное устройство и устанавливали порядок отношений с СНХ СР. При этом они были достаточно расплывчатыми и деликатными к чувствам районных Советов, чтобы быть взаимоприемлемыми. Так, в правилах было сказано, что хотя отделы народного хозяйства осуществляют организацию и контроль за народным хозяйством на местах под руководством СНХ СР, они, тем не менее, являются органами районных Советов. Постоянный контакт между СНХ СР и районными Советами должен был осуществляться путем взаимного обмена делегатами. Последнее, как считалось, имело особенно важное значение в период социалистического строительства; впоследствии Советы могли надеяться на обретение большей автономии. Представители народнохозяйственных отделов (по одному от района) получали право участвовать в пленарных заседаниях СНХ СР, но без права голоса. Кроме того, признавалась особая роль междурайонных совещаний представителей народнохозяйственных отделов; они должны были собираться не реже двух раз в месяц для обсуждения и координации своей деятельности (110).

Эти правила позволили СНХ СР и народнохозяйственным отделам исполкомов районных Советов установить стабильные взаимоотношения в краткосрочной перспективе и создали модель централизации, приемлемую для других областей, причем более приемлемую, чем ультрацентрализованная диктатура, предлагаемая Лениным. Однако управление экономикой в Петрограде оставалось неэффективным. И в городе, и в районах продолжала существовать масса бюрократических органов с дублирующими друг друга функциями и полномочиями. Только в 1919 г., под влиянием военных нужд, районные Советы негласно признают необходимость более жесткой централизации. А на исходе лета 1918 г., несмотря на их modus vivendi с СНХ СР, петроградские районные Советы продолжали ревностно отстаивать свои прерогативы.

* * *

Крах большевистско-левоэсеровского альянса в Петрограде не должен заслонять собой ту исключительную важность, которую этот альянс имел для создания, после переезда Совнаркома в Москву, жизнеспособного советского правительства в Петроградском регионе и для выживания там Советской власти в суровых условиях экономического, политического и военного кризисов конца весны — начала лета 1918 г. Как, впрочем, он не должен затушевывать и огромное историческое значение крушения этого альянса в общероссийском масштабе.

Ввиду всего этого, решение ЦК левых эсеров выбрать «вариант террора» после поражения в борьбе за мандаты Пятого Всероссийского съезда Советов кажется особенно неудачным. На Четвертом Всероссийском съезде партии левых эсеров в октябре 1918 г. левоэсеровские лидеры утешали себя мыслью, что убийством Мирбаха они сослужили долгую службу делу мировой социалистической революции. Мысль спорная, но, в любом случае, она не отменяет того факта, что после убийства Мирбаха все планы и ожидания левых эсеров пошли прахом. Руководство партии полагало, что убийство германского посла спровоцирует немедленное развязывание войны с Германией. Счастливое стечение обстоятельств (провальное наступление немцев на Западном фронте) помогло правительству Ленина избежать этого. Левые эсеры также надеялись на симпатии и поддержку «левых коммунистов». Вместе с этим ядром партии большевиков они намеревались возглавить революционную борьбу. Однако в условиях, когда власть большевиков в Советах висела на волоске, даже самые ярые «левые коммунисты» предпочли поддержать партийную дисциплину.

Хуже всего было то, что для левых эсеров маневр большевиков с фабрикацией решающего большинства на съезде явился таким шоком, а июльские события развивались так быстро, что запланированные ЦК мероприятия по подготовке партии в целом к радикальному изменению тактики даже не успели начаться. Бесконечно и наивно верившие в революционную спонтанность, левоэсеровские лидеры, в последний момент ухватившиеся за «вариант террора», не придали этой проблеме большого значения, оставив влиятельные местные организации, такие как петроградская и кронштадтская, неподготовленными к большевистской атаке. Сидя в кремлевской камере, Спиридонова признала эту роковую ошибку. В полном горечи письме Четвертому съезду партии левых эсеров, пытаясь помочь своим коллегам из ЦК защититься от безжалостного огня критики со стороны рядовых членов партии, она настаивала, что «акт над Мирбахом — детище всей партии, постановления ее 3-го съезда "О расторжении Брестского договора”, ее настроения… и ее интернационалистической и революционной сущности». В то же время, она признавала, что вина ЦК и, в том числе, ее собственная «в непредусмотрительности, отсутствии дальновидности, которая должна была предугадать возможные последствия акта и заранее нейтрализовать их». Техническая и психологическая неподготовленность партии оказалась гигантской. Самой большой ошибкой, переживала она, было то, «что с ним поторопились…. Я себя четвертовать [бы] дала сейчас за свою вину» (111).

Первое официальное сообщение Советского правительства об убийстве Мирбаха обвинило левых эсеров в том, что они дали немцам наилучший из возможных предлогов для нападения на Россию. Но с тем же успехом можно сказать, что левоэсеровский акт, каким бы понятным он ни выглядел на фоне сфальсифицированного состава Пятого съезда Советов и тревожных событий в его начале, дал Ленину лучший повод, чем он когда-либо мог рассчитывать, для устранения левых эсеров как серьезного политического соперника. Он не только в полной мере воспользовался предоставленной возможностью в Москве, но и убедил партийных лидеров в главных политических центрах, таких как Петроград, где партнерство большевиков и левых эсеров продолжало развиваться, совершить превентивные удары по левым эсерам и навсегда нейтрализовать их как значительную политическую силу. Несмотря на стремительный рост влияния в деревне до убийства Мирбаха, левые эсеры так никогда и не оправились от удара, который им нанесли большевики после него.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Статистические данные, по которым можно судить о росте поддержки левых эсеров в губернских Советах весной 1918 г., см. Осипова. Российское крестьянство в революции и гражданской войне. С 144-145

2 См выше, глава 10

3 РГАСПИ Ф 564 On 1. Д 11. Л.3-21. К сожалению, невозможно провести такую же реконструкцию большевистской точки зрения, протоколы заседаний ЦК большевиков за период 19 мая — 26 сентября 1918 г. не опубликованы и не доступны для изучения в российских архивах

4 Пятый Всероссийский съезд Советов рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов. Стенографический отчет — М, 1918. С 51–52.

5 Доклад о деятельности Крестьянского отдела Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов — М, 1918. С 10

6. ЦА ФСБ РФ № Н-685 Т 10 Л 230–230 об

7 РГАСПИ Ф 564 On 1 Д 1 Л 33–39. Не помогли даже личные обращения Спиридоновой к Ленину — См, напр, РГАСПИ Ф5 On 1 Д 1381 Л 1–1 об

8 РГАСПИ Ф 564 On 1 Д 1 Л 31–32. См также Знамя борьбы. 1918. 21 апреля. С 2

9 ГАРФ Ф 1235 Оп 92 Д2 Л 309

1 °Cм, напр, документы состоявшегося в мае совещания представителей отделов земельной реформы Советов Воронежской губернии — ЦА ФСБ РФ JVh Н-685 Т 10 Л 175-184

11 См ЦА ФСБ РФ № Н-685. Т 10

12 РГАСПИ Ф 274 On 1 Д 30 Л 60

13 ЦГАИПД Ф 4000 Оп 4 Д 814 Л 174, Ф 1 Оп 2 Д 4 Л 62

14 См ниже, глава 12

15 РГАСПИ Ф 19 On 1 Д 174 Л 23

16 Восьмой съезд Российской Коммунистической партии (большевиков) Стенографический отчет — М, 1919 С 20.

17 РГАСПИ Ф 564 Оп.1 Д11 Л11-12об.

18 Протоколы заседаний ВЦИК 4-го созыва С 398

19 Ленин В И Полн. собр. соч. Т 36 С 482-483

2 °Cогласно этим нормам, каждый сельский район (уезд), независимо от размера, мог послать на съезд двух представителей, в то время как рабочие посылали одного представителя от 25 тысяч человек. В итоге, голос одного рабочего приравнивался к шести голосам крестьян в уезде с населением, к примеру, в 300 тысяч жителей — Знамя труда. 1918. 6 июля. С 1

21 Протоколы заседаний ВЦИК 4-го созыва. С 419-439

22 Пятый Всероссийский съезд Советов. С 5

23 РГАСПИ Ф 564 On 1 Д 19 Л 1–1 об («Доклад [черновик] неизвестной о IV съезде партии левых эсеров и период деятельности партии между III и IV съездами»)

24 Там же

25 Новости дня 1918. 3 июля. С 3. Наше слово. 1918. 3 июля. С 2, Жизнь. 1918. 2 июля. С 2 и 3 июля. С 1

26 Согласно листовкам, отпечатанным Московским областным комитетом партии левых эсеров приблизительно 8 июля 1918 г, число 399 спорных делегатов фигурировало в докладе левоэсеровских членов мандатной комиссии съезда — ЦА ФСБ РФ Н-8 Т 12 Л 331а; РГАСПИ Ф 564 On 1 Д 18 Л 31. Ценное свидетельство казанского левоэсеровского делегата съезда Дмитрия Шляпникова, опубликованное в Казани в середине июля 1918 г, оценивало количество опротестованных большевистских делегатов как «около 300». Шляпников писал, что дополнительные 90 законно избранных левоэсеровских делегатов были несправедливо лишены права голоса — См отчет Шляпникова в казанской газете «За землю и волю». 16–18 июля 1918 г., переиздано в сборнике. Левые эсеры и ВЧК С 211–213. Если официальные цифры Свердлова пересмотреть в соответствии с данными Шляпникова о числе оспоренных большевистских мандатов и количестве неправомерно лишенных голоса левых эсеров, получится, чти полноправных большевистских делегатов на съезде было 378, левых эсеров — 379, эсеров-максималистов — 30, что обеспечивало блоку левых эсеров и эсеров-максималистов преимущество в 30 голосов

27 Пятый Всероссийский съезд Советов С 18

28 ГАРФ Ф.393 Оп 3 Д210 Л 51, 55–58. Эти документы свидетельствуют, что 21 июня на пленарном заседании Могилевского губернского исполкома, обсуждавшем призыв прислать делегатов на съезд, председатель — левый эсер — предложил послать одного большевика и одного левого эсера. Ему возразил большевик Вайнштейн, призвавший исполком ограничиться одним большевиком, так как левые эсеры «явные противники Советской власти». Однако исполком 13 голосами против 12 вынес решение о посылке двух делегатов, по одному от обеих партий. Позже, 1 июля, большевистская фракция исполкома получила телеграмму из Москвы, от своего делегата, уже находившегося там, с просьбой прислать еще пять делегатов от губернского исполкома и по два делегата от каждого уезда. Не поставив в известность об этой просьбе левых эсеров в исполкоме, большевистская фракция спешно избрала пять дополнительных делегатов — исключительно большевиков — и отправила их первым поездом в Москву. Когда левые эсеры попытались опротестовать эти действия большевиков в исполкоме, то получили отпор мол, «идет борьба за существование Советской власти», и «совесть и долг» социалистов заставили большевиков пойти на этот шаг. Последовала острая перебранка, после чего большевики просто покинули зал заседаний, а левые эсеры направили протест в Москву. Пять дополнительных могилевских делегатов были среди тех делегатов-большевиков, чьи мандаты безуспешно пытались оспорить левые эсеры в мандатной комиссии. На пример могилевского дела ссылался на съезде Карелин, чтобы показать, каким образом было достигнуто огромное большевистское большинство — См. Пятый Всероссийский съезд Советов С 16-17

29 Пятый Всероссийский съезд Советов С 4-102

30 Там же С 22-23

31 Там же С 30

32 Там же С 63

33 Там же С 69

34 Партия левых социалистов-революционеров. С 676, 845, прим 555, Каховская И. К. Дело Эйхгорна и Деникина (Из воспоминаний). //Пути революции — Берлин, 1923. С 192–193, Овруцкий Л. М., Разгон А. И. Понять дух 6 июля //Отечественная история. 1992.№ 3. С 54, Смолянский Г. Обреченные. — М, 1927. С 11–17, Мстиславский С.Д. Воспоминания С. Д. Мстиславского //Левые эсеры и ВЧК. С 181

35 Текст резолюции см. Красная книга ВЧК. Под ред. П. Макинциана и М. Лациса 2-е изд. — М, 1989 Т 1 С 185-186

36 Третий Всероссийский съезд партии левых эсеров проходил с 28 июня по 1 июля — См РГАСПИ Ф 564. On 1. Д 4

37 См об этом. Воспоминания Милославского//Левые эсеры и ВЧК С. 164–168

38 Восстание в Ярославле было делом рук Бориса Савинкова и его «Союза защиты родины и свободы», оно не было связано с акцией левых эсеров в Москве

39 Декреты Советской власти. Т 3 С 529–530, ЦА ФСБ РФ Ф 1. Т 1 Оп 2. Д 215 Л.30

40 Красная книга ВЧК. Т 1 С 257

41 Там же С 258–259. Версию Прошьяна по поводу этих событий, высказанную им спустя несколько часов после происшедшего, см ЦГАЛИ СПб Ф 63 Оп.1 Д4 Л. 155

42 Бонч-Бруевич В. Д. Убийство германского посла Мирбаха и восстание левых эсеров (по личным воспоминаниям) — М, 1927. С 27

43 РГАСПИ. Ф 326. Оп 2. Д 10. Л 232

44 Любопытный взгляд на роль Вацетиса в этом деле см. G Swam Vacietis The Enigma of the Red Army's First Commander //Revolutionary Russia June, 2003 P 68-86

45 ЦА ФСБ РФ Ф 1 Оп 2 Д 2 Л 6–7. См также воспоминания С. Д. Мстиславского и рассказ об июльских событиях в Москве казанского левого эсера Д. Шляпникова, опубликованный без названия в казанской газете «За землю и волю». Левые эсеры и ВЧК. С 163-233

46 Декреты Советской власти Т 2 С 530-531

47 ГАРФ ф 130 Оп 2 Д 1098 Л 2

48 Импульсивный и вспыльчивый, Прошьян, сопровождаемый 10 матросами, захватил телеграф в полночь 6 июля. Якобы заявив «Мы убили Мирбаха, Совет Народных Комиссаров арестован», — он, видимо, приказал отправить телеграмму с указанием телеграфистам по всей стране задерживать все «депеши за подписью Ленина, Троцкого и Свердлова, а равно и депеши направляемые контрреволюционными партиями» меньшевиков и правых эсеров, признавая их «вредными для Советской власти вообще и правящей в настоящее время партии левых эсеров в частности [курсив мой — А. Р.]» — ЦА ФСБ РФ № Н-8 Т 1а Л 58

49 Красная книга ВЧК Т1 С 247. В своем «Завещании», написанном в 1937 г, Спиридонова заявила о более чем 200 казненных, что, по-видимому, завышено (ЦА ФСБ РФ № Н-13266 Т3 Л.74). «Официальное» же число — 13 левых эсеров — расстрелянных ВЧК без суда в ночь с 7 на 8 июля, явно занижено (Красная книга ВЧК. Т 1 С 242)

50 ЦА ФСБ РФ № Н-685 Т 6 Л 46об — 47

51 Пятый Всероссийский съезд Советов. С 208-209

52 ГАРФ Ф 393 Оп 2 Д 3 Л 46

53 Пятый Всероссийский съезд Советов. С 184-185

55 См Пятый созыв Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета. Стенографический отчет — М, 1919

55 См, в этой связи, гневный протест против формы и существа конституции в том виде, в каком она существовала на 4 июля, пяти видных членов комиссии по разработке конституции — ГАРФ Ф.1235 Оп 140 Д4 Л. 1-3

56 Пятый Всероссийский съезд Советов С 183–184, 200–201, Декреты Советской власти. Т 2 С 550-564

57 Советско-германские отношения От переговоров в Брест-Литовске до подписания Рапалльского договора. Т 1 — М, 1968 С 585

58 Пятый созыв Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета. С 55-56

59 Так, например, когда это распоряжение было зачитано на экстренном заседании исполкома Выборского районного Совета днем 7 июля, он немедленно сформировал свою тройку — ЦГАСПб Ф9618 On 1 Д 260 ЛЗ

60 ЦГАИПД Ф 4000 Оп 3 Д 820 Л 118

61 Там же Оп 4 Д814 Л 193–196. 153-163

62 Там же Ф 165 On 1 Д 3 Л 9об, 23об, 24. Ф.10 Он 1 Д 12 Л 27об, Ф4 Оп.1 Д I Л 20об

63 Вечерние огни. 1918. 11 июля. С 2

64 Наш век. 1918. 9 июля. С 3, Вечерние огни. 1918. 8 июля. С 2, Новый вечерний час. 1918. 8 июля. С1. Через день пли два члены фракции были отпущены

65 Вечерние огни. 1918. 8 июля. С 2

66 Там же

67 Там же

68 Миничев А. В дни лево эсеровского мятежа в Петрограде в 1918 г. (Hi воспоминаний)//Красная летопись 1928 № 1(25) С 68

69 ЦГАИПД Ф 4000 Оп 4 Д 814 Л 153–156. Протоколы заседаний районных Советов Петрограда тоже подтверждают факт, что события 6–7 июля в Москве явились полной неожиданностью для петроградских левых эсеров на районном уровне. См, напр, выступления левых эсеров на экстренном заседании исполкома Выборгского районного Совета 7 июля (ЦГА СПб Ф 9618 On 1 Д 260 Л 4) и речь докладчика от левых эсеров на заседании Первого городского районного Совета 18 июля (Вестник Совета 1-го городского района. 1918. 24 июля. С 4)

70. ЦГАИПД Ф 4000 Оп 4 Д814 Л 156

71 См выше, глава 7

72. Об этом свидетельствуют показания солдат дружины и красноармейских офицеров. Так, один офицер из Второго петроградского сводного отряда, принимавший участие в захвате Пажеского корпуса, позже показал, что накануне, во время беспорядков, вызванных предстоящей реорганизацией его подразделения, какие-то левые эсеры уговорили его солдат вступить в левоэсеровскую дружину, поскольку им будут платить 300, а не 250 рублей в месяц, у них будет хорошее довольствие, скатерти и посуда, и их комнаты будут убирать уборщицы (ЦА ФСБ РФ № Н-8 Т 1 Л 11). В своих показаниях солдаты часто подчеркивали, что в их решении перейти в лсвоэссровскис войска политика не играла роли, так как и Красная армия, и левоэсеровские дружины защищали Советскую власть, и в любом случае их все равно послали бы на фронт. См, напр, независимые показания семи новобранцев дружины в ЦА ФСБ РФ № Н-8 Т 1 Л 1-14

73 Там же Л 1-28.

74. Моя реконструкция событий, связанных с штурмом Пажеского корпуса, построена на документах из архива ФСБ и на репортажах в газетах Новая жизнь (Петроград). 1918. 9 июля. С 3; Новый вечерний час. 1918. 8 июля. С 1, Вечерние огни. 1918. 8 июля. С 2; Наш век. 1918. 9 июля. С.3.

75 ЦГАСПб Ф 143 On 1 Д31 Л 255

76 TNA. PRO, ADM 137/1731, unnumbered, Benckendorff to Lockhart, Lilly Library, Lockhart, R. mss, box 2, folder 8

77 ЦА ФСБ РФ № Н-8 T 1 Л 1-35

78 Там же. Л.8

79. Общие черты этого мифа проявились уже в репортаже о событиях предыдущих дней, опубликованном 8 июля на первой странице экстренного выпуска «Красной газеты». Согласно этому репортажу, две сотни левых эсеров, вооруженные до зубов пулеметами, пушками, ручными фанатами и прочим оружием, получив инструкции от своего мятежного ЦК в Москве, захватит [курсив мой — АР) здание бывшего Пажеского корпуса. Военно-революционному комитету, в задачу которого входило подавлять любое контрреволюционное выступление, не осталось ничего другого, как окружить и разоружить левых эсеров. Прибывшие в Пажеский корпус красноармейцы были встречены мощным пулеметным и артиллерийским огнем мятежников, после чего здание пришлось подвергнуть ответному огню, и вскоре его защитники выбросили белый флаг — Красная газета (экстренный выпуск). 1918. 8 июля. С 1.

8 °Cм выше

81 Северная коммуна. 1918. 17 июля. С 3.

82 ЦГАИПД Ф 4000 Оп 4 Д 814 Л 181, 202

83 См Знамя борьбы. 1918. 16 мая. С 3

84 Знамя труда. 1918. 6 июля. С 4

85 ЦГАИПД Ф 16 On 1 Д 289 Л 13

86 РГА ВМФ Ф р-661 On 1 Д 136 Л 3

87 ЦГАИПД Ф 15 On 1. Д 1 Л 6-6об

88 Новая жизнь. 1918. 11 июля. С3

89 ЦГАИПД Ф 4000 Оп 4 Д814 Л 153-158

90 ЦГАИПД Ф 1 On 1 Д 64 Л 28-29

91 Сюда входили, в порядке вероятной даты публикации листовки, изданные Крестьянским отделом ВЦИКа (ЦА ФСБ РФ № Н-685 T9 Л 45), левоэсеровской фракцией Пятого съезда Советов — после освобождения из заключения (ГОПБ Фонд листовок), левоэсеровской фракцией ВЦИК 4-го созыва (ГОПБ Фонд листовок), левыми эсерами и эсерами-максималистами — членами Крестьянского отдела ВЦИКа (отпечатанные на пишущей машинке и размноженные на мимеографе — ЦА ФСБ РФ № Н-685 Т 10 Л 272-272об) и Московским областным комитетом партии левых эсеров (ГОПБ Фонд листовок),

92 Гоголевский. Петроградский Совет в годы гражданской войны. С 170

93 Наш век. 1918. 11 июля

94 Северная коммуна. 1918. 17 июля. С 3.

95 Напр, см. стенограммы пленарных заседаний Петросовета от 30 июля и 7 августа, где обсуждался вопрос о мобилизации на чехословацкий фронт, и от 15 августа, где обсуждались рабочие беспорядки на Путиловском заводе — ЦГА СПб Ф 1000 Оп 2 Д 3 Л 16–26, Д 5 Л 20–25, Оп 53 Д I Л 1-50

96 ЦГАСПб Ф101 On I. Д 38 Л.38об-39

97 Новая жизнь. 1918. 13 июля. С3

98 ЦГАСПб Ф 101. On 1. Д39 Л 117

99 Там же Ф.148 On 1 Д 43. Л 66–71, Ф 9618 Оп.1 Д 260 Л 6-10, Д 229 Л 61, 63

100 ЦГАИПД Ф4 On 1 Д 1 Л 17об, 19об-20об

101 ЦГАСПб Ф 47 On 1. Д 26 Л 60об.

102 Черноморский флот был затоплен в июне 1918 г, за несколько дней до казни Щастного, по распоряжению Советского правительства, чтобы предотвратить его захват германскими войсками

103 Там же ФЗ.Оп.1 Д1 Л 73-89об

104 ЦГАИПД Ф 165 On 1 ДЗ Л 9, 16, 23об

105 ЦГА СПб Ф 3 On 1 Д 1 Л 90

106 ЦГАИПД Ф 165 On 1 Д 3 Л 16

107 Вестник Совета 1-го городского района. 1918. 24 июля. С 4

108 ЦГАИПД Ф 1817 On 1 Д 32 Л 15

109 Там же Ф 2 On 1 Д 4 Л 9об

110 Вестник Совета 1-го городского района. 1918. 24 июля. № 20–21. С 6

111 ЦА ФСБ РФ № Н-685 Тб Л 35об

Глава 12

ПУТЬ К ТЕРРОРУ

Летом политика по отношению к реальной и потенциальной контрреволюции в Петрограде заметно ужесточилась. Убийство Володарского, устранение сдерживающего влияния левых эсеров, всплеск активности антибольшевистских элементов, в том числе тайных агентов Антанты, возросший после убийства Мирбаха риск германской оккупации и постоянно растущая угроза голода и эпидемий, — все это представляло угрозу существованию Советской власти. Помимо прочего, свое давление на Петроград усилила Москва, требующая от кадрово-истощенного города все новых и новых людей — от партийных деятелей до неквалифицированных рабочих — чтобы пополнять ряды продотрядов, занятых добыванием хлеба в деревне, и Красной армии, защищающей Советскую Россию на фронтах гражданской войны.

Эти угрозы росли с астрономической скоростью. В начале мая красновское казачество стало вновь набирать преобладающую силу в Донской области, которая в течение всего лета оставалась очагом мятежа и сопротивления Советской власти. Южнее, на Кубани и Северном Кавказе, упрочила свои позиции Добровольческая армия Деникина и Алексеева, а высадка экспедиционных сил союзников на северо-западе, в Мурманске и Архангельске, возродила страх скорой оккупации Петрограда — не немцами, так Антантой.

Но самая, по-видимому, большая угроза Советской власти исходила с востока, от восставших частей Чехословацкого корпуса, соединившихся с белыми антисоветскими движениями на огромной территории вдоль Транссибирской магистрали. 8 июня при поддержке самых западных эшелонов корпуса близкими к эсерам войсками (будущей «Народной армией») была захвачена Самара. Там возглавляемые эсерами делегаты Учредительного собрания сформировали антисоветское национальное правительство — Комитет членов Учредительного собрания, или Комуч, который объявил себя наследником власти Учредительного собрания.

Запутанная, временами кровавая история борьбы за гегемонию на востоке, которую в конце лета и осенью вели между собой, главным образом, эсеровский Комуч и более консервативно настроенные силы из числа бывших эсеров и белого офицерства, осевшие в Омске, и которая завершилась зимой созданием реакционного правительства во главе с адмиралом Александром Колчаком, не является предметом нашего внимания (1). Достаточно просто отметить, что до того как в сентябре 1918 г. поддержанное чехами наступление «Народной армии» вдоль Волги было окончательно остановлено, она успела захватить Казань, расположенную менее чем в 800 км к юго-востоку от Москвы; что на пике своей власти Комуч контролировал Самарскую, Симбирскую, Казанскую, Уфимскую и часть Саратовской губернии; и что примерно в это же время существовала реальная возможность установления контакта между войсками союзников и чехословацкими частями и их одновременного похода на Москву и Петроград. Эта перспектива активизировала контрреволюцию в Петрограде, вызвала раздражение у немцев и сильно напугала серьезно ослабленные большевистские власти в бывшей столице. Сползание в «красный террор» в Петрограде и других российских городах в конце лета 1918 г. было обусловлено опасной ситуацией, сложившейся в результате этих угрожающих событий. Другие факторы, часто называемые в качестве причин террора, такие как давление со стороны Ленина, убийство Володарского и Урицкого и покушение на самого Ленина, играли менее существенную роль (2).

* * *

Весной и в начале лета 1918 г. Володарский занимал пост комиссара по делам печати, агитации и пропаганды в СК ПТК, а затем в СК СО. Как комиссар по делам печати, он руководил репрессиями против оппозиционных газет. В середине июня он также был главным организатором фальсифицированных большевиками выборов в Петроградский Совет и редактором радикально-большевистского издания Петросовета — «Красной газеты». Все это делало его привлекательным объектом нападок со стороны врагов большевизма, наряду с Зиновьевым и Урицким. В то же время, для рядовых рабочих, тех, кто продолжал поддерживать большевиков как гарантов пролетарской власти, Володарский был одним из самых популярных партийных деятелей Петрограда.

Володарского убили 20 июня (3). Если это убийство, совершенное неизвестным, имело целью усилить антибольшевистские настроения среди разочарованных Советской властью заводских рабочих, то в определенной степени замысел сработал, так как совпал по времени с гневной реакцией моряков Балтийского флота на казнь Щастного и рабочих Обуховского завода на арест их лидеров. Окончившееся неудачей совместное выступление минеров и обуховцев случилось в считанные дни после убийства Володарского. Однако рост враждебности по отношению к Советской власти был, похоже, не самой расхожей реакцией на сенсационное убийство. Судя по наблюдению «Новой жизни», которая тогда была настроена очень критично к большевикам, весть о смерти Володарского потрясла большинство рабочих соседних предприятий и усилила опасность уличных беспорядков (4).

Коллеги Володарского из редакции «Красной газеты» требовали отомстить за убийство своего лидера немедленным объявлением массового террора (5). Одновременно некоторые районные организации большевиков высказывали обеспокоенность по поводу роста активности врагов Советской власти и выражали желание свести с ними счеты (6). Кроме того, утром 21 июня к Зиновьеву в Смольный одна за другой шли рабочие делегации с требованием ответить на убийство Володарского немедленными репрессиями, а не ждать, «пока наших вождей поодиночке перебьют». Однако, как утверждал Зиновьев, руководство не спешило идти на поводу рабочих: «Мы боролись против этого настроения… мы требовали, чтобы никаких эксцессов не было» (7). Чтобы обсудить раскалившуюся обстановку, в тот же день (21 июня) на экстренное заседание собрался исполком Петроградского Совета. Как сообщали «Новые ведомости», все соглашались, что необходимо не допустить суда Линча (8).

Несколько дней спустя о сдержанной позиции Петрограда стало известно Ленину. Взбешенный, он немедленно отправил Зиновьеву, Лашевичу и другим членам Петроградского бюро ЦК и ПК резкую телеграмму: «Только сегодня мы услыхали, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы удержали [их]… Это не-воз-мож-но!» (9). Тем не менее, еще какое-то время Урицкому удавалось пресекать эксцессы. В то же время, убийство Володарского, последовавшее за выступлениями моряков-минеров и рабочих Обуховского завода, продемонстрировало нужность таких потенциально мощных специальных органов безопасности, как ПЧК. Убийство, таким образом, положило конец набиравшей обороты кампании за отмену ПЧК (10). Ответить на послание Дзержинского от 24 июня, в котором он писал о недопустимости отмены ПЧК, было поручено практически не функционирующему органу — Президиуму СК ПТК. 2 июля он проинформировал ВЧК, что сведения о ликвидации ПЧК не соответствуют действительности (11).

* * *

Преемником Володарского на посту комиссара по делам печати, агитации и пропаганды стал Николай Кузьмин, ранее бывший редактором «Петроградской правды». К концу июня, когда Кузьмин уже возглавлял комиссариат, СК СО расширил его полномочия в сфере борьбы с оппозиционной прессой (12). К этому же времени относятся первые, пока еще робкие, попытки Петербургского комитета большевиков вмешаться в работу властных органов. ПК выразил претензию, что с ним не посоветовались насчет кандидатуры Кузьмина, что он был недоволен работой последнего в «Петроградской правде» и опасается, что тому не хватит твердости в полной мере использовать данные ему полномочия (13). Обсудив на заседании 12 июля работу комиссариата по делам печати, ПК принял резолюцию, утверждающую, что несмотря на жесткие заявления нового комиссара, конкретных шагов в отношении оппозиционных газет сделано не было, и призывающую принять более энергичные меры против них. Своего рода вехой в отношениях между партийным и советским руководством Петрограда стало выдвижение Петербургским комитетом одного из наиболее уважаемых своих членов, Моисея Харитонова, в качестве собственной кандидатуры на пост комиссара по делам печати — при условии, что он будет работать под постоянным контролем ПК. В связи с этим, Самойловой и Залуцкому было поручено провести переговоры с Зиновьевым о назначении Харитонова и обсудить вопрос о закрытии буржуазных газет с Кузьминым (14).

В начале следующего заседания ПК 18 июля Кузьмин представил план работы своего комиссариата (15). Так как большинство членов ПК выступало за одновременное закрытие всех сразу буржуазных изданий, а план Кузьмина подразумевал более постепенный, поэтапный подход, было принято решение поставить вопрос о судьбе буржуазной прессы на обсуждение на ближайшем заседании исполкома Петроградского Совета. Резолюция ПК предусматривала, что на этом заседании представитель ПК будет «настаивать на принятии самых решительных мер по отношению к буржуазной печати как к злейшему классовому врагу пролетариата». Одновременно в районах пройдут партийные собрания, на которых будет разъясняться необходимость полного подавления буржуазной печати и будут выдвинуты требования сделать это. Резолюция ПК содержала также беспрецедентное условие, что «комиссаром печати и пропаганды останется т. Кузьмин, но ПК обязывает его делать еженедельные отчеты ПК и изменить тактику по отношению к буржуазной печати» (16). Кузьмин впоследствии ужесточил свою политику (17).

* * *

Несмотря на то, что после убийства Володарского аресты в оппозиционной среде усилились, Урицкому удавалось противостоять как нажиму со стороны тех, кто требовал разрешить ПЧК проводить расстрелы, так и распространенной в Москве практике удержания именитых политических заключенных в качестве заложников — для расстрела в случае новых покушений на жизнь советских лидеров. Среди известных политических фигур, арестованных ПЧК в то время, был Николай Кутлер — бывший высокопоставленный царский чиновник, один из лидеров кадетской партии и депутат от Петербурга во Второй и Третьей Государственных думах. Арестованный 23 июня, он уже через два дня был отпущен. По сообщениям в газетах, поводом для ареста послужили перехваченные письма, которые он писал зарубежному товарищу и которые показались подозрительными следователям ПЧК. Однако Урицкий, ознакомившись с ними, не нашел в них ничего предосудительного и велел Кутлера отпустить (18).

Неделю спустя после ареста Кутлера среди ночи был поднят с постели, арестован и доставлен на Гороховую, 2 бывший премьер-министр России Владимир Коковцев. Его арест, продлившийся около недели, был также вызван перехваченными подозрительными письмами, на сей раз — перепиской между контрреволюционерами, которые, не ставя его в известность, обсуждали возможность назначения его премьер-министром постсоветского правительства. Поездка Урицкого в Москву, на Пятый съезд Советов, отсрочила рассмотрение дела об освобождении Коковцева. Допрос состоялся 7 июля, и в тот же день Коковцев вышел на свободу. В своих мемуарах он описывал проведенный Урицким допрос как долгую учтивую беседу, в равной степени затрагивавшую такие темы, как его отставка с поста премьера в 1914 г. и его впечатления о Николае II, как и собственно вопросы, связанные с его арестом (19). Похожая ситуация была и с Александром Амфитеатровым — известным прозаиком, литературным критиком и журналистом, яростным противником большевиков, арестованным ПЧК 24 июня. Два дня его продержали на Гороховой, 2, после чего отпустили. В «Новых ведомостях», газете, в которой он тогда работал, он охарактеризовал свою беседу с Урицким не как допрос, а, скорее, как политический диалог. Урицкий интересовался такими вопросами, как его отношения с Григорием Алексинским и другими плехановцами (20), его внешнеполитической ориентацией (Германия или союзники), его литературным и газетным творчеством, источниками финансирования «Новых ведомостей». После обсуждения всех этих вопросов Урицкий сказал Амфитеатрову, что он может идти.

Все сказанное не означает, однако, что для арестантов пребывание на Гороховой, 2 летом 1918 г. не было унизительным и тяжелым испытанием, или что сотням других, часто менее именитых политических узников, повезло так же, как Кутлеру, Коковцеву и Амфитеатрову. Их описания не оставляют сомнения в этом. И уж точно не вызывает сомнений то, что антисанитарные условия в переполненных петроградских тюрьмах были куда хуже, чем в импровизированных камерах на Гороховой, 2 (21). Приведенные примеры просто должны показать, что в ту пору, когда в Москве ЧК уже вовсю расстреливала классовых врагов, когда там и в других городах набирал силу «красный террор», и даже в Петрограде Кузьмин брал заложников, Урицкий продолжал противостоять волне экстремизма (22).

Конечно, петроградские власти предприняли ряд репрессивных мер, чтобы предотвратить всеобщую забастовку, намеченную Собранием уполномоченных, и навсегда покончить с этой организацией. Однако я не нашел свидетельств того, что ПЧК арестовала лидеров Собрания уполномоченных, — в отличие от ВЧК в Москве, которая сначала, в июне, арестовала нескольких членов делегации Собрания уполномоченных, а 22 июля еще и участников разгромленного ею регионального Рабочего съезда (23). Даже после убийства Мирбаха, несмотря на официальное одобрение массового террора Пятым Всероссийским съездом Советов, Урицкий стремился избежать ненужного кровопролития в Петрограде (24). Вместо этого он сосредоточился на подавлении конкретных контрреволюционных заговоров. Так было в случае с антисоветским заговором в Михайловской артиллерийской академии (25). Его руководители оставались на свободе, под пристальным наблюдением, до 11 июля, когда они усилили приготовления к насильственной антиправительственной акции. Только тогда двенадцать из них были арестованы (26).

* * *

Первые три месяца 1918 г., пока шли переговоры о мирном договоре в Брест-Литовске и кипели страсти вокруг его ратификации, правительства Великобритании, Франции и США делали все возможное, чтобы убедить руководство Советской России не выходить из войны. Таковы были мотивы, стоявшие за назначением в январе на пост специального британского посланника в Петрограде Брюса Локхарта (27). После того как договор был подписан, союзные державы еще какое-то время играли на опасениях Советского правительства по поводу масштаба германских притязаний в России, пытаясь так или иначе втянуть его в сотрудничество, которое привело бы к возобновлению военных действий на Восточном фронте. Такое поведение было продиктовано страхом — который, по понятным причинам, сильнее всего ощущался во Франции, — что затянувшееся затишье на востоке сведет на нет военные успехи союзников на западе, и что немцы могут прорваться к Парижу.

К концу весны 1918 г., по мере роста уступок немцам со стороны большевиков, стало ясно, что от Советской России ждать возобновления военных действий не приходится. С этого момента западные союзники, особенно британцы и французы, начали оказывать поддержку — вначале, прежде всего, денежную — различным антибольшевистским движениям, выступавшим за продолжение войны с Германией до победного конца. Локхарт через старого друга вышел на Бориса Савинкова, который, как он знал, планировал организовать убийства ведущих деятелей большевистского руководства в ночь предполагаемой высадки союзников в Архангельске и, воспользовавшись народным недовольством по поводу голода, установить военную диктатуру (28). Кроме того, в июле Локхарт, вместе с французами, постепенно перевел значительные средства в распоряжение генерала Алексеева, начальника политического отдела Добровольческой армии и одного из главных кандидатов на пост диктатора (29).

В первые дни марта, еще до подписания Брестского договора и ужесточения советской позиции в отношении союзников, примерно 170 британских морских десантников высадились в Мурманске, чтобы обеспечить охрану военного имущества союзников. В начале июня подразделение десантников было усилено дополнительным контингентом из 600 британских солдат. Вскоре между ними и военнослужащими Красной армии стали происходить столкновения. Однако вопрос о военной интервенции в Россию еще вызывал у союзников сомнения и разногласия. Особенно это касалось Вашингтона, где президент Вудро Вильсон был принципиально против предоставления американских войск для участия в операции в России. Но и Франция, для которой было жизненно важно отразить германское наступление на западе, с трудом могла себе позволить направить значительные силы для совместных действий Антанты в России. Таким образом, общая численность вооруженных сил союзников, которые они могли выделить для интервенции в Россию, была относительно невелика. 2 августа, после того как президент Вильсон неохотно согласился направить американский контингент для ограниченных операций на русском Севере, примерно 1200 британских и французских солдат плюс горстка американцев высадились в Архангельске (30). По мнению Ричарда Ульмана, чье исследование о ранних англо-советских отношениях остается самым авторитетным в этой области, оккупация Архангельска 2 августа знаменует собой начало союзнической интервенции в Россию. Войска союзников под общим командованием генерала Фредерика Пула помогли создать в Архангельске антибольшевистское правительство во главе с почтенным старым народником Николаем Чайковским (31). Тем не менее, из-за малочисленности собственных сил союзники возлагали надежды на соединение с частями Чехословацкого корпуса, чтобы реализовать свои цели в северо-западной России, но достичь этого им не удалось.

Помимо прочего, свои плацдармы в Мурманске и Архангельске союзники использовали как временные зоны для создания и подготовки русских вооруженных формирований, способных воевать с большевиками и немцами. В этой связи британцы специально выделили средства на то, чтобы привлечь к службе в создаваемых на севере частях безработных бывших офицеров русской императорской армии и флота, а также технических специалистов (пилотов, инженеров, железнодорожников, взрывников и т. п.). Тайные операции в рамках этого проекта, который в ПЧК окрестили «Делом набора белогвардейцев на Мурман», все лето проводились в Москве, Вологде, Петрограде и других городах на западе России. Естественным центром этих мероприятий стал Петроград, а капитан Кроуми, который к этому моменту превратился в убежденного сторонника мощной антисоветской интервенции союзников в Россию, помогал финансировать их (32). Значительное число набранных добровольцев представляли оппозиционеры из советских структур и красноармейских частей Петрограда; в Петрограде же проходили подготовку новобранцы, прибывающие с юга (33).

Но и с учетом местных вооруженных формирований, союзные экспедиционные силы были слишком слабы для ведения серьезных наступательных операций. Тем не менее, советские лидеры какое-то время переоценивали их мощь. В условиях, когда молодая Красная армия, не успев окрепнуть, уже была истощена кампаниями против белочехов на востоке, казаков Краснова на Дону и Добровольческой армии Деникина и Алексеева на Кубани, близкая перспектива беспрепятственного наступления интервентов на Вологду, Москву и Петроград не могла не пугать большевиков. В своих воспоминаниях Аркадий Борман, сын известной деятельницы кадетской партии Ариадны Тырковой-Вильямс, бывший тогда тайным агентом белогвардейской разведки в Советском правительстве, писал о крайней панике, которой в первые дни после оккупации Архангельска было охвачено большевистское руководство, включая Ленина (34). В Петрограде тревога по поводу неминуемого вражеского вторжения — немцев или Антанты — достигла уровня, не виданного с времен оккупации Пскова в феврале или кризиса, связанного с фортом Ино, в мае (35).

В июне-июле 1918 г. угроза делу революции, которую представляли успехи белых и чехов, заставила петроградские власти активизировать начатые во время «кризиса Ино» попытки организовать всеобщее военное обучение большевиков и рабочих (36). В конце июня эта угроза также стала причиной призыва в Красную армию московских и петроградских рабочих 1896–1897 гг. рождения (расширенного месяц спустя еще на три года, 1893–1895 гг. рождения) (37). Негативное влияние этого призыва на петроградскую партийную организацию большевиков и на безопасность Советской власти в Петрограде было многократно усилено отдельной директивой ЦК о «массовой мобилизации» в Красную армию членов партии с опытом боевых действий. Среди высокопоставленных петроградских большевиков, получивших приказ отправиться на фронт, были Лашевич, Иван Бакаев и Петр Залуцкий — соответственно, член Петроградского бюро ЦК партии, секретарь исполкома Петросовета и комиссар труда СК СО. Массовый призыв новобранцев и партийная мобилизация в Красную армию наложились, к тому же, на набор рабочих и партийцев в продовольственные отряды (38). К началу августа ПК большевиков был решительно настроен не отпускать больше «ответственных» партийных товарищей на службу в Красной армии (39). Угроза Петрограду, которую представляла высадка союзников в Архангельске, а также беспокойство, вызванное внезапным переездом из Москвы в Петроград германского посольства и опасными маневрами германского флота в Финском заливе, упрочили эту позицию.

В августе и сентябре на подступах к Кронштадту и Петрограду были устроены новые минные поля, а части Балтийского флота были приведены в полную боевую готовность (40). Кроме того, петроградские власти, следуя примеру Москвы, пытались обезопасить себя, устраивая облавы на бывших царских офицеров и видных гражданских деятелей, подозреваемых в симпатиях к союзникам. Через несколько дней после высадки союзных войск в Архангельске капитан Кроуми телеграфировал британскому Адмиралтейству, что за два предыдущих дня в Петрограде арестованы семь тысяч офицеров и гражданских лиц, и что он пытается договориться об освобождении офицеров за деньги (41). Самому Кроуми удалось избежать ареста: когда за ним пришли, он успел выбраться через крышу (42).

* * *

В короткие сроки характер деятельности Кроуми в Петрограде изменился: от руководства эвакуацией союзнического имущества, от попыток организовать в нужный момент взрыв Балтийского флота и от обеспечения переброски на север, в помощь союзническим войскам, русских офицеров он перешел к переманиванию на свою сторону латышских стрелков, бывших прежде своего рода советской преторианской гвардией, и к финансированию и «объединению трех крупных антибольшевистских групп» с очевидной целью свержения Советской власти в Петрограде (43). После убийства Мирбаха Кроуми уничтожил свои шифры, что лишило его возможности эффективной связи с Лондоном (44). Он надеялся, что генерал Пул, верховный командующий экспедиционными силами союзников в России, снабдит его какими-то инструкциями. Однако этого не случилось (45). Проблема была еще в том, что тайная деятельность агентов из разных разведывательных служб, представленных в британском посольстве, строго разграничивалась, поэтому Кроуми был вынужден полагаться в основном на собственные силы и средства. Советские власти уже продемонстрировали свое пренебрежение к тонкостям дипломатического иммунитета, так что Кроуми приходилось вести существование беглеца, то и дело меняющего укрытие (46). Его тесные связи с представителями бывшей знати в это время, возможно, укрепили его приверженность к восстановлению монархии или военной диктатуры в России (47). Среди прочих факторов, которые могли подтолкнуть Кроуми в сторону контрреволюции, были его личные наблюдения разрухи, связываемой с большевистским правлением; его растущая убежденность не только в том, что большевики находятся под немецким контролем, но и что «германец» скоро оккупирует Петроград; а также его растущее взаимодействие с активными контрреволюционерами вообще. Несомненно, как отмечают другие исследователи, действиями Кроуми двигал прежде всего патриотизм, стремление, как метко выразился Ричард Ульман, «сохранить Россию ненемецкой» (48). В конце концов, он был британский офицер, преданный своему делу профессиональный военный, и Британия была в состоянии войны с Германией. Однако в обстановке, сложившейся в Петрограде к концу лета 1918 г., его патриотические цели оказались неразрывно связаны со свержением Советской власти.

Нелегальная деятельность Кроуми к тому времени активизировалась. Среди «белогвардейских» заговорщиков, с которыми он поддерживал сотрудничество в августе, были два тайных агента ЧК, Штекельман и Сабир. Штекельман убедил Кроуми, что в его распоряжении имеются 60 тысяч финских белогвардейцев и еще 25 тысяч латышей и что у него есть возможность контролировать железнодорожное, телефонное и телеграфное сообщение для поддержки союзнической интервенции на севере, нейтрализации германских сил в Финляндии и, если потребуется, совместного мощного похода на Петроград. Сабир же, насколько известно, заверил Кроуми, что солдаты, охраняющие по ночам бронетехнику большевиков, работают на него, и что, опираясь на них и на батальон преданных ему белых офицеров, он мог бы взять на себя «приготовления» внутри Петрограда (то есть, переворот, который должен был произойти одновременно с наступлением союзников с севера) (49).

Кроуми был настолько уверен в надежности Штекельмана и Сабира, что попытался свести их с представителями других контрреволюционных групп, которые он финансировал. Более того, он поручил Сабиру организовать взрыв главного моста через Неву в случае германского наступления на Петроград из Финляндии (50). Локхарт, который в ту пору снабжал деньгами скандально известного Сиднея Рейли, высокопоставленного сотрудника британской службы внешней разведки, который вознамерился в одиночку подготовить и осуществить ликвидацию центрального советского руководства (51), имел, по крайней мере, общее представление об этой деятельности. В «Секретном и конфиденциальном меморандуме о предполагаемом союзническом заговоре в России», который Локхарт подготовил для британского министерства иностранных дел вскоре после своего возвращения в Лондон в ноябре 1918 г., он подчеркнул, что был в теплых отношениях с Кроуми и знал, что Кроуми и Эрнст Бойс, номинально возглавлявший британскую разведку в России, были вовлечены в деятельность нескольких контрреволюционных организаций в Петрограде и тратили на них значительные суммы денег (52).

* * *

В своей книге «Британский агент» Локхарт признал, что интервенция союзников стала косвенной причиной «красного террора» (53). В этом признании было зерно истины. К концу июня, когда радикально настроенные петроградские рабочие впервые потребовали введения «красного террора», Урицкий в публичном выступлении уже связал убийство Володарского с совместной деятельностью союзников и правых эсеров (54). Впоследствии, по мере того как агенты Антанты, такие как Кроуми и Локхарт, усилили свою помощь контрреволюционным организациям, а союзническая интервенция превратилась в реальность, опасения населения по поводу оккупации Петрограда, не немцами, так союзниками, подогревались трескучей официальной пропагандой против империалистов, особенно британцев и французов. Протоколы заседаний районных комитетов большевиков не оставляют сомнения в том, что страх по поводу вражеского нападения и оккупации Петрограда был в ту пору вполне искренним. Даже готовность членов партии идти сражаться на фронт сдерживалась убеждением, что сначала необходимо сокрушить внутренних врагов, чтобы уберечь революцию в тылу (55).

На своем очередном заседании 23 июля Петербургский комитет большевиков со всей настойчивостью заявил о необходимости расширения политических репрессий. Основанием для этого шага, предвестником которого стала жесткая позиция ПК по отношению к оппозиционной печати неделей раньше, послужил пугающий доклад о размахе контрреволюционной активности в Василеостровском районе, представленный Александром Сергеевым и Сергеем Раппопортом, соответственно, председателем исполкома Василеостровского Совета и главой его судебно-следственного отдела. Согласно их данным, семнадцать тысяч бывших офицеров в районе, многие из которых относили себя к монархистам, принимали участие в организации контрреволюционного заговора. ПК отнесся к докладу очень серьезно. Была принята резолюция, протестующая против вялости действий правительства по обеспечению безопасности и указывающая на необходимость «применения Красного террора против попыток контрреволюционеров к мятежам на деле» (56).

С целью подтолкнуть осуществление на деле систематической программы массового террора ПК назначил на десять часов вечера того же дня совместное заседание с Петроградским бюро ЦК, пригласив на него Сергеева и Раппопорта (специально было оговорено обязательное присутствие Зиновьева, Зорина, Урицкого и Позерна, представлявших, соответственно, Петроградский Совет, Революционный трибунал, ПЧК и военных) (57). Заседание состоялось в гостинице «Астория», в которой проживали большинство членов высшего партийного руководства и которую за близость к Гороховой, 2 часто называли «чекистским отелем». Судя по всему, ПК не удалось убедить большинство в необходимости осуществления программы «красного террора» или хотя бы снятия запрета на расстрелы, установленного СК ПТК в апреле. Однако аресты подозрительных контрреволюционеров, некоторых из которых ждала судьба заложников, участились (58).

В период военной угрозы начала августа появились многочисленные признаки того, что Урицкий сдает свои позиции приверженцам «красного террора» как в СК СО, так и в руководстве ПЧК. Одним из них было распространение практики удержания арестованных офицеров и гражданских лиц в качестве заложников. Классовая ненависть, разжигаемая наиболее радикально настроенными большевиками из редакции «Красной газеты», из ПК и из районных партийных организаций, нашла отражение в работе Второго съезда Советов Северной области, состоявшегося в Смольном 1–2 августа. По сравнению с Первым съездом, проходившим в конце апреля, контраст был разительным. Первый областной съезд Советов был относительно свободным форумом, на котором большевики и левые эсеры вели споры по фундаментальным вопросам (59). Второй же съезд был не столько трибуной для серьезного обсуждения ключевых вопросов, сколько политическим митингом, подобным тому, во что превратились к тому времени пленарные заседания Петроградского Совета. Численность присутствовавших на съезде гостей: депутатов Петроградского и Кронштадтского Советов в полном составе, делегатов районных конференций Советов, членов Петроградского совета профсоюзов, красноармейских и флотских комитетов, центрального и районных комитетов железнодорожников, — превышала численность собственно делегатов съезда. Лихорадочно возбужденные после зажигательных речей Свердлова и Троцкого, оказавшихся в это время в Петрограде, участники съезда приняли предложенную большевиками резолюцию «О текущем моменте», подготовившую почву для осуществления программы массового террора. «Советская власть должна обеспечить свой тыл, взяв под надзор буржуазию, проводя на практике массовый террор против нее», — гласила резолюция. Следовательно, отныне «массовое вооружение рабочих и напряжение всех сил для военного похода против контрреволюционной буржуазии с лозунгом «смерть или победа» — таков наш общий лозунг» (60).

Эта резолюция подразумевала и восстановление внесудебных расстрелов контрреволюционеров — практики, которую ВЧК проводила и пропагандировала, начиная с февраля. Воплощенный в резолюции призыв к массовому террору был немедленно одобрен, по крайней мере, некоторыми районными Советами Петрограда (61). По признанию Зиновьева, которого теперь называли «вождем» Петрограда, сам он стал сторонником «красного террора» после убийства Володарского, но от воплощения этой идеи на практике его удерживала позиция Урицкого, а также, по всей вероятности, Прошьяна и Крестинского. Как уже отмечалось, сдерживающее влияние Прошьяна, как и петроградских левых эсеров вообще, исчезло в июле, после убийства Мирбаха. В середине августа уехал в Москву назначенный наркомом финансов Крестинский. В итоге, Урицкий оказался в растущей изоляции как в СК СО, так и в руководстве ПЧК.

Результат этой ослабленной позиции не замедлил сказаться. На заседании 17 августа СК СО издал декрет, дающий право ПЧК расстреливать лиц, виновных в контрреволюционной агитации, а также в целом спектре иных политических и экономических преступлений, по своему усмотрению (62). Самое большее, что мог сделать Урицкий, это оговорить условие, что любое решение о расстреле должно быть принято коллегией ПЧК единогласно (63).

Решение о переходе к расстрелам на практике было принято коллегией ПЧК 19 августа. Урицкий спорил долго и упорно. Одно из самых интересных описаний трений, которые происходили в это время между Урицким и его коллегами по руководству ПЧК, содержится в книге С. Г. Уралова, написанной в хрущевскую эпоху. Оно не подкреплено документально, но якобы основано на неопубликованных воспоминаниях некоего молодого чекиста из числа «горячих голов», члена коллегии ПЧК. В своих воспоминаниях этот чекист давал понять, что уже в период подготовки к заседанию коллегии 19 августа на Урицкого постоянно оказывалось давление. «Все чаще и чаще стали поговаривать о необходимости расстрелов. Неоднократно перед т. Урицким ряд товарищей на официальных заседаниях и в частных беседах поднимали вопрос о красном терроре». По свидетельству мемуариста (в изложении Уралова), когда по решению СК СО вопрос о расстрелах был поставлен на голосование в коллегии ПЧК, против выступил один Урицкий. Свою позицию он объяснял практическими соображениями. Однако, после того как коллегия решительно отвергла его аргумент о контрпродуктивности расстрелов, он воздержался от голосования по вопросу о судьбе двадцати одного политического и уголовного преступника, с тем чтобы воля большинства восторжествовала (64). Все двадцать один были расстреляны два дня спустя, 21 августа. Показателен состав этой первой группы жертв ПЧК. Девять человек были расстреляны за совершение уголовных преступлений, из них четверо — бывшие комиссары ПЧК. Остальные двенадцать были политическими заключенными, арестованными в основном по обвинению в ведении контрреволюционной агитации среди красноармейцев. Среди них были шесть из двенадцати арестованных в июле участников заговора в Михайловской артиллерийской академии, в том числе бывший офицер Владимир Перельцвейг (65). Казнь последнего имела серьезные последствия, прежде всего, для Урицкого.

Дух насилия по отношению к политической оппозиции, утвердившийся в Петрограде к моменту первых расстрелов ПЧК (21 августа), зафиксировала резолюция, принятая Пятым съездом Советов Петроградской губернии. «В каждой деревне и в каждом уездном городе мы должны провести коренную чистку, — заявлялось в резолюции. — Контрреволюционных офицеров и всех вообще белогвардейцев, замышляющих вернуть власть богатым, надо уничтожать беспощадно» (66). Неделю спустя, 28 августа, пленарное заседание Петроградского Совета сделало еще один шаг в направлении официального провозглашения «красного террора» — в ответ на предполагаемую попытку покушения на жизнь Зиновьева. Воспользовавшись неподтвержденными слухами о том, что пару дней назад какой-то человек подозрительного вида разыскивал Зиновьева в гостинице «Астория», чтобы его убить, Совет принял резолюцию, в которой решительно заявил: «Если хоть один волосок упадет с головы наших вождей, мы уничтожим тех белогвардейцев, которые находятся в наших руках… Мы истребим поголовно вождей контрреволюции» (67). Похожую резолюцию Петроградский Совет принял 22 июня, после убийства Володарского. Однако та резолюция явно была просто предупреждением. В обстановке, сложившейся к концу августа 1918 г., едва ли можно было усомниться в том, что новая резолюция была констатацией политики.

* * *

Утром 30 августа 1918 г. по дороге на работу, в комиссариат внутренних дел на Дворцовой площади, был убит Урицкий. Подробности убийства и драматическая история задержания убийцы во всей полноте раскрываются на страницах объемного чекистского дела (68). Урицкого застрелил Леонид Каннегисер, двадцатидвухлетний бывший кадет Михайловской артиллерийской академии и талантливый поэт, известный в петроградских литературных кругах (среди его друзей были Марина Цветаева и Сергей Есенин) (69).

Леонид Каннегисер

Что касается его политических убеждений, то в 1917 г. Каннегисер, судя по всему, был народным социалистом и пылким сторонником Керенского, но на многочисленных допросах в ПЧК он отказался признать свою принадлежность к какой-либо партии в 1918 г. и упорно настаивал, что действовал в одиночку.

ПЧК установила, что после Октябрьской революции он имел связи с контрреволюционными заговорщическими группами (70). Однако сделанный ею вывод о том, что убийство Урицкого было частью крупного внутреннего и международного заговора против Советской власти, не подтверждается никакими данными, имевшимися в распоряжении ПЧК. Перельцвейг, расстрелянный ПЧК в числе прочих 21 августа, был близким другом Каннегисера. Каннегисер не мог знать ни о том, что Урицкий был стойким противником расстрелов вообще, ни о его безнадежных попытках в последний момент остановить казнь Перельцвейга и его товарищей, в частности. Имя Урицкого стояло на приказе о расстреле, опубликованном в прессе, и Каннегисер, по его собственному признанию, решил отомстить за смерть друга (71). Как выразился Марк Алданов, «гибель друга сделала его террористом» (72). За свой поступок Каннегисер был расстрелян. Однако, к неудовольствию следователей ПЧК, остальные 144 человека, проходившие по его делу, включая мать, отца, сестер и большое количество друзей и знакомых, чьи имена фигурировали в его записной книжке, «красный террор» пережили и были отпущены (73).

Об убийстве Урицкого было немедленно доложено Ленину, и он приказал Дзержинскому не мешкая отправиться в Петроград и самому возглавить расследование. Перед отъездом Дзержинского Ленин послал ему документы, касающиеся контрреволюционной деятельности, которые предполагалось опубликовать на следующий день. В сопроводительной записке к ним Ленин спрашивал Дзержинского, не имеет ли смысл произвести аресты в месте, обозначенном в этих документах. Это, по мысли Ленина, дало бы возможность ВЧК «найти нити и связи контрреволюционеров». Явно имея в виду убийство Урицкого, он подчеркнул, что «здесь (едва ли не впервые) есть официальное удостоверение связи стреляющих с партией социапистов-революционеров» (74).

Однако на двух заводских митингах, на которых он выступал позже в тот же день, 30 августа, Ленин ни словом не упомянул ни убийство Урицкого, ни возможный арест эсеров, ни официальное объявление государственного террора (75). Возвращаясь с последнего выступления на заводе Михельсона, он едва избежал смерти, подвергшись второму покушению на свою жизнь (первое произошло в январе 1918 г. (76)). Убийца стрелял несколько раз. Одна пуля поразила Ленина в грудь, другая прошла через левое плечо и застряла в шее. Его госпитализировали в критическом состоянии. Пока врачи боролись за его жизнь, вся партия большевиков затаила дыхание.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Глубокий и всесторонний анализ этой борьбы и ее итогов см в книге Geoffrey Swam The Origins of the Russian Civil War — London — New York, 1996 P 186–205, 219- 246

2 Об убийстве Урицкого и попытке покушения на Ленина см ниже

3 См выше, глава 9

4. Новая жизнь (Петроград) 1918. 21 июня

5. Ильин-Женевский. Большевики у власти. С 105. Ильин-Женевский был тогда членом редакции «Красной газеты».

6. Например, общее собрание членов большевистской партии Выборгского района, заслушав доклад члена ПК Егоровой об убийстве Володарского, поклялось ответить на «белый террор» беспощадным классовым «красным террором» — ЦГАИПД Ф 2 On 1 Д 1.Л2

7 Новая жизнь (Петроград). 1918. 23 июня. С 3, Петроградская правда. 1918. 27 июня. С 2

8 Новые ведомости. 1918. 22 июня. С.4.

9 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т 50. С 106

1 °Cм выше, глава 10

11 ЦГАСПб Ф 143. Оп.1 Д49 Л 49.

12 Сборник декретов и постановлений по Союзу коммун Северной области Вып. 1. Ч 1. С 290

13 Заявления о недостатках в работе «Петроградской правды» звучали на заседаниях ПК большевиков 7 мая и Делегатского совета 21 мая — См. соответственно, ЦГАИПД Ф.1 On 1 Д 64 Л. 12 и Ф.4000 Оп 7 Д 820 Л 101–102.

14. ЦГАИПД. Ф 4000 Оп.4. Д.814. Л 198

15. Там же Л 200

16 Там же.

17. В отчете о проделанной работе Второму съезду Советов Союза коммун Северной области, датированном 1 августа, Кузьмин перечислил 15 оппозиционных газет, закрытых им, и назвал пятерых главных редакторов и издателей, которых он задержал в качестве заложников — Сборник декретов и постановлений по Союзу коммун Северной области Вып 1 4.1. С 292

18 См, напр, Новый вечерний час. 1918. 26 июня. С 1

19 Коковцев В. Н. Из моего прошлого Воспоминания 1903–1919 гг. — Париж. 1933. С 445-462

20 «Отец русского марксизма» Георгий Плеханов и бывший большевик Алексинский во время революций 1917 г. и до смерти Плеханова в мае 1918 г. сотрудничали в правосоциалистической группе «Единство» и были непримиримыми врагами большевизма

21 См. Новые ведомости. 1918. 16 июля. С 7, где помещен содержательный и относительно взвешенный очерк, описывающий тюремную жизнь на Гороховой, 2 в это время. По поводу отвратительных условий содержания заключенных в печально известных «Крестах» см статью председателя Выборгского районного Совета большевика Давида Трилиссера, озаглавленную им «Нельзя молчать» — Северная коммуна. 1918. 4 декабря. С1

22 В Москве чекистские расстрелы были в это время обычным делом

23 См выше, глава 9

24 ЦГА СПб Ф 143 On 1 Д 31 Л 57. Официальное одобрение террора содержалось в большевистской резолюции о политике ВЦИК и Совнаркома, принятой Пятым съездом Советов. 5 июля — Пятый Всероссийский съезд Советов… С 98

25 См выше, глава 7.

26 АУ ФСБ СПб и ЛО № 47037 Л 42–43, 44-46об, 64-70об, ЦГАИПД. Ф 2. Оп.1 Д 4 Л 9об

27 См выше, глава 6

28 TNA PRO, FO 371/3332/92708, FO 337/3332/95780

29 TNA PRO, ADM 137/4183, unnumbered

30 Главные американские силы численностью примерно 4500 чел высадились в Архангельске месяц спустя, 4 сентября. — George F Kerman. Soviet-American Relations, 1917–1920 Vol 2 The Decision to Intervene — New York, 1967 P 379

31 Richard H Uliman Anglo-Soviet Relations, 1917–1921 Vol 1 Intervention and the War — Princeton, 1961 P. 235–237

32 Cromie. Letters [on Russian Affairs] P 129, TNA PRO, FO 371/3307/137793. Кроуми начал отстаивать необходимость «немедленной широкомасштабной интервенции» ближе к концу мая (TNA PRO, ADM 137/1731 Р 70–71). Последующие события убедили его в том, что ждать дальше нельзя. В телеграмме от 24 июня он передал своему руководству призыв к немедленной интервенции, исходивший от некоего Виноградова [в оригинале Vinogradeff], которого Кроуми называл «нашим главным агентом» и с которым был полностью согласен, что «масштабная интервенция сеть единственное, что может спасти ситуацию [от полного подчинения России Германией] что на местные силы полагаться нельзя, если только не придать каждому подразделению в укрепление минимум 25 % войск союзников» — TNA PRO, FO 371/3286 Р 337

33 См «Дело набора белогвардейцев на Мурман» в АУ ФСБ СПб и ЛО № 10940 Т 1–6, Антипов Н.Очерки о деятельности Петроградской чрезвычайной комиссии //Петроградская правда. 1919. 5 января. С 2-3

34 Борман А. А. Москва-1918 (из записок секретного агента в Кремле) //Русское прошлое. Книга 1. 1991. С 138-139

35 См, напр, ЦГАИПД Ф 457 On 1 Д 1 Л 1. Как показал Винфрид Баумгарт, причин для этого беспокойства было предостаточно — Winfned Baumgart Deutsche Ostpolitik 1918 Von Brest-Litovsk bis zum Ende des Erstein Weltkrieges — Vienna-Mumch, 1966 P 56-57

36 Напр, см ЦГАИПД Ф 4000 On 7 Д 814 Л 165, 183, 195, 196

37 Декреты Советской власти Т 2 С 507

38 См выше, глава 10

39 Так, на заседании ПК 2 августа было решено «ответственных членов» на чехословацкий фронт больше не посылать, а запросить Собрание организаторов выделить для военной службы рядовых большевиков, не занятых на серьезной партийной или советской работе — ЦГАИПД Ф 4000 Оп 7 Д814 Л 210

40 Беспокойство по поводу действий германского флота в заливе отразилось в срочном обмене телеграммами между элементами Балтийского флота, а также между штабом флота и центральным командованием и Наркоматом по военно-морским делам в Москве. См РГА ВМФ Ф р-852 Оп 1 Д 28 Л 15. Ф р-342 On 1 Д 145 Л 170, 179–180, 183. 187, Ф р-2. On 1 Д 161 Л 109. 161, Ф р-96 On 1. Д 62 Л 13–30, Ф р-50 On 1 Д 15 Л 15. 24, 25,32,35,41,44,48

41 TNA PRO, ADM 137/1731 Р 121

42 Cromie. Letters [on Russian Affairs] P 131

43 TNA- PRO, FO 337/88/137

44. Ibid. О трудностях со связью после уничтожения Кроуми шифров можно судить по многочисленным телеграммам TNA PRO, FO 371/3330 Р 157–267 passim В письме своему шефу, адмиралу Холлу, от 26 июля. Кроуми объяснял, что после убийства Мирбаха он был не в состоянии отправлять или получать письма и телеграммы и считал неблагоразумным вести какие-либо записи. «Наш главный план, — писал он, имея в виду, видимо, уничтожение Балтийского флота, — в полном порядке». «Конечно, несколько опасно делать столько дел одновременно, — добавил он, — но, думаю, у меня достаточно друзей, чтобы вытащить меня, даже если дело дойдет до побега». — Cromie Letters [on Russian Affairs] P. 128–129

45 TNA PRO, FO 337/88/137

46 Cromie Letters [on Russian Affairs] P 131-133

47 См, напр. Ibid P 132

48 Ullmari Intervention and the War P 186

49 TNA PRO, ADM 223/637 P 83

50 Ibid

51 О подрывной деятельности Сиднея Рейли в это время см S Reilly Britain's Master Spy The Adventures of Sidney Reilly — New York and London, 1933 P 1-63, Richaid Spence. Trust No One The Secret Life of Sidney Reilly — Los Angeles, 2003 P 200-229

52 TNA PRO, FO 371/3348/190442

53 Bruce R H Lockhart British Agent — New York — London, 1933 P 308

54 Новая жизнь (Петроград). 1918. 23 июня. С 3, Петроградская правда. 1918. 23 июня. С 3

55 См, напр, гневную резолюцию, принятую общим собранием большевиков Василеостровского района 9 августа — ЦГАИПД Ф4 On 1 Д2 Л.14об-15.

56 Там же Ф 4000 Оп 4 Д.814 Л 208

57 Там же Ф 1 Оп.1 Д 128 Л 7

58 Прокатившаяся волна арестов нашла отражение и в эмигрантской литературе. Так, например, Коковцев вспоминал «До 21-го июля все шло сравнительно сносно, но с этого дня начались повальные аресты кругом. Каждый день только и приходилось слышать о захвате либо того, либо другого из знакомых». Коковцев В. Н. Из моего прошлого. С 463

59 См выше, глава 10

60. Северная коммуна. 1918. 2 августа. С3. Частичную стенограмму этого съезда см в ЦГАСПб Ф 143 On 1 ДЗ

61 См., напр. резолюцию, принятую Василеостровским районным Советом 6 августа — Там же Ф 47 On 1 Д 26 Л 72об

62 Сборник декретов и постановлений по Союзу коммун Северной области. Вып. 1 Ч. 1 С 132

63 Уралов С. Г. Моисей Урицкий. Биографический очерк. Л, 1962 С 116

64 Там же

65 Красная газета. 1918. 22 августа. С 1. О Перельцвейге и заговоре в артиллерийской академии см глава 7. Об июльских арестах см глава 10

66 Стенографический отчет о работе пятого съезда Советов рабочих и крестьянских депутатов Петербургской губернии — Пг, 1918 С 112

67 Северная коммуна. 1918. 29 августа. С.2

68 ЦА ФСБ РФ № Н-196

69 Портрет личности Каннегисера в изображении Марка Алданова, который его хорошо знал, см. Алданов М. Картины Октябрьской революции, исторические портреты, портреты современников, загадка Толстого — СПб, 1999 С 124–131, 140-144

70 Это подтверждает и Алданов. Он вспоминал, что весной 1918 г, после подписания Брест-Литовского договора, Каннегисер участвовал в каком-то самодеятельном заговоре, нацеленном на свержение большевиков — Алданов Указ. соч. С 129–130.

71. ЦА ФСБ РФ № Н-196 Т 1 Л 45-49

72 Алданов Указ. соч. С 129, 141

73 ЦА ФСБ РФ № Н-196 Т 1. Л 3-6

74 В. И. Ленин и ВЧК. Сборник документов (1917–1922 гг.). — М., 1975 С 84-85

75 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т 37 С 81-85

76 См выше, глава 3.

Глава 13

«КРАСНЫЙ ТЕРРОР» В ПЕТРОГРАДЕ

Убийство Моисея Урицкого утром 30 августа и неудавшееся покушение на Ленина вечером того же дня рассматриваются обычно в качестве непосредственной причины «красного террора». На самом деле, к тому времени необъявленный «красный террор» в самых разных формах уже несколько месяцев шел в Москве и других крупных российских городах. В Петрограде практика взятия политических заложников распространилась в конце июля. 19 августа был снят запрет Урицкого на расстрелы ПЧК (после чего были расстреляны первые 21 человек), а 28 августа на пленарном заседании Петроградского Совета произошло фактически официальное провозглашение «красного террора». Тем не менее, верно, что в бывшей столице именно убийство Урицкого вкупе с покушением на жизнь Ленина спровоцировали такую безудержную волну арестов, политического заложничества и расстрелов, чинимых ПЧК, районными органами безопасности и просто отрядами рабочих и солдат, что она превысила всё происходившее ранее, даже в Москве.

В основе «красного террора» в Петрограде осенью 1918 г. лежала цель обеспечения политической стабильности в условиях растущей уязвимости города, почти лишенного сил безопасности. Тем не менее, кто именно нес ответственность за его провозглашение, остается неясным. Непохоже, чтобы команда была дана сверху, как принято считать. Центральный Совнарком не выносил официальных решений по массовому террору (сверх того, что содержалось в резолюции Пятого Всероссийского съезда Советов) до 4 сентября (1). К тому времени «красный террор» в Петрограде уже бушевал вовсю. Да и в самом Петрограде официальная реакция на убийство Урицкого со стороны СК СО и расширенного пленума Петроградского Совета последовала не ранее 6 сентября. В тот день СК СО подтвердил свой декрет от 17 августа, разрешивший ПЧК расстреливать виновных в целом ряде политических преступлений (2). В условиях, когда волна арестов и расстрелов в Петрограде достигла небывалой высоты, подтверждение этого декрета могло означать попытку ограничить сферу применения внесудебных расстрелов компетенцией ПЧК. Одновременно пленарное заседание Петросовета, начавшееся с памятных славословий в адрес погибшего Урицкого, приняло резолюцию, которая заклеймила «правых эсеров, меньшевиков, черносотенных офицеров, попов и кулаков» как преступников, стоящих вне закона, объявила в городе военное положение и пообещала «на белый террор буржуазных убийц» ответить «красным террором» (3). При этом опубликованный в тот же день в партийной и советской печати доклад ПЧК о проделанной работе показывал, что уже за предыдущую неделю были расстреляны 512 контрреволюционеров. В отчете был также приведен список из 120 лиц (первый из нескольких), арестованных в качестве заложников на случай нового покушения на жизнь кого-либо из большевистских лидеров (4). Кто же, в таком случае, дал официальный старт программе массового террора в Петрограде?

* * *

Менее двух часов спустя после убийства Урицкого президиум Петроградского Совета разослал всем районным Советам, районным штабам Красной армии и комендатурам Комитета революционной охраны Петрограда «экстренное» сообщение. Поставив их в известность о задержании убийцы — «правого эсера» Каннегисера и о причастности к убийству англичан и французов, руководство Петросовета приказывало усилить посты охраны, соорудить в стратегически важных местах баррикады и привести «все силы» в боевую готовность. В первые часы после убийства главы ПЧК руководство опасалось, что это могло быть началом давно ожидаемого полномасштабного совместного наступления внутренних и внешних врагов с цель свергнуть Советскую власть в Петрограде. В своем послании президиум Петросовета распорядился немедленно произвести максимально широкие обыски и аресты буржуазии, царских офицеров, подозрительных элементов среди студентов, госслужащих, а также англичан и французов (5). Этот документ, наряду с условным разрешением расстрелов ПЧК, принятым СК СО 19 августа, может вполне считаться еще одним крупным шагом к объявлению «красного террора» в Петрограде.

Однако, при внимательном рассмотрении, становится очевидно, что инициатива в осуществлении официальной программы полномасштабного «красного террора» в Петрограде, включая массовые расстрелы граждан, исходила от Петербургского комитета большевиков. Сразу после получения известия о гибели Урицкого он созвал совместное совещание партийного руководства с имевшими отношение к делу членами СК СО, которое состоялось 30 августа после обеда в той же гостинице «Астория». (Важно отметить, что оно проходило днем, еще до покушения на Ленина.) Об этом совещании рассказала в своих воспоминаниях Елена Стасова (6). В самом начале совещания Зиновьев, напомнив собравшимся о сдержанной позиции партии после убийства Володарского, потребовал, чтобы на этот раз «соответственные меры» были приняты безотлагательно. В числе таких мер он предлагал «разрешить всем рабочим расправляться с интеллигенцией по-своему, прямо на улице».

По утверждению Стасовой, присутствовавшие «товарищи» слушали экстремальные заявления Зиновьева «в смущении». Когда же она взяла слово, чтобы возразить ему, Зиновьев в гневе выскочил из комнаты. Среди тех, кто поддержал Стасову, был и Глеб Бокий, представлявший ПЧК (7). В конце концов, было принято решение о создании в районах специальных троек для выявления «контрреволюционных элементов». Прочие меры, согласованные на этом совещании или сразу после него, включали немедленный расстрел значительного числа политических заложников, задержанных ранее ПЧК, и назначение Стасовой в президиум ПЧК с целью проверки списков лиц, подлежащих расстрелу. Лозунги, принятые на этом совещании и опубликованные на следующий день в газетах от имени ПК большевиков, гласили: «На белый террор контрреволюции мы ответим красным террором революции!» и «Белогвардейцы слишком долго оставались безнаказанными — настал час расплаты!» (8).

Большой процент арестов и расстрелов, произведенных ПЧК в рамках «красного террора» 1918 г. в Петрограде, пришелся на первые несколько дней после этого решения, принятого расширенным составом ПК 30 августа. В ночь с 30 на 31 августа только в одном Адмиралтейском районе чекистами были арестованы около 40 человек, в основном бывшие офицеры и правые эсеры (9). Особенно большое количество расстрелов «контрреволюционеров» было произведено, судя по газетным сообщениям, в ночь с 31 августа на 1 сентября (10).

Многие из этих первых жертв «красного террора» томились в тюрьмах месяцами. Так было, например, с Василием Мухиным — бывшим богатым и, по всем отзывам, необычайно добрым помещиком, который, судя по документам ПЧК, был арестован в мае на основании слухов о причастности к делу о «Каморре народной расправы» (11). Представителям петроградского Собрания уполномоченных, арестованным в Москве в середине июля, во время разгона правительством регионального Рабочего съезда, повезло больше, чем Мухину. Поскольку к началу «красного террора» они все еще находились в заключении, казалось, что расстрела им не избежать. Однако руководство партии меньшевиков мобилизовало на их защиту зарубежных социалистов. Советское правительство побоялось неприятностей, и Рязанов, действуя через Свердлова и Чичерина, сумел добиться освобождения некоторых делегатов Собрания под свое поручительство (12).

2 сентября в Московском Совете депутат Вознесенский, только что вернувшийся из Петрограда, докладывал, что там расстреляны уже пятьсот «представителей буржуазии» (13). Если эта цифра точна, то она представляла собой количество политических заключенных, расстрелянных ПЧК за две ночи — 30/31 августа и 31 августа/1 сентября (14). Также она охватывала все количество расстрелянных (кроме двенадцати), о которых было объявлено в печати 6 сентября, и более 2/3 из той цифры — «до 800» — которую привел на съезде представителей ЧК Северной области в середине октября Бокий, докладывая об итогах «красного террора» в Петрограде (15). Последняя цифра также соответствовала данным об общем количестве расстрелянных во время «красного террора» лиц, приведенным в итоговых годовых статистических таблицах по ПЧК и Петроградской губчека, подготовленным для внутреннего пользования (16). Еще около пятисот из примерно тысячи заложников были расстреляны Кронштадтской ЧК за период «красного террора» (17).

При всем сказанном, точное число жертв «красного террора» в Петроградском регионе узнать, по-видимому, никогда не удастся, потому что имеющиеся цифры не учитывают расправ, произведенных районными органами безопасности и самоорганизованными рабочими отрядами, в некоторой степени подконтрольными ПЧК. Деятельность одного из таких рабочих отрядов описал в своих неопубликованных мемуарах, написанных в конце 1920-х или в начале 1930-х гг., некий С. П. Петров. В 1918 г. большевик Петров работал на машиностроительном заводе «Новый Лесснер». Он вспоминал, что после убийства Володарского и Урицкого он и его товарищи опасались, что могут стать следующими жертвами бомбометателей-эсеров. «Мы выводили всех рабочих своего завода на антиэсеровские демонстрации… [Мы] объявили ответный террор и осуществили его… Мы тогда не стеснялись — заядлых врагов топили в барках на Лисьем Носу… В день операции… ребята собираются вечером, [а] я информирую их о том, что придется делать» (18).

Распространению подобной практики «судов Линча» способствовали публикации в петроградской прессе, особенно в «Красной газете». После убийства Володарского последняя превзошла по яростности требований немедленного «красного террора» все прочие петроградские издания. Неудивительно, что и после убийства Урицкого призывы к мести в ней звучали дольше и агрессивнее, чем в других газетах. Тональность ее публикаций периода «красного террора» хорошо передает редакционная передовица в номере от 31 августа, озаглавленная «Кровь за кровь». Она призывала рабочих ожесточить свои сердца, чтобы они не чувствовали жалости к убиваемым врагам и не трепетали при виде моря проливаемой вражеской крови. Статья заканчивалась словами: «Пусть прольется кровь буржуазии и ее слуг — больше крови!» (19)

Другая передовица «Красной газеты», опубликованная в первый день «красного террора» в Петрограде и озаглавленная «К сгенке!», проводила параллель между якобинским Террором во Франции 1793 г. и ситуацией, сложившейся в России. Когда французский народ восстал против власти аристократов, королей и церкви, победа не досталась ему легко, утверждалось в статье. Старый порядок упорно сопротивлялся. Но ценой сверхчеловеческих усилий французы одолели все препятствия. Прежде всего, революция решительно расправилась с внутренними врагами, провозгласив Террор против всех врагов революции. Его лозунг был: «На фонари всех аристократов!» В ходе борьбы с контрреволюционерами, революция постепенно крепла в военном отношении и, в конце концов, французы начали побеждать и своих внешних врагов. Мы, продолжал автор статьи, переживаем период, очень похожий на тот момент в Великой Французской революции, и мы тоже должны, в первую очередь, победить внутреннюю контрреволюцию. Французские революционеры тысячами вешали своих врагов народа, аристократов, на фонарных столбах. Русская революция ставит своих врагов к стенке, заканчивал автор и призывал: «К стенке буржуев!»

Масштаб расстрелов в первые дни «красного террора» в Петрограде разочаровал редакцию «Красной газеты». Свое мнение она четко выразила в номере от 4 сентября, признав, что расстрелы, произведенные после убийства Урицкого и покушения на Ленина, были началом террора, но не более того. Партия еще не избавилась от преступной мягкости, поэтому, вместо обещанных тысяч, на деле были расстреляны лишь несколько сот представителей буржуазии (20).

«Красный террор» в Петрограде опирался на массированную идеологическую кампанию, направленную, во-первых, на разжигание ненависти рабочих к внутренним и внешним врагам революции и, во-вторых, на соединение их в сознании рабочих. В первую неделю сентября статьи, лишь слегка уступающие в агрессивности «Красной газете», появились во всех петроградских изданиях. Ежедневные митинги на предприятиях, в рабочих клубах и в других общественных местах по всему городу, на которых выступали известные партийные деятели с речами на тему «С кем мы воюем?», также использовались для упрочения народной поддержки террора (21).

Уже 2 сентября стало известно, что жизнь раненого Ленина находится вне опасности, и он идет на поправку. Однако медицинские бюллетени о состоянии его здоровья продолжали публиковаться на страницах главных петроградских газет еще довольно долго. Они выходили в обрамлении многочисленных резолюций рабочих и красноармейских собраний, выражающих надежду на выздоровление вождя, осуждающих покушение на него и требующих мести; статей о непреходящей роли Ленина в российском и международном рабочем движении; а также описаний убийства Урицкого, отчетов ПЧК о ходе расследования и памятных статей о нем как об идеальном партийном лидере.

Центральный пункт слаженной пропагандистской кампании по соединению в массовом сознании внутренней и внешней контрреволюции был связан с так называемым «делом Локхарта», представленным как совместный заговор союзников по свержению Советской власти в обеих столицах под руководством Брюса Локхарта (22). В начале августа члену коллегии ВЧК Варваре Яковлевой было поручено руководить расследованием петроградских эпизодов этого дела. Пока она находилась в бывшей столице, в Москве были разоблачены сам Локхарт, Сидней Рейли и полковник Анри де Вертамон — руководитель подрывной деятельности французского правительства на территории Советской России и один из главных сообщников Рейли. Все трое были разоблачены агентами Дзержинского — то ли Мурой Бенкендорф, то ли полковником Эдуардом Берзиным, командиром полка латышских стрелков, который обманул Локхарта и Рейли, заставив их поверить, что его солдаты готовы выступить против Советской власти. Что касается Петрограда, то сведения, собранные ПЧК, указывали, что центром подготовки к заговору там было посольство Великобритании, В этой связи ближе к концу августа в Петроград из Москвы были направлены дополнительные следователи-чекисты, а вскоре планировал прибыть и сам Дзержинский (23). Как мы помним, первое, что сделал Ленин, узнав об убийстве Урицкого, — послал Дзержинского в Петроград.

В советских источниках налет ПЧК на британское посольство вечером 31 августа изображается как удивительно успешная операция по захвату участников «дела Локхарта» — антисоветского заговора внутренней и внешней контрреволюции, составной частью которого было и убийство Урицкого. Хотя британские архивные документы показывают, что для утверждений о связях британского посольства с внутренними контрреволюционными заговорами существовали веские основания, нет никаких сведений о том, что подрывные действия Локхарта и Кроуми носили скоординированный характер. В своем служебном отчете, сделанном вскоре после этих событий, Гарольд Тревенен Холл, гражданский сотрудник британской разведки, работавший вместе с Кроуми в Петрограде, пришел к выводу, что два тайных агента, Сабир и Штекельман, с которыми Кроуми сотрудничал в августе, были агентами-провокаторами. Он рассказал, что 31 августа встретился с ними в середине дня по их просьбе. Настаивая на том, что пришло время действовать, они предложили как можно скорее организовать встречу англичан с ними и другими представителями антибольшевистских организаций, работавших с Кроуми, чтобы спланировать выступление. В качестве места встречи они предложили гостиницу «Франция» (24).

31 августа «красный террор» в Петрограде уже шел вовсю. Ночью 30/31 августа были арестованы британский консул Артур Вудхаус и ближайший сподвижник Кроуми Ле Паж. Поэтому нетерпение Сабира и Штекельмана не насторожило Холла. Со своей стороны, он предложил провести встречу прямо в тот же день, чуть позже, но не в гостинице «Франция», а в британском посольстве. Если Сабир и Штекельман вели свою игру, то ловушка, которую они готовили для Кроуми и других заговорщиков, сработала бы во «Франции», не в посольстве. Выслушав Холла, Кроуми начал подготовку к намеченной встрече. Единственный контрреволюционный лидер, имя которого упомянул Холл, был генерал Юденич, и за ним послали машину (25). Впоследствии советская пресса сообщала, что ПЧК ожидала увидеть в посольстве среди прочих известных контрреволюционных деятелей Бориса Савинкова и Максимилиана Филоненко (сподвижника Савинкова и одного из контактов Кроуми в российской контрреволюционной среде) (26). Как бы то ни было, оказалось, что Юденич скрывался в голландском посольстве, и больше никто из русских сообщников Кроуми, кроме Сабира и Штекельмана, к назначенному часу в посольстве не появился (27).

Между тем, вечером 31 августа в Петроград прибыл Дзержинский (28), узнавший там и о покушении на Ленина в Москве, и, предположительно, о ловушке, подготовленной Сабиром и Штекельманом. Прежде чем поспешить обратно, в Москву, чтобы взять под контроль чрезвычайную ситуацию в столице, он дал добро ПЧК на налет на британское посольство. Руководить акцией был назначен Семен Геллер (29). Среди участников были заместитель Геллера Я. Шенкман, следователь из Москвы Бронислав Бортников, другие комиссары и агенты ЧК. В своем отчете Холл свидетельствовал, что незадолго до начала рейда Сабир спускался вниз, на первый этаж посольства, якобы для того, чтобы наказать своим агентам «держать ухо востро». Впоследствии Холл предположил, что Сабир выходил, чтобы дать сигнал к началу акции. Хотя, учитывая, что интересующих ПЧК контрреволюционных фигур в посольстве не было, возможно, что он пытался отменить налет, но безуспешно.

Через считанные минуты после возвращения Сабира в посольство с пистолетами в руках ворвались люди Геллера. Когда они добрались до кабинета Ле Пажа на втором этаже, где собрались Кроуми, Холл, Сабир, Штекельман и, возможно, кто-то еще, началась стрельба. В неразберихе комнатной перестрелки двое — Кроуми и чекист Роберт Ионсон — были убиты, Шейнкман и Бортновский серьезно ранены. Геллер позже признался, что это его выстрел ранил Борт- новского (30). Примерно 40 человек, находившиеся в посольстве во время налета, были арестованы и препровождены на Гороховую, 2. Кроме Сабира, Штекельмана и некоего князя Шаховского, остальные были русские и британские сотрудники посольства. Был день выплаты жалования, и большинство сотрудников были захвачены в офисе «казначея» Эрнста Бойса (31). Тот факт, что Сабир и Штекельман были захвачены, но, в отличие от Шаховского, не оказались в списке арестованных, подтверждает вывод Холла о том, что они были агентами-провокаторами.

Сообщения, появившиеся во всех петроградских газетах после инцидента в посольстве, заявляли о том, что компрометирующие сведения, собранные в ходе рейда, в совокупности с информацией, полученной из анонимных источников, свидетельствуют, что ПЧК удалось ликвидировать «грандиозный заговор», в который оказались вовлечены внутренние контрреволюционные организации и иностранные агенты «англо-французского капитала». В этой связи, налет на посольство — в той мере, в какой он соединил в массовом сознании внутреннюю контрреволюцию с «англо-французским капиталом» — по-видимому, был успешным. Восприятию арестованных британских чиновников как опасной угрозы способствовал и тот факт, что они были помещены в страшный Трубецкой бастион Петропавловской крепости, где в царские времена содержались особо опасные политические преступники. Однако во многих важных отношениях рейд оказался провалом. Наиболее вероятный главный основатель «заговора Локхарта», Сидней Рейли, который находился в Петрограде 31 августа, не был схвачен. Джон Меритт, британский бизнесмен, ставший тайным агентом и тесно сотрудничавший с Кроуми все лето, продолжал снабжать деньгами, по крайней мере, некоторых из финансируемых им заговорщиков и контрреволюционных организаций. Он так наловчился переправлять через финскую границу нелегалов: британцев, избежавших ареста в ходе чекистского налета на посольство, и попавших под подозрение русских, — что стал известен как новый «Скарлет Пимпернел» (32). Более того, обрывки созданной Кроуми тайной сети были вскоре подхвачены другими британскими агентами, такими, например, как Пол Дьюкс (33). И хотя британское правительство поначалу опасалось насчет информации, которую могли содержать захваченные в ходе рейда документы, их ценность оказалась незначительной, поскольку Кроуми еще в июле уничтожил все компрометирующие записи и шифры. С точки зрения советских властей, рейд мог считаться неудачным еще в одном отношении. Он вынудил ВЧК совершить преждевременную атаку на заговорщиков в Москве (34). В ночь с 31 августа на 1 сентября там были произведены массовые аресты сотрудников британского и французского консульств. Среди тех, кого удалось схватить, были Локхарт, его любовница (и вероятная осведомительница ЧК) Мура Бенкендорф, капитан У. Л. Хикс (ближайший помощник Локхарта) и Ксенофон Каламатиано, глава американской шпионской группы в России, а также многие из его русских агентов. Де Вертамон, главный французский соучастник планов Рейли, как и сам Рейли, сумел избежать ареста.

В тюрьме задержанные пробыли несколько недель, после чего не только Локхарт, но и его британские и французские коллеги, арестованные в Москве, а также сообщники Кроуми, арестованные в Петрограде, были освобождены в обмен на Максима Литвинова, будущего советского наркома иностранных дел, и его окружение. (Временный полномочный представитель Советского правительства в Великобритании Литвинов был задержан и помещен в Брикстон- скую тюрьму после ареста Локхарта.) В итоге, Каламатиано оказался единственным обвиняемым от союзников, присутствовавшим на публичном процессе по «делу Локхарта», который состоялся в Верховном революционном трибунале 28 ноября — 3 декабря 1918 г. Наряду с Каламатиано и примерно пятнадцатью предположительными членами его группы, а также пятью членами группы Рейли, обвиняемыми от союзников (судимыми заочно) на процессе были Локхарт, французский генеральный консул Фердинан Гренар и Де Вер- тамон(35). Ни одного из арестованных в Петрограде иностранных агентов не было в числе обвиняемых, возможно, потому что главный из них — Кроуми — был убит. В этих обстоятельствах раскапывать данные о его подрывной деятельности и допрашивать его коллег значило еще сильнее разжечь антисоветские настроения в Лондоне. Не было также сделано сколько-нибудь серьезных попыток соединить воедино антисоветские заговоры в Петрограде и Москве.

Из русских подсудимых на процессе только полковник Александр Фриде, признанный виновным в том, что он был главным агентом Каламатиано, был приговорен к смертной казни и расстрелян. Ряд других агентов Каламатиано получили относительно небольшие тюремные сроки. Как ни старался председатель Революционного трибунала Крыленко, он так и не сумел доказать, что русские обвиняемые, связанные с другими иностранными агентами, кроме Каламатиано, были чем-то большим, чем просто пешками. С части из них обвинения были сняты, другие были оправданы или получили незначительные наказания. Каламатиано был приговорен к смертной казни, но исполнение приговора было отсрочено, и в августе 1921 г. он был освобожден, в соответствии с условиями договора между Советским правительством и АРА (Американской организацией помощи) о чрезвычайной продовольственной помощи России. Локхарт, Рейли, Гренар и Де Вертамон были заочно объявлены «врагами трудового народа», стоящими «вне закона» и подлежащими расстрелу, если будут найдены на территории Советской России.

Налет ПЧК на британское посольство и убийство Кроуми вкупе с жестокостью «красного террора» в Петрограде вообще вызвали международный протест. Дзержинский и петроградские власти делали все возможное, чтобы приглушить негодование и особенно его воздействие на мировое рабочее движение. 2 сентября в зарубежном радиообращении они заявили не только, что агенты англо-французского империализма, объединившись с внутренними врагами Советской власти, попытались повернуть вспять революцию и реставрировать царский режим, что было, по крайней мере, отчасти правдой, но и что эти агенты были лично и непосредственно виновны в убийствах Володарского и Урицкого и в покушениях на Ленина и Зиновьева, что было неправдой. Характерно, что это обвинение не было выдвинуто на процессе по «делу Локхарта» в Москве. Вот что говорилось в радиообращении, которое было опубликовано в печати, по поводу налета на британское посольство:

31 августа в 6 час. вечера в здании Английского консульства в Петрограде нашей комиссии по борьбе с контрреволюцией удалось накрыть одну из главных групп английских заговорщиков… Взята громадная переписка, которую мы опубликуем и которая выдает английских заговорщиков с головой… Свидетельскими показаниями некоторых из задержанных установлено, что английскими [заговорщиками]… задумывался также арест Совета Народных Комиссаров… Мы никогда не прибегли бы к обыску зданий посольств. Но мы не можем молчать, когда посольство превращается в конспиративную квартиру заговорщиков и убийц (36).

Официальная реакция министерства иностранных дел Великобритании на эти обвинения, как и на события, им предшествующие (налет на посольство, убийство Кроуми, арест посольских служащих в Москве и Петрограде) была удивительно сдержанной — возможно, потому что оно знало, что некоторые из этих обвинений обоснованы, и беспокоилось, что на свет могут всплыть веские доказательства (37). На самом же деле, «громадная переписка», якобы захваченная в британском посольстве и выдающая заговорщиков «с головой», никогда не была опубликована, что позволяет предположить, что Геллер и его люди ушли из посольства с пустыми руками.

* * *

1 сентября, когда стало ясно, что аресты и расстрелы в Петрограде носят повальный характер, местные представители Украины, Польши, Грузии и Литвы направили Зиновьеву совместное письмо, в котором заявили о неприемлемости подобных мер к гражданам своих стран, находившимся в тот момент в Петрограде (38). Реакция на их обращение демонстрировала хаотическую природу петроградского «красного террора». Разумеется, большое число граждан этих стран, находившихся тогда под германской оккупацией, были арестованы. Германский консул в Петрограде, узнав об этом, забросал Бокия письмами с требованием освободить большую их часть на том основании, что они находятся под покровительством Германии (39). К каждому письму прилагался список лиц, арестованных с момента предыдущего письма, с указанием их национальности и места задержания — в общей сложности, около тысячи человек (40). 10 сентября Бокий направил германскому консулу текст письма, разосланного им районным Советам с распоряжением освободить всех арестованных граждан стран, находящихся под покровительством Германии, если против этих граждан нет особых улик, обвиняющих их в контрреволюции или спекуляции. Бокий также приказал, чтобы впредь граждан этих стран, если им нельзя предъявить серьезных обвинений, не арестовывали (41). Последующие письма германского консула со списками показывают, что распоряжение Бокия было проигнорировано. Аресты граждан из стран «под германской протекцией» продолжались. К концу сентября примерно из тысячи арестованных, фигурировавших в консульских списках, освобождены были не больше двухсот (42).

В разгар «красного террора» в Петрограде его бессистемный характер встревожил руководимый большевиками Петроградский совет профессиональных союзов. 14 сентября он обратился к Зиновьеву и Бокию с предложением «во избежание роковых, непоправимых ошибок» установить строгий контроль и гарантии безопасности в том, что касается расстрелов вообще, а также в отношении арестов и обысков в помещениях профсоюзов и арестов профсоюзных деятелей (43). На заседании Совета профсоюзов, одобрившем это обращение, Рязанов предложил внести поправку, призывающую покончить с практикой объявления вне закона целых партий и политическим заложничеством. Однако эта поправка не прошла (44). Любопытно, что в дни «красного террора» даже Зиновьев, который, как мы видели, был за то, чтобы позволить рабочим расправляться с буржуазией прямо на улицах, был раздражен неразберихой, творившейся в ПЧК, и невозможностью получить информацию об арестованных. После нескольких неудачных попыток разузнать судьбу того или иного человека, предположительно находящегося в руках ПЧК, он указал в записке Яковлевой, чтобы ПЧК немедленно завела «справочное бюро». Однако, явно понимая бессмысленность этого требования в сложившейся ситуации, он закончил записку просьбой, чтобы ПЧК хотя бы побыстрее реагировала на его запросы (45).

Как глава СК СО и Петроградского Совета, Зиновьев был, похоже, по крайней мере, какое-то время озабочен проблемой случайных арестов и расстрелов большевиков, а также сочувствующих и беспартийных граждан, представлявших особую ценность для правительства. С. П. Петров, тот самый рабочий завода «Новый Лесснер», который описал свои ночные рейды в поисках врагов Советской власти, вспоминал, как спасал от неминуемой расправы честных революционеров (46). По мнению Стасовой, для беспокойства по поводу «роковых и непоправимых ошибок» были серьезные основания. В своих мемуарах она писала, что, проверяя списки арестованных, не раз находила и освобождала тех, кто «случайно попал» в список. «Часто аресты бывали неправильными, так как арестовывали по случайным данным, — вспоминала она. — В число арестованных попадали люди, сочувствующие нам, работавшие с нами и т. д.» (47).

В эти страшные дни в Петрограде было арестовано большое количество буржуазных профессионалов, известных людей, среди которых были выдающиеся деятели искусства (48). Были среди них и люди, чья деятельность представляла особую важность для выживания Петрограда: технические специалисты в Советах и на судах Балтийского флота (49) и врачи, ведущие борьбу с эпидемическими заболеваниями не только в масштабах Северной коммуны, но и всей страны. В конце сентября центральный Наркомат здравоохранения привлек внимание Наркомата внутренних дел к этой проблеме, и Петровский, который прежде был сторонником массового захвата заложников из числа буржуазии и офицерства (50), спешно разослал Советам по всей стране циркулярное письмо с запретом арестовывать врачей и другой медицинский персонал «только за их популярность» (51). В начале октября Петровский расширил сферу своей озабоченности, выразив недовольство по поводу того, что, согласно его данным, мало что делается для обеспечения безопасности тыла, и, прежде всего, потому что некоторые Советы направили «красный террор» против мелкой буржуазии и интеллигенции вообще — вместо того, чтобы направить его на политически влиятельных представителей крупной буржуазии и старого режима (именно это и происходило в Петрограде). Петровский распорядился пересмотреть списки задержанных заложников и освободить тех, кто, по своей малой политической значимости, не представлял ценности как заложник (52).

В речи на открытии Седьмой городской конференции петроградских большевиков 17 сентября Зиновьев таких различий не делал. В противовес своим прежним суждениям о потенциальной опасности для власти необоснованных расстрелов, он теперь рассматривал бескомпромиссный «красный террор» как необходимую ответную меру на «белый террор» в момент, когда, по его словам, гражданская война в России близилась к апогею. Наступление Народной армии на Волге удалось остановить, но эту победу омрачали успехи казаков Краснова и Добровольческой армии на юге. Указав на районы страны, где «красный террор» уже принес результаты в виде особенно большого числа арестов и расстрелов, Зиновьев одобрительно подытожил: «Если мы будем идти таким темпом, мы [значительно] сократим буржуазное население в России» (53). Резолюция «О текущем моменте», принятая конференцией, отразила новый зиновьевский экстремистский уклон и указала на связь между «красным террором» в Петрограде и необходимостью мобилизации человеческих ресурсов для нужд фронта:

Гражданская война внутри России достигает высшей точки. Необходимость применения нами Красного террора в ответ на белый террор есть выражение того факта… Рабочий класс должен, наконец, осуществить железную диктатуру и расправиться со всеми своими врагами «по-плебейски». Тыл должен быть обеспечен, и все силы должны быть отданы фронту. Рабочих и работниц необходимо приучить к тому, что они все являются сотрудниками Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, что все мы одинаково должны быть участниками великой борьбы с издыхающей контрреволюцией (54).

Согласно позднесоветской биографии Бокия, в середине сентября Зиновьев еще придерживался идеи всеобщего вооружения рабочих Петрограда и разрешения им применять «суд Линча» по своему усмотрению (55). Поскольку Бокий был против подобного экстремизма, Зиновьев еще до конца сентября сместил его с поста главы ПЧК. Стасова, в числе прочих, настолько опасалась за его жизнь, если он останется в Петрограде без защиты, что просила Свердлова перевести его на работу в Москву, за надежные стены Кремля (56).

Дополнительное представление об отношении Зиновьева к «красному террору» вообще и роли в нем ЧК, в частности, дает стенограмма пленарного заседания Петроградского Совета 24 сентября, одной из тем обсуждения которого стала мобилизация рабочих для участия в подготовке празднования первой годовщины Октябрьской революции. После выступления Марии Андреевой — известной актрисы и гражданской жены Горького, бывшей в ту пору заместителем комиссара по делам искусств в Наркомате просвещения — в котором она рассказала о работе «Центрального бюро» по организации праздника, между Рязановым и Зиновьевым разгорелся яростный спор. Рязанов, за пару недель до этого вернувшийся из Москвы, где добивался освобождения арестованных летом участников Рабочего съезда (57), был поражен огульностью и хаотичностью осуществления «красного террора» в Петрограде и попытался, правда, безуспешно, с помощью своих коллег по профсоюзному руководству что-то изменить (58). Он был также глубоко обеспокоен нечеловеческими условиями, царившими в переполненных сверх всякого предела петроградских тюрьмах. В своем выступлении он страстно доказывал, что петроградский пролетариат не может отмечать годовщину Октября как радостный праздник (как предлагала Андреева), если на красных знаменах, которые понесут в этот день, будет кровь невинных пролетариев. Рязанов выразил мнение, что петроградские власти должны создать комиссию в помощь ПЧК, чтобы за месяц, оставшийся до годовщины, освободить из тюрем всех невинных жертв «красного террора» и тем самым создать «необходимые психологические предпосылки» для праздника — чтобы, как выразился он, «мы могли с чистым сердцем, совестью и энтузиазмом сказать, что 25 октября в наших тюрьмах томятся только действительно виновные, только те, по отношению к которым мы можем установить индивидуальную ответственность» (59).

Конечно, призыв Рязанова не мог не вызвать сочувствия Андреевой. Она сама не раз ходатайствовала об освобождении из тюрьмы невиновных театральных деятелей, попавших туда в ходе «красного террора» (60). Большинство слушателей отреагировали на предложения Рязанова аплодисментами, длившимися, правда, лишь до тех пор, пока на него не обрушился с критикой возмущенный Зиновьев. По мнению Зиновьева, если и есть за что революцию критиковать, так это за то, что она «слишком мягкодушна и мягкосердечна». Особенно его возмутила скрытая рязановская критика ЧК. Только лучших из нас мы посылаем туда, утверждал он, и их работа есть самое трудное из всех назначений, поскольку сажать в тюрьму даже врагов тяжело и мучительно. «Честь и слава тем товарищам, которые берут на себя эту работу», — гремел он. И, обращаясь лично к Рязанову, уточнял: «Мы арестовали не пролетариев — буржуев, да будет Вам известно, товарищ Рязанов». Правда, затем, противореча самому себе, немедленно добавил, что если рабочие последуют за такими «бандитами», как правые эсеры, революции не останется ничего другого, как воевать с ними. «Да здравствует Красный террор!» — провозгласил он. Попытки Рязанова сказать что-то в ответ заглушили свист, адресованный ему, и бурные аплодисменты, предназначенные Зиновьеву (61).

* * *

На Седьмой городской конференции петроградских большевиков, проходившей 17–21 сентября, ярко проявилась черта, ставшая важным толчком к началу «красного террора» в Петрограде: резкое падение численности партийной организации. Только за период, прошедший после предыдущей городской конференции в июне, численность членов большевистской партии сократилась более, чем наполовину — с 13 472 до 6000 чел. Это составляло менее 2 % от числа организованных заводских рабочих (62). Падение численности было не единственной проблемой петроградских большевиков. Подробные анкеты, разосланные членам партии Петербургским комитетом в конце августа, продемонстрировали существенные качественные изменения в составе партии на местах. ПК получил 3 559 заполненных анкет — почти 60 % от разосланных. Сведенные в таблицы ведущим советским экономистом и статистиком Станиславом Струмилиным, данные этих анкет являют ценную картину петроградской партийной организации осенью 1918 г. Они показывают, к примеру, что 40 % членов партии (1419 респондентов) вступили в нее после Октябрьской революции; более того, подавляющее большинство этих зеленых, «октябрьских» большевиков влились в партию за последние восемь месяцев (63). Отсюда ясно, что мобилизации опытных большевиков в Красную армию и продотряды, последовавшие за более ранними оттоками кадров, резко изменили соотношение между партийными ветеранами и новичками, что не лучшим образом сказалось на организации (64). Советские руководители, от Зиновьева до деятелей местного масштаба, начиная с июня, непрестанно твердили о том, что среди новичков много людей недостойных и корыстных, искателей выгоды, чье место в тюрьме (65). Качественным ухудшением петроградской партийной организации объясняется, почему в это время ответственные члены районных партийных комитетов были вынуждены посвящать значительную часть своего времени чистке рядов посредством партийных судов; почему ПК ввел эти суды в систему и разработал процедуру их созыва (66); а также почему, несмотря на острую нехватку кадров, правила для вступления в партию были ужесточены.

Вторая тенденция, которая становится видна из струмилинских таблиц, это высокий процент петроградских большевиков, занятых непрерывной работой в Советах, органах городского управления, образования и культуры, в профсоюзах и кооперативах, в Красной армии и органах безопасности (58 %, или 2071 чел. из 3 559), по сравнению с теми, кто был занят работой в партийных организациях (67). На самом деле, даже эти цифры не дают полной картины упадка партийной работы, поскольку только малая часть из тех, кто был ею занят, имели достаточную квалификацию, чтобы занимать ответственные посты. Достаточно сказать, что значительный процент большевиков с университетским образованием воспользовались возможностью, вслед за правительством, в марте или чуть позже переехать в Москву. В результате, только 87 респондентов из 2 559 ответили, что имеют университетское или иное высшее образование (68). Скорее всего, немногие из них были заняты партийной работой.

Неуспешными оказались и попытки петроградских большевиков привлечь в партию женщин. Несмотря на такие агитационные инициативы, как появление еженедельной странички «Работницы» в «Красной газете» и усилия женских отделов при ПК и районных комитетах партии, менее 10 % петроградской организации большевиков, или примерно 700 членов, составляли женщины. И только 7 % от этого числа, т. е., порядка 50 женщин, были фабричными работницами, и это в то время как в общей массе петроградских рабочих женщины составляли 39 % (44629 чел. из 113 346 занятых) (69). По мнению Струмилина, столь низкий процент работниц в партии объяснялся тем, что «женщины-работницы принадлежат к более отсталым в культурном и политическом отношениях слоям рабочей массы, преобладая, главным образом, среди текстильной и в конфекционном промысле, в табачном производстве, среди домашней прислуги и т. д.» (70).

Стремясь компенсировать нехватку критической массы кадров для работы в партийных организациях, Седьмая городская конференция петроградских большевиков решила последовать примеру Москвы и создать особую категорию «сочувствующих», т. е., заводских рабочих, которые активно поддерживали бы партию большевиков, особенно в кризисные моменты, но при этом были освобождены от необходимости вступать в партию, соблюдать зачастую обременительные обязанности и следовать, куда прикажет партия, как полноценные члены (71). Кроме того, было решено обязать всех «ответственных» большевиков на непартийных должностях принять участие в той или иной форме активной партийной работы. Отражением этого акцента на обязательность партийной работы для всех членов партии стала смена лозунга «Усилить партийную работу!», выдвинутого на Шестой конференции петроградских большевиков, на более жесткий «Нет членов партии без партийных обязанностей!».

Несмотря на слабость партийных организаций по сравнению с Советами, а также на подчас конкурентные отношения между ними, резолюция Седьмой партийной конференции о работе Петербургского комитета подчеркнула необходимость усилить контроль над Петроградским Советом и его органами. Можно догадаться, что не менее важным было признано осуществление контроля партийных комитетов над Советами на районном уровне (72). Возросшее значение, придаваемое отныне роли партийных организаций в решении политических вопросов на местном уровне, проявилось в том, что глава Советской власти в Петрограде Зиновьев впервые был принят в члены Петербургского комитета РКП (б) (73). Тот факт, что еще какое-то время он продолжал руководить городом и областью, как будто никакого ПК не существует, говорит о том, что партийные комитеты по-прежнему испытывали трудности в осуществлении контроля над Советами.

Участники Седьмой конференции петроградских большевиков одобрили еще одно организационное изменение, которое заслуживает того, чтобы быть отмеченным. В феврале 1918 г. на Четвертой городской конференции большевиков был создан Делегатский совет — широкий представительный орган, который должен был стать самым авторитетным органом партии в Петрограде. Предполагалось, что Делегатский совет уравновесит уменьшившийся в размерах и влиянии Петербургский комитет. Из-за острой нехватки опытных руководящих партийных кадров ПК сократился с сорока и более членов, избираемых районными комитетами, до девяти, избираемых на общегородских конференциях. Однако на практике Делегатский совет не подменил собой ПК в качестве главного партийного органа в Петрограде, оставшись не более чем резонатором идей. Заседания его происходили редко и плохо посещались, особенно в конце весны — начале лета, когда дефицит опытных партийных кадров ощущался все острее. По сути, почти с самого начала Собрание организаторов, которое даже не было упомянуто в партийном уставе, играло в петроградской партийной организации более важную практическую роль, чем Делегатский совет. Состоявшее из назначаемых членов Собрание организаторов превратилось со временем в главный информационный канал, по которому ПК узнавал о проблемах в районах, и форум для обсуждения и распространения новых форм организационной работы. Делегатский совет собрался в последний раз, по-видимому, 6 июля (74). В сентябре он был официально упразднен Седьмой городской конференцией петроградских большевиков (75). Так, непреднамеренно, резкое сокращение опытных партийных кадров в Петрограде перечеркнуло попытку Четвертой городской конференции петроградских большевиков сохранить относительно демократический характер функционирования партийной организации (76).

* * *

В условиях «красного террора» неизбежно расширились полномочия ЧК. Конечно, лидеры большевиков в Москве, такие как Михаил Ольминский, редактор «Социал-демократа» и член Московского городского комитета партии, публично критиковали ЧК за огульную манеру осуществления террора, за неподотчетность и за явно завышенные претензии на фоне других советских структур. Особое внимание в своей критике Ольминский уделил печатному органу ВЧК — «Еженедельнику чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией», который прославлял чрезвычайные комиссии и их «подвиги» по всей России (77). Выпад Ольминского был верхушкой айсберга — острых внутрипартийных споров вокруг действий ЧК в ходе террора. И, хотя в конце октября, после выхода всего шести номеров, «Еженедельник ЧК» был закрыт, произошло это не из-за критики Ольминского и других умеренных, а из-за того, что, даже с точки зрения Ленина, крайний фанатизм этого издания был неприемлемым. Впрочем, именно поддержка Ленина, Троцкого и большинства ЦК в Москве, а также Зиновьева и ПК в Петрограде помогла ВЧК выйти практически невредимой из-под огня критики.

Через несколько дней после убийства Урицкого и покушения на Ленина руководство ВЧК воспользовалось кризисной обстановкой, чтобы ускорить создание единообразных чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией на местах. Одна из главных задач «Еженедельника ЧК» как раз и заключалась в том, чтобы пропагандировать на всю страну идеи и методы ВЧК, чтобы, как было сказано во вступительной статье к первому номеру, «однообразнее, планомернее, методичнее проводить борьбу, уничтожение идеологов, организаторов и руководителей… классовых врагов пролетариата» (78).

В духе этой генеральной линии, состоявшийся в середине октября съезд представителей чрезвычайных комиссий Союза коммун Северной области поставил целью — наряду с оценкой итогов «красного террора», к тому времени в основном завершившегося — разработку общего плана работы комиссий и развитие взаимосвязей между ними. Съезд представителей ЧК Северной области, на который съехались семьдесят два делегата от всех восьми губерний, открылся в Смольном 15 октября. Прозвучавшие в начале съезда доклады с мест показали, что большинство уездных и даже губернских ЧК были созданы партийными комитетами вслед за событиями конца августа не столько как ответ на инициативу сверху, сколько в качестве средства для осуществления у себя «красного террора». Судя по этим отчетам, многие губернские и уездные ЧК, в некоторых случаях действовавшие в тандеме с комбедами, арестовали значительное число заложников. Расстрелы по вынесенным смертным приговорам осуществили только некоторые ЧК, большинство же ждали санкции из центра (79).

Бокий, который к тому времени уже не был главой ПЧК, подвел итоги ее деятельности за семь предшествующих месяцев. Он объявил, что всего за этот период были арестованы 6229 человек. За два месяца, с 15 августа по 15 октября, следователями ПЧК было заведено 1101 дело о контрреволюции, из которых 364 были завершены. До 800 заключенных были расстреляны в ходе «красного террора». По-видимому, эту цифру составили 512 расстрелов, о которых Бокий заявил в прессе 6 сентября, и еще 288 или около того, совершенные между 6 сентября и 15 октября (80).

С главным докладом, открывшим на съезде дискуссию о роли чрезвычайных комиссий в сложившейся ситуации, выступил Зиновьев. В части, касающейся вопросов внутренней политики, он практически повторил то, что говорил на Седьмой городской конференции петроградских большевиков и на заседании Петросовета 24 сентября. Отдав дань усилиям чрезвычайных комиссий «как передовых рабочих ячеек, призванных к укреплению революционных завоеваний», он предупредил, что «хотя буржуазия сильно сбита и сокращена, а кое-где даже почти уничтожена, она может воскреснуть». Мятеж Второго флотского экипажа тремя днями ранее (о котором речь пойдет ниже) показал, что революция все еще находится под угрозой и что только коммунистическая партия имеет право на существование. Высоко оценив успехи «красного террора» в Петрограде, он призвал не ослаблять давление на политическую оппозицию. В конце своей речи он покритиковал «нежелательные явления споров [в ЧК] о том, кто выше в государственной работе», и заявил, что ЧК, так же, как и Красная армия, является продолжением большевистской партии, и споры о том, «кто выше» нарушают лежащий в ее основе принцип внутренней дисциплины (81).

Вскоре после выступления Зиновьева на съезде разгорелись дебаты по вопросу о подчинении, или, точнее, по крайне спорному вопросу о том, кому должны подчиняться чрезвычайные комиссии на местах — вышестоящим органам ЧК или отделам управления местных Советов. Этот вопрос впервые стал предметом споров в конце весны— начале лета, когда только начала создаваться сеть региональных и местных чрезвычайных комиссий, подотчетных исключительно ВЧК, и когда претензии ВЧК на особую роль среди государственных институтов стали нарастать. Ответ местных Советов на эти претензии был дан на Первом съезде представителей губернских Советов и заведующих губернскими отделами управления, который был созван по предложению Наркомата внутренних дел в Москве в конце июля. Пятьдесят девять делегатов съезда, все большевики, единодушно и твердо отвергли претензии ВЧК на автономию. В резолюции «О чрезвычайных комиссиях» делегаты съезда заявили, что объединение управления является главной организационной задачей власти на местах, что предыдущая практика изоляции и сепаратизма со стороны ЧК, которая приводила к постоянным трениям и конфликтам с другими, объединенными, элементами местной власти, продемонстрировала ненормальность сложившейся ситуации. Поэтому необходимо перевести местные ЧК в статус подотделов отделов управления соответствующих местных Советов (82).

По совпадению, съезд представителей отделов управления Советов Северной области собрался в Петрограде в одно время с областным съездом ЧК. Председательствовавшая на съезде представителей отделов управления Сара Равич, которая сменила Урицкого на посту комиссара внутренних дел СК СО, оказалась твердым сторонником независимости ЧК. Однако ее позиция не нашла поддержки у большинства делегатов съезда. 17 октября, перед самым началом намеченной дискуссии об организационном статусе местных ЧК, которая наверняка должна была завершиться принятием решения о подчинении ЧК местным Советам, Равич объявила, что чекистский съезд «согласился» обсудить этот вопрос совместно (83). На объединенном заседании, после продолжительных, часто весьма острых дебатов, победила точка зрения представителей ПЧК, активно поддержанная Равич и ее людьми, о том, что в смертельной борьбе за выживание, которую ведет Советская власть, автономия ЧК является абсолютно необходимым условием. Резолюция, принятая совместным заседанием двух съездов, установила, что структурно чрезвычайные комиссии будут считаться отделами местных Советов и находиться «под политическим их руководством». Однако это установление оказалось, по сути, перечеркнуто значительно более важным уточнением о том, что «в своей внутренней работе чрезвычайные комиссии совершенно автономны и непосредственно подчинены чрезвычайным комиссиям высших инстанций» (84).

В то же самое время, когда ПЧК отвоевывала свою автономию у Советов, ей удалось успешно отбить попытки местной партийной организации установить свой контроль над нею. Как и в случае с Советами, эти попытки активизировались в июне, после Шестой городской конференции петроградских большевиков (85). В конце июля примерно сорок пять большевиков в составе ПЧК создали партийную ячейку во главе с бюро из активистов, которое стремилось стать влиятельным голосом во всех вопросах, которые приходилось решать ПЧК. Это соответствовало установке высшего партийного руководства на то, что, действуя через большевистские фракции в Советах и партийные ячейки в других государственных органах, партийные комитеты должны осуществлять систематический контроль за процессом принятия политических решений и соблюдением строгой партийной дисциплины в них. Однако Урицкий отказался признать новую структуру и интерпретировал амбиции партячейки как отсутствие доверия руководству ПЧК (86).

В ходе переговоров, которые затянулись до осени и сопровождались взаимными колкими обвинениями и контробвинениями, парторганизация ПЧК снизила свои притязания, согласившись не вмешиваться в оперативные вопросы и ограничиться участием в кадровых делах, включая назначения на ключевые посты и защиту прав работников. Однако для руководства ПЧК даже это было неприемлемым. Президиум ПЧК настаивал, чтобы партийная ячейка ограничилась рутинной, чисто внутрипартийной работой, как-то: принятием в партию новых членов, собиранием взносов, распространением большевистской литературы и организацией лекций. После такого унижения партячейка ПЧК, не желая переводить конфронтацию с руководством ПЧК в открытую стадию, предпочла передать вопрос на рассмотрение в ПК большевиков и, для начала, запросить его формального признания (87). До поры до времени властные полномочия руководства ПЧК остались нетронутыми.

* * *

«Красный террор» в Петрограде был развязан, чтобы уничтожить антибольшевистскую политическую оппозицию в бывшей столице. Однако, в этом отношении, его эффект оказался ограниченным. Внутренние заговоры продолжали существовать и в последней четверти 1918 г. Примером может служить неудавшийся мятеж расквартированного в Петрограде Второго Балтийского флотского экипажа, ставший отражением возрожденной политической оппозиции петроградских левых эсеров и отчуждения от большевиков демобилизованных матросов, вновь призванных на службу после поражений Красной армии на юге и на Волге. Их попытка выступления стала предвестником Кронштадтского мятежа в марте 1921 г.

После демобилизации российского царского флота и создания нового Красного флота, служба в нем стала добровольной и контрактной. Десятки тысяч матросов, призванные на службу в годы войны, воспользовались этой возможностью, чтобы вернуться домой — в деревню или в город, на фабрики. Процесс этот усилился в мае 1918 г., когда уничтожение большей части русского Черноморского флота привело к вынужденной демобилизации тысяч матросов. Однако добровольный принцип комплектации флота оказался неэффективным, в основном, оттого что значительная часть опытных и квалифицированных матросов, преданных революции, отправились воевать на фронты гражданской войны, а многие специалисты не желали служить за предлагаемое по контракту низкое жалование, уступив свои места неопытным новичкам. В результате, к лету 1918 г. на Балтийском флоте сложилась ситуация, когда из-за острой нехватки специалистов корабли оказались бездействующими. Поскольку в то время значительная часть флота все равно была заперта в бухте Кронштадта и в русле Невы, повторная мобилизация опытных матросов на Балтийский флот была не столько попыткой восполнить поредевшие экипажи стоявших на якоре судов, сколько способом создать резерв ветеранов для отчаянно нуждавшейся в воинской силе Красной армии. Только отдельные матросы из числа вновь мобилизованных, те, кто обладал уникальной, особо востребованной квалификацией, имели шанс получить назначение на суда флота (88).

В сентябре 1918 г. демобилизованные матросы 1915, 1916 и 1917 годов призыва были вновь мобилизованы. Мнения московских и петроградских властей о том, как их использовать, разделились. Москва хотела направить их сразу в Красную армию, на фронт, в то время как собственно флотское начальство в Петрограде было намерено организовать их в отряды под своим контролем. Поскольку мобилизованные были моряками, комиссары Балтийского флота планировали заменить ими флотские подразделения, ушедшие на фронт (89). Флотские власти победили. После призыва тысячи вновь мобилизованных матросов были направлены в Петроград и Кронштадт для временной дислокации и ориентировки, с последующей отправкой на фронт. Как признался один балтфлотский комиссар, «мы надеялись, что в каждом моряке есть особая революционная искра, которая всегда сможет развиться в огромный пожар» (90).

Скоро стало очевидно, что ожидания Москвы в отношении военной ценности мобилизованных матросов, как и надежды, возлагаемые на них флотскими комиссарами, были в равной степени несбыточными. В ретроспективе, трудно представить, как могло быть иначе. Многие из мобилизованных матросов приехали из деревень, где преобладало влияние левых эсеров. Все лето они своими глазами видели все те ужасы, которые творили в деревне руководимые большевиками вооруженные продотряды и комитеты деревенской бедноты. Другие прибыли из промышленных центров, где нашли свои заводы закрытыми и, вместе с другими рабочими, на себе испытали, что такое безработица, голод и эпидемии.

Кроме того, организация размещения мобилизованных матросов оказалась отвратительной. Число прибывших призывников вдвое превысило ожидаемое (десять тысяч против пяти-шести, как планировалось) (91). Поскольку сразу же было решено, что размещать их на кораблях было бы политически неразумно (там они могли легко заразить своими антибольшевистскими настроениями действующие экипажи или то, что от них осталось, а, кроме того, враждебное отношение мобилизованных ветеранов к новичкам-контрактникам могло привести к столкновениям), многих матросов разместили по казармам и во временном жилье в Кронштадте и Петрограде. Очень скоро отданные под это дело помещения оказались переполнены. Условия проживания во всех из них были одинаково чудовищны, но все же не настолько, как в полуразвалившихся казармах Второго флотского экипажа, в которых разместили несколько тысяч мобилизованных матросов. Чрезвычайная комиссия, назначенная президиумом Петроградского Совета специально для проверки этих казарм, в своем отчете от 18 октября записала, что они грязные, темные и до крайности переполненные. Окна разбиты, двери не имеют замков. Уборные отвратительные. Асфальтовые полы не подметаются, не говоря уже о мытье, и покрыты слоем липкой грязи. По углам разлагаются кучи экскрементов. Койки старые, с железными пружинами, многие из них сломаны. Большинство коек голые — ни матрасов, ни одеял, ни подушек. Нет ни мисок, ни чайников, ни кружек. Матросы едят из общих помойных ведер, которых тоже не хватает. Водопроводные трубы текут; нет ни мыла, ни полотенец. У матросов нет форменной одежды, больше чем у половины нет обуви (92).

Неудивительно, что мобилизованные матросы оказались готовы к восстанию. На заседании ПК большевиков 26 сентября Зиновьев выразил тревогу по поводу мобилизованных матросов, заявив о «невыносимых» условиях в казармах и необходимости политической работы среди них (93). Полторы недели спустя большевизированный исполком Кронштадтского Совета зафиксировал «явно антисоветские» настроения в среде мобилизованных матросов и постановил предпринять шаги к устранению, как он выразился, «нежелательных и вредных элементов» (94). Однако корень проблемы заключался не в отсутствии партийной работы и не в присутствии нежелательных элементов среди мобилизованных матросов — к тому же, все равно ничего не было сделано, чтобы то и другое исправить. Поэтому матросы тяготели больше к левым эсерам, влияние которых в их среде было велико с самого начала и которые проявляли подлинный интерес к их тяжелому положению. Политические резолюции, принятые мобилизованными матросами Второго экипажа Балтийского флота еще до выступления, стали отражением естественной синергетической связи между ними и левыми эсерами.

Первые признаки политических волнений среди мобилизованных матросов наблюдались в Кронштадте (95). Первый массовый митинг протеста матросов Второго экипажа Балтийского флота, расквартированного в Петрограде, произошел 4 октября, вскоре после прибытия в город большинства из них. В резолюциях, принятых на этом митинге единогласно, соединились личные заботы матросов с их позициями по более широким вопросам, в которых сказалось влияние пропаганды Военно-морской организации Петроградского комитета левых эсеров (96). Беспокойство по поводу собственной безопасности и выживания выразилось в требованиях об обязательном вооружении всех рот экипажа (впоследствии морякам удалось раздобыть несколько револьверов, но это было и все); о том, чтобы решение вопросов, связанных с продовольственным снабжением и его улучшением, было поручено выборному комитету; о немедленной выдаче матросам военной формы. Более широкие требования предусматривали замену всех некомпетентных добровольцев-контрактников на флоте квалифицированными кадрами из числа мобилизованных моряков (97) и освобождение из тюрем матросов, несправедливо арестованных большевиками (98).

Петроградские власти хорошо знали о враждебном отношении к ним со стороны мобилизованных матросов, особенно бывшего Черноморского флота. Тем не менее, не имея возможности улучшить их материальное положение, они пришли к заключению, что навести порядок в этой среде можно только с помощью серьезных репрессий. Однако была одна трудность. Говоря словами Ивана Флеровского, главного комиссара Балтийского флота и одного из главных сторонников размещения мобилизованных матросов в Петрограде, «для серьезных репрессий нужны серьезные поводы» (99). Так что экипажи кораблей были приведены в готовность, чтобы — в нужный момент — выступить против мобилизованных матросов.

На второй неделе октября у недовольных матросов Второго флотского экипажа появился лидер — недавно прибывший в Петроград бывший черноморский матрос Яков Шашков. Шашков был активистом левоэсеровской партии. Примерно в это же время (не позднее 12 октября) левоэсеровская военно-морская организация обратилась к матросам с пламенным революционным обращением. Хотя каждая фраза этого обращения содержала протест против большевистской практики и призыв к матросам вновь, как в 1917 г., взять на себя роль революционного авангарда, тактически акцент в обращении был сделан не на немедленном действии, а на стойкости, организации и самодисциплине (100). Но у матросов к тому времени уже шли ежедневные митинги, один зажигательнее другого.

Последней каплей для экипажа, похоже, стали попытки комиссара Флеровского и его заместителя Ильи Фрунтова успокоить моряков на митинге 13 октября. Флеровскому матросы просто не дали говорить, заглушив его слова шумом и свистом. Еще грубее они поступили с Фрунтовым, стащив того с трибуны с криками «Гоните их в шею!» в адрес его и Флеровского (101). Прежде чем разойтись, они избрали представителей, которые должны были отправиться в Кронштадт искать поддержки для революционного выступления. (Большевистские власти Кронштадта не пустили их на территорию военно-морской базы.) На другом массовом митинге вечером того же дня Шашков, чьи ораторские способности признавали даже большевики, распалил толпу матросов яростной критикой большевистской власти и требованием вернуться к управлению через свободные, демократические, многопартийные Советы, т. е., такие, какими они были в 1917 г. В конце митинга матросы единодушно одобрили резолюцию, которая лучше, чем что-либо другое, свидетельствует о их неприятии большевистской практики и о влиянии на их поведение левых эсеров:

Мы требуем немедленного разрыва позорного для революционного народа Брестского договора. Мы требуем отказа от уплаты миллиардных контрибуций… Мы, моряки, только что вернувшиеся от плуга и станка, не можем умолчать о том, как стонет всюду трудовой народ от произвола и насилия наемных чиновников — комиссаров. Мы на себе испытали разгон съездов рабочих и крестьянских Советов и аресты. Мы видели избиения безвинных рабочих, крестьян и матросов и расстрелы…

Мы требуем восстановления истинной власти Советов!..

Долой Брестскую петлю!

Да здравствует международная социалистическая революция! (102)

ПЧК впоследствии заявила, что эта резолюция была отпечатана и размножена на копировальной машине в штаб-квартире петроградских левых эсеров (103).

На очередном массовом митинге, состоявшемся на следующий день, мятежно настроенные матросы продемонстрировали свою независимость, избрав своего товарища, Георгия Шанина, комиссаром вместо назначенного Флеровским Августа Кулберга. Они также избрали штат помощников Шанина. Своим «приказом № 1», провозгласившим эти изменения, Шанин отменил все приказы большевистских комиссаров, начиная с полудня текущего дня (14 октября). Следующий «приказ № 2» запретил доступ посторонним в помещения экипажа без разрешения новых властей (104).

Предприняв эти шаги, матросы, многие вооруженные револьверами, отправились на расположенный поблизости плац Первого морского берегового экипажа, где устроили митинг протеста, а затем, в сопровождении неустановленного количества моряков из этого подразделения, двинулись к Мариинскому театру и там, на площади перед театром, провели еще один митинг. Было уже семь часов вечера, когда несколько матросов во главе с Шашковым вошли в театр, прервали идущее там представление оперы Вагнера «Валькирия» в середине первого акта и реквизировали секцию духовых инструментов оркестра. После этого, скандируя под аккомпанемент труб и валторн антибольшевистские лозунги, они направились к невской пристани, чтобы уговорить экипажи стоящих там на якоре судов присоединиться к их выступлению.

Со своей стороны, Флеровский одновременно пытался организовать, силами экипажей тех же самых судов, подавление создающего проблемы и потенциально опасного мятежа Второго экипажа (105). Когда он ехал на автомобиле вдоль набережной, дорогу ему внезапно преградили участники марша. Его немедленно узнали и, вытащив из машины, силой заставили присоединиться к протестующим. Как рассказывал Флеровский, Шашков повел их к Невскому проспекту, главному месту проведения политических акций в 1917 г. Когда Флеровский попытался вырваться, он был жестоко избит. Только прозвучавший на отдалении винтовочный выстрел, заставивший матросов разбежаться, спас его от растерзания. В последовавшей затем сумятице ему удалось скрыться (106).

Мятеж матросов Второго флотского экипажа закончился несколько часов спустя, когда, усталые и разочарованные неудачными попытками привлечь на свою сторону экипажи невских судов, они вернулись в свои казармы. Пока все отдыхали, Шашков отправился на поиски винтовок для вооружения матросов. Грузовик, в котором он ехал, вскоре был остановлен, Шашков арестован (107). Казармы Второго флотского экипажа были окружены войсками, и около пятидесяти матросов подверглись аресту (108). Усилия Петроградского и Северного областного комитетов левых эсеров организовать массы в поддержку матросов не увенчались успехом (109).

Между тем, Зиновьев увидел в неудавшемся мятеже отличную возможность раз и навсегда избавить Петроград от левых эсеров. Как заявил он в докладе о попытке мятежа на экстренном заседании Петроградского Совета 15 октября, «петроградский пролетариат должен, наконец, вколотить осиновый кол в могилу белогвардейской партии Камкова». Большая часть этого заседания была посвящена осуждению выступления Второго флотского экипажа, после чего депутаты приняли резолюцию, объявившую мятеж делом рук «темной шайки левоэсероских политиканов и сознательных агентов англо-французского капитала» и «жалкой копией с жалкого июльского мятежа левых эсеров в Москве» (ПО). Тем самым, резолюция способствовала еще большей криминализации образа левых эсеров.

В том же духе, исполком Петроградского Совета постановил централизовать усилия по подавлению подобных контрреволюционных выступлений в будущем и принять «самые решительные меры борьбы с левыми эсерами, не останавливаясь перед ликвидацией организаций, существующих в районах» (111). Одновременно президиум Петроградского Совета назначил чрезвычайную комиссию по проверке состояния казарм Второго флотского экипажа. Ее шокирующий отчет от 18 октября был приведен выше. Нарисованная в нем картина невозможных бытовых условий мобилизованных матросов подтвердила обоснованность некоторых из наиболее серьезных личных требований моряков. 21 октября Фрунтов направил в Наркомат по военным делам в Москве телеграмму с просьбой приостановить переброску мобилизованных матросов в Петроград (112).

15 октября ПЧК совершила налет на штаб-квартиру левых эсеров в Петрограде, устроила там обыск и арестовала членов партии, находившихся в тот момент в помещении (113). В течение следующих нескольких дней все арестованные по делу о матросском мятеже были допрошены. 21 октября в президиум ПЧК поступила докладная записка с рекомендацией тринадцать руководителей выступления (двое из которых еще находились в розыске, а шестеро были левыми эсерами) расстрелять, а остальных отпустить (114). На следующий день эта рекомендация президиумом была одобрена, и той же ночью одиннадцать осужденных матросов были доставлены в Петропавловскую крепость и расстреляны (115).

Урок, извлеченный Петроградским Советом из выступления мобилизованных матросов, заставил его инициировать кампанию (для личного состава Второго флотского экипажа — обязательную) по разъяснению матросам Балтийского флота их революционного долга (116). Были организованы массовые митинги экипажей, на которых выступали флотские комиссары, а в конце непременно принимались резолюции с осуждением выступления Второго экипажа Балтфлота и клятвами верности Советской власти в ее существующей форме. Эти резолюции тут же публиковались в петроградской печати (117). О расстреле ночью 22/23 октября одиннадцати матросов, признанных виновными в организации мятежа, пресса сообщила лишь через неделю (118). Примечательно, что на другой день после того, как о расстреле моряков стало известно, экипаж линкора «Петропавловск», чья резолюция с осуждением мятежа Второго флотского экипажа была опубликована в числе первых (119), выступил с открытым протестом против того, что он назвал «зверской расправой», совершенной в отношении «истинных пролетариев, повинных лишь в том, что на почве действительно сильного голода ими был устроен… не что иное, как голодный бунт, который впоследствии назвался противосоветским выступлением». Протест моряков «Петропавловска» не был опубликован. Направленный в ПЧК для принятия мер, он был подшит в папку с делом о мятеже мобилизованных матросов (120).

* * *

Став инициатором развязывания в Петрограде «красного террора», ПК большевиков значительно усилил свою роль в городском управлении. Истоки тяготения комитета к массовому террору крылись как в его радикализме в дни Октября, так и в его неподдельном беспокойстве по поводу возможной победы контрреволюции, внутренней и внешней, в период его крайней организационной слабости. Провозглашенный «Красной газетой» после убийства Урицкого и покушения на Ленина лозунг «кровь за кровь» отвечал чувствам не только большевистского руководства, но и многих «горячих голов» в ПЧК, и таких правоверных большевиков-пролетариев, как С. П. Петров. То, что «красный террор» в Петрограде вспыхнул яростнее, распространялся быстрее и оказался, в конечном счете, более беспорядочным, чем в Москве и других крупных городах, было следствием, отчасти, бурной реакции Зиновьева на убийство Урицкого и, по горькой иронии, нетерпения части петроградских рабочих свести счеты со своими врагами, вызревшего в бытность Урицкого главой ПЧК.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Резолюция, принятая на втором из состоявшихся в тот день заседаний Совнаркома, предусматривала защиту Советской республики путем изоляции классовых врагов в концентрационных лагерях и расстрела всех лиц, причастных к «белогвардейским» организациям, а также заговорам и мятежам — РГАСПИ, Ф 19 On 1 Д 192 Л 2, 10

2 ЦГАСПб Ф 143 On 1 Д66 Л 115-116

3 Там же Ф 1000 Оп 2 Д.7 Л 17, Северная коммуна 1918 7 сентября СЗ

4 Петроградская правда 1918 6 сентября С 3, Северная коммуна 1918 6 сентября С.З

5 ЦГАСПб Ф 9618 On 1 Д 300 Л.2

6 Стасова Е. Д. Страницы жизни и борьбы — М, 1988 С 154–155, она же. Воспоминания — М., 1969 С 161

7 Об этом столкновении с Зиновьевым и о позиции Бокия Стасова упомянула в письме Свердлову в Москву 28 сентября — РГАСПИ Ф 466 On 1 Д 7 Л 80

8 Петроградская правда. 1918. 31 августа. С 1

9 Вооруженный народ. 1918. 1 сентября. С 1

1 °Cм, напр, там же. 3 сентября. С 1

11 Материалы дела, заведенного ПЧК на «Каморру», свидетельствуют, что она состояла вовсе не из многочисленных бывших членов «Союза русского народа», как полагали в свое время, а, по сути, из одного-единственного фанатика-антисемита по имени Лука Злотников, который также был расстрелян — АУ ФСБ СПб и ЛО № 30377 Т 3 Л 63, Т 4 Л 17, 53-53об

12 ЦА ФСБ РФ Ф 1 Оп 2 Д 126 Т2 Л боб, 14, 163, Меньшевики в Советской России. Сборник документов. Под ред. А. Л. Литвина — Казань, 1998 С 38–39, Беглецов Ник. В дни «красного террора» //Чс-Ка. Материалы по деятельности чрезвычайных комиссий — Берлин, 1922 С 69–80. Оставшиеся были амнистированы 18 ноября — ГАРФ Ф 1235 Оп 36 Д 2 Л 2

13 Петроградская правда. 1918. 6 сентября. С 2

14. См, напр, Вооруженный народ. 1918. 3 сентября. С 1

15 Еженедельник чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией. № 6. С 19. О съезде ПЧК см ниже

16 АУ ФСБ СПб и ЛО Ф 1 Л 7, 8. Общая, сводная, цифра по расстрелам в период «красного террора», приводимая в этих таблицах, — 841. За период с 14 марта 1918 г. по 1 января 1919 г. 10227 лиц, обвиненных в политических и экономических преступлениях, были помещены в концентрационные лагеря, 13742 — в тюрьмы и 1800 содержались «в ПЧК», по-видимому, на Гороховой, 2. Еще 6106 лиц были задержаны в качестве «заложников». Можно предположить, что значительное, в процентном отношении, число этих последних были арестованы в ходе «красного террора». Всего, согласно этим таблицам, за девять с половиной месяцев 1918 г ПЧК и Петроградской губчека были арестованы 38075 человек.

17 Северная коммуна 1918. 19 октября. С 2-3

18 ЦГАСПб Ф 9672 Ori 1 Д 566 Л 13-14

19 Красная газета. 1918. 31 августа. С 1

20 Там же. 4 сентября. С 1

21 ЦГАЛИ Ф63 Оп.1 Д 62 Л 135-149

22 Содержательный анализ «заговора Локхарта», предполагающий, что Локхарт был гораздо глубже вовлечен в деятельность по свержению Советского правительства, чем сам он признавал, см Debo Lokhart Plot or Dzerzhinskn Plot //Journal of Modern History Vol 43 № 3 (1970) P413-439

23 Северная коммуна (вечерний выпуск) 1918. 2 сентября. С3

24 См секретный меморандум от 19 сентября 1918 г, подготовленный майором Джоном Скейлом [Scale] или его сотрудниками. Опытный специалист в российских делах, майор английской разведки Скейл служил в ту пору в Стокгольме, и в его обязанности входило контролировать тайных агентов в России. В меморандуме сообщалось об отчете Холла, который только что прибыл в Стокгольм из Петрограда — TNA PRO ADM 223/637/ Р 83

25 Ibid

26 Северная коммуна. 1918. 2 сентября. С3

27 TNA PRO, ADM 223/637/Р 83

28 Лубянка 2. Из истории отечественной контрразведки. Под ред. В. А. Соболева — М, 1999 С 171

29 Софинов П. Г. Очерки истории ВЧК — М, 196 °C 101. Бережков В. И. Питерские прокураторы. Руководитель ВЧК-МГБ — СПб, 1998 С 35

30 Бережков. Указ. соч. С 36

31 «Казначей посольства» — это была должность, которую глава британской разведки в России Бойс использовал как прикрытие

32 TNA PRO, FO 371/3975/206714 Скарлет Пимпернел — герой одноименной пьесы известной английской писательницы венгерского происхождения Эммушки Орчи. Действие пьесы, написанной в начале XX века, происходит во время Великой французской революции. Главный герой, называющий себя «Скарлет Пимпернел» (по названию распространенного в Британии растения с ярко-красными цветками), прославился тем, что хитроумными способами переправлял на Британские острова тех, кто спасался от ужасов Террора в Париже

33 Michael Hughs Inside the Enigma British Officials m Russia. 1900–1930 — London, 1997 P 176

34 В своих воспоминаниях Яков Петерс, руководивший расследованием «дела Локхарта» в Москве, с раздражением пишет о действиях ПЧК, поторопившейся с арестом «агентов Локхарта». По его мнению, это вызвало необходимость раньше времени произвести захват иностранных агентов в Москве до того, как следствие по ним было завершено — Петерс Я. X. Воспоминания о работе в ВЧК в первый год революции //Пролетарская революция 1924. № 10 (33) С 25

35 Самые полные репортажи о процессе были опубликованы в «Известиях» — Известия (Москва) 1918. 29 ноября. С 3, 30 ноября. С 3, 1 декабря. С 2, 3 декабря. С 3, 4 декабря. С 2

36 Северная коммуна. 1918. 3 сентября. С1

37 По этому поводу см Gordon Brook-Shepherd Iron Maze The Western Secret Services and the Bolsheviks — London, 1999 P 90

38 ЦГА СПб Ф 8098 On 1 Д la Л 164-164°6

39 Только в сентябре германский консул направил Бокию семь писем со списками. См, напр, ЦГА СПб Ф 8098 On 1 Д 1а Л 11.51, 172, 172об

40 Там же Л 172об. Сюда входили 218 человек, арестованных до «красного террора»

41 Там же Л 71

42 Там же Л 172об

43 ЦГАСПб Ф 143 On 1 Д48 Л 172

44 Там же Ф.6276 Оп 3 Д 5 Л 46-46об

45 Там же Ф 143 On 1 Д 51 Л 183.

46 Там же Ф 9672 On 1 Д566 Л 13об

47 Стасова Е. Д. Страницы жизни и борьбы С. 155

48. ЦГА СПб Ф 2551. On 1 Д 2266 Л. 1-11. Здесь содержится целый ряд обращений отдельных артистов, музыкальных и театральных коллективов, директоров театров с просьбой освободить их коллег и ведущих исполнителей

49 РГА ВМФ Ф р-5 On 1 Д 265 Л 54, 68, 69, 80, 90, Ф р-342 On 1 Д 116 Л 597, Ф р-852 On 1 Д 26 Л 313

50 Еженедельник чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией. 1918. № 1. 22 сентября. С 11

51 Сборник декретов и постановлений по союзу коммун Северной области. Вып 1. Ч. 1. С 147

52 ЦГАСПб Ф 142 On 1 Д9 Л 308

53 Там же Ф 1000 On 1 Д.8 Л 14-15

54 ЦГАИПД Ф 1 On 1 Д 117 Л 11

55 Алексеева Т. Матвеев Н. Доверено защищать революцию. О Г. И. Бокии — М, 1987 С 218-219

56 РГАСПИ Ф 466 Оп 1 Д 7 Л 80-81

57 См выше

58 ЦГА СПб Ф 6276 Оп 3 Д 5 Л 43об

59 Там же Ф 1000 Оп 2 Д 10 Л 3-9

60 Там же Ф2551 On 1 Д 2266 Л 1-11

61 Там же Ф 1000 Оп 2 Д 10 Л 8

62 ЦГАИПД Ф 1 On 1 Д 75 Л 154

63 Там же Д 120 Л 44. Некоторые данные из этих анкет были опубликованы Струмилиным в конце 1918 г. См. Струмилин [С]. Состав партии коммунистов в Петрограде в сентябре 1918 г.//Петроградская правда. 1918. 12 декабря. С.2

64 По этому поводу см также «годовой отчет» ПК за 1918 г. — ЦГАИПД Ф 1 On 1. Д64 Л 71

65 См, напр, речь Зиновьева на Пятом губернском съезде Советов 21 августа (Стенографический отчет о работе Пятого съезда Советов рабочих и крестьянских депутатов Петроградской губернии С 18) и выше, глава 9

66 ЦГАИПД Ф 4000 Оп 7 Д.814 Л 239

67 Там же Ф 1 On 1 Д 120 Л 82

68 Там же Л 80

69 Ратин А. Демобилизация промышленного труда в Петроградской губернии за 1917-18 гг. //Материалы по статистике труда. Под ред. С. Струмилина. Вып 5 — Пг, 1919 С 48, Петроградская правда. 1918. 12 декабря. С 2

70 ЦГАИПД Ф. 1 Оп.1 Д64 Л 71 об-72, Петроградская правда. 1918. 12 декабря. С 2

71 ЦГАИПД Ф.1 Оп.1 Д 72 Л. 1-11, Вооруженный народ 1918. 22 сентября. С2. По поводу прав и обязанностей «сочувствующих» см. Устав организации сочувствующих Российской коммунистической партии (большевиков) — Пг., 1918

72 ЦГАИПД Ф 1 On 1 Д 117 Л 4

73 Там же

74 Там же. Ф 4000. Оп 7 Д814 Л 195–196; Д 820 Л 18, 104-118

75 Там же Ф.1 On 1 Д64. Л 48

76 См выше, глава 6

77 См Ольминский М. О чрезвычайных комиссиях //Правда (Москва) 1918. 8 октября. С 1

78 Еженедельник чрезвычайных комиссий. 1918. № 1. 22 сентября. С1

79 Там же. № 6. 27 октября. С 17-24

80 Там же. С 19

81 Там же. С 20–22. Зиновьев утверждал, что в одной ЧК был поднят вопрос о том, можно ли, в случае необходимости, арестовать Совнарком

82 Протоколы 1-го съезда представителей губ. совдепов и заведывающих губернскими отделами управления — М, 1918 С 78. См также ЦГА СПб Ф 143 On 1. Д4 Л 72

83 ГАРФ Ф 393 On 1 Д 58 Л 272, 277-277об См также Вестник областного комиссариата внутренних дел (Союза коммун Северной области). № 3. С 156-157

84 ГАРФ Ф 393 On 1 Д 58 Л 278, Еженедельник чрезвычайных комиссий. № 6. С 22

85 См выше, глава 9

86 ЦГАИПД Ф 1817 On 1 Д 107 Л 1-4об, 7-7об, 11-13

87 Там же Л 4-4об, 11–13, 15, 18

88 РГА ВМФ Ф р-342 On 1 Д 145 Л 244.

89 Северная коммуна. 1918. 16 октября. С 2

90 Там же

91 Флеровский И. Мятеж мобилизованных матросов в Петербурге //Пролетарская революция. 1926. № 8(55). С 220

92 РГА ВМФ Ф р-96 Оп 1 Д21 Л 57-59

93 ЦГАИПД Ф 4000 Оп 4 Д814 Л 230

94 РГА ВМФ Ф р-661 On 1 Д 139 Л 24

95 Северная коммуна. 1918. 16 октября. С 2

96 ЦА ФСБ РФ №Н-2 Т3 Л 2.

97 Там же См также РГА ВМФ Фр-96 On I Д7 Л 120

98 ЦА ФСБ РФ №Н-2 Т3 Л.2

99 Флеровский. Указ. соч. С 225

100 ЦА ФСБ РФ №Н-2 Т3 Л 6

101 Северная коммуна. 1918. 16 октября. С 2

102 ЦА ФСБ РФ №Н-2 Т3 Л 3-3об

103 Там же Т 2 Л 4.

104 См Флеровский. Указ. соч. С 226-227

105 Там же С 229

106 ЦА ФСБ РФ №Н-2 Т2 Л 4об-5, Северная коммуна. 1918. 16 октября. С 2, Флеровский. Указ. соч. С 229-23 1

107 ЦА ФСБ РФ №Н-2 Т2 Л 5

108 Вооруженный народ. 1918. 17 октября. С 2

109 ГОПБ Фонд листовок

11 °Cеверная коммуна. 1918. 16 октября. С 2

111 ЦГАСПб Ф 9618 On 1 Д 252 Л 53

112 РГА ВМФ Ф р-342 On 1 Д 245 Л.312

113 ЦА ФСБ РФ №Н-2 Т 2 Л 9-9об

114 Там же Л 4-6

115. Там же Л 10-11

116 Вооруженный народ. 1918. 18 октября. С 2

117 См, напр, там же 17 октября. С 4 и 18 октября. С 4

118 Петроградская правда. 1918. 30 октября. С 2

119 Вооруженный народ. 1918. 18 октября. С 4

120 РГА ВМФ Ф р-96 On 1 Д 7 Л 126

Глава 14

ПРАЗДНОВАНИЕ «ВЕЛИЧАЙШЕГО СОБЫТИЯ В МИРОВОЙ ИСТОРИИ»

На фоне бушующего в бывшей столице «красного террора» петроградские большевики готовились отметить первую годовщину Октябрьской революции. История организации и проведения этого первого и главного советского праздника проливает свет на ряд более широких политических и социальных вопросов, с которыми большевикам пришлось столкнуться в первый год Советской власти в Петрограде. Среди этих вопросов — переосмысление петроградскими большевиками роли и места своего города, отношения между Петроградом и Москвой, институциональная иерархия и структура власти, масштабы социальной поддержки Советской власти в регионе в этот период.

Учитывая бесконечные трудности и кризисы, сопровождавшие жизнь в городе в предшествующие месяцы, петроградские рабочие имели все основания спросить осенью 1918 г., как спрашивали накануне Первомая: «что тут праздновать?» Однако многие петроградские большевики видели массу поводов торжественно отметить приближающуюся годовщину. Наступление белых и чехов на востоке центральной России удалось остановить. 10 сентября у белых была отбита Казань. Еще более важным фактором было полномасштабное отступление германских войск на Западном фронте. В октябре и начале ноября война Германией была окончательно проиграна, Габсбургская империя распалась, в Центральной Европе произошли демократические революции, опрокинувшие старый порядок. Надо сказать, что Ленин был глубоко обеспокоен вероятностью того, что после победы страны Антанты захотят объединиться с побежденной Германией, чтобы попытаться устранить исходящую из России угрозу большевизма. Однако его трактовка очевидного уже поражения Германии как источника существенно возрастающей угрозы для Советской власти воспринималась петроградскими большевиками с долей скептицизма.

«То, что мы видим теперь, превзошло всякие ожидания, — восторгался известный петроградский большевик, член ПК Моисей Харитонов на пленарном заседании Совета Первого городского района в середине сентября, — ведь надо вспомнить, как в октябре прошлого года все почти мечтали лишь как-нибудь продержаться, в лучшем случае, до Учредительного собрания; тогда мало кто разделял уверенность тов. Ленина в прочном будущем и постоянстве Советской власти, ставшем фактом теперь». Месяцем позже, выступая на заседании все в том же районном Совете, Иван Пашкевич, бывший член Германской социал-демократической партии (1), высокообразованный интеллектуал и один из руководителей Совета, безапелляционно отмел опасность для Советской власти как внутренней, так и внешней угрозы. «В последнее время, — отметил он, — события развертываются, как в кинематографе. Каждый новый день несет с собой столько новостей, сколько раньше нельзя было ожидать за год, и то, что еще недавно казалось недостижимым, теперь достигается с легкостью и быстротой. Мы привыкаем постепенно считать наше положение прочным». Чехи в панике отступают, говорил Пашкевич. Как только германские войска покинут Донскую область и Украину, эти территории быстро перейдут под советский контроль. Что касается возможной интервенции союзников, то те незначительные силы, которые они могут направить в Россию, быстро окажутся настолько же деморализованными, как и те части, что уже находятся в Мурманске и Архангельске. В противовес ленинскому беспокойству, Пашкевич настаивал, что «боязнь иностранного вмешательства в настоящее время совершенно не обоснована» (2).

Царившая осенью 1918 г. эйфория по поводу революционных побед на Волге и в Центральной Европе нашла отражение в петроградской прессе, в докладах и резолюциях Петроградского Совета (3), в выступлениях представителей большевистского руководства на традиционных воскресных митингах (4) и в стенограммах Седьмой городской и Первой губернской (7–1 1 октября) конференций РКП (б) (5). Конечно, на этих форумах руководители петроградских большевиков, вслед за Лениным, призывали членов партии к новым жертвам и говорили о необходимости создания 3-миллионной армии. Однако, в отличие от Ленина, они считали наращивание военной мощи, всеобщее военное обучение и тому подобные меры необходимыми не столько для защиты от неизбежного нападения белогвардейцев и коалиции империалистических держав, сколько для будущей победоносной миссии Красной армии по распространению социалистической революции в Центральной Европе. Уверенности им придавал тот факт, что Советская власть в России продержалась уже целый год (значительно дольше знаменитой Парижской коммуны), и твердая вера в то, что русская революция является началом новой эры на планете — социалистического тысячелетия. Таково, в самых общих чертах, было настроение петроградских большевиков, когда они готовились грандиозным празднеством отметить то, что будущий известный советский историк Вадим Быстранский назвал тогда «величайшим событием в мировой истории» (6).

* * *

Составление предварительных планов октябрьских торжеств в Петрограде было начато Комиссариатом просвещения СК СО в августе 1918 г. (7). В начале сентября руководство Петроградского Совета взяло ответственность по подготовке праздника на себя. Несмотря на предпринятые партийными органами шаги по расширению их политического влияния в сопоставлении с Советами, продолжающаяся организационная слабость партии не позволила ей конкурировать с Петроградским Советом в деле организации, в областном масштабе, массовых торжеств, которые были бы достойны эпохального значения Октябрьской революции и роли Петрограда как места ее рождения. Судя по всему, ПК не играл особо значимой роли в подготовке праздника, а районные комитеты партии сами координировали степень своего участия в праздничных мероприятиях.

Центральное бюро организации октябрьских торжеств — главный орган подготовки к празднику — в составе десяти человек было создано 15 сентября на совещании президиума Петроградского Совета (8) и было подотчетно ему. Первоначально Бюро возглавила Мария Андреева, затем ее сменил Наум Анцелович, профсоюзный лидер и член исполкома Петроградского Совета. Бюро были предоставлены полномочия издавать постановления, обязательные к исполнению всеми петроградскими организациями, и затребовать все необходимое для организации праздника. Аналогичные полномочия получили и все 10 или 12 секций, входивших в его состав. Укреплению авторитета Центрального бюро значительно способствовал тот факт, что его многомиллионный бюджет, баснословно огромный по тем временам, предназначался, в том числе, для оплаты мероприятий, запланированных праздничными комиссиями районных Советов, практически не имевших других источников финансирования. Вертикальная административная структура, полностью отвечавшая тем централизованным институциональным моделям, которые в течение месяцев не слишком успешно насаждало на всех уровнях власти московское правительство, позволила Центральному бюро сосредоточить в своих руках финансовый контроль за большей частью праздничных мероприятий.

В течение второй половины сентября Центральное бюро было занято формированием внутренней структуры и подбором кадров для своих отдельных и, по большей части, автономных секций: художественно-декоративной, театральной, музыкальной, кинематографической, строительной, экономической, маршрутной, осветительной и автотранспортной. Была также создана «фронтовая секция» для отправки подарков и подготовки праздничных представлений для войск Красной армии на северо-западном фронте. Предварительный план проведения торжеств в Петрограде был разработан Бюро на заседаниях 17 и 19 сентября. Первоначально предполагалось, что памятные мероприятия, включающие мемориальную церемонию в честь павших героев революции и собственно празднование «Октября», продлятся один день. А. Ф. Оксюз, секретарь Центрального бюро, получил задание сделать доклад о характере и примерной схеме проведения праздника, который должен был послужить основой для начала подготовительных работ (9). Председателем на заседании Центрального бюро 19 сентября был сам Луначарский. В начале заседания Оксюз изложил основные положения своего доклада. Согласно ему, схема праздника выглядела следующим образом. Сигналом к началу праздника должен стать салют из пушек Петропавловской крепости. Позже участники торжеств собираются по районам и следуют на Марсово поле «шествием в виде карнавала». Дополнительному увеселению должны способствовать сценки, разыгрываемые на движущихся платформах в ходе процессии. Колонны участников из разных районах соединяются у украшенных пальмовыми ветвями братских могил павших героев революции. Там их встречает «грандиозный» государственный оркестр, который играет «Интернационал». Возле могил воздвигнуты трибуны, с которых произносят речи ораторы. С наступлением темноты участники вновь сформируются в процессии для участия в факельном шествии по городу. Весь Петроград сияет, залитый светом огня и электричества. С крыш с четкими интервалами в небо взмывают фейерверки. Одновременно горожан развлекают разнообразные ночные представления. Во всех театрах всю ночь должны идти бесплатные спектакли и концерты (10).

Луначарский предложил разделить праздник на три части и усилить радостное настроение за счет создания «непрекращающегося шума», снабдив с этой целью детей и подростков «особыми свистульками, трещотками, металлическими трубками и т. д.» (11). В плане октябрьских торжеств, представленном им Московскому Совету, он предложил воспроизвести эмоциональную атмосферу Октябрьской революции. Праздник, по мнению Луначарского, должен быть разбит на три части: борьба, победа и упоение победой. Настроение сначала нарастает, затем достигает наивысшей точки, и все заканчивается всеобщим весельем (12). Вполне вероятно, такую же схему он предложил и для Петрограда.

Выступивший после Луначарского Анцелович предложил растянуть празднование Октября на два дня. Первый день, считал он, следует отвести под политические митинги и демонстрацию военной мощи пролетариата. Центром этого первого дня, по мысли Анцеловича, должен стать Смольный — главный символ пролетарской революции в сознании широких масс. После праздничного пленума Петроградского Совета состоится мощная массовая демонстрация. Отличительной особенностью второго дня праздника должно стать всеобщее радостное веселье. Горожане проснутся под громкий перезвон колоколов и звуки труб. Корабли, большие и малые, будят бороздить Неву. В небо над Марсовым полем на воздушном шаре будет поднято гигантское красное знамя. Участников веселья на улицах будут осыпать дождем революционной литературы из проезжающих автомобилей.

Анцелович полагал, что центром торжеств второго дня должен стать либо Пролеткульт, либо Дворец труда, и что по случаю праздника труда все профсоюзы должны подготовить специальные праздничные транспаранты. В отличие от концепций Оксюза и Луначарского, план Анцеловича исключал Марсово поле из числа центральных мест торжеств. Как пояснил Анцелович, праздник должен быть не поминками (хотя дань памяти павшим героям должна быть отдана), а устремленным в будущее торжеством революционных побед, как уже достигнутых, так и предстоящих. К концу этого заседания было решено, что главным событием первого дня (7 ноября) станет политическая демонстрация и что центром праздничных мероприятий будет Смольный. Второй день (8 ноября) станет днем веселья. Он будет ознаменован открытием памятников героям революции, а также торжественной церемонией открытия Дворца труда в здании бывшего Николаевского дворца (позже — Ксениинского института благородных девиц). 9 ноября — так как официально Москвой были объявлены три дня праздника, 7–9 ноября — участники заседания, не чувствовавшие в себе сил подготовить столь длинную программу, решили объявить свободным днем, в который горожане могли отдыхать, как им заблагорассудится (13).

24 сентября Андреева выступила с докладом о промежуточных итогах работы Центрального бюро на пленарном заседании Петроградского Совета (14). Из доклада было ясно, что за основу Бюро взяло структурную схему Луначарского, а в концептуальном плане свело воедино идеи, выдвинутые 19 сентября им, Оксюзом и Анцеловичем. В начале своего выступления Андреева подчеркнула, что хотя главная цель праздника состоит в том, чтобы внушить пролетариату уверенность в конечном успехе его дела, кровопролитная борьба за победу революции еще не кончена, и поэтому октябрьские торжества должны носить «серьезный и строгий характер». Темой первого дня празднования станет демонстрация силы и власти революции. Петроградские массы будут разбужены бравурными звуками музыки — оркестров, или хоров, или даже колоколов, только, разумеется, не церковных. Сформированные в районах процессии рабочих и красноармейцев проследуют к Марсову полю, где примут участие в короткой памятной церемонии в честь похороненных там павших героев революции, а затем продолжат путь к Смольному. Будучи главным штабом и символом Октябрьской революции, Смольный должен стать центром событий первого дня. Там пройдет торжественное заседание Петроградского Совета и перед Смольным будет открыт монумент «великого учителя нашего Маркса». Остаток дня будет посвящен митингам, которые пройдут во всех районах города. Вечером все театры будут открыты для публики.

Темой второго дня торжеств станет праздник рабочих. Власти города официально откроют и передадут рабочим Дворец труда, в просторных залах которого состоятся памятные митинги. Главным событием там станет открытие гигантской статуи рабочего-металлиста, мощно возвышающейся перед входом во дворец. Затем последуют массовые гуляния вдоль Невы и на других открытых пространствах вдоль многочисленных петроградских каналов. В парках и скверах пройдут открытия новых памятников революционным героям. Вечернее световое шоу, театральные программы и другие массовые зрелища станут достойным завершением программы второго дня (15). Впоследствии отдельные элементы плана октябрьских торжеств, представленного Андреевой, будут отточены и доработаны, новые элементы добавлены, но большая часть его базовой концепции останется неизменной.

* * *

В течение второй половины сентября, по инициативе Центрального бюро, комиссии по проведению октябрьских торжеств были организованы при районных Советах. Районным комитетам партии большевиков было позволено выделить по одному представителю для работы в этих комиссиях. Для районных Советов организация потрясающих воображение торжеств была не только способом отметить победу русской революции, но и возможностью продемонстрировать собственные достижения и восстановить связи с рабочими. Реакция Рождественского районного Совета на идею организации большого праздника была в этом отношении типичной. 30 сентября он с энтузиазмом воспринял предложение своей праздничной комиссии «не позже будущей недели» разработать совместно с представителями соседних предприятий план проведения торжеств. Районный Совет подчеркнул, что необходимо поощрять рабочих к организации торжественных мероприятий на рабочем месте, и постановил, что каждое предприятие должно выделить по три человека для участия в разработке плана районных торжеств (16).

Тремя днями позже исполком Петергофского районного Совета с не меньшим воодушевлением и популистским рвением сформировал комиссию из трех человек для ознакомления с планом проведения праздника, предложенным «центром», и разработки собственного плана, который должен быть представлен Совету на следующем пленарном заседании (17). На этом заседании 6 октября один из членов комиссии посетовал, что для их района Центральное бюро предусмотрело только украшение Нарвских ворот и здания районного Совета. Явно неудовлетворенный такими планами центра, он заявил, что «исторический день годовщины Октябрьской революции должен оставить особенный след в сердце революционного пролетариата». Разделяя его озабоченность, другой член комиссии заявил о необходимости украсить к празднику весь район, чтобы хотя бы в этот великий день «скрыть всю неприглядность нашей будничной обстановки». При этом он настаивал, чтобы дело украшения было передано в руки рабочих, которые, как считал он, легко справятся с этой задачей всего за какие-то пятьсот тысяч рублей из тех десяти миллионов, которые, по его словам, были выделены Центральному бюро. Его предложение было одобрено, как и предложение другого депутата, который рекомендовал обеспечить рабочим трехразовое питание на праздники. С этой целью был назначен полномочный представитель Совета, которому было поручено реквизировать провизию на местном рынке и позаботиться о сохранении продуктов, конфискованных у спекулянтов (18). Особая склонность районных Советов и рабочих вообще к украшению всего и вся и настойчивость в привлечении широких рабочих масс к подготовке и организации праздника наблюдались повсеместно.

Районные Советы, несомненно, понимали, что их самодеятельность в вопросах подготовки к празднику может идти вразрез с планами Центрального бюро. Позиция последнего была сформулирована в первых же опубликованных бюллетенях его секций. Так, музыкальная секция в своем постановлении от 9 октября ставила в известность все государственные организации, районные Советы, образовательные учреждения и музыкантов, что подготовка всех праздничных концертов и музыкальных представлений является исключительно ее прерогативой (19). 14 октября, когда разработка праздничных планов в ряде районных Советов уже шла вовсю, Центральное бюро созвало совещание с участием районных советских представителей. Как дал понять на состоявшемся в тот же день пленарном заседании Рождественского Совета его председатель, Центральное бюро буквально завалило районных представителей оригинальными и чрезвычайно разнообразными идеями разработанных им праздничных мероприятий, большим количеством экспертов и других ресурсов, имеющихся в его распоряжении и, как, по крайней мере, подразумевалось, огромными преимуществами, которые откроются для районных Советов, если они будут следовать рекомендациям по проведению праздника, разработанным Центральным бюро (20).

То, что эти преимущества будут закрыты для них, если они не подчинятся планам Центрального бюро, судя по всему, было районными Советами понято. Все их представители, принимавшие участие в совещании, включая представителей Рождественского и Петергофского районов, проголосовали за принятие установлений, предложенных Центральным бюро, что дало ему право последнего слова во всех спорных вопросах, касающихся организации праздника. Согласно этим установлениям, руководство всей деятельностью, связанной с подготовкой праздника, переходило к Центральному бюро; самодеятельные, не согласованные с Бюро проекты отдельных районов запрещались; районным Советам также было запрещено выпускать плакаты или выдвигать лозунги без предварительного одобрения Центральным бюро; все мероприятия по праздничному украшению районов должны были вестись только под наблюдением Центрального бюро. Было согласовано, что отдельные предприятия, учреждения и организации представляют в районные Советы смету своих расходов на праздничные проекты. В свою очередь, районные Советы, на основании этих данных, составляют районный бюджет праздника, который должен быть одобрен Центральным бюро. Ни у кого из участников заседания Рождественского районного Совета 14 октября не возникло вопросов по поводу приемлемости этих ограничений, и его председатель напоследок призвал своих коллег поторопить предприятия с составлением проектов и бюджетов праздника (21).

Хотя формально полномочия Центрального бюро как органа Петроградского Совета были ограничены пределами Петрограда, ему были выделены средства для помощи в организации празднования первой годовщины Октября во всех губерниях Северной коммуны и в частях Красной армии, противостоящих германским войскам. На практике основные усилия Бюро за пределами Петрограда сосредоточились на подготовке праздника на фронте. 5 октября Оксюз, от имени Центрального бюро, представил разработанную им схему праздника на заседании Петроградской губернской комиссии по подготовке октябрьских торжеств, после чего присутствовавшие представители сельских Советов ознакомили его со своими планами, которыми он, похоже, остался доволен. Эти планы предусматривали четырехдневное празднование. Предполагалось, что в первые два дня делегаты местных Советов примут участие в торжествах в Петрограде, а в следующие два дня все «активные силы» Петрограда выедут в провинцию, чтобы принять участие в праздничных мероприятиях даже в самых маленьких деревушках (22).

К следующему заседанию (11 октября) Петроградская губернская праздничная комиссия сократила продолжительность сельских торжеств с участием петроградцев до одного дня (9 ноября). Как пояснил один из членов комиссии на заседании 11 октября, день 9 ноября объявлен в Петрограде свободным днем, потому что все «активные силы» города поедут в деревню, чтобы разъяснять крестьянам громадное значение праздника и демонстрировать силу революции политическим врагам (23).

В итоге, как оказалось, праздничные мероприятия, в том числе довольно амбициозные, состоялись в городах и деревнях Петроградской губернии и других губерний Северной области и без помощи «активных сил» Петрограда (24). Центральное бюро лишь снабдило отдаленные районы инструкциями, километрами красной материи, горами листовок, бюстами и портретами советских лидеров всевозможных размеров (25). Кроме того, главный акцент в подготовке торжеств в области петроградские организаторы сделали на том, чтобы дать «деревне» возможность своими глазами увидеть чудеса праздника в Петрограде. Во-первых, сельским Советам по всей Северной области было предложено отобрать делегатов для участия в праздничных торжествах в «красной столице». Этим делегатам были гарантированы бесплатный проезд, проживание, питание и развлечения, а также участие в том, что подавалось как потрясающее в своей уникальности, важнейшее историческое событие (26). Во-вторых, 3–6 ноября в Петрограде должен был состояться съезд комитетов деревенской бедноты Северной области, который был запланирован советскими властями с тем расчетом, чтобы после съезда съехавшиеся на него примерно пять тысяч делегатов смогли бы остаться и принять участие в октябрьских торжествах в городе, стартующих 7-го.

Согласно официальному уведомлению о съезде комбедов, 17 октября переданному по радио во все отдаленные уголки Северной коммуны, делегатов предполагалось разместить в Зимнем дворце, там же должны были проходить заседания съезда, все расходы, связанные с поездкой, компенсировались (27). Конечно, созыв этого съезда объяснялся необходимостью укрепления связей с крестьянством, уточнения функций и координации деятельности комбедов и их отношений с сельскими Советами, а также облегчения призыва крестьян на обязательную службу в Красную армию. В начале сентября было принято решение расширить призывной контингент, включив в него крестьян петроградского региона, что требовало большей деликатности и предупредительности в подходе к ним. Но, помимо всего этого, как и в случае с приглашениями для сельских Советов, выбор времени проведения съезда говорил о сознательном намерении петроградских властей объединить рабочих и крестьян для совместного участия в самом, по их определению, грандиозном из всех массовом зрелище. Крестьянские представители, по их мысли, затем понесут весть о великих победах и перспективах революции в отсталую деревню. Главное, как пояснял Зиновьев, это то, что «несколько тысяч крестьян поживут неделю-другую в Петрограде, увидят наши организации, подышат одним воздухом с революционным пролетариатом, завяжут массу дружеских связей с питерскими рабочими, услышат наших лучших ораторов и… увезут с собою каждый мешок с литературой, предназначенной для деревни… [Они] послужат живым мостом между городом и деревней» (28).

Политика Центрального бюро в отношении участия петроградцев в праздничных мероприятиях на фронте отличалась от его «сельской» политики. В отличие от крестьян, солдаты в зонах боевых действий не могли никуда уехать на праздники. К тому же, после первых крупных военных успехов Красной армии ее военнослужащие, которых прежде боялись и считали наказанием Петрограда, теперь почитались как герои. Поэтому, как мы увидим дальше, Центральное бюро не жалело усилий, чтобы донести до них радость октябрьского праздника.

* * *

Заседания Центрального бюро 17 и 19 сентября и выступление Андреевой в Петросовете 24 сентября задали общие параметры первых двух дней торжеств в Петрограде. Планирование и организационные мероприятия продолжались весь октябрь и первые дни ноября с нарастающей энергией, чему способствовали давление со стороны районных Советов и известия о решающих, судя по всему, революционных событиях в Центральной Европе. 19 октября в прессе был опубликован список важнейших объектов в Петрограде (общим числом 71), предназначенных для особого праздничного убранства, и художников, чьи декорационные проекты были отобраны для этой цели. Впоследствии число и объектов, и художников в списке выросло. Среди мест в городе, подлежавших праздничному оформлению по эскизам известных петроградских художников, были главные общественные здания, вокзалы и мосты, центральные площади, проспекты и перекрестки, а также здания районных Советов (29). Уже с начала октября по всему Петрограду выросли, как грибы, многочисленные строительные площадки. Что касается театральной, музыкальной и кинематографической секций, то их праздничные приготовления были не менее амбициозными (30).

Важная роль в праздничных мероприятиях была отведена кораблям Балтийского флота, со времен «Ледового похода» покойного «адмирала» Щастного базировавшимся в Кронштадте и в самом Петрограде. Лучшие линкоры должны были войти в устье Невы, крейсерам отводился участок Невы к югу от Николаевского моста, а армада эсминцев должна была стать на якоре между Николаевским и Литейным мостами в самом сердце Петрограда. Все корабли должны были быть украшены разноцветными флагами и снабжены оборудованием для световых эффектов и фейерверков. Начало водного шоу было намечено на шесть часов вечера. С этого момента и до полуночи ночное небо над Невой должны были освещать лучи прожекторов, ракеты и прочие фейерверки (31). Предполагалось, что подобные, хотя и более скромные, световые и огненные представления будут устроены на судах, стоящих на якоре у провинциальных городов вдоль русла Невы от Петрограда до самого Ладожского озера (32).

Театральные спектакли, концерты, кинофильмы, световые шоу и фейерверки, парады кораблей были лишь верхушкой айсберга. Среди других форм развлечений, запланированных Центральным бюро и его секциями, были передвижные уличные варьете (33); музыкальные ансамбли, играющие на празднично украшенных грузовиках и балконах по всему городу (34); живые картины, изображающие сцены из революционного прошлого (герольды, пешие или конные, должны были объявлять, где что в городе происходит) (35) и передвижные киноустановки, после уличных концертов демонстрирующие фильмы «под открытым небом». Планировалось показать фильм «Вселение в буржуазные квартиры» по сценарию Луначарского, а также кинохронику революции (36).

Кроме того, различные программы митингов, театрализованных представлений, концертов и поэтических чтений были запланированы всеми петроградскими районными Советами, несмотря на строгие правила, связанные с получением разрешений, в том числе финансовых, от Центрального бюро. Главным пунктом большинства районных торжеств должно было стать торжественное заседание районного Совета, сопровождаемое гала-концертом местных талантов. Несмотря на богатые ресурсы талантов, обещанные районным Советам Центральным бюро, они зачастую предпочитали полагаться на собственные силы. Более того, по мере приближения праздника, Центральное бюро (возможно, из-за зависимости от районных Советов в деле завершения подготовки к торжествам), похоже, даже не пыталось им возражать. Так, в Нарвском и Московско-Заставском районах были сформированы собственные «пролетарские» хоры. Спохватившись, секции Центрального бюро подготовили инструкторов, чтобы помочь районным Советам подготовить концерты и театрализованные представления (37). Редакция единственного в своем роде печатного издания районного Совета — «Вестника Совета 1-го городского района» — подготовила праздничный двойной выпуск с фотографиями, «годовыми отчетами» о работе Совета и его отделов и воспоминаниями. Еще, как минимум, один районный Совет — Совет Второго городского района — выпустил памятное издание о собственных достижениях за год (38).

Для того чтобы принести праздник в действующую Красную армию, фронтовая секция Центрального бюро организовала сбор подарков для солдат, сформировала делегации для доставки их на фронт и подготовила концертные группы для выступлений перед военнослужащими. В пути, однако, эти гастрольные группы были вынуждены сами заботиться о себе. Одной из первых гастрольных групп, отправившихся на фронт, был так называемый «Первый народный великорусский оркестр». 2 ноября он отправился из Петрограда с двухнедельным турне на Северный фронт (39). На следующий день другая группа артистов, включая духовой оркестр из двадцати четырех человек, отправилась на Карельский фронт. Начало их турне оказалось неудачным: в Петрозаводске их разместили в железнодорожных вагонах, а посреди ночи враждебно настроенное железнодорожное начальство выкинуло артистов из вагонов. 7 ноября оркестранты этой группы возглавили праздничную демонстрацию в Петрозаводске, а с 8 по 24 ноября, перемещаясь, поочередно, на поезде, пароходе, на санях и верхом, дали множество представлений для солдат в гарнизонах центральной Карелии (40).

Луначарский и Зиновьев придавали особенно большое значение октябрьским торжествам и принимали самое деятельное участие в их подготовке. Для Зиновьева было чрезвычайно важно утвердить образ «красного Питера», где «разыгрались первые и решающие битвы» революции, как центра мирового революционно-социалистического движения. Он наметил амбициозную издательскую программу, способствующую достижению этой цели. Центральным пунктом этой программы было издание сборника воспоминаний тех участников октябрьского захвата власти, которые после переезда правительства в Москву остались в Петрограде и могли осветить ведущую роль города в первой социалистической революции. Зиновьев призывал следовать примеру буржуазии революционного Парижа. «Посмотрите, — говорил он, — как французская буржуазия [сумела] свою революцию изучить и воспеть, как каждый уголок в Париже, где проходило какое-нибудь важное событие, увековечен… Не надо забывать, что в Петрограде каждый камень является достоянием истории… мы ступаем по исторической земле». Важной задачей праздника, с точки зрения Зиновьева, было запечатлеть революционные события, происходившие во всех уголках Петрограда, «чтобы они не пропали для наших братьев, для нашего будущего поколения». «Сто-двести отрывков», собранные вместе в одном томе, подытожил он, составят «золотую книгу мирового социализма» (41).

Подавляющее большинство городских праздничных мероприятий являлись инициативой Луначарского, Зиновьева, Центрального бюро либо одной из его секций. Важное исключение представляла программа для детей бедноты, родившаяся буквально в последнюю минуту, чтобы стать главным событием третьего дня праздника. В течение второй половины октября не связанные между собой проекты, нацеленные на вовлечение детей в юбилейные торжества, разрабатывались различными органами, в том числе на местном уровне. Детский отдел театральной секции Центрального бюро запланировал детский марш и специальные театрализованные представления для детей 9 ноября (42). Одновременно музыкальная секция вместе с театральной составили программу детского варьете (43); Совет Петроградского района запланировал «грандиозный» детский парад в сопровождении уличного оркестра (44); группа работников комиссариата просвещения была привлечена к организации школьных хоров и разучиванию с ними революционных песен (45); Ириновская железная дорога решила устроить для детей развлечения на открытом воздухе, среди которых были поездки на разукрашенных поездах, праздничное угощение и представления (46); а железнодорожники Невского района подготовили для своих детей «Спящую красавицу» (47). 2 ноября отдел общественного призрения Спасского районного Совета объявил, что он организует первый пролетарский праздник для детей районной бедноты и приглашает другие организации присоединиться, чтобы совместными усилиями подготовить широкомасштабный детский фестиваль (48). Все эти инициативы развивались независимо друг от друга, и только накануне октябрьских торжеств они были сведены воедино.

В этом отношении примечательно, что о специальных детских мероприятиях ничего не было сказано ни на рас ширенном пленарном заседании Петроградского Совета 1 ноября, где Анцелович выступил с «итоговым» подробным отчетом о программе октябрьских торжеств, подготовленной Центральным бюро, ни даже в расписании праздничных мероприятий, опубликованном в петроградской прессе 6 ноября. Первое публичное заявление о том, что в третий день праздника «все должно быть предоставлено в распоряжение детей: оркестры, трамваи, автомобили, цветы, артисты, распорядители и т. д.», — появилось в инструкциях для организаторов, опубликованных и распространяемых во второй половине дня 6 ноября. Эти инструкции содержали подробный план детского шествия, митинга и концерта для детей на Дворцовой площади, а также концертов и кинопоказа в Зимнем дворце. Всем детям, принявшим участие в празднике — ожидалось, что их будет тридцать тысяч человек — были обещаны такие лакомства, как белые булки и яблоки (49). «Детский день», похоже, был одним из тех редких элементов общегородского праздника, рожденных преимущественно инициативой «снизу».

Пленарное заседание Петроградского Совета 1 ноября началось с восторженных комментариев Зиновьева по поводу огромного количества крестьянских делегатов, съезжающихся в Петроград на областной съезд комбедов (что, по мнению Зиновьева, было явным признаком того, что большевистская кампания по обретению поддержки крестьянства делала успехи), и по поводу народных восстаний в Центральной Европе (в интерпретации Зиновьева — решающих шагов к победе социалистической революции русского типа в глобальном масштабе). В целом, сценарий, представленный Анцеловичем, соответствовал общему плану двухдневного празднества, с которым 24 сентября выступила в Петросовете Андреева (50). Доклад Анцеловича, как никакой другой источник, показывал, насколько большое значение Центральное бюро придавало и празднику в целом, и его отдельным элементам. Как выразился Анцелович, социалистическая революция в России имела самое непосредственное отношение к тем колоссальным сдвигам, которые происходили в тот момент на Западе. Поэтому предполагалось, что празднование годовщины Октября в Петрограде имело чрезвычайно важное международное значение. Но и без революций, разворачивающихся на Западе, выживание власти рабочих в России в течение целого года заслуживало грандиозного, беспримерного праздника. Программа памятных торжеств должна быть составлена так, чтобы не только позволить рабочим отдохнуть от их тяжелого труда, но и дать им в полной мере ощутить все колоссальное значение этого эпохального события.

С точки зрения Анцеловича, в первый день было чрезвычайно важно мобилизовать все военные и пролетарские силы Петрограда, чтобы продемонстрировать буржуазии, «себе» и всему миру силу рабочего класса бывшей столицы. Центром торжественных мероприятий первого дня /должен был стать Смольный, потому что исторические решения, принятые в нем, явились началом новой эры не только в жизни российского пролетариата, но и всего человечества. Идея сделать центральным пунктом праздника Марсово поле была отвергнута, поскольку, как выразился Анцелович, «год прошел, и мы имеем не только трупы, а имеем пролетарскую власть».

Если первый день призван был символизировать победоносную борьбу за пролетарскую диктатуру, назначение второго — показать, что достигнуто за год, благодаря усилиям рабочего класса. Центральным событием должно было стать торжественное открытие первого пролетарского Дворца труда в России. Раскрывая символику гигантской статуи металлиста перед входом, Анцелович пояснил, что это будет контрапункт работы известного бельгийского скульптора, изображающей рабочего-металлиста в глубоком раздумье. Бельгийская статуя представляла рабочий класс времен Второго Интернационала. Металлист перед Дворцом труда будет воплощать новую эпоху в истории пролетариата. «Металлист проснулся, он встал и в своих руках держит молот, которым разбивает всякое насилие в стране». Организация рабочих по профессиям для демонстрации второго дня будет означать, что «мы строим те обряды, которые строят жизнь, хозяйство, которые строят Дворцы труда». Демонстрации рабочих в этот день пройдут на Невском проспекте, а затем растекутся по буржуазным кварталам. Пусть, объяснял Анцелович, «мы еще не успели вселиться… но улица наша и весь буржуазный квартал наш… Он [пролетариат] должен быть хозяином».

В конце своего доклада Анцелович еще раз подчеркнул просветительскую функцию праздника: «Каждый из нас должен постараться, чтобы на улицах были жены, сестры, чтобы вся наша низина была на улицах. Мы выйдем из рабочих кварталов в центр города. Каждый из нас должен идти, для того чтобы демонстрация была грандиозной, чтобы в ней принимали участие массы самые отсталые, ибо, товарищи, для нас демонстрация не простое времяпрепровождение, а великая школа, которая воспитывает, рождает коммунистов. Каждый рабочий, побыв в колоннах демонстрантов, почувствует свою силу, и самые боязливые почувствуют, что великая сила коллектив рабочего, пролетарского класса» (51).

В этой связи Зиновьев, перефразируя замечание одного крестьянина, назвавшего Октябрь «Пасхой рабочего класса и беднейшего крестьянства», выразил надежду, что празднование «красной Пасхи» пройдет великолепно, и объявил, что, поскольку доклад Анцеловича носил информационный характер, дискуссии по нему не будет (52).

* * *

Участие в октябрьских торжествах в Петрограде было «по приглашениям». Планировались торжественные мероприятия для официальных лиц и делегатов от Советов, РКП (б), профсоюзов и некоторых других институтов и городских организаций, для именитых зарубежных гостей; партийных и беспартийных рабочих, крестьян, красноармейцев и моряков Балтийского флота. Представители бывших господствующих классов, занятые на принудительных работах (кроме тех, кто трудился на разгрузке продовольственных припасов) были освобождены от работы в праздничные дни. «Бывшие люди» и члены оппозиционных партий (особенно левые эсеры), а также те рабоче-крестьянские «бандиты», которые пошли за ними, были подчеркнуто исключены из числа участников торжеств.

Это сделалось ясным уже в начале октября, когда исполком Петроградского Совета запретил профсоюзу печатников, находившемуся под влиянием меньшевиков, принимать участие в праздничных демонстрациях (53). В период непосредственной подготовки к празднику советские власти в Петрограде поспешили создать большевистский «Союз красных печатников», который должен был представлять рабочих петроградских типографий на октябрьских торжествах (54). Подробный порядок шествия демонстрантов, разработанный маршрутной секцией Центрального бюро, согласно которому всем участникам парада отводились четко закрепленные позиции с пятиминутным интервалом, был отчасти направлен на то, чтобы пресечь возможное вторжение нежелательных элементов и групп (55).

Центральное бюро прилагало значительные усилия к тому, чтобы обеспечить рядовых рабочих и крестьян бесплатными билетами на театральные представления и концерты — не только для того, чтобы дать им редкую возможность приобщиться к элитарной культуре или чтобы им было чем занять себя, но и чтобы они получили удовольствие (56). В то же время, участие в наиболее престижных мероприятиях, например, в открытии памятника Марксу утром 7 ноября, в торжественном заседании Петроградского Совета с последующим праздничным концертом вечером 7-го и в грандиозном открытии Дворца труда вечером 8 ноября, было строго ограниченным. В числе приглашенных были лишь государственные и партийные деятели, зарубежные гости и горстка избранных представителей массовых организаций (57).

Ввиду амбициозности планов Центрального бюро и трудностей, переживаемых в тог момент Петроградом, нет ничего удивительного в том, что завершить все намеченные к празднику строительные объекты оказалось невозможным. Мелкие бытовые преступления стали бичом Центрального бюро — особенно распространены были незаконные реквизиции строительных материалов фальшивыми представителями Центрального бюро днем и воровство со строительных площадок в ночное время. Преступникам, пойманным с поддельными документами Центрального бюро либо ворующим на стройкам по ночам., грозило «наказание по законам военного времени» (58). На местном уровне у праздничных комиссий районных Советов были проблемы с получением средств из бюджета Центрального бюро, что подчас заставляло их искать иные источники финансирования или полагаться на собственную смекалку (59).

Одна из главных забот организаторов праздника — продовольственное снабжение города в торжественные дни — была снята на заседании Центрального бюро 19 октября. Из доклада представителя комиссариата продовольствия СК СО выяснилось, что в самые трудные дни лета и начала осени они специально откладывали запас провизии для праздника. Внезапно, как по волшебству, комиссариат оказался в состоянии гарантировать городу достаточное количество мяса, масла и даже французских булок (60).

* * *

С самого начала петроградские власти рассматривали празднование первой годовщины Октябрьской революции как возможность доказать, что именно «Красный Петроград», а не Москва является флагманом мировой социалистической революции. Отчасти эта претензия была продолжением векового соперничества между двумя столицами, которое обострилось в середине марта, когда Советское правительство в спешке бежало из Петрограда в Москву, а позже поддерживалось за счет незатухающего конфликта между московским и петроградским руководством. На ранней стадии праздничных приготовлений в Петрограде постоянные стычки между Петровским и Зиновьевым по поводу нежелания первого официально признавать Союз коммун Северной области стали достоянием гласности. Это произошло после того, как Петровский в интервью, опубликованном в «Известиях» 10 октября, привел Северную коммуну в качестве показательного примера автономного, самопровозглашенного регионального образования, которое нарушало Советскую конституцию и принципы советского государственного строительства. Случившийся как раз в тот момент, когда Петроград лихорадочно готовился в ходе грядущего праздника продемонстрировать свое превосходство в качестве революционной столицы, выпад Петровского требовал решительного ответа. Он последовал в форме открытого письма к нему комиссара по внутренним делам СК СО Равич, опубликованного в газетах 17 октября. Представив в нем образование правительства Северной области как вынужденную реакцию на требования со стороны населения края, нуждающегося в руководстве, и как необходимость заполнить образовавшийся вакуум власти, Равич обвинила Петровского в неинформированности, обмане и своекорыстной ограниченности (61).

Менее недели спустя ЦК большевиков в Москве едва не расстроил планы Петрограда по утверждению в ходе праздника своего первенства, назначив сначала на 5-е, а затем на 6-е ноября открытие Шестого Всероссийского съезда Советов в Москве. Главной целью этого спешно созванного съезда было обеспечить Ленину общенациональную трибуну для изложения его взглядов на влияние неожиданно скорого окончания мировой войны на международное положение Советской России и ее насущные военные задачи. Во-вторых, съезд должен был обсудить реформу институтов Советской власти в деревне. Однако, как прямо дал понять Свердлов на заседании ВЦИК 22 октября, дата экстренного съезда была выбрана с тем прицелом, чтобы празднование годовщины Октябрьской революции началось в Москве. Отражением этого намерения было и то, что первым пунктом повестки дня съезда значился доклад Ленина «Первая годовщина Советской власти» (62).

Известие о созыве экстренного съезда Советов застало Зиновьева в поездке на Уральский фронт. По возвращении он вместе с Луначарским попытался побить московский «козырь», пригласив представителей всех Советов России принять участие в октябрьских торжествах в Петрограде. Это приглашение, опубликованное на первых страницах трех подряд номеров «Северной коммуны», гласило:

Петроградский Совет Рабочих и Красноармейских депутатов и Совет Комиссаров Союза Коммун Северной области приглашает Московский Совет и все провинциальные, губернские, уездные и волостные Советы, прислать своих делегатов на празднества Октябрьской революции в Петрограде. Переворот 25-го октября (7 ноября) 1917 года совершился в Петрограде, руководящая роль во всей нашей социалистической революции принадлежала петроградскому пролетариату; мертвецы нашей Коммуны, жертвы октябрьских битв похоронены в Петрограде; празднества в Петрограде должны носить всероссийский характер; мы просим поэтому все наши Советы рядом с посылкой своих делегатов на Всероссийский съезд Советов посылать также в Петроград по одному, по два человека от каждого Совета на два-три дня празднества; мы просим, кроме того, все наши армии прислать и свои делегации на празднества в Петрограде, насколько боевая обстановка позволит оторвать людей от фронта. Петроградский Совет надеется, что наше приглашение встретит ваше товарищеское сочувствие.

Зиновьев, Луначарский (63).

* * *

По мере приближения октябрьских праздников внимание советских властей в Петрограде сфокусировалось, главным образом, на завершении крупнейших строительных объектов; маскировке или уничтожении символов старого строя; обеспечении максимальной массовости праздничных мероприятий и уверенности в том, что оппоненты большевиков не смогут помешать их проведению. Главной трудностью, тормозившей возведение гигантского количества декоративных объектов, была нехватка строительных рабочих — даже после привлечения большого количества строителей из провинции. В начале ноября руководители всех строительных и реконструкционных объектов, не имевших отношения к празднику, получили указание немедленно освободить от работ всех имеющихся у них плотников, столяров, маляров и разнорабочих и направить их в распоряжение Центрального бюро. Тем, кто замешкается, грозило суровое наказание (64).

Задача маскировки или устранения символов старого режима решалась различными способами. Небольшие статуи, изображения и тому подобные артефакты уничтожались или убирались с глаз долой. Крупные скульптуры, царские эмблемы на зданиях и т. д. закрывались красными полотнищами или декоративными панелями. Так поступили, например, с гигантской конной статуей Александра III на Знаменской площади. В своем докладе Петроградскому Совету 1 ноября Анцелович пообещал переименовать все улицы и площади, напоминающие о «проклятом времени» (65).

Большинство новых названий улиц и площадей, а также мостов и зданий славили революционных героев, события или институты, рожденные революцией. Например, Невский проспект стал проспектом 25 октября, Литейный — проспектом Володарского, Суворовский — Советским, Иванова улица стала Социалистической, Дворцовая площадь — площадью Урицкого, Знаменская — площадью Восстания, Таврический дворец стал Дворцом Урицкого, Дворянский мост — Республиканским, а Полицейский — Народным мостом (66).

Во второй половине октября резко возросло количество публикаций в прессе, посвященных приготовлениям к празднику. 24 октября «Северная коммуна» поместила подробный, восторженный репортаж об украшении к празднику Марсового поля, и с тех пор ежедневно публиковала подобные бодрые отчеты о ходе подготовки других праздничных объектов (67). В то время у петроградских политических лидеров было принято выступать с речами по важнейшим вопросам на еженедельных воскресных митингах. 27 октября темой массовых митингов была «Великая годовщина». Судя по газетным репортажам, ведущие петроградские большевики, выступая в различных районах города, стремились разжечь энтузиазм масс по поводу внутренних и внешних успехов Октябрьской революции, а также приближающегося юбилея как праздника петроградского пролетариата — авангарда международной революции.

Пресса ежедневно сообщала петроградцам о крупных партиях зерна и даже деликатесов, присылаемых в революционную столицу из отдаленных производящих губерний в качестве подарков «Красному Петрограду» к октябрьским торжествам. Так, 1 ноября было объявлено, что в Орловской губернии в Петроград отгрузили десять тысяч гусей, которые в праздник должны были украсить столы революционных пролетариев (68). Также сообщалось, что в городские пекарни уже поступило необычайно большое количество муки, и полуфунтовые буханки, которые намечалось выпечь из нее в ночь с 5 на 6 ноября, вечером 6-го должны были заполнить хлебные лавки (69). Что еще было нужно, чтобы привести голодающий город в праздничное настроение?

Еще один важный вопрос, способный оказать влияние на настроения петроградцев в праздник, был разрешен 2 ноября, когда исполком Петроградского Совета, в ответ на беспокойство рабочих, постановил немедленно опубликовать декрет о том, что для рабочих и служащих праздничные дни будут полностью оплаченными. Все те, кто не может быть освобожден от работы на праздники, получат двойную оплату (70).

Особой заботой организаторов было отношение к празднику женщин-работниц, которое зачастую выглядело прохладным, если не сказать — враждебным. Как утверждала 20 октября передовица «Красной газеты», октябрьская годовщина была самым подходящим временем для фабричных работниц, чтобы одуматься и окончательно избавиться от их обычной политической пассивности. В статье на той же странице, озаглавленной «Почему рабочий класс празднует Октябрьскую революцию», Самойлова подвергла особой критике работниц бумажных и табачных фабрик. Однако было очевидно, что указанная ею фундаментальная проблема — нежелание фабричных работниц поддержать большевизм — была более распространенным явлением. После перечисления эпохальных достижений Октябрьской революции Самойлова упрекнула работниц, которые, по ее мнению, отказывались принимать участие в праздновании Октября и, что еще хуже, собирались работать в дни юбилея, потому что это якобы «еврейский праздник». «Краской стыда заливается лицо каждой сознательной работницы, когда она читает эти слова», — негодовала Самойлова (71).

В целях пресечь попытки политических противников сорвать торжества большевики в Петрограде арестовали сотни потенциальных смутьянов из числа до сих пор находившихся на свободе оппозиционеров высшего и среднего звена. Эта новая карательная операция началась в ночь с 4 на 5 ноября. Среди арестованных оказались и рабочие Обуховского завода, эсеры Григорий и Алексей Еремеевы. (Первый уже подвергался кратковременному задержанию в июне, после убийства Володарского (72)). Был также задержан Александр Изгоев, член ЦК кадетской партии, которого собирались арестовать как заложника еще в начале «красного террора». Однако тогда, в лихорадке облав и арестов, его, как и некоторых других политических лидеров оппозиции, проглядели. Как вспоминал в своих мемуарах сам Изгоев, ночью 4/5 ноября группа солдат и матросов провела тщательный обыск его квартиры, конфисковала кипы его бумаг и доставила его самого в местный полицейский участок. Там его держали в приспособленном под тюремную камеру подвальном помещении вместе с 40 другими жертвами предпраздничной облавы. Вскоре выяснилось, что единственной связующей нитью между ним и его сокамерниками было то, что все они были в списках кандидатов на выборах в районные думы весной 1917 года и что эти списки — кандидатские списки первых в истории России подлинно демократических выборов — были использованы для определения личностей и адресов тех, кто подлежал аресту (73).

6 ноября Центральное бюро выпустило инструкцию по содержанию речей, с которыми докладчики должны были выступать на послепарадных митингах и других общественных мероприятиях, чтобы не дать им превратиться в форумы для свободных дискуссий. Согласно этим инструкциям, выступления ораторов должны были происходить в строго отведенных местах, оборудованных трибунами, стационарными или подвижными; митинги должны были длиться не более одного часа; с вступительными приветствиями должны были выступать агитаторы, избранные районными Советами; все выступающие на митинге должны быть аккредитованы. Каждый районный Совет был обязан предоставить агитаторов на местные театральные и музыкальные представления, которые должны были выступить перед началом с короткими приветствиями, в строгом соответствии с инструкциями Центрального бюро. В свою очередь, назначенные представители Петроградского Совета точно так же должны были выступить с короткими письменными приветствиями перед представлениями в больших городских театрах (74).

Одновременно военный комиссар Петрограда и Петроградской губернии издал приказ о приведении всех подчиненных ему частей Красной армии в регионе в полную готовность. Все временные увольнения были запрещены. Кавалерийские отряды по 50 человек должны были патрулировать центральные районы города по ночам, с 8 до 2 часов, и арестовывать всех подозрительных лиц, не говоря уже о тех, кто агитирует против Советской власти. Была усилена охрана правительственных зданий, Государственного банка, Петропавловской крепости, важнейших мостов, телефонных и телеграфных станций, почтовых отделений. Войскам безопасности было приказано нести боевое дежурство в полицейских участках (75). Кроме того, в районных Советах были сформированы специальные «тройки» с неограниченными полномочиями на случай чрезвычайной ситуации во время торжеств (76).

Важно отметить, что на этот раз моряки Балтийского флота не были привлечены к обеспечению безопасности, поскольку власти города особенно опасались возможных беспорядков на праздники со стороны разгневанных матросов. Это опасение возросло еще больше после запоздалого публичного объявления о том, что 30 октября были казнены одиннадцать моряков, обвиненных в подстрекательстве к матросскому мятежу 14 октября. 2 ноября исполком Петроградского Совета неофициально признал провал усилий своего военного отдела по проведению организационной работы среди матросов и улучшению их бытовых условий (77). Затем, наряду с критикой и реорганизацией отдела, исполком выпустил ряд обращений, предупреждающих о провокациях, готовящихся врагами большевиков. Типичным было обращение Петроградского Совета к экипажам кораблей и мобилизованным матросам, утверждающее, что левые и правые эсеры совместными усилиями планируют в дни праздников совершить акцию против Советской власти. «Эти белогвардейцы почему-то рассчитывают, главным образом, на вас, товарищи матросы, — говорилось в обращении. — …Если к вам являются провокаторы "левые” и правые эсеры, черносотенные офицеры, переодевающие матросами, арестуйте их и немедленно представляйте на Гороховую, 2» (78).

В другом обращении говорилось: «Из разных источников поступают сведения, что контрреволюционные банды поставили себе задачу не допустить празднования годовщины Октябрьской революции… Пролетариат всего мира, возглавляемый русскими рабочими и крестьянами, дает последний решительный бой буржуазии, и поэтому наш праздник превращается в великий всемирный праздник торжества революционного социализма, мы не можем допустить, чтобы эти дни омрачились какими бы то ни было враждебными рабоче-крестьянской власти выступлениями» (79).

* * *

Все главные темы празднования Октября живо отражались в передовицах и репортажах единственной газеты, выходившей в Петрограде 7–9 ноября, «Год пролетарской революции» — совместного издания «Петроградской правды», «Северной коммуны», «Красной газеты», «Вооруженного народа» и петроградских информационных агентств. Возможно, самой важной из этих тем был вывод о том, что благодаря революционному пожару, вспыхнувшему в Петрограде в октябре 1917 г., вся Европа либо уже объята революционным пламенем, либо близка к этому, и что годовщина Октября совпала с решающим моментом в борьбе за выживание Советской власти в России. Мучительный период ожидания мировой революции, во время которого революционная Россия была вынуждена бороться за выживание в одиночку, почти подошел к концу.

В своих выступлениях 7 ноября и Зиновьев, и Луначарский называли Петроград «колыбелью социалистической революции всего мира» (80), а А. Нагловский в выпуске «Года пролетарской революции» от 7 ноября утверждал, что «самые трудные минуты и этапы уже пройдены» (81). В статье «Великая годовщина», опубликованной в тот же день в журнале «Пламя», Луначарский выразил уверенность, что вторую годовщину Октября в 1919 г. будет праздновать вся Европа. Однако, продолжал он, нигде ее не будут отмечать так, как в Петрограде, поскольку Петроград останется навсегда столицей мировой социалистической революции и станет местом проведения съездов Советов рабочих и крестьянских депутатов всего мира (82).

Это радостно-возбужденное, петроградоцентричное настроение было типичным для официальных лиц Петрограда в эти дни. «Наши предшественники, парижские коммунары, продержали власть в своих руках только несколько недель. Русские рабочие держат власть в нашей стране уже в течение года», — гордо возглашал Зиновьев в передовице все того же первого выпуска «Года пролетарской революции». Парижские рабочие уступили, продолжал он, потому что, в отличие от русских рабочих, их не поддержала вся страна. Признавая, что победа Октябрьской революции не будет прочной, если рабочий класс других стран останется в стороне от борьбы российского пролетариата, он выразил абсолютную уверенность в том, что этого не произойдет.

Предсказанный Зиновьевым в этой передовице ближайший ход революционных событий выглядел следующим образом:

Республика в Австрии и Венгрии станет совершившимся фактом в ближайшие дни… Власть перейдет и в Вене, и в Будапеште, и в Праге к Советам рабочих и солдатских депутатов. В короткое время из Австрии революция перекинется в Италию… Близко, близко время, когда в Милане и в Риме мы увидим Советы… Триумф рабочего класса Германии неотразим… [И] когда окончательно взовьется красный флаг над Берлином, это будет сигнал, обозначающий, что недалек тот час, когда этот же красный флаг подымется над ратушей Парижа… Возможно, что английский капитал просуществует несколько лет рядом с социалистическим режимом в других странах Европы. Но с того момента, когда победа социализма в России, Австрии, Германии, Франции и Италии станет фактом, с того момента английский капитализм будет доживать последние месяцы своей собачьей старости» (83).

Другой важнейшей праздничной темой были растущие успехи Красной Армии. Красноармейцы к тому времени уже начали отбирать у моряков Балтийского флота титул преторианской гвардии и гордости революции. Вот как подавала эту тему одна из ключевых статей выпуска «Года пролетарской революции» от 8 ноября, написанная некой Л. Выборгской:

Кто был сегодня на улицах и площадях Питера, тот должен сказать, что, несмотря на всю красоту полотен и образов… наилучшей красой сегодняшнего дня была наша Красная Армия… Год тому назад у нас была небольшая кучка мужественных рабочих-борцов — Рабочая Красная Гвардия… Теперь у нас армия, которую не может не хвалить империалистическая Европа.

* * *

6 ноября в полночь громовые залпы салюта из пушек Петропавловской крепости возвестили о начале празднования первой годовщины Октябрьской революции в Петрограде. Холодный косой дождь, который лил всю ночь и весь следующий день, до нитки вымочил плотников и художников, торопившихся закончить в срок праздничные объекты. В семь тридцать утра толпы жителей Второго городского района, которые должны были составить головную колонну грандиозной праздничной демонстрации, начали собираться напротив здания своего районного Совета. Пока демонстранты строились, женщины, сновавшие в их рядах, собирали деньги на подарки красноармейцам на фронте. Ровно в восемь часов, после еще семи выстрелов пушки Петропавловской крепости, от Дворца труда к Второму городскому районному Совету и еще к десяти районным сборным пунктам по всему Петрограду устремились грузовики с пропагандистской литературой, плакатами, значками и горнистами, которые должны были дать сигнал к началу шествия. Некоторое время спустя колонна Второго городского района (в ее рядах шли руководители районного комитета большевиков, представители профсоюзных и других городских организаций, а также рабочие и члены их семей), возглавляемая председателем со знаменем Второго городского районного Совета в руках и сопровождаемая оркестром и отрядом красноармейцев, двинулась, сквозь дождь и грязь, окольным путем к Смольному. В течение дня та же процедура, с определенными интервалами, повторилась и на всех прочих сборных пунктах Петрограда (84).

Достоверных сведений о количестве участников праздничных демонстраций 7 и 8 ноября в Петрограде не существует. Большая часть иностранной печати, внимание которой было полностью поглощено победой над Германией и ширящейся революцией в Центральной Европе, проигнорировала большевистский праздник. Если же судить по публикациям в газете «Год пролетарской революции», количество людей, принявших участие в праздничных мероприятиях 7 ноября, превысило все ожидания (и то же было на следующий день). Среди противников Советской власти сообщение, опубликованное в советской прессе вечером 6 ноября, о том, что Германия разорвала отношения с Россией (85) — якобы из-за причастности Советского правительства к революции в Германии и его отказа наказать убийц Мирбаха — породило слухи о том, что германские войска в конце концов оккупируют Петроград и покончат с большевизмом. Это ожидание, похоже, наряду со страхом попасть под горячую руку веселящимся пролетариям, удержало дома в праздник таких наблюдательных и антисоветски настроенных знаменитостей, как, например, Зинаида Гиппиус. Из окон своего дома на Сергиевской улице неподалеку от Таврического дворца (ставшего Урицким) она могла видеть «длинные кумачовые тряпки и гигантский портрет взлохмаченного Маркса», висевшие на окружающем дворцовый парк заборе, и слышать гул шествующей к Смольному процессии, но самих демонстрантов ей видно не было (86). Впрочем, нет оснований сомневаться в том, что в празднестве приняли участие огромное количество петроградцев — мобилизованных кнутом и пряником, вдохновленных неминуемым поражением Германии и взрывом социальных революций в Центральной Европе и усиленных многотысячными толпами гостей из провинции, красноармейцев и крестьянских делегатов областного съезда комбедов, — даже с учетом огромной убыли населения в течение предшествующего года.

К полудню головные элементы процессии Второго городского района, соединившись с представителями съезда комбедов, достигли площади Диктатуры пролетариата (бывшей Лафонской) перед Смольным. Распределившись по заранее отведенным позициям вокруг накрытой тканью статуи Маркса, они слушали Луначарского, который, стоя на импровизированной трибуне, сооруженной на задрапированном красной тканью автомобиле, приветствовал место заседаний Петроградского Совета как «колыбель революции», отдал дань уважения Марксу и поведал самые последние радостные новости об успехах социалистической революции в Германии. Затем они наблюдали, как со статуи Маркса сдергивали покрывало, и выслушав еще несколько раз «Интернационал», отправились назад, к своим сборным пунктам. Остальные процессии «из районов», прибывавшие на площадь с интервалами в несколько минут, замедляли ход у памятника Марксу, где им «салютовали» звуками «Интернационала», отвечали радостными приветствиями, а затем, пройдя через центр города, возвращались «домой». Процедура шествия была расписана по минутам и прошла, судя по всему, без запинки, невзирая на дождь (87).

Торжественное заседание Петроградского Совета, на котором присутствовали видные зарубежные социалисты, официальные правительственные и партийные лица, избранные представители советских и профсоюзных организаций, должно было начаться в семь часов вечера. Но лишь к восьми часам оркестры и ведущие солисты государственных опер и Смольного кафедрального хора появились на сцене, чтобы исполнить концерт классической музыки, открывавший заседание. Концерт закончился «Реквиемом» Моцарта, чем не преминул воспользоваться Зиновьев, выступавший главным докладчиком, чтобы почтить память Володарского, Урицкого и «сотен» других членов Петроградского Совета, отдавших жизнь за дело революции. Это был один из немногих серьезных моментов в выступлении Зиновьева. Другой последовал, когда, в редком для него приступе откровенности, он попросил прощения за то, что так мало было сделано для рабочего класса в первый год Советской власти. «Мы не сумели еще одеть рабочих. Они оборваны, и на их лицах печать голода, их женам и детям тяжело», — признавался он. Однако великое достижение Советской власти состояло в том, что она разбудила «братьев-пролетариев» во всем мире (88).

Забыто оказалось то, что сам Зиновьев выступал против вооруженного захвата власти большевиками в октябре 1917 г. Его речь была, по сути, речью победителя. Повторив ленинское предостережение о том, что союзники, одержав победу на Западе, могут нанести удар по Советской России, он, похоже, не видел в этом серьезной угрозы революции, ибо считал, что стремительно набирающая мощь Красная Армия способна дать отпор любому врагу. Кроме того, он с усмешкой напомнил, как в период подготовки к Октябрьской революции умеренные социалисты отвергали возможность социалистической революции в отсталой России; между тем, нельзя было не видеть, что эксплуатируемые массы созрели для восстания против своих эксплуататоров. «Мы это учитывали год тому назад. И год социальной революции доказал всем правильность наших предсказаний», — победно провозгласил он.

Неоднократно в течение своей речи Зиновьев подчеркивал, сколь велика радость этого дня. «Мучительно долго ждали мы момента, когда западный рабочий класс осознает свои цели, но нельзя придумать более счастливого момента, чем переживаемый нами теперь». «Никогда еще солнце не было к нам так близко, как теперь. Мы, несомненно, доживем до такого момента, когда свой Смольный будет не только у нас, но и у французов, англичан и у американцев… [Но даже тогда] пролетарии… всех стран будут чтить Смольный как свою величайшую святыню». «Да здравствует лучший из лучших петроградский пролетариат! Да здравствует надвигающаяся и уже надвинувшаяся революция! Да здравствует славный Смольный!» — финальные здравицы Зиновьева потонули в мощных звуках «Интернационала», исполняемого сводным оркестром, и в грохоте фейерверков, разом разорвавших черноту неба над Невой. Сразу после выступления Зиновьев поехал на Николаевский вокзал, где его ждал поезд, чтобы отвезти в Москву, на Шестой Всероссийский съезд Советов (89).

Пока Зиновьев выступал, дождь, ливший весь день, прекратился. Невзирая на зимний холод, толпы рабочих и солдат с семьями, вперемешку с группами крестьян, заполнили набережные Невы, чтобы посмотреть огненное шоу. Для того времени это, должно быть, было впечатляющее зрелище. Как выразился один из наблюдателей, вечером 7 ноября Нева имела «феерический вид». Гидропланы сновали над поверхностью воды к Марсовому полю и обратно. Военные корабли были украшены гирляндами соединявшими их между собой разноцветных огней. Лучи прожекторов крест-накрест расчерчивали небо и скользили по восторженным лицам зрителей, плотно столпившихся на набережных. Раздался сигнал, и в небо с одного из кораблей взмыла ракета, рассыпавшаяся гигантским снопом искр, после чего пальба ракетами и синими сигнальными огнями пошла со всех кораблей и продолжалась несколько часов. Зрелищное огненное шоу длилось до глубокой ночи, а тем временем в разных местах города открылись кинотеатры «под открытым небом»; начались музыкальные и театральные представления, собравшие огромные толпы зрителей (90). Известный американский историк, ведущий специалист по русской и советской культуре, Ричард Стайте так описывал живописное убранство города, на фоне которого протекали праздничные мероприятия:

Декор для праздника 7 ноября в Петрограде, исполненный крупнейшими художниками, такими как Мстислав Добужинский, Натан Альтман, К. С. Петров-Водкин и Борис Кустодиев, был великолепным. Добужинский, сохранив классические красоты захаровского Адмиралтейства, усилил его морскую тематику маринистскими панно, флажками и якорями и закрыл уродливые сооружения… вдоль Невы. Со своей стороны, Альтман постарался убрать предельную монументальность самодержавной архитектуры Дворцовой площади… позади модернистских сооружений. Результатом стало не только богатство праздничного убранства, но и стирание в образе Петрограда визуальных черт центра безраздельной власти (91).

Это был, по всем отзывам, массовый праздник, подобного которому Петроград еще не видел.

Не менее зрелищным был и состоявшийся на следующий день праздник труда. Центр торжеств переместился из Смольного в Дворец труда. Маршруты праздничных шествий были намеренно проложены через богатые кварталы, прилегающие к Невскому проспекту, которые, таким образом, оказались оккупированы демонстрантами на несколько часов. Самые именитые участники шествия: руководители профсоюзов, члены правительства, высокопоставленные большевики, представители комиссариата труда и СНХ СР, — собирались в начале проспекта 25 октября (Невского), на углу Большой Морской улицы. За ними шли более ста тысяч рабочих, в том числе множество безработных, сгруппированных по профсоюзам. Возглавляемая колонной металлистов, профсоюзная процессия, соединившись с другими группами участников, растянулась по всему проспекту 25 октября вплоть до площади Восстания (Знаменской) и растеклась по всем примыкающим к нему улицам и переулкам.

В полдень, после очередного артиллерийского салюта, тысячи демонстрантов двинулись по направлению к Адмиралтейству и Дворцу труда. Напротив Дворца высилась трибуна и завешенная тканью статуя рабочего-металлиста. Примерно через час, после того как открытое пространство перед Дворцом заполнилось именитыми и рядовыми зрителями, на трибуну поднялся Луначарский и торжественно открыл памятник (92).

Главным событием второго дня октябрьских торжеств в Петрограде была церемония открытия самого Дворца труда. Она началась с торжественного обещания Анцеловича в будущем превратить все дворцы Петрограда в дворцы труда, потому что, как выразился он, «мы сильны, потому что мы можем сделать все, что пожелаем». Луначарский, временно заменявший Зиновьева, был заявлен главным докладчиком. Он начал с общих фраз об эволюции профсоюзного и современного рабочего движения и закончил не менее банальными рассуждениями о роли рабочего класса и профессиональных союзов в период перехода к социализму, что показал годовой опыт Советской России (93).

После Луначарского слово было предоставлено Рязанову, представлявшему Петроградский совет профессиональных союзов. Ранее, как старейший присутствующий революционер, он был приглашен в президиум торжественного мероприятия. Несомненно, организаторы праздника беспокоились по поводу того, что он может сказать, и его выступление было лишь вскользь упомянуто в «Годе пролетарской революции». Стенографическая запись показывает, что он остался верен себе. Не принимая преувеличений Луначарского, он попытался сбить накал того, что ему казалось крайне неуместным оптимизмом в отношении развития революции за рубежом. Утверждая, что даже во время празднования «Октября» надо смотреть правде в глаза, он заявил, что, как и предсказывали «левые коммунисты», брестская капитуляция отсрочила взрыв «настоящей международной революции». Благодаря поражению Германии, позорный мир был аннулирован. Однако победа империалистических союзников создала еще более опасную ситуацию. Так же, как и Ленин, Рязанов был абсолютно уверен, что победители из Антанты скоро захотят задушить русскую революцию. «Красному Петрограду», считал он, не останется ничего другого, кроме как сопротивляться любой ценой. С другой стороны, если «колыбель революции» найдет в себе силы защитить себя, в тандеме с австрийским и германским пролетариатом, она сумеет выстоять и дожить, в конечном счете, до решающих социалистических революций в Западной Европе (94).

В царящей атмосфере праздника рязановская «ложка дегтя» была встречена неодобрительно. Гораздо более популярными были обращения Вячеслава Молотова от СНХ СР и Сергея Зорина от СК СО, выступавших после Рязанова. Молотов с уверенностью предрек, что Дворец труда станет центром окончательного подавления буржуазии петроградским пролетариатом, а Зорин выразил надежду, что октябрьское празднество и открытие Дворца труда станут всемирными символами великой власти рабочего класса. Мы говорим рабочим другим стран, убеждал Зорин, «смотрите — мы душим нашу буржуазию, душите же и вы свою» (95).

Между тем, планы сделать следующий день (9 ноября) праздником «пролетарских детей» были близки к осуществлению. Программа намеренно была разработана так, чтобы дети повторили «взрослые» демонстрации первых двух дней. Участники (предполагалось, что их будет 50 тысяч человек) были все детьми рабочих или, по крайней мере, бедноты, набранными из заводских детских организаций, бесплатных начальных школ и детских приютов. С 10 часов утра с 2-часовым интервалом «маленькие пролетарии» с красными флагами, транспарантами и плакатами (некоторые из которых, несомненно, были сделаны их собственными руками) начали собираться на сборных пунктах по всему Петрограду под наблюдением учителей и добровольцев-координаторов из профсоюзов. Затем они расселись по празднично украшенным трамвайным вагонам и поехали к зданию Генерального Штаба, расположенного на площади Урицкого (Дворцовой), напротив Зимнего дворца. Если младшие дети весь путь проехали на трамвае, то старшие сошли в нескольких кварталах от площади Урицкого, где они сформировались в колонны и, во главе с девушками в красных косынках, с белыми хризантемами и разноцветными флагами в руках, с пением «Интернационала», двинулись вниз по проспекту 25 октября (Невскому). Как писал репортер «Петроградской правды», «этот гимн в устах юных пролетариев и пролетарок, подхватываемый звонкими детскими голосами, особо радовал сердца рабочих и работниц, с любопытством останавливавшихся на улицах и с восхищением смотревших на шествие молодого подрастающего поколения будущих граждан и строителей социализма на земле» (96).

Толпы детей выстроились гигантским каре на площади перед Зимним дворцом. День выдался очень ветреным, но небо было ясным и синим. Дрожа от холода, дети выслушали сначала «Интернационал» в исполнении военного оркестра, а затем речь Луначарского, который нарисовал картину чудесного будущего, которое ждало их впереди, благодаря успешной борьбе их отцов за свободу, равенство и братство. В Зимнем дворце маленьким зрителям были представлены шутливые сценки, живые картины и концерты, после чего их напоили горячим чаем и угостили сладостями. Затем, в сопровождении военных оркестров и ряженых клоунов, они прошли процессией по проспекту 25 октября к площади Восстания, где снова расселись по вагонам конки и вернулись на свои сборные пункты. На следующий день «Красная газета» писала, что это мероприятие доказало, что отныне никто не посмеет обидеть петроградских бездомных детей и сирот, так как у них есть любящая мать — Советская власть (97). Более трезвую оценку ситуации с бедными и бездомными детьми дала Самойлова, которая в этом вопросе проявила столь же реалистический подход, как и в комментариях по поводу политической отсталости женщин-работниц (98). Приветствовав тот факт, что детям рабочей бедноты был предоставлен шанс почувствовать себя частью октябрьского торжества, она подчеркнула, что, по сути, почти ничего не было сделано, чтобы реально улучшить их положение. Для нее лично 9 ноября был не столько детским торжеством, сколько торжеством детей, свидетельством необходимости обратить внимание на их по-прежнему бедственное положение (99).

* * *

Большой «пролетарский детский день», устроенный 9 ноября, лишил возможности активистов из Петрограда разъехаться в этот день по провинции, чтобы там принять участие в праздновании годовщины Октября. В некоторых уездных центрах, правда, Советы подготовили праздничных докладчиков, но в основном отдаленные города и деревни были вынуждены организовывать свои торжества сами. Репортаж о праздновании Октября в Котельской волости Ямбург- ского уезда, присланный в петроградское телеграфное агентство местным большевиком, являет собой самое полное описание праздничных торжеств в отдаленном уголке Петроградской губернии, какое мне только удалось найти (100). Как явствует из этого репортажа, проливной дождь, шедший всю ночь накануне и весь день 7 ноября, затопил всю округу. Невзирая на это, рано утром местные крестьяне украсили свои избы и, бредя по колено в грязи, отправились на деревенские сходы. Для проведения праздника волость, включавшая в себя 56 деревень и несколько небольших фабрик, была разделена на четыре района. Примерно в середине дня жители деревень каждого из районов, многие — с красными знаменами, собрались вместе. На каждом сходе выступил с речью местный большевик, который рассказал о международном значении захвата власти в России пролетариатом и беднейшим крестьянством и о перспективах борьбы за социализм за рубежом. Потом участники сходов, с пением революционных песен, двинулись в волостной центр Котлы.

Ночью накануне праздника в Котлах под руководством «опытного крестьянского строителя» была возведена «триумфальная арка в крестьянском стиле» и закончено обустройство «Рабоче-крестьянского университета имени тов. Ленина». Его торжественное открытие должно было стать главным событием местных торжеств. Из окрестных деревень прибыли крестьяне с красными флагами. Собравшись возле «университета», они построились в колонны. Первыми стояли дети из Котельской школы, которые держали два тем- но-красных шелковых знамени, украшенных золотым шнуром с кистями. За школьниками выстроились группы местных большевиков с транспарантом «Смерть кулакам — беднота идет». Перед собравшимися выступил представитель Ямбургского уездного Совета, рассказавший о международном значении единства пролетариата и многомиллионного беднейшего крестьянства в России, после чего толпа, под радостные возгласы и революционные песни, исполняемые членами местного театрального кружка, отправилась в торжественное шествие по окрестным деревням, многие из которых были украшены зелеными ветками, красными флагами и арками, увитыми сосновыми ветвями. Вернувшись в Котлы, они у «Триумфальной арки» слились с тремя другими районными процессиями и проследовали к «университету» на торжественное открытие, которое произвел представитель Ямбургского Совета. На университетском флагштоке был поднят красный флаг, и котельскйй красноармейский отряд произвел несколько холостых выстрелов в воздух из винтовок в качестве салюта. Собравшиеся приветствовали открытие университета радостными криками, после чего всех пригласили внутрь на чай с конфетами (бесплатными для детей и официальных приглашенных и «за минимальную плату ниже себестоимости» — для всех остальных).

С наступлением вечера толпа собралась вокруг «костра революции», чтобы посмотреть, как будут сжигать чучела, символизирующие палачей и слуг старого режима, в том числе «Альберта» — особо ненавистного бывшего местного помещика. Как признался автор репортажа, для него сцена, в которой седобородые мужики, знающие об истязаниях крепостных помещиками лишь из рассказов дедов и отцов, плясали, как дети, от радости вокруг костра, пока языки пламени лизали чучело Альберта, представляло незабываемое зрелище. В тот момент казалось, писал он, будто всех спаяло воедино это разрушение старого порядка и сияние мировой революции, несущей социализм в Европу. После костра для молодежи в университете были устроены танцы; для тех, кто желал попеть, были отведены отдельные помещения. Веселье продолжалось до глубокой ночи, и жителям отдаленных деревень, пожелавшим остаться, нашлось место для ночлега (101).

* * *

Организация празднования первой годовщины Октябрьской революции в Петрограде проливает свет на ряд ключевых вопросов, касающихся существования партии большевиков и Советской власти в бывшей столице в первый год после «Октября». Первый из них есть вопрос об институциональном центре сосредоточения власти в тот период. Отрешившись на время от проблемы взаимоотношений между большевистскими партийными комитетами и местными Советами, следует признать, что положение высших органов Советской власти в Петрограде по отношению к районным Советам с середины лета серьезно изменилось. Конечно, районные Советы по-прежнему ревностно охраняли свою независимость. Однако уже было ясно, что они ведут заведомо проигрышную борьбу. Ведущая роль, которую сыграло в подготовке праздника созданное под эгидой президиума Петроградского Совета Центральное бюро организации октябрьских торжеств, а на местном уровне — жестко подчиненные ему организационные комиссии при районных Советах, свидетельствовало об этом.

У районных Советов, особенно вначале, были свои оригинальные идеи по поводу организации праздника в районах, предусматривающие, в том числе, вовлечение в процесс подготовки праздничных мероприятий представителей местных фабрик и заводов, что рассматривалось как способ восстановления связей с рабочей массой. В то же время, они не скрывали своего традиционного пренебрежения к вышестоящим инстанциям. Однако тот факт, что Центральное бюро сосредоточило в своих руках финансирование праздника, стал причиной того, что районные праздничные комиссии были вынуждены смирить свою гордыню и принять всестороннее руководство сверху. Единственным крупным праздничным проектом, рожденным в основном инициативой «снизу», был детский праздник. Таким образом, уже осенью 1918 г. наработанная в Центральном бюро и его отделах жестко централизованная, исключительно большевистская, иерархическая структура власти — пусть пока еще далекая от воплощения — настойчиво внедрялась в качестве модели для всех правящих институтов, от СК СО с его комиссариатами и Петроградского Совета до районных Советов и отделов их исполкомов.

Одновременно в районных Советах — в большей степени, чем в СК СО и Петроградском Совете, не говоря уже о ПЧК — влияние партийных органов перестало ограничиваться символическим представительством, как это было раньше, в течение большей части года. Скромное участие партийных органов в организации праздника было не столько показателем их реальной власти, сколько данью целесообразности. В целом же, партийное влияние осуществлялось отныне (в формах, которые существенно разнились от района к району) через назначения на руководящие советские посты, обязательные регулярные отчеты советских деятелей с критикой их на заседаниях местных партийных комитетов и организацию большевистских фракций в районных Советах. Однако даже в районах, где все эти механизмы были значительно развиты, они демонстрировали скорее растущее влияние, но не контроль партии над политикой районных Советов. В результате, вражда между районными партийными комитетами и Советами, как и между районными Советами и общегородскими органами власти, продолжала оставаться нормой. Структурные взаимоотношения между партией и Советами по-прежнему так и не были разрешены.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 ЦГАИПД Ф 1728 On 1 Д 48973 Л 7

2 Вестник Совета 1-го городского района. 1918. 9 октября. С 3, 30 октября. С.2

3 См, напр, выступление Зиновьева и его резолюцию о международном положении, принятую Петроградским Советом 4 октября — Северная коммуна. 1918. 5 октября. С 2, 6 октября. С. 2–3

4 См, напр, газетные репортажи о выступлениях Зиновьева и Луначарского на тему «зашатавшихся тронов» на воскресных митингах 6 октября — Северная коммуна. 1918. 8 октября. С 2

5 ЦГАИПД Ф 1 On 1 Д8 Л 1–9, Д 117 Л 11, Д 72 Л 3, Ф 16 Оп.1 Д293 Л 6об

6 Быстранский В. Октябрьская революция — величайшее событие в мировой истории //Год пролетарской революции. 1918. 7 ноября. С 1

7 ЦГАСПб Ф.142 On 1 Д 28 Л 307

8 Северная коммуна. 1918. 25 сентября. С 2

9 ЦГАЛИ СПб Ф63 On 1 Д.62 Л 197

10. Северная коммуна. 1918. 21 сентября. С 2

11 Там же

12 James von Ge/c/em Bolshevik Festivals 1917–1920 —Berkeley, 1993 P62.

13 Северная коммуна. 1918. 21 сентября. С.2. Николаевский дворец (Ксениинский институт, закрытый в 1917 г), располагался в центральном Адмиралтейском районе, рядом с Зимним дворцом. Профсоюзные организации обосновались в затейливо украшенном здании задолго до годовщины Октября. Однако ассоциации с прошлым придали его украшению и отделке осенью 1918 г. и официальному открытию как Дворца труда символическое значение

14 Это было то самое заседание, на котором разгорелся яростный спор между Рязановым и Зиновьевым по поводу освобождения к празднику невинных жертв «красного террора». См выше, глава 12

15 ЦГА СПб. Ф 1000 Оп 2 Д 10. Л. 1–3, Северная коммуна. 1918. 25 сентября. С.2

16 Тамже ФЗ On 1 Д2 Л 31–31 об

17 Тамже Ф 101 On 1 Д 38 Л 65

18 Там же Л 66об-67. Подобным образом, заслушав доклад о праздничных мероприятиях, запланированных Бюро, недовольные большевистские «организаторы» от предприятий в Первом городском районе обратились в свой Совет с требованием украсить все здания в округе красными флагами и зеленью и организовать на всех предприятиях и в воинских частях хоры, которые будут исполнять революционные песни — Вестник Совета 1-го городского района. 1918.3 ноября. С 3

19 Северная коммуна. 1918. 9 октября. С 1. В последующие дни с аналогичными заявлениями выступили также кинематографическая и театральная секции Центрального бюро. См там же 15 октября. С 2 и 19 октября. С 1

20 ЦГАСПб. Ф.З On 1. Д 2 Л41-41об

21 Там же. Л 41 об

22 Там же. Ф 1000 Оп 79 Д 40 Л 1-2об

23 ЦГАИПД Ф 16 On 1. Д295 Л 12

24 См ниже

25 ЦГА СПб Ф 1000. Оп 2 Д 14 Л.62

26 РГАСПИ Ф 67 Оп 2 Д 4 Л 18

27 Красная газета. 1918. 17 октября. С 1, Лурье. Первый съезд комитетов деревенской бедноты Союза коммун Северной области//Красная летопись. 1931. № 4(43). С 8

28 Северная коммуна. 1918. 25 октября. С 2

29 Там же. 23 октября. С 3

30 По поводу планов театральной секции см. Красная газета. 1918. 22 октября. С 3, Северная коммуна. 1918. 24 октября. С 3, музыкальной секции — Северная коммуна. 1918. 24 октября. С 3, киносекции — Северная коммуна. 1918. 3 ноября. С 1

31. Северная коммуна. 1918. 5 ноября. С 2

32 ЦГАСПб. Ф.1 ООО Оп 80 Д 60 Л 8.

33 Там же Оп 2 Д 14 Л 64

34 Северная коммуна.1918. 24 октября. С3

35 ЦГАСПб Ф 2551 On 1 Д 2467 Л 2об

36 Красная газета. 1918. 25 октября. С 3, 5 ноября. С 2

37 См, напр, Северная коммуна. 1918. 1 ноября. С 4

38 Творчество революционных рабочих 2-го городского района- Отчет о работе совдепа 2-го гор района с первых дней революции до годовщины Великой Октябрьской революции — Пг, 1918

39 Северная коммуна. 1918. 1 ноября. С 1

40 ЦГАСПб Ф 6276 Оп 3 Д 27 Л 41-42

41 Самое полное изложение соображений Зиновьева было опубликовано в «Северной коммуне» как обращение к рабочим, матросам и красноармейцам — Северная коммуна. 1918. 26 октября. С.2 См также ЦГА СПб Ф 1000 Оп 2 Д 10 Л 9

42 ЦГАСПб Ф 2551 Оп1.Д2246 Л 10об

43 Северная коммуна. 1918. 24 октября. С3

44. Там же. 25 октября. С.3

45 Там же. 24 октября. С 3

46 Там же. 1 ноября. С 4

47 ЦГАСПб Ф 2551 Оп.1 Д 2246 Л 10

48. Красная газета. 1918. 2 ноября. С 3

49 Вестник годовщины великой рабоче-крестьянской революции 1918. 7–9 ноября. С 4

50 ЦГАСПб Ф 1000 Оп 2 Д4 Л 59–65, Северная коммуна. 1918. 2 ноября. С3

51 ЦГАСПб Ф1000 Оп 2 Д4 Л 65

52 Там же

53. РГАСПИ Ф 324 On 1 Д 13 Л 13

54. Северная коммуна. 1918. 3 ноября. С 1

55 Вечером 6 ноября этот чрезвычайно подробный план маршрута шествия был распространен среди участников в виде специального издания «Вестника годовщины великой рабоче-крестьянской революции»

56 ЦГА СПб Ф 1000 Оп 2 Д 14 Л 64

57 Северная коммуна. 1918. 6 ноября. С 5

58 Там же. 19 октября. С 2

59 См в этой связи итоговый отчет праздничной комиссии Колпинского Совета — ЦГА СПб Ф 1000 Оп 80 Д 61 Л 47-49об

6 °Cеверная коммуна. 1918. 23 октября. С3

61 Там же. 17 октября. С3

62 Пятый созыв Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета. С 274, Известия ЦК КПСС. 1989. № 6. С 162; Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т.6 С 176-177

63 Северная коммуна. 1918. 31 октября. С 1 (перепечатано 1 и 2 ноября)

64 Там же. 1 ноября. С 4

65 ЦГА СПб Ф 1000 Оп 2 Д 14 Л 65

66 Вестник годовщины великой рабоче-крестьянской социалистической революции 1918. 7–9 ноября. С 4

67 Северная коммуна. 1918. 24 октября. С 2-3

68 Вооруженный народ. 1918. 1 ноября. С 5

69 Там же

70. ЦГАСПб Ф 9618 On 1 Д 252 Л 57,61

71 Красная газета. 1918. 20 октября. С 3.

72 ЦА ФСБ РФ №Н-199 Т.1 Л 120. См выше, глава 9

73 Изгоев А. С. Пять лет в Советской России (обрывки воспоминаний и заметки) //Архив русской революции. Т. 10 —Берлин, 1923. С 30–34, 53

74 Красная газета. 1918. 6 ноября. С 3

75 ЦГАСПб Ф 100 On 1 Д 47 Л 41

76 6 ноября подобная чрезвычайная тройка была сформирована исполкомом Василеостровского Совета — ЦГАСПб Ф 47 On 1 Д 28 Л. 173

77 ЦГАСПб Ф 9618 On 1 Д252 Л 61

78 Северная коммуна. 1918. 5 ноября. С 1

79 Там же.

80 Год пролетарской революции. 1918. 8 ноября. С 3, 9 ноября. С 4

81 Там же. 7 ноября. С 3

82 Пламя. 1918. 7 ноября. С.433.

83 Год пролетарской революции. 1918. 7 ноября. С 1

84 Там же. С 4; 8 ноября. С 3

85 См, напр, Красная газета. 1918. 6 ноября. С1

86 Гиппиус Зинаида. Дневники Т2 —М., 1999. С 149

87 ЦГАИПД Ф 999. On 1 Д.48 Л 2–3; Год пролетарской революции. 1918. 8 ноября. С 3

88 Год пролетарской революции. 1918. 8 ноября. С 2

89 Там же

90 Там же

91 Richard Stites Revolutionary Dreams Utopian Vision and Experimental Life in the Russian Revolution — New York and Oxford, 1989 P 93. О художественном оформлении празднества в Петрограде см также von Geldern Bolshevik Festivals, 1917–1920 P 93-97

92 Год пролетарской революции. 1918. 9 ноября. С 3

93 Там же

94. ЦГА СПб Ф 1000 Оп 2 Д 17 Л.40.

95 Год пролетарской революции. 1918. 9 ноября. С 3

96 Петроградская правда. 1918. 10 ноября. С 2

97 Красная газета. 1918. 10 ноября. С 4

98 См выше

99 Год пролетарской революции. 1918. 9 ноября. С 2

100 ЦГАЛИ Ф 63 On 1 Д 62. Л 74–76. Город Ямбург — ныне Кингисепп

101 Там же. Л 75