Глава 5

В БОРЬБЕ С ЛЕНИНЫМ

Для уставших от войны российских крестьян, рабочих и солдат обещание немедленного мира без аннексий и контрибуций было одним из самых привлекательных аспектов большевистской программы, пользовавшейся большой популярностью в 1917 г. После краха попыток умеренных социалистов организовать летом 1917 г. мирную конференцию в Стокгольме, РСДРП (б) — единственная среди ведущих политических партий России — продолжала выступать за немедленный мир. Стойкая приверженность идее о том, что кошмару мировой войны нужно как можно скорее положить конец, помогает объяснить, почему в августе 1917 г, к большевикам примкнули такие представители левых меньшевиков, как Давид Рязанов, Соломон Лозовский и Юрий Ларин, а также почему они и лидеры умеренных большевиков, такие как Каменев, не вышли из партии в начале ноября, несмотря на принципиальное расхождение с ленинским большинством ЦК в вопросе о составе правительства.

Один из самых первых декретов, принятых Вторым Всероссийским съездом Советов 26 октября, ленинский Декрет о мире, призвал все воюющие страны прекратить военные действия и немедленно начать мирные переговоры. После того как первые мирные инициативы Советского правительства не нашли позитивного отклика у руководства Антанты, Совнарком вступил в сепаратные переговоры о перемирии и мире с Центральными державами. Эти переговоры начались 20 ноября 1917 г. в городе Брест-Литовске, где на территории оккупированной Польши располагалась ставка германского командования, и два дня спустя (22 ноября) между двумя сторонами было достигнуто соглашение о десятидневном перемирии, впоследствии продленном еще на 28 дней. Было оговорено, что продление будет осуществляться автоматически, пока одна из сторон не откажется от него, предупредив об этом другую сторону за семь дней. Предполагалось, что за время перемирия стороны согласуют условия постоянного мирного договора.

Близкая перспектива сепаратных мирных переговоров между Советским правительством и Центральными державами вызвала серьезное беспокойство не только среди бывших военных союзников России и отечественных критиков Советской власти, но и в рядах самой большевистской партии. Принято считать, что первыми свою озабоченность на этот счет высказали руководители радикального Московского областного бюро РСДРП(б)(1). Однако схожие настроения возникли одновременно и в Петрограде. 16 ноября на заседании Петербургского комитета партии, которое было посвящено вопросам, связанным с роспуском и перевыборами городской думы, отдельные члены комитета выразили беспокойство по поводу предстоящих переговоров с Центральными державами. После того как Слуцкий в сообщении о текущем моменте предположил, что Ленин и Крыленко намерены заключить сепаратный мирный договор с Гинденбургом, представитель Выборгского райкома Виктор Нарчук предупредил, что если партия не выполнит своих обязательств относительно достижения всеобщего мира, она лишится поддержки масс. Впрочем, для большинства участников того заседания мысль о том, что Ленин и Троцкий могут повести себя предательски на переговорах с немцами, выглядела абсурдной. Тем не менее, они зафиксировали свою твердую позицию в вопросе о мире, избрав новую исполнительную комиссию, свой главный руководящий орган, в составе, в котором доминировали яростные противники сепаратного мира — будущие «левые коммунисты» (2).

Озабоченность части петроградских большевиков по поводу того, что цель — достижение «всеобщего пролетарского мира» — может быть искажена в ходе переговоров с Центральными державами, еще более усилилась, когда стало ясно, что Англия и Франция не собираются присоединиться к ним и что советские призывы к европейским рабочим взять миротворческий процесс в свои руки не находит достаточного отклика. Рост этой озабоченности продемонстрировала состоявшаяся 23 ноября встреча членов Петербургского комитета с районными агитаторами, на которую поделиться своими взглядами на внешнюю политику был приглашен Карл Радек. Выдающийся партийный лидер, известный своим интернационализмом, Радек был убежден, на основании собственного военного опыта в Центральной Европе, что рабочие и солдаты Германской и Австро- Венгерской империй вполне созрели для того, чтобы последовать российскому примеру, и что вся Европа, к тому же, находится накануне решающих революционных потрясений. Его обращение к ПК являло собой страстный призыв к отказу от любых «сделок с капиталистами». Россия указала путь массам во всем мире, заявил он и подчеркнул, что судьбы русской и мировой революции неразделимы. Вступление Советского правительства в сепаратные переговоры с Германией является правильным шагом — постольку, поскольку он сопровождается усиленной кампанией по революционизированию мирового пролетариата, и настолько, насколько безжалостная борьба против соглашателей ведется в самой партии (3).

Большинство присутствовавших на встрече местных руководителей были полностью согласны с мнением Радека о недопустимости сделок с капиталистами. Однако, судя по замечаниям Радека, он априори был уверен, что среди русских войск на фронте найдется значительное количество солдат, способных вести священную революционную войну. Это предположение Радека в последовавшей затем дискуссии оспорил Дмитрий Мануильский (Безработный), который однозначно заявил, что «в России нет возможности дольше воевать». Впрочем, это обстоятельство не вызывало у него беспокойства, поскольку мировая революция, считал он, быстро ликвидирует последствия невыгодного мира. Несколько человек, в том числе Григорий Евдокимов, еще один представитель Выборгского района, и Павел Пахомов из Второго городского района, не разделили пессимизма Мануильского в отношении возможности мобилизации русских солдат и рабочих на революционную войну. Евдокимов полагал, что демобилизация ненадежных элементов и улучшение снабжения оставшихся войск помогут поднять моральный дух армии в случае, если возобновление военных действий станет необходимым. Он подчеркнул, что очень важно открыто говорить о возможности революционной войны, чтобы рабочие, солдаты и матросы были бы готовы к такому повороту событий. Тех же взглядов придерживался и Пахомов, который настаивал, что «если будет необходимость вести революционную войну, то массы поймут». В то же время, коллега Пахомова по Второму городскому району Моисей Харитонов косвенным образом отверг саму идею того, что революционная война может стать необходимостью, заявив, что не представляет себе, чтобы немцы стали бы навязывать невыгодные условия мира.

Хотя официальной резолюции по мирному вопросу на этой встрече принято не было, дискуссия продемонстрировала, что большинство членов ПК и районных активистов Петрограда настроены решительно против сепаратного мира (4).

* * *

Официальные мирные переговоры в Брест-Литовске начались 9 декабря (5). В этот день глава российской делегации Адольф Иоффе еще раз повторил, что Советское правительство твердо привержено идее о мире без аннексий и контрибуций. Затем он изложил главные принципы, на которых, по мнению Советского правительства, должны строиться переговоры. Они включали быстрый вывод иностранных войск со всех оккупированных территорий; восстановление независимости всех стран, утративших ее с 1914 г.; проведение абсолютно свободных референдумов для определения будущей политической судьбы всех подчиненных наций, пожелающих отделиться от тех стран, частью которых они являются. Кроме того, они предусматривали защиту прав национальных меньшинств где бы то ни было и отказ от аннексий и контрибуций в любой форме.

12 декабря ответ на эти требования Советского правительства, от имени Центральных держав, представил граф Чернин, министр иностранных дел Австро-Венгрии. Поначалу его речь внушила оптимизм советской стороне. Чернин заявил, что желание Центральных держав — заключить, как можно скорее, общий, справедливый мир и что принципы, сформулированные Иоффе, включая отказ от аннексий и контрибуций, обеспечивают фундамент для обсуждения условий такого мира. Однако затем он сделал две существенные оговорки, практический смысл которых, по-видимому, ускользнул от внимания Иоффе. Первая объявляла условием принятия советских принципов принятие их, без лишнего промедления, всеми воюющими странами. Вторая заключалась в том, что принцип самоопределения в отношении подчиненных наций не мог быть принят Центральными державами огульно. Судьбу таких наций каждое государство должно было решать в соответствии с собственной конституцией.

Несмотря на некоторое разочарование, вызванное этими оговорками, Иоффе и его коллеги были довольны тем, что они восприняли как обнадеживающий тон ответа Чернина. Он, как им казалось, не только давал основания для усиления давления снизу на руководство Антанты с целью заставить ее присоединиться к переговорам, но и означал, что Центральные державы готовы вывести свои войска с оккупированных территорий бывшей Российской империи, вне зависимости от действий Антанты. Чтобы избавить советскую сторону от этого заблуждения, Центральные державы два дня спустя (14 декабря) выступили с разъяснениями по поводу статуса оккупированных территорий, в которых еще раз подтвердили, что их обязательство освободить российские территории полностью зависит от симметричности действий Антанты. Более того, они сообщили неожиданную новость о том, что народы оккупированных ими Польши, Литвы и большей части Латвии, основываясь на принципе самоопределения, уже выразили желание отделиться от России (тем самым, практически провозгласив свое намерение превратить эти страны в протектораты).

Телеграмма с сообщением о якобы положительном ответе на озвученные Иоффе революционные принципы заключения мира ушла в Смольный 12 декабря и была всерьез воспринята как сенсационная победа советской делегации. 14 декабря газета «Правда» в заголовке на первой полосе не только сообщила, что немцы приняли российские принципы мирных переговоров и согласились на всеобщий мир без аннексий и контрибуций, но и потребовала, чтобы солдаты Франции, Англии и Италии ответили на эти уступки выступлением против своих правительств.

На состоявшемся поздним вечером того же дня (14 декабря) заседании ВЦИК советские лидеры все еще пребывали в эйфории. Когда Троцкий поднялся на трибуну, чтобы сообщить об успехе переговоров, все встали и приветствовали его продолжительной овацией, которую он даже не пытался приглушить. Напротив, он дал понять, что разделяет всеобщий восторг по поводу потрясающего успеха революционной дипломатии в Бресте. Германия, возглашал он, приняла «в полной мере… то условие, которое было продиктовано съездом Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов». Даже враги Советской власти, «еще так недавно предсказывавшие нам, что немецкая дипломатия не захочет даже говорить с нами… эти враги видят в немецком предложении громадный и совершенно неожиданный для них успех нашей политики». Исаак Штейнберг, который обычно выступал с критикой большевиков, на сей раз тоже воздал хвалу их революционному миротворчеству. «За все время нашей революции наша революционная дипломатия сегодня имеет впервые крупный успех… — заявил он. — Невооруженная революция пошла в стан врагов и говорила с ними не только как с равными, но и как с подвластными. Империализм получил роковой удар». Он предложил ВЦИКу принять резолюцию, одобряющую миротворческие усилия Совнаркома, которую все единогласно поддержали. Зиновьев поспешно, чтобы не дать опередить себя, предложил в воскресенье, 17 декабря, провести по всей стране «грандиозные мирные демонстрации» в честь большой победы в Бресте. Его предложение также было принято единогласно (6).

Весть о разъяснениях, с которыми выступил 14 декабря Чернин и которые, по сути, перечеркнули изначально позитивную советскую трактовку позиции Центральных держав, достигла Смольного, вероятно, вечером 16 декабря. В это время в мирных переговорах был объявлен перерыв, и советская делегация находилась на пути из Бреста в Петроград. Прибыв в столицу на следующее утро (17 декабря), она направилась прямиком в Смольный, чтобы выступить с отчетом на утреннем заседании Совнаркома. На заседании присутствовали почти все ведущие члены правительства (7). По протокольным записям трудно судить о содержании отчета делегации. Однако обстоятельный доклад Каменева, с которым тот выступил на расширенном заседании ВЦИК 19 декабря, дает довольно ясное представление о том, что сообщила советская делегация Совнаркому двумя днями раньше (8). Она по-прежнему держалась мнения, что выраженная вначале Центральными державами готовность вести переговоры на основе представленных Иоффе принципов была крупной победой, несмотря на лицемерие, с которым они, очевидно, собирались эти принципы применять. По поводу будущих экономических отношений, делегация, по-видимому, поделилась впечатлением, что немцы понимают, что каких-то особых выгод и привилегий от сепаратного мира не получат. Однако в важнейшем вопросе об оккупированных российских территориях позиция Германии, несмотря на все усилия советской делегации смягчить ее, оставалась жесткой — особенно это касалось явного намерения немцев манипулировать принципом самоопределения, для того чтобы сохранить контроль над Польшей, Литвой и большей частью Латвии. Как выразился в своем докладе ВЦИКу Каменев, «принцип самоопределения из формулы национального освобождения превратился в руках германцев в вывеску для аннексионистов» (9).

Получив отчет своей делегации, Совнарком запросил, чтобы ему, как можно скорее, доставили точный текст условий германской стороны, а сам, тем временем, продолжил обсуждать их возможные последствия (10). Косвенные свидетельства позволяют предположить, что Каменев и Троцкий выразили сомнение по поводу способности немцев подкрепить свои аннексионистские намерения силой (оба полагали, что любая попытка сделать это приведет к свержению кайзера). Кроме того, эти двое, скорее всего, выразили оптимизм по поводу перспектив сложившейся ситуации — как в плане скорейшего изменения отношения к компромиссному миру со стороны западных союзников, так и в плане развязывания успешной революционной войны в случае, если другие средства не помогут.

Остается только гадать, питал ли Ленин подобные надежды на этом отрезке мирного процесса. Однако, какие бы надежды по поводу эффективности революционной войны ни таил он в душе, они были, безусловно, разбиты во время продолжительной встречи, которую он имел в тот же день (17 декабря), позже, с представителями фронтов, крупных городских гарнизонов и военно-морских сил, прибывших в Петроград на конференцию по демобилизации. Это был как раз момент, когда на юге России наметилась серьезная контрреволюционная угроза, и целые эшелоны красногвардейцев отправлялись из Петрограда на Дон, на подмогу войскам Антонова- Овсеенко (11). Организация социалистической армии еще не началась. Поэтому для Ленина вопрос о боеспособности «старой армии» имел решающее значение. Он забросал армейских представителей устными вопросами, а также попросил их заполнить письменно опросные листы — все на тему вероятности возобновления наступления германских войск и их продвижения к Петрограду, возможного результата такого развития событий, а также боеспособности российских войск на фронте в случае, если Россия прервет мирные переговоры (12).

Все имеющиеся источники свидетельствуют, что результаты ленинского опроса оказались удручающими. Большинство делегатов ответили, что в случае возобновления военных действий максимум, на что можно будет надеяться, это на организованное отступление русской армии. Однако, даже при самых благоприятных обстоятельствах, утрата артиллерии и эскалация стихийной демобилизации неизбежны. Очевидно было также, что основная масса представителей полагала, что в случае возобновления германского наступления русские войска будут не способны организовать серьезное сопротивление и предотвратить быструю оккупацию Петрограда. В связи с этим, подавляющее большинство военных настаивали, чтобы переговоры в Бресте затягивались как можно дольше, и, если понадобится, чтобы мир был заключен любой ценой (13).

Результаты этого опроса не были преданы тогда широкой огласке. Вместе с тем, лопнувшие надежды на скорейшее заключение мира на российских условиях поставили в затруднительное положение организаторов мирной демонстрации, запланированной ВЦИКом. Уже 15 декабря они начали энергичные приготовления к шествию, продолженные с еще большим рвением на следующий день. Просто отменить выступление было бы политически неловко. Поэтому, учитывая, что в Петрограде в тот момент находилась высокопоставленная германская делегация, было решено произвести на нее впечатление, переключив акцент мероприятия с празднования мира на демонстрацию военной мощи, массовую поддержку советской политики и нетерпимость к врагам революции внутри страны. Так что, пока Совнарком заслушивал пугающий отчет брестской делегации о территориальных амбициях Германии, около шестидесяти тысяч вооруженных солдат Петроградского гарнизона, сотни представителей фабрик и заводов и несколько полковых оркестров прошли колоннами через центр города к Марсову полю, где промаршировали строем мимо парадной трибуны, заполненной советскими официальными лицами. Транспаранты с мирными лозунгами терялись в море красных флагов и плакатов, славящих Советское правительство и клянущих Учредительное собрание, «врагов народа» всех мастей, «саботажников», «авксентьевых и черновых» и «кадетов-корниловцев» (14).

Учитывая полученные Лениным от военных данные, не было ничего удивительного в том, что именно состояние армии в связи с возможными последствиями германских требований стало главной темой дискуссии на очередном заседании Совнаркома ночью 18/19 декабря (15). На этом заседании Ленин расспрашивал главнокомандующего Крыленко о том, что он и представители солдатских комитетов думают насчет того, пойдут ли российские солдаты воевать, если немцы начнут наступление. Так же, как и военные, которых Ленин опрашивал накануне, Крыленко прямо ответил, что армия утратила свою боеспособность, что она не потерпит задержки с окончанием войны — словом, что, с военной точки зрения, альтернативы принятию мира на любых германских условиях нет (16).

Перед заседанием Ленин просмотрел опросные листы, заполненные военными представителями накануне. Для него лично их ответы явились крайним потрясением. Теперь с ними ознакомили участников заседания Совнаркома (17), среди которых были сотрудники Наркомата военных дел, такие как Николай Подвойский и Павел Дыбенко. Протокол заседания от 18/19 декабря не содержит каких-либо указаний на характер последовавшей дискуссии, однако присутствие нескольких левых эсеров, в том числе Колегаева, Карелина, Штейнберга и Трутовского, а также будущих «левых коммунистов», таких как Коллонтай, Луначарский, Валерий Осинский (В. В. Оболенский) и Урицкий, дает основания полагать, что она была оживленной. В итоге было решено считать результаты ленинского исследования в отношении состояния существующей армии «исчерпывающими». Вместе с тем, была одобрена ленинская резолюция, предусматривающая усиление агитации против германского экспансионизма, выделение на это дополнительных средств, перемещение мирных переговоров в Стокгольм, затягивание переговоров и препятствование германским попыткам завершить их поскорее, активизацию усилий по восстановлению боеспособности армии, принятие мер, направленных на предотвращение прорыва германских войск к Петрограду, и начало пропагандистской кампании внутри страны, призванной продемонстрировать необходимость революционной войны (18).

* * *

Несмотря на единогласное признание полной деморализации старой армии, Совнарком все же попытался подготовиться к возможному возобновлению боевых действий. В этой связи Крыленко издал приказ, в котором предупредил своих командиров, чтобы они были готовы к тому, что война может возобновиться. Одновременно он призвал добровольцев вступать в новую, социалистическую армию (19). Однако совершенно определенно не так виделась военная политика Совнаркома Петербургскому комитету большевиков. Он по-прежнему испытывал глубокие опасения по поводу правительственного пораженчества. В этой связи важно отметить, что первыми пунктами повестки дня заседаний ПК 19 и 21 декабря стояли доклады Радека «Западная Европа и мирные переговоры» и «Международное положение» (20). Судя по выступлению Радека перед ПК 23 ноября и его речам и статьям в период между 23 ноября и 19 декабря, не приходится сомневаться, что в этих двух докладах он призвал к жесткости в переговорах в Бресте и, если понадобится, к оказанию сопротивления любой военной угрозе со стороны Германии. Навязчивой идеей Радека в этот период было стремление убедить Советское правительство не совершать никаких действий, способных подорвать революционный процесс в Центральной и Западной Европе. Ясно также, что исполнительная комиссия ПК и большинство самого комитета разделяли позицию Радека, выступавшего решительно против любых сделок с империалистами.

После заседания 21 декабря исполнительная комиссия ПК разработала проект тезисов о мирных переговорах, вынесенных на одобрение комитетом на его очередном заседании 28 декабря. Хотя текст самих тезисов не найден, об их цели и главной идее можно судить по речи Якова Фенигштейна, который, от лица исполнительной комиссии, представил их комитету, и последующей дискуссии.

Фенигштейн сразу пояснил, что исполнительная комиссия решила поставить на голосование вопрос о российской мирной стратегии, потому что убеждена, что такой жизненно важный вопрос нельзя оставлять только в распоряжении правительства, что контроль широких масс и их революционной партии придаст его рассмотрению нужное направление.

Остаток речи Фенигштейна представлял собой сплошную критику того, как ведутся мирные переговоры, и содержал страстный призыв помнить о революционных целях. Германские солдаты, говорил он, не желают воевать. С другой стороны, российские вооруженные силы готовы защищать революцию. Что в такой ситуации должно делать Советское правительство? Для Фенигштейна и для всех его коллег из исполнительной комиссии ответ был очевиден. Какими бы ни были обстоятельства, абсолютно ничто не могло оправдать отступление от революционных принципов. «Каждое отступление от нашей формулы [всеобщего мира без аннексий и контрибуций] будет гибелью политики рабочих и крестьян», — настаивал он. «Нет иного исхода, как борьба за тот мир, о котором мы говорим». «Что нам делать, если мы не придем к определенным решениям в мирной конференции? — вопрошал он и отвечал: Мы должны прервать переговоры». Таким образом, аннексионистские цели германских империалистов будут выставлены напоказ перед всеми народами мира. «Война, которая может явиться следствием такой политики, будет отличаться от всякой другой войны», — продолжал Фенигштейн. «Сознательные рабочие, крестьянские и солдатские массы поймут, что другого исхода нет». «Мы сделали ошибку, когда мы несли в массы надежду на заключение мира обязательно, только бы начались переговоры», — добавил он. «Теперь нам придется проделать огромную идейную работу в этих массах о невозможности идти на германские условия мира и о возможности революционной войны с нею» (21).

После этого Фенигштейн представил собравшимся тезисы исполнительной комиссии, которые, как становится ясно из последовавшей затем оживленной дискуссии, имели целью поставить ЦК в известность об однозначно отрицательном отношении Петербургского комитета к капитуляции в любой форме. Возможно, самым поразительным в этой дискуссии было то, что все ее участники разделяли тревогу исполнительной комиссии по поводу возможных уступок представителям кайзера. Несколько выступающих от районов значительно менее оптимистично, чем Фенигштейн, оценивали готовность русских солдат и рабочих вести революционную войну. Однако большинство было склонно надеяться на своевременную помощь европейского пролетариата (как Сара Равич и Федор Дингельштедт) или, во всяком случае, оптимистично полагало, что переговоры в Бресте будет возможно затянуть до тех пор, пока не будут созданы более благоприятные условия для революционной войны (как Семен Семков и Моисей Горелик).

Фактически почти все без исключения участники заседания, прямо или косвенно, отвергли возможность компромисса с Центральными державами. Иван Наумов из Выборгского района больше всего опасался того, что бывшие союзники России могут попытаться присоединиться к революционной войне против германского империализма. Вопрос об уместности принятия помощи в такой войне от капиталистических держав уже поднимался другими, и Наумов полагал, что Фенигштейну следовало его затронуть. Также, по-видимому, все были согласны, что срочное вмешательство Петербургского комитета необходимо, чтобы укрепить твердость духа правительства и высшего партийного руководства. Как заметил Станислав Косиор из Нарвского района, «мы имеем основания предполагать, что известные колебания на верхах нашей партии есть». Но ситуация требует решительности: «не мы должны вести теперь оборонительную политику, а мы должны наступать». «Лучше мы удержим хоть что-нибудь, чем потерпим поражение, говорят товарищи [например, Ленин]. Я же думаю, что лучше потерпеть поражение, чем идти на компромисс» (22).

Но, возможно, самый страстный призыв, от лица традиционно радикального Петербургского комитета, к соблюдению, любой ценой, верности революционным принципам, прозвучал из уст Володарского — пожалуй, наиболее авторитетного и популярного из рядовых членов ПК. Как и Фенигштейн и Косиор, он, по-видимому, понимал, что, с новым витком переговоров, что-то происходит наверху, что держится в секрете от ПК, что внутри правительства существует крайне опасная тенденция принять позорный мир, который выставит большевиков в неприглядном свете перед всем мировым революционным движением, и что Петербургскому комитету просто необходимо будет вмешаться, чтобы спасти ситуацию, как он не раз делал в решающие моменты в 1917 г.

На сей раз Володарский был удивительно оптимистичен в том, что касалось перспектив сопротивления немцам и подстегивания решающих революций за рубежом. В то же время, он отмечал, что люди объясняют необходимость заключение мира любой ценой экономической разрухой и невозможностью прокормить 11-миллионную армию, и с этим ничего не поделаешь. Однако в ответ он заявлял, что прокормить два-три миллиона солдат совсем не то, что одиннадцать. Большевики разрушили существующий экономический механизм, и если они не смогут его воссоздать, то им все равно крышка, даже без войны. «Легче, конечно, идти на компромисс и через две недели получить мир, — заключил он. — Но к чему он поведет?» (23).

После Володарского выступила Равич, которая не согласилась с его выводом, который, как ей показалось, вытекал из его замечаний — о том, что вести революционную войну будет легко. При этом она сразу же добавила: «Но это не должно нас останавливать». По ее мнению, надежды на выживание революционной России связаны не столько с ее собственными вооруженными силами, сколько с мировым пролетариатом. Тезисы исполнительной комиссии, считала она, были бы очень полезны советской делегации на переговорах в Бресте. Под занавес заседания 28 декабря ПК одобрил тезисы и, после минимальной редакции, передал их в Центральный Комитет. Одновременно ПК рассмотрел вопрос о созыве общероссийской партийной конференции, «чтобы выпрямить политическую линию партии». Однако, после того как Володарский намекнул, что для рассмотрения спорных вопросов уже намечено созвать съезд партии и ведется соответствующая подготовка, вопрос о созыве конференции был временно снят (24).

* * *

В последние дни (24–27 декабря) уходящего, одного из важнейших в российской истории, 1917 года Ленин отдыхал в Финляндии (25). Он вернулся в Петроград 28 декабря, за неделю до открытия Учредительного собрания, убежденный, что революционная война будет означать самоубийство и что нужно принимать аннексионистский мир на германских условиях, причем чем скорее, тем лучше.

Вопрос об эволюции ленинских взглядов на проблему мира является предметом споров историков. Некоторые не только полагают, что Ленин получал от немцев деньги весной и летом 1917 г., но и что Октябрь и даже, возможно, брестское предательство были этапами одного совместного, германо-большевистского, предприятия с целью дестабилизировать Россию и прекратить военные действия на Восточном фронте (26). Если оставить в стороне вопрос о германских дооктябрьских субсидиях большевикам, мой опыт прочтения имеющихся источников приводит меня к выводу, что Ленин пришел к власти, убежденный в том, что если революционной России суждено выжить, ей срочно необходим мир, но эта проблема не слишком волновала его по причине абсолютной уверенности в том, что за Октябрьской революцией в России немедленно последуют решающие социалистические революции за рубежом. Однако в декабре у него появились сомнения в возможности положиться на них и, следовательно, в возможности скорого заключения всеобщего демократического мира. После поездки в Финляндию он совершил один из характерных для него поворотов на 180 градусов, придя к выводу, что иного выхода, кроме принятия мира на любых предложенных Германией условиях, у большевиков нет. Сцена для самого глубокого за всю историю ленинского руководства Советским государством внутрипартийного кризиса была подготовлена.

К этому моменту на переговорах в Бресте Центральные державы официально объявили, что их прежние трактовки мирных принципов являются недействительными, так как Антанта на них не отреагировала. Затем они представили Троцкому текст договора на подпись. Они даже снабдили его картой, на которой были четко выделены бывшие российские территории, остающиеся по договору под германской оккупацией. Помимо всего прочего, Центральные державы вступили в тайные сепаратные переговоры о мире с Украинской Радой. После нескольких дней безуспешных попыток убедить противоположную сторону сдвинуться с занятой ею жесткой позиции, Троцкий телеграфировал Ленину, что подписывать договор в том виде, который был ему представлен, невозможно, и попросил разрешения объявить о прекращении войны и начале демобилизации русской армии без подписания мирного договора. В своей телеграмме Троцкий заверил Ленина, что из-за сложной внутриполитической ситуации немцы будут не способны возобновить боевые действия на Восточном фронте, и сообщил, что ждет его решения ответной телеграммой (27). Однако, с ленинской точки зрения, выводы Троцкого были ошибочными. Убежденный в том, что немедленный, приемлемый для Германии, формальный мирный договор является единственным средством предотвращения нового германского наступления и неизбежного краха большевистского проекта в России, Ленин 3 января телеграфировал Троцкому, чтобы тот договорился о перерыве в переговорах и вернулся в Петроград для консультаций (28).

Как только критическая ситуация вокруг Учредительного собрания завершилась, Ленин изложил свои взгляды по поводу абсолютной необходимости срочного заключения мирного договора в «Тезисах по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира» и назначил на 8 января частное совещание с участием примерно шестидесяти трех видных партийных деятелей со всей страны, съехавшихся в Петроград на Третий Всероссийский съезд Советов. В своих тезисах Ленин утверждал, что для того чтобы победить внутренних врагов Советской власти и поставить страну на социалистические рельсы, понадобится время и что социалистические революции в Европе неизбежно произойдут, но когда это случится, предсказать невозможно. (Это было значительным отступлением от его прежней позиции, которую он занимал во время и сразу после Октябрьской революции.) Следовательно, считал он, перед Россией стоит выбор: либо немедленно начать революционную войну, либо подписать сепаратный мирный договор, предусматривающий огромные территориальные потери и значительную денежную контрибуцию.

Аргументация сторонников немедленного развязывания революционной войны, продолжал он, является ошибочной от начала до конца. Вопреки их утверждениям, подписание Советским правительством сепаратного мирного договора не будет ни изменой делу международного социализма, ни нарушением предоктябрьских обязательств, поскольку полученная мирная передышка будет использована для подготовки к революционной войне. Самое важное, как писал Ленин в «Тезисах», сторонники революционной войны отказываются принять во внимание тот факт, что крестьянская армия на фронте совершенно небоеспособна и что, в любом случае, она не поддержит революционную войну. Между тем, создание социалистической армии, состоящей из рабочих и беднейших крестьян, только началось. Без поддержки социалистических революций в Европе Россия потерпит поражение, а Советская власть падет в считанные недели, после чего Россия будет вынуждена принять еще более унизительный мир, чем тот, что ей предложили сейчас. Революционная война не выбор, утверждал Ленин. Как это ни тяжело, интересы мировой революции диктуют необходимость заключения мира на германских условиях и немедленно (29).

После того как Ленин представил свои «Тезисы», он подвергся огню критики со стороны адвокатов революционной войны, которые к тому времени уже получили название «левые коммунисты». Судя по беглым ленинским заметкам, Ломов и Осинский из Московского областного бюро заняли позиции, аналогичные тем, что были отражены в тезисах ПК от 28 декабря (30). Обосновывая необходимость прекращения переговоров и начала революционной войны, Осинский доказывал, что германские солдаты откажутся воевать против революционной России и что в самой Германии близится восстание против империализма. Варвара Яковлева из Саратова предложила сделать все возможное, для того чтобы разжечь революционный пожар в Европе, и выразила готовность умереть за это под революционными стягами. Уральский выходец Евгений Преображенский заявил, явно со ссылкой на ленинское замечание о военной слабости России, что революция, не способная защитить себя на фронте, уже мертва; что Французская революция показала, что самое важное в такой ситуации — вера в победу; и что немцы, в любом случае, не смогут атаковать, потому что зимние дороги непроходимы (31).

Троцкий на этом совещании занял промежуточную позицию, отраженную в его телеграмме Ленину из Бреста. Он был согласен с Лениным, что у России нет сил затевать революционную войну. Однако он, как и «левые коммунисты», скептически смотрел на способность немцев возобновить наступление. Поэтому он предлагал просто объявить, что Россия считает войну оконченной, а армию распускает — пусть идет домой строить социализм. В своих мемуарах Троцкий пояснял, что не был уверен тогда, что немцы не способны наступать, но что в этом важно было убедиться до подписания аннексионистского мира; в случае необходимости, Россия успела бы капитулировать после (32). По воспоминаниям одного из участников совещания, Ленин был настолько раздражен беспощадной критикой своих взглядов, что выбежал вон (33). В конце совещания было проведено голосование, в котором «левые коммунисты» одержали уверенную победу над Лениным и Троцким, вместе взятыми (32 участника проголосовали за революционную войну, 16 поддержали Троцкого и только 15 — Ленина) (34).

Члены Петербургского комитета (не говоря уже о Московском областном бюро) были, вне всякого сомнения, воодушевлены результатами голосования. Впрочем, с точки зрения партийных правил, результаты эти ни к чему не обязывали: в перерывах между общенациональными съездами партии решение важнейших вопросов политики страны находилось в компетенции ЦК. Поэтому на заседании ЦК 11 января Ленин предпринял еще одну попытку привлечь партийное руководство на свою сторону. По данным Троцкого, накануне этого заседания он и Ленин достигли договоренности, что если тактика «ни мира, ни войны» будет опробована, но не сработает, он поддержит «немедленный мир» (35). Большинство из присутствовавших на заседании 11 января членов ЦК были участниками совещания 8 января, так что Ленин имел возможность начать с того места, где он закончил тогда. Открывая дискуссию, он повторил главные аргументы своих «Тезисов», касающиеся безнадежности революционной войны и предложения Троцкого, и заявил, что это международное политическое позерство, которое не поможет сдержать германский экспансионизм. Если Советская республика не согласится немедленно принять мир на германских условиях, добавил он, она рискует спровоцировать германское наступление, и тогда ей придется соглашаться на гораздо более тяжкие условия (36).

К разочарованию Ленина, его аргументы встретили в ЦК как минимум такой же прохладный прием, как на более широком форуме партийных представителей тремя днями раньше. Из шестнадцати членов ЦК, присутствовавших на заседании, только три: Артем (Федор Сергеев), Сокольников и Сталин, — встали на сторону Ленина. К тому же, их комментарии, по сравнению с пылкими выступлениями «левых коммунистов», выглядели казенными и автоматическими. Тем не менее, пылкость речей ленинских противников не означала, что за время, прошедшее с 8 января, в их взглядах не произошло изменений. 8 января абсолютное большинство из них голосовало за немедленное прекращение мирных переговоров с Германией и объявление всеобщей революционной войны против капитализма. На заседании ЦК три дня спустя даже самые ярые «левые коммунисты» явно склонялись к идее Троцкого просто выйти из переговоров, не объявляя «ни мира, ни войны», а предварительно потянуть их как можно дольше, с тем чтобы за это время активизировать усилия по укреплению собственных вооруженных сил и международного революционного движения за рубежом.

В ходе дискуссии 11 января Бухарин, признанный лидер «левых коммунистов», прямо заявил, что «позиция тов. Троцкого самая правильная», и добавил: «Пусть немцы нас побьют, пусть продвинутся еще на сто верст — мы заинтересованы в том, как это отразится на международном [рабочем] движении». В Вене растет всеобщая забастовка, связанная с переговорами в Бресте, сообщил он; если мир будет подписан, она сорвется. Необходимо использовать любую возможность, чтобы затягивать переговоры и не подписывать позорный мир. Это придаст энергии западноевропейским массам (37). Еще один ярый «левый коммунист», Урицкий, признавая неспособность России в данный момент вести революционную войну, предупреждал, что принятие аннексионистского мира оттолкнет петроградский пролетариат. «Отказываясь от подписания мира, производя демобилизацию армии… мы, конечно, открываем путь немцам, — признал он, — но тогда, несомненно, у народа проснется инстинкт самосохранения и тогда начнется революционная война» (38).

Против ленинского аргумента о том, что мирная передышка позволит провести социальные реформы, выступил Ломов, который считал, что Германия этого не допустит, поскольку, заключая мир, революционная Россия отдается на милость германского империализма. Поэтому, утверждал он, «надо принять позицию тов. Троцкого, но с проявлением максимума активности по организации подготовки к революционной войне». Дзержинский заявил с места, что подписание мирного договора будет означать капитуляцию всей большевистской программы, и обвинил Ленина в том, что тот делает «в скрытом виде то, что в октябре делали Зиновьев и Каменев», а именно, думает только о России и игнорирует огромное международное значение событий в России. Только Косиор, представлявший на этом заседании Петербургский комитет, продемонстрировал преданность первоначальному требованию «левых эсеров» о немедленном объявлении революционной войны. Опираясь на тезисы ПК от 28 декабря, он заявил, что «Петербургская организация протестует и будет протестовать, пока может, против точки зрения тов. Ленина и считает возможной только позицию революционной войны» (39). Косиор мог не знать, но это было не вполне так. Настроения в некоторых райкомах Петрограда в то время были уже ближе к точке зрения Троцкого, чем к позиции ПК (40).

К концу дискуссии в ЦК 11 января непопулярность ленинской позиции была настолько очевидной, что за нее даже не стали голосовать. За немедленное объявление революционной войны проголосовали двое, против — одиннадцать, один воздержался. Большинством голосов (девять против семи) высшее руководство партии одобрило формулу Троцкого: «ни мира, ни войны» плюс демобилизация армии. Вместе с тем была принята резолюция, предложенная Лениным, о том, что будет сделано все возможное, чтобы затянуть переговоры. «За» проголосовали двенадцать членов ЦК, «против» — один (41). В тот же вечер, по сообщениям газет, бюро левоэсеровской фракции Третьего Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов и ЦК левых эсеров проголосовали за продолжение войны любыми средствами, если приемлемый мир не будет заключен (42). Однако эта позиция просуществовала недолго. В ночь с 12 на 13 января совместное заседание ЦК большевиков и ЦК левых эсеров большинством голосов отвергло и немедленный мир на германских условиях, и немедленную революционную войну и также выступило в поддержку тактики Троцкого. На какое-то время эта резолюция примирила все стороны. Для Ленина она означала, что когда дальнейшее затягивание переговоров станет невозможно, мир будет подписан, а «левые коммунисты» и левые эсеры восприняли ее как зеленый свет для подготовки революционной войны. Что касается Троцкого, то он получил добро на провозглашение «ни мира, ни войны» и решил для себя, что если Германия и возобновит военные действия, что маловероятно, подписание мира на ее условиях произойдет не раньше, чем возникнет ясность в отношении ее способности организовать успешное наступление и в отношении реакции европейского рабочего класса.

* * *

Докладывая вечером 11 января Третьему Всероссийскому съезду Советов о задачах и достижениях своего правительства, Ленин обошел вопросы, связанные с мирными переговорами (43), оставив их рассмотрение Троцкому. В свою очередь, Троцкий, который выступал 13 января, сосредоточился на перечислении того, что было достигнуто советской делегацией на переговорах в Бресте. Согласно его отчету, вскрыв империалистические замыслы Германии, переговоры подняли революционные процессы в Австрии и Германии на новую высоту (44). О том же говорил в своем дополнении к докладу о событиях в Бресте и их международном значении и Каменев (45). Если судить по опубликованной стенограмме съезда, нигде: ни в докладе Троцкого, ни в дополнении Каменева, ни в официальной резолюции съезда о мире, — не было даже упоминания о тактике «ни мира, ни войны» или о возможности объявления революционной войны. Совместная большевистско-левоэсеровская резолюция о мирной политике, принятая съездом 14 января, одобрила и высоко оценила все заявления и шаги, уже сделанные Советской властью в интересах достижения всеобщего демократического мира; выразила уверенность в том, что революционное рабочее движение в Центральной Европе является лучшей гарантией от империалистического мира; и наказала российской мирной делегации хранить верность мирным принципам, изложенным в программе русской революции (46). Напрашивается вывод, что формула Троцкого «ни мира, ни войны» не была представлена на одобрение съезда, как было рекомендовано центральными комитетами большевиков и левых эсеров, из-за того, что правительство, спохватившись, решило, что обнародование раньше времени российской переговорной тактики может повредить переговорам. Впрочем, это молчание может иметь более сложное объяснение. Некоторые «левые коммунисты», включая руководство Петербургского комитета (47), в то время были убеждены, что резолюция, принятая съездом, была намеренно нечетко сформулирована большевистской фракцией, в которой преобладали ленинисты, с тем чтобы окончательное решение о том, подписывать или не подписывать аннексионистский мир, осталось за Лениным и Совнаркомом. Как мы увидим дальше, именно так впоследствии интерпретировали эту резолюцию Ленин и Свердлов (48).

В одном месте своего выступления, возможно, из уважения к Ленину, Троцкий дал понять, что при том, что рабочие представители в Бресте будут продолжать изобличать германское лицемерие, возможность того, что им придется подписать мир с капиталистическими представителями (который явно противоречит интересам рабочих) не может быть полностью исключена (49). В более позднем выступлении перед съездом Зиновьев также затронул возможность того, что Россия будет вынуждена подписать аннексионистский мир. Однако он тут же добавил, что этот мир на деле будет всего лишь перемирием (50). В то время как подобные туманные намеки на возможность принятия Россией аннексионистского мира, без сомнения, способствовали росту опасений «левых коммунистов» и левых эсеров, для остальных они остались непонятыми. Так, несмотря на нелюбовь к большевизму (а дело было неделю с небольшим спустя после роспуска Учредительного собрания), даже Мартов, выслушав Троцкого, приветствовал «шаги к заключению всеобщего мира… [которые] являются поразительным по своей смелости и революционности актом, предпринятым творцами всемирной международной революции» (51).

Оценка Мартова, возможно, явилась отражением кратковременного подъема революционного движения в Европе, который, как казалось, был связан именно с российскими миротворческими усилиями. Пока делегаты съезда Советов в Петрограде пытались сформулировать основы революционной мирной политики, последние новости из Вены, Будапешта, Варшавы, Гельсингфорса, Берлина и других крупных европейских городов на мгновение заставили поверить, что страстно ожидаемые решающие социалистические революции на Западе не за горами. Любая новость, даже самая незначительная, о тех или иных признаках революционного возмущения за рубежом восторженно подхватывалась большевистской прессой в Петрограде и доносилась до сведения торжествующих депутатов съезда.

Петроградцев, расхватывающих номера большевистской «Красной газеты» 13 января, встречал крупный, кричащий заголовок:

В АВСТРИИ, В ВЕНГРИИ И В ВАРШАВЕ РЕВОЛЮЦИОННЫЕ РАБОЧИЕ СОЗДАЮТ СВОИ СОВЕТЫ РАБОЧИХ ДЕПУТАТОВ… ЗАГОРАЕТСЯ ВЕЛИКИЙ ПОЖАР ВО ВСЕМ МИРЕ! (52)

И 17 января:

КОГДА В ОКТЯБРЕ РАБОЧИЕ, СОЛДАТЫ И КРЕСТЬЯНЕ СВЕРГЛИ ВЛАСТЬ ПОМЕЩИКОВ, ФАБРИКАНТОВ И ЗАВОДЧИКОВ, ОНИ ЗНАЛИ ОДНО: БЕЗ РЕВОЛЮЦИИ В ДРУГИХ СТРАНАХ НАШЕЙ РЕВОЛЮЦИИ НЕ ПОБЕДИТЬ… А МЕЖДУНАРОДНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ РАСТЕТ, ВЕЛИКИЙ МИРОВОЙ ПОЖАР РАЗГОРАЕТСЯ ВСЕ БОЛЬШЕ И БОЛЬШЕ… ЛИШЬ НА ДНЯХ ВЗОРЫ ВСЕГО МИРА БЫЛИ ОБРАЩЕНЫ НА АВСТРИЮ, ВЕНГРИЮ И ПОЛЬШУ, ГДЕ ВОССТАВШИЙ НАРОД ПОТРЯСАЛ ТРОНЫ ЦАРЕЙ.

Еще более радостная новость:

В ВЫБОРГЕ, ГЕЛЬСИНГФОРСЕ, ТАММЕРФОРСЕ И РЯДЕ ДРУГИХ ГОРОДОВ ФИНЛЯНДИИ КРАСНАЯ ФИНЛЯНДСКАЯ ГВАРДИЯ НАНОСИТ УДАР ЗА УДАРОМ ФИНСКИМ КАПИТАЛИСТАМ… ТО ЖЕ ПРОИСХОДИТ В ЮЖНОЙ ФРАНЦИИ… И В АНГЛИИ НАЧИНАЮТСЯ ГРОМАДНЫЕ СТАЧКИ… МИРОВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ БЛИЗКА (53).

И, наконец, 19 января появляется самая долгожданная весть:

ТЕЛЕГРАФ ПРИНЕС ИЗВЕСТИЯ О ТОМ, ЧТО РЕВОЛЮЦИОННОЕ ДВИЖЕНИЕ В ГЕРМАНИИ НАЧАЛОСЬ И РАЗРАСТАЕТСЯ С МОЛНИЕНОСНОЙ БЫСТРОТОЙ… ПОБЕДОНОСНО ШЕСТВУЕТ ВПЕРЕД МЕЖДУНАРОДНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ. И ПОБЕДА ЕЕ, БЕЗУСЛОВНО, БЛИЗКА! (54).

Своего пика эта волна революционного подъема достигла 21 января. В этот день «Красная газета» вышла с заголовком на первой полосе:

ВОССТАНИЕ ТРУДОВЫХ МАСС ВСЕХ НАРОДОВ, ВСЕХ СТРАН, ВСЕХ НАЦИЙ РАЗРАСТАЕТСЯ…

ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ НАЗАД РЕВОЛЮЦИОННАЯ РОССИЯ БЫЛА СТРАШНО ОДИНОКОЙ…

А ТЕПЕРЬ?

ТЕПЕРЬ ВО ВСЕХ ПОЧТИ СТРАНАХ ПОЯВИЛАСЬ НОВАЯ СИЛА, УДАРИВШАЯ НАШИХ ВРАГОВ В ТЫЛ… БЕЙ ЖЕ СИЛЬНЕЙ, ТАРАН МЕЖДУНАРОДНОЙ РЕВОЛЮЦИИ! (55).

Признаки нарастающей революции в Европе породили радостное возбуждение в рядах «левых коммунистов»: их позиция по мирному вопросу, казалось, получила подтверждение. Вдохновения им должны были добавить решение Совнаркома от 15 января о начале формирования «Рабоче-крестьянской Красной армии» и создание при Наркомате по военным делам специальной коллегии для координации усилий по осуществлению этого решения (56). В то же время, рассмотрение вопроса о мире на съезде Советов не давало им забыть о возможности, что Ленину каким-то образом еще может удаться реализовать свой план заключения сепаратного мира с Германией, невзирая на позицию партийного большинства и обнадеживающие события за рубежом. Этого, полагали они, нельзя допустить. 15 января двенадцать наиболее влиятельных «левых коммунистов» подписали заявление с требованием созвать в недельный срок всероссийскую партийную конференцию для вынесения твердого и определенного решения по вопросу о мире. Если мирный договор будет подписан до созыва такой конференции, они покинут свои посты в партии и правительстве (57).

В тот же день (15 января) исполнительная комиссия Петербургского комитета выступила со своим, не менее решительным заявлением. Подписанное Косиором, Глебом Бокием, Фенигштейном, Равич и Афанасием Плужниковым (все — «левые коммунисты»), оно явилось отражением глубокого недоверия петроградской организации большевиков к ЦК:

В ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ РСДРП

Политическая линия, которую сейчас ведет ЦК и которая, как следует заключить из резолюции большевистской фракции съезда, направлена на заключение так называемого «похабного мира», что означает сдачу наших позиций… и несомненную гибель нашей партии как авангарда революции… Исполнительная комиссия от имени Петербургской организации заявляет самый решительный протест как против определившейся уже в общих чертах основной линии [в мирном вопросе], так и против политики замалчивания и недомолвок даже по отношению к ответственным органам самых больших организаций партии.

Мы имеем все основания утверждать, что подписание «похабного мира» явно противоречит мнению большинства партии… Продолжение мирной политики в том духе, как это намечается теперь… может грозить расколом нашей партии.

Принимая все это во внимание, И[сполнительная] К[омиссия]… требует немедленного созыва… экстренной партийной конференции, которая одна только при создавшихся условиях может решить вопрос о нашей мирной политике (58).

В самом Петербургском комитете продолжительная дискуссия по мирному вопросу состоялась во время встречи с партийными активистами приблизительно 18 января. Одно за другим в течение второй половины января созывались заседания ПК для обсуждения дилеммы «мир или война». На первом из этих заседаний с докладом по главному вопросу выступил Бухарин. Судя по другим его заявлениям и статьям этого периода, в этом докладе он, без сомнения, должен был яростно воспротивиться подписанию аннексионистского мирного договора в Брест-Литовске и, возможно, поддержать тактику «ни мира, ни войны» — и все это в сочетании с призывами к активизации усилий по подготовке к скорой революционной войне. Возможно также, он призвал усилить давление на ЦК с целью добиться поскорее созыва партийной конференции. Однако, судя по его заявлению в ЦК, он неодобрительно относился к скрытой угрозе партийного раскола, сквозившей в декларации исполнительной комиссии ПК от 15 января (59).

Что касается рассмотрения вопроса о мире в ПК около 18 января, оно завершилось принятием (единогласно, при одном воздержавшемся) еще одного комплекта тезисов по мирному вопросу. Эти тезисы, проект которых был написан Бухариным, не касались впрямую ни тактики Троцкого «ни мира, ни войны», ни вопроса о немедленной революционной войне. Не содержали они и призыва к общенациональной партийной конференции по мирному вопросу. Вместо всего этого, основное внимание в них было сосредоточено на опровержении, с интернационалистической точки зрения и в свете последних международных событий, ленинских аргументов в пользу немедленного заключения сепаратного мира. Переговоры в Брест-Литовске продолжались, и, следовательно, для Бухарина в тот момент это было самым важным.

В тезисах указывалось, что единственным значимым критерием для принятия или отвержения невыгодного, аннексионистского мира является польза для дела пролетарской революции; что в международном пролетарском движении наметился решающий прорыв, которому способствовали мирные переговоры и который надолго будет уничтожен принятием «похабного мира»; что даже поражение революционной России на фронте принесет пользу мировой революции в виде дальнейшего революционизирования вооруженных сил противника; что идея о том, что полученная мирная передышка позволит удержать в России Советскую власть, является иллюзией, так как международный империализм нападет на революционную Россию сразу, как только сможет (60).

Вопрос о том, как реагировать на требования созыва партийной конференции, был главным на заседании большевистского ЦК 19 января (1 февраля) (61). Все участники этого заседания признавали серьезность внутрипартийного кризиса, возникшего в связи с вопросом о войне и мире, и были, похоже, решительно настроены не допустить его перерастания в официальный раскол. Впрочем, на этом единодушие кончалось. В самом начале заседания Ленин ясно дал понять, что его правительство, скорее всего, все-таки подпишет договор с Германией на ее условиях и что у него на этот счет есть полномочия, данные ему Третьим Всероссийским съездом Советов (62). Что же касается требований созыва партийной конференции, его позиция, сложившаяся в ходе заседания ЦК, состояла в том, чтобы провести, как можно скорее, еще одно заседание Центрального Комитета совместно с руководителями крупнейших региональных партийных организаций, прибывшими на Третий съезд Советов и еще остававшимися в Петрограде, а в перспективе созвать внеочередной съезд партии. Хотя решение съезда будет обязательным для нового ЦК, избранного там же, на подготовку съезда уйдет, как минимум, месяц. Поэтому съезд, даже созванный в кратчайшие сроки, не успеет связать Ленину руки в переговорах с немцами.

Сталин, Свердлов, Стасова, Артем и Сокольников, в той или иной форме, выразили поддержку ленинской позиции. Троцкий отсутствовал, так как к тому времени вернулся в Брест. А присутствовавшие «левые коммунисты» отвергли доводы Ленина о полномочиях его правительства на переговорах. Ломов, еще до выступления Ленина, заявил, обосновывая необходимость созыва конференции, что речи Троцкого и, особенно, Зиновьева на съезде Советов заставили многих членов партии подозревать, что сепаратный мир с Германией — дело уже решенное. Поэтому, считал он, необходимо услышать голос всей партии, которого так долго не было слышно (63). Урицкий, выступивший сразу после Ленина, подчеркнул, что точка зрения Троцкого преобладала на съезде Советов и именно ее принял ЦК. Мирной политике большевиков, по единодушному признанию «левых коммунистов», не хватает ясности и стройности, поэтому общепартийная конференция необходима, чтобы привести ее в порядок. На заседании ЦК 19 января эти доводы Бухарин и Ломов подчеркивали с особой силой. Заседание завершилось назначением на 20 февраля (5 марта) экстренного съезда партии и на 21 января — еще одного совещания в ЦК, на котором представители различных мнений в партии по вопросу о мире снова смогут высказаться.

Участники совещания в ЦК 21 января голосовали по десяти вопросам, связанным с переговорами о мире и мирной политикой большевиков вообще. Только пять из четырнадцати участников выступили за немедленное подписание аннексионистского мира (Ленин, Сталин, Муранов, Артем и Сокольников). Значительное большинство, в том числе Ленин, по-видимому, под кратковременным влиянием революционных событий за рубежом (64), проголосовали за затягивание переговоров. Только Иннокентий Стуков считал необходимым прервать переговоры немедленно. Большинство полагало, что подписание аннексионистского мирного договора возможно, если ой будет представлен в форме ультиматума. «Нет» на этот вопрос ответили только «левые коммунисты» Осинский и Стуков. Бухарин и Урицкий, похоже, покинули совещание до голосования, но даже если бы они остались и голосовали против, это не повлияло бы на общий результат голосования по этому вопросу. Судя по поставленным вопросам, можно заключить, что тактика «ни мира, ни войны», которой руководствовался в Бресте Троцкий, предметом споров уже не была. В остальном голосование явилось точной проекцией острых разногласий по мирному вопросу, разделявших в то время партию (65).

Теперь все, казалось, зависело от революционных событий в Европе и, конечно, от переговоров в Брест-Литовске. Троцкий вернулся в Брест 17(30) января. Возобновление переговоров совпало с военными успехами большевиков в Финляндии и на Украине, а также с взрывом революционного возмущения в Европе, что, в общей сложности, выглядело как хороший знак для русских. Однако это мимолетно обнадеживающее положение дел длилось недолго. Самое главное, что были подавлены, быстро и жестоко, представлявшие наибольшее значение рабочие стачки и революционные протесты в Германии. Это обстоятельство вернуло Ленина к мысли о необходимости принять германские условия мира и как можно скорее. Последний письменный доклад о состоянии российских войск на фронте и в тыловых гарнизонах, представленный Крыленко Совнаркому, усилил это ленинское убеждение. Между тем, в Бресте Троцкий и его коллеги продолжали тягаться со своими германскими визави. Германский генеральный штаб к тому времени уже начал проявлять нетерпение. В результате дискуссий, которые состоялись во время перерыва в переговорах 23–24 января (4–5 февраля) между германским командованием, с одной стороны, и правительствами Германии и Австро-Венгрии, с другой, последние согласились ускорить подписание сепаратного договора с Украиной и, как только это будет сделано, вручить Троцкому ультиматум — иными словами, свернуть мирную конференцию в Брест-Литовске в недельный срок. Условия ультиматума, который Кюльман должен был представить Троцкому, были таковы: либо Троцкий принимает предложенные ему мирные условия, либо военные действия возобновляются.

Несмотря на то, что умеренные силы в германо-австро-венгерской делегации до последнего момента продолжали спорить, стараясь придать хоть толику легитимности аннексионистским требованиям своих правительств, растущее влияние на переговоры германского генерального штаба в лице генерала Макса Гофмана и, следовательно, невозможность дальнейшего затягивания переговоров стали очевидны российской стороне. 27 января (9 февраля) Центральные державы подписали сепаратный пакт с Украиной. На следующий день, 28 января (10 февраля), — настал момент, который Троцкий предвкушал все это время. В то время как ничего не подозревавшие представители Центральных держав были уверены, что Россия вот-вот капитулирует, Троцкий взорвал свою «бомбу». Он объявил, что Россия, отказываясь формально подписать мирный договор, со своей стороны, считает состояние войны с Германией, Австро-Венгрией, Болгарией и Турцией прекращенным и демобилизует свои войска (66).

Позже в тот же день главные члены делегации Центральных держав собрались на последнее заседание. Все они, за одним серьезным исключением, были склонны оставить Россию в покое. Кюльман и Чернин полагали, что поскольку русские своим заявлением молчаливо признали, что оккупированные территории остаются в руках Германии, то воевать больше не за что. Исключением был генерал Гофман. Следуя инструкциям своего начальства, он настаивал, что раз цель перемирия с Россией, состоявшая в заключении мирного договора, не достигнута, то, как следует из условий перемирия, боевые действия должны быть возобновлены в семидневный срок (67).

Немцы спорили до поздней ночи, а в это время российская делегация ехала на железнодорожный вокзал, чтобы отбыть в Петроград, уверенная, пусть и не до конца, что для России кошмар мировой войны закончился. Перед самым отправлением Троцкий отбил срочную телеграмму Крыленко в Могилевскую ставку с сообщением о том, что произошло, и указанием издать приказы о демобилизации, что Крыленко тут же и сделал. Впрочем, на следующий день, по настоянию Ленина, приказы были объявлены недействительными, но отменить их психологически негативный эффект на и без того безнадежно деморализованную армию было уже невозможно. В самую последнюю минуту, когда российские переговорщики уже садились в поезд, их надежды на мир были упрочены сообщением о том, что германские и австро-венгерские дипломаты прилагают усилия, чтобы убедить военных не прибегать к крайним мерам. Итак, довольно посмеиваясь и расслабившись, члены российской делегации размещались в вагоне и поздравляли друг друга с тем, как они замечательно обвели вокруг пальца германский империализм. Много лет спустя Троцкий вспоминал: «На обратном пути в Петроград мы все находились под впечатлением, что немцы не начнут наступление» (68).

* * *

В конце сентября и в первой половине октября 1917 г. одним из главных аргументов Ленина в пользу немедленного захвата власти было убеждение, что все страны Европы стоят на пороге пролетарских революций и что большевики в России, в силу своего более выгодного положения, могут и обязаны показать им пример. Ждать съезда Советов для отстранения от власти Временного правительства, настаивал он, значит предать дело мировой революции.

В начале декабря 1917 г., когда в Брест-Литовске начались сепаратные переговоры между Германией и Советским правительством о мире, Ленин все еще верил в то, что решающие социалистические революции в Европе не за горами. Однако к концу месяца ответные революции, в близости которых он был уверен, так и не стали явью. Между тем, полная деморализация русской армии на фронте была налицо, а на Дону началась экспансия контрреволюционных сил. Учитывая все это, Ленин пришел к выводу, что немедленное заключение мира с Германией на ее условиях является абсолютно необходимым для выживания революционной России. К несчастью для него, однако, многие из его ближайших сподвижников в руководящих органах партии — в Петрограде, в Москве и по всей стране — остались преданы его прежним идеям стойкого интернационализма (это было особенно заметно в случае с лидерами Петербургского комитета). Убежденные в том, что заключение сепаратного мира с кайзером отбросит революцию в Германии на долгие годы, что революционная война — дело сложное, но возможное и что русской революции не выжить в одиночку, они («левые коммунисты») решительно отвергли ленинские доводы о необходимости мира любой ценой.

В этой ситуации формула Троцкого «ни мира, ни войны» — тактическая уловка, основанная на предположении, что если революционная Россия просто объявит войну оконченной и демобилизует армию в одностороннем порядке, германское правительство будет не в состоянии заставить свои войска воевать, и война для России действительно закончится — получила широкое признание среди большевиков и левых эсеров. В середине января 1918 г. большинство членов руководства обеих партий (но не Ленин) одобрили ее. После того как породившая надежды волна революционных беспорядков в Европе была подавлена, 28 января (9 февраля) Троцкий огорошил германскую делегацию в Бресте своим заявлением и вернулся в Петроград, оптимистически уверенный, что перехитрил своих противников. Однако все зависело от ответа германской стороны.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. См. Ленин В И Полн собр. соч. Т.35. С.253.

2. Петербургский комитет РСДРП(б) С. 571–576.

3. Там же. С. 579–593.

4. Там же С 581–587.

5 Глубокий анализ этих переговоров см. в книге. Richard К Debo Revolution and Survival: The Foreign Policy of Soviet Russia, 1917–1918. — Toronto, 1979 P45-112.

6 Keep The Debate P 213–217; Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов р, с, кр. и каз депутатов С. 152–155

7. РГАСПИ. Ф. 19 On 1. Д 28 Л 2

8. Keep The Debate. Р 223-239

9 Ibid. Р.228; Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов р, с, кр и каз депутатов С 164.

10 РГАСПИ. Ф. 19. On 1. Д 28 Л.2.

11 См выше, глава 2.

12 Кедров М. Из красной тетради об Ильиче //Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. — М., 1957. Т.2. С.97; Подвойский Н. И. От красной гвардии к красной армии //Историк-марксист. 1938. № 1. С. 16–34 Текст ленинского опросного листа см. Ленин В. И. Полн собр. соч Т.35 С. 179–180, 472.

13 См. Debo. Revolution and Survival. P.60; Городецкий E.H. Демобилизация армии в 1917–1918 гг. //История СССР. 1958. № 1. С. 15–19

14. Вечерний час. 1917. 18 декабря. С.2.

15 РГАСПИ. Ф.19. Оп.1. Д.29 Л.2.

16. Там же; Ф.5. On 1 Д.2424 Л.19; Симонян М.Н. Его профессия революция: Документальный очерк о жизни и деятельности Н. В. Крыленко. — М., 1985 С. 93–94. В 1920-е годы в письме в Истпарт Крыленко указывал, что после той встречи военных представителей он подготовил для Ленина специальный письменный доклад, в котором подчеркнул, что рассчитывать на боеспособность старой армии абсолютно бессмысленно, так как она воспринимает перемирие и начало мирных переговоров как знак того, что война закончилась — Протоколы съездов и конференций ВКП(б). Седьмой съезд, март 1918 г. — М.-Л., 1928 С. 261–262, прим. 48.

17 Ленин В. И. Полн собр. соч. Т.35. С.472; Чубарьян А.О. Брестский мир. — М, 1964 С.106

18. РГАСПИ. Ф.19 Оп.1. Д.29. Л.28; Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т 35. С.181.

19. РГАСПИ. Ф 5. Оп.1 Д.2423. Л.19об.

20. Петербургский комитет РСДРП (б). С.607, 608.

21. Там же. С. 609–611, 621–622.

22. Там же. С. 611–618.

23. Там же. С 615–616.

24. Там же. С 619.

25. Владимир Ильич Ленин Биографическая хроника. Т.5. С. 156–157.

26 См., напр: Волкогонов Д. И. Ленин. Политический портрет. В 2-х кн. — М, 1994. Кн 1 С. 197–232; Richard Pipes. Three 'Whys' of the Russian Revolution. — New York, 1995. P 45–46; Richard Pipes The Russian Revolution. — New York, 1994. P. 410–412, 431–438, 612–624; Richard Pipes, ed. The Unknown Lenin- From The Secret Archive. — New Haven, 1996 P6, 15-16

27 Троцкий Л.Д. Сочинения. T 17. 4.1 М.-Л, 1926 С.631, прим. 38.

28. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т 35 С.225.

29 Там же. С 243-252

30 Ленинский сборник. Т 11. — М, 1929. С 43–44; Седьмой (экстренный) съезд РКП (б), март 1918 г. Стенографический отчет. — М., 1962. С. 216–218

31 Там же

32. L Trotsky. My Life. — New York, 1970. Р 382–383.

33 Кедров. Указ. соч. С. 10.

34 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). С. 168 См также Смирнов Н Н. Третий Всероссийский съезд Советов. — Jl.s 1988. С.98.

35. См. по этому поводу Debo. Revolution and Survival. P.79.

36. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). С 168–169 37 Там же С. 169–170.

38. Там же С. 170.

39. Там же. С. 172. Ленинские заметки об этом заседании см.: В. И. Ленин. Неизвестные документы, 1891–1922 — М, 1999. С. 223–224.

40. Такой сдвиг произошел, например, в Охтинском районном комитете большевиков. — ЦГАИПД Ф 10. Оп.1. Д 11 Л 1об.-2об.

41. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). С. 173.

42. Петроградское эхо. 1918. 12 января. С.2; Наши ведомости 1918. 13 января. С.2.

43. Третий Всероссийский съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Пг., 1918. С. 21–34.

44. Там же. С. 48–55; Троцкий Л. Д. Сочинения. Т.17. 4.1. С. 53–69.

45. Третий Всероссийский съезд Советов. С. 56–58.

46. Там же. С.71, 92–93.

47. См. заявление исполнительной комиссии в: Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). С. 180–183.

48 См. ГАРФ. Ф.1235. Оп.18. Д 7. Л.31.

49. Третий Всероссийский съезд Советов. С.52.

50. Там же. С.64.

51. Там же. С.59

52. Красная газета. 1918 13 января. С.1.

53 Там же 17 января. С. 1.

54. Там же 19 января. С 1.

55. Там же 21 января. С 1

56 РГАСПИ. Ф 19. Оп.1. Д 47.

57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). С. 181.

58. Там же. С. 182–183.

59. Там же. С. 176. См. особенно тезисы 5–8.

60. Там же. С. 183–184.

61. Там же. С. 174–180.

62. Там же. С. 175–176, 283–284, прим. 207.

63. Там же. С. 175, 283, прим. 206.

64. См. в этой связи 22-ой тезис, добавленный Лениным к его «Тезисам о войне» 21 января. — Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т.35. С. 251–252.

65. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). С. 190–191. См. также В. И. Ленин Неизвестные документы. С 225–227.

66 Троцкий Л. Д. Сочинения. Т. 17. 4.1. С. 103–104, Max Hoffman. War Diaries and Other Papers Trans by Eric Sutton Vol 2 —London, 1939 P 218–219/

67. Hoffman War Diaries. — London, 1929. Vol.2. P.219; John W. Wheeler-Bennet. Brest-Litovsk. The Forgotten Peace, March 1918. — London, 1963 P.229

68. Trotsky. My Life. P.386.

 

Глава 6

«СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ ОТЕЧЕСТВО В ОПАСНОСТИ!»

В Смольном известие о сенсационной декларации Троцкого и видимом признании ее Центральными державами было получено по прямому проводу около полуночи 28/29 января. Зиновьев тут же подготовил триумфальное заявление для прессы, которое, должно быть, озадачило журналистов не меньше, чем заявление Троцкого — представителей Центральных держав в Бресте. Когда заинтригованный корреспондент спросил его, что на практике означает фраза «ни войны, ни мира», Зиновьев уверенно объяснил, что смысл ее сводится к продлению перемирия. «Мы считаем, что Центральным державам на русском фронте не удастся наступать, ибо этого не пожелают трудовые массы», — сказал он и быстро добавил, что «не в интересах Германии и Австрии бесконечно аннексировать чужие территории» (1). Как вспоминал Штейнберг, «гордое умиротворение, омрачаемое беспокойством, опустилось на Петроград» (2).

На следующее утро весь Петроград гудел, возбужденный вестью о беспрецедентных событиях в Бресте. Экстренно собравшиеся по этому поводу центральные комитеты большевиков и левых эсеров одобрили шаг Троцкого (3). На заседании Петроградского Совета бывший член Военной организации большевиков, военный комиссар Михаил Лашевич безапелляционно заявил: «Немецкие войска не пойдут против тех, кто всему миру заявил о нежелании проливать братскую кровь» (4). Принятая на этом заседании резолюция «Об окончании войны», проект которой был внесен Зиновьевым, одобрила российскую позицию в Брест-Литовске, обратилась к рабочим Германии, Австрии, Болгарии и Турции с призывом помешать империалистическим державам учинить насилие над народами Польши, Литвы и Курляндии, а также провозгласила создание новой, социалистической Красной Армии главной задачей дня. Впрочем, главной заботой Петросовета, что и отразила резолюция, было, похоже, не столько формирование новой армии, сколько привнесение хотя бы подобия порядка в тот, демобилизованный из старой армии, неуправляемый сброд, который многотысячными потоками устремился домой с фронта (5).

В петроградской прессе оценки сделанного Троцким шага были, как и следовало полагать, различными. Либеральные и умеренносоциалистические газеты, которые с самого начала настороженно относились к факту сепаратных переговоров с противником, назвали его катастрофой, не способной принести и без того уничтоженной, беззащитной России ничего, кроме новых испытаний, мучений и унижений. «Начало конца революции» увидел в этом акте Троцкого меньшевистский «Новый луч». Напротив, большевистские газеты приветствовали новости из Бреста с нескрываемой радостью. Судя по заголовку в «Красной газете», война была окончена:

НА ДРУГОЙ ДЕНЬ ПОСЛЕ ОКОНЧАНИЯ ВОЙНЫ

Мы живем на другой день после окончания войны… [Р]усский пахарь может вернуться к своей заждавшейся земле. Русский рабочий может вернуться в давно оставленный им город. Весь русский народ может теперь с удвоенной силой и энергией заняться устройством своей новой, вольной, свободной жизни (6).

Левоэсеровская пресса, как и большевистские издания, была склонна считать, что германское правительство уже не сможет возобновить наступление на Восточном фронте, как бы ему этого ни хотелось. «После такого заявления [как сделанное Троцким] трудно будет германскому штабу двинуть войска против России, потому что нельзя ничем будет оправдать это новое нашествие, и германский солдат будет знать, что он защищает только и только аннексионистские вожделения своей буржуазии», — писала 30 января газета «Знамя труда». «Теперь, когда мир сорван только волею делегации Центральных держав, теперь естественно, что революционное движение вспыхнет с новой силой» (7).

Конечно, для западных союзников, готовивших решающее весенне-летнее наступление на Западном фронте, перспектива прекращения военных действий на востоке определенно не сулила ничего хорошего. Так, за пару недель до заявления Троцкого британское Министерство иностранных дел направило в Петроград со специальной миссией опытного молодого дипломата, «доку» в российских делах, Роберта Брюса Локхарта. Главной задачей Локхарта было убедить Советское правительство поддержать союзнические военные усилия. Одновременно руководство военно-морских сил Великобритании дало поручение своему новому военно-морскому атташе в Петрограде, капитану Фрэнсису Кроуми, организовать эвакуацию военного имущества союзников из Балтийского региона. До этого своего назначения Кроуми был боевым офицером, командиром британской подводной флотилии, действовавшей совместно с русским флотом на Балтике (8). Став военно-морским атташе, он писал секретные донесения адмиралу Реджинальду Холлу, главе военно-морской разведки Великобритании. Однако никакого опыта шпионской или подрывной работы и даже дипломатической деятельности у Кроуми не было. В августе 1918 г. латышские офицеры, оказавшиеся информаторами ЧК, обманули его доверие и навлекли на британского военно-морского атташе подозрения в попытках свергнуть Советскую власть на северо-западе России. Возможно, его также предала Мария (Мура) Бенкендорф — привлекательная русская сотрудница британского посольства. Косвенные доказательства свидетельствуют, что Мура, ставшая любовницей Локхарта, была осведомителем ЧК (9). «Граммофон какой-то для всех гнусных сплетен в посольстве», — так писала она про Кроуми в письме к Локхарту (10).

Троцкий, Радек и Карелин вернулись в Петроград из Бреста в 5 часов утра 31 января. Троцкий сразу же отправился в Смольный, где кратко изложил Ленину содержание финальной стадии переговоров. В тот же день Троцкий и Карелин выступили также с докладами о переговорах на совместном заседании большевистской и левоэсеровской фракций ВЦИКа и на заседании Совнаркома, а вечером следующего дня, 1 (14) февраля, ставшего первым днем нового российского календаря (11), — на специальной сессии полного ВЦИКа (12).

Троцкий подробно рассказал ВЦИКу о своей тактике в Бресте. Январская волна стачек в Германии и Австро-Венгрии на короткое время усилила российскую позицию на переговорах и ослабила германскую. Однако после подавления беспорядков германская делегация возобновила свои экспансионистские претензии с новой силой. Дальнейшему ослаблению позиции российской делегации на последних стадиях переговоров способствовали сепаратные действия украинской делегации, а также откровенные публикации в русской прессе о продолжающемся развале русской армии. После подписания 27 января (9 февраля) соглашения между Центральными державами и украинской делегацией стало ясно, что немцы от своих притязаний не отступятся, а, значит, затягивать переговоры больше невозможно. В этих обстоятельствах он, Троцкий, и сделал свое заявление.

С нескрываемым удовольствием описывал Троцкий потрясение, написанное на лицах участников переговоров с противоположной стороны, а также реакцию германских солдат из размещенной в Бресте особой части, которые постарались заверить его, что революционной России нечего бояться германского наступления. Даже их офицеры заявили, что никто и ничто не заставит их выступить против России. И хотя, предупредил Троцкий, полностью отметать возможность возобновления Германией военных действий нельзя, ему она кажется маловероятной. Он рассказал, что лично проехался по русским позициям на линии фронта и был потрясен царившими в войсках хаосом и анархией. Поэтому он не разделял свойственной «левым коммунистам» иллюзии, что русские солдаты смогут защитить революцию от нападения, если оно случится. Он считал, что немедленная, открытая и всеобщая демобилизация продемонстрирует всему миру решительное и однозначное намерение Советской России покончить с войной и переложит бремя защиты русской революции, если в этом возникнет необходимость, непосредственно на плечи европейских революционных масс (13).

Карелин, выступая перед ВЦИКом, подчеркнул, что основной проблемой, стоявшей перед российской делегацией в Бресте, было не выставить напоказ грабительские условия, предложенные Центральными державами, что было несложно, а предъявить свои требования, которые не сводились просто к возврату к довоенному территориальному status quo. Суть была в том, что последнее не сочеталось с социалистическими принципами мира без аннексий и контрибуций и права наций на самоопределение вне зависимости от срока давности их подчинения — принципами, заявленными в Декрете о мире, принятом Вторым съездом Советов, и позже подтвержденными (14). Заявление Троцкого, по мнению Карелина, естественным образом вытекало из этой трудноразрешимой задачи. Позиция, занятая Россией в Бресте, привела к тому, что русская революция стала маяком для порабощенных народов во всем мире. Для иллюстрации этого Карелин описал дружеский прием, полученный им и Троцким в Варшаве, куда они отправились во время перерыва в переговорах. На массовом уровне прежняя враждебность к России сменилась уважением к русской революции. Признавая, что трюк с простым объявлением войны оконченной без подписания мирного договора содержит риск возобновления военных действий, Карелин, как и Троцкий, сомневался в том, что германские солдаты на Восточном фронте способны участвовать в наступлении (15).

Отвечая Троцкому и Карелину, Пумпянский, от лица эсеров, похвалил брестскую делегацию за то, что они не подписали сепаратный мирный договор, однако назвал результаты переговоров неудовлетворительными, поскольку фронт оказался открыт для германского вторжения. Вновь, как на Учредительном собрании, под насмешливые реплики и крики, он призвал к организации международной социалистической мирной конференции в Стокгольме и к формированию, посредством Учредительного собрания, правительства единого народного фронта.

От левых эсеров выступал Штейнберг. Он высоко оценил успехи советской дипломатии и отметил, что трудящиеся Европы и Америки являются естественными союзниками революционной России, и теперь, благодаря Бресту, связи с ними станут крепкими, как никогда. Отвергнув призыв Пумпянского к повторному созыву Учредительного собрания, он, тем не менее, поддержал его идею немедленной организации социалистической мирной конференции в Стокгольме и прекращения ненужных политических распрей внутри страны в качестве меры подготовки к возможному наступлению Центральных держав. Россия, считал он, должна быть готова защитить себя, а «для этого прежде всего необходимо прекратить ту гражданскую войну внутри демократии, которая раздирает страну на части».

Мартов выразил несогласие с мнением Троцкого, что позиция австро-германской стороны после Бреста оказалась слабее, чем была в начале переговоров. С его, Мартова, точки зрения, все указывает на обратное. Одобряя в душе формулу «ни мира, ни войны», он считал необходимым учитывать возросшую уверенность Центральных держав в своих силах в противостоянии с революционной Россией, а также, самое важное, создать условия, которые позволят всем российским гражданам принять участие в защите страны от германского вторжения.

В своем заключительном слове Троцкий, отвечая Мартову, заявил, что ответственность за предотвращение гибели России от рук германских империалистов лежит, в первую очередь, на народе Германии. Тем не менее, он согласился, что в случае необходимости, «мы будем вынуждены защищаться». Большевистская резолюция, принятая на этом заседании, одобрила позицию, занятую российской делегацией на мирных переговорах в Бресте, и выразила уверенность, что при поддержке социалистических рабочих всех стран австро-германские рабочие и солдаты доведут до победного конца борьбу против империалистов и узурпаторов, начавшуюся в Вене и Берлине. Предупредив об опасности вражеского окружения, в котором оказалась русская революция, резолюция подчеркнула, что создание добровольной социалистической Красной армии является одной из важнейших задач момента (16). Было также решено направить Каменева со специальной миссией в Великобританию и Францию — для разъяснения российской мирной политики и в поисках поддержки среди западноевропейских социалистов (17).

На следующий день (15 февраля) Троцкий выразил еще более твердую уверенность в том, что немцы наступать не будут. На вечернем пленарном заседании Петроградского Совета он определил степень вероятности германского наступления в 10 % — против 90 %, что его не будет (18). Отражением широко распространенного среди петроградских большевиков убеждения, что для России война закончилась и пора вплотную заняться внутренними проблемами, является тот факт, что в этот день Троцкий получил назначение руководить поставками и распределением продовольствия — на тот момент, самой грозной и сложной из внутренних проблем революционной России (19).

Троцкий и не догадывался, как скоро его прогнозу предстоит подвергнуться испытанию. На самом деле, решающие события, ставшие кульминационным моментом в борьбе между германскими военными и гражданскими властями по поводу того, как реагировать на декларацию Троцкого «ни войны, ни мира», произошли еще два дня назад (13 февраля) на заседании Коронного совета Германии. Дебаты вокруг политики в отношении революционной России завершились там принятием решения о проведении на Восточном фронте ограниченной наступательной операции. Цель этого наступления состояла в том, чтобы продвинуть германские позиции на восток, к Нарве и Пскову, а в более широком смысле — поставить большевиков на место. Начало наступления было назначено на 18 февраля (20).

Весть о том, что срок германского перемирия с Россией истекает в полдень 18 февраля, после чего восстанавливается состояние войны, достигла Смольного вечером 16 февраля (21). Когда принесли телеграмму, Троцкий был в кабинете Ленина на совещании, на котором, кроме него и Ленина, присутствовали Карелин и еще один левый эсер, коллега Карелина. Ленин, явно глубоко взволнованный, молча передал телеграмму Троцкому. Вспоминая этот эпизод в своих мемуарах, Троцкий писал, что Ленин быстро завершил совещание, выпроводил левых эсеров из кабинета и выпалил: «Все-таки они нас обманули… Эта зверюга своего не упустит» (22).

После того как Ленин напомнил Троцкому, что, согласно их договоренности, он должен поддержать немедленное подписание мирного договора, Троцкий ответил, что способность немцев реально начать наступление на Россию остается под вопросом. Возможно, поэтому какое-то время эта новость не была обнародована (23). О ней даже не поставили в известность ответственных за оборону страны высших военных руководителей и Совнарком (24). Только вечером 18-го, после того как русская разведка перехватила телеграмму, адресованную командующим германскими войсками на Восточном фронте, с указанием, что поскольку Троцкий нарушил перемирие, им предписывается возобновить наступательные действия, русские военные узнали о возникшей угрозе (25).

* * *

Новость о возобновлении германского наступления немедленно вернула в повестку дня спорный и болезненный вопрос о том, заключать или не заключать сепаратный мир с Центральными державами — вопрос, который, благодаря тактике Троцкого «ни войны, ни мира», был оставлен без ответа. Вспыхнувшие с новой силой дебаты по этому вопросу, характер которых постоянно менялся в связи с развитием событий на фронте и неопределенностью по поводу германских конечных намерений, бушевали фактически без перерыва с 17 по 24 февраля. Дебаты велись в прессе, в центральных комитетах большевистской и левоэсеровской партий, в Совнаркоме, в большевистской и левоэсеровской фракциях ВЦИК, на заседаниях ВЦИКа, Петросовета, ПК большевиков, Четвертой городской конференции петроградских большевиков, в петроградских районных Советах и районных комитетах большевиков, а также на фабриках, заводах, в солдатских казармах и матросских корабельных кубриках.

Дебаты начались поздно вечером 17 февраля на заседании ЦК большевиков. Среди опубликованных документов ЦК за этот период имеется таблица, показывающая, как участники заседания (всего присутствовало одиннадцать членов ЦК) голосовали по ряду вопросов о войне и мире. С точки зрения Ленина, самым важным из этих вопросов был первый: должно ли правительство предложить возобновить мирные переговоры? — который для него означал согласие немедленно принять мир на германских условиях. В этом вопросе Ленин проиграл: пять человек ответили «да», шесть — «нет» (26). Не менее важным был последний вопрос: нужно ли заключать мир, если германское наступление станет реальностью, а революционных восстаний в Германии и Австрии не последует? Здесь Ленин одержал верх: Троцкий выполнил свое обещание и проголосовал за мир.

На следующее утро (18 февраля), незадолго до назначенного часа возобновления германского наступления, ЦК пересмотрел свою оценку развития ситуации. К тому моменту поступили сообщения о многочисленных признаках усиления германской военной активности в непосредственной близости от линии фронта. Вражеские аэропланы были замечены над Двинском (находившимся в российской фронтовой полосе), и, судя по всему, готовился удар по крупнейшему балтийскому порту Ревелю. Германское радио настойчиво вещало о необходимости поставить заслон от угрозы «заразы» с востока. Но хуже всего, с точки зрения ЦК, было то, что нигде: ни среди германских войск на фронте, ни в германском тылу, — не было видно ни одного признака протеста. Наступление, однако, пока не началось. И, поскольку на обсуждение вероятных сценариев было потрачено достаточно много времени накануне, Свердлов предложил прервать заседание до тех пор, пока ситуация на фронте не прояснится. Ленин был против, и из уважения к нему было решено продолжить обсуждение, сосредоточившись исключительно на вопросе о том, стоит ли немедленно послать немцам телеграмму с предложением немедленного мира. В конце дискуссии, при голосовании по этому вопросу, ленинское требование без промедления принять германские условия мира опять потерпело поражение, недобрав один голос (27).

Это помогает объяснить поведение большевистских наркомов на заседании правительства, начавшемся ранним вечером 18 февраля и посвященном, главным образом, одному вопросу: как справиться с разразившимся военным кризисом (28). Помимо членов кабинета — большевиков и левых эсеров, на этом заседании, в тот или иной момент, присутствовали также представители Президиума ВЦИК, брестской мирной делегации и генеральных штабов «старой армии» и новорожденных Красной Армии и Флота. С перерывами, позволяющими участникам посещать заседания центральных комитетов своих партий, это заседание Совнаркома растянулось на всю ночь и раннее утро. Дискуссия сосредоточилась, похоже, в основном на путях преодоления практически полного отсутствия у России регулярных вооруженных сил и способах самостоятельной защиты революции до прибытия помощи извне. Среди рассмотренных вопросов были немедленное объявление всеобщей мобилизации (признанное преждевременным по причине все еще ожидаемого «вмешательства» германского пролетариата или рейхстага); заключение оборонного соглашения с умеренно-социалистическими партиями (предложенное левыми эсерами и отвергнутое большевиками); возможность ведения партизанской войны (рассматривалась необычайно серьезно, поскольку «практически у всех есть оружие») и начало эвакуации из Петрограда (не рекомендованное, так как будет отвлекать от оборонных усилий).

Тем временем, сообщения о развертывании германского наступления становились все более тревожными. В считанные часы немцы захватили Двинск и Минск и теперь широким фронтом двигались к Петрограду. Хотя наступающие войска состояли из немногочисленных, наскоро укомплектованных, нерегулярных частей, охваченные паникой русские солдаты не оказывали им ни малейшего сопротивления. Даже не пытаясь взрывать за собою железнодорожные пути и мосты, они опрометью бежали при первых же признаках приближения немцев. Меньше сотни германских солдат потребовалось, чтобы захватить Двинск.

Около полуночи в заседании Совнаркома был объявлен перерыв. Начавшееся вскоре после этого ночное заседание ЦК большевиков было назначено в последнюю минуту: одним из поводов, возможно, послужило ленинское нетерпение отправить телеграмму о согласии принять германские мирные условия, чтобы приостановить наступление немцев на Петроград. На этом, третьем за сутки, заседании ЦК Ленин беспрестанно призывал к немедленной капитуляции (29). «Теперь невозможно ждать, — настаивал он, — ибо положение определено вполне… Игра зашла в такой тупик, что крах революции неизбежен, если дальше занимать политику среднюю… Если бы немцы сказали, что требуют свержения большевистской власти, тогда, конечно, надо воевать; теперь никакие оттяжки дальше невозможны».

Заседание Совнаркома, январь 1918 г. Слева направо: И.3. Штейнберг, И.И. Скворцов-Степанов, Г.Ф. Федоров, В. Д. Бонч-Бруевич, В Е. Трутовский, А Г. Шляпников, П П. Прошьян, В И Ленин, И. В. Сталин (стоит), А. М. Коллонтай, П.Е. Дыбенко (стоит), Е.К Кокшарова, Н И Подвойский, Н.П. Горбунов, В.И. Невский, В.И. Шотман и Г.В. Чичерин.

Главным оппонентом Ленина на том заседании, как и вообще в течение всего брестского кризиса, был Бухарин, который, несмотря на молодость, не испытывал ни малейшей робости. Взяв слово, Бухарин заявил, что Ленин и те, кто ратует за мир чуть ли не любой ценой, просто поддаются панике, тогда как на самом деле ничего неожиданного не происходит. Империалистические силы твердо намерены подавить революцию, чтобы не допустить ее дальнейшего распространения. Теперь борьба неизбежна. По мнению Бухарина, «события развиваются так, как должны. Все, что сейчас случается, мы предвидели. Мы говорим, что либо русская революция развернется, либо погибнет под давлением империализма».

Ленин считал бухаринские аргументы безнадежной утопией. «Если мы не подготовлены [к революционной войне], мы должны подписать мир», — бушевал он. Даже если к первоначальным требованиям немцы «присоединят невмешательство в дела Украины, Финляндии, Лифляндии и Эстляндии, — то и это надо безусловно принять». Для Ленина это была цена выживания. Спасти революцию в России как плацдарм мировой революции — вот единственное, что имело значение.

Соглашаясь с Лениным, что выступать против немцев с разношерстным сбродом, имеющимся в распоряжении Советского правительства, невозможно, Троцкий все еще надеялся на то, что европейские рабочие придут на помощь революционной России. На заседании ЦК ночью 18/19 февраля он предложил, явно с целью выиграть время, вместо немедленной капитуляции, направить Вене и Берлину ноты, с тем чтобы выяснить характер их требований. Судя по всему, Троцкий был уверен, что оглашение этих требований само по себе будет иметь пропагандистский эффект. Однако, когда стало ясно, что эта идея неприемлема для обеих сторон, он вновь выполнил свою часть сделки с Лениным, обеспечив ему при голосовании необходимый для перевеса голос. Семью голосами против пяти (при одном воздержавшемся) большевистский ЦК признал необходимым немедленно информировать германское правительство о готовности России подписать мирный договор. Ленину и Троцкому было поручено подготовить соответствующее послание. Короткое время спустя ЦК левых эсеров, в составе всего шести членов из пятнадцати, также проголосовал за мир и одобрил идею капитуляции, проект которой уже был подготовлен Лениным и Троцким (30).

Несмотря на все эти решения, в Совнаркоме, который возобновил свое заседание после перерыва, оппозиция Ленину существенно слабее не стала. Хотя настроение участников становилось все более мрачным по мере поступления сообщений о скорости продвижения германских войск, упор продолжал делаться на сопротивление (31). Под утро, когда вопрос о капитуляции впервые, по-видимому, был поставлен ребром, эта идея вызвала новый всплеск острых дебатов. Ленин, к которому теперь присоединился Троцкий, возглавил борьбу за немедленный мир. Штейнберг и Дыбенко выступили главными адвокатами революционной войны. Порой атмосфера в споре достигала такого накала, а расхождения между спорящими сторонами такой глубины, что одному обозревателю показалось, что дело непременно закончится отставками. Голосование, проведенное в конце заседания, когда число присутствующих наркомов постепенно сократилось до девяти, перевесом в один голос решило вопрос в пользу «немедленного мира» (32). После этого, без согласования с ВЦИКом, Ленин и Троцкий немедленно отправили в Берлин радиограмму с сообщением о готовности Советского правительства подписать мирный договор на условиях, предложенных германской стороной в Брест-Литовске. (33).

Как реагировали на этот акт другие политические партии, помимо большевиков и левых эсеров? Узнав о германском наступлении, практически все они заявили о своей готовности забыть былые распри и объединиться для защиты страны от внешнего врага. Неудивительно, что их реакцией на сообщение о российской капитуляции, последовавшей спустя чуть более суток, была растущая волна негодования. В самых жестких выражениях кадетская, эсеровская и меньшевистская печать осудили принятие правительством германских условий мира и потребовали немедленного повторного созыва Учредительного собрания.

Для Ленина в категорическом неприятии его политики со стороны либеральных и умеренно-социалистических групп не было ничего неожиданного. Гораздо более тревожным и потенциально опасным был гневный протест, которым решение сдаться немцам без боя было встречено в рядах его собственной партии и в партии левых эсеров. То, что этот вопрос продолжает оставаться взрывоопасным, стало немедленно очевидно на заседаниях большевистской и левоэсеровской фракций ВЦИК, созванных во второй половине дня 19 февраля для выработки позиций по мирной политике правительства перед рассмотрением на вечернем пленарном заседании ВЦИКа. Помимо уже известных разногласий между требующими немедленного мира сторонниками Ленина и выступающими за революционную войну «левыми коммунистами» и между соответствующими левоэсеровскими группировками, на этих заседаниях фракций были высказаны серьезные претензии в адрес правительства по процедурным вопросам, связанным с уже обретшей недобрую славу радиограммой Ленина-Троцкого. Противников капитуляции из рядов обеих партий возмутило то, что решение по такому серьезному, фундаментальному политическому вопросу было принято Совнаркомом без кворума, перевесом всего в один голос и без ведома ВЦИКа. Даже Свердлов, обычно верно и послушно следующий за Лениным, выразил протест против отправления радиограммы без санкции ВЦИКа (34). Многочисленная левоэсеровская фракция была так возмущена, что немедленно возобновила попытки добиться существенного усиления контроля за Совнаркомом и отдельными народными комиссарами со стороны ВЦИКа. Кроме того, хотя факт одобрения радиограммы Ленина-Троцкого левоэсеровским ЦК оставался фактом, многие левые эсеры были недовольны тем, что за все их руководство решение приняла незначительная группка его членов (35).

Итак, центральным вопросом, вокруг которого вертелась дискуссия на заседаниях большевистской и левоэсеровской фракций 19 февраля, был вопрос о том, нужно или не нужно объявлять недействительным послание Ленина-Троцкого и пересматривать всю проблему заново. Споры по этому вопросу и в той, и в другой фракции породили глубокие противоречия. Вначале позиции сторонников революционной войны (или, как предпочитали говорить левые эсеры, «восстания» против империализма) в левоэсеровской фракции были сильнее, чем у большевиков. Однако вечером накал борьбы в обеих фракциях был настолько высок, что большевистское руководство ВЦИКа, предвидя крайнюю проблематичность одобрения всем ВЦИКом немедленной российской капитуляции и опасаясь почти неминуемой жестокой стычки, чреватой катастрофическими последствиями не только для правящей коалиции большевиков и левых эсеров, но и для существующей власти вообще, в последний момент отменило вечерний пленум. Он был заменен крайне редкой формой совещания — закрытым совместным заседанием большевистской и левоэсеровской фракций (36).

На этом заседании с двухчасовым докладом, в котором были собраны воедино все мыслимые аргументы в пользу немедленного мира, выступил Ленин. Однако его оппоненты во главе с Сергеем Мстиславским (от левых эсеров) и Карлом Радеком (от большевиков) остались не убеждены ленинскими доводами, и около полуночи две фракции, по сообщениям газет, разошлись на отдельные заседания, с антиленинистами во главе. Фракции заседали — с перерывами, то сходясь вместе, то снова расходясь — в течение ночи и всего следующего дня. Обе встречались за закрытыми дверями с Крыленко, который твердо стоял на необходимости заключать мир как можно скорее. Впрочем, встречи с ним, похоже, особого эффекта не имели. В тот момент ни та, ни другая фракция были не в состоянии достичь консенсуса (37).

Если для фракций большевиков и левых эсеров, заседавших в Таврическом дворце, девизом оставались неопределенность и непрерывные споры, за пределами дворца все было по-другому. Вскоре после возобновления германского наступления Петербургский комитет большевиков провел опрос мнений во всех районных комитетах партии. За исключением Выборгского райкома, где мнения разделились, подавляющее большинство членов районных комитетов были против капитуляции (38). Так случилось, что начало этого нового военного кризиса совпало с проведением в Петрограде Четвертой городской конференции РСДРП (б). Конференция, в которой приняли участие ПК и выборные представители от всех районных комитетов партии, открылась 17 февраля. К этому моменту в большевистской организации Петрограда насчитывалось, по оценкам, тридцать шесть тысяч членов; сокращение, по сравнению с началом года, составило около двенадцати тысяч человек (39). Однако это были приблизительные цифры; специально за колебаниями партийной численности — особенно связанными с непрерывным оттоком из Петрограда ветеранов партии, начавшимся сразу после захвата власти — никто не следил. К тому же, значительный процент старых большевиков, еще остававшихся в Петрограде, был занят на государственной и военной службе; их связи с партийной организацией, по практическим соображениям, были прерваны.

Чтобы компенсировать все эти потери, участники городской партконференции приняли новый партийный устав (40). Численность Петербургского комитета была сокращена с сорока с лишним членов, избираемых от всех районных комитетов на основе пропорционального представительства, до девяти членов, избираемых списком на ежеквартальных городских конференциях. Все шестнадцать районных комитетов больше не были представлены в ПК. Чтобы сгладить негативный эффект от этого изменения, новый устав предусматривал создание совершенно нового представительного органа — Делегатского совета, состоящего в основном из делегатов от районных комитетов партии, по одному от каждых пятисот членов. Предполагалось, что он должен заменить ПК в качестве самого авторитетного местного партийного органа в период между городскими конференциями. Одновременно или почти одновременно был создан новый совещательный орган, который даже не был упомянут в новом уставе, — Собрание организаторов. Созываемый по усмотрению ПК, он состоял из платных ответственных организаторов от каждого района. Возможно, отчасти потому что ответственными организаторами нередко выбирали секретарей районных партийных комитетов, в их составе было непропорционально много увлеченных молодых женщин (41).

Если Собрание организаторов действовало довольно долгое время (42), то выборный Делегатский совет никогда не функционировал так, как было запланировано (43). В итоге, преобразование и сокращение петроградской партийной организации на Четвертой городской конференции петроградских большевиков видится, в ретроспективе, как серьезный шаг на пути к уничтожению той относительно широкой внутрипартийной демократии, которая была одним из основных источников силы большевиков в 1917 г. Впрочем, в контексте острого противоречия по вопросу о принятии германских условий мира, самым характерным моментом было то, что на городской партконференции, как и в Петербургском комитете, доминировали «левые коммунисты». Поэтому вполне естественно, что 20 февраля конференция обратилась к рассмотрению спорного решения правительства о немедленном мире (44). Выслушав доклады Ленина и Радека, представивших, каждый свою, точку зрения на вопрос о войне и мире, участники конференции даже не стали обсуждать их. Пренебрегши ленинским предупреждением о том, что цвет петроградского пролетариата падет жертвой в борьбе с немцами, конференция приняла резкую резолюцию, критикующую Центральный Комитет и требующую отмены решения Совнаркома о принятии германских условий мира (45).

Но самый, во многих отношениях, грозный протест против мирной политики Совнаркома содержался в заявлении — по сути, объявлении войны большинству большевистского ЦК — подписанном четырьмя членами меньшинства ЦК (Бухариным, Урицким, Ломовым и Бубновым) и еще семью известными деятелями партии (Яковлевой, Покровским, Смирновым, Пятаковым, Мечеславом Бронским и Андреем Спундэ). В своем заявлении они осудили усилия большинства ЦК, направленные на заключение мира на германских условиях, как наносящие «удар делу международного пролетариата, особенно жестокий», которые «сведут на нет работу социалистического строительства, проделанную пролетариатом со времени Октябрьской революции». С точки зрения Ленина, наибольшую тревогу представляло декларированное авторами заявления твердое намерение агитировать среди членов партии против мирной политики большинства, с тем чтобы изменить ее на ближайшем съезде партии (46).

Такие же бунтарские, направленные против мира, резолюции были приняты в это же время ЦК и местными партийными комитетами левых эсеров. Самое главное, что 20 февраля протест против сепаратного мира выразило твердое большинство ЦК левых эсеров, тем самым отказавшись от своей позиции, занятой на заседании ночью 18/19 февраля. Отличавшаяся надежностью газета «Новая жизнь» сообщала, что настроения против принятия сепаратного мира на заседании 20 февраля были настолько сильны, что большинство выразило готовность немедленно порвать с большевиками, если Ленин и Троцкий не аннулируют свою капитуляцию (47).

Вскоре после поворота на 180 градусов в позиции ЦК левых эсеров, консенсус в пользу революционной войны был достигнут и в левоэсеровской фракции ВЦИКа (48). Более того, примерно в это же время равновесие сил, установившееся в большевистской фракции ВЦИКа, по-видимому, под воздействием событий на Петроградской городской партийной конференции, также качнулось, и даже в большей степени, в сторону «левых коммунистов» (49).

* * *

Росту воинственности в обоих — большевистском и левоэсеровском — лагерях в первые дни после отправления капитулянтской телеграммы Ленина-Троцкого способствовал тот факт, что германское правительство явно не спешило на нее отвечать. Германские войска продолжали наступать широким фронтом, захватывая город за городом, вдоль стратегически важных железнодорожных путей на Ригу, Ревель и Псков. Очень скоро и сам Петроград оказался перед неминуемой угрозой нападения, к которому он ни в психологическом, ни в военном отношении не был готов.

Весть о германском наступлении захватила Советское правительство и руководство Наркомата по военным делам врасплох. Осознавая как никто другой (за исключением, возможно, Ленина), насколько уязвима Россия, военные руководители в первые дни после объявления Троцким «ни мира, ни войны», похоже, продолжали изо всех сил надеяться, что немцы не захотят вмешиваться. Попытки привнести какое-то подобие порядка в процесс демобилизации старой армии и начать формирование новой, социалистической Красной армии успеха не имели. В мемуарах, написанных много лет спустя, Ильин-Женевский вспоминал, что он чувствовал в эти дни тревожного ожидания: «Каждый новый, мирно проведенный день вливал новые надежды. И вдруг, словно среди ясного неба, ударил гром. Немцы перешли в наступление и с невероятной быстротой устремились на Петроград». «Мне никогда не забыть, — продолжал он, — того гнетущего, тяжелого настроения, которое охватило тогда наши партийные и советские ряды… Многим казалось, что теперь все погибло, что мы будем раздавлены вооруженной мощью германского империализма, и Советская республика должна будет превратиться в германскую колонию». Не все сумели справиться с охватившим их отчаянием, и одной из первых жертв его стала жена Ильина-Женевского. 20 февраля она застрелилась (50).

Ночью 19/20 февраля Совнарком обсудил возможности организации обороны и ведения революционной войны на случай, если это станет необходимым (51). По сообщениям в прессе, эта дискуссия велась не столько вокруг возможности ведения оборонительных действий, в традиционном смысле слова, сколько вокруг шансов на выживание, до тех пор пока германский пролетариат не сможет нанести германскому империализму «удар с тыла». Кроме того, ввиду очевидного провала, который терпела в столкновениях с германскими войсками российская сторона, состоящая из остатков старой армии, красногвардейцев и наспех собранных частей Красной армии, вновь всплыл вопрос об уместности стратегии партизанской войны (52). Успешные наступательные действия нерегулярных сил Антонова-Овсеенко на Дону, без сомнения, говорили в пользу этой идеи.

20 февраля Совнарком заслушал доклады Крыленко и Василия Альтфатера (заместителя начальника штаба военно-морских сил) о нарастании хаоса на фронте и принял программу мер, рассчитанных на крайний случай и предусматривающих мобилизацию населения Петрограда на защиту столицы, создание финансового резерва и эвакуацию из города граждан, не годных к военной службе. Также на случай чрезвычайного положения, по инициативе левых эсеров, Совнарком избрал Временный исполнительный комитет в составе Ленина, Троцкого и Сталина — от большевиков и Карелина и Прошьяна — от левых эсеров, который должен был действовать от имени правительства между заседаниями Совнаркома (53).

Трехчасовое чрезвычайное пленарное заседание Петроградского Совета, состоявшееся в Смольном ночью 21/22 февраля, продемонстрировало дилемму, которую предстояло разрешить большевикам, выступающим за немедленный мир: с одной стороны, им нужно было учитывать все убывающую вероятность того, что немцы еще могут согласиться на приемлемые условия мира, а с другой, вести мобилизацию рабочих, солдат и крестьян на борьбу с врагом, которая, чем дальше, тем больше виделась как смертельная схватка за выживание революции (54). Созывая этот пленум, Зиновьев прежде всего рассчитывал добиться его поддержки для принятия германских мирных условий. Позиция большевистской фракции Петросовета по этому вопросу сформировалась в ходе острых дебатов на заседании фракции, которое длилось настолько дольше запланированного, что из-за него пленум задержался на два с лишним часа. Обладавшая пока еще существенной партийной автономией и свободой от внешнего контроля, фракция не была связана в выборе позиции ни решением ЦК, с минимальным перевесом проголосовавшего за мир 18/19 февраля, ни приверженностью революционной войне, громогласно провозглашенной городской партконференцией 20-го. Зиновьев с помощью Лашевича приложил значительные усилия, чтобы подтолкнуть фракцию к ленинской точке зрения. Радек и Рязанов, отстаивавшие позицию «левых коммунистов», призвали коллег воздержаться от одобрения радиограммы Ленина-Троцкого и потребовать от Совнаркома и ВЦИК, чтобы они прекратили заигрывать с немцами и сосредоточились на обороне. Судя по аплодисментам, симпатии фракции были на стороне Радека с Рязановым. Однако результат голосования был в пользу Зиновьева и Лашевича. Это решение являлось обязательным для всех членов фракции; пока собравшиеся расходились, Зиновьев не переставал твердить им об этом (55).

Зиновьев открыл пленарное заседание долгой и пылкой речью в защиту действий правительства (56). «К стыду нашему, приходится сознаться, — говорил он откровенно, — что солдаты не оказывают почти никакого сопротивления. Имеются сведения, что в некоторых случаях безоружные немецкие солдаты разгоняли сотни наших солдат» [курсив оригинала — А.Р.]. В то же время, утверждал он, если немцы не дадут России мирную передышку, у нее не останется иного выбора, кроме как защищать революцию «до последнего человека и последней пули». На протяжении всей своей речи Зиновьев метался между этими двумя, тактически несоединимыми, позициями: абсолютной необходимостью мира, с одной стороны, и превосходящей все прочие соображения важностью защиты революции, с другой. Зиновьев сделал особый упор на последней, громко объявив «Социалистическое Отечество в опасности!» — звучный призыв к защите революции, опубликованный ранее днем в советских газетах.

Крыленко, основываясь на документально подтвержденных данных, продолжил рисовать картину растущей катастрофы на фронте и ее возможных экономических последствий. Он обрисовал состояние крайнего хаоса, охватившего значительную часть железнодорожной сети страны, не способной справиться с перевозкой миллионов бегущих с фронта солдат. Если эту человеческую волну каким-то образом не остановить, утверждал он, голод в Петрограде станет неизбежным, и всякая возможность построения социализма будет утрачена, независимо от успешности или неуспешности попыток положить конец войне. Крыленко призвал немедленно отобрать и отправить на фронт большое количество агитаторов из числа самых опытных и надежных петроградских рабочих и солдат. Если этим агитаторам удастся восстановить хотя бы видимость порядка в войсках, заверил он, это ослабит углубляющийся продовольственный кризис и облегчит защиту Петрограда, если в том возникнет необходимость (57).

После выступлений Зиновьева и Крыленко представителям всех фракций Петросовета было дано время, чтобы представить свои позиции. С соответствующими резолюциями выступили Михаил Левинсон — от левых эсеров и Ефрем Берг — от эсеров и меньшевиков. Резолюция Левинсона, которая содержала требование аннулировать послание Ленина-Троцкого и мобилизовать все силы страны на борьбу с немцами, подтолкнула Зиновьева сделать выговор левым эсерам за нарушение единства рядов революции «в один из самых критических ее моментов». Представленная Бергом совместная резолюция эсеров и меньшевиков потребовала немедленно назначить новое, представительное правительство, объявить «второе сидение» Учредительного собрания и созвать международную социалистическую мирную конференцию.

От большевиков резолюцию представил Антон Слуцкий. В ней в полной мере отразилась стоящая перед партией тактическая дилемма. После одобрения телеграммы Ленина-Троцкого резолюция выразила уверенность, что немцы вознамерились попытаться сокрушить революцию. В связи с этим резолюция призвала петроградских рабочих и солдат «немедленно встать на защиту социалистической России и ее революционной столицы». Резолюция предусматривала создание Комитета революционной защиты Петрограда, призванного координировать и направлять оборонные приготовления (58). Наконец, она призвала районные Советы формировать группы агитаторов для отправки на фронт, чтобы попытаться упорядочить процесс демобилизации. Все три резолюции были поставлены на голосование, и большевистская резолюция победила. Дополнительно был согласован состав Комитета революционной защиты Петрограда, и ему было передано большинство функций, связанных с руководством оборонными приготовлениями (59).

* * *

В десять часов вечера 21 февраля, в тот самый момент, когда Петроградский Совет приступил к рассмотрению мирной политики Совнаркома, Свердлов созвал наконец долго откладываемое заседание ВЦИКа — формально, чтобы обсудить тот же вопрос (60). Для исследователя крайне важно не забывать о различиях в политической значимости и характере двух этих заседаний. Особенно нужно учитывать то, что в Петросовете конфликт между левыми эсерами и большевиками по вопросу о войне и мире хотя и был, без сомнения, нелегким, большевики-ленинцы там были в большинстве. Во ВЦИКе же подобные разногласия могли запросто привести к расколу большевистско-левоэсеровской коалиции и даже, не исключено, к падению ленинского кабинета, поскольку на этом заседании, отчасти благодаря отсутствию многих «левых коммунистов», перевес был явно на стороне левых эсеров (61). Человеком, на котором лежала главная ответственность за недопущение потенциально летального раскола, был искусный тактик Свердлов. Как никто другой в партии, понимавший всю взрывоопасность вопроса о мире, а также ощущавший растущее во ВЦИКе недовольство Совнаркомом за сепаратные действия последнего в деле с телеграммой Ленина-Троцкого, Свердлов решил отложить заседание ВЦИКа до тех пор, пока страсти поулягутся. Кроме того, он, по-видимому, приложил значительные усилия, чтобы убедить Ленина в возможных серьезных последствиях этого недовольства, и взял с него обязательство, что в дальнейшем, вне зависимости от германского ответа, Совнарком не будет действовать в мирных переговорах в одиночку, без предварительной консультации с ВЦИКом (62).

То, что даже Ленин к моменту, когда Президиум ВЦИКа собрался для обсуждения плана вечернего заседания, начал смиряться с мыслью о неизбежности обороны, работало на Свердлова. Как только члены Президиума (все большевики и левые эсеры) убедились в том, что в дальнейшем в принятии решений по мирному вопросу прерогативы ВЦИКа будут соблюдены, они разработали повестку дня и процедурные ходы, которые должны были обезопасить заседание от серьезного накала страстей. В частности, было решено, что заседание начнется с вступительного доклада Свердлова о положении дел в мирном процессе. Затем участников заседания попросят отбросить политические разногласия и принять резолюцию Президиума, формально одобряющую мирную политику правительства и выражающую уверенность в том, что все рабочие, солдаты и крестьяне как один встанут на защиту «социалистической Советской власти от всяких на нее покушений» (63). Спасение социалистической революции от внешних и внутренних врагов — вот, что должно было стать лейтмотивом заседания.

Таков, по-видимому, был план, и он сработал как нельзя лучше. Хотя Свердлов в своем вступительном докладе не исключил полностью возможности позитивного ответа немцев на послание Ленина- Троцкого, было очевидно, что он разделяет преобладающее неверие в такое развитие событий. Затем он вслух зачитал перечень уже изданных Совнаркомом призывов к борьбе с врагом (в том числе «Социалистическое Отечество в опасности!»). Эта декламация была призвана, во-первых, продемонстрировать, что правительство, несмотря на все усилия достичь скорейшего мира, твердо намерено защищать революцию, а во-вторых, придать собранию атмосферу нависшей военной угрозы. Затем Свердлов объявил, что, по согласованию с Президиумом, он не будет открывать дискуссию, так как «каждый из членов Ц.И.К. в достаточной степени обдумал и обсудил создавшееся положение вещей», а предложил сразу, без промедления, принять резолюцию с одобрением политики правительства и призывом к защите революции. Тщетно меньшевик-интернационалист Рафаэль Абрамович возмущался, что в резолюции, предложенной Президиумом, не нашел отражения ни один из вопросов о войне и мире, требующих немедленного прояснения, и вопрошал, почему вот уже два дня высшему органу власти страны не позволяют высказаться, и вообще, почему «оппозиции» все еще затыкают рот (64). Из 150 членов ВЦИКа только шестеро проголосовали против резолюции Президиума — все, кроме одного, умеренные социалисты (65). На этом долгожданное заседание ВЦИК завершилось. Оно продолжалось менее часа.

* * *

Ночью 22/23 февраля радиостанция в Царском Селе, используемая советскими властями для особо важных трансляций, так как это было самое надежное в петроградском регионе средство дальней связи, приняла два сообщения от Георгия Чичерина, главы российской делегации в Бресте. В первом Чичерин информировал Совнарком, что германский ответ на российское предложение мира передан советскому курьеру, который везет его в Петроград. Второе было адресовано Троцкому и ставило его в известность, что Австро-Венгрия с союзниками собирается завершить мирные переговоры (66). Германские условия прибыли в 10:30 утра, и, несмотря на жесткость, едва ли явились сюрпризом для Ленина. В дополнение к тем требованиям, которые немцы уже выдвинули в Бресте, они настаивали, чтобы Россия отказалась от контроля над Ливонией и Эстонией; покинула территорию и признала независимость Финляндии, Украины и Грузии; немедленно демобилизовала старую русскую армию, новую Красную армию и Красную гвардию; интернировала или разоружила российский флот; восстановила торговый договор 1904 г. и, в итоге, выплатила внушительную контрибуцию; а также воздержалась от распространения революционной пропаганды на территориях, принадлежащих Центральным державам. На раздумье советскому правительству давалось сорок восемь часов. Положение усугублялось тем, что к моменту прибытия условий больше половины этого срока уже прошло (67).

Можно только догадываться, какие мысли промелькнули в голове Ленина, пока он осмысливал новые германские условия. Может быть, он испытал облегчение от того, что они не оказались еще более жесткими? В конце концов, они были близки к тем, которые он был готов принять, когда доказывал необходимость немедленного заключения мира на заседании ЦК 18/19 февраля. С другой стороны, те несколько дней, которые прошли с начала германского наступления, показали, насколько сильно и глубоко у части, если не у большинства, его соратников нежелание склониться перед германским империализмом. Бесспорно, трудно найти лучший пример проявления легендарной ленинской твердости и силы воли, чем его яростное стремление преодолеть сопротивление оппонентов в этот критический момент в истории большевизма и русской революции.

На карту в этот исторический момент было поставлено так много, что этого не могли не понимать члены большевистского ЦК, собравшиеся днем 23 февраля, чтобы обсудить новые германские условия. Обсуждались два диаметрально противоположных рецепта выживания революции. При этом каждая из сторон в готовой разразиться внутрипартийной битве была уверена, что политика, предлагаемая оппонентами, равнозначна самоубийству.

Краткая, механическая протокольная запись с этого заседания выглядит особенно контрастирующей с действительностью (68). «Товарищ Свердлов оглашает германские условия», — записывает секретарь. Почти тотчас же Ленин выкладывает карты на стол. В протоколе читаем: «Товарищ Ленин считает, что политика революционной фразы окончена. Если эта политика будет теперь продолжаться, то он выходит из правительства и из ЦК. Для революционной войны нужна армия, ее нет. Значит, надо принять условия». «Левые коммунисты» сразу поняли, что ленинская угроза отставки не является ни привычной оговоркой, ни блефом, и что если германские условия не будут приняты, им придется взять на себя ответственность за управление Советской Россией и за ведение борьбы не только против германского империализма, но и русской буржуазии и той части пролетариата, которая шла за Лениным. Ленин приложил все усилия, чтобы сомнений на этот счет ни у кого не осталось.

Один за другим, члены ЦК высказывали свое отношение к принятию мирных условий. «Выводы В.И. [Ленина] далеко не убедительны», — декларировал Троцкий. Зиновьев возразил Троцкому, указав: «По опыту последних дней ясно, что нет энтузиазма… Мы теперь подведены к тому, чтобы принять предложение [немцев]». Бухарин камня на камне не оставил от германских условий, добавив, что они «нисколько не оправдывают того прогноза, который был дан Лениным [насчет возможности мирной передышки для подготовки к революционной войне]». Сталин занял сторону Ленина. «Либо передышка, либо гибель революции — другого выхода нет», — вставил он. Свердлов и Сокольников дали ясно понять, что они будут голосовать вместе с Лениным, Зиновьевым и Сталиным. Урицкий и Ломов не менее откровенно продемонстрировали, что они решительно против подписания этих мирных условий и будут голосовать соответствующе. Урицкий убеждал, что «Советская власть не спасется подписанием этого мира». Ломов был не согласен с Зиновьевым и его оценкой настроения масс. «Паники той, о которой здесь говорят…. нет, — считал он. — Можно многое сделать у нас [в смысле организации обороны]».

Ломов был единственным из «левых коммунистов», кого не испугала возможность идти вперед без Ленина. «Если Ленин грозит отставкой, то напрасно пугаются, — утверждал он. — Надо брать власть без В.И. [Ленина]». Но многие «левые коммунисты» явно не были столь решительно настроены. Это касалось Дзержинского, Крестинского, Иоффе и Троцкого. Троцкий не согласился с Лениным, что революция обречена, если германские условия не будут подписаны. Напротив, он выразил уверенность, что организация обороны дело вполне осуществимое и в международном плане плодотворное — при условии, что партия едина. Но, поскольку этого нет, ведение революционной войны невозможно.

Непосредственно перед тем, как вопрос о германских условиях был поставлен на голосование, Бухарин предпринял еще одну атаку на них, но потерпел поражение. Результат голосования был таков: семь голосов за принятие условий (Ленин, Стасова, Зиновьев, Свердлов, Сталин, Сокольников и Смилга), четыре против (Бубнов, Урицкий, Бухарин и Ломов) и четыре воздержавшихся (Троцкий, Крестинский, Дзержинский и Иоффе). В письменном заявлении, зачитанном Крестинским сразу после голосования, воздержавшиеся объяснили свою позицию тем, что хотя они и против подписания мира, раскол в партии, которым грозит Ленин, они считают потенциально еще более катастрофичным (69). От имени тех, кто голосовал против, выступил Урицкий. В заявлении, подписанном Урицким, Бухариным, Ломовым и Бубновым, а также присоединившимися к ним Яковлевой, Пятаковым и Смирновым, подчеркивалось, что большинство членов ЦК выступили против капитуляции перед немцами. Авторы также предложили подать в отставку со своих высоких партийных и правительственных постов, с тем чтобы иметь развязанными руки для ведения агитационной кампании против договора как внутри партии, так и за ее пределами (70). Было очевидно, что в первую очередь «левые коммунисты» стремятся заблокировать принятие условий договора большевистской фракцией ВЦИКа и ВЦИКом вообще. Для Ленина опасность ситуации крылась не только в дополнительном риске, что «левые коммунисты» сумеют одержать верх в партийной фракции ВЦИКа и, объединившись с левыми эсерами, меньшевиками и правыми эсерами, — во всем ВЦИКе. Отставки «левых коммунистов» в сложившихся условиях могли привести к расколу в партии и, почти наверняка, ускорить распад большевистско-левоэсеровской коалиции.

Поэтому Ленин был готов пойти почти на все, чтобы удержать «левых коммунистов» от решительных шагов. В начале этой части заседания, когда Ломов спросил Ленина, позволит ли тот левым агитировать против мира, Ленин тут же ответил утвердительно. Более того, он не стал возражать, когда Свердлов, ближе к концу дискуссии, молча согласился с условием Урицкого, обещавшего не подавать пока в отставку, если ему и его коллегам будет предоставлена полная свобода агитировать и даже голосовать против мирного договора во ВЦИКе. Позже Ленин предложил «левым коммунистам» покинуть зал во время голосования по мирному вопросу во ВЦИКе, однако не настаивал на этом. В итоге, негласно сойдясь на том, что вопрос об отставках откладывается до завтра, когда он будет рассмотрен более обстоятельно, ЦК приступил к обсуждению планов на совместное заседание большевистского и левоэсеровского ЦК, совместное заседание их же фракций во ВЦИКе, а также совместное пленарное заседание ВЦИКа и Петросовета (все они должны были состояться, одно за другим, в Таврическом дворце сразу по окончании заседания ЦК). В конпе заседания Ленин набросал записку для радиста в Царском Селе с предупреждением быть готовым передать радиограмму германскому правительству до семи часов утра — времени истечения срока германского ультиматума (71).

* * *

Совместное заседание большевистской и левоэсеровской фракций ВЦИКа началось в одиннадцать часов вечера 23 февраля новым пугающим докладом о положении с бегством русских солдат с фронта и отчаянным призывом Крыленко немедленно сдаться. Замечания Крыленко были встречены криками протеста со стороны левых эсеров, которые считали нарисованную им картину однобокой. Кто-то из присутствующих крикнул: «А где наш флот?» — на что Раскольников, сделав отчаянный жест рукой, ответил: «Флота нет… Матросы бегут домой, бросая свои корабли неприятелю» (72).

Предполагалось, что от каждой фракции выступят только два докладчика: один с речью в поддержку мира, другой против. Дискуссия не дозволялась. От фракции большевиков в защиту мира выступал Ленин, против — Радек (73). Левые эсеры отказались выставлять докладчика в защиту мира: как настойчиво подчеркивал Камков, в его фракции все единодушно были против принятия германских условий мира. В итоге, единственным выступающим от левых эсеров оказался Штейнберг, пылкий сторонник революционной войны. Никакого голосования на этом заседании фракций не проводилось, так как левые эсеры уже решили для себя, что они не принимают новые германские условия, а большевистская фракция их еще не обсуждала.

Поскольку время поджимало, последовавшее за совместным отдельное заседание большевистской фракции Свердлов начал с предложения обойтись без дискуссии по поводу, принимать или не принимать германские условия, а сразу перейти к голосованию. «А вопросы можно задавать?» — осторожно поинтересовался кто-то из членов фракции. «Можно», — ответил Свердлов. И тут-то, по свидетельству Л. Ступоченко, принимавшей участие в этом заседании, «начался один из самых интересных разговоров, какие я когда-нибудь слышала». Противники мира забросали Ленина вопросами, «один другого ехиднее» (74). Атаку возглавил Юрий Стеклов. Когда, наконец, дело дошло до голосования, ленинская позиция получила семьдесят два голоса против двадцати пяти, отданных за «левых коммунистов» (75). «Левых коммунистов» поджидал еще один удар: когда Стеклов предложил считать это решение необязательным для членов фракции, с тем чтобы на заседании ВЦИКа они могли голосовать по совести, как это было негласно принято в ЦК, это предложение не прошло (76).

Ввиду всех этих предварительных обстоятельств, Свердлов смог созвать заседание ВЦИК только в три часа ночи (77), когда до истечения срока германского ультиматума оставалось всего четыре часа. Используя это как оправдание, Свердлов, от имени Президиума, предложил собравшимся следующую программу: сначала заслушать германские условия мирного договора и 15-минутный доклад представителя Совнаркома, затем дать слово представителям фракций — по одному от каждой — чтобы они представили позицию своей группы в вопросе о том, принимать или нет германские условия, а затем провести голосование. Это предложение было принято, что, в итоге, начисто лишило «левых коммунистов» возможности хотя бы заявить свою позицию.

После зачтения Свердловым германских мирных условий слово взял Ленин как глава Совнаркома. Пожалуй, самым примечательным моментом в этой процедуре было то, что новые мирные условия не только не были приняты, но даже не рассматривались кабинетом. По сути дела, ленинская речь выражала его и только его взгляды на подписание мира. Всего на заседании обозначились три позиции по мирному вопросу (1): позиция большевистского большинства, представленная Лениным и Зиновьевым; (2) позиция левых эсеров, представленная Камковым; и (3) позиция меньшевиков-интернационалистов, эсеров и объединенных социал-демократов интернационалистов, представленная, соответственно, Мартовым, Михаилом Лихачом и Гавриилом Линдовым.

Выступления Ленина и Зиновьева в комментариях не нуждаются. Оба не добавили ничего нового к уже сказанному ими раньше (78). Речь Камкова обнажила глубину трещины, возникшей в союзе большевиков и левых эсеров из-за расхождений по мирному вопросу. Он ясно и убедительно изложил аргументы в пользу продолжения борьбы и отверг ленинские обвинения в том, что противники мира-де отказываются признать неприятную правду и ведут себя безответственно. В противовес утверждению Ленина, что альтернативы подписанию мира нет, Камков настойчиво доказывал, что все надежды на спасение русской революции как социалистической революции связаны с категорическим отказом от принятия новых германских условий и провозглашением всеобщего «восстания» против мировой буржуазии, даже если это будет означать временную, до победы революций в Центральной Европе, утрату Петрограда и значительных территорий страны (79).

Мартов считал, что германские мирные условия являются доказательством того, что их принятие обречет русскую революцию на скорую гибель. Идею мирной «передышки», бывшую краеугольным камнем ленинских построений относительно выживания революции в России, он назвал «самообманом». Как выразился Мартов, германские условия практически гарантируют, что «на второй день по подписании этого мира, Советская власть в Петрограде будет пленницей немецкого правительства». «Вы должны понять и, понявши, сказать, можно ли покупать этой ценой существование Советской власти», — добавил он. По мнению Мартова, приемлемых путей было только два: сражаться в надежде победить или, если победа невозможна, сражаться, чтобы умереть с честью, как поступили парижские коммунары. Он дал понять, что, с его точки зрения, ситуация не выглядит безнадежной — что разумной стратегией могло бы стать отступление вглубь России и организация оттуда обороны, основанной на единстве всех жизненных сил революции. Что касается крайнего решения, принятия которого так добивается Ленин, а именно, немедленной капитуляции, то оно, по мнению Мартова, никакое не решение, а рецепт катастрофы (80). Тот же акцент на неприемлемости германских мирных условий и необходимости попытаться противостоять немцам, каким бы трудным это противостояние ни было, был характерен и для выступлений Лихача и Линдова (81).

Во время этих выступлений представителей оппозиции Ленин стоял на трибуне, рядом с председательским местом, нервно ожидая начала голосования. Все указывало на то, что голоса разделятся практически поровну. Опять из-за отсутствия чрезвычайно большого количества членов, в том числе многих «левых коммунистов», у большевиков не было большинства на этом собрании, насчитывавшем примерно 230 участников (82) Даже если бы все присутствующие «левые коммунисты» подчинились бы партийной дисциплине, как того требовало большинство фракции, и проголосовали за принятие германских мирных условий, Ленину все равно понадобилась бы помощь других фракций, чтобы это решение победило. Между тем, в кулуарах противники Брестского мира из числа левых эсеров прилагали максимум усилий, чтобы привлечь на свою сторону «левых коммунистов» (83). По договоренности, голосование проходило в два этапа: предварительное голосование, где фиксировалось число поднятых мандатов, а затем сразу же поименное. Сначала Свердлов попросил поднять мандаты тех, кто за принятие мира. Результат — 112 — оказался на грани риска. Затем проголосовали те, кто против и воздержался, — 86 и 22, соответственно. Кто-то из солдат-большевиков зааплодировал; это вызвало гневную реакцию Штейнберга, который закричал и забарабанил кулаками по ограждению правительственной ложи, в которой сидел (84).

В 4:30 утра, за два с половиной часа до истечения срока германского ультиматума, Ленин обрел право действовать. Когда он торопился на заседание Совнаркома, чтобы получить одобрение текста ответного послания германскому правительству, во ВЦИКе началось поименное голосование. Один за другим, члены ВЦИКа поднимались на трибуну, чтобы огласить свою позицию. Умеренные социалисты и левые эсеры зааплодировали, когда, в числе первых, Бухарин проголосовал против мира (85). Говорили, что Луначарский, проголосовав «за», заплакал. Итоги поименного голосования лишь слегка отличались от предварительных: 116 «за», 85 «против», 26 воздержавшихся. «Пятью голосами Россию продать нельзя!» — выкрикнул кто-то из задних рядов. Среди воздержавшихся было 22 левых эсера — сторонников мира. Им Ленин, несомненно, был многим обязан. В рамках соблюдения партийной дисциплины, проголосовали за мир и некоторые наиболее активные «левые коммунисты» из Петербургского комитета, в том числе Бокий, Володарский, Косиор и Равич. Рязанов и Иосиф Пятницкий, вслед за Бухариным, нарушили партийное единство и проголосовали против мирного договора. Коллонтай, Дзержинский, Крестинский, Иоффе, Бубнов и Урицкий оказались среди тех «левых коммунистов», которые на заседание не явились (86).

Около семи часов утра 24 февраля радиостанция в Царском Селе передала в Берлин, что «согласно решению, принятому Центральным Исполнительным Комитетом… Совет Народных Комиссаров постановил условия мира, предложенные германским правительством, принять и выслать делегацию в Брест-Литовск» (87).

* * *

После того как Троцкий провозгласил свое «ни войны, ни мира» в Брест-Литовске, многие в революционном Петрограде, хотя и, разумеется, не все, праздновали «конец войны». Даже Троцкий был уверен, что его гамбит удался. Однако 18 февраля немцы в ответ возобновили наступление на русские позиции, намереваясь продвинуть линию фронта значительно ближе к Петрограду.

Это нападение спровоцировало новый виток дебатов о сепаратном мире в большевистском руководстве. Сначала большинство ЦК партии, так же как и Совнаркома, выступало решительно против немедленной капитуляции, на которой настаивал Ленин, предпочитая подождать и посмотреть, как будет реагировать на действия Германии европейский пролетариат. Однако развал русской армии на фронте шел такими быстрыми темпами, что уже в ночь на 19 февраля Троцкий своим голосованием обеспечил Ленину необходимый перевес, чтобы провести решение о принятии германских мирных условий через большевистский ЦК. Той же ночью и с таким же минимальным перевесом решения о немедленном мире были приняты малочисленными собраниями ЦК левых эсеров и Совнаркома, и Ленин с Троцким отправили свое злополучное «капитулянтское» послание в Берлин.

После этого конфликт в обоих лагерях — большевистском и левоэсеровском — по вопросу о сепаратном мире разгорелся с новой силой. Так, Петербургский комитет большевиков не переставал остро критиковать мирную политику партии и правительства. В этом ключе Четвертая городская конференция петроградских большевиков, посвященная организационным реформам (вызванным необходимостью компенсировать внушительные кадровые потери организации и сохранить, хотя бы частично, демократизм принятия партийных решений), осудила позицию ЦК и потребовала отмены решения Совнаркома о принятии германских условий.

Между тем, немцы продолжали стремительно наступать, и очень скоро над Петроградом нависла зримая угроза вражеской оккупации. Эта суровая реальность поставила ленинское большинство в руководстве партии и правительства в двойственное положение, когда оно было вынуждено одновременно пытаться агитировать за сепаратный мир и организовывать оборону Петрограда. По странной иронии, это противоречие позволило Свердлову на заседании 21/22 февраля переключить внимание ВЦИКа с решений о мире на оборону, тем самым облегчив прохождение резолюции, которая, формально одобрив миротворческие усилия Советского правительства, призвала российские массы до последнего защищать революцию.

Однако, не успело это решение войти в силу, как полученные из Германии еще более жесткие условия заключения мира снова вызвали в советском руководстве острые дебаты о войне и мире. В этот момент ленинская угроза отставки с высших постов в партии и правительстве, похоже, оказалась решающим аргументом, заставившим большинство ЦК большевиков одобрить принятие новых германских условий. В то же время, «левые коммунисты» во главе с Бухариным и левые эсеры продолжали выступать резко против сделки с империалистами. Эти глубокие разногласия проявились особенно ярко на историческом заседании ВЦИК ночью 23/24 февраля, на котором сторонники немедленного мира во главе с Лениным одержали — с минимальным перевесом — победу над сторонниками войны. Конечно, одно из главных препятствий на пути к выходу из войны было пройдено. Однако в условиях, когда германские войска были уже на подступах к Петрограду, а среди большевиков и левых эсеров оставалось значительное количество стойких противников сепаратного мира, новые препятствия были еще впереди.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Новые ведомости. 1918. 29 января. С 2

2 IN Sternberg In the Workshop of the Revolution — New York, 1953 P 237

3 Социал-демократ. 1918. 13 февраля. С 2

4 Известия. 1918. 31 января. С 3

5 ГАРФ Ф 1235 Оп 18 Д4 Л 1

6 Красная газета. 1918. 31 января. С 1

7 Знамя труда. 1918. 30 января. С 1

8 См недавнюю биографию. Кроуми Rov Bamlon Honored By Strangers The Life of Captain Francis Cromie CB DSO— 1882–1918 — Shrewsbury, 2002

9 Классическое произведение Нины Берберовой «Железная женщина, 1892–1974» (Нью-Йорк, 1991), будучи не слишком современным, остается лучшим исследованием, посвященным Муре Бенкендорф. См также превосходный сокращенный перевод этой книги. Nma Berberova Moura The Dangerous Life of Moura Budberg Trans by Marian Schwartz and Richard D Sylvester — New York, 2005

10 Hoover Institution Lockhart Collection Box 6 Sidney Reilly

11 1 (14) февраля 1918 г Россия перешла с Юлианского на Григорианский календарь. Далее все даты, если не помечено «ст ст.» [старый стиль], приводятся по новому стилю

12 По счастью, подробный протокол этой специальной сессии ВЦИК, подготовленный для публикации в 1918 г, но так и не опубликованный, сохранился (см ГАРФ Ф 1235 Он 18 Д 5 Л 1-25). Моя реконструкция хода заседания основана на этом архивном документе и подкреплена сообщениями в прессе. Новая жизнь. 1918. 15 февраля. С 2, Наш век. 1918. 15 февраля. С 2; Знамя труда. 1918. 15 февраля. С 4

13 ГАРФ Ф 1235 Оп 18 Д5 Л 1-4

14 См выше, глава 1, Декреты Советской власти. T 1 С 39–41, Третий Всероссийский съезд Советов. С 43-44

15 ГАРФ Ф 1235 Оп 18 Д 5 Л 4-11

16 Там же Л 11–21,23

17 Миссия Каменева бесславно провалилась. Высланный из Великобритании почти сразу по прибытии, он был арестован при попытке проскользнуть в Россию через Финляндию финскими белыми и до августа 1918 г. пробыл в заключении на Аландских островах

18 Известия. 1918. 19 февраля. С 2

19 По сведениям Свердлова, многие члены правительства, а не только Троцкий, полагали, что после трехмесячного перемирия и русские, и германские солдаты будут не способны сражаться — ГАРФ Ф 1235 Оп 18 Д7 Л 32

20 Debo Revolution and Survival P 116–120, 7. A В Zeman, ed Germany and the Revolution in Russia Documents from the Archives of the German Foreign Ministry — London, 1958 P 274–275, Wheeler-Bennett Brest-Litovsk P 229–232, Gordon Craig Germany, 1866–1945 — New York, 1959 P391,7>o/5At My Life P 386

21 Документы внешней политики СССР — М, 1957. Т 1. С 105, Майоров С. М. Борьба Советской России за выход из империалистической войны — М, 1959 С 217, Самойло А. Дни жизни — М, 1958

22 Trotsky My Life Р 387-388

23 В петроградских газетах о возобновлении военных действий не было ничего вплоть до 19 февраля, когда германское наступление уже шло в полную силу

24 Это видно из изданных в тот день, 17 февраля, военных директив, не учитывающих такой вариант развития событий — ЦГА ВМФ Ф Р-342 Оп.1 Д 144 Л 1. Что касается Совнаркома, то сообщение Самойло могло поступить, когда заседание 16 февраля уже закончилось, а заседание, намеченное на следующий день, 17 февраля, судя по архивным источникам, было отменено

25 См ЦГА ВМФ Ф Р-342 On 1 Д 20 Л 14

26 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). С 194–195.

27 Там же. С 197-199

28 Сведения об этом заседании неполны и противоречивы. Моя реконструкция основана на очень кратком протоколе (РГАСПИ Ф 19 On I Д64) и заметках в газетах Новая жизнь. 1918. 20 февраля. С 3, Вечерняя звезда. 1918. 19 февраля. С 1, Новый день. 1918. 20 февраля. С 3, Новый вечерний час. 1918. 20 февраля. С 1, Новый луч. 1918. 20 февраля. С 1, Новые ведомости. 1918. 19 февраля. С. 1; Петроградское эхо. 1918 19 февраля. С. 1, 20 февраля. С. 1; Красная газета. 1918. 20 февраля. С.1.

29. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б) С 200–205. См также Петроградский голос. 1918. 21 февраля. С.2, Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т.5 С 263

30 Новая жизнь. 1918. 20 февраля. С 3.

31 Русские ведомости. 1918. 21 февраля. С 2, Петроградское эхо. 1918. 19 февраля. С1

32 Новая жизнь. 1918. 21 февраля. С 3, Новый день. 1918. 20 февраля. С 3, Наши ведомости.1918. 20 февраля. С 2; Русские ведомости. 1918. 21 февраля. С 2, Петроградский голос. 1918. 21 февраля. С 2

33. Петроградский голос. 1918. 21 февраля. С 2

34 Петроградский голос. 1918. 21 февраля. С 2, Новый день. 1918. 21 февраля. С 3

35 Социал-демократ. 1918. 20 февраля. С 2, Петроградское эхо. 1918. 19 февраля. С1

36 ГАРФ Ф 1235. Оп 33 Д 10 Л 1

37 Протоколов заседаний большевистской и левоэсеровской фракций ВЦИК за этот период, как отдельных, так и совместных, в российских архивах найти не удалось Наиболее подробные описания заседаний 19–20 февраля в прессе см. Наш век. 1918. 21 февраля. С 2, Новый день. 1918. 21 февраля. С 3; Новая жизнь. 1918. 20 февраля. С 3, 21 февраля. С 2, Социал-демократ. 1918. 21 февраля. С 2–3.

38 Коммунист. 1918. 14 марта. С 2

39 Эти цифры привел Свердлов на Седьмом съезде партии в начале марта 1918 г — Седьмой (экстренный) съезд РКП (б). С 4.

40 ЦГАИПД Ф 4000 Оп 7 Д814 Л 12–17, Коммунист 1918 5 марта С 4

41 В качестве примера увлекательного исследования судеб известных и влиятельных большевичек, в том числе нескольких петроградских ответственных организаторов, см Barbara Evans Clements Bolshevik Women — Cambridge, 1997

42 См протоколы заседаний Собрания организаторов за март, апрель и июнь в ЦГАИПД Ф1 On 1 Д 66 Л. 1-25, 50–33 и Ф 4000 Оп.7 Д814 Л 1-81 Собрание организаторов функционировало, по крайней мере, до 25 декабря 1918 г этой датой помечен последний найденный в архивах протокол заседания

43 Протоколы заседаний Делегатского совета за апрель-июль 1918 г. см ЦГАИПД Ф 4000 Оп 7 Д 820

44 Коммунист. 1918. 5 марта. С 4, Правда. 1918. 19 февраля. С 4

45 ЦГАИПД Ф 12 On 1 Д4 Л 1 об, Коммунист. 1918. 5 марта. С 4, Наш век. 1918. 21 февраля. С 2, Русские ведомости. 1918. 21 февраля. С 2

46 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). С 209-210

47 Новая жизнь.1918. 21 февраля. С 2. Третья конференция петроградских левых эсеров немедленно одобрила этот поворот — Знамя труда. 1918. 26 февраля. С 1

48 Наш век. 1918. 21 февраля. С 2

49 Там же. См также Ознобишин Д. В. От Бреста до Юрьева — М, 1966 С 88

50 Ильин-Женевскии. Большевики у власти С 29-30

51 РГАСПИ Ф 19 On 1 Д 65 Л 1

52 Новая жизнь. 1918. 23 февраля. С 3

53 РГАСПИ Ф 19 On 1 Д66 Л 1 об —2, Наш век. 1918. 22 февраля. С 2

54 Известия. 1918. 22 февраля. С 2–3, Новый вечерний час. 1918. 22 февраля. С 2, Наш век. 1918. 22 февраля. С 3

55 Ступоченко Л. В брестские дни — М, 1926. С 10-12

56 Наш век. 1918. 22 февраля С. 3; Известия. 1918. 22 февраля. С 3, Новый вечерний час. 1918. 22 февраля. С.2

57 Замечательно точное описание почти тотального хаоса в войсках дано в докладе комиссара Красной армии. См РГАСПИ Ф 146. Оп.1 Д 169 Л 30

58 Известия. 1918. 22 февраля. С.3. Как считал Свердлов, этот комитет должен был иметь неограниченные полномочия. — ГАРФ Ф 1235 Оп 18. Д 8 Л 40

59 По этому поводу см Фраймст А Л Революционная защита Петрограда в феврале-марте 1918 г — М — Л, 1964 С 82. Первыми членами Комитета революционной защиты Петрограда стали большевики Зиновьев. Свердлов, Лашевич, Володарский и Залуцкий, а также левые эсеры Яков Фишман и Михаил Левинсон Впоследствии его состав был расширен и включал в себя одного представителя Наркомата по военным делам, всех пятерых членов Чрезвычайного штаба Петроградского военного округа, сформированного ранее в тот же день (21 февраля), пять представителей ВЦИК и по два члена от большевистской и лсвоэсеровской партии — Правда. 1918. 23 февраля. С 2

60 ГАРФ Ф 1235 Оп 18 Д7 Л 32–41, РГАСПИ Ф 86 On 1 Д 76 Л 1-15

61 ГАРФ Ф 1235 Оп 18 Д 7 Л 30-32

62 Там же Л 39

63 Там же Л 37

64 Там же Л 34-38

65 Там же Л 38

66 Наш век. 1918. 24 февраля. С 2

67 Debo Revolution and Survival P 142, Wheeler-Bennett Brest-Litovsk P 255-257

68 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). С 21 1-218

69 Там же. С 216

70 Там же.

71 Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. T5. С 274. Текст самой записки см Ленинский сборник. T 11 С 27

72 Ступоченко. Указ. соч. С 18-19

73 Конспект ленинской речи см. Ленин В. И. Полн. собр. соч. T 35. С 372

74 Ступоченко. Указ. соч. С 24

75 Наш век. 1918. 26 февраля. С 2

76 Ступоченко Указ. соч. С 27

77 ГАРФ Ф 1235 Оп 18 Д 8 Л 91-110, Наш век. 1918. 26 Февраля. С 2

78 ГАРФ Ф 1235 Оп 18 Д 8 Л 101

79 Там же Л 99. 102

80 Там же Л 95-97

81 Там же Л 97–98, 103–104, Наш век. 1918. 26 февраля. С 2

82 Цифры относительно количества участников этого заседания расходятся 230 соответствует общему числу поданных голосов В том, что у большевиков не было большинства. сомнений быть не может См данные о количестве присутствующих по фракциям и о распределении голосов по партийной принадлежности. ГАРФ Ф 1235 Оп 18. Д 8 Л 70, 109-110

83 В 1924 г некоторые бывшие «левые коммунисты» признались, что Камков тогда подходил к Бухарину и Пятакову и предлагал им порвать с Лениным, образовать лево-коммунистическое большинство в своем ЦК и объединиться с левыми эсерами для формирования нового, «антибрестского», правительства Бывшие «левые коммунисты» заявили, что предложение Камкова было высказано между прочим, и они не восприняли его серьезно — Правда 1924 3 января С 5 Возможно, это было и так, однако сомневаться в серьезности предложения Камкова нет оснований

84 Наш век 1918. 26 февраля. С 2-3

85 Свердлова К. Т. Яков Михайлович Свердлов — М, 196 °C 350

86 ГАРФ Ф 1235 Оп 18 Д 8 Л 109-110

87 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т 35. С.381

 

Глава 7

ПОХАБНЫЙ МИР

Отправляя ранним утром 24 февраля в Берлин сообщение о согласии принять новые, более жесткие, условия мирного договора, Ленин надеялся таким образом предотвратить оккупацию Петрограда стремительно наступающими германскими войсками. Разумеется, он не мог знать о том, что в планы немцев входило только вплотную приблизиться к Петрограду, но не брать его. Поэтому вести о захвате Пскова (города, расположенного в 240 км к юго-западу от Петрограда и соединенного с ним прямым железнодорожным сообщением), а также отказ, которым германское главное командование ответило на просьбу Крыленко прекратить огонь, и сообщения о продолжении вражеского наступления в петроградском направлении вновь разбудили его страхи о том, что немцы вознамерились захватить российскую столицу и сокрушить революцию. Одновременно немецкие войска продолжали продвигаться на восток и юго-восток, вглубь территорий нынешних Белоруссии и Украины. Формальное подписание договора, покончившего с участием России в мировой войне, состоялось в Брест-Литовске 3 марта. Тогда же Президиум ВЦИК постановил, что Четвертый Всероссийский съезд Советов соберется для ратификации мирного соглашения 12 марта в Москве (1). Между тем, пока договор не был подписан и германские войска продолжали наступать, ленинское правительство и партийное руководство были вынуждены готовиться к возможной эвакуации и, одновременно, руководить обороной Петрограда и бороться не только с контрреволюцией, но и яростной оппозицией «левых коммунистов» и левых эсеров по отношению к «похабному» сепаратному миру.

* * *

Вопрос об эвакуации правительства в Москву обсуждался 26 февраля на заседании Совнаркома, и принятая там формальная резолюция подтвердила намерение продолжить подготовку к переезду (2). Этому решению предшествовала череда кризисов и мер, принятых в ответ на них в последние дни. Взятие немцами Пскова 24 февраля сопровождалось беспорядочным бегством русских войск перед наступающими, как казалось, широким фронтом на Петроград германскими войсками. В то же время, в результате всеобщей мобилизации и отправки на фронт петроградских рабочих, существенно возросла уязвимость правительства перед лицом внутренних заговоров. 22 февраля Совнарком назначил Чрезвычайную комиссию по эвакуации, которая должна была начать приготовления к переезду (3). Еще раньше, 20 февраля, Совнарком сформировал Временный исполнительный комитет, призванный действовать от имени правительства в период быстро развивающегося военного кризиса. К вечеру следующего дня (21 февраля) столица была объявлена на осадном положении, а Петроградский Совет сформировал Комитет революционной обороны Петрограда и передал ему все функции, связанные с руководством защитой города (4).

В первые же часы своего существования Временный исполнительный комитет Совнаркома издал ряд прокламаций, призывающих русский народ с оружием в руках защитить завоевания революции. Самой важной из них была прокламация «Социалистическое Отечество в опасности!»:

СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ ОТЕЧЕСТВО В ОПАСНОСТИ!

Чтоб спасти изнуренную, истерзанную страну от новых военных испытаний, мы пошли на величайшую жертву и объявили немцам о нашем согласии подписать их условия мира… [Однако] германские генералы хотят установить свой «порядок» в Петрограде и в Киеве. Социалистическая республика Советов находится в величайшей опасности. До того момента, как поднимется и победит пролетариат Германии, священным долгом рабочих и крестьян России является беззаветная защита республики Советов против полчищ буржуазно-империалистской Германии.

Написанная Троцким и отредактированная Лениным, эта прокламация сообщала о принятии Совнаркомом декрета о том, что все силы и средства страны должны быть отданы исключительно революционной обороне, что все Советы и другие революционные организации должны защищать свои позиции до последней капли крови, и что должно быть сделано все возможное, чтобы не дать немцам воспользоваться российскими железнодорожными путями и оборудованием, а также не допустить попадания в руки врага продовольственных запасов и другой ценной собственности. Помимо этого предусматривалось немедленное закрытие контрреволюционных печатных изданий и расстрел «на месте преступления» «неприятельских агентов, спекулянтов, громил, хулиганов, контрреволюционных агитаторов, германских шпионов». Прокламация «Социалистическое Отечество в опасности!» была разослана телеграфом во все Советы на территории России и опубликована на следующий день в «Правде» и «Известиях» как декрет Совнаркома (5).

К моменту, когда собравшийся на вечернее заседание 21/22 февраля ВЦИК принял решение о необходимости начать приготовления к всеобщей обороне от «германских полчищ», работа в соответствующем направлении уже началась. Однако задача организации дееспособной обороны была чрезвычайно трудным делом, вне зависимости от мощи германских войск. Состояние полной деморализации, в котором пребывала старая армия, свидетельствовало о безнадежности попыток использовать ее в этих целях. Что касается частей Петроградского гарнизона, то и они, как однозначно дал понять на заседании Петросовета 21 февраля Крыленко, находились в последней стадии разложения.

Ненадежность войск гарнизона стала очевидной 25 февраля, когда большевик Константин Еремеев, командующий Петроградским военным округом и член Комитета революционной обороны Петрограда, попытался двинуть номинально подчиненные ему войска на Северный фронт. За исключением единственного полка латышских стрелков, части гарнизона, отобранные для переброски на фронт, чтобы встретить немцев, отказались подчиниться приказу (6). При этом накануне вечером и ночью (так называемой «ночью заводских гудков» 24/25 февраля), когда было получено сообщение о падении Пскова и все в городе сочли его предвестием скорого и неминуемого наступления немцев на Петроград, в большинстве гарнизонных частей прошли массовые митинги, где были приняты обязательства стоять насмерть на защите столицы. На деле же никто не тронулся с места. Несколько частей отказались идти сражаться, пока им не будут гарантированы усиленное довольствие и оплата. Однако более типичным оказалось поведение Петроградского и Измайловского полков. Когда, с огромными усилиями, большевикам в этих полках удалось вывести солдат из казарм и построить, только несколько немногочисленных и неоднородных групп пожелали двинуться к Варшавскому вокзалу, где их ожидали эшелоны, но и они, в конце концов, отказались грузиться в поезда. Лишь отдельные солдаты- большевики из этих полков согласились поехать на фронт (7).

С мобилизацией заводских рабочих дело обстояло еще сложнее. По сравнению с концом октября 1917 г., когда на столицу наступал Керенский, в феврале-марте 1918 г. в отношениях между петроградским пролетариатом и большевиками произошло охлаждение, которое негативно сказалось на мобилизационных усилиях. В определенной степени, это изменение явилось результатом разочарования масс экономическими итогами Октябрьской революции и особенно продовольственными трудностями и растущей безработицей. Среди прочих факторов, тормозивших процесс мобилизации рабочих, были: общая деморализация; поредение рядов пролетариата за счет ухода значительного количества партийных и беспартийных рабочих в Красную гвардию, отряды которой уже сражались, упрочивая победу революции по всей стране и отражая натиск контрреволюции на Дону; внезапность возобновления немцами наступательных действий; а также крайне сложная военно-политическая ситуация. Важно также помнить, что после 10 февраля петроградских рабочих заставили поверить в то, что война окончена. Поскольку полученное 16 февраля предупреждение Германии о возобновлении военных действий в полдень 18-го не было сразу доведено до сведения масс, и они узнали о нем уже после того, как наступление началось, получалось, что рабочих вдруг, ни с того ни с сего, стали призывать отправиться на фронт, чтобы сражаться не на жизнь, а на смерть за спасение революции. К тому же, приказ о мобилизации совпал по времени с первой военной победой войск Антонова-Овсеенко над корниловско-калединской контрреволюцией на юге (23 февраля красными был взят Ростов). В разгаре были общественные дебаты вокруг вопроса о войне и мире с Центральными державами, и создавалось впечатление, что Советское правительство не исключает возможности, что мир на приемлемых условиях еще может быть достигнут. Отсюда недоумение и даже паника, с которыми рабочие поначалу реагировали на мобилизацию (8).

В советскую эпоху российские историки, писавшие об этом периоде, неизменно подчеркивали, что партийной организации большевиков удалось успешно организовать оборону Петрограда (9). Это утверждение явно не соответствовало действительности (10). Когда немцы возобновили наступление, Петербургский комитет, пытаясь остановить растущую катастрофу, обратился к районным комитетам партии с призывом выделить людей для отправки на фронт, и они постарались сделать все, что могли (11). Однако 24 февраля ПК издал распоряжение, согласно которому все партийные активисты должны были перейти в распоряжение районных Советов, что еще больше сократило кадровые ресурсы районных комитетов (12). В то время как роль большевистских партийных органов в Петрограде во время февральской военной тревоги 1918 г. оказалась уменьшена за счет перераспределения в пользу местных Советов, левоэсеровские боевые дружины — самостоятельные военные подразделения, созданные и действующие под руководством и контролем партии левых эсеров — множились (при поддержке большевиков) и играли важную роль, в оборонительных мероприятиях. 26 февраля в их распоряжение были переданы казармы и оружейный склад Литовского полка. В тот же день, с разрешения большевистских властей, левые эсеры захватили запасы оружия, принадлежавшие бывшему Пажескому корпусу, и разместили в его помещении свой штаб. На протяжении всего военного кризиса левый эсер Михаил Левинсон исполнял обязанности заместителя председателя Комитета революционной обороны Петрограда, а левоэсеровские боевые дружины были одними из самых надежных его воинских подразделений (13).

Помимо левых эсеров и их боевых дружин, Комитет революционной обороны Петрограда опирался на районные Советы, в которых поначалу сильна была оппозиция принятию германских мирных условий. Это делает понятным решение ПК большевиков укрепить их состав партийными кадрами. Со своей стороны, многие районные Советы, опираясь на такие руководящие документы, как прокламация «Социалистическое Отечество в опасности!», ускорили оборонные приготовления. Так, Совет Петроградского района принял решение создать свой собственный Комитет революционной обороны, что и было сделано на встрече с представителями гарнизонных частей и фабзавкомов (14). Столь же энергично взялся за дело и Васи- леостровский районный Совет, заявив о своем праве призывать на военную службу, в случае надобности, всех своих депутатов, членов революционных партий и фабзавкомов, приостановив увольнения заводских рабочих в возрасте от 18 до 50 лет и введя 6-часовой рабочий день, чтобы рабочие могли два часа в день посвящать учебе военному делу (женщины-работницы должны были осваивать навыки санитарно-медицинской службы). Кроме того, было решено из представителей среднего класса района формировать бригады для рытья окопов (15).

Рождественский районный Совет призвал фабзавкомы организовать круглосуточное дежурство на местных предприятиях, поставить на учет всех способных носить оружие или рыть траншеи и активизировать призыв в Красную армию (16), который тогда только начинался. Петергофский районный Совет, обсудив вопросы, связанные с призывом в Красную армию, постановил создать собственную военную секцию для работы в этом направлении в тесном контакте с штабом местной Красной гвардии (17). Другие районные Советы в это же время отправили самых толковых своих депутатов на фронт, чтобы попытаться навести хоть какой-то порядок в войсках старой армии. Так поступил, например, Совет окраинного Новодеревенского района (18).

Вечером 22 февраля Комитет революционной обороны Петрограда начал предпринимать попытки упорядочить и направить в единое русло все подобные усилия. В телефонограмме, разосланной в районные Советы и полковые гарнизонные комитеты, он обязал их немедленно начать комплектовать отряды Красной армии, которые могли бы отправиться на фронт не позднее 24 февраля (19). Однако районные Советы не терпели посягательств на свою свободу действий и на директивы сверху обычно реагировали, исходя из собственных, независимых, оценок происходящего.

Потенциально важными, с точки зрения мобилизации рабочих, органами являлись также профсоюзы. 22 февраля Петроградский совет профсоюзов, по-прежнему возглавляемый «левым коммунистом» Рязановым, собрался на экстренное заседание, чтобы обсудить вопрос о войне и мире (20). Среди участников этого заседания были представители двадцати крупнейших и наиболее активных петроградских профсоюзов. Сначала перед собравшимися с бодрой речью выступил Рязанов, который призвал профсоюзы, во-первых, настроить рабочих на то, что для спасения революции от них потребуется максимум дисциплины, энергии и самопожертвования, а во-вторых, воспользоваться своей организационной структурой, чтобы помочь создать мощную социалистическую Красную армию. Затем Совет обратился к профсоюзам с призывом сплотить свои ряды вокруг ВЦИКа и Совнаркома ради общей самоотверженной защиты революции. Среди профсоюзов, принявших самое активное участие в оборонных приготовлениях, были профсоюзы металлистов, транспортных рабочих, работников пищевой и деревообрабатывающей промышленности (21).

Среди более масштабных мероприятий исполком Петроградского Совета запланировал на вторую половину дня 23 февраля проведение целой серии призывных митингов в различных залах и театрах столицы. В числе известных выступающих были Бухарин, Зиновьев, Луначарский, Володарский, Раскольников и Слуцкий — от большевиков и Камков, Штейнберг и Трутовский — от левых эсеров. Пресса сообщала по поводу настроений петроградских рабочих на этих собраниях: «Минутная паника бесследно растворилась в подъеме чувства революционного долга» (22). Впрочем, в готовность воевать революционный энтузиазм не перерос. Эти митинги дали сравнительно ничтожное число призывников, и то же можно сказать об усилиях районных Советов (23). Распоряжения, отданные Комитетом революционной обороны Петрограда массовым организациям вечером 24 февраля, сразу после оккупации Пскова германскими войсками, свидетельствовали о панике: «всем Советам, всем, всем» предписывалось объявить всеобщую мобилизацию рабочих и солдат и срочно направить их к Смольному, затем собрать все лопаты и все автомобили и также доставить их в Смольный. Жителям столицы было приказано быть готовыми к воздушным налетам и газовым атакам противника (24).

* * *

Стараясь преодолеть массовое сопротивление призыву в Красную армию, оправдать подавление контрреволюционной активности в Петрограде и увеличить полномочия органов безопасности, большевистские власти предприняли попытку соединить в массовом сознании германское наступление с усилиями русской буржуазии, эсеров и даже меньшевиков свергнуть Советскую власть изнутри. С точки зрения большевиков, призывы умеренных социалистов к борьбе единым фронтом против германского империализма, с которыми они выступили на заседании ВЦИКа ночью 23/24 февраля, объяснялись единственно надеждой на то, что заведомо проигрышная война приведет к гибели большевизма. Обвинять меньшевиков в причастности к заговорам было особенно несправедливо, поскольку меньшевистская партия как раз выступала против подобной деятельности. Тем не менее, многочисленные документальные свидетельства того времени показывают, что роспуск Учредительного собрания в начале января, а затем мирные переговоры Советского правительства, завершившиеся принятием Брестского мира, способствовали активизации деятельности контрреволюционных групп в Петрограде.

Еще в первой половине января Смольный неоднократно получал угрозы с предупреждениями о заложенных бомбах (25). В конце месяца ВЧК успешно раскрыла заговор, нацеленный на свержение Советского правительства, в котором, как предполагалось, принимали участие несколько тысяч хорошо вооруженных офицеров, вполне возможно, при поддержке британцев. Иван Полукаров, возглавлявший в ВЧК отдел по борьбе с контрреволюцией, позже назвал этот заговор самым опасным из тех, с которыми пришлось столкнуться ВЧК в первые полгода ее существования, поскольку, по его словам, «этот штаб имел всюду своих агентов» (26). Неопубликованные документы того времени проливают свет на ситуацию, связанную с этой контрреволюционной группой. Так, срочное послание Дзержинского районным Советам от 27 января, а также протоколы чрезвычайных заседаний исполкома Василеостровского Совета от 28 января и Петергофского Совета и его исполкома от 28 и 29 января указывают, что в ночь на 27-ое ВЧК провела общегородское экстренное совещание с представителями районных Советов с целью попросить у них помощи и обсудить директивы, связанные с подавлением контрреволюционного заговора (27). Все петроградские районные Советы получили указание привести свой персонал в 24-часовую готовность, мобилизовать ресурсы, докладывать об успехе операции по подавлению заговора на их территории и создать свои, районные, ЧК (28).

Несколько недель спустя возобновление германского наступления и опасения, что его цель — оккупация Петрограда, привели к значительному расширению полномочий ВЧК. Одна из самых решительных прокламаций, опубликованных в самом начале вражеского наступления, «Социалистическое Отечество в опасности!», предусматривала расстрел на месте преступления как обычных преступников, так и контрреволюционеров. Прокламация была издана Временным исполнительным комитетом без предварительного обсуждения полным составом Совнаркома (29). Ни следующий день, 22 февраля, на заседании правительства вспыхнула дискуссия между левыми эсерами и большевиками по поводу этого карт-бланша на внесудебные расстрелы. Левые эсеры потребовали убрать этот пункт из прокламации как создающий опасный прецедент. Но, как и следовало ожидать, при голосовании по этому вопросу они оказались в меньшинстве (30). Впоследствии Штейнберг указывал на этот пункт в этом первом официальном документе, санкционировавшем применение к политическим противникам расстрела без суда и следствия, как на «расчистивший путь террору ВЧК» (31). ВЧК немедленно ухватилась за этот мандат, заявив 22 февраля, что «в данный момент, когда гидра контрреволюции наглее с каждым днем, Всероссийская чрезвычайная комиссия… не видит других мер борьбы с контрреволюционерами, шпионами, спекулянтами, громилами, хулиганами, саботажниками и прочими паразитами, кроме беспощадного уничтожения их на месте преступления» (32).

Не только ВЧК, но и другие органы поспешили воспользоваться прокламацией для оправдания внесудебных расстрелов (33). Среди них были петроградские районные Советы и Чрезвычайный штаб Петроградского военного округа. Последний, вслед за ВЧК, 22 февраля разрешил частям Красной армии применять расстрелы на месте, однако это разрешение вскоре было отменено. Тем не менее, начиная с этого момента, набранные в спешке красноармейские новобранцы стали грозой Петрограда.

В циркулярном послании от 23 февраля ВЧК объявила, что ею раскрыт еще один общенациональный заговор русской буржуазии, направленный на то, чтобы помочь немцам и нанести Советской власти удар в спину путем организации вооруженных восстаний в Петрограде, Москве и других российских городах. ВЧК предупреждала районные Советы Петрограда и другие рабочие организации, что многие контрреволюционные банды свили гнезда в таких якобы благотворительных организациях, как организация помощи раненым офицерам. Это ставило под подозрение практически все гуманитарные организации, неподконтрольные правительству. Советам предписывалось выявлять, арестовывать и расстреливать всех участников контрреволюционных заговоров. В циркуляре ВЧК были упомянуты такие контрреволюционные организации, как «Организация борьбы против большевиков и за отправку войск Каледину», «Все для Отечества», «Белый крест» и «Черная точка». Примерно в это же время группа офицеров и кадетов, выступавших против брестского соглашения, обосновалась в стенах недавно возобновившей свою работу Михайловской артиллерийской академии. Под прикрытием академии они вели антисоветскую агитацию среди солдат и рабочих и занимались приобретением оружия для своих сторонников. Руководили этой группой правые эсеры, в том числе некий Владимир Перельцвейг, о котором еще пойдет речь далее (34).

Заявление ВЧК о ее намерении расстреливать контрреволюционеров на месте, сделанное 22 февраля, было опубликовано в прессе. Этот акт вполне можно рассматривать как пример упреждающего государственного террора. Однако то, что озабоченность советских органов безопасности по поводу «гидры контрреволюции» была подлинной, а вовсе не декларативной, подтверждают документы, никогда не публиковавшиеся и не предназначенные для широкой публики. Так, в записке от 24 февраля, помеченной «секретно» и «очень срочно», Комитет революционной обороны Петрограда приказывал районным Советам создавать, наряду с воинскими формированиями для переброски на фронт, летучие отряды для борьбы с внутренней контрреволюцией (35). 26 февраля районные Советы получили распоряжение немедленно организовать обыски подозрительных организаций, учреждений и домов отдельных представителей буржуазии на предмет поисков оружия (36). Еще одно секретное и срочное послание районным Советам, датированное 27 февраля, отразило тревогу Комитета в связи с сообщениями о передвижениях германских войск восточнее Пскова. «Немедленно, — требовал он, — принять энергичные меры к уничтожению расклеенных по городу прокламаций под заглавием «Россия продана немцам»… Всех расклеивающих, коих застанете на месте, расстреливайте сейчас же» (37). По мнению представителей районных Советов, собравшихся на Междурайонное совещание, это было уже слишком. Совещание приняло и распространило директиву, ограничивающую применение расстрелов на месте случаями, когда подозреваемые оказывают вооруженное сопротивление (38). Эта директива вполне может быть расценена как попытка снизу пресечь эксцессы, спровоцированные прокламацией Временного исполкома СНК от 21 февраля.

* * *

Между тем, реакцией масс на мобилизационные усилия в дни после падения Пскова 24 февраля стал кратковременный всплеск призывной активности среди рабочих. Этот скромный прогресс отразили отчеты из Выборгского, Нарвского, Охтинского, Первого и Второго городских и Рождественского районов о призыве в Красную армию, о продовольственном обеспечении призывников и о политических настроениях рабочих на местах в период 23–26 февраля (39). Несмотря на неполноту, взятые в совокупности, эти отчеты образуют довольно репрезентативный срез ситуации в Петрограде.

Особый интерес — и из-за своей исторической роли оплота большевизма в 1917 г., и из-за того, что теперь, в феврале 1918 г., это была зона промышленного бедствия — представлял отчет из Выборгского района. Он сообщал, что 26 февраля в Красную армию записались 3600 добровольцев, почти все — рабочие. Районный Совет сумел обеспечить новобранцев оружием и боеприпасами. С продовольствием дело обстояло сложнее. Однако в отчете отразилась уверенность, что эта трудность преодолима. Что касается настроения рабочих в целом, то оно оценивалось как «самое революционное». Контрреволюционная агитация в районе, как было отмечено, «пресекается в корне». Среди рабочих ведется разъяснительная работа, проводятся собрания, которые «посещаются охотно». В общем, жизнь в районе «обыкновенная» (40).

Отчет из неоднородного в экономическом и политическом отношении Нарвского района, расположенного к югу от центра города, сообщал, что предоставление точных данных о количестве призывников осложняется тем соображением, что в районе имеется несколько призывных пунктов. Однако автор отчета выразил уверенность, что цифра составляет «более двух тысяч». Оружия у них достаточно, но проблема с продовольствием. Составлен список «буржуазных» жителей, и «по первому требованию» их привлекут к выполнению работ, связанных с оборонными нуждами. По поводу настроения рабочих автор замечал, что хотя оно и оптимистическое, говорить, что оно отражает желание воевать, было бы неправильно. У населения вообще настроение «контрреволюционное»; антисоветская агитация растет (41).

Данные из полупромышленного правобережного Охтинского района свидетельствовали, что в Красную армию записались тысяча человек (большинство из них рабочие с небольшой примесью ветеранов-солдат). Настроение рабочих в районе оценивалось как «бодрое», а зажиточных обывателей — «трусливое». Завершался отчет констатацией: «Жизнь обыденная, никакой паники, ни контрреволюционных] выступлений» (42).

Отчеты из небольших по размеру, менее индустриализованных и более благополучных коммерческих, правительственных и обывательских районов в центре города были не так вдохновляющи, как те, что поступили из пролетарских районов. Например, сообщение из Первого городского района, где находилось несколько крупных, недавно закрытых государственных оборонных заводов, содержало информацию, что «запись [в Красную армию] идет оживленно», и что настроение в рабочих кругах «бодрое», даже «приподнятое». В то же время, настроение обывателей, в результате контрреволюционной агитации, «забито-растерянное». Автор этого отчета затруднился назвать конкретные цифры призыва в Красную армию по району. Однако он указал, что этим утром (26 февраля) на фронт из района отправились 250 призывников и еще 250 должны отправиться вече» ром (43). Общая ситуация во Втором городском районе была примерно такой же, как и в Первом, только в отчете Второго района отсутствовали цифры (44). Сведения из Рождественского — маленького района в центре города, имевшего стратегическое значение, так как там находились Смольный и Таврический дворцы — как и следовало ожидать, порадовать не могли. Согласно отчету районного Совета, призыв в Красную армию там шел «очень вяло» (45).

Общая численность добровольцев, записавшихся в армию в этих шести районах за отчетный трехдневный период (23–26 февраля), составила 10320 человек — не слишком впечатляющая цифра, если учесть, что враг, как считалось, стоял на пороге Петрограда. Однако она могла не отражать всей полноты картины. Судя по имеющимся данным, даже те заводские рабочие, которые были готовы воевать, часто предпочитали записываться во временные, нерегулярные партизанские отряды, формируемые на их предприятиях или при профсоюзах, нежели связывать себя более долговременными и жесткими обязательствами, которые влекло за собой вступление в Красную армию (46). Кроме того, цифры призыва в Красную армию не включали тех, кто записался в левоэсеровские боевые дружины.

Но, даже учитывая все это, оценить отношение рабочих к делу защиты революции от германской угрозы все равно очень трудно. В воспоминаниях, опубликованных в 1927 г., Федор Дингельштедт, член ПК большевиков, «левый коммунист» и агитатор, работавший на заводах и фабриках Петроградской стороны, полагал, что, оценивая реакцию на призывную агитацию этого периода, нужно проводить различие между местными партийными лидерами и рабочими активистами, с одной стороны, и рядовой рабочей массой, с другой. Первые, по его мнению, хотя и начали в это время пересматривать свою позицию относительно масштабов германской угрозы, в основном продолжали сочувствовать идее революционной войны и демонстрировали искреннюю готовность сражаться с немцами. Что касается рядовых рабочих, то они не хотели идти воевать с самого начала.

Воспоминания Дингельштедта особенно ценны тем, что основаны на его личных дневниковых записях этого периода. Кроме того, как «левый коммунист», он не стал бы преувеличивать пассивность рабочих по отношению к войне с немцами. В качестве иллюстрации своего мнения он описывает два собрания на Трубочном заводе, на которых он выступал в один день, 23 февраля. На первом собрались члены заводской организации большевиков, которые, вспоминал Дингельштедт, встретили его «замечательным подъемом». Вторым был массовый митинг рабочих завода, и картина там была прямо противоположной: резкий спад настроения в беспартийных массах, выразившийся в жалобах и недовольстве, вызванном ухудшением экономической ситуации и международного положения (угроза новой войны). «Такая картина, по-видимому, может считаться более или менее характерной для широких слоев рабочего Питера тех дней», — подвел итог Дингельштедт. В качестве дополнительного примера он привел митинг в вагоностроительном цехе Александровского машиностроительного завода, состоявшийся 27 февраля, на котором он столкнулся с аналогичной ситуацией (47).

В отличие от Дингельштедта, большинство современников, писавших на эту тему, наблюдали сравнительно быструю перемену в отношении к войне и миру (от поддержки революционной войны к требованиям немедленного мира) и у районных партийных активистов, и у рядовых рабочих. Выступая 7 марта на Седьмом (экстренном) съезде партии большевиков, Кирилл Шелавин, один из немногих членов Петербургского комитета, кто с самого начала был за мир, обратил внимание на момент, когда, по его мнению, в массовом сознании произошел поворот на 180 градусов:

Две недели тому назад рабочие стояли за революционную войну… Но когда рабочие увидели, что враг страшен, что это не одна лишь белая гвардия, а и вооруженные по всей технике современности [войска]… все коллективы, один за другим, стали выносить постановления о невозможности ведения революционной войны и о заключении мира…. Прошло то время, когда петербургские рабочие по призыву фабричных гудков шли на защиту революционного Петербурга (48).

Под давлением рядовой массы, точно такой же поворот, как и описанный Шелавиным, произошел, похоже, в профсоюзах и районных Советах. Как отмечалось ранее, на экстренном заседании 22 февраля Петроградский совет профсоюзов принял предложенную Рязановым резолюцию с призывом оказать всемерную поддержку революционной войне. На заседании 28 февраля, уже после того, как Совнарком принял новые, более жесткие, условия мирного договора, Совет профсоюзов снова принял левокоммунистическую резолюцию, внесенную Рязановым (49). Однако это был его последний успех. 9 марта на совещании представителей входящих в Петроградский совет профсоюзов рязановская позиция потерпела поражение. Большинство из присутствовавших на совещании пятисот профсоюзных представителей проголосовали за ратификацию мирного договора (50).

Аналогичную перемену в отношении к войне и миру можно было наблюдать и в районных Советах. Если в начале германского наступления большинство из них тяготело к поддержке «левых коммунистов», то в марте это было уже не так. Ситуация в Выборгском районе, где призыв в Красную армию поначалу шел относительно успешно и где в конце февраля настроение рабочих характеризовалось как «самое революционное», является показательной в этом отношении (51). В начале марта, когда казалось, что атаки немцев на Петроград не избежать, Выборгский районный Совет вплотную занялся практическими мерами, связанными с эвакуацией, уничтожением собственности, которую нельзя было вывезти, организацией обороны каждого дома (на случай, если до этого дойдет), и планами насчет буржуазии (что с нею делать, если ситуация будет развиваться в этом направлении).

Подобные вопросы, похоже, занимали умы всех участников заседания исполкома Выборгского Совета, состоявшегося 4 марта. Это был момент, когда мирный договор в Брест-Литовске уже был подписан (3 марта), но германское наступление продолжалось, как и усилия Комитета революционной обороны Петрограда по укреплению обороны города. Председатель собрания Александр Куклин, бывший член Петербургского комитета большевиков, заявил, что ввиду жестокого обращения немцев с рабочими в Пскове и Нарве, необходимо держать наготове все транспортные средства и организовать рабочих в красногвардейские отряды. Последнее явно подразумевало самооборону, в случае если рабочих не удастся вывезти из города. Как осуществить все это систематически, не вызывая при этом паники, было непонятно, тем более что, как выразился еще один докладчик, «ждать с центра распоряжения не приходится, так как центр опирается на нас». Серьезному рассмотрению подвергся вопрос об изоляции всех противников Советской власти — «от лавочника до профессора» — в одном месте, где они могли бы находиться под контролем. В конце было решено предложить Совету принять резолюции, предусматривающие такие шаги, как мобилизация всех рабочих в возрасте от 18 до 50 лет, независимо от партийной принадлежности; уничтожение всех объектов, могущих представлять ценность для немцев; и расстрел контрреволюционеров, если они попытаются предпринять какие-то действия (52). Пленарное заседание Совета внесло в этот список дополнительно эвакуацию рабочих семей (53).

* * *

В то время как в массовом сознании по отношению к борьбе с немцами происходили перемены, большинство Петербургского комитета большевиков, верное своей радикальной, независимой традиции, упорно придерживалось идеи революционной войны. 25 февраля, на следующий день после принятия новых мирных условий Германии, ПК собрал на совещание представителей районных парткомитетов. На встрече была принята резолюция, осуждающая действия правительства, поскольку они, как было указано, не остановят наступления Германии, и настаивающая, что нет иного выхода, кроме самозащиты «с оружием в руках» (54). Четвертая городская конференция петроградских большевиков, работа которой была приостановлена 20 февраля, после того как ее участники потребовали аннулировать принятие правительством германских мирных условий (55), 1 марта собралась вновь, чтобы пересмотреть свою позицию по войне и миру и выбрать представителей на Седьмой Всероссийский съезд РСДРП (б), открывающийся через неделю (56).

К моменту, когда конференция возобновила свою работу, страхи по поводу возможной оккупации Петрограда и отчаянные усилия Совнаркома обеспечить его защиту на короткое время усилились. Обстоятельства, вызвавшие эту новую тревогу в начале марта, были близки к комическим. 1 марта новый секретарь российской мирной делегации в Брест-Литовске Лев Карахан отправил в Петроград Совнаркому две телеграммы. В первой, шифрованной, излагались дипломатические подробности, связанные с подписанием мирного договора. Вторая, набранная открытым текстом, содержала просьбу прислать поезд, чтобы забрать делегацию из Бреста. Просьба эта была продиктована нежеланием русской делегации задерживаться во вражеском тылу, как только договор будет подписан. По несчастному недоразумению, вторая телеграмма опередила первую, и Ленин тут же решил, что переговоры провалились, о чем 2 марта и было объявлено в «Правде». Опубликованное там экстренное обращение Ленина призывало все Советы и «всех, всех, всех» приготовиться к неминуемой атаке немцев на Петроград (57). Редакция «Правды» пошла еще дальше, поместив на первой странице следующий заголовок: «Наша мирная делегация возвращается в Петроград. Вопрос о войне и мире решен: ВОИНА!.. Старый капиталистический мир обрушивается на нас всей своей мощью». Видимо, неслучайно, что именно в этот день Ленин подписал декрет о сосредоточении командования всеми советскими вооруженными силами в руках нового органа — Высшего военного совета.

Эта новая вспышка страха оккупации произошла на следующий день после того, как возобновившая свою работу Четвертая конференция петроградских большевиков обсуждала вопрос о войне и мире, и, следовательно, повлиять на это обсуждение не могла. А, поскольку делегаты на эту конференцию были избраны еще в середине февраля, то столь же невероятно, чтобы на их взглядах успели отразиться недавние изменения в настроениях рабочих по отношению к миру. Главными докладчиками на конференции были представители высшего партийного руководства: Радек и Бухарин — от «левых коммунистов», Свердлов и Зиновьев — от ленинистов. Обосновывая свою позицию в защиту революционной войны, Радек строил доказательство на том, что идея мирной передышки является бессмысленной, поскольку ситуация такова, что Россия будет вынуждена «делать уступку за уступкой — или через две-три недели начать новую войну». «Третьего нет», — заключал он. Свердлов доказывал обратное. Его главный аргумент состоял в том, что для ведения войны у России нет практической возможности: «когда понадобилось отправить отряды на фронт, в нашем распоряжении не оказалось ни одного человека». «Мы будем после заключения мира организовывать Красную армию, — пообещал он. — Мы перед всем народом объявляем, что мы подписываем этот гнусный мир, для того чтобы добиться передышки…». По поводу отвергающей мир позиции «левых коммунистов» Свердлов намекнул, что она содержит в себе «семена раскола», и призвал делегатов отказаться от этого курса (59).

Намек Свердлова на то, что «левые коммунисты» ведут партию к расколу, возмутил Бухарина. Раскол, как совершенно справедливо заметил он, инициировал Ленин, когда, в ответ на поддержку большинством ЦК революционной войны, пригрозил подать в отставку (60). Выступавший последним Зиновьев в своем доказательстве необходимости ратификации исходил из настроений рабочих, о которых он мог судить по Петроградскому Совету. Выслушав «революционные фразы» «левых коммунистов», представители Совета продолжали настаивать на необходимости мира. Не отметая полностью утверждения «левых коммунистов» о присутствующем у рабочих революционном энтузиазме, Зиновьев утверждал, что «уход рабочих на фронт, уход на фронт всех большевиков… означает физическую смерть партии, избиение цвета пролетариата» (61). В конце своего выступления Зиновьев призвал «левых коммунистов», которые в это время готовились издавать в Петрограде свою собственную газету, «Коммунист» (62), отказаться от этого шага. Аргументы Свердлова и Зиновьева, впрочем, не повлияли на большинство делегатов конференции. Одобрив позицию «левых коммунистов», они избрали делегацию на Седьмой съезд партии и новый Петербургский комитет, причем и там, и там «левые коммунисты» были в большинстве (63). Первый номер газеты «Коммунист» вышел в свет 5 марта.

В этот момент петроградские «левые коммунисты» были убеждены, что районные партийные комитеты и значительное число рядовых рабочих все еще на их стороне. Однако ко времени открытия Седьмого съезда (8 марта) эта их уверенность существенно пошатнулась, в чем «левые коммунисты» откровенно признались. Так, после констатации негативного влияния, которое оказали на структуру и деятельность партийной организации в Петрограде, особенно в таких промышленных районах, как Выборгский, закрытия заводов и призыв в Красную армию, автор статьи в «Коммунисте» 14 марта писал: «По вопросу о войне и мире мнение в районах изменилось. В то время, как раньше представители районов, отражая мнение последних, определенно защищали позиции революционной войны, сейчас преобладает настроение в пользу ратификации мирного договора» (64). Протоколы заседаний районных комитетов партии в середине марта служат подтверждением этого изменения (65).

5 марта вопрос о мире обсуждался на пленарном заседании Петроградского Совета. После открытого, лоб в лоб, столкновения между Зиновьевым и Камковым собрание отказалось поддержать антибрестскую резолюцию, на принятии которой настаивали меньшевики, эсеры и левые эсеры, и проголосовало за одобрявшую ратификацию резолюцию большевиков — вопреки стойкой поддержке революционной войны со стороны Петербургского комитета. Следует добавить, что на проведенном Зиновьевым перед пленумом собрании большевистской фракции Петросовета была принята резолюция, осуждающая издателей «Коммуниста» и требующая переизбрания ПК (66). Как сообщала «Красная газета», голосование за эту неправомерную резолюцию было «несколько сот к одному» (67). И это было еще одно свидетельство произошедшего в низах перелома в сознании в пользу ратификации мирного договора и против «левых коммунистов».

* * *

В самом начале марта, когда угроза германской оккупации Петрограда виделась реальной и неизбежной, Петербургский комитет обратился к ЦК с предложением перенести в Москву намеченный на 5 марта Седьмой съезд большевистской партии (68). Кроме того, по настоянию Петербургского комитета, Зиновьев передал ЦК срочную просьбу о выделении городской партийной организации нескольких сот тысяч рублей на обеспечение существования в условиях подполья, если возникнет такая необходимость (69). В районных комитетах к тому времени подготовка к переходу на нелегальное положение уже началась. Между тем, несмотря на то, что переезд правительства в Москву был уже делом решенным, обе просьбы ПК были отклонены. Справедливо предположить, что прохладное отношение ЦК к заботам Петербургского комитета было вызвано яростной оппозицией последнего в вопросе о подписании мирного договора. Симптоматичным в этой связи является тот факт, что 9 марта на своем последнем заседании в Петрограде ЦК проголосовал за роспуск Петербургского комитета. Зиновьеву, Смилге и Лашевичу, возглавившим поход против ПК в большевистской фракции Петросовета, было поручено осуществить это решение и, предположительно, проследить за формированием более послушного, «пробрестского», Петербургского комитета (70).

Возможно, самым примечательным аспектом Седьмого Всероссийского съезда большевистской партии, главной целью которого было добиться одобрения партией ратификации Брестского мирного договора перед вынесением ее на Четвертый съезд Советов, было то, что он вообще состоялся. Учитывая трудности передвижения до Петрограда: немцы стояли буквально «у ворот» плюс разруха на железнодорожном транспорте, — ЦК большевиков заранее решил, что этот съезд будет считаться правомочным, если на нем соберется больше половины численности делегатов Шестого съезда (71). На том съезде, состоявшемся в начале августа 1917 г., присутствовало 157 делегатов с решающим голосом и 110 — с совещательным. Следовательно, даже если не брать в расчет «совещательных» делегатов, для кворума на Седьмом съезде было необходимо, как минимум, 79 делегатов с решающим голосом. 5 марта, в день, когда съезд должен был открыться, в столице присутствовали только 17 делегатов с решающим голосом. На следующий день их стало 36, и еще несколько человек, как отмечалось, были в пути (72). И хотя это составляло меньше половины необходимой для кворума численности, съезд было решено начать. Вероятным объяснением такого отступления от согласованной ранее процедуры является то, что дальнейшее промедление не устраивало Ленина, которому нужно было успеть нейтрализовать «левых коммунистов» и добиться мандата партии на ратификацию Брестского договора перед решающей схваткой с левыми эсерами и умеренными социалистами на быстро приближающемся Четвертом съезде Советов. Кроме того, все боялись, что немцы в любой момент могут начать наступление на Петроград.

Ленин воспользовался своей ролью докладчика от Центрального Комитета, чтобы начать дебаты о ратификации и задать их формат. Основной упор он сделал на той степени, в которой полная и бесповоротная катастрофа на фронте оправдала его почти двухмесячные призывы к немедленному миру, и, как неразумных детей, отчитал «левых коммунистов» за гораздо более тяжелые условия мира, которые теперь революция вынуждена принять. Значительную долю вины за трудное положение, в котором оказалась Советская Россия, Ленин возложил также на Троцкого. Хотя первоначальные усилия Троцкого по использованию переговоров в Брест-Литовске для стимулирования мировой революции заслуживали всяческих похвал, его отказ принять первый, представленный в виде ультиматума, вариант германских мирных условий и объявление вместо этого «ни мира, ни войны» было неоправданной ошибкой и, как намекнул Ленин, нарушением предварительной договоренности. Впрочем, даже несмотря на то, что все его предсказания относительно военной слабости России оказались верными, и противник легко победил ее малыми силами за 11 дней, не все еще было потеряно. Да, Петроград, похоже, был обречен, Ленин был в этом уверен и, как нам теперь известно, действовал, исходя из этого допущения. Однако, ратификация мирного договора, считал он, даже в его существующем виде, обеспечит стране мирную передышку, как минимум, в несколько дней, а, может быть, и больше, которую можно будет использовать для продолжения эвакуации столицы, создания новой армии, наведения порядка, налаживания экономической жизни, ремонта железных дорог и других существенных оборонных мероприятий. В целом, Ленин однозначно дал понять, что какую бы высокую цену ни пришлось заплатить за мир, она является необходимой ценой выживания (73).

Спокойное, взвешенное выступление Бухарина, представлявшее ответ «левых коммунистов», резко контрастировало с вступительным «залпом» Ленина. В ответ на неоднократные ленинские обвинения в том, что «левые коммунисты» упорно не желали посмотреть в лицо действительности и признать необходимость отступления, он напомнил Ленину, что «левые коммунисты», наоборот, всегда последовательно придерживались принципа, что русская революция либо будет спасена международной революцией, либо погибнет под ударами международного капитала. Более того, «левые коммунисты» всегда признавали, что схватка России с империализмом начнется с поражений. С точки зрения Бухарина, фундаментальное различие между двумя позициями заключалось во взглядах на мировую революцию. В отличие от ленинистов, пессимистически оценивавших ближайшие перспективы революции за рубежом, «левые коммунисты» видели в международном рабочем движении признаки существенного сдвига в сторону революции, и это оправдывало их позицию.

Бухарин также не согласился с утверждением Ленина, что даже несколько дней передышки облегчат проведение оборонных мероприятий в том объеме, который он наметил. Выступивший позднее Урицкий отнесся к этому ленинскому тезису еще более скептически. По представлениям Бухарина и Урицкого, очень короткая передышка в войне с Германией — а даже Ленин, похоже, понимал, что на большее надеяться не приходится — не спасет Россию, так как за это время невозможно будет провести все то, что наметил Ленин для укрепления ее военных и оборонных сил. Что же могло помочь революции оптимизировать возможности выживания? Ответ Ленина: мирная передышка, тщательно разработанную теорию которой он только что представил съезду. Ответ Бухарина: революционная война. По мере того как германские войска будут продвигаться вглубь России, все больше рабочих и крестьян, возмущенных угнетением и насилием, будет подниматься на борьбу. Вначале не имеющие опыта партизанские отряды будут терпеть поражение. Однако в ходе этой борьбы рабочий класс, разобщенный в условиях экономического хаоса, объединится под лозунгом священной войны против милитаризма и империализма. Рабочие и крестьяне научаться пользоваться оружием, создадут армию и, в конце концов, победят (74). По убеждению Бухарина, судьба и русской, и международной революции зависела от принятия этой стратегии.

Яростные дебаты вокруг Бреста продолжались на Седьмом съезде два дня, или, в общей сложности, двенадцать часов. Помимо Ленина и Бухарина, выступили еще 17 делегатов, из них 10 за ратификацию договора, 7 против. При голосовании голоса распределились следующим образом: 30 за ратификацию, 12 против, 4 воздержались (75). Этот результат стал последней каплей для Рязанова. Предательство интересов международного пролетариата, воплощенное в ленинской резолюции о признании Брестского мира, шло вразрез с его самыми глубокими революционными убеждениями, и он открыто объявил о выходе из партии (76).

Крестинский, задетый за живое ленинской критикой Троцкого за его тактику «ни войны, ни мира», предложил принять резолюцию, одобряющую действия Троцкого на переговорах. Как справедливо заметил Крестинский, позиция Троцкого в свое время была с энтузиазмом принята огромным большинством партийного руководства.

Тем не менее, резолюцию эту отвергли. Троцкий счел себя оскорбленным таким афронтом, резонно заключив, что из него делают козла отпущения за те трудности, с которыми столкнулась партия, и что отказ съезда принять резолюцию Крестинского означает выражение недоверия ему лично. В ответ он объявил, что отказывается от всех своих постов в правительстве (77). Зиновьев попытался успокоить Троцкого. По Бресту на съезде было предложено и вынесено на голосование множество резолюций, из которых, по крайней мере, несколько были истолкованы Лениным как завуалированные попытки дать шанс партийным сторонникам революционной войны на съезде Советов. Естественно, он был против этого. В конце концов, предложенная Зиновьевым резолюция, которая положительно оценила общую стратегию поведения советской делегации в Бресте, но при этом скрыто критиковала ее за упущенную возможность принять германские мирные условия, когда они были изложены в форме ультиматума, получила подавляющее число голосов (78).

На последнем заседании съезда вечером 8 марта делегаты согласились с доводом Ленина о том, что формальное название партии — Российская социал-демократическая партия (большевиков) — устарело, и партия должна быть переименована в Российскую коммунистическую партию (большевиков), сокращенно — РКП (б) (79). Как удалось уговорить Троцкого отказаться подавать в отставку, неизвестно. На выборах в ЦК, которыми съезд завершил свою работу, только он и Ленин получили максимум — 34 голоса из 39 (пятеро делегатов воздержались) (80). Возможно, такая большая поддержка помогла залечить обиду, причиненную критикой его провальной брестской тактики. Как бы то ни было, но именно в тот момент, когда Седьмой съезд партии заканчивал свою работу, некоторые правительственные структуры уже обосновывались в Москве, а тайные приготовления к переезду Совнаркома, ВЦИКа, ЦК РКП (б) и ЦК левых эсеров вступили в завершающую стадию.

* * *

26 февраля, в день, когда было принято решение покинуть Петроград, Совнарком распорядился в первую очередь немедленно эвакуировать Экспедицию заготовления государственных бумаг и золотой запас казны (81). Спешные приготовления к переезду вели также ключевые наркоматы и иностранные посольства. Второстепенные департаменты, такие, например, как Наркомат просвещения Луначарского, должны были оставаться в Петрограде как можно дольше. Американское посольство во главе с послом Дэвидом Фрэнсисом было эвакуировано в Вологду — город в 560 км к востоку от Петрограда, прямым железнодорожным сообщением связанный с северным портом Архангельском. Британское и французское посольства попытались покинуть Россию через Финляндию, но удалось это сделать только британцам. Французский посол Жозеф Нуланс и его сотрудники вскоре присоединились к американцам и другим, менее крупным, группам союзников в Вологде (82). Эти события и ожидания деловых кругов, что германская оккупация задушит революцию, привели к взлету цен на обмелевшей петроградской фондовой бирже (83).

В конце февраля Зиновьев во главе высокопоставленной делегации приехал в Москву, чтобы начать приготовления к размещению там правительства (84). Чтобы освободить помещения для работы и проживания прибывающих правительственных чиновников, из Москвы было приказано эвакуировать маловажные институты и лишних граждан. В Петроград Зиновьев вернулся 4 марта, но еще до его возвращения некоторые правительственные подразделения потянулись в новую столицу. Хотя операцию подобного масштаба невозможно было удержать в секрете, и, в подтверждение этого, несоветская пресса регулярно публиковала точные детали происходящего, 1 марта Президиум ВЦИК объявил, что все слухи относительно эвакуации из Петрограда Совнаркома и ВЦИКа являются ложными, что и Совнарком, и ВЦИК остаются в городе и заняты самыми энергичными приготовлениями к обороне столицы, и что вопрос об эвакуации может встать только в самую последнюю минуту, в случае, если безопасность Петрограда окажется под самой страшной и непосредственной угрозой, чего пока не наблюдается (85). Подобные опровержения звучали всю следующую неделю (86).

Между тем, большевиков на местах всерьез беспокоил вопрос о негативном влиянии эвакуации правительства на петроградских рабочих. Это беспокойство всплыло на заседании Петербургского комитета партии 6 марта 1918 г. (87). Фенигштейн сообщил, что эвакуация уже началась и что ведется она неправильно, первыми эвакуируются правительственные структуры. Это грозит тем, что массы могут остаться без руководства, и, если это случится, угроза контрреволюции возрастет многократно.

К этому моменту уже стало известно, что Германия советскую капитуляцию приняла, и, учитывая это, Станислав Косиор выразил уверенность, что ранее принятый план эвакуации будет пересмотрен. Однако даже он выступил с протестом против «панического характера эвакуации». Шелавин, который, в отличие от Фенигштейна и Косиора, не был «левым коммунистом», тем не менее, разделил их опасения. Он предложил проводить эвакуацию, опираясь на следующие принципы: 1) приоритет должен быть отдан эвакуации ценного заводского оборудования, а не государственным структурам; 2) эвакуация Советов недопустима, так как это оставит город и городское хозяйство без управления, а при эвакуации правительственных институтов не следует проявлять поспешность; 3) эвакуацию партийных органов нужно готовить постепенно и 4) когда возникнет необходимость, в первую очередь должны быть эвакуированы ВЦИК и Петербургский комитет большевиков. Эти принципы были приняты ПК с оговоркой, что о любой эвакуации население должно быть предупреждено заблаговременно, и что она не должна быть панической и внезапной. Затем они были переданы ЦК. но какого-то внятного эффекта на характер эвакуации не оказали, несмотря на то, что угроза немедленного нападения немцев на Петроград к тому времени заметно ослабела.

7 марта даже «Красная газета», которая еще накануне уверяла, что никто из правительственных служащих не уехал и не собирается уезжать, внезапно признала, что правительство действительно переезжает. Шаг этот объяснялся невозможностью осуществления перестройки политических и экономических институтов и руководства страной в условиях, когда враг находится так близко. Новость была скрашена сообщением о том, что Петроград будет объявлен свободным городом, и что этот статус сулит бесконечные экономические выгоды. «Новые ведомости» написали, что даже некоторые промышленники теперь предвкушают превращение Петрограда во «второй Нью-Йорк» (88). На следующий день, 8 марта, «Красная газета» сообщила, что Наркомат юстиции переезжает в Москву и возобновит свою деятельность на новом месте в следующий понедельник. Следует отметить, что ВЧК попыталась воспользоваться тем, что Штейнберг был полностью занят переездом, чтобы расстрелять некоторых политических заключенных. Узнав об этих планах чекистов буквально за пару часов до отъезда в Москву, Штейнберг набросал записку своему заместителю Александру Шрейдеру, приказывая остановить расстрелы (89).

Изначально решение Совнаркома эвакуировать правительство предполагало, что в Москву будет переведено минимальное количество служащих центрального аппарата (с семьями) и, соответственно, переправлены только самые важные бумаги и оборудование (90). На практике же руководство большинства наркоматов воспользовалось возможностью бежать подальше от немцев, чтобы вывезти в Москву своих многочисленных чиновников, от начальников до рядовых письмоводителей, с их семьями, а также огромное количество мебели и оборудования — буквально, до последней чернильницы. Этот массовый исход тяжким бременем лег на и без того перегруженные российские железные дороги, не говоря уже о жилищном фонде Москвы, и порождал сомнения в заявлениях Совнаркома о том, что переезд — явление временное и, ~в любом случае, подлежит утверждению Четвертым Всероссийским съездом Советов. Длинные перечни предметов, переправляемых в Москву, служат иллюстрацией этого явления. Например, среди 1806 предметов, вывозимых Морским генеральным штабом, присутствовали документы, карты, кабинетное оборудование и мебель, а также иконы (в описях многих кабинетов стояли первым номером), шторы, ковровые дорожки, зеркала, пепельницы, печки, кухонная утварь, тарелки, столовые приборы, самовары, обеденные столы и стулья, полотенца, одеяла и множество прочих нужных вещей. Полностью опустошены были примерно пятьдесят комнат в бывшем помещении штаба (91). Бонч- Бруевич забрал два грузовых вагона, предназначенных для транспортировки в Москву партийной литературы, чтобы вывезти обширную личную библиотеку и другую личную собственность (92). ВЧК также подчистила свои кабинеты, после того как 8 марта ее руководство приняло решение эвакуировать в Москву всю комиссию в полном составе, «не оставляя никого» (93). Вывозя из Петрограда в Москву все свои архивы, ВЧК оставляла сотни узников, томящихся в заключении на Гороховой, 2 и в «Крестах», без документов, свидетельствующих о причинах их ареста (94). Все это не только изрядно осложняло и затягивало процесс эвакуации центрального правительства, но и добавляло нелегких проблем советским властям, остававшимся в Петрограде. Неудивительно, что в конце марта руководство петроградских большевиков направило в ЦК письмо протеста, в котором выражало недовольство тем состоянием, в котором правительство, уехав, оставило город. Особенно возмутило петроградских большевиков поведение ВЧК и ее руководителя: «бумаги он вывез, следователей вывез, а подсудимых оставил здесь» (95).

Высшие органы Советской власти — Совнарком и ВЦИК — и центральные комитеты большевистской и левоэсеровской партий покинули Петроград под покровом ночи 10/11 марта. План поездки был тщательно проработан Бонч-Бруевичем. Согласно строго секретным инструкциям, члены правительственного и партийного руководства вместе с семьями и личными вещами отправлялись в Москву точно в назначенное время по специальному запасному пути Николаевской железной дороги, соединяющей две российские столицы. Для поездки были подготовлены, как минимум, три отдельных состава под охраной латышских стрелков. Ленин, Крупская, сестра Ленина Мария Ульянова и другие члены Совнаркома и их семьи ехали в головном составе. За ним, с интервалом в несколько минут, следовали поезда, перевозившие членов ВЦИК и ЦК правящих партий.

Все шло гладко до тех пор, пока поезда не достигли маленькой станции Малая Вишера, примерно в 120 км к юго-востоку от Петрограда. Здесь правительственный конвой был остановлен неожиданным присутствием на путях эшелона с вооруженными и неуправляемыми балтийскими матросами. На то, чтобы успокоить их, ушло несколько часов, после чего правительство смогло продолжить путь дальше уже без инцидентов. В советской литературе эпизоду под Малой Вишерой не придавалось большого значения: считалось, что анархически настроенные матросы, самовольно сбежавшие домой с фронта, случайно оказались в этом месте (96). Возможно, это действительно было так, поскольку блуждающие по стране банды мародерствующих солдат и матросов были в ту пору обычным явлением на российских железных дорогах. Правительственный конвой благополучно прибыл в Москву вечером 11 марта.

Однако возможность того, что матросы сознательно вознамерились остановить эвакуацию правительства, нельзя исключать. Кронштадтские матросы в целом, как группа, были особенно активными и упорными сторонниками революционной войны. Проявлением их независимости и радикализма стало сильное влияние, которым пользовались в Кронштадтском Совете левые эсеры (выступавшие в союзе с эсерами-максималистами — небольшой радикальной группой, отколовшейся от партии эсеров) в первые месяцы 1918 г. Типичным для массового сознания кронштадтцев в это время можно считать письмо, резко обращавшее на себя внимание в номере «Известий Кронштадтского Совета» от 2 марта (97). «Для того ли [мы] свергнули русский царизм и буржуазию, чтобы без борьбы склониться перед немецкими душителями? — спрашивал автор письма. — Нет, и тысячу раз нет!.. Позор трусам, бегущим из Петрограда!». Кронштадтский Совет продолжал призывать к отказу от мирной политики Совнаркома и возобновлению войны против Германии даже после того, как массовое мнение и большинство районных Советов Петрограда качнулось в сторону поддержки ратификации мирного договора. Впоследствии, как отмечал на Втором съезде партии левых эсеров в апреле 1918 г. кронштадтский левый эсер Александр Брушвит, «в большевистских кругах Кронштадт попал под подозрение; они [большевики] уже больше не хвалятся тем, что это краса и гордость революции» (98).

* * *

Четвертый Всероссийский съезд Советов проходил в Москве. Он открылся вечером 15 марта, спустя три дня после того, как основная масса государственных и партийных деятелей прибыла туда из Петрограда. Делегатам съезда предстояло вынести решение по поводу fait accompli в отношении главных вопросов повестки дня — ратификации Брестского мирного договора и перевода столицы из Петрограда в Москву. Согласно официальным спискам мандатной комиссии, из 1172 делегатов с правом голоса, присутствовавших на съезде, 814 были большевики (большинство из которых прибыли на съезд с обязательством поддержать ратификацию), 238 — левые эсеры и 114 — члены других партий и беспартийные (99). Представительство по Советам было неровным, прежде всего, в силу отсутствия твердо соблюдаемых правил избрания делегатов, а также проблем с транспортом и связью. Однако, по крайней мере, в том, что касалось соотношения между «ленинистами», «левыми коммунистами» и левыми эсерами, состав съезда не выглядел несправедливым. Несмотря на публичное обещание Штейнберга перед съездом проверить все делегации на предмет выявления «мертвых душ», только 14 мандатов большевиков с правом голоса были оспорены (100). Ни во время, ни после съезда ни у кого из левых эсеров или «левых коммунистов» не возникло сомнений в легитимности съезда.

Опубликованные данные опроса местных Советов о войне и мире, организованного Совнаркомом и ВЦИКом, в свое время выявили гораздо более сильную поддержку революционной войны, чем у делегатов съезда (101). Однако в середине марта считаться адекватными показателями общественного мнения они не могли, так как основная их масса относилась ко времени до заключения между Советской Россией и Германией предварительного мирного соглашения (3 марта) и до проведения в регионах и на местах собраний по выборам делегатов на Четвертый съезд Советов. Наибольшее влияние на выбор большевистских фракций на этих собраниях, вероятно, оказали итоги Седьмого Всероссийского съезда большевистской партии, полностью одобрившего ратификацию, и известия о полной катастрофе на фронте.

То, что подавляющее большинство большевистских делегатов съезда Советов поддерживают ратификацию, стало очевидно уже на первых заседаниях фракции 13 и 14 марта, на которых Ленин изложил аргументы в пользу ратификации, с докладами выступили представители провинциальных партийных организаций, и было решено, что Ленин будет представлять позицию партии на съезде. «Левые коммунисты», в очередной раз потерпевшие поражение, позже собрались отдельно, чтобы обсудить свою стратегию поведения на съезде (102). На этом собрании было решено, что свою антибрестскую позицию и будущую тактику «левые коммунисты» представят съезду в виде формального заявления. При этом, в интересах поддержания партийной дисциплины, они воздержатся от участия в дебатах по ратификации и от голосования по этому вопросу.

Проходившее одновременно собрание левоэсеровской фракции съезда заслушало доклады своих представителей в местных Советах, большинство из которых было против мирного договора. Камков и Штейнберг призвали однопартийцев продолжить бойкотирование ратификации, и, после продолжительной дискуссии, эта позиция была одобрена фракцией. Главный упор в ней был сделан не столько на отказе поддержать ратификацию Брестского договора, сколько на решении ЦК левых эсеров, обязавшем левоэсеровских представителей в Совнаркоме в случае, если договор будет одобрен, выйти из правительства, с тем чтобы оставить за партией право возглавить продолжающиеся «восстания» против германского империализма.

Ввиду всего этого, обсуждение ратификации на Четвертом Всероссийском съезде Советов, как и следовало ожидать, оказалось простой формальностью. Почти все первое заседание 15 марта заняло пространное выступление Ленина в пользу ратификации мирного договора. Поскольку победа над противниками ратификации уже была одержана, Ленин постарался избежать ненужных выпадов в адрес «левых коммунистов» в надежде на скорейшее, хотя бы частичное, восстановление партийного единства. Центральной в его выступлении стала мысль о том, что силы мирового империализма и финансового капитала пошли в атаку на русскую революцию, началом которой стало наступление германских войск в середине февраля, и что дальнейшее развитие не имеющей сил противостоять этому натиску самостоятельно русской революции зависит от успешного восстания европейского пролетариата (103).

Поскольку «левые коммунисты» хранили молчание, главными докладчиками от оппонентов ратификации выступили Камков и Штейнберг. Камков посчитал нелепой саму идею того, что съезд должен ратифицировать мирный договор, в то время как некоторые области бывшей Российской империи, такие как Украина, продолжают оказывать немцам упорное сопротивление. Для него лично, Советская Россия все еще находилась в состоянии войны с Германией. Ратификация, утверждал он, не остановит Германию, она будет продолжать предъявлять России невозможные требования, так что ратификация неизбежно приведет к удушению русской революции и полному уничтожению всего того, что было достигнуто трудящимися в прошлом году.

В своей речи Ленин не стал останавливаться подробно на понятии «мирной передышки», которое было центральным в его аргументации в защиту мира на Седьмом съезде партии и в его статьях этого периода. Однако Камков эту тему вниманием не обошел. Он дал понять, что для него идея того, что «мир» на условиях, предложенных немцами, может иметь какое бы то ни было стратегическое значение, является смехотворной. Строительство армии, к примеру, при соблюдении германских условий будет невозможно. Под каким углом зрения ни смотри, подчеркивал Камков, ратификация ничего не решает. При этом он не переоценивал возможности ведения успешных оборонительных действий русской армией, делая упор не столько на традиционную военную стратегию, сколько на эффективность партизанской борьбы и вероятность того, что на помощь революционной России придут назревшие социалистические революции за рубежом — если капитуляция России перед германским империализмом не уничтожит их. Ратифицируя Брестский договор, Советская Россия не только обречет на смерть себя, но и совершит глубоко предательский акт по отношению к международному пролетариату. Ратификация подорвет массовый революционный подъем, который непременно возникнет при виде борющейся, возможно, даже погибающей, но непобежденной революционной России — но не подавленной, растоптанной, поставленной на колени, какой ее сделает капитуляция, предлагаемая Лениным (104).

В заключение Камков обрисовал тактику левых эсеров в случае, если мирный договор с Германией будет ратифицирован. Они сделают все возможное, чтобы сорвать выполнение мирных условий, и будут перебрасывать свои вооруженные силы туда, где борьба русских рабочих и крестьян против немцев будет продолжаться, до тех пор пока международный пролетариат не придет к ним на выручку, а в том, что это, в конце концов, произойдет, они были уверены (105). Штейнберг также с презрением отозвался о позиции Ленина и заявил, что требования немцев не оставили Советской России иного выбора, кроме как бороться и своим примером поднимать на борьбу международный пролетариат. Если мирный договор будет ратифицирован, предупредил он, левые эсеры выйдут из Совнаркома, после чего, поведя за собой лучшие элементы трудящихся классов, плечом к плечу с здоровыми элементами большевистской партии, они продолжат борьбу (106). Это замечание Штейнберга было единственным упоминанием на съезде о том, что левые эсеры надеются на сотрудничество с «левыми коммунистами».

В промежутках между выступлениями Ленина, Камкова, Штейнберга, а также Зиновьева съезд выслушал замечания Мартова от меньшевиков, Михаила Лихача от правых эсеров и центристов, Александра Ге от анархо-коммунистов, Григория Ривкина от эсеров- максималистов и Валериана Плетнева от объединенных социал-демократов интернационалистов. Все они, от Мартова до Плетнева, выступали решительно против ратификации и предлагали соответствующие резолюции. В этих резолюциях все вышеназванные партии, за исключением анархо-коммунистов и эсеров-максималистов, предлагали отстранить большевиков от власти путем нового созыва Учредительного собрания, выборов нового правительства на основе всеобщего избирательного права или фундаментального изменения структуры существующей Советской системы.

То, что съезд подавляющим большинством голосов проголосует за ратификацию, было ясно с самого начала. И только после того, как результат голосования был зарегистрирован, Свердлов позволил «левым коммунистам» обнародовать свою последовательно анти- брестскую позицию. В официальном заявлении, явно рассчитанном на то, чтобы быть представленным до голосования, в последний день съезда (16 марта) «левые коммунисты» требовали отказаться от ратификации договора, заменив ее призывом к священной защите социалистической революции. Заявление, подписанное 58 левокоммунистическими делегатами с правом решающего голоса и еще 9 «левыми коммунистами» — членами ВЦИК, заканчивалось разъяснением, что поскольку его авторы чувствуют себя обязанными открыто изложить свои взгляды, но понимают, что раскол партии несет угрозу делу революции, то после зачтения заявления они намерены воздержаться от участия в голосовании по ратификации договора. В целом, уклонившись от ратификации договора и открытого раскола в партии, «левые коммунисты» ясно дали понять, что они продолжат выступать против сепаратного мира и за организацию обороны революционной России (107).

Одобрив ратификацию мирного договора, съезд перешел к не менее формальному рассмотрению вопроса о переносе столицы из Петрограда в Москву. Представлять позицию большевиков по этому вопросу выпало Зиновьеву, все еще являвшемуся председателем Петроградского Совета. По его словам, переезд в Москву был продиктован крайне тяжелым стратегическим положением, в котором оказался Петроград (на что кто-то из правых делегатов выкрикнул: «что, чемоданов не хватает?»). Признавая, что перемещение столицы есть вопрос не недель и не месяцев, он, тем не менее, настаивал, что оно будет относительно коротким. Резолюция, которую он представил и которая была одобрена почти единогласно, просто констатировала, что в связи с изменением военно-политической ситуации в Петрограде столица Российской Социалистической Федеративной Советской Республики «временно» переносится в Москву (108).

* * *

Левые эсеры и «левые коммунисты» выполнили свою угрозу выйти из правительства, если Брестский договор будет ратифицирован. Два дня спустя после закрытия съезда Советов, на первом московском заседании Совнаркома (18 марта) главным вопросом повестки дня стоял «общеминистерский кризис», вызванный отставками из правительства левых эсеров и «левых коммунистов» Александры Коллонтай, Владимира Смирнова, Валериана Оболенского (Осинского) и Павла Дыбенко. В наспех написанных заявлениях практически все выходящие из правительства левые эсеры обосновывали свой поступок решением своего ЦК (109).

У наблюдателей вполне могла закружиться голова от скорости, с которой менялись отношения между большевиками и левыми эсерами на высшем уровне. На Третьем съезде Советов в январе Ленин с восторгом отзывался об альянсе большевиков и левых эсеров, утверждая, что он крепнет не просто с каждым днем, а с каждым часом, и что большинство решений в двухпартийном Совнаркоме принимается единодушным голосованием (110). А чуть больше двух месяцев спустя, после Четвертого съезда Советов, он без сожаления распустил союз двух партий, считая, что то была «без радости любовь, разлука будет без печали» (111).

Уход «левых коммунистов» и левых эсеров из Совнаркома не отразился на их участии в советских органах на более низком и местном уровнях, где они продолжили свою борьбу против Брестского мира. Кроме того, левые эсеры усилили партизанскую войну против немцев в Прибалтике и на Украине и даже предприняли шаги к осуществлению программы индивидуального террора в отношении высших германских чинов (112).

Между тем, в Петрограде между ленинистами и «левыми коммунистами» разыгралась схватка за политическое лидерство. 9 марта Петербургский комитет принял решение созвать 20 марта Пятую, чрезвычайную, городскую конференцию петроградских большевиков. Предполагаемой целью этой конференции должно было стать определение отношения рядовых членов партийной организации к принятому накануне (8 марта) решению Седьмого Всероссийского съезда РКП (б) о ратификации Брестского договора (113). Очевидно, только 12 марта, в промежутке между Седьмым съездом партии и Четвертым съездом Советов, ПК впервые обсудил направленную против него резолюцию, принятую большевистской фракцией Петросовета 5 марта. Реакция ПК на атаку фракции против «Коммуниста» и на беспрецедентное требование перевыборов Петербургского комитета была на редкость сдержанной, что отчасти, несомненно, было вызвано его пошатнувшимся положением. ПК просто еще раз подтвердил дату созыва чрезвычайной городской партийной конференции для рассмотрения всех спорных вопросов и отчетливо напомнил партийной фракции Совета, что его левокоммунистические тезисы были приняты на продолжении Четвертой городской партийной конференции 1 марта (114).

Соответствующее заявление было опубликовано в «Коммунисте» 14 марта (115). Левокоммунистическое большинство Петербургского комитета, без сомнения, надеялось, что после осмысления и обсуждения, да с помощью «Коммуниста», большевики «в районах» откажутся признать поддержку Брестского мира Седьмым съездом партии и его формальную ратификацию Всероссийским съездом Советов (если съезд это сделает). Иначе говоря, они надеялись, что рядовые петроградские большевики останутся верны революционным принципам, как их представляли себе «левые коммунисты», и что на выборах делегатов городской партийной конференции они проголосуют соответствующим образом. Но этому не суждено было сбыться. Во время дебатов о войне и мире на Пятой (чрезвычайной) городской конференции петроградских большевиков 20 марта Радек, выступавший от левокоммунистического Петербургского комитета, заклеймил Брестский мир как серьезное поражение социалистической революции и призвал положить конец уступкам Германии. От сторонников ратификации на конференции выступил Зиновьев, который обрушился с критикой на «левых коммунистов», потребовал закрыть «Коммунист» и настойчиво советовал «левым коммунистам» перестать сеять рознь в общих партийных организациях. Итогом этого столкновения стало голосование, полностью противоположное тому, что состоялось 1 марта. За антибрестовскую резолюцию Радека было подано семь голосов, а за резолюцию Зиновьева в поддержку ратификации — пятьдесят семь (116).

* * *

В первые дни после возобновления германского наступления 18 февраля советские власти в Петрограде лихорадочно взялись за укрепление городской обороны. Однако эти усилия подрывались такими факторами, как глубокая деморализация войск петроградского гарнизона и колебания в среде городского пролетариата, разочарованного экономическими итогами Октябрьской революции, поредевшего от предыдущих мобилизаций и дезориентированного внезапностью германского наступления. Ни старания районных Советов, в которых были сосредоточены наиболее опытные большевистские местные руководящие кадры, ни призывы национального руководства партий большевиков и левых эсеров не помогли существенно увеличить численность призывников Красной армии. Еще более усугубляла кризисную ситуацию в Петрограде активизация подрывной деятельности различных контрреволюционных групп, несмотря на усиленную борьбу с ними органов безопасности. Оккупация немцами Пскова 24 февраля способствовала некоторому прогрессу в деле мобилизации советских войск, особенно, если учитывать рост численности не только регулярной Красной армии, но и нерегулярных партизанских отрядов и боевых дружин левых эсеров. Однако, по мере того как распространялись сведения о размерах катастрофы на фронте и рабочие приходили к выводу, что сражаться с немцами значит обречь себя на неминуемую гибель, от умеренного подъема призывного энтузиазма не осталось и следа.

Все это время левокоммунистическое руководство петроградской организации большевиков продолжало яростно противиться заключению Брестского мирного договора и твердо стояло за революционную войну. Это подтверждает и позиция ПК на возобновившей 2 марта свою работу Четвертой городской конференции петроградских большевиков, и выход 5 марта первого номера «Коммуниста». Однако очень скоро петроградские «левые коммунисты» оказались вынуждены признать слабость массовой поддержки своих взглядов. Кроме того, независимая позиция Петербургского комитета вызвала возмущение проленинской партийной фракции Петроградского Совета и спровоцировала решение ЦК о его роспуске и перевыборах. Открывшаяся 20 марта Пятая (чрезвычайная) городская конференция петроградских большевиков, на которой ленинисты во главе с Зиновьевым одержали победу над «левыми коммунистами» во главе с Радеком, знаменует собой конец независимого левокоммунистического движения в Петрограде.

Между тем, Брестский мирный договор был ратифицирован малочисленным Седьмым Всероссийским съездом большевистской партии, состоявшимся в Петрограде незадолго до переезда Советского правительства в Москву. Хотя ратификация была официально подтверждена Четвертым Всероссийским съездом Советов, борьба вокруг договора не утихала и продолжала оказывать негативное влияние на политическую жизнь страны. В результате «левые коммунисты», как и левые эсеры, вышли из состава Совнаркома, и многие из них после этого заняли независимую позицию. Кроме того, если Ленин после переезда правительства в Москву видел главную ценность Петрограда в его человеческих и промышленных ресурсах, которые можно было спасти от немцев и использовать где-то еще, того же нельзя было сказать про оставшихся в городе большевистских лидеров. Для них «красный Петроград» был по-прежнему гордостью — главным штабом и оплотом приближающейся мировой революции. А самое главное, им предстояло решить трудную задачу выживания Советской власти в Петрограде во все более сложных и враждебных условиях.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Декреты Советской власти. Т1. С 512, Известия. 1918. 3 марта. С 1

2 РГАСПИ Ф.19 On 1 Д 70 Л 1

3 Там же. Д 68 Л 1–1 об

4 См выше, глава 6

5 Известия. 1918. 22 февраля. С 1; РГАСПИ. Ф 19 On 1 Д 67

6. Фрайман. Революционная защита Петрограда. С 132

7 ЦГАИПД Ф 4000. Оп 5 Д 212 Л 148.

8. См, напр, в этой связи. Знамя труда. 1918. 24 февраля. С 3

9 См, напр Фрайман. Указ. соч. С 122

10 Военная организация партии большевиков, которая подготовила части Петроградского гарнизона к революционным действиям в 1917 г и из которой вышли первые военные руководители, командиры и комиссары Красной армии (в их числе Подвойский. Крыленко, Антонов-Овсеенко и Еремеев), к тому времени фактически прекратила существование Формальный роспуск сс состоялся в конце марта 1918 г — Петроградская правда 1918 26 марта С 1

11 См, напр, положительный отклик на этот призыв, полученный на общем собрании членов большевистской партии и сочувствующих Охтинского района 24 февраля ЦГАИПД Ф 10 On 1 Д. 12 Л 5-6

12 Там же Ф 4000 Оп 7 Д 814 Л 91

13. См, напр., ЦГА СПб Ф.9618. Оп.1. Д.229 Л.83. В конце марта ПК большевиков, с опозданием, начал организовывать свои подобные отряды. Однако этот процесс оказался замедлен из-за организационных разногласий и из-за «изымания» личного состава из этих отрядов и переброски его в части Красной армии, а позже — в продотряды — ЦГАИПД Ф 4000. Оп 7 Д 64 Л 5, 6-6об, 12. 23, 37, 58–60, 215-218

14 Фрайман. Указ соч. С 91

15 Известия. 1918. 26 февраля. С 3, Фрайман. Указ. соч. С 91

16 Известия. 1918. 23 февраля. С 3

17 ЦГА СПб Ф 101 On 1 Д38 Л 120

18 Там же. Ф 150 On 1 ДЗ Л 121

19 Там же. Ф9618. On 1 Д.240 Л 19

20 Протокол этого заседания см ЦГА СПб Ф 6276 Оп 3 Д 163 Л 5-6

21 Фрайман. Указ. соч. С 93. По поводу металлистов см. Крах германской оккупации на Псковщине. Сборник документов. Сост. Фрайман Л, 1939. С 73, по поводу транспортников см. ЦГА СПб Ф 6276 Оп. З Д.123. Л.6–7, по поводу пищевиков — Ф6261 Оп 2. Д 2. Л 29; по поводу деревообработчиков — Ф.5937 Оп 2. Д 4. Л 49

22 Известия. 1918. 23 февраля. С 1, 26 февраля. С 6.

23 См., напр, Фрайман. Указ. соч. С 88-89

24 ЦГА СПб Ф 9618 On 1. Д 240 Л 30; Ф 2421 On 1 Д4 Л 18-19

25 ГАРФ Ф 130 Оп 2. Д 1098 Л 8

26 См. заявление Полукарова на этот счет на открытии Первого Всероссийского совещания чрезвычайных комиссий 11 июня 1918 г. — ЦА ФСБ Ф 1 Оп 3 Д 11 Л 4

27 ЦГА СПб. Ф 9618 On 1. Д266 Л.6; Ф47 On 1 Д.28 Л 32-32об, Ф 101. On 1. Д30 Л 119. Д 38 Л 2-Зоб

28 Василеостровский и Петергофский районные Советы создали свои ЧК в это время (ЦГА СПб Ф 47 On 1 Д 28 Л 32-32об; Ф 101 On 1 Д38 Л 2-Зоб), возможно, то же сделали и другие районные Советы

29 См РГАСПИ Ф 19 On 1 Д 67

30 Там же Д 68 Л 2

31 Shteinberg In the Workshop P 146

32 Из истории ВЧК, 1917–1921 Сборник документов — М, 1958 С 95-96

33 Правда 1918 22 февраля С 2

34 АУ ФСБ СПб и ЛО № П-47037. По поводу Перельцвейга см ниже, глава 12

35 ЦГА СПб Ф 96) 8 On J. Д 226 Л 43

36 Там же Ф 101 On 1 Д 53 Л 14, Д 226 Л 39

37 Там же Ф%18 On 1 Д 240 Л 59. Хотя нет сведений о том, что расстрелы на месте где-нибудь были осуществлены на практике, многие горожане были арестованы и подвергнуты суду Революционного трибунала Петроградского Совета за распространение антисоветской пропаганды в дни этого кризиса. См, напр, ГАРФ Ф 336 On 1 Д 149, 216

38 ЦГА СПб Ф47 On 1 Д 44 Л 85

39 Сводку этих отчетов см в ГАРФ Ф 393 Оп 2 Д 70 Л 137— 138об

40 ГАРФ Ф 393 Оп 2 Д 70 Л 138об

41 Там же Л 137об

42 Там же Л 137об-138

43 Там же Л. 137

44 Там же

45 Там же

46 Старцев В. И. Очерки по истории Петроградской красной гвардии и рабочей милиции. — М — Л., 1965 С 244–246.

47 Дингельштедт Ф. Из воспоминаний агитатора Петроградского комитета РСДРП (б) (с сентября 1917 г. по март 1918 г) //Красная летопись 1927 № 1(22) С. 65–68

48. Седьмой (экстренный) съезд РКП(б) С 90

49 ЦГА СПб Ф 6276 Оп 3 Д6 Л 12

50 Там же Л 14об.

51 Там же Ф9618.0п1 Д 191 Л 44-64

52 Там же Л 45-47

53 Там же Л 57-58

54 РГАСПИ Ф 17 Оп 65 Д 57 Л 35

55 См выше, глава 6

56 ЦГАИПД Ф 1 Оп4 Д 113 Л 7-9об См также On 1 Д.67

57 Правда 1918 2 марта С 1

58 Там же

59 ЦГАИПД Ф 1 Оп 4 Д 113 Л 7-8об

60 Там же. Л 9. Бухарин имеет в виду заседание ЦК 23 февраля, о котором шла речь в главе 6

61. ЦГАИПД Ф 1.0п4 Д ИЗ Л 9об.

62 Не путать с одноименным теоретическим журналом, издаваемым Московским областным бюро большевиков с апреля по июнь 1918 г

63 Коммунист. 1918. 5 марта. С 4. См также Коммунист. 1918. 14 марта. С 2

64 Коммунист. 1918. 14 марта. С3. Были и исключения. Так, на заседании партийного комитета Нарвского района большинство проголосовало за революционную войну — Коммунист. 1918. 15 марта. С 4, 17 марта. С 4

65 См, напр, ЦГАИПД Ф2315 On 1 ДЗ Л 83; Ф 8 On 1 Д2 Л 1-1об

66 ЦГА СПб Ф 9618 On 1 Д 201 ЛЗ

67 Красная газета. 1918. 6 марта. С 2

68 ЦГАИПД Ф I. Оп4 Д 128 Л 3

69 Там же On 1 Д 3 Л 2. Параллельно Петербургский комитет направил в ЦК аналогичную просьбу самостоятельно — ЦГАИПД Ф 1 Он 1 Д 105 Л 1

70 Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). С 165. Протокол этого заседания был внесен в издание протоколов ЦК РСДРП (б) за 1917–1918 гг., опубликованное в 1958 г. Однако он был датирован 19 января, что, как впервые указал в 1966 г советский историк Е. В. Клопов, было несомненной ошибкой. Французский историк Эва Берар, напротив, считает, что 19 января было правильной датой этого заседания. Но, хотя она убедительно доказывает, что одним из факторов, заставивших правительство эвакуироваться в Москву, было стремление обезопасить себя от непрекращающихся контрреволюционных заговоров в Петрограде, очевидно, что это заседание все-таки имело место 9 марта. По поводу этого спора см. Клопов Е. В. Даты заседаний ЦК РКП(б) необходимо уточнить (9 марта 1918 г) //Вопросы истории КПСС. 1966 № 11 С 118–119 и Берар Эва. Почему большевики покинули Петроград //Минувшее Исторический альманах № 14 1993 С. 226–250

71. Седьмой (экстренный) съезд РКП(б). С 1.

72 Там же

73. Там же С 7-24

74 Там же С 24–40.

75 Там же. С 127–128.

76. Там же С 128.

77 Там же С 129

78. Там же С. 137

79. Там же. С 176-177

80 Там же С 170.

81 РГАСПИ Ф 19.0п 1 Д70 Л 1

82 О Вологде как дипломатической столице см Быков А., Панов II. Дипломатическая столица России — Вологда, 1998

83 Известия. 1918. 27 февраля. С 2

84 Наше время (Москва). 1918. 7 марта. С 3, Красная газета. 1918. 6 марта. С.4.

85 Знамя труда. 1918. 1 марта. С 3.

86. Только 6 марта Президиум Петроградского Совета издал указ об аресте граждан, распространяющих ложные слухи о бегстве правительства — ЦГА СПб. Ф9618. On 1 Д 240. Л.8 °Cм. также Ф.47 On 1 Д 42. Л.49.

87 ЦГАИПД Ф 1 Оп.2 Д.З. Л 1-5

88 Новые ведомости. 1918. 21 марта. С.4

89 ГАРФ. Ф 6148. On 1 Д 2. Опубликовано в- Пути революции Статьи, материалы, воспоминания. — Берлин, 1923. С.357

90 РГАСПИ Ф 19 Оп.1 Д 70 Л 1

91 РГА ВМФ Ф р-342. Оп.1 Д116 Л 34-56об

92 Из переписки Е. Д. Стасовой и К Т. Новгородцсвой (Свердловой), март-декабрь 1918 г //Вопросы истории 1956 № 1 °C 91-92

93. Левые эсеры и ВЧК. Сборник документов / Под ред. А. Л. Литвина — Казань, 1996 С 51-52

94 Новая жизнь 1918 14 марта С. 1. ВЧК покинула Петроград в полдень 9 марта

95 РГАСПИ Ф446. Оп.1. Д.1. Л.2-2об.

96 См, напр, Бонч-Бруевич В Д Переезд Советского правительства из Петрограда в Москву (по личным воспоминаниям) — М., 1926. С 16-1.8 и Яковлев В. Мало-Вишерский эпизод (Переезд Совнаркома в Москву в 1918 г.) //Красная летопись 1934 № 1 (58) С 94-102

97. Известия Кронштадтского Совета. 1918. 2 марта. С 3

98 Партия левых социалистов-революционеров. Документы и материалы. С 261

99 Стенографический отчет 4-го чрезвычайного съезда Советов рабочих, солдатских, крестьянских и казачьих депутатов — М, 192 °C 83

100 Там же С 82. По поводу обещания Штейнберга. см Новый вечерний час. 1918. 14 марта. С 115

101 См, напр, Ознобишин Д. В. Ленинский свод ответов местных Советов на запрос СНК о заключении Брестского мира //Источниковедение истории советского общества Вып 2 — М, 1968 С 189-243

102 Социал-демократ. 1918. 15 марта. С.2

103 Стенографический отчет 4-го чрезвычайного съезда. С 18-22

104 Там же С 23-31

105 Там же С 48-51

106 Там же С 40-43

107 Там же С 64-65

108 Там же С 70-73

109 РГАСПИ Ф 19 On 1 Д 77 Л 9-14 Из всех подавших в отставку наркомов — «левых коммунистов» только Александра Коллонтай, нарком госпризрсния, объяснила причины своего поступка письменно Она писала, что поддержка ею революционной войны и убежденность в том, что ратификация соглашения с «австро-германскими империалистами» ослабляет революционный порыв мирового пролетариата и подрывает стабильность Советской власти в России, не оставляют ей иного выбора, кроме отставки — РГАСПИ Ф 19 On 1 Д 79. Л 10

110 Третий Всероссийский съезд Советов. С 23

111 Вечерние ведомости 1918 18 марта. С 4

112 См ниже, глава 11

113 Объявление ПК о созыве конференции и ее задачах см. Коммунист. 1918. 10 марта. С.1

114 ЦГАИПД Ф.4000. Оп 7. Д 814. Л 82-83

115. Коммунист. 1918. 14 марта. С2

116 ЦГАИПД Ф 1 On 1 Д 69 Л 2об — 8, Лурье М. Из истории борьбы с «левыми коммунистами» в Петроградской организации большевиков //Красная летопись 1934 № 2(59) С 105-111