Переезд в Парабель был легким: наш багаж состоял из нескольких чемоданов, ящика с кухонными принадлежностями и узлов постельного белья. Мебели у нас не было, но это пустяки. Самое главное – у нас есть дом!

Слово «дом», пожалуй, звучит несколько преувеличенно. Это была однокомнатная изба, в которой левый угол, сразу у входной двери, служил кухней. В отличие от изб на Малых Буграх здесь не было русской печи, только плита для варки. Были большие сени, прочной постройки, даже с окном. Только печки не хватало, чтобы превратить их во вторую жилую комнату. Но в таком случае пришлось бы пристраивать новые сени. Мы не думали об этом, не было у нас сил для таких вещей, мы уже привыкли жить в одной комнате.

Снаружи, вплотную к избе, был пристроен коровник, и рядом с ним уборная из крепких досок – важное для меня обстоятельство. Не думайте, что там был унитаз и сливной бачок – просто выгребная яма, ведь в Парабели не было ни водопровода, ни канализации. Выгребную яму чистили зимой, когда ее содержимое смерзалось в твердую массу и его выдалбливали ломами. Так это делается во всех деревенских уборных.

К избе принадлежал довольно большой огород, который в будущем году обеспечит нас овощами. Все это «поместье» было окружено оградой с калиткой для входа.

Мы неплохо устроились в нашей единственной комнате. Вдоль правой стены стояли две кровати – родителей и брата. У левой стены стоял большой сундук, в который мы сложили всю свою одежду. Ночью он превращался в мою постель; чтобы ее удлинить, к сундуку приставляли табуретку, а вся эта конструкция покрывалась попоной, которую папа принес с пожарной станции. Солгу, если скажу, что это было мягкое и удобное ложе; но бывало и хуже. Я не жаловалась.

В продолжении левой стены, после моего спального места, находилась плита, а за ней – маленький кухонный уголок со столиком и приделанными к стене полками для посуды.

В середине комнаты, между койкой брата и моим сундуком, стоял большой прямоугольный стол, а по обе стороны его – длинные лавки. За этим столом делалось все: домашние задания, еда, прием друзей, всевозможные домашние дела. Электричества не было, но теперь мы позволяли себе пользоваться не коптилкой, а десятилинейной керосиновой лампой. Пол был некрашеный, стены побелены известкой. Что еще нужно человеку для счастья?

Мне и в голову не приходило, что это жалкие жилищные условия: остальные жители села имели такие же избы. Исключение составляли начальники, представители местной власти: они получали казенные квартиры, которые состояли из нескольких комнат.

В Израиле, когда я читаю или слышу разговоры о горькой судьбе жителей бедных кварталов, об их детях, которые ввиду тяжелых условий жизни скатываются к преступности, это вызывает у меня горькую усмешку. Дома в этих кварталах, правда, выглядят несколько запущенными, но квартиры в них в основном трехкомнатные, и нет ни одной квартиры, где не было бы электричества, кранов с текущей водой, туалетов и ванных. В таких условиях нельзя учиться? Мы о таких удобствах не смели даже мечтать.

Мы, мой брат и я, были отличниками в школе вопреки (может быть, благодаря) тяжелым бытовым условиям. Все дети ссыльных, которых я знаю, хорошо учились и получили образование – сначала среднее, а затем и высшее. Режим, который хотел превратить нас в отщепенцев, потерпел поражение: мы победили его благодаря амбициям и силе воли. Никто из ссыльнопоселенцев не скатился к преступности.

Дом, который купила семья моей подруги Жени, отличался от нашего только тем, что кухня в нем была отделена от единственной жилой комнаты. Зато комната у них была меньше, чем у нас.

Вскоре после нашего переезда в Парабель мы купили корову. Нелегко было найти кого-нибудь, кто хотел бы продать: сельские жители очень привязаны к своим домашним животным. Но знакомства папы и тут помогли. Ему рассказали о семье, ищущей покупателя для своей коровы. Эти люди жили в поселке, удаленном от Парабели на восемь километров.

Папа попросил меня сопровождать его. Надо признать, что у нас не было никаких критериев для оценки «товара». Внешне корова выглядела нормально, без телесных повреждений. Владельцы сказали, что она дает в среднем 8 литров молока в день при трехразовом доении и немножко меньше при двухразовом. Мы знали, что таков средний уровень продуктивности местных коров.

Папа упорно торговался и сумел несколько сбить цену. Договорившись, ударили по рукам. По русскому обычаю сделку полагается «обмыть», иначе она будет «неудачной». По этому случаю и мне пришлось глотнуть немного водки впервые в жизни.

Мне было любопытно, что это за штука – водка, которая сводит русских мужиков с ума. Попробовала – вкус острый и неприятный. Я подумала: не странно ли, что самые желанные для множества людей вещи на поверку оказываются просто отвратительными? Может быть, что-то не в порядке со мной?

Папа ненавидел спиртное. Не раз возникали проблемы, которые легко можно было бы решить с помощью бутылки водки, выпитой с каким-нибудь начальником. Папа был неспособен к этому, и иногда это обходилось ему дорого.

Дорога домой была трудной. Один из нас должен был идти впереди коровы и вести ее за собой с помощью веревки, привязанной к рогам, а второй – прутом подгонять ее сзади. Корова не хотела идти с чужими людьми и оставлять привычное место. Она часто останавливалась и отказывалась идти дальше. Мы затратили на дорогу массу времени и добрались до дому около полуночи, еле держась на ногах от усталости. Мама и Иосиф уже спали, когда мы пришли. Папе оставалось для отдыха несколько часов, рано утром ему нужно выходить на смену на пожарной станции.

Утром надо было доить корову. На первую дойку мама пригласила соседку, с которой успела подружиться. Это была немка, мать нашей школьной учительницы немецкого языка, такая же ссыльная, как и мы.

В европейской части России, в Поволжье, существовала до войны немецкая автономная область. Большая группа немцев поселилась в этом районе сотни лет назад – по предположению, во время царствования Петра Первого. Немецкие поселенцы были трудолюбивы; они сумели, невзирая на ограничения, налагаемые властями, построить процветающую область. С началом войны все немецкое население области было выслано в Сибирь и в Казахстан, а сама автономная область упразднена. Сталин опасался, что немцы Поволжья перейдут на сторону врага. Несколько семей ссыльных немцев проживало в Парабели.

Эта женщина, очень славная и симпатичная, научила нас искусству дойки и ухода за коровой. Я быстро научилась доить корову. Сначала, с непривычки, пальцы устают, и если бы сразу надо было доить еще одну корову, это далось бы мне нелегко. Я подумала о колхозных доярках, в том числе о Физе, нашей бывшей хозяйке. Колхозным дояркам нужно было доить утром и вечером 10-15 коров. Нет предела тому, что может вынести русская женщина!

Корове, как и человеку, нужно время, чтобы привыкнуть к новому месту и новым людям. В первые дни она немного брыкалась во время дойки и давала меньше молока. Папа договорился с пастухами, которые каждое утро собирали коров со всей улицы, и они приняли нашу корову в стадо – за плату, разумеется. Вечером надо было выходить за ворота, ждать возвращения стада и забирать ее, чтобы не заблудилась в незнакомом селе. Со временем она привыкла к новому месту, сама подходила к воротам и возвещала о своем прибытии громким мычанием. Мы полюбили ее и назвали Маней.

Власти немедленно обложили нас налогом, который официально назывался «государственными закупками» молока. Чтобы оправдать это название, государство платило за «продаваемое» молоко, по смехотворной цене, которую не стоило даже учитывать.

Владельцы коров обязаны «продавать» государству двести литров молока жирностью 4,4%. Определяющий критерий – это количество жира в «проданном» молоке. Беда в том, что ни одна корова не дает молоко с таким высоким процентом жирности. Власти делали расчеты и сообщали, сколько литров менее жирного молока нужно «продать», чтобы государство получило требуемое количество жира. Процент жирности молока от нашей коровы составлял 3,7%, и нас обязали «продать» государству триста литров молока в год. Рано утром по улицам проезжали сборщики на телегах с контейнерами; люди выходили из домов и сдавали дневную норму. Существовала также норма «продажи» мяса, основанная на расчете, что корова телится каждый год – сорок восемь килограммов «живого веса».

На зиму нужно было покупать сено и солому для подстилки. Чтобы покрыть расходы, родители нашли постоянных покупателей, и мама каждое утро обходила их и приносила им молоко на дом. Нам самим, после «государственных закупок» и частной продажи, мало что оставалось. Мы никогда не имели достаточно молока, чтобы делать творог или масло.

Первая наша зима в Парабели проходила в условиях строгой экономии. Урожай с нашего огорода принадлежал не нам, а прежним хозяевам, которые весной сделали посадки. Правда, мы не голодали, но довольствовались самой простой едой. У нас были картошка, крупа для супа, молоко и немного хлеба, который все еще отпускался по карточкам. Иногда папа доставал, по блату, немного сахара и растительного масла. Мы не забыли времена, когда было намного хуже, и были довольны.

Магазины в этот первый послевоенный год были пусты. Время от времени родители покупали на базаре какую-нибудь одежду и обувь. Мы не могли ходить по улицам Парабели оборванные и босые, как раньше, на Малых Буграх.

С началом учебного года жизнь вернулась в нормальное русло. Как я и ожидала, меня перевели в лучший по уровню класс, 6б, где учились дети районного начальства. Иосиф, который перешел в 8-й класс, стал авторитетным лицом среди своих одноклассников, которые были моложе его на четыре года. Они относились к нему почти как к учителю. Его выпускная работа, написанная в 7-м классе, вызвала большое уважение к нему.

Во втором году своей учебы он внес в жизнь школы много нового. Можно сказать, что он обогатил культурную жизнь не только в школе, но и во всем селе. Все началось с организации шахматного кружка. «Игра королей» быстро завоевала популярность, вышла за пределы школы и охватила всю местную интеллигенцию. Повсюду можно было видеть играющих в шахматы – в библиотеке, в клубе, в частных домах.

В районной библиотеке было немало книг, лежавших годами без употребления и покрытых толстым слоем пыли. Среди них были научно-популярные повести, книги по философии, по истории искусства – словом, настоящие культурные сокровища. Мы с братом «перепахали» всю библиотеку и взяли оттуда все, что могло служить материалом для новых кружков. Мы помогали молодой заведующей и ее помощницам вносить в каталоги книги, прибывавшие из областного центра, и расставлять их по полкам, а они давали нам полную свободу действий в библиотеке.

Результатом всего этого было создание в школе кружков по истории открытий в науке и технике, по изучению биографий знаменитых людей, по философии (с трудом верится!). Я была еще мала для того, чтобы возглавлять кружок, но участвовала почти во всех, особенно в кружках, посвященных литературе и музыке.

С музыкой у нас возникла проблема: не было пластинок, единственной в то время формы записи. Как научить ребят слушать и понимать музыку? С разрешения директора школы мы опубликовали в местной газете объявление: просим всех, у кого есть ненужные пластинки, принести их в школу, будем вам очень благодарны и ознакомим ваших детей с основами музыки. Мы не очень надеялись на успех, но результаты превзошли наши ожидания: мы получили много пластинок, в основном народных песен и танцевальной музыки. Проблему с классической музыкой удалось решить лишь частично, с помощью радиопередач.

Раз в неделю, в постоянные часы, по радио передавали концерты классической музыки по заявкам радиослушателей. Мы говорили на занятиях кружка об этих концертах, которые всегда были праздником для меня. В библиотеке нашлись книги о жизни великих композиторов. После концертов по заявкам мы обсуждали исполненные произведения и читали отрывки из биографий их авторов. Вершиной успеха было коллективное составление заявки из семи произведений оперной музыки. Мы отослали нашу заявку в Москву и в один из дней услышали: «Передаем концерт по заявке учащихся Парабельской средней школы, Томской области». Мы были очень горды.

Пластинки с танцевальной музыкой положили начало другому массовому увлечению – салонным танцам. Не помню, как попал к нам в дом старый патефон, из тех, что заводятся вращением металлической рукоятки. К нам стали приходить друзья Иосифа, в числе их сыновья местных партийных боссов. На ограниченной площади нашей единственной комнаты кружились пары, разучивали па вальса, фокстрота и танго, готовясь к предстоящему школьному вечеру. Танцевали мальчик с мальчиком, а мой брат был своего рода инструктором. На школьном вечере ребята намеревались пригласить девочек, поэтому важно было заранее овладеть техникой танцев. Ко мне тоже приходили подружки и учились танцевать. Самыми популярными мелодиями были вальс «На сопках Манчжурии» и танго «Брызги шампанского». До сих пор помню и люблю эти мелодии моей юности.

С тех пор, как салонные танцы вошли в жизнь школы, вечера превратились в настоящие события. У каждого вечера, особенно посвященного государственному празднику, была «официальная часть» – речь одного из учителей – и затем «художественная часть» – выступление школьного хора с программой патриотических песен. Ничего волнующего. Теперь же мы старались сократить скучные части вечера и перейти к интересной части – танцам.

Вначале танцевали только девочки, а мальчики сидели на скамьях у стен и обмениваясь критическими замечаниями. Несколько позже сформировалась группа «кавалеров», мальчиков, участвующих в танцах. Параллельно группе «кавалеров» и среди девочек образовалась группа «дам», которых «кавалеры» приглашали танцевать. Их было немного, а все остальные танцевали девочка с девочкой, или, как говорили в шутку, «шерочка с машерочкой».

Я никогда не принадлежала к группе «дам» и не получала приглашений от мальчиков – ни во время учебы в 6-м классе, ни в последующие годы. В старших классах, когда все были влюблены тайно или явно, за мной никто не ухаживал. А ведь я не была безобразна – по мнению многих, даже красива. Друзья брата влюблялись в моих подруг, но ни один из них не влюбился в меня.

Я всегда хотела быть такой, как все – и всегда была другой. Меня не чуждались в коллективе, были у меня друзья и подруги, но они относили меня к «другой категории». Со мной, к примеру, можно поговорить о решении сложной задачи по геометрии, но не флиртовать и болтать глупости. Возможно, я излучала антисексуальные чувства; возможно также, что здесь была национальная подоплека. В школе училось несколько еврейских девочек, и ни одна из них не пользовалась успехом у мальчиков. Вероятно, наша семитская красота не привлекала ребят, предпочитавших славянский тип красоты.

Отсутствие внимания ко мне со стороны парней сильно подрывало мою уверенность в себе. Если добавить к этому колкие замечания брата, то можно понять, что моя самооценка была «ниже уровня земли». После танцевальных вечеров он говорил, что мои движения неловки. Эти замечания делали меня напряженной, я старалась быть менее заметной – и тогда он говорил, что я натянута как струна, двигаюсь как палка и втягиваю голову в плечи.

От комплексов неполноценности, которые он усиливал во мне, я избавилась только после замужества. В то время моя душа требовала романтической любви, «как в книгах». Я всегда была тайно влюблена в одного из старшеклассников, но не проявляла свои чувства ни словом, ни намеком. Я вовсе не была такой антисексуальной, как казалась, мои чувства начали пробуждаться. Мне нужен был чей-то образ, чтобы думать о нем в часы одиночества, а поскольку воображения у меня хватало, я представляла себе встречи и любовные сцены с тайным возлюбленным и почти верила, что это происходит на самом деле.

В целом первый послевоенный учебный год был неплохим годом. Все, конечно, относительно, но это уже не была нищета, угрожающая гибелью. Официальная пропаганда обещала всем гражданам хорошую жизнь в недалеком будущем, когда страна оправится от военных потерь.