Как я уже упоминала, мои отец и брат ездили летом 1957 года в Ригу, чтобы встретиться с родными, уцелевшими от Холокоста, и позондировать почву относительно возможности возвращения. Хотя власти и взяли со всех освобожденных подписку о невозвращении в места высылки, этот запрет фактически не соблюдался, и почти все бывшие ссыльные в разное время вернулись в родные места.
Мы уже знали, что мамины сестры с семьями погибли. Из родных со стороны папы уцелели два племянника, сыновья его сестры, и муж племянницы, дочери его брата; сама племянница с двумя маленькими детьми погибла. И еще в Риге проживал другой племянник, Арон, который был ссыльным в Красноярском крае, но каким-то образом стал свободным уже в 1946 году. Его отец, старший брат папы, дядя Яков, умер в сталинском концлагере, а мать, тетя Роза, готовилась вернуться в Ригу с места ссылки.
Вот что осталось от большой разветвленной семьи – трое переживших Холокост и один вернувшийся из ссылки. Папа и брат услышали от них немало подробностей о том, как была уничтожена большая и прославленная община евреев Латвии.
Евреи Латвии в целом и Риги в частности не были вывезены в лагеря смерти в Польше: не было недостатка в палачах, помогавших уничтожать евреев на месте. Массовые расстрелы в Румбуле и Бикерниекском лесу были произведены почти без участия немцев. То же можно сказать о сожжении Большой хоральной синагоги вместе с согнанными туда евреями.
Поддержка немцев местным латышским населением привела к тому, что республика была полностью «очищена» от евреев. Только часть молодых мужчин была отделена от обреченных на уничтожение; их содержали в особом лагере и использовали как рабочую силу. У людей с профессиями было больше шансов уцелеть. Если кто-нибудь, по мнению немцев, работал недостаточно хорошо, то его отправляли на расстрел в ходе следующей «акции».
Племянникам папы удалось бежать из такого лагеря в лес перед отступлением немцев и скрываться там до прихода советских войск.
Все уцелевшие создали семьи. К удивлению папы оказалось, что они очень разбогатели. Всего двенадцать лет тому назад вышли из леса, не имея ничего – и теперь у них были роскошные квартиры в центре Риги, великолепная мебель, дачи в Юрмале, машины – редкое явление в те времена. Видимо, они обладали исключительными способностями: и от немцев сумели ускользнуть, и при советской власти добились больших успехов.
Насколько папе удалось понять, секрет их обогащения скрывался в умении включиться в «параллельную экономику». После отступления немцев из прибалтийских республик советские власти долго не могли вернуть их в русло социализма. В первые послевоенные годы там процветал частный бизнес, в большинстве своем подпольный, и люди с инициативой загребали большие деньги. Многие частные предприятия продолжали существовать и в дальнейшие годы, в полулегальном положении. Сразу после восстановления советской власти возник острый дефицит товаров потребления, и владельцам частных предприятий легко было продавать свою продукцию и подкупать людей аппарата власти, чтобы они «не видели» их бизнес.
Папа и брат оказались в положении бедных родственников среди нуворишей. Им пришлось выслушивать немало колких замечаний о том, кто сегодня на вершине и кто на дне. Высшей точки это противостояние достигло, когда богатые родственники собрали небольшую сумму – помощь на жизнь бедной родне. Мой брат, которому осенью предстояло начать учиться в университете, нуждался в подобающей одежде и купил на часть этих денег несколько рубашек и пар брюк. Это повлекло за собой возмущенные отклики: «Мы дали вам деньги, чтобы вам было на что жить, а не на то, чтобы покупать наряды!» Папа проглотил эту обиду, потому что он жил в доме родственников, зависел от них и нуждался в информации относительно шансов на приобретение квартиры; такую информацию можно было получить только от них.
Мама кипела гневом, когда они вернулись и рассказали ей об этом эпизоде. Она не забыла и не простила.
Что касается приобретения квартиры в Риге, родственники объяснили, что государственную квартиру можно получить только с помощью взятки. Существует даже «тариф» – 20.000 рублей за комнату. Отдельные квартиры стоят дороже, комнаты в коммунальных квартирах – дешевле. В таких сделках таится определенный риск: чиновник, взявший деньги, может и не поставить «заказанный товар». Брат папы, дядя Герман, тоже бывший ссыльный, уже перевел деньги за две комнаты в квартире, где живет еще одна семья.
Сделка с уплатой взятки дает жильцу только прописку, но квартира не становится его собственностью. В случае отъезда ее нужно вернуть государству.
Помимо этого существует частный рынок жилья. Это рынок маленьких домиков и квартир на окраинах города. Человек, приобретающий квартиру на этом рынке, становится ее собственником и может продать ее за полную сумму в случае отъезда или переезда.
С этой информацией папа и брат вернулись в Колпашево. Иосиф вообще не собирался возвращаться в Ригу, ведь он поступил в Томский университет и намеревался учиться в нем три года. Но в сердцах моих родителей горело желание вернуться туда, где они родились и росли. Они сказали Иосифу, что продают дом в Колпашево, где они жили вместе с ним, и уезжают в Ригу. Так получилось, что брату негде было жить до начала учебного года в университете. Была у него подруга, коренная сибирячка, учительница той же школы, где он преподавал. Он перешел жить к ней, а позднее снял комнату в Томске.
Мама до конца своей жизни чувствовала себя виноватой в том, что фактически «выбросила сына на улицу» – и это после того, как он годами содержал их на свою зарплату. Еще горше для нее была мысль, что тем самым она толкнула его в объятия подруги, на которой он, при других обстоятельствах, едва ли женился бы. Правду говоря, они действительно могли повременить с продажей дома и отъездом до момента, когда он устроится в Томске; но их желание уехать было неудержимо и оттеснило все другие соображения.
У родителей была определенная сумма денег, сэкономленных благодаря посылкам от дяди Якова из Америки и крайней бережливости мамы. Они заранее решили, что будут искать квартиру на частном рынке. Первые несколько месяцев они прожили на даче одного из племянников, вернувшегося к осени в свою городскую квартиру.
Им удалось довольно быстро найти квартиру на окраине города, в двухэтажном деревянном доме. Две комнаты с кухней, общей площадью в 32 квадратных метра, без водопровода и канализации, без ванной комнаты. В распоряжении всех жильцов был большой двор и в нем колодец – не такой, как в Сибири, с цепью и бадьей, а колодец-насос с рукояткой для выкачивания воды. Каждой из шести квартир дома принадлежал участок большого сада. На участке родителей были две большие яблони, кусты малины и место для выращивания овощей и цветов. Там же стояла небольшая закрытая беседка, где можно было отдыхать в тени деревьев и хранить инвентарь для работы в саду. Был также сарай для хранения дров.
У родителей не хватило денег для этой покупки, и один из племянников одолжил им недостающую сумму. Папа нашел работу в трикотажной мастерской, получил на дом вязальный станок и делал шарфы. Они экономили каждую копейку, чтобы скорее возвратить долг.
Мама была счастлива в их новой квартире. Особенно радовал ее участок в саду, она проводила там долгие часы, сажала овощи и цветы и полола грядки.
Наше положение в Томске в то время было очень тяжелым. После рождения сына я не могла больше работать подменной учительницей. Я не получила оплаченного декретного отпуска, так как он предоставляется только постоянным работникам, а я считалась временной. Мы оказались в большой нужде; при этом муж бросал укоры в мой адрес: «Видишь? Я тебя предупреждал!» Денежные трудности, между прочим, не мешали ему тратить часть своей зарплаты на водку.
Я написала родителям о нашем тяжелом положении, хотя и знала, что у них есть долги и что они не могут помогать нам материально. В Риге в то время было изобилие товаров потребления, и они продавались по низким ценам – в большой мере благодаря «параллельной экономике», но также и благодаря стремлению московских властей создать в прибалтийских республиках уровень жизни выше среднего. Москва стремилась нейтрализовать откровенно антисоветскую атмосферу, царившую в них. В Томске же полки магазинов были пусты, не было даже самых необходимых товаров.
Папа, не утративший свои коммерческие таланты, предложил выход: они будут посылать мне предметы одежды и обуви, я продам их по более высоким ценам, верну родителям их расходы, а прибыль оставлю себе. Правда, это называется спекуляцией, а спекуляция – это презираемое и опасное занятие, власти вели беспощадную войну против спекулянтов. Но я не видела лучшей альтернативы и согласилась. Так я превратилась в спекулянтку.
Сначала дела пошли хорошо; моя коммерческая деятельность не выходила за пределы дома, а клиентами были соседи, друзья соседей – короче говоря, «свои люди». Вещи, присылаемые родителями, я продавала по двойной цене, особенно кофточки для женщин и босоножки; покупатели даже были благодарны. Я неплохо зарабатывала, но немножко стыдилась своего занятия. Что поделаешь, за праведность в гастрономе ничего не купишь.
Главное достижение, которое было следствием переезда родителей в Ригу, связано с Адой. Во время одного из наших посещений санатория главный врач сказал мне:
– Появилось новое лекарство, уничтожающее микробы туберкулеза – просто чудотворное средство. Но к нам оно пока не поступило, и неизвестно, когда поступит. Оно используется в лечебной практике в странах Запада, а у нас – только в закрытых лечебницах для высокопоставленных лиц. Это лекарство может спасти вашу дочку.
– Как называется это лекарство? – спросила я.
– Ftivazid, – гласил ответ.
Я немедленно отправила телеграмму родителям с просьбой обратиться к дяде Якову в США – может быть, он пришлет это лекарство. Он врач, он поймет, насколько это серьезно.
Каково же было мое удивление, когда две недели спустя я получила из Риги бандероль с ампулами чудодейственного лекарства! В приложенном письме мама писала, что им не понадобилась помощь дяди Якова. «В Риге можно достать это лекарство, но только по протекции. У наших родственников есть связи с влиятельными лицами, и, при всем их раздражающем высокомерии, я должна признать, что они помогают, когда надо. С их помощью мы достали это лекарство, и если понадобится, пришлем еще».
Я была вне себя от радости. Мы поспешили доставить лекарство в санаторий, и Ада начала получать уколы. Улучшение ее состояния было почти немедленным. У нее даже появился аппетит, что само по себе удивительно. После полутора месяцев лечения ее выписали из санатория.
Главврач сказал, что наша дочка должна находиться под врачебным наблюдением. Она теперь в стадии выздоровления. Очаги поражения в легких проходят процесс известкования. Нужно следить за ее температурой: внезапное повышение может быть признаком возобновления активности микробов.
Наконец-то Ада возвратилась домой после долгого пребывания в различных лечебных заведениях. Это была ее первая встреча с маленьким братишкой. Она полюбила его с первого взгляда и даже научилась ухаживать за ним. Я могла полагаться на нее, когда мне нужно было ненадолго выйти – купить что-то или делать платежи: если заплачет, она даст ему соску.
Теснота в нашей 9-метровой комнате была невообразимой. Я пытаюсь вспомнить, где стояло кресло-кровать Ады – и не могу. Детская кроватка стояла у двери, справа. А телевизор? Сегодня я едва ли сумела бы найти такие хитроумные способы использования площади, как тогда.
С течением времени возникла новая проблема, которую я предвидела: «свои люди», объект моих коммерческих операций, уже купили все, что я могла им предложить. Надо было искать внешние рынки сбыта – и это было опасно. Один раз мы пошли вместе с Яшей на рынок частной торговли. Со страху перед милиционерами, которые шныряли по рынку, Яшу прохватил понос, и он большую часть времени просидел в общественной уборной. Я тоже боялась, но не ушла, пока не продала свой «товар».
Это был первая и последняя попытка продавать товары на рынке. Ясно было, что моя торговая карьера подошла к концу. Это был выход для временного состояния; само собой разумеется, я не намеревалась превращать спекуляцию в свою постоянную профессию.
Что делать? Я не имела никаких возможностей зарабатывать, имея на руках двух маленьких детей. Было принято отдавать детей в садики в возрасте двух-трех лет, а Миша был еще грудным ребенком. Аде было пять лет, и после всего перенесенного ею в больницах и санатории я не могла и думать о том, чтобы опять устраивать ее куда-то вне дома.
К кому я могла обратиться в своем отчаянии, кроме родителей? Я описала им в письме положение дел и попросила, чтобы они приняли нас в свою квартиру. Мама сможет присматривать за детьми, а я найду работу.
Из их ответа я поняла, что они, мягко говоря, не в восторге от такой перспективы. Мне трудно было понять их: неужели они не хотят видеть своих внуков? Не любят их и меня, свою дочь? У них две комнаты, следовательно, у них достаточно места – и они не хотят принять нас?
Теперь, на старости лет, я отлично понимаю справедливое желание моих родителей жить в тишине и покое, в сельской атмосфере городской окраины. Но им недолго довелось наслаждаться покоем: я с моей семьей свалилась им на голову вопреки их желанию.