Через несколько дней отдыха я пошла в редакцию газеты «Наша страна». Редакция находилась в запущенном районе, недалеко от старой центральной автобусной станции. Я плохо ориентируюсь в незнакомых городах, поэтому взяла маму с собой.

Редакция была очень невелика по составу, поскольку газета выходила раз в неделю. Нас встретили с распростертыми объятиями. Все прекратили работу и столпились вокруг нас, угощали чаем с печеньем, засыпали вопросами. Особенно любезна была ведущая журналистка Циля Клепфиш. Она представила меня редактору газеты Иехезкелю Рабану, пожилому симпатичному мужчине, члену кибуца Лохамей ха-Гетаот [10] .

Не успела я заговорить об этом, как меня спросили, хочу ли я работать в газете. Разумеется, я ответила утвердительно. Циля сказала, что все зависит от генерального директора компании Шабтая Гимельфарба. Рабан поговорит с ним, скажет, что в редакции меня знают, что я уже печаталась в газете. Циля сообщит мне по телефону, каков был результат беседы. По ее словам, Гимельфарб несколько раз говорил о своем намерении сделать газету ежедневной, а для этого требуются дополнительные сотрудники.

Через несколько дней Циля позвонила и сказала, что господин Гимельфарб приглашает меня на встречу. Она и редактор Рабан тоже присутствовали на этой встрече. Мой будущий босс начал разговор с длинной речи о компании, которую он основал и возглавляет и которая носит название «Объединенная компания по публикациям». Компания выпускает газеты на разных языках (кроме иврита) и два еженедельника, поэтому она считается самым крупным газетным издательством в стране. Все журналисты, работающие в ней, были приняты, будучи новыми репатриантами, и основной контингент читателей также составляют новые репатрианты. Он и сам был новым репатриантом из Польши, когда начал с издания одной газеты на польском языке, а со временем издание газет на разных языках стало делом его жизни. Он придерживается принципа, что каждый гражданин, не владеющий ивритом, вправе получать полную информацию о происходящем в стране и за ее пределами.

Мы терпеливо слушали. Чувствовалось, что он любит произносить речи и упивается собственными словами. Когда, наконец, он заговорил о деле, то сказал, что нуждается в сотрудниках для газеты на русском языке, так как поток алии набирает силу и нужно расширять газету. За этим последовал роковой вопрос:

– Вы пришли к нам прямо после ульпана. Считаете ли вы, что сможете переводить с иврита?

– Переводить? Я думала, что нужно писать!

– Поймите, наши газеты невелики, у них нет миллионов читателей. Мы не можем держать репортеров и корреспондентов. Поэтому мы в основном опираемся на переводы из ивритских газет: у них большие тиражи, и они могут себе это позволить. У нас есть соглашения с ними на право использования их материалов.

Я молчала, и он повторил свой вопрос:

– Сможете ли вы переводить с иврита?

– Правду говоря, не пробовала, – сказала я, – но постараюсь. Надеюсь, что сумею.

– Очень хорошо. Я принимаю вас как временную сотрудницу на полгода испытательного срока. В течение этого срока вашу зарплату будет платить министерство абсорбции. Если за шесть месяцев станете хорошим переводчиком, то получите статус постоянного сотрудника со всеми положенными по закону правами и льготами.

Я принята! Какое счастье! У меня есть работа! Самая большая моя проблема решена! О своем временном статусе я старалась не думать. Я была уверена, что справлюсь. Разве можно не справиться, когда от этого зависит заработок для меня и моих детей?

Иехезкель Рабан, редактор, ободрял меня:

– Сначала буду давать вам легкие тексты. Помогу вам. Не стесняйтесь спрашивать меня обо всем, что вам непонятно. Увидите, все будет в порядке. Все здесь начинали так.

Я приступила к работе, на которой мне суждено было оставаться двадцать лет. Это был скромный, но верный заработок. Как раз то, что я искала.

Я работала с прикрепленной машинисткой. Диктовала ей сообщения, которые переводила. Рабан отмечал мне в ивритской газете те сообщения и репортажи, которые нужно было переводить.

Настоящее испытание началось, когда по личному указанию Гимельфарба мне поручили переводить книгу легендарного начальника ШАБАКа Иссера Харэля «Дом на улице Гарибальди».

Это был рассказ о поимке Адольфа Эйхмана в Аргентине и тайной доставке его в Израиль. Здесь я столкнулась с литературным языком, более богатым по своему лексикону, чем язык новостей. Книга должна была печататься в газете в продолжениях, глава за главой.

Это была настоящая проза, не тот легкий иврит, которому нас учили в ульпане. Я думала: почему Гимельфарб возложил эту задачу именно на меня, новую сотрудницу, всего месяц проработавшую в редакции? Хочет ли он провалить меня?

Но я не сдамся. Переведу эту книгу, даже если придется грызть текст зубами. Ведь для меня это вопрос существования, «быть или не быть», иными словами – получить статус постоянного сотрудника или вылететь. Надо сказать, что редактор, Иехезкель Рабан, во многом мне помогал. Во время перевода первых глав я была близка к тому, чтобы разрыдаться, но это был мой второй, настоящий ульпан. Из ульпана я вышла с набором слов, которого едва хватает для покупок на рынке. Человеку, работающему с печатным словом, нельзя довольствоваться таким уровнем.

Я решила, что отныне оставлю легкий путь, не буду слушать радиопередачи на облегченном иврите для олим и читать книги на русском языке. Вторая часть этого решения была самой трудной: на иврите я читала медленно, на русском же умела читать с молниеносной быстротой и могла прочитать книгу средней толщины в один день.

От компании «Амидар» я получила извещение, что «мой» дом готов к заселению. На лотерее розыгрыша квартир я вытащила номер 11. Это была квартира размером в две с половиной комнаты на третьем этаже.

Итак, у меня есть квартира. У меня есть работа. Моей радости не было предела. Теперь начинается настоящая жизнь.

Я с детьми возле нашего нового дома

Багаж, отправленный морским путем, еще не прибыл. Я получила направление на склад Сохнута, где нам выдали три металлических койки с тонкими матрацами, подушки, одеяла и постельное белье. Вместе с мамой я пошла в магазин «Амкор» в Тель-Авиве, где мама купила нам холодильник и кухонную печь. Я хотела взять маленький холодильник, наподобие того, который был у меня «там», но мама сказала, что здесь другой образ жизни и нужен большой холодильник. Мне было неудобно, что мама тратит столько денег для нас, поэтому я сказала, что пока обойдусь без стиральной машины, буду стирать вручную. Я еще не знала, каково это – стирать джинсы… В те дни еще не было компьютеризации всего хозяйства и возможности решать все проблемы по телефону, и во все места, связанные с устройством, нужно было являться лично. Нужно было пойти в Электрическую компанию, в компанию по газоснабжению и в муниципалитет Бат-Яма для открытия счетов за воду и канализацию. Невозможно въезжать в квартиру, пока она не подключена к электричеству, водоснабжению и канализации и пока не доставлены баллоны с газом. Я ездила в управление таможни в Яффо для получения справок об освобождении от пошлины при покупке электроприборов. Все это занимало много времени.Тем временем в порт Ашдод прибыл наш багаж. Нужно было найти грузовик для доставки ящиков в квартиру и заполнить документы о получении груза. Мне дали адрес страховой компании, куда я должна обратиться, если что-то окажется испорченным или сломанным. Когда грузовик доставил меня вместе с ящиками к дому в Бат-Яме, мама тоже приехала туда из Тель-Авива. В то время как я стояла в растерянности над грудой разобранных частей мебели, раздумывая, что делать со всем этим, она обратилась к водителю и грузчикам и предложила им за приличную плату собрать мебель. Мама тогда была очень щедра на расходы, связанные с нашим устройством.Мужчины были рады случаю заработать немного денег и энергично приступили к сборке мебели. За короткое время хаос принял форму кровати, шкафа, книжного шкафа, буфета, стола и стульев. На следующий день мы перевезли все вещи из маминой квартиры в нашу новую квартиру.Не стану утверждать, что я сразу же почувствовала себя «как дома». Прошел какой-то период «культурного шока», многие вещи казались мне странными и непонятными.Меня раздражало различие в отношении жителей района к своим квартирам и к местам общего пользования. Если в квартирах они тщательно соблюдали чистоту, то за дверями квартир позволяли себе бросать мусор куда попало. В автобусах в то время пассажиры курили, щелкали семечки и бросали кожуру на пол. Когда я выразила возмущение этим, соседи сказали мне, что израильтян невозможно приучить к порядку, что они не признают никаких запретов и «устроят бунт». Позднее, когда был принят закон о запрете курить и сорить в автобусах, выяснилось, что люди прекрасно к этому отнеслись и не устраивали никаких бунтов. И все же признаки пренебрежения к порядку в общественных местах можно видеть и по сей день: например, многие не считают нужным убирать за своими собаками, оставляющими кучки на тротуарах.Манера людей одеваться тоже казалась мне странной. Мой брат был прав, когда сказал: «В Израиле одеваются иначе». На первый взгляд многие кажутся одетыми неряшливо, особенно мужчины, часто позволяющие себе показываться на улице с обнаженной грудью и в сползших ниже живота джинсах. При этом они еще любят наклоняться и копаться в моторах своих машин, и тогда прохожие могут увидеть намного больше того, что они хотели бы видеть.Женщины носят в основном брюки, чаще всего джинсы. С течением лет одежда женщин становится все более облегающей и открытой, даже одежда маленьких девочек. Платья и костюмы нерелигиозные люди надевают только в честь особых событий.Я не нахожу никакой красоты в джинсах, в моих глазах это рабочая одежда. Шумиха вокруг дорогих фирменных джинсов кажется мне глупой; понятие «фирменных изделий», которые дороже «обычных» раза в три, было и осталось мне совершенно чуждым.Поскольку я не хотела отличаться от других женщин, то купила себе брюки (не джинсы!). Переход к ношению брюк был для меня нелегким, понадобилось время, чтобы привыкнуть. Я чувствовала себя обнаженной, ведь при ношении брюк видны все линии тела. Чтобы ослабить это ощущение, я купила несколько широких блуз, своего рода туник, для прикрытия «проблематичных» мест фигуры. (Теперь я, можно сказать, «из брюк не вылезаю»).Отношение израильских мужчин ко мне оказалось неприятной неожиданностью. Почти всюду, где я должна была представлять свои документы, чиновники, видя, что я не замужем, начинали заигрывать со мной. Один служащий с почты, где я получала посылку, шел за мной до места моей работы. Водители такси нередко не давали мне выйти из машины и уговаривали «пойти выпить с ними кофе». Однажды, вступив в непринужденный разговор с таксистом, я спросила его: «Что это, каждый мужчина в Израиле готов изменить своей жене с любой женщиной, которую случайно встретил?» Он ответил в таком же непринужденном тоне: «Почему бы и нет, если подворачивается благоприятный случай?»Нередко люди, узнавая во мне новую репатриантку, задавали вопросы: «Ну, тебе нравится? Хорошо в Израиле?» Меня эти вопросы раздражали. Это очень сложный вопрос, разве можно ответить на него несколькими словами? Обычно я отвечала: «Как и вы, я вижу хорошие вещи, но вижу и не очень хорошие».Мой брат перед прощанием сказал мне: «Не старайся сравнивать «здесь это так, а там было иначе». Нужно просто принимать жизнь такой, какова она есть. Кто все время сравнивает, у того не возникнет чувства принадлежности: он как бы судит со стороны».Принадлежность – в этом вся суть. Долог путь к тому, чтобы по-настоящему ощутить: это мое место, к добру или к худу. Я не сужу его, я часть его. Надо, как говорится, пуд соли съесть с этой землей, она жестка и сурова, нелегко пустить в ней корни.Из муниципалитета я получила приглашение посетить оранжерею и выбрать себе цветочный горшок – подарок новым жителям города. Это был волнующий жест внимания. В отделе абсорбции муниципалитета меня спросили, есть ли у меня особые проблемы. Я сказала, что у меня дочь семнадцати лет и ей нужно учиться какой-нибудь профессии, желательно недалеко от дома. Мне дали список курсов, действующих в городе, и сказали, что во время учебы на курсах учащимся платят стипендию.Ада избрала курсы электроники. Стипендия была невелика, но для нас и эта сумма имела значение. По окончании курсов ее должны были послать на какое-нибудь предприятие для прохождения практики. Замечу, что моя дочка, которая была очень болезненной в Сибири и в Риге, в Израиле просто расцвела. Видимо, климат помог ей лучше всех врачей и лекарств: признаки болезни исчезли, вместо бледности появился румянец, редкие волосы превратились в роскошную шевелюру – иными словами, гадкий утенок превратился в лебедя. Мужчины оглядывались, когда она проходила по улице.Новую жизнь Ада приняла с любовью и превратилась в пламенную патриотку. Только одно мешало ей быть счастливой: она боялась призыва в армию. Девушки, учившиеся с ней на курсах, рассказывали ей пугающие истории о военной службе: о том, что офицеры сожительствуют с подчиненными им солдатками без разбору, а девушки боятся их и не смеют оттолкнуть, не говоря уже о том, чтобы пожаловаться. Бывают случаи, когда девушка заканчивает военную службу с женихом-офицером, но большинство – с душевными травмами.Не могу судить, что в этих рассказах было правдой и что – большим преувеличением. В тот период еще не было в ходу понятие «сексуальное приставание», никто не слышал о жалобах и судах на сексуальном фоне. Теперь, после нескольких таких процессов, в результате которых офицеры теряли свои чины и даже попадали в тюрьму, положение изменилось. Можно предполагать, что тогда, в 70-х годах, такие явления действительно имели место в армии.Дело не в том, что Ада не хотела внести вклад в служение государству, но страх перед сексуальными приставаниями был сильнее чувства долга. Единственный способ уклониться от службы был похож на тот, к которому прибегла я в Сибири, когда хотела уклониться от мобилизации на лесозаготовки или на лесосплав. Этот способ – замужество.