События, о которых я собираюсь рассказать здесь, произошли после женитьбы сына. Однажды, в субботу, мне позвонил брат; в голосе его чувствовалось крайнее волнение. Он сказал прерывающимся голосом, что находится в больнице, что он умирает. Просил, чтобы я приехала как можно скорее.

До того Иосиф уже несколько раз попадал в различные больницы из-за проблем, связанных с сердцем. Я всегда навещала его, одна или с детьми. Он каждый раз был спокоен, говорил, что это пустяки и что через день или два его выпишут домой. На сей раз он был охвачен страхом, и я тоже испугалась. Хотя наши отношения были в последнее время прохладны, брат остается братом, и я любила его.

В больнице выяснилось, что у него воспаление желчного пузыря. Первое, что он сказал мне, когда я вошла в палату – чтобы позвонила его адвокату, д-ру Йосефу Вайнштейну, и попросила его немедленно приехать, так как он при смерти и хочет написать завещание. Правда, врач отделения сказал, что его жизни не грозит опасность и что приступ вскоре пройдет, но он стоял на своем.

Я позвонила по номеру, который он мне дал. Жена адвоката не хотела звать мужа к телефону, так как он в то утро вернулся из поездки в США и теперь отдыхает; кроме того, он не работает в субботу. Когда я передала брату этот ответ, он велел мне позвонить еще раз и сказать, что это вопрос жизни и смерти. Я выполнила его просьбу и получила ответ, что адвокат Вайнштейн приедет через несколько часов.

Все это время я не отходила от его кровати. Он советовался со мной, каким образом можно гарантировать, чтобы его дочь, проживающая в Новосибирске, унаследовала его деньги. Было известно, что советские власти прибирают к рукам наследства иностранных граждан и оставляют настоящим наследникам мизерную часть.

Время ползло медленно. Когда медсестра отделения объявила, что пришел адвокат, я побежала встречать его и привела в палату, где лежал Иосиф.

Прежде чем войти в палату, адвокат Вайнштейн остановился в коридоре и спросил меня:

– Разрешите узнать, геверет – кто вы?

– Я его сестра, – ответила я.

Адвокат Вайнштейн почему-то был удивлен моим ответом. Он сказал мне:

– Не уходите. Мне хотелось бы с вами поговорить.

Он вошел в палату, а я осталась в коридоре. Меня не интересовало, что будет написано в завещании брата. Это его деньги, он может делать с ними все, что хочет.

Очень скоро адвокат Вайнштейн вышел из палаты. Он был возбужден, щеки его горели. Он сделал мне знак следовать за ним. Мы нашли тихий уголок и сели.

– В первый раз за всю мою карьеру, – сказал он, – я отказался сделать то, что мой клиент просил. Вы не представляете себе…

Я подняла руку, словно отталкивая его слова от себя.

– Адвокат Вайнштейн, – сказала я, – меня не интересуют его деньги. Я не хочу знать, что он собирается делать с ними.

– При всем моем уважении к вашей позиции, – сказал он, – я не намерен помогать моему клиенту, когда он делает абсурдные вещи. Если хочет, пусть обращается к другому адвокату.

Он рассказал, что мой брат велел ему написать в завещании следующее: его наследницей является дочь Лиля, при условии, что она прибудет в Израиль; если во время его кончины она не будет находиться здесь, то он завещает все свои деньги блоку правых партий (тех, которые позднее объединились в партию Ликуд).

– Я сказал ему, – продолжал адвокат, – г-н Рабинович, я видел в коридоре вашу сестру, она беспокоится о вас. Почему вы хотите бросить свои деньги в такую бездонную бочку, как кассы партий, когда у вас есть родные? Вы думаете, что партийные дельцы придут ухаживать за вами, если вы заболеете? Я отказываюсь писать такое завещание!

Сестра отделения подошла к нам и сказала, что больной просит адвоката вернуться. Адвокат Вайнштейн дал мне свою визитную карточку и сказал:

– Я прошу вас зайти в мое бюро. У нас есть о чем поговорить.

– Если речь идет о завещании моего брата…

– Нет, – прервал он меня, – я уже понял, что вы не хотите говорить об этом. Мы поговорим о чем-то другом. Приходите, это важно для вас.

Он вернулся в палату брата, а я поехала домой. О чем адвокат хочет говорить со мной? Адвокаты обычно не склонны тратить время на пустые разговоры. Предстоящий визит в его бюро пугал меня, но все же я решила встретиться с ним. Если он предложит мне что-нибудь неприемлемое, я всегда смогу сказать «нет».

Его бюро, расположенное в старом доме, было скромным, лишенным блеска, призванного произвести впечатление на клиента. Это меня успокоило: я всегда чувствую себя лучше в скромной обстановке. Адвокат Вайнштейн был улыбчив и вел себя как добрый дядюшка. Он стал расспрашивать меня о моей жизни, о семейном положении, о моей работе. Я отвечала, не вдаваясь в подробности и продолжая недоумевать, для чего он меня пригласил.

И вдруг он удивил меня вопросом:

– Скажите, каковы ваши взаимоотношения с матерью? Вы навещаете ее?

– Отношения у нас нормальные, – ответила я. – Как я вам уже рассказывала, я очень много работаю, но регулярно навещаю ее раз в неделю.

– Как проходят ваши встречи?

– Нормально. Много разговаривать нам не приходится, потому что я в ее квартире всегда тяжело работаю. Мама, вследствие ее возраста, запускает свое домашнее хозяйство и саму себя. Я ее купаю, делаю уборку, что-нибудь готовлю. Свободного времени совсем не остается.

В то время как я говорила, выражение лица адвоката Вайнштейна изменилось и стало очень серьезным. Когда я закончила, он несколько минут молчал. Я подумала: он осуждает меня за то, что я не уделяю матери больше времени. Попыталась оправдаться:

– Я знаю, раз в неделю – это слишком мало. Но и у меня немало проблем и в связи с работой, и в моей личной жизни…

Адвокат поднялся, вышел из-за своего стола и остановился передо мной.

– Сожалею, геверет Ривка, но мне придется причинить вам боль.

Я вся сжалась, а он продолжал:

– Вы обратили внимание на то, что я спросил вас в больнице, кто вы такая?

– Да, конечно. Что ж, неудивительно, ведь вы до того меня не встречали.

– Послушайте меня внимательно. Я, адвокат вашего брата и вашей матери, не знал о вашем существовании! Мне не было сказано, что у госпожи Иды Рабинович двое детей! Вы понимаете, что это значит?

– А разве они обязаны были докладывать вам о моем существовании? – спросила я, в глубине души уже зная ответ.

– Три года назад они были в моем бюро, ваши мать и брат, – продолжал адвокат Вайнштейн, не отвечая на мой вопрос. – Ваша мать составляла у меня завещание. Я не веду с вами речь о деньгах вашего брата, я говорю об имуществе вашей матери. Вы, разумеется, знаете, что ей принадлежит половина дома на углу улиц Фришмана и Дизенгофа. Это очень дорогое имущество. А вы в этом завещании не упомянуты, ни вы, ни ваши дети. Это завещание женщины, у которой есть единственный сын, и ему она завещает все свое состояние.

Я молчала, ошеломленная, а он продолжал:

– В свое время я читал завещание вашего отца, которое делал другой адвокат. Отец, понятно, оставил все вашей матери; и все же он упомянул вас, своих детей, хотя бы символическим образом.

– Я знаю, – сказала я, – мама читала мне его завещание. Каждому из нас отец завещал по одной израильской лире.

– Так принято, – сказал адвокат Вайнштейн, – когда речь идет о супругах. Родители обязаны упомянуть всех своих детей. Несмотря на свой возраст, ваша мать произвела на меня впечатление здравомыслящего человека, знающего, чего он хочет. У меня не возникло никаких сомнений относительно ясности ее ума.

– Теперь уже она не такова, – сказала я, – ее состояние ухудшилось в последние годы.

– Правда, и тогда можно было почувствовать, что она находится под сильным влиянием своего сына. Я не видел в этом ничего плохого, поскольку был уверен, что он единственный сын и естественный наследник. Когда имеются другие члены семьи первой степени родства, один из наследников не вправе влиять на содержание завещания, это запрещено по закону.

Я молчала, куда-то улетучились все слова. По-видимому, я была очень бледна. Адвокат Вайнштейн, нервно расхаживавший по своему кабинету, остановился передо мной и спросил:

– Вы чувствуете себя хорошо?

Я кивнула.

– Что вы намереваетесь делать? – спросил он.

– А что я могу делать? Ведь завещание уже подписано, это свершившийся факт.

– Есть несколько возможностей. Первая: вы можете обратиться в суд с требованием аннулировать завещание. Есть шанс на это, но не стопроцентный. Вторая возможность – поговорить с ними и потребовать изменения завещания. На мой взгляд, это лучше. И, разумеется, вы вправе примириться с этим положением и не делать ничего.

– Почему, в случае моего обращения в суд, нет гарантии, что я выиграю?

– Ваша мать вправе заявить, что, хотя у нее двое детей, она сознательно избрала наследником только одного. Если судья и обяжет ее написать новое завещание, то нет гарантии, что оно будет более справедливым. Она может завещать вам, как сделал ваш отец, один шекель [17] или другую символическую сумму. Это ее право – при условии, что она принимает такое решение, будучи в здравом уме и не подвергаясь давлению.

– В случае, о котором мы говорим, имело место давление. Мама душевно зависит от брата, и эта зависимость все время возрастает.

– Верно, но это такая вещь, которую очень трудно доказать в суде. Все зависит от психического состояния вашей матери в момент подписания завещания. Судья будет оценивать не ее сегодняшнее состояние, а состояние в тот момент.

Я встала и поблагодарила его от души. Сказала, что подумаю и, вернее всего, изберу вторую возможность. Я чувствовала странную пустоту, как будто из меня извлекли все внутренности и превратили в чучело.

Боль пришла позднее. Постепенно в моем мозгу обрисовывалась истинная картина. Нет у меня ни матери, ни брата. Есть люди, предавшие меня, официально зачеркнувшие мое существование.

Подавать на маму в суд… Может ли быть что-то чудовищнее этого? Ведь это мама, которую я купаю в ванне, обрезаю ей ногти, причесываю волосы, меняю белье… Это мама, с которой мы прошли вместе семь кругов ада, благодаря твердости которой мы выжили, преодолели холод и голод…

Картины прошлого проходили перед моими глазами как лента кинофильма. Мне вспомнился давно забытый эпизод, времен нашей жизни в поселке Малые Бугры: мама заболела рожистым воспалением кожи. Ее ноги покрылись темно-красными пятнами, вызывавшими боль и нестерпимый зуд. Я страшно боялась, что она умрет. Врач, к которому мы обратились, посоветовал прибегнуть к народному средству: обкладывать ей ноги «компрессом» из дождевых червей вместе с комьями сырой земли. Я хорошо знала этих червей, видела их во время работ в огороде. Розовые такие, толстые, противные. Когда они понадобились мне для лечения мамы, все мое отвращение к ним пропало, я радовалась каждому найденному червю, руками собирала их в ведро вместе с комками земли, и они даже казались мне красивыми. Этой смесью я обкладывала мамины ноги. Как я радовалась, когда она сказала, что холодные черви с холодной землей ослабляют жжение кожи! Через несколько дней такого лечения воспаление действительно прошло. От радости я готова была целовать червей.

А мой брат, с которым мы росли в одной комнате, который любил слушать перед сном сказки, сочиненные мною… Это он учил меня песням на иврите и многим другим вещам, таскал меня, уже здесь, в экскурсии Общества защиты природы. Правда, он всегда был немного высокомерен, но перед моим отъездом в Израиль, когда мамы не было рядом, мы были очень близки. Что случилось с ним, откуда взялась у него необузданная жадность к деньгам, побудившая его зачеркнуть мое существование? Мой брат, товарищ моих детских игр?

Мама всегда отдавала ему предпочтение, но все-таки заботилась и обо мне. Предпочтение выражалось в мелочах. Я примирилась с тем, что меня любят меньше; с чувствами невозможно спорить. Но на этот раз речь не идет о маленьких жестах предпочтения. Маме принадлежит половина дома в самом дорогом месте Тель-Авива, дома с квартирами и магазинами. И она вместе с братом вычеркнула меня, чтобы ему не пришлось делиться со мной.

Если бы он нуждался, это было бы понятнее. Ему не пришлось испытать даже капли тех обычных тягот, которые выпадают на долю новому репатрианту. Он не стоял в очередях, не спорил с чиновниками, просто поселился в доме мамы, получил меблированную комнату и нашел хорошо оплачиваемую работу. Даже иврит ему не пришлось учить. Когда познакомился с женщиной из Герцлии, он перешел к ней и свалил на меня всю работу по уходу за мамой.

Я вспомнила грустный вечер, когда произошел окончательный разрыв между ним и его подругой из Герцлии. Из-за пустяка, по его словам. Он съел какое-то кушанье, которое она приготовила для своего сына, и она обозлилась и раскричалась на него.

Это было накануне седера Песах. Мы собрались в квартире мамы. Он должен был прийти вместе с подругой. После значительного опоздания он пришел один, бледный, с потухшими глазами. Сказал, что она отказалась сопровождать его и что их отношения, по-видимому, пришли к концу.

Видно было, что он очень страдает, и ни у кого не было настроения сесть за праздничный стол. Он старался казаться спокойным, но это ему не очень удавалось. Он все еще надеялся, что она вот-вот появится в дверях. Ведь она не могла не понимать, что портит праздник целой семье.

Я предложила ему, что поеду к ней домой и попытаюсь уговорить ее приехать и помириться с ним. Причина ссоры казалась настолько нелепой, что трудно было принимать ее всерьез. Он сказал, что не верит в успех моей миссии, но можно попробовать.

Я знала ее адрес, мне приходилось бывать у них несколько раз. Огромная квартира, в несколько раз больше той, которую я получила как новая репатриантка. Меня всегда удивляло, как она ухитрилась получить такую квартиру. Может быть, какую-то роль в этом сыграли ее молодость и красота…

Она действительно была красива и молода, намного моложе брата. Когда я в первый раз пришла к ним в гости, квартира была почти пуста. Во время этого грустного визита я не поверила своим глазам: всюду была новая элегантная мебель, ковры, новая кухня. Несколько кондиционеров. Я поняла: не в съеденном кушанье было дело. Она получила от Иосифа все, что хотела, и не намеревалась связывать свою жизнь навсегда с человеком немолодым и не слишком здоровым. Негр сделал свое дело…

Она разговаривала со мной в резком тоне. Сказала, что не последняя ссора привела к разрыву, что кризис в их отношениях продолжался уже несколько месяцев. С нескрываемым сарказмом добавила:

– У своей мамы он может быть принцем, но не у меня. Для меня он просто человек. Его манеры принца я терпеть не могу!

– Просто человек, который внес в ваш дом всю эту роскошь, – сказала я.

– Это не ваше дело! Прошу вас уйти из моего дома! И скажите вашему брату, чтобы согласовал со мной время, прежде чем придет забрать свои вещи! Шалом!

Я не стала передавать ему все, что она говорила, но сказала, что разрыв между ними, по-видимому, окончателен. Мне было больно видеть, как он страдает. В моей жизни тоже было несколько расставаний, и эта острая боль мне знакома.

Только подумать, что в это время в квартире уже лежало завещание, игнорирующее меня, будто я не член этой семьи. Может быть, имеется косвенная связь между завещанием и его отношениями с той женщиной: Иосиф знал, что если он связывает с ней свою жизнь, ему потребуется очень много денег…

За время их совместной жизни они несколько раз ездили за границу. Сколько неприятностей у меня бывало с мамой из-за этих поездок! Он не звонил ей, и она, не получая вестей от него в течение недели, впадала в панику. Однажды она позвонила мне и сердито сказала:

– Ты сидишь дома, как ни в чем не бывало, а твой брат лежит в больнице!

Я удивилась: всякий раз, попав в больницу, Иосиф прежде всего звонил мне. Об их отъезде за границу они не сочли нужным уведомить меня, и я приняла слова мамы всерьез. Я поехала в Тель-Авив, и мы вместе с ней пошли в больницу «Ихилев», но туда больной с таким именем не поступал. Вернувшись в квартиру мамы, я обзвонила все больницы города и окрестностей. Не сразу я поняла, что ее слова были выражением старческого слабоумия. Было очень трудно убедить ее, что он просто уехал в отпуск.

В другой раз она позвонила и сказала, что он арестован. Я уже не стала наводить справки, знала, в чем дело. Всякий раз, когда она выдумывала что-то ужасное, я успокаивала ее и убеждала, что ничего не случилось. Она благодарила меня за то, что я развеяла ее страхи, но дня через два история начиналась вновь.

Нет, я не обращусь в суд с иском против мамы и брата, для меня это равносильно иску против самой себя. Попытаюсь поговорить с ними, буду апеллировать к их совести.

Не то чтобы я жаждала получить деньги, которые мама (пусть живет до 120) оставит в наследство. Лично у меня никогда не было больших потребностей. Но я думала о детях. Маленькая квартирка, которую мы купили Аде после ее свадьбы, давно была продана, так как ее муж открыл собственную мастерскую и нуждался для этого в деньгах. Позднее они развелись, и она осталась без квартиры и без денег. В течение ряда лет я помогала ей платить за съем квартиры.

Была у меня мечта – создать для детей материальную основу, чтобы у каждого была своя хорошая квартира. Я знала, что собственными силами не смогу осуществить эту мечту, даже если буду работать днем и ночью.

Я пошла к маме в день, когда обычно приходила купать ее и делать уборку. Управившись с обычными делами, я сказала маме, что знаю о ее завещании и поражена им. Она позвала Иосифа. И тут все началось.

Как ни странно, я не помню, что они говорили. Последующие минуты словно канули в черную дыру. Может быть, мой мозг отказывался воспринимать эти вещи, чтобы уберечь меня от помешательства. Хорошо помню только конец: мой брат вытолкнул меня из квартиры. Буквально вытолкнул, физически. Он толкал меня в грудь, а я пятилась шаг за шагом, до двери. Открыла дверь и вышла.

Я уселась на ступеньку у входа в дом. Ноги подгибались, не было сил идти к автобусной остановке.

Был ненастный зимний день. Я сидела на пороге. Очень замерзла. Хуже холода было воспоминание о грубости брата, при молчаливой поддержке мамы. Я ожидала, что будет ссора, но грубость реакции меня поразила. Они просто выбросили меня вон, иначе это не назовешь.

Дома у меня было время подумать. Я думала о том, что сочетание мамы с Иосифом всегда было для меня убийственным. Когда Иосиф приезжал к нам в Ригу, а родители уже были в Израиле, он вел себя как образцовый брат. Когда мы прибыли в Израиль, а он еще находился в России, мама относилась к нам как всякая нормальная мать, заботилась о нас и помогала. Но когда они вместе, их доброе отношение ко мне пропадает бесследно. Никого, кроме них двоих, не существует.

Я решила, что ноги моей больше не будет в их доме. Возможность обращения в суд все еще казалась мне чудовищной. Я сказала об этом адвокату Вайнштейну, который стал моим добрым другом. Он сказал, что понимает меня: он на моем месте тоже не был бы в состоянии подать в суд на свою мать.

Он был осторожен в высказываниях, ведь мама и Иосиф были его клиентами, и он как их адвокат обязан быть лояльным. Он рассказал, что семья Рабинович почему-то любит иметь дело со многими адвокатами. Это верно, я тоже знала некоторых из них. Был адвокат – управляющий домом, был адвокат, представлявший маму в многолетнем и дорогостоящем процессе по разделу дома между компаньонами. К адвокату Вайнштейну мама и брат обратились только по делу об их завещаниях. У меня мелькнула мысль, что это было не случайно: остальные адвокаты, работавшие с семьей, знали меня…

Я приходила к адвокату Вайнштейну всякий раз, когда нуждалась в совете. Он рассказывал мне о своей семье, о любимой жене, о проблемах со здоровьем. С большим сожалением я узнала о том, что у него обнаружили рак. Он рассказывал о тяжелых лечебных процедурах, которые вынужден был переносить. После одной из таких процедур, требовавшей неподвижного лежания в течение двадцати четырех часов, он радостно сообщил мне, что болезнь отступила. Я порадовалась вместе с ним – но однажды, несколько месяцев спустя, увидела в газете маленькое объявление о его кончине…

Да будет благословенна его память. Человек, излучавший тепло и любовь к людям, восстававший против несправедливости – таких людей встречаешь нечасто. Его смерть была для меня ударом. В моей памяти его образ хранится в одном ряду с людьми, сыгравшими особую роль в моей судьбе. Среди них – сельская учительница Елена Андреевна Куренкова, спасшая от невежества голодную и одетую в лохмотья девочку; дядя Илья, вернувший меня на школьную скамью; безымянная женщина из горисполкома, оказавшая мне помощь в устройстве на работу в Риге. Праведники моей жизни – что сталось бы со мной без вас?