Лица еврейской национальности не могли оставаться на занимаемых в годы войны должностях в Министерстве иностранных дел, а также СИБ, ссылаясь на то, что с окончанием войны отпала необходимость освещать боевые действия. Сталин в августе 1945 г. поручил Г. Ф. Александрову, у которого с Лозовским были более чем натянутые отношения, проверить СИБ, после чего там развернулся сбор компромата на его начальника. После исполнения указанного задания был подготовлен 1 октября проект соответствующего постановления ЦК о прекращении деятельности СИБ. В подтверждение необходимости принятия такого решения глава пропагандистского ведомства привел такие аргументы, которые раскрывают всю суть затеянной травли: «За июль 1945 г. по отделу профсоюзного движения… из 225 статей и информаций 170 написаны недостаточно квалифицированными и мало известными авторами. В их числе И. С. Ватенберг, И. А. Арбат, С. И. Блюль, Л. 3. Берхина, Ц. 3. Вайнштейн, М. Л. Берлянд, И. М. Виккер, А. Н. Кроль, В. Н. Липецкий, М. И. Некрич, Н. Л. Рудник, Е. Е. Северин, Л. Э. Сосонкин, Я. Н. Халип, А. Ф. Хавин, С. С. Хесин и другие… Многие авторы стесняются ставить свои подписи под статьями ввиду, по-видимому, явно низкого качества статей. Так, например, Броун подписывается фамилиями Стамбулов и Мельников. Гринберг выступает под псевдонимом Гриднев, Шнеерсон — под фамилией Михайлов». Всей этой антисемитской стряпне можно лишь удивляться, ведь Александрову хорошо было известно, что настоящей причиной использования евреями-журналистами русских псевдонимов было соответствующее негласное указание Сталина, последовавшее, по некоторым свидетельствам, во второй половине 30-х гг.
Несмотря на вышеизложенные аргументы Сталин не поддержал идею закрытия СИБ, понимая его роль и значение для широкой пропаганды внутренней и внешней политики как внутри страны, так и за ее пределами, и избрал тактику ужесточения контроля над ним и постепенного вытеснения оттуда евреев. В соответствии с этой установкой Александров 22 ноября предложил Маленкову «значительно сократить» аппараты СИБ, а также ЕАК, других антифашистских комитетов. Понимая прекрасно ситуацию, которая сложилась вокруг его ведомства, Лозовский, не желая играть роль затравленного зверя, обратился к Молотову с просьбой сложить с него полномочия начальника СИБ и позволить ему сосредоточиться в МИДе «на японских и других дальневосточных делах», так как в Китае «надвигается с помощью американцев гражданская война». Однако Молотов заверил тогда старого протеже в своей поддержке и уговорил его не давать заявлению дальнейшего хода. Приободренный Лозовский вновь воспрянул духом и даже через несколько месяцев подготовил и направил в ЦК проект постановления о преобразовании СИБ в Министерство печати и информации, надеясь на назначение на новый министерский пост. Однако этот шаг был воспринят Сталиным как проявление непростительной дерзости. По его личному указанию в июне 1946 г. под председательством все того же Александрова в СИБ нагрянула новая комиссия ЦК ВКП(б), которая вскоре представила вождю так называемую справку № 8, в которой в тезисной форме были зафиксированы следующие «упущения в кадровой работе Лозовского»: «а) аппарат засорен; б) подбор работников по личным и родственным связям; в) недопустимая концентрация евреев». Для подтверждения вышесказанного была направлена и записка с детальными табличными данными по национальному составу СИБ, подтверждавшими эту «концентрацию» (из 154 работников — русских 61, евреев — 74, представителей других национальностей — 19). Кремлевских «оргвыводов» не пришлось долго ждать. 24 июля Лозовский был снят с поста заместителя министра иностранных дел. Тем самым как бы обрубалась связь покровителя ЕАК с кремлевским руководством в лице Молотова, а значит, он не мог более рассчитывать на его непосредственную помощь. Травля Лозовского продолжалась.
Жизнь К. А. Уманского, который активно сотрудничал с североамериканской еврейской общественностью, также закончилась трагически. Известно, что Уманский встречался 15 августа 1944 г. с представителем Еврейского агентства для Палестины («Сохнута») Н. Гольдманом, заявив ему в самом начале, что хочет поговорить с ним «не в качестве посла, но как человек, заинтересованный в определенных вопросах и как русский, и как еврей». Затем он высказался за участие советских евреев в конференции Всемирного еврейского конгресса в ноябре 1944 г. в Атлантик-Сити и в пользу поездки Гольдмана в Россию.
Думается, что гибель Уманского была каким-то образом связана с той государственно-шовинистической кадровой кампанией, которая охватила внешнеполитические структуры с июня 1943 г., то есть сразу же после роспуска Коминтерна. Он погиб при «загадочных» обстоятельствах в январе 1945 г. во время перелета из Мексики в Коста-Рику.
Более благосклонно судьба отнеслась к именитым дипломатам, которые сыграли большую или, точнее, весомую роль в годы Второй мировой войны, в обеспечении Красной армии по линии ленд-лиза необходимым вооружением и боеприпасами, а также способствовали открытию второго фронта в Европе, обеспечивали престиж Советского Союза в странах антигитлеровской коалиции. В Москву были отозваны со своих постов послы в США и Англии М. М. Литвинов и И. М. Майский, которые, правда, оставались на почетных, но реально малозначимых постах заместителей наркома иностранных дел, пока в 1946 г. (когда государственный антисемитизм стал резко прогрессировать) не были отправлены на пенсию.
Последним, кто был изгнан из внешнеполитического ведомства в октябре 1947 г., был Я. 3. Суриц, работавший на руководящих должностях в МИДе. По возвращении из Бразилии после разрыва дипломатических отношений с СССР этой страной, где он с 1945 г. был советским послом, ему не предложили занять ответственный пост, а направили на рядовую работу (рецензентом) в Издательство иностранной литературы.
Лозовский пока что оставался руководителем ведомства и по возможности препятствовал антиеврейским гонениям, но разве мог он противостоять целой своре антисемитов, которые изгнали из внешнеполитического ведомства всех до одного дипломатов еврейского происхождения. Неотвратимая развязка произошла летом 1947 г. 19 июня ЦК направил в СИБ новую комиссию, и через шесть дней решением Политбюро Лозовский был снят со своего поста. Его преемником стал Пономарев, давно готовившийся занять это кресло. Отстраненный от активной политической деятельности, Лозовский вплоть до своего ареста в начале 1949 г. находился как бы в «подвешенном» состоянии, оставаясь, впрочем, главным редактором издававшегося тогда «Дипломатического словаря» и преподавая в Высшей партийной школе при ЦК ВКП(б). После расправы с Лозовским узурпаторскому аппарату ЦК стало значительно проще манипулировать его детищем — Еврейским антифашистским комитетом, в котором после войны состояло семьдесят человек, в том числе пятнадцать членов президиума. Повседневную деятельность комитета обеспечивали восемнадцать сотрудников его штатного аппарата и шестьдесят работников редакции газеты «Эйникайт». Служебный аппарат не велик, но и его можно использовать целенаправленно. Сталин замыслил превратить эту пропагандистскую организацию в негласный филиал Комитета информации («комитет № 4», КИ) при Совете Министров СССР. С этой целью была вновь создана спецслужба во главе с Молотовым по руководству всей внешней политикой. Итак, Комитет информации был создан постановлением Совета Министров СССР от 30 мая 1947 г. на базе информационных и разведывательных структур ЦК ВКП(б), МИД, Министерства внешней торговли, Первого главного управления (внешней разведки) МГБ СССР и Главного разведывательного управления Генерального штаба Вооруженных сил СССР. 25 июня постановлением Политбюро Комитету информации предписывалось установить с СИБ «постоянный контакт в отношении использования его работников за границей в целях получения полезной для Советского Союза информации». О какой информации шла речь, и без комментариев было понятно. 1 августа было принято решение о выводе ЕАК из структуры СИБ и передаче его в ведение Отдела внешней политики (ОВП) ЦК с целью усиления контроля за его деятельностью. А возглавлял этот отдел человек, который давно прославился особой «любовью» к еврейскому народу и его проблемам, — М. Суслов. И воспринял он такое расширение своих обязанностей, а значит, и ответственности, без особого энтузиазма. Вся его дальнейшая деятельность свидетельствовала о его стремлении во что бы то ни стало избавиться от так неожиданно свалившейся на него опасной обузы.
До этого были неоднократные попытки «расправиться» с ЕАК как с организацией, исчерпавшей поставленные перед ней задачи, возложенные на нее в годы Отечественной войны.
Реальная угроза ликвидации ЕАК впервые нависла еще летом 1946 г., когда в ходе проверки СИБ в подчиненный ему комитет прибыла комиссия во главе с ответственным сотрудником ЦК А. К. Тюриным. А через несколько дней к зданию на Кропоткинской улице, где находился ЕАК, подъехали несколько крытых брезентом грузовиков с сотрудниками МГБ, которые погрузили архивную и текущую документацию комитета и вывезли ее в ЦК для ревизии. Тогда же руководители ЕАК Михоэлс и Фефер были вызваны к заместителю начальника отдела внешней политики (ОВП) ЦК А. С. Панюшкину (будущий советский посол в США, КНР), который прямо заявил: «Есть мнение закрыть ЕАК». На что Михоэлс возразил, что считает это намерение преждевременным, так как фашизм еще не исчез и с ним нужно бороться. В создавшейся ситуации, когда в верхах особенно не на кого было опереться, лидеры еврейской общественности держались с властями достаточно уверенно, умело обосновывая необходимость дальнейшего функционирования ЕАК с помощью официальной идеологической риторики о том, что демократические силы во всем мире должны противостоять американскому империализму, смыкающемуся с самыми реакционными фашистскими диктатурами. Более того, незадолго до начала проверки ЕАК члены его президиума писатели Фефер, Квитко и Маркиш, добившись приема у секретаря ЦК, МК и МГК ВКП(б) Г. М. Попова, попросили разрешить им открыть в Москве еврейский клуб и еврейскую типографию, оборудование для которой собирался прислать из США руководитель еврейской благотворительной организации журналист Б. Ц. Гольдберг. Возможно, что в том числе и вследствие подобной активности власть не пошла тогда на ликвидацию ЕАК, а дала добро на дальнейшее его существование, но под усиленным контролем сверху. Для дальнейшего существования ЕАК у Сталина были свои соображения. Причин тому было несколько. Во-первых, закрытие единственной в стране еврейской общественной организации, наладившей обширные международные связи, могло быть воспринято в мире (в первую очередь в правящих кругах стран бывшей антигитлеровской коалиции, с мнением которых, особенно в первые послевоенные годы, Сталин вынужден был считаться) как проявление неуважения к народу, серьезно пострадавшему от гитлеровских зверств. Во-вторых, существовала солидарная поддержка ЕАК влиятельным международным еврейством, которое имело довольно солидные связи в правящих верхах ведущих капиталистических стран, которую тоже нельзя было игнорировать. В-третьих, советско-еврейскую карту Сталин пытался разыграть в послевоенной политике на Ближнем Востоке, в надежде укрепить свое господство в этом регионе, используя для этого инструмент влияния на сионистов, значительно активизировавшихся в своем стремлении воссоздать свое государство Израиль. В-четвертых, возможно, власти опасались стимулировать тем самым бытовой антисемитизм, существенный всплеск которого и произошел в стране как в годы войны, так и в послевоенные годы. К тому же евреев, несмотря на то что более 200 тыс. погибло на фронтах войны и в партизанских отрядах, не говоря уже о концлагерях, к этому времени было еще достаточно много в рядах коммунистической партии, и с этим фактором приходилось считаться. На 1 января 1946 г. в ней состояло 202 878 евреев при общей численности в 5 513 649 человек (для сравнения, на 1 января 1941 г. приведенным показателям соответствовали цифры 176 884 и 3 872 465). Сталину куда легче было объявить предателями украинских и прибалтийских националистов, запятнавших себя сотрудничеством с гитлеровцами, чем сделать то же самое в отношении лидеров еврейства, которые плечом к плечу с русскими сражались на фронтах войны. Кроме того, вплоть до конца 1946 г. в стране находилось много подлежащих репатриации польских евреев, которые могли стать нежелательными свидетелями в случае проведения репрессивной акции против их советских соплеменников.
Поэтому сталинский режим не пошел на немедленную и радикальную ликвидацию ЕАК. Власти вынуждены были избрать в отношении так называемого еврейского национализма выжидательную тактику, предполагавшую постепенное, но верное его удушение. И такая тактическая программа была разработана и осуществлена под непосредственным руководством всемогущего диктатора Сталина.
Все же в эти послевоенные, трудные для Советского Союза годы, когда страна только начала подниматься из руин, после тяжелейшей в истории страны кровопролитной войны, не так просто было разрывать контакты с бывшими союзниками. Хотя сразу же по окончании войны международные контакты ЕАК были резко ограничены и все попытки его руководителей Михоэлса, Фефера и др. выехать за границу для встречи с лидерами мирового еврейства так и не увенчались успехом, тем не менее некоторым иностранцам из числа просоветски настроенных еврейских общественных деятелей все же в пропагандистских целях разрешалось время от времени приезжать в Советский Союз.
В конце 1945 г. в Москву из США вновь прибыл Б. Ц. Гольдберг. Формально он приехал по приглашению ВОКС по делам, касавшимся издания в СССР книг Шолом-Алейхема, приходившегося ему родственником (как наследник авторских прав еврейского классика, он получил тогда от советского государства 60 тыс. долларов).
Однако опекать американского гостя пришлось Михоэлсу и Феферу, поскольку гостя интересовала прежде всего жизнь евреев в СССР. Они сопровождали Гольдберга во время его визита к всесоюзному старосте М. И. Калинину, который при встрече повторил свое старое, но так и не выполненное с начала 30-х гг. обещание о предоставлении в будущем Еврейской автономной области на Дальнем Востоке статуса республики. Кстати, в Биробиджан высокопоставленного гостя Гольдберга так и не пустили, несмотря на его настойчивые просьбы, мотивируя это тем, что город находится в закрытом для иностранцев районе. Зато разрешили поездку на родину Шолом-Алейхема — Украину, в Белоруссию, Литву и Латвию — регионы исконного проживания евреев.
В Москве Гольдберг посетил хоральную синагогу, Еврейский театр, встретился во дворце культуры с евреями, работавшими на автозаводе имени Сталина. Кроме того, он попросил Лозовского помочь в сборе материалов для готовившейся им книги «Англия против мира». И тот, идя навстречу этому пожеланию, обратился в специализированный институт № 205 при ЦК ВКП(б), который составил для Гольдберга обзор внешней политики Великобритании. Американскому журналисту были также переданы для распространения в США пропагандистские материалы об экономике различных регионов Советского Союза, достижениях в области национальной политики и культуры.
Тогда же была достигнута договоренность о том, что в будущем ЕАК наладит регулярную пересылку в США аналогичной информации для публикации, главным образом в просоветских изданиях Гольдберга «Дер тог» («День») и «Эйникайт».
В те годы, конечно, ни Лозовский, ни руководители ЕАК не предполагали, что через несколько лет вся эта безобидная литература будет квалифицироваться в МГБ как «националистическая», содержащая «секретные сведения» и превратится в вещественное доказательство их «преступной шпионской деятельности».
Само собой понятно, что в Советском Союзе Гольдберг с первого до последнего дня находился в фокусе пристального внимания советских спецслужб, концентрировавших материалы оперативного наблюдения за ним в специальном досье, озаглавленном впоследствии делом «о пребывании в Москве американского шпиона Гольдберга (он же — Бенджамин Вейф)». Они же не преминули воспользоваться и услугами своего негласного информатора Фефера, дирижировавшего многочисленными встречами, беседами, банкетами, предусмотренными московской программой визита, и сопровождавшего Гольдберга в поездке по стране.
Используя собственные данные, а также отчеты Фефера, МГБ потом доложило Сталину: «Руководство Еврейского антифашистского комитета предоставило возможность Гольдбергу иметь встречи с еврейскими националистами и клерикалами в Москве, Ленинграде, Риге, Вильнюсе, Минске, Киеве. По агентурным данным известно, что Гольдберг посещал посольство США в Москве и информировал Фефера о характере своих встреч с сотрудниками американского посольства. В частности, Гольдберг имел встречи с послом Смитом, установленными разведчиками Дэвисом и Томпсоном, которые интересовались у него разведывательными данными за время поездки по Советскому Союзу».
Не дремали и армейские спецслужбы, которые, конкурируя с Лубянкой, действовали довольно топорно. Для установления контакта с американским визитером ими отряжена некая М. В. Гордиенко — дама не первой молодости, но слишком уверенная в себе, которой была поручена роль провокатора. Во время поездки Гольдберга по Западной Украине, одновременно ему удалось побывать в Закарпатье и в аэропорту г. Мукачево, была организована его якобы случайная встреча с этой советской Матой Хари. Решительно подойдя к американцу и лично представившись ему, она при этом заметила возмутившемуся такой бесцеремонностью Феферу: «…Вы делаете свое дело, а я — свое». Уже через несколько часов после столь странного знакомства Гордиенко без экивоков заявила Гольдбергу в гостиничном номере, что связана с армейской разведкой, и предложила ему сотрудничать с ней. Позже, когда «органы» сфабрикуют «дело ЕАК», Гордиенко даст показания о шпионской деятельности Гольдберга, от которого якобы получала различные задания разведывательного характера и с которым находилась в интимной связи.
Накануне отбытия из России, в июне 1946 г., Гольдберг попытался убедить Лозовского в необходимости расширения международных связей ЕАК, ссылаясь на «всю ценность занимаемых евреями стратегических позиций в сфере общественного мнения во всем мире…». Примерно о том же самом беседовал Гольдберг и с Михоэлсом, когда перед отъездом побывал у него дома в гостях.
После посещения Советского Союза, ознакомившись с жизнью евреев страны, их проблемами и надеждами, Гольдберг отправился в Палестину с целью договориться там с леволиберальной еврейской общественностью о содействии в формировании на базе ЕАК в СССР и антифашистских еврейских организаций в других странах просоветского движения. В ответ от СССР ожидалась поддержка борьбы евреев за образование собственного государства в Палестине. Гольдберг даже начал подготовку к созыву соответствующей международной учредительной конференции, поставив об этом вопрос на сионистском конгрессе в Базеле в декабре 1946 г. Однако в ЦК ВКП(б) на проект создания международной ассоциации еврейских антифашистских организаций отреагировали негативно.
Несмотря на то что пребывание Гольдберга в СССР проходило с разрешения властей и его визит находился в фокусе пристального внимания спецслужб, на Лубянке с особой тщательностью отрабатывалась версия шпионских связей ЕАК с американской разведкой, помимо Гольдберга в американские шпионы волей МГБ был произведен задним числом и другой еврей-иностранец, тесно сотрудничавший с ЕАК. Как ни странно, это был редактор американской коммунистической газеты «Морген Фрайхат» Поль Новик, гостивший в Советском Союзе уже после отъезда Гольдберга, с сентября 1946-го по январь 1947 г. Госбезопасность, отлично осведомленную в деталях биографии Новика (в 1913 г. эмигрировал из России в США, потом, в 1917-м, возвратился на родину, где работал на одной из московских фабрик и стал активистом Бунда, а в 1920-м вновь выехал в США), ничуть не смутило то, что с 1921 г. он был членом Коммунистической партии США и так же, как Гольдберг, «разрабатывался» американскими спецслужбами в качестве «агента Москвы».
Для МГБ не было секретом и то обстоятельство, что в начале 1944 г. Министерство юстиции США и ФБР за просоветскую деятельность пытались лишить Гольдберга американского гражданства, заставляя официально зарегистрироваться в качестве агента, представляющего иностранные интересы. На Лубянке были хорошо информированы и о том, что Гольдберг и Новик, не скрывавшие своих симпатий к Советскому Союзу, навлекли на себя в конце 40-х гг. гнев маккартистов и подверглись гонениям.
Более того, впоследствии выяснилось, что Гольдберг официально сотрудничал с советской разведкой и являлся «закордонным агентом МГБ СССР», что было подчеркнуто в докладе генерального прокурора СССР Р. А. Руденко в ЦК КПСС по итогам проводившейся в конце 1955 г. реабилитации репрессированных членов ЕАК.
Ведь все эти факты были хорошо известны абакумовскому ведомству, чем занимались и какими вопросами интересовались Гольдберг, Новик во время их пребывания в СССР, что эти люди работали на Советский Союз, но путем примитивной манипуляции фактами эти люди выдавались ими за шпионов враждебных государств и заочно использовались как подставные фигуранты в уголовных делах, сфабрикованных для расправы с политически неугодными организациями и деятелями внутри страны. С конца 1947 г. в работе следственной части по особо важным делам начала отчетливо проявляться исходившая от Абакумова и реализуемая впоследствии Леоновым, Лихачевым и Комаровым тенденция рассматривать лиц еврейской национальности врагами Советского государства. Эта установка приводила к незаконным арестам лиц еврейской национальности по обвинению в антисоветской националистической деятельности и американском шпионаже. Надо сказать, что нельзя свалить всю ответственность за подобные новации в работе «органов» на Абакумова и ему подобных нагнетателей вражды между нациями и прежде всего преследование представителей еврейской национальности, нужно помнить и о главном виновнике нагнетания государственного антисемитизма в стране и превращения аппарата МГБ в ударную силу этой политики, которым был сам Сталин.
На основе изъятой органами МГБ архивной и текущей документации в ЕАК комиссия ЦК в конце сентября завершила проверку и представила Суслову «Справку о деятельности Антифашистского еврейского комитета». Как и следовало ожидать, в ней были сконцентрированы самые веские аргументы о сионистской деятельности этого органа. ЕАК обвинялся в том, что, вместо того чтобы служить рупором советской пропаганды за рубежом и вести «боевую наступательную идеологическую борьбу с западной и прежде всего с сионистской пропагандой», он сам «объективно… в советских условиях продолжает линию буржуазных сионистов и бундовцев и по существу… борется за реакционную идею единой еврейской нации», а также превратился в «главного уполномоченного по делам еврейского населения и посредника между этим населением и партийно-советскими органами». Весьма подозрительным показалось комиссии и то, что комитет уж слишком охотно пытался идти навстречу международным еврейским организациям, обращавшимся к нему по гуманитарным проблемам. Скажем, летом 1946 г., поддерживая ходатайства из-за рубежа об освобождении из советских лагерей пленных венгров и итальянцев еврейского происхождения (использовались немцами на Восточном фронте в составе строительных и вспомогательных команд), руководство ЕАК направило в МВД СССР соответствующую просьбу. Примерно тогда же Михоэлс и Фефер (который после смерти в июле 1945 г. Ш. Эпштейна стал исполнять обязанности ответственного секретаря ЕАК), солидаризуясь с американскими еврейскими организациями, послали польскому правительству телеграмму-протест по поводу антисемитских выступлений в Кракове и других городах Польши.
Комиссией не был оставлен без внимания и тот факт, что ЕАК выступил как посредник в деле налаживания связей между Комитетом украинских землячеств в Нью-Йорке и украинскими республиканскими властями. Но самые крамольные нарекания вызвало то, что во многих статьях, посланных корреспондентами ЕАК в зарубежную еврейскую прессу, выражалось явное сочувствие «сионистской идее создания еврейского государства в Палестине» и идея массового переселения туда евреев. Этим, по мнению комиссии, объясняется тот факт, что «ЕАК уделяет работе на Палестину непомерно большое внимание, направив туда за период с 1 июня 1945 г. по 27 июня 1946 г. более 900 своих статей и материалов, или в полтора раза больше, чем в Англию». И в заключение следовало сформулированное в очень жестких выражениях резюме: «Работники ЕАК… не только включились в общий оркестр сионистов всего мира, но и оказались в фарватере политики американских Барухов, которые путем массового переселения евреев стремятся насадить в Палестине массовую агентуру американского империализма».
Не обошлось без аннотации в адрес газеты «Эйникайт», редакционный коллектив был обвинен в буржуазном национализме. Придрались даже к самому названию («Единение» — в переводе с идиш), усмотрев какую-то скрытую крамолу. «А за какое объединение евреев газета борется?» — риторически вопрошали в справке ревизоры. Общий вывод, отражавший прежде всего точку зрения Суслова, был категоричен: «ЕАК распустить, а функции по пропаганде за границей возложить на Совинформбюро. Газету “Единение” как орган ЕАК, не оправдывающий своего назначения, закрыть. Вопрос о необходимости существования еврейской газеты для еврейского населения передать на рассмотрение отдела печати Управления пропаганды». После соответствующих оргвыводов о руководстве ЕАК судьба его была передана главному идеологу страны.
Суслов решил доконать ЕАК и вынес ему «смертный» приговор. Он предоставил служебную записку секретарям ЦК Жданову, Кузнецову, Патоличеву и Попову. Составленный главным образом на основе материалов комиссии, этот документ содержал и приправленные изрядной дозой марксистско-ленинской догматики рассуждения самого Суслова, видимо уже тогда готовившегося к роли главного идеолога партии, о пользе и необходимости ассимиляции евреев.
Вот краткое его содержание: «Как известно, — писал Суслов, — Ленин и Сталин считали, что нельзя говорить о евреях, территориально разбросанных по всему миру, экономически разобщенных и говорящих на разных языках, как о единой нации, что весь ход истории свидетельствует о процессе слияния евреев с окружающим населением и что этот неизбежный процесс является надежным и прогрессивным путем разрешения еврейской проблемы».
Устаревшие концепции, приведенные Сусловым, отражали намерение власти в Советском Союзе решать еврейский вопрос отнюдь не посредством территориальной автономии, о чем в свое время громогласно возвестила на весь мир советская пропаганда в конце 20-х — начале 30-х гг., а путем ассимиляции, о чем свидетельствовало и следующее положение из соответствующего тома (подписан к печати 12 сентября 1952 г.) переиздававшейся тогда «Большой советской энциклопедии»: «…Евреи не составляют нации… Ленинско-сталинская национальная политика привела к тому, что “еврейский вопрос” в СССР не существует…В СССР и странах народной демократии евреи особенно быстро ассимилируются народами, в среде которых они живут».
27 ноября весь собранный компромат на ЕАК, как материал особой государственной важности, был направлен Сталину, Молотову, Берии, Маленкову и другим членам и кандидатам в члены политбюро. Сталин и в данной ситуации не склонен был спешить. Он не согласился с мнением своих коллег по секретариату ЦК, видимо полагая, что для решительных действий и кардинальных решений относительно ЕАК время пока не наступило.
Об этом можно судить из того, что если в декабре 1946 г. Михоэлсу и Феферу было дано сверху указание подготовить проект обращения к зарубежным еврейским организациям по поводу закрытия комитета и МГБ вторично изъяло и вывезло его архив, а 7 января 1947 г. Александров и Суслов представили Молотову и секретарю ЦК Кузнецову записку с предложением прекратить деятельность ЕАК в связи с исчерпанием стоявших перед ним задач, то уже 2 февраля архив был возвращен, а на следующий день в ходе телефонного разговора Суслова с Фефером последнему было заявлено, что никаких изменений пока не будет и чтобы комитет работал как и прежде. Более того, 16 апреля 1947 г. Михоэлс и Фефер обратились непосредственно к Молотову с просьбой принять их для «выяснения ряда принципиальных вопросов, связанных с дальнейшей деятельностью ЕАК в зарубежных странах». И хотя встреча эта так и не состоялась, руководителям комитета удалось через Жемчужину направить Молотову соответствующую записку. А спустя месяц заведующий сектором общественных организаций ОВП ЦК Г. В. Шумейко неожиданно похвалил руководство комитета за высокий уровень пропаганды.
У евреев Страны Советов всегда было много нерешенных проблем, особенно в послевоенные годы, и многие из них считали, что ЕАК обязан им помочь в решении жизненно важных вопросов. В их адрес направлялись жалобы, просьбы с разных концов Союза, и надо сказать, что в меру возможного члены комитета пытались помочь, обращаясь к представителям верховных органов власти. А поэтому ЦК определило, что дальнейшее существование комитета ставилось в зависимость от безусловного соблюдения принципа, гласившего, что «работа среди еврейского населения Советского Союза не входит в его обязанности». Свое внимание комитет должен был сосредоточить на «решительной борьбе против попыток международной реакции ее сионистских агентов использовать еврейское движение за рубежом в антисоветских и антидемократических целях». Помимо развертывания антиамериканской и антисионистской пропаганды партия потребовала от ЕАК и оказания услуг другого рода, о характере которых без труда можно догадаться по следующему упреку, содержавшемуся в тексте одного из проектов постановлений ЦК: «Свои связи с зарубежными еврейскими учеными, общественно-политическими и культурными деятелями комитет не использовал с целью получения от них полезной для советского государства информации». Если вспомнить, что в эти годы в Советском Союзе шла бешеная гонка по созданию атомного оружия, то станет совсем ясно, в какой «информации» была острая необходимость. Итак, после всех решений, проектов постановлений в ЦК полагали, что ЕАК обречен и указание о его ликвидации можно ожидать от вождя в любой момент, а потому предпочли занять выжидательную позицию. Тем временем не посвященные в тайны Кремля Михоэлс и его товарищи вновь обрели некоторую хрупкую надежду, благо не знали, какие невероятно тяжкие испытания обрушатся на них в ближайшем будущем. И с каждым днем тучи над лидерами ЕАК сгущались и предвещали грозу, об этом свидетельствовали собранные факты о сионистской деятельности комитета и его связях с зарубежными издательствами, с которыми корреспонденты газеты «Эйникайт» поддерживали связь. Зарубежную прессу всегда интересовали интриги в семьях партийных лидеров, и в первую очередь самих правителей. Особенно угнетали вождя опасения, что в тайные козни против него сионисты могут вовлечь и обеленных его доверием родных и близких. Отсюда болезненная подозрительность к любому еврею, уже вошедшему в число его родственников или пытавшемуся сблизиться с ним. Самоубийство в ноябре 1932 г. жены Сталина Н. С. Аллилуевой оказало на психику диктатора глубочайшее негативное воздействие. По свидетельству родственников, Сталин часто горестно сокрушался при них: «Очень она плохо сделала, она искалечила меня! Она искалечила меня на всю жизнь». Оценивая психологическую травму, перенесенную тогда отцом, Светлана Аллилуева позднее писала: «Смерть мамы страшно ударила его, опустошила, унесла у него веру в людей и в друзей.
Он всегда считал маму своим ближайшим и верным другом, — смерть ее он расценил как предательство, как удар ему в спину. И он ожесточился».
Перенесенное диктатором личное горе, ожесточенная борьба на протяжении многих лет со своим злейшим врагом и соперником Троцким не могли не сказаться самым отрицательным образом на его характере, а значит, и на отношениях с окружающими его людьми. Антисемитские действия диктатора стали более ярко вырисовываться в середине 30-х гг., когда в СССР был взят курс на возрождение русского патриотизма, а геббельсовская пропаганда в Германии во весь голос заговорила о еврейском окружении большевистского вождя (хотя к этому времени соратники Ленина, еврейского происхождения, были уже расстреляны), все отчетливей стали проявляться элементы прогрессировавшей с годами юдофобии. И как по «закону» в семейную когорту вождя стали просачиваться еврейские родственники. Так, в 1935 г. он же одобрил женитьбу своего сына-первенца Якова на уроженке Одессы Ю. И. Мельцер. После того как в июле 1941 г. старший лейтенант Красной армии Я. И. Джугашвили попал под Витебском в немецкий плен, его жену арестовали. Сталин считал ее «нечестным человеком», полагал, что с ней «надо разобраться»: не причастна ли она к сдаче в плен своего мужа? Мельцер освободили только весной 1943 г., когда в результате специально проведенного следствия диктатор убедился в ее невиновности. Причиной такой его «милости» могла быть сообщенная ему информация о гибели сына в апреле 1943 г. в концлагере Заксенхаузен. В 1942 г. начался роман дочери Сталина Светланы с кинодраматургом А. Я. Каплером. Их познакомил брат Светланы Василий, привлеченный Каплером в качестве консультанта к созданию нового фильма о летчиках.
Вскоре между вступающей во взрослый мир шестнадцатилетней девушкой и 38-летним лауреатом Сталинской премии и автором сценариев таких популярных кинокартин, как «Ленин в Октябре», «Ленин в 1918 году», возникло неординарное чувство. Вспоминая об этом, С. Аллилуева напишет об отце: «То, что Каплер — еврей, раздражало его, кажется, больше всего…». Чем закончилась трагическая любовь Каплера, известно… Из-под стражи его освободили 11 июля 1953 г.
Драматический финал романа с Каплером не стал для дочери вождя, как показали последующие события, достаточно поучительным уроком. Во всяком случае, уже весной 1944 г. она, вновь влюбившись, вышла, не спросив у отца совета, замуж за студента Московского института международных отношений Г. И. Мороза. Светлана и этот еврейский юноша, ставший впоследствии ученым юристом, когда-то учились вместе в одной школе. Сталин, как и следовало ожидать, не одобрил этого брака, правда и не препятствовал ему. Затаив неприязнь к зятю, он отказался от знакомства с ним и, запретив молодым жить вместе с ним в Кремле, предоставил им квартиру в жилом доме Совета Министров СССР на Берсеневской набережной (печально знаменитый «Дом на набережной»).
Вскоре Сталин в разговоре с дочерью, дав выход своим чувствам, ядовито заметил: «Слишком он расчетлив, твой молодой человек… Смотри-ка, на фронте ведь страшно, там стреляют, а он, видишь, в тылу окопался…».
Недоброжелательство Сталина к родственникам, переходящее порой в явную антипатию, и стало краеугольным камнем в том мифическом сионистском заговоре, фабрикацией которого с конца 1946 г. и занялся тщеславный шеф советской госбезопасности Абакумов. С этого времени он регулярно направлял диктатору ставшую для последнего кошмаром наяву информацию о контактах Светланы и Григория Морозова с неким И. И. Гольдштейном, человеком, якобы подосланным «еврейским националистом» С. М. Михоэлсом для сбора личных сведений о вожде.
В ходе начавшейся «оперативной разработки» Гольдштейна выяснилось, что тот работает старшим научным сотрудником Института экономики АН СССР и еще осенью 1922 г. он вместе с Варгой участвовал в подготовке для Сталина доклада о перспективах советско-германского экономического сотрудничества. Гольдштейн был довольно видным ученым. А с Михоэлсом познакомился через своего давнего друга 3. Г. Гринберга — старшего научного сотрудника Института мировой литературы АН СССР и ближайшего помощника Михоэлса по работе с еврейской научной интеллигенцией. До Октябрьской революции Гольдштейн и Гринберг состояли в Бунде.
Гринберг в свое время закончил историко-филологический факультет Варшавского университета, стал заместителем наркома просвещения Союза коммун Северной области (так назывались тогда Петроград с губернией) и на этом поприще оказывал помощь и содействие бедствовавшим в то время литераторам и деятелям искусства, в том числе М. Горькому, А. Н. Толстому, С. А. Есенину, К. И. Чуковскому, В. И. Немировичу-Данченко и другим знаменитостям. Непосредственное знакомство Гольдштейна и Гринберга произошло в конце 1941 г. в Ташкенте, в эвакуации. Гринберг много и часто рассказывал новому другу о Михоэлсе, который в то время тоже находился со своим театром в узбекской столице, однако лично представиться последнему Гольдштейн тогда не смог. Их первая встреча состоялась уже в Москве в 1945 г. в Еврейском театре, куда Гольдштейн был приглашен на вечер памяти, посвященный 30-летней годовщине со дня смерти И. Л. Переца — еврейского писателя, жившего в Польше и приходившегося Гольдштейну дядей. Выступив с докладом, Михоэлс подошел к сидевшему в зале Гольдштейну и, представившись, попросил его чаще бывать в театре.
После столь мимолетного свидания их контакты возобновились только осенью 1946 г., когда Гринберг привел Гольдштейна в Еврейский антифашистский комитет на Кропоткинскую, 10. Там состоялся уже продолжительный и серьезный разговор, в том числе и о знакомых Гольдштейну родственниках Сталина со стороны второй жены.
Существует версия, что такой интерес к родственному окружению вождя был вызван у Михоэлса тем, что посредством него он надеялся, информируя о положении евреев в СССР, как-то повлиять на правителя и со временем склонить того к принятию мер, направленных против усилившегося в годы войны антисемитизма. Видимо, для достижения этой цели руководитель ЕАК попросил своего собеседника при случае расширить соответствующий круг знакомств, включив в него Светлану Сталину и Григория Морозова.
В годы войны и в первые послевоенные годы не только Михоэлс, но вся еврейская московская элита воочию убедились на собственном опыте, что целенаправленная антиеврейская кампания происходит с правительственных верхов, и главный «дирижер» ее — Сталин.
Тем более что у Михоэлса был прямой выход на Молотова и Лозовского, которых он неоднократно информировал как в устном, так и в письменном виде о положении в стране с антисемитизмом, о проблемах, с которыми столкнулось советское еврейство на Украине, в Белоруссии и других регионах в первые послевоенные годы. То, что журналистов, писателей интересовали семейные интриги и похождения самого вождя для публикаций в зарубежной американской прессе, это целиком закономерное явление, которое всегда было и будет актуальным для прессы. Если у неформального лидера советского еврейства и существовала надежда как-то повлиять на кремлевскую национальную политику посредством родственников диктатора, то ему вскоре пришлось распрощаться с иллюзиями.
Еще в мае 1947 г. Светлана Сталина и Григорий Морозов неожиданно расстались друг с другом. Собственно, никакого официального развода не было. Просто в один не очень прекрасный для Григория Морозова день его выставили из квартиры в «Доме на набережной». Потом он был приглашен в отделение милиции, где у него отобрали паспорт со штампом о регистрации брака с дочерью Сталина и вручили взамен новый, «чистый». То же самое случилось и с паспортом Светланы. Правда, ее в милицию не вызывали. Все формальности взял на себя брат Василий, который, между прочим, в свое время познакомил сестру с Григорием.
Эта семейная драма произошла наверняка не столько вследствие причин «личного порядка», как писала потом С. Аллилуева, сколько из-за вмешательства ее отца, давно тяготившегося родственными узами, связывавшими его с еврейством. Именно он дал указание «органам» изъять переписку дочери с Морозовым, чтобы потом похоронить ее в своем архиве в Кремле. Личное благополучие дочери мало что значило для диктатора в сопоставлении с так называемыми государственными интересами, тем более что в качестве главной угрозы этим интересам ему со временем повсюду стал мерещиться грозный призрак еврейского национализма.
С какой варварской жестокостью Сталин расправился со всеми родственниками жены — Аллилуевыми! «Болтали много. Знали слишком много… А это на руку врагу…» — так объяснил Сталин своей дочери причину произошедшего с ее родственниками по матери.
Е. А. Аллилуева, которую Гольдштейн знал еще с 1929 г. по совместной работе в советском торгпредстве в Берлине, первым браком была замужем за братом жены Сталина П. С. Аллилуевым, неожиданно умершим в ноябре 1938 г., как говорили, от сердечного приступа. Начиная с 10 декабря 1947 г. стали арестовывать окончательно вышедших из доверия Сталина его родственников по линии второй жены. Первой 10 декабря взяли Е. А. Аллилуеву, которой вменили в вину то, что она «на протяжении ряда лет у себя на квартире устраивала антисоветские сборища, на которых распространяла гнусную клевету в отношении главы Советского правительства». После нескольких дней следственной обработки с применением мер физического воздействия Е. А. Аллилуева уже 16 декабря показала на допросе, что ее старый знакомый Гольдштейн, заходя периодически в гости, расспрашивал о Сталине, его дочери Светлане и о том, как у нее складываются отношения с Григорием Морозовым. В результате уже через три дня Гольдштейна доставили на Лубянку, причем его арест проводился без санкции прокурора, по личному указанию Абакумова. А вскоре последний получил от Сталина конкретные инструкции, в каком направлении следует вести дальше следствие по этому делу.
Абакумов немедленно довел до сведения заместителя начальника следственной части по особо важным делам В. И. Комарова о том, что Гольдштейн интересовался личной жизнью Сталина «не по собственной инициативе, а что за его спиной стоит иностранная разведка». Поскольку никаких фактических данных, подтверждающих эту версию, не существовало, следствию предстояло их добыть в виде «признания» от арестованного. Для достижения этой цели в ход были пущены все средства, среди которых был и арест жены Гольдштейна М. А. Кржевской.
Другой заместитель начальника следственной части по особо важным делам — М. Т. Лихачев сразу же по ознакомлении с указом Кремля вызвал к себе полковника Г. А. Сорокина, ведущего дело Гольдштейна. И как только тот прибыл на Лубянку из Сухановской тюрьмы, где вел допросы, приказал ему «размотать шпионские связи Гольдштейна и выявить его шпионское лицо». То, что происходило дальше, становится ясным из письменного объяснения, данного Сорокиным 3 января 1954 г. комиссии по расследованию незаконной деятельности абакумовского ведомства:
«…Никаких материалов, изобличавших Гольдштейна в шпионской деятельности, и даже вообще какого-либо дела против Гольдштейна я ни от кого не получал, и, как впоследствии мне стало ясно, такового вообще в МГБ не имелось…
По истечении некоторого времени на допрос Гольдштейна явился Комаров и сказал, что он имеет распоряжение Абакумова о применении к Гольдштейну мер физического воздействия. Это указание Абакумова… Комаров выполнил в тот же вечер при моем участии. На следующий день Гольдштейн в отсутствие Комарова дал мне показания о том, что со слов Гринберга ему известно, что в президиуме Еврейского антифашистского комитета захватили руководство отдельные буржуазные националисты, которые, извращая национальную политику партии и Советского правительства, занимаются несвойственными для комитета функциями и проводят националистическую деятельность. Кроме того, Гольдштейн показал о шпионской деятельности Михоэлса и о том, что он проявлял повышенный интерес к личной жизни главы Советского правительства в Кремле. Такими сведениями у Михоэлса, показал Гольдштейн, интересовались американские евреи…»
В последнем предложении приведенного документа и заключалась та сверхзадача, которая была поставлена Сталиным перед руководством МГБ. Одно дело — в кругу родных и знакомых перемывать косточки «главы советского правительства», и совсем другое — осуществлять целенаправленный сбор информации об этой персоне по заданию вражеской разведки. При каких условиях было получено это «признание» и что на деле означали так называемые меры физического воздействия, поведал 2 октября 1953 г. сам Гольдштейн в письме Маленкову, отправленному из Владимирской тюрьмы:
«19 декабря 1947 г. я был арестован в Москве органами МГБ СССР и препровожден на Лубянку, а затем в следственную тюрьму в Лефортово. Здесь без сообщения причин моего ареста от меня потребовали, чтобы я сам сознался и рассказал о своей якобы вражеской деятельности против Родины…Меня начали жестоко и длительно избивать резиновой дубинкой по мягким частям и голым пяткам. Били до того, что я ни стоять, ни сидеть не был в состоянии… Через некоторое время мне предложено было подписать протокол (якобы продиктованный мною), в котором говорилось, что я признаю себя виновным. Я… отказался подписать такой протокол. Тогда следователь Сорокин и еще один полковник (Комаров. — Авт.)… стали так сильно меня избивать, что у меня на несколько недель лицо страшно распухло и я в течение нескольких месяцев стал плохо слышать, особенно правым ухом… За этим последовали новые допросы и новые избиения. Всего меня избивали восемь раз, требуя все новых и новых признаний. Измученный следовавшими за собой (так в тексте. — Авт.) дневными и ночными допросами, терроризируемый избиениями, руганью и угрозами, я впал в глубокое отчаяние, в полный моральный маразм и стал оговаривать себя и других лиц в тягчайших преступлениях».
Чтобы лично удостовериться в «правильности» выбитых из Гольдштейна показаний, в Лефортовскую тюрьму сразу же прибыл Абакумов. Он не стал тратить время на подробные допросы еле ворочавшего языком узника, а сразу спросил у него о главном: «Итак, значит, Михоэлс — сволочь?» — «Да, сволочь», — ответил тот. Потом последовал аналогичный вопрос в отношении Фефера, на который был дан отрицательный ответ.
Абакумов был удовлетворен тем, что лично услыхал из уст Гольдштейна, и распорядился подготовить соответствующий протокол допроса, который стал первым официальным протоколом с момента ареста Гольдштейна. Вскоре предварительно отредактированный полковником Я. М. Броверманом, специализировавшимся в секретариате Абакумова на такого рода интеллектуальном труде, нужный документ с признательными показаниями подследственного и его подписями был составлен. В нем показания Гольдштейна были отредактированы и сформулированы следующим образом: «Михоэлс дал мне задание сблизиться с Аллилуевой, добиться личного знакомства с Григорием Морозовым.
“Надо подмечать все мелочи, — говорил Михоэлс, — не упускать из виду всех деталей взаимоотношений Светланы и Григория. На основе вашей информации мы сможем разработать правильный план действий и информировать наших друзей в США, поскольку они интересуются этими вопросами”.
Оформленный и отредактированный протокол, датированный 9 января 1948 г. на следующий день был Абакумовым представлен Сталину.
Оговоренного под пытками Гринберга подследственным Гольдштейном арестовали 28 декабря 1947 г., причем также без санкции прокурора. Собственно говоря, зачем Абакумову было соблюдать правовые формальности, когда указания он получал непосредственно от Сталина? Поскольку по версии следствия Гринберг служил передаточным звеном между Михоэлсом и Гольдштейном, ему была уготовлена роль еще одного разоблачителя козней руководства ЕАК.
Его дело вел полковник М. Т. Лихачев, который 26 мая 1953 г., находясь под арестом и следствием как подручный низложенного Абакумова, свидетельствовал: «На допросах Гринберг довольно продолжительное время ни в чем не признавался, а уличить его, кроме показаний Гольдштейна, было нечем… но затем начал давать довольно подробные показания о проводимой Еврейским антифашистским комитетом деятельности. Гринберг прямо показал, что Еврейский антифашистский комитет группирует вокруг себя еврейское население, разжигает у него националистические тенденции и, таким образом, является центром еврейских националистов. Гринберг при этом назвал Лозовского, Михоэлса, Фефера и ряд других лиц как основных заправил еврейской националистической деятельности, а также показал о том, что вся эта подрывная работа направляется американцами…».
Что касается «признания», полученного полковником М. Т. Лихачевым от подследственного, то это было добыто путем пыток, угроз и циничного обмана. В своем заявлении от 19 апреля 1949 г. Гринберг писал ему: «Четыре месяца назад Вы официально объявили мне, что мое дело прекращается и что я должен быть скоро освобожден, но, к сожалению, вышло не так. Шестнадцать месяцев я в заключении, а сил все меньше и меньше».
После тяжелых мытарств и издевательств 22 декабря 1949 г., так и не дождавшись обещанной милости, Гринберг умер от инфаркта миокарда во Внутренней тюрьме МГБ.
Кроме Гринберга, которого довели до смерти в тюремной камере, Гольдштейна заставили лжесвидетельствовать и против Р. С. Левиной, которая не только долгие годы работала с ним в Институте мирового хозяйства и мировой политики (ИМХ и МП), но и была его близким другом. В тяжелые годы войны, находясь в эвакуации в Ташкенте, Левина приютила Гольдштейна в своей квартире на кухне. Потом они вместе написали монографию «Германский империализм». И вот теперь, по словам Гольдштейна, вложенным в его уста следователями госбезопасности, Левина оказалась предводителем сионистов, якобы окопавшихся в упомянутом выше институте. Все началось с того, что еще 7 февраля 1941 г. заместитель директора этого института А. Ф. Бордадын направил Сталину письмо, в котором бил тревогу по поводу «нездоровой» кадровой обстановки в ученом коллективе, возникшем вследствие семейственности, насаждавшейся другим заместителем руководителя института — R С. Левиной. Как сообщалось далее, последняя имела «очень сильное влияние» на директора института Е. С. Варгу и в свое время поддерживала тесные связи с «врагом народа» К. Б. Берман-Юриным, расстрелянным в 1936 г. по «делу Зиновьева — Каменева». Удар, таким образом, косвенно наносился и по весьма авторитетному в то время в глазах кремлевского руководства ученому. Ведь Варга был на передовой экономической науки и котировался на уровне с М. Б. Митиным в марксистско-ленинской философии или Т. Д. Лысенко в мичуринской биологии. Путь Варги, происходившего из венгерских евреев, к номенклатурным вершинам советской науки был сложным, хотя и логичным для человека, увлекшегося в юности идеей революционного обретения человечеством социальной справедливости. В 1906 г. он вступил в социал-демократическую партию Венгрии, что, впрочем, не помешало ему стать потом профессором политической экономии Будапештского университета.
Социалистическая революция 1919 г. привела Варгу в ряды коммунистов и сделала наркомом финансов и председателем ВСНХ Венгерской советской республики. После поражения революции он вынужден был покинуть родину и эмигрировал в Советскую Россию, где очень тепло был встречен В. И. Лениным и направлен им на работу в Коминтерн. В 1922 г. Варга уже работает в Берлине в качестве научного советника советского полпредства. А через пять лет он возглавил сформированный в 1924 г. в системе Коммунистической академии ИМХ и МП.
И вот теперь ему, продолжительное время консультировавшему Сталина по экономическим вопросам и в 1939 г. избранному действительным членом АН СССР, надо было как-то противостоять скандалу, затеянному одним из его заместителей, тем более что упомянутый выше донос в Кремль был только началом разраставшейся, как снежный ком, многоходовой и имевшей далекоидущие цели интриги. О том, что это было действительно так, свидетельствовало то обстоятельство, что 1 марта на имя Берии был направлен новый донос на руководство института. Его автор, аспирант Бордадына А. И. Турмилов, прямо возложил ответственность за «затхлую атмосферу семейственности и круговой поруки в институте» на Варгу, и его заместителя Левину Р. С., которые окружили себя «своими людьми» и т. д.
Разобраться с дрязгами в ИМХ и МП было поручено Агитпропу. Проверяющие Д. А. Поликарпов и А. И. Маханов 11 апреля доложили Жданову о результатах проверки, произведенной по полученным из ИМХ и МП «сигналам». Как и следовало ожидать, научная деятельность института была оценена ими как «совершенно неудовлетворительная». Констатировалось также, что его руководство и научные сотрудники, оказавшись «целиком в плену буржуазной статистики», приукрашивают экономическое и социальное положение в Германии и других капиталистических странах. Но наибольшее неблагополучие отмечалось в кадровых делах, причем факты подавались под явно шовинистическим соусом. И хотя о «еврейском засилье» в документе по понятным причинам прямо не говорилось, тем не менее его скрытый антисемитский подтекст очевиден.
Для более веского подтверждения будет нелишним дать выдержки из следующего наиболее «новаторского» фрагмента записи: «…B институте лишь незначительная часть должностей, как правило второстепенных, замещены русскими людьми. Так, из 68 старших научных сотрудников русских только двадцать человек. Из референтов — пять человек, из тринадцати аспирантов — четыре человека. Особенно неблагополучно обстоит дело с руководящими кадрами института. Из пятнадцати человек руководящих кадров… восемь человек по социальному происхождению торговцы, четверо — выходцы из других партий, один исключался из партии, четверо имеют близких родственников за границей. Среди руководящих работников (дирекция, заведующие секторами) — только два человека русских… Приводим некоторые данные о некоторых руководящих работниках:
Левина Ревека Сауловна — заместитель директора института, член ВКП (б) с 1918 г. Родители живут в Америке, в 1931–1932 гг. ездила туда к родителям…
Леонов Исаак Соломонович — ученый секретарь, член ВКП(б) с 1919 г.
Геллер Лев Наумович — руководитель сектора рабочего движения, член ВКП(б) с 1904 г., в 1917–1919 гг. в группе интернационалистов.
Лемин Иосиф Михайлович — руководитель сектора международных отношений… Член ВКП(б) с 1925 г., в прошлом — троцкист, сын купца.
Мендельсон Лев Абрамович — руководитель промышленного сектора, член ВКП(б) с 1918 г. В 1917–1918 гг. — в «Поалей Ционе», троцкист.
Мельман Софья Моисеевна — руководитель колониального сектора, член ВКП(б) с 1919 г. В 1917 г. — в партии эсеров.
Варьяш Ирма Альбертовна — руководитель конъюнктурного сектора, член ВКП(б) с 1928 г. Мать, две сестры и два брата — в Венгрии.
Гельбрас Петр Соломонович — руководитель французского сектора, член ВКП(б) с 1920 г.
Фаргаши Бела Самуиловна — руководитель немецкого сектора… член ВКП(б) с 1930 г. В 1918–1919 гг. — в социал-демократической партии Венгрии».
Проанализировав данные некоторых руководящих работников, внесли предложение «решительно очистить кадры института от бездельников и не заслуживающих политического доверия и направить туда группу свежих, молодых и способных работников».
Одной из первых в числе конкретных кандидатов на увольнение была упомянута Р. С. Левина. Однако сделанный авторами записки весьма прозрачный намек на доминирование евреев в ИМХ и МП был воспринят Ждановым сдержанно. Возможно, ему в те предвоенные годы претило ввязываться в сомнительную, отдающую антисемитским душком кадровую чистку. Он также не мог не знать, что Сталин, несмотря ни на что, продолжает покровительствовать руководителю института. Да и к тому же в условиях все более ощутимой угрозы войны с Германией возникали куда более важные проблемы, чем борьба за национальную чистку кадров советской экономической науки. Поэтому по распоряжению Жданова записка подверглась существенной переработке. В ее новой редакции, разосланной 12 мая всем секретарям ЦК, уже не было назойливого перечисления еврейских фамилий, а упор был сделан на такой, более актуальный тогда момент, как «некритическое» использование сотрудниками ИМХ и ПМ «пропагандистских материалов фашистской печати о военно-экономической мощи Германии», и это интерпретировалось как популяризация «распространяемой фашистской пропагандой легенды о непобедимости германской армии». Тем самым стремительно назревавшее советско-германское военное столкновение парадоксальным образом перечеркнуло планы антиеврейской чистки в институте академика Варги, готовившейся крайними шовинистами в аппарате ЦК. В итоге причудливым манером восторжествовала в какой-то мере справедливость: в принятом 29 мая постановлении осуждалась главным образом статья инициатора всего этого скандального разбирательства Бордадына «Организация военного хозяйства в Германии». В этом опусе главного доносителя усмотрели восхваление «фашистской» четырехлетки, объявленной в Германии в 1936 г.
Несмотря на вроде бы благополучный оборот (но не финал!), «дело ИМХ и МП», в которое были непосредственно вовлечены такие высокопоставленные номенклатурные иерархи, как Сталин, Жданов, Берия, Маленков, Щербаков, тем не менее, говорило о том, что в своем развитии антисемитизм советских верхов вступил в фазу государственной политики. Этот вывод подтверждается тем, как развивалась эта история в последующем. В высшем политическом ведомстве, в Агитпропе, на ней вовсе не собирались ставить крест. В разгар войны, когда вспыхнула новая антисемитская волна в стране, весной 1943 г. Александров подготовил на имя Сталина новую записку и проект постановления ЦК о «неблагоприятном» положении в институте. В этих документах подчеркивалось, что штат института заполнен «политически сомнительными иностранцами — людьми немецкого языка (немцы, венгры, немецкие и венгерские евреи)… из 44 старших научных сотрудников русских всего шесть человек… в составе руководящих кадров нет ни одного русского ученого».
Предлагалось сместить Варгу с поста директора института, назначив вместо него В. П. Потемкина. Кроме того, вновь ставился вопрос об устранении Левиной Р. С. с должности заместителя директора института. Однако и на сей раз, в разгар войны, прагматик Сталин не пошел на кадровую перетряску в авторитетном научном коллективе.
И только весной 1945 г. шовинистам из ЦК удалось взять частичный реванш: тогда их усилиями Левина была выведена из руководства ИМХ и МП. Прошли годы. И вот 10 января 1948 г. пожилую и к тому же тяжелобольную женщину арестовали. В застенках тюрьмы ей припомнили все. И то, что ее отец, Саул Левин, эмигрировал в 1911 г. в США и работал потом в городе Луисвилле (штат Кентукки) агентом кожевенной фирмы. И то, что она в юности, проживая в 1917–1918 гг. в Пензе, состояла в «Союзе еврейской молодежи». Но не это было главным для ее мучителей. На первых же допросах следователь ошеломил Левину обвинением в том, что та с 1946 г. выполняла задание Михоэлса «включиться в активную работу в пользу еврейской нации», уже не будучи заместителем директора ИМХ и МП, начала группировать вокруг себя в коллективе националистически настроенных евреев и агитировала их против советской власти. Заодно Левину пытались изобличить и в том, что она, зная о знакомстве Гольдштейна с родственниками вождя, упрашивала его походатайствовать через них о выдвижении ее книги на Сталинскую премию.
Поначалу Левина все решительно отвергала. Тогда, чтобы морально сломить упорствовавшую «националистку», Абакумов распорядился устроить ей очную ставку с соответствующим образом подготовленным Гольдштейном. В конце марта этот спектакль состоялся. Однако Гольдштейн не справился с заданием следователя: когда его ввели в помещение, где уже находилась Левина, он не смог перебороть нахлынувшие на него угрызения совести и отказался исполнять заранее отрепетированную роль. Взбешенному неудачной очной ставкой узников следователю не оставалось ничего другого, как развести заключенных по камерам. После неудавшегося «свидания» Гольдштейна два дня усердно истязали, били по чем попало резиновыми палками, дали понять, что ему грозит конец, если он не выполнит требований следователя. После чего повторили очную ставку, которая на сей раз прошла по запланированному следствием сценарию.
Испытав психологический шок от разоблачений прежнего сослуживца и друга, Левина тем не менее продолжала настаивать на своей невиновности. После этого все методы садистского издевательства из арсенала фашистских палачей были пущены в ход, чтобы заставить Левину повиноваться. Полковники Сорокин и Лихачев истязали свою жертву самым жестоким методом. Войдя в раж, они выбили у пожилой женщины все передние зубы, удары резиновыми дубинками сыпались куда попало — по голове, ногам, спине, ягодицам, половым органам. После столь изуверской экзекуции еле живая Левина вынуждена была покориться своим мучителям и дала признательные показания. На основании постановления Особого совещания 29 мая 1948 г. она получила десять лет исправительно-трудовых лагерей. Даже после того, как 6 марта 1954 г. Верховный суд СССР освободил Левину из заключения, та оставалась в ссылке до января 1955 г.
Что касается главного подследственного — Гольдштейна, то его продолжали допрашивать еще полтора года. Только 29 октября 1949 г. Особое совещание подвело черту под следствием, заключив Гольдштейна как «особо опасного шпиона» в тюрьму МГБ сроком на 25 лет. 10 ноября его этапировали в Верхнеуральский централ под Магнитогорском. Потом перевели во Владимирскую тюрьму, где он скончался 30 октября 1953 г. Особое совещание объявило свой вердикт и Аллилуевым. Е. А. Аллилуева получила от служителей сталинской фемиды десять лет заключения за антисоветскую агитацию. Ее дочери, Кире Павловне Аллилуевой (Политковской), артистке Малого театра, за «снабжение информацией о личной жизни семьи главы Советского правительства лиц, работавших в американском посольстве» (имелся в виду знакомый К. П. Аллилуевой, негласный агент МГБ В. В. Зайцев (кличка — Юрист), работавший в посольстве США в Москве и объявленный «двойником» и американским шпионом), дали пять лет ссылки, которую та отбывала в г. Шуе Ивановской области.
После того как МГБ удалось добыть «доказательства» существования в СССР «американо-сионистского заговора», участь якобы возглавлявшего его Михоэлса была предрешена. На основании «добытых» путем истязаний и пыток вышеназванных узников данных 26 марта 1948 г. Абакумов представил в Совет Министров СССР (Сталину и Молотову) и ЦК ВКП(б) (Жданову и Кузнецову) записку о деятельности «сионистского подполья» в стране: «Министерство государственной безопасности СССР в результате проводимых чекистами мероприятий установило, что руководители Еврейского антифашистского комитета, являясь активными националистами и ориентируясь на американцев, по существу проводят антисоветскую националистическую работу. Особенно заметно проамериканское влияние в работе Еврейского антифашистского комитета стало сказываться после поездки руководителей комитета Михоэлса и Фефера в Соединенные Штаты Америки, где они установили контакт с видными еврейскими деятелями, часть из которых связана с американской разведкой. Бывший председатель президиума комитета Михоэлс С. М., известный еще задолго до войны как активный националист, был своего рода знаменем националистически настроенных еврейских кругов… Михоэлс и его единомышленники, как выявлено их агентурной разработкой и следствием по делам еврейских националистов, использовали Еврейский антифашистский комитет как прикрытие для проведения антисоветской работы… По агентурным данным, члены Еврейского антифашистского комитета Фефер, Квитко, Бергельсон, Маркиш и другие связаны с еврейскими националистами Украины и Белоруссии… МГБ УССР в Киеве разрабатывается еврейская националистическая группа, возглавляемая членом президиума Еврейского антифашистского комитета Гофштейном Д. Н. …В Белоруссии органами МГБ выявлена и разрабатывается еврейская националистическая группа, возглавляемая членом советских писателей Белоруссии Платнером И. М…Агентурными наблюдениями выявлено, что участники националистических групп на Украине и в Белоруссии через Еврейский антифашистский комитет установили связь с еврейскими националистическими деятелями, приезжавшими в Советский Союз из-за границы… Среди арестованных в последнее время еврейских националистов МГБ СССР разоблачен ряд американских и английских шпионов, которые, будучи враждебно настроены против советского строя, вели подрывную работу».
Служба МГБ день ото дня наращивала тайную слежку и сбор компромата против «сионистского подполья» в СССР. В то же время, стремясь как можно быстрее добиться наибольшей свободы действий для себя, руководство МГБ СССР, используя министра госбезопасности Белоруссии Цанаву, инспирировало представление в Кремль еще одного материала о «происках еврейских националистов». Это была записка, направленная 13 апреля Сталину и Молотову первым секретарем компартии этой республики Н. И. Гусаровым, который бил тревогу по поводу попыток американских разведслужб и международных сионистских организаций привнести эмиграционные настроения в среду белорусских евреев посредством вовлечения их в широкую переписку, другие формы общения (посылки, информационный обмен и т. д.) с сородичами за рубежом, создания еврейских нелегальных националистических организаций и религиозных общин. Кроме того, МГБ обрисовало дело так, будто бы ЕАК стремился занять позицию легитимного представителя советских евреев и на международной арене, что воспринималось особенно болезненно сталинской системой с присущей ей ксенофобией.
В том виде, в каком деятельность ЕАК была представлена МГБ Сталину, последний не мог не усмотреть дерзкий вызов себе лично и созданной им системе. Ведь с самого начала комитет создавался как сугубо пропагандистская организация, специализирующаяся на информационной обработке Запада и выкачивании оттуда финансовых средств. И за такого рода деятельность руководителям ЕАК позволялось многое: иметь приличное жалованье, возможность печататься и получать гонорары за рубежом, принимать и распределять гуманитарную помощь из-за границы и, наконец, принимать еврейских визитеров, которые посещали изредка Советский Союз, имели ограниченную возможность выезжать туда. Наряду с комфортабельными квартирами, дачами, наградами и прочими номенклатурными благами все это полагалось за одно только послушание и неукоснительное соблюдение установленных системой правил игры. Однако Михоэлс и его единомышленники вольно или невольно перешли грань дозволенного. Их уже не устраивало фальшивое положение пропагандистов мудрой национальной политики Сталина, им хотелось на деле выражать воли чаяния и национальные интересы своего народа. Тем самым они покушались на монополию сталинской аппаратной власти, что было вопиющей дерзостью и не могло остаться безнаказанным. Несмотря на жесточайшее давление МГБ, которое как бы уже вынесло активу ЕАК предварительный смертный приговор, Сталин и его ближайшее окружение не торопились с окончательными ликвидационными выводами. И на то были свои довольно веские причины, самая существенная из которых заключалась в том, что судьба ЕАК оказалась на весах мировой политики.
Первым признаком надвигавшейся антиеврейской грозы стал арест в Киеве 16 сентября поэта и члена президиума ЕАК Д. Н. Гофштейна, который незадолго до этого направил Г. Меир телеграмму о том, что мучило его начиная с 20-х годов — о необходимости возрождения иврита в СССР. Однако в Москве пока никого не трогали. Сталин, видимо, еще колебался, стоя перед выбором между силовыми методами, за которые ратовало МГБ, и бескровным сценарием административного решения еврейской проблемы.
Возможно, принятие Сталиным решения о физическом устранении Михоэлса ускорили представленные Абакумовым показания Гольдштейна, полученные под пыткой, о работе Михоэлса на американскую разведку по сбору информации о нем через родственников. По нашему мнению, основной причиной расправы с лидером «бунтующего» еврейства была их активная деятельность в связи с событиями на Ближнем Востоке. Они выражали свой гневный протест антисемитской политике правящей элиты.