Быстротечная тяжелая болезнь и смерть Сталина вызвали в душах евреев бурный всплеск сильных и противоречивых эмоций. Большая их часть — сохранившая (вопреки пережитым в предшествовавшее пятилетие гонениям, чисткам и страхам) пиетет перед диктатором и слепую веру в него — была искренно опечалена, а некоторые из них даже готовы были после ухода «гаранта порядка» впасть в панику, опасаясь вакханалии массовых погромов.

Рута Шац-Марьяш, дочь Макса Шаца-Анина (1885–1975), юриста-ученого, журналиста, члена Еврейского антифашистского комитета, арестованного вместе с женой в феврале 1953 г., так описала чувства, нахлынувшие на нее при известии о смерти Сталина: «Образ Сталина в моем представлении тогда полностью соответствовал тому, каким его создавала советская пропаганда: мудрый отец и учитель, защитник всех трудящихся, вождь всего прогрессивного человечества. Мелькнула страшная догадка: все это происки врагов — они арестовали моих родителей, убили Сталина, теперь всему конец! Впереди пропасть, бездна! Эти мысли не оставляли меня и потом, когда объявили о смерти вождя, когда по радио гремели траурные марши и люди плакали, ожидая с его смертью новых бед, новых потрясений. Это была массовая истерия, безумие… Воздух был пропитан всеобъемлющим ужасом, смертью. Я ждала: вот-вот придут и арестуют меня, была уверена, что это случится… Однако вскоре зловещая вакханалия была приостановлена, и в конце апреля родителей освободили. Нам объяснили тогда, что их арест был нелепой ошибкой, результатом вредительства, угнездившегося в органах МГБ» (Шац-Марьяш Р. Арест: фрагмент книги «Калейдоскоп моей памяти» // Мы здесь. № 238) (Мы здесь; www.NewsWe.com).

Да и еврейская интеллигенция, которая, пострадав в «черные годы» от Сталина, а потом, избавившись от него, испытала психологическое облегчение и даже радость, тоже не была свободна от страха за свою дальнейшую судьбу.

И такие опасения были далеко не беспочвенны. Запущенный ранее механизм антиеврейских кадровых чисток и репрессий продолжал функционировать и после смерти его «главного конструктора». 6 марта 1953 г. были арестованы критик-«космополит» И. Л. Альтман, театральный администратор И. В. Нежный, писатель И. А. Бахрах (А. Исбах). В тот же день вышел указ Президиума Верховного Совета СССР о лишении видного еврейского режиссера и актера С. М. Михоэлса, тайно убитого в 1948 г. по приказу Сталина, звания народного артиста СССР и ордена Ленина. Сила репрессивной инерции была столь велика, что следствие по многим открытым прежде МГБ делам «еврейских националистов» продолжалось в течение всего 1953 г. Более того, эти «дела» зачастую увенчивались обвинительными приговорами судов.

Однако наряду с этим в верхнем эшелоне власти, охваченном тогда лихорадкой перераспределения властных полномочий, возникла и подспудно набирала силу противоположная тенденция: отмежевание «наследников» почившего вождя от его наиболее одиозных и скандальных репрессивных акций, и в первую очередь «дела врачей», вызвавшего громкий международный скандал.

Инициатором этой ревизии выступил Л. П. Берия, который, получив посты первого заместителя председателя Совета Министров СССР и министра внутренних дел СССР, уже 10 марта распорядился выпустить на свободу допрашивавшуюся по этому делу жену В. М. Молотова П. С. Жемчужину. (По приказу Сталина они были насильственно разведены.) Приостановив следствие по «делу врачей», Берия 13 марта приказал подвергнуть проверке законность его возбуждения и ведения. Получив формальные доказательства изначальной фальсификации этого дела, Берия 31 марта утвердил постановление о его закрытии. На следующий день он ходатайствовал перед новым председателем Совета Министров СССР и председателем Президиума ЦК КПСС Г. М. Маленковым «всех… арестованных врачей и членов их семей полностью реабилитировать и немедленно из-под стражи освободить». Основным виновником инспирирования и фальсификации «дела» был назван взятый 16 марта под стражу М. Д. Рюмин.

3 апреля это предложение Берии и было утверждено Президиумом ЦК КПСС, а вечером того же дня содержавшиеся на Лубянке узники были отпущены по домам. Официально об этом объявили в «Сообщении Министерства внутренних дел СССР», опубликованном 4 апреля.

А в вышедшем через два дня номере «Правды» Рюмин был уже всенародно заклеймен как главный злодей и организатор жестокой расправы над невинно пострадавшими кремлевскими медиками. В той же передовице сообщалось, что «презренными авантюристами типа Рюмина» «был оклеветан честный общественный деятель, народный артист СССР Михоэлс». Однако указ Президиума Верховного Совета СССР от 30 апреля «О восстановлении Михоэлса С. М. в правах на орден Ленина и звании Народного артиста СССР» так и не был предан гласности, поскольку отменял «как неправильный» другой указ (уже нового руководства страны!) от 6 марта 1953 г, которым Михоэлс был лишен указанных звания и награды.

Однако Берия, демонстрировавший бурную политическую активность, явно не рассчитал свои силы и возможности. Ряд предложенных им смелых проектов и идей по преобразованию государства и партии (в том числе и направленных на усиление роли этнонациональных кадров в управлении союзными и автономными республиками) были восприняты Маленковым, Н. С. Хрущевым и другими членами Президиума ЦК как заявка на личную диктатуру.

25 июня амбициозный министр внутренних дел представил Маленкову материалы допроса Рюмина, которые свидетельствовали о том, что действия того по подготовке «дела ЕАК», а также ряда других «липовых» дел, в том числе «Ленинградского» и «врачей», направлялись непосредственно бывшим министром госбезопасности СССР С. Д. Игнатьевым. Берия настаивал на аресте последнего, что, скорее всего, и было воспринято Маленковым, который покровительствовал Игнатьеву, как опосредованная угроза.

На следующий день на заседании Президиума ЦК КПСС Берия был арестован. А 2–7 июля прошел пленум ЦК, вошедший в историю как партийный суд над Берией. С одной из наиболее резких речей на нем выступил другой ставленник Маленкова, секретарь ЦК Н. Н. Шаталин, зарекомендовавший себя при Сталине бескомпромиссным борцом с еврейским буржуазным национализмом. Он обвинил Берию не больше не меньше в том, что тот своей реабилитацией «врачей-вредителей» произвел на общественность «тягостное впечатление». Неудачливому реформатору вменили в вину и другие прегрешения. 10 июля его спросили на допросе, почему он ратовал за воссоздание еврейского театра и возобновление выпуска еврейской газеты. На что он ответил, что готовил соответствующую записку в ЦК, и потом добавил не совсем внятно: «Мы по линии МВД были заинтересованы… мое отношение к этим вопросам было с позиции освещения настроения интеллигенции».

Публикация официального сообщения об аресте Берии вызвала в народе оживленную реакцию. Существуют данные о том, что власти, дабы доказать населению обоснованность этой политической акции, подспудно использовали и аргументы с элементами юдофобии. В те дни временный поверенный в делах Югославии В. Джурич телеграфировал в Белград, что один «партийный активист» объяснял смещение Берии тем, что тот после смерти Сталина «укреплял буржуазный национализм и сионизм». Югославский дипломат сообщал также в свой МИД, что, поскольку в обществе разоблачение фабрикации «дела врачей» «приписывается Берии, высказываются предположения о реабилитации Игнатьева и Рюмина и повторном аресте врачей». По поводу этих слухов Джурич отмечал: «Интересно, что об этом мы слышим во многих местах наряду с акцентированием внимания на том, что Берия — еврей».

23 декабря 1953 г. Берия был расстрелян по приговору специального судебного присутствия Верховного суда СССР. Его низвержением с властного Олимпа партбюрократия во главе с Хрущевым не только взяла эффектный реванш над органами госбезопасности, «дамокловым мечом» нависавшими над ней при Сталине, но и исподволь нанесла удар по позиции таких «государственников» в высшем советском руководстве, как Маленков и Молотов.

Так наряду с Рюминым Берия превратился в «козла отпущения», на которого наследники Сталина в Кремле вплоть до 1956 г. предпочитали списывать всю ответственность за кровавые акции режима, в том числе и против деятелей еврейской культуры. Вскоре этот тандем «мальчиков для битья» превратится в результате пропагандистской демонизации бывшего министра госбезопасности В. С. Абакумова (был арестован еще при Сталине) в «трехглавую гидру». Мифологема-«ужастик» о ней станет в руках Хрущева и Агитпропа важным инструментом манипуляции общественным мнением как внутри страны, так и за рубежом.

Политическое низвержение Берии сорвало и отсрочило подготовленную было им реабилитацию членов ЕАК, разгромленного в 1948–1949 гг. Впрочем, вся державшаяся на нем работа по восстановлению добрых имен пострадавших от сталинских репрессий тогда почти полностью заглохла.

Правда, в конце ноября 1953 г. был выпущен на свободу бывший руководящий работник Прокураторы СССР и популярный автор криминальных детективов Л. Р. Шейнин, арестованный за два года до этого как активный участник «сионистского заговора» в силовых органах. Однако этот гуманный акт был обусловлен не столько тем, что власти стремились, похерив абсурдное обвинение, восстановить справедливость, сколько тем, что хотели использовать этого многоопытного юриста («умную еврейскую башку») как свидетеля обвинения (готового на многое в благодарность за обретенную свободу) в интенсивно проводившихся следствиях по делам упомянутых Абакумова и Рюмина.

Однако новым своим сотрудничеством с сильными мира сего Шейнину не удалось восстановить в их глазах собственную репутацию, смыв с нее позорное пятно недавнего арестантского прошлого. Когда в феврале 1956 г. первый секретарь правления Союза советских писателей (ССП) А. А. Сурков представил популярного детективщика в связи с его пятидесятилетием к награждению орденом Трудового Красного Знамени, то ответом ЦК КПСС был отказ. За два с половиной года, прошедших после выхода Шейнина на свободу, все его попытки получить престижную должность (в редколлегиях газеты «Правда», журнала «Октябрь», в аппарате ССП) также оказались тщетными.

Еще несколько лет ему пришлось существовать исключительно на литературные заработки, пока фортуна вновь не улыбнулась ему и он пробился в худсовет Министерства культуры СССР, а в 1960-х подвизался на постах главного редактора киностудии «Мосфильм» и руководителя отдела драматургии Союза писателей СССР.

 

Политические сложности реабилитации

Только весной 1954 г. Кремлем был дан новый импульс ревизии репрессивной политики Сталина. На сей раз роль локомотива в преодолении ее тяжких последствий взял на себя Хрущев, явно решивший использовать это в качестве инструмента реализации своих властных амбиций. 4 мая его старанием были созданы соответствующие рабочие органы — центральная и региональные комиссии по пересмотру дел осужденных за «контрреволюционные преступления». Председателем центральной комиссии утвердили Р. А. Руденко (1907–1981) — давнего протеже Хрущева, который еще в 1944 г. выдвинул Руденко на пост прокурора Украинской ССР, а в 1953-м помог ему с назначением генеральным прокурором СССР.

Примечательно, что уже 30 апреля, то есть буквально за несколько дней до появления постановления Президиума ЦК о формировании реабилитационных комиссий, Верховный суд СССР по протесту Руденко реабилитировал Н. А. Вознесенского, А. А. Кузнецова, М. И. Родионова, П. С. Попкова и других главных фигурантов по «ленинградскому делу» — самому кровавому в послевоенный период. Резонансным разоблачением этого преступления сталинизма Хрущев нанесет вскоре разящий удар по главному своему конкуренту — председателю Совета Министров СССР Г. М. Маленкову. Однако для этого Хрущеву, являвшемуся с сентября 1953 г. первым секретарем ЦК КПСС, необходимо было предварительно обрести всю полноту партийной власти. В сентябре 1954 г. ему удалось добиться этого, отобрав у Маленкова полномочия председательствующего на заседаниях Президиума ЦК.

Всего через несколько месяцев после этого во всех СМИ было объявлено, что по приговору военного суда, прошедшего 14–19 декабря 1954 г. в ленинградском окружном Доме офицеров, расстреляны Абакумов и еще три участника «банды Берия», признанные главными виновными в фабрикации «ленинградского дела». А 31 января 1955 г. пленум ЦК КПСС, обвинивший Маленкова в «зависимости» от Берии и возложивший на него «моральную ответственность» за «позорное «ленинградское дело»», низложил его с поста председателя СМ СССР, констатировав отсутствие «у т. Маленкова деловых и политических качеств, необходимых для выполнения обязанностей главы Советского правительства». И хотя это была важная победа партийной бюрократии в советской номенклатуре над государственной, тем не менее она не была еще решающей, так как важные позиции в кремлевской власти продолжал сохранять В. М. Молотов, являвшийся тогда первым заместителем председателя СМ СССР и министром иностранных дел. Именно для того, чтобы не произошло дальнейшего усиления влияния этого наиболее авторитетного в народе «наследника Сталина», Хрущев не стал пока удалять «политически бесхребетного» Маленкова из Президиума ЦК.

Инициировав кампанию по частичной дискредитации Маленкова и чистке партгосаппарата от его креатуры, Хрущев использовал весьма разнообразный набор средств. Не без инспирации его ставленника на посту председателя КГБ при Совете Министров СССР И. А. Серова в коридорах власти тогда разразился громкий скандал с разоблачением аморальных похождений министра культуры СССР Г. Ф. Александрова (весьма близкого к уже бывшему главе правительства). Основываясь на довольно грубо сработанном компромате, Хрущев 10 марта 1955 г. провел через Президиум ЦК постановление «О недостойном поведении тт. Александрова Г. Ф., Еголина А. М. и др.», которое в виде так называемого закрытого письма ЦК стало предметом обсуждения (если не сказать смакования) всей многомиллионной партийной массы.

На этом фоне представляется показательным, что в борьбе против Маленкова и стоявших за ним аппаратчиков Хрущев не разыграл пропагандистскую «еврейскую карту», хотя, без сомнения, был осведомлен в том, что в широких кругах интеллигенции и чиновничества давно и упорно циркулировали слухи о том, что Маленков является чуть ли не лидером «антисемитской партии» в Кремле.

Однако советские массмедиа, сообщая о «справедливом возмездии», настигшем Абакумова и его подельников «за попрание норм социалистической законности», ни словом не обмолвились об их причастности к тайному убийству Михоэлса, арестам членов ЕАК и неправомерным репрессиям против других деятелей еврейской культуры. Подобное замалчивание, видимо, мотивировалось отнюдь не опасением чересчур скомпрометировать Маленкова, еще два с половиной года остававшегося членом Президиума ЦК, пусть лишь в качестве зампреда Совмина СССР и министра электростанций. «Еврейский козырь» Хрущев не задействовал и потом, когда, решив «добить» Маленкова, изгнал его не только из номенклатуры, но даже из партии. Такая сдержанность Хрущева, вернее всего, обуславливалась обоюдоостростью обращения к еврейской проблеме, на публичное обсуждение которой не случайно было наложено негласное, но строгое табу. Послевоенный пароксизм сталинского антисемитизма так основательно вогнал этот запрет в общественное сознание (прежде всего в чиновное), что это серьезно осложнило процесс реабилитации евреев, пострадавших от сталинского террора, а возрождение еврейской культуры оказалось сильно усеченным.

Между тем власти стали освобождать из ссылок в Сибири, Средней Азии, других отдаленных местностей некоторые категории спецпоселенцев. В города европейской части СССР потянулись оттуда с прочими и евреи, высланные за «антисоветскую деятельность» и как члены семей репрессированных.

Пожалуй, самой первой еще в июне 1953 г. из Джамбула (Казахстан) в Москву возвратилась академик Л. С. Штерн, единственная уцелевшая из осужденных по «делу ЕАК». После признания властями в апреле 1954 г. незаконности решения МГБ СССР о ссылке членов семей осужденных по «делу ЕАК» (было принято в начале 1953 г., в разгар «дела врачей») в столицу стали возвращаться близкие родственники казненных еврейских литераторов Д. Р. Бергельсона, П. Д. Маркиша, Л. М. Квитко, еврейского актера В. Л. Зускина, врача Б. А. Шимелиовича и др.

Вселяясь (иногда с большим трудом) в прежние квартиры и налаживая на старом семейном пепелище новую жизнь, жены и дети расстрелянных представителей еврейской культуры стали добиваться официального восстановления доброго имени погибших родственников. От них последовали обращения к влиятельным руководителям ССП, которые в свою очередь апеллировали к властям. Однако в ЦК не спешили на это реагировать. И только когда тревожные слухи об исчезнувших без объяснений причин чуть ли не десятков еврейских творческих деятелей просочились на Запад (через аккредитованных в Москве иностранных дипломатов и журналистов) и вызвали в тамошних интеллектуальных кругах настоящий культурный шок, «инстанция» запустила наконец процесс реабилитации.

Летом 1955 г., откликаясь на ходатайства А. А. Фадеева, С. Я. Маршака, К. И. Чуковского, Л. А. Кассиля и других известных литераторов, ЦК возобновил заглохшую было после ареста Берии прокурорскую проверку «дела ЕАК». Сообщая 1 октября 1955 г. о ее результатах на Старую площадь, генеральный прокурор СССР Руденко доложил, что «дело» было сфальсифицировано исключительно «разоблаченными врагами Абакумовым и Рюминым».

И хотя глава советской юстиции назвал расстрельный приговор по этому делу несостоятельным, содержащим ложные обвинения и потому подлежащим безусловной отмене, он вместе с тем счел необходимым оговориться:

«Проверкой установлено, что некоторые руководители Еврейского антифашистского комитета из националистических побуждений пытались присвоить комитету явно несвойственные ему функции, вмешиваясь от имени комитета в разрешение вопросов о трудоустройстве отдельных лиц еврейской национальности, возбуждали ходатайства об освобождении заключенных евреев из лагерей, в своих литературных работах допускали националистические утверждения и т. д.

Эти неправильные действия объективно приводили к тому, что еврейские националистические элементы пытались группироваться вокруг Еврейского антифашистского комитета».

Кроме того, Руденко особо отметил, что направленное в феврале 1944 г. Сталину письмо руководителей ЕАК с предложением создать в Крыму «Еврейскую советскую социалистическую республику» «носит националистический характер», хотя это и «нельзя рассматривать как уголовно наказуемое деяние».

Такой вывод был явно навеян сверху. И это станет очевидным потом, в ходе состоявшейся 29 августа 1956 г. в Кремле встречи Хрущева с Тимом Баком, Джозефом Солсбергом и другими руководителями Рабочей прогрессивной партии Канады.

Отвечая на один из вопросов «канадских товарищей», советский лидер пояснил: «Когда из Крыма выселили татар, тогда некоторые евреи начали развивать идею о переселении туда евреев, чтобы создать в Крыму еврейское государство… Это был американский плацдарм на юге нашей страны. Я был против этой идеи и полностью соглашался в этом вопросе со Сталиным».

22 ноября 1955 г. на основании протеста генерального прокурора Военная коллегия Верховного суда СССР, прекратив «дело ЕАК» «за отсутствием состава преступления», отменила вынесенный по нему 18 июля 1952 г. приговор, что означало юридическое оправдание перед законом всех по нему осужденных.

Думается, принципиальное решение о снятии обвинений с расстрелянных «еврейских националистов» было принято на самом верху еще в октябре 1955 г. Именно тогда Хрущев, руководствуясь преимущественно политико-властными соображениями, предложил проинформировать делегатов предстоявшего XX съезда партии о преступлениях Сталина, после чего процесс реабилитации жертв сталинского террора заметно активизировался.

8 декабря 1955 г. родственникам реабилитированных «еаковцев» выдали официальные справки о том, что те, «отбывая наказание… умерли» 12 августа 1952 г. Так выполнялся изданный в 1955 г. и действовавший вплоть до 1963 г. (!) совершенно секретный циркуляр КГБ при СМ СССР № 00108, предписывавший сообщать родным казненных по политическим делам, что те скончались в исправительно-трудовых лагерях вследствие каких-либо заболеваний.

И все же, благодаря реабилитации еврейских литераторов, расстрелянных по «делу ЕАК», из заключения вскоре стали выпускать их выживших коллег и родственников. 12 декабря 1955 г. вышел на волю поэт и драматург С. 3. Галкин (был также членом ЕАК), получивший когда-то от Особого совещания десять лет лагерей. В 1956 г. обрела свободу и отбывавшая срок в Иркутской области жена поэта И. С. Фефера Р. X. Калиш, чья 62-летняя мать погибла в сентябре 1941 г. в Бабьем Яру в Киеве.

Тот же «прецедент» реабилитации «еаковцев» позволил руководству ССП создать комиссии по подготовке к изданию литературного наследия Д. Бергельсона, Л. Квитко, П. Маркиша, других репрессированных еврейских литераторов, а также добиться установления персональных пенсий членам семей этих писателей. Однако предпринятая в июне 1956 г. первым секретарем правления ССП Сурковым попытка «пробить» через ЦК выплату еврейским авторам (находились, как отмечалось, «в крайне тяжелом положении») старых гонораров, недополученных из-за ликвидации в 1948 г. издательства «Дер Эмес», успехом не увенчалась.

В следующий раз на политическую поверхность «дело ЕАК» всплыло в июне 1957 г., когда Хрущеву пришлось сразиться с Маленковым, Молотовым, Кагановичем и другими старыми членами Политбюро — Президиума ЦК, выступившими против его реформ и претензий на вождизм.

Созвав пленум ЦК для показательной порки «участников антипартийной группы», Хрущев организовал на нем выступления своих сторонников, в том числе и Руденко. А тот, полагая, по всей видимости, что формат этого узкого междусобойчика партийной элиты позволяет ему (в виде исключения) задействовать в полемике и «горячие еврейские аргументы», первым делом стал распекать Кагановича за то, что тот, зная с самого начала, что «дело ЕАК» — «чудовищная липа», не протестовал, когда по нему судили С. А. Лозовского и других обвиняемых. Но вспоминая о событиях 1952 г., генеральный прокурор благоразумно не упомянул о Хрущеве, хотя тому — тогда секретарю и члену Политбюро ЦК, входившему, в отличие от Кагановича, в ближайшее окружение Сталина, да и к тому же не еврею, — было куда сподручней выступить в защиту «еаковцев».

Досталось от Руденко и Маленкову, которого тот выставил главным виновником трагической гибели выдающихся евреев. В качестве аргумента генеральный прокурор использовал свидетельство бывшего главы Военной коллегии Верховного суда СССР А. А. Чепцова, председательствовавшего на расстрельном процессе 1952 г. Оказывается, спустя почти пять лет после этого трагического события тот припомнил о нем следующее: приостановив в двадцатых числах мая 1952 г. заседание военной коллегии, он добился аудиенции у Маленкова, которому заявил, что проведенное Рюминым следствие по «делу ЕАК» процессуально несостоятельно и процесс не может далее продолжаться. Однако Маленков, по словам Чепцова, его не поддержал, а, сославшись на уже принятое постановление Политбюро о расстреле четырнадцати обвиняемых, потребовал его безоговорочного исполнения.

Выслушав эту инвективу, слово взял Маленков. Он не стал отрицать, что описанный Руденко разговор с Чепцовым действительно имел место, однако заметил, что о нем он «не посмел бы не сказать Сталину». В ответ Руденко, который во что бы то ни стало должен был обличить Маленкова в соучастии вместе со Сталиным в организации незаконных репрессий в стране, пустился в странные рассуждения о том, что Маленков и другие члены «антипартийной группы» «изолировали Сталина от народа, от партии… и забивали голову ему всякого рода шпиономанией и террором».

Анализ упомянутого свидетельства Чепцова наводит на мысль, что тот хотя и пытался обратить внимание руководства страны на факты топорной фабрикации Рюминым следственного «дела ЕАК», но делал это отнюдь не из-за сострадания к обреченным на смерть подсудимым. К тому времени на совести Чепцова было уже немало других расстрельных приговоров, вынесенных невинным людям, обвинявшимся в том числе и в «буржуазном еврейском национализме».

Чтобы разобраться в мотивации Чепцова, не лишним будет обратиться к следующему свидетельству. Литературовед Н. Л. Железнова-Бергельсон вспоминала, как, получив в конце 1955 г. официальное уведомление о том, что ее арестованная в 1950 г. мать Айзенштадт-Железнова умерла в 1951 г. в лагере, стала добиваться в различных бюрократических инстанциях конкретной информации об обстоятельствах осуждения и кончины близкого человека.

И вот после нескольких безуспешных попыток ей удалось в начале января 1956 г. получить справку о том, что приговор, вынесенный 22 ноября 1950 г. Военной коллегией Верховного суда СССР Айзенштадт-Железновой, отменен «по вновь открывшимся обстоятельствам», а дело «за отсутствием состава преступления прекращено».

Поскольку в документе не указывалось, какую конкретную меру наказания предусматривал приговор, дочь погибшей журналистки обратилась за разъяснениями в Верховный суд СССР. К немалому удивлению Железновой-Бергельсон, ей вскоре был назначен прием у генерал-лейтенанта юстиции Чепцова, который, оставаясь все еще председателем Военной коллегии, собственноручно подписал справку о реабилитации ее матери.

На этой аудиенции он так сострадательно (прослезившись даже) сокрушался, уверяя, что ничего не знает об обстоятельствах смерти матери просительницы, что та была искренне растрогана подобным проявлением человеческого участия.

И только через три с лишним десятилетия Железнова-Бергельсон случайно узнала, в ноябре 1988 г., от архивиста Д. Г. Юрасова, что ее мать не умерла от болезни, как официально утверждалось, а 23 ноября 1950 г. была казнена.

Всего было репрессировано около двадцати журналистов и литераторов, сотрудничавших с пресс-бюро ЕАК. Выжить удалось далеко не всем. Одновременно с М. С. Айзенштадт (Железновой) были расстреляны еврейский писатель С. Д. Персов (1889–1950) и главный редактор ЕАК Н. Я. Левин (1908–1950); в ходе следствия, в лагерях и ссылках умерли литературоведы И. М. Нусинов (1889–1950) и Э. Г. Спивак (1880–1950), еврейские писатели Дер Нистер (П. М. Каганович) (1884–1950), И. М. Добрушин (1883–1953) и др. Сыну революционера-бундовца и реэмигранта из Канады Соломону (Сэму) Хайкину (1911–1986), арестованному в ноябре 1951 г., а до закрытия ЕАК работавшему его главным редактором и отправлявшему в США «шпионские» материалы, составленные Айзенштадт (Железновой), повезло больше. Ему чудом удалось избежать страшной судьбы расстрелянных «еаковцев». 8 августа 1952 г., то есть за четыре дня до их казни, его осудили на двадцать пять лет лишения свободы, хотя было ясно, что упомянутые материалы не могли быть «шпионскими» уже потому, что перед отправкой за границу проходили цензуру Главлита. Более того, уже 28 ноября 1952 г. этот приговор как чрезмерно «мягкий» был отменен, и Хайкина стали «подводить» под расстрел, инкриминируя исполнение «директивы ЕАК о переходе к террористической деятельности». Только смерть Сталина спасла Хайкина от верной гибели. Новое следствие, начавшееся по его делу 25 апреля 1953 г., явно затянувшись, увенчалось долгожданным освобождением в январе 1954 г. Однако произошло это не в результате реабилитации, а потому, что Хайкина амнистировали, скостив срок наказания до пяти лет.

И только благодаря его последующим настойчивым ходатайствам Военная коллегия Верховного суда СССР 6 августа 1955 г. полностью сняла с него все обвинения (Флят Л. Прошу полной реабилитации // Мы здесь. № 246.11–17 февраля 2010 г.). Но еще более поразительным откровением для Железновой-Бергельсон стало обстоятельство, открывшееся ей уже после крушения советской власти: оказалось, что расстрельный приговор ее матери вынес и подписал не кто иной, как сам Чепцов.

В свете вышеописанного особый интерес вызывает обращение 19 ноября 1956 г. министра обороны СССР Г. К. Жукова в ЦК КПСС. Тогда он, обвиняя «полностью дискредитировавшего» себя Чепцова в «двуличности, выразившейся в выдаче санкций на арест и проведении судебных процессов над ни в чем не повинными людьми, а впоследствии в пересмотре и реабилитации этих осужденных лиц», потребовал его смещения с поста председателя Военной коллегии Верховного суда СССР.

Однако только в июне 1957 г. состоялись отставка судьи-«лицедея» и его перевод на пенсию, что удивительным образом совпало со скандальным разбирательством неудачного «путча» «антипартийной группы». Именно тогда, когда стало ясно, что Маленков обречен, Чепцов «вспомнил об участии того в суде по «делу ЕАК» и поделился компроматом на него с Руденко. Видимо, полный еще сил и жизненной энергии молодой пенсионер (в 1957 г. Чепцову исполнилось 55 лет) надеялся получить в качестве награды за такую услугу отпущение тяжких служебных грехов, коих накопилось немало за более чем тридцать лет работы в Военной коллегии Верховного суда СССР, и, возможно, рассчитывал еще на новое назначение на какой-нибудь престижный государственный пост.

15 августа 1957 г. Чепцов, откликаясь на «предложение» министра обороны Жукова, который благодаря Хрущеву был введен тогда в высшее руководство партии, подготовил пространное описание обстоятельств судебного рассмотрения «дела ЕАК». При этом акцент был сделан на неблаговидную роль, сыгранную в нем Маленковым. Однако к тому времени этот «недостойный руководитель партии» был уже повержен, а значит, не существовало необходимости ворошить связанные с ним прошлые «еврейские дела». Вот почему компромат Чепцова оказался не востребованным, а его карьерные упования — тщетными. К тому же уже в октябре 1957 г. Хрущев, опасаясь диктаторских амбиций министра обороны, изгнал его из Президиума ЦК, сместив и со всех других постов.

Так что же в действительности подтолкнуло Чепцова на демарш в ходе процесса по «делу ЕАК»? Наиболее правдоподобной представляется та простая версия, что глава Военной коллегии, не ведая о заранее «апробированном» Сталиным и Политбюро решении о казни четырнадцати подсудимых, был шокирован исключительно циничным и пренебрежительным отношением к процессу осведомленного во всем этом Рюмина, который даже установил «прослушку» в совещательной комнате судей. К тому же Чепцов опасался быть привлеченным к ответственности за соучастие в беззакониях, которые, как он полагал, Рюмин творил на свой страх и риск.

В поисках управы на «зарвавшегося» замминистра госбезопасности Чепцов и дошел до Маленкова. Однако узнав от того об уже вынесенном Сталиным смертном приговоре по «делу», судья мгновенно «прозрел» и, взяв под козырек, принял его к неукоснительному исполнению.

В развитие этого сценария можно также предположить, что пребывавшим в неведении Чепцовым манипулировали Берия и некоторые другие высокопоставленные аппаратчики, недовольные благоволением Сталина к Рюмину. И не исключено, что именно они главным образом и спровоцировали Чепцова на конфликт с Рюминым, стремясь таким образом «раскрыть» Сталину глаза на этого, в их восприятии, авантюриста, выскочку и никудышнего профессионала.

Между тем наряду с «делом ЕАК» стали пересматриваться и другие групповые «еврейские дела», однако далеко не по всем из них реабилитация носила полный и однозначный характер.

Летом — осенью 1995 г. прокурорской проверке подверглось принятое в ноябре 1950-го решение Военной коллегии Верховного суда СССР в отношении сорока одного арестованного руководящего работника Московского автозавода имени Сталина, одиннадцать из которых были расстреляны. Хотя с осужденных по этому делу были сняты политические обвинения (создание на заводе еврейской националистической группы, шпионаж в пользу США и т. п.), однако инкриминировавшиеся им хозяйственные злоупотребления ревизии не подверглись и остались в силе. Руководившие проверкой «дела ЗИС» Руденко и председатель КГБ И. А. Серов доложили Хрущеву, что главный обвиняемый по «делу» А. Ф. Эйдинов (расстрелянный бывший помощник директора ЗИС И. А. Лихачева) «группировал вокруг себя лиц преимущественно еврейской национальности из числа руководящих и инженерно-технических работников, которые в силу своих корыстных и карьеристских побуждений отрицательно влияли на работу и допускали расхищение государственных средств». В результате некоторые старые обвинения против Эйдинова и ряда его подельников были либо переквалифицированы в менее тяжкие, либо вообще оставлены без изменения, а по «не снятым» обвинениям было предпринято переследствие. И только в начале 1990-х осужденных по «делу ЗИС» реабилитировали полностью.

По такой же схеме «постепенной» реабилитации было пересмотрено и «дело о группе еврейских националистов» в руководстве Кузнецкого металлургического комбината, по которому во исполнение приговора Военной коллегии Верховного суда СССР от 18 сентября 1952 г. были казнены четыре человека и еще четыре были приговорены к длительным срокам лишения свободы. По определению Военной коллегии от 26 мая 1956 г. из этого «дела» были «по вновь открывшимся обстоятельствам» изъяты как недоказанные такие обвинения, как создание на предприятии «антисоветской националистической организации», сбор «секретных сведений» для США. Притом что другие старые обвинения (в «экономических» преступлениях) не были сняты, а лишь смягчены переквалификацией в менее тяжкие. Впрочем, это не помешало тогда же амнистировать и выпустить на свободу всех тех, кто продолжал в ГУЛАГе отбывать срок, полученный по «делу». Полная реабилитация этих выживших произошла через год, 25 мая 1957 г., когда приговор 1952 г. был целиком отменен «за отсутствием состава преступления».

Особенно драматично протекала реабилитация по «делу «Союза борьбы за дело революции»», по которому в феврале 1952 г. были осуждены шестнадцать студентов и старшеклассников еврейского происхождения, в том числе трое — к высшей мере наказания. Ревизуя его, Военная коллегия Верховного суда СССР хоть и признала в апреле 1956 г. безосновательной прежнюю квалификацию «СДР» как террористической организации, тем не менее подтвердила, что та являлась «контрреволюционной», занимавшейся антисоветской пропагандой и агитацией.

Вот почему из всех осужденных только двоих тогда реабилитировали полностью, а остальных — частично. Правда, всем выжившим в лагерях (одиннадцать человек) предоставили свободу, снизив срок наказания. Радикальному пересмотру дело подверглось лишь в июне 1989 г., когда постановлением пленума Верховного суда СССР все обвинения по нему были «за отсутствием события и состава преступления» безоговорочно отменены.

На этом фоне правового консерватизма в переоценке старых судебных решений по «преступлениям еврейских националистов» полная реабилитация восьми бывших руководителей Еврейской автономной области, приговоренных в феврале 1952 г. к длительным срокам лишения свободы (семерым дали по двадцать пять лет каждому, а одному — десять лет), произошла на удивление легко. 28 декабря 1955 г. Верховный суд СССР постановил: приговор трехлетней давности отменить, а «дело за отсутствием состава преступления производством прекратить».

Все восемь осужденных сразу вышли на свободу. А уже в феврале 1956 г. (в дни работы XX съезда КПСС) главный фигурант по этому «делу» А. Н. Бахмутский — бывший первый секретарь обкома ВКП(б) ЕАО — даже был восстановлен в партии.