В ноябре 1933 г. Мандельштам написал эпиграмму на Сталина:

Мы живем, под собою не чуя страны, Наши речи за десять шагов не слышны, А где хватит на полразговорца, Там припомнят кремлевского горца. Его толстые пальцы, как черви, жирны, А слова, как пудовые гири, верны, Тараканьи смеются глазища. И сияют его голенища. А вокруг него сброд тонкошеих вождей, Он играет услугами полулюдей. Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет, Он один лишь бабачит и тычет. Как подкову, дарит за указом указ — Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз. Что ни казнь у него — то малина И широкая грудь осетина.

В ночь с 16 на 17 мая 1934 г. Мандельштама арестовали. На Лубянке он признался, что читал стихотворение следующим людям: жене Надежде, брату Александру Мандельштаму, брату жены Евгению Яковлевичу Хазину — литератору, подруге жены Эмме Григорьевне Герштейн — сотруднице ВЦСПС, Анне Ахматовой — поэтессе, ее сыну Льву Гумилеву, Давиду Григорьевичу Бродскому — литератору, Борису Сергеевичу Кузину — сотруднику зоологического музея, Марии Сергеевне Петровых — молодой поэтессе.

Мандельштам назвал девятерых, о которых следователь был осведомлен. Кроме них стихи о Сталине слышали еще восемь человек, но следователь их не назвал, и Мандельштам промолчал. Остался не упомянут, например, Пастернак. Пастернак пошел просить за Мандельштама в «Известия» к Н. Бухарину, а Ахматова — к Авелю Енукидзе, в Кремль.

Возможно, это заступничество известных поэтов и Николая Бухарина сыграло свою роль. Известен факт звонка Сталина Пастернаку, в котором предметом разговора был Мандельштам.

Резолюция Сталина была: «Изолировать, но сохранить». И вместо расстрела или лагерей — неожиданно мягкий приговор: ссылка вместе с женой, Надеждой Мандельштам, в город Чердынь-на-Каме Пермской области. Возможно также, что вождю невыгодно было убивать поэта. Стихи казненного звучат сильнее.

В Чердыни у Мандельштама были приступ душевной болезни и попытка самоубийства. Он выбросился из окна больницы и сломал плечо.

Жена и брат обратились в ОГПУ, чтобы Мандельштаму поменяли место ссылки, так как в Чердыни не было квалифицированной медицинской помощи. Вопрос был решен за полмесяца — действовала сталинская резолюция. Осип и Надежда переехали в Воронеж.

У Мандельштама были и другие стихи, за которые грозила кара. В декабре 1930 г. он написал стихотворение «Ленинград», которое по недосмотру напечатала «Литературная газета»:

Я вернулся в мой город, знакомый до слез, До прожилок, до детских припухлых желез. Ты вернулся сюда, так глотай же скорей Рыбий жир ленинградских речных фонарей, Узнавай же скорее декабрьский денек, Где к зловещему дегтю подмешан желток. Петербург! Я еще не хочу умирать: У тебя телефонов моих номера. Петербург! У меня еще есть адреса, По которым найду мертвецов голоса. Я на лестнице черной живу, и в висок Ударяет мне вырванный с мясом звонок, И всю ночь напролет жду гостей дорогих, Шевеля кандалами цепочек дверных.

Тогда Мандельштаму пригрозили арестом.

В Воронеже Мандельштам пробыл до 1937 г. Жил нищенски, сперва на мелкие заработки, потом на скудную помощь друзей и постоянно продолжал ждать расстрела.

После воронежской ссылки Мандельштам почти год живет в окрестностях Москвы, по словам А. Ахматовой, «как в страшном сне».

Разрешения жить в столице Мандельштам не получил. Работы не было. И вдруг в начале весны 1938 г. секретарь Союза писателей СССР Ставский, на прием к которому безуспешно пытался попасть Мандельштам, но который так и не принял поэта, — именно он предлагает Мандельштаму и его жене путевки в Дом отдыха «Саматиха», причем на целых два месяца. Как оказалось, это было сделано специально, чтобы поэта легко было найти.

30 апреля 1938 г. был подписан ордер на новый арест поэта. 1 мая 1938 г. в Доме отдыха О. Мандельштама арестовали во второй раз…

После распада Советского Союза специальному корреспонденту «Известий» Эд. Поляновскому удалось посмотреть в архиве КГБ «Дело № 4018 по обвинению гр. О. Э. Мандельштама». В деле он обнаружил донос, который 16 марта 1938 г. Ставский написал наркому внутренних дел Ежову. В доносе Ставский указал, что, несмотря на запрет, Мандельштам часто бывает в Москве у своих друзей-литераторов. Его поддерживают, делают из него «страдальца». Братья Катаевы и другие литераторы открыто выступают в его защиту. Мандельштама осудили на пять лет лагерей за контрреволюционную деятельность, но он виновным себя не признал.

31 января 1939 г. инициатор и организатор ареста поэта Владимир Ставский был награжден орденом «Знак Почета».

После приговора Мандельштама перевели в Бутырскую тюрьму. Там формировались эшелоны в лагеря, которые уже покрыли всю страну. Осип Эмильевич провел в Бутырках более месяца. Бутырка — не Лубянка. Там он был подследственным, здесь — врагом. Там в двухместной камере была у него постель. В Бутырках же, в общей переполненной камере сидели человек триста. Сидели тесно на каменном полу спиной друг к другу.

В начале сентября Мандельштама вместе с другими заключенными (все по 58-й статье) доставили из тюрьмы к товарному составу. Состав шел более месяца и 12 октября 1938 г. прибыл в пересыльный лагерь под Владивостоком «Вторая речка». В лагере около 14 тыс. заключенных ожидали своей участи. Мандельштам попал в 11-й барак.

В 1991 г. отметили столетний юбилей Мандельштама. Об этом писали газеты. В «Известия» пришло письмо от Юрия Илларионовича Моисеенко, невольного свидетеля жизни и смерти Мандельштама в 11-м бараке. Специальный корреспондент «Известий» Эд. Поляновский взял у Ю. И. Моисеенко, отсидевшего в лагерях двенадцать лет, интервью. Вот что тот рассказал.

«Барак человек на триста, даже больше, нары — по обеим сторонам сплошные. Соседствовали вшестером на третьем ярусе. Сначала шел Моисеенко из Смоленска. Рядом — Владимир Лях, ленинградец, геолог. За ним — Степан Моисеев из Иркутской области. Дальше Иван Белкин — шахтер из-под Курска, 24 года, ровесник Моисеенко. За ним — Мандельштам. И наконец — Иван Никитич Ковалев, пчеловод из Благовещенска. Он-то, Ковалев, и стал последней опорой поэту. Помогал влезать на нары и спускаться с нар, защищал его. Соседи по нарам относились к Мандельштаму почтительно, звали по имени-отчеству, на “Вы”.

В лагере Мандельштама называли “Поэт”. Но он чувствовал себя чужим даже с соседями по нарам. Духовного взаимопонимания не было. Мандельштам был совсем седой, страдал сердцем.

В лагере был дефицит воды. Воду охраняли. И Осипу Эмильевичу выпало дежурить. Как он стерег: кто-то постарше его подойдет: “Водички разрешите”. Он отвернется, и люди наливали.

Мандельштам не любил разговоров о следователях, допросах. К соседям по нарам это относилось меньше. Он сам рассказал Моисеенко о ленинградском однофамильце Мандельштаме, который проходил по делу об убийстве Кирова и был расстрелян.

Как-то вечером мы спросили у него, за что его посадили. Он ответил: “Ни за что”. А потом под настроение говорит: “Хотите прочту?” И прочел стихи о Сталине, читал тихо. Иногда вечерами он читал соседям по нарам стихи Пушкина, Лермонтова, Мережковского, Андрея Белого. Читал час, полтора. Рассказывал об Ахматовой, Гумилеве, их сыне Льве. Он очень любил жизнь и держался. А после 7 ноября стал угасать. С середины ноября стал совсем сдавать. Свою порцию баланды отдавал Ковалеву. Силы оставляли поэта. Иван Ковалев часто приносил ему еду на нары.

На лагерь обрушилось бедствие — сыпной тиф. 2 декабря в 11-м бараке объявили карантин, лежали вместе: тифозные больные и здоровые. После 20 декабря Мандельштам не вставал. Лежал тихо, держался мужественно. За все время ни разу не пожаловался.

В полдень 27 декабря 1938 г. Осип Мандельштам умер. Его похоронили в общей могиле, рядом с лагерем».

Надежда Яковлевна Мандельштам так и не сумела отыскать ни одного свидетеля смерти мужа. Не успела.

29 августа 1956 г. Верховный суд СССР отменил Постановление Особого совещания в отношении О. Э. Мандельштама за отсутствием состава преступления.

Мандельштама уничтожили физически, но не сломили нравственно.

Железный дух Мандельштама невозможно было согнуть. Он писал: «Раз за поэзию убивают, значит, ей воздают должный почет и уважение, значит, она власть».

Лишив меня морей, разбега и разлета И дав стопе упор насильственной земли, Чего добились вы? Блестящего расчета Губ шевелящихся отнять вы не могли.

Ахматова считала Мандельштама одним из лучших поэтов XX в. Если не лучшим. Ей верят.