Вон тот герой, кем были кимвры биты, Боясь росы, по воздуху летит. Узрев его, народ во все корыта Влить бочки масла свежего спешит. Одна лишь старушонка голосит: «Ох, судари мои, его ловите, — Ведь он до самых пят дерьмом покрыт, — Иль лесенку ему сюда несите». Иной предполагал, что, лобызая Его туфлю, спасти он душу мог. Но тут явился некий плут из края, Где ловят в озере плотву, и рек: «От этого да сохранит вас Бог! В сей лавочке нечистое творится. Не худо б вам заметить, что порок Под клобуком приказчика гнездится». Тогда прочли главу, но смысла было В ней столько ж, сколько у овцы рогов. А он сказал: «Тиара так застыла, Что мозг во мне закоченеть готов». Но у плиты, где пахло из котлов Душистой брюквой, он согрелся скоро, Возликовав, что вновь на дураков И полоумных надевают шоры. Речь шла о щели Патрика Святого, О Гибралтаре и щелях иных. Когда б они зарубцевались снова, Умолк бы кашель в толще недр земных. Зиянье этих дыр для глаз людских Всегда казалось наглостью безбожной. Вот если б удалось захлопнуть их, То и в аренду сдать их было б можно. Затем пришел и ощипал ворону Геракл, забыв ливийские края. «Увы! — Минос воскликнул разъяренно. — Всех пригласили, обойден лишь я! Они еще хотят, чтоб длань моя Лягушками их не снабжала боле! Пусть дьявола возьму я в кумовья, Коль пряжею им торговать позволю». Хромой К. Б. пришел и усмирил их. Он пропуск от скворцов принес с собой. Свояк Циклопа, гнев сдержать не в силах, Убил их. Каждый вытер нос рукой. Бывал осмеян содомит любой В дубильне, что стоит на поле этом. Тревогу поднимайте всей толпой: Там будет больше их, чем прошлым летом. Затем орел Юпитера решился Побиться об заклад и сверху — шасть, Но, видя их досаду, устрашился, Что рай от их бесчинства может пасть, И предпочел огонь небес украсть Из рощи, где торговцы сельдью жили, И захватить над всей лазурью власть, Как масореты в старину учили. Все подписали сделку, не робея Пред Атою, бросавшей злобный взгляд, И показалась им Пенфесилея Старухой, продающей кресс-салат. Кричал ей каждый: «Уходи, назад, Уродина, чье тело тоще тени! Тобой обманно был у римлян взят Их стяг великолепный из веленя!» Одна Юнона с манною совою Из туч на птиц стремила алчный взор. С ней пошутили шуткою такою, Что был совсем изъят ее убор. Она могла — таков был уговор — Лишь два яйца отнять у Прозерпины, Не то ее привяжут к гребню гор, Подсунув ей боярышник под спину. Через пятнадцать месяцев тот воин, Кем был когда-то Карфаген снесен, Вошел в их круг, где, вежлив и спокоен, Потребовал вернуть наследство он Иль разделить, как требует закон, Ровнее, чем стежки во шву сапожном, Чем суп, который в полдень разделен У грузчиков по котелкам порожним. Но самострелом, дном котла пустого И прялками отмечен будет год, Когда все тело короля дурного Под горностаем люэс изгрызет. Ужель из-за одной ханжи пойдет Такое множество арпанов прахом? Оставьте! Маска вам не пристает, От брата змей бегите прочь со страхом. Когда сей год свершит свое теченье, На землю снидут мир и тишина. Исчезнут грубость, злость и оскорбленья, А честность будет вознаграждена, И радость, что была возвещена Насельникам небес, взойдет на башню, И волей царственного скакуна Восторжествует мученик вчерашний. И будет продолжаться это время, Покуда Марс останется в цепях. Затем придет прекраснейший меж всеми Великий муж с веселием в очах. Друзья мои, ликуйте на пирах, Раз человек, отдавший душу Богу, Как ни жалеет он о прошлых днях, Назад не может отыскать дорогу. В конце концов того, кто был из воска, Удастся к жакемару приковать, И государем даже подголоски Не станут звонаря с кастрюлей звать. Эх, если б саблю у него отнять, Не нужны 6 стали хитрость и уловки И можно было б накрепко связать Все горести концом одной веревки.