АКСЕНОВ ОЛЕГ ПЕТРОВИЧ — первый заместитель председателя Совета ветеранов Управления ФСБ России по г. Санкт- Петербургу и Ленинградской области, полковник в отставке. Обладает большим опытом работы в Ленинградской организации КПСС в советское время и оперативно-служебной деятельности в органах безопасности новой России. Имеет государственные и ведомственные награды. Удостоен знака отличия Российского Комитета ветеранов войны и военной службы «За заслуги в ветеранском движении». Автор книги «Доверием испытан. Заметки партийного работника и чекиста», ряда публикаций по вопросам патриотического воспитания молодёжи.

 

Политическое обновление и последний партийный съезд

Объединенная конференция коммунистов Ленинграда и области, состоявшаяся 25 апреля 1990 г., работала с перерывами и в мае, и в июне. Она стала реальным шагом на пути к долгожданному соответствию форм и методов партийной работы сложнейшим условиям политического кризиса в стране. Лидер Смольного — Б. В. Гидаспов, окунувшийся в «кипяток» политической борьбы последних месяцев, вышел из него обновленным, более сильным и энергичным руководителем, способным объединить партийцев города и области накануне высшего партийного форума.

Главным достижением областной партийной организации в этот период стала выработка политического заявления ленинградских коммунистов XXVIII съезду Коммунистической партии Советского Союза «За историческую правду, гражданский мир и социальную справедливость». В заявлении была дана действительно правдивая оценка текущего момента и отмечено, что огромное количество коммунистов честно служило и служит народу и неповинны в трагических для общества ошибках политического руководства страны в годы репрессий и застоя. В целях скорейшего восстановления морального авторитета партии предлагалось внести в повестку дня предстоящего съезда КПСС вопрос о привлечении к персональной ответственности членов политического руководства страны, запятнавших честь партии политическими и нравственными преступлениями в годы застоя и перестройки.

В заявлении было зафиксировано твердое намерение отказаться от монополии одной идеологии рассматривать коммунистическую перспективу как общечеловеческую ценность, как наиболее полное воплощение в историческом будущем выстраданного человечеством идеала духовной свободы личности, подлинного гуманизма и социальной справедливости. При этом партия предлагает, а не навязывает эту перспективу обществу.

В том ленинградском политическом документе прописывались необходимые принципы достижения демократического единства КПСС. Это: осуществление власти партийных масс, расширение прав первичных партийных организаций в решении вопросов финансово-хозяйственной и издательской деятельности; обновление принципа демократического централизма, признание многоплатформности нормой жизни партии; окончательное освобождение КПСС от функций огосударствленной партии. Но, отказавшись от монополии на власть, КПСС будет бороться за положение правящей партии советского общества, стремиться к его радикальному обновлению при осуществлении экономической свободы граждан на основе равноправия государственной, арендной, коллективной и индивидуальной трудовой собственности. Одновременно предполагалось решение задачи создания научно обоснованной концепции поэтапного перехода к регулируемой рыночной экономике, учитывающей все социальные и политические последствия предлагаемых реформ.

Все эти и другие предложения ленинградцев, содержавшиеся в их политическом заявлении съезду, были теоретически взвешены (чего явно не хватало Центру), воплощали в себе лучшие мысли подлинных сторонников социалистического выбора для страны. Они свидетельствовали также о «подпитке» Смольного свежими и энергичными кадрами с новым мышлением.

На пресс-конференции в мае 1990 г. Борис Вениаминович Гидаспов сказал, что во главе партийной организации встали люди, многие из которых слабо знают партийную работу в ее традиционном смысле. Но их отличают энергия, здравый смысл, самостоятельность — качества, которые сейчас, когда ситуация в партии и стране меняется чуть ли не каждый день, трудно переоценить. Именно этим людям и предстоит вырабатывать стратегию и тактику областной партийной организации, а аппарат обкома, сократившийся почти наполовину, станет выполнять лишь исполнительские функции.

Одним из таких ленинградских партийных лидеров новой формации, поднятых на вершину Смольного в первой половине 1990- го, стал Юрий Павлович Белов, будущий известный российский политический деятель, писатель, публицист, член президиума ЦК Коммунистической партии Российской Федерации. В начале июня он был избран секретарем обкома партии по идеологии, культуре и массово-политической работе.

«Еще никогда секретарем обкома не становился человек, имеющий столь мизерный стаж партийной работы, как Ю. П. Белов. На нее он пришел лишь в начале нынешнего года с должности заведующего отделом ВНИИ профтехобразования. Но времена меняются, и профессиональный педагог по специальности Юрий Павлович становится сразу вторым, а затем первым секретарем Смольнинского райкома, а вчера вот, совершив невиданную по недавним временам карьеру, стал и секретарем обкома».

Партийному активу города и области хорошо запомнилось яркое выступление Ю. П. Белова уже на первом заседании ленинградской объединенной партконференции 25 апреля 1990 г. В облике Юрия Павловича было, да и сейчас есть, что-то ленинское: невысокий рост, бородка, умный, располагающий к себе взгляд. А главное — страсть, убежденность и убедительность его как оратора, глубина мысли. Да и сам он себя постоянно позиционирует как убежденный сторонник не просто коммунистической партии, а партии ленинского типа.

В своем выступлении в Таврическом дворце Ю. П. Белов дал емкую оценку работе областного комитета партии: «…скажу только о высшей точке деятельности бюро обкома и первого секретаря. Таковой точкой не только я, но и мои товарищи по смольнинской делегации считают разработку и принятие первой в партии платформы, ряд положений которой до сих пор не утратили своей актуальности. Это делает честь обкому и Борису Вениаминовичу Гидаспову. И низшая точка: это подготовка к выборам, самоуверенность, выборы, провал, как результат самоуверенности, и затем паралич, растерянность, безволие, продолжающиеся до сегодняшнего дня».

Логику размежевания, которую предложило партии известное Открытое письмо ЦК, Юрий Павлович назвал страшной логикой, отрыжкой прошлого, толкающей коммунистов на путь междоусобной войны, на путь поиска «неверных» по политическим мотивам. Одновременно он предложил всерьез продумать: а какова должна быть основа неизбежного размежевания? И подчеркнул: «Размежевание неизбежно, и не в силу того, что несовершенный проект Устава {КПСС} нам предлагается, и не в силу того, что эклектична Платформа ЦК, а потому, что мы переходим к многоукладной экономике и, стало быть, неизбежна многоукладность психологии, многоукладность идеологии, политики, дай-то Бог, чтобы у нас мораль была единая. И вот с точки зрения моральной нам нужно искать эту основу — такую, когда бы мы могли размежеваться путем добровольного самоопределения, с последующей перерегистрацией членов партии по личному заявлению коммуниста».

Вот так Ю. П. Белов уже в самом дебюте своей партийной карьеры «разрубил» известный нам узел противоречий, связанных с Открытым письмом ЦК. Что этому способствовало? Двадцать лет занятий воспитательным процессом в системе профтехобразования? Ученая степень кандидата педагогических наук? Личные качества, о которых говорилось выше? Наверное, все это играло свою роль. Но ведь были в составе обкома личности и покруче в плане опыта, профессиональной подготовки, ученых степеней и званий. Главное же, на мой взгляд, состояло в том, что Юрий Павлович не был «зашорен» сложившимися отношениями ни с местной партийной элитой, ни с Центром. Он действительно олицетворял собой в то время в Смольном желанный «свежий ветер» перемен.

Запомнилась еще одна важная мысль, высказанная тогда Ю. П. Беловым: в ближайшем будущем нужно основательно изучать вопрос о блоке социалистических партий, чтобы не допустить консолидации реакционных сил. «Пора перестать находить жирные комья грязи и кидать друг в друга, — заметил он, — а всерьез подумать о будущем общества». В части взаимоотношений с социалдемократами им был сделан классический вывод: «У нас не может быть компромиссов в идеологии, но вот в политике у нас компромиссы обязательно должны быть, если мы не отказываемся от ответственности за судьбу нашего общества».

Взгляды на ситуацию в партии Ю. П. Белова и других, вновь пришедших в Смольный руководителей, были поистине свежи, неординарны. Под их влиянием объединенная областная и городская партконференция на своем втором заседании в мае 1990 г. отменила постановление совместного пленума обкома и горкома КПСС «Об Открытом письме ЦК коммунистам страны» как политически ошибочное, способствующее расколу Ленинградской партийной организации в период предсъездовской дискуссии. Конференция еще раз отметила пассивность Центрального Комитета КПСС, утратившего способность адекватно и своевременно политически воздействовать на положение в партии и обществе.

А что же Б. В. Гидаспов? Чувствовалось, что он был рад этим новым силам в областной парторганизации. Собственно, и сам Борис Вениаминович демократично способствовал включению зеленого света на их пути в Смольный. Кроме Ю. П. Белова, ставшего главным идеологом обкома, можно назвать и такую упоминавшуюся выше яркую личность, как В. А. Ефимов, который возглавил идеологическое направление работы в Ленинградском горкоме партии. А первый секретарь Красносельского райкома КПСС В. В. Яшин, один из немногих партийных руководителей, успешно выдержавших нелегкую борьбу за мандат народного депутата Ленгорсовета, был в июне на конкурсной основе избран сразу вторым секретарем областного комитета партии.

Процесс обновления областной парторганизации, взыскательный коллективный анализ пройденного пути, безусловно, придали сил лидеру ленинградских коммунистов. На объединенной конференции он вступает в борьбу за право и далее занимать главный кабинет Смольного. Взвесив все плюсы и минусы отчетного периода, две трети делегатов конференции отдали свои голоса за повторное избрание Бориса Вениаминовича Гидаспова первым секретарем Ленинградского обкома КПСС.

Это был выбор мужественного человека, умеющего делать правильные выводы из допущенных ошибок, чувствующего свою огромную личную ответственность за оказанное ему доверие. Борис Вениаминович смог подняться над огульными обвинениями в консерватизме, над сложнейшими семейными проблемами, смог оставить в стороне научные интересы большого ученого, соблазн получить (и заслуженно!) звание академика союзной Академии наук.

После завершения выборов корреспондент газеты «Ленинградская правда» спросил Б. В. Гидаспова, о чем он думал, когда слушал аплодисменты в свой адрес. Приведу ответ Бориса Вениаминовича дословно: «Я радовался победе, за которую боролся, и думал о том, что, наверное, не скоро удостоюсь столь дружных аплодисментов снова. Ведь впереди — труднейшая и сложнейшая, не рассчитанная на овации работа». Когда же журналист попытался уточнить, не страшно ли ему вновь браться за этот воз, он твердо ответил: «Нет, работы и борьбы никогда не боялся и не боюсь».

Смею предположить, что таких преданных делу партии, идущих в ногу со временем партийных руководителей регионов страны, как Гидаспов, было не мало. Были они и в составе Центрального Комитета партии. Даже после проведенной Горбачевым массовой чистки на апрельском Пленуме ЦК, когда были отправлены в отставку 110 из 303 членов и кандидатов в члены ЦК и членов Центральной ревизионной комиссии.

Почему таким бойцам за подлинное обновление партии в рамках существовавшего в стране общественного строя не удалось предотвратить уже в следующем году предательство интересов коммунистов верхушкой КПСС — развал партии и государства, — объективно судить историкам. Скорее всего — будущим историкам. На страницах же этой книги с высоты Смольного делаются лишь частные заметки непосредственного участника тех перестроечных событий, подпитанного многими публикациями представителей Центра, участвовавших в перипетиях того времени с позиций Кремля и Старой площади Москвы.

Объединенная партийная конференция города и области завершила свою работу в июне 1990 г., а уже 2 июля был созван XXVIII съезд КПСС. Делегация ленинградцев отправилась в Москву с целым пакетом предложений, базирующихся на тщательно выверенных положениях Политического заявления ленинградских коммунистов партийному съезду. В печати сообщалось, что за принятие съездом своего видения путей вывода партии и страны из кризиса делегация Ленинграда во главе с Б. В. Гидасповым «сражалась активно, сплоченно, демократично и культурно». В итоговых документах съезда — новом Уставе КПСС и Программном заявлении — «ленинградский мотив» оказался в результате достаточно ощутимым.

На съезде состоялись отчеты членов и кандидатов в члены Политбюро, секретарей ЦК КПСС, то есть было реализовано требование «консервативного» ноябрьского (1989 г.) митинга ленинградских коммунистов. Эти отчеты подтвердили, что деятельность Центрального комитета по организации исполнения принятых решений была недостаточной (мягко сказано!). Комиссии ЦК КПСС слабо опирались на интеллектуальный потенциал партии, творчество партийных организаций. Как следствие, остались нерешенными многие поставленные XXVII съездом партии и XIX Всесоюзной партконференцией задачи, что усилило кризисные явления, обострило ситуацию в обществе и партии.

Со съезда Борис Вениаминович вернулся в новом качестве: он был избран секретарем ЦК КПСС. Но в его взгляде не ощущалось оптимизма и, пожалуй, чувства исполненного долга. Тогда, при встрече в Пулково своего руководителя, я не до конца понял причины этих ощущений. Ведь, казалось, съезд выполнил свою главную задачу — предотвратил раскол партии. КПСС оставалась реальной силой, способной противостоять деструктивным процессам, ведущим к политическому и экономическому хаосу. При этом она продолжала именоватьcя партией социалистического выбора и коммунистической перспективы, своей политикой отстаивающей интересы рабочего класса, крестьянства, интеллигенции, всего трудового народа.

Конечно, обстановка в стране оставалась острой. Достаточно сказать, что во время съезда более чем на 100 шахтах Донбасса прошли 24-часовые забастовки, участники которых потребовали отставки председателя Совмина СССР Н. И. Рыжкова, закрытия парткомов на предприятиях и национализации имущества КПСС. И без активного влияния идей демократов-радикалов либерального толка здесь не обошлось.

К тому же съезд оставил открытым вопрос о стратегии и тактике партии, ее программных действиях в условиях перехода к рынку. А именно рынок решал, быть Советскому государству как Союзу Советских Социалистических Республик или нет. Позднее Б. В. Гидаспов неоднократно говорил о неприемлемости того, что КПСС не имеет своей концепции рынка, что разработка этой концепции оказалась только прерогативой Президентского совета и правительства. Этот факт ставил партию в незащищенное положение, отводил ей место в хвосте политических событий.

Во всех этих направлениях можно и нужно было работать, и, как нам виделось, оставалась еще надежда на достижение определенных, первоначально объявленных целей перестройки. Тогда мы не могли отдавать себе отчет в том, что XXVIII съезд станет «съездом обреченных», как его через десять лет назовут российские СМИ. И уж точно невозможно было предположить, что он станет последним в истории КПСС.

Борис Вениаминович Гидаспов, непосредственно участвовавший во всех крупных партийных и советских мероприятиях Центра, был, конечно, более информирован о положении в стране, о подлинных намерениях Горбачева и его ближайшего окружения. Мне же, занятому подготовкой бесконечной череды совместных пленумов обкома и горкома, партийных конференций, ситуация в партии представлялась очень сложной, но ощущения обреченности все же не было. Не имелось тогда и возможности заглянуть в Интернет, чтобы перед встречей с Борисом Вениаминовичем лучше понять обстановку на съезде. Сегодня, спустя более чем двадцать лет, подкрепленный имеющейся разносторонней информацией о тех событиях, я более отчетливо чувствую те борения, которые происходили в душе Бориса Вениаминовича.

Главное состояло в том, что на съезде не удалось реализовать все более утверждавшееся в партийных организациях намерение заменить Генерального секретаря ЦК во имя спасения партии и Советского государства. Кто-то из делегатов вновь поверил в «социалистические» изыски Горбачева и понадеялся на лучшее в его политике. Кто-то оказался слаб для открытого выступления и дрогнул. О делегатах радикально-демократического толка и говорить нечего.

В результате при выборах Генерального секретаря из 4683 делегатов против Горбачева проголосовало только 1116 человек. И хотя, по свидетельству заведующего общим отделом ЦК В. И. Болдина, Горбачев был потрясен итогами голосования, ибо «такого политического нокдауна не ожидал», но сумел все же на этом съезде провести все необходимые ему решения. «Генпрораб» перестройки сделал свою игру, пустив в ход свое мастерство «заговаривать зубы», свою излюбленную тактику политического противоборства по принципу «вперед — назад, потом остановиться», свои способности обращать слабости партии себе на пользу.

Таким образом Горбачев «замотал», как говорили журналисты, постановку на голосование острого предложения одного из делегатов о полной отставке ЦК во главе с Политбюро за развал работы. Используя закулисную работу с делегатами, он провел на искусственно созданную новую должность заместителя Генерального секретаря ЦК руководителя компартии Украины В. А. Ивашко, которому противостоял Е. К. Лигачев.

Генсек очень тонко использовал в своих интересах ситуацию с созданием коммунистической партии РСФСР, составлявшей около половины всей КПСС. Сначала он был решительно против образования этой структуры, но потом неожиданно дал согласие и выслушал в свой адрес очень много нелицеприятных оценок от делегатов Учредительного съезда Российской компартии. Через десять дней, когда те же делегаты от КП РСФСР прибыли на XXVIII съезд КПСС, Горбачев сумел обратить их гнев (так же как и недовольство своей политикой делегатов других политических взглядов) против своих ближайших соратников — Н. И. Рыжкова, А. Н. Яковлева, В. А. Медведева, Э. А. Шеварднадзе, Е. К. Лигачева и других членов Политбюро, с которыми начинал перестройку. Все эти руководители, критикуемые и справа и слева, впоследствии не были избраны в новый состав Политбюро. Тем самым генсек пытался усилить свою личную власть над КПСС, чтобы использовать ее в борьбе против оппозиционного российского руководства во главе с Б. Н. Ельциным.

Важно было понимать и другое. Горбачев впервые был избран первым лицом партии не на Пленуме ЦК, а на ее съезде. У него появлялась возможность еще меньше считаться с мнением Центрального комитета и Политбюро. В последнее время ключевые вопросы жизни страны итак все чаще решались не коллегиально, а в узком кругу ближайших советников генсека. Теперь же полностью обновленное Политбюро, в которое впервые в советской истории не вошли руководители государства, и вовсе было обречено на малую работоспособность, на совещательный характер своей деятельности.

Аналогичная ситуация сложилась и с Секретариатом ЦК. Его руководитель, ставленник Горбачева В. А. Ивашко, по уровню профессиональной подготовки и личным качествам не давал оснований для оптимизма в отношении возрождения былого значения этого важного коллегиального органа партии. Не способствовала мобилизации коммунистов и практически узаконенная съездом федерализация партии, провозглашение самостоятельности республиканских парторганизаций. В условиях ожесточенной политической борьбы такая «рыхлость» партийного Центра становилась самоубийственной.

Но может быть, Горбачев, лавируя на съезде между представителями консервативных и радикальных течений в партии, все же действительно искренне добивался указанных выше, в определенной мере обнадеживающих итоговых документов съезда? А если принятые решения оказались не вполне отвечающими задачам текущего момента, то, возможно, генсек также искренне заблуждался, ошибался? В настоящее время я могу твердо ответить: нет, не заблуждался, не ошибался! Более того, большинство делегатов съезда он уже и своими товарищами по партии не считал.

Передо мной лежит книга А. С. Черняева «1991 год: Дневник помощника президента СССР». Анатолий Сергеевич, пожалуй, самый близкий и верный соратник Горбачева. Он «закладывал» основные идеи в доклад генсека на XXVIII съезде КПСС, был рядом с форосским «узником» в августе 1991 г., через четыре месяца готовил «некролог» о бесславной кончине горбачевского президентства. Черняев — выходец из Международного отдела ЦК, принадлежал к привилегированной касте внутри партийной элиты, имевшей возможность непосредственно общаться с первыми руководителями партии и государства и, естественно, в той или иной степени формировать их взгляды. Из известных ныне признаний Черняева следует, что в нем самом «не было особо истовой коммунистической веры» и что в 1990 г. Генеральный секретарь ЦК КПСС «перестал быть социалистом».

8 июля 1990 года Анатолий Сергеевич делает в своем дневнике такую запись:

«Идет съезд партии. Скопище обезумевших провинциалов и столичных демагогов. Настолько примитивный уровень, что воспринять что-то, кроме марксизЬма-ленинизЬма, они просто не в состоянии. Все иное для них предательство, в лучшем случае — отсутствие идеологии.

После встречи с секретарями райкомов и горкомов Горбачев сказал мне: “Шкурники. Им, кроме кормушки и власти, ничего не нужно”. Ругался матерно. Я ему: “Бросьте вы их. Вы — президент, вы же видите, что это за партия, и фактически вы заложником ее остаетесь, мальчиком для битья”. “Знаешь, Толя, — ответил он мне, — думаешь, не вижу? Вижу… Но нельзя собаку отпускать с поводка”».

А теперь хотел бы привлечь внимание читателя еще к одной недавно увидевшей свет книге. Это, по существу, показания бывшего первого секретаря Московского горкома КПСС Ю. А. Прокофьева по вопросу: «Как убивали партию». Именно так книга и называется. Юрий Анатольевич, будучи делегатом XXVIII съезда КПСС, тоже принимал участие в упомянутом выше совещании секретарей райкомов и горкомов партии, которое состоялось, по их настоянию, в перерыве между заседаниями съезда. Он пишет, что на совещании Горбачеву стали задавать неудобные, неуютные вопросы по внутриполитическому и экономическому положению в стране. Генсек «сразу завелся», начал кричать: «Вы не понимаете идущих процессов перестройки!» Далее Прокофьев продолжает: «Чувствовалось не просто непонимание, непринятие Горбачевым зала, а я бы даже сказал — его ненависть ко всем присутствующим, ко всему активу, который, чего таить, его не поддерживал.

И я отчетливо тогда понял, что ни актив, ни сама партия Михаилу Сергеевичу не нужны. Они мешают ему в реализации тех задач, которые он перед собой поставил».

Эти воспоминания Ю. А. Прокофьева сегодня для меня еще один шаг к пониманию причин того «пасмурного» настроения Б. В. Гидаспова, с которым он вернулся со съезда. Борис Вениаминович, безусловно, был на том совещании секретарей, и горький осадок от сложившейся на нем безрадостной атмосферы у него остался. Не исключаю и возможного «обмена мнениями» по наболевшим вопросам между лидерами московских и ленинградских коммунистов, встречи которых на мероприятиях в Москве в то время были традиционными.

К сожалению, Б. В. Гидаспов, насколько мне известно, своих мемуаров не оставил. А Юрий Анатольевич мог поделиться с ним весьма интересными фактами, о которых свидетельствует в своих воспоминаниях. О том, например, как главный идеолог КПСС А. Н. Яковлев очень «осторожно агитировал его за капиталистический способ развития на примитивных примерах виденного им в Канаде, когда он там был послом». А также о беседе с председателем КГБ СССР В. А. Крючковым, который задолго до событий 1991 г. сообщил, что «у него есть абсолютно точные сведения» о том, что Яковлев завербован.

На съезде произошло еще одно значимое событие, все негативные последствия которого не сразу бросались в глаза. 12 июля председатель Верховного Совета РСФСР Б. Н. Ельцин с главной трибуны съезда выступил с критикой партийного руководства, заявил о своем выходе из КПСС и покинул зал заседаний. А. С. Черняев пишет, что даже Горбачев недооценил значение этого демарша, рассматривая его как «логический конец» российского лидера. Кремлевский летописец приводит целый ряд поучительных аргументов в пользу того, что «такие вещи производят сильное впечатление». Это прежде всего «сигнал общественности и Советам, что можно с КПСС отныне не считаться». Это и «сигнал коммунистам: можно уже не дорожить партбилетом и оставаться на коне».

Вот примерно с такими съездовскими впечатлениями Б. В. Гидаспов возвратился в Ленинград. Конечно, он понимал: фирменный горбачевский поезд под названием «Перестройка» с советскими опознавательными знаками прошел еще одну рубежную отметку, после которой уже реально виднелся капиталистический тупик. Но не в характере Бориса Вениаминовича было опускать руки. Работы и борьбы он, как известно, не боялся. К тому же ленинградская делегация на съезде немало сделала, чтобы страна хотя бы на ближайшую перспективу имела социалистические ориентиры.

 

«Мы не прячемся в окопах»

Смольный активно начинает работу по реализации решений XXVIII съезда партии. Она основательно отличается от тех мажорных кампаний, которые следовали после предыдущих партийных съездов. В первую очередь тем, что не было единодушного одобрения решений съезда. Сохранив внешнюю целостность КПСС, этот высший партийный форум не ответил на многие и многие вопросы внутрипартийной борьбы и будущего развития страны.

Сразу стало ясно: только что принятый Устав КПСС далеко не идеален. Партия остро нуждалась в новой Программе, соответствующей реалиям времени. Уже 31 июля 1990 г. «Ленинградская правда» печатает статью «Съезд состоялся — что дальше?» секретаря обкома по идеологии Ю. П. Белова. Обком продолжает напряженный творческий поиск своего отношения к кардинальным вопросам партийной политики. Вскоре местные газеты публикуют разработанную Смольным «Политическую позицию и программу действий Ленинградского областного комитета Коммунистической партии Советского Союза».

В октябре Центральный комитет наконец откликается на требования ленинградцев, а также целого ряда других территориальных партийных организаций и рассматривает на своем пленуме задачи КПСС в связи с переходом экономики на рыночные отношения. Реагируя на решения ЦК, обком созывает объединенную Ленинградскую партконференцию, которая работает под девизом: «Защитить права личности, интересы трудящихся». Через месяц после опубликования новой Конституции РСФСР проходит собрание актива Ленинградской областной партийной организации, призывающее сохранить Советскую Россию в составе СССР.

Одновременно обком готовится к решению предстоящих серьезных финансовых проблем, связанных с изменением партийного бюджета. Дело в том, что сумма партийных взносов, поступающих в распоряжение горкомов и райкомов партии от первичных партийных организаций, должна была уменьшиться с 1 января 1991 г. не менее чем вдвое. В соответствии с положениями нового Устава КПСС существенно менялись в сторону уменьшения шкала и процент ежемесячных членских взносов членов партии, а «первички» теперь могли оставлять на собственные нужды до 50 % средств от суммы собранных взносов.

Выход, как всегда в последнее время, виделся в очередной структурной реорганизации ГК и РК, их аппарата, а возможно, и в сокращении количества районных комитетов в Ленинграде. Был еще и другой путь: новый уставной документ официально поощрял прибыльную хозяйственную деятельность партийных комитетов, не идущую вразрез с интересами политической работы.

К сожалению, этот путь из-за отсутствия необходимого опыта принесет обкому немало разочарований. Хорошо помню треволнения управляющего делами Смольного А. А. Крутихина при решении, например, вопросов сдачи в аренду отдельных обкомовских объектов недвижимости сторонним организациям, в том числе иностранным, когда не было ожидаемой отдачи от проведенной предпринимательской деятельности.

Наступил 1991 год — роковой год для КПСС и Советского государства. Сегодня, спустя более двадцати лет, для меня, как и для любого патриота нашей Родины, очень важно еще раз вернуться к тому историческому периоду, чтобы лучше понять причины катастрофы, случившейся с великой страной. Как действовали в той трагической обстановке ленинградские руководители, в том числе избранные членами центральных органов КПСС — Центрального комитета и Центральной контрольной комиссии? Были ли в Центре силы, способные освободиться от горбачевского гипноза и предотвратить развал СССР? Наконец, кто же такой Горбачев — неудачник, адепт Запада или сознательный разрушитель партии и государства?

Естественно, главным рупором политической позиции Смольного оставался Борис Вениаминович Гидаспов. Избрание секретарем ЦК придало ему уверенности. Он стал более твердо и однозначно выражать свои взгляды и мнение коллегиальных органов областной партийной организации по вопросам социально-экономического положения в стране. Теперь уже команда Гидаспова открыто и предметно посылает в адрес высшего руководства ЦК не эмоциональные хулительные всплески, а остро заточенные критические стрелы, которые, при имеющейся поддержке коллег из других регионов Союза, казалось, вот-вот кардинально изменят обстановку в Центре.

12 января 1991 г. орган ЦК КПСС газета «Правда» публикует развернутое интервью Б. В. Гидаспова под заголовком «Мы не прячемся в окопах». Борис Вениаминович заявляет, что «время митинговых страстей, ораторского надрыва и битья себя в грудь прошло. Такой дорогой не придешь к гражданскому миру, совместному и здравому решению острых проблем в экономике, социальной и политической сферах». Он дает обстоятельный анализ текущего момента, подчеркивая, что коммунистам все вменяется в вину, «даже нынешнее запустение городов и деревень, которыми давно руководят новоизбранные Советы».

В этих экстремальных условиях партии необходимо не только обороняться от незаслуженных обвинений, но практически заново найти свое место в обществе. Ленинградский обком старается полностью развеять заблуждение, будто партия должна уйти из всех сфер экономической деятельности. «Как будут в этом случае развиваться события? Наши партийные комитеты вытеснят с предприятий другие партии. Деполитизация и деидеологизация — это побасенки для несмышленышей. За ними конкретная цель — переполитизация и переидеологизация масс».

Говоря о политической ситуации, Б. В. Гидаспов отметил, что за последнее время ряды Ленинградской партийной организации покинули 110 тысяч человек, что составляло почти восемнадцать процентов ее членов. «Не жаль расставаться с карьеристами, с теми, кто сделал этот шаг из конъюнктурных соображений. Но есть и большая группа коммунистов, которые вышли из партии потому, что утратили веру в ее лидеров. В том, что мы их потеряли, повинны и руководство Центрального комитета и обком КПСС. Перестройка, которую принято называть революцией, в какой-то момент оказалась без дееспособного штаба. Дошло до того, что одно время даже Пленумы ЦК стали созываться лишь после настойчивых требований с мест. Незаметно ушло в тень и Политбюро ЦК. Для правящей партии, коль скоро КПСС таковой остается и сегодня, такое положение недопустимо».

Это интервью Б. В. Гидаспова с обличением происходящих реформ, призывом вернуться к курсу 1985–1986 гг. и восстановить роль КПСС имело резонанс в партии. Известный историк А. И. Уткин, анализируя события начала 1991 года, пишет, что на фоне нерешительности вождя «перестройки» обозначился «антилидер» — глава Ленинградской партийной организации Борис Гидаспов. На январском объединенном Пленуме ЦК и ЦКК «случилось неожиданное для Горбачева»: при обсуждении проблем текущего момента и задач партии «его прямой ставленник — заместитель Генерального секретаря Владимир Ивашко и новый главный партийный идеолог Александр Дзасохов примкнули к Гидаспову».

Взыскательный анализ происходящего сделан Борисом Вениаминовичем и в последующем интервью «Ленинградской правде». На вопрос главного редактора газеты Олега Кузина: «Даются ли какие-либо рекомендации М. С. Горбачеву на заседаниях Политбюро, Секретариата ЦК?» — последовал откровенный, полный искренней тревоги за судьбу партии и государства ответ:

«Даются. К сожалению, не всегда принимаются. Работа Политбюро, как мне кажется, не может устраивать коммунистов. Мы действительно уходим порой от обсуждения основных вопросов. Один из примеров ухода — это вопрос о теоретической модели обустройства нашего государства. Надо принять критику в мой адрес, критику в адрес Политбюро и Генерального секретаря партии. Проблемы теоретические обсуждаются на недостаточно высоком уровне, да и готовятся они пока идеологическим отделом достаточно слабо, недостаточно работают и Академия общественных наук, институты ЦК КПСС.

Я не отношу себя к числу теоретиков, которые способны возвратить ореол величия идеям марксизма-ленинизма. Но как ученый могу сказать, что нет такой теории, которая бы не нуждалась в постоянном переосмыслении, дополнении… Однако замечу, переосмысление истории партии и нашего социалистического государства ведется с шараханьем то в правую, то в левую сторону».

На классический вопрос О. Кузина «Что делать?» Б. В. Гидаспов ответил: «Приходится учиться самому все время, самому придумывать какие-то шаги. Я уже прекрасно понимаю, что ждать чего-то от Генерального секретаря, от Политбюро и от Центрального комитета бессмысленно».

Ленинградская позиция — позиция коммунистов, которых глубоко волнует судьба партии и государства, отчетливо звучала на всех пленарных заседаниях ЦК 1991 г. В этом ключе выступали секретарь обкома Е. И. Калинина, председатель контрольно-ревизионной комиссии областной парторганизации Н. Н. Кораблев и, конечно, сам Б. В. Гидаспов. В июле, с избранием секретарем ЦК заведующего кафедрой политической истории ЛЭТИ имени В. И. Ульянова (Ленина) В. В. Калашникова, возможности ленинградского влияния в Центре возросли. Последовательным борцом за подлинные идеалы перестройки и убедительным публицистом проявил себя в этот период Ю. П. Белов, избранный членом ЦК Компартии РСФСР.

Тучи над Горбачевым сгущались. Вот-вот в партии должна была грянуть гроза с реальными выжигающими молниями в адрес антигосударственного курса генсека и порывом мощного единого патриотического ветра, который вымел бы из Кремля и со Старой площади прозападное лобби.

Московский коллега Б. В. Гидаспова Ю. А. Прокофьев отмечает, что в 1991 г. на апрельском пленуме ЦК КПСС впервые открыто была высказана критика в адрес Генерального секретаря. Горбачева сравнили с машинистом, который ведет состав на красный свет и не думает его останавливать. Такую оценку многие выступающие поддержали. В том числе и наш Н. Н. Кораблев, заявивший, что разрыв между партией и ее Генеральным секретарем, к большому сожалению, растет катастрофически быстро.

После этого Горбачев заявил о своем уходе в отставку. Но ему вновь удалось, как в таких случаях говорят, «завести рака за камень». Ибо ни в какую отставку он не собирался, а делал все, чтобы остаться у власти, понимая, что без должности генсека не быть ему и президентом страны.

На пленуме был объявлен перерыв, во время которого Ивашко, заместитель Михаила Сергеевича, провел заседание Политбюро и предложил вопрос об отставке Горбачева на Пленум не вносить, с чем большинство членов Политбюро, как это ни печально сегодня сознавать, согласилось. Потом Горбачев, естественно, отозвал заявление о своем уходе с поста генсека, и Пленум, «исходя из высших интересов страны, народа, партии», не стал его обсуждать.

Тем не менее уже к лету можно было говорить о формировании в партии и ЦК ощутимой оппозиции Горбачеву. Вместе c московскими и ленинградскими коммунистами в ее ряды встали многие и многие территориальные партийные организации, понимавшие, что дело идет к развалу общественно-политического строя страны. Их объединяло общее требование о проведении в конце года внеочередного, XXIX съезда КПСС, о смене руководства партии, в первую очередь — Горбачева.

Казалось, политическая гроза разразится, наконец, над генсеком на июльском пленуме Центрального комитета. Выступая на нем, Б. В. Гидаспов заявил, что в настоящее время «полностью отброшены идеи XIX партконференции о том, что главное направление демократизации нашего общества и государства — восстановление в полном объеме роли и полномочий Советов народных депутатов как полновластных органов народного представительства».

Он подверг резкой критике представленный пленуму проект новой Программы КПСС: «Мы не видим здесь философского осмысления эпохи, конкретного исторического и политологического анализа тенденций развития как общества в целом, так и самой партии. Вызывает недоумение и тот факт, что о коммунистической идее (мы не говорим о перспективе) говорится только один раз, но не с точки зрения научного анализа явления, а скорее в жанре “надгробной эпитафии”».

Борис Вениаминович обратил также внимание и на важность подготовки к рассмотрению в ближайшее время вопроса о целесообразности совмещения постов Генерального секретаря ЦК КПСС и Президента СССР. От имени Ленинградской областной парторганизации он потребовал, чтобы решение о дате проведения внеочередного съезда партии было принято на настоящем пленуме ЦК. И такое очень важное принципиальное решение, благодаря консолидированным действиям противостоящих генсеку членов ЦК, состоялось. Но политической отставки Горбачева на пленуме вновь не произошло. Почему?

По информации Ю. А. Прокофьева, «Горбачев хотел воспользоваться этой ситуацией следующим образом: если на пленуме прозвучит требование об его немедленной отставке и вопрос будет вынесен на голосование, то около сотни членов ЦК должны будут покинуть заседание и таким образом сначала расколоть ЦК, а затем и партию, проведя свой, внеочередной, съезд. Понимая это, члены ЦК, не поддерживающие Горбачева, не стали ставить на голосование вопрос о его немедленной отставке».

Вот так М. С. Горбачев продлил свою политическую жизнь на посту генсека. Но не до съезда партии, где его совершенно определенно ждал «последний и решительный бой», а, как оказалось, только на один месяц.

 

Анатомия измены

За июлем, естественно, последовал август — август 1991 г., ставший трагическим для судьбы партии и Cоветского государства. Трагическим — в силу той роли, которую (теперь это уже ясно всем) сыграл в нем Горбачев.

Казалось бы, о событиях того периода известно все или почти все каждому мало-мальски интересующемуся политикой человеку. Утром 19 августа, за день до подписания нового Союзного договора, средства массовой информации объявили гражданам Советского Союза, что в связи с невозможностью по состоянию здоровья исполнения М. С. Горбачевым обязанностей Президента СССР в исполнение этих обязанностей вступил вице-президент СССР Г. И. Янаев.

В целях преодоления глубокого и всестороннего кризиса, сохранения целостности страны было введено чрезвычайное положение в отдельных ее местностях, на всей территории государства устанавливалось безусловное верховенство Конституции СССР и законов Союза ССР. Для управления страной и эффективного осуществления режима чрезвычайного положения 19 августа 1991 г. был создан Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР (ГКЧП СССР). В него вошли практически все высшие руководители Советского Союза — ближайшие соратники Горбачева, который находился в то время на отдыхе в Крыму, в Форосе. О своих благих целях члены ГКЧП сообщили населению в соответствующем заявлении советского руководства.

А что же дальше? А далее события развивались как в калейдоскопе. Справедливые с точки зрения государственных интересов намерения членов ГКЧП не были подкреплены последовательными и решительными действиями. Войска в Москву ввели, но четких задач им не поставили. Сторонники капиталистического пути развития общества и развала Советского государства оказались полностью свободны в своих устремлениях.

Началась война указов Янаева — Ельцина. Президент РСФСР поднимается на танк и объявляет о незаконности действий ГКЧП СССР. Это вызывает симпатии не только у его сторонников, но и у многих простых людей, которым уже все равно, какая будет в стране власть, лишь бы были надежды на лучшее. Спровоцированная оппозицией гибель трех молодых парней при выводе военной техники из Москвы кощунственно используется либеральными демократами в своих целях.

21 августа ГКЧП распускается, его делегация летит в Форос к Горбачеву с объяснениями, но тот ее не принимает и встает на сторону Ельцина. На следующий день Горбачев возвращается в Москву. Видно, что он утратил остатки воли и уже не является независимой политической фигурой. Следуют заявления о причастности КПСС к перевороту. А еще через день Ельцин в присутствии генсека в унизительной для него форме подписывает указы о запрещении деятельности организованных структур Компартии РСФСР и КПСС, после чего Горбачев слагает с себя обязанности Генерального секретаря партии.

В этом телеграфном изложении тех августовских событий можно что-то добавлять, уточнять. Что-то до сих пор по разным причинам остается неизвестным. Вместе с тем многим исследователям, и мне в том числе, представляется чрезвычайно интересным понять мотивацию поступков, а может быть, бездеятельности первого лица государства и партии в указанный период, которые привели к уничтожению КПСС и ускорили разрушение СССР.

В этой связи вспоминается загадочное, по выражению историка Александра Костина, высказывание Горбачева, произнесенное им сразу же после своего форосского «заточения»: «Всего я вам все равно никогда не скажу…». Что значит «всего» и тем более «никогда»? Возможно, тогда смелости Михаилу Сергеевичу не хватило сказать о том, что он через несколько лет открыто поведал всему миру на семинаре в Американском университете в Турции: «Целью всей моей жизни было уничтожение коммунизма… Именно для этой цели я использовал свое положение в партии и стране… Мне удалось найти сподвижников в реализации этих целей».

А я то, чувствуя внутренне этот лейтмотив в делах генсека, не считал возможным, как говорится, без суда и следствия назвать их изменой, предательством. Может быть, наш партийный главковерх ошибался, заблуждался, не обладал необходимыми качествами руководителя такого уровня. Спасибо Николаю Старикову, в одной из книг которого несколько лет назад я нашел упоминание о той стамбульской речи Горбачева. Теперь эта речь часто цитируется средствами массовой информации. И что важно, никаких комментариев, а тем более опровержений со стороны Михаила Сергеевича не замечено.

А кого же Михаил Сергеевич зачислил в свои «сподвижники» по уничтожению партии и страны? Двух из них он называет: это секретарь ЦК КПСС А. Н. Яковлев и министр иностранных дел СССР Э. А. Шеварднадзе. Но беда наша состояла в том, что количество таких «сподвижников» в высшем советском руководстве тогда не ограничивалось двумя этими фигурами. Да и называются они, конечно, иначе. В этой связи вспоминается откровение одного из представителей администрации США того периода, который заявил, что когда они скажут, на каком уровне у них были агенты влияния в нашей стране, то все ахнут.

Председатель КГБ СССР В. А. Крючков сделал попытку привлечь внимание общественности к этой важнейшей проблеме. 17 июня 1991 г. он выступил на закрытом заседании Верховного Совета СССР с докладом и огласил записку своего предшественника Ю. В. Андропова в ЦК КПСС «О планах ЦРУ по приобретению агентуры влияния среди советских граждан». Данный документ датирован 24 января 1977 г.

По замыслу этой спецслужбы США целенаправленная деятельность агентуры влияния должна способствовать созданию определенных трудностей внутриполитического характера в Советском Союзе, сдерживанию развития нашей экономики, проведению отечественных научных изысканий по тупиковым направлениям. Могут ли быть сомнения, что именно так в последние годы все и происходило.

А. И. Доронин в книге «Бизнес-разведка» пишет: «Озвученные Крючковым сведения были весьма надежны, ибо на тот момент советская разведка располагала значительными информационными возможностями практически во всех спецслужбах США. Достоверно известно и то, что М. С. Горбачев знал о существовании специальных учреждений по подготовке агентов влияния, известны ему были и списки их “выпускников”. Но, получив от руководства КГБ СССР данные о выявленной агентуре влияния, Горбачев запрещает контрразведке предпринимать какие-либо меры по пресечению преступных посягательств. Более того, он всеми силами прикрывает и выгораживает “крестного отца” агентов влияния в СССР А. Н. Яковлева, несмотря на то, что характер сведений о нем, поступивших из разведисточников, не позволял сомневаться в истинной подоплеке его деятельности».

В чем же состояли причины такой «заботы» генсека? Известно, что Александр Яковлев в 1972 г. с должности первого заместителя заведующего отделом агитации и пропаганды ЦК КПСС был отправлен послом в Канаду. К началу 1980-х годов он стал проявлять стремление к возвращению на родину. В то же время отмечается его настойчивый интерес к персоне М. С. Горбачева, который уже стал членом Политбюро и начал совершать важные зарубежные поездки.

В период пребывания в одном из отпусков Яковлев добивается встречи с Михаилом Сергеевичем и уговаривает того съездить посмотреть сельское хозяйство в Канаде. Затем было организовано соответствующее приглашение от имени канадского правительства. Ю. В. Андропов, не без сомнений (государственной необходимости в такой командировке не было), согласился под напором будущего генсека отпустить его на короткое время за океан. Произошло это в мае 1983 г.

Помощник М. С. Горбачева В. И. Болдин отмечает: «Это была решающая поездка для понимания будущим автором “Перестройки и нового мышления” процессов, происходящих в западном мире, знакомства с иными точками зрения на развитие нашей страны, вопросами демократизации, свободы и гласности. Именно там <…> А. Н. Яковлев изложил свое видение развития СССР и мира, изложил пути, которые могут привести к оздоровлению нашего общества. Большое значение имела эта поездка и для дальнейшей судьбы А. Н. Яковлева, которого до поездки Горбачева не очень-то спешили вернуть в Россию».

Горбачев, видимо, очень ответственно отнесся к встречам со своим будущим идеологическим наставником, забыв, похоже, о главной цели своего приезда в Канаду — знакомстве с ее сельским хозяйством. Недавно мне стали известны воспоминания одного из участников той поездки, знаменитого тогда в нашей стране овощевода (я лично очень хорошо знаю этого человека). Из них следует, что возглавляемая Горбачевым делегация своего руководителя на канадской земле практически и не видела: у него была «особая» программа пребывания вместе с А. Н. Яковлевым. Российский публицист В. Н. Швед отмечает: вместо одной запланированной встречи с премьер-министром Трюдо состоялись три, в том числе с вероятным присутствием представителей США. По существу это были «первые смотрины» Горбачева с участием американцев.

После своей поездки в Канаду Горбачев настоял на возвращении Яковлева в Москву. Уже в том же, 1983 г. посол возвращается на родину и возглавляет Институт мировой экономики и международных отношений Академии наук СССР. Спустя год организуется визит делегации Верховного Совета СССР в Великобританию. Через британского посла в Москве поступает информация о том, что премьер-министр этой страны Маргарет Тэтчер могла бы встретиться с главой делегации, если ее будет возглавлять секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев. Ряд историков и политиков того времени отмечают: без влияния Яковлева здесь не обошлось. Тем более и он сам, видимо, по настоянию Горбачева был включен в состав группы советских посланцев на Туманный Альбион.

Так или иначе, оба будущих архитектора перестройки в декабре 1984 г. прибыли в Англию и были приняты М. Тэтчер в особой загородной резиденции в Чеккерсе, которая предназначалась для особо важных и доверительных встреч с иностранными представителями. Итоги визита превзошли ожидания «железной леди». Она, конечно, была проинформирована своими заокеанскими коллегами о том, что Горбачев, в отличие от своих товарищей по Политбюро, проявляет значительный интерес к западным моделям управления экономикой и к западной системе ценностей. Но неожиданные откровения Горбачева по вопросам ядерных вооружений, для которых у него, скорее всего, не было полномочий, потрясли ее. Михаил Сергеевич выложил на стол переговоров подлинную сверхсекретную карту Генштаба с направлениями ракетных ударов по Великобритании и сказал растерянной Тэтчер: «С этим надо кончать». Сразу же после завершения визита Горбачева Тэтчер вылетела в Америку, чтобы поделиться с президентом США впечатлениями о будущем советском лидере. Впоследствии она, как пишет Н. И. Рыжков в книге «Главный свидетель»: «…с гордостью говорила: “Мы сделали Горбачева Генеральным секретарем”».

РОССИИ», № 3 (174), март 2011 г. // URL: http://suzhdenia.ruspole.info/node/1827 (дата обращения: 23.03.2014).

Да, отечественные и зарубежные историки и политики, имевшие отношение к деятельности М. С. Горбачева, и он сам, несмотря на свои первичные заклинания, с годами постепенно приподнимают занавес над сутью процессов, происходивших в перестроечный период и особенно в 1991 г.

Раскрыл свои карты и «духовный наставник» генсека — А. Н. Яковлев, открыто признавшийся, что он посвятил работу в Политбюро ЦК КПСС «борьбе с советским тоталитаризмом и КПСС». В обстоятельном интервью «Литературной газете» в 1991 г. он, в частности, сказал:

«Представьте себе, что мы в 1985 г. сказали бы, что надо переходить на другой общественный строй? Ведь вот сейчас все нас обвиняют, что у нас не было плана? Какой план? Давайте вместо социализма учредим другой строй? Где бы мы оказались? Самое ближнее — в Магадане. И то не довезли бы…

В конце концов я пришел к одному выводу: этот дикий строй можно взорвать только изнутри, используя его тоталитарную пружину — партию. Используя такие факторы, как дисциплина и воспитанное годами доверие к Генеральному секретарю, к Политбюро: раз Генеральный говорит так, значит — так оно и есть»

Сегодня особенно поражает, как близки эти слова Яковлева менторскому высказыванию в 1991 г. бывшего директора ЦРУ США Роберта Гейтса: «Мы понимаем, что Советский Союз ни экономическим давлением, ни гонкой вооружений, ни, тем более, силой не возьмешь. Его можно разрушить только взрывом изнутри».

И в этом состояла одна из важнейших причин трагедии партии и страны. Подавляющее большинство партийного и государственного аппарата верило высшему руководству государства и, даже видя серьезные недостатки в деятельности Горбачева, критикуя его за них, не подозревало, что события развиваются по воле лидера-предателя. На основании той информации, которая оказалась мне доступной, считаю необходимым сделать некоторые акценты в горбачевском поведении в августовских событиях и в последние месяцы существования Советского государства.

 

«Он нас всех продал!»

Каких только ярлыков не навесили недруги cоветской власти на ГКЧП и его цели: это и путч, и заговор, и мятеж, и государственный переворот, и даже — пиночетовщина. Но ничего подобного члены ГКЧП не желали. Они сами занимали высшие посты в государстве и выступили, прежде всего, против распада СССР, а не против лично Горбачева.

Более того, можно утверждать, что ГКЧП являлся, по существу, детищем Горбачева и имел правовые предпосылки. Этого мнения придерживаются А. И. Лукьянов и Ю. А. Прокофьев. Ведь известно, что 3 апреля 1990 г. был принят Закон СССР «О правовом режиме чрезвычайного положения». В марте 1991 г., с учетом углубляющегося в стране кризиса, президент-генсек создал комиссию во главе с Г. И. Янаевым по выработке механизма реализации этого закона на практике. В эту комиссию вошли почти все будущие члены ГКЧП.

Результатом ее работы стало издание 16 мая 1991 г. Указа Президента СССР № 71977 «О неотложных мерах по обеспечению стабильной работы базовых отраслей народного хозяйства», в котором впервые говорится, что обстановка требует особых действий в экономике, находящейся в критическом состоянии. По свидетельству самого Горбачева, он даже согласовал названный указ с Ельциным.

Было разработано, как отмечают Г. И. Янаев и бывший в 1991 г. руководителем Гостелерадио СССР Л. П. Кравченко, четыре варианта введения чрезвычайного положения.

А. И. Лукьянов пишет, что «3 августа 1991 г., всего за две недели до так называемого путча, Горбачев на заседании кабинета министров констатировал “наличие в стране чрезвычайной ситуации и необходимости чрезвычайных мер”. Причем, как он подчеркивал, “народ поймет это!”». К тому времени Россия, по существу, объявила банкротом Советский Союз. Об этом свидетельствовали отказ платить в федеральный бюджет основную часть российских налоговых сборов, признание верховенства Конституции РСФСР и российских законов над федеральными, возможность бойкота любых постановлений союзного правительства, если они касаются России. Обстановка в СССР стала неуправляемой.

Командующий сухопутными войсками СССР в 1991 г. В. И. Варенников приводит в своей книге «Дело ГКЧП» выдержку из стенограммы того заседания союзного правительства накануне отлета Горбачева в Крым: «Я завтра уеду в отпуск с вашего согласия, чтобы не мешать вам работать». Вот как! Высшее должностное лицо отбывает на отдых и ставит свое ближайшее окружение — остающихся «на хозяйстве» руководителей страны — перед многотрудной дилеммой: быть или не быть этой стране?

Ожидаемое 20 августа неправомерное подписание без обсуждения Верховным Советом СССР нового союзного договора лишь частью республик, закрепление в нем отмеченных выше «новых» отношений с Россией поставили бы крест на Советском Союзе. А это входило в прямое противоречие с Конституцией СССР и результатами состоявшегося в марте 1991 г. Всесоюзного референдума, когда три четверти граждан высказались за сохранение Союза.

Говорят, что у членов ГКЧП были разные мотивации при вхождении в этот орган. Мол, некоторые из них надеялись таким образом сохранить свои высокие государственные должности. Но так ли это важно? Важнейшей и совершенно законной мотивацией для всех участников ГКЧП являлась главная цель — сохранить Советское государство, оставаться верными Конституции и социалистическому выбору своего народа. Это был акт отчаяния в условиях крайней необходимости, благородный и мужественный шаг во имя спасения Отечества от распада и национальной катастрофы.

Понимая тяжесть обстановки в стране и желая не допустить прохождения ею точки невозврата к действующему конституционному устройству, группа руководителей, занимавшихся по поручению Горбачева разработкой документов, связанных с введением чрезвычайного положения, вылетает 18 августа к нему в Форос и предлагает принять необходимые меры для спасения СССР. Президенту сообщаются предполагаемые практические шаги будущего ГКЧП, его состав.

Михаил Сергеевич не говорит, что вводить чрезвычайное положение не надо. Он говорит, что не может в этом участвовать. Член той форосской делегации генерал В. И. Варенников так описывает окончание встречи с Горбачевым: «Мы попрощались. Он подал всем руку, сказав: “Черт с вами, делайте, что хотите, но доложите мое мнение”». Спрашивается какое? То есть опять: ни «да», ни «нет». Таким образом, в критический для великой страны час ее действующий президент самоустраняется от наведения в ней должного порядка, чем создает прямые предпосылки для последующих, уже необратимых трагических событий в общественной жизни.

Очень точно по этому поводу высказался А. И. Лукьянов: «Ведь многие могут поставить себя в подобную острую ситуацию. Скажем, находящийся в отпуске директор завода или совхоза, просто глава семьи, узнав, что дома затевается что-то неладное, видимо, не раздумывая, бросится к себе на производство, в свой город, село, чтобы разобраться, остудить страсти, предупредить неразумные шаги. А тут речь шла о судьбе целого народа, огромного государства».

Следственные материалы по делу ГКЧП однозначно подтверждают, что Горбачев мог 18 августа вернуться в столицу вместе с московской делегацией, мог задержать и даже арестовать ее. У него была возможность связаться с Москвой, дать соответствующие указания руководству страны и КПСС. Но ничего этого сделано не было! А товарищеское пожатие рук посланцам от ГКЧП создавало впечатление, что «таможня дает добро», хозяин скоро «подтянется» и возглавит начатое ими. Похоже, эта иллюзия оказала плохую услугу организаторам чрезвычайного положения, во многом сковала их благородные и патриотические намерения нерешительностью.

Иначе трудно объяснить, почему эти государственные мужи, прошедшие испытания в горниле организаторской работы в комсомоле и партии, руководившие крупными административными и хозяйственными структурами, силовыми ведомствами, допустили мягкость и рыхлость в достижении обнародованных высоких целей ГКЧП.

Не были, например, правильно просчитаны действия Ельцина, в котором «путчисты» не увидели врага: ведь он еще недавно был кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС. А тот, будучи свободен, к своему удивлению, в связи с внешним миром и в передвижении по Москве, приехал к Белому дому, взошел на танк и объявил ГКЧП незаконным. Тем самым перехватил у «путчистов» инициативу.

К этому времени в Белом доме были запасы оружия, питания. Американцы наладили поступление информации к Ельцину о передвижении войск в столице через систему спутниковой связи и даже о переговорах ГКЧП на основе радиоперехватов. В начале же «путча» у российского лидера не было никакой уверенности в своем «светлом» будущем. Более того, в ночь с 20 на 21 августа, опасаясь своей ликвидации, Ельцин намеревался бежать в американское посольство, «чтобы сохранить себя для России».

Оказались нелокализованными и действия московских властей, вступивших в контакт с посольством США и специалистами ЦРУ, призывавших москвичей к забастовкам, выходу на улицы, к манифестациям и имевших на этот счет специально подготовленные планы.

А как можно было в условиях чрезвычайного положения допустить сбор большого количества людей перед зданием Верховного Совета РСФСР и создание центра противодействия ГКЧП? И для наведения порядка здесь не требовалось привлечения войск Московского военного округа. В то же время организаторы «путча» не закрыли радиостанцию «Эхо Москвы», она продолжала работать и призывать граждан к оружию, к защите Белого дома.

О средствах массовой информации — особый разговор. По непрерывным телефонным звонкам в Гостелерадио, сообщает Л. П. Кравченко в своей книге «Лебединая песня ГКЧП», складывалось впечатление, что большинство поддерживает ГКЧП. Обращались с просьбами выступить по телевидению в его поддержку многие общественные организации, руководители ряда союзных и автономных республик.

При определенной подготовке «мы бы смогли, — пишет он далее, — соответственно успеть перестроить весь эфир, а не транслировать “Лебединое озеро”. Объявив, например, на весь день марафон, мы открыли бы эфир для представителей разных слоев народа в поддержку чрезвычайных мер. Устроили бы телевизионные переклички от Калининграда до Владивостока. Непрерывно работала бы в живом эфире большая студия, где, сменяя друг друга, выступали политики, рабочие, ученые, деятели культуры в поддержку чрезвычайных мер. То есть могли бы создать картину всеобщей поддержки. Иными словами, если бы ТВ и радио оказались в руках людей, решивших без колебания поставить их на службу ГКЧП, можно было бы сделать то, что не удалось всем этим танкам и бронетранспортерам».

Колебания в действиях членов ГКЧП продолжались. Позиция президента-генсека оставалась непонятной. Взвешенные решения принимать было трудно. Приходилось думать о том, что делать с Ельциным, с толпой у Белого дома. При этом довлели опасения повторения кровопролития в Тбилиси, Баку, Вильнюсе. Ельцин же объявляет о созыве Верховного Совета РСФСР, и уже через день, 21 августа, сессия этого Совета осуждает инициаторов чрезвычайного положения.

Союзный же руководитель А. И. Лукьянов так же оперативно собрать депутатов Верховного Совета СССР не смог. С ними надо было основательно поработать, чтобы они прибыли в Москву из отпусков. 20 августа в переговорах с руководством РСФСР Анатолий Иванович, по существу, размежевался с ГКЧП. Он неоднократно подчеркивал, что лично не причастен к «путчу»: «Я не участвую во всем этом “деле”». Так или иначе, организаторы принятия чрезвычайных мер лишились надежды на оперативное признание своей легитимности.

Импульсы неуверенности, нерешительности шли и на места — в столицы республик, краевые и областные центры, которые не получали из союзного Центра ни четких инструкций, ни конкретных указаний, как действовать. Осторожную позицию занял и Секретариат ЦК КПСС, ограничившись направлением в регионы краткой телеграммы с просьбой к первым секретарям партийных комитетов оказывать ГКЧП содействие, но с оговоркой: руководствоваться при этом Конституцией СССР. Эта никчемная, как ее назвал М. Н. Полторанин, телеграмма сыграла позднее для КПСС роковую роль, засветив и подтвердив документально связь партии с путчистами. Пленум Центрального комитета собрать не решились, хотя известно, что большинство членов ЦК в тот период было в Москве. Ждали Горбачева, его мнения о происходящем.

А Михаил Сергеевич в это время с радикулитом в пояснице спокойно выжидал в Форосе. Не думаю, что в тот момент Горбачев решал, как считают некоторые историки, кого ему предать: членов ГКЧП, которых он «за уши» вытащил на высокие государственные посты и которых, сегодня очевидно, спровоцировал на выступление, или Ельцина и его команду, формально сохранившими верность ему. На мой взгляд, он прекрасно понимал, что его ждет на предстоящем через три четыре месяца XXIX съезде КПСС: безусловная отставка с поста Генерального секретаря, а потом, скорее всего, и с поста Президента СССР. Поэтому мучительного выбора у генсека не было. А если верить его последующим откровениям о борьбе с коммунизмом, то такого выбора для него не могло быть и вовсе.

Когда 21 августа 1991 г. становится ясно, что попытка спасения Советского Союза проваливается, делегация ГКЧП вновь летит в Форос, чтобы просить Горбачева вернуться в Москву и взять власть в свои руки. Но тот посланцев-патриотов не принимает, снимает с занимаемых постов практичски все союзное руководство — своих недавних соратников — и отправляет их в тюрьму.

Член ГКЧП, министр внутренних дел СССР Б. К. Пуго, пораженный открывшейся ему правдой, сказал о Горбачеве за день до своей гибели буквально следующее «Он нас всех продал! Жалко — так дорого купил и так дешево продал. Всех!».

Похоже, что члены ГКЧП до последнего момента надеялись на порядочность Горбачева, считали необходимым, чтобы он оставался пока во главе государства, так как еще имел авторитет на Западе, а значит, была надежда на спасительные кредиты. Как отмечал историк А. И. Уткин, Горбачев «с самого начала поразил американцев тем, что говорил не об интересах своего государства, которые он призван охранять, а выступал в некой роли Христа, пекущегося “о благе всего человечества”». Поэтому, зная о способности и стремлении президента-генсека всегда оставаться в стороне от «горячих ситуаций», организаторы ГКЧП «позаботились» о сохранении имиджа первого лица страны, объявив о его «тяжелой» болезни и отключив на даче в Форосе спецкоммутатор. А это только многих насторожило и оказало в итоге плохую услугу инициаторам чрезвычайных мер.

Ю. А. Прокофьев в своей книге «Как убивали партию» пишет: «…у Горбачева был лишь радикулит, и ссылаться на его болезнь в такое время неправомерно. Если хотели наводить порядок законным путем, надо было вести разговор о том, что президент практически самоустранился от руководства страной, в тяжелый период ушел в отпуск, отказался возвратиться в Москву, хотя к нему приезжала представительная делегация. Вот поэтому до решения сессии Верховного Совета СССР власть передается вице-президенту. Это было бы понятно, все было бы нормально. А здесь я увидел попытку слукавить, схитрить».

Подводя итог сказанному, следует отметить, что существует множество версий, трактовок политической картины каждого дня, каждого эпизода августовских событий 1991 г. Для меня здесь не так уж важно, были ли предварительные договоренности членов ГКЧП с Горбачевым, был ли заговор Горбачева и Ельцина, насколько велика была роль спецслужб Запада в тот период. Важно, что в той политической картине для успеха не хватило ключевого пазла — гражданской позиции и ответственности главного действующего лица государства.

Измена Горбачева становится явной. Обезглавив парламент, кабинет министров, все силовые ведомства, ЦК КПСС, он открывает путь прокапиталистическим экстремистским силам. Президент-генсек не употребит законную власть, чтобы не допустить запрета Ельциным деятельности КПСС, сложит с себя полномочия Генерального секретаря и распустит Центральный комитет без решения не то, что съезда партии, даже Пленума ЦК. Распустит высший орган государственной власти — Съезд народных депутатов СССР.

Не даст конституционной оценки авторам Беловежских соглашений — Ельцину, Кравчуку и Шушкевичу, которые окончательно развалили союзное государство и собирались, чувствуя ответственность за содеянное, «сушить сухари».

А. И. Уткин пишет: «А ведь Горбачеву требовалось не многое: стоило ему сказать, что “мы — единственная легитимная сила и власть на огромной территории страны”, как вся ельцинская абракадабра переворачивалась, подчиняясь логике соподчинения в единой стране, которую парламентарно еще нужно было разрушить. Но для этого нужно было обладать личной смелостью. Нужно было любить страну больше себя».

Эти простые качества человека-гражданина обошли Горбачева далеко стороной. В своей изменнической политике он делал все только ради того, чтобы самому оставаться на вершине власти — причем не важно, какого государства: ССГ или СНГ. Однако Ельцин переиграл Горбачева и оставил его не у дел.

Вызывает большое уважение гражданская позиция генерала В. И. Варенникова, который, в силу своих убеждений, оказался активным сторонником ГКЧП, за что подвергся аресту и судебному преследованию. Поддерживая действия ГКЧП, он выступал против развала нашей державы, холуйства и пресмыкания перед Западом и США, что в итоге привело к обнищанию, разложению и унижению народа. Глубокая убежденность Валентина Ивановича в своих поступках отразилась в том, что он стал в 1994 г. единственным из обвиняемых по делу ГКЧП, кто отказался принять амнистию, предстал перед судом и был оправдан. Замечу: оправдан в ельцинской России и при участии Горбачева в судебном процессе в качестве свидетеля, о чем подельник бывшего генсека А. Н. Яковлев с желчью заявил: «Надо этот суд судить».

В тот принципиально важный момент Валентин Варенников проявил себя как Великий Сын России. Это он, прошедший войну от Сталинграда до Берлина, трижды раненный, Знаменосец исторического Парада Победы в Москве, один из самых образованных и эрудированных советских военачальников, Герой Советского Союза, народный депутат СССР, обвиняемый в измене Родине за связь с ГКЧП, задал на суде прямой вопрос Горбачеву, глядя ему в глаза:

— Скажите, свидетель, почему вы в итоге своей деятельности стали ренегатом в партии и предателем своего народа?

Горбачев несколько минут возмущался: это, мол, произвол, задавать такие вопросы, и пытался воздействовать на суд. Но Валентин Иванович твердо произнес в наступившей тишине:

— Так я жду ответа!

После этого, пишет В. И. Варенников, «Горбачев беспомощно развел руками, а председательствующий, словно спохватившись, объявил, что вопрос снят, так как носит политический характер. Верно, но ведь он освещает истину — кто предал наш народ».

Валентин Иванович сожалеет, что не сказал это Горбачеву раньше, хотя бы в 1987–1988 гг. А я вспоминаю совещание в Смольном в июле 1989 г., когда генсек приехал в Ленинград снимать Ю. Ф. Соловьева. Тогда первые секретари райкомов города открыто предрекали: после сдачи Горбачевым первых секретарей обкомов может последовать и сдача партии.

Дни допроса Горбачева в качестве свидетеля стали днями его позора. Ведь здесь он не мог бравировать истинными целями своей политики, иначе из свидетеля превратился бы в совсем иное действующее лицо на суде. Признание судом В. И. Варенникова невиновным оправдывало, по существу, и всех членов ГКЧП.

Когда я узнал об известной антисоветской речи Горбачева в Стамбуле в 1999 г., то, потрясенный ее содержанием, обратился к Интернету за уточнениями и встретил там привлекшее мое внимание мнение на этот счет одного, вероятно, случайного пользователя Всемирной паутины. Он в резкой форме высказывался примерно так: мол, кишка тонка у Михаила Сергеевича для намеренного могильщика Советского Союза и что эта стамбульская речь — прежде всего пиар-акция для продолжения сбора дивидендов от его предательской политики в годы перестройки. Пришлось задуматься: мог ли действительно Горбачев ставить перед собой задачу уничтожения коммунизма? Он ведь, кстати, по мнению ряда коллег из своего ближайшего окружения, не отличался выдающимися волевыми и интеллектуальными качествами.

Но вот мне в руки попадает книга журналиста А. П. Шевякина «Как убили СССР», в которой автор, рассуждая о виновности конкретных лиц в гибели Советского Союза, отмечает: «Когда кого-то обвиняют в чем-либо, я задаю себе вопрос: а под силу ли ему было осуществить это в профессиональном плане?  И тут обвинения М. С. Горбачева в соавторстве с Б. Н. Ельциным в развале СССР у меня вызывают улыбку. Это была наисложнейшая интеллектуальная задача, которая в начале своего пути даже в принципе не имела решения, для одного только ее описания требовалось подключить лучшие силы, может быть, всего мира. Она уж явно не для их мозгов. Как могли эти две интеллектуальные сироты… сообразить, как такие дела делаются вообще? Здесь все на компьютерах было просчитано. Да, юридически они виновны — тут я не веду спор, но насчет их интеллектуальных способностей я сильно сомневаюсь».

Александр Шевякин приходит к выводу, что в отношении СССР в ходе начатой Горбачевым перестройки велась организационная война с активным участием американских оргпроектировщиков. «Это война, которая целиком и полностью проходит в тиши кабинетов высоких начальников, на совещаниях и заседаниях, в ходе пленумов и парламентских дебатов, а также за пределами официальных мест, когда дела решаются в неформальной обстановке». Эта системная война пронизала своими подлыми щупальцами все управленческие структуры Великого Союза, постепенно уничтожая государственную власть. Шаг за шагом «был полностью стерт весь союзный центр, и таким образом через его уничтожение убит весь СССР».

Советский Союз практически с самого его рождения многие отечественные политические деятели называли осажденной крепостью. «Но… на каком-то этапе, — констатирует А. П. Шевякин, — народ просто расслабился, позволил себе некоторые бойницы закрыть, в какие-то стороны не смотреть, а на последнем этапе открыть и ворота, через которые хлынули целые табуны троянских коней. И в итоге, перефразируя известное выражение, можно сказать, что нет таких крепостей, которые не могли бы сдать подлецы…».

Последняя фраза для исследования роли главы нашего государства в период его перестройки является, на мой взгляд, ключевой. В августе 1991 г. организационная война с позиций внешних и внутренних действительно поразила все управленческие структуры Союза. Но стоило бы Горбачеву не уйти в отпуск в такое ответственное для страны время или вернуться 18 августа в Москву вместе с приезжавшей к нему в Форос делегацией будущего ГКЧП и проявить свою гражданскую ответственность — употребить данную ему народом власть, то даже тогда еще многое можно было развернуть так, чтобы враждебный для СССР «политический пасьянс» не сошелся. И при всех происках Запада и их московских клевретов не произошло бы одномоментного обрушения государственного и партийного стержневых скрепов Союза.

Однако в этой судьбоносной ситуации главное руководящее лицо страны оказалось, мягко говоря, слабым звеном. И тут, возможно, интересы Запада и Горбачева определенно совпали.