— Распад и разлад. Безнадёжная власть. Мир пахнет и ложью, и кровью. Чем душу лечить, чтоб совсем не пропасть? — Любовью. И только любовью… — Как выбрать во мгле нам единственный путь. Не внять клевете и злословью? Чем жизнь эту к свету скорей повернуть? — Любовью. И только любовью… — Когда удалимся от жизненных драм, Поставят свечу к изголовью. А с чем же нас, грешников, встретит Он там? — С любовью. Конечно — с любовью…

Иль не вчера ещё клён красовался багряный? За ночь успел сбросить всё с замерзающих плеч. Боязно даже пройтись этой жаркой поляной, Листья такие, что могут подошвы прожечь. А в небесах перелётные дикие гуси Снова трубят, что вернутся они но весне. Столько в тех звуках прощальной тревоги и грусти, Чтобы очнулось, чтоб дрогнуло что-то во мне. Эти поля, эти в клюкве багровой болота, Эти осины и шелест сухой камыша… Бедный простор… Только есть в нём особое что-то, Только ему открывается чутко душа. Ах, моя осень… Надвинулись тучи рядами. Холода в душу успели уже напустить. Гуси летят — небеса вместе с ними рыдают, Листья такие, что жалко на них наступить…

Романтические умы, Трубадуры и менестрели, Как летели над бездной мы. Как мы все на ветру горели! Не возьмёт нас нахрапом ложь. Больно сердцу, но мы не плачем. И в словесности русской всё ж Мы ещё кое-что да значим. Про горело и пронеслось, — Много ль нового под луною? Лишь бы слово цвело насквозь, Словно яблочко наливное. Чтоб увиделось в нём зерно, А не выгодный знак товарный. Чтоб катилось чистым оно Сквозь эстрадный базар вульгарный. Чтоб к нему не прилипла грязь, Чтобы, взяв в молодые руки, Надкусили его, дивясь, Взяли дальше в дорогу внуки…

— Разве кто считал все ваши раны? Падая, вы вновь вставали в строй. К вам я обращаюсь, ветераны Той, Второй, проклятой, мировой! Вы ушли в легенды, мифы, были, Вы крещёны кровью и огнём. С именем его вы в бой ходили. Кто он? Расскажите мне о нём! — Видно, над страной опять подули Ветры, возвещая о дожде. Разве можно всё сказать о буре? О грозе? Тем боле — о вожде? Вспомним, как в конце сорок второго Каждый в мире был услышать рад Грозное, торжественное слово, Слово нашей славы — Сталинград!.. …Он державу удержал над бездной, Тридцать лет парил он над страной, Затаённый, как "хромец железный", С яростною волею стальной. Упоён своею властной силой, Был одной мечтой он обуян, Чтоб могучей стала и счастливой Родина рабочих и крестьян. Плакала крестьянская калитка… Но в державе набирали вес Метрострой, ВДНХ, Магнитка, Сормово, Кузбасс и Днепрогэс. Даже исстрадавшиеся “зеки”, Даже те, кто не был покорён, Понимали в этом человеке Правду взбушевавшихся времён. Вдохновляясь исполинской ролью, Задал он такой кромешный план, Что ужасным сном, извечной болью Стали и Надым, и Магадан. Видно, он предчувствовал такое, Что не снилось доблестным умам. Мир опять метался в непокое От глобальных подковёрных драм. Потому как чувствовался запах, Запах крови, дыма и огня. На страну обрушилась внезапно Всей Европы хищная броня. Вот она, безумная коррида, Схватка от морей и до морей. Развевалось знамя геноцида В лапах у арийских дикарей. Был его режим подобен бреду. Но, сплотив народ со всех сторон. Вырвал он из рук врага Победу И возвысил свой державный трон. О, незабываемая эра! Тот, на Красной площади, парад! Смяты легионы Люцифера Мощною мятой его солдат. Новой жизни светом озарённа, Вся земля вздохнула, вся земля. Брошены фашистские знамёна, Словно хлам, к подножию Кремля. Видно, он и вправду был из стали, Как один поэт о нём сказал. Даже Черчилль с Рузвельтом вставали, Если он входил бесшумно в зал. Неуместно говорить о торге Тем, кто кисть пожал его руки. Перед ним и в страхе и в восторге Замирали все материки. Многим, многим стало не по нраву, Что властитель в кителе простом Принял с трёхлинейкою державу, А оставил с ядерным щитом. Это стал потом он в чёрной краске… Но о нём, с волненьем не в ладах, Плакали совсем не по указке В сёлах, деревнях и городах. Плакали, не веря страшной вести, Замирали на любой версте, Потому что с ним шагали вместе К той недосягаемой мечте. Соберите минусы по крохе, Подчеркните все пороки, но Всё равно, взглянув в глаза эпохе. От плевел очистите зерно. Ибо над страной опять подули Ветры, возвещая о дожде. Разве можно всё сказать о буре? О грозе? Тем боле — о вожде?