Глава пятая
Турок африканский
Мой отец, Олег Радченко, был третьим ребенком кубанского казака Ивана и дворянки Жени Булгаковой. В самом конце войны Иван Андреевич, уничтожая лучшие немецкие дивизии в Трансильвании, погиб. Далее, при загадочных обстоятельствах, погибают два старших брата моего отца. Он еще школьник, впереди долгие годы учебы. И вот наконец десятый класс, еще немного и…
Умирает красавица Женя. Отец остается один. Конечно, были родственники, была посильная помощь.
Пришлось оставить футбол – отец тогда играл в «Тереке». Пришлось оставить на потом мысль об институте и сразу после школы поступить и хорошо окончить нефтяной техникум. Но пока он студент первого курса, ему вслед кричат «стиляга» и в него влюбляется восьмиклассница Света. Пройдут годы, и я получу из Лондона письмо – исповедь от той самой Светы.
Отец призван в армию, а тогда служили три года. Проводы, гулянья…
Вдруг откуда ни возьмись – появляется цыганка. Берет отца за руку и говорит: «У тебя будут две жены и обе они умрут». Цыганка ушла, молодежь посмеялась и гулянья продолжились.
Началась служба на турецкой границе в батальоне прикрытия.
Прошло три года. Отец возвращается в Грозный с боевым опытом и письмом от Светы, что она встретила и полюбила другого с продолжением. Отец дома. Его встречают родня, друзья и… Света, которая уже успела разлюбить своего первого мужчину. Отец не простил ей измены и дал «от ворот поворот». Третий день мирной жизни, суббота, и вся молодежь едет вечером в клуб на танцы. Едет с друзьями и мой отец.
В то же самое время с подругами едет на танцы Валентина, дочь офицера Николая и красавицы Марии.
Это была любовь с первого взгляда, и на третий день знакомства они влетели в ЗАГС. Что только не говорили о них, сколько богатых невест рыдало в подушку, сколько слез и проклятий выдавила из себя Света. Потом была свадьба, а через девять месяцев родился я. Нам бы жить-поживать, но случилось страшное. Мама заболела. Ее кладут в больницу, ставят неправильный диагноз, лечат не тем и не от того. Спохватились, но было поздно. Отец привозил меня в больницу, маме кололи наркотик, она оживала, играла со мной, о чем-то беседовала с отцом. Беседовал с отцом и врач: «Живет только благодаря уколам». Отец попросил больше не мучить маму. Потом были похороны, а мне исполнился год и два месяца. Отец вспомнил ту цыганку.
Долгие годы Грозный был тихим, уютным и милым. Красивые скверы, фонтаны, гастроли разных коллективов. Всему этому есть простое объяснение. В 44-м году за измену Родине все коренное население по приказу Иосифа Виссарионовича было выслано в Северный Казахстан. Так грозненская область после войны превратилась в многонациональный рай на земле.
Но праздник длился недолго – Хрущев возвращает предателей. Область становится республикой, а некогда мирный край превращается в центр бандитизма на Северном Кавказе.
Прошло время, наступил 69-й год, и если мне не изменяет память, то в Вербное Воскресенье меня понесли в церковь крестить. Конечно, инициаторами были мои дореволюционные бабушки и живой 90-летний прадед Владимир Булгаков, офицер царской армии. Я был его первым правнуком и поэтому получил от него устное завещание, которое лет через пятнадцать озвучили мои бабушки. А пока вся моя многочисленная родня заняла свое место в многокилометровой очереди в церковь. День выдался солнечным и очень теплым, а очередь двигалась очень медленно, почти все несли грудных детей на крещение. Многочисленные родственники были явно навеселе, и мои не исключение.
И вот мы уже в церкви. Душно. Дети орут. С батюшки пот градом. Я ору, не успокоить. Наконец дело дошло до меня орущего. Меня быстро раздели и передали в руки батюшки, который, особо не раздумывая, окунул меня с головой в купель…
Долго ли я был под водой, не знаю, но когда я вынырнул, то сразу вцепился в его бороду двумя руками и захохотал. Он головой дерг-дерг, да не тут-то было. А я хохочу пуще прежнего. Тут подошла старушка из прислуги ему на помощь. Пытается мои пальцы извлечь из бороды.
Первым не выдержал мой крестный и захохотал в голос. Следом его поддержали и родственники, и вместо плача в церкви начался дикий ржач.
Не знаю, что там набормотал поп, но родне он сказал следующее: «Да, веселый будет парень». Веселый. Обхохочешься.
И стали мы жить втроем: я, папа и его тетя Мария Владимировна Булгакова или бабушка Муся, как называл я ее потом, когда научился говорить. А пока была коляска, пеленки и погремушки. В один из летних дней к отцу из Ярославля приехал его друг детства. Приехал ненадолго, проведал своих родителей и уже к вечеру приехал к нам. Поезд уходил утром, и времени было в обрез. Я благополучно уснул. Отец положил меня в коляску и вынес спящего во двор, а сами стоят с другом и разговаривают о том о сем. Сколько времени прошло не знаю, но я стал хныкать. Папа проверил – сухой. Покачал немного, но я стал хныкать громче. Времени мало, а поговорить нужно о многом. Папа решил не обращать на мой скрежет внимания, и стал лишь сильнее раскачивать коляску, выходя из терпения. Но тут я крикнул так, что отец на психе, что есть сил, дернул на себя коляску…
Кирпич попал в асфальт, в то место, где еще секунду назад находилась моя голова.
Потом был еще случай, но отец мне о нем ни слова не сказал, мне тогда было чуть больше трех лет. Отец обнял меня крепко и нежно, а я смеюсь, пытаюсь вырваться из его объятий.
– Сынок, – говорит отец, – будь осторожен, тебя хотят убить.
* * *
Прошло время. Наступил 1974 год, обычный год. Я жил возле бабушки Муси, слушая ее рассказы и наставления. Отца видел только по выходным. С раннего утра до позднего вечера он был на работе, часто уезжал в командировки. А Муся была тяжело больна, редко вставала с постели, а я с радостью нянчился с ней. В один из дней она зовет меня к себе, к постели.
– Внук, – говорит она, – слушай меня внимательно и не перебивай.
Я утвердительно кивнул головой.
– Запомни сам и передай потом своим детям. Никогда, ни при каких условиях не женись на армянке. Ты запомнил?
Я утвердительно кивнул головой.
Лето в Грозном долгое, начинается в середине мая и длится до середины, а то и до конца октября. Осень начинается сразу, неделями идет мелкий дождь, небо залито свинцом, так что ни о какой улице мечтать не приходится. И такая погода может стоять вплоть до Нового года. Это утро ничем не отличалось от предыдущего, дождь льет, и поход в детский сад отменен. Я доволен и кручусь на кухне возле Муси.
– Ну чего мешаешься, – ворчит бабушка, – иди лучше приведи себя в божеский вид. – В какой вид? – не понял я. – В божеский.
Я ушел в ванную, умылся, поправил неуправляемую челку и вновь появился на кухне.
– Ба, ну теперь у меня божеский вид?
– Турок ты африканский, – улыбнулась она, – вот бери свой изюм и иди смотри в окно или поиграй.
Я пристроился в спальне у окна. Дождь. Редкие прохожие, редко проезжающие машины… и вдруг гул. С севера на низкой высоте в сторону нашего дома летят два боевых самолета с большими красными звездами на крыльях. Вот они уже над домом, и чтобы видеть их полет дальше, я бегу на лоджию в зале. То, что я увидел, повергло меня в шок. Наши самолеты стали сбрасывать бомбы на соседние дома и на дом, в котором жил мой детсадовский друг Виталик. Я влетаю к Мусе на кухню: «Ба, наши самолеты со звездами наш микрорайон бомбят!» Муся посмотрела в окно, а потом на меня: «Вот придет отец с работы, скажу ему, чтобы он запретил тебе по вечерам столько смотреть телевизор и эти идиотские новости». Сказано – сделано.
Лет через пять отец получил новую большую квартиру в поселке Ташкала. К тому времени он уже был замом генерального директора одного крупного нефтеперерабатывающего объединения. Моя жизнь мало чем отличалась от жизни сверстников: школа, музыкальная школа, спортивная секция. Настало лето, каникулы, и я решил первую неделю каникул просто балбесничать – спать, читать и слушать музыку.
Утро. Отец ушел на работу и вдруг звонок, скромный-скромный. Друзья? Звонить еще рано, да и трезвонят они не так. Открываю дверь. Стоит старая цыганка и просит о помощи. Ладно, думаю, не обеднеем. Отрезал ей хлеба, насыпал сахара и дал немного мелочи.
– Мальчик, у тебя будет жена, и звать ее будут Валентина, – сказала цыганка и ушла.
Наступил 84-й год. Где-то в мае, перед самым днем рождения, мне стало нехорошо: опустились руки, в голове пустота, на душе тревога, и с каждым днем становилось все хуже и хуже. «Переходный возраст или влюблен в кого-нибудь», – услышал я случайно разговор отца с его новой женой Татьяной. А чувство тревоги с каждым новым днем только усиливалось. Я стал бояться засыпать – постоянно снились горы трупов, разрушенный город, повешенные горцы. Как-то я не выдержал и подошел к отцу, сделал спокойное лицо и очень мягко, зайдя издалека, подвел разговор к переезду из Грозного. Отец также спокойно ответил отказом. После этих слов я скис окончательно. Прошло время, которое лечит, я успокоился, окончил школу и уехал учиться в Ригу. Учеба не пошла с первого дня – мне это было не интересно. Моя мечта поступить в университет, чтобы в дальнейшем стать учителем русского языка и литературы, рухнула, как только я посмел заикнуться об этом в кругу семьи. «Мужчина в первую очередь должен быть технарем», – сказал отец. Так, с горем пополам, с тройки на двойку, я окончил первый курс училища. И сразу две новости: телеграмма из дома – «Поздравляем с рождением брата». О боже, у меня есть брат! Я сиял всеми цветами радуги. И новость номер два – повестка из военкомата. Все понеслось и поехало: учебка, присяга, веселые приключения, классные ребята и никаких страшилок типа дедовщины. Несколько раз присваивали звание младшего сержанта. Столько же раз разжаловали, пару раз сидел на гауптвахте. И вот я дед, вся служба которого стала состоять из игры в футбол – солдаты против офицеров на тушенку; и уроков игры на гитаре. И все бы ничего, но в один из дней мне стало очень плохо. Недолго думая, подошел к командиру нашей роты, объяснил ситуацию и был, с легкостью, отправлен в больницу ближайшей большой деревни. Врач, пожилая добрая тетя Надя, всего послушала, всего пощупала, понять ничего не может, а у меня полуобморочное состояние. Быстро переодела меня в пижаму, довела до койки и уложила. К вечеру стало весьма паршиво, а в голове закрутилась одна и та же мысль – ну вот и все, кажется, даю дуба. Пришла тетя Надя, сделала укол и я уснул. Утром встал как ни в чем не бывало, хорошее настроение и все такое. Приговор тети Нади был прост: в армии мне делать нечего, надо лежать и отдыхать. После обеда пришел проведать меня сослуживец. Сидим на скамейке больничного дворика, о чем-то беседуем, но чувствую, что-то он недоговаривает. Тут открывается дверь, и на крыльцо выходит Она… Мы медленно встали с открытыми ртами. Пришли в себя только тогда, когда на крыльце появилась маленькая рыжеволосая девочка. Она взяла ЕЕ за руку и сказала: «Мама». Но окончательно я пришел в чувство, когда узнал, что вчера в часть пришла телеграмма: «Умерла мама тчк отец».
Умерла вторая жена.
* * *
Закончилась служба. Я отметился дома и уехал к ней. Ее родня приняла меня в штыки, но мы держались как могли. В конце концов решили накопить денег и уехать из Союза. Жить становилось все тяжелее и тяжелее. У нас родилась дочь, а семейная жизнь была на грани развала. Нужно было что-то менять, и тут в газете читаю – Псковская область, дом, участок, подъемные, нетель…
Подписываем договор с колхозом на откорм сорока бычков. Откормили, получили хорошие деньги. Девочки растут на свежем воздухе и молоке. Я хватаюсь за все подряд – пасу колхозное стадо, работаю скотником, работаю на мельнице, приобретаю самогонный аппарат…
А тут новая волна – разрешили создавать фермерские хозяйства. Так, после всех юридических процедур, я становлюсь фермером. Тридцать два га земли, две коровы, телята, поросята, трактор, две машины, денег куры не клюют.
* * *
Она появилась дома поздно вечером. На мой вопрос, где она была, тихо и спокойно ответила, что ездила в райцентр и сделала аборт. В это мгновение у меня в душе умерли к ней все чувства. Стали просто жить в одном доме.
В стране перемены, все рушится, полки пустеют, но нам эти повороты не страшны, живем на зависть всей деревне. Вечером включаю телевизор, смотрю новости: Республика Молдова решила войти в состав Румынии, но левобережная часть республики – Приднестровье – воспротивилась. Начались боевые действия. В Тирасполь и Дубоссары приехали первые добровольцы из России.
Вот он, момент истины. Собираю сумку, предупреждаю ее, что еду на пару месяцев, и еду на попутке на вокзал.
На войне как на войне. Получаю два ранения и контузию. Готовят к операции. Через каждые шесть часов колют наркотик. Идет вторая неделя, операции нет. Понимаю, что стал уже наркозависимым. В конце концов настал день операции, я на столе, зажигаются лампы. Поехали. Сколько времени прошло с начала операции, не знаю, но понял сразу – я умер и душа моя на том свете. Такой радости и такого счастья я никогда раньше не испытывал. Мне хочется подниматься все выше и выше, но что-то упорно тянет меня вниз, и вот я на границе двух миров. Вижу внизу свое тело, если это можно назвать телом, и ору благим матом на всю мою вселенную. В переводе на литературный русский это звучало так: «Я не хочу возвращаться в этот мир, в эту жизнь. За что?» Потом я открыл глаза. Колоть по полной программе продолжали дней десять, а затем с каждым днем все меньше и меньше. Настал день, когда уколы закончились.
Наступил ад. Я просил, умолял, предлагал огромные деньги – все впустую. Сколько дней продолжался этот кошмар, сказать точно не могу, но однажды я проснулся утром, посмотрел в окно и улыбнулся. Светило солнце, пели птицы – закончилась ломка. А дня через три я был выписан и поехал домой. Она уже жила с каким-то трактористом, дети смотрели волчатами.
А потом поезд, и я снова в своей роте. Еще пара месяцев войны и все – Победа! И я участник Парада Победы. После парада спустился к Днестру и умылся. Что делать дальше? Я поехал домой со своим боевым другом.
Она уже жила с дагестанцем, превратив дом в аул. Девочки смотрели на меня как на пустое место…
И о чудо! Ранним воскресным утром я услышал стук в дверь. На пороге стоял сослуживец.
– Собирайся, тебя ждут в Питере, – сказал он.
Так первый раз в жизни я оказался в Северной Пальмире.
* * *
Серый человек. Он возник в моей жизни, как черт из табакерки. Монолог был таким-такого-то числа, такого-то месяца, в Красной Поляне состоялся съезд племен и кланов Северного Кавказа. Особым гостем был генерал Дудаев. Настроены были враждебно к России. Требуется срочно тренировочная война для сплочения народов, приобретения боевого опыта и т. д. Через некоторое время, как по взмаху волшебной палочки, в Абхазию входят грузинские войска, а с севера, горными тропами, идут отряды из Чечни, Кабарды и т. д. У меня первая мысль: значит, едем помогать грузинам. Но все оказалось иначе, ехать нужно именно к абхазам. Все русские команды из бывших афганцев и ветеранов спецназа ехать отказались. Вся надежда на нас. На пафос я не клюнул, но твердо уяснил одно: при братании джигитов мне надо быть где-то совсем рядом. Никому из ребят об этом разговоре не сказал ни слова, а на душе было одно – горячо, совсем горячо. Это мой единственный шанс поквитаться за все.
Еще в далеком детстве бабушки сделали две книги для меня настольными и сами почитали их, как мусульмане Коран, – «Тихий Дон» и «Хаджи-Мурат». О последней книге я слышал по поводу и без него.
– Читай. Там написано о твоем прапрадеде, наместнике Кавказа, графе Воронцове.
Конечно, я читал и ту и другую не раз. Но покорила меня другая книга: «Денис Давыдов». Биография, мемуары, его стихи и стихи о нем. Как я хотел в детстве прожить такую же яркую жизнь гусара-поэта. Хоть я и родился в День Пионерии, в День Первых, пионером был не ахти каким, а комсомольцем еще хуже. Вспомнил один день из детства – то ли мне тогда что-то почудилось или увиделось, я закрылся в ванной, включил посильней воду, о чем-то крепко, но недолго подумал и сказал: «Решено. Я готов прожить жизнь Иисуса, но на одном условии – без креста и гвоздей».
* * *
Абхазия в переводе на русский язык Страна Души. Красота дивная: море, пальмы, горы, всем известные курорты. На войне как на войне. Штурмуем и освобождаем населенные пункты, делаем успешные рейды в тыл, геройствуем на море. Республика наполнена журналистами. Кругом снимают на видео, берут интервью. Так в один солнечный день нашу группу находит посланник от командира чеченского отряда и предлагает на сказочных условиях влиться в их отряд. Чувствую – началось. Мы деликатно отказались, сердечно поблагодарили и откланялись. Меня тогда остро интересовали две фигуры – командир чеченцев и командир кабардинцев. Слушал о них все. Соответственно, ни для кого из них не было секретом, что я из Ташкалы, 10 классов образования, бывший фермер с Псковщины, а бывшая жена родом из Кабарды. Также знали, что мой отец с младшим братом, как и все русские, пытается выехать из Грозного. Я верю, что жизнь предоставит мне тот один-единственный шанс, нужно только набраться терпения. Терпи, казак, атаманом станешь, повторял я слова бабушек. А от себя добавлял: терпи, атаман, рыцарем станешь. Кем должен стать терпеливый рыцарь я ответа не нашел.
Война шла своим чередом, я ждал свой выход, и тут, как в театре, глубоко в душе прозвенел звонок.
Появился гонец из штаба – наша группа идет в сопровождении морского десанта далеко в тыл врага. Десантная посудина с откидным верхом загружена под завязку: танк, две машины с боеприпасами и топливом, бойцы, медсестры – кто где, не разобрать. Да нам это и ни к чему, мы только сопровождаем. Просто морская прогулка. Вышли с наступлением темноты, конец октября, кутаемся в бушлаты, жмемся друг к другу. До места высадки остается миль пять. Времени час или два ночи. Поднимается волна. А у нас ЧП – накрылся один из двух двигателей. На одном никуда не уйти. Капитан докладывает о сложившейся ситуации. Из штаба команда: с рассветом придет катер за десантом. Нормально, думаю, прогулялись.
Утро. Нас кидает уже не на шутку, тошнит и мутит всех. Удары волн становятся все сильнее и после очередного удара у посудины отрывается нос. Танк и машины наполовину затоплены.
В конце концов появляется катер, происходит погрузка десанта и он уходит на север. Что нам оставалось делать? Сидели под дождем и смотрели на все четыре стороны. Я уже собирался спуститься в каюту, как на капитанском мостике появился командир кабардинцев. Он с пятью своими бойцами решил остаться с нами. А глубоко в душе прозвенел второй звонок. Горячо, очень горячо. Спустился вниз, прилег, стало легче, и я уснул.
Подпрыгнул, точнее, подлетел, с ребятами от воя сирены «боевая тревога». Вот мы уже на палубе, занимаем места у пулеметов. Я стою за танком и просто держусь правой рукой за трос. Левая рука была ранена в Приднестровье – перебиты сухожилия на пальцах. С операцией на руке все никак не срасталось, вот и воевал вторую войну одной рукой, как-то наловчился.
Со стороны гор появились две цели, «Сушки» грузинских ВВС. В небе раздался жуткий треск – самолеты переведены в боевой режим, и через пару секунд в нас полетели две ракеты. Волна подняла нас, и ракеты прошли под судном. «Сушки» на бреющем полете в метрах пятидесяти от нас. Отделяются и летят в нас две авиабомбы. Волна опускает нашу посудину, и бомбы уходят на глубину в четырех метрах от борта. Где-то глубоко раздаются два взрыва и над водой появляются два тонких черных столба дыма высотой с трехэтажный дом. Самолеты уходят на второй круг. Скорость очень большая, соответственно они делают большой многокилометровый вираж. Второй заход со стороны гор. Картина повторяется. Пуск ракет – волна нас поднимает. Следом отделяются две бомбы – волна нас опускает. Сказать, что мы стояли на палубе зелеными, значит не сказать ничего. Мы стояли стеклянными, прозрачными. Сколько мне тогда было? Двадцать четыре с хвостиком, остальные ребята примерно ровесники. Пилоты делают вираж еще больше, с целью зайти на нас со стороны моря. Видимо, решили сделать последнюю, третью попытку и возвращаться домой. Вот и все – конец кино, гореть в солярке не хотелось, быть разорванным на атомы тоже. Поэтому я решил спуститься в каюту и при попадании ракет в судно надавить на спусковой крючок автомата. Не успел толком присесть, как в проеме появился наш боец и буквально вытащил меня на палубу. С запада под тоннами туч приближались две точки. Не знаю, что со мной произошло, но в голове всплыл детский грозненский анекдот и я что есть мочи заорал: «Абдулла, поджигай! – Не могу. – Почему? – Ибрагим спички обоссал».
Первым захохотал снайпер нашей группы, дальше смех перекинулся на всех. Я повернулся к командиру кабардинцев: «Ибрагим, это старый детский анекдот, не обижайся». В этот момент нас словно осветил мощный прожектор. На северо-западе в тучах образовалась огромная дыра, в которую светило солнце. В следующее мгновение в эту дыру влетели две точки. «Наши!» – заорали все. Грузины взяли резко вправо и нырнули в тучи. Началась погоня. Тут я понимаю, что только темнота спасет нас. Из последних сил, заглушая шторм, я проорал:
«Солнце… твою мать, садись!» То, что произошло дальше, повергло всех, в том числе и меня, в шок – солнце рухнуло в море. Мрак. Вскоре появился буксир, и с третьей попытки им удалось добросить до нас канат.
– Как нашли нас? – крикнул капитан.
– По черным столбам, – ответили с буксира.
Как дошли до Пицунды, не помню. Помню немного: слабоосвещенная комната, в рот вливают стакан спирта, раздевают, делают массаж, одевают и сажают за стол. Спирт не действует. В руки суют какую-то красивую бумагу, но глаза отказывают и буквы расплываются. Бумагу берет в руки какой-то очень важный чин, но то ли спирт подействовал, то ли усталость… Спасибо каким-то родителям, за что, от кого?
– Это похоронка на тебя, – улыбнулся чин.
Зато сколько хороших слов о себе услышал. А что же Ибрагим? Где-то примерно через час от него пришел посол и пригласил меня одного к его столу. За столом сидит Ибрагим, а вдоль стены близкий круг своего командира – бравые парни, которых не было с нами. Он ждал от меня традиционного вступления. Я сел за стол молча, и наши взгляды встретились. «Ну что, Ибрагимушка, так кто из нас будущий наместник Кавказа?» – молча смеялся я. Чокнулся молча, выпил чачу до дна, сказал «спасибо» и ушел. Больше наши пути на войне не пересекались.
Третий звонок. Сказать, что стало горячо, значит не сказать ничего. На войне как на войне, а она учит быстро. Город Гудаута, там находился Генштаб Республики. Оцепление, спецпропуска. Какими-то правдами-неправдами узнаю, что готовится операция, в которой участвуют чеченцы, кабардинцы и абхазы одновременно. Сразу вспомнил серого и оргвывод: другого такого момента больше не будет. Что делать? Никаких зацепок и вариантов: где, когда, как слить грузинам эту информацию. Тупик.
Вечером спускаюсь на первый этаж пансионата, в котором нас разместили после перелета из горного района, где мы несколько месяцев просидели в окружении. Дикие, голодные, грязные, мы прилетели на Большую землю. Оттягивается кто как может. А тут подходит ко мне молодой паренек– абхаз, белокурый, светлоглазый.
– Ора, брат, – говорит он, – твои парни продали мне автомат за двести баксов, а он не стреляет.
Вспомнил я тот автомат – просто сбит боек. В слесарке такие бойки меняют за пять минут. И только я открыл рот, как сразу прикусил язык. Вот он, шанс, и другого не будет.
– На, бери мой, – и отдаю парню свой.
Минут через пять по лестнице спускаются те, кто остался в живых из нашей группы.
– Где твой автомат? – спросил командир.
– Украл абхаз молодой, светлоглазый. Ничего не предпринимайте, я скоро вернусь.
Я выскочил из пансионата и остановился под первым фонарем. Вдруг я почувствовал, как на мои плечи легла тонкая шаль.
Я обернулся – никого. Поднял голову в звездное небо и увидел бабушку Мусю.
– Иди смелей, мой внук, и ничего не бойся, я буду рядом, – сказала она.
Я пошел. Неожиданно всплыл в памяти серьезный разговор с сестрой Муси Еленой Владимировной Булгаковой, матерью всех матерей и бабушкой всех внуков нашего рода. Великая Ба.
– Внук, – сказала она, – в те далекие времена, когда ни меня, ни моих родителей не было на свете, наши предки жили в низовьях Дона в богатых станицах. Они пахали, сеяли, воевали, растили детей. Но была одна для всех общая беда – набеги хищников из Чечни. Они насиловали девушек, убивали почем зря людей. Терпение лопнуло и состоялся большой сход рода, на котором были родичи-христиане и родичи-староверы…
Это было для меня тогда подобно взрыву атомной бомбы – родичи-староверы – те, которых попы называли язычниками, солнцепоклонниками, погаными.
– На сходе был принят указ: за одного убитого родича убивать сорок чеченцев, невзирая на пол и возраст. Чеченцы убивали кого-то из наших, и сразу в горы отправлялась команда охотников из семи-девяти человек. Я была очень маленькой, но очень хорошо помню, как к нам в станицу приехали очень важные муллы и просили мира. Мир был подписан под клятву на Коране.
А вот и пансионат «Черноморец», в котором расположились мои земляки. Охрана меня узнала и скрылась за дверями с докладом. Дверь открылась и охранник жестом показал, что можно войти.
– Салам, Шамиль, – сказал я войдя.
– Салам, Саша, присаживайся к столу.
– Как здоровье мамы, отца? Какие новости с родины?
– Хвала Аллаху, живы-здоровы. Пришел горами свежий отряд, передали письмо от родителей. Как твой отец, как брат?
– Слава Богу, брат растет, отец здоров. Но сильно переживает, в городе не спокойно, надеется на помощь людей Завгаева.
Лысеющий, рыжебородый Басаев о чем-то задумался.
– У меня есть два надежных человека поселка Катаяма, думаю, они смогут помочь выехать без проблем твоему отцу.
– Спасибо, – сказал я ему по-чеченски.
Возникла пауза. Он ждал, когда я скажу, что принял решение влиться в его отряд, но услышал другое.
– Я принял решение вывезти группу из Абхазии.
На его лице застыл вопрос.
– Что случилось?
– Несколько дней назад мы прилетели из Ткварчели.
– Знаю.
– Мы потеряли трех лучших ребят.
– Знаю.
Чеченцы вернулись оттуда двумя месяцами раньше, потеряв 90 % личного состава.
– Люди устали, нужен отдых, а я не могу постоянно следить, стоит мой автомат на месте или нет. Не успел оглянуться, как какой-то абхаз спер мой автомат.
Мы вышли из пансионата и медленно пошли в сторону штаба.
Пост, стоящий на перекрестке, увидев однорукого русского с черной перчаткой на левой руке и Басаева, прижался к забору. За нами на почтительном расстоянии в черных комбинезонах смертников шли головорезы Басаева. Мы поднялись на крыльцо штаба, я открыл дверь и первым шагнул в коридор, Шамиль шагнул следом. Дорогу нам преградил охранник, самый маленький абхаз республики, рост его с трудом дотягивал до 140 см. В самом начале войны он пришел в военкомат со словами: «Не позорьте меня, дайте оружие и какую-нибудь службу. Если я ни с чем вернусь домой, меня засмеют старухи». Ему дали автомат и поставили в охрану штаба. Завидев нас, он отпрянул к стене, но следом вошли вооруженные люди и он встал на их пути с автоматом наперевес.
– Стой, стрелять буду, – сказал он и передернул затвор.
– Стреляй, – сказал парень в черном, – клянусь Аллахом, если ты сейчас выстрелишь, никто из чеченцев тебя и пальцем не тронет.
Малыш потерялся. Чеченец отвел ствол его автомата в сторону и пробил с правой. На шум выскочила вся охрана штаба, и тут началось их избиение. Мы спокойно поднялись на второй этаж и без стука вошли в кабинет начальника Генштаба Сосналиева. Ничего не понимающий, он заорал: «Саша, Шамиль, успокойте своих людей. Что случилось?»
– Один абхаз украл у Саши автомат.
– До утра он будет найден и порезан на ремни, а автомат будет возвращен.
– Мой ответ вас устраивает?
– Да, – ответили мы, и пошли к выходу.
Было ли мне жалко того паренька? Нет. На кону стояло все, и я стал ждать начала операции.
Объединенный отряд под началом Басаева ринулся вперед и наткнулся на готовых к этому грузин и добровольцев с Западной Украины, смелых и опытных воинов. Попав под шквальный огонь, оставляя на поле боя убитых и раненых, первыми стали бежать чеченцы, следом бросились кабардинцы. Шамиль и Ибрагим ранены.
А что абхазы? А абхазы не простили Шамилю позора в штабе и отказались идти на подмогу. В Нальчик и Грозный поехали цинковые гробы. Ибрагим послал Шамиля на хрен и обвинил его в тупости.
«Ну что, Шамиль, так кто из нас наместник Кавказа?» – ликовал я.
Мне двадцать пять и вся жизнь впереди.
Война для меня окончилась. Братания народов не произошло. Чеченцы убрались домой, кабардинцы сникли и перестали лезть на передовую.
Оставалось последнее – финальный штурм Сухуми. А пока я получил новые документы, теперь я Воронцов Александр. В клинике Вредена мне были сделаны две операции, и рука стала более или менее похожа на руку. К штурму я вернулся, но остался один из группы. Одни погибли, другие ранены и вернулись в Россию.
И вот пошла красная ракета. К вечеру этого же дня Сухум был освобожден. Возле центральной площади города меня встретил знакомый абхаз: «Все, Победа! Пусть молодежь попотеет напоследок. Здесь недалеко живет моя мать, пошли ко мне».
Сели за стол, выпили хороший виски за победу и стали ждать утра. Утром город подвергся полному разграблению. Плюнув на все это, я пошел к дороге, ведущей к выезду из города. У дороги стоял президент Ардзинба и плакал. Машины, заваленные награбленным добром, мчались мимо. А я поехал в Питер. Потеряв на войне всех друзей, выживал как придется. Через паспортный стол узнал новый адрес отца и, скопив немного денег, поездом Москва – Пекин приехал в Ангарск. И вот долгожданная встреча. Сели за стол и разговоры, разговоры… Дело дошло до войн. Конечно, ни слова о двух контузиях, ранениях, потерях и о моей личной победе. Папа долго молчал, потом вышел из кухни. Долго его не было, потом подошел со спины и сказал, пожалуй, самые важные для меня слова:
– Я горжусь тобой.
* * *
Мне было уже около сорока, когда у меня появился ноутбук и интернет. Так, через восемнадцать лет разлуки я нашел дочь. Нашел буквально за пару месяцев до свадьбы. Свадьба была всем на зависть. А потом вторая приятная новость – летом буду дедом. Бывшая предложила дожить жизнь вместе, воспитывая внуков. Я согласился. Собрал свой нехитрый скарб, вызвал утром такси и вечером в Москве меня встретил зять. Приехали, а у меня на душе тоска – встречать меня никто не вышел. Дней через пять со мной перестали здороваться. Мне не понять, что происходит, благо удалось быстро устроиться на работу. В июле у меня родился внук Ратмир. Что делать в этой семье мне, понять не могу. А тут звонок из Питера, звонит знакомый, нет, не друг, но жизнь меня давно с ним связала. Я ему обо всем рассказал.
– Если надумаешь вернуться, моя дверь для тебя всегда открыта.
У меня за спиной выросли крылья. Спокойно доработав до ближайшей зарплаты, купил билет и тем же вечером уехал в Питер. В пять утра я на Московском вокзале. Он меня встречает, сумки в машину, и я, счастливый, разваливаюсь в кресле. Мы едем, а куда, мне уже не важно…
– Тут такое дело, завтра надо платить аренду, а заказов на печати пока нету. Поможешь такой суммой? А через неделю я тебе их верну.
– Хорошо, – отвечаю я.
– Старик, тут такая загвоздка… Короче, ко мне нельзя.
Картина маслом. Я не верю своим ушам.
– А куда мы тогда едем?
– В Славянку. Может, Ирина на даче.
– А если ее там нет?
– Тогда не знаю.
Ирина, наша общая знакомая, была на даче. Маленькая летняя дача стала мне временным убежищем. Деньги не вернулись ни через неделю, ни через две. С работой тупик, вроде и берут, но сразу предупреждают, что задержка зарплаты в среднем два месяца. Перебиваюсь случайными заработками. Заканчивается ноябрь, заканчиваются дрова. Авария на подстанции и кончается свет. Дело движется к Новому году и на дачу приезжает сын Ирины. Разговор краток: дачу освободить, но вещи могу оставить до лучших времен.
Днем брожу по городу, греюсь в больших магазинах, читаю в «Буквоедах», ночью шатаюсь по спальным районам, подворовываю еду в магазинах. И занесло меня раз на Ржевку. Иду-бреду, а тут стройка, будка охранника. А вот появляется и сам охранник, мужчина лет шестидесяти, в бушлате нараспашку, под которым тельняшка десантника.
– Здорово, десантура. Охранник требуется?
– Да и срочно. Зарплата не ух ты, но вовремя, стройка тихая, в охране одни деды. Завтра выйти сможешь?
Последняя ночь на морозе. Встретились утром, разговорились. Он бывший афганец, ну и я не промах.
– Послушай, Петрович, сам я колпинский, т. е. прописан там.
Вот полаялся со своей позавчера, ноги домой не идут. Давай сделаем так – я дежурю сутки за себя и сутки за тебя, но бесплатно, а ты воркуешь со своей зазнобушкой в своем Янино? Идет?
– По рукам.
Прошла моя смена. Все тихо и спокойно. Утром темень и стук в ворота. Выхожу, смотрю, Петрович подъехал. Ну, думаю, все, передумал. И в руках сумка к тому же.
– Что случилось?
– Да неловко как-то. Вот супа тебе привез, сала и поллитру. Когда узбеки работу закончат, хлопнешь.
* * *
После ряда переездов по городу судьба полностью поселяет меня на Серебристом бульваре в коммуналке, точнее наркопритоне. Отребье со всего района находит здесь себе приют и удовольствия. Остается только терпеть и ждать призрачных перемен к лучшему.
И перемены настали. Как-то неожиданно, с разницей в три месяца, в коммуналке появились два молодых человека. Один из них светлый добрый бродяга из Сибири. Художник, мастер тату, философ. Я взялся за кисти и дело пошло. Второй просто снял свободную комнату, был спортивен и молчалив, но отношения по-соседски были хорошими. И вот в одно прекрасное утро решил взять консультацию по живописи, но до художника не дошел. Перехватил спортсмен со стаканом в руке.
– Глотни, – сказал он.
Не успел еще сделать первый глоток, как понял – яд. Сознание потерял сразу. И вот я опять умер. Меня встретили отец и мать. Мама смущенно улыбнулась. Отец еле сдерживал эмоции. Его любимого сына, прошедшего все круги земного ада, отравили на доверии.
– Если ты скажешь «Нет», этот мир будет стерт с лица земли. Если ты скажешь «Да», то будут войны, но будет и мир, будут друзья и любимые женщины…
Я сказал «Да». Он что есть силы подтолкнул меня вверх.
– Ты сам найдешь нужные слова, чтобы найти начало начал.
Я нашел эти слова.
Глаза открылись, и я увидел себя в ванной. Художник, чтобы открыть мне рот, выбил мне половину зубов и заливал меня водой. Все прошло, никаких признаков отравления. Спортсмен пропал. А через пару недель в соседнем дворе был найден труп художника…
* * *
Все вроде хорошо, да что-то нехорошо. Надел на руку часы, именной подарок деда Николая на мое пятнадцатилетие, и все встало на свои места. Он ушел из жизни с мнением, что я просто длинноволосый шалопай, без стержня, пустой и ветреный.
Сел, закрыл глаза, и сразу пришло видение: последний серьезный разговор деда с отцом, где он впервые дал волю эмоциям. Отец спокойно пытался спустить разговор на тормозах: «Да не переживайте вы, дядя Коля, так. Ну, молодой, перебесится». Но дед выпалил: «Да я в свою молодость был лично…» и резко осекся.
Фразу закончил я сам: «… был лично награжден товарищем Сталиным!»
На этом видение окончилось.
Сижу, вспоминаю деда, его рассказы. Я до сих пор поражен его храбростью, хладнокровием, твердостью. Что делать не знаю. А в коммуналке редкая для лета тишина. Вечереет. А если бы сейчас дед сказал мне – встань и иди, уйди хотя бы на двое суток из дома, найди в городе место, где сможешь прожить никем не замеченным и чтобы это место было идеальным для засады. Докажи, что можешь.
Быстро накидал в сумку все необходимое, взял паспорт, денег на двое суток, закрыл дверь, выключил телефон, и ноги сами понесли меня в парк на Удельной. Побродил по парку и вот оно, то, что искал: моя пещера абрека. Вещи оставил рядом, посмотрел на часы – до утра выходило четыре полноценных часа на подготовку. Собрал в округе крупные ветки, завалил ими часть тропы, превратив ее в подобие бурелома. Из мусорных куч извлек жестяные банки и разложил в тех местах, где могут появиться люди. Взял сумку и уже собирался отнести ее в «пещеру», как понял, что между мной и ней стоит невидимая стена. Ночь, хоть и белая, но уже не то – конец июля. Достал из сумки коврик, постелил его на тропу, надел тюбетейку, подарок странного таджика, встал на колени и коснулся земли головой.
Вся моя жизнь с рождения пролетела перед глазами, именно те моменты, когда я делал больно самым близким мне людям, все переживания отца, деда, бабушек. Я думал, что еще немного и со слезами вытекут мои глаза. Как я потом представить смог свое появление перед ними. Прошу простить? Так это детская отговорка.
Сел, задумался, глаза просохли, а невидимая стена исчезла. Но что-то все равно держало. Посмотрел вниз на дорогу – никого, ночь ведь. Оглянулся на бурелом – никого. Справа корт и стадион – полная тишина. Тихо встаю, смотрю на светлое небо над стадионом. Ну подумаешь, вертолет летит, и снова взгляд на дорогу, а голос внутри говорит: «Не обманывай себя». Посмотрел еще раз: ну подумаешь, самолет летит. И снова взгляд на дорогу. «Не обманывай
себя», – прозвучало еще раз. Оборачиваюсь, смотрю в небо и замираю, не веря и веря своим глазам. Ущипнул себя – больно. Смотрю на руку – часы «Ракета», подарок деда, секундная стрелка бежит, начало пятого. И вдруг, где-то внутри меня, словно выстрел салюта: «Да это же Победа! Мы продержались, теперь наступит новая жизнь, в стране грядут большие перемены».
Боги спустились на Землю.
Смотрю на часы – почти полпятого. Смотрю в небо – все; небо как небо.
Вживаюсь в пещеру: рюкзак стал подушкой, коврик матрасом, а на душе эйфория. Хочется бежать к людям, закатить пир на весь мир. Победа. Кручу головой по сторонам – забыл купить по дороге воду. Возвращаю себя к обычной жизни: иду в «Карусель», покупаю сигареты, зажигалки и упаковку «Соса-cola» максимального объема.
* * *
Началась моя новая жизнь. Писал эскизы будущих стихов, личные откровения, крутил свой длинный хвост на пальце, мечтал о будущей жизни, рассматривал в бинокль прохожих. В полудреме думаю, что вот в Лондоне, Мадриде, Барселоне пройдет веселый флешмоб: молодые люди с ведрами воды войдут в города, начнутся праздники, а чем Питер хуже? Дождусь утра и тоже приколюсь. Но из дремы вывело чувство тревоги. Сел, огляделся – тихо. А чувство тревоги переросло в чувство смертельной опасности. Я ничего не понимал… А тут в пещеру влетел комар. Он подлетал на секунду к уху и отлетал, подлетал и отлетал. Гонит
Взял в руки бинокль, вылез немного из укрытия и посмотрел влево. На дороге стоял белый джип. Запомнил номер. Возле него стояли двое крепких парней славянской внешности и всматривались в заросший склон, движения резкие, левые руки у уха – сотовые или рации. Перевожу бинокль вправо – кусты мешают. Пришлось метра на три выползти. Смотрю: белый джип, суетятся крепкие парни, кто-то кого-то посылает жестами. Я хватаюсь за голову руками – влип очкарик, – телефон-то я выключил, но аккумулятор вытащить забыл, а это радиомаяк и прослушка одновременно. Трубку, фотоаппарат, ключи, паспорт и сигареты по карманам, бутылку в руку. На мне кроссовки, спортивный костюм, застегнутый под горло и вниз. Внизу то ли лужа, то ли болотце, из которого торчит примерно десятидюймовая труба. Бросаю в нее телефон – точно в жерло. Фотоаппарат – в лужу.
Они идут по дороге мне навстречу. Включаю театр: я пьян и неопрятен. Нога едет по мокрой траве, и я валюсь в лужу. У них все внимание на мне. Спасибо кока-коле, я громко отрыгаю и вызываю рвотные массы…
– Свинья. Нажрался, так иди домой, – сказал крепыш.
Они проходят мимо, а я тихо крадусь вдоль строительного забора к ближайшим березам. Чувство смертельной опасности постепенно отступает, а на языке начинает крутиться песня, как маленькой елочке холодно зимой. Ну какая еще елочка? Июль, пот градом. Снимаю с себя кофту и рубашку и выхожу на темную аллею. Я замер сразу. По обе стороны аллеи росли маленькие ели. Вокруг каждой колья и перетяжки из красно-белой строительной ленты. Рву колья, рву ленты. Колья в посадку, ленту в кучу. Еще чуть-чуть и все, ели свободны. Выбрал самую красивую, чуть выше меня ростом. Надел на королеву тюбетейку, кофту и пошел по аллее. На душе спокойно, в голове тишина. И тут я встал как вкопанный – прямо передо мной, метрах в сорока стоял, перетянутый триколором, огромный деревянный крест. Стой, не стой, а идти надо. В конце концов, за флешмоб не казнят. Ползу, как черепаха, но надо сориентироваться, где нахожусь. И вышел на Коломяжский, прямо к повороту на проспект Королева, вот и дом мой виден…
На самом повороте группа дорожных рабочих занимается разметкой, а на другой стороне дороги стоит группа молодежи, человек десять-двенадцать, и о чем-то беседуют. Вдруг все внимание на меня, руки вверх, крики. Все запрыгивают на крыши припаркованных машин и с крыши на крышу, с крыши на крышу…
Каждый сходит с ума по-своему. Спускаюсь к Коломяжскому, редкие машины проносятся мимо меня, дико сигналя, что-то крича из кабин. Светофор мигает желтым. Иду не спеша по тротуару в сторону Серебристого. Все, что было до креста, забыто. Но какой флешмоб с кока-колой, нужно купить обычную питьевую воду. А вот и первый ларек с табличкой: «Стучите. Открыто», тихо стучу. Тишина. Стучу громче. Тишина. Спит Шаганэ. Пусть спит. Прохожу за ларек и на миг замираю. За ларьком, в паре метров, стоят «Жигули», двери открыты, в салоне, на откинутых сидениях двое парней. Водитель спит, а второй приподнялся на локтях, кидает на меня внимательный взгляд и снова укладывается. Не узнал. А что ты думал, фраерок, я буду идти в пурпурном хитоне с золотым узором и огромным глиняным кувшином? Иду дальше, впереди магазин «Океан», хозяин Ашот, меня там знает каждая собака. На крыльце стоят два незнакомых азиата.
– Что надо?
– Вода нужна, земляк.
– Иди отсюда.
Ухожу. Вспоминаю, в соседнем доме магазинчик в подвале.
Спускаюсь. Хвала Аллаху, продавец русский парень.
– Доброе утро, бутылку воды и пачку «Петра».
– Воды нет, а сигареты сказали вам не продавать.
Кто сказал и почему, мне не понять, но ухожу. Понимаю, надо успокоиться и все обдумать. Иду в свой двор на детскую площадку. На дальней скамейке две молодые женщины, одна из них в очень просторном платье, какие обычно носят беременные. Женщины о чем-то шепчутся и встают.
– Только в глаза ему не смотри, – говорит одна беременной.
Беременная подходит и берет меня за руку.
– Радую вас, – говорю ей.
* * *
Гуляю по своему двору и вновь натыкаюсь на ту группу молодежи. От группы отделилась пара: парень с девушкой. Идут ко мне.
– Только в глаза ему не смотри, – инструктирует она его. Он опускает голову, берет ее за руку и шагает на буксире. А девчонка красива, слов нет. Показываю ей жестом – ты супер. Парень поднимает голову, видит мой жест и смотрит мне в глаза.
– А ну стой, – кричит он мне.
Я поворачиваюсь к нему спиной, наматываю хвост на палец, а левой рукой хлопаю себя по животу. Сзади раздается крик. Оборачиваюсь. Он корчится от боли на асфальте.
– Я же говорила не смотреть ему в глаза, – она тянет его к группе.
Молодежь оживает, вскидывает руки вверх, кричит и уносится по машинам.
* * *
Решил сходить домой немного отдохнуть, набрать воды из крана и пойти гулять – Победа ведь! У подъезда, почти у самых дверей, стоит рулон линолеума. Кому-то было лень донести его до контейнера. Думаю, ладно, рулон отнесу и домой…
Время шесть. Иду от контейнера к дому. У соседнего подъезда небольшая группа старушек. Одна идет мне навстречу.
– Молодой человек, а что вы делаете?
– Чищу двор для своего внука, – пытаюсь отшутиться я.
Взгляд упал на стоящий рядом коричневый джип, и на душе стало нехорошо. Ему сегодня никуда нельзя ехать. Но где живет его хозяин и как ему об этом сказать? Ведь скажет, что придурок. А, ладно, была не была. Беру у контейнера трубу и пару раз бью ему в лобовое. Вышел на Серебристый, погода класс и опа, подъезжает полиция. Сверхбыстро подъезжает. Поворачиваюсь к ним спиной, завожу сам руки за спину. Щелк, и мы поехали. Здравствуй, 35-е отделение полиции. В кабинете два полицая и две полицайки, третья в дежурной части.
– Ваша фамилия? – склонился он над протоколом.
– Радченко, – отвечаю я, крутя хвост.
– Кравченко, – пишет он в протокол.
Все полицаи склонились над протоколом. Протокол в корзину.
– Ваша фамилия? – повторяет он.
– Радченко.
– Лапченко, – пишет он.
Протокол в корзину, меня в аквариум. Темно. Тихо дует про-хладой труба кондиционера, в углу камера слежения. Идут часы, ни вопросов, ни побоев. В дежурной части только полицайки, парни куда-то ушли еще утром.
И вдруг началось – девчонки бегают от телефона к телефону, что-то ищут в своих компьютерах и опять к телефонам. В дежурке появляется молодой лейтенант. Он берет пульт, что-то там нажимает и в камеру пошел горячий воздух. Затем берет стул, встает на него, отодвигает заслонку воздуховода. Он делает несколько пшиков из газового баллончика. Галлюцинации начались сразу, дышать уже нечем, валюсь на бетонный пол – хоть немного прохлады, но дышать нечем.
Дополз до пластиковой двери и уткнулся лицом в щель. Свет погас…резко распахивается дверь и… я стою на крыльце и дышу, дышу, дышу, светит солнце и мне хорошо.
Сзади подходит высокий человек в белом халате:
– Все. Успокойся. Свои. Все закончилось.
* * *
Больница Скворцова-Степанова. Отделение для буйных. Как сообщить знакомым, что я здесь? Не помню ни одного номера сотовых телефонов. Я овощ. Сколько прошло дней, недель, не сообразить. Стою как-то в коридоре с медсестрой или санитаркой, не вспомнить, а в другом конце коридора появляется медбрат.
– Радченко, – кричит он.
Я обернулся.
– Чего? – спрашиваю.
– Таня, Радченко, иди сюда!
Мы улыбнулись друг другу – бывает же такое… и я спасен.
* * *
– На воле гулял недолго – психика здорово пострадала: по ночам начались кошмары. Что делать? Собрал вещи и поехал в психбольницу № 6, где столкнулся с прекрасными специалистами и просто душевными людьми. Год лечения не прошел даром. Выписан в хорошем состоянии, пенсионером, инвалидом второй группы.
– А что было дальше?
– А дальше я встретил вас.
Махнула рукою.
– Рассказывай. Сказки… Турок африканский…
