Я стираю не часто, но огненно, О тебе попрошу я у Деда. О тебе бы проверил доподлинно, О тебе бы была беседа.

Пою кошерно, ем – потею, Часы дарю календарю, Да я на вас дышать не смею, Лишь чаще прежнего курю. Вот бузину сажал намедни И в Киев дяде написал, Что есть стихи о вас и бредни. Он долго голову чесал.

Серебрится бульвар, кстати. И снежинки-опилки кругом, А соседи-разбойники (тати) Кстати покинули дом. Есть кастрюля, ведро и приемник, Пьеса, ноты, тарелка и плед. Есть окно, а под ним подоконник, Что прослужат мне несколько лет. Что люблю из горячего? Виски. А под старость сухое вино. Я один, нет ни мухи, ни киски, Не покажут бесплатно кино. Кстати, есть два билета на Ольгу. Не пойдешь – загоню, так и знай. И терплю вас постольку – поскольку, Кто-то сеял, а я пожинай? Серебрится бульвар Кстати, кто-то чешет под синим зонтом, Говорят, что понравился Кате, Кстати, сказал управдом.

Кто обидит поэта? Да еще инвалида?! Кто забьет трубку мира в косяк?! Дверью хлопнет в висок индивида?! Кто прочтет и промямлит: «так-сяк»?! Расступись. Покажись, кто удалый. Где тот бубен шамана в трико? Я уверен, ты грамотный малый, Без акцента поешь «Сулико». Без акцента играешь на скрипке, Носишь попика цепь для понтов. Но для нот твоих, ярких и липких, Хватит с толикой синих зонтов.

Вот под зонтиком торчу, Цвет, конечно, синий, И гражданочке хочу Что-то спеть про иней. Рассказать, что мир иной, Не такой, как в книгах. Намекнет: «Возьмешь женой?» – Видишь руку в фигах? – Я слепая, сунь под нос, пожалей беднягу. Приюти. Спаси, Христос, Савояр-бродягу. Что сказать? Жив бог во мне: Прописал и помер. Так на жизненном столе Разложили покер.

Так создавалося мнение, Что сестра милосердия Ксения, У которой подушка чуть мятая, Спит в очках, значит, чуть слеповатая, Не заметит багдадского вора. Затаюсь. Не сдаюсь. Тише, ворон. Не накаркай полночной тревоги. И вообще отвернись от окна. Чур! Не выдадут Русские Боги. Вот удача – под утро одна!

О чем молчит твоя печаль, Листок, гонимый сквозняком. Янтарь паркета и вуаль, На солнце роза с коньяком? Ее тончайший аромат — Моя надежда – не мечтай! Зеро на все – вам шах и мат! Ей только сказки подавай… Рисуй, Альберт, и не зевай у горы Фудзияма.

Храни меня, гусарский бог, Денис Давыдов и Кобзон-т! Похоже, сделал все, что мог. Уходит в дождь мой синий зонт.

Вот суббота как суббота, Отдохнул от вечных дел. В клубе-чуме лишь работа: Кто играл, а кто потел. Проиграл онучи в карты, Шел от чума песни пел. Проиграл оленей, нарты, Тещу, дедов самострел. Станет в чуме попросторней И у чума посвежей. Просушу, однако, корни, Шкуры белок и ежей. Место тещи под джакузи, Вокруг чума авеню. Самострелу – ша! Есть УЗИ… Быть на скатерти меню! Что еще? Детей всех к теще. Чтоб ее задрал лесник В нашей приболотной роще, Чтоб потом сожрал и сник. Мы с голубушкой-женою Одну ночку отдохнем… А проснемся лишь весною. Нет, не рано, в общем, днем.

Под шапкой белых облаков, Над клевером у склона Лишу невидимых оков Мечту от долгого полона. Став основанием для снов На небосклоне алом, Блеснет, лишенная оков, Магическим кристаллом. Осветит изумрудный рай Седые дебри яра И поведет в далекий край Слепого савояра Моя мечта.

Вологодский сказ о том, как художник Альберт попал на ярмарку в Харовск. – Купи камчатского бобра! Иначе подложу. Все больше от него Добра Я щедро отслужу. (Купил): – Я жизнью жил и не тужил. Я «жи» и «ши» писал, как мог. Я ел, как мог, качался в поле. Но врут, что пел: «Жынюсь на Оле» в ля-миноре! (Блабуду) – ду у горы Фудзияма