Великие люди Востока считали, что если человек солгал один раз – это может быть случайностью. Два раза – совпадением. Но если человек солгал три раза – в его поведении видят уже тенденцию, закономерность.

Сколько раз солгал Мариенгоф в своем «Романе без вранья»? Досужие читатели с калькулятором в руках могут сосчитать названные выше случаи. Хотя указаны здесь только наиболее заметные из них. Потому обойтись при оценке его «шедевра» без выражения «закономерное вранье» никак нельзя. Вернее, злонамеренное.

Да, это вытекает само по себе из «социального заказа»: оболгать Есенина и его творчество, полученного большевистскими литераторами от Бухарина и Троцкого.

Лгали все. «Прогнулся», выражаясь по-современному, даже Маяковский. Но больше всех преуспел во вранье Мариенгоф. Не только из желания выслужиться, но и от обиды на гения за то, что тот не захотел больше видеть его своей тенью, по-вечернему раздавшейся в размерах. Патологический лжец выложился полностью, раскрыв всю свою неприглядную суть.

После выхода в свет пресловутого «Романа без вранья» современники наглядно убедились в коварстве бывшего «лучшего друга» Есенина и дружно отвернулись от него. Даже те, с кем он дружил. Вот как о том свидетельствует все тот же чекист-имажинист Матвей Ройзман в своей книге (с. 266). Еще в 1926 году имажинисты решили выпустить сборник, посвященный памяти С. Есенина, для которого Мариенгоф собирался расширить свои только что опубликованные краткие воспоминания. И вскоре увидели то, что у него из этого получилось в пресловутом «романе»:

«Заседание «Общества имажинистов», – писал Матвей Давидович, – происходило в клубе Союза поэтов, вел его Рюрик Ивнев. Присутствовали все, кроме Мариенгофа, у которого был болен сынишка.

Георгий Якулов сказал о “Романе без вранья“:

– Я был в Париже и читал статью Ивана Бунина о “Романе”. “Это они сами пишут о себе? – задавал он вопрос. – Что же напишут о них другие?“

Георгий отказался оформлять сборник, в котором будет участвовать Мариенгоф.

Шершеневич начал с очередного каламбура:

– Роман Мариенгофа не книга воспоминаний, – сказал он, – а воз поминаний Есенина, творящего неприглядные дела. Я выступлю по поводу ”Романа” с лекцией “Этика поэтика”. В остальном присоединяюсь к Жоржу.

Грузинов заявил:

– “Роман без вранья” написан под влиянием Василия Розанова. В нем разлиты ушаты цинизма. Участвовать в сборнике не буду.

Рюрик Ивнев говорил:

– Ради сенсации Мариенгоф писал о невероятных эпизодах из жизни Есенина.

Очень много злых карикатур на живых людей. События искажены!

Борис Эрдман присоединился к мнению Георгия Якулова. Николая Эрдмана на заседании не было, поэтому, когда я писал эти воспоминания, спросил его мнение о “Романе”.

По-моему, Мариенгоф иначе писать не умеет! – ответил он.

В этом есть зерно истины. Посмертные воспоминания Анатолия тоже написаны, правда, в меньшей степени, в том же стиле, что и его “Роман”».

Необходимо отметить, что сразу после этого «Ассоциация имажинистов» окончательно распалась, а Мариенгоф, считавший себя после ухода Есенина руководителем, вскоре вынужден был уехать на постоянное место жительства в Ленинград.

Много лет спустя, уже в послевоенное время, он написал предисловие к «Роману без вранья» (вместе с «Романом» не публиковалось. – П. Р.), в котором сам же сообщил о том, как другие знакомые и друзья отнеслись к выходу его книги в 1927 году:

«Клюев при встрече, когда я протянул ему руку, заложил свою за спину и сказал:

“Мариенгоф!.. Ох, как страшно!..” Покипятился, но ненадолго чудеснейший Жорж Якулов. Почем-Соль (Григорий Романович Колобов – товарищ мой по пензенской гимназии) оборвал дружбу. Умный, скептичный Кожебаткин (издатель “Альциона“) несколько лет не здоровался… Совсем уж стали смотреть на меня волками Мейерхольд и Зинаида Райх. Но более всего разогорчила меня Изадора Дункан, самая замечательная женщина из всех, которых я когда-либо встречал в жизни. И вот она разорвала со мной добрые отношения…»

Подобные отзывы о всех «лучшем друге» гениального поэта можно множить и множить. Все они касаются абсолютно аморального творчества А. Мариенгофа, свидетельствуют о коварстве, огромном высокомерии, заносчивости, наглости, хитрой расчетливости и цинизме этого графомана, автора красноречивого и в некоторой степени автобиографического романа «Циники».

Немало резко критических публикаций о «Вранье без романа», как его сразу же стали называть, появилось в газетах и журналах того времени. Существует мнение, что первым устно так окрестил эту дрянную повестушку друг Мариенгофа, мастер каламбуров Вадим Шершеневич. В своих же воспоминаниях он написал следующим образом:

«“Роман без вранья” легко читаемая, но подозрительная книга. Редкое самолюбование и довольно искусно замаскированное оплевывание других, даже Есенина. Впрочем, изданный за границей роман Мариенгофа “Циники” – еще неприятнее. Есть вещи, о которых лучше не говорить» (Мой век, мои друзья и подруги. Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова. С. 563–564).

Но в печати всех обошли одесситы. Уже 28 мая 1927 года в местных «Вечерних Известиях» появилась рецензия на мариенгофский «шедевр», которая так и называлась «Вранье без романа». Автор ее скрылся под псевдонимом Кир.

Пародию на этот гнусный «роман» опубликовали в журнале «На литературном посту» (1927. № 20) Александр Архангельский и Михаил Пустынин. Называлась она весьма недвусмысленно – «Вранье без романа» (отрывок из невыходящей книги Аркадия Брехунцова «Октябрь и я».

Как видите, Анатолий Мариенгоф здесь выведен под именем Аркадия Брехунцова, а Есенин – как «светлый юноша Сережа Говорков», который был убит якобы в «Стойле Пегаса».

Что касается «невыходящей книги», авторы немного «опростоволосились». Как было отмечено раньше, она издавалась три года подряд – в 1927-м, 1928-м и в 1929-м. И, по свидетельству В. Чернявского, «выпуск 10 000 экземпляров книжки Мариенгофа явно поощряется, а простая популяризация поэта вредна и недопустима» (Сергей Есенин в стихах и жизни. Письма. Документы. С. 439).

Возмущенный этим, Василий Лебедев-Кумач писал в журнале «Крокодил» (1929. № 12): «Желтый внутри и снаружи “Роман без вранья” выходит третьим изданием».

Василий Павлович окрестил его «заборным произведением» с «пасквиленством, пошлостью» и т. д.

«Величайшей ложью» назвал «Роман без вранья» Д. Ханин в журнале «Молодая гвардия» (1927. № 6).

Так говорили и писали о Мариенгофе и его «Вранье» современники. Но прошли многие десятилетия…

Давно замечено, что история развивается спиралеобразно. Революционные потрясения России начала двадцатого века вновь обрушились на нее в конце столетия. К власти пришли внуки тех же «пламенных революционеров», гайдаров, летящих впереди всех, которые когда-то именем революции вершили судьбы многомиллионного народа. Тех Есенин охарактеризовал такими словами:

На этот раз «те же жулики» и «те же воры» всех «взяли в плен» именем демократии. Кровавая преемственность! И, как тем, так и этим – внукам «неистовых ревнителей» перманентной революции, ярым интернационалистам вновь пришелся не ко двору самый звонкоголосый певец России – Сергей Есенин. И они, если не мытьем, так катаньем, вновь взялись очернять поэта.

В двадцатые годы прошлого столетия опошление Есенина «раскручивали» самые «пламенные», ворвавшиеся во власть, большевики во главе с Бухариным. Нынешние Коли Балаболкины, как называл Бухарина Троцкий, действуют внешне ненавязчиво, в основном исподтишка. Потому так трудно найти виновников регулярного вандализма в памятных местах, связанных с именем великого поэта.

Но есть и зарубежные «сильные Моськи», которые не боятся вылезти из своей подворотни и «лаять» на Есенина прилюдно, выполняя «социальный заказ» нынешних троцкистов. Делают они это с помощью вынутого из небытия пресловутого «романа» мнимого барона, опошляя светлый образ Сергея Есенина, возвеличивая одновременно его темную и зловещую тень – Мариенгофа.

Таковы «труды» американских ученых Владимира Маркова, Симона Карлинского, Бориса Большуна, английского профессора Гордона Маквея, а также авторов предисловий к книгам Мариенгофа, выходящих в России, Михаила Козакова, Бориса Аверина, С. В. Шумихина, Александра Ласкина и др.

По незнанию или недомыслию льют воду на их мельничные колеса и некоторые другие авторы. Книга Бориса Грибанова «Женщины, любившие Есенина» сплошь и рядом пестрит большими цитатами «одного из лучших в жанре мемуаристики» – Анатолия Мариенгофа. Того, который охаял всех этих женщин. Как и любимого ими Есенина.

Александр Лукьянов пошел путем твердокаменного большевика Георгия Устинова, который называл Есенина в своих статьях психобандитом. Этот написал психобиографию поэта, использовав около полусотни «самых правдивых» свидетельств А. Мариенгофа. При этом авторитетно утверждая, что с матерью объединяло поэта чувство взаимной… ненависти, которая проявилась еще до его рождения.

«Вон аж куда заглянул ученый человек!» – резонно иронизирует по такому поводу автор книги «Неизвестный Есенин» В. С. Пашинина из Сыктывкара.

Но, безусловно, всех обошел в очернении Есенина американский профессор Борис Большун. Примеров его предвзятого отношения к поэту и даже умышленного подлога мы приводили достаточно. В этом он уступает только своему кумиру – барону Мюнхгаузену – Мариенгофу. А в стремлении показать вернувшееся в 1924 году взаимоотношение друзей Борис превзошел Анатолия. Вот как он «обставляет» это в своей книге.

Известно, что 7 апреля 1924 года Есенин написал письмо в правление «Ассоциации вольнодумцев». Вот его полный текст:

«Совершенно не расходясь с группой и работая над журналом «Вольнодумец», в который и приглашаю всю группу. В журнале же «Гостиница» из эстетических чувств и чувств личной обиды отказываюсь участвовать окончательно, тем более что он мариенгофский.

Я капризно заявляю, почему Мар<иенгоф> напечатал себя на первой странице, а не меня.

7. IV. 24. С. Есенин».

Процитировав его в своей книге, Б. Большун пишет:

«Письмо это, на первый взгляд, абсолютно непонятно и лишено какого-либо здравого смысла. <…> Выйти из журнала только потому, что Мариенгоф поместил свои стихи на первой странице, просто нелепо и явно лишь придирка и попытка скрыть настоящие мотивы своего поступка.

Еще только 4 апреля И. Приблудный в приписке к письму Есенина к А. А. Берзинь пишет: “Сергея мы сегодня никуда не пускаем. Вечером придут Толя (Мариенгоф. – Б. Б.), Катя (сестра Есенина, которой Мариенгоф «недодал» деньги. – Б. Б.), Рита (знакомая Есенина М. И. Лившиц. – Б. Б.) и др. Будем петь, а Вы будете смеяться над заявлением Сергея о выезде из СССР“, а 7 апреля Мариенгоф уже становится врагом» (Есенин и Мариенгоф. «Романы без вранья» или «Вранье без романов»? Гродно, 1993. С. 146–147).

Здесь невольно вспоминается ставшая знаменитой фраза бывшего члена политбюро ЦК КПСС Егора Лигачева своему коллеге Борису Ельцину на последней партконференции в 1991 году: «Борис, ты не прав!»

Борис Большун все отлично понял в письме Есенина, давно фактически порвавшего с имажинизмом и с имажинистами, которые, по свидетельству современников, все имели отношение к ВЧК. В данном случае он подкрепил это официальным письмом. Но автору очень уж хочется завести в заблуждение своих читателей и, наверняка, тех, кому преподает в своем колледже в штате Коннектикут относительно истинных причин развала русского имажинизма. А заодно возвысить Мариенгофа и оболгать Есенина, который 4 апреля на вечеринке поет песни вместе с Толей Мариенгофом и своей сестрой Катей, которой тот «недодал» деньги, а 7 апреля становится его врагом.

И действительно поведение Есенина в таком случае понять было бы трудно.

Однако совместного пения двух бывших друзей и Кати не было. А «собрал» их вместе Борис Абрамович Большун с помощью своего примитивного, но иезуитского подлога. В приписке Ивана Приблудного он имя «Галя» (Бениславской. – П. Р.) заменил на «Толя». И получите, читатели, то, чего страстно хочет Б. Большун: дружба имажинистов, ставших врагами, восстановлена! (Есенин, С. ПСС. т. 6. С. 165).

А в подкрепление своей выдумки на странице 150 Большун пишет:

«В самые трудные минуты последних двух лет жизни Есенина, хотя он в оскорбительной и унизительной форме в газете, публично, объявил о своем разрыве с Мариенгофом, а затем и о роспуске имажинизма, Есенин твердо знал, что единственные два места, где ему всегда обеспечены приют, покой и забота, были квартира Бениславской на Большой Никитской и квартира Мариенгофов в Богословском переулке».

И чем, если не выполнением «социального заказа» современных троцкистов, можно объяснить такую подлость американского профессора Бориса Большуна? Ведь совсем не случайно эта его книжица бесплатно раздавалась участникам международной научной конференции славистов в Гродненском государственном университете (Республика Беларусь).

Но самое удивительное заключается в следующем. Борис Абрамович утверждает, что время, «когда Есенин был наиболее близок к имажинистам, следует считать почти самым плодотворным и ярким периодом» в его творчестве. И на этом основании на странице 152 заводит речь ни больше ни меньше как хотя бы «чугунном памятнике» Мариенгофу – этому «благодетелю» русской, да и мировой, литературы.

Как говаривали извозчики в есенинские времена: «слезай, приехали!» Смешное здесь явно пересиливает очень грустное. Когда в богатейшей природными ресурсами, но ограбленной демократами России, с таким трудом собрали средства на создание достойного памятника Сергею Есенину на Тверском лишь к 100-летию со дня его рождения, а в невеличком музее, также открытом к этой дате, трудно провести экскурсию двух групп школьников одновременно, говорить о памятнике Мариенгофу просто цинично. (Кстати, он любил это слово, о чем свидетельствует его роман «Циники».)

Впрочем, если бы постоянной была чистая и надежная дружба, чуть ли не материнская забота и участие Мариенгофа в делах Есенина, как это пытается утвердить Б. Большун, можно сказать, что чугуна не жалко. Ведь открыли же памятник зайцу, который перебежал дорогу Пушкину, когда тот выехал к декабристам, и тем самым спас «солнце русской поэзии». Но что-то пока не приходилось слышать об открытии памятников Дантесу, Сальери, Мартынову и другим «друзьям», сыгравшим роковую роль в судьбах гениев. Их черные дела помнят и так. Без памятников.

Думается, что будут помнить и Мариенгофа. Тоже без памятника. И даже без помощи всевозможных ходатаев, литературных адвокатов, деятелей других видов искусства. Когда жизнь в России станет хоть чуть-чуть лучшей, когда люди раскроют приобретенные ныне для интерьера книги «барона-враля» и внимательнее всмотрятся в эту черную и нелицеприятную тень чародея русского слова – Сергея Есенина, они поймут истинную роль «дружбы» «больного мальчика» Мариенгофа.

Безмерно честолюбивый древний грек Герострат, поджигая одно из семи чудес света – храм Артемиды Эфесской (356 год до н. э.), прекрасно соображал, что таким образом он обессмертит свое имя в веках. И для него было не столь важно, кем он останется в памяти поколений: сумасбродом, мерзавцем, святотатцем… Но главное – остаться! И этого он достиг.

Да, Мариенгоф волею судьбы и революционной ситуации неотделим от Есенина. Как Сальери от Моцарта, Дантес от Пушкина, Мартынов от Лермонтова. Ведь к славе он стремился всю свою сознательную жизнь. Любым способом и любыми средствами. Вплоть до предательства, злонамеренной лжи и клеветы по отношению к великому поэту. И заслужил ее – славу Герострата.

Потому и отношение к нему должно быть соответственным.

г. Минск. 2001–2005