1.

Развалины белого города успокоенно пылились под неярким в облачной пелене солнцем. Даже море у подножия города казалось серым от припорошившей его пыли, добросовестно отражая мелкие волны пепельной облачности, размазанной по небу.

… Моя память — этот разрушенный город.

Он есть — его нет.

Откуда мне было знать, что я не разобьюсь всмятку, врезавшись в кирпичную стену?

Нынешний "я" пока только слепо действует. Прошлый "я", выбравшийся из-под обломков наносного, дёргает за ниточки. Странно думать о себе как о марионетке в собственных руках. В руках? Может, в лапах инстинкта? В плену затихающего эха памяти?..

Что я знаю?.. Открыть бы крышку сундука, который по странной случайности зовётся моей головой, и вытащить оттуда хоть что-то, что даст мне представление о мире, частью которого я, кажется, являюсь…

Правой рукой в кожаной рукавице Леон дотронулся до левого плеча. Сидевший между лопатками, вцепившись в пропущенные от плеча к боку ремни, Вик перебрался сначала на плечо, затем — на рукавицу. Некоторое время Леон разглядывал маленького крылатого хищника и наконец решился: чувствительными пальцами, освобождёнными от перчатки, осторожно оттянул заметно свисающее крыло, расправил перья. Пальцы сообщили то же, что и глаза: неизвестно, как косточки, но кожа и перья сделаны из металла гениальным мастером. Ощупав горячее тельце притихшего сокола, Леон понял, что возможный имплантант с крылом вживлён в плоть птицы, защищая весь живот и часть лапы.

— Ты птица-киборг. Интересно, это эксперимент или для защиты?

Вик коротко проверещал и раскрыл маленький крепкий клюв.

— Хочешь есть. Или спать. Не знаю… Здесь мы, наверное, ни для тебя, ни для меня припасов не найдём. Слишком пустынно.

Сокол вдруг сорвался с ладони так сильно, что её качнуло. Маленькая серая торпеда помчалась вперёд так целеустремлённо, что Леон машинально оттолкнулся ногами от белой пыли, подкатывая мотоцикл вслед за птицей.

Сопротивление воздуха достаточно ощутимо (вспомнилась ночь, когда он шёл к зеркалу), как будто он прорывался сквозь упругую паутину. Сначала он решил — ветер. Но вокруг тихо, и ток воздуха не ощущался. Потом он поднял глаза. Поднял в тот миг, когда Вик, как в замедленных кадрах, неспешно, секунды две, плыл в пространстве ("Ещё два года!" — сказал мастер, дёргавший за нити), а потом пулей промчался дальше. Мотоцикл по инерции, благо дорога чуть под уклон, доехал до этих замедленных "кадров", и Леон вновь ощутил, что его пропускают неохотно.

Под грузными колёсами сдавленно поскрипывали мелкие камешки песок, сухие ветки… Снова живая стена. Леон поднял левую руку без рукавицы потрогать невидимую аномалию. Третья стена оказалась настолько плотной, что вынудила откинуться назад.

Мотоцикл остановился сам, пока Леон старался определиться со своими ощущениями. Вик в умопомрачительном вираже развернулся и, скорее, упал, чем приземлился на плечо Леона. От резкого движения воздуха волосы Леона взлетели и опали. Сначала он машинально пригладил их, потом машинально задрал рубаху и вынул пистолет.

Что-то изменилось.

На дороге уже не было мягкого слоя пыли.

Леон оглянулся. Тёмно-серое покрытие дороги, чистое, как будто недавний ветер сдул с неё всю пыль. Руины вокруг тоже обрели цвет недавно разрушенных. Может, из-за смены освещения. Леон взглянул на небо и стиснул пистолет. Небо — чистейшее, без единого облачка. А ведь только что было покрыто мутью серых облаков.

Вик требовательно пискнул.

Чуть ниже, в торчащих обломках дома, что-то шевельнулось.

Движение короткое, но Леон успел приметить место, "спешился" и полез в развалины.

С каждым шагом ноги укоризненно напоминали о себе, и Леон с большим трудом притупил боль безостановочной ходьбой. Наконец он доковылял до стены с торчащими из неё металлическими прутьями. Держа наготове оружие (только сейчас он пожалел, что не взял с собой короткоствольного автомата), Леон увидел только неразборчивый (солнце сияло напротив), несущийся на него силуэт. Левая рука с пистолетом сама дёрнулась, вминая кусок металла в солнечное сплетение неизвестного, а правая ударила ребром вкосую под его подбородок. Нападающий ничком свалился у ног Леона, чем не преминул воспользоваться. Подсечка под колени — ноги Леона было вздохнули с облегчением, взметнувшись в воздух, а затем охнули от чёрной боли.

В момент падения Леон увидел седую, с бородавчатым наплывом стену, нависшую над ним, потом — предвечерне чистейшую синеву неба; внезапно вспомнил процесс отключения от боли — короткий и действенный, и успел сообразить, что сейчас даже эта простенькая роскошь ему недоступна. Он сам поразился, как много он всё же сделал: благодаря кратковременной памяти, он с грехом пополам рассчитал падение, скорчился, чтобы уберечь голову. Но — забыл о разбитых ногах. Он грохнулся пятками, и в глазах потемнело…

— … Отстань от него, Вик, — сквозь тупую толстую подушку воздуха негромко сказали сверху. — Лучше иди сюда. У меня для тебя есть кое-что вкусненькое…

Кто-то маленький, но твёрдый чувствительно попрыгал от плеча Леона по животу и, сильно оттолкнувшись, пропал. Ноги больше не болели, и ощущения, когда он думал о ступнях, были здоровые.

— Эй, очнулся? Вставай давай, а то я от любопытства весь изойду. Или ты желаешь более торжественного обращения? О Леон! Приветствую твоё чудеснейшее, хоть и абсолютно непостижимое возвращение из царства Аида!.. Молчит… Слушай, тебе не надоела моя болтовня? А твоё бесполезное лежание на этих пыльных плитах? Ага, ну вот, нашего чистюлю может привести в нормальное состояние только упоминание о грязи. Давай лапу, помогу встать.

— Болтун, — пробормотал Леон, сжал появившуюся в поле зрения ладонь и медленно, всё ещё остерегаясь боли сел.

— Привет тебе, о критичайший! — жизнерадостно засияла ему навстречу обаятельнейшая физиономия, интеллигентные черты которой не портил даже нежно-фиолетовый синяк на челюсти.

Хотя у собеседника был достаточно потрёпанный вид, память Леона грузно заворочалась и наконец со вздохом приколотила под "экспонатом" табличку.

— Брис?

— Мне — как: умереть от восторга, что меня признали, или сплясать что-нибудь воинственное, потрясая чьим-нибудь скальпом?.. Кстати, это вполне в твоём духе — пропадать несколько лет, а появившись, вместо "здрасьте" шваркнуть меня по челюсти!

— Как и в твоём духе — обозвать меня высоким словом, но в форме, напоминающей по звучанию другое словечко — "дичайший", например!

Брис беззвучно рассмеялся, и странно было видеть незнакомое-знакомое лицо, обветренное и обтянуто-исхудалое, — смеющимся. Смеялись даже голубые глаза под выгоревшими бровями, и частые сеточки в уголках глаз подчёркивали то, что Леон знал (знание-воспоминание упало) и раньше: Брис — один из самых смешливых в его команде, палец ему покажи — ржать будет до слёз, намёк на хохму доведёт до истерики, — пусть при первоначальном знакомстве его внешность кабинетного буквоеда и сбивает с толку не знающих его.

Один из его команды?

Его команды?

"Не помню".

Это подождёт. Больше заинтересовало сказанное Брисом о годах.

"И это подождёт".

Брис, оказывается, времени даром не терял. Он распотрошил вещмешок, прикрученный к багажнику мотоцикла, и плотоядно постанывал от одного взгляда на те продукты, которые обнаружились. К чему он и вернулся после краткого диалога с Леоном — к постаныванию, естественно. На возмущённого его выразительными стонами Вика он почти не обращал внимания. Почти — потому что Брис то и дело поглаживал кожу у локтя, куда долбанул его сокол. "Вик сначала не узнал меня и кинулся тебя защищать", — объяснил Брис позже.

И всё же, несмотря на внешнее нетерпение, Брис оказался в определённой степени сдержанным: издав вопль при виде круглого чёрного хлеба, отрезал от него тонкий ломтик. Сваренное вкрутую яйцо (Леон испытал тёплую благодарность к хозяйственному Костику — и любопытство: что же Костик ещё напихал в мешок?) он сразу облупил, но прежде чем есть, долго и блаженно принюхивался к нему. Да так жадно, что не выдержал Вик: помогая себе в прыжках растопыренными крыльями, он быстро очутился на кисти бессовестного бандита, шурующего в собственности его хозяина (Брис быстро натянул на кисть рукав) и разинул клюв. Мягкие бело-жёлтые кусочки так аккуратно отправлялись в глотку птицы, что Леон невольно подумал: для Бриса кормить птицу — привычное дело.

— Кофе! — счастливо провозгласил Брис. — Господи, какой аромат!

— Ты бы сел нормально да спокойно поел, — посоветовал Леон, осторожно пробуя встать на ноги. Странно, он совсем не чувствовал боли.

— Явился из преисподней — и туда же, командовать!

— Сначала говорил о царстве Аида, теперь — о преисподней. О чём ты мне всё время намекаешь, говори прямо!

— Не ори. Если хотим в этом тихом местечке, должны сидеть ниже травы, тише воды. И сядь. С ногами твоими я поработал — сам-то что, разучился? А насчёт преисподней… — он поколебался — и пожал плечами: — Хочешь сказать, ничего не помнишь? Коротко: года три назад (я тут, как Робинзон, дни по палочкам считаю) по твоей милости попали в здоровую передрягу. Драчка была приличная, половина команды полегла. А перед тем как нас разбросало, я видел, как ты погиб. Представь мой шок сегодня, когда я понял, что ты живой и Вик при тебе. Честно говоря полон самых светлых надежд и самых сумасшедших иллюзий.

— Подожди с надеждами и иллюзиями. — Леон отвернулся. Он явно знал этого человека и знал с хорошей стороны. К тому же Брис (Леон опасливо пошевелил ступнями), кажется, каким-то образом исцелил ему ноги. Ему доверял и Вик. Леон обернулся к Брису. Тот выжидательно смотрел на него. — Нас теперь двое. И так будет до определённого момента. Не так ли?

— Угу, — подтвердил Брис, любовно рассматривая бутерброд из разрезанной поперёк булки, щедро намазанной перцовой пастой и украшенной солидным пластом ветчины. Вик на его плече вдохновенно терзал какую-то тёмно-розовую полоску — видимо, Брис поделился с ним.

— В таком случае ты должен крепко усвоить следующее, — Леон глубоко вздохнул, — я не понимаю, как здесь могло пройти всего три года со времени моего исчезновения. До последних двенадцати лет, которые я помню, я был бродягой без рода и племени. Меня только случайно подобрали в настоящую семью. Я стал мужем и отцом. Вёл дневник. Судя по тому, что писал в нём о себе, представлял собой типичного подкаблучника у собственной жены. Всё, приведшее меня сюда, началось с того, что некий Фёдор Ильич объявил себя моим сослуживцем и почти подарил моей семье старинное зеркало. Как это ни странно звучит, в зеркале я дважды видел странные вещи. Вчера ночью зеркало разбилось, за мной гналось какое-то… существо, а моя дочь исчезла.

— У тебя… дочь?.. — медленно сказал Брис. На его лице, будто он следил за чем-то неспешно поднимающимся в небо, проступало странное торжественное выражение.

— Я не досказал. Я ничего не помню. Я не помню времени, когда был здесь. Не помню времени, когда был бродягой.

— У тебя дочь. Ошалеть с вами можно! Ты и правда ничего не…

— Правда.

— Ну и… Ну и попали мы в заваруху-заварушечку! — протянул Брис, обиженно посмотрел на бутерброд и вдруг просиял и сунул его в широко открытый рот. Не совсем внятно, но старательно он сказал: — Плевать! Живём один раз (твой случай не в счёт — ты у нас вообще счастливчик!) — а хорошей ветчины я век не видал! Я так понял, теперь мне надо будет тебе всё в подробностях рассказывать?

— Необязательно. Многое вспоминается само собой. Особенно действия. Не возражаешь если я буду просто спрашивать?

— Нет. Слушай, у тебя в термосе кофе…

— Дуй не жалея… По-моему, мне там набросали несколько пакетов — и молотого, и растворимого… Брис, ты сказал — оставшихся в живых разбросало. Несколько лет назад. Неужели за это время вы не нашли друг друга?

— Дикая тварь из дикого леса… Ты и в самом деле ничего не помнишь, если спрашиваешь об элементарном. Не рычи. Больше отвлекаться не будем. Итак, в этом городе действуют разные временные уровни. Зазеваешься — попадёшь в другое время. А если сокола при тебе нет, считай — пропал. Нас заманили в ловушку — в такое место, где время, мягко говоря, взбесилось и вело себя соответственно. Пока мы представляли собой целое и несли вокруг себя собственное время, всё было ничего. Я думаю даже, что вмешательство конкретного времени начало воздействовать на хаотическое состояние ловушки. А потом была атака. В первую очередь ублюдки целили по птицам. Затем я увидел, как тебя буквально изрешетили, ты стал падать. Угол дома, возле которого ты был, от подложенной взрывчатки обвалился на тебя. Между прочим, насчёт взрывчатки у меня есть сомнения… Результат: команда блуждает в разных временных уровнях, за каждым идёт охота. А поскольку город изолирован от мира барьером времени, помочь нам никто не может. Ведь мы были лучшими. А кто сунется в местечко, где облажались лучшие?.. Слышь, Леон, у меня, кажется, совесть проснулась. Ты уж извини, что похозяйничал в твоём мешке. Просто не удержался… Что ты ещё хочешь узнать?

— Ешь-ешь, всё нормально. Не знаю, что мне хочется ещё узнать. Вопросов много. Но представление складывается, что начинать надо не с вопросов. Я ошибусь или нет, если решусь на поиск команды?

— Вежливый какой стал… А тебе и решаться не надо. Ты уже влип в это дело. Герою-одиночке с этим городом не справиться.

— Брис, ты не пробовал искать ребят?

— Без проводника смысла нет, верно, Вик? — Брис нежно погладил оперение птицы, оставив тщательную упаковку мешка с продуктами. Сокол нахохлился, а Брис заметил: — Странное у него оперение, жёсткое…

Продолжение 1 главы.

Все трое резко обернулись на звук ниже места, где сидели, — из развалин дома, примостившегося на спуске с холма.

— Что это…

— Чёрт, не догадался перетащить тебя к мотоциклу, — пробормотал Брис, поспешно сгребая в бережные объятия мешок и пятясь назад.

Песок шелестел и поскрипывал под множеством грузных колёс. Тишина отяжелела, будто сосуд с голосами, звенящими в набухшем присутствием воздухе.

Ссутулившийся Вик, торопливо подпрыгивая, перебрался на плечо Леона.

ОНИ тоже были на мотоциклах — на чудовищно огромных машинах. Они подъезжали, как осы — лепясь друг к другу; смотрели, как волки, — лица жили только кожей вокруг глаз за большими мотоциклетными очками, морщась, как будто прищур давал возможность резче сфокусировать взгляд на изучаемом предмете. Нижняя часть мёртво застыла восковой маской.

Седое солнце медленно спускалось за город, и первые сумеречные тени обозначили гротескно-жестокую пустоту лиц, словно отдельно плывущих в пространстве. А солнце всё ещё напоминало о себе чёрным туманом, бархатно скрадывающим поверхности земли, да убогими серыми руинами, которые нелепыми жалкими обрубками торчали, напоминая о разрушенном кладбище.

И Леон, неохотно поддаваясь холодному умиротворению, вдруг замер, не в силах оторвать взгляда от колдовской картины: глаза на лицах внизу, будто лампы на фотоэлементах, постепенно наливались изнутри прозрачно-аквариумной зеленью.

Он смотрел, как проясняется цвет и бездумно ждал, чем закончится странная игра странного излучения в мягкой тьме.

Он чувствовал, как в нём ленивыми волнами покачиваются два искушающих желания: взглянуть на Бриса, чтобы узнать, что происходит, и — не упустить момента из спектакля на огромной сцене ниже. Он непроизвольно почти вплавлялся в холодные зелёные огни, когда сквозь растущие внутри панику и умиротворяющую созерцательность внезапно почувствовал длинное движение рядом.

Леон услышал даже чмокающий звук, когда отлепил свой взгляд от десятка прозрачно остекленевших глаз — назвать горящими их не мог, настолько ледяными они были.

Вернулся Брис. Не сводя глаз со стаи застывших в воздухе, точно неоновые светляки, глаз, он ткнул Леона вбок и кивнул наверх.

— Быстро, пока они ещё собираются…

— Ещё?

— Это же бешеные тараканы, забыл? Если хоть один отсутствует — не атакуют.

— Кто?!

— Между прочим, это ты придумал так назвать их.

Насчёт "придумал" Брис, может, и пошутил. Но сочетание "Бешеных тараканов" и жутковато-величественного зрелища было настолько абсурдным, настолько серьёзным ушатом холодной воды, что Леон сразу пришёл в себя.

Вполоборота, стараясь не терять "бешеных тараканов" из виду, они поднялись к мотоциклу. И вот тогда стая внизу взревела моторами и хлынула глазастой волной наверх, к ним.

Мотоцикл стоял почти на самом верху холма. Здесь ещё было достаточно светло от закатной белизны на горизонте.

— Может, бросить мотоцикл? — крикнул Леон. — Здесь сам чёрт ногу сломит — драть по этой стройке! Легче пешими!

— Ничего! Вик выдюжит! Давай, Вик, веди!

Толчок в плечо, порыв воздуха по щеке, что-то жёсткое по виску (через секунду осознание стороной: Вик оцарапал искусственным крылом) — птица нырнула вперёд, Леон развернул мотоцикл, сзади навалился Брис, зачем-то лихорадочно отдёрнул манжету Леоновой рубахи. Треск — пуговицы как не бывало. И обхватил горячей ладонь запястье Леона.

— Ну, всё! Жми за Виком!

Поверить уверенности Бриса непросто. Но Леон рискнул. А может, машинально повиновался приказам заставили дребезжаще-прыгающие огни, неумолимо окружающие их.

Вик летел в идеальной параллели земле — Леон, трясясь на каких-то колдобинах и подпрыгивая на кочках строительного мусора, ровно вёл за ним. Рука Бриса не мешала ему: в какой-то миг он решил, что, зная местность лучше, Брис просто приготовился бессловесно скомандовать внезапный поворот.

Но сухие пальцы сжали запястье — никакого приказа. Леон растерялся — и увидел: земля как будто горела, но не оттого что был заметен огонь. Прозрачные струйки воздуха поиграли в искажение видимости — раз, другой… То ли дух захватило, то ли от непривычной активности, но явно затошнило — раз, другой…

— Вик, направо и вниз!

Поворот — горло свело судорогой, и желудок подпрыгнул в нетерпении у самого горла. Ухнули вниз — Леон сглотнул металлическую горечь, уже не обращая внимания на ноющее от стального захвата запястье, ни на странные деформации воздуха, то обычного, то легко рассекаемого, то по плотности напоминающего водяной вал, который нахраписто грохочет к берегу.

— Стой! Оторвались!

Леон чуть не слетел с мотоцикла. Он не ослышался?! И сотни метров не проехали — оторвались?! Но послушался и оглянулся: позади лениво колыхалась ночная мгла.

Вик не сел — свалился на плечо. Искусственное крыло съехало вниз. Он неохотно поднимал его, но, видимо, тяжело всё время его контролировать, и крыло снова обвисало.

Леон повернулся взглянуть на птицу и погладить её по точёной головке… И вдруг все разрозненные наблюдения и впечатления слились в единое — понимание (воспоминание?): Вик на самом деле вёл их! Во — время! Через — время. Сквозь — время. Поэтому птица устала ("Вик выдюжит!"), поэтому не может присобрать крыло, поэтому полуоткрыт её клюв.

И Брис вцепился в его запястье не для того, чтобы направлять его действия, а чтобы Вик тащил их обоих. Потому что Вик — птица Леона, а прикосновение Бриса (контакт живой плоти) соединило двоих. Сиди Брис просто сзади Леона, не миновать ему остаться среди "бешеных тараканов".

— Вик, пташка моя родная, потерпи до утра! Я тебе рыбки наловлю, — всё ещё напряжённо, но уже с видимым облегчением пообещал Брис и утёр пот с лица рукавом.

— И где ты её найдёшь?

— Этот городишко обсыпал полуостров. По сути, почти весь вдаётся в море. Нам до берега на колёсах — не больше пятнадцати-двадцати минут.

— А "тараканы" не найдут нас?

— Те — нет. Они способны пройти два-три уровня. А здешние о нас пока не подозревают. Кстати, воды они боятся. А мы спустимся к такому укромному местечку, что — гарантий не дам, но надеюсь — переночуем спокойно… Давай, освобождай руль. Мне места знакомые, я не так осторожно поеду.

Всё короткое путешествие до берега Леон молчал. Вид тёмной громады, мерцающей размытыми отсветами звёзд заставил пережить его мгновения странного состояния, сопоставимого лишь с выражением "на языке вертится, а вспомнить не могу". Вслед за тем он забыл и о вопросе, и о так и провравшихся воспоминаниях: едва покинув мотоцикл, Брис принялся отчаянно и раз за разом зевать.

— Что с тобой?

— Сам не понимаю. Но, честно говоря, сплю на ходу.

— Не спал предыдущей ночью?

— Спал. Я все ночи сплю… Не пойму, в чём дело…

Он сонно улыбнулся было, но блаженная улыбка доехала до блаженного же зевка, от которого возмущённо заверещал Вик.

— Всё, больше не могу…

Брис кинул на песок мятую куртку, тощий мешок с немногими своими пожитками бросил на её край и быстро свернулся калачиком на аскетичном ложе.

2.

Озадаченный Леон постоял над уснувшим мёртвым сном Брисом и тоже стал готовиться к отдыху. Прислушиваясь к размеренному, почти бесшумному дыханию Бриса, он решил, что, пожалуй, нашёл разгадку странного поведения своего спутника: да, Брис спал и до этой ночи, как полагается человеку. Но спал наверняка беспокойно, сквозь сон напряжённо вслушиваясь в ночную тишину. А теперь их двое, и Брис почувствовал себя настолько в безопасности, что позволил себе расслабиться: измученный организм тут же ухватился за редкую возможность — не спать, а выспаться.

Мысль оказалась правильной.

Пока Леон возился с мотоциклом, пока устраивался сам и устраивал Вика, прошло лишь несколько минут, и внезапно Брис встал. Он встал, как кошка: только лежал — и вдруг стоит.

— Ха-арошая ночка! — одобрительно промурлыкал он. — Дежурим по очереди?

— Не слишком ли мы здесь на виду?

— Я же сказал, "тараканы" воды боятся.

— Почему?

Вместо ответа Брис присел на корточки, набрал песка и слегка раздвинул ладони, давая песку стечь.

— Ничего не напоминает?

— Брис, слово "напоминает" в моём случае неуместно. Если бы я хоть что-то помнил…

— Чтобы уйти от "тараканов", надо вилять, как заяц. Они просочатся в любую дыру во времени, если сообразят, куда ведёт след. Как просачивается в любое помещение вредное насекомое таракан. Как просачивается песок. Песок и таракан. Песок заносит в пустыне брошенное людьми место. Тараканы вторгаются туда, где нечисто во всех смыслах. В этом городе взбесившегося времени тараканы и песок — одно и то же. Переверни песочные часы — и вместо песка посыплются эти тухлоглазые твари.

— Уподобление тараканов песку я понял. Ты объяснил так поэтически. Но я до сих пор не понимаю, почему они боятся воды.

— Ах, какой сарказм в голосе! "Поэтически"! Да ведь это твоё объяснение! Ты разглагольствовал о сходстве тараканов и песка! И, чёрт побери всё на свете, ты оказался прав! Ведь эти мумрики и в самом деле состоят из песка!

— Что?..

— Плесни на них водой или разруби длинным лезвием — сразу оползут, осыплются. Да ты вспомни, как ругался Рашид, когда после каждой стычки с "тараканами" приходилось точить мечи. Но что всего хуже — они и плодятся-то, как тараканы.

… Рашид поднял голову — он разглядывал вычищенный клинок — будто его окликнули. Его сосредоточенное лицо: отрешённые глаза в угольной рамке ресниц, раздутые ноздри тонкого носа, выпяченные узковатые губы — внезапно заухмылялось, наверное, вспомнил хорошую шутку… Леон напрягся: кто сидит за плечом Рашида? "Взгляд" восстанавливал всю фигуру, огромную, полуголую, начиная с приподнятой руки, раздувшейся от демонстрируемых мышц в сетке синеватых жил, и заканчивая бритой головой…

— Вспоминаешь? — с любопытством спросил Брис.

— Бритый великан…

— Ты вспомнил Игнатия?

— Если Игнатий — тренированный атлет…

— … с маленькой лысой головёнкой! — любовно закончил Брис. — Мы всё смеялись над ним: откуда столько мыслей рождается, если в башке нет места для мозгов! На деле, конечно, получается просто зрительный эффект — маленькая голова на фоне накачанных мускулов… Игнатия ты вспомнил из-за Рашида? Они ведь дружат издавна, умудрились даже на сёстрах-погодках жениться.

— Не уводи — попросил Леон. — Мне очень хочется узнать всё сразу, но… Давай сядем, что-то с головой неладно. Ты сказал — у Рашида меч?

Они устроились на сиденье мотоцикла, бережно опрокинутого на песок. И песок вновь напомнил Леону, что он не до конца всё выяснил.

— Итак, "тараканы" боятся воды, потому что сделаны из песка. И всё-таки они могут то же, что и Вик, — гулять во времени или среди времени. Мне кажется, ты чего-то не договариваешь.

— Ты пришёл из мира устоявшихся понятий и представлений. Что-то здесь принимаешь как должное, потому что постепенно вспоминаешь. Что-то для тебя настолько парадоксально, что у тебя начинает кружиться голова. Леон я не врач и боюсь рассказывать тебе всё сразу.

— Да хоть один вопрос до конца прояснить! Мне кажется, голова болит не из-за избытка информации — из-за её нехватки.

— Ты не изменился. Всё те же дотошность и умение убеждать. Ну, хорошо. Именно ты сообразил однажды, что "тараканы" — материализованная иллюзия.

Леон молча смотрел на Бриса. Употреблённый им оксюморон хорош — для бредовых снов. Брис тоже молчал. Судя по вздрагивающим, нахмуренным бровям, искал приемлемую форму следующему объяснению.

Пока Брис собирался с мыслями, в шею Леона легонько ткнулось что-то твёрдое и тёплое. Леон осторожно повернул голову: Вик изо всех сил старался не уснуть и "клевал клювом". Искусственное крыло, едва глаза птицы подёргивались сонной плёнкой, тут же тянуло вниз и наверное, было не только неудобным, но и заставляло птицу мёрзнуть. Леон поднял ладонь, и Вик подцарапывающими шажками перебрался на его пальцы. Вынудить сокола вцепиться в мизинец, подобрать спадающее крыло и закрыть обеими ладонями приятно сухое птичье тельце — все эти действия заняли не более минуты. Вик обмяк и уснул.

— Когда "таракан" нападает, он может убить, — наконец сказал Брис. — Когда с ним бьёшься, под оружием чувствуешь твёрдое тело. Но когда смотришь сквозь него и видишь ту точку, которую "таракан" заслоняет, он… как бы это сказать точнее… он становится… миражом. Довольно сложная штука — уничтожать их таким образом… У тебя первый раз получилось случайно. У Рашида вообще не получается, он предпочитает оружие. Игнатий обычно запоминает место и дожидается, когда "таракан" перейдёт туда. Так, внимание, новое имя. Роман. Помнишь его?

Роман… По весомости имени можно было бы представить широкоплечего и добродушного человека, наподобие борца из старинного цирка. А перед глазами возник тщедушный смуглый парнишка, тонколицый и, кажется, очень ранимый.

— … И глаза всегда печальные, — вслух сказал Леон.

— Ага, печальные, всегда. Такое печальноглазое хулиганьё, — сказал Брис. На вид Роман романтичен (прости мне плохой каламбур). На вид он само воплощение мировой скорби. Но док Никита однажды поведал нам по секрету, что хотел бы в профилактических целях послушать сердце Романа. Послушал и сказал, что теперь даже клятва Гиппократа не может закрыть ему уста: у Романа сердца нет… Так вот, о Романе. Если ты вспомнил его, то вспомни и его прозвище — Полигон. Любое оружие он тут же осваивает — и осваивает идеально. Наши думают… думали… Нет — думают! — что это элементарная зависть к тебе. Вернёмся к нашим "тараканам". У Ромки фотовзгляд. Даже рефото. Он восстанавливает раз увиденную местность до мельчайших подробностей, а значит — одним махом всех "тараканов" побивахом. Как и ты. Слушай, командир, давай спать, а?

— Я ещё не знаю, кто я такой и зачем в этом городе, — упрямо сказал Леон.

Не менее упрямо Брис ответил:

— Ночи не хватит, чтобы всё объяснить. И вот что тебе я ещё скажу: кто ты такой, я расскажу по мере возможностей. Но зачем мы сюда пришли и как угодили в такой переплёт — ни словечка не пикну. А чтоб много не любопытствовал насчёт этого, скажу так: нет ничего подлее в мире, чем личная свара, перерастающая в общественную проблему. Причина нашего присутствия здесь, в этом… — он запнулся на мгновение, — настолько глупая, что выть и рычать хочется. Дерьмовая причина, откровенно говоря. Но это вежливая откровенность, Леон. Учти, вежливая только из-за твоей нынешней твоей неосведомлённости. Был бы ты в памяти, обложил бы я тебя трёхэтажным по-простецки и по-товарищески! В общем, спокойной ночи, командир!

Леон уже привык к спокойному и лёгкому характеру Бриса, поэтому был несколько ошарашен взрывом эмоций. Но делать нечего: Брис сердито отвернулся и с сердитым сопением принялся одёргивать и оглаживать куртку на земле, чтобы вновь устроиться на ночлег.

Мешок с продуктами и оружием был многофункциональным, поэтому Леон и выбрал его. Опустошив свой минисклад, Леон начал раскрывать "молнии". Работать приходилось одной рукой — в левой ладони спал пригревшийся Вик. Вскоре на земле лежал брезентовый квадрат. Леон развернул его углом. Ноги, конечно, вытянутся по земле, но песок не так уж и прохладен.

— Чего надо опасаться здесь, на берегу?

— Берег — граница. Неприятностей здесь почти не бывает. Я поспал. Теперь подежурю. Спи.

Постояв в нерешительности, Леон подошёл к Брису и встал рядом с ним на колени.

— Вика будить не хочется. Слева на поясе отстегни. Нашёл? Это тебе. Я так понял, у тебя огнестрельного нет.

Руку Бриса маленький, но тяжёлый пистолет слегка оттянул… Леон видел лицо Бриса: половина скрыта ночной мглой, вторая половина — абстрактная, сглаживающая черты маска, ко всему прочему текучая и раз за разом изменяющая и форму, и настроение, — результат игры звёздного неба на волновой зыби… Брис молча положил пистолет близ себя и снова улёгся.

Леон тоже лёг. Уже привычно ощутил, что сна нет и не будет. Подумалось ещё, может, предупредить Бриса — пусть парень ещё поспит. Через минуту забылось. Стал думать о разговоре, перебирая имена и лица. Странное впечатление: пробовать на звук имя и видеть его форму. И форма-то неконкретная.

Кстати, Брис назвал одно имя, но не предложил вспомнить человека. Сейчас в темноте Леон пытался восстановить сочетание имени и формы. Это немного похоже на тренировку. Тебе показали движение — ты его пробуешь, находишь приемлемый вариант выполнения и доводишь до совершенства — в границах собственного тела… Док Никита… Леон затаил дыхание: темно-русый парень обернулся, засияв карими глазами, как будто обрадовался, что его окликнули. Врач команды. Любитель похохмить. Совсем не похож на врача. Внешность мальчишеская и улыбка совсем детская.

Газет нет. Книг — тоже. Чем занять себя до рассвета? "Почитать" дневники? Он помнит их наизусть — от первой тетради до последней, незаконченной. Перечитывать их все от начала до конца вошло в привычку уже со второго вечера бдения за письменным столом.

Он начал "перелистывать" тяжёлые страницы, волнистые от сильного нажива ручки, и за неровными торопливыми строками наблюдал возникающие сцены…

Анюта. Синеглазая девочка-царевна. Это Мишка к её десятилетию написал стихи. Девочка-царевна. В семье обожали носить её на руках — Анюта терпела, а наедине с Леоном ворчала: "Кукла я им, что ли? И ты молчишь, ничего не говоришь. Если Мишка ещё раз меня на руки возьмёт, я так орать начну, что весь дом упадёт!" Она садилась рядом, на диван, и чуть покачивалась, подпрыгивая. "Я сегодня из школы шла, видела: голубь длинную такую корочку нашёл, а она жёсткая. Он её клюёт, а расклевать не может. И вдруг с дерева как слетят два воробья! Как схватят корочку за концы! А она тяжёлая! И они её тащить не могут. Отлетели чуть-чуть, а голубь их догнал и корочку отобрал! Жалко, правда?" Или посидит, подумает и вздохнёт: "Пап, ты маме скажи, чтобы она со мной не сюсюкала, а говорила нормально. От соседей стыдно". И этот серьёзный стонущий вздох заставлял Леона интересоваться: "А что ж ты сама не поговоришь?" Анюта поднимала озабоченные глаза: "Мама считает что я ещё маленькая. С нею нельзя ни о чём серьёзном говорить".

Нежная громада воздуха едва шевельнулась.

Леон глянул налево: приподнявшись на локте, Брис смотрел на него.

— Чего не спишь? Бессонница?

— Она.

— Давно?

— Лет двенадцать-тринадцать.

Брис не охнул, не присвистнул — только сел удобнее.

— С тех пор как память потерял?

— Наверное.

— Если завтра найдём хоть кого-то из команды, думаю, и сон, и память тебе мы вернём. Обещаю.

— Ты знаешь, что со мной? — удивился Леон.

— Надеюсь…

3.

Если бы не разрушения, в лучах размазанного белым пятном солнца город выглядел бы тортиком, старательно посыпанным белой крошкой. Так, конечно, это и был торт, но варварски пропаханный тупым и грязным ножом.

До завтрака Брис успел выполнить своё обещание: закатал штанины и залез в воду, где среди камней устроил недолгую охоту. Азартные покрякивания, резкие движения рук, веера испуганной воды — и вот Вик, ревниво оглядываясь, рвёт крепким клювом молочно-серебристую рыбину, а с углей уже догорающего костерка тянет поджаристой рыбной корочкой.

— Давно мечтал попробовать с солью, — высказался Брис, скупо потряхивая походной солонкой над парящим белым куском, нанизанным на узкое лезвие стилета.

— Мотоцикл придётся оставить здесь, — сказал он чуть позже. — Если жалко — когда надо, придёшь и заберёшь. Сейчас оттащим за те камни — никто и не найдёт. Это место у берега приметное — если могу, всегда сюда прихожу.

— А что ты делаешь в городе?

— Просто брожу. Всё надеюсь: вдруг кто из наших будет переходить и на меня наткнётся. — Прежде чем спустить мотоцикл в расщелину между камнями, Брис нагнулся и вынул — будто из самого камня — свёрток, похожий на аккуратную дубинку. — Держи. Это тебе, пока памяти нет, с "тараканами" драться.

Они спустили машину на самое дно и вернулись на берег.

Размотав тряпки, Леон обнаружил, что держит в руках… зонт. Только весь металлический. Рукоять сделана так, что, намокни рука, она скользить не будет: ладонь с двух сторон подпирали едва намеченные выступы. Леон попытался найти хотя бы подобие кнопки — не нашёл.

Брис покачал головой и указал на кончик рукояти.

— Держи от себя. Видишь винт? Поверни его против часовой стрелки, теперь введи в боковой паз. Осторожно!

Зонт громко щёлкнул, точно выстрелил, и сильно дёрнулся в руках. Леон тоже дёрнулся и чуть не выронил предмет из опасливо вытянутых рук. Оказывается, зонт на самом деле выстрелил. Леон держал в руках небольшой меч, лёгкий и удобный.

— А как он складывается? — с любопытством спросил Леон.

— Времени на разъяснения нет, — сказал Брис, и в его руках "зонт" тоже выстрелил клинком. — Мелочь, но приятно, что хоть это у нас остаётся. Нам бы ещё парочку пулемётов… Ладно, что уж мечтать о несбыточном.

— Почему о несбыточном? — неловко возразил Леон и принялся выгружать из стенок мешка детали, которые он тут же сноровисто собирал. — Глаза боятся — руки делают. Нет, голова не помнит — руки делают. Насколько я помню, у меня здесь два ручных пулемёта и три автомата. Кстати, вон в том кармашке патроны к твоему пистолету, который я тебе вечером дал. Запомнишь? А это… я быстро, правда…

Торопливой болтовнёй он хотел прикрыть свой страх перед недовольством Бриса. Вернулось знакомое ощущение, что его считают никчемным, досадной помехой в жизни ("Спокойной ночи, командир!"), беспомощным… Закончив сборку последнего пулемёта, он осмелился поднять взгляд. Брис смотрел то ли недоверчиво, то ли изучающе.

— Вот, оказывается, какой ты, беспамятный, — медленно сказал он. — Но ведь когда мы вчера встретились… Или это опять была только память рук? Врезал-то ты мне от души. Забавно: попробовать вогнать тебе зубы в глотку? Останешься таким же благостным "ах-ах-ах!" или нет?

— Не понимаю, о чём ты.

— Ты был жёстким парнем, Леон.

— Жёстким? Значит, сейчас я вызываю у тебя отвращение?

— Хуже. Я себя чувствую себя такой скотиной, что дальше некуда. Мне хочется орать на тебя, разговаривать с тобой сквозь зубы, понукать — и всё потому, что разница между тем, кого я знал, и тем, кого теперь вижу, слишком огромна… Господи, быстрей бы найти ребят!..

Леон хотел было спросить, почему он думает, что "быстрей" — это реально. Что значит "найти", если Брис сам до сих пор не доискался, и каким образом искать? Кроме этих, ещё парочка вопросов повертелась-повертелась на языке — и улеглась. Лучше не раздражать Бриса. Теперь он знал причину его недовольства и в некоторой степени понимал своего внезапно обретённого товарища: это всё равно, что пользоваться вещью много лет, а однажды, взяв её по привычке, вдруг обнаружить в ней совершенно иные свойства. Вещь под маской… Леон поёжился. Неудачное сравнение. Его собственное беспамятство — маска ли? А если нынешний характер — это настоящее?..

Он передал автомат и пулемёт Брису. Тот обвешался ими так, чтобы всё было под рукой. Меча он не убрал, и Леон понял, что боевая готовность — уже реальная необходимость.

Побережный склон спускался им под ноги — они поднимались к городу. Дойдя до дороги, ведущей под обрушенные с двух сторон дома, Брис остановился.

Город не дышал. Он был мёртв не только своими разрушенными домами — мёртв безжизненной тишиной: ни птичьего голоса, ни шелеста строительной трухи под лапами собак или кошек. Он настолько мёртв, что зелень не желала приближаться к нему — лишь по границам города неохотно зеленела травинка-другая.

И всё же если верить Брису, в мёртвом городе есть жизнь. Леон вдруг почувствовал, что рот кривится в необычной ухмылке: город мёртв, и по нему бегают кладбищенские паразиты. Он не успел испугаться вызывающей жестокости этой промелькнувшей мысли, как Брис предупредил:

— Дальше идём очень спокойно. Смотри внимательно по сторонам и следи за Виком. Оружие держи наготове. Шагай за мной — не рядом и не впереди.

С губ Леона опять едва не сорвался вопрос. "Внимательно" — присматриваться к чему? А Вик — он что — может сбежать? Смысл тогда — следить за ним? Махнёт с плеча — и поминай как звали… Очевидно, Брис сообразил, что его слова для Леона темны, обернулся.

— Возьми Вика на руку, приглядывай… Если что-то необычное с птицей, говори сразу.

На вытянутую руку Вик перебрался сам, и Леон сразу почувствовал себя старинным кораблём — с хищной птицей на бушприте. Он снова усмехнулся, но мягко: сравнение показалось смешным. Тёплые сухие лапы Вика колюче цеплялись за пальцы, и Леон постепенно посерьёзнел: птица нахохлилась, а с каждым шагом хозяина её голова плавно поворачивалась в стороны. "Будто радар", — ласково подумал Леон. Потом его заинтересовал Брис. Он шёл впереди, чуть справа, и Вик не мешал наблюдать. Брис шёл красиво: текучий, трогающий землю, осваивающий землю — его шаг буквально соблазнял подражать ему. И Леон, не оставляя без внимания птицы, зачарованно, гипнотизируемый движением тяжёлой поступи (крадущийся волк!), начал ступать по дороге, уподобляясь Брису. Его так захватило это занятие, что он не заметил: его шаги стали вскоре ещё тяжелее, словно он расталкивал коленями воду. Он также не замечал, как начал оборачиваться и вглядываться ему в лицо Вик. Он не замечал, как походка Бриса из охотничьей превратилась в натужную походку больного человека…

Процесс движения оборвался внезапно: Вик вдруг вцепился клювом в нежную кожу между пальцами. От острой боли Леон охнул — и так же стремительно, точно освобождённый, повернулся Брис. Короткий рывок его правой руки — незаконченный, трудно удержанный жест — подсказал, что Брис готов ударить. Впрочем, лицо его, одновременно испуганное и озлоблённое, и без подсказок говорило, что Леон сделал что-то не то.

— Ещё раз такое!.. — разъярённо начал Брис, выдавливая по одному слову. И оборвал себя. Постоял с минуту, успокоил дыхание и мрачно спросил: — Чем ты занимался за моей спиной?

— Я… шёл.

— Леон, выслушай меня внимательно, чтобы я больше не повторял. Ты потерял память, но остались твои прежние способности и навыки. Поверь мне на слово: если ты что-то почувствовал в себе, лучше не экспериментировать. Слышал такое — "слон в посудной лавке"? Так говорят о неловком человеке. О тебе сейчас можно сказать чуток по-другому — "слепой динозавр в посудной лавке", хотя можно было бы выразиться и похлеще. Так что ты делал, пока шёл за мной?

— Я хотел научиться шагать, как ты. Мне понравилась твоя походка.

Если он хотел успокоить Бриса — но ведь и правда невинно! — то добился результата противоположного. Ясное солнечное утро безжалостно показало, как загорелое лицо может стать серым от нахлынувшей бледности, как может побелеть сжатый от напряжения рот.

Брис провёл ладонью по лбу и встряхнул пот.

— А я так обрадовался, что ты жив… Леон, я тебя очень прошу, просто иди сзади и смотри на Вика. Забудь обо мне. Это ты понял?

— Понял.

— Вот на этом и сосредоточься.

На этот раз они прошли ещё меньше — до заваливших дорогу домов им, видимо, сегодня не добраться, — когда Леон негромко окликнул Бриса.

— Брис, с Виком неладно.

Маленький сокол раскинул крылья и переминался на указательном пальце Леона.

— Стой, где стоишь. Теперь слушай. Расслабься — и почуешь, что Вик тебя куда-то тянет. Поворачивайся в ту сторону, но связи с птицей не теряй, прислушивайся к ней. Вик нащупал место с нашими ребятами. У кого-то из них тоже есть сокол. Оба сокола сейчас координируют наши позиции, выбирают лучшую, чтобы мы могли встретиться, избежав столкновения и не наткнувшись друг на друга. Если, конечно, не отводят нас от опасности или хотя бы не дают форы перед нею. Продолжай держать оружие наготове. Осторожность не повредит.

Осторожность, может, и не повредит, но после объяснений Бриса У Леона рука с соколом хоть и не потеряла чувственного отклика на птичьи движения, но тем не менее мгновенно затекла и чугунно отяжелела. А Вик развернул их лицом к той дороге, по которой они хотели идти в город.

— Ребята тоже не хотят уходить от берега, — услышал Леон шёпот Бриса. — И что-то мне не нравится, как ведёт себя Вик… Так, Леон, подожди. Переходим вместе.

Горячие пальцы Бриса снизу легли на кисть Леона, будто помогая поддерживать Вика.

И они шагнули.

И не успели они поставить ноги — так показалось — как Брис мощным толчком отшвырнул Леона от себя, а сам прыжком упал на дорогу — и автомат в его руках коротко рявкнул.

И Леону почудилось, что Вик перенёс их к обвалившимся домам, потому что увидел нависшую над собой серую стену, но не понял, почему в неё стреляет Брис.

А потом он увидел, что стена живая. Она колыхнулась над ним на манер морского ската. Он ещё не совсем понимал, поэтому медленно воспринимал, что "стена" сплошь усыпана веснушчатой рябью.

А потом "стена" зашевелилась, рябь выпучилась, словно недовбитые шляпки гвоздей — и тут Леон увидел, что "стену" пересекает кривая щель, и эта щель растёт, раскрывается, будто "стена" решила переломиться пополам, и мелькнула абсурдная мысль: Брис своими выстрелами перерезал живую плоть… Но всё никак не мог поверить в реальность… Этого не может быть, потому не может быть…

Грохот смачных шлепков, резкие крики людей, тарахтящие автоматные очереди…

Что за булыжник упирается ему в поясницу?..

Он смотрит, не умея, забыв моргнуть…

Кривая щель вздёрнулась в середине, открыв на мгновение круглую пещеру. Со дна пещеры вдруг вылетели коричневые мешки, брызгая тёмно-жёлтой жирной жидкостью. Один мешок упал рядом с Леоном, жёлтая капля шлёпнула на его пальцы — и зашипела, запузырилась кожа…

Кто-то жутко вскрикнул недалеко. Вокруг вскрика поднялся гомон других голосов.

Но они, эти голоса и звуки, болезненные ощущения и резкая тяжёлая вонь, ушли куда-то далеко.

Леон лежал на спине, под склонившейся к нему "стеной". "Стена" медленно втягивала в щель мешки, точно внутри неё кто-то спрятался, неразумный малыш, и баловался таким образом, выбрасывая и забирая мешки на толстых тросах вместо верёвочек: "Входит! И выходит! И входит!"

Над щелью, куда "входили" мешки, слезливо смотрел на Леона длинный, сдавленный набрякшими веками глаз.

И Леон безучастно смотрел в этот глаз.

А шляпки гвоздей то вжимались в "стену", то вспучивались.

4.

Он перестал быть человеком. Он стал нечто, взрезывающее границы плоти и проникающее вовнутрь предмета. Это было легко. Он легко прошёл слизь на границе глаза, внимательно рассмотрел, что собой представляет сам орган. Глаз был обыкновенным, примитивным по своему строению. Поэтому Леон сначала решил отказаться от путешествия по странному организму, который он сначала принял было за стену. Однако его беспокоила мысль: а вдруг организм упадёт на него? Что будет? Пришлось продолжить исследования.

Быстро надоело. Главное он уже понял. Мешки — желудки чудовища. Торчащие шляпки гвоздей — присоски. Скат-звезда?

Неожиданный бесшабашный смешок защекотал внутри. Заперт в комнате с чудовищем. Ну, надо же… Когда это они успели?.. Пока одно нависало над ним, появились другие. Крики стихли. Теперь он был не то что в комнате — в колодце, чьи стены, утыканные психованными гвоздями (любопытными и пугливыми: то выглянут, то спрячутся), нежно колыхались.

"Четыре штуки? — лениво подумал он. — Нет, пять. Чего ж они ничего не делают?"

Делали: колыхались всё ближе и ближе. Внутри "колодца" становилось темнее…

А внутри Леона, будто в пустоте, будто заново натягивая кожу на свои — не Леона — мышцы и кости, рос кто-то другой. Чужак был явно не созерцателем. Он предпочитал действовать. Он решительно наполнил собой тело Леона, мигом оценил обстановку и, приподнявшись на локтях, представил себе…

Леон, чувствуя себя отодвинутым в сторону в собственных мозгах, сделал попытку деликатно подглядеть, что там вытворяет незнакомец. И в этот момент чужак заставил Леона быстро повернуться лицом к земле и закрыть лицо руками. Удивлённый Леон подчинился.

Шёл дождь. Он грохотал исполинскими каплями — чуть ли не с кирпич! — и почти такими же тяжёлыми. Из-за этого дорогу, где лежал Леон, стало быстро заливать вонючей липкой жижей.

Дождь скоро кончился, а его "осадки" всё прибывали и прибывали… Леон с трудом поднялся, встряхнулся и услышал:

— Вон он! Живой! Командир, иди на голос!

Он даже перешагивать не мог — залило выше колена. Весёлые грязные люди поджидавшие его у края "лужи", помогли пройти оставшийся путь.

Тепло начало заливать сердце, когда он разглядел над их головами стремительно пронзающих воздух птиц. Четыре сокола. Колдовское зрелище — четыре маленьких реактивных самолёта, которые с резкими вскриками радости и торжества чёрт те что вытворяют в пространстве.

Он оглянулся, пока с него снимали оружие и одежду. Куда делись скаты? Уже подсыхающий сверху студень слегка покачивался, тонкие струйки от него разбегались к ещё целым придорожным бордюрам. Что произошло с чудовищами, почему они вдруг перестали существовать?

— Ничего страшного, просто шок, — сказали у него за спиной, и Леон обернулся.

Полуголые люди стояли вокруг, один — чуть в стороне. Брис передавал ему по одной вещи, а он зачем-то вытягивал руку в сторону, держал так вещь секунды две-три, встряхивал и отдавал снова Брису. Леон увидел сначала свою футболку, потом джинсовую рубаху — только что обляпанная и пропитанная жирной жижей, одежда стала приятно сухой. Он не стал спрашивать, в чём дело, — по примеру остальных отёр с тела ошмётки и грязноватые потёки; более тщательно, чем док Никита (он узнал его, когда, обернувшись в очередной раз, кареглазый парень подмигнул ему), встряхнул одежду: мгновенно просохшая в руках дока Никиты, одежда была заскорузлой и твёрдой, кое-где её пришлось даже промять.

Наконец все оделись, прочистили оружие.

— Присядем? — предложил Брис.

Присели. Неловко и смущённо оглядывая на парней, Леон узнал Рашида и Игнатия. Неразлучная парочка счастливо таращилась на него, сияя широченными улыбками. А у Леона опять вдруг возникло впечатление комнаты, только на этот раз комнатой был он сам. И, наверное, форточка открылась от сквозняка. Он заглянул в форточку и увидел Рашида в окружении одинаковых пацанят.

— Тройняшки, — прошептал Леон.

Рашид кивнул.

— Хо, помнит! Брис, почему ты сказал — ничего не помнит? Моих близняшек-тройняшек он же помнит.

— Я сейчас вспомнил. Увидел вдруг.

— Командир, а про меня что помнишь? — с надеждой спросил Игнатий.

Но комната пуста. Форточка закрыта и не поддаётся. Леон "огляделся", увидел дверь, но даже подходить к ней не стал: засов её как будто перечёркивал. Он хотел в качестве извинения улыбнуться Игнатию, но улыбка не получилась. Лицо одеревенело от нахлынувшего отчаяния.

Начиная с позавчерашней ночи, кто-то внутри командует им: заставил вооружиться, сесть на мотоцикл и последовать за соколом на верное самоубийство. Этот кто-то вынуждал ловить крохи прошлого. Иногда он уходил, и тогда Леон облегчённо возвращался к привычному состоянию — мечтательной созерцательности. Жаль, нельзя вернуться в привычное окружение, в жизнь, налаженную от и до, — к родному и понятному.

Он чувствовал, что в основном его тревожат не изменения в жизни, а волновые изменения в нём самом. Уж что-нибудь одно: или тихий, застенчивый — или то, что видят в нём эти крепкие насмешливые парни.

— Эй, эй, не переживай! Не всё сразу! — засуетился Игнатий. — Так плохо, да?

Лицо застыло, и Леон не в силах был что-либо с ним сделать. Больше всего на свете сейчас ему хотелось закрыть лицо руками и — оказаться в квартире Андрюхи. В маленьком ограниченном пространстве, где всё просто и понятно… Он вспомнил скатов, плюющихся желудками, и ему стало "так плохо"…

— Держи, — сочувственно сказал Брис и сунул ему в руки колпачок от термоса с кофе.

Леон отпил, но напряжённые мышцы горла не давали проглотить горьковатую, раздражающе-бодрящую жидкость. Он так и держал бы во рту тёплое, постепенно совершенно противное питьё, если бы не услышал рядом восторженное: "О!"

Ноздри тонкого носа Рашида чувственно трепетали. Рядом с ним Игнатий восхищённо закатывал глаза, а док Никита оживлённо улыбался, глядя на друзей.

Ясность внёс Брис. Он многозначительно поднял термос и объявил:

— По глоточку достанется всем. Но, братцы мои, у него в мешке этого кофе!.. Вот соберём команду и устроим пир горой!

И Леону стало стыдно. Он вспомнил, что отсутствовал не двенадцать лет, в которых может отчитаться, а гораздо дольше; познал все прелести домашнего и семейного быта. А эти люди лишены даже возможности спокойной жизни. Он глотнул, отпил ещё немного и передал стаканчик-колпачок доку Никите. Док Никита продолжил полезное начинание, и колпачок, в конце концов превратился в ритуальный предмет исполняемого обряда.

— С чего начнём? — спросил Брис, закрывая термос.

— С вопросов, — сказал док Никита. — Надо выяснить, что именно произошло тогда, когда нас разбросало. Ну, и другие вопросы решить бы. Давненько не виделись.

— Тогда я первый! — заявил Леон. Если будут насмешки — ладно, переживёт, но оставаться в неведении он не собирался. — Никита, что ты делал с одеждой — с грязной?

Док Никита встал и отошёл к тому месту в строительной свалке, куда ему парни передавали вещи.

— Ты ничего не видишь, Леон? Хорошо. Придётся тебе поверить мне на слово, пока не вернулась память. Брис тебе уже сказал, что этот город — место, где со временем происходят всякие странности. Странности могут быть блуждающими или закреплёнными. Вот эта конкретная странность представляет собой что-то вроде потока времени. Сунешь в него влажную вещь на секунду — в потоке проходят годы, а значит, вещь я возвращаю сухой. Тут главное — не передержать, иначе одежда обветшает. Нас потому и послали сюда, что мы видим эти временные катаклизмы. Теперь спрошу я. Всех. Меня рядом не было в момент взрыва, когда нас разметало по разным временным уровням. Кто что видел? Что тогда произошло с Леоном?

— Я видел, — сказал Брис. — Когда дом взорвался, он как раз стоял под стеной и отбивался от "тараканов". Те свалились на него, а нас взрывной волной разбросало в стороны. Он оказался чуть дальше нас, потому что ему не понравилось, что дом выглядит целым. Леон оказался прав. Но минёр ошибается только раз в жизни. Насколько я понимаю теперь, вокруг дома натянули "нить ожидания". Мы-то привыкли к тросам… "Нить ожидания" или "трос" — это ловушки, — объяснил он Леону, — примитивные. Наступишь — взрыв.

— А мы во время взрыва стояли у "фонтана", — вспомнил Игнатий, — так нас взрывной волной понесло прямо на "фонтан" — вот и разбросало.

— Не понимаю, — задумчиво сказал док Никита. — Стена рухнула на Леона, а он — вот он, живой и невредимый.

— Ничего себе — живой! — возразил Брис. — Память — сплошное белое пятно ноги — разорваны в клочья (ступни, разумеется). Хотя… Физические повреждения он получил в том мире, откуда явился сюда.

— Итак, на него рухнула стена, а результат — амнезия и изменившийся характер. Может, это Вик успел переправить его в реальный мир?

— Вик сам по себе является беспросветной тайной, — сказал молчавший до сих пор Рашид. — Я тоже видел, как Леон шагал к дому. Видимо, в момент прикосновения к "нити" Вик её почувствовал и заволновался.

— Точно! Только "заволновался" — это ты мягко сказал. Я сейчас вспомнил: он вцепился в воротник Леона и буквально тащил его назад, как заведённый. А Леон… Слушай, Леон, ты всегда среди нас был самым чувствительным к любым ловушкам. А тут шёл и шёл, точно Вик на тебе не вис и не трепыхался… А потом я уже смотрел только на дом. Рашид, ты видел, что дальше было.

— Я же сказал, беспросветная тайна. Стена свалилась на Леона, всё кругом горело. Вик — тоже.

— Горел?!

— Говорю то, что видел. Он вспыхнул, как бумажка. Неудивительно. От дома плеснуло таким огнём… Так что Вик никак не мог переправить Леона.

— Может, его вышвырнуло вместе с Леоном? Только в разные пространства? Ведь не Леон же подлатал Вика.

— "Фонтан" с другими свойствами?

— А помните, Володька попал однажды в странную ловушку?

— Убери слово "странный". В этом городе ничего нормального нет. Ты имеешь в виду тот случай, когда у "железного Володимера" истерика была? Не понимаю, какая связь со случаем Леона.

— А что за случай был? — тихонько поинтересовался Леон.

— Единственный в своём роде. Местечко совершенно невидимое, но Володьку к себе тянуло как магнитом… Ребята, а ведь, кажется, Рашид прав. Леон тоже шёл, не обращая внимания на предупреждения Вика. Мы внесли Володькино место на карту и назвали его "воронкой". Но больше "воронок" нам не попадалось.

— И что с этой "воронкой"?

— Володька сунулся в неё с краю — и то по полной программе досталось. Хотя что говорить о полной программе — мы ничего не знаем о свойствах "воронки". Когда у Володьки прошла истерика, мы его поспрашивали. Картина такая: в "воронке" за минуту в тебя впихивается информация, содержанием которой является твоя собственная жизнь почти за целый год — причём, на эмоциональном уровне. Попробуй представить, что ты в минуту переживаешь события и чувства целого года. Шестьдесят секунд — триста шестьдесят пять дней. Это с краю "воронки". А ты, Леон, попёр в самую середину. А вдруг там скорость памятной прокрутки выше?

— Не понимаю.

— А я понял, что хочет сказать док Никита. Я буквально вижу, как ты, Леон, идёшь в "воронку", задеваешь "нить" и одновременно попадаешь в мощный "фонтан"… Ведь к "воронке" его тянет. Он проходит её всю. Мозг пытается сопротивляться кошмарному натиску информации, возможно, ставит барьер — хлоп! Амнезия! То есть из "воронки" Леон идёт уже беспамятный, вляпывается в "нить", но продолжает идти, потому что он уже другой, не видит её. Он идёт и под стеной дома умудряется угодить уже в "фонтан"…

— Умудряется… Не так-то всё просто.

— Док, что так туманно? Ты думаешь… О! Спецловушка для Леона?

После этой загадочной реплики Бриса все четверо уставились на Леона с нескрываемым интересом. Разозлиться Леон не сумел, сказал лишь:

— Все обо мне всё знают или хотя бы предполагают. Я понимаю, что вы хотите вернуть мне память и мою настоящую личность попозже. Но хоть что-то же я должен знать! Кто я такой?

— Все твои титулы наизусть я не помню, — с ехидством отозвался док Никита (уже на первых его словах Леон возмутился: зачем ехидничать над человеком, если он всё равно не понимает причин этого ехидства?). — Но основные должности твои таковы: ты командир миротворцев, в этот город присланный миротворческим корпусом; ты посвящённый высшего уровня, пока говорить не буду, во что именно посвящённый, — всё равно не поверишь; и ты магистр нашего родного университета… Ну, и проще говоря, ты очень сильный колдун.

5.

Леон выждал, прислушиваясь к себе. Нет, сообщение не вызвало в нём никакого отклика. А вот эмоциональная окрашенность реплики напомнила кое-что из недавнего прошлого. Что у них у всех за дурацкая привычка к театральному подношению шокирующей новости?.. Сейчас он попробует сам такое.

— А кто такой Фёдор Ильич?

Они поднимали брови, взглядывали друг на друга вопросительно: кажется, им это имя незнакомо.

— Где ты с ним встретился? — спросил Игнатий. — И почему решил, что мы знаем о нём?

— Он хозяин магазина, торгует старинной мебелью. Предложил нам зеркало.

— Зеркало? — недоумевал Рашид.

— Раз вы говорите о колдунах, значит, по вашей части. В этом зеркале я видел (если только не галлюцинировал) довольно странные вещи. А человек в зеркале дважды назвал меня магистром. Кстати, кожа на ногах пострадала, потому что из зазеркалья потребовали немедленно бежать из квартиры.

Они снова переглядывались, и наконец док Никита высказался:

— Вербовщик, мелкая сошка… Леон, как он тебе представился?

— Сказал, вместе служили в военной разведке.

— Точно, вербовщик! Слух о нашем разгроме, наверное, по всем городам и весям разнёсся. Нетрудно представить, как он был потрясён, когда увидел тебя.

— А зеркало зачем?

— Он решил, что у тебя амнезия в лёгкой форме. Будь это так, ты бы сейчас прорвался в Корпус и, прихватив пару-тройку крепких парней, вернулся бы сюда к нам на выручку. Твоё внезапное появление наверняка произвело бы на некоторых… кхм… неизгладимое впечатление.

— Я не верю, — спокойно сказал Леон. Он положил руки на колени и смотрел на свалку из двух домов. Как ни странно, он ощущал умиротворение, отдыхая взглядом на припорошённых уже слежавшейся пылью руинах. Единственное, чего в довольно однообразном пейзаже не хватало, — это какого-нибудь яркого пятнышка: головки цветка, оживлённо-зелёного кустика, пусть даже куска цветной тряпки. Пустота города напоминала об усталости в душе. — Вы ошиблись. Я не тот человек, которого вы видите во мне. Я не тот Леон, который вам нужен. Мне не нравится действовать, а плохо переношу грандиозное.

— Ну-ну, а мы тут собрались все шибко грандиозные, — сказал Брис. — Леон, ты крупно ошибаешься. Мы тоже действия не любим, нас вынуждают к нему. И в тебе мы не ошибаемся. Ты здесь всего сутки, а уже сумел отличиться. На твоей совести мой синяк под глазом и целое скопище "блинчиков".

— "Блинчиков"?..

— "Блинчики" — это те хреновинки, которые ты изнутри подорвал.

С облегчение Леон уточнил для себя: "блинчики" — прозвище сухопутных скатов. Уточнив жутковатое значение легкомысленного названия "блинчики", Леон попытался снова принять участие в беседе, но обнаружил, что четверо внимательно смотрят на него.

— Простите, я чего-то недослышал?

— Какие восхитительно рафинированные манеры! — ахнул Игнатий. — Так и хочется вскочить и в поклоне с полминуты подметать пыль роскошной шляпой с роскошным плюмажем!

— Хватит! — прервал его док Никита. — Твоя ирония пропадает втуне перед лицом его амнезии… Ещё раз вопрос, Леон, если ты сразу не расслышал. Разве с тобой в реальном мире ничего не случалось необычного? Ну, хоть изредка?

— Наверное, нет, — неуверенно произнёс Леон. — Вообще-то было однажды, но я тот случай так и не… не понял до конца, что именно случилось.

— Ты расскажи само событие, — предложил док Никита, — а мы посмотрим, что же в нём странного.

— В сущности, ничего особенного не произошло… Когда Мишка был маленький, на него напали две собаки.

— Мишка — это кто? — захотел узнать Рашид.

— О Господи! — ошеломлённо сказал Брис. — Ещё и Мишка!

— Хоть одна собачка в живых осталась? — спросил Игнатий.

— Не молчи, Леон! Начал — договаривай!

Дружеский галдёж внезапно стих. Странное упрямство, с которым Леон смотрел на Бриса, упрямство, близкое к обиде, отчётливее всего угадывалось в его сведённых бровях.

— Больше я ни слова не скажу, пока Брис не объяснит, что значит его риторика по поводу моих детей.

Проснувшийся ветер лениво ссыпал пыль с обломков и плит, и она неохотно летела, шуршала по шершавым поверхностям. Высоко в чистом небе четыре стремительные маленькие птицы будто вознамерились воспроизвести следы суматошных пистолетных выстрелов, то ли затеяв игру то ли просто радуясь долгожданному воссоединению.

— Леон, видел у себя на локте наколку? Со своим именем? — спросил док Никита и после кивка Леона продолжил: — Давай так. Договоримся, что ты наш Леон и никаких ошибок здесь нет. Можешь молчать о своей жизни в реальном мире сколько угодно. Мы же, пока ты не обрёл память, не будем распространяться о той политике, которая касается тебя слишком живо. Естественно, мелочи, необходимые для твоей безопасности, мы тебе сообщим.

— Док Никита прав, — сказал Рашид. — Зачем тебе что-то объяснять, если через час-другой обычного времени ты наверняка всё будешь знать сам. Да ещё больше нас.

— Приступим к насущному — сказал док Никита, снял с себя камуфляжную рубаху и, расправив её на земле изнанкой, показал подобие карты. — Часть города на побережье мы прошли вдоль и поперёк и кое-какие ориентиры себе наметили. Вот здесь "фонтаны". По этим вот трём дорогам в основном разъезжают "тараканы" — с ними ты, Леон, уже знаком. Вот, вот и вот — "колодцы": ухнешь хоть в один — поминай как звали. Места скопления "блинчиков" мы отметили тоже в трёх случаях…

— Если отметили, то как нарвались на них? — Брис жадно вцепился в карту.

— У меня такое впечатление, что они используют "колодцы" для перемещений, но сами далеко от них не уходят. Смотри сюда. Вот наше место. Видишь, мы рядом с "колодцем". "Блинчики", если б мы с ними не встретились, погуляли бы здесь немножко и ушли бы на своё обычное место обитания.

— А это что?

— "Зеркальный лабиринт". Мы думаем, там заблудился кто-то из наших. Наши соколы не такие чувствительные, как Вик, но раза два и они там что-то видели.

Леон почувствовал ревнивую тревогу. Обстановку он начал расценивать таким образом, что все эти полузнакомые ему люди, кажется, здорово рассчитывают на него и на его птицу. А он пока воспринимал Вика на почти бессознательном уровне, именно так — "моя птица"; знал, сокол попал когда-то в труднейшую переделку. И пусть его подлатали (он до сих пор удивлялся: надо же — птица-киборг!), Леон знал также, что Вик очень быстро устаёт. Отсюда он делал вывод: с ним Леоном, делайте, что хотите, — Вика не трогайте!

Он очнулся от своих размышлений, когда кто-то зарычал ему почти в самое лицо. Быстро оглянувшись, Леон с облегчением понял, что рык к нему непосредственно не относится.

— … по краю "воронки"! Только по краю! — орал Игнатий.

— С одним барьером Леон уже слабее! — яростно отбивался Брис. — Не забывай к тому, что барьер — это всего лишь гипотеза. А если и амнезия, и новая личность — результат ушиба головы? Нам ведь известны случаи, когда после лоботомии на свет являлся совершенно иной характер, не говоря уже о многочисленных случаях слегка корректированного поведения, обретения или, напротив, потери привычек. Док, что молчишь?

— Кто не рискует, тот не пьёт шампанского, — несколько легкомысленно отозвался док Никита. — Почему бы не спросить у виновника споров? Собственно, от него одного зависит, что мы должны будем делать.

— Глупо! — огрызнулся Игнатий. — Он же сейчас не тот, кем был! Он скажет — "не хочу"! И что будете делать? Ждать у моря погоды?

— Ты так хорошо изучил его новую личность?

— Я попробую.

Леон сказал тихо, но сидевший рядом с ним насупленный Игнатий быстро развернулся к нему всем телом.

— Что ты попробуешь? Что ты вообще понял?

— Я понял, что есть вероятность возвращения памяти, если я пройду по краю "воронки". Я понял, что с моей нынешней амнезией есть вероятность получить ещё одну, поскольку я слабее, чем тот Леон, которого вы знали. И ещё я понял, что во мне, наверное, и правда две личности, потому что я помню себя человеком мирным, но сейчас, Игнатий, уж прости меня за грубость, но очень хочется набить тебе морду.

Никто не засмеялся, только лица у всех просветлели, а Брис пробормотал:

— Может, и пройдёт… Личность, может, и другая. Характер, может. Другой… Нутро-то крепкое. Леон, если не секрет, почему ты решился?

— Подчиняюсь обстоятельствам. Это ваш Леон привёл меня сюда. Назад-то дороги нет. И… и… Я не помню, как и что там происходило, но обе собаки погибли.

Он снова увидел плачущего Мишку, бегущего к нему; ротвейлеров, грузными прыжками настигавших мальчишку, и кровожадную уверенность их квадратных морд. Он снова окунулся в темноту, ножом резанувшую его по глазам. Жило и грело только маленькое тельце и хриплое икающее детское дыхание ему в шею. А потом чёрно-красное стало исчезать, и ему стало плохо при виде неподвижных собак в неровном ореоле тёмно-алого… Он тогда быстро попятился в подъезд, вжимая лицо Мишки в собственную ладонь… Мальчишка собачьих трупов не увидел, но рана в его душе осталась. И сейчас Леон чувствовал себя таким же уязвимым, как Мишка. Разница только в преимуществах возраста. "Врёшь как сивый мерин — вздохнул Леон про себя. — Какое же это преимущество, если некого взять за руку, когда тебе плохо? Дурацкий миф о мужской несгибаемости, или как там это ещё называется…"

Недавнее прошлое с неимоверной силой тянуло погрузиться в воспоминание так глубоко, что Леон в очередной раз отключился от разговора. Когда он понял, что прослушал пару реплик, заставил себя вникнуть в обсуждение.

— Извините, кажется, я чего-то…

— А уж ему тем более! — вновь орал, надсаживаясь до хрипа, Игнатий (Леон с лёгким ужасом подумал: "И я ностальгически вспоминал под этот жуткий рёв?"). — Мы и без ребят обойдёмся! Наоборот будет здорово, если Леон в здравой памяти соберёт нас всех!

— Подожди! Леон, ты понял, что предлагает Игнатий?

— Не совсем.

— Игнатий думает, ты будешь полезнее, если сначала вернёшь память, а потом соберёшь оставшихся из команды, — объяснил док Никита.

— А как думаешь ты?

— Я боюсь "воронки". Она настолько не изучена, что с краю как раз может оказаться самый мощный поток времени, а в середине… Кто знает, что там, в середине? Поэтому я предпочитаю, чтобы вне "воронки" стояла абсолютно вся команда.

— Зачем?

— Володьку из "воронки" мы вытаскивали по принципу, изложенному в сказке "Репка". Вытащили с трудом. Представь: тащили всей командой. А ведь Володька тренированный. Теперь подумай: ты, забывший все свои навыки, действующий чисто автоматически. Нам, вчетвером, тебя не вытащить.

— До меня плохо доходит твоя уверенность, что кто-то из ребят в "зеркальном лабиринте", — скептически высказался Игнатий. — А ещё больше я сомневаюсь в том, что "зеркальный лабиринт" легче и безопаснее "воронки".

— А вот этого не надо, — строго сказал док Никита. — Я всего лишь исхожу из приобретённого знания. Посуди сам: Володьку мы выволокли из "воронки", а из "зеркального лабиринта" Леон вышел сам.

— Док Никита, — предостерегающе позвал Брис и нервно зевнул. — Ты забываешь две важные детали: вышел из "зеркального лабиринта" прошлый Леон. И вспомни, в каком состоянии он вышел.

6.

Оглядев приунывших парней, Леон с ноткой нетерпения, удивившей его самого, спросил:

— А что собой представляет "зеркальный лабиринт"?

— Ты решился?

— Нет. Просто сидеть в бездействии смысла нет. Значит, с чего-то надо начинать.

— О лабиринте мы почти ничего не знаем. Тогдашний ты вошёл в лабиринт вместе с Виком, хотя Вик не особенно желал туда попадать. Вы пробыли там не более пяти минут. Первым вылетел сокол. ОН летел низко и вслепую.

— Мой Микки сорвался ему навстречу и крыло в крыло привёл ко мне, — медленно, вспоминая, проговорил Рашид. — Вика я поймал. Он не мог стоять, всё заваливался, будто не мог удержать равновесия.

— А за ним вышел ты. — Док Никита запнулся и оглядел всех. — Если я буду рассказывать всё подряд, он откажется идти.

— А если не расскажешь, Леон не будет готов к походу в эту штуку — угрюмо возразил Брис.

Но Леону было уже всё равно, расскажут ли ему кошмарную повесть в духе Гоголя, смягчат ли повествование победным финалом. В нём росло и крепло только одно желание — уйти из этого города. Он уже многое успел испытать здесь: удрать от "тараканов"; каким-то, ему самому непонятным способом уничтожить "блинчиков".

Нетерпение исподтишка подзуживало Леона немедленно приступить к делу. И, если бы не полное непонимание происходящего, он бы решил, что вернулась первая личность. Но самое главное, что он привычно придерживался принципа: любое дело когда-нибудь закончится, так чего же тянуть с его началом? Возможно, этот принцип перешёл к нему от Леона-первого, поскольку явно принадлежал человеку действия. А именно таким Леон-первый представал по рассказам его друзей. Е г о — слово поцарапало… "А кто они для меня?"

— Прекратите искать, чем подсластить пилюлю, — сказал он. — Чем больше подробностей, тем легче. Итак, я вышел. И?

— Ты был похож на человека, внезапно оглушённого взрывом. Ты видел нас, но говорить не мог. Позже, когда пришёл в себя, сказал, что эта штука имеет все шансы быть названной "зеркальным лабиринтом". Времени у нас не было, поэтому о том, что произошло внутри, ты выразился так: в лабиринте каждая секунда имеет своё физическое пространство. Подробности обещал позже. Так что мы представления не имеем, что там, внутри…

— А почему вы решили, что в лабиринте может быть кто-то из команды? А если и так, вы думаете, они ещё живы? Если уж тот Леон, которого вы знали, плохо себя чувствовал…

— Ну, во-первых, втихомолку Игнатий и Роман пробовали войти в лабиринт. Роман — тот вообще любит, где поопаснее, и терпеть не может уступать Леону… Тебе… Но вход в лабиринт надо рвать с разбега. Так он не пускает. И мы вовсе не уверены, что ребята там. Повторяю: наши птицы видели движение там. Может, ребята спасались от неожиданной опасности? Возможно, они даже и не поняли, что попали именно в лабиринт? Говорить об адаптации к условиям лабиринта ещё рано, но… Всё может быть.

— Так лабиринт на карте не единственный в городе?

— Взгляни на карту, Леон. Мы исходили из предпосылки, что команда не уйдёт далеко от берега. Всё-таки здесь можно наловить рыбы. Здесь и безопаснее — во всяком случае, ловушек мы не встречали, а "блинчики" моря боятся, как ни странно. Из-за солёной воды? Наверное. В побережной части города мы нашли четыре места, похожих на лабиринт. Учти, мы так и не поняли, почему ты назвал эту аномалию лабиринтом, да ещё зеркальным.

— Ладно, — сказал Леон, поднимаясь, — показывайте ваши аномалии.

— Секундочку! — жалобно воззвал ко всем Игнатий. — Нам бы ещё одну проблему решить… — И блаженно ухмыльнулся. — Не осталось ли на донышке сего великолепного термоса хотя бы по глоточку этого бесподобного кофе?

… Без сокола на плече шёл только Брис. Поглядывая на него, Леон заметил, что чувствует он себя очень неуютно и частенько с завистью и нежностью следит за птицами товарищей. Самому Леону пока только нравилось ощущать сидящего на ремешках Вика и чувствовать изредка его мягкое покачивание. К тому же Вик, вероятно, сообразил, что с хозяином не совсем всё в порядке: Леон то и дело натыкался на жёсткий изучающий взгляд птицы.

Идти по городу, к своему несчастью угодившему под бессмысленно старательные удары гигантского молота, несколько жутковато. Изящные элементы, угадываемые в обломках, складывались, правда, с трудом в общий облик лёгкой архитектуры, присущей приморским городам. Если не замечать хаоса погрома, но сосредоточиться на двух-трёх мраморных ступенях, на перламутрово блистающей отделке уцелевшей колонны, нетрудно восстановить в воображении сверкающий на солнце город-призрак.

Зачем? Кому понадобилось крушить в кашу лёгкие формы воздушного города? "Тараканам"? "Тараканы" — песок. Может быть, варварская расправа с городом как раз и стала результатом их злобы по поводу собственной аморфности?.. Грубо. За уши притянуто. "Тараканы", скорее, похожи на въедливых контролёров тщательно проверяющих развалины на предмет непрошеных гостей. "Ты пытаешься делать вывода на основе микроскопических знаний, — напомнил себе Леон. Почти одновременно всплыла мысль: — Док Никита тоже кое о чём умолчал. И его умолчание не связано с их уверениями, что я и так всё вспомню сам. Наверное он боится, я не захочу выполнить необходимое…"

Вик по ремням с руки допрыгал до шеи Леона и нахохлился, вцепившись когтями в воротник и головой почти касаясь уха хозяина.

— Здесь, — сказал Рашид и махнул рукой вперёд.

Впереди чуть высилась — часть террасы? — небольшая, словно аккуратно подметённая площадка. Леон с сомнением оглядел её, но ничего особенного не заметил. Зато, кажется, заметил Вик: он взъерошился и ещё больше нахохлился.

— Почему именно здесь? Вы же говорили, лабиринтов несколько.

— Нет, мы только предполагаем, что их несколько. Здесь, на побережье, этот единственный. А насчёт присутствия людей — у нас опора на птиц.

— И всё-таки, почему вы сами не пробовали войти туда?

— Мы плохо ориентируемся во времени, — с заметным раздражением ("Не понял очевидного? Ах, да! Ты же…") сказал Рашид. — Наши соколы ясно показывают, что люди в лабиринте есть. Но птицы не могут определить, в каком времени люди зашли туда. Я думаю там остальные трое. Или кто-то из них. Если честно, мы сами столько раз меняли временные уровни, что сейчас не знаем, где именно находимся. Чудо что Вик разыскал нас.

Кажется, он добавил последнее признание в качестве извинения за резкость. Но Леон, кроме признания уловил во вполне невинных словах ещё кое-что: Вик и Леон лучшие, а значит — дорога им, лучшим, в саму преисподнюю.

Он вдруг вспомнил Мишку в выпускном классе, недоумение долговязого мальчишки: "Пап, у Горького вот читаю здесь: "Красивые всегда смелы". Почему красивые люди всегда обязательно должны быть смелыми? Нам училка объясняла, я ничего не понял… Что-то по типа внимания. Я что — дурак такой, что ли? Ничё не понял". Леон сразу сообразил, что речь идёт о "Старухе Изергиль": он с Мишкой по всем предметам до выпуска шёл. "Красивые в толпе сразу выделяются отсюда им и особое внимание. А раз человек красив, то и дела его должны быть хороши. Так думают окружающие. И людям с красивой внешностью приходится делать всё, чтобы оправдать сложившееся о них мнение — даже если они по характеру другие. Ведь, разочаруй они людей в себе, что будет?.. Вот то-то же. Только не забывай, что высказывание принадлежит человеку, который насмотрелся на грязь в жизни и немного идеализирует человеческую красоту… Впрочем, вру. Это личное представление Горького о красоте. Если ты вызываешь у людей восторг своей прекрасной внешностью, то и внутренне соответствуй ей. Это называется гармония". Мишка подумал и вздохнул: "Ага, соответствуй. Жуть". Леон посмеялся: "Ладно, не переживай. Горький не первый и не последний пытался нарисовать портрет идеального человека. Тебе будет лучше, если ты заменишь слово "красивый" на слово "лучший" и выкинешь из своего лексикона цыплячье "по типа". Мальчишка так и вскинулся: "Почему — цыплячье? У нас в школе все так говорят!" Пришлось объяснить: потому и говорят, что желторотики инкубаторские: один пискнет неправильно — другие и рады повторить…

Жизнь — она и есть жизнь. Вон как повернула. Вроде недавно философствовал — на тебе, на практике подтверждай. А если не чуешь себя лучшим? Если знание, что ты лучший, выбито из тебя?.. Никуда не денешься, парни-то верят. Да и вообще в этом странном мире ничего не поделаешь. Лучший не лучший, а делать что-то надо — лишь бы выбраться отсюда.

Он оставил вещмешок Брису и начал подниматься к площадке.

— Возьми Вика на руку: он сам знает, куда тебя вести, — напомнил Брис.

Вик-то, может, и знал, но очень явно не желал куда-то идти: с неохотой перебрался на пальцы Леона и уселся на них пушистой скрюченной старушкой. А прежде чем вытянуться (в поисках нужного времени?), с укором взглянул на хозяина.

Переход отозвался лёгким толчком воздуха в лоб. Разочарованный Леон, напрягшийся в ожидании чего-то более чувствительного и грандиозного, обернулся к парням с вопросом. За спиной — никого. А в следующую секунду и птица слетела с руки и спикировала на плиту с зубастым оскалом. Вик попрыгал на ней и замер. Присмотревшись, Леон понял, что птица выбрала такое место, где искусственное крыло слегка опиралось на края скола.

— Не хочешь идти дальше? Подождёшь меня здесь?

Серые глаза немигающе смотрели на него. И Леон предпочёл больше не спрашивать.

Итак, на личном опыте ему во второй раз предстоит узнать, что такое "каждая секунда имеет своё физическое пространство". Где же вход?

Рука везде наталкивалась на мягкое сопротивление воздуха и вдруг провалилась в пустоту. Отдёрнув её, Леон постоял ("С разбегу? Можно и просто войти!") и вошёл.

"Нет!!"

Беззвучный мысленный вскрик внешне отозвался лишь всхлипом сквозь зубы.

Он стоял, потому что его ноги чувствовали крепкую опору, — он висел, потому что опоры не видел и вообще ничего не видел, хотя ощущал, что взгляд проваливается всё дальше и дальше, выше, ниже в поисках собственной опоры…

Громадная — бесконечная — комната — мозг яростно сопротивлялся, отказываясь принять факт безграничного пространства. Пустая — и комната ли? А если другая вселенная? — настолько, что тело начало неметь, терять чувствительность. Скоро только ноги слабо протестовали против уверенности оглушённого пустотой тела, что человек — видит.

Свет — предрассветный, словно проник извне через очищающие (очищающие — что, краски, жизнь?) фильтры. Свет обесцвеченный и странным образом отсутствующий. Теней тоже нет.

"Но ведь это "зеркальный лабиринт", — напомнил себе Леон, — значит, что-то должно появиться".

Чтобы успокоиться, он смотрел на пальцы, но прежде чем идти вперёд, он машинально взглянул вперёд. Взгляд снова утонул в пространстве — глаза всё так же стремились остановиться на какой-либо точке, на поверхности, а пустота всё так же манила дальше…

Леон сосредоточился на ступнях и сделал шаг. Точнее — нащупал правой ногой невидимую твёрдую поверхность, поскольку, ожидая, что нога провалится в доказываемую всеми ощущениями пустоту, всю тяжесть тела сосредоточил на левой ноге. Затем он перенёс тяжесть на правую ногу, а левую медленно протащил по расстоянию между ними и поставил рядом с правой.

Уже увереннее, но всё ещё настороже, он сделал несколько шагов, и тут невидимая упругость пространства заставила его повернуть чуть направо.

"Вот он, лабиринт, начинается. Теперь надо ждать проявления его зеркальности".

Он снова шагнул и неуверенно оглянулся.

"Но ведь это "зеркальный лабиринт", — снова подумал он, — значит, что-то же должно появиться… Я что — себя убеждать ещё должен в этом? Кажется, я зациклился на этом вопросе". И увидел за спиной человека, высокого, крепкого, а за ним — ещё одного, такого же высокого, крепкого. И первый думал (и Леон это слышал), что лабиринт начинается, второй думал в голос первому о появлении нечто, а третий ("Никакого третьего — я сам!") вдруг выругался, резко обернулся, зажал руками уши и, шарахаясь от собственных двойников-призраков, побежал к выходу.

Леон выскочил из пустоты в сверкающий мир и минут пять бессмысленно впитывал цвет и звук, то и дело оглядываясь на вход в лабиринт. Боялся, следом выскочат двойники?

Вик сонно смотрел на человека, и его скептичный взгляд успокаивал. Леон присел рядом с ним и немного обиженно посмотрел на возможное место лабиринта, сейчас — обрушенные друг на друга панели дома.

Ничего удивительного, что тот безрассудный Леон, каким он раньше был, вышел из "зеркального лабиринта" в шоковом состоянии. Местечко-то оказалось клонирующим аппаратом. "Каждая секунда имеет своё физическое пространства". И правда, и ложь. Лабиринт снимает с тебя отпечаток каждую секунду — или какой-нибудь промежуток времени… А если наоборот — пространственный лабиринт? Если определённая часть пространства, а не время создаёт клона? Клона с мыслями человека, который стоял в этом месте?.. Вереница клонов, думающих каждый своё, но одновременно — и чувствующих друг друга во всех телах одновременно…

Леона передёрнуло. Тот Леон, Леон Первый, всё-таки сильный человек. Он вообще не знал, в какую переделку попал, но сумел выйти, а главное — сумел понять основное в том ЧП, в которое попал.

Взгляд Леона отдыхал на беспорядочных формах внешнего мира. Постепенно человек забылся, пригревшись в лучах тёплого солнца, и успокоился. С ощущением покоя на языке завертелось выражение "не думай о розовом слоне". Леон, вообще-то, думал о том, как обыскать хотя бы часть лабиринта недалеко от входа. Но с языка фраза перескочила на зубы и буквально навязла в них. "Не думай о розовом слоне". И слон шёл перед глазами, мягко светясь уютно-розовым и добродушно помахивая ушами-лопухами. И Леон вдруг понял и мысленно поблагодарил того, кто всё забыл, но из глубины забвения достучался до него и подсказал выход. Во всяком случае, нынешний Леон так воспринял явление "розового слона".

7.

Он снова стоял и ощупывал невидимую преграду в поисках входа, рассеянно думая: "Чтобы проскочить вход, Леону Первому это надо было сделать с разбегу. А если всё дело в количестве переходов, влияющих на качество прохождения или проникновения? Ну и заговорил же я…"

Шаг в пропасть. Бесцветная пустота… И сразу Леон представил свой шёпот: "Эхо… Эхо… Эхо…" Он полностью отключился от каких-либо мыслей и сосредоточился на собственном шёпоте, который обязательно надо слушать: "Эхо… Эхо…", шептать в мысленном пространстве многих тел, а вскоре увидел глазами первого двойника себя, впереди идущего, и очутился в мозгах второго; а потом стало необязательным оглядываться, чтобы видеть всех.

Он уже догадался, что ритм задан правильный и что его "эхо" не сливается в оглушающую, шуршащую невнятицу. Ещё немного — и Леон поймал себя на сумасшедшей мысли: ему нравится быть единым растянутым во времени Леоном! Но он повторял своё "эхо" и бежал дальше всё быстрее, так как боялся, что двойники начнут таять и он не найдёт выхода. Изредка стены лабиринта мягко отталкивали его, но он приноровился и к этим весьма чувствительным поправкам на пути.

"Эхо… Эхо…" Множество голосов хором шелестели короткое слово, шелестели отчётливо. Леон уже научился проверять цепочку клонов и то и дело беспокойно нащупывал первого.

На одном из поворотов он сильно налетел на невидимую стену, и теперь к "эху" прибавился многоголосый "ох!". Одновременно он учуял, что первый двойник начинает исчезать. Мчась дальше и шевеля губами: "Эхо… Эхо…", Леон "перекинул" себя в первого двойника, вместе с ним "поумирал" и выяснил две важные вещи: процесс "умирания" минуты две — примерно; на прямом отрезке от входа до первого поворота остаются ещё шесть двойников. Следовательно, времени достаточно добежать до какого-нибудь тупика и вернуться, если этот путь — он старался забирать вправо — окажется пустым; потом выйти, подождать, пока двойники растают, и снова бежать, на этот раз держась левой стороны…

"Эхо… Ох! Эхо… Ох!"

Ещё одна пробежка — и забрезжила в глубине мысль — нет, даже понимание, поскольку все мысли Леон тщательно перечёркивал раскачивающейся фразой "Эхо — ох!". Понимание, что, будучи во многих телах, испытывая многоэмоциональное напряжение, видя глазами многих — чего только не видя! Даже в этом однообразии! — он свёл покрякивание "эхо — ох" в единый ритм. Бегущий Леон управлял речевым аппаратом застывших на своих местах Леонов-двойников… Он прислушался к многозвучию шепотков — и кивнул: "Эхо — ох!"

Посторонний предмет за следующим поворотом он воспринял инстинктивно: не вовремя затормозил, зато успел перепрыгнуть и не споткнуться о лежащее тело.

"Мёртв?"

Двойники оживились на новом слове и переполошённо забеспокоились: "Мёртв? Эхо — ох!"

Ноздри сами втянули воздух и ничего не учуяли. Это ещё ничего не значило: обоняние в пустоте лабиринта тоже могло быть притуплено. Леон посмотрел вперёд. Пустота. То ли там никого больше нет, то ли новая стена скрывает поворот.

Он перевернул человека. Тело подавалось тяжело и неохотно, и Леон как-то сразу поверил — живой. Несмотря на видимую хрупкость, незнакомец оказался довольно тяжёл. Или мало тренированный по последним временам Леон так воспринял взваленный на спину груз.

Застывшие фигуры двойников, которых он "обживал" в течение бега, становились своеобразными вехами в его возвращении. Леон даже успел увидеть, как постепенно тает на прямом отрезке предпоследний двойник, уходивший в лабиринт, — тает бликами, словно собранный из точек.

Врезавшись плечом в невидимую стену, Леон было запаниковал — секунду спустя фантомный караван за его спиной (не Мишка ли учил наизусть: "Всё во мне, и я во всём!"?) взвыл вслед за ним: "Потерял выход!"

Одной рукой придерживая неизвестного на спине, другой лихорадочно шаря по стене, Леон пытался сообразить, не заблудился ли он. Оказалось, взял слишком вправо. Вот он — выход. Огладив ладонью вминаемую вовнутрь поверхность, Леон оглянулся, увидел спину каждого двойника и глазами последнего — себя ("Потерял выход! Потерял выход!" — голосил он со всеми — и во всех). Внезапно накатила хулиганская волна, качнула, и он звонко, глядя себе — всем! — в глаза, произнёс:

— Передай последнему! А пошли вы все!.. — и, старательно выговаривая слова повторил самое похабное ругательство Андрюхи.

И вышел.

Головокружительно яркие оттенки: от чёрного от белого — города, ослепительно-жёлтое и синее высоты, отчётливые формы любого предмета — будто взрезали Леону глаза. Он испуганно зажмурился, стараясь удержаться на ногах. Банальная истина: "Всё познаётся в сравнении" предстала перед ним воплощённой практически. Опустошённые городские развалины являли собой кипучую жизнь формы и цвета. Единственная трещинка на ближайшей к нему плите являлась самой оригинальной в мире, её рисунок — незаконченный зигзаг — поражал замысловатостью; глядя на трещинку, хотелось думать о её подобиях в их взаимосвязях с окружающим миром: это и руна (а ведь и правда, такая есть, когда-то он знал о её существовании и её способностях), и молния, и дорожка — пусть даже для муравья; это и метка таинственного значения…

Ну, хватит, развоевался. Леон безудержно, глубоко вдыхая насыщенный слабым йодным привкусом и жизнью воздух, улыбался.

Резкий свист Вика напомнил ему, что пора действовать.

Неизвестный был спущен на землю и устроен у плиты с трещинкой. Леон сразу заметил одну особенность: тело человека потрясающе пластично, словно он марионетка со сложной системой мелких деталей. Вглядевшись в расслабленно-спокойное лицо, Леон вспомнил вчерашний разговор с Брисом.

— Роман?

Вик предостерегающе заверещал.

Схватившись за меч на поясе (складывать оружие и вновь приводить в состояние готовности Леон ещё не умел, поэтому предпочитал носить его уже в боевой форме), Леон, следуя взглядом вытянутой, будто указательный знак, фигурке своего сокола, всмотрелся в благодушную синеву. Навстречу падала растущая с приближением точка, в которой Леон с облегчением узнал сокола.

Птица Романа?.. Описав свистящий вираж вокруг человека, сокол сел рядом с Виком. Вид у птицы измученный: тусклое оперение полуоткрытый клюв, гнойные глаза — всё говорило, что сокол очень голоден и, возможно, умирает от жажды.

Что ж, появление птицы решило проблему, которая только-только начала намечаться. Дело в том, что Леон никак не мог решиться: либо вернуться с Романом к ребятам и там привести его в себя, чтобы узнать, один ли он был в лабиринте; в этом случае пришлось бы снова воспользоваться особенностями Вика, а как успел заметить Леон, переходы во времени сокола здорово утомляют — наверное, результат той заварухи, в которой Леон потерял память. Второй вариант — поберечь Вика: можно пообщаться с Романом прямо здесь и, если что, сразу опять отправиться в лабиринт, пока не остыл азарт и странная приспособляемость к месту. Но в последнем случае. В самостоятельной попытке добиться возвращения сознания к Роману, Леон очень сильно сомневался. Сколько Роман лежал в лабиринте, даже учитывая причуды времени в этом причудливом месте? Фантомных дойников вокруг него не наблюдалось, а это, по поверхностным знаниям о "зеркальном лабиринте", могло составлять от десяти минут до трёх и более суток. Выглядел Роман, как и его птица, крайне измождённым.

Неуверенно надеясь, что парни не подходили близко к лабиринту и он не наткнётся на них при переходе, Леон стиснул послушную ладонь Романа одной рукой, другую вытянул, приглашая Вика. Ему пришлось растопырить пальцы: на руку слетели обе птицы, причём вторая заскребла когтями по пальцам, со всей очевидностью требуя места и себе. Леон послушно выполнил желание сокола, даже обрадовался: кажется, птица Романа брала на себя половину обязанностей Вика при переходе. Однако, присмотревшись к лапкам сокола, он едва не застонал от сочувствия: хоть и достаточно острые, когти выглядели почти раздавленными, расщеплёнными. Что произошло с птицей? Чья злая воля изуродовала её? Или причиной всему голод?

— Давай Вик, переводи, — попросил он, больше встревоженный последней мыслью.

На этот раз он вообще ничего не почувствовал. Разве что в лицо пахнуло ветерком, который до сих пор дул в другую сторону.

Ликующим вздохом парни встретили их появление. Док Никита сразу бросился к Роману, зовя на помощь Рашида. Игнатий забрал покалеченного сокола.

— Неплохо — меньше минуты, — сказал почему-то сердитый Брис. — Как самочувствие?

— Вроде нормально, — отозвался Леон.

Внезапно мир вокруг зашатался, в странной зыби Леона повело в сторону. Брис схватил его за шиворот и одновременно сцапал падающего с плеча Леона сокола. И Леон успел увидеть закрытые глаза Вика и его нелепо распяленные крылья. Потом почувствовал, как натянувшаяся рубаха давит на грудь, а ноги подгибаются, — это Брис, контролируя положение его тела жёсткой хваткой, постепенно опускает его на землю и что-то рычит сквозь зубы. И становится понятно, что раздражение Бриса — это не злость из-за беспомощности Леона, это — покровительственная злость старшего брата на младшего, которому вынужденно приходится доверить очень ответственное дело.

Глаза Леона неодолимо наливаются тяжестью. Он уже не может поднять век. Он ещё чувствует, что головой лежит на чём-то твёрдом, потом голова слегка поднимается и оказывается на поверхности помягче.

— Спи, — приказывает сверху голос Бриса. — Ты должен спать.

Леон хочет напомнить ему, что спать он не может, но губы теряют чувствительность, и легче промолчать. Он закрывает глаза так крепко, что даже брови сдвигаются в напряжении, и слушает.

Он слушает, словно снова уходя в "зеркальный лабиринт". Этот — немного другой. В нём отчётливо обозначены коридоры, повороты, две-три ступеньки вниз и вверх, пороги. Леон размышляет, правда, чем дальше — тем рассеяннее. В прежней, забытой жизни Брис, наверное, был его лучшим другом. Только лучший друг способен остановить тебя, когда ты считаешь себя вечным двигателем, — остановить и непререкаемым голосом заявить: "Хватит! Не железный! Пора отдохнуть!"

Лабиринт кругами спускается в непроглядную тьму. Один Леон нехотя уходит вниз, второй слушает, что происходит вокруг его безвольного тела.

… Только убедившись, что Леон уснул, Брис с соколом в руках отошёл к парням, хлопотавшим около Романа. Некоторое время он стоял молча, не столько наблюдая за ними, сколько прислушиваясь к тёплому комочку перьев в своих ладонях.

— Мы слишком много хотим от Леона.

— Не совсем понял, — поднял голову Рашид.

— Мы требуем от него действий, подобающих лишь прежнему Леону. А если нынешний сломается? Он не похож… Не тот характер… Не умею сказать. В общем, выглядит слабаком. Нельзя столько наваливать.

— Но "зеркальный лабиринт" прошёл и вроде без особого ущерба для себя. Устал, может, больше обычного, — заметил док Никита. — Зато шока не было. И, кстати, не думал отказываться.

— Потому что видел, что мы на него надеемся. В прежнем Леоне такой уступчивости не было.

— Ты ведь тоже не возражал против "зеркального лабиринта"? Как видишь, он прошёл его и даже нашёл Романа. Если честно, кто из нас надеялся на это?

— Не знаю, не знаю… Мне что-то не по себе. Я почему-то всё время думаю даже не о нагрузке, а о перегрузке. Он давно не тренирован — во всех смыслах, а мы ждём от него, как прежде… Я боюсь, он сломается.

— Сказка про белого бычка, — недовольно сказал Игнатий. Он только что скормил соколу Романа очищенную от костей рыбу и теперь смазывал ему лапки, обращаясь с птицей весьма бесцеремонно, как с игрушкой. Но птица, счастливая (оказалась во врачующих руках!), позволяла вытворять с собой всё, что угодно. Сокол Игнатия сидел на плече хозяина и внимательно следил за его движениями. Игнатий повторил: — Сказка про белого бычка, Брис. Тебя что-то волнует, а связно сказать не можешь — всё нудишь про какие-то перегрузки. А по-моему, это хорошо, что Леон сразу окунулся в обычную работу. Может, и амнезия исчезнет без "воронки".

— И мне кажется, что ты мало веришь в Леона, — добавил док Никита. — Ну и что, что мягкий? В тихом омуте черти водятся. Лично я за его внешним спокойствием вижу абсолютно волевого человека. Не властного, как мы привыкли, но очень волевого.

— А вам не кажется, что мы всё-таки должны ему кое-что рассказать? — тихо спросил Брис, и тишина вокруг, напоённая живым движением, лёгким дыханием ветра, стала глуше. — Вам не кажется, что даже этот Леон имеет право знать, из-за чего он здесь? Мне — кажется.

Сокол в руках Игнатия сонно чирикнул — сокол с плеча тихо свистнул, откликаясь.

После паузы док Никита понял, что отвечать никто не собирается и, поколебавшись, сказал:

— Сначала всё-таки попробуем "воронку". Пересказ событий в нашей интерпретации может быть слишком пристрастен.

8.

Ему чудилась широкая белая лестница. Она маячила перед глазами довольно долго, так что он успел разглядеть полоски теней на каждой ступени — приглушённый свет прятался где-то наверху, за лестницей. Потом лестница исчезла, а перед глазами потемнело — он ещё подумал: уточняют настройку. И перестал не только видеть, но и думать, провалившись в темноту. Ненадолго. Не то отдёрнули занавес, не то в зале его сна включили свет — лестница появилась снова. Но не пустая. Сначала он решил, что видит пожар. Ступени дёргались, как живые, потому что дёргалось высокое пламя. Однако, привыкнув, он заметил несколько источников огня, разбросанных здесь и там по лестнице. Ровное гудение жёлтого огня перемешивалось с раздражённым, вызывающим ропотом, когда невидимый сквозняк пугал огненные языки и они пластались по ступеням играя в странную чёрно-оранжевую игру… ОНА словно родилась из пламени. Не уступающая гибкости огня, среди которого танцевала, крутобёдрая и в то же время пластичная, как змея, женщина двигалась в синкопирующем рваном ритме, явно следуя сумасшедшей пляске самого огня. У Леона всякий раз замирало сердце, когда она слишком близко оказывалась к пламени: небрежная, космами, тяжёлая волна её волос, почти неподвижная от этой тяжести, будто прихватывала своими кончиками огонь — и по краям волосы нежно и опасно словно горели… Он удивился, что заметил такую подробность. Но дрёма прихотливо приближала огненное действо к его глазам — и вновь отдаляло. И Леон начал пристальнее вглядываться в плясунью, но едва проявил повышенное внимание, как лестница потухла (не огни — лестница!) — и женщина пропала вместе с огнём… И он только сейчас сообразил, что одновременно обдумывал сказанное парнями, и почувствовал себя виноватым: ведь он невольно подслушал их.

Кто-то, скорее всего Брис, укрыл его тёмно-коричневой курткой. Утреннее, умеренно сияющее солнце куртку нагрело и наполнило таким уютом, что вставать не хотелось. Чувствуя себя уже не усталым, а томительно расслабленным, он вяло сел.

Парни сидели рядом. Игнатий спал. Брис, спина к спине сидевший рядом с ним, держал в ладонях сокола, судя по клочковатому, неряшливому оперению — птицу Романа. Сам Роман всё так же неподвижно лежал, а над ним, чуть сблизившись головами, шептались док Никита и Рашид. Что Леон проснулся, они пока не заметили. А он смотрел, только что из помещения, тёмного, но с бушующим пламенем, и, может, по контрасту со своим сном, видел теперь, что город не мёртв, как думалось раньше: между бело-серыми глыбами развалин то и дело высовывалась изящная зелёная лапка, или зелень сбегала с камня выброшенной водорослью, нежно облепляя его.

Резкое движение со стороны — и Леон выпрямился. Рашид повторил резкий взмах рукой, точно подтверждая, что это он хочет привлечь его внимание, а потом вопросительно кивнул: "Как, мол, ты?" Леон, слабо улыбаясь, покивал в ответ: "Нормально". Когда Рашид снова склонился к доку Никите, Леон опустил голову, чтобы не видели, как быстро вянет его улыбка… Норма — понятие относительное. Если Рашида удовлетворили его кивки, значит, в этом мире нормально, когда человека учат водить самолёт, предварительно нырнув в "штопор". "А что норма для тебя? — спросил Леон и сам поразился обдавшему его теплу при виде внутренней картинки, которую он немедленно озвучил: — Норма для меня — это я, держа за руку Анюту, поднимаюсь в лифте в квартиру Андрюхи. Норма — это когда Ангелина воркует над дочерью, когда Мишка взахлёб рассказывает, как прошёл день в университете, а Андрюха громогласно удивляется, почему у него удалась придуманная мною сделка… Норма…"

— … Ну и пихнул бы раз-другой… — Это проснулся и ворчал на Бриса Игнатий. — Не вовремя деликатничать вздумал.

— Нашёл где о времени беспокоиться.

Тихое возражение Бриса заставило Леона напрячься. Замечание это влилось в струю размышлений о норме и неожиданно показало бездну между ним и семьёй — бездну, жутковато похожую на безграничное пространство "зеркального лабиринта". До сих пор безвкусный, воздух обострился, будто море гналось за ними и приблизилось настолько, что почудилось его дыхание, напоённое терпким ароматом лениво плавающей тины и пряным запашком какой-то гнили. "Но я не хочу, — растерянно подумал Леон. — У меня есть семья… Я не могу так долго ждать".

— Командир! Эй, Леон! Как себя чувствуешь? — уже вслух спросил Рашид.

— Выспался (Брис подозрительно поднял бровь)… А как у вас дела — с Романом?

— У нас появилось оч-чень интересное предположение. Но сначала расскажи нам в подробностях, что там было, в "зеркальном лабиринте"?

Леон честно рассказал всё — от первой пробы до практической попытки перехитрить странное пространство. Единственное, о чём он не стал упоминать, но что очень поразило его самого, — это маленькая площадь лабиринта снаружи — всего лишь двухметровая плита.

— А что у вас за предположения? — в свою очередь поинтересовался Леон. — Оно как-то связано с состоянием Леона?

— После того, что ты нам рассказал, я всё больше верю — не надеюсь, а именно верю! — что предположение наше вполне реально, — чуточку невпопад объявил Рашид. — Сначала мы думали, что Роман ушёл в подполье — притаился в каком-нибудь уголке собственного подсознания. Теперь мы склоняемся в пользу временного кокона. Леон, тебе не пришло в голову, когда ты тащил Романа, оглянуться?

— Зачем? — Они там не побывали, и им трудно мыслить представлениями "зеркального лабиринта", наверное, поэтому Леон наконец ощутил удовольствие от маленькой порции превосходства перед ними. — Я всё время видел это место глазами двойников.

— Мда, я как-то не подумал об этом… А Роман двойников не оставлял?

— Нет.

— И ведь дышит! Но ведь без сознания! — восхищённо сказал Игнатий. — Давайте выкладывайте, что вы там надумали на пару?

— Роман законсервировал себя, — медленно начал док Никита, точно пытаясь осторожно описать словами видимую глазам сложную конструкцию. — Мне кажется, он спасался от кого-то, почуял рядом вход — у него всегда на такие места великолепное чутьё — и рванул внутрь. Когда понял, что это "зеркальный лабиринт" и увидел двойников, которые отмечали его путь, он начал лепить кокон из временных пластов. Мы сначала не поняли — сунулись приводить его в сознание, но Роман, кажется, здорово поработал с потоками времени, переплёл их так, что теперь он одновременно везде и нигде… Поэтому, пока Леон его нёс в "зеркальном лабиринте", он не оставлял двойников.

— То есть он одновременно существует сразу в нескольких временах? — потрясённо спросил Леон, не в силах отвести глаза от смуглого скуластого лица, дышащего безмятежным покоем.

— И таким образом остаётся жить неопределённо вечно, — внезапно съехидничал Брис. — Ведь с момента входа в лабиринт для Романа прошло несколько секунд или лет, текущих параллельно вперёд и назад.

Леон сморщился от болезненного жёсткого укола в висок. Нет, лучше и не пытаться представлять, как всё это происходит. Временной кокон? Может, они подсмеиваются над ним?.. Он взглянул на Бриса, чтобы определить его настроение, — и замер. Четверо пребывающих в сознании с интересом рассматривали его самого. В горле у Леона мгновенно пересохло, и он закашлялся.

— Вы с ума сошли, — сказал он каким-то надрывным голосом, вытирая пот с щеки. — Нет, вы точно с ума сошли. Такие вещи мог проделывать только ваш прежний Леон. Вы понимаете? Я не могу себя даже уподоблять вашему Леону. Я другой.

— А интуиция осталась — сразу сообразил, в чём дело, — сказал Брис. — Придумал — другой Леон.

— Какая интуиция?! Да только слепой может ничего не заметить! Вы же смотрите на меня, будто я… будто я…

— Как будто ты Господь Бог! — самодовольно сказал Игнатий. — Причём, смотрим без всякого "как будто".

— Док Никита, а может, его загипнотизировать? — размышлял вслух Рашид. — Или под гипнозом вернуть память, или под гипнозом заставить сделать то, что нужно.

— Леон никогда гипнозу не поддавался, — со вздохом возразил док Никита.

Сидевший тихо, Брис вдруг преобразился: из блаженной расслабленности вдруг перекатился в позу стрелка, на одном колене сосредоточив руки с пистолетом, подарком Леона, — остальные мгновенно повскакивали, ощетинившись оружием на город.

— С запада, — сказал Брис.

Игнатий и Рашид бросились к развалинам и начали сноровисто откидывать из-под плит кирпичи, обломки панелей, явно углубляя вход в укрытие. Леон с облегчением помог: обычный физический труд — это не мучительное состояние тупика, когда мысли вразброд и ощущение бессилия. Почти не чуя тяжести, он хватал передаваемые ему окаменелые обломки. Он ни о чём не спрашивал — молчали и парни: любая болтовня сейчас невольно замедляла бы их действия. Потом всё объяснят… Сзади на пятки наступали Брис и док Никита, несшие Романа.

Ещё пара грузов — и Рашид обрадованно охнул: думали спрятаться под остатками дома — отрыли вход в цокольный этаж, где свободным сохранился один уголок. С рук на руки передали вниз Романа и один за другим спрыгнули туда же. Заваливать за собой пролом не стали. Птицы спикировали следом коротко, будто впрыгнули.

— Прислушайся, — вполголоса сказал Брис Леону, — чувствуешь что-нибудь?

Леон ещё успел удивиться странной постановке вопроса "прислушайся — чувствуешь?", как, послушно напрягая слух, неожиданно понял, что плечи отяжелели, а на голову положили что-то мягкое, но тоже тяжёлое. Брис поманил его к пролому. Нелепо торжественно неся странно наполненную голову, Леон встал рядом с ним.

Видимый треугольник над ними оставался пронзительно-голубым, но по земле бежали серые тени. Их было много, точно по небу летела огромная птичья стая. Расплывчатые кляксы распластанно мчались по городу, искажаясь на поверхности в нечто бесформенное, но угрожающее. С опаской глядя на видимые неподалёку стены, на которых быстро смазывались и пропадали тени невидимок, Леон незаметно для себя всё больше и сильнее сдвигал брови: головная боль становилась невыносимой.

Внезапно он шарахнулся от проёма: едва не задев его плечо, в небо выстрелил один пернатый снаряд, за ним второй, третий, четвёртый… Пятый отчаянно и воинственно верещал в руках изумлённого Игнатия, порываясь то перехитрить человека и удрать с остальными, то клюнуть в незащищённое место, чтобы человек сам отпустил его.

В попытке разобраться, что происходит, Леон прищурился. Но от напряжённых глаз боль ощутимо хлынула в виски, и ему стало всё равно: зря птицы из укрытия вряд ли вылетят. И в момент равнодушия он машинально поднял глаза…

Остальные не видели, а его собственный миг видения отодвинул их в сторону…

Он видел трагедию.

Одинокая маленькая птица отчаянно дралась с невидимым небесным врагом. Неизвестно, как она держалась. Кажется, в сонме невидимок были пустоты ли, просветы ли. Сокол то резко рвал когтями и бил крыльями нечто, то безвольно опрокидывался назад и безумно долгие мгновения падал, падал, падал… Неожиданно переворачивался вбок и снова начинал бой, в котором его просто сбивали — и затаптывали?!

Вик вёл троих на помощь. Птицы яростно пробивались к собрату.

Леона затошнило. Теперь он видел всё. Какая-то дрянь, когда-то бывшая птицей, долго кем-то битая о землю и изуродованная до неузнаваемости, оснащённая этим безжалостным кем-то лезвиями вместо клювов, летела во множестве, почти тучей, строго с запада на восток. Отдельные особи устроили круговерть вокруг соколов, но особи эти всё же менялись, так что противостоящих птиц старались загрызть свежие силы уродов. Теперь Леон видел и то, что соколы дёргаются от порезов, — и дёргался от боли вместе с ними.

Недолго.

Волна чёрного бешенства выбросила его из проёма.

Ногой упираясь в камень и только инстинктивно сопротивляясь отдаче, он стрелял из ручного пулемёта бесконечной очередью вверх, чуть раскачивая ствол. Веерный поток пуль превратился в стенку, натыкаясь на которую, уроды скользили вниз, а вскоре просто начали обтекать её с двух сторон, продолжая свой смертоносный полёт.

Под грохочущим прикрытием соколы вернулись в убежище.

За последним из них спрыгнул Леон.

Шестой сокол сидел на плече Бриса, сверкая яростными красными глазами и измазанным кровью оперением. Брис посмотрел на Леона оценивающе, прикусив нижнюю губу, и негромко сказал:

— Та-ак, парни, у нас проблема. Где мы командиру одежду сыщем?

9.

Игнатий всё никак не мог успокоиться: бегал в углу цокольной комнаты (Леон подсчитал: шесть шагов треугольника) и попеременно шипел и бурчал: "Другой! Ишь ты — другой!" Остальные снисходительно смотрели. Как он сбрасывает напряжение и недовольство, порой протискиваясь между ними. А Леон недоверчиво посматривал на всех, и сейчас его не занимала проблема, кто он такой. Он разглядывал этих крепких ребят и думал, что они здорово не похожи на тех коммандос, которых он привык видеть на телеэкране или читать о них в периодике. Там — суровые, сдержанные, если и проявляют юмор, иронию — то убийственные, не иначе как стоя над трупом врага. Здесь компания задушевных друзей, готовая орать, веселиться или ругаться — дай только повод; на пикничок выбрались, так, в одну-две передряги попали и теперь хихикают, со смаком вспоминая подробности: "Всё хорошо, прекрасная маркиза!.."

— … а в следующий раз он полезет с голыми руками в чёрт знает ещё какую заварушку! — что-то втолковывал Брис товарищам. — Он же не воспринимает происходящего всерьёз! Охота-то идёт только на него! Мы-то здесь сбоку припёка, сами знаете: лес рубят — щепки летят! Давайте хоть самое основное растолкуем.

— А то ты его характера не знаешь, — скептически сказал Рашид, — да он не успокоится, пока всю подноготную не выяснит, а потом точно попрёт очертя голову в самое пекло. Ты посмотри на него: истратил обойму, одежду уничтожил — за какие-то секунды!

— И всё зря? — спросил Леон.

Он сидел в трусах и в футболке на упавшем шкафу, заваленном строительным мусором. Кровь уже перестала сочиться из порезов на груди и на ногах, после того как их обработал док Никита. Вся передняя часть рубахи и джинсов буквально исполосована. И это скверно: порезы заживут, затянутся, а вот ткань, к сожалению, не желает восстанавливаться. Попробовать зашить? Леон снова с сомнением поднял штаны и вздохнул. Швец из него такой же, как на дуде игрец. Но даже мало что в том соображая, он всё же понимал, что в этом решете вместо штанов иной раз и иголку сунуть куда — ещё поискать надо.

— Зря, зря! Опять раскрякались! — рассердился Игнатий. — Не зря, конечно! Просто не забудь в следующий раз штаны снять! В этом городе платка носового не найдёшь — не то что одежды… Док, я тоже думаю, Брис прав. Нужно ему хоть что-то рассказать, а то он таких дел наворочает!

— Мы расскажем свою версию, а она может оказаться неправильной.

— А ты ему события не объясняй, а рассказывай. Вон сказка "Колобок" — там ведь что? Из-за того что стороны не пришли к соглашению, произошёл конфликт, в результате которого… Вот так и расскажи. Ну!

— Не нукай, не запряг ещё, — видимо, машинально сказал Рашид. — Ха… Не пришли к соглашению… А что — неплохо! Я тоже "за". И причины довольно веские. Володьку мы ещё когда отыщем. Мигеля, кажется, и на белом свете нет — царствие ему небесное. Недаром его сокол Бриса своим хозяином выбрал. Бедняга, наверное, попал в такую переделку, что вернуть его, даже прыгая по времени невозможно. Птички-то наши до последнего часа будут с хозяином, даже в их смерти, если есть хоть намёк на надежду… Роман вот ещё. Когда мы ещё до "воронки" доберёмся? И даст ли она хоть что-нибудь?

Леон затаил дыхание: неужели они всё-таки решились хоть что-то рассказать ему?

— А вы не думаете, что для Леона наш рассказ прозвучит настоящей абракадаброй? — чуть улыбнулся док Никита. — Хорошо, я попробую. Только помогайте мне… Игнатий, помнится, ты у нас самый запасливый, и в твоём мешке я видел кое-что. Меняю рассказ на тряпки.

— Я такой жмот в твоих глазах? И так бы отдал…

Леон с облегчением оделся. Штаны оказались широковатыми, от испорченных джинсов пришлось отрезать пояс и использовать как ремень. Остатки джинсов запасливый Игнатий сунул в свой мешок, пояснив:

— Если рубашку не найдём, как-нибудь на досуге присобачу лоскуты к этой твоей. А пока походи так, не помрёшь.

"Разве что от смеха", — с тайным вздохом подумал Леон, вновь облачаясь в изодранную в полоски рубаху.

Док Никита сосредоточенно буравил взглядом пол. Наверное, обдумывал, как преподнести Леону часть забытой им биографии.

— А что это за город? — осмелился спросить Леон. — Почему в него можно попасть только…

— … с соколом? — закончил док Никита. — Соколы — проводники. Ну-с, начнём с того, что ознакомимся с одним термином. Он удивительным образом объяснит всё, но с другой стороны — не объяснит абсолютно ничего. Другая реальность. Не параллельные миры — запомни. Другая реальность. Как появилась другая реальность — знал из нас в подробностях только ты. С твоих слов я, конечно, могу объяснить, как она образовалась, но, боюсь, сочтёшь мой рассказ бредом. Намёк… Хотя интересно, что ты скажешь на следующее: собрались люди, имеющие определённый талант, и создали собственное государство, не трогая чужой земли. Как тебе это? Грубо выглядит так: некий человек берёт часть пространства и раздвигает его. Кстати, до преподавания в университете ты отшельничал в личном мирке, который ухитрился соорудить внутри уже сотворённого… Итак, этот город — часть другой реальности. Мы одна из бригад миротворческого Корпуса, действующего как на Земле, так и в другой реальности. В общем-то, от серьёзной деятельности мы давно отошли, но однажды нас всех оповестили о ЧП. Поскольку ЧП происходило в городе, который нам знаком, вызвали именно нас. Сначала казалось, дело обычное: здесь довольно часто бывали различные штучки со временем, а значит, наши академики то и дело вынуждены были приезжать, чтобы подремонтировать свои недоделки. Ничего страшного, и жители привыкли. Это как с вулканом: играется, плюётся, но ничего серьёзного. А вулкан вдруг проснулся.

Док Никита помахал рукой Игнатию. Тот подал фляжку с водой. Док Никита проворчал что-то и глотнул прочистить горло.

— И пошли такие выбросы такие аномалии со временем, что пришлось заняться эвакуацией города. Когда за пределы города был отправлен последний, мы остались здесь ненадолго, чтобы попробовать выяснить природу аномалий. И оказались в ловушке: кто-то окружил город мощнейшими энергощитами. Мы потыкались со всех сторон, ты предположил, что возможность пробиться есть, но неплохо бы всё-таки выяснить, кто и с какой целью использовал всю эту мощь, чтобы закрыть город. Кажется, Володька уже тогда предположил, что временной катаклизм — дело рук не природы и не наших академиков, которые иногда могут быть достаточно небрежными, когда дело касается пространства и времени. А потом по мелким особенностям, происходящим вокруг нас, ты сам начал догадываться, что охоту устроили именно на тебя…

— На меня…

— На тебя, на тебя! — сердито перебил Игнатий. — Дух захватывает, когда представляешь, какие энергетические силы здесь задействованы. И для чего? Чтобы насолить одному человеку. Чтобы этому одному доказать, что не он лучший… В то время как этот один и не думает, что он лучший, а на всех перекрёстках вопит о своём несовершенстве! Целый город эвакуирован! А энергетическая блокада?!

— А почему надо было доказывать? В этой, как вы говорите, другой реальности все друг с другом соревнуются?

Брис осторожно заметил (Леон успел прочувствовать особенность беседы: вокруг него все вообще ходили вкрадчиво и остерегаясь, словно по тонкому и скользкому льду; один Игнатий орал от души — но орал больше по привычке, искусно войдя в словесную игру и не выдавая больше, чем нужно):

— Слова "соревноваться" и "ревность" имеют один корень. Только когда со-ревнуются, обязательно предполагается участие двух и более игроков. А когда ревнуют… Это чувство чаще исходит от одного человека.

— А вы не могли бы вот так же мягко объяснить мне: кем или чем я был для ревнивца, если он устроил такой дикий катаклизм?

Тут даже Игнатий захлопнул рот. Воцарилась звенящая от напряжения тишина. И как-то сразу обнаружилось, что облачная полоса уродцев с лезвиями вместо клювов давно улетучилась, что поверхность города нежится под нормальным солнышком, что струйное тепло светила волнами ниспадает в цокольный этаж, а в солнечных лучах сидит только Рашид, облепленный нахохлившимися в тепле соколами.

Разговор восстановил Брис. Машинально оглаживая ремни на своём рукаве, он с усмешкой сказал:

— По праву лучшего друга… Не трепещите, лишнего не скажу. Как и док Никита, Леон, я не буду касаться твоего происхождения и личной жизни. Так вот, рад сообщить тебе, что ты являешься, грубо говоря, величайшим колдуном по обе стороны нашего основного поля деятельности. Чем не повод для ревности?

— Являлся, — уточнил Леон. — По обе стороны — это на Земле и здесь?

— Да.

— Хороший прикол.

— Никто из нас и не ожидал, что ты сразу поверишь, — сказал Брис. — Ещё вопросы есть?

— Есть. Когда я вернусь домой?

— Когда всё закончится.

— Но я вернусь?

— Если к этому времени сам не передумаешь.

Леон сидел и думал и не думал. Когда он объявил Андрюхе, что понимает происходящее, он сам в это верил. Что-то упорное раз за разом твердило, что он быстро найдёт дочь и вернётся с нею домой. Упорное глухое знание — абсолютная уверенность. А теперь всё обернулось таким образом, что он оказался генератором и стимулятором сумасшедших, до конца им самим не понятых событий. Ему не хотят открывать полной подоплёки дела, но буквально привязывают к нему. Надо бы сообразить с чего начать, за какую ниточку дёрнуть, чтобы размотать клубок и, в конце концов, найти Анюту.

Он точно снова очутился в офисе Андрюхи и постепенно выстраивал красивое здание красивой аферы, ясно видел его структуру — ему нравилось это слово, "структура": произнося его, он видел опять-таки здание — стройный дворец с колоннами и обязательно на морском берегу. Он смутно ощущал, что его мозг собирает какие-то факты, отбрасывает другие, решая поставленную перед ним проблему. Стены здания уже просматривались, но материала, чтобы закончить его, — данных — явно маловато.

Помня о предложенной ему манере подачи фактов, Леон тщательно обдумал все соскакивающие на язык вопросы и наконец решился.

— Брис, ты сказал — сказал в настоящем времени — "являешься". Думаешь, то, что делает меня колдуном… ещё есть?

— Думаю — да.

— Что это значит — быть величайшим колдуном?

— Натренированность изменять пространство и время. Без малейшего усилия. Мгновенный перевод любой мыслеформы в необходимый энергетический сгусток любой структуры. На сосредоточенном уровне — абсолютная власть над каждым, — торжественно перечислил док Никита. — В стиле жизни, правда, аскетизм общения. Тебе даже пришлось уйти в собственноручно устроенный личный мир… Прошу прощения, — смутился он. Кажется, это уже лишнее.

Обтекаемость фраз не скрыла потрясающую воображение бездну. Леон решил обдумать слова дока Никиты на досуге и ещё поспрашивать насчёт их практического воплощения.

Здание осталось недостроенным. Не из-за того что ему давали уклончивые ответы, а из-за того, что именно он разглядел в глазах этих крепких ребят. Называющих себя его командой. Когда он осознал увиденное, перед ним въявь разверзлась бездонная пропасть. Оживление. Надежда.

Он будто взглянул на мир их глазами: командир начал действовать; он задаёт нужные вопросы — он выведет нас. Пропасть зияла — их надеждой только на него.

Он вспомнил, что они блуждали по городу несколько лет, потихоньку изучая его, наталкиваясь на непроходимую стену и, наверное, время от времени приходя в отчаяние — он бы уж точно отчаялся.

Они с такой готовностью возложили на него ответственность за себя — негласно вручили ему свои жизни и судьбы… Нет, они, конечно, тоже готовы действовать. Однако Леон почти физически ощутил на себе дымку их радости и облегчения — и передёрнул плечами.

— Не слишком радуйтесь, — безнадёжно попросил он. — Я, конечно, не всё ещё понял, но догадываюсь, что колдун, забывший все свои навыки и колдовское умение, представляет собой жалкое зрелище.

— Ну и догадывайся себе на здоровье, — отозвался Рашид. — Но не бери в голову. Не забывай главного: ты всё забыл, но способности и навыки остались. А тут мы тебе поможем. Если Игнатий к тебе с советом лезть начнёт, гони в шею: у него терпения ни на грош. Разозлится, запсихует — одно мучение с ним. Объяснить всё равно ничего не сможет. Слушайся дока Никиту и Бриса, они почти всё о тебе знают.

— О чём это ты?

— О механизме действия и методике использования твоих способностей и умений.

— Вы тоже… колдуны?

— Леон, тебе же объяснили: колдун — грубое слово, оно отражает привычное представление о человеке с твоими способностями, — вмешался Брис. — Мы все прошли школу, где нам показали, как использовать те силы, которые заложены в любом человеке (заложены природой, между прочим) и которые без подготовки почти не проявляются. Так что все мы знаем то же, что и ты. Разница в совершенстве знаний и силы.

— Значит, когда Игнатий переживал, что я потратил обойму и испортил одежду…

— Вот именно. Для нас появление сокола в такой ситуации стало неожиданностью. И, будь ты в форме, без амнезии, тот же заслон для бедняги ты мог бы поставить и без оружия.

— Как? — жадно спросил Леон.

— Ну — как? Представил бы себе высокую стену, например.

— И всё? Только представил?

— Господи, Леон! Ты уж прости нас за все нынешние и будущие вопли на тебя. Не только Игнатий нетерпелив. Но в прежние времена тебе даже представлять не надо было. Ты всего лишь думал о стене — и она появлялась… Нет, чует моё сердце, хлебнём мы с тобой горюшка.

10.

Тело странствующего по своим временам Романа занимало немного места, однако в цокольной комнате решили остаться из соображений безопасности, поэтому пришлось заняться её уборкой.

На поверхности поставили Бриса: он принимал и отбрасывал подальше подаваемый ему мусор. В самом конце цепочки стоял Игнатий. Он негромко переговаривался с Рашидом — достаточно негромко, чтобы заинтересовать Леона, подающего кирпичи наверх. До сих пор парни говорили вслух только то, что, по их мнению, можно услышать Леону. Сейчас же они обсуждали что-то не совсем предназначенное для его ушей. И в то же время не совсем запретное. Что-то своё. Немного негодуя на них из-за несвоевременной болтовни, Леон вскинул наверх глыбу из окаменелого раствора с впечатанными в него кирпичами, на волне недовольства увидел полупрозрачный образ Игнатия, в это время продолжающего бубнить, — и вдруг услышал:

— … что бы ты там ни твердил. Ты только взгляни на этого сокола — вцепился в Бриса, как будто тот его хозяин с самого его рождения. Не-ет, не переубедишь. Мигель жив и где-то шатается, а птичка удрала от него и рада, что нашла нового хозяина.

Кажется, Рашид что-то возразил — Леон не услышал, хотя тот стоял к нему ближе. Машинально продолжая держать лицо Игнатия перед глазами, Леон получил его ответ:

— А я и молчу. Не слепой — вижу, что Брис аж светится от счастья. Да и птичка…

Игнатий замолчал, а Леон, мысленно прокрутив заново увиденное-подслушанное и ничего не поняв, обратился к доку Никите:

— Док, я сообразил, что нельзя спрашивать насчёт семьи. Но когда перечисляли особенности величайшего колдуна, ты упомянул аскетизм общения. Расшифруй, что это значит. Или на такие объяснения тоже наложено вето?

Док Никита мальчишески улыбнулся и передал часть стены. Невольно поддавшись лёгкости его движения — будто воздушный шар передал! — Леон едва не выпустил увесистый груз из рук.

— В первоначальной своей ипостаси ты был человеком нетерпеливым и несдержанным, — сказал док Никита. — Чуть что — взрыв, гром, молния! А звание величайшего требует быть весьма и весьма осторожным.

— Из-за эмоций? Жизнь по принципу "семь раз отмерь — один раз отрежь"? А если я на кого-то злился? Невольно причинял этому человеку зло? Так?

— Леон, ты опять-таки отталкиваешься от привычного, грубовато-сказочного значения слова "колдун". А ведь тебе уже объясняли, что этим словом мы просто сразу пытались сказать о твоей сущности. Ты не колдун в обычном смысле этого слова. На земле, среди обывателей, ты бы заслужил это звание, вздумай применить свои способности. Здесь, в другой реальности, ты человек с уникальным даром, который в тебе осторожно открыли и развили. На академических курсах наши корифеи вели тебя от знания к умению, и ты быстро обрастал навыками по предмету. Например, после третьего курса ты стал "Магистром Зелёного плаща", а потом… В общем, семилетний курс обучения ты закончил за три года. Опять-таки уникальный случай. Тебе дали год отдыха, но ты вернулся через несколько месяцев, проработал в университете месяц как магистр, а следующие два года провёл в камере-одиночке.

— Что?!

— Ты сам упросил стариков об этом. Выяснилась одна очень неприятная вещь. Твои способности настолько стали частью самого тебя, что понадобился жесточайший контроль за всеми твоими сознательными и несознательными желаниями и эмоциями. А что такое человек, как не постоянно и разнообразно действующая эмоция? В университете тебя вели по строго обозначенному маршруту, и срывы воспринимались как мелкие шалости. А в естественных условиях? Человек захотел пить — он чувствует на языке сладость и прохладу воды. Захотел пить ты — рядом с тобой взорвутся все резервуары, природные и искусственные. А ведь ты ещё не думал где найти воду. Пример ясен?

— Ясен. Два года в одиночке…

— … ничего не дали. Себя ты укротить не смог. Зато преобразовал своё поле… Ох, прости, Леон заговорился. Итак, зато ты наложил на себя заклинание "предохранителя". Такого в практике университета ещё не было, поскольку его ты придумал сам. Из личной необходимости. С этим заклинанием ты смог снова жить так, как хотел, и никому не навредить.

— Заклинание "предохранитель"? Пистолет ставят на предохранитель, чтобы нечаянно не нажать.

— Всё правильно. Другим студентам такое заклинание не требовалось, поскольку им нужно было определённое напряжение, чтобы выполнить своё желание. Кстати, многие преподаватели считали, что камера-одиночка пошла тебе на пользу, раз ты додумался до "предохранителя" и нашёл в себе силы им воспользоваться. Они решили, что характер твой изменился. И зря.

— А как действовал "предохранитель"?

— Система жёсткого блокирования. Программа запретов и целесообразностей. Ты сознательно спустил себя до нашего уровня. Некоторые преподаватели были недовольны. Их тоже можно понять. Ты пошёл по лёгкому пути: изменил не себя, а условия вокруг себя. Но я считаю, ты всё же изменился — чуть-чуть. Не каждому дана воля скрутить себя в кулак и держать под собственным, пусть и искусственным контролем, когда знаешь, какие силы в тебе бушуют.

— Ты думаешь, я "не снят" с "предохранителя"?

— Я не думаю — вижу. Кроме того, образно говоря, ты этой своей амнезией засунут в кобуру и застёгнут. Может, и к лучшему. Кто знает, каких бы дел натворил в обоих мирах, зная реальные причины происходящего. — Он подошёл поближе к Леону, взглянул наверх и крикнул: — Брис, мы закончили!

Брис не стал молодецки спрыгивать, хотя высота чуть выше его роста: он ухватился за оставшийся край пола первого этажа и осторожно нырнул на цоколь. На его груди распласталась птица, похожая на изысканный старинный доспех. Когда Брис спрыгнул, сокол не выказал недовольства, лишь сильнее прильнул к новому хозяину, а тот осторожно погладил уже начинающее блестеть оперение…

Что-то сухой болью ворохнулось под сердцем Леона: он почувствовал привалившегося к плечу Мишку, сидевшего, по обыкновению, на ручке кресла, а за шею Леона обнимала горячая ручонка Анюты…

Шорох и мгновенный проблеск светлого — Вик ворвался в комнату, обжёг кончиком крыла щёку Леона, упав на его плечо, и агрессивно ссутулился, враждебно разглядывая остальных.

— Что это с ним? — недоумённо спросил Леон.

— А что с тобой? — спросил Рашид. — О чём ты подумал, что он решил тебя защитить от нас?

Леон отвернулся. Неужели Вик влетел, "услышав" его тоску?..

На середину комнаты выволокли грязную, хромую на одну ножку тахту. В целом мебель идеально подходила для их целей: по обе стороны от Романа уселись Леон и док Никита.

— Ну-с, приступим. Брис, позови Вика, ему незачем участвовать в этом, сидя с Леоном. Итак, Леон, слушай меня внимательно. Правую ладонь надо лбом Романа. Не напрягайся. Теперь сосредоточь все свои ощущения на коже ладони. Просто почувствуй её.

Ладонь Леон не почувствовал, зато под нею возникла упругая волна. Она энергично подталкивала его ладонь то кверху, то в стороны. Кажется, док Никита заметил почти невидимое движение, потому сразу ровным голосом продолжил:

— Закрой глаза и оставайся на уровне того ощущения, которое ты сейчас держишь.

Больше всего Леон переживал, что не получится, потому что сообразил наконец: чем быстрее восстановятся способности, тем короче будет путь домой. А закрыл глаза — не отвлекает ничего, легче сосредоточиться. И вроде только начал концентрировать внимание чутко слушающего тела на живой "волне" между неподвижным телом Романа и собственной ладонью, как вдруг из-под него резко выдернули надёжное прежде, крепкое сиденье.

С коротким криком Леон ткнулся носом — равновесие потеряно, и центр тяжести вмиг переместился в голову. Впечатление, что ткнулся носом, а на деле нос, голова, а за ними всё тело летели вслед за нелепо вытянутой рукой в бесконечную пропасть. "Памятник!" — мелькнувшая в полёте мысль оценила стремление тела.

А там, в глухом пространстве ("Вернулся в "зеркальный лабиринт"?" — недоумённо спросил Леон. Кого спросил? Неужели всё-таки дока Никиту — вслух?), его обгоняло и мчалось дальше эхо — чужой, невнятный голос за голосом. Он будто плыл в странной реке — внутри громадной бочки. Его крутило за собственной рукой, которая тащила вперёд, — и каждый голос-эхо мчался мимо, высоко и больно (как в детстве, когда будят среди ночи от крепкого и тяжёлого сна) толкаясь в уши.

Захлёбываясь тёмным воздухом, всегда внезапным — вниз и тяжёлым — вверх, примериваясь к ритму психованного потока, Леон увидел, что "бочка, внутри которой он плывёт", расширяется, а эхо постепенно перестаёт его обгонять. И он начинает понимать отдельные слова, падающие откуда-то извне, и сразу старается держаться от них подальше, потому что они сбивают его сосредоточенность. Они слишком жалеют его, а он из-за этого забывает правильно держать ладонь.

А потом он и правда забывает о течении, о ладони, об эхо-словах — он сухой лист, гонимый ветром по ухабистой дороге, а впереди него — ещё один лист, который ветер не просто гонит — а швыряет, как попало…

И Леон потянулся побыстрее — догнать, рассмотреть. А лист впереди, кажется, тоже его увидел: стал лететь ниже, цепляться за все камешки на дороге, поворачиваться так, чтобы ветру неловко было подхватывать его и бросать. Но, даром, что лист, Леон резко ощущает: у его желудка выросли цепкие ручонки, суховатыми пальцами они уже хватаются за горло…

Сумрачная дорога мгновенно падает — Леон взлетает в светлеющее небо…

Чьи-то руки крепко стискивают его за плечи, наклоняют ему голову, и его тошнит жиденько и противно одним желудочным соком — кроме аскетичного завтрака, желудку нечего извергнуть…

Оглушённый, он не сразу принял протянутый ему стаканчик-крышку с водой. Трудно сориентироваться и принять тот факт, что он уже здесь, среди друзей, а не в какой-то чёртовой задумке — в ненормальной реке, чьё предназначение — служить тренажёром для будущих космонавтов. "А из тебя такого и не вышло!" — наставительно сказал кто-то. Прислушиваясь к вздыбленному организму, Леон и спорить не стал. Умылся от горькой жижи, глотнул воды и спросил, морщась от своего сиплого голоса — ободрал всё-таки горло:

— Не получилось, да?

— Всё получилось! — весело сказал Игнатий и легко поднял Леона с коленей. — Рашид с доком вслед за тобой пошли. Ты ведь, главное, им дорогу показал. Теперь Романа назад привести — раз плюнуть.

Док Никита сидел на том же месте. Рашид — занял место Леона. Оба держали Романа за руки. Их побледневшие, опавшие лица с закрытыми глазами отражали строгое внимание. Леон по кивку Бриса тихонько прошёл к нему и сел рядом. Вик немедленно перебрался на его плечо и нахохлился клювом в волосы.

— Мне показалось, я всё испортил…

Шёпот плохо передавал интонации, но Леон понадеялся, что Брис услышит вопрос. Бри услышал. То ли его смягчило присутствие сокола. То ли он смирился, что Леон есть то, чем является сейчас, но он улыбнулся и шёпотом — так, что пришлось почти читать по губам, объяснил:

— Помнишь, мы говорили, что Роман завернул себя в кокон? Чтобы не оставлять в лабиринте двойников? Кокон развернуть любой дурак-первокурсник может, если показать начало. А вот это самое начало не всякий мастер отыщет.

— Но я же всё забыл.

— Док Никита понадеялся на твоё инстинктивное чутьё и, как видишь, попал в точку. Понимаешь, здесь действуют отработанные навыки. Помести тебя в определённые условия — волей-неволей действовать начнёшь.

— А ведь и навыки могут забываться.

— Много ли ты в реальном мире стрелял? Кто тебя учил там экипироваться и подбирать оружие? И решения ты, как обычно, принимаешь — быстро. А если бы ты навыки растерял, мы бы тебя быстро вытащили. Долго бы не блуждал.

— И такое могло быть?

— Могло. Но ведь не случилось. Не переживай. Всё позади… И… Гляди, кажется, Роман выходит на свет Божий!

У этого парня, даже несмотря на долгую обездвиженность, тренированное тело не подвело. Он поднимался на тахте медленно, без опоры на руки, за которые его продолжали держать. Сел. Тёмные глаза сонно и недовольно обвели всех в комнате, остановились на Леоне и ожили.

— Ни… себе! — сказал Роман. — А я думал — привидение! Командир, ты откуда? Тебя же вдребезги разнесло! И чего тогда сам не вывел меня? Эти (кивок на дока Никиту и Рашида) тащились так долго — сдохнуть можно было!

— И в этой реплике — весь Роман! — пожав плечами, сказал Игнатий. — Ни привета, ни спасиба! Только вывели — критиковать начал!

11.

— Ерунда всё это! — заявил Роман, после того как выслушал историю появления Леона и краткий анализ состояния его памяти. — Рассуждаете, как малые дети. Вы только подумайте — сунуть Леона в "воронку", чтобы амнезия прошла. Упасть и не встать… Изобретатели…

— Ругать чужие идеи мы все мастаки! — обиделся Игнатий.

— Но не все с доводами. А у меня всё железно. Вы говорите: если "воронка" амнезию не снимет, ничего особенного не произойдёт. На это я скажу так: а если вторая амнезия? Положа руку на сердце, честно — можете поручиться, что Леон не прихватит ещё одну?

Он сунул в рот пласт очищенной от костей сушёной рыбы, разжевал хорошенько и предложил своему соколу. Во время процедуры кормления все молчали. Глупо, но о возможной двойной амнезии всерьёз как-то не думали, хотя и мелькнуло разок предположение.

Жёсткое, смуглое лицо Романа смягчилось, когда он с видимым удовольствием внюхался в стаканчик с кофе.

— Обалдеть от аромата, даром, что растворимый… Ещё один довод против. Амнезия Леона. Вы на сто процентов уверены, что у него амнезия от удара башкой? А если это целенаправленный гипноз? Поставленный психоблок? А мы пихаем его в "воронку" и получаем — что? В лучшем случае — ничего. В худшем — откровенного идиота.

— Ладно-ладно, оторался — теперь предлагай, — сказал Брис.

— Для начала дурацкий вопрос: его поле смотрели? Что у него там?

— Дурацкий ответ — ничего, — легкомысленно ответил док Никита.

— В каком смысле — ничего? Нет информации или не смотрели? Второму точно не поверю.

— Смотрели. И когда Леон бодрствовал, и когда спал — кстати, в последнем сомневаюсь. Всё глухо. Не знаю, что скажут остальные, но я наткнулся на защитный блок, который больше похож на пуленепробиваемую броню. Она не даёт проникнуть в информационный слой поля. Не веришь — можешь попробовать сам.

— Я всегда говорил, что док Никита — лучший спец в этом деле, — заметил Рашид. — Когда я пытался считать с Леона хоть что-то, меня вежливо отпихнули уже от защиты.

— А на что похожа защита? — жадно спросил Роман. — Хоть что-то же можно по ней понять? А, док? Личная — от Леона, или наложенная?

— Ну, образно говоря, его защита похожа на толстое плетение из тончайшей проволоки, залитой потом бетоном. Говорю сразу, чтобы потом зря не совался: ни одной дыры, ни одной ниточки, за которую можно было бы дёрнуть. Защита впечатляющая, но — никаких следов, указывающих на её происхождение. Или она сделана, но следов на ней не оставили. Или сотворил её сам Леон — такого рода штучки ему были по плечу. В прошлом.

— Ещё один вариант — последствия амнезии, вызванной взрывом или, если учесть твоё предположение, — гипноблоком, — вставил Игнатий.

— Такое поле — последствия амнезии?! Мне кажется, человек, получивший хорошенько по башке, наоборот, уязвим. Элементарно: пробоина в физическом теле — прорыв в энергополе. И — опять-таки наоборот.

Сначала Леон просто слушал, неосознанно примериваясь к новому для себя миру и уже начиная вникать в суть разговора. Понятие "энергетическая оболочка", или "энергополе", поверхностно известно ему по газетам и журналам. Правда, здесь парни говорили об этом понятии так, будто обсуждали простейшую болячку, по непонятным причинам не желавшую заживать.

Потом Леона неожиданно покоробило: они, оказывается, без предупреждения пытались сделать с ним что-то. Одновременно он осознал странное для себя чувство — злорадство, оттого что у них не получилось проникнуть в его энергополе. Он понимал, что парни делали эти попытки из благих побуждений, но… без его ведома. Ему такое отношение не нравилось, и он высказался в наступившей паузе:

— Простите, пожалуйста. Мне бы хотелось, чтобы вы в следующий раз предупреждали меня, если вы намереваетесь каким-то образом избавить меня от амнезии. Я имею в виду разговор о вашей попытке проверить моё поле.

— Ни фига себе! — ахнул Роман. — Это он теперь всегда такой? Прям весь такой дико вежливый?! Я тоже предупреждаю: если он со мной так говорить будет, пару ласковых я ему точно навешаю… Скажите этому хмырю, а то у меня уже сейчас лапы чешутся.

— Сначала, Роман, я тебе скажу. — Брис задержал на нём улыбчивый взгляд удава, который забылся и сверху вниз с умилением смотрит на свою наивную жертву. — Язык поумерь. Неизвестно, в какой момент Леон освободится от амнезии. Если это произойдёт во время твоего прикольного выступления, говорю честно — не завидую тебе. Теперь ты, Леон. Если человеку говорить о том, что нужно посмотреть его энергетическую оболочку, то проверяемый твоего типа невольно замкнётся. Твоего типа — это тренированный нашего уровня и с твоим недавним потенциалом. Мы ведь уже поняли, что навыки ты вряд ли растерял — просто забыл. Поэтому всё и старались делать исподтишка, заставая тебя врасплох, когда наиболее открыт.

— Будь ты в норме, давно бы раскусил наши попытки, — добавил Рашид. — И я согласен с Брисом в отношении твоего языка, Роман.

— Согласен так согласен, — откликнулся Роман. — Ладно, замяли. Что будем делать дальше? Предлагаю найти Володьку и устроить в этом городишке жуткий тарарах. Теперь мы вместе и можем повеселиться от души.

— Ты забыл о Мигеле, — заметил док Никита.

— Угу… Так вот, насчёт Володьки. Я думаю, надо прочесать часть города ближе к берегу. Он любит метки оставлять — может, и найдём.

— Кстати, насчёт меток, — сказал Брис, — чуть не забыл. Леон, не больно приглядывайся к разной мелочи на дороге. А если увидишь что-то, что захочется поподробнее разглядеть, зови нас. Здесь дряни всякой набросано, а кое-что лично для тебя. Не стесняйся — говори сразу.

— И то правда, — пробормотал Игнатий, — из головы совсем вылетело, а ведь столько прошли… Народ, может, сначала к морю вернёмся — водой запастись?

— А где вы воду нашли? — спросил Роман.

— Ближе к востоку — там скала есть. Рашид её Плаксой обозвал: часть, обращённая к морю, совершенно мокрая от родников — как будто её из шлангов поливают.

— Оригинально. Но далеко. А здесь, если я правильно сориентировался, в двух кварталах отсюда, от фонтана осталась такая дохлая фиговина — и с водичкой.

— А почему город разрушен? — осмелился Леон задать вопрос, давно вертевшийся на языке.

Спросил и пожалел.

Все замолчали и уставились на него. Трое явно растерялись и не знали, что ответить. Брис смотрел с явной жалостью. Зато Роман засиял мечтательной улыбкой мальчишки-хулигана, добравшегося наконец до заветного варенья.

Не выдержав тишины, Игнатий подтолкнул дока Никиту.

— Ты у нас дипломат, ты и скажи.

— В таких вопросах дипломатия не спасает.

— Чего вы мусолите? — удивился Роман. — Скажите прямо. С этой своей амнезией Леон всё равно до конца не поймёт. Слышь, Леон, давай так: почему — я тебе не отвечу, а вот кто — скажу. Чего они с тобой как с писаной торбой носятся? Не растаешь, небось. А город ты разрушил.

Прямой ответ на им подкорректированный вопрос не произвёл сильного впечатления на Леона. Судя по первой реакции парней на его любопытство, можно было предположить нечто подобное. Поэтому Леон не стал настаивать на подробностях, лишь сказал, обрывая разговор на тему:

— Спасибо, Роман.

Взглянул на Вика, слетевшего во время беседы, — взглянул позвать. Рта не успел открыть — птица плавно снялась с плеча Бриса и по линии слегка провисшей ленты мягко мазнула по воздуху к нему. "Читает мысли?" — оторопел Леон. Но думать ещё об одной проблеме не хотелось. Он ухватился за рваные края пола на первом этаже и подтянулся. Наверху тихо и солнечно. И ещё более нелепой казалась мысль, что этот город разгромлен им, Леоном. "Ангелину сюда бы, — с улыбкой подумал он. — Увидеть бы ей дело рук мужа-подкаблучника. И в назиданье ей, как сварливой жене…"

Он не успел додумать своей мысли, окрашенной даже не чёрным юмором, а — он сам чувствовал эту тонкую грань — истеричным хохотком висельника.

Из цоколя повыскакивали парни стать рядом с ним, запрокинуть лица навстречу солнцу. И…

Миг, растянутый в целую жизнь, — свойство этого города или — ситуации?..

Миг — Роман оборачивается к нему. Леон не успевает удивиться его бледности. Роман бьёт сбоку по ногам — два сокола взвиваются в небеса — одновременно подхватывает за плечи и сильно поворачивает лицом к себе. Другие ещё тянутся к Роману — остановить? "Ты что?! Рехнулся?!" А он кричит: "Закрой глаза! Живо!" Леон погружается во тьму послушно и перепуганно: за завесой век он видит всё-таки яркий день и не понимает, почему его лишают света и возможности видеть. А на сетчатке глаз он замечает след чего-то запечатлённого боковым зрением за секунду до крика Романа. Это что-то похоже на небольшую чёрную собаку. Оно лениво и невесомо то ли бежит, то ли плывёт по дороге, мотаясь во все стороны…

— Отбой, — тихо говорит Брис откуда-то свысока.

… Лбом Леон упирался в металлическую пряжку на ремне Романа. Колени, будто воткнутые в мелкие острые камни, раздирало от боли. Но каким-то, ещё неопределённым чувствам он начал подчиняться, когда увидел в левой руке крепко сжатый пистолет… Кто-то сверху довольно хмыкнул.

— Я-то думал, бедняга командир, а он…

Он резко напряг мышцы ног и сам встал на ноги.

По дороге всё так же лениво продолжал кататься дырявый продуктовый пакет. Иногда, когда ветер вздувал его изнутри, он становился огромным и обманчиво грузным. Издалека чёрный пакет, или пепельный — раздутый ветром и подсвеченный солнцем, нетрудно принять за гуляющее животное.

Они молча следили, как пакет зацепился ручками за обломок бордюра. Ветер раздул послушное замкнутое пространство и превратил его в толстое неуклюжее существо, грозным пузырём повисшее на собственной привязи. А потом ветру надоело. Он бросил игрушку, не желавшую больше бежать по дорожке, и промчался сверху, примял кусок плёнки книзу бордюра.

Вздрогнуть от металлического лязга, обернуться и увидеть что ребята убирают только что взятое наизготовку оружие, — не слабое зрелище для человека, который секунду назад напряжённо, боясь лишний раз вздохнуть, следил за посторонним предметом.

— Глаза ему завязать! — с чувством заявил Роман. — Да я готов его на собственных закорках тащить, лишь бы не психовать!

— Кое-кому тоже не мешало бы шоры на глаза, кандалы ещё хорошие да потяжелее, чтоб ручонки-то не распускал, — проворчал Игнатий, демонстративно рассматривая руку, якобы трясущуюся в нервах. — Птички же этот чёртов пакет видели, Вик же не среагировал — ты-то чего народ пугаешь?!

— Пугаешь?! А я сам не перетрусил?!

Сначала Леон беспокоился, что они сцепятся в жуткой драке — уж больно здорово рычали оба, и за Романа боязно: комплекцией на вид парень очень хрупок в сравнении с тяжеловесом Игнатием. Но потом стало ясно, что парни выпускают пар.

Остальные молча наблюдали за ними. Леон внезапно заметил, как странно улыбнулся Брис — странно и мимолётно, точно отозвался своим мыслям и тут же забыл о них…

А вскоре пошли дальше по улице, как договорились, — к остаткам фонтана. Время от времени восстанавливая улыбку Бриса и пытаясь докопаться, что же в ней странного, Леон сделал вдруг два открытия.

Первое заключалось в том, что Брис наконец расслабился и почувствовал себя в безопасности, среди людей, которым доверял. Поглядывая на его спокойное лицо, Леон поражался, насколько резок контраст между человеком, которого он первым увидел в городе, и человеком — отражением всех этих парней. Стороной мелькнула мысль: несмотря на совершенную разность характеров, в команде есть общее лицо. А что именно их, парней, объединяло — над этой загадкой можно подумать в течение неопределённого времени их неопределённого похода.

Второе открытие мягко сжало сердце. Знание о Брисе и парнях словно вложили в голову. Что это? Хорошее понимание вновь узнаваемых характеров? Частичное возвращение памяти?..

Маленькая пернатая бомба свистнула перед носом и взмыла в небо, где носились остальные. Вик развлекается сотоварищи. Счастливчики — такая свобода! Только сокол Романа на плече хозяина и не собирается его пока покидать. Док Никита замазал его болячки какой-то жирной мазью, и сокол дремлет, ссутулившись, похожий на маленькую сердитую старушку.

Они прошли уже порядочно, если учесть второй по счёту дом, мимо которого пробирались, то прыгая по бесконечно наваленным плитам, то облегчённо разминая ноги на сохранившихся участках дороги. Раньше здесь, видимо, была узкая улочка между высотными домами, поэтому ощущение свалки гораздо отчётливее… Игнатий остановился, вглядываясь вперёд.

— Ага, кажется, послание!

— Ага, — подтвердил Брис, — с десертом из "тараканов"!

12.

Послание Игнатий углядел на стене третьего по улице дома.

"Тараканов" Брис заметил за этим домом.

На первый, несколько рассеянный взгляд, можно предположить, что ветер опять гоняет мусор. Ну, мелькнуло что-то. Если же присмотреться, увидеть нетрудно: в щелястых оскалах дома скользили уже знакомые одинаковые фигуры.

Мы на этом торце дома — они на другом, — пренебрежительно сказал Роман. — Никто из тварей и не заметит. Сидите здесь. Сейчас буду.

Согнувшись — сокол проворно перебрался на затылок и устроился на вороте рубахи — и сторожко перебегая отрезок за отрезком, от одного укрытия до другого, Роман быстро двигался вперёд. Он не прошёл и половины пути, как док Никита задумчиво сказал:

— На "тараканов" мы всегда натыкались неожиданно и тут же лезли в драку. Было бы интересно посмотреть, чем они занимаются в свободное время.

— Вы только посмотрите! — театрально ахнул Игнатий. — И это говорит док Никита! До сих пор я думал, что в нашей команде единственный здравомыслящие люди — док Никита и Рашид. Ну, док, удивил ты меня. Или город на тебя так подействовал?

— Когда Игнатий начинает изощряться в остроумии, он приходит к фантастически умным выводам, — откликнулся Рашид. — В этом городе и не должно оставаться нормальных людей с нормальной психикой и нормальными реакциями.

— Город как город, — напористо возразил Игнатий. — С чего бы здесь психом становиться?

— А как же… Ни одного целого дома. Ни одной целой полевой структуры. Берег не считается. Город, как единица общего, излучает настолько неверно, что мы тоже меняемся. Вспомни радиацию. Не видно её и не слышно, пока необратимость процессов в организме не заставит поверить в неё. Нам, торим, повезло после того взрыва. Мы всё-таки были вместе. И город подействовал на нас не так, скажем, как на Бриса. Брис, прости за грубость, временами психом себя не чувствовал?

— Было.

— Брис был один. А одиночество, как известно, общественным животным, каковым является человек, очень тяжело переносится. Вот и смотри: никакой поддержки, никакой надежды, а главное — в одиночку варишься в самом месиве деформированного энергетического поля разрушенного города. Поневоле… Ребята, Роман!.. Куда он лезет!

— А что — превосходный пример твоим разглагольствованиям! — на ходу бросил Игнатий.

Роман постоял у стены, явно считывая послание — если оно там было, осторожно заглянул за стену и решительно скрылся в руинах первого этажа.

Парни не стали размышлять, что он там увидел. Впереди — "тараканы" — значит, дело серьёзное. А то, что Роман не оглянулся, не позвал — возможно, посчитал, что и сам справится. Но команда на то и команда, чтобы если уж действовать, так вместе.

… Чем занимаются "тараканы" в свободное от драк и погонь время — интересовало и Романа. Дом небольшой. Затаившись за углом, парень пытался разглядеть, что они там делают. Первое впечатление — играют. Роман глазам не поверил. Играют?! Безмозглые неорганические големы, созданные кем-то не слишком старательным и рассыпающиеся порой от одного только взгляда, в упор не видящего их?.. Но "тараканы" и в самом деле беспорядочно и азартно ездили по кругу или резко меняли курс. Куда только делась из мания к строгим линиям и соблюдению ряда…

Любопытство победило. Тем более послание оказалось ржавой табличкой, предупреждающей о месторасположении противопожарного гидранта.

Где ползком, прыжками с плиты на плиту, а то и почти скалолазанием по ним, Роман быстро двигался к противоположному торцу дома. Сквозь нарастающий мотоциклетный гул он всё же изредка слышал вздыхающий шёпот песочной струйки, кряхтенье не до конца осевших плит и даже треск — дом умирал. Машинально, не думая о целесообразности действий, Роман соотносил каждое своё движение со звуками дома. Напряжение, в котором он точно следовал звукам, создавало состояние, близкое к трансу, и тогда ему казалось: не он прислушивается к звукам, чтобы идти вперед под прикрытием их шума, а дом кряхтит в ответ на его движения.

Анатомией и органами чувств "тараканов" раньше было как-то недосуг заниматься. Поэтому Роман предпочёл подобраться к ним как можно незаметнее и бесшумнее. В любом случае, дальше стены, за которой "тараканы" расположились, путь ему был заказан. Насторожённо выглядывая в когда-то оконный проём — ныне почти беззубый рот доисторического великана, размерами напоминающий переходы в пещерах, он начал оценивать обстановку.

Судя по тем "тараканам", которые оставались в рядах, насчитывалось их около сотни. Площадка сразу за стеной достаточно ровная, чтобы они могли поддерживать порядок строя. Метрах в десяти от стены строй нарушен. С десяток "тараканов" хаотично раскатывали на мотоциклах по кругу, лениво отталкиваясь ногой от асфальта и направляя тяжёлые машины в нужную им сторону.

Роман нашёл щербину в стене, за которой прятался, вставил в неё ногу и осторожно подтянулся. Щербина выдержала. Некоторое время он стоял вровень со стеной, почти обнимая её, привыкая к позе. Затылок жарко и нежно грел Слип — иногда Роману казалось (и тогда он невольно улыбался), что сокол сопит ему в ухо. На деле же птица иногда касалась его шеи твёрдым тёплым клювом. Но о смешном думать приятно.

Сначала он не понял. Мяч? Какая-то скатанная тряпка, заменяющая его?

Кошка! "Тараканы" азартно пинали её, когда могли достать. А доставали кошку чаще, чем предполагается: когда думаешь об этом вёртком быстроногом животном, вообще трудно представить, что его можно застать врасплох. Эта — вела себя очень странно. Возможно, издевались над нею давно: двигалась она вяло, прихрамывая, всё чаще летя от одного тупоносого ботинка к другому. Серая — и неизвестно, сама ли такая, то ли изваляли в пыли. Роман едва только мельком удивился, как она стоически переносит мучения — молча, не вякнет, не вскрикнет от особенно сильного удара, — удивился, и внезапно его сердце замерло: будто длинная картофелина, висел в кошачьих зубах котёнок.

Роман машинально, словно спрашивая себя, не обознался ли он, обвёл взглядом площадку с "тараканами". Два полузасыпанных пылью, влажно-тёмных пятна привлекли его внимание. Он долго смотрел на них и так ничего и не понял. Перевёл взгляд на кошку, которая, сжавшись, снова кубарем летела после жёсткого удара, — и понял: раздавленные котята…

Переполнявшая душу ненависть к големам обдала жаром грудь…

Кошка упрямо встала на лапы, постояла секунды две, не выпуская из зубов последнего котёнка, и повалилась набок.

Блеснула на солнце грязная морда… Блеснула?..

Слип вызывающе свистнул — и рванул вперёд.

Спрыгивая из проёма, Роман услышал за собой дрогнувший воздух — за Слипом метнулись ещё четыре тени. "Ребята подошли!" — обрадовался Роман, приземляясь, и почти сразу "увидел" вокруг кошки пустое пространство.

И оно стало пустым. От "тараканов". Именно от "тараканов", поскольку над самой кошкой в резких виражах молниями чиркала соколиная стая. Птицы почувствовали желание Романа обезопасить кошку и держали оборону.

Неподвижные ранее "тараканы" обернулись к человеку. Из "игравших" с кошкой остались трое.

Один за другим спрыгнули из оконного проёма друзья. Получив заряд уверенности и определённую толику превосходства, Роман вновь сосредоточил свой убийственный "ре-фотовзгляд пустоты" на трёх "тараканах".

Двое исчезли.

— Ёлки-палки! Человек! — ахнул Игнатий.

Одновременный лязг оружия заставил незнакомца быстро оглядеться. Ближайший мотоцикл валялся за его спиной. Крутнувшись на каблуках, незнакомец быстро поднял машину и, воспользовавшись тем, что вся "тараканья армада" разворачивает мотоциклы навстречу невесть откуда взявшейся человеческой команде, ринулся наутёк не по прямой, а в боковое междурядье "тараканов".

— Не лезь под направление взгляда! — напряжённо сказал Роман, продолжая "держать пустоту", ориентиром для которой стали неподвижная кошка и стремительные птицы.

Парни стали по бокам от Романа — мечи в полной боевой готовности.

Две линии "тараканов", до сих пор делённые пополам теми, кто забавлялся с несчастной кошкой, начали быстро смыкаться, приближаясь к дому с горсточкой людей. Попадая в зону "ре-фотовзгляда пустоты", края мотоциклистов редели. К сожалению, они слишком быстро сообразили: происходит нечто неладное, и в лоб на людей лучше не нападать.

Леона раздирало огромнейшее любопытство. Как исчезают "тараканы"? Кто тот человек, который сбежал? Почему "тараканы", как заворожённые, лезут под их мечи, повторяя один и тот же удар, не варьируя, — отчего их так легко уничтожить?.. Рядом, кряхтя от натуги, Рашид пробормотал:

— Истуканы безмозглые…

Он-то работал мечом виртуозно: вся его натуга направлена не на мощный удар, а на серию изящных движений ("Дирижёрской палочкой!" — восхищался Леон) с неуловимыми глазом короткими уколами. Он будто делал лёгкие насечки на плотных мешках с песком, и мешки покорно шлёпались на землю вместе с мотоциклами.

Главное в этой свалке, и в мусорной и в боевой, — защитить Романа. Иметь такую простую задачу удобно.

Под меч Леона въехали двое. Один не сумел нормально притормозить — мотоцикл грохнулся колёсами вперёд — Леон еле успел отскочить. Пока упавший выкарабкивался из-под машины, Леон пропорол плечо второму, увернувшись от примитивного тыканья вражеским мечом. Раненый завалился вместе с мотоциклом в сторону, где немедленно истаял. Чувствуя холодок жути, Леон быстро встал одной ногой для упора на колесо мотоцикла, чей хозяин так неудачно притормозил. Из положения лёжа "таракан" пытался достать его прямым ударом. С тем же холодком, но в то же время с неистребимым любопытством, Леон просто уколол противника в плечо. Если позволяло время, он бы понаблюдал, что на самом деле происходит с продырявленным "тараканом". Но сейчас, отворачиваясь к следующему, он лишь заметил, что раненный им просто уменьшается сначала, как проколотый мяч, а затем его оболочка начинает… испаряться?

Внезапно "таракан" — третий, лезущий под меч, исчез. Пропали вообще все мотоциклисты по левую руку от Романа. Он только чуть повернул голову. Нападавшие с тупостью, достойной психованных роботов, "тараканы" мгновенно испарились.

— Мысль материализованная есть иллюзия! — заявил Игнатий.

— И кому пришло в голову этих тупых ублюдков назвать именем самого умного и сообразительного насекомого? — высказал своё недоумение Леон и сразу вспомнил — кому.

— Наши "тараканы" отличаются большой плодовитостью и упорством в достижении цели, — объяснил док Никита. — К тому же от них трудно избавиться, что в данном городе, что в квартире, где они завелись. Лупишь-лупишь — а они всё здесь. Вот за это ты, Леон, и назвал их тараканами.

— Роман, ты куда?

Роман быстро шагал вперёд, но недолго. Десятка два шагов — и он сидит на корточках, что-то разглядывая. Парни пошли к нему.

Кошка крепко держала своего детёныша в зубах. Маленький, неуклюжий, ещё живой, он, тем не менее, невообразимо извернулся и теперь решительно отпихивал слабыми лапками кошачью морду, стараясь освободиться. Кошка лежала неподвижно, а котёнок, возможно учуяв присутствие посторонних, пискнул и тут же обмяк, затаившись.

— Умерла? — спросил Роман дока Никиту, раскрывая кошачьи челюсти и забирая зверёныша, на чьей холке кровь из кошачьей пасти обирала пыль с шёрстки — и вытянутыми серо-красными шариками катилась вниз.

— Шок, — определил док Никита, подняв кошку и сосредоточенно-отстранённо глядя на неё. — Скоро отойдёт от него.

— Ты посмотри на её морду. Первый раз вижу, чтобы кошка плакала. Двоих котят раздавили… Эти сволочи играли ею в футбол. Гады…

Брис отошёл чуть дальше, вглядываясь в асфальт, словно читая следы. Невольно насторожившийся Роман следил за ним, машинально поглаживая пронзительно попискивающего котёнка.

— Боюсь добавить негатива к твоим эмоциям, — медленно сказал Брис, — но, судя по траектории, по которой они вели кошку, они не просто играли ею в футбол. Приглядитесь: в метрах двух от меня "колодец". Мне не очень хочется быть отгадчиком в таких делах, но, по-моему, я вижу сидящих в нём "блинчиков".

И тут Роман удивил всех и в то же время заставил всех согласиться с собой.

— "Тараканов" не виню. Они бы в жизни не сообразили придумать такое издевательство. Такое придумать мог только человек. Догоним — попробуйте мне только помешать сыграть с ним в футбол по-свойски. Док, давай кошку. Слип не будет возражать против временного соседства с нею.

13.

У "фиговины с водичкой" — у фонтана — решили устроить привал.

Сначала набрали воды и умылись. Хозяйственный Игнатий уселся за починку одежды, а остальные хотели было сверить самодельные карты города, но помешал Роман. Он твёрдо решил, что избитая кошка может получить заражение крови, и вымыл её с мылом. Процесс мытья наблюдали с интересом.

За всё время прозвучали всего две реплики: недовольная — Бриса: "Ну, вот, мыло на зверюгу тратить!" и мечтательная — дока Никиты: "Жаль, что она в ступоре, было бы интересно проследить её реакцию, когда она…" Роман, не оборачиваясь, лягнул назад — и док Никита отскочил на полуслове. Слип, сидевший на плече хозяина и с любопытством смотревший, как моют кошку, повернул к доку Никите глазастую головку и коротко свистнул.

Кошка и впрямь ещё не вышла из оцепенения, хотя глаза уже открыла и мелко дрожала под струёй: Роман нашёл на краю бассейна щель, откуда, словно из крана, звенела прогревшаяся вода, — кажется, животное ещё не осознало нового окружения. Поэтому Роман благополучно домыл её и передал на попечение Рашиду, стоявшему наготове с разрезанной рубахой Леона, и на медосмотр доку Никите.

— Пока сухая была, вроде ничего выглядела, а теперь кожа да кости, — с некоторым удивлением сказал Рашид. Он положил кошку к себе на колени и сушил её лоскутами.

— Ага, как в анекдоте! — подхватил Игнатий. — Помните? Два кота обсуждают кошку. Один восхищается: "Какие глазки! Какая у неё шёрстка пушистая! А фигура!" А другой: "Фигура? Э, старик, видел бы ты её в дождь!"

— Троих кормила, вот и отощала, — сказал Роман. — Брис, одну-две рыбки отмочи от соли, хоть немножко подкормим.

Брис было отправился к сумкам, но остановился.

Следуя его взгляду, все посмотрели на сидящего, повернувшись к бассейну, Леона.

Центральная часть фонтана, ныне разрухой превращённого всего лишь в "фиговину с водичкой", по замыслу архитектора, когда-то представляла собой подобие сталагмита. Почти готические линии, несмотря на невольную теперь незаконченность, упрямо устремлялись вверх. Зачарованному их ощутимым движением, Леону нетрудно было представить целостную картинку — вообразить, как линии нижней части фонтана логично завершаются победно сияющей на солнце, тоже рвущейся к небесам водой…

— Леон, закрой глаза!

Внезапный приказ едва не свалил его с насиженного камня. Еле удержавшись на месте (вцепился в мраморный выступ), Леон закрыл глаза и в желтовато-тёмной мгле буквально увидел, как суматошно бьётся с перепугу сердце.

Гомон вокруг подсказал, что парни встали рядом и обсуждают предмет, на который он загляделся. Вот теперь он понял причину их тревоги и приготовился терпеливо ждать, какой вердикт они вынесут.

— Открывай глаза! — велел Брис. — Мы ничего не нашли. Во всяком случае, на фонтане нет явных заклинаний и других штучек. А теперь ты, Леон, объясни, что привлекло здесь твоё внимание. Подробно.

— Я хотел… Я думал каким был фонтан, до того как его сломали.

— А то сразу вопли, крики, — проворчал Игнатий. — Запугали невинное дитятко.

— Э-э, насчёт невинного дитятка, — со вздохом начал Брис. — Док Никита, если уж я не прав, ты меня поправь. С некоторых пор меня мучает одна проблема. Мы все тут стали относиться к Леону, как к несмышлёнышу: орём на него, одёргиваем за любое словечко, злимся, если что не так сделает. А вдруг однажды во время типичной фразочки Игнатия придёт в себя настоящий Леон? Помня его вспыльчивость, я боюсь — полетят чьи-то не в меру раздражительные головушки с несдержанными язычками.

— Подтверждаю, — поднял руку док Никита. — Сказанное Брисом настолько элементарно, что мы просто не думаем о такой возможности.

— Неужели я такое чудовище? Бывший я? — с любопытством спросил Леон. Признаться честно, его забавляла мысль, что в глазах друзей он выглядит ларчиком с секретом, внутри того ларчика притаился некий монстр с жутким характером.

— Ну, чудовище не чудовище, а вспыхивал, как спичка, — сказал док Никита.

— Ага, как вспомню — так вздрогну, — подтвердил Роман.

— Да не пугайте вы его так! Чего насели на парня? Ему и так досталось за свою вспыльчивость, — со вздохом сказал Рашид. — Шесть лет полного одиночества не каждый вытерпит.

Все замолчали.

— Про эти шесть лет спрашивать, наверное, нельзя? — То ли вопрос, то ли утверждение Леон адресовал Вику, который с выражением сочувствия, как ему показалось, заглядывал ему в лицо. Впрочем, точно судить о чувствах сокола хозяин не мог, на сочувствие указывал, может, только ищущий взгляд птицы.

Парни вернулись к своим делам. Вик спрыгнул с плеча Леона и, быстро подпрыгивая, по краю бассейна побежал к бреши, из которой наружу с трудом текла слабая струйка воды. Там же, напившись, охорашивались и другие соколы.

Наступила мирная, до странности, тишина. Её покой лишь подчёркивали негромкие мужские голоса и прозрачный лепет воды. Снова, предоставленный самому себе Леон засмотрелся на фонтан, снова ему показалось, что линии почти взмывают кверху… И не замечал, что парни исподтишка приглядывают за ним.

Вновь заворожённый порывистым бегом воды, Леон отдался ленивому созерцательному впечатлению и позволил мыслям течь вольной и даже сонной струйкой. Тени недавнего прошлого скользили между ним и фонтаном: дом Андрюхи, солнечный день, все домашние странно умиротворённые; он, Леон, ищет Анюту; с тихим стуком входит в комнату Мишки, сын сидит за столом, готовится к занятиям в университете; Анюта съёжилась в кресле, её лицо сосредоточенно, девочка слушает музыку — негромкие, тем не менее всепроникающие органные звуки ощутимо дрожат в воздухе… А глубоко внутри недоумение: в их доме органная музыка? Никогда не бывало… Точно, не бывало… И линии фонтана, и хрустально-отчётливые бегущие дорожки, время от времени зависающие величавыми аккордами…

Рашид резко встал. Так резко, что Брис с трудом успел схватить его за штанину и заставил сесть. Позади них Роман ногами подсёк вскочившего Игнатия, отчего тот едва не грохнулся головой о камни.

Погружённый в полудремоту, Леон суматохи за спиной не замечал. Машинально в воображении он закончил восстанавливать фонтан, от чего его оторвали сначала. Теперь он любовался естественным собором сталагмита и слушал мелодию, им навеянную. И не замечал, что воздух над бассейном на самом деле вибрирует от звучной органной музыки.

Вик нагнулся, жёстко вздыбив крылья. Сначала невесть откуда появилась раздражающая воздух музыка, сейчас — это.

Сидевший на камнях Роман дотронулся до локтя дока Никиты, поднёс палец к губам и кивнул на ноги Леона.

На первый взгляд, это напоминало жёсткую сухую траву. Но трава не бегает. При более пристальном рассмотрении выцветшие до бледно-серого цвета ломкие кустики вдруг превращались в деловитых минидраконов, будто сделанных руками ребёнка из проволоки: тощие и вёрткие, они бегали, подобно игрушечным подъёмным кранам — неуклюже, но цепко. В высоту они не дотягивали и до колена Леона, у чьих ног толпились, — орава постоянно пополнялась за счёт длинной цепочки, протянувшейся от ближайшего дома через дорогу.

Таких обитателей города парни ещё не видели.

А "драконы" заступали всё свободное место вокруг Леона, а вскоре с колен Рашида их увидела кошка и с перепугу забилась под руку, заботливо сушившую ей шерсть.

Леон внезапно услышал за спиной:

— Продолжай слушать музыку, Леон… Что бы ни увидел, слушай музыку…

Он даже не удивился, подготовленный репликами о непостижимых своих способностях. Вновь увидел изуродованный фонтан, а его бегучие линии быстро воскресили нужную мелодию. Ещё он не удивился, потому что наивно решил: парням понравилась хоральная мелодия.

Но шёпот сзади продолжал руководить:

— Слушай музыку… Не переставай слушать, взгляни себе под ноги… Не забывай слушать музыку…

Он взглянул — и почувствовал себя человеком-оркестром: он слушал органную музыку, он разглядывал нелепых зверей — Господи, тут их целое стадо! — у ног и одновременно ощущал скользкие от пота ладони.

А звери подняли к нему суховатые мордочки — и развернулись, деловито потопали прочь, выразительно оглядываясь: мол, идёшь, нет ли?

— Иди за ними… Только не забывай о музыке…

Забудешь тут. "Драконы" сами уже напоминали музыку. Корявые и неуклюжие, они перемещались с невольной величавостью, торжественно, почему-то вызывая воспоминания о мультяшных балах в старательно нарисованных замках и дворцах. Уловив ритм их шага, Леон сообразил, что диковинные звери шествуют не вразнобой, а под его музыку. А мгновением спустя понял, что машинально подражает им — идёт с журавлиной важностью. Странным образом подражание помогло понять ещё кое-что: "драконы" пришли именно к нему, Леону, чтобы привести его — куда? Пока неизвестно.

Только уже перешли дорогу к дому, из-за которого они появились, завернули за угол, начали спускаться по чистым ступеням в подвал. Странно: кругом мусор, а лестница чистая. Подметена? "Дракончики" потешно спрыгивали со ступеньки на ступень, и Леон улыбался, до того смешно и трогательно выглядела вся их процессия. Гулливер в царстве драконов-лилипутов.

Шелест множества лапок впереди почти заглушал шаги позади идущих.

В подвале темно после солнечного дня, и Леону пришлось постоять с закрытыми глазами, чтобы поскорее привыкнуть к мраку. Открыв глаза, он обнаружил, что подвал представляет собой лабиринт серых стен и серой дорожки, тоже аккуратно кем-то прибранной и подметённой. Терпеливо дожидавшиеся его "дракончики" снова зашагали вглубь подвала, и он невольно подумал: не для их ли коротких лапок расчищена дорожка или — не ими ли самими?

Тихонько клекотнул Вик — прямо в ухо — при очередном повороте.

"Дракончики" продолжали вести, несмотря на то что музыка смолкла. Их тощие фигурки с трудом угадывались (Леон их выучил наизусть и узнавал даже в тенях) — серые на сером в сумрачно-сером, неизвестно откуда идущем свете.

Куда они ведут? А вдруг это ловушка? Рука сама скользнула под рубашку, пальцы легли на тёплый ствол пистолета. Сразу стало легче. Но всё же сердце замирало всякий раз, когда приходилось огибать следующий поворот.

Один из поворотов оказался долгим. Леон бросил взгляд назад: поотстав метра на два, за ним шли Брис и Роман. Автоматы обоих подозрительно и насторожённо шарили по всем направлениям. Встретившись с Леоном взглядами, Брис уже знакомым шёпотом предупредил:

— Увидишь что не так — сразу на землю. Понял?

— Понял.

После очередного поворота подвал неожиданно расширился и будто осел широко и бесконечно темно по краям. Бетонная тропка, по которой топали "драконы", всё так же виляла, но теперь видно, что приближается она к светлому пятну в середине огромного пространства. Светлое пятно шевелилось гигантской амёбой, бесформенной, состоящей из непрерывной смены светы и теней.

— Не торопись, — сказали сзади.

Леон и сам не собирался мчаться вперёд. Он уже разглядел, что источником света является высокая толстая свеча, а мельтешение создаёт человеческая фигура. Он даже разглядел, что расширившаяся дорожка, словно ручей в реку, плавно перетекает в огромную бетонированную площадку, на противоположном конце которой и уселся неизвестный.

Будто посчитав свою миссию выполненной, "драконы" бросились в разные стороны, наполнив гулкое помещение шелестящим шорохом. Леон так и не понял, были ли они живыми существами, способными хотя бы на примитивные мысли, но ему показалось, основное их желание он уловил на уровне инстинкта — быть подальше от огня.

Теперь, когда впереди стало совершенно свободно и вся их группа смотрелась как на ладони, человек у свечи тоже замер, видимо, пытаясь разглядеть пришельцев.

Ясный насмешливый голос Романа сказал:

— Ну, конечно! Кто ещё такое мог придумать? Только Володька!

— Ребята! Неужели вы?! — воскликнул человек, быстро шагая вперёд и загораживая пламя свечи. Впрочем, в его руке горела ещё одна свеча, поменьше, которую он и поднёс первым делом к лицу Леона. Леон увидел беспомощно вздёрнутые кверху брови, отвисшую челюсть, которая вскоре зашевелилась: — Леон?.. Не может быть!

14.

"Ребята считают, что команда собрана. Странно, что время от времени они вспоминают ещё и о Мигеле. Но вспоминают о нём очень неохотно и сразу забывают. На имени Мигеля и моя память вновь капризничает: в первую встречу, вспоминая ребят, за каждым именем я видел — пусть смутно, главное — видел! — лица, фигуры. Говорю — Мигель — пустота. Человека будто и не было. Что же с ним такое, если пробуждающаяся память отказывается его вспоминать? И ребята молчат или раздражаются, когда пытаешься что-нибудь о нём разузнать… И сокол Мигеля не думает искать хозяина или вести за ним… Сидит на плече Бриса и влюблённо переглядывается с ним…"

Кошку силком заставили понюхать "драконов", и она успокоилась: страшноватые зверюшки пахли пересушенным сеном, нечего их опасаться. На людей кошка поглядывала диковато, но уже усвоила, что у них есть вкуснейшая жратва, которой они не прочь поделиться с несчастной матерью-одиночкой. Поэтому сейчас, когда вся компания вернулась к фонтану, кошка разомлела от ощущения безопасности и тёплого солнышка, улеглась на кромке бассейна и кормила своего единственного и ненаглядного детёныша. Пушистая и тёмно-шоколадная после мытья, она вызывала интерес соколиной стаи, которая на том же бортике играла в догонялки, а в паузах дружно пялилась на кошку.

Севший рядом с Леоном Игнатий сказал:

— Рашид с Романом перестарались, слишком хорошо ухаживали за зверюгой — и теперь наши птички чуют в лохматой бомжишке свою. Надеюсь, взаимно.

— Почему?

— Охотничий инстинкт даже у домашних кошек силён, а что уж говорить про эту бродяжку? Того и гляди — кинется.

— Прости, я неправильно спросил. Почему Рашид с Романом перестарались?

— А, это… Так, об энергетических полях представление имеешь?

— Имею. Читал кое-что.

— Хм… Раньше тебе и читать не надо было… Ну, ладно, всё в прошлом. Слушай внимательно, в будущем пригодится. Люди и животный мир общаются в основном на эмоциональном уровне, поскольку поговорить не могут. Вот, скажем, идёшь ты мимо собаки. Идёшь спокойный, думаешь о своём. Ваши поля соприкоснулись, собака поняла, что мимо прошло ни рыба ни мясо а главное — враждебных чувств нет. Поняла всё это наша собачка и легла, отвернулась, забыла о тебе. Вот опять ты идёшь. И не просто ты, а заядлый собачник — из тех, что при встрече с собакой целоваться лезут. Идёшь, видишь собачку, расплываешься в улыбке. Слова не успел сказать, а собачка бежит навстречу, визжит от радости, хвостом виляет. А почему? А потому что прочитала вокруг тебя информацию, что ты такое для неё — друг всесобачий. Антитезу приводить не буду, представить обратное нетрудно. Но вот тебе второй случай. Щенка растишь с младых ногтей, заботишься о нём, воспитываешь его — и одновременно делишься с ним частью собственной информации. Любая чужая собака, посмотрев на вас, тут же определяет: эти двое — не разлей вода! Или пожалел кошку бездомную — есть такое выражение "душу вложить"? Вот это оно самое и будет. Понял?

Леон честно попытался соотнести объяснение Игнатия со своим вопросом, честно попытался понять, но покачал головой.

— Главной загвоздкой для меня является, что с человека можно снять информацию. Понятно, когда это делает Шерлок Холмс. Но в его объяснениях нет ничего паранормального.

— Разные уровни восприятия действительности, — вмешался Брис. — Посмотри на свою ладонь. Что ты видишь? Правильно, хаотические линии. А ведь кто-то считывает с этих линий информацию.

Уж не считал ли сам Брис с поля Леона информацию о перепуганных цыганках?

Вряд ли. Парни же признали, что его поле для них закрыто.

— В сущности, теоретически я предполагаю, что такое возможно, но практически… Даже вообразить трудно, как это делается.

— И это говорит величайший практик! — с сожалением сказал Игнатий.

— Народ, а что, если устроить Леону шоковую терапию — рассказать ему всё? — предложил Володя.

— Мы ему сказали, что он разрушил город. Знаешь, какая была реакция? Ноль.

— И мы опять возвращаемся к тому, что наш командир потерял память, но не способности, — задумчиво высказался док Никита. — Такое впечатление, что нас тычут носом во что-то очень важное, а мы как слепые котята… Амнезия, но способности…

— Да дерьмо это всё сплошное! — сказал Роман. — Давайте о другом. Мы ж в городе хотели устроить крутую вечеринку. Ну и устроим, ну, и выдеремся отсюда. Чего башку ломать? Всё очень просто. Если командир не помнит, что он умел и знал, — всего-то делов ему это напомнить. Начать с простейшего, а сложное он и сам сымпровизирует. Леон, ты вед всего лишь память потерял, но ведь не дурак же! Учиться же сможешь?

— Какой слог! А какой пафос! — восхитился док Никита. — Ребята, а ведь устами сего великовозрастного младенца глаголет истина. Может, именно эта мысль и лежит на поверхности, а мы её разглядеть не могли?

— Настолько просто… — пробормотал Брис, с новым интересом рассматривая Леона. — Начать с чувствительности рук, обучить парочке состояний… А дальше… Роман и здесь прав. Леон, ты всегда был гением импровизации — что и доказал даже в нынешнем своём состоянии. Если это дело пройдёт, нам придётся только подсказывать тебе да слегка направлять.

— Обучение, наверное, займёт много времени, — засомневался Леон. — Не легче ли разработать определённый план действий и научить меня именно тому, что по этому плану понадобится?

— Здесь в городе, любые планы обречены на провал, — сказал док Никита. — Обрати внимание: мы все говорим об импровизации. Отсюда — необходимость, чтобы не только мы, но и ты был готов мгновенно реагировать на любое изменение в ситуации.

— Но время…

— Я мог бы утешить тебя, что в случае провала одного плана придётся пользоваться другим и так далее, а повторение приведёт к более длительному нашему пребыванию в городе. Мог бы утешить, что в случае неудачи нетрудно вернуться в то время, которое тебе необходимо… Но реальнее для тебя будет звучать следующее: чем тщательнее подготовка, тем больше надежды на выход из здешней ловушки. Не забывай, что мы все не меньше твоего горим желанием выбраться отсюда. А единственная наша надежда — это ты.

Леон вновь почувствовал горечь во рту и судорожную конвульсию желудка. Опять они говорят об этом. Опять ответственность за себя они перекладывают на него… А он самому себе представляется сундучком с золотом, от хитроумного замка к которому навсегда потерян единственный ключ. Да и золото ли внутри? А если пепел?

— Как называется этот город? — внезапно спросил он.

— А фиг его знает, — беспечно сказал Роман, — что-то типа Славноморска. Ты как-то обозвал его Ловушкой, Ловушкой и называем… Мы мотаемся по этой ср… Ловушке столько времени, что мне иногда кажется: о нас в городе и о самом городе просто-напросто забыли. А все эти погремушки типа "тараканов" и "блинчиков" — последствия заброшенного производства…

— Ты или говори нормальным человеческим языком, или оставь свои идеи при себе! — обозлился Игнатий.

— Не ори! Думаешь, легко говорить, когда Леон рядом? Ладно, попробую. Нас заманили в Ловушку, якобы здесь пошли всякие хреновые катаклизмы. А они и правда были. Ну, эвакуировали мы всех и пошли разбираться. В ходе разборок выяснили, что целью было — с той стороны — уничтожить Леона. Когда мы это поняли, Леон взбесился и уничтожил город. И что? Ловушки-то остались. И действовали. И действуют. Хотя нас разбросало после, и где-то кто-то решил, что нас больше нет. Город забыт. Ясно, о чём я вам тут толкую? Мы в забытом и закрытом городе с действующими ловушками. Пока кто-то из нас готовит Леона, остальным придётся лезть в "колодцы" и воевать с "блинчиками"; придётся искать место, где появляются "тараканы", и неплохо было бы поймать того засранца, который натравил "тараканов" на кошку.

— Цели и задачи поставлены, — одобрительно сказал Брис. — Только ты забыл о наиглавнейшей задаче — беречь Леона как зеницу ока.

— Ха, я думал, его защита без слов подразумевалась.

— Нет уж, скажи о ней вслух.

Роман вытаращился на Бриса, как и все остальные. Брис же взглянул на Леона, который и недоумевал, и невольно улыбался: больно смешно выглядели вытянувшиеся лица парней.

— Леон, ты слышишь? Услышь не умом — сердцем. В городе тысячи ловушек, в которые ты можешь угодить. Но если попадёшь, мы тебя точно вытащим, настолько ты нам нужен. Мы будем стараться — очень стараться! — чтобы ты не попал ни в одну. Ты, привыкший в недавнем реальном своём мире полагаться лишь на себя да на приютившую тебя семью, здесь можешь не сомневаться: каждый умрёт за тебя, если надо. И не только потому, что ты единственный, кто может нас вывести из города. Ещё и потому, что тот Леон, которого мы знаем, готов был на всё ради нас. Мы все обязаны тебе, тогдашнему, своими жизнями. И поверь: даже в мирной жизни нам всем было бы плохо, узнай мы, что тебя нет в живых. Слушай меня сердцем, Леон, и запоминай, что здесь ты в такой безопасности, какую только мы сможем тебе обеспечить. Прочувствуй свою защищённость — в нашей готовности драться за тебя.

Он внимательно смотрел на Леона, пока произносил слегка сумбурную, но патетическую речь. Даже не смотрел — ищуще всматривался, будто ждал чего-то. Парни же изумлённо смотрели на самого Бриса: с чего бы он это так заговорил?

— Брис, а теперь… — начал Рашид.

— Держи его!

Негромкое, но властное предостережение Бриса прозвучало вовремя, и Володя успел схватить за плечо падающего в бассейн Леона.

Парни повскакивали со своих мест. Испуганный Володя старался развернуть Леона лицом к себе, а тот безвольно валился на спину. Володя сидел к нему боком, не в лучшей позиции, чтобы удержать, но опомнились остальные: поймал голову Леона в мягкий капкан рук Рашид, с другой стороны от Леона и Володи док Никита дотянулся до левого плеча падающего. В суматохе первой минуты, растерянные, они пытались усадить Леона, а он норовил мягкой тяжёлой куклой выскользнуть из их поддерживающих рук.

Наконец Брис, который, не обращая внимания на суету, деловито стаскивал вещмешки в одну кучу, скомандовал:

— Несите его сюда!

Спящего Леона опустили на мешки устроили удобнее и некоторое время отупело смотрели на его безмятежное лицо. Первым поднял глаза на Бриса Роман.

— Ну?

— Он спит. Спит нормальным человеческим сном. Когда мы встретились, я обнаружил, что он не может спать. Леон сказал, что он не спит, с тех пор как попал в реальный мир — двенадцать лет. Я начал наблюдать и выяснил причину бессонницы. Леон только выглядит спокойным. На деле он очень напряжён. Сам он не может объяснить почему. Я понял: его гложет страх перед одиночеством, потому что одиночество для него — абсолютная незащищённость. Сейчас, когда мы все собрались, он расслабился. Осталось только напрямую сказать ему, что теперь он не один. Результат вы видите.

— Ладно, одна проблема отпадает, — сказал Рашид. — Зато есть ещё одна. Почему мы замалчиваем Мигеля? Мы говорим: команда собрана. Но ведь это не так. Мы знаем, что он жив, несмотря на то что его сокол вернулся. И всё же раз за разом забываем о нём. Я понимаю, что Мигель — человек со сложным характером и не всем нравился. Но, в конце концов, он недавно в нашей команде, и, если честно, мы отнеслись к нему с самого начала не слишком доброжелательно. Может, надо всё-таки попробовать отыскать и его?

— А пошёл бы он… — безразлично сказал Роман.

— Не знаю, — сказал док Никита. — Просто так ведь в команду тоже не суют. Мигель прошёл все проверки и доказал, что легко адаптируется в команде с нашим профилем. Да и нехорошо получается: он попал сюда с нами, а мы и палец о палец не ударим, чтобы найти его.

— А плевать ему с высокой башни на наши поиски, — сказал Роман и почти равнодушно, на диалекте грузчиков добавил пару слов об отношении Мигеля к команде. — Чего уставились? Похож на новые ворота? Хотите сказать, не поняли, кто тот засранец, который с "тараканами" скорешился? Тоже мне — открытие…