ОКВ ГОТОВИТСЯ К ЛЕТНИМ БОЯМ
Оборонительная стратегия не сулила вермахту никакого выигрыша. Напротив, гитлеровские генералы считали, что она может привести к крушению главных военных планов и в конечном счете к поражению Германии. Поэтому Гитлер и его стратеги летом 1943 года намеревались провести на Восточном фронте крупные наступательные операции, надеясь тем самым решить многие острые военно-политические проблемы. На совещании в рейхсканцелярии в мае 1943 года начальник штаба верховного главнокомандования генерал-фельдмаршал Кейтель заявил: «Мы должны наступать из политических соображений».
Разрабатывая план летней кампании, командование вермахта одновременно тщательно подготавливало армию к предстоящим боям. Речь шла о реванше за тяжелые поражения в 1941—1942 годах. Западногерманский историк Дамс признает: «Любой ценой Гитлер хотел вновь захватить инициативу, навязать Советам свою волю…»
Чтобы повысить ударную силу вермахта, правители Германии в начале года провозгласили грандиозную программу увеличения вооружения. Немецкая промышленность должна была в первую очередь обеспечить Восточный фронт большим количеством новых тяжелых танков и самолетов.
Наш Центр по-прежнему уделял пристальное внимание информации о производстве в Германии новых видов военной техники. В середине июня Люци доложил, что германские танковые заводы примерно с конца апреля переключились на производство одних лишь «тигров», предназначенных для прорыва долговременной обороны. А спустя несколько дней стало известно о том, что противник испытывает более усовершенствованный тип среднего танка «пантера». В отличие от «тигра» он имел лучшую маневренность при достаточно мощной броне и крупнокалиберной пушке. В сражениях под Курском враг, как известно, применил на поле боя и эту новую боевую машину.
В июне же были получены свежие данные по производству немецких самолетов.
7.6.43. Директору.Дора.
От Тедди.
Командование немецкой авиации рассчитывает, что немецкая авиапромышленность даст в мае 2050, а в июне 2100 новых боевых самолетов. Из них ОКВ надеется в июне отправить на фронт от 2000 до 2050 новых бомбардировщиков и истребителей.
9.6.43. Директору.Дора.
От Лонга.
Новый немецкий истребитель типа «Мессершмитт Г-Г» является улучшенным самолетом типа «Ме-109Г». Размах крыльев 16 м, максимальная скорость 670 км/час, один мотор «Даймлер-Бенц» в 1700 лошадиных сил. Имеет две 15-мм пушки и два 7,1-мм пулемета.
Всемерно усиливая техническую оснащенность своей армии, германское командование вместе с тем спешно готовило пополнение для обескровленных в минувших зимне-весенних боях дивизий. Очень важно было знать, какими потенциальными людскими резервами располагает противник.
Из Москвы поступила радиограмма:
5.4.43. Доре.Директор.
Особое задание для Анны, Ольги, Тедди:
1) Дайте обоснованный доклад о результатах тотальной мобилизации и числе сформированных новых соединений.
2) Сообщите, сколько войск пошлют на Восточный фронт союзники Германии и в какие сроки.
3) Поблагодарите от нашего имени Люци и Лонга за их работу. Мы благодарим Вас, Марию, Сиси, Пакбо, Мауд, Эдуарда и Розу.
Это задание было нашей группой выполнено. Друзья Люци в Берлине сообщили, что, по официальным данным генштаба сухопутных войск, на 15 апреля 1943 года германская армия имела в резерве в общей сложности более сорока свежих дивизий; перечислялись номера соединений.
Вскоре существенное дополнение к этим сведениям дал Вертер.
7.5.43. Директору. Молния.Дора.
От Вертера.
Немецкое главное командование приняло принципиальное решение относительно распределения вновь сформированных и запланированных к формированию полевых дивизий армии и войск СС. Согласно этому решению, из 36 новых моторизованных и немоторизованных дивизий 20 дивизий будут направлены на Восточный фронт, 6 дивизий — на Запад, 4 дивизии — на юго-восток, от Хорватии до Греции.
С 1 августа 6 дивизий будут находиться в распоряжении главного командования. Вышеуказанное решение касается распределения всех дивизий, которые будут поступать последовательно до конца октября 1943 года. Среди этих дивизий будет 5 новых танковых, из которых только одна будет направлена на Запад, остальные — на советско-германский фронт и, может быть, на юго-восток.
Если в самой нацистской Германии мобилизация людских ресурсов проходила более или менее успешно, то дело с формированием и отправкой на фронт новых воинских частей из стран-союзниц продвигалось очень туго. Правителям третьего рейха с большим трудом удавалось заполучить от своих обессиленных союзников даже самую незначительную помощь. Об этом можно судить по нашей информации того периода.
2.5.43. Директору.Дора.
От Тедди.
После визита Хорти к Гитлеру было решено, что Венгрия даст Германии для действий на советско-германском фронте два армейских корпуса в составе десяти полевых дивизий. Румыния даст, по-видимому, столько же. Эти четыре армейских корпуса должны быть полностью сформированы и вооружены до 1 июня и прибыть на фронт к этому сроку.
Однако дело обернулось совсем не так, как желал Гитлер и его генералитет. Ни Румыния, ни Венгрия не сумели выполнить своих обещаний.
17.6.43. Директору. Молния.Дора.
От Ольги. Берлин, 13 июня.
На советско-германском фронте сейчас находится всего 20 полевых дивизий союзников Германии. Из них: 11 — финских (три находятся в тылу фронта для замены), 5 — румынских, 2 — венгерские, 2 — словацкие (находятся в тылу фронта на охранной службе).
Таким образом, судя по этим данным, вместо планируемых ранее четырех корпусов, состоящих примерно из 20 дивизий, Хорти и Антонеску имели на советско-германском фронте всего 7 дивизий. И это — накануне решительных сражений на Курской дуге!
В отличие от прошлых лет войны, наиболее тяжелых для Советского Союза, теперь державы оси не могли оказать Германии существенной поддержки. Италия уже стояла на грани военной катастрофы. Что касается Японии, то после разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом она вынуждена была отказаться от планов открытого выступления против СССР.
К лету 1943 года урон Германии в живой силе выражался очень внушительной цифрой. Буквально за три дня до начала битвы под Курском мы сообщили в Москву:
2.7.43. Директору. Молния.Дора.
От Ольги.
Немецкие потери с начала войны до 30 мая 1943 года: убитых — 1 млн. 947 тыс., пленных — 565 тыс., тяжелораненых — 1 млн. 80 тыс. Кроме того, потери вспомогательных войск — примерно 180 тыс. убитых и раненых. Всего немецкие безвозвратные потери, по данным на 30 мая, составляют 3 млн. 772 тыс., из них убитых 2 млн. 44 тыс.
Это была огромная кровоточащая рана на теле обманутого немецкого народа. Но правящая верхушка рейха, не считаясь с жертвами нации, продолжала бросать в огонь войны новые миллионы человеческих жизней.
До начала летних сражений 1943 года численность германских вооруженных сил в результате тотальной мобилизации увеличилась на 1,5—2 млн. и была доведена до 10 300 тыс. человек.
Хотя качество немецко-фашистских войск, особенно командных кадров, стало заметно хуже, чем в 1941 году, в то время как мощь и боевое искусство Красной Армии непрерывно возрастали, — к лету 1943 года вермахт все еще был очень сильной, хорошо вооруженной армией. Поэтому новая схватка обещала быть жестокой.
В своих мемуарах Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, касаясь этого периода войны, пишет, что начальник Генерального штаба А. М. Василевский дал задание разведывательному управлению Генштаба «выяснить наличие и расположение резервов в глубине войск противника, ход перегруппировок и сосредоточения войск, перебрасываемых из Франции, Германии и других стран». Это было исключительно важное задание для советских разведчиков.
Если говорить о швейцарской группе, то наиболее полно ответили на поставленные нашим руководством вопросы берлинские информаторы Люци.
30 апреля 1943 года от Вертера и Тедди поступили данные о частях вермахта, действующих против советских войск на Восточном фронте. Сведения отличались конкретностью: назывались номера ряда танковых, моторизованных и пехотных дивизий, входивших в состав немецких армий, указывалось, кто командует этими армиями.
Позднее были добавлены некоторые новые данные с учетом изменений, происходивших в немецко-фашистской армии до начала лета. Вот что говорилось в одной из радиограмм:
13.6.43. Директору. Молния.Дора.
От Вертера.
На советско-германском фронте, включая Крайний Север, на начало мая, после реорганизации и усиления немецкой армии, находится всего 166 дивизий (против примерно 140 дивизий, которые стояли на советско-германском фронте в начале апреля). Из них — 18 танковых дивизий, 18 моторизованных и легких дивизий, 7 горных дивизий, 108 пехотных дивизий, 4 дивизии войск СС, 3 авиадивизии. Кроме того, в распоряжении главного командования сухопутных сил имеются 3 танковые дивизии и 6 пехотных дивизий, а в распоряжении ОКВ — 1 дивизия войск СС.
Помимо вышеперечисленных на оккупированной территории, в тылах находятся 22 охранные и резервные дивизии.
Наш Центр получил также полезную информацию о состоянии военно-воздушных сил гитлеровской Германии. В сообщении Тедди от 16 мая раскрывались организация, состав и дислокация немецких авиационных соединений, назывались номера и количество действующих воздушных флотов и частей, их вооруженность; по сведениям Тедди, Германия имела в мае в общей сложности не более 4250 боевых самолетов — бомбардировщиков, истребителей и штурмовиков.
Впоследствии от Тедди поступали более полные и подробные сведения о немецких военно-воздушных силах.
Кроме антифашистской группы Люци нас, конечно, информировали и другие источники, с которыми поддерживалась связь. В частности, мы получали интересный материал о настроениях в гитлеровской армии.
Подобного рода сведения собирались также в беседах с ранеными немецкими солдатами и офицерами, находящимися на лечении в швейцарских госпиталях Красного Креста. По ряду признаков можно было заключить, что на Восточном фронте среди рядового состава немецко-фашистских войск все более ощущается психологическая усталость.
Важнейшей задачей разведывательной работы в период, предшествующий сражениям на Курской дуге, было добывание информации о ближайших замыслах и намерениях гитлеровского командования.
О подготовке большого немецкого наступления нам стало известно еще в начале мая. Берлинская группа Люци внимательно следила за развитием и уточнением планов в штабе главного командования. Вот одна из радиограмм:
27.5.43. Директору. Молния.Дора.
От Вертера. Берлин, 23 мая.
1) С 20 мая в группах армий Клюге и Манштейна закончена вся подготовка к приведению в боевую готовность и отправке на фронт всех моторизованных и танковых соединений, находящихся во 2-й линии. Готовность этих войск на исходных позициях — 1 июня.
2) Немецкое главное командование намерено в первых числах июня начать наступление в южном секторе советско-германского фронта с ограниченными целями. Этим наступлением немцы хотят доказать русским, что Германия не боится за свое положение на Западе и что Россия продолжает бороться пока одна. Кроме того, немецкое главное командование стремится снова достигнуть боевых успехов для поднятия духа немецкой армии и народа.
Германское командование несколько раз переносило начало операции «Цитадель», дабы подготовить к ней войска самым наилучшим образом. В конечном счете сроки были передвинуты на середину лета.
Объясняя причину затяжки, западногерманский историк Мартин Гёринг заявляет, что Гитлер «должен был наверняка сразить противника. Он ждал танковой продукции и прибытия всех возможных резервов».
Замечание не лишено оснований, однако это лишь половина правды. Причин, из-за которых неоднократно откладывалось осуществление операции, было много.
На одну из них указал Вертер.
13.5.43. Директору.Дора.
От Вертера, Берлин, 7 мая.
В районе Курска, Вязьмы и Великих Лук немцы заметили сосредоточение значительных сил русских. ОКВ считает возможным, что советское Верховное Командование ведет подготовку превентивного наступления одновременно на многих участках фронта…
10 мая, на основании сообщений источников Пакбо, мы послали донесение, подтверждающее, что немецкая фронтовая разведка обнаружила в районах Курска и Вязьмы большое скопление советских войск.
Командование вермахта придавало особое значение внезапности операции «Цитадель». Оно делало все, чтобы как можно дольше сохранить в тайне сосредоточение своих войск. Вновь прибывающим на боевые позиции соединениям было запрещено пользоваться радиосвязью. Более всего маскировались танковые дивизии: их солдаты и офицеры носили форму других родов войск, а передвижения танков совершались исключительно ночью. Гитлеровцы делали ложные переброски частей в дневное время, давали фальшивые приказы по рациям в эфир. Враг всячески пытался отвлечь внимание советской фронтовой разведки от истинных районов концентрации ударных группировок, дезориентировать командование Красной Армии.
Вместе с тем абвер прилагал большие усилия, чтобы установить, каковы замыслы советского командования. Об этом, в частности, сообщал Вертер в одном из донесений:
28.5.43. Директору. Молния.Дора.
От Вертера.
1) План немецкого командования сухопутных сил может провалиться в том случае, если русские, которые уже улучшили свои коммуникации, выступят быстро и значительными силами западнее и юго-западнее Тулы и из района Курска.
Немецкое главное командование не знает и пытается выяснить, намерено ли советское командование предпринять наступательные действия на центральном участке советско-германского фронта.
2) С 15 апреля на Украине существует специальный резерв главного командования, который непосредственно подчиняется ОКВ, а не группе Манштейна. В этот резерв входят: дивизия СС «Мертвая голова», дивизия СС «Рейх», дивизия СС «Ляйб штандарте», которые до 15 апреля находились в составе вновь сформированной 6-й армии.
Накануне событий под Курском в борьбе двух секретных служб — советской и германской — создалось драматическое для гитлеровцев положение.
В самом деле. Тайна операции «Цитадель» оберегалась германским командованием и в тылу и на фронте с предельной тщательностью. Но тайна эта уже была раскрыта. И самое ужасное для немецкой контрразведки заключалось в том, что ей об этом было известно, однако воспрепятствовать или хотя бы приостановить утечку оперативных сведений из высших штабов Германии она не могла.
В те дни швейцарская группа старалась дать ответы на многие вопросы руководства Центра. Например, такие: «1. В какой конкретно точке южного участка советско-германского фронта должно начаться немецкое наступление? 2. Какими силами и в каком направлении противник намеревается нанести удар? 3. На каком еще участке фронта кроме южного, где и когда намечено наступление немцев?»
Выполняя задания Директора, мы отправили в июне, ряд сообщений. Весьма любопытной была такая информация:
2.6.43. Директору. Молния.Дора.
От Вертера. Берлин, 29 мая.
1) Осуществление оперативных планов немецкого главного командования на советско-германском фронте тормозится военными и организационными неполадками. У немецкого главного командования создалось впечатление, что, судя по реакции русских на передвижение немецких войск вдоль фронта, они твердо решили драться за удержание существующей линии фронта, не допустить никакого немецкого наступления и, в свою очередь, ответить сильными ударами. Приказ группе Манштейна быть в готовности на исходных позициях против Курска к 28 мая пока не отменен.
Решения немецкого главного командования после 10 мая характеризуются своей противоречивостью, политической и военной беспринципностью, что отрицательно сказывается на доверии к ОКВ. Создается впечатление, что немецкое главное командование потеряло веру в свои силы и способность принимать правильные решения.
2) Для того чтобы бороться против концентрации Красной Армии в районе Кубани, немецкое командование перебросило туда авиацию ближнего действия из района Донбасса и с полуострова Керчь; большая часть самолетов уже введена в бой. Если такое положение продлится еще некоторое время, то Манштейн в районах Ростова и Ворошиловграда останется без достаточной поддержки авиации. А без соответствующей поддержки авиации также и 1-я армия не сможет начать активных операций.
Сосредоточение советских войск в районе Кубани, о чем упоминает Вертер, так же как и последующие затем здесь и на других участках советско-германского фронта бои, играли вспомогательную роль. Они должны были отвлечь на себя часть сил противника из района Курского выступа, заставить его нервничать и отложить на какое-то время начало операции «Цитадель», что давало возможность советскому командованию подтянуть резервы, лучше подготовиться к решающей схватке.
О том, что события развивались именно так, как предвидело советское командование, планируя боевые действия, свидетельствуют следующие информации, посланные в Центр:
3.6.43. Директору. Молния.Дора.
От Вертера.
Прорыв фронта Красной Армией на Кубани немцы смогли прикрыть только в некоторой степени за счет контратак, связанных с тяжелыми потерями. Сделать это оказалось возможно лишь благодаря использованию дивизий и полков, находящихся во 2-й линии.
В боях на Кубани занята почти половина группы Манштейна. В ней войска береговой обороны Южного Крыма и северного берега Азовского моря.
Немцы все время опасаются выступления советского флота против Феодосии и Керчи.
11.6.43. Директору. Молния.Дора.
От Вертера и Тедди. Берлин, 5 июня.
а) До изменения обстановки в конце мая немецкое главное командование планировало начать наступление на советско-германском фронте (прорыв фронта) следующими силами: 1-й и 4-й танковыми армиями, 6-й армией и вновь сформированным, состоящим из пяти дивизий, 11-м армейским корпусом, который составляет ударное крыло 2-й армии. Одновременное наступление всех этих войск не предполагалось.
Немецкое главное командование планировало ударить сначала силами 1-й танковой армии и частью 6-й армии на Ворошиловград в направлении Нижнего Дона.
После середины мая рассматривался план наступления сначала силами 4-й танковой армии и 11-го армейского корпуса против Курска. Несмотря на некоторые колебания, подготовленные к наступлению соединения группы Манштейна продолжают оставаться на исходных позициях.
б) Пока нет конкретных планов наступательных операций в северном секторе между Ленинградом и озером Ильмень или в центральном секторе северо-западного фронта.
Большое беспокойство испытывала гитлеровская ставка также в связи с неблагоприятной обстановкой на северном и центральном участках фронта, в особенности в районах сосредоточения дивизий из группы армий Клюге, нацеленных для удара по Курскому выступу с севера.
23.6.43. Директору. Молния.Дора.
От Вертера. Берлин, 17 июня.
а) Боевые позиции 4-й армии и, в особенности, 2-й армии группы Клюге с 11 июня еще более ухудшились вследствие нарушения снабжения фронта из-за разрыва ряда коммуникаций.
Наступление на Курск, которое взвешивалось немецким командованием до конца мая, сейчас кажется более рискованным в связи с тем, что русские с 1 июня сконцентрировали в районе Курска такие большие силы, что немцы не могут больше рассчитывать на свое превосходство.
б) Советское наступление двумя-тремя дивизиями в районе Волхова и Мценска, которое происходит сейчас, имеет пока только местное значение, но чувствительно влияет на безопасность линии обороны севернее и восточнее Орла из-за плохого состояния всех немецких тыловых организаций в районе Брянска.
в) Немцы отмечают опасное для группы армий Клюге сосредоточение войск Красной Армии между Белевом, Калугой и Юхновом.
Однако, несмотря на различного рода опасения и тревоги, верховное немецкое командование не решалось более переносить сроки подготовленного наступления. Близилась середина лета, и если гитлеровцы хотели достичь чего-либо серьезного на фронте в 1943 году, то они должны были действовать. Но пока, еще выжидая, противник предпринял такой маневр:
27.6.43. Директору. Молния.Дора.
От Вертера. Берлин, 21 июня.
Главное командование сухопутных сил проводит перегруппировку армий группы Манштейна. Целью перегруппировки является создание угрозы флангам Красной Армии на тот случай, если она предпримет наступление из района Курска на запад — в направлении на Конотоп.
Эта радиограмма была послана нами в Центр за неделю до Курской битвы.
ЦВЕЙГ-РАМО И ДРУГИЕ ПРОВОКАТОРЫ
Августовским утром в прихожей моей квартиры раздался продолжительный звонок.
Жены дома не было: она отправилась с шифровками к радистам. Сыновья ушли в школу. А я, как обычно в эти часы, сидел за письменным столом, подготавливая для швейцарских газет карту с изображением линии фронта в России, где уже заканчивалась знаменитая Курская битва.
Теща открыла наружную дверь и провела в мой кабинет посетителя. Извинившись, я пригласил его сесть, дописывая фразу.
Клиент продолжал стоять. И вдруг я услышал насмешливо-веселое:
— Дорогой мосье Радо! Вы не узнаете меня? Вот что делает с людьми распроклятая работа!
Оторвавшись от листа, я пристально оглядел широко улыбающегося мужчину. Его лицо действительно казалось знакомым (память на лица у меня довольно слабая).
— Журналист Эвальд Цвейг-Рамо, неужто забыли? — рокотал баритон. — Париж… Курт Розенфельд… Ваш знаменитый Инпресс!
Он говорил что-то еще — непринужденно, снисходительным тоном, а я сидел как оглушенный. Да, это был он, Ив (или Эвальд) Цвейг-Рамо-Аспирант, грязный подонок, подосланный, несомненно, гестапо.
Нужно было мгновенно изобразить изумление, радость по поводу нежданной встречи, проявить внимание к давнему знакомому. Я постарался придать лицу все оттенки этих чувств, ибо знал — передо мной враг. Следовало играть тонко.
Болтая о каких-то пустяках и наших общих знакомых, я приглядывался к Рамо. Он ничуть не изменился с тех довоенных пор, когда нас познакомили в Париже. Пухлый, низенький толстяк в превосходно сшитом костюме, с черными напомаженными волосами. Самодовольный, с развязными манерами человек. Общаться с ним было неприятно.
Развалясь в кресле, Рамо тем временем молол какую-то дикую чушь: у него-де два настоящих друга — Иосиф Сталин и Аллен Даллес! Он, должно быть, считал эту издевку цветом остроумия и надеялся разозлить меня. Голос его даже вибрировал от наглости. Я слушал с улыбкой, хотя это стоило мне больших усилий.
Эвальд Цвейг родился и жил в Германии. Он был родственником левого социалиста доктора Курта Розенфельда, с которым мы вместе в Париже, как я уже рассказывал, основали антифашистское агентство Инпресс. Он-то и рассказал мне, чем занимался его родственник у себя на родине. Цвейг имел собственный журнальчик, сотрудники которого, по поручению хозяина, собирали различные компрометирующие материалы на известных в Германии людей, с тем чтобы в удобный момент, угрожая публикацией, использовать эти документы для шантажа и вымогательства денег. Цвейг преуспевал в обогащении: напуганные жертвы, боясь запятнать свою репутацию, щедро платили и, конечно, помалкивали.
В 1933 году, когда нацисты начали травлю евреев, Цвейг бежал во Францию. Здесь он окунулся в новые авантюры. Продажный репортер с бойким пером быстро нашел себе покровителей. Власти выдали Цвейгу паспорт: бывший немецкий подданный стал полноправным гражданином Франции, получив имя Ив Рамо. Он ловко устроился в Париже, не брезгуя работой в порнографической бульварной газетенке «Пари секс апил».
Курт Розенфельд познакомил меня с этим субъектом в 1934 году. К тому времени Цвейг-Рамо был уже известный в Париже человек, мнил себя крупным журналистом. Он женился на венгерке-эмигрантке, прекрасной оперной певице, очень красивой женщине. У него всегда было много денег, он вел шумную, веселую жизнь, устраивал в своей роскошной квартире званые обеды и ужины. Но я, да и Курт Розенфельд, сторонились Рамо: от него, что называется, дурно пахло.
Потом до меня стали доходить слухи, что Рамо якшается с агентами французской тайной полиции. Несомненно, он являлся платным осведомителем. Деньги, в которых Рамо никогда не испытывал нужды, текли к нему в карман, вероятно, из сейфов парижских секретных служб.
После оккупации Франции он предложил свои услуги новым хозяевам. Гитлеровцы простили Цвейгу-Рамо все прошлые грехи: антинацистские статьи, сотрудничество с французской разведкой против Германии. Закрыли глаза даже на его еврейское происхождение и оставили работать у себя. А ему было все равно, кому служить — лишь бы хорошо платили.
Так, уже в качестве агента гестапо, Рамо-Цвейг появился весной 1942 года в Швейцарии. Здесь в кругу дипломатов, журналистов и эмигрантов он выдавал себя за участника движения Сопротивления, сторонника генерала де Голля, а порой — даже за коммуниста. Нащупывая пути к людям из нашей группы, он рассказывал всякие легенды: как он-де ловко ускользнул от облавы гестапо в Париже и т. п., называл свою якобы конспиративную кличку — Аспирант.
Больше года живя в Швейцарии, Рамо не показывался мне на глаза и даже не звонил. Его хозяева, видимо, осторожно выжидали, прежде чем пойти с этой козырной карты. Теперь германская контрразведка решила нанести прямой, открытый удар.
И вот этот провокатор, гестаповский агент сидит у меня в кабинете и оживленно, беспечно болтает, прикидываясь «старым, хорошим другом по антифашистской интернациональной борьбе».
Он, конечно, понимал, что я не верю ни одному его слову и, может быть, предполагал, что мне кое-что доподлинно известно о нем. Однако, надо признать, он всегда умело носил свою маску. Задатки авантюриста и лицемера помогли Рамо-Цвейгу не оплошать и на сей раз. Он держался уверенно и пока искусно вел роль.
Я ждал, какой ход он сделает дальше.
— Ну, а как вы-то устроились, господин Радо? — ласково смотря мне в глаза, спросил гость. — Я говорю, говорю, а вы молчите. Простите, но я ведь сто лет не видел вас и вашей очаровательной супруги.
Вдруг встав и прямо посмотрев мне в лицо, сказал:
— Дорогой господин Радо, а я ведь к вам по одному серьезному делу. — В глазах Рамо уже не светилась ласковая усмешка, они были напряжены и зорки. Уверен, это дело важно и для вас.
И он доверительно тихо стал рассказывать мне о советских разведчиках, арестованных в Париже, о каком-то человеке, их руководителе, о своей помощи этим людям, в результате чего он вынужден скрываться от агентов гестапо. Во Франции Рамо якобы попал в концентрационный лагерь Вернэ, что на испанской границе, но оттуда бежал. Теперь он располагает радиопередатчиком, у него-де есть важные сведения, которые он хотел бы передать в Москву, но нет шифра. Сказал, что установил контакт с американским генеральным консулом в Женеве и может свести меня с ним, если мне нужна какая-либо помощь.
— Все это меня не интересует, — холодно сказал я. — И кроме того, извините, у меня срочные дела, не могу более задерживать…
После ухода Рамо я стал припоминать, что же знал этот проходимец о моей предвоенной деятельности. Да, конечно, ему было известно многое из моего прошлого, в частности, что я — коммунист и, когда работал в Париже, был связан с Компартией Германии. Но сейчас меня больше беспокоило другое: коль скоро Рамо известны подробности провала наших людей во Франции, значит, гестапо нарочно информировало его об этом. Но что удалось гитлеровцам выпытать у арестованных? Знают ли о нашей группе, о связи с Москвой? С какой целью пришел Рамо: втереться в доверие, припугнуть или что-то пронюхать? Может, он рассчитывал, что я, ничего но зная о нем как о прислужнике фашистов, проговорюсь о чем-либо, соглашусь на его посредничество с американским консульством? Скорее всего, гестапо намеревалось с помощью Рамо постращать нас, принудить свернуть нашу работу хотя бы на время.
В ту же ночь я доложил Центру о случившемся. 7 августа пришел ответ. Гитлеровцы, оказывается, тотчас расшифровали его, так как Флике в своей книге «Агенты радируют в Москву» приводит текст этой радиограммы:
7.8.43. Доре.Директор.
Ив Рамо определенно агент гестапо. Нам ясно, что за его визитом скрывается гестапо. Мы этого ожидали и предупреждали Вас. Он пытался определить, связаны ли Вы с нами. Сейчас же подробно сообщите, что он хотел от Вас? Что он знал о Вас в Париже? Вы должны быть осторожны, хорошо обдумывать каждое слово и каждый шаг.
Таким образом, германская контрразведка установила, что их тайный агент раскрыт. Разумеется, ко мне он больше не показывался.
В дальнейшем руководством Центра было выяснено, что Рамо-Цвейг-Аспирант работал не только на гиммлеровскую зондеркоманду «Красная капелла», которая находилась в Париже. Он также имел связи с вишистской разведкой Петена и со швейцарской секретной службой.
Этому сейчас есть и другие подтверждения. Вот, например, что говорит бывший швейцарский разведчик Курт Эмменеггер в своей книге «Ку. Н. был хорошо осведомлен». Автор приводит текст своего донесения начальству от 28 июля 1944 года: «Из достоверных источников мне сообщили, что на службе союзной (швейцарской. — Ш. Р.) полиции (Бюпо) состоит некий Ив Рамо. Рамо имеет паспорт, выданный ему французскими (т. е. вишистскими. — Ш. Р.) властями. Его настоящее имя Цвейг, гражданство — немецкое, состоит на службе в гестапо. Нас (т. е. швейцарскую разведку. — Ш. Р.) усиленно предостерегают от этого человека. Рамо находится в Женеве. Все предпринятые против него действия до сих пор терпели неудачу и наталкивались на сопротивление лично со стороны союзного советника фон Штейгера (министра внутренних дел Швейцарии. — Ш. Р.)».
Дальше в книге цитируется донесение от 26 ноября 1944 года: «Этот немецкий агент пользуется охраной Бюпо и работает на него. Этот Цвейг, он же Рамо, есть тот самый, кто в свое время обратил внимание Бюпо на существование нелегального русского передатчика…»
Забегая вперед, расскажу о небольшом эпизоде, происшедшем в Париже в ноябре 1944 года, уже после изгнания гитлеровских оккупантов. По случаю освобождения французы устроили в столице большой антифашистский митинг. Мы с женой присутствовали на нем. И вдруг в толпе — кого же мы видим? Рамо! Он сновал в переполненном зале с блокнотом в руках в роли корреспондента. Нас он, должно быть, не приметил. Начальником парижской полиции был тогда коммунист. Через французских товарищей я сейчас же ему сообщил, кто такой Рамо. В перерыве бывшего агента гестапо вызвали из зала, арестовали и в полицейской машине отвезли в тюрьму Шерш-Миди.
Но за решеткой Рамо просидел совсем недолго: официальные американские представители подняли из-за него шум, и через три-четыре дня этот прохвост был уже на свободе. Он, без сомнения, запродался новым, заокеанским хозяевам.
Однако вернемся опять в Швейцарию.
Возле наших сотрудников по-прежнему продолжали крутиться подозрительные типы. Появились, в частности, некие Неманов и Белов, выдававшие себя за советских разведчиков.
То, как вели себя эти двое, явно обнаруживало их провокационные намерения. Мои коллеги сообщили, что Белов прибыл из Франции и жил в Женеве по паспорту, выданному американцами. Он выдавал себя за полковника Красной Армии, Героя Советского Союза и повсюду афишировал, что является якобы руководителем русской разведки в Швейцарии. По его словам, связь с Москвой он поддерживает через англичан. Разным людям Белов представлялся под разными вымышленными именами.
Это была грубая работа, рассчитанная разве что на простачков. И такой, к сожалению, нашелся. Белову удалось поймать в свою сеть Мариуса. Как ни странно, тот доверился провокатору, приняв его за руководителя советской разведки в Швейцарии, и, более того, стал выполнять его указания.
Мариус же имел связь с Сиси, знал французского офицера из Виши (псевдоним Димен), к которому периодически ездил, исполняя обязанности курьера и получая ценную информацию.
Мы установили, что Белов встречается с дипломатическими представителями китайской миссии Чан Кай-ши, тесно общается с Рамо-Цвейгом и другими подозрительными субъектами. Сомнений уже не было: нить от Белова ведет к немецкой контрразведке. Поэтому я тотчас же велел Сиси прервать всякие отношения с Мариусом.
Другой немецкий осведомитель — белоэмигрант Неманов дал знать о себе примерно в мае 1943 года. О его появлении в Женеве мне сообщила Сиси. В кругах русской эмиграции в Швейцарии, по ее сведениям, Неманов придерживался политического направления Милюкова, выдавая себя за «русского патриота, настроенного резко антигермански». Неманов рассказывал всем, что приехал в Швейцарию осенью 1942 года из Виши, во Франции его будто бы разыскивало гестапо, но ему удалось бежать при помощи сотрудника турецкого посольства. Беседовавшему с ним нашему товарищу Неманов признался, что сейчас помогает в конспиративных делах Белову, с которым когда-то познакомился во Франции у советского военного атташе.
Конечно, нам было понятно, что личность эта темная — из той же банды провокаторов, что Белов и Рамо-Цвейг. Я информировал об этих лицах Центр.
СЕТЬ ГЕСТАПО
Если прежде люди СД и гестапо подбирались к нам осторожно, словно на кошачьих лапах, боясь раньше времени спугнуть, то теперь, прочтя предупреждения Директора о Рамо и подосланном вместо курьера агенте, враг убедился: мне и нашему Центру стало многое известно. Поэтому германская контрразведка была вынуждена спешить, не считаясь особенно с правилами маскировки, иначе мы скроемся, уйдем в подполье и, уж не дай бог, заменим свои шифры новыми.
Что это означало для гитлеровцев, легко понять, если взять, например, связь Джима с Центром. Враг не знал его шифра, и потому вся наша радиопереписка через Джима полностью сохранялась в тайне.
Центр дал указание мне и Сиси: обеспечить неотложные защитные меры. Он потребовал того же и от Джима.
13.7.43. Джиму.Директор.
Нам стало твердо известно, что на встречи с Вами вместо нашего курьера являлся агент гестапо и что, несмотря на Вашу осторожность, они проследили Вас до квартиры, знают Ваше имя, а главное, что Вы работаете на нас.
Приказываем: оставить квартиру за собой и уехать на 2—3 месяца из Лозанны под предлогом лечения. Рацию убрать из квартиры, чтобы все было чисто.
Джим радировал, что готов выполнить приказ. Местом своего «лечения» он выбрал курортное местечко Тессин. Туда стекалось на отдых большое количество иностранцев, поэтому его пребывание там не могло привлечь особого внимания. Мне он сообщил, что жить будет в гостинице «Асконе». Если что-то срочно понадобится, мы легко свяжемся по телефону.
Сведения Центра о курьере-гестаповце были абсолютно верны. Контрразведчик Флике в своей книге раскрывает многие детали операции «Красная тройка», и в частности о курьере. Вот что он пишет: «Сначала мы попытались ввести Москву в заблуждение. Мы захватили (во Франции. — Ш. Р.) передатчик. С помощью полученных данных по работе передатчика, ключа и шифра мы сумели связаться с Москвой. Мы так сформулировали радиограммы, что Джим получил из Москвы приказ о встрече с Морисом, который был связан только с Сиси. В Швейцарию был послан (вместо Мориса. — Ш. Р.) немецкий агент; он должен был попытаться подсунуть Джиму несколько фиктивных радиограмм. Джим был недоверчив и сообщил в Москву. План схватить и увезти его провалился… Но Джим не знал, что этот «курьер» следовал за ним до его квартиры и установил, где он живет».
Как видим, гитлеровцы намеревались даже украсть Джима, а затем, конечно, переправить в Париж, в руки «Коммандо». К счастью, Центр своевременно распознал подвох и запретил Джиму выходить на очередную встречу с «курьером», чем спас ему жизнь.
Оставалась еще одна загадка — исчезновение Анны Мюллер и разведчицы Инге в Германии.
Поскольку отъезд Джима в Тессин откладывался из-за волокиты с продлением просроченного вида на жительство, Центр поручил ему продолжить поиски Анны.
Но в один из дней Джиму неожиданно позвонила какая-то дама и спросила, получил ли он машинописное письмо; она-де тот человек, который послал его по просьбе Микки. Джим попытался расспросить толком обо всем, но женщина отвечала путано, маловразумительно. Джим тотчас известил Центр:
5.9.43. Директору.Джим.
Автор анонимного письма, который переслал мне сообщение от Микки, дал о себе знать. Это 60-летняя швейцарка-врач. Она была в Мюнхене в конце июля и видела Микки. Эта старуха попала под бомбежку, испытала тяжелое нервное потрясение, путается в разговоре. По ее словам, Микки сообщает, что Инге с апреля ничего не дает о себе знать.
Центр немедленно дал такие указания:
7.9.43. Джиму.Директор.
1) Разрешаем поискать Анну в базельских больницах, но осторожно, из телефонов-автоматов в Базеле, а не из Лозанны.
2) Сообщение Микки нам непонятно. Нужно осторожно проверить, что представляет собой старуха-врач, что она делала в Германии, не связана ли с гестапо.
Джим обзвонил многие больницы и клиники Базеля, но Анны Мюллер там не нашел. Не появлялась она и у себя дома. Попытки узнать что-либо новое о полупомешанной старухе тоже окончились безрезультатно. Тогда Джиму повторно было приказано поторопиться с отъездом из Лозанны.
А в это самое время в Берлине, в тайных застенках главного управления имперской безопасности (РСХА), происходила тяжелая драма. Там решался вопрос жизни и смерти наших людей, попавших в руки изуверов в черной униформе СС.
По приказу Гиммлера следствие велось в строгой тайне, но позднее, в 1944 году, кое-что уже начало просачиваться наружу. Полную картину свершившейся трагедии удалось воссоздать по гестаповским следственным материалам и рассказам уцелевших товарищей только по окончании войны. Джим прилагал напрасные усилия отыскать Анну Мюллер в Базеле. Она была арестована агентами немецкой тайной полиции 16 июня 1943 года и отправлена в берлинскую тюрьму.
Обстоятельства, предопределившие арест Анны, сложились в результате провалов явочной квартиры ее брата Генриха (Ганса) во Фрейбурге, ареста разведчицы Инге и других людей.
Сперва германской контрразведке ничего не было известно о Гансе, Инге, Микки и Анне. Но нацисты имели кое-какие нити, полученные после арестов наших нелегальных работников в Бельгии и Франции. Клара Шаббель, к которой направлялся разведчик Франц, прыгнувший с парашютом вместе с Инге, была давно уже схвачена гестапо, а ее конспиративная квартира держалась под наблюдением. Как только Франц появился там, его арестовали. С помощью передатчика и шифра, отобранных у задержанного разведчика, нацисты затеяли радиоигру с Центром и получили инструкцию, предназначенную для Франца: передать запасную рацию Инге взамен утерянной ею при прыжке с самолета. Гестапо узнало пароль и адрес Ганса во Фрейбурге.
Затем на эту явочную квартиру был послан тайный агент, который, выдавая себя за доверенное лицо Центра, вручил Гансу чемодан с радиопередатчиком. О приходе такого человека было сообщено Гансу и Инге через Анну Мюллер и Микки, о чем рассказывалось раньше.
На следующий же день хозяева квартиры — Генрих (Ганс) и его жена Лина, а также Инге, скрывавшаяся у них после возвращения от Микки и ожидавшая посылку с радиостанцией, были арестованы. Это случилось в конце апреля. Микки схватили позже, очевидно в мае или июне, поскольку Джим до того времени еще получал от нее письма. Но потом пришло странное анонимное письмо на машинке и объявилась подозрительная старуха-врач, якобы повидавшая девушку в Мюнхене. По-видимому, Микки стойко держалась на допросах и отказывалась сама написать Джиму. Тогда провокаторам из гестапо, чтобы ввести в заблуждение Центр относительно непонятного молчания Микки, пришлось прибегнуть к анонимке.
Когда было установлено, что Ганс арестован, руководство Центра пришло к выводу, что Инге также не удалось скрыться: ее исчезновение говорило само за себя. Следовало срочно предупредить Анну Мюллер. Директор радировал Джиму, но Анну в Базеле он уже же застал. Нацисты опередили нас.
Об аресте Ганса Центру стало известно только в августе. А еще в июне Анна получила из Фрейбурга телеграмму за подписью брата с просьбой поскорее приехать к ним — Лина снова тяжело заболела.
Не подозревавшая подвоха Анна Мюллер заказала себе въездную визу в Германию, предъявив телеграмму о болезни невестки, и базельским поездом отправилась во Фрейбург, чтобы помочь брату в домашних хлопотах.
В гестаповских следственных материалах об обстоятельствах ареста Анны сказано весьма туманно: «В период следствия по делу Ноффке (Инге. — Ш. Р.) появилась возможность заставить Анну Мюллер приехать в Германию, где она 16 июня 1943 года была арестована…»
В действительности же против Анны Мюллер, гражданки нейтральной страны, гестапо совершило грязную провокацию, сыграв на родственных чувствах пожилой женщины. Запутав на перекрестных допросах Инге, Генриха и Лину Мюллер, следователи выяснили, что к этому делу прямое отношение имеет родная сестра Генриха Мюллера, жительница Базеля. Эти показания были сопоставлены с данными, полученными контрразведкой от ранее арестованных наших курьеров французской и бельгийской групп, посещавших в разное время хозяйку конспиративной квартиры в Базеле. Было установлено, что это одно и то же лицо — Анна Мюллер, домашняя портниха; адрес тоже совпадал.
Гитлеровцы дали телеграмму в Базель от имени Генриха, и Анна, конечно, поверила. Ее бдительность была усыплена естественностью самого мотива просьбы: жена брата часто болела. Ни ее осторожность, ни многолетний опыт подпольщицы тут уже не могли помочь. Едва поезд пересек швейцарско-германскую границу, Анну схватили агенты тайной полиции.
Ее привезли в Берлин и передали следователям управления имперской безопасности, которые вот уже более полугода занимались распутыванием строго секретного дела так называемой «Красной капеллы». Здесь, в отдельных камерах, сидело несколько советских разведчиков. Непрерывно шли допросы, очные ставки, сопровождаемые угрозами казни и истязаниями.
От Инге и супругов Мюллер гитлеровцы даже с помощью пыток не могли получить никаких сведений о нашей группе в Швейцарии. Кстати, арестованные действительно ничего не знали.
Протоколы допросов из архивов управления РСХА показывают, что сначала 63-летняя Анна Мюллер либо отказывалась давать показания, либо сообщала следователям малосущественные факты из своей еще довоенной конспиративной деятельности. Угрозы отдать ее в руки палачей не поколебали старую женщину. Но она не знала, что чиновникам из гиммлеровского ведомства о ней уже многое известно и что ей уготовано более тяжкое испытание, нежели физические истязания.
Анне предъявили записи показаний арестованных курьеров французской и бельгийской групп, где они признавались в своих связях с ней. Потом устроили очную ставку. Гитлеровцы собирали на допросах по крупицам разрозненные факты и детали, сопоставляли их и таким путем получили дополнительные данные о людях нашей группы.
Гестапо пыталось использовать на допросах все сведения и догадки, накопившиеся у них за время розысков швейцарской группы. Анну Мюллер, например, расспрашивали, не знает ли она что-либо об информационном социалистическом агентстве (Инса) в Берне и его директоре Пюнтере, а также об издательстве «Геопресс, Сервис Атлас Перманент» и его владельце Радо. Анна, естественно, ничего не могла сказать. У других подследственных выпытывали, что за люди скрываются под псевдонимами Лонг, Сиси, Дора и т. п. Но гестаповцы мало преуспели в этих своих стараниях.
Большинство псевдонимов, прочитанных в наших шифровках, по-прежнему оставались для врага тайной за семью печатями. Так, например, Отто Пюнтер значился у гестапо в черном списке еще с конца 30-х годов, но то, что он и есть Пакбо, гитлеровцам было неведомо. Специалисты из СД и гестапо безуспешно бились также над раскрытием группы Сиси — Тейлор — Люци; связь же от Люци шла прямо в Берлин — к Вертеру, Ольге, Тедди и другим источникам, известным по перехваченным радиограммам. Если бы тайные агенты установили настоящее имя Сиси, то им не составило бы труда засечь ее встречи с Тейлором и затем наконец выявить, кто такой Люци. Дальнейшее пояснять, думаю, не надо.
ЧТО ЗНАЛО БЮРО «Ф»?
Различные документы немецких архивов показывают, что поисками нашей группы скрытно занималось довольно большое число сотрудников гестапо и службы безопасности рейха, чего мы, конечно, знать не могли. Примерно к середине лета 1943 года тайная полиция и СД накопили уже изрядно сведений, собранных агентами.
Бюро «Ф» в Берне сравнивало и анализировало данные осведомителей, следящих за людьми, которые, по их мнению, могли быть причастные к советской разведывательной организации в Швейцарии.
Ганс фон Пескаторе, Вилли Пирт и другие сотрудники бюро «Ф» составили список подозреваемых. В донесениях руководству СД в Берлине они указывали имена людей, принадлежащих, по их мнению, к нашей группе. Среди прочих, явно ошибочных имен, назывались Пюнтер, Лена, настоящая фамилия Сиси, Эдмонд Хамель, Александр Аллан Фут и неизвестный по кличке Роза. Сотрудники бюро знали, что трое последних обслуживают действующие передатчики, два из которых находятся в Женеве, один — в Лозанне. Имелись адреса и справки, что представляют собой все перечисленные лица (о «неизвестной Розе» нужные данные передал, конечно, Ганс Петерс, но он работал независимо от сотрудников бюро «Ф», по ведомству гестапо).
Меня гитлеровцы считали главным руководителем, а Пюнтера заместителем. Они знали о Пакбо многое, но почему-то считали, будто он занимается в основном административно-хозяйственным обеспечением группы, тогда как на самом деле Пакбо вел оперативную работу.
Неточны были и некоторые сведения относительно Сиси. Ганс фон Пескаторе полагал, что она являлась членом французской группы и бежала в Швейцарию в те дни, когда «Коммандо» приступила к ликвидации обнаруженной конспиративной организации в Париже.
Вообще о связях по линии Сиси — Тейлор — Люци — Берлин, то есть о группе источников, над раскрытием которых контрразведка безуспешно билась вот уже более полугода, у СД и гестапо было совершенно превратное представление. Здесь хваленые секретные службы рейха просто запутались. Их выводы основывались исключительно на перехваченной радиоинформации. Разгадать же псевдонимы они не могли.
В частности, Пескаторе и Пирт думали, что Сиси имеет связь не только с таинственным Люци, но и в какой-то мере непосредственно с Вертером, Ольгой, Тедди и другими источниками, — возможно, через посредника в самой столице Германии.
И уж совершеннейшая неразбериха в головах руководителей контрразведки была с определением личности Люци. Богатый служебный опыт отказывал, интуиция подводила, донесения рыскающих по всей Швейцарии секретных агентов противоречили одно другому. Правда, по поводу того, каким способом доставлялась для Люци информация из ОКВ, у чиновников бюро «Ф» не было двух мнений. В докладах Шелленбергу они отрицали возможность ее передачи по радио, утверждая, что донесения в Швейцарию регулярно перевозит, по-видимому, курьер, обладающий дипломатическим статусом. По словам Ганса фон Пескаторе, руководство бюро «Ф» считало, что Люци и Тейлор — одно и то же лицо с двумя псевдонимами, хотя подлинных доказательств этому не находилось.
Таким образом, бюро «Ф» и другие органы гиммлеровской контрразведки, несмотря на огромные усилия, не достигли главного — не выявили источников информации.
Между тем уже наступил август. Наша работа продолжалась полным ходом, а под Курском трещал и разваливался план грандиозно задуманной операции «Цитадель». Естественно, что в такой обстановке профессиональная выдержка изменила бригаденфюреру СС Вальтеру Шелленбергу. Он понял, что его тактика мягкого и глубокого охвата всей «Красной тройки» не принесет желаемого эффекта, что нужны жесткие и быстрые меры. По обоюдной договоренности Шелленберга с Массоном поиском наших людей должны были заняться сами швейцарцы.
Центр не исключал такую возможность. Предвидя нечто подобное или, наверное, имея даже какую-то подтверждающую его опасения информацию, московское руководство еще в июле с тревогой запрашивало мое мнение на этот счет. Я постарался уточнить существо дела через людей, близких к швейцарской секретной службе.
8 июля 1943 года я послал радиограмму Директору, в которой писал: «Гестапо не работает совместно со швейцарской полицией. Это — точно. Но это все-таки не помешает гестапо дать швейцарцам наводку на нашу организацию…»
Как показали дальнейшие события, произошло именно так. Получив от гитлеровцев исходные данные, швейцарская контрразведка начала против нас активные действия.
КРАХ ОПЕРАЦИИ «ЦИТАДЕЛЬ»
В последних числах июня на обширном плацдарме Курского выступа мощные группировки войск противоборствующих сторон стояли друг против друга готовые к бою.
После войны генерал-фельдмаршал Манштейн признавался в своих мемуарах, что «обе группы армий «Центр» и «Юг» сделали все, чтобы сосредоточить максимальные силы для достижения успеха».
Слова гитлеровского военачальника подтверждают западногерманские исследователи минувшей войны. Например бывший сотрудник штаба верховного главнокомандования Вальдемар Эрфурт пишет: «Вся наступательная мощь, которую германская армия способна была собрать, была брошена на осуществление операции «Цитадель».
Эти высказывания принадлежат лицам, которых никак нельзя заподозрить в том, что они симпатизировали Красной Армии и намеренно принижали силу вермахта или способности его командования.
Стоит напомнить еще об одном факте, относящемся к началу самой Курской битвы.
В ночь перед наступлением, 4 июля, в немецко-фашистских войсках было зачитано обращение фюрера к солдатам. В нем говорилось: «С сегодняшнего дня вы становитесь участниками крупных наступательных боев, исход которых может решить войну. Ваша победа больше чем когда-либо убедит весь мир, что всякое сопротивление немецкой армии, в конце концов, все-таки напрасно… Мощный удар, который будет нанесен советским армиям, должен потрясти их до основания… И вы должны знать, что от успеха этого сражения зависит все…»
Как видим, враг делал главную ставку на битву под Курском. Здесь гитлеровские генералы намеревались перехватить у Красной Армии стратегическую инициативу и повернуть ход войны в свою пользу. Но намерениям этим, как известно, не суждено было сбыться.
«Немецкие дивизии начали наступление, которое стало последним на Востоке… Уже первый день боев показал о заблуждении в оценке силы советской стороны», — с горечью замечает в своей книге Флике.
Последняя унылая фраза автора адресована разведывательным службам, в особенности абверу, а также руководству гитлеровской ставки. Думается, что слова знатока германской контрразведки не нуждаются в каких-либо комментариях. Признание поражения гитлеровских тайных служб тут налицо. Правда, несостоятельность абвера обнаружилась после того, как противник понес сокрушительное поражение под Курском. Можно лишь удивляться, что шеф абвера адмирал Канарис, несмотря на очередной провал, оставался еще на своем посту.
Замыслы противника были известны советскому командованию, и оно тщательно подготовилось к предстоящей схватке.
Теперь задача швейцарской группы состояла в том, чтобы узнавать и быстро извещать Центр о возможных переменах в планах противника, о его новых оперативных и тактических решениях. Это было поручено единомышленникам Люци в Берлине.
9.7.43. Директору. Молния.
От Вертера. Берлин, 4 июля.
Немцы установили, что со 2 мая русские войска отвечают на происходящую перегруппировку армий Манштейна новой концентрацией массовых моторизованных сил в районе Курска и восточнее Харькова. Допустить дальнейшую концентрацию советских войск западнее и юго-западнее Курска для немцев невозможно, так как наступление русских на этом участке означает угрозу всему центральному фронту. Если это готовится наступление, немцы должны начать превентивное наступление, чтобы предупредить удары Красной Армии еще до того момента, как они обрушатся на немецкие позиции во всем центральном секторе, принудив к оборонительным действиям 3-ю и 4-ю танковые армии.
Это донесение было послано Вертером за сутки до немецкого наступления.
Судя по его информации, службе абвера не удалось узнать истинного замысла советского Верховного Командования. В Берлине ожидали, что русские нанесут удар первыми. Внезапный артиллерийский налет войск Центрального фронта как бы подтвердил расчеты гитлеровцев. Они уже поверили, что это увертюра к широкому наступлению. Но, как мы знаем, план советской Ставки был совершенно иной: сначала — жесткая оборона для перемалывания ударных частей врага, а уж потом — контрнаступление.
Следующая радиограмма, посланная нами в Центр, показывает, что даже спустя сутки после начала боев у верховного германского командования не было еще полной ясности в оперативной обстановке.
10.7.43. Директору. Молния.Дора.
От Вертера. Берлин, 6 июля.
1) Приказа о превентивном наступлении немецкой армии не было к тому моменту, когда Красная Армия 5 июля ответила массированным контрударом на частное наступление немцев в районе Томаровки, которое произошло 4 июля силами одной-двух дивизий и имело целью провести глубокую разведку в связи с тем, что немцы опасались развития событий между Великими Луками и Дорогобужем.
2) Установив объем наступательного удара Красной Армии между Харьковом и Курском, командование приказало начать наступление двумя армиями в секторе Курска. 6 июля немецкое командование рассматривало бои все еще как оборонительные и постепенно вводило в сражение новые резервы, главным образом через Харьков, Лебедин, Конотоп.
Наконец гитлеровские генералы поняли, что они заблуждались в оценке планов советского командования: Красная Армия пока не собиралась наступать. Тогда они отдали приказ о штурме русских позиций.
11.7.43. Директору. Молния.Дора.
От Вертера. Берлин, 7 июля.
Главное командование сухопутных сил (ОКХ) сегодня начало решительное наступление против курской группировки Красной Армии с целью окружить Курск. Введены в действие все силы 4-й танковой армии и часть сил 3-й танковой армии, которая сейчас концентрируется полностью на брянском направлении. Главное командование сухопутных сил намерено в первую очередь добиться перевеса сил на курском направлении. Дальнейший ход сражения зависит от того, начнет ли командование Красной Армии наступление в районах Калуги и Смоленска, другими словами — допустит ли красное командование концентрацию почти половины немецких танковых дивизий между Орлом и Волчанском.
Чтобы обеспечить успех, немецкое главное командование ввело в бой большую часть резервов группы Манштейна, которые последовательно направляются через Харьков. Главное командование не видит опасности для правого крыла и центра группы Манштейна. Немецкое командование считает, что положение на линии Орел — Брянск сейчас менее опасно в связи с тем, что: а) русское командование вряд ли начнет большое наступление до активизации англосакских военных действий в Европе; б) Германия все равно ничего не сможет выиграть на советско-германском фронте пассивной обороной и потому вынуждена перейти к активным действиям.
Как видим, командование вермахта все же лелеяло какую-то надежду, что Красная Армия не решится на крупные наступательные операции, пока ее союзники не высадят десант в Европе. Нет, гитлеровские стратеги и тут ошиблись. Сокрушительные удары советских войск последовали гораздо раньше.
Два дня непрерывного ожесточенного штурма советской обороны принесли противнику ничтожный результат. За 5 и 6 июля немецко-фашистские войска продвинулись вперед на северном фасе Курского выступа лишь на десять километров. «Успех» был оплачен тяжелыми потерями врага.
Армии Манштейна, атакующие южный фас Курского выступа, также вгрызлись в оборону советских войск, но прорвать ее не хватило сил. Здесь в огне сражений сгорело несколько лучших германских дивизий. Западногерманский военный историк Гёрлитц в книге «Вторая мировая война 1939—1945 гг.» так оценивает поражение группы армий «Юг»: «Между 10 и 15 июля фельдмаршалу Манштейну с его наступающими соединениями удалось достигнуть водораздела между Донцом, Псёлом, Сеймом и Ворсклой, затем силы здесь истощились… Наступление остановилось. Генерал Конев позднее говорил о «лебединой песне» немецких бронетанковых сил. Последние способные к наступлению соединения догорали и превращались в шлак, была сломлена шея немецким бронетанковым силам».
В самый разгар боев тех дней о больших потерях вермахта сообщал один из наших источников в Берлине.
14.7.43. Директору. Молния.Дора.
От Тедди. Берлин, 11 июля.
Информация получена в оперативном штабе при ОКВ.
1) ОКВ приказало день и ночь наблюдать воздушной разведкой за передвижением советских войск между районами Москва — Тула и Курск — Воронеж. Надежды немецкого главного командования на отвод сильных советских соединений из района Москва — Тула в район Курска до сих пор не оправдались. Если немцам этого не удастся добиться, то резервы, предназначенные для западного фронта и Балкан, останутся на советско-германском фронте.
2) 2-я и 4-я танковые армии несут неожиданно большие потери. Половина моторизованных и танковых дивизий, находящихся с 7 июля в наступлении, уже требуют освежения и пополнения людьми и техникой.
Из содержания первого пункта радиограммы следует сделать вывод: противник опять ошибался. Советскому Верховному Главнокомандованию не было нужды снимать войска с других фронтов, ибо в районе Курского выступа вполне хватало сил и для обороны и для последующего наступления. Гитлеровцам это стало ясно через несколько дней, когда они получили мощные ошеломляющие удары. Эти удары нанесли войска Западного и Брянского фронтов, а 15 июля, с промежутком в три дня, — Центральный фронт.
Обескровленный в непрерывных наступательных боях, израсходовавший при штурме Курского выступа почти все резервы, противник не выдержал мощного советского контрнаступления и стал отходить. Затем к наступлению примкнули армии Воронежского и Степного фронтов. К исходу 23 июля советские войска в основном восстановили то положение, которое они занимали до начала немецкой атаки 5 июля.
Так рухнула операция «Цитадель», на которую гитлеровская ставка возлагала все свои надежды. Красная Армия начала небывалое еще по размаху, гигантское наступление, крайне встревожившее Гитлера и его стратегов. Они не ожидали такого резкого поворота событий. Последовало смещение с постов ряда генералов, слияние армий, перегруппировки войск. Противник пытался заткнуть бреши, образовывающиеся в его обороне. Но тщетно. Силы вермахта были истощены. Натиск же советских армий нарастал: Верховное Главнокомандование быстро вводило в сражение новые и новые свежие соединения.
В последних числах июля советские армии подошли к железной и шоссейной дорогам Орел — Брянск, питавшим всю вражескую группировку на орловском плацдарме. С юга сюда пробивались части Центрального фронта. Положение немецких войск, охваченных полукольцом в районе Орла, становилось очень тяжелым.
Вот как оценивали создавшуюся здесь обстановку в германских военных верхах:
7.8.43. Директору. Молния.Дора.
От Вертера. Берлин, 80 июля.
1) Немецкие оборонительные позиции у Орла, между реками Ока и Дон, распались вследствие того, что у немцев не было достаточного количества артиллерии и боеприпасов для отражения губительного огня русской артиллерии. Для того чтобы предотвратить окружение армейского корпуса, оборонявшего Орел, Клюге приказал танкистам, моторизованной и армейской артиллерии постепенно отходить для обеспечения коммуникаций Орел — Брянск.
Между Карачевом и Орлом стоит еще один корпус, который находится под угрозой с севера. Чтобы избежать катастрофического развития событий, пехота под прикрытием сильного танкового клина постепенно отступала вдоль железной дороги. Против преследующих ударных русских дивизий немцы сконцентрировали резервы бомбардировочной авиации.
2) Русское наступление с 24 июля идет более медленными темпами. Немецкое командование считает, что русское командование не добивается быстрого решения проблемы Орла намеренно — с тем чтобы перемолоть как можно больше немецких резервов. Эта тактика русских была для немцев неожиданной.
Начав отступление, гитлеровцы уже не были в состоянии сдерживать напор Красной Армии даже на заранее подготовленных рубежах в глубине своей обороны. Советские войска взяли Орел, затем Белгород и ряд других городов. 23 августа, после ожесточенного ночного штурма, враг был выбит из Харькова, важнейшего узла сопротивления, который немцы называли «восточными воротами на Украину» и «ключом к Украине».
Итоги Курской битвы общеизвестны. Мне нет смысла добавлять к этому какие-то свои комментарии. Но чтобы показать, какую катастрофу вновь потерпел вермахт, стоит, пожалуй, напомнить несколько цифр.
Из 70 немецких дивизий, участвовавших в наступлении под Курском, 30 были разгромлены. Германская армия потеряла за пятьдесят дней непрерывных боев более полумиллиона человек убитыми, тяжелоранеными и пропавшими без вести. Крупное поражение потерпели «панцирные» соединения фашистского рейха. Из 20 танковых и мотодивизий в битве под Курском 7 были полностью разбиты, остальные понесли большие потери.
Любопытны высказывания самих гитлеровских стратегов.
Гудериан, занимавший в 1943 году должность генерального инспектора бронетанковых сил Германии, пишет: «Бронетанковые войска, пополненные с таким большим трудом, из-за больших потерь в людях и технике на долгое время были выведены из строя. Конечно, русские использовали свой успех… Инициатива окончательно перешла к врагу».
Бывший командующий группой армий «Юг» Манштейн в своей книге «Потерянные победы», изданной после войны, хотя и пытается несколько приуменьшить размеры курской катастрофы, все же приходит к выводу о крахе гитлеровской стратегии. «Операция «Цитадель», — пишет он, — была последней попыткой сохранить нашу инициативу на востоке. С ее прекращением, равнозначным провалу, инициатива окончательно перешла к советской стороне. В этом отношении операция «Цитадель» является решающим, поворотным пунктом войны на Восточном фронте».
Да, это как раз тот случай, когда вынужденные признания врага дороже собственного самого придирчивого анализа.
А вот какую оценку новой победе Красной Армии давал в своих мемуарах бывший руководитель британской политики Уинстон Черчилль: «Три огромных сражения за Курск, Орел и Харьков, все проведенные в течение двух месяцев, ознаменовали крушение германской армии на Восточном фронте».
Можно долго цитировать хвалебные высказывания по адресу Красной Армии наших бывших союзников и слова горьких разочарований наших военных противников. Жаль, что позднее память стала изменять и тем и другим. А напрасно. Политикам и битым гитлеровским генералам особенно не следовало бы забывать уроков военной истории.
На книжном рынке стран Запада появилось немало исследований о минувшей войне и причинах поражения фашистской Германии. Буржуазные историки пытаются при этом умалить значение советского военного искусства, мужество и героизм личного состава Вооруженных Сил Страны Советов. Сошлюсь хотя бы на издание «Вторая мировая война. Иллюстрации. Даты. Документы», вышедшее в ФРГ. Его авторы подхватили старый гитлеровский тезис о «предательстве в тылу» как причине поражения вермахта. В частности, материалы о Курской битве они преподносят именно в таком духе, утверждая, что «Москва побеждает благодаря шпионам». Под «шпионами» в данном случае подразумеваются те информаторы, которые помогали советским разведчикам и которые рассматривали разведку как средство антифашистской борьбы.
Мне ли, разведчику, отрицать важную роль разведки, ее информаторов, работавших в глубоком тылу врага. Но усматривать в их успехах причину нашей победы — значит ставить все с ног на голову. Подобные попытки буржуазных фальсификаторов по меньшей мере смехотворны. В самом деле, когда же это было такое, чтобы войну или крупные сражения выигрывала разведывательная служба того или иного государства? Исход войны всегда решался в конечном счете на поле брани. Побеждала та армия, которая имела более мощный экономический потенциал и людские резервы, была лучше вооружена и подготовлена, превосходила противника силой духа. Разведка же — только часть военной организации, хотя и немаловажная. Она может существенно облегчить командованию проведение той или иной операции или кампании, но выиграть их разведка не в состоянии.
Впрочем, послушаем, что сказал на этот счет один из видных советских военачальников Маршал Советского Союза Г. К. Жуков:
«…Благодаря блестящей работе советской разведки весной 1943 года мы располагали рядом важных сведений о группировке немецких войск перед летним наступлением. Проанализировав их и обсудив с командующими Воронежским и Центральным фронтами, с начальником Генерального штаба А. М. Василевским, мы смогли о вероятных планах врага сделать выводы, которые впоследствии оказались верными. В соответствии с этими выводами и был построен наш замысел битвы под Курском, также оказавшийся вполне целесообразным. Вначале советские войска измотали противника в оборонительном сражении, а затем перешли в контрнаступление и разгромили вражеские группировки.
Однако хорошую работу разведки нельзя считать самодовлеющим фактором нашей победы на Курской дуге. Всякий мало-мальски знакомый с военным делом человек понимает, из чего складывается военный успех: верная оценка всей обстановки, правильный выбор направлений главных ударов, хорошо продуманное построение войск, четкое взаимодействие всех родов оружия, высокое моральное состояние и выучка личного состава, достаточное материально-техническое обеспечение, твердое и гибкое управление, своевременный маневр и многое другое требуются для того, чтобы одержать победу. Все это, вместе взятое, и составляло искусство ведения современных операций. Только овладев этим искусством, наши командиры и воины добились выдающегося успеха под Курском. Так что нашу победу обеспечили искусство командования всех степеней, тщательная подготовка к битве, твердое осуществление ее плана, массовый героизм воинов Советской Армии. Хорошо работающая разведка также была одним из слагаемых в сумме причин, обеспечивших успех этого величайшего сражения».
Еще после Сталинградской битвы и успешного продвижения советских войск, взломавших зимой 1943 года во многих местах линию фронта, гитлеровцы спешно приступили к строительству стратегических укреплений в своем тылу «Восточной стены», или «Восточного вала». Эти укрепления представляли собой систему сплошной долговременной обороны, которая тянулась от Балтийского до Черного моря. Теперь, летом 1943 года, когда советские войска наносили удары в сторону Днепра, Донбасса, а также Смоленска, Витебска и Гомеля, враг надеялся закрепиться на вновь создаваемых рубежах.
Заполучить сведения о строящейся оборонительной линии противника значило существенно помочь командованию Красной Армии и штабам в разработке наступательных операций, облегчить войскам преодоление опорных пунктов, уберечь от гибели десятки тысяч советских солдат.
Так весной 1943 года руководство Центра поручило нашей группе добыть данные по «Восточному валу». Задание было передано берлинским друзьям Люци. Однако даже им оказалось не так-то просто получить информацию: документация по «Восточному валу» хранилась в отдельных сейфах, и к ней трудно было подступиться.
Сведения взялся раздобыть Тедди. Но в середине апреля он сообщил, что пока не может изъять секретные документы для копирования. Потом он обещал вместо документов прислать исчерпывающую информацию о плане стратегических рубежей на Восточном фронте. Очевидно, риск был велик, и Тедди из осторожности действовал медленно.
Наконец недели через две Люци передал нам некоторые данные о северной части укреплений. Вот эта информация:
30.4.43. Директору. Молния.
Очень важно. План «Восточного вала». От Тедди.
а) Строительная группа «Норд» «Восточного вала» возводит две линии: противотанковую линию и линию сопротивления.
б) Противотанковая линия проходит в предполье оборонительной зоны, которая рассчитана на занятие такими крупными войсковыми соединениями, как пехотные дивизии. Линия сопротивления является линией фронта оборонительной зоны. Ее укрепления в среднем эшелонированы на глубину только до 10 км…
Далее под пунктами в) и г) назывались рубежи, по которым проходили линия сопротивления и противотанковая линия.
…В предполье «Восточного вала», как и на линии сопротивления, всюду строятся бункера из бетона и дерева, а также противотанковые рвы, ловушки и т. п.Дора.
д) Общий план и задачи, поставленные перед строительной группой «Норд», показывают, что имеется намерение вести стратегически решающие оборонительные бои в районе между противотанковой линией и линией сопротивления в надежде, что основная масса советских танков и штурмовой артиллерии не пробьется до линии сопротивления.
Затем в Москву была послана следующая радиограмма:
6.5.43. Директору. Молния.Дора.
От Тедди. Берлин, 1 мая.
В Россию отправлено сейчас довольно большое количество готовых, смонтированных железнодорожных орудий, а именно: дальнобойные орудия калибра 203 мм и 280 мм, а также французская 152-мм и 203-мм крепостная артиллерия и морские орудия. Все железнодорожные орудия направляются в тыловые управления для завершения строительства «Восточного вала». Например, они посланы на укрепления по Днепру, южнее Киева, где железнодорожные батальоны сейчас прокладывают рельсовое полотно на довольно большом протяжении. Эти ветки отходят от железной дороги западнее Харькова и южнее Киева и ведут на западный берег Днепра. Новые железнодорожные орудия завозятся также в район Двинска и в Крым. Немцы продолжают составлять новые бронепоезда, предназначенные главным образом для системы «Восточного вала».
Тедди представил еще несколько ценных информационных материалов по «Восточному валу».
Для наилучшего выявления системы вражеских укреплений советское командование привело в действие войсковую разведку, подключило разведгруппы партизанских отрядов. Они уточняли места строительства дотов, дзотов, противотанковых сооружений, составляли схемы оборонительных рубежей, взрывали объекты, пускали под откос поезда с вооружением и оборудованием для «Восточного вала». А советская авиация наносила бомбовые удары по выявленным объектам.
Таким образом, еще до начала Курской битвы и последующего затем наступления советское Верховное Главнокомандование получило представление о системе оборонительных укреплений противника. Это позволило хорошо подготовить войска и с наименьшими потерями осуществить прорыв немецкой обороны.
Как известно, гитлеровцам не удалось ни сдержать Красную Армию на заранее подготовленных рубежах, ни накопить резервы для контрнаступления. Советские войска, раздробив мощными ударами систему укреплений, погнали врага дальше на запад.
В тот период по сообщениям наших берлинских источников можно было представить, какая нервозность царит в верхах немецко-фашистского командования. Для наглядности процитирую одну из радиограмм.
1.9.43. Директору. Молния.Дора.
От Вертера. Берлин, 28 августа.
Приказ об очищении и отводе тыловых организаций южного сектора, вероятно, неосуществим. Плановое отступление почти невозможно из-за возросшего давления Красной Армии и больших потерь во всей излучине Донца, а также в связи с усиленными действиями советской авиации по немецким тылам. Дезорганизация фронта и тыла может быть приостановлена еще на некоторое время, если пожертвовать войсками, находящимися на оборонительных позициях Краматорск — Горловка и в районе Ворошиловска.
С сегодняшнего дня южный фланг донецкого фронта разваливается. Сталино и Макеевка не имеют с юга подготовленных оборонительных рубежей. Их оборонительным рубежом на юго-востоке являлась укрепленная линия по реке Миус, которая 23 августа форсирована противником. Концентрированные контратаки у Зенькова и Валков разбиваются о превосходство русских войск. Начата подготовка к эвакуации тыловых организаций из Брянска с выделением арьергардов и созданием опорных точек в восточной излучине Десны, на линии Жуковка — Трубчевск.
Советское наступление развивалось неудержимо. Были форсированы реки Днепр, Сож, Десна, Припять, Березина, освобождено множество городов и сел, захвачен плацдарм на Керченском полуострове. Наносились сильные фронтальные и фланговые удары одновременно по южной и центральной группировкам немецко-фашистских войск.
КАПИТУЛЯЦИЯ ИТАЛИИ
Крупные поражения гитлеровцев на Восточном фронте сильно подорвали моральный дух союзников фашистской Германии. В оккупированных же гитлеровцами странах, особенно во Франции, нарастала сила народного сопротивления так называемому «новому порядку» в Европе.
Наш источник в Виши передавал, что лишь незначительный процент населения страны поддерживает правительство Лаваля — Петена и его сотрудничество с Гитлером. Подавляющее же большинство французов отвергает любые сделки с оккупантами. В народе сильны симпатии к СССР, многие берутся за оружие, уходят в партизаны. По данным нашего наблюдателя, наиболее крупные группы французских партизан действовали против гитлеровцев в департаментах Савойя, Канталь и Дром. Эти сведения были также небезынтересны для Центра.
По настоянию коммунистов Национальный Совет Сопротивления взял курс на подготовку народного восстания. Он координировал свою работу с французским комитетом генерала де Голля, находящимся в Лондоне. Было достигнуто соглашение о сплочении всех патриотических организаций для освобождения страны.
С французскими борцами Сопротивления из департамента Савойя нам нетрудно было общаться — стоило лишь пересечь границу в районе Женевы. Но, кроме них, мы имели связь с другими центрами вооруженной борьбы против фашизма. Периодически в Швейцарию приходили посланцы от итальянских и даже югославских партизан, пробиравшиеся через многочисленные кордоны с удивительной ловкостью. С этими людьми встречался по моему поручению один из членов нашей группы. Партизаны давали интересную информацию о положении в своих странах.
По данным нашей швейцарской группы, летом 1943 года в стане союзников фашистской Германии началось смятение. Внутренняя политическая обстановка в этих государствах становилась все неустойчивее — народ устал от лишений и тягот войны. Правители стран-сателлитов, некогда преклонявшиеся перед мощью рейха и его вышколенной армией, уже не верили в победу Гитлера и более решительно, чем прежде, начали искать лазейки, чтобы ускользнуть от справедливого возмездия. Хорти, глава венгерских фашистов, после Курской битвы усилил свои попытки договориться с Англией и США о сепаратном мире.
Самый, казалось бы, надежный союзник Гитлера — фашистская Италия переживала, по рассказам партизан и донесениям наших источников, небывалый еще по глубине военно-политический кризис. Массовое недовольство, забастовки на заводах, антивоенные демонстрации весной 1943 года охватили всю страну. Начался разброд в самой фашистской партии: многие ее члены открыто высказывались за выход Италии из войны. Предпринимаемые Муссолини чистки не помогали. В это же время возникла сильная оппозиция политике дуче в монархической верхушке, генералитете и различных партиях.
Информация, получаемая нами летом 1943 года, давала основание думать, что дни фашистского режима в Италии, по-видимому, сочтены. В середине июня Лонг представил донесение, в котором писал, что на днях он имел беседу с итальянским авиационным атташе при посольстве в Берне. В этом разговоре атташе высказал мнение, что выход Италии из войны произойдет в ближайшие три месяца.
Источник, с которым у Лонга была давняя постоянная связь, информировал нас о закулисных интригах «отцов церкви».
22.6.43. Директору.Дора.
Через Лонга.
Согласно письму, полученному из Ватикана от государственного секретаря Маглионе и адресованному швейцарским иезуитам, Италия пытается уже сейчас создать атмосферу, в которой ее позиция в будущих мирных переговорах должна быть лучше, чем позиция Германии. Италию в этих попытках поддерживает Ватикан и английский посол при Ватикане. Сам Муссолини якобы считает войну проигранной и готов вместе с королем создать новый режим. Муссолини и Ватикан ищут сближения с Польшей, которую мыслят как посредника. В конце мая Муссолини принял польского посла при Ватикане.
По-видимому, Муссолини в то время действительно считал войну проигранной. Этому есть подтверждения в опубликованной позднее переписке дуче с фюрером. В письме от 25 марта 1943 года итальянский диктатор, уверяя Гитлера в своей готовности «вести войну до победного конца», писал при этом: «Я убежден, что уничтожение России невозможно… даже если бы в войну вступили японцы, что представляется маловероятным».
Под ударами Красной Армии Восточный фронт трещал, и Гитлер вынужден был перебросить туда со Средиземноморского театра военных действий крупные соединения истребительной и бомбардировочной авиации, а также ряд частей и соединений других родов войск. Этим, конечно, воспользовались наши союзники, начав операцию в Средиземном море.
Итальянский флот, фактически запертый в портах превосходящими морскими силами союзников, не оказывал противодействия, что облегчило высадку англо-американских войск в Сицилии. Бои на острове, который должен был стать плацдармом для вторжения на материковую часть Италии с юга, начались 10 июля, а закончились только 17 августа. Больше месяца понадобилось двум крупным армиям, состоящим из 13 английских и американских дивизий, на то, чтобы очистить Сицилию от итало-германских войск, хотя англо-американские войска обладали подавляющим превосходством. Причем наступление осуществлялось в такое благоприятное время, когда Красная Армия громила под Курском лучшие немецкие дивизии, и гитлеровская ставка поэтому не только не могла снять с Восточного фронта хотя бы небольшие силы для помощи попавшей в беду союзнице, а, наоборот, спешно отправляла в Россию свои последние резервы из Европы.
Впрочем, медлительность при захвате Сицилии объяснялась не столько неудачными действиями союзного командования, сколько «высшими» политическими соображениями. Уже тогда было ясно, что англо-американские правящие круги, затягивая решительные боевые действия в Европе, делают ставку на обескровливание Красной Армии. Это подтверждалось многочисленными разведывательными донесениями в Центр, и не только от швейцарской группы.
Но как бы то ни было, в конце 1943 года в блоке фашистских государств была пробита брешь: Гитлер потерял своего самого верного союзника — Италию.
Тяжелые предчувствия охватывали гитлеровских сановников. Это отразилось в одном из сообщений нашего берлинского источника:
18.9.43. Директору.Дора.
От Агнессы.
В берлинских официальных кругах впервые признают возможность крушения Восточного фронта. Резервы истощены. Все офицеры жалуются на плохое настроение в войсках.
ДАМОКЛОВ МЕЧ
Гитлеровцы заняли Северную и Центральную Италию. Они воспользовались неразберихой, которая там царила после падения режима Муссолини и бегства короля, правительства и высших военных чиновников на юг страны, под защиту американцев и англичан.
Вступление немецко-фашистских войск в Италию не на шутку напугало швейцарское правительство. Надежда на помощь англо-американцев была пока призрачна. Между тем вермахт обложил маленькую республику со всех сторон: в Австрии, Италии, Франции стояли гитлеровские дивизии. Нейтралитет и независимость, прелести мирной жизни висели на волоске. И хотя швейцарские власти старались ничем не раздражать прожорливого северного соседа — немецкие эшелоны с военными грузами по-прежнему беспрепятственно пропускались через территорию страны в Италию, а промышленность продолжала поставлять рейху некоторые виды вооружения, — правительство конфедерации понимало, что опасность вторжения возросла.
В этой напряженной ситуации Гитлер мог отдать приказ о захвате Швейцарии, используя какой угодно предлог.
Швейцарская армия была наготове, но власти сознавали, что длительного сопротивления она не выдержит. Поэтому они делали нацистам уступку за уступкой, услугу за услугой.
Федеральной полиции и органам контрразведки был отдан приказ приступить к поискам нашей группы. Тут, очевидно, не обошлось без нового резкого нажима руководства службы безопасности рейха на полковника Массона, от которого Шелленберг давно ждал активных действий. Швейцарии даже пригрозили санкциями. Характерно, что, судя по некоторым материалам, операция против нас началась 9 сентября, то есть на другой же день после капитуляции Италии.
Швейцарская полиция прежде всего занялась поиском наших радиостанций. Гитлеровцы передали ей данные своей пеленгации: два радиопередатчика — в районе Женевы или в самом городе, один — в Лозанне. Агентам Массона оставалось обнаружить квартиры и арестовать радистов с поличным — во время сеанса связи с Москвой.
Для проведения операции был привлечен специальный радиоотряд под командованием лейтенанта Трейера. В его распоряжении находились три пеленгаторных устройства ближнего действия на автомашинах. Расположив их в трех противоположных точках на окраинах Женевы, радисты-контрразведчики начали прослушивать эфир, как врач прослушивает сердце пациента с помощью трубки. Дежурство шло круглосуточно.
И вот среди атмосферных шумов перехватчики засекли чужую морзянку. Аппараты тотчас указали длину волны и примерное местонахождение подпольной рации. Автомашины с пеленгаторами медленно продвигались по улицам Женевы, с трех сторон, к точке, отмеченной приборами.
Автомобили с пеленгаторными установками нетрудно отличить от других. Они либо стоят, либо тихо катят по улицам. Над крышей у них вращается рамка приемной антенны. Конечно, мы могли заметить эти машины, если бы знали, что гитлеровцы передали эстафету радиопоисков швейцарской полиции. Мы следили бы за улицами, обнаружили опасность и на время прекратили бы передачи. Однако нам многое было неизвестно.
Записи в служебном журнале лейтенанта Трейера, а также его рассказ Футу уже после арестов свидетельствуют о том, что рация Эдуарда и Мауд была впервые обнаружена в эфире 11 сентября. А спустя две недели контрразведчики уже точно знали, в каких местах находятся обе наши женевские станции.
Тем временем Эдуард, Мауд и Роза, не ведая ничего о ловушке, продолжали нести радиовахту по ночам. В Москве с нетерпением ждали от нас свежей информации. Красная Армия, наступая, очищала от гитлеровцев советскую землю. 25 сентября был освобожден Смоленск, по поводу чего мы отправили в Центр донесение:
30.9.43. Директору. Молния.Дора.
От Вертера. Берлин, 25 сентября.
1) Немецкое отступление из Смоленска произошло поспешно после того, как вчера были разбиты тыловые коммуникации севернее железной дороги на Витебск. В оборонительной борьбе за Смоленск с 15 сентября понесли тяжелые потери: танковые дивизии № 5 и 18 и еще восемь — десять пехотных дивизий. С падением Смоленска немцы теряют самый сильный после Орла узел сопротивления на советско-германском фронте.
2) Немецкие военно-хозяйственные организации из районов Житомира, Бердичева и восточнее линии Бердичев — Умань — Николаев эвакуируются.
Это одна из последних радиограмм, посланных женевскими станциями.
Материала накапливалось много, поэтому радисты вынуждены были выходить в эфир каждую ночь. Постоянный писк морзянки безошибочно наводил швейцарских пеленгаторщиков: отряд Трейера рыскал уже поблизости от домов, в которых дежурили у телеграфного ключа Эдуард, Роза и Мауд.
В первых числах октября Лена, вернувшись от Розы, сообщила, что девушка хочет поговорить со мной о каком-то очень важном деле.
— Что-то случилось? — спросил я.
— Не знаю, она мне ничего не сказала. — Жена пожала плечами. — Но по-моему, Роза чем-то напугана. Она просила, Алекс, чтобы ты назначил ей свидание как можно скорее.
На следующий день я встретился с Розой в маленьком кафе на окраине Женевы. Девушка была очень взволнована и растеряна. Хотя лицо ее было припудрено, губы подкрашены, а длинные черные волосы аккуратно расчесаны, выглядела она чересчур утомленной. На щеках пропал всегдашний румянец, темные глаза смотрели тревожно. В движениях была какая-то несвойственная ей скованность. Я заметил, что Роза пристально оглядывает каждого входящего и выходящего из кафе человека.
Она тихо рассказала, что к ней приходил человек, назвавшийся электротехником городского хозяйства, чтобы установить, в порядке ли в квартире освещение, хотя Роза монтера не вызывала. Она сообщила также, что напротив ее дома часто прогуливаются неизвестные в штатском; у нее сложилось впечатление, что за радиоквартирой ведется наблюдение.
Да, конечно, это была слежка. И вели ее полицейские сыщики, а не тайные нацистские агенты — им не было нужды следить за девушкой, поскольку Ганс Петерс на правах «лучшего друга» Маргариты Болли знал о ней все и уведомлял гестапо о каждом ее шаге.
В октябре же 1943 года для меня несомненным было лишь одно: швейцарская политическая полиция каким-то образом нащупала нашу радиоквартиру. Нужно было безотлагательно прекратить передачи, а Розу куда-нибудь отправить хотя бы на несколько дней. Потом видно будет, что делать дальше.
С Розой мы договорились, что она некоторое время поживет у родителей. В воскресенье она собиралась поехать туда базельским поездом. До этого девушка должна была уничтожить или передать мне документы по радиосвязи и все то, что в случае налета полиции могло бы оказаться вещественной уликой. Одновременно я послал к Розе Эдуарда, чтобы он забрал у нее рацию и спрятал у себя.
Эдуард справился с заданием легко — он сам устанавливал в этой квартире радиостанцию. Явившись к Розе днем с чемоданом, он уложил в него приемник и передатчик и как ни в чем не бывало пронес аппаратуру мимо сыщиков, не возбудив подозрений. Рацию Эдуард схоронил в тайнике в своем магазине. В Розином доме было много жильцов, и дежурившие на улице агенты не могли точно определить, в какую из квартир заходил человек с чемоданом.
На другой день, 10 октября, я доложил Центру о принятых мерах, которые должны были обеспечить безопасность Розы и сбить полицию со следа.
Неожиданное исчезновение уже накрытого, казалось бы, передатчика очень обеспокоило швейцарских пеленгаторщиков. Но руководители федеральной полиции успокоили своих коллег: агенты держат радистку в поле зрения. Немецкая же служба радиоподслушивания, продолжавшая следить за нашей перепиской с Центром по ту сторону границы, была отлично осведомлена о том, что произошло.
В книге «Агенты радируют в Москву» Флике пишет, что гитлеровцы прочли мою шифровку от 10 октября на имя Директора и знали, что я решил на время законсервировать рацию Розы, спрятав ее в каком-то другом месте. Конечно, Гансу Петерсу приказали не отлучаться от радистки ни на шаг. Вероятно, гестаповец получил от начальства именно такое указание, потому что дальнейшее подтверждает эту догадку.
Оказывается, Роза после прекращения радиосвязи не уехала к родителям в Базель, как мы с ней условились, а осталась в Женеве. Она лишь переменила место: свою квартиру заперла, а сама поселилась у Ганса Петерса. Очевидно, ему удалось убедить девушку, что нет нужды уезжать так далеко, — он укроет ее от полиции вполне надежно. Роза послушалась своего возлюбленного. С ее стороны это было грубейшим нарушением конспиративной дисциплины. Она обманула меня уже второй раз, не сказав, что остается в Женеве. Наверное, она боялась, что если я узнаю про ее роман с немецким цирюльником, то работать с нами ей уже не придется. Безусловно, так бы оно и было.
С Хамелями все обстояло иначе. Эдуард и Мауд, не замечая за собой слежки, как всегда, посменно радировали из загородной виллы на шоссе Флориссан. И там, и возле их собственной квартиры с радиомагазином в нижнем этаже на улице Каруж, где были спрятаны запасные рации, все, казалось, было спокойно.
Не имея данных о полицейском наблюдении, я полагал, что рация Хамелей вне опасности, и разрешил им продолжать работу. Риск, конечно, был, тем более что Эдуард в свое время подвергался аресту и в полиции находился, видимо, на заметке. Но законсервировать последнюю женевскую станцию, не видя пока реальной угрозы, только из предосторожности, — этого позволить мы себе не могли. Джим, уже возвратившийся из Тессина в Лозанну, не справился бы с отправкой даже самых важнейших радиограмм. Оставался единственный выход: всем, кто общается с радистами, вооружиться предельной осмотрительностью. Того же я потребовал от Эдуарда и Мауд.
Между тем над последней женевской станцией уже висел дамоклов меч. Ее запеленговать было значительно проще, чем передатчик Розы, так как рация Эдуарда находилась в отдельно стоящей вилле, а не в многоквартирном доме. Это признавал и лейтенант Трейер в беседах с Джимом, происходивших в перерывах между допросами в полиции, о чем Джим упоминает в своем отчете руководству Центра. Слова Трейера подтверждаются также записями в журнале поисков радиоотряда, который я просматривал, подбирая материал для книги.
Как видим, гитлеровцы с помощью швейцарской полиции наносили нам удар по наиболее чувствительному звену — по радиосвязи, этой ахиллесовой пяте разведки. Радиосвязь — важнейшее звено, без которого немыслима оперативная работа разведчика. В ней и сила разведки и ее слабость.
У нас имелась запасная радиоаппаратура, чтобы ввести в строй новую станцию. Центр требовал ускорить подбор и подготовку радистов. Поиском надежных людей мы занялись еще летом 1943 года. Удалось подобрать две хорошие кандидатуры.
Это были молодые люди — парень и девушка — из рабочих семей. Предварительно я навел о них справки.
Девушку мои знакомые характеризовали с самой лучшей стороны: волевая натура, сдержанна, не болтлива, предана делу борьбы с фашизмом. В июне я с ней встретился. Она произвела на меня прекрасное впечатление. Парень, судя по рекомендациям, также вполне устраивал нас: двадцати трех лет, слесарь, служил в швейцарской армии оружейным мастером. Семья его имела домик во Фрибурге. Отец и сын симпатизировали Советскому Союзу. Юношу подыскал Пакбо.
Молодые члены нашей группы выразили горячую готовность участвовать в подпольной работе против нацистского рейха, невзирая на опасные последствия в случае ареста. Их родители, сознавая это, дали свое согласие, подтвердив тем самым, что наш выбор был правильным.
Новых радистов должен был подготовить Джим. Однако по ряду причин уроки пришлось отложить. Мы рассчитывали заняться обучением юноши и девушки после того, как спадет напряжение в работе, вызванное Курской битвой. Но затем выяснилось, что за Джимом уже ведут слежку агенты гестапо, и он, по указанию Центра, уехал в Тессин. Мы договорились, что после возвращения Джим займется новичками. Но планам этим не суждено было сбыться.
Когда приблизительно недели три спустя англичанин вернулся в Лозанну, отпер квартиру и осмотрел ее — все, казалось, было в порядке. 6 октября он сообщил в Центр, что в Тессине был осторожен, слежки не заметил; в лозаннской квартире вещи, листки с записями, книги лежали нетронутыми — так, как он их оставил. Обыска, казалось, не было.
В действительности же дело обстояло не так благополучно. После войны в своем отчете Центру Александр Фут (Джим) рассказал некоторые подробности, связанные с его возвращением из Тессина. Они показывают обстоятельства в ином свете, чем представлялось ему и мне в 1943 году.
В отчете Фут писал следующее:
«…Я застал свою квартиру в том же виде, в каком ее оставил, — все было не тронуто. Но я все же спросил консьержку нашего дома, не заходил ли кто ко мне. Она ответила отрицательно, но, подумав, вспомнила, что в августе 1942 года (то есть год назад? — Ш. Р.), когда я где-то был, одна пара, мужчина и женщина, приходила и расспрашивала обо мне. По описанию пара очень напоминала Лоренца и Лору (в августе 1942 года я много ездил по делу о продлении Анной Мюллер паспорта для нашего сотрудника, находящегося в Италии, и сказал Лоренцу, что еду отдохнуть в Тессин и в Лозанне не буду). Эта пара, говорившая с консьержкой, сказала ей, что я-де обещал жениться на сестре дамы, но потом не сдержал своего слова, и они хотят знать, не навещают ли меня на квартире женщины, в каких ресторанах я обедаю, где бываю. Они предложили консьержке деньги за такую информацию, но та ответила якобы что ничего не может им сообщить. Я узнал, что эти же люди (по описанию) расспрашивали обо мне также уборщицу».
А вот что говорит по этому же поводу Флике: «В сентябре Фут исчез из Лозанны, так как земля горела у него под ногами. Лоренц перед этим пытался его перевербовать, но неудачно. В его отсутствие Лоренц и Лора проникли в его квартиру и произвели обыск. Это дало немногое. Согласно перехваченным радиограммам, Фут должен был сменить место жительства и вновь установить связь с Радо».
В обоих случаях, как видим, фигурирует одна и та же чета, хотя время визита, указанное Флике и консьержкой, разное. Но прежде нужно сказать читателю, кто такие Лоренц и Лора, или супруги Мартин.
Я узнал о существовании этих людей, кажется, осенью сорок второго года от самого Джима. Он установил с ними связь по заданию Центра, о чем мне сперва не было известно, так как дело не касалось нашей группы. Хотя Джим не оставлял этой супружеской чете адреса и почти ничего не говорил о своей основной работе, они, очевидно, каким-то путем узнали, где он живет.
Конечно, тогда еще Джим не знал, что Мартины следят за ним. Но его очень настораживали кое-какие факты и наблюдения. Например, однажды Джиму показалось, что его кто-то фотографирует из окна виллы Мартинов, — будто блеснула на солнце линза объектива. В другой раз Лоренц повел странный разговор, предлагая Джиму перейти работать к нему, под его начало (не об этой ли неудачной попытке перевербовать Джима пишет Флике? — Ш. Р.).
Время от времени Лоренц передавал Джиму информацию. И вот как-то он попросил передать в Москву сообщение: дескать, у него, Лоренца, есть человек, который имеет возможность ездить в некоторые города Франции, поэтому он просит Центр прислать адреса явок к тем работникам Центра, которые живут в этих городах, чтобы курьер установил с ними связь. Джима поразило то, что человек, выдающий себя за опытного конспиратора, посылает запрос, на который заведомо не получит ответа. Безусловно, руководство Центра не могло открыть и не открыло неизвестному курьеру Лоренца адресов явочных квартир своих людей. Обращался он к Центру и Джиму и с другими очень странными предложениями.
Лоренц не скрывал от Джима своей связи с агентами разведки правительства Петена в Виши. Он получал от них информацию для Центра. Вообще-то контакт Лоренца с людьми из Виши еще ни о чем плохом не говорил. Известно, что разведчику зачастую приходится забираться в самое логово врага, прикидываться единомышленником, надевать на себя личину вероотступника. Но насколько ценна была эта информация? Не была ли она плодом намеренной дезинформации? И, наконец, каковы были истинные отношения между Лоренцем и гитлеровскими приспешниками из Виши? В то время ответить на эти вопросы было трудно. Руководство Центра сразу, конечно, не могло развязать тугой узелок, доподлинно разузнать, на кого работают супруги Мартин.
Во всяком случае, и Джим и Центр проявили максимум осторожности с Лоренцем. Когда же у Джима зародились смутные подозрения, он поделился ими со мной. Я посоветовал порвать с супружеской четой. Такое же указание он получил и от Директора. Джим выполнил приказ. Но, к сожалению, многомесячная связь с Мартинами все-таки дала свои последствия.
Судя по всему, Лоренц и Лора действительно следили в Лозанне за Джимом. Факты, ставшие известными после войны, дают основание утверждать, что эти люди сотрудничали с гитлеровцами. Об этом без обиняков сообщает в своей книге бывший контрразведчик абвера Флике.
Теперь обратимся к тем дням, когда Джим, вернувшись в Лозанну, известил Центр, что у него все в порядке.
Успокоенный его радиограммой, Директор разрешил нам обоим возобновить связь. Я встретился с Джимом в женевском парке «О вив». Настроение у англичанина было бодрое. На его простоватом лице, как всегда свежем и чисто выбритом, лежал легкий загар. Курортный воздух Тессина за три недели высосал накопившуюся усталость, превратил опять Джима в того веселого здоровяка, каким он был прежде. Я ему даже позавидовал.
Прогуливаясь по аллеям старого парка, мы тихо беседовали. Потом я сунул англичанину пачку листков с информацией. Ее накопилось за последние дни больше, чем обычно, потому что Роза прекратила передачи, а станция Хамелей одна не справлялась. Я не стал пока говорить Джиму о своих тревогах по поводу слежки за Розой, а также о том, что ее рация временно законсервирована. Мне казалось — все обойдется.
Нужно было условиться, каким образом передавать Джиму информацию. Раньше ее отвозила в Лозанну Роза, теперь это исключено. Взвесив перед нашим свиданием несколько вариантов, я пришел к выводу, что Джиму лучше самому приезжать в Женеву за материалом. Он будет появляться в радиомастерской Хамелей как обычный клиент и там получать от Эдуарда или Мауд сообщения для Центра. А чтобы его частые посещения не привлекали внимания, иногда кто-нибудь из них будет приезжать в Лозанну. Так мы с Джимом и договорились.
Расставаясь, решили, что встретимся опять здесь же, в парке «О вив». Место как будто было вполне подходящее.